Московский Парнас 4/19

Московский Парнас Вестник Академии российской литературы – литературный альманах ¹4(121) – октябрь-декабрь Год издания семнадцатый Проза Поэзия Публицистика Критика *** Москва 2019

ББК 84 2 УДК 882 МОСКОВСКИЙ ПАРНАС. Вестник Академии российской литературы – литературный альманах. М., 2019, №4 (121), 160 с. Просим звонить: т/факс 8 (495) 691 6341 Писать: 121069, Москва, Поварская ул., 52, оф,24 «Московский Парнас» Электронная почта: [email protected] ISBN 978-5-6043697-8-4 © «Московский Парнас» © Академии российской литературы Идея, состав, оформление



СТРАНИЧКА РЕДАКТОРА ЛИЧНОЕ МНЕНИЕ 19 декабря в библиотеке имени Ивана Бунина со- стоялось последнее в этом году заседание московского отделения Академии российской литературы, на кото- ром прошла презентация Антологии современной са- тиры и юмора (выпуск второй) «Смеяться, право, не грешно…» и очередного Вестника Академии – ли- тературного альманаха «Московский Парнас» ¹ 3 за 2019 год. Присутствовавшие искренне поблагодарили участ- ников Антологии за очередной выпуск. Авторам Анто- логии были торжественно вручены памятные поч¸тные дипломы. Затем прошло обсуждение альманаха «Московский Парнас», на котором с подробным разбором выступил зам. главного редактора Александр Тарасов. Выступавшие выразили единогласное желание, что следующий, 2020-й год, должен пройти под знаком 75-летия ПОБЕДЫ в Великой Отечественной войне, подготовив к публикации соответствующие материалы. Присутствующие пришли к выводу, что последую- щие выпуски альманаха в тв¸рдой обложке, несмотря на некоторое удорожание издания, представляется це- лесообразным. В конце заседания Академии российской литера- туры прошла фотосессия. . Главный редактор Роман ТИШКОВСКИЙ 4

КРУПНЫМ ПЛАНОМ Олеся МАМАТКУЛОВА Родилась 19 февраля 1980 года в г. Щ¸кино Тульской области. Ныне проживает в г. Алексин. Учитель биологии и географии. Автор тр¸х сбор- ников стихотворений: «Волшебный лепесток», «Почерк души», «Мысли и чувства» и сборника песен «Серебряный родник». Лауреат районных, областных и московских литературных конкурсов. Имеет публикации в альманахах России и Польши. Член областного музейно-литературного объедине- ния «Муза». Член МГО СП России и Академии российской литературы. 5

КРУПНЫМ ПЛАНОМ РУСЬ БЕСКРАЙНЯЯ Из ромашек и донников соткана Даль искрится в плетенье лучей. Гладит ветер изящные локоны Синеокой России моей. В небо вьётся тропа косогорами, Мягкий мятлик щекочет ступни. Всё здесь близко мне, свято и дорого, Всё свободе и счастью сродни. Всё пронизано светом и памятью… Растревожено сердце до слёз. Русь бескрайняя, домики-ставенки В кружевах белоствольных берёз. Лягу в травы, в их бархат особенный, Окунусь в ароматы цветов. Рассказать о любви к своей Родине Не хватает мне ласковых слов… ОСЕННИЕ СТИХИ Осенние стихи… Слова, как стайки листьев, Слетают на страницы В потёртую тетрадь. Дни стали коротки, А дали – золотистей, И всё вокруг искрится, Не хочет умирать. И всё спасенья ждёт, Живя одной надеждой, Цепляясь, как за нитку… Но призрачен мираж. 6

КРУПНЫМ ПЛАНОМ Часы идут вперёд, Изношены одежды… Мороз в одну попытку Разбил из крон витраж. Оставил кружева На травах и на стёклах, Но мертвенно-бескровна Такая красота. Летят, летят слова… Душа насквозь продрогла, Рука строкой неровной Кропит простор листа. Сложна, узорна вязь, Едва понятны буквы, Но сердце – нет, не струсит Пред натиском стихий… Ложатся мне в тетрадь Светло и неотступно Спасением от грусти Осенние стихи. РЯБИНОВЫЙ АВГУСТ Пью по капле рябиновый август – Ароматный десертный ликёр. Солнце льёт золотистую брагу, Разжигая в фужере костёр. Берегу сокровенность момента – Сладкий привкус разлит на губах. Заблудилось душистое лето В разнотравных, высоких стогах. И хранит в них тепло ясных далей, Запах ветра, наполненных сот. 7

КРУПНЫМ ПЛАНОМ Растекается мёдом в бокале Жарких ягод живительный сок. Дремлют волны в задумчивом плёсе, Оплетают пространство лучи… Я вкушаю по толике осень – Благородный напиток горчит. Застилают цветы яркой бязью Луговины и шири души… Пью, смакуя, пьянящее счастье… Август-август, прошу, не спеши! *** Отдайте мне метель и вьюгу И зимний долгий мрак ночей. А.С. Пушкин (1827) Верните мне озноб метелей И вьюг снежиночью картечь, Которой мой очаг расстрелян, Огня от коей не сберечь! Подайте зим снеговороты В сверканье звёзд и мишуры, Чей нрав напорист и не кроток, Как сердца пламенный порыв! Впустите в дом колючий холод! Пусть пробирает до костей! Пусть будет напрочь мир расколот Пургой на тысячи частей! Пусть закружит, заверетенит И пустит чувства все в распыл, Прогонит сон, вселит смятенье, Вдохнёт божественный посыл! 8

КРУПНЫМ ПЛАНОМ Пусть ивам косы все растреплет, Былое в сердце вороша… Пусть ощутит мятежный трепет… И – успокоится душа. АЛЫЙ МАК А. Баталов вспоминает: «Тарусский литератор И.Я. Бодров рассказывал мне, как поздней осенью К.Г. Паустовский укрывал на ночь старым плащом цветущий мак, а потом как бы невзначай проводил своих друзей мимо этого алого чуда на фоне пожухлой осенней травы». К.Г. Паустовскому посвящается. Славит ветер душистый июнь – Рукоплещет растущими листьями. Дом и сад – вдохновенья приют – Мир, где солнце рассыпалось искрами. Многоцветье. Блаженства глоток. Даль пропитана сквозь ароматами… Здесь таится меж трав, невысок, Алый мак с лепестками крылатыми. Знает он, как давно, в сентябре, От озноба зимы непривычного Был такой же вот мак обогрет Рук теплом и душою отзывчивой. Сколько дней… Сколько лет… Долгий срок… Но, как память о прошлом, старательно Вновь пылает багряный цветок, Словно чуткое сердце писателя. 9

КРУПНЫМ ПЛАНОМ *** Как трудно слово подобрать, Что сердца до глубин коснётся! На небосводную тетрадь Лучи роняют брызги солнца… По проторённому пути Весне вдогонку стайки бликов… Как трудно слог живой найти, Не став банальностью безликой! Как в графоманию не впасть, Не видя с бездной параллелей… Светило выкрасило всласть Округу жёлтой акварелью. Свет сотней отблесков застыл В листве проснувшихся деревьев… Как сложно врученный посыл Огульной рифме не доверить! Как достучаться до души, Примерив к строчкам лица, судьбы? …Зайчишка солнечный дрожит На тротуаре. Не спугнуть бы! Не побояться в облака Взлететь свободной, белой чайкой – Так, чтобы знать наверняка: Всё не напрасно, не случайно! г. АЛЕКСИН 10



ПРОЗА Роман ТИШКОВСКИЙ ГРЕЧНЕВАЯ КАША В ДЕНЬ ПОБЕДЫ Рассказ-воспоминание (в сокращении) Семьдесят лет порывался записать, что происхо- дило 9 мая 45-го года, в День Победы. Семьдесят лет обдумывал и мысленно заполнял чисто-полосатый, в линеечку, тетрадочный лист нужными ¸мкими словами, объясняющими мои переживания. Семьдесят лет ходил вокруг да около. Пытался вы- разить свои впечатления, выложить их, когда было ещ¸ свежо, а не что застряло в избирательной памяти. Но, к своему удруч¸нному состоянию, ничего не записал. Так и не собрался… А тогда… С год назад мы с мамой вернулись из Казани, куда осенью 41-го были эвакуированы вместе с авиационным заводом, что находился в Филях. Верну- лись потому, что дедушка (мамин отец), остававшийся в Москве, в начале 44-го вс¸-таки умер, и наша комна- та стала беспризорной. Следовало как-то решать квартирные дела. Мама дождалась, когда я закончу первый класс, и вот пыхтя- щий, с долгими ночными гудками, пахнущий угольной пылью, поезд вернул нас в столицу. В Москве на окнах давно уже не было ночной све- томаскировки, но на ст¸клах кое-где ещ¸ угадывались Поэт, прозаик, член МГО СП России и Академии российской литературы. Жив¸т в Химках. 12

ПРОЗА следы от бумажных полос, которые в сво¸ время на- клеивались крест-накрест для большей безопасности в случае бомб¸жки. В конце прошлого года у меня появилась большая карта Европы, не только Западной, а с территорией Советского Союза, чуть ли не до Урала, докуда соби- рался домаршировать суматошный Гитлер. Разворачивая шуршащий огромный лист, я рас- кладывал карту на весь стол и елозил по разноцветным странам, особенно в центре Европы. Брал карандаш или ручку и делал на карте пометки, куда и где именно мы наступали. Не один месяц у Будапешта (Буда+Пешт), а под конец – подлый расстрел наших парламент¸ров с бе- лым флагом. Восточная Пруссия, где, по гордому убеждению Суворова, русские прусских всегда бива- ли. Смешное название Померания (= помер ране я), где под жестоким огн¸м пришлось форсировать Одер... Густой, хватающий за сердце голос Левитана, до- носил названия неизвестных городов, фамилии наших генералов и маршалов и печально утверждал вечную память о павших солдатах и офицерах в боях за сво- боду, но уже не нашей Родины, а за освобождение от фашистской нечисти народов Восточной Европы. Городской воздух постепенно пропитывался будо- ражившим ожиданием окончания войны. Это, в пред- вестии приближающегося Первомая, казалось не таким уж и дал¸ким. <…> Борис Титов (родился в 1926), мой двоюродный брат и мамин племянник (девичья мамы – Титова), раньше нас вернувшийся в Москву и тоже из Казани, сдал на права и начал шоферить на полуторке. В го- лол¸д поздней осенью 44-го его угораздило задавить старушку. Был суд. Брат получил, по-моему, три года 13

ПРОЗА с поражением в водительских правах на 10 (или 15?) лет, но с условием, при желании, замены тюрьмы на штрафную роту. Насколько можно благополучно, брат отвоевал до марта победного года, пока у К¸нигсберга такой же не- мец-молокосос не всадил в него фаустпатрон. Страшное ранение в живот, удаление двух метров кишок и воз- вращение к невоенной жизни. Теперь, устроившись на работу в метро, в свобод- ное время он гоголем вышагивал по двору, а мы, ме- люзга, крутились под ногами и чего-то допытывались. Борис не очень-то раскрывался, но изредка задирал рубаху и показывал кровавый рубец… Мы жили у самого Киевского вокзала на Брян- ке. В конце войны Брянская улица, как мы, детвора, считали, стала одной из самых известных. Потому что отовсюду по трансляции (другого радио не было!) зву- чала вес¸лая незамысловато-бодрая песенка: С боем взяли город Энск./ Город весь прошли/ И последней улицы/ Название прочли./ А название такое,/ Право слово, боевое:/ Брянская улица по городу ид¸т, – / Значит, нам туда дорога,/ Значит, нам туда дорога,/ Брянская улица на запад нас вед¸т... – На Берли-и-ин! Прославлял нашу улицу по радиотрансляции и с патефонных пластинок хрипловатым надтреснутым го- лосом Леонид Ут¸сов. Была ещ¸ одна немаловажная причина считать нашу Брянку выдающейся улицей. Она шла рядом и параллельно Дорогомиловке, которая начиналась от Бородинского моста. Удаляясь от моста, Дорогомилов- ская превращалась в Можайское шоссе, по обе стороны которого были Поклонные горы. 14

ПРОЗА Дальше – изба в Филях, где фельдмаршал Куту- зов, иногда из-за ч¸рной повязки на одном глазу по- хожий на пирата, проводил с генералами, Барклаями да Толями, исторический военный совет, решив-таки отдать Москву императору Наполеону. Тот, по легенде, на одной из Поклонных благо- склонно ожидал городскую депутацию с ключами от города на семи холмах, но так и не дождался! Про- дрогнув на ветру и незамысловато выругавшись по- французски, Бонапарт потащился в Кремль. А дорога шла по Дорогомиловке на Бородинский мост, где на той стороне реки – Смоленская улица и затем – Арбат. Иначе говоря, и наша Брянка была пропитана более чем вековым, но среди ребятни очень живучим героическим прошлым… <…> Какой день был 9 мая? Среда? Память беззастен- чиво вычистила вс¸, что было в этот день. Был ли я в школе? Второклассники – наверняка. Двор с утра был шумным, а потом – затих. Ранним-ранним утром т¸тя Маруся, жена старшего маминого брата дяди Феди и мать Бориса, трезвонила во входную дверь, барабанила в кухонное окно, благо первый этаж, а затем, обойдя дом, – в окна нашей комнаты. Победа! Победа! <…> После пяти мы пошли на площадь у Киевского вок- зала. Кто пош¸л? Помимо Ромки, Толик Фомин, мой одногодок, но уже заканчивающий 3 класс. Через год его мама сможет отдать Толика, как сына погибшего фронтовика, в военное музыкальное училище, и Толик свяжет свою судьбу с военным оркестром, играя на альте. Толик, Толик! На подаренном фото – серь¸зный интересный парень в курсантской форме и с едва про- 15

ПРОЗА бивающимися усиками. Через тринадцать с половиной лет после 9 мая он отдаст мне свои музыкальные кон- спекты и будет на моей свадьбе… Конечно, был с нами и Васька Купцов – мой одно- классник. Купец ростом не выдался. Был из нас самым маленьким. Но зато и самым нахальным, если, конеч- но, можно рассуждать о нахальстве остальных ребят и девчонок. Но, надо признаться, что его нахальство в дальнейших наших прогулках мы, не смущаясь, не- редко умудрялись использовать… А из девчонок… Младшая сестра Толика, Светка, и Милка Бушкина – обе первоклашки. Светка была игриво-шаловливой, даже малость хулиганистой дев- чонкой, но без Толика никуда. Милка – кареглазая медлительно-задумчивая де- вочка с широким, но в меру, лицом. Когда будем по- старше, над нами во дворе будут беззлобно подтруни- вать – нет, не тили-тили тесто, жених и невеста, а Роман и Людмила, Роман и Людмила… Была ещ¸ одна девочка, ведь нас было шестеро. Но вот кто была – к сожалению, запамятовал. Фирка из второго дома? Вряд ли. Она с нами не очень-то дружила. Может, Лилька Александрова со 2-го этажа моего же дома? Ну, забыл, да и вс¸! <…> До сих пор, в ожидании салюта, мы собирались у Киевского вокзала. И после очередного выстрела но- сились по площади и кричали что-то, похожее на ура. Да нет, просто орали! И вместе с нами, с каждым выстрелом, с крыш вокзала и ближайших домов срывались вороны и гал- ки и с не менее диким ором кружились над площадью. Они уж было притулились в укромных местечках, на- деясь на спокойную ночь, а тут – на тебе! 16

ПРОЗА <…> В этот раз, не сговариваясь, мы пошли дальше. По знакомому для меня пути, который был испробован ещ¸ до войны, в мои года четыре-пять, переполошив однажды маму и отца. Родители собирались в кинотеатр Художественный, что на Арбатской площади. Я хотел их проводить до конца двора, но мне сле- довало поесть, а это обычно проходило тяжело. Когда нудная возня с манной кашей закончилась, дедушка решил меня отпустить: «Ну, теперь можешь идти и встречать маму и папу». Имелось в виду, что у входа во двор. Я понял буквально и пош¸л, пош¸л… мимо башни с часами Киевского вокзала, через Бородинский мост, затем по Арбату… Когда я оказался на площади Арбатские ворота, кино, похоже, закончилось, зрители ожидали троллей- бус, делавший на площади круг. Отсюда двойка шла по маршруту: Арбат, Смоленская, Дорогомиловская, Можайское шоссе и далее – до авиационного завода в Филях. «Мальчик, ты что тут делаешь?» – наклонившись, спросили две т¸теньки. Т¸тенькам было лет по двад- цать. «Я встречаю родителей», – отчеканил я и до- бавил, как меня зовут, и где живу. Т¸теньки рассмея- лись и отвезли домой. Родители уже были дома и возбужд¸нно пытали бедного дедушку. <…> Чтобы потом не пересекать пришедшие из Филей через Брянку трамвайные линии 31-го маршрута, пол- зущие за рекой в сторону Плющихи, мы перебрались на левую сторону у Бородинского моста. Великолепного моста с памятными стелами, укра- шенными барельефами и чеканными надписями на 17

ПРОЗА бронзовых досках с именами героев Отечественной войны 1812 года. <…> Поднялись по Смоленской, перешли бульвар, обогнули богатый гастроном и двинулись по Арбату. Нырнули в прохладно-сумрачные сквозные подъезды вахтанговского театра, сглотнули слюнки у вкусных Восточных сладостей и добрели до книжного магази- на, где подкупали учебники. Обогнув ресторан Прагу и не воспоминая о род- доме Грауэрмана, – перешли к необычному вес¸лому дому с круглой башней на улице Коминтерна. <…> Дедушка говорил: когда был таким маленьким, как я, этот хитрый дом только что построили. А его отец рассказывал, что здесь был конный цирк, и всегда тя- нуло пряным запахом конского навоза. Деревянный цирк сгорел, и вот вырос дурашли- вый дом. Дом якобы принадлежал племяннику Саввы Морозова. Савва, друг Горького, увидев это, в сердцах бросил: «Раньше только я знал, что ты дурак, а теперь вся Москва знает!» Стена дома была увешана табличками. Одна со- общала, что здесь находится редакция Британского союзника. В конце войны раз в неделю выходила такая газета и попадалась на глаза. Идя по левой стороне, мы прошмыгнули сквер, затем любимый нами таинственный Военторг, где, по- мимо прочего, была замечательная мраморная лест- ница. Обогнув угол дома (при¸мную Калинина), мы, наконец-то, вышли на Моховую. Не пройд¸т и тринадцати месяцев, как дедушки Калинина не станет, и вскоре улица, вместе со станцией метро напротив, станет Калининской. 18

ПРОЗА Дальше было совсем просто. Обойдя Манеж, вну- три которого, по довоенным рассказам моего отца, не было ни одной опоры, мы вдоль Александровского сада подошли к Историческому музею, и – вот она, наша Красная площадь! Люди собирались в кружок. Слышалась гармош- ка. Кто-то перебирал нарядный, наверняка трофейный, аккордеон. Солдат, особенно офицеров, обнимали и целовали. Площадь была ещ¸ полупустой, и мы разок пересекли е¸. А потом захотелось пройти по тротуару вдоль огромного непонятного здания – нынешнего ГУМа. На тротуаре, вдоль всей длины здания, метров через пятьдесят, располагались прожектора. Самые настоя- щие военные прожектора в защитно-зел¸ной окраске! Повернув в сторону Исторического музея и ближе к нему, где-то у второго-третьего, мы замерли. Огром- ный прожектор, к нам спиной, совсем рядом дизель- генератор, даже на расстоянии пахнущий соляркой, несколько суетившихся солдат в гимнаст¸рках и пи- лотках… И вс¸ это – за вер¸вочным ограждением. Васька прямо обомлел и шагнул за вер¸вку. Мы не успели его отд¸рнуть, как один обернулся: «Ребята! Сюда нельзя!» «Ладно тебе, Смирнов! Смотри, какая малышня. Ну что они сделают?!» – «Ну, если тихо, то ладно», – сконфузился Смирнов. Мы нерешительно перешаг- нули ограждение, а Васька, раскинув руки, бросился к прожектору, пытаясь охватить его. Не тут-то было! Для полного охвата нужен был ещ¸ один Васька. «Ну, раз так, давайте знакомиться, – предложил Смирнов. – Как зовут? Учитесь? Отцы-то есть?» Мы рассказали. Я, что отец ещ¸ на фронте, в Румы- нии. Толик, что отец на фронте погиб. Милка, что про- пал без вести. На что Смирнов обнад¸жил: «Ну, может, ещ¸ верн¸тся. Мало ли!» Васька про отца промолчал. 19

ПРОЗА Солдаты сидели, кто на бр¸внышках, кто на кир- пичах. Смирнов почесал за ухом: «Сейчас, мальцы!» Подош¸л к дизель-генератору, со скрежетом отодви- нул какую-то задвижку и вытянул здоровенную доску. Отн¸с е¸ к самому ограждению и положил на откуда-то взятые кирпичи: «А ну-ка садитесь и не мешайтесь!» Мы сказали спасибо и тихонько присели. «А сколько ещ¸ времени? – вдруг спросил один со зв¸здочками на погонах. – Может, успеем поесть? Смирнов, ты же знаешь, где вода? Сбегал бы!» – «Да и то! – поддакнул Смирнов и схватил два котелка. – А вы пока сухой спирт достаньте, и ложки ребятам найдите». Мы не успели очухаться, как появился улыбаю- щийся Смирнов с двумя котелками, полными воды. Откуда была вода, так и не поняли. Пока он бегал, остальные из отделения вытащили спиртовки и при- ладили внутри дизель-генератора. «Ну, что будем варить? Пш¸нную или гречне- вую?» – Смирнов поднял голову. – «Пш¸нку! Пш¸нку!» – закричал Васька. «Гречку я люблю», – задумчиво вздохнула Милка. «Значит, гречку и будем. Пожелание дамы закон», – улыбнулся Смирнов и отложил две пачки. Остальное, заодно и выпавшую пачку махорки, закинул назад в сидор, набросил на его горло шнурок и ловко затя- нул петлю. Вскрыв пачки, вытащил т¸мные брикеты концентрата, разломал на мелкие кусочки, бросил в котелки, где булькала закипающая вода, и слегка стал помешивать ложкой бурое варево. Так захотелось есть, что я закрыл глаза… <…> Нам с Милкой каша досталась в крышке от ко- телка, которую я держал на коленях. Мы по очереди загребали гречку каждый своей ложкой. Я старался сбиваться и пропускать очередь... 20

ПРОЗА Где-то за полчаса до салюта солдатам стало не до нас. На нас уже не обращали внимания. Один запустил дизель-генератор и возился с ним. Другие разворачи- вали прожектор. Кто-то крутил телефонный аппарат в треснутом эбонитовом корпусе. Шли отрывистые ко- манды. По первому выстрелу луч от прожектора по- полз по т¸мному небу и остановился где-то над Спас- ской в перекрестье с другими лучами. Когда начался салют, мы все поднялись с доски. Неожиданно Милка взяла меня за руку. Рука была влажно-т¸плой и слегка подрагивала. Потом она про- шептала: «Сталин…» А Васька запрыгал и закричал: «Сталин! Сталин!» Действительно, в озаряемом небе, где-то правее Спасской, покачивалась китообразная туша стратоста- та, а под ней, в световом пятне из скрещ¸нных прожек- торных лучей – величиной с хорошую почтовую марку, цветной портрет человека в маршальской форме. Не узнать его было нельзя. Видя высоко в небе портрет, я вспомнил, как при помощи дранки и разж¸ванного хлебного мякиша мы мастерили бумажный змей, прилаживая из мочала хвост, и запускали его. <…> В мальчишечьих карманах бренчали пятачки. Если не ошибаюсь, расклад был такой: коробоʹк спичек – ко- пейка, телефон-автомат – 2, трамвай – 3, троллейбус – 4, автобус и метро – пятачок. Мы, конечно, устали, но идти в метро не хотелось. И молча поплелись пешком. Васька раза два что-то буркнул и тоже замолчал. Возвращаясь, мы время от времени вдво¸м-втро¸м брались за руки, а потом, спохватившись, расходи- лись... 21

ПРОЗА <…> Семьдесят лет подспудно жило во мне желание записать, что происходило в самый День Победы. Семьдесят лет обдумывал, как выразить оставшийся на языке вкус гречневой каши от 9 мая, сваренной из солдатского концентрата. Вс¸ ходил вокруг да около, так и не сумев этого сделать. Так и не собрался… 2015 ВЫСШИЙ СУД Рассказ (даётся в сокращении) Михаилу Ильичу было не по себе, и мысли одо- левали его. Он хотел было сказать: думы. Но думы – слишком значимое, тяж¸лое слово. И не всегда доход- чиво, что же именно означает оно. Скажешь иной раз: думы мои, думы, и руки опускаются. А мысли… Мысли – вс¸-таки как-то мягче, рас- плывчатей, обтекаемей и как бы много чего предпо- лагают. В то же время и не так давят на голову. Вроде бы они есть, присутствуют, и в то же время – вроде, как и несущественны. Так что Михаил Ильич мыслен- но, уж простим ему туманную тавтологию, предпоч¸л остановиться именно на мыслях. Положение осложнялось тем, что одновременно с мыслями он ничего и не делал, ни на что не отвлекал- ся. И мысли, словно птицы перел¸тные, перепархивали с ветки на ветку, с кустика на куст, – и вс¸, и всего-то. Поди, угонись за ними! Определи, какая только что народилась, облеклась в нечто стоящее, и какая – уж который год! – гложет и гложет… Иными словами, он – мыслил, а значит, существо- вал, как некогда изр¸к один из велеречивых мыслите- лей, – ну и Бог тому судья! 22

ПРОЗА А о ч¸м таком-эдаком Михаил Ильич размышлял, сразу и не скажешь. Вот он вспомнил деда. Помнится, дед, когда выходил на свежий воздух, посидеть на за- валинке своей избы, прежде чем обозревать улицу из-за плетня, многое чего проделывал. Так вот, дед брал обрывок пожелтевшей газеты, сворачивал отменную козью ножку и засыпал в не¸ ароматный табак-махру. Затем левой рукой прилажи- вал к козьей ножке трутень, приставлял кремень, в правую руку брал кресало и резкими е¸ движениями сверху вниз начинал высекать искру. Дабы возгорелось бы из искры, сначала пусть и чахоточное, пламя! И только потом, со смаком затягиваясь щекочу- щим ноздри дымом, дед мог уже о ч¸м-то рассуждать. А дым был таким, что назойливо снующие поблизости настырные мухи таращили свои изумрудные глаза и тут же, поперхнувшись, падали в обморок на поднож- ную траву… Да-да, только вот теперь, после ядр¸ного затя- гивания, и можно было побалакать с дедом хоть о япошках, начисто заткнувшихся на своей Фудзи, хоть о немчуре – ещ¸ той, кайзеровской. Ясно, что больше о боях и политике, да о политике. Когда это было! Теперь ведь – ни обрывков газет, рекламы одни, ни кресала, не говоря уж о кремне, ни того душистого, не вонючего, табака-махорки. Да и за- валинка давным-давно развалилась, нет е¸, не говоря уж об избе… Что до кресала с кремн¸м, так если и были бы, вряд ли он смог высечь хоть искорку. Да и не курил Михаил Ильич, давным-давно не курил. Так, если из- редка, совсем изредка вспомнить, если в компании, после рюмки-другой водочки… Но какие уж тут ком- пании, когда почти все и вс¸, включая желания, даже самые сокровенные, развеялось! Так что оставалось ему – только мылить и мыслить… 23

ПРОЗА Деда давно нет. Уш¸л куда-то за грань. Раство- рился в небытии. Как это – в небытии, если Михаил Ильич, чуть что не так, вспоминает его и разговаривает с ним? И до сих пор не может понять, где эта грань не- бытия пролегает. Грань между дедом и внуком. А если переосмыслить на внуков своих, где она, эта грань, между ним и собственными внуками? Ведь совсем уж не молод Михаил Ильич! Ста ещ¸ не стукнуло, всего-то шажочек, но и совсем-совсем не девяносто уже… Где она, та граница, между светом и тьмой, между любовью и ненавистью, добром и злом, считай, между – раем и адом? Или, по-нынешнему, где, на каком ру- беже, заканчивается мораль, а властвует, беря в свои руки, – е¸ антипод? Иногда кажется ему, что дед помахивает откуда-то оттуда и что-то говорит, а что говорит, ветром относит на неслышимое расстояние – то ли о ч¸м-то просит, то ли чего-то недоговаривает. Ну что ещ¸ он помнит о деде? Да много чего! Но одно, если всплывает в памяти, просто обрушивает всяческую память, и даже – жить не хочется. А было так. Он, по молодости, преодолев один тын огорода, собирался, прич¸м совершенно бездумно, без всякой определ¸нной мысли, преодолеть и второй, за которым была посажена лишь картошка. То ли в поле его потянуло, то ли к дальнему лесу, то ли во- обще на облака посмотреть. Облокотился на корявый, в повители, плетень, хотел уж махнуть за него, и вдруг увидел с той стороны у самого плетня среди картофель- ной ботвы д¸ргающегося деда. Точнее, не деда, а только дедовы ягодицы, и то не в полный профиль, а так, отблески, что ли. Михаила Ильича, тогда ещ¸ Мишку, словно ошпарило, он от- шатнулся от плетня, развернулся и бессмысленно пош¸л в другую сторону, назад. Больше всего ошарашило, что он вроде как под- смотрел в замочную скважину и увидел такое, на что 24

ПРОЗА смотреть как-то и не пристало. И было, Мишка остро почувствовал это, как-то не по себе. Точно случайно вызнал чужую тайну, какую знать не следовало. Не- хорошее было чувство! Потом, на другой день или позже, когда оказался с дедом вдво¸м, дед наставительно-настойчиво бур- кнул: – Ты ничего не видел! – Да, конечно, – только и смог ответить будущий Михаил Ильич. Тем более что действительно ничего не видел. Спроси его, была ли с дедом какая молодуха, вряд ли ответил бы. Наверное, была, кажется, была, а какая была? Но чувство ошпаренности, что сделал он, не желая этого, совсем не то, хотя, вообще-то говоря, вовсе ни- чего и не сделал, – долгое время мучило его… <…> Это случилось 27 июля 41-го, часа в четыре по- полудни. Неизвестно откуда взявшийся серо-грязный мессер, а за ним ещ¸ и ещ¸, прош¸лся над Пятигор- ском, в тр¸х-пяти километрах от горы Машук, и полил свинцовым дожд¸м округу. Часть, в какой пришлось служить Михаилу Ильичу, попала под обстрел. Только они собирались обустраиваться, рыть многочисленные окопы да траншеи, как случилась беда. Михаила Ильича крепко, чудовищно крепко, рани- ло. Так крепко, что провалялся он в госпитале столько времени, что и не запомнить. А потом был Сталинград, а потом – остальное военное время со всеми потерями и редкими радостями. И где-то в эти суровые сумеречные дни он стал членом ВКП(б), иными словами, – ком- мунистом. Дата и место ранения Михаила Ильича были важ- ны для него ещ¸ и тем, что происшедшее случилось в день и на месте дуэли его т¸зки ровно сто лет назад. 25

ПРОЗА После войны, курируя по партийной линии театры, Михаил Ильич, считай, досконально, насколько было возможно, изучил происходившее век назад на месте его ранения, и картина перед его глазами складывалась нелицеприятная. Шесть офицеров столкнулись на небольшой пло- щадке: два дуэлянта, два секунданта и два свидетеля. Где-то в стороне были денщики да кучера, да ещ¸, го- ворят, и некие свидетели, то бишь – зрители, кои до того все вместе дружно обедали. В самых неестествен- ных местах всегда хватает зевак! Только вот лекаря, как в таких случаях, даже если и тайно, практикуется, с этими ребятами и рядом не было. Что не может не наталкивать на мысль, что офи- церы собрались, не сговариваясь, но явно сговорив- шись наказать одного из своих. И, как можно скорее, потому что была жуткая гроза… Резонно заметить, как бы в скобках, что пришло на ум позже, и о ч¸м частенько размышлял Михаил Ильич, – нечто подобное случилось с несговорчивым студентом Ивановым. Двое заманили беднягу в безлюд- ное место, затолкали в грот, где другие двое держали за руки, ещ¸ один душил, а шестой выстрелил и убил. Потом тело студента бросили в пруд и скрылись. Через несколько дней убитого обнаружила полиция, и было громкое уголовное дело. Это произошло 21 нояб- ря 1869 г. в Петровском парке Москвы. Фамилия стре- лявшего была Нечаев… <…> По дороге к злополучному месту Лермонтов гово- рил, что стрелять не собирается. Он стоял вполоборо- та, подняв незаряженный пистолет, а Мартышка взв¸л крупнокалиберный дуэльный пистолет (из коллекции Столыпина), подош¸л к условной линии, именуемой барьером, и спокойно выстрелил в Михаила. 26

ПРОЗА Лермонтов свалился как подкошенный, подбежав- ший Глебов ошалело глянул на рану. Буря усилилась, накатил ливень. Офицерь¸ бросилось к беговым дрожкам, прол¸т- кам, и – наут¸к в сухие т¸плые избы. Коленька Мар- тынов вскочил на место кучера в сво¸м экипаже и бежал, забыв под ливнем черкеску с газырями, не раз вес¸лыми друзьями осмеянную. Верхом ускакал князь с пренебрежительной де- вичьей фамилией Васильчиков. Михаил Ильич, пред- ставляя случившееся сто лет назад, морщился, а когда слышал словечко князь, всегда вздрагивал, потому что было не только больно, но и противно. По всем имеющимся на сегодняшний день сведени- ям, у поэта случился шок, он был жив ещ¸ достаточно времени, – его, даже по тем временам, нетрудно было спасти. Но что можно ожидать от всей офицерской сволочи? На другой день заговорила совесть. Как может за- говорить совесть? Михаил Ильич всегда удивлялся этому велеречивому обороту. По крайней мере, Мар- тынов послал денщика за своей черкеской. Потом при- везли, теперь уже остывшее, тело Лермонтова в его хибару – тело поэта, который, всего-то за четыре года до этого вспоминал про Божий суд. Где он, этот Бо- жий, по мнению поэта, – Высший суд?! Лермонтов жил в убеждении, и об этом, может, и в запальчивости, говорил друзьям, что рано или поздно сработают, должны сработать невидимые сейчас За- коны Бытия. Что до участников… При начатом расследовании они врали напропалую и валили друг на друга. Кто-то дня два отсидел в кутузке. На Мартынова церковь на- ложила епитимью, пять лет, но на второй или третий год сняла. Посчитала, что достаточно? 27

ПРОЗА А Лермонтова не хотели отпевать и хоронить на кладбище как самоубийцу! Если сравнить сказанное выше о подобном, поневоле можно прийти к выводу, что, дескать, и студент Иванов – тоже самоубийца. <…> Лет через десять после войны Михаил Ильич по- знакомился с артистом, напоминавшим ему поэта-т¸зку. Но вот чем, было необъяснимо. Может, невысоким рос- том или большой головой? Правда, по комплекции явно было не то, но не- обычный надтреснутый голос артиста завораживал и проникал глубоко в душу. Почему-то хотелось думать, что убитый поэт имел схожий голос. Короче, они с артистом подружились. Особенно после того, как Михаил Ильич дал Жене-артисту рекомендацию. Он прямо-таки раста- ял, когда в заявлении с просьбой принять в партию тот написал: «Хочу хорошо помогать Родине». Было непостижимо, но оказалось, что именно такой оборот сам Михаил Ильич построил и в сво¸м заявлении в дал¸ком военном году! Через сколько-то лет их дружбы Женя-артист прив¸л к нему знакомого, который оказался режисс¸- ром, приехавшим, кажется, из Оренбурга. Режисс¸р показал себя и неплохим артистом, с фантазией и какими-то причудами. Но что-то вс¸ же в его повадках Михаила Ильича настораживало. Как-то они с режисс¸ром оказались вдво¸м и бала- кали обо вс¸м и ни о ч¸м. И во время беспредметного разговора тот, нагнув голову и пряча бегающий взгляд, вдруг как бы невзначай выцедил: – Мне бы в партию… – В партию? – почему-то переспросил озадаченный Михаил Ильич. – А с уставом-то, не говорю о теории, вы знакомы? – ещ¸ не очень понимая, как следовало 28

ПРОЗА бы реагировать на почти утвердительный вопрос, не требующий, по интонации режисс¸ра, отрицательного ответа. Через какое-то время Михаил Ильич, чувствуя, что ид¸т против собственных ощущений, и внутренне сопротивляясь, вс¸-таки дал режисс¸ру так ему необ- ходимую рекомендацию. <…> Времена резко менялись. Новый, внешне благооб- разный, на удивление скользкий, генсек, со всем сво- им пронырливым окружением, оказались, если мягко, не теми людьми. Не теми – для нашей, ещ¸ великой, Родины. У Михаила Ильича складывалось впечатление, что набирающий обороты разброд в стране кем-то заведо- мо управляется. Хотя, вроде бы и свежие новые лица, свободно говорили и публиковали такое, что многим нравилось. А дальше – случилось то, что случилось. Ни Же- ня-артист, ни Михаил Ильич самой передачи по ТВ не видели. Передачи, где режисс¸р прилюдно, то ли сж¸г, то ли порвал, глумясь над присутствующими, свой партийный билет. Взволнованный Женя-артист позвонил Михаилу Ильичу и, заикаясь от возмущения, чуть ли не пла- чущим голосом, просил совета, что делать. Ведь он, получается, подставил Михаила Ильича, и потом – как ему поступить, ведь у него в театре роли, репетиции, гастроли, наконец… Как ему следует вести себя в такой неоднозначной ситуации, артист не представлял. Михаил Ильич попытался Женю-артиста успо- коить, но вс¸ же, достаточно тв¸рдо и решительно, вы- сказал свою убежд¸нность. Если тот, а также и другие, с ним согласные, тем более, если настоящие коммунис- 29

ПРОЗА ты, считают, что режисс¸р поступил подло, по пре- дательски, – дальше нет общей дороги, они из театра должны уйти. А жизнь продолжалась. Вс¸ было плохо. Михаил Ильич частенько вспоминал горьковские слова из ка- кого-то давнего рассказа (кажется, «Дело о заст¸ж- ках»), сказанные как бы вскользь: «Нет работы спо- рее, чем работа разрушения». <…> Через несколько дней, на одной из так нелюбимых им тусовок, Михаил Ильич неожиданно встретился с режисс¸ром. Тот, увидев, ш¸л навстречу, демонстратив- но улыбаясь и протягивая руку. Михаил не до конца понимал, как следовало бы сейчас повести себя. Но, когда режисс¸р оказался рядом, Михаил Ильич, чуть ли не подсознательно, отд¸рнул руку, убрал за спину и тихо, но ч¸тко проговорил, хотя и не сознавая, что мгновение назад не собирался этого делать: «Иуда…» Отвесив нижнюю губу и внешне вынужденно со- храняя наигранное хладнокровие, режисс¸р скорчил непринужд¸нную рожу и прош¸л мимо. Видел ли кто их обмен взглядами и слышал ли его реплику, Ми- хаил Ильич не заметил, но после, не раз возвраща- ясь к этому мгновению, нередко искал необходимый и правильный ответ, но где-то посередине поиска всегда спотыкался. У него были трудности с языками, тем более с ив- ритом. Он никогда не понимал, одно и то же – иуда и иудей, или разное? Если Иуда как имя означает «хвала Богу», если он был одним из апостолов, то почему, когда стало ясно, что Иуда – предатель, он среди апос- толов во всех заветах остался – их не стало меньше. Иуда-апостол-ученик не может быть последователем Христа. В понимании Михаила Ильича, апостолов должно бы стать одиннадцать! 30

ПРОЗА Ну, хорошо! Это у них, у иудеев. Но почему Мая- ковский, собираясь назвать поэму, где долой вашу лю- бовь, ваше искусство, ваш строй и вашу религию, – он, только когда цензура запретила название «Тринадца- тый апостол», придумал «Облако в штанах»? Почему, пусть для себя, поэт не назвал иначе? Почему тринад- цатый? Он – что, собирался встать вслед за предате- лем? Андрей Белый всех заверял: «Если совр¸т вся Рос- сия, правду расскажет Блок». Так почему же Блок, честнейший и умнейший гражданин России, оставил тех же двенадцать? Значит, в своей поэме под одним из героев понимал – предателя?! Такое никак не укла- дывалось в голове Михаила Ильича… <…> Женя-артист по-прежнему играл в том же театре и иногда звонил Михаилу Ильичу. Но с артистом что-то происходило. Это чувствовалось по голосу, хотя Ми- хаил ни разу и ни в ч¸м не попрекнул его. Потом были зарубежные гастроли, и вдруг – неожиданный звонок из Берлина. В телефонной трубке чужой голос дон¸с, что с Женей-артистом плохо. Михаил Ильич сорвался с на- сиженного места. Используя старые, ещ¸ не совсем утерянные связи, ему удалось вырваться в Германию и почти месяц провести в больнице… К сожалению, запаса артистических сил хвати- ло ненадолго, всего на несколько лет. Михаил Ильич подсознательно видел в этом, хотя и выглядело такое чем-то противоестественным, проявление высших сил. Только стечение множества случайностей могло повли- ять на определ¸нный результат. Высшие силы не просто брали первого попавше- гося, а выбирали – били в середину, в центр. Если предположить, что высшие силы вели свою тайную до- 31

ПРОЗА кументацию на латыни, то главный удар или удары наносились в середину, и ещ¸ раз – в середину. В ла- тинском алфавите 23 буквы, а если до Цицерона, то всего 21. Фамилия Жени-артиста как раз посередине и была. Потом, если размышления верны, должно было последовать ещ¸ раз в середину, рядом с Женей-артис- том. Кстати, так и случилось, правда, не сразу, а через несколько лет. Затем – в начало алфавита, в первую букву, а затем – в самый конец… После таких мысленных изысканий Михаилу Ильичу стало так холодно, будто вс¸ зам¸рзло внутри! Таким страшным показалось ему мысленное предвиде- ние следующей возможной жертвы. К сожалению, так оно и получилось. Сказать, что эти тягостные, вроде бы и подтвержд¸нные происхо- дившим в жизни, размышления, обрадовали Михаила Ильича, было бы просто неверно. Всецело неверно. Он переживал происшедшее с замечательным артистом. К тому же и членом КПСС, в которую тот вступал (он надеялся, как и его ушедший друг, Женя-артист), не по воле случая, а по духу и долгу. Совсем не так (это он знал уже однозначно!), как режисс¸р, которому он когда-то вс¸-таки дал рекомен- дацию… <…> Получалось, по мысли Михаила Ильича, что Выс- ший суд, иногда вс¸ же выполнял-таки некую, не до конца разгаданную, миссию. Этот другой артист, не покинувший театр после инцидента с режисс¸ром, – в одну из промозглых и обледенелых ночей попал в чудовищную аварию. Бог миловал, он остался жив, но после многочис- ленных операций так и не смог уже выполнять артис- тические функции. И хотя, как рассказывали по ТВ, 32

ПРОЗА прилагалось множество усилий разных светил, вклю- чая и одну полоумную особу, – мало чего изменялось. Взгляд артиста так и оставался безучастным ко всему окружающему. Это вызывало у Михаила Ильича глубоко печаль- ные чувства, сердце словно застывало, было тяжело и трудно смотреть на бывшего артиста. Но где-то, глубоко-глубоко в душе, пробивалась мысль, что случившееся – вс¸-таки плата за… А за что? Да, Высший суд! Точно, да, а сформулировать свою мысль точнее у Михаила Ильича никак не вы- ходило. И он страдал из-за этого. <…> В гнусные 90-ые расцвело, чуть ли не второе лицо после режисс¸ра. Этот человек проявлял свой гений, руководя подземельем и снимая с подвала сливки. Конечно, там были не дети подземелья, которых когда-то печально прославил Короленко. В подвале театра было устроено нечто вроде ноч- ного клуба со всеми необходимыми при н¸м атрибу- тами – полуголыми танцами, рулеткой, кальяном в укромных местах, не исключено, что с наркотой. Даже, слышал Михаил Ильич, нашли место для двух-тр¸х интимных кабинетов, отделанных по сте- нам ш¸лком и бархатом, для глушения возвышенных страстей. Вс¸ это один из великолепных артистов скрупул¸зно отслеживал, по его глубокому убеждению, ему причитающееся. Ему, разумеется, как начисто беспартийному и, ско- рее всего (так поневоле стал считать Михаил Ильич), безнравственному человеку, не было дела до какого-то там Высшего суда. Тем более что, судя по всему, его вдохновлял сам режисс¸р. В самом деле, по сведениям Михаила Ильича, артисту удалось несколько раз жениться, наплодить 33

ПРОЗА детей, заиметь не одну квартиру… – многое за сч¸т принуждения в упомянутых кабинетах, где за несколь- ко лет, пока бесчинствовал разгул демократии, была обесчещена не одна сотня л¸гких на известный зара- боток девиц. И здесь, как вс¸ же полагал Михаил Ильич, За- кон о Высшем суде не мог не сработать. Его величество слепой Случай разглядел в латинском алфавите первую букву и… <…> После ухода артиста окружавшие его немного по- плакали, повыли, посудачили, поскучали и тут же ста- ли рвать из рук друг друга дневники, высказыва-ния того-то и того-то, кому, что должно принадле-жать, ничуть не задумываясь, каким способом вс¸ так назы- ваемое наследство было приобретено. Дело дошло до взаимных притязаний, до глубоко интимных уточнений, кто вс¸-таки в период с… по… во время с… по… был с артистом вместе. Не иначе, кто-то же ведь держал свечку! Ну, разве это не «Высший суд»?! – мысленно и с сарказмом восклицал Михаил Ильич. Разве об этом больше ста лет назад размышлял в запальчивости его т¸зка-поэт! <…> А тут замаячила в воздухе ещ¸ одна фамилия. Что Михаил Ильич и предполагал, да боялся, даже само- му себе, высказать вслух, понимая: слово – нередко становится явью. Да! свершилось! К сожалению, но – свершилось. Артист, чья фамилия замыкала алфавит, не поже- лавший в сво¸ время откреститься от режисс¸ра, а воз- можно, даже и не задумывавшийся об этом, – покинул наш мир. Якобы по болезни… 34

ПРОЗА <…> Последнее время Михаилу Ильичу стало тяжело- вато. Наверное, вс¸-таки годы. Он вс¸ чаще и чаще обращался к военным временам. Искал в тех годах опо- ру? На что-то надеялся? Вот и поэт – т¸зка Михаила Ильича, видимо, по молодости, тоже надеялся: Но есть и Божий суд, наперсники разврата! Оглянешься вокруг, наперсники, они же поверен- ные разврата, блаженствуют себе, ни о ч¸м плохом для себя и не помышляют. Больше того, сегодняшняя власть их чуть ли не пестует. Взять хотя бы одного на- хала из них, с ледяной фамилией. Чего уж вспоминать о режисс¸ре? За последние годы его снабдили всевозможными премиями, званиями и медалями, и никто-никто не вспоминает о морали. К нему не подступиться! Им, всем этим попрошайкам с каз¸нного кошта, – Божий суд не очень-то интересен. Если Бог что и зна- ет, ходит он с завязанными глазами. Может, чтобы случаем не попала не Божья роса?.. <…> Михаил Ильич подош¸л к видавшему виды книж- ному шкафу, вытащил с самого низу плотную пап- ку со старыми бумагами, медленно раскрыл е¸. Вот сохран¸нный им с войны старый членский билет ВКП(б). Михаил бережно раскрыл его. Кто остался с того времени? Тогда, после подачи им заявления, партсобрание удалось собрать лишь на третьи сутки. Один из тех, кто давал ему рекомендацию в пар- тию, был уже убит. Лишь остался листок с его фами- лией. 35

ПРОЗА Остался ли он верен тем идеям, не запятнал ли себя за эти крутые годы? Вряд ли кто жив из когда-то принимавших его в партию. Кто из друзей-товарищей помнит то время, да и остались ли они? Удалось ли ему, как мечтал тогда, хорошо помо- гать Родине? Единственной Родине. Как-то неважнец- ки и мрачно было на душе. Ещ¸ года три назад Михаил Ильич не спеша за- бирался на Машук и Бештау. Теперь – вряд ли бы! Конечно, это не Кавказ. Но и он пытался накропать нечто, созвучное пушкинским строчкам: Кавказ подо мною. Один в вышине, Где лишь облака – удивляются мне. О вечном со мной говорят облака, А где-то внизу – рукоплещет река. И лишь в одиночестве горный орёл, Чтоб воли своей сохранить ореол, Безмолвно кругами парит и парит И чувства свои передать норовит… Михаил Ильич тяжко вздохнул. Чувствуя глубо- кое одиночество и унизительную беспомощность перед скрытым вечным, сдерживая даже в самые тяжкие дни своего многострадального века, слезу, – вдруг, неожи- данно для себя, тихо заплакал. 2008-2010 г. ХИМКИ 36



ПОЭЗИЯ Юрий ЖАРКОЙ ДЕВОЧКИ И ВОЙНА Жизнь не знавшие девчонки, Да за что же это вам? Разносили похоронки По квартирам, по домам. Нарыдавшись с адресатом О погибшем за страну, Шли потом к военкоматам – Попроситься на войну. Стал немилым для девчонок Их любимый старый двор. И они из почтальонок Шли на курсы медсестёр. Выносили из воронок, Из траншей потом бойцов, Чтобы меньше похоронок Приходило в тыл с фронтов. В советское время и в постсоветский период печатался во многих детских журналах. Жив¸т в Москве. 38

ПОЭЗИЯ ВОДА В АНГАРЕ В Енисее темна вода. В Енисее вода не та. В Ангаре вода, как слеза, Так чиста, как твои глаза. Так чиста, как неба овал, Как разлившийся Млечный путь. Мне нырнуть средь отвесных скал, Как в глазах твоих утонуть. ПО ПЫЛЬНОЙ ДОРОГЕ Я по пыльной дороге вдоль поля пшеницы, В пыль ступни погружая, иду босиком. А над полем взлетают и кружатся птицы. И наполнено всё благодатью кругом. Мне дорожная пыль так тепла и приятна. Там, за полем, загадочной кущею лес. Я бреду по дороге туда и обратно. И как будто доносится пенье с небес. Словно руки из кущ, к небесам елей пики. Ветерок всколыхнёт поле жёлтой волной. В облаках надо мной вижу светлые лики. Это было давно, но осталось со мной. РЕБЯТАМ 25-ГО ГОДА РОЖДЕНИЯ Тот, кто родился в двадцать пятом, Чтоб защитить свою страну, В семнадцать лет ушёл солдатом На ту проклятую войну. 39

ПОЭЗИЯ Из них вернулись единицы. Растёт забвения трава. И недописаны страницы, И недосказаны слова. Неповзрослевшие ребята, Совсем мальчишки, пацаны. Давайте ж будем помнить свято Их, невернувшихся с войны. Их, не целованных, не знавших Несмелых ласк девичьих рук, Погибших и не повстречавших Их недождавшихся подруг. ПАРАЛИМПИЙЦЫ Сомненья, боль и страх превозмогая, От нас вам не услышать стон и всхлип, Тела и души наши напрягая, Мы рвёмся, рвёмся на Олимп. Не ради денег, почестей и славы, Над головою нам не нужен нимб, Не от безделья и не для забавы Мы рвёмся, рвёмся на Олимп. Судьба сыграла с нами шутку злую, Но – не убив стремления к мечте. Сумеем победить судьбу дурную, И кукиш ей на финишной черте. Паралимпийцы мы, а не калеки. Подняться на Олимп по силам нам. Конечно, мы не боги, человеки, Но мы хотим стать равными богам. 40

ПОЭЗИЯ ЗАПОЛЯРЬЕ Загадочной магнитной аномалью Притягивает души неспроста Закутанная ягеля вуалью Великая опора – мерзлота. Космическая праздничность сиянья, Тягучесть летней ночи белизны. Там призрачны, как счастье, расстоянья, Как свист пурги, вещественны там сны. Весной ошпарит ультрафиолетом В застругах наст, надраенный пургой. На север, к неразгаданным заветам, Нас тянет в край, неведомый такой. г. МОСКВА 41

ПОЭЗИЯ Елена КАМШИЛИНА БЕРЁЗКА Просвистала и прошмыгнула Эта девочка по двору. Только вслед мне рукой махнула, Не приемля мою игру. Надо было бы мне украдкой Наблюдать её весь наряд, Эти кудри и эти прядки, И какой-то ребячий взгляд. Я, наверно, была такой же В подростковой её поре. Так же кудри вились, и то же Настроение в октябре. Позабылась дождя прохлада И осенняя кутерьма. А она вдруг: – Ну чё те надо? (Виновата, мол, ты сама.) …Рюкзачок за спиной неброский, А одёжка – не подходи! Словно по двору шла берёзка, У которой всё впереди. Поэтесса, прозаик. Член СП России, давнишний автор «МП». Жив¸т в Химках. 42

ПОЭЗИЯ *** Отдыхая от тоски, Позабыв про неудачи, В Подмосковье старики Проживают жизнь на даче. Эти лёгкие кивки, Эти мудрые улыбки – Всё вмещают старики В день свой вовсе не безликий. Бродят, чуточку устав, По участкам невеликим – Эти мудрые уста, Эти праведные лики. У опушки, у реки, У калитки неказистой Нас встречают старики, Как родных и самых близких. Их походки нелегки, Взоры светятся участьем. В Подмосковье старики Приезжают к нам за счастьем. СТАРОЙ АНТОНОВКЕ Не качай головой, моя яблоня старая, Когда мимо ворот проходя, тороплюсь! Я сама уж от жизни немножко усталая И с тобой повстречаться глазами боюсь. Повидала ты много: над этими грядками Моя мама и тётки склонялись порой. А теперь тут другие, с чужими порядками, И детишки их заняты новой игрой. 43

ПОЭЗИЯ За забором кирпичным охрана, рабочие – На участке большом им раздолье всегда. А ведь это края мои – милые, отчие, Где счастливые прожиты были года! Сколько яблок твоих собирала с поклонами, – Их янтарные луны сочны и сладки. И молилась на них, когда были зелёными, И считала до осени лета деньки. И клонились от тяжести веточки древние, От тумана холодного с близкой реки. Не качай головой! Не прощаюсь с деревнею. Здесь деревья и люди – мои земляки. ВЕРОНИКА ДОЛИНА «Никто не знает, что мой дом летает» Я Долину услышала опять – Нет, не Ларису-диву – Веронику, С которой можно верить и мечтать, Доверившись её мирскому лику. Она о прошлом пела о моём И тех, с кем мне его уже не вспомнить. Мы с ней как будто верили вдвоём, Что в жизни можно многое исполнить. Она о главном стала говорить, Былое задевая очень точно. И даже захотелось закурить, Портвейн дешёвый пригубив заочно. О, это были чудо-времена – На кухнях тесных долгие дебаты, 44

ПОЭЗИЯ Когда с души спадала пелена И были мы поистине крылаты! Ещё она сказала про Париж, В котором пребывает временами. Но нас Парижем вряд ли удивишь – В сравненье с тем, что было между нами. Затем её утихший голосок Сменил рекламный ролик музыкальный. И только изумившийся висок Хранит теперь её визита тайну. Я Долину услышала опять По радио в июньский вечер ясный. И значит, будет женщина стоять На облаке её души прекрасной. *** «Я здесь жила сто лет назад» Белла Ахмадулина Когда я потеряла этот сад? Наверное, сто лет тому назад. Иль десять… Но теперь уж всё равно, Коль этому свершиться суждено. Не знала я, гуляя в том саду, Про эту поджидавшую беду. Антоновка, и грядки, и пионы… Всё это было, но во время оно. Малинник у забора и за ним: Пейзаж – отныне памятью храним. А эта в бликах солнечных река Течёт, как прежде, и уже века. 45

ПОЭЗИЯ И что ей лишь один какой-то век, И в нём один печальный человек, Стоящий на её же берегу… Лишь я никак смириться не могу. ПОСЛЕ ГРОЗЫ Я ту грозу запечатлела На фото… Больше не сумела. А эту радугу двойную Меж тучами – вам нарисую. …Над речкой золото горело, А с ним – всё то, что отшумело. Деревья в золоте сусальном На солнце – снимком моментальным. Теперь, я знаю: это что-то Церковное. Прощался кто-то, Наверно, с кем-то, и гремела Вдогонку музыка. И пело И это небо над рекою, И то, что было под рукою: Кусты, калитка и жасмины. Деревья, словно исполины, С другого берега глядели И знать о прошлом не хотели. А я его и позабыла Почти… Почти и разлюбила. А эту радугу двойную Меж тучами – вам нарисую. г. ХИМКИ 46

ПОЭЗИЯ Михаил ЛАПШИН Из альбома путешествий ВЕЧЕР Не будет больше вечер Огнями ворожить. Он упадёт на плечи И станет рядом жить, Как память об ушедшем, Как голос вдалеке, Звучащий в растревоженной, Обманутой душе… ВЗГЛЯД Я всё смотрю, не отрываясь, В чуть-чуть раскосые глаза, Я в них, как в море погружаюсь, Но не могу достать до дна. Нам не нужны слова с тобою, Лишь этот неподвижный взгляд Соединяет нас собою, И всё – глаза нам говорят. Поэт, прозаик. Член СП России и Академии российской лите- ратуры. Жив¸т в Одинцове. 47

ПОЭЗИЯ Ведь в этом взгляде жизни годы, Дороги длинные судьбы, И дни суровой непогоды, Об этом знаем только мы. И пусть растопит этот взгляд Всё, что ушло и не вернулось, Как расставанье в долгий ряд Любовью горькой обернулось. ГОЛОС ДАССЕНА Негромкий голос Джо Дассена Поёт о лете и любви, О тех мгновениях прекрасных, Что украшают наши дни… Но в голосе его порою Такая слышится тоска, Так воет волк зимою злою, И этот голос на века… ИЮЛЬСКИЙ ВЕЧЕР Соединил июльский вечер Короткой ночи звездопад. Он уронил тебе на плечи Волшебной шали маскарад. Но как же сладок мёд лобзаний, Прикосновенье твоих губ, Горячий шёпот и признанье, Что нет счастливее минут. 48

ПОЭЗИЯ Быть может, это наважденье, Быть может, это только сон. Неосторожное движенье – Куда-то улетает он. Но остаётся тайной ночи Непроницаемый покров, Когда виденье, что есть мочи Реальность путает и сон. ЛЕТИМ В ИТАЛИЮ! Летим с тобой в Италию, Возьмём её за талию – Сапог, похожий на ботфорт, Скрывает он неровность ног. Там моря синего прибой Накатит трепетной волной, Где Рим, Везувий, Колизей, А встретишь наших же… людей. Неаполь, Уффици и Прадо, Всё, что душе тревожной надо. Где «Соле мио» и «Сорренто», Феллини, точно с документа, Снял пряный воздух Амаркорда, Звучащий музыкой аккорда. Собор портового Милана, Где рыбаки готовят снасти, А вечером бушуют страсти На сцене старого Ля Скала. Здесь музыкою жизнь играла. И здесь за лиры звуки лиры Звучат на улицах игриво, 49

ПОЭЗИЯ А музыка питает воздух, И здесь она находит отзвук В сердцах и душах человечьих Она, как будто плавит свечи Во мраке ночи и тумана Рукой искусной капитана, Что не боится урагана… Сардиния, Сицилия, Верона, Нахохлившись, как старая ворона, Сидит у дома Капулетти И ждёт посланца от Монтекки. Венеция, Флоренция, капелла, Что красотой бессмертною запела Во славу гения людского, Во имя жития земного. Помпеи пепел, башню Пизы, Увидеть чтоб, Шонгена виза Нужна, как Каина печать, Которую, ни дать, ни взять, Придётся в Риме получать. И вот летим! До встречи, Рим! ЛЮБОВЬ, КАК ВЕЧНОСТИ ПРИКОСНОВЕНЬЕ Пусть говорят, что мы не пара, Что я гожусь тебе в отцы, Но я-то знаю, что недаром, Соединяет Бог концы. Ведь жизнь на свете лишь мгновенье, Да этот и сюжет не нов, Как вечности прикосновенье, Когда приходит к нам любовь. 50