Алые паруса. Финал фееерии

Памяти Александра Грина – последнего романтика наших времен «И кости жрецов сжег на жертвенниках их, и очистил Иудею и Иерусалим.» (2 Пар. 34:5) XVIII Расплата Был черный, самый тяжелый из всех предутренний час. Час, когда ночь уже потеряла силу, но день еще не набрал ее в достаточной мере. И было непонятно, кто из них победит. А если победит, то какой ценой. Мимо серой мышью проскользнула тень крейсера – судя по обводам, английского. Показалась непонятно откуда, помаячила недолго за пределами прямого залпа, и снова скрылась неизвестно где. Но на него не обратили внимания. Они находились в непонятных, практически нейтральных водах, да и война еще не была официально объявлена. Тянулось странное время: никто ничего не понимал, но все понимали, что что-то не так и скоро станет не лучше, хоть и яснее. Тяжелый немецкий крейсер слегка покачивался на чуть заметной волне. Хайссенбруннер, командир грозного корабля, посмотрел в задраенный иллюминатор и пробормотал: - Ассоль, мать твою… Это надо же было так назвать девочку… Он отложил книжку на столик. - Назвали бы еще Буссолью или Кранбалкой… Зачитанная донельзя, она была готова развалиться. Но на переплете куда-то шел корабль под алыми парусами. Ничтожная посудина, срубленная топором – ее можно было разнести в щепки даже не башенным залпом, а одним выстрелом из главного калибра. Но тем не менее деревянная лохань летела по волнам и алые паруса ее полнились ветром. И были упругими, словно груди женщины, спешащей к любимому мужчине. - Donnerwetter… - сказал Хайссенбруннер и опустил голову. Крейсер качался на волне так, словно хотел возразить, но не находил слов. Хайссенбруннер вздохнул. С трудом оторвал тяжелый подбородок от упавших на стол локтей и крикнул: 1

- Ренк! Kom bitte hier! По уставу командир мог просто взреветь: Ренк!!!! Но он позвал его вежливо и по-человечески. Дверь командирской каюты отворилась. Пригнувшись, чтоб не снести голову, комингс переступил двухметровый Ренк, его личный адъютант. - Слушаю вас, герр корветтен-капитан! - Ренк!.. Хайссенбруннер опустил набухшие после бессонной ночи веки, словно не сразу соображал, что хотел приказать. -…Ренк… Адъютант слушал, привычно вытянувшись в струнку. - Ренк… - наконец пробормотал корветтен-капитан. – Вызовите ко мне боцмана. - Слушаюсь, герр корветтен-капитан! Кажется, стук сведенных каблуков еще звучал на пороге, но адъютанта тут уже не было. Взамен него гулкое корабельное эхо прыгало по внутренностям крейсера, отдавалось от низких подволоков. - Боцмана к капитану! - Краузе к командиру! - Немедленно! - Боцмана Краузе! - Герр Краузе! - К командиру… - Командиру… - Герр Хайссенбруннеру! - Сей же час!.. - Моментально! Хайссенбруннер сидел, не меняя позы. У него болела голова. И еще больше болело легкое, неудачно простреленное еще в Мировую войну под Биксшоте. Когда их, военных моряков, по причине отсутствия топлива и боеприпасов, сняли с кораблей и бросили отражать атаку сытой, мордастой английской… и еще более мордастой американской пехоты. Хотя как могло легкое быть простреленным удачно? Удачно простреленной могла оказаться рука, у которой оторвало несколько нужных пальцев, после чего ждала лекарская комиссия и списание из флота, возврат в тыл к жене на пухлые перины. И то если была жена… Корветтен-капитан тяжело откашлялся. Задержал во рту мокроту, сплюнул в плоскую чашку Петри – точно так, как велел корабельный доктор Линге. 2

Мутная жидкость в плоской стеклянной посудине была лишь чуть-чуть розовой. Это радовало. Крови могло быть больше. Иногда мокрота напоминала те самые алые паруса. О том, что крови могло быть меньше или не быть вообще, думать не приходилось. Времена прошли и изменились, оставалось приспосабливаться и привыкать. Хайссенбруннер плеснул в чашку затхлой воды из графина. Поболтал в разные стороны и выплеснул содержимое в иллюминатор. Отдраив его только сейчас, он наконец услышал плеск волны о борт крейсера и, как всегда тревожные, крики морских чаек. Оттуда дохнуло сыростью, сразу закололо и заломило в груди. С таким ранением стоило сидеть на суше, а не болтаться среди воды. Топот смолк, но Краузе не появлялся. Видимо, он был чем-то занят где-то далеко. Скорее всего, взяв на помощь пару матросов, вооружившись фонарем и своим огромным «Маузером» калибра 9 мм, с которым не расставался ни при каких условиях, и, отстреливал крыс в глубине бесполезных для крейсера трюмов. Для такой работы никого лучше Краузе не находилось. Толстый и неуклюжий на первый взгляд, боцман отличался проворностью медведя. Кроме того, он был лучшим стрелком во всей команде крейсера. Еще в прежние времена, когда они месяцами стояли в гавани, Краузе не раз брал призы на соревнованиях по стрельбе. Они проводились по инициативе командования, чтоб хоть как-то отвлечь пухнущих в безделье моряков от привычного пьянства и разврата. В те времена служить на флоте было весело. Но как давно то было… Так давно, как будто и не было. Сейчас крейсера рассыпались по всему океану, не имея понятия о местонахождении друг друга. А его корабль, похоже, оторвался от всех, пришел неожиданно в эти странные, не обозначенные на карте воды. Здесь творились странные дела и в голову лезли странные мысли. Хайссенбруннер поморщился, вспомнив вчерашний разговор со вторым помощником Штайнбреннером. Тот свободно владел английским, больше во всей команде языка овсянников не знал никто. Из-за этого Хайссенбруннер был вынужден отправить его с катером на борт странного, как опившийся собственным опием торговец наркотиками, галиота под алыми парусами. 3

И именно со слов Штайнбреннера пришлось услышать историю внезапной неземной любви. Равно как и предысторию, которая заставила корветтен-капитана в глубине души передернуться. Потому что судьба девочки Ассоль, при всей невозможности сравнений, чем-то напоминала судьбу его, военного моряка. --- - Ассоль, мою в гробину мать… Хайссенбруннер нежно погладил книжку, лежащую на столике. - Это надо же придумать такое имя… Сейчас галиот с влюбленными шел вдаль, прочь от проклятой деревни, едва не погубившей славную девчонку. Сама она наверняка была счастлива Кружилась в вальсе, разбрасывала цветы, пела и плясала по палубе и верила в то, что жизнь впереди бесконечна, как само море. Даром, что она досталась никчемному – как и все эти штатские – усатому богачу англичанину. Мысль об этом, вернувшемся из прошлого века, галиоте под алыми парусами, заставляла душу петь волшебным, неземным голосом и думать о счастье. Хотя думать о том, чего не бывает, никогда не стоило. И вообще все это не входило в обычный образ мыслей. Поняв свое состояние Хайссенбруннер встряхнулся. Взял книжку со стола, захлопнул, выровнял выбившиеся из переплета страницы с историей лучшей на свете девочки Ассоль и ничтожного во всех отношениях, кроме наследного богатства, «капитана» Грея, который и капитаном-то стал лишь благодаря папенькиным денежкам. Потом засунул их на полку между чьим-то завалявшимся Катехизисом и ни разу не открытым, но обязательным для всех командирских кают томом «Майн Кампф». И грязнейше выругался. Вспомнил бога, душу, светлых ангелов, задний проход человекообразной обезьяны и цепочку действий, которые было легче изобразить, нежели описать. После слов, брошенных е железную тесноту каюты, на душе стало легче. «Счастье». Он усмехнулся своему отражению в круглом зеркальце для бриться, привинченном на стену возле умывальника. Еще одна человеческая химера, освобождение от которой сулило блага в движении по жизни. Счастье… Что такое счастье? 4

Момент, когда, простреленный, он упал в осклизлую, более похожую на болото, чем на твердь, землю, и осознал, что лишь тяжело ранен, но не убит. И тут же подумал о другом. Не убит – значит вдоволь помучается до восхождения на крест прежде, чем умрет. Значит, каждая минута перед смертью покажется длиннее всей предыдущей жизни и он будет напрасно взывать к высшим силам, чтобы они скорее забрали к себе на тот свет. Все равно: в рай ли, в ад, лишь бы с этого, где тело превратилось в один сплошной сгусток немо ревущей боли. Но высшие силы не отозвались, они не услышали, поскольку их не существовало в природе. Зато существовал Берндт Краузе. Более полезный, чем весь сонм богов и святых, которым курят фимиамы в церквях. Или счастье – это когда он узнал, что раковую опухоль матери вырезали бесплатно, поскольку сын ее, военный моряк, пал смертью храбрых на полях сражений и посмертно награжден сухопутной наградой: Железным крестом первой степени. И еще большее счастье – вернуться домой, к еще живой матери вопреки всему живым сыном. Вернуться и ощущать это счастье, пока не узнать, что опухоль была неоперабельной, что мать все равно умрет, и он останется один на всем белом свете через каких-то пару месяцев. Один-одинешенек, без девушки с волшебным именем Ассоль. Хайссенбруннер почувствовал, как у него дергается правый глаз. Не поднимаясь от железного стола, он протянул руку и открыл шкафчик. Не глядя никуда, нашарил бутылку. Англичане были ублюдками, но только они умели гнать по-настоящему хороший джин. Который Хайссенбруннер, сильно рискуя с точки зрения патриотизма, предпочитал и традиционному кюммелю, и пиву и даже вполне добропорядочному доппелькорну. Опасаясь, что сейчас кто-то может заглянуть к нему, Хайссенбруннер быстро набулькал из четырехгранной бутылки полный стакан душистой, несущей запахи незнакомого можжевелового луга жидкости, и выпил залпом не закусывая. И сразу ощутил приятное тепло, рванувшееся по жилам. Тепло, от которого в один миг перестало дергаться веко. Исчезла боль в изуродованном легком. И сама душа, еще недавно сомневавшаяся в правоте хоть чего бы то ни было, взмыла в белую высоту справедливости. И он опять подумал о счастье… 5

--- - По вашему приказанию прибыл, герр корветтен-капитан! Хайссенбруннер поднял голову. Боцман Краузе – огромный, толстый и одновременно подвижный, с окаймляющей лицо черной шкиперской бородкой – стоял в проеме двери. - А это вы, Берндт… Хайссенбруннер вздохнул. -…Оставьте вы наконец ваши герры и прочую ерунду. Мы же сейчас вдвоем. Без всяких Штайнбреннеров, не к вечеру будь помянут… При этих словах боцман размашисто перекрестился. Но сделал это с таким ерническим выражением лица, что даже дурак бы понял, до какой степени его отношение к богу совпадает с командирским. - Рад вас видеть, камрад. Садитесь, пожалуйста. Стараясь невольно уменьшить свое обильное, здоровое тело перед истощившимся Хайссенбруннером, чей необратимый недуг был написан на изможденном лице с запавшими щеками и тяжелой челюстью, Краузе осторожно опустился на стул. И замолчал, ожидая приказаний. - Берндт… - устало заговорил Хайссенбруннер, уловив тепло выпитого джина. – Вы слышали историю англичанина с этого галиота под алыми парусами? И про девочку с неземным именем Ассоль? - Да, герр корветтен-капитан, - спокойно ответил боцман. – Штайнбреннер рассказал нам все. Нечто вроде лекции по обстановке на фронтах… - Черт с ним, этим Штайнбреннером, - перебил Хайссенбруннер. – Можно подумать, кроме него не существует больше никого. Скажите мне, только правду, Берндт… - Только правду, - подтвердил боцман. - Что поняли вы сами? - Что я понял… Краузе поскреб свою бородку. - Да ничего я в сущности не понял. В любви я не дока, герр корветтен- капитан. Кто в моей жизни был? Только портовые шлюхи. В Гамбурге да в Киле. Это не любовь, а сплошной сифилис. И замолчал, ожидая слов командира. - Я тоже, - Хайссенбруннер кивнул. - Мой опыт подобен вашему. Не очень хорошо я все это понимаю. Продолжайте, Берндт. Наверное, настоящим морякам вообще неизвестно чувство любви. - В любви я не дока, отнюдь. Это трижды так, чтоб меня черти съели. Но меня возмутило отношение соседей к девчонке. - В самом деле, – удовлетворенно спросил Хайссенбруннер. Вернее, не спросил, а подтвердил. Боцман, кажется, понимал без слов то, о чем он еще не сказал. 6

- Да, герр корветтен-капитан. Это так, хотя я не очень умею думать. Любовь – химера, от которых нас всех разом освободил фюрер… Выпалив последнюю фразу Краузе осекся, словно сказал лишнего. И уставился преданными глазами на командира. Хайссенбруннер подумал, что боцман мыслит теми же категориями, что и он сам. Все на родине давно мыслили одинаковыми категориями. Только выводы делали разные. - Все в порядке. Вы говорите абсолютно правильные слова, к которым не прицепился бы даже сам, - он смачно сплюнул в чашку. – Штайнбреннер, обмажь его дерьмом. Продолжайте, Берндт. Корветтен-капитан искренне любил боцмана, несмотря на его полную неотесанность. Из всех младших командиров только его он называл по имени. И – чего греха таить – мечтал бы иметь на месте Штайнбреннера кого- то, подобного Краузе. В меру глупого, не в меру исполнительного и абсолютно безопасного со всех точек зрения. А самое главное – верного и до сих пор верящего в силу фронтового братства, которая могла оказаться сильнее, чем любом напомаженного графа к девчонке. Но, к сожалению, не имеющего нужного образования, чтобы занять должность второго помощника большого тяжелого крейсера. - Англичанин глуп, поскольку влюблен… Боцман гулко вздохнул. -…Но девчонка Ассоль мне понравилась. А ее соотечественники… - Как называется деревня, где ее унижали и притесняли все, от мала до велика? – перебил Хайссенбруннер. – Капель… Каппельсвайде? Каппельсверне? - Каперна. Каперна, герр корветтен-капитан. - Ка-пер…на, - с трудом выговорил по слогам Хайссенбруннер. - Дикари. Дикарский язык, дикарские названия. И дикарские нравы. - Так точно, герр корветтен-капитан! – подтвердил Краузе. - Да… Хайссенбруннер замолчал, думая о своем. -…Послушайте, камрад. Я редко исповедуюсь. Но поверьте, мой дорогой Берндт – вы самый надежный, самый верный и самый уважаемый мною человек на этом корабле… - Danke shoen, herr Korvetten-kapitan - вставил боцман. -…И самый дорогой мне тоже. Лицо боцмана залилось краской. - И я даю вам задание особой важности. - Будет исполнено, герр корветтен-капитан! – заранее пообещал Краузе. И передвинул свой табурет поближе к качающемуся, как и пол каюты, столу командира. 7

- Так вот, Берндт. Хайссенбруннер сделал паузу. - Я хочу, мой дорогой Краузе, чтобы вы… © Виктор Улин 2019 г. 31 стр. ВЫ ПРОЧИТАЛИ ОЗНАКОМИТЕЛЬНЫЙ ФРАГМЕНТ Книга доступна по ссылке https://www.litres.ru/viktor-ulin/alye-parusa-final-feerii/ 8