Вчерашний вечер,утро, день

ет двадцать копеек. Проверить за подкладкой и у Кости. Во нищета! Опять толкаться в стекляшке, искать, с кем на троих. Колька, может, появится, он неплохой. Жлоб, конечно, но не скряга. Третьего всегда найдем, лишь бы не жлоб. Два жлоба ломают картину и переводят действо в торопливое бездуш- ное пробулькивание. Хорошо бы с Иннокентием. Он доктор и интеллектуал, философ. С ним, конечно, проблема, точнее со мной. Нет денег. Иннокентий — завсегдатай рюмочной в подвальчике, сто грамм коньячка и сто шампанского. Заку- сил конфеткой шоколадной — и философствуй. А если тема добавить потребует? Где взять? Тему сдать? Нет. С Иннокен- тием на равных — это мечта. Говорила мама: учись, говорила про локоть, мол, близок будет, да не укусишь. Так и вышло. Не укусить. Для чего кусать — не знаю, но не укусить, права мама была. Ищи теперь в стекляшке докторов-интеллектуалов. В темпе! Осталось валик проточить, полдесятки сбро- сить — и на сборку. Гудок! Свисток! Звонок! Все «собачки» свободны. Гуляй, рванина, от рубля и выше! Общая усталость навалилась. Способ ее скинуть один — в гастроном, в ларек или в баню. Места три, а способ один! Сегодня не суббота-пятница — в баню не идем, сегодня наскребли — ларек побоку. Сегодня в гастрономе-стекляшке — «хрустальном замке» гуляем! Народу-у-у! Час пик. Еле в дверь пропихнулся, еще бы — трое выходят, пятеро заходят. В кассу… Не, ты посмотри, что у кассы делается! Отдел не беру, туда никогда не проломишься, а кассу-то специально недруги одну на винный отдел выделили, мол, чтоб остальной магазин функционировать мог. Врут! Хотят со свету нас сжить, прохиндеи, борьбой с пьянством прикры- ваясь. А гайки точить-крутить кто будет? А канализация-во- допровод? Чего там — трудовая интеллигенция, конструк- торы-чертежники тоже тут, в одну кассу. А по национальному 101

признаку? Вообще молчу, все флаги в гости к нам. В одну кассу народ согнали! Народ!.. Чего горячусь, когда рубль семнадцать в кармане? Или дружбанов ищи, иль портвейн-краситель на печень выпле- скивай. Кольки нет. Все есть — алкаши конченые трясутся, кочегары-плотники, в ватниках круглогодичных, работяги вроде меня, только счастливые, уж в коллективы по трое сколоченные. Да, всякого народа валом, а Кольки нет. Под трамвай попал, или каток борьбы с пьянством придавил и расплющил. Колька! Колька! Выручай! Спасай ситуацию, не дай краской напиться, в аптеку с алкашами не гони! Дай тру- довому человеку освободить душу от тела! Вдруг слышу: — Гри-ха! Гри-ха! Ты откуда? Сто лет… Где шастаешь? Что делаешь? Юрка-татарин из соседнего двора. Откуда взялся? — Откуда взялся? — Да так, сидел немного. Вот неделю как выписали. Зашел по старой памяти выпить с пацанами, да нет никого. А ты чо? Тоже абитуриент? Сложимся. У тебя сколь? — Рупь семнадцать. — А у меня рупь двадцать три, — гордо заявил Юрок. — Не хватает рупь двадцать восемь. Лихо просчитал. У Натальи Викторовны в отличниках хо- дил. Устный счет как орехи… Думали, в институт пойдет. Не сложилось. Сегодня здесь применяет. — Третьего брать надо. — Брать, брать… Где? Кого? — Несложно. Вишь, мужик мелкий шастает, глазом рыска- ет. Какая разница? Главное — достижение ранее поставлен- ных целей, невзирая на сложности подходов к ним. Излагает как по писаному. Видать, на отсидке поли- тико-воспитательная работа гейзером бурлила. 102

— Мужик, ты с нами? Участвуешь на троих размяться? Мелкий последний раз рыскнул затуманенно стеклянным взглядом и остановил его на нас. — Будем. — Сколь у тебя? — Рупь двадцать пять, — достойно заявил «третий», вытя- гиваясь в наших глазах до двухметрового роста. — Во бляха! Трех копеек не хватает! — взвился тата- рин-математик. — Придется бежать-искать. Мужик, не боись. Все сорганизуем. Ты в очереди постой, а мы уже возвраща- емся. Гриха, ты направо, я налево, тряси всех подряд. Гриха-то он Гриха, да рабочий человек. Не козел уголов- ный. Людей обижать не привык. Не алкоголик. Грань неви- димая. Переступил, не переступил? Выпить хочется, но не за любую цену. Рванул по дворам-задворкам, две бутылки пустые улыбнулись, к сдаче готовые. Еще и на сырок хватит. К стекляшке. Юрка уже там, Мелкому мелочь ссыпает. Эконо- мическим вопросам дан достойный ответ. Бутылка в руках, четвертинка хлеба и два сырка за пазухой. Тройка готова к заслуженному отдыху опосля дня трудного, трудового. Вопрос проведения свободного времени после работы — социальный. Ответов, тоже социальных, море. Вот и наша достойная капля в этом море. Тише! Тише! Гаси философию, когда второй главный вопрос (где?) не решен. Иннокентий в таких случаях равнял спину и, будто бы глядя в аудиторию, произносил: — Рассмотрим три опции… Сколько бы опций он ни рассматривал, сухие цифры, ло- гические выкладки, вероятные и невероятные теории при- водили его все в ту же рюмочную, где он и реализовывал свое право на отдых и свободное время. 103

Гриша попытался распрямиться и пробубнить про опции, но Мелкий, как бутылку увидел, затрясся всем телом и закри- чал шепотом: — В подворотню дуем! Быстрее! Организм колобродит. Юрка-татарин положил ему руку на плечо. Рука тяжелая, слов нет. Мелкий аж трястись перестал. — Мне в подворотню нельзя. Не с руки. Айда в большой садик, на природу. Что ж, мысль дельная. Гриха со своей «опцией» насчет «Пельменной» даже выступать не стал, денег-то на заказ все одно нету. Большой садик — множество взрослых деревьев, скамеек и дорожек. Есть и скрытые от прохожих уютные закутки — там, ближе к церкви. Садик когда-то был церковным. В ка- кой-то исторический момент произошло отделение церкви от государства и садика от церкви. Церковь стала серьезным предприятием: в ней шили тапочки летом, а зимой — теплые ботики «мечта пенсионера». Возле церковной стены умель- цы воздвигли высокий столик барного типа. К счастью, он был свободен, и наша тройка водрузила на него закуску и драгоценную бутылку. Стакан нашелся на еле заметном выступе стены. Он сто- ял там скромно и заброшено, как переходящее знамя. Юрка дунул-плюнул, рукавом махнул — стерильно. Разлили по оче- реди, занюхали. Осталось еще по чуть-чуть. — Не беги, притормози, дай обсудить. Тепло разбежалось, языки развязались. Влитая водка воз- вела степень свободы в квадрат, а если допить, то и в куб поднимет. Юрка начал про тюремные порядки, про жизнь за- борно-подзаборную. Гриха — про мастера, какая скотина. Мелкий молча слушал, косился на недопитое. Допили — за- курили. Поднялись в куб. Юрка-татарин загнусавил блат- 104

ное-заводное. Высоцкий. «Тау-киты, такие скоты…» Про ножи и Нинку, про кастет и финку. Мелкий молчал и слушал. Когда же Гриша «включил» «Дорогую передачу» с главвра- чом Моргулисом и Бермудами, грохнул кулачком по столику и тихо сказал: — Слезь! Вранье это. Не запретил Моргулис телевизор. Не было у нас телевизора, и Моргулиса не было. Треугольник был. Он и сейчас есть. Мы все в нем пропадаем. Я, когда вы- писался, понял это, но сделать-то ничего нельзя. Бермудо-во- ронка затягивает и проглатывает со свистом — чпок! И тебя нет. Кольки уже нет. — Где Колька?! Чего врешь? В понедельник похмелялись… — Чпок Колька. И я скоро чпок, — заплакал Мелкий. Настроение кончилось, разбрелись. Но Юрок успел по- ставить «переходящий стакан» на место, как-то кривенько, по-бермудски, но кто знает — найдет. 105

Прощай, Бермуды! Домой Гриша попал только через десять дней. Срок — тьфу! — одна неприятность. Вот Юрка-татарин — тот загремел, опять загремел. Еще бы, ему инкриминировали получение денег в долг от случайно встреченных граждан без долго- вых обязательств. Это в его интерпретации. Прокурор — тот без обиняков рубанул: насильственное изымание денег у незнакомых граждан, грабеж. Адвокат смягчил, зачеркнул «грабеж». Больно уж сумма незначительная — одиннадцать рублей восемьдесят семь копеек. Но поскольку налицо яв- ный рецидив, впаяли год с отбыванием и лечением. Все бес- платно, за казенный счет. Больше всех пострадал Мелкий, вернули его к доктору «не-Моргулису» и без телевизора. На срок, необходимый для полного выздоровления. Такие-то туманы. А все из-за чего? Отдыхать не умеют. Поставили ста- кан, переходящий на место, руки пожали — и по домам. Так нет, расцеловаться захотелось, души, видать, сроднились. Да неудобственно, для такого акта хорошо бы добавить. Денег добыть и хрюкнуть как положено. Гришаня-то по дворам-по- мойкам побежал пустую стеклотару собирать. Юрку-татари- на судьба-нужда соловьем-разбойником на большую до- рогу вывела. Мелкий, сволочь, в эпилептическом припадке на проезжей части забился. Две женщины жалостливые по- дошли помочь, а он, гад, вскочил, сумки у них повыхваты- вал — и бежать. Правильно на лечение бессрочное опреде- лен, поделом. Гриша обшарил взглядом свое жилище — ноль в сторо- ну минус. Одолжил у соседки тридцать копеек до получки. Выскочил в магазин колбасы-хлеба купить, да там дружбана школьного повстречал. Мотало Вилленчика по гастроному и 106

около в поисках собутыльников. Одни проблемы у всех, хоть общество-клуб открывай. Гришаня в этой ситуации — какой собутыльник? Без денег — никакой. Да больно уж хотелось со школьным приятелем выпить, поболтать-повспоминать. Пошел на крайний шаг. Сговорились с Виллей, что через час будет. До метро пешком, в метро пятак, пятнадцать минут, ав- тобус, пятак, пять минут — и обратно так же. Да, забыл, перед «обратно» к матушке заскочил, два рубля пятьдесят копеек на завтраки выдала. Все честь по чести. Взяли бутылку — и домой к Гришане праздновать. По дороге выяснилось, что Вилленчик женился, дите малое воспитывает, с женой брак студенческий. Учатся и работают. Сейчас каникулы — жена с ребенком к матери в деревню уехали, а он остался «хвосты» досдавать, да тоска-одиночество к гастроному вынесла. Ну не может он один, ну никак. Хорошо, Гришаню повстречал, побалдеют часок-другой, завтра сам в деревню махнет. Гришаня хотел о себе — не получилось. О чем? Про то, как валы растачивает, по уши в масле и стружке? Или про школу вспомнить, где неудачником-хроником слыл? А может, последнее приключение обрисовать в красках веселых? Занервничал Григорий, расстроился. Достал ключи дверь открывать — бутылка, чтоб ей, из рук выскользнула и по сту- пенькам вниз поскакала. Хорошо крепкой оказалась, толь- ко в самом низу лестницы, спрыгнув с последней ступеньки, треснула немного. Конечно, пока подбежали, весь напиток вытек на лестничную площадку и веселой струйкой в подвал потек. Прямо весна на Заречной улице, вон и капель слышит- ся, почки скоро распускаться начнут. — Ладно, — сказал Виллька, — пора домой, в дорогу соби- раться. — Пожать руку даже не успел, так торопился. Поднял Григорий свои большие карие глаза к небу, а там — потолок и ничего не видно, грусть одна. 107

Хорошая жизнь, плохая или даже средненькая — главное, чтоб продолжалась. Гриша — парень молодой, глаз зыркий. Так на одну девчонку все зыркал, пока не познакомился. Понравилась. Захотелось поближе узнать, встречаться. Вот свидание и назначил. На вечер. С работы придет. Помыться, одеться, доехать. На семь назначил. Ну а жизнь — хорошая, плохая или средняя — постоянные сюрпризы выкидывает. После обеда вдруг отправили Григория с ребятами метал- лический шкаф электрический в новое здание перевезти. Витюха-водитель помог погрузить-разгрузить и в лифт за- пихнуть. Уехал, некогда, свои дела — водила, что возьмешь. Нажал на седьмой этаж и уехал. Гриша с Генкой оказались за шкафом. Шкаф-то габаритный, еле впихнули на первом. Приехали на седьмой, а он не выпихивается. Как так? Двер- ной проем лифтовой шахты на сантиметр или даже на пол- сантиметра выше на седьмом. Железо — оно и есть желе- зо, не согнешь и не впихнешь, тем более не выпихнешь. И еще неприятность. Что же хочешь, когда без головы? Одна за другой идут. Не дотянуться до пульта, шкаф мешает, гад электрически-металлический. Наоборот, прижал к стеночке, лишний раз вздохнуть не дает. Сказано «гад». Простояли на седьмом с полчаса. Наконец кто-то вызвал, и поехали на пя- тый. Приехали. Дверь открылась. Кто там стоял — как увидел шкаф, так и побежал по лестнице. Некогда. «Может, он на свидание опаздывает»,— подумал Гришаня. Стоят дальше, тяжело стоят, силы теряют, но не страшно — упасть некуда. Стой, мечтай. На самый верх поехали, на де- вятый. Тут скандал. — Вытягай шкаф! — кричат. — Мы в аптеку опаздываем. Гриша с Генкой толкают, но, похоже, самый низкий проем на первом. Никак! А эти слушать не хотят — вытягай да вы- тягай. Потом плюнули, матом покрыли и — вниз по лестнице. 108

График движения лифта по этажам и реакции вызывав- ших будут описаны отдельно в специальном приложении по пользованию лифтом. Наконец Гриша с Генкой вызволены, а то как? Завсегда старушка сердобольная найдется, подсобит. Вот и наша ста- рушка, неспешащая, внимательная, вызвала лифт на первый, еще двух прохожих в помощь организовала. Спасла шкаф, лифт, Генку с Гришей и веру в человечество. Ну а свидание? Что же, пока не сложилось. Все сразу не спасешь. 109

Сашка Розенблюм Сезон закончился. Снега, дожди, темнота. Самое непри- ятное время — поздняя осень, переходящая в зиму. У Саш- ки цейтнот, хоть плачь. Контрольные работы, зачеты, лекции. Пропустил много из-за тренировок и игр. Хотя, в общем, до- волен. Сезон удался и для команды, и для него — известного, молодого, талантливого. Прорвемся и с учебой. Обязан про- рваться. Мать старалась не загружать-перегружать студента-фут- болиста, но тут надо, деться некуда. В универсам попросила сгонять, по списку отработать. Навстречу Сашке бегут мальчишки школьники, лет по тринадцать. Кричат, руками машут, каким-то подобием мяча перепасовываются. Увидели, подскочили, смотрят, что ска- зать — не знают. Один заводила выискался и кричит: — Мы вас узнали, вы — Розя из команды! То есть Розен- блюм Александр. Мы за вас болеем. Пробейте разок! — И подкатывают это мячеподобное к ногам. Сашка бить с ходу не стал, подбросил одной ногой и уже тогда с разворота пробил другой. Пацаны довольны. Побе- жали за мячедикобразом финт разучивать. Возле пивного ларька — хроническая очередь хрониче- ских любителей напитка. Пьют холодное и с подогревом. До того как и, разумеется, после. Пьют и вместе, смешивая в кружке с главным напитком страны. Почти полная свобода, только очередь отстой, заплати — и золотистый напиток сча- стья на время утолит неиссякаемую жажду народную. Увидели Сашку, машут: 110

— Розя! Двигай сюда, без очереди, угощаем. За тот гол с углового, пей сколько влезет. Подарок от нас. Не обижай, не побрезгуй с мужиками… — Спасибо! — кричит в ответ Сашка.— Выпил бы, да нель- зя, режим мучаю. Две девицы, красатули разукрашенные,тоже узнали, шеп- чутся, глазками сверкают: «Стой, парень, не проходи мимо. Мимо счастья не проходи». Подмигнул Сашка, но прошел. По разным причинам, но мимо. Ближе к центру людей больше, Розенблюм натянул шап- ку вязаную на самые глаза, ссутулился и поднял воротник. Странно, но узнавать не перестали. Мужчина поравнялся и уколол взглядом. Девушка, видимо, узнала, но почему-то перешла на другую сторону улицы. Компания веселая обо- гнула оглядываясь. Милиционер остановил — не болельщик, что ли? Не узнал? А вот и нет, а вот и узнал. Достал листов- ку «Их разыскивает милиция» и ткнул пальцем в паренька похожего, в шапке до глаз. Вот, мол, где ты. Мы тебя давно разыскиваем. Снял Александр Розенблюм шапку позорную. Милиционер засмущался, но автограф на память попросил, хоть он и за «Динамо», но все же из уважения. Очередь начиналась там, где объект желаний еще и не вырисовывался. Маленький ручеек очереди извивался по пустырю, постепенно ширился и, наконец, медленно вливал- ся в здание универсама полноводной, состоявшейся рекой. Рекой надежд и стремлений. Громкие слова? А вот и нет, ти- хие. Достать, пробить (в кассе) — съесть! Кто последний?! Я за вами! Сашка, оказывается, не просто человек. Он студент, фут- болист, сын, брат, друг, член всевозможных обществ и ор- ганизаций и т. д. и т. п. Он на вершине пирамиды — он до- бытчик. Гражданин огромной Очереди со своими правами, обязанностями, целями и задачами. Все в мире регулируется 111

законами. Законами Архимеда и Ньютона, Ома и Пельтье, Ферма… Законом Мерфи, тысячью законов открытых и пока еще нет. Закон Очереди существует со времен первобытных ко- лодцев и поверженных мамонтов. Блюдешь его — ты Чело- век, нет — ты не лучший из животных. Выбрал свое — и идешь гордо. У каждого, извините, своя гордость. С другой стороны, очередь без конфликта — мертвая, не- живая. Скучная очередь, напоминающая конвейер. Тьфу на нее. Жизнь подавай! Вот, получите, пожалуйста. Где-то ближе к середине реки (тридцать восемь минут стояния плюс климат) один хотел влезть. Не напрямую по- шел, как вся их нация, а исподтишка. Стоял, мол, отошел до угла, м�чи не было, товарищей обрызгать не хотел. И на жа- лость бьет, старость и красный нос с замерзшей каплей на конце демонстрирует. Стоял вроде как, вот и две женщины подтверждают. Слава богу, нашелся принципиальный. Грудь на защиту закона не пожалел, выставил. Объяснил гнусно- му нарушителю, указал на его место в этой жизни. И оказа- лось это место совсем и не в очереди нашей законной, про- цветающе-преуспевающей, а там, в Израиле — маленькой злобно-агрессивной горбоносой стране. Туда, мол, и катись, а мы хоть и процветаем, но пока на всех не хватает. Будем честно стоять в нашей честной очереди и не пустим в нее тех, «которые во время войны в тылу отсиживались, а теперь углы наши поливают и в очередь без очереди лезут»! Сашка как увидел-услышал, обидно, горько-неуютно ему стало. Полез на защиту, получил свое и по «физии», и по «морали», но отстоял и честь, как говорится, и достоинство. Больше того, место в очереди отстоял — и свое, и подзащит- ного. Зашли наконец в магазин (час пятнадцать плюс климат плюс нервы). Отработал Розенблюм список, к выходу, а там 112

спасенные честь и достоинство в виде Григория Семеновича поджидают. Он так сразу и представился. Поблагодарил еще раз за помощь и говорит: — Зайдем ко мне, я тут рядом, за углом. Сашка аж прыснул. — За каким? За тем самым? — За тем, за тем, — улыбнулся Григорий Семенович. — Су- пруга моя, Ева Адамовна, врач, она твой синяк боевой вмиг изничтожит, а пока возьми платок чистый, приложи, а сверху пятак холодный. В однокомнатной квартирке — уют, порядок и теплота. — Ева Адамовна,— представил Григорий Семенович и по- краснел, видно, от счастья и гордости. Пока врачиха, смастерив примочку из бодяги, работала над ранением головы легкой тяжести, Григорий Семено- вич кипятил чай с шиповником для сугреву. Ева Адамовна выспросила-выслушала о случившемся и почему-то отреа- гировала совсем неинтеллигентно, да еще во множествен- ном числе. — Вот козлы! «Тыл» у Гришеньки с восемнадати лет на фронте. Только финская началась, их, пацанов неокрепших, необученных в снега невиданные с юга бросили. Шумели сибирские дивизии, про танки быстрые и про броню пели. Коснулось, пацанов под снайперов в холода сорокаградус- ные… Мало кто и вернулся. Гриша пальцы ног отморозил, так вывезли. К Отечественной на связиста выучился, в Синявин- ских болотах лежали супротив гадов. В прорыве участвовал, ранен был. Награжден. Медаль «За отвагу» и орден Красной Звезды. Ходит теперь на встречи ветеранов. Все вместе вспо- минают, а каждый по отдельности забыть не может. Из кухни прибыл чай с тортиком. Тут Григорий Семенович и заявляет: 113

— Вы, Саша, мне очень знакомы, но вспомнить — хоть убей… — В футбол я играю, в команде. Может, там видели? — Точно. Розя! Нападающий! Ну вы лихо, просто талант. Неожиданно… Попили чаю, поговорили с полчаса — и домой.А дома мать письмо вручает. Не ждал Сашка писем. Открыл торопливо. Опять — приглашение на свадьбу. К Люське на свадьбу. Неприятно — мягко сказано. Второй раз за день обида подступила к горлу, давит и слезу вышибить хочет. Это уж нет — не рассюсюкаешь. Ночью сон приснился. Люська в бе- лом платье на белом коне скачет с простертой в призыве рукой, а за ней народ рекой вьется, как стояли в очереди в универсам, так все за Люськой и идут. Кричат поочередно: — В Израиль! В Израиль! Свадьба! Свадьба! — А потом опять: — В Израиль! В Израиль! В общем, разыгралось подсознание от впечатлений, пол- ночи голову морочило, пока на спортивный канал не пере- ключилось. Уснул. 114

Люська За полночь. Марья Ивановна и Бронислава Борисов- на крепко спят в своих комнатах. Николай Иванович сидит на кухне и курит. Не в кальсонах сиреневых, как бывало, в спортивных штанах с лампасами генеральскими. Дочку ждет, Люську, пока домой после спектакля доберется. Надо встре- тить, чайком напоить, расспросить, как было. Понятное дело, отец волнуется. Люська-огонь, не входит — врывается. Румяная, раскрас- невшаяся, с тремя букетами. Из жизни, бурно кипящей, в ти- шину спящей квартиры. — Тс-с. Николай Иванович помог снять пальто, букеты принял, в банки-вазы расставил. Сели чай пить. Николай Иванович за расспросы принялся. — Видать, зритель тебя любит — целых три букета от- валили. — Да нет, это Спиридонихе полбазара притащили. У нее роль Клавы — положительная и со словами, вот она класс школьный — всех с кем училась — пригласила. Бегала, кон- трамарки клянчила. Зато цветами одарила, мне целых два букета досталось. — Ну а третий-то уж… — Не «уж», не «уж». Какой может быть «уж», когда стерву старую, бессловесную доверили. — Хоть аплодировали? — Было. Громко было. Один нервный даже вскакивал и бис-браво орал. Родственник, наверное, чей-то. — Ну а третий-то… 115

— Третий, третий… От Вячеслава Георгиевича, будто не догадываешься. Он и подвез на машине, а так бы еще из ме- тро в автобус скакала-прыгала. — Так это он по дороге?.. — Папа! Ну ты что, забыл?! У вас, мужиков, у всех дорога одна — до шлагбаума. — Чего? Где это? — А это уж где поставишь. — Понятно. Он и по возрасту… — Возраст в данном случае ни при чем. Он режиссер, не главный, но участвует, ставит иногда. От него… — Зачем же букет принимала? — Защищаться, если что!.. — Два — мало? Сильно агрессивный? — Да нет, тремя удобней. Одним в голову, сбиваешь очки и шляпу. Коленкой интим гнешь. Скрючится — в челюсть! — Тише, тише, не горячись, боязно, — засмеялся Николай Иванович. — Для чего ж еще два? — Смущаешь! А к телу возложить? Я же не дикая какая. Человек уважаемый, память почтить, слезу… Звонил кто? — Сашка Розенблюм, футболист-страдалец. По-моему, подходящий для тебя парень, и любит… — Любителей много, профессионалов — раз-два… — Люська! Заносишься, какие такие профессионалы? Он давно мается… — Тик-так, тик-так. Голова его — башмак. — Люська! Какой башмак? Он же… — Он не реабилитированный. С Веркой Сухаревой сидел за одной партой. Дежурили. Вместо того чтоб пыль с цветоч- ков… целовались! — Когда это? Я… — Да не ты, я наблюдала во всю ширь замочной скважи- ны. Четвертый «В» класс. А еще пионеры! Чего звонил? 116

— Второго мая — открытие сезона. Приглашает тебя и Ленку с Женей. Пойдешь? — Пойдешь. Все. Вечер вопросов-ответов закончился. Благодарю за внимание, дорогие… — Подожди, письмо тебе… Люська выхватила конверт, на ходу чмокнула отца в лоб — и к себе. 117

Письмо от Владимира Петухова И стал Петух письмо Люське писать. Про то, как жизнь разметала, как помнит ее, не забывает. Более того, видится она ему в разных образах. К примеру, в тот понедельник чуть не окликнул. И хорошо, что нет, — то жена майора Глухарева была. Могли заподозрить и слухами карьеру испоганить. «…А перед Новым годом вел наблюдение за объектом, а он как повернется — так твое лицо улыбающееся натураль- но, во весь экран. Уже хотел докладывать, что опознал, но помехи в виде голых женщин желание отбили, а когда они исчезли, объект трансформировался в мужика иностранного, хитро улыбающегося. Но нас не проведешь! Нас не наду- ешь! Не улыбка это, оскал империалистический спецэкран выявил. В общем, все к тому идет, буду просить у руковод- ства разрешения на тебя для укрепления мощи и верного виденья. Твой Вова Петухов P. S. Информацию не разглашай, она частично секретная. Письмо сожги. Пепел в унитаз, ну ты знаешь. Т. В. П.» 118

Большой стране — большое ухо Серьезное учреждение. Минус третий этаж. Кабинет гене- рала Ястребова. Разнос. Некоторые звуки с секретного сове- щания все-таки утекают-просачиваются. — Какое повышение?! Вас за этот анализ кастрировать мало! — Стервятников, докладывай! Почему не сидят?! Что зна- чит — нет?! Найти! Создать! — …интеллигент рождается с компроматом между ушей и в очках дымчатых. На лбу голограмма морщится — «ко- зел-антисоветчик». Его кафедра — нары. Дайте пилу в руки,— может, извилины и выпрямятся. — Дятлов! Пофамильно! — Иванов, Петров, Сидоров. — Этих знаю, эти завсегда. — Криворуцкий, Либерман, Шацкий… — Почему опять просочились?! Ыть ты! Жизни не научи- лись! Ыть ты! Пчих! — Бабка-профессор где? Продолжает нудить, зараза? По- мерла? Хорошая была женщина. Земля пухом. — Петухов! Панорамное наблюдение. Где сеть?! Что зна- чит «на других уровнях стыковки»? Где это? В космосе, что ли? На кухнях?! Отлично. Спецотделу — аппаратуру в кухни! Распоряжение домостроительным комбинатам — встраивать во все кухонные блоки вместе с электропроводкой. Каждой кухне — свое ухо и глаз-алмаз. Все! Пока свободны. На выхо- де отжаться по сорок раз, Стервятникову — шестьдесят. 119

Свадьба Бежит Люська, торопится. Дел не сосчитать. Все успеть надо. Приостановилась возле рекламного плаката. Белое платье, полупрозрачная фата, цветы и взлетающие ввысь фейерверки шампанского. Жених-красавец в элегантном светлом костюме. Главное, конечно, красавица-невеста, глаз не отвести. Задумалась. Последнее время стала часто задумываться: о предстоящей свадьбе, о своем избраннике, да и вообще о жизни. Во вторник все и решилось. Дата свадьбы была на- значена. Приглашения разосланы. Подготовительная круго- верть начала набирать обороты. Казалось… но Люська — раз по тормозам, все и остановилось. Так резко, что некоторые чуть в лобовое стекло не вылетели. Видать «казалось» пока- залось. 120

«А чо?!» Около дома, у парадной, скамеечка с бабульками распо- ложилась — «ихний наблюдательный пункт (ИНП)»: во сколь- ко пришла-ушла? Одна иль под ручку с ухажером-кавале- ром? Настроение веселое? Улыбается? А может, наоборот, задумчива и замкнута? Одета как? Скромно? Нарядно или даже очень? В плаще «под горло» или в коротком и возбуж- дающем? Раскраска — боевая? Каждодневная? Неожидан- но броская? Много-много неуловимых вещей и деталей. Все важно не упустить — запомнить. «ИНП» работает допоздна, разве новостная программа или сериал какой сметет народ со скамейки. Но все одно, хоть один глазок в окне да маячит. Не проскочишь — не про- ползешь. И не пробуй. Наблюдение — главное, но и анализ не менее. Мозго- вой штурм-атака — не хухры-мухры. А распространение слуха? Да это ж информационный «Колондайк», «цельный» мир-айсберг с огромной невидимой частью. Тут тебе и мо- рально-аморальная составляющая, и политическая, и чего только нет. У каждой парадной свои бабушки, но типаж есть, не обо- знаешься. Вот, к примеру, у Люськиной, три постоянные и еще три прибегающие в перерывах между трудовыми подвигами на кухне и с детьми. Они же — приток информации «извне скамейки». Постоянные. Баба Маня. Большая и основательная, с гладким реши- тельным лицом и огромным платком-шалью, завязанным крест-накрест на старой черной шинели с железнодорож- ными петлицами. Валенки с галошами. Форма всепогодная, 121

только в особо холодные дни — шапка из меха неопознан- ного животного. В особо жаркие — вместо валенок полу- валенки. Это все допустимые вариации. Занимает полтора скамеечного места. Молчит. Когда слово скажет, оно — по- следнее. И точка! Строго тут. Баба Вера Андроновна, щуплая, маленькая, верткая, пол- скамеечного места. Тарахтит без умолку с начала века — веч- ный двигатель. Он хоть и вечный, но подпитку имеет — се- мечки. Тьфу! И дальше. Поток несется, кипит и пенится. Пусть и повторяясь, но без остановки. Это главное. Третья — баба Мина. Вместо платка форменного — бе- рет бежевый. Пальто коричневое и обувь без деревенского шарма. Последние перед свадьбой недели. Возвращаясь домой, проходит Люська мимо «ИНП», здоровается. Бабули отве- чают сдержанно, без улыбок, не как раньше. Дверь еще не успела захлопнуться — бу-бу-бу, шу-шу-шу до неба долетает. Гул низкошепотный в резонанс с мусоропроводом входит. Дом гудит как… даже непонятно как. День, другой, третий. Надоело Люське сопровождение неласковое. И где? У себя в доме. Остановилась как-то перед скамейкой, резко на каблуках крутанулась и выпалила: — Чо?! — Не чо! Не нравится нам твой хахаль-жених. Отменяй свадьбу! Люська от неожиданной прямоты опешила. Да и непонят- но, что происходит. Отец Николай Иванович — против, мать Бронислава Борисовна — против. Марья Ивановна, почти родственница,— против. Ленка, Женька вообще не понимают. Вовка Петух и Сашка Розенблюм, ясное дело, — стороны заинтересованные. Кто за? Она одна, правда, с решающим 122

голосом. И вот тебе на — бабки-соседки голос этот дребез- жать заставили. Взяла себя в руки: — А что не нравится-то? Человек интеллигентный, умный, меня любит, в театре — творческая личность, не из послед- них. Немного старше, ну так что? — Объяснить нельзя, не подействует, — заявила баба Мина, — будем эксперимент ставить. Увидишь — решишь. Ты ж артистка. Костюмируйся, гримируйся и сюда, на скамейку, пулей! — Точка, — рубанула бабка Маня. — Товсь! Долго ли, скоро ли, вечерком после взятия Бастилии. Идет. Костюм, галстук, шляпа. Цветочки, конфетки… Проскочить?! Не проскочишь! — Вячеслав Георгиевич, давно спросить хотела, — завела бабка Вера,— а вы чего это с народом не здороваетесь? Как бы брезгуете иль за антураж неоживленный принимаете? Вячеслав Георгиевич понадеялся было на скорость, мот- нул головой: нате, мол, «здрасьте» ваше. Да куда там супро- тив профессионалок. — Люська кричала… Отжал Георгиевич тормоза, задний ход. Ровнехонько на- против пункта-скамейки остановился. — Что это «кричала»? Зачем? — Вас выгораживала. Кричит: «Вячеслав Георгиевич — интеллигент в каком-то там поколении и дальше…». Ей баб- ка Дуня, приходящая с двадцать четвертой, этак с резоном: «Интеллигент, независимо от поколений, со «здрасьте» начи- нается». Так что врет твой — не интеллигент он. Права. Вячеслав Георгиевич начал было классическое: — Да я… Но был прерван простонародным: — Да не ты, а мы… 123

Взялась за дело баба Мина: — Слава богу, уж расследовали, доложить осталось. — Куда доложить? — встрепенулся шляпа-галстук. — Не боись, «там» и так в курсе! «Слишком уж непонятно, где это… „там“, — подумал было Вячеслав Георгиевич. — Да какая разница: „там“ нехорошо и „там“ плохо. Главное — „что“». — А что? — осмелел бывший интеллигент. — Как это «что»? — удивилась вся скамейка хором.— Кли- германов на работу устраиваешь, а сейчас — «что»? — Так не Клигерманов, а всего одного несчастного Кли- германа в кочегарку, как на каторгу, пусть закидывает, раз посягнул. — Молодец, слов нет, проявил. Да ведь проследить за ним поручено и докладывать. Это как? По этике проходит? — А это уж для его же пользы, чтоб под контролем был, не сотворил чего лишнего от безысходности. Потом, между нами говоря, гнида этот, Клигерман, не пьет. Подозритель- ный он! — Большая у тебя душа, Слава, вся наша скамейка рав- няться на тебя будет! Вот и выкрутасы твои на любовном фронте известны. Не утаишь! — Какие выкрутасы?! — Ишь, недооценивает, — прошамкала бабка Вера. — А Нинка, сексуальная вампирша, из сто пятнадцатой? — Да что «не»? Духи «Кармен», невыветриваемые, толь- ко у нее имеются. По ним и определяем, кто участвовал. Не переживай — дело житейское, много, кто участвовал, — с пониманием хихикнула баба Зина, гостящая постоянно, из Брянска. — Самое сложное в жизни — это выбор, — философски вступила Мина. — У тебя его нет, так что цветы-конфеты по- 124

ложь и двигайся отсюда. Не отдадим мы тебе Люську нашу. Ищи чего попроще… борщи-котлеты. — Да это уж на твой вкус, — снизошла скамеечная демо- кратия. Люська объяснилась с Вячеславом Георгиевичем. Отме- нили женитьбу. С сердца камень-груз упал и разлетелся на песчинки мелкие. Ветерок — фу, забыли, видать, и не было. А что со свадьбой? Людей наприглашали. Некоторые уж и вы- ехали с Сахалинов своих и из Владивостоков. И что? Ничего! Гуляем! С друзьями-родственниками погуляем-встретимся, тем более что место выбрано особенное. Вячеслав Георги- евич отказался было, понятно — настроение не то, а Люська запросто, с удовольствием. 125

«Свадьба» Наконец-то! Ждали, ждали. Ждали, ждали. И вот. Насту- пил, настал, пришел! День бракосочетания. Правда, сочета- ние провалилось. Да и не надо нам всяких там идиотских со- четаний. Свобода! Молодость! Весна! И праздник, конечно, праздник — встреча друзей. Парк отдыха. Речки, каналы, островки с травкой и свежий воздух. Птички-синички поют, жизни радуются. На входе номера раздают, кто на какой лодке и к какому столу должен причалить. Саша Розенблюм — номер первый! Крутится возле лодки, на воде качающейся, ждет осталь- ную команду, еще двоих. Пристань забелела номерами, за- шумела шутками-прибаутками. Эх, гуляй-разгуляй! Вот и в нашей команде прибыль — девчушка в больших очках и красном берете. Помните, из метро? Розенблюм не понял, не сообразил, как это и откуда. Прямо кувалдой по атеизму! Но выяснилось, девчушка приглашена вместе с кем-то, а номера разные, ее первый, а зовут Вика. Ну, бывает, причем здесь атеизм прибитый? Ах, пожалуйте, бабка с сум- кой из-под субпродуктов, тоже под первым номером высту- пает. Опять прибитый! В нокауте практически, бабка туды его апперкотом снизу… Погрузились. Задача несложная — найти на одном из островов стол со своим номером, там и праздновать. Саш- ка — на весла, бабка с девчонкой — напротив, глаза в глаза, не мигают. Бабка вид делает — не узнала, мол, а может, и не узнала, она ж там в метро внизу шуровала. Представилась — Фея Кузьминична. 126

Водная гладь, влажные запахи зелени и воды. Романтика. Куда ни плюнь — романтика. Бабка — и та феей оказалась. — Вика, а вы кем невесте приходитесь? — осторожно по- интересовался Сашка, так, для завязки. — Какой невесте? — расширились Викины глаза, почти достигнув размера линз ее огромных очков. — Я вообще-то на профсоюзную конференцию. — И поправила раскраснев- шийся берет. — Вот вы, Александр, от какого профсоюза? — От свободных каменщиков. Фея Кузьминична прыснула в кулачок, но сделала вид, что чихнула. — Вы, Александр, строитель — это благородно и роман- тично. — Да, в теории — наверное, но практика в резиновых са- погах на суровом ветру топчется. И не строитель я, студент. Насчет конференции не в курсе, пришел на Люськину свадь- бу. Как услышал, что от свадьбы только название осталось — так сомнения прочь. Прибежал. — Странно. Игорь Игоревич на конференцию пригласил… И потом, парк, лодки — это как-то на свадьбу… да и жених-не- веста не фигурируют. Вы, Александр, наверное, шутите, вы от профсоюза студентов, там вечно все путают. — Наверное, ваш Игорь Игоревич шутит-путает. А может, и специально вас заманил с намерениями. — Какими намерениями?! Он начальник нашего участка, член профсоюза, и не только. — Видите, не только. — Давайте поинтересуемся у Феи Кузьминичны. Фея Кузьминична, вы на свадьбу или на конференцию? — Я пока в лодке, но на свадебный ужин рассчитываю. Люблю, когда весело. Конференции не люблю почти так же, как и симпозиумы. 127

— Вика, чувствуете? Человек веселиться плывет. Конфе- ренцию только в дурном сне видит. Давайте надеяться на лучшее, потом разберемся. — Согласна. Кстати, мне почему-то кажется, я вас где-то видела. И Фею Кузьминичну… Или померещилось. — Ерунда. Мы никогда не встречались. Но я, как человек, обладающий определенными парапсихологическими спо- собностями, могу угадать, например, какие последние кни- ги вы читали. — Он закатил глаза, продолжая между прочим грести, и вдруг выпалил: — «Философия любви во француз- ском романе» … — наморщил лоб. — «Ранний брак 2». Вика захлопала, Фея Кузьминична покраснела. — В метро! Мы ехали вместе в метро, только там вы могли увидеть, что мы читаем. И никакой вы не парапсихолог. Я вас узнала! Признавайтесь, студент. Второй номер, вторая лодка, второй стол. На веслах— Гри- ша. Напротив вальяжно восседает Горбачёв-Шварц. Рядом (а куда деваться?) — Наташа Дроздова. «Во, угораздило! — подумала Дроздова. — Сноба-красав- ца судьба подкинула. Самомнение вообще в лодку не по- мещается, плывет за нами отдельной эскадрой. О чем мне с ним?» «Во,угораздило!—подумал Александр Горбачёв-Шварц.— С таким шнобелем рядом любой парус бледнеет. О чем мне с ней?» Гриша: — Повезло нам с компанией. Веселиться будем! Пока до стола доплывем, споем что-то хором. Репетировали? По-людски, конечно, для затравки, дернуть по чуть-чуть, а потом петь, но и наоборот не вредно, раз весело. Давай, Са- шок, затягивай нашу жидомасонскую. Саша: 128

— Я, Григорий, не пою, тем более вашу — как ты сказал? — жидомасонскую. Нет слуха, голоса и настроения. Гриша: — Да ты посмотри, какая девчонка рядом сохнет. Саша: —Странно как-то она сохнет,очень даже габаритно сохнет. Гриша: — Вглубь глянь! Изнутри сохнет! Саша: — Я не перископ-стетоскоп, я женатый человек. Отстань, Гришка, видишь — нервничаю. Гриша: — Наташка, чего краснеешь, раздуйся — с таким интел- лектуал-красавцем рядом. Про папу расскажи. Расскажи, расскажи, не стесняйся. Наташа: — Мне отца стесняться смешно, с чего бы это. Он специ- алист высокого уровня, профессор. Гинеколог, если не с ми- ровым, то с всесоюзным именем. Мы им гордимся, а не стес- няемся. Саша: — И ты туда же, по стопам, по протоптанному, собираешь- ся? Повезло. Тут один ломишься, везде закрыто-занято, уже чьи-то детки кушают конфетки. Приходится годами спину гнуть, чтоб хоть как-то. Гриша: — Голову подключить не пробовал? Саша: — Не ехидничай, в зеркало загляни. Натаха, не обращай внимания. Так, по-дружески скандалим, не в обиду. Гриша: — Вишь, сразу — Натаха, жену где-то забыл. Саша: 129

— Не забыл. Такое не забывают. Но вылечивают. Запевай, Григорий, раз на свадьбе гладь бороздим. Слышал, жениха не будет? Даже оригинально. Запевай, жидомасон хренов! Не переставая грести, Гриша затянул, легко управляя сво- им красивым баритоном и лодкой одновременно. Лодка номер три — флагман-сюрприз. Еще бы, с такой командой: Люська, невеста без места, Вячеслав Георгиевич, экс-жених, Петух, давнишний соискатель «до»… С такой командой любое плавучее средство, от резино- вой лодки до лайнера белоснежного, не хуже утюга ко дну стремится. Но наша лодочка не тонет, а идет нужным курсом на предельной скорости. Люська — капитан, куда ей, лодочке, деваться? Петух на веслах, Люська на скамеечке с Вячесла- вом Георгиевичем выясняют. Петух гребет изо всех сил, чтоб побыстрее с женихом-неудачником поменяться. И Вячеслав Георгиевич, когда на веслах, не отстает. Не нравится ему эта пара воркующая. — Ты, Люся, молодец, и со мной расправилась, и свадьбу гуляешь ненормальную. Все у тебя просто. — Правильно критикуете, Вячеслав Георгиевич, я простая и сложная. Когда как. С вами рядом побоялась всю жизнь простушкой быть. Да и почему всю? Я же на роль третьей жены запланирована была, явно проходной вариант. — Так чего же соглашалась? Ролей хотела, продвинуться за моей спиной? — Ну да! Вы же видный жених со связями, опытом. Уха- живаете настойчиво. Сердце, молодое, неискушенное, ёкну- ло, решила: «Да, это оно». А потом глаза открыла, смотрю: не оно, а он — в смысле вы со всей вашей проблематикой. — У тебя, Люся, не глаза, а каша в голове. Кто это «оно»? И какая у меня проблематика, кроме творчества? — В голове у меня не каша! В голове у меня Саша, а вы — облезлый кот, доедайте свой компот. 130

— Люся! — На весла! — Привет, Петух! Слышал? — Нет, греб. Вода за кормой. Ситуацию анализировал. А кто это — Саша? — Петух, Петух… Куда тебя жизнь закинула? Вместе под столом сидели. В кино ходили. Чего фразу рубишь? Петух вылитый. — Не вылитый я. Полковник уверен — у меня талант. Мы не в кино ходили, а на свидание. А кто это — Саша? — Правильно. Не вылитый — отштампованный. Ваша ор- ганизация, видимо, научилась таланты штамповать. Артикул, упаковщица. Что, Петух, и цена отпечатана? — Люська, сложно говоришь, но чувствую, катишь. А кто это — Саша? — На весла! Вячеслав Георгиевич, оставайтесь на месте. Каждому по веслу. Так быстрее. Куда тороплюсь? Не куда, а откуда! Лодка номер четыре. На веслах — переодетый товарищ. Так, не сильно. Полумаска смешливая да нос шариком кло- унским. Гребет, старается даже, но без энтузиазма-стремле- ния. На скамеечке Петя Олегов и Игорь Игоревич располо- жились. Петя, известное дело, за анекдоты взялся. Любитель. — Игореха, ты про чукчей слыхал? Идет чукча по лесу, медведь навстречу. Чукча кричит: «Стой, чукча стрелять бу- дет!» Медведь — раз и утек. Чукча от глупости своей аж позе- ленел. Так и вернулся домой — пустой и зеленый. — В чем подкол? — не понял Игорь Игоревич. — А и нет подкола. Просто так движение «зеленых» заро- дилось. От чукчей! Или вот про Василия Ивановича. Чапаев с Петькой сидят в избе, песнь спевают про черного ворона. Белые их окружили, кричат: «Сдавайтесь!» А они не отвеча- 131

ют, поют. Опять: «Сдавайтесь!» А они поют. Взяли штурмом избу, а там граммофон и записка: «Привет козлам от героев». — Не смешные у тебя сегодня анекдоты, Петя. — Есть смешные, но только про евреев. Абрам с Саррой лежат в постели… Только начал рассказывать — «клоун» с весел встает, ме- няться хочет. Оказалось, не обслуживающий персонал, гость полноправный. Петров тоже встал, но, когда проходили ря- дом друг с другом, лодка качнулась странно резко, и Петр Александрович за борт сковырнулся. Почти что удержался… но нет, в воде. Плавать умеет, не страшно. Вытащили его на борт. Мокрый. Весь целиком мокрый. Понятно, из воды. И не- довольный. Казалось бы, вытащили, спасли — радуйся новой жизни, утопленник. Нет, недоволен. Мокрый. Анекдоты нес- мешные больше не рассказывает. Смешные тоже. Сохнет. 132