Елена Грислис. Биография творчества

Елена ГрислисБиографиятворчества ТУЛА – 2010

ББК 83.3 (2Р-4Тул)6 Г 85Грислис Е.Г 85 Биография творчества. Проза. – Тула.: Гриф и К, 2010 – 204 с.. Елена Грислис – автор девяти поэтических книг, вошед- ших в национальный фонд «Духовное наследие России». Её книги получили признание в нашей стране и за рубежом. Они вошли в реестры таких мировых хранилищ как Российская Национальная Библиотека и Библиотека Конгресса США. Все книги автора включены в каталог Национальной Библио- теки Белоруссии, представленный в интернете. Свой новый, теперь уже прозаический сборник «Био- графия творчества» автор адресует людям, небезразличным к истории своей страны и своего рода, не желающим быть «иванами, своего родства не помнящими». Именно для них она открывает не только автобиографические подробности личного жизнеописания, но и тайны своей творческой лабо- ратории. Произведения «Истоки. Заметки на полях», «Паломница. Подстрочник одного стихотворения» и «Острова небесные, острова земные. Зарисовки». – это философские размышления о взаимосвязи жизни и творчества, которые неразделимы. Главная мысль в библейских заповедях: что человек засевает на поле своей души, – таковы будут и всходы. В историко-биографическом очерке «Я русский дворя- нин!», повествующем о судьбе своего отца и разоренного временем родового гнезда, автор показывает жизнь несколь- ких поколений России ХХ века.ISBN 978-5-8125-1561-4 © Е. Грислис, 2010

ИстокиЗаметки на полях «Царствие Божие подобно зерну горчичному, которое человек взял и посеял на поле своём». Евангелие от Матфея, 13:31



1. ПЕРВЫЕ ШАГИ Мои первые осознанные воспоминания отно-сятся ко времени, когда из семьи навсегда ушёл отецВладимир Носов. Он погиб в шахте, оставив о себепамять вечную. От жизни отца – лишь отдельныештрихи: спокойствие, заботливость, тепло любящихрук, мягкость густых волос… И ещё …крепкая фи-гура впереди, везущая «паровозиком» самодельныесалазки, на первых из которых я, а позади двоюрод-ный брат Саша. Я помню атмосферу безысходности и тоски втрехкомнатной квартире г. Кировска на Донбассе.Вот мы – мама, бабушка Екатерина и я, - каждуюнеделю скорбно бредем на отцовскую могилу. Вгля-дываясь в свои детские фото, я вижу не по годампечальную девочку. В глазах ребенка смерти колесо, Она её не понаслышке знает. Когда я гуляла с бабушкой около нашего щито-вого коттеджа с палисадником, то останавливаясь воз-ле бесхозно лежащего крупного кокса-угля, каждыйраз спрашивала ее: «Ба, таким камнем задавило моегопапу?» Немая грусть, кажется, поселилась в самомсердце и не оставляла меня. Малышка, ты мечтаешь и грустишь, Ты слез невидимых глубокое страданье. Уж скоро спать, а ты не спишь, молчишь, Уйдя в внезапное души воспоминанье. -7-

Как-то меня «потеряли», переполошились страш-но, а потом нашли в углу дивана. Тот казался огромнымкораблем, и я затаилась в «каюте» из подушек. Как сейчас вижу свою крошечную сестренку, ро-дившуюся через два с половиной месяца после гибелиотца. Оленька была единственной робкой радостью вбеспросветности материнских переживаний. Но мы недолго жили на Донбассе. Жизнь остав-ляла там только один маршрут «дом – кладбище».А это – выжженная земля. Когда пришло долгождан-ное приглашение от старшей сестры матери Анны издома на Косой Горе, где жили до этого мои родители, –мы, не раздумывая, бросив в одночасье всё, вернулисьобратно. Я уверена, что сам отец с «того света» далнам своё благословение на «исход» с Донбасса. Косогорский дом, в котором я жила с рождения,размещался по улице Революции, 67. Ныне она пере-именована в улицу Орловскую. Этот дом, принадле-жавший семье Паниных, – до сих пор волнует моёсердце. Кусочек его я оставила именно там: Старинный освещенный дом – Покоя тайна. И вечер смотрит из окон Светло, печально. Проникновенное чело – Лик вдохновенья – Здесь постигает ремесло Уединенья. -8-

Да, я вернулась на свою настоящую родину, гдея счастлива и сейчас . А тогда все хорошее вершилосьнезабвенной Анной Александровной. Причем, она иеё муж, Евгений Михайлович Панин, являлись как бы«вторыми» родителями: вначале для моей мамы, ко-торую, поженившись, еще подростком взяли к себе сДальнего Востока в Тулу, а потом и для меня. Столь-ко радостных дней подарили мне эти истинно русскиелюди! После смерти тети Ани в 1983 году, мне не разснилось, что она вовсе не умерла, а живет по прежне-му рядом. В стихотворении «Хозяйка горы» я напишу: Пятнадцать уж лет Тебя нет. Но вижу во сне (Или бред?!): Ты к дому спешишь Ввечеру… Как в гости… Уходишь к утру. Ты входишь, но руки Не жмешь. И щёк не целуешь. И всё ж Глазами ты просишь Глоток Той жизни, что пили Взахлёб. -9-

На Подгородних дачах, близ усадьбы-заповедника «Ясная Поляна», за зеленым тесовымзабором располагалась моя первая начальная школа,которая парадным крыльцом и входом напоминалаприхожую провинциального музея или старой губерн-ской церквушки. В этих стенах, по слухам, ещё не такдавно жил с семьёй местный священник. Здание школы было деревянное. Из достопри-мечательностей – ухоженный домашний двор с по-стройками и большой яблоневый сад. Парты в комна-тах стояли в два ряда. Параллельных классов не было,так как более 15–18 человек в них не набиралось.Александра Васильевна – заслуженная учительница –жила там же, при школе. Целый год нас, поселковыхучеников, бесплатно поили молоком, всю осень до зимыдавали яблоки. А на каникулах показывали диафильмы.Влюблённое в сказочную красоту большинство по-детски радовалось цветастым кадрам статичных муль-тиков. Это создавало ощущение негромкого провин-циального праздника. По давно теперь уже срытой тропинке междуСимферопольским идущим на юг шоссе и привычнойкосогорской впадиной меня провожала на учёбу ба-бушка Екатерина. И, если бы не бабушка, я бы завяз-ла в зимних сугробах, а один раз меня чуть не унесловнезапно поднявшимся ветром. Родители, как прави-ло, работали, а дедушки и бабушки несли свой посто-янный утренний и дневной дозор. -10-

О быте семьи полсотню лет тому назад и о своейбабушке я вспоминаю: Помню ту прялку с куделью седою, Хитрый вязальный узор. Запах блинов на печи и порою Слышу родной разговор. Благословляла земные угодья, Где огород – дом и пир! И озорных детских игр половодье, Саженцев, рвущихся в мир. Школа же, находящаяся в пятидесяти метрах оттолстовской Воронки, была как бы и не косогорской ине яснополянской, а сама по себе. Каждый «поповец»,продирающий по утрам сонные глазенки и утираю-щий по этикету вышитым бабушкой платочком сопли-вый носик, а в осеннюю пору собирающий в яснопо-лянской засеке вместе с классом на экскурсии жёлуди,знал: полчаса ходьбы, – и он в гостях в усадьбе самоговеликого писателя планеты. Но не пройдёт и десяти лет, как само место это,называемое «Подгородние дачи», превратится в дачиобкомовские. А за годы перестройки, изрядно потеснивдетские лагеря, оставив лишь узкие проходы и подъез-ды для своих иномарок, – в шикарных коттеджах здесьразместятся «нувориши». Выжимая до двухсот кило-метров в час, кто-то из них и сейчас едет из душнойМосквы, чтобы после работы по-человечески отдохнутьв зоне естественного существования. Сегодня, когда всяКосая Гора от знаменитого металлургического завода -11-

(показанного в кинофильмах «Евдокия», «Чудо» и дру-гих) до практически всех малых и больших магазиновскуплена Москвой, удивляться такому паломничествудавно не приходится, равно как и десяткам националь-ностей, буквально атаковавшим эти земли. Косая Гора для меня сегодня – это полустанокмалой родины, сосредоточенный на восьми сотках.Мне хорошо за своим забором! А если заглянутьвглубь, то … душа моя здесь Словно поле случайное Отдыхает в пути От грозы и сует. Что же касается школы, то она не переживетбрежневские времена. Её навсегда упразднят уже вконце шестидесятых годов. Но воспоминание о про-винциальном детстве у меня навсегда связано с этимгостеприимным домом, где я, когда-то получив зачернильные кляксы «кол», переписывала, скрипяметаллическим пером, святые слова: «МИРУ – МИР!» -12-

2. УРОКИ ОТРОЧЕСТВА Год 1964. Мне десять лет. Я застенчивая серо-глазая русская девочка, недавно переехавшая из местяснополянских в областной центр – город Тулу. За окном двухкомнатной «хрущёвки», букваль-но в пятнадцати метрах напротив – чугунная ограда, закоторой самый большой российский парк. Этот оазисзелени был хорошо виден из окна третьего этажа и,создавая эффект присутствия, всегда настраивал нагармонию, едва нарушаемую скрежетом трамвая. В те достопамятные времена тульский «тяжело-воз» был похож на овально-продолговатую консерв-ную банку на колёсах, которая всегда была наполнена,как сельдью, рабочим классом. Он ехал на свои много-численные заводы, фабрики и всякого рода государ-ственные предприятия, цепляясь в часы «пик» за по-ручни и гроздьями свисая на ступеньки. Когда я, в связи с переездом в Тулу из «попов-ской» поселковой начальной школы перевелась всреднюю тульскую рабочую, контраст и внутрен-ний, и внешний был кричащим. В первой, где когда-то жил священник, – царили доброта, атмосферанеторопливости и спокойствия. Что же касаетсятульской школы, то там учились, по крайней мере вмоем классе, в основном, дети оружейников, закоре-нелых «казюков». Правда, прекрасная учительница ТамараВасильевна Трещёва своим редким душевным бла- -13-

городством «выравнивала» звериные повадки, какона педагогично называла, «нерадивых» учеников.На самом же деле, генетику переделать оказалось не-возможно. И уже по переходе от нее в пятый, а затеми другие классы образовательного всеобуча, срединих находилось немало любителей накрыть пальто иустроить «тёмную» своему товарищу, да так, чтобытот не знал, кто это, а только плакал. Уже не говоря одесятках методов издевательств над самыми незащи-щёнными. До сих пор не знаю, правильно ли я поступала,устраняясь от «жизни» класса. Думаю, что инстинктсамосохранения гораздо «мудрее», чем всё остальное.У меня было слабое место – математика. Пожалуй, ясама не хотела её понимать. Она мне казалась совер-шенно напрасным занятием. И никто никогда не пы-тался убедить в обратном, ибо учителя в школах непридавали значения закону достаточного основания.А жаль! И когда меня порой нахваливали по лите-ратуре, что вызывало непременную зависть у «ли-деров», цементирующих мнение толпы, то всегданаходились дурачащие «голоса». Наверно, это быладетская месть за мою отстранённую сдержанность.И, видимо, просто никто не хотел слышать на школь-ном собрании слова преподавателя физкультуры,который понимал трудности подростковой поры.«А ведь именно эта застенчивая девочка – настоя-щий человек среди вас», – как-то заявил он, устав отхулиганистых учеников. -14-

До музыкальной школы моей самой большой радо-стью в жизни были поездки с семьей тети Ани на «Вол-ге» к морю в посёлок Орджоникидзе под Феодосией. В Орджоникидзе я ездила с ними практическикаждый год, начиная с шести лет. Уверена, что роман-тизм многих ранних (впоследствии творчески пере-работанных) стихов навеян запахами Крыма, его уди-вительной экзотикой. Это стихотворения «Поездка кморю», «Подсознание», «Смех южанки» и другие. В стихотворении «Страсть» из морской пенывыплывает лик чувственности, впитавший жар «мус-сонных ветров» и «отсвет опаловых звезд». У моря, где песни прибоя Баюкают душу мою, На кромке, покрытой волною, Я встретила деву свою… Сама аура юга действовала на меня как наваж-дение и неосознанное желание. Запах Крыма, запах степи И татарских два огня, Страстью дышащих и пеплом Быстроногого коня. Театральное паломничество начиналось с Тулы.Вся девчоночья часть города конца 60-х годов «болела»ослепительно красивым двадцатилетним ВалериемЖаковым, игравшим романтических героев. Театрюного зрителя для меня и моей подруги детства ТаниСивирченко стал местом счастья. -15-

Тот домик карточный С фонариком под крышей Был дорог нам. Как будто уголок Парижа В нем обитал. Один из спектаклей «Капитан сорви-голова»,музыку к которому сочинил ныне ушедший, очень по-родистый человек, известный дирижёр военного орке-стра Генрих Гиндес, заставил меня впервые сесть заперо и написать целый цикл наивных стихов – с окон-чанием, дописанным через тридцать лет: В ту мечту отроколетних Светлых душ – В синих окон осеянье Бьюсь. К капитану в эполетах Рвусь. Как в замедленной кассете… Вновь боюсь! Не опомнившись, воскликну: «Генерал!.. Жаль, ту девочку в объятьях Не держал…» Не тревожь же юность, милый Витязь душ: Я в тебе её любила - Сладок пунш! И на самом деле, это был период раннейюности, когда, начиная с 12 лет платонические -16-

мучительно-долгие увлечения и влюблённости сме-няли друг друга, оставляя затем лишь отблески вос-поминаний. Я потом неоднократно слышала, что тульскиепарни – невероятные патриоты и зачастую они увоз-или в Тулу своих московских невест, а не наоборот.А также есть утверждение, что у Москвы и Тулы«ауры» очень похожи: туляки, мол, такие же агрессив-ные и одновременно стойкие, и что никакая рязанскаягрубоватая простоватость или владимирская широкаяпровинциальность не идут в сравнение с тульской на-пряжённой организацией. К ней привыкаешь настоль-ко, что такие праздничные города, как Одесса, Минскили Киев, либо прелестные жемчужины Золотогокольца покажутся слишком «лёгкими» и «удобными»по сравнению с этим «железным» городом оружей-ников. Как-то один из «владимирцев» едко заметил:«Мне бы не хватило воздуха в Туле. Я всегда думаю овашей земле: пушки, целые рельсы из труб и… моги-ла Толстого!» И действительно, ни в начальный период послепереезда в Тулу, ни позже я так и не смогла привык-нуть к однолинейной внутренней жёсткости города,кующего оружие. -17-

3. МИР СНОВИДЕНИЙ В то же время именно в Туле можно было сво-бодно купить билет в филармонию. «По неволе душа ликует: да, это Чайковский!Я не всегда понимаю музыку, многие вещи я вообщене научилась воспринимать, так как незнакома с музы-кой современной. Но Чайковский – это гений русскоймузыки, которая своей народностью, лиризмом,теплотой, красотой и глубиной не может не захваты-вать». Такую запись я оставила в своем дневнике от7 сентября 1973 года, после слушания 6-й симфонииП.И. Чайковского в исполнении Ульяновского сим-фонического оркестра под руководством МстиславаЛеопольдовича Ростроповича. Сольные партии исполняла великая русскаяпевица, его супруга Галина Павловна Вишневская.Знаменитое письмо Татьяны из оперы Чайковского«Евгений Онегин» прозвучало как выплеск затаённойстрасти прекрасной целомудренной души. Лириче-ское сопрано перевоплотившейся в Татьяну певицы намгновения перенесло меня в тот самый век, названныйпушкинским, или золотым. Казалось, что томлениемилой девы передавалось и мне – так сладостно зву-чал этот удивительный голос! И, наконец, симфоническая фантазия по Данте«Франческо да Римини» Чайковского во втором от-делении концерта – настоящая буря! Фантастическиеобороты у скрипок вначале, затем волшебные пере- -18-

ходы, потрясавшие авторским воображением – игрой,вмещающей в себя всё богатство красок. Борьба Светаи Тьмы являлась доминантой в исполнении этого ор-кестра виртуозов, искромётно направляемого гениаль-ным дирижёром. Я никогда не предполагала, что эта семья вели-ких мастеров русской сцены, у которых необходимоучиться поныне, в то время находилась накануне вы-нужденной и бесповоротной эмиграции из СССР. Поэ-тические портреты этих выдающихся и смелых людейсодержатся во втором сборнике с названием «Тайнымиров». В частности, в стихотворении «Слава» я на-писала в конце: Вот пригнулись, как перед прыжком, Отступив, шагнули в бесконечность… Пригрозив врагам святым смычком, - Обрели Вы истинную вечность! Нередким гостем Тулы со второй половины80-х годов был становящийся всё более и болеепопулярным альтист Юрий Башмет, обкатывающийнедавно выученные для гастролей произведения.О почти мистических ситуациях, когда его руки, повину-ясь чьей-то власти «свыше», проигрывали одно из круп-ных произведений в совершенной «отключке» от устав-шего мозга, он позже расскажет в одной из своих передач«Вокзал мечты». Могу от себя сказать, что данное лицо,осенённое почти демоническим ореолом, всегда навева-ло мысли о том, что мастер Паганини всё же оставил по-следователей своего почти «потустороннего» дара. -19-

Нельзя не упомянуть, что тончайшая прослой-ка тульской интеллигенции сумела показать высокийкласс в Туле, стране и далеко за её пределами. Свя-зи с Московской консерваторией, Гнесинским инсти-тутом и другими были прямыми, а не косвенными.Достаточно назвать имена великого педагога-пианистаЭ.Д. Уманского, замечательного композитора Вла-димира Фоменко, блистательного музыковеда икомпозитора-ваятеля сложнейших симфонических со-временных форм, профессора Московской консервато-рии Леонида Бобылёва. И некоторых из них я зналалично. С годами к этому начинаешь относиться как-тоособенно бережно. Фортепианные концерты выдающегося пиани-ста Эмиля Гилельса были для Тулы почти обычнымявлением. Ах, как он исполнял «Лунную сонату» Бет-ховена! Бетховена звуки Заставили плакать Под лунные муки. Про страсти живые Вы нам рассказали. Всё было впервые – И с нами… и с Вами! Помню, как в один из вечеров после его высту-пления мы, девочки-подростки, пошли за автографом.Перед нами сидел рыжеватый, несколько обрюзгшийнемолодой человек. Я обратила внимание на коно-пушки, покрывавшие не только его лицо, но и малень- -20-

кие полные руки с короткими одинаковыми толсты-ми пальцами. Столь неприступный на сцене, с нами,детьми, он был мягким и по-отечески простым. Самыхмаленьких сажал на колени и старательно подписываллисты в клеточку своими пожеланиями и автографами.Видимо, этот человек любил юную аудиторию и былзаметно тронут нашими детскими восторгами. Отмечусь для истории, в мае 1975 года я была наконцерте самого гениального пианиста планеты ЗемляСвятослава Рихтера и взяла у него автограф. Неоднократно выступала в городе и знаменитаяисполнительница произведений Фредерика Шопена –Белла Давидович. О, это была уникальная женщина! Еётехника, когда двигались не только пальцы, кисть руки,но и само плечо, была несравненна! И сама она, миниа-тюрная, легкая с правильными изысканными чертамилица и манерами, являла собой произведение искусства. Ваши руки – ноктюрнов звуки. Ваши кисти – всех вальсов листья. Ваша внешность колоратурна. Вы – Шопен? Нет! Душа… культура… Если в Москве на её концерты невозмож-но было достать за месяц билеты, то в нашем горо-де едва был заполнен партер. Концерт, состоящийиз мазурок, вальсов и ноктюрнов Шопена, боль-ше походил на репетицию. И это позволило в кон-це подойти к ней и просто по душам поговорить.Я не заметила даже признаков грима на её матовом -21-

лице. И лишь тонкий запах французских духов вы-давал в ней не только замечательную пианист-ку. Мне показалось, что это истинная парижанка.И в какой-то степени я не ошиблась! Она сердечно пове-дала, что именно в Париже проводила свои лучшие дни.А в квартиру, куда традиционно приглашалась твор-ческая элита нашей страны, однажды нежданно послеспектакля нагрянул сам Жерар Филипп с женой. «Былопоразительно, насколько этот артист знал классику, –вспоминала с улыбкой Белла. – Он, как и другие фран-цузы и мы – русские гости, сидел, а точнее возлежал,на ковре, слегка облокотившись на колени своей жены.Мы затеяли игру: каждый по кругу продолжал напеватьмелодию какого-либо симфонического произведения.И надо отметить, что классику, которую мы играли,этот изумительный актёр знал в совершенстве! Всеприсутствующие мировые знаменитости не моглиоторвать глаз от его лица, излучавшего очарование,неповторимой улыбки и поз». Я же, лучше чем в стихах, не в силах говорить оподобном. В моём первом поэтическом сборнике «Вы-писывая рифм сердечность» содержится целая поэма«Романтик мира», посвящённая Жерару Филиппу, ко-торый вместе с Чарли Чаплиным разделил лавры са-мого знаменитого артиста ХХ века. Никто и никогдане развенчает славу генерала де Голя, но в искусствесимволом целого поколения французов послевоеннойэпохи остается легендарный романтик Жерар Филипп.Франция не случайно хоронила его в красном плаще -22-

главного театрального персонажа – Сида, в которомсоединение духовной силы и физической красоты воз-рождало Дух всей нации. Ты Францию с колен поднял Своим великим обаяньем. И голос Вечного звучал Наполненный земным страданьем. Фильмы «Пармская обитель», «Большие манев-ры», «Фанфан-тюльпан» я смотрела неоднократно ис ранней юности была посвящена в подробности егостоль короткой, но ослепительной жизни. Я читалавоспоминания артистов, собранные после его смертиженой Анн Филипп, а также её потрясающую книгу«Одно мгновенье». Так создаются кумиры. Но, воз-можно, что божественная любовь, которую проявилак нему поэтесса, а тогда просто русская девочка ЛенаНосова, была ему «там» необходима. Наша астраль-ная взаимосвязь продолжается и сейчас. Я это знаю.И, возможно, это тоже избрание. Москву концертную и театральную мне дарилаНаташа Сиромаха, с которой я познакомилась в ясе-невском общежитии МГУ в 1979 году. По линии ма-тери своего отца она происходила из польского ари-стократического рода и утонченностью напоминалафранцузскую актрису Мишель Морган, игравшую в«Больших маневрах» Рене Клера. После окончания философского факультета Мо-сковского университета ей удалось на полтора года за-держаться в столице. -23-

Все наши беседы, выходы в «свет», а также де-сятки последующих писем стали для провинциал-ки вершиной человеческого общения. Личный опытСиромахи-философа явился книгой женщины, откры-той для меня. Сбрасывались «шоры», отметались ком-плексы. Она подготовила меня к приходу «его». Гармонией молодость звучала. Ее земное существо Творила той любви «начала», Что я храню как божество. Именно с «ней» – щедро вводившей меня в мирстоличный, бескорыстно открывая при этом внутрен-ний, а затем и с «ним» – единственной осуществлен-ной взаимной любовью, я в тридцать лет достигла сво-его «градуса измерения». Об этом я написала в цикле«Университеты любви» своей первой книги: Со мною тем они едины, Что жили в градусе одном: Он – рыцарским души порывом. Она – разумным светлым днем. Он вечен, ибо это уже твоя «матрица личности»,которая энергетически не исчезает. С ними я хотела бывстретиться и в жизни неземной. -24-

4. «ШОПЕНОМ ПОЛНЮСЬ НАУДАЧУ…» Этот совсем другой мир – мир сновидений –открыла для меня центральная тульская музыкальнаяшкола (ныне имени Райхеля). В лице восхитительныхпрелестниц – только что окончившей музыкальноеучилище им. Даргомыжского преподавательницы фор-тепиано Натальи Николаевны Ташкиновой и препо-давательницы сольфеджио и музлитературы, а такжехорового пения Светланы Алексеевны Ногиновой –я впервые увидела «высший свет» в своей нескольконеуклюжей отроческой жизни. Занятия музыкой, а также еженедельные выхо-ды на музыкальные спектакли и концерты стали не-обходимой частью моего существования. Вспоминаю,как в майские ясные деньки приходила я спозаранкус нотной папкой к дверям этого красивого и уютно-го здания перед ежегодным очередным экзаменом поспециальности. В малом зале стоял старинный рояль,на котором я доводила «до кондиции» свою обяза-тельную программу, включавшую в себя, как правило,Баха, Чайковского или Рахманинова. Помню, что в конце обучения – «на аттестат» –я играла одну из фуг Баха, а также Рондо в турецкомстиле Моцарта и… Шопена! Именно с Шопеном каким-то незримым обра-зом была связана вся моя короткая, но такая достопа-мятная музыкальная история. Ещё не учась музыке, якак-то услышала его седьмой вальс, который глубоко -25-

запал в мою душу. Более того, мне захотелось вдругзаниматься музыкой. Справедливо так сказать о воз-действии вальса Шопена: В нём столько надежды И столько мечты – Услышав однажды, Другим станешь ты! Шопена играла моя учительница по фортепиано,и я, попав в воздушный поток «Фантазии-экспромт»,впервые ощутила себя «не совсем» на земле. Зачем играли мне Шопена? Экспромт фантазии парит В мирах, где места нет изменам, И вдохновеньем свят пиит. На следующий день, присутствуя на уроке физи-ки, я почувствовала, что я не только не понимаю объяс-нения, но даже плохо слышу. Музыка Шопена звучалав моей голове! Казалось, сами небеса сомкнулись низ-ко надо мной. Я выбежала из класса и горько плакала.Похожее сотворилось со мной и много позже, когда я сбудущим мужем слушала в Москве «Страсти по Мат-фею» Баха. Такова была моя музыкальная впечатли-тельность! Никогда не забуду и маленькую комнату в комму-нальной квартире, в которой висели в рамах портретыМоцарта, Шопена, Чайковского, Римского-Корсаковаи Рахманинова. Эту комнатку, неотъемлемой частьюкоторой был старинный, возможно, где-то серединыХIХ века, рояль, занимала старейшая учительница -26-

музыкальной школы Александра Петровна Попова.Маленькая, сухонькая, с детскими вопрошающимиглазами Александра Петровна навсегда останетсяв моей памяти как образ девственности и душевнойчуткости. Лена и Таня – две «не разлей вода» подруж-ки, обе учащиеся одних и тех же школ ходили к ней иобщались. Естественно, что Лена – это я. Именно намАлександра Петровна поведала: «Мне ещё в юностибыло нагадано: остаться старой девой и жить долго…И что могилу мою никто никогда не найдет!» Эта «христова невеста» родилась в начале 80-хгодов XIX века. Она происходила из среды разночин-ной интеллигенции. Отец был сыном священника иучился как музыкант у самого Римского-Корсакова,мать была дочерью орловского прокурора, поляка попроисхождению и, кажется, мелкопоместного дворя-нина. Она даже училась в Московской консерваториивремён Игумнова, но так и не закончила последнюю.Игрой на старом рояле когда-то и кем-то сочинённогов этой семье вальса, рассказами о «былом», наконец,всем своим существованием эта крошечная старушказаявляла об утерянном, но не умирающем мире старойкультуры. Открыла дверь дитя, ребёнок В сто лет назад. Мне не уснуть, так путь мой долог – От рая в ад. Александра Петровна говорила: «Мать умерларано. Отец так и не женился. -27-

Он меня учил музыке и наукам. От него – складума и интересов, от мамы – вспыльчивость и больноесердце». От него она и умрёт в 1972 году. Читатель, никогда не верь до конца предсказа-ниям! Наверно, милая старушка была бы сейчас многоудивлена, прочитав мои строки о себе. И, безусловно,гордилась, что её ученик Лёня Бобылёв, о котором пи-сали ещё в Тульской газете «Коммунар» как о шести-летнем особо одарённом ребёнке и уже начинающемкомпозиторе, – взлетит так высоко, тем оправдав еёпочти материнские надежды. А тогда он, зайдя к ней на каникулах по приездуиз Московской консерватории, где учился на двух от-делениях – фортепианном и композиторском, сидел заеё старинным роялем и играл… Шопена! Мой дневник впитал всю роскошь подобногообщения, которую я передала потом в своём первомсборнике в цикле «Вундеркинд». Ноктюрн Шопена Вы сыграли И грустный вальс. Я по загадочной спирали Спустилась в Вас. Никогда ещё энергетика человека не пронизыва-ла меня с головы до пят, никогда еще так не очаровы-вало меня живое исполнение! Переворачивались оси, И шли планеты на Восток, Где их встречала мгла и просинь – В степи взволнованный цветок. -28-

Он «угадывал» десятый вальс Шопена, которыйя должна была вскоре играть на выпускном экзамене.Так «шутил», пока не переиграл по памяти все вальсыкомпозитора! По слуху он сыграл и моцартовское рон-до и несколько фуг Баха. Печальна прелесть юности,которую невозможно вернуть! Легендарный десятый вальс я играла потомвсе четыре года обучения в Тульском педагогическоминституте, ныне университете. Причем, должна при-знаться, что здесь я заметно отдохнула от школ. Одно-курсники привезли с собой из провинции мягкость инеторопливость, которой так не хватало у тульскихребят. Я вспоминаю этот период как продолжение дет-ства, не умирающего в человеке никогда. Музыка болезненно сентиментальных ноктюр-нов Шопена навевали мечты о любви непостижимой,невозможной, обрекающей человека на безысходность. Зачем Шопена Вы играли? Славянских ветерков печали Глубокомысленно легки. В них радость рвется из тоски! О неодолимости, но безнадежности страстискажу впервые в откровении «Наваждение»: Но вспомню порой восемнадцатый май… Игру светотени с капризом. И бешенство глаз, проникающих в сталь От страсти ревнивой. Как бризом Тянуло две лодки в молчанье немом, Но путники были неравны… -29-

В поэме «Дракон», широко используя аллего-рию и метафору, я рассказываю о трагедии многихромантиков, попавших в сети «прелести», за которойкроется бездна. Ты испытаньем назовешь Всех порчей порчу эту. Но и любовь порой тот нож, В котором нет Завета. Не проходя через те или иные козни дьявола, че-ловек не узревает и свет Христа. Только Господь в си-лах даровать благодать сокрушенным сердцам! И этотсвет торжествует в большинстве сочинений гения. И лишь мазурка радостно порхала, Летя над пропастью в святой лазури… Душа ликуя, втуне замирала, Сноп пепельных волос неся сквозь бури! Жизнеутверждающе музыка Шопена звучитв моих самых исповедальных произведениях, средикоторых циклы «Университеты любви» и фантазия«Нарисованная девочка». Шопен с его удивительным творчеством не остав-ляет меня и сейчас. К 200-летию со дня его рождения яподготовила свою новую книгу, девятый поэтическийсборник «Зачем играли мне Шопена...». Почти во всехчастях книги красной нитью проходит мысль о всесилиилюбви, чем наполнена музыка великого композитора. -30-

5. УЧИТЕЛЕЙ НЕМЕРКНУЩИЕ ЛИКИ. Но позволю опять обратиться к своему перво-му поэтическому сборнику, где я с любовью говорюо своих жизненных наставниках, в том числе, об учи-тельнице истории Валентине Васильевне Ильинской,по следам которой я пошла, получив впоследствиидиплом учителя истории и обществоведения. Портрет Ермоловой. В нём Вы, С осанкой гордой королевы. С душой такой, что даже львы Сердца склонили б благоверно! Все уроки Валентины Васильевны по историии обществоведению походили на «театр одной ак-трисы». Монументальная фигура, величественнаяосанка, царственная посадка головы, искрящиесянебеса светло-синих глаз… Как можно описать по-добную природу, когда человек сам являет собойвершину её творения? И добродетели её и сердеч-ность были тоже престольными, возвышающими дотаких эпитафий: Я верую, что все слова, Которые с души упали, На небе зимнем в этот час Незримым оттиском блистали. Ведь пожеланья – как цветы, Объятья душ и поцелуи – Дарили мир, в котором ты Еще жива… в лазури! -31-

Из преподавателей, которые мне были особен-но интересны в пединституте можно назвать доцента,лектора по истории пореформенной России Всеволо-да Ивановича Крутикова, по новой истории – ЛидиюНаумовну Сиводедову, по истории Древнего Мира –Александру Георгиевну Кузьмину, отметить мудро-го и корректного педагога-философа Абрама Викто-ровича Залмановича. Особым русским обаянием иогоньком в голубых глазах, согревающим всех сту-денток истфила, отличался бывший танкист, профес-сор партийной истории, а в мою бытность – декан на-шего историко-филологического факультета НиколайТимофеевич Марков. Кстати, этот человек и был му-жем несравненной Ильинской. Они вместе вырасти-ли троих честных, достойных детей. Как-то парируяего особенное внимание, я сказала: «Валентина Васи-льевна у меня самая любимая». Он серьёзно ответил«У меня тоже». Николай Тимофеевич умер на зареперестройки, придя из института и прилегши на часокпередохнуть на диване. Хочется по-доброму вспомнить преподавателяистории дореформенной (1861 года) эпохи, а ныне за-служенного деятеля науки РФ, известного московско-го профессора, доктора исторических наук АнатолияАкимовича Королёва, блестящего специалиста и вели-колепного человека, к которому я не раз обращаласьза помощью. Под его руководством я писала для горо-да историю тульских самоварщиков, получив «первоекрещение» архивного работника. По его ходатайству -32-

как научного руководителя своих курсовых работ, ясумела заключить с институтом специальный хоздого-вор, согласно которому была назначена на должностьлаборанта и почти год без отрыва от учёбы работала,занимаясь архивной работой. Я всё время училась и иностранным языкам.Невозможно забыть преподавателя английского языкаГалину Дмитриевну Орлову, которую я отношу к раз-ряду оставшейся в одиночестве, но не окончательновымершей русской интеллигенции, так не похожей насовременную разбитную породу. Именно ей я обязаназакладкой в свою уже далеко не детскую голову пер-вых настоящих основ языка. В двадцать лет я впервыеего услышала! Всё, чему «учили» в школе, не шло ни в ка-кое сравнение с «высшим» классом. Несмотря на то,что я была не слишком способной ученицей, к сдачеинститутского экзамена на «отлично» она меня под-готовила. И всё же главное в истории нашей дружбы –первое настоящее знакомство с жизнью и творчествомпоэтессы Марины Цветаевой. Я поверила тогда еёбезукоризненной сердечной чуткости и искренностив определении духа великой поэтессы. Я написалаоб этом в своей книге стихов «Меж тканями материинетленной». Сейчас невозможно переоценить такоеначало. Она меня «толкнула» навстречу Цветаевой! Евгения Владимировна Дагаева… Строки на еёсмерть из первого сборника: -33-

Ты черноты, но правды сплав, Казалась мне твердее стали. И я внимала не поняв, Что в той груди комочек алый Давал последние часы Уроков Франции и шарма. Она, учившая меня в тридцать восемь лет азамфранцузского, да так, что я через полгода почти сво-бодно могла читать сказку о Нильсе, была невероят-ной женщиной. Её отец, осетин В.В. Дагаев, был одним из са-мых знаменитых хирургов Тульского края. Мать про-исходила из дворянского сословия с тем добавлени-ем, что отец оной женился по страстной любви нацыганке. Отсюда и пошла её необычная материнскаяродословная. Сама она, окончив институт восточныхязыков в Москве, работала вначале в дипломатическихсферах, а после войны вернулась в Тулу и возглавилав пединституте факультет иностранных языков. Былаорганизатором студенческого театра. Евгению Владимировну учила гувернантка,и она успешно применяла усвоенную когда-то мето-дику, цель которой было не запутывать человека, адвигаясь от простого к сложному, учить понимать этотчудный язык – язык любви. Что же было в этой резкой, категоричной жен-щине необходимого для меня? Основательность?У меня её хватало. Непримиримость? Она этим не -34-

страдала и мне не советовала, считая, что чрезмер-ное «чистоплюйство» наказуемо. Прозорливостьи мудрость? О, да! Все её оценки были вывереныогромным жизненным опытом и интуицией. Она рас-сказывала, что как-то Н.Т. Марков, как секретарь пар-тийной организации начал отчитывать одного из «раз-бираемых»: «Как это Вы не знали, где находиласьВаша жена? Я лично всегда знаю, где находится моя!»Зал молчит. Без возражений. И вдруг властный голосдекана факультета Дагаевой: «Товарищ парторг, не мог-ли бы Вы нам ответить также на один вопрос: где сей-час именно находится Ваша жена?» Зал замер. «Так воти не надо говорить, что Вы это точно знаете. Мы поройне можем знать, что случится с нами через секунду».После такой отрезвляющей отповеди, как и во многихдругих случаях, всё становилось на свои места. Дагаеву побаивались и любили одновремен-но, так как она ненавидела несправедливость. Скажубольшее, когда я намерилась взять для «усыновления»сироту, именно она стала для меня той самой «пико-вой» дамой. Лишь она откуда-то знала истинное по-ложение вещей, а не внешне видимые обстоятельства.Вскоре она умерла. Той же ночью мне привиделось,что по её приглашению я пришла к ней в квартиру иона распахнула передо мной дверь как самому желан-ному гостю. Когда я её хоронила, то наклонившись сословами прощания ощутила на своём лице идущее отнеё тепло. -35-

Я наклонилась над тобой. Немой вопрос... «Wie», – подтвердила ответом скорбным, Но тепло пошло в меня от плоти хилой, Уставшей сердцем и умом. То страсть француженки уснула. Я отдала тебе в альков Цветы – Мон-Мартра поцелуи. Профессор Владимир Николаевич Молчанов.Он был первым в эпоху гласности почти единогласноизбран коллективом кафедры её заведующим. За пле-чами годы войны, работы в обкоме партии, наконец,ректорства. Один из земляков-однополчан не раз вспо-минал его раненным молодым бойцом, который нахо-дясь в госпитале, рвался в бой. Говоря о его смелости,с улыбкой подчёркивал: был хулиганом. В 1975 году, будучи ректором пединститута,этот человек подписывал мне диплом. Пресекая ка-федральную вражду, вызванную непримиримостьюкоммунистов-отцов и коммунистов-детей в периодбольшой перестроечной смуты, он сумел поддержатьмолодое поколение кафедры. В сущности, во второйполовине 80-х годов он дал дорогу всем: одних отпра-вил на желательный отдых, вторых – в аспирантуру илидокторантуру, третьих – в доценты. Вынужден был иуволить многих в связи с массовым сокращением идео-логических кадров. Вся эта «перестроечная чехарда»отражена мной в комедии «Прощай, советикус!». Владимир Николаевич, оставаясь сыном своеговремени, показал себя человеком не просто сильным, -36-

но по-настоящему широким и добрым. Через несколь-ко лет после своего, увы, временного назначения, где-то в возрасте семидесяти лет он умер. Два желания его остались невыполненными: вмолодости по состоянию здоровья он не стал лётчи-ком, а в конце жизни так и не успел написать мемуары.В память об этом большом человеке я написала сти-хотворение «Львиное сердце». Но, пожалуй, самый большой жизненный и про-фессиональный урок я получила в аспирантуре Мо-сковского университета у заслуженного деятеля наукиРСФСР, профессора Полины Ивановны Соболевой.Родившись также на тульской земле, она прошла за-тем огромный жизненный путь, поднявшись из учи-тельства к вершинам науки. 26 декабря 2010 года ейисполняется 95 лет. Наша первая за последние пят-надцать лет встреча произошла 28 апреля этого жегода в её квартире в Олимпийской деревне в Москве.По возвращению в Тулу, я написала к её предстоящемуюбилею стихи: Вглядевшись в образ века Без лести я скажу: Какого человека Я въяве нахожу! Я её называю ЧЕЛОВЕКОМ, раздавшим хлеб.Почему? Ни о какой работе в вузе без защиты дис-сертации не могло идти и речи, по крайней мере дляменя. В течение многих лет, возглавляя кафедру исто-рии КПСС естественных факультетов в университете, -37-

профессор Соболева дала дорогу сотням учащимся,отдавая им не только знания, но помогая многим до-брыми советами и делами, а нередко и материально.Более полсотни только её аспирантов успешно защи-тили кандидатские диссертации, а сегодня, многие изних – доктора наук. Она была моим научным руково-дителем, и я этим горжусь. Я помню свою первую встречу с Полиной Ива-новной. Я увидела перед собой человеческое лицо,освященное изнутри. В карих глазах её было нечто«чудное» и глубинно-сокровенное. В стихотворении«Сердечное» я напишу: Магнит живой души Столь пламенной и сильной, Что Ваших глаз огни Объяли всех повинно. Первопричина в том, Что щедрая Природа Крестила Вас умом И сердцем Дон Кихота. Она была той личностью, на которой держаласьвся работа кафедры. Ни одно решение не принималосьбез её непосредственного участия. Опорой были Вы, Твердыней и защитой Десяткам школяров… И девочки забытой! Однажды, она не смогла даже заснуть оттого,что испугалась: а вдруг мне, приехавшей сдавать пер- -38-

вый кандидатский экзамен, не предоставят общежитиеи я останусь на улице. При её непосредственном хода-тайстве я тогда и позднее благополучно устраиваласьна время сдачи экзаменов в Ясенево, а через полторагода уже была зачислена аспиранткой очного отделе-ния. А сколько раз кафедра её рукой выписывала мате-риальную помощь, в том числе и мне! И когда я думаюо значении слова «коммунист», то живым примеромправедности на нашей грешной земле для меня всег-да будет являться этот честный и надёжный человек.И слова, обращённые к ней в связи с 95-летием,вполне справедливы: Она сердца читала – Не только письмена; У верного причала Жила её страна. В ней вся России книга: Печаль больших полей… И жажда счастья мига – Любви простых людей! Моя человеческая совесть не позволит мнене назвать имена двух деятелей науки и культуры,докторов философских наук, выдающихся летопис-цев Великой Отечественной войны, супругов АнныПетровны Серцовой и Григория Дмитриевича Кар-пова. Их мемуары, составленные из собранных доку-ментов, личных писем с войны, обогащённых живымичувствами глубоко любящих друг друга людей –я считаю бесценными! Когда-то, будучи их невесткой, -39-

я жила в этой семье. А через двадцать пять лет, связав-шись с их сыном Александром Карповым, я поняла,что звоню на «пепелище». В 2010 году, дожив поч-ти до 90 лет, умерли не только они, но и их старшийсын, кандидат геологических наук Олег Карпов. Всеони покоятся ныне на Хованском кладбище Москвы.И этих людей, которым я обязана второй жизнью, яне забуду никогда. С родственной болью, вспомнив сбывшим мужем, всё то хорошее, что было, я написалана годовщину их смерти стихотворение. Хранимого со сталинских времён. Жена и муж архивы собирали, Что в книги воплотились о войне; Делили вместе горести, печали И радости в полночной тишине. Не выходя из сей «библиотеки», Они могли бы смело написать – Без всякой допотопной картотеки – Ещё по книге… Только время взять Уж негде, не у кого… только Бога. Но он рассыплет плоть, оставив Дух У Вечного и должного порога, А нам подаст… пока ещё вздохнуть! Я написала здесь о людях, с которыми была свя-зана целые годы, а их опыт так или иначе становил-ся впоследствии и моей жизненной позицией. И я сгордостью называю таких людей своими учителями.Но были и десятки других имен, о которых я такжепомню и сужу по их делам. -40-

6. С ПОЭЗИЕЙ НАЕДИНЕ Наверно, гораздо более, чем мир земной, меняс детства интересовал мир ПОЭЗИИ и ПОЭТОВ, ко-торый я понимала и сопереживала как свой собствен-ный. Более того, моя душа созревала через постижениеэтого мира, развиваясь, возможно, весьма неравномер-но. Вспоминаю, как были удивлены в третьем классетульские «казючки», когда я, вчера ещё сельская де-вочка, с особым выражением читала «Сказку о рыба-ке и рыбке» Пушкина. Тамара Васильевна впервыепоставила меня тогда в пример, а по окончании деся-тилетки в выданной мне характеристике, особо будетуказано на наклонности к литературному творчеству ихудожественно-образному мышлению. Сразу же скажу, что меня поэты ОБРАЗОВЫВА-ЛИ. Благодатную почву для этого создавала моя матьРаиса Александровна Носова, отличающаяся острымпоэтическим слухом и чутьём, впоследствии написав-шая удивительную книгу исповедальной лирики, ко-торая получит в 1997 году лауреатский диплом Союзаписателей России. А тогда она твердо считала себя«поэтессой лишь для дома». Именно ей я обязана тем,что поэзией было пропитано всё наше бытие. Пушкин… С него началось моё поэтическое об-разование и «очеловечивание». Вот на тарелочке – Пушкина фото В сердце – тогда и сейчас! -41-

Я познакомилась с ним с простеньких четверо-стиший из школьной программы. А уже в одиннад-цать лет я читала наизусть на всех вечерах письмоТатьяны к Онегину, которое во мне звучит и поныне.Пушкин был для нашей семьи кем-то вроде близкогородственника. Считалось вполне естественным постояннодекламировать «У лукоморья дуб зелёный…», «Бурямглою небо кроет…», «Сквозь волнистые туманы про-бирается луна…», «Мороз и солнце; день чудесный!»или «Дни поздней осени бранят обыкновенно…».Строки Пушкина – легкие и вдохновенные – «выска-кивали» помимо нашей воли в виде метафор, афориз-мов и просто метких словечек. Мы уже тогда былитеми – кто «гениям сродни»: ведь Пушкин жил срединас как живой, а десятитомное собрание сочиненийПоэта и поныне не просто украшает книжный шкаф.Не так давно, в свои семьдесят лет моя мать «заново»перечитала всего Пушкина с наслаждением. Рядом на полке стоял двухтомник гения «вечер-него», наполненного демоническим – Михаила Юрье-вича Лермонтова. Как этот юный отрок смог постичьтайные законы Земли и Неба? Какой силой он былуправляем, когда в 15 лет писал первые наброски «Де-мона»? Я страстно обожала творчество Лермонтова,упивалась его изумительным волшебным даром: зналанаизусть с отроческих лет многие его творения, затёр-ла до дыр драму «Маскарад». Только в полсотни летнаходила я ответы на вопросы, которые его гений знал -42-

с юности. Таким он родился, страдал и ушёл в двад-цать семь лет, так и не познав радостей взаимной люб-ви, но пролетев над миром как таинственный метеор. Не прошёл бесследно и Николай Некрасов. Сынсолдафона-крепостника, отвергнутый своим отцом заотказ быть военным и решивший стать в семнадцатьлет вольнослушателем Петербургского университета –он с юношества познал все тяготы ночлежек, подвалови голодной жизни. И в годы жизни Поэта и сегодня считается поч-ти модным критиковать его демократические лозунги,саркастически осмеивать связи с Чернышевским и До-бролюбовым в журнале «Современник», основанном,как известно, еще ранее Пушкиным. Стало нормойочернять и его деятельность в журнале «Отечествен-ные записки». В печати и с экрана говорят о небеско-рыстных коммерческих успехах, указывают на личныеогрехи. И вряд ли кто упомянет, что первые свои про-изведения тот писал не чернилами – а ваксой, соско-бленной с барских сапог и разбавленной водой. Современные «писаки» мстят за то, что совет-ская власть в свое время «иконизировала» Некрасова.И почему-то мало говорят о стихах Поэта, полно иправдиво отразивших жизнь и быт наших совсем неда-леких крепостных предков. И поверье, что я это знаюне понаслышке! Все праздники в широко застольныйбрежневский период отмечались с песней про замер-зающего в степи ямщика и с обязательным чтениемпоэмы «Мороз, Красный нос» Некрасова. С неопи- -43-

суемым волнением всей родни за большим столом!Моя бабушка Екатерина Петровна со слезами в горлеговорила: «Это же про моих дедов и бабок, про моихродителей. Не забывай стихов этих, все наше помни.Мы так жили». Недавно перечитывая их, я поняла, чтотого крестьянства уже нет и не будет. Наступала юность, и с четырнадцати лет дляменя началась эпоха Сергея Есенина. С конца шести-десятых годов Сергей Есенин был самым знаменитымпоэтом Советского Союза. Четырёхтомник, которыймать «выстояла» в холодных очередях советской дей-ствительности, стал главной книгой и моей жизни.Стихи о любви… Стихи о Родине… Хочу признаться,что никто, повторяю, никто не только из его современ-ников, но и нынешних поэтов не достиг подобного пе-сенного уровня. Никогда ещё образность не вносилав душу такой щемящей грустной благодати. Когда в2005 году я писала свое эпохальное поэтическое про-изведение «Век Есенина. Главы к биографии», то заполгода до основной работы ознакомилась не толькосо всеми воспоминаниями современников, но и их ли-тературным творчеством. Скажу прямо: я не увиделани у одного из авторов-поэтов той исповедальной глу-бины, которая присуща поэтическому письму Есенина. Свою книгу «Меж тканями материи нетленной»с поэмой о Есенине я передала в село Константиново иместную школу, получив в ответ от сотрудников музеяблагодарственное письмо, а в подарок – фотоальбом.Эта же книга находится в открытом фонде Рязанской -44-

областной библиотеки. Эпоха Есенина, пережив свойрасцвет, продолжается и сегодня. Порою достаточнотрёх слов: «Не жалею, не зову, не плачу»… и из душильются слёзы очищения! Поэт Александр Блок пришёл ко мне не благо-даря школьной программе, а вопреки ей. Школьная программа диктовала следующий под-ход. Кто он, Блок? Выразитель чаяний русской культурыи народнических иллюзий XIX века или первый певецпослеоктябрьской России, добровольно перешедший влагерь большевиков? Насколько противоречива и бо-лезненна была революционная ломка, настолько неод-нозначна была фигура этого рафинированного русскогоинтеллигента и большого Поэта. Так приблизительно ибольше вопрошающе писали о нём критики. Моя мама, культивирующая Пушкина, Есенинаи Ахматову, считала Блока слишком холодноватым, непо-русски сдержанным. А вот меня к нему неудержимо тянуло!Не раз застыв, полная туманных дум, я склоняласьв благоговении над портретом Блока. Монументаль-ное античное лицо просвещённого консерватора исозидателя одновременно. Сколько о нём написанобожественно прекрасного великими Музами сере-бряного века! Кажется, вся их любовь сосредоточи-лась во времени на этом угрюмом ангеле, его добро-детелях и преждевременной смерти. Лучшие своистроки посвятили и прозаики, считая его творчествогениальным и непреходящим. -45-

Символизм Блока, в котором сквозит романтиче-ский германский гений, взращённый и перенесённыйна глубоко русскую «пушкинскую» основу, был чудо-действенным и лил на сердце мирру. Однажды я по-чувствовала… как лечат меня его стихи! Никогда не за-буду, в каком внутреннем опустошении я возвратиласьиз Москвы, где сдавала свой последний кандидатскийэкзамен по партийной истории послеоктябрьского пе-риода. Все протоколы и резолюции власти, назвавшейсебя народной, – сплелись, сцепились в комок, кото-рый застрял у меня в горле и который мешал дальшедышать. Вдоволь «напитавшись» фальсификациями ипроисками оппозиций и вместе с тем заплесневелойкосностью стандартных протокольных речевых обо-ротов, я чувствовала себя больной. И чтобы вытес-нить из сердца всю эту неподдающуюся нормальномуразуму «борьбу», так убедительно преподносимую какединственное условие свободы, равенства и скорогоустановления коммунистического миропорядка, – я,почти неосознанно и запоем вслух перечитывала сти-хи Александра Блока о России, о «Прекрасной даме» иоблегчалась в слезах. И Блок позже по-своему отблагодарит меня заслёзы просветления. Защитив при окончании аспиран-туры кандидатскую диссертацию (исключительно надоступных архивных документах Центральных обла-стей России), я вернулась в Тулу, где проработала во-семь лет преподавателем истории, одновременно ведяи факультатив по истории русской культуры. -46-

Так вот однажды перед огромной студенческойаудиторией в 250 человек я читала «Соловьиный сад»Александра Блока. Я как бы перенеслась на песчаныйберег, видела перед собой «слоистые скалы», вела подуздцы упрямого осла. Я неосознанно медитировала ибезотчетно понимала, что голос мой исходит как быдаже не из меня, а льётся откуда-то сверху. Что же творилось с онемевшими слушателями?По отдельным отзывам, они ощутили себя на дне глу-бокого колодца и по окончании чтения не сразу смог-ли выйти из оцепенения. А студентка Капкова Инна,начинающая поэтесса, отличающаяся нестандартно-стью и глубиной логического и образного мышления,подошла ко мне и произнесла: «Я йог и с детства вижуэнергетические оболочки каждого из людей. Вы выде-ляли астральное тело, и лучи его до сих пор упираютсяв стены вот этой возвышающейся кверху аудитории.Вы читали Блока, стоя здесь, внизу, а создавалсямираж – ощущение, что Вы парите над нашими го-ловами. Мы только сейчас постепенно выходим изсладостного забвения. Думаю, что в том, что произо-шло, состоит Ваш дар, заключающий в себе редкуюцелительную силу. Невероятно, что я вижу сейчаснад Вашей головой! Это огромный и искрящийсяцветами радуги фонтан из излучаемых Вами флюи-дов! Спасибо Вам за столь удивительное светопред-ставление!» Мне же остается поблагодарить АлександраАлександровича. Блок давал рост духовных сил, я -47-

плыла по океану истинной поэзии и она омываламою созревающую душу. Но окончательное прозрение наступило с Мари-ной Цветаевой. Блок, которого Марина любила всем«криком» своей «лебединой» души, сам привёл меня кней. Я мучилась, что изменила Блоку, всецело подчи-нившись влиянию и воле хранительницы и пророчицывремён. А для меня дарительницы! «Лобовая» и бес-поворотная встреча с Мариной произошла в самый тя-жёлый жизненный период, когда я осталась без работыс больным ребёнком на руках. Вот тогда она и стала комне «приходить». Вначале во сне, поднимаясь своимвыточенным телом, но не из морской пены, а из трухи. Твоя тонкая шея парит Над уродством раздавленных плит. А душа всё читает, поёт О любви и о смерти вразлёт. Потом я окунулась с головой в её творчество.Я читала и перечитывала БОГИНЮ ПОЭТОВ. Я ста-ла следовать её вкусам, мироощущению. Вершилосьтаинство... Начало – шаг к Творцу и шаг к Тебе. Шаг от «Вечернего альбома» к славе. «Волшебным фонарём» светились ВСЕ. ВСЁ пребывало в сладостной нирване! Как вдруг меня впервые прорвало! В самую ро-ковую минуту, когда жизнь показалась мне уже совсемненужным бременем, я взяла ручку и по ассоциацииописала в стихах несколько сюжетов. Они у меня были, -48-

потому что как несколько лет до этого, уже в другоминституте, я преподавала философию и культуроло-гию. Знала неплохо античную культуру и мифологию.Я прошла через неудачный брак, но большую любовь. Поэтому это были уже не юношески-не-востребованные стихи, а настоящие. Казалось, все накопленные знания, всё нерас-траченное многообразие чувств любящей и любимойженщины и, наконец, болезненно-безнадёжная при-вязанность к сироте… – всё это, впитанное и пере-житое на разных этапах десятилетия моей зрелостии осознанности, сложилось по Божьей воле воедино,дав мне новое качество. А может, это было провиде-нием «свыше»? Ведь это произошло «на грани», ког-да даже физические силы оставили меня. Но в потокебезысходных переживаний (а на языке психологии –экзистенции) во мне пробудилось мое истинное «я».Им оказался художник – Поэт. От каждой хорошовыполненной работы я испытывала катарсис, то естьнаслаждение, компенсирующее внутреннюю боль.Её я опишу позднее в «Пронзённом ангеле», посвя-щённому приёмному сыну Андрею. За полтора года безработицы, находясь в со-стоянии непрерывных переживаний, я написала болеедвухсот стихотворений. Появились циклы, наполнив-шие объёмы первых книг. Я честно отрабатывала свойталант и своё время. Наверно, бессмысленно утверждать, что я«шла» за Мариной Цветаевой. Что же тогда может -49-

сказать потрясающая поэтесса-«шахерезада» БеллаАхмадулина, которая «дрожит» при упоминании лишьимени боготворимой ею Марины? И всё же я нашласвою Марину Цветаеву! Мгновенья соприкосновенияс ней мне удалось запечатлеть в триптихе «Сны о Цве-таевой», стихотворении «Последний визит». Но естьпроизведение, в котором отражена вся моя истина оЦветаевой. Поэму «Развоплощение», написанную виюле 2005 года, считаю своим самым большим откро-вением. Я благодарна за участие в моей творческой судь-бе составителю многих коллективных поэтическихсборников, поэтессе Галине Шелонниковой. Послепомещения в 2002 году в сборнике антологии рос-сийских поэтов Тульского региона пятидесяти моихсамых ярких на то время стихотворений, среди кото-рых был широко представлен цикл «Из римских раз-валин», я уже смело могла переступать порог тульскихиздательств. Издательство «Гриф и К», возглавляемоезамечательным человеком и специалистом, начав-шим трудовой путь с одного печатного станка, НинойМихайловной Лариной стремилось всячески поддер-живать во мне творческую инициативу, предоставивдесятипроцентную льготу, как постоянно издаваемо-му автору. Мои рукописи никогда не залёживались, ауспешно печатались в типографии издательства. Мне по-своему дорога книга «Я такой же, какты…», где напечатано двадцать пять моих стихотворе-ний. Нужно отметить, что в это издание вложено немало -50-