Жизнь, как один день

вытираться, что несколько сбивало синхронность усилий и тормозило движение. — Вот оно, яичко не золотое, а простое… — пробор- мотал Афанасий Арсентьевич. — Отец, ты опять завѐл шарманку?!.. — цыкнул Вик- тор. — Деда, не надо! — попросил Ваня. — Всѐ молчу, молчу… Так или иначе, два километра это не двадцать, да и карта не обманула, и они скоро уже въехали в деревню и остановились у ближайшего дома. Виктор пошѐл узна- вать, где тут можно достать провод соответствующего диаметра в оплѐтке. Несмотря на то, что он был доста- точно рачительным хозяином, в багажнике у которого чего только не было, как назло, такого провода не оказа- лось. От нечего делать Афанасий Арсентьевич с Ваней решили прогуляться, познакомиться с деревней. Стоял жаркий полдень, тягучий душный воздух, как бы застыл, ещѐ достаточно яркая растительность чуть по- никла, не слышно кузнечиков и медведок, всѐ вокруг затихло, сберегая силы в жару, и прозрачное бездонное небо не обещало ни капли влаги и прохлады. По деревне то тут, то там росли стройные тополя, а за ними до гори- зонта тянулась пшеница, жѐлтым ковром устилая землю. Подбежала овчарка, остановилась и, высунув язык, вни- мательно глядела на них, словно в раздумье — лаять или не лаять, и, решив не лаять, улеглась недалеко в тени куста. Дед с внуком шли по деревне, с удовольствием огля- дывая красивые резные ставни и наличники, петушков и коньков на крышах, открытые взору, по хозяйски устро- енные дворы, зелѐной палитрой раскинувшиеся огороды, встречая редких в полдневную жару прохожих, которые здоровались с ними, как будто знали их не первый год. Откуда-то послышалась музыка и пение, и путники по- шли на звуки, поневоле прислушиваясь к ним. У открытого окна в тени кустов сидел мужчина с тем- ными с проседью волосами, с большими внимательными 51

и спокойными глазами. Было слышно пение многоголо- сого хора, по всей видимости, воспроизведение шло на хорошей аппаратуре, ибо качество звучания было перво- классным. Они познакомились. Мужчину звали Василий Степа- нович, он работал учителем в школе в большом селе Вантеевка в пяти километрах от Емельяновки, деревни, в которой они сейчас находились. Он совмещал, как это водится сейчас на селе, несколько учительских специ- альностей, в том числе, вѐл уроки пения, благо хорошо играл на аккордеоне и в юности, когда жил в районном центре, пел в хоре. — Видно любите вы хоровое пение, — то ли спросил, то ли констатировал Афанасий Арсентьевич. — Вы правы. Да, и как не любить такую красоту! — воскликнул Василий Степанович. — Вот слушайте, это пошли подголоски и все разные. Какой спектр! А вот вступил запевала. И дальше, слушайте, слушайте, даль- ше постепенно подключаются другие голоса хора!.. — И каждый по-своему ведѐт основную мелодию, да? — восхищѐнно слушая, спросил Афанасий Арсентьевич. — Да! А вы замечаете, как переплетены партии ис- полнителей? Но, при этом, всѐ звучит совершено гар- монично и чудесно, так как единство достигается не внешними приѐмами и рамками, а внутренним взаимо- пониманием исполнителей. Иван также был очарован пением, его чистотой и ду- шевностью. И чем больше он слушал, тем больше росло ощущение некой силы, которая крепчала и поднималась из глубин сердца до самой макушки и выше, и опуска- лась мурашками по затылку и спине. Путники заслушались и пением, и комментариями, а Василий Степанович настолько был увлечѐн, что забыл даже пригласить их в дом. — Ох, да, что ж это я?.. Заходите, люди добрые, захо- дите!.. — вскочил он, и побежал к двери. Но Афанасий Арсентьевич извинился, сказав, что они оставили машину, и Виктор, сын, вернѐтся, а их нет. И, 52

пообещав непременно зайти, когда всѐ будет в порядке, путники вернулись на околицу. Ваня улыбался и зага- дочно поглядывал на деда. — Что ты? — спросил тот. — Значит, деда, утром было яичко золотое?.. Ты гово- рил… — Ну, да, всѐ было хорошо… — А потом «пѐстро, востро, костяно, мудрено»?.. — Ты же сам знаешь, что случилось, после зяблика! — А пасхальное, откуда тогда взялось? — Какое такое пасхальное? Ты сам понимаешь, что говоришь? — близоруко щурясь без очков, спросил Афанасий Арсентьевич. Иван ничего не ответил, светясь улыбкой и глядя по- верх деда вдаль. — Что мужик, то вера, что баба, то толк, — произнѐс дед себе под нос. — А вот ты в Бога веришь, и молишься, да? — спросил Ваня. — Верю, ты же знаешь, мы уже говорили об этом не раз. А молюсь, редко правда, когда причина есть. — А если ты веришь в Бога, деда, откуда тогда всѐ это суеверие? — Что пристал?.. Верю и всѐ! — А как ты молишься? — не отставал внук. — Ну, что я тебе сейчас молиться буду? — Например, деда, ну, пожалуйста! — Ну, «Господи, помилуй меня грешного…» — отве- тил Афанасий Арсентьевич. — А я бы, если бы молился, не так говорил! — сказал тот. — А как? — недоумѐнно глядел на Ваню дед. — Я бы просил: «Господи, помилуй нас грешных…»! — улыбнулся Иван. — Ну, что грешники, вот и я!.. — раздался голос Вик- тора весело размахивающего мотком провода. 53

3. Часа в два по полудни ремонт проводки был успешно завершѐн, и наши путники уже ехали по пыльной дороге под палящими лучами солнца, раскалившими до невоз- можности кузов машины. Открытые окна не спасали от жары, так как воздух снаружи был так же раскалѐн, как и земля, по которой они ехали, и пыль, и кузов, и, каза- лось, само небо, воспринимаемое в этом пекле нераз- дельным с солнцем. Виктор, насупив брови, сосредоточено крутил баранку, и было заметно, что он борется с дремотой, сказывались недосыпание ночью, усталость от двух ремонтов, бегот- ня и отсутствие какого бы то ни было отдыха днѐм. А вот Афанасий Арсентьевич, откинувшись на спинку зад- него сиденья, запрокинув голову, сладко спал и самозаб- венно храпел. Ваня же, напротив, был, не сказать, что бодр, но и не сонный, головой не крутил по сторонам, как утром, но и носом не клевал, а спокойно глядел впе- рѐд. Вокруг простирались просторы равнины, и, казалось, она была без конца и края, сколько ни вглядывайся в горизонт, бесконечность еѐ невозможно было воспри- нять сознанием, и невозможно было справиться с бессо- знательным страхом перед нею. Может ли человек по- корить эту беспредельность, хотя бы внутренне, в душе, в сознании? Нет, еѐ можно только любить, как младенец любит свою мать, представляющуюся ему божеством, безотчѐтно любить еѐ и верить ей, своей матери-земле. Иван иногда непонятно чему улыбался и, пытаясь спрятать улыбку, отворачивался в сторону, вроде раз- глядывая что-то за боковым стеклом на проносившейся мимо них равнине. Отец, привычный к такому поведе- нию сына, не реагировал на его, как он называл, стран- ности, лишь изредка взглядывая туда, куда глядел сын. Для него это был лишний повод повертеть головой, что- бы не заснуть. С этой же целью он заставлял себя про- кручивать в голове вопросы, связанные с его делом. Но 54

сколько бы Виктор ни думал, получалось, что его усилия в работе приносили слишком мало стоящих результатов, да и те слишком легко уничтожались неизвестно откуда появляющимися обстоятельствами. Виктор занимался торговыми автоматами. Из всех ав- томатов он остановился на тех, что продавали горячие напитки: кофе, чай, какао и бульоны. После покупки ав- томатов у оптовика и заключения договора о поставке сухих компонентов для производства напитков, следова- ло доставить автоматы в город и установить в доходных местах, заключив договор об аренде площади. И вот тут начиналось самое интересное. После того, как все вопросы, связанные с обслужива- нием автомата и небольшой рекламой решены, и он по- степенно выходил на уровень хорошей прибыли, которая позволила бы через год полностью окупить его стои- мость, и возникало одно обстоятельство. Некоторые арендодатели, видя, что автомат приносит хороший до- ход, решали сами стать хозяевами такого дела. В нару- шение договора об аренде и всех этических норм они повышали арендную плату за площадь в десятки раз специально для того, чтобы такая стоимость была не- приемлемой. И у арендатора оставалось два варианта дальнейших действий: либо найти новое место для авто- мата, либо продать его хозяину помещения. В первом случае приходилось всѐ начинать сначала, а во втором — терять часть стоимости автомата, так как он уже счи- тался бывшим в употреблении. И в обоих случаях все расходы Виктора, которые он производил для раскрутки дела, терялись. Кроме того был ещѐ ряд неприятных обстоятельств, связанных с недоброкачественностью поставляемых расходных материалов, с попытками взломать автоматы, стоящие на мало охраняемой территории, и другие, свя- занные с обслуживающим персоналом. И ведь не скажешь, что он, Виктор, дурак, и ума у него достаточно, и обучался, и опыт есть, а уж стараний и си- лы воли, хоть отбавляй. Получалось, что от всего этого 55

мало что зависит, и оставалось только верить и ждать, как писал ему друг, или говорить себе: «да, ничего пло- хого…» и «может, это так надо…», что проскальзывало в словах его дурачка-сына, как он мысленно его называл. И ещѐ одно беспокоило Виктора, сколько лет уже он занимается предпринимательством, а гложет его какой— то страх, тщательно скрываемый ото всех, страх денег, больших денег, и ничего он не может с собой поделать. «Напарника бы, а лучше двоих, вместе легче было бы. А там, глядишь, удалось бы выгодно продать оставшиеся автоматы и начать новое дело, — думал Виктор и чув- ствовал, что дела пошли бы, и вообще было бы лучше, почему, он не мог объяснить, просто чувствовал так. — Да, вот беда, единственный друг, на которого можно бы- ло бы положиться, живѐт за тысячу километров, какой из него напарник. Отец же для этих дел слишком стар, да и не с теми понятиями, а сын мал ещѐ, дурачок». «Кто из него выйдет? — в который раз задавал себе вопрос отец. — С его образом мыслей, с его странностя- ми, с его реакцией? Ни здравого смыла в нѐм, ни житей- ской хитрости, ни даже той юношеской хватки, какой обладали его сверстники—одноклассники в своих «де- лах», нет и в помине, какое-то сплошное неуменье и ни- чего не деланье на каждом шагу», — спрашивал он себя и не находил ответа. Прошло почти два часа, как они ехали, храп на заднем сиденье прекратился, и Афанасий Арсентьевич, сладко потягиваясь, и ещѐ не совсем отойдя от сна, немного ошалело глядел по сторонам. Мимо проплывали при- вычные картины, он прекрасно знал каждый уголок об- ласти, ибо прожил в этих местах почти всю свою жизнь, впрочем, как и его отец, дед и все прадеды, весь их род. Мысли Афанасия Арсентьевича от пейзажей плавно, как это частенько бывало с ним, перетекли на воспоми- нания, которые перемешивались с эпизодами тепереш- ней жизни. А жизнь свою он не мог назвать удачной, с какой стороны ни посмотри. И учился Афанасий Арсен- тьевич немало: окончил вначале электро-механический 56

техникум, а затем и механический институт. В течение всей жизни он обучался на разных курсах: изучал и народное целительство, и массажное дело, и журнали- стику, получил знания по ремонту телевизоров и радио- приѐмников. Сам много интересовался историей, крае- ведением, прозой и поэзией, и пописывал, но не печатал- ся. Ко всему, что изучал, он относился очень серьѐзно, ибо все полученные знания хотел применить и применял в жизни. Он мог сделать по мере надобности и массаж, и посоветовать народные методы лечения заболевшему члену семьи, знакомому или сотруднику, мог сам отре- монтировать телевизор и любую бытовую технику. Афа- насий Арсентьевич хорошо знал историю страны и края, писал статьи вначале в заводскую, а после, когда пере- шѐл на службу в Гостехнадзор, и далее в Облсовпроф, и в городскую, и в областную газеты. Вот только стихи свои и рассказы всѐ не решался напечатать, считал их несовершенными, недостойными публикации. Везде, где бы ни работал Афанасий Арсентьевич, он занимал невысокие должности, проще говоря, был рядо- вым или почти рядовым исполнителем. Может, от недо- статка ума не достиг он серьѐзных успехов в карьере или материальном положении? Или, наоборот, ума хватало, а образования было недостаточно по уму его? Эти вопро- сы постоянно выводили Афанасия Арсентьевича из рав- новесия, но ни одна чаша весов так и не перетянула дру- гую. Вроде бы и неумным не назовѐшь его, и образова- ния больше, чем у других. Вот, к примеру, взять некото- рых друзей его, дураки дураками, а своих сыновей в деле держат, а не наоборот. «Везет же дуракам, дуракам — счастье», — думал он. Афанасий Арсентьевич, сколько помнил себя, трудил- ся то на заводе, то на госслужбах, а в свободное время становился рабом реализации какой-то своей идеи. Но везде и всегда он работал самозабвенно, отдавая работе всѐ время, тяжко, не думая об отдыхе и о самом себе, в ущерб здоровью. О таких говорят — трудоголики. С од- ной стороны, хотелось Афанасию Арсентьевичу, вспо- 57

миная свою трудовую жизнь, найти ей оправдание, но с другой, будучи внутренне всегда честным, перед самим собой, понимал, что жил он не мудро, мягко говоря. «В суете какой-то прошла жизнь, — думал он, — в посто- янных доказательствах всем и каждому, что ты не тот, кем они тебя считают, или что твоя работа — это вовсе не то, что они о ней думают. А какая, в сущности, раз- ница, что о тебе или твоей работе кто-то думает? Кто он сам, этот кто-то?» Сколько нервов было потрачено на переживания по этим поводам, сколько сил ушло на борьбу. И что интересно, чем больше он так боролся, тем более менялся, становясь всѐ более похожим на тот об- раз, который на него навешивали, а, спохватившись, долго «чистился» и возвращался обратно к себе люби- мому. И на это также уходило немало сил и времени, и душа от всего этого как-то утончалась. «Какой-то я от всего и от всех зависимый! Вот и сейчас я полностью завишу от сына, и даже внук, Ванька, ведѐт себя так, как будто я и от него завишу, улыбается на каждое моѐ сло- во, как будто знает наперѐд, что я скажу или сделаю. И это притом, что я всю жизнь боролся с собой, строил се- бя, а он растѐт как сорняк, Господи прости… ». Мысль о растении по неведомым законам ассоциаций привела Афанасия Арсентьевича к предкам. Он вспом- нил отца, мать, бабушку и деда, с которым особенно был близок и постоянно общался вплоть до его смерти в во- семьдесят третьем. Дед, Афанасий Никитич, был 1888-го года рождения и, соответственно, старого воспитания и старой закалки человек. И сколько помнил его Афанасий Арсентьевич, не мог вспомнить, чтобы даже тень уни- жения когда-либо проступала в нѐм, в его поведении и речи. Дед был сообразительным и смелым человеком, быстро воспринимавшим и тут же перенимавшим всѐ хорошее, был удивительно ловким и проворным в деле, несмотря на годы. Дед никогда не был партийным, не тяготел ни к чему стадному и, напротив, часто любил рассказывать, когда это потихоньку уже можно было делать, о старой доре- 58

волюционной крестьянской жизни. Вспоминал об их сельской общине добровольной и не строгой по форме, в которой каждый имел скот и надел земли, который сам обрабатывал, а общими были только луга да рыбные угодья. Вспоминал о взаимопомощи, например, о том, как погорельцам всегда всем миром ставили дом, вспо- минал о ремесленных артелях, о сезонных бригадах, с которыми он строил дома, мост, торговал сеном. И при этом дед всегда подчѐркивал, что у всего и во всѐм дол- жен быть хозяин, будь то один человек или группа лю- дей, «без этого ничего не будет быть» говорил он. Дед был для Афанасия Арсентьевича символом всего цельного, основательного, добротного и всего хорошего. И вспоминая о нѐм, он поневоле думал о неприятных, коробивших его чертах в характере и поведении тепе- решней молодѐжи, сверстников сына и внука. Он подме- чал их своим внимательным взглядом то тут, то там, этаких добродушных шалопаев, пустодушных артистов и бездумных трепачей, полупьяных да разудалых, бес- помощных мечтателей или авантюрных прожигателей жизни. Да это ещѐ полбеды, а есть и просто откровенные лодыри, дармоеды и тунеядцы, сидящие на шеях или родителей, или жѐн, или детей. А такие качества, как беспорядочность и бесхарактерность, неустойчивость и малодушие, небрежность и безответственность, по его мнению, свойственны очень многим представителям со- временного поколения… В этот момент машину подбросило на ухабе, и Афана- сий Арсентьевич громко икнул. — Кто-то тебя вспоминает отец!.. — улыбнулся Вик- тор, крутанув головой. — Смотри лучше, куда едешь! — ответил Афанасий Арсентьевич. — Всѐ, дед, не просто… — вставил Ваня. — Откуда, ты такой философ выискался?! — не вы- держал дед. Ваня обернулся, и своей широкой улыбкой и ясными смеющимися глазами некоторое время смотрел на деда, 59

словно гася его раздражение. И оно прошло. «Умеет подластиться, сорванец, — подумал Афанасий Арсенть- евич. Ваня ехал молча, он всегда больше молчал и говорил только по делу, если он считал это делом. А сейчас, гля- дя на бескрайнее пространство, расстилавшееся перед ним, на бесконечную, бегущую ему навстречу дорогу, он ощущал некий кроющийся в этом смысл, и был занят его осознаванием. Ваня знал, что отличается от своих сверстников, да и от родных, и если раньше это его пу- гало, то с каждым годом взросления, а сейчас и с каж- дым днѐм, он ощущал внутри некую силу, укреплявшую его всякий раз, как он задумывался о своей инаковости, и как бы говорившую ему: «Это не хорошо и не плохо, это твоѐ!» Он смотрел и создавал внутри беспредельную пустоту, внутреннее подобие внешней беспредельности, зная по опыту, что это единственный способ выскольз- нуть из череды внутренних мыслей и образов, и воспри- нять смысл, а значит и освоить эту беспредельность. Душа Вани была чиста, девственна и цельна, но он сам этого не осознавал, так как понимание своей инаковости не простиралось в нѐм до такой степени. Это могло быть видно только со стороны внимательному и опытному наблюдателю. Но внутри души он чувствовал некое со- стояние, которое то появлялось и исчезало, то появля- лось вновь и беспокоило своей непонятностью. Он чув- ствовал, что это состояние связанно с чем—то серьѐз- ным, может быть, даже очень серьѐзным, но ещѐ не по- нимал с чем. Это было похоже на зерно, лежащее в гото- вой почве, но всѐ ещѐ не дающее ростка. Ваня смотрел вокруг и чувствовал, что что—то должно произойти в этой беспредельности, что-то должно случиться, что оживит еѐ, сделает еѐ говорящей, или даже поющей. От- веты на все эти вопросы он искал внутри безмолвного пространства своей души. Знанию всех этих вещей Ваня нигде не учился, оно жило в нѐм, как он ощущал, всегда, и его удивляло стремление взрослых, казалось бы, умных людей, чтобы 60

что-то понять, непременно действовать, чтобы чего—то достичь, непременно бороться. То есть делать то, что менее всего эффективно и, потому, лишено смысла. Всѐ, как он понимал, должно появиться внутри, как зерно, как зародыш, созреть, стать потенциальной силой, и про- явиться тогда, когда беспредельность будет к этому го- това. И Ваня знал, что возможность такого проявления нужно уметь ждать, ни ум, ни воля здесь ничем помочь не смогут. — Скажи, Вить, — прервал поиски Ивана Афанасий Арсентьевич, — ты ведь хочешь быть богатым? — Ну… — А почему ты им не стал до сих пор? — Налево пойдешь — богатым помрѐшь, направо пой- дешь — голову потеряешь… — Дураком родился — дураком крестился… — посло- вицей на пословицу начал отвечать Афанасий Арсентье- вич. — Ха, ха, ха, — подал голос Иван, обернувшись к де- ду. — Дураком женился — дураком и помрешь, — закон- чил тот, обращаясь к внуку. Ваня ничего не ответил на это, он, улыбаясь и не вни- кая в жизненные перипетии, которые пытался всколых- нуть дед, погрузился в свою душу, и обнаружил там же- лание сделать так, чтобы и ему, и его родным, и всем- всем было хорошо в этих беспредельных русских про- сторах… 4. Долго ли, коротко ли повесть сказывается, а солнце в положенное ему время за горизонт скатывается. Вот и наступил такой час, час вечерней зари и для наших пут- ников. Солнце садилось в облаках, это было к хорошей погоде. Облака были достаточно редкими, и солнце было похоже на белого золота ковш, от которого шло сияние, красившее червонным окружавшие его облака. От этого 61

ковша исходил вертикальный столб золотого света, те- рявшийся вверху в беспредельности неба, а внизу упи- равшийся в воду. Это было похоже на металл, льющийся в большой чан, полный расплава. Чуть далее свет начи- нал постепенно таять, золотые краски постепенно пере- ходили в красные и далее в розовые тона, на которых были видны белые пѐрышки облаков и постепенно рас- сеивающиеся лучи. По краям неба и земли, там, куда свет не доходил, уже сгущались фиолетовые сумерки. Вода также, переливаясь, постепенно от расплавленного белого золота переходила к червонному, и так далее, вплоть до перламутра и фиолета вдали, и на ней, пере- межаясь резкими тѐмными чѐрточками, выделялись вол- ны. По мере того, как солнце садилось, столб света и его яркость уменьшались. На солнце становились видны вначале тоненькие, а затем всѐ толще, поперечные тѐм- ные полосы облаков. Само солнце темнело и все более приобретало золотой цвет. На облаках, надвигавшихся сверху и с боков на место заката, появлялись золотые, красные и розовые гребешки. И сами облака всѐ время меняли свои цвета от светлых до всѐ более тѐмных. А красные и розовые тона неба всѐ более уступали место бурым, серым, тѐмно синим и фиолетовым, в зависимо- сти от удалѐнности. Вот, на одном из верхних облаков, вспыхнула яркая корона белого золота, и через пару ми- нут померкла, став червонной, и так до бурой расцветки. А в это время на самом горизонте, вдоль него, чем далее садилось солнце, зарделась яркая алая полоса. Вспыхну- ли яркие алые пятна средь облаков и начали растворять- ся в более тѐмных облаках. Алая полоса на горизонте становилась всѐ уже и уже, пока совсем не исчезла. Вот она оставила вместо себя тѐмно розовый свет, отражав- шийся в воде и разделѐнный с остальным небом узкой тѐмной полосой. Потом и это исчезло, лишь светло- фиолетовое в этой части небо напоминало о том, что ещѐ совсем недавно здесь полыхало буйство всех красок небесной палитры. 62

Включѐнные фары выхватили мост через неширокую речку и первые дома деревни на том берегу. Вечер был ещѐ ранний, но деревня казалось безлюдной, на улицах не было ни души, только заливисто и до хрипоты лаяли собаки, вертясь под колѐсами и стараясь опередить одна другую в своѐм рвении, защищая хозяев от чужаков. Окна домов были освещены, видно деревенские ещѐ смотрели телевизор. Остановив машину и отмахиваясь от собак палкой, Виктор пошѐл разузнать, где тут можно расположиться на ночлег. Шедшие навстречу с сумками женщины, цыкнув на собак, которые быстро при этом утихомири- лись, долго расспрашивали его — кто они, да откуда, да куда едут? — и, удовлетворив вполне оправданное лю- бопытство, посоветовали остановиться у бабки Стрибу- чихи, что живѐт тут недалече, в большом доме, она и два взрослых внука. Поблагодарив, путники немедля отпра- вились на поиски указанного дома. Бабка Стрибучиха, оказалась вовсе не бабкой, каковой еѐ могло нарисовать воображение, а достаточно ещѐ мо- лодой, крепкой, статной и сильной женщиной. Она доб- рожелательно приняла путников, когда узнала, что их направили к ней, провела в горницу, спросила, как зовут, дала чистые полотенца, подождала пока они умоются и усадила за стол пить чай с пирогами, с салом, да с мѐ- дом. — Так, значить, вы семья? А куды ж баб своих подева- ли? — полюбопытствовала она. — Женщины остались дома. Невестка, Светлана, зани- мается общими с сыном делами в его отсутствие, а су- пруга моя, Настасья Павловна, тяжела на подъѐм, тем более в такую даль да на машине… Короче, женщины наши берегут очаг! — заключил он. Виктор, пока отец говорил, нагнул голову и недоволь- но сопел, не любил он откровенничать с незнакомыми людьми. Ване Стрибучиха нравилась, и он сел так, что- бы видеть еѐ и деда, и, хотя молчал, видно было, что ду- шой участвовал в разговоре. 63

— Значить, дед, сын и внук путешествуити, как три богатыря? — продолжала Стрибучиха. — Вы о нас слишком хорошо думаете, Катерина Пет- ровна!— отшучивался Афанасий Арсентьевич. — А нас вот тоже «три богатыря», — сказала Стрибу- чиха, но как—то горьковато у неѐ прозвучали эти слова, — Я да два моих внука…Родители их разбились на ма- шине вот уж года три как будет… — Сколько вашим и чем занимаются? — после неко- торого соболезнующего молчания, которое подобает в таких случаях, спросил Афанасий Арсентьевич. — Одному, Антошке, двадцать, другому, Сашке, во- семнадцать… Да, вот беда, получается, что тот, хто по- моложе, умнее того, хто постарше. Сашка не пьѐть, не курить, машинами интересуится, мотоцикл сам собрал, технику любить, да… книжки изучаить… А этот шало- пай, Антошка, полная ему супротивность, и пьѐть, и ку- рить, и с девками в районе тусуится, делом не занимаит- ся, где деньги берѐть на всѐ, нихто не знаить… Ох, Гос- поди, Мать Пресвятая Богородица, — завздыхала Стри- бучиха и, увидав, как Виктор уже клюѐт носом в стол, махнула рукой и пошла, хлопотать, устраивать постели. Перед тем, как лечь спать, Афанасий Арсентьевич с Ваней вышли во двор. Стоял тѐплый южный вечер — ни дуновения ветра, ни шевеления листвы. Ваня глядел на полное ярких многоцветных звѐзд небо, которое без- молвно колдовало над землѐй, домами и людьми, наве- вая светлое настроение и покой. И, отзываясь, душа предвкушала что-то необычайно хорошее и пока ещѐ неясное, загадочное, но непременно доброе, что должно случиться завтра или послезавтра, да какое имеет значе- ние когда, если жизнь впереди бесконечная, как беско- нечно это небо и эти звѐзды над головой. И не хотелось спать, чтобы не потерять это состояние, чтобы оно дли- лось и длилось, это ожидание, это обещание. Так, навер- ное, многим чутким душам под ночным звѐздным небом приходило откровение вечной жизни, неумирания души, бесконечности человека в мироздании… 64

Но сон берѐт своѐ, уже слышно, как храпит за столом Виктор, видно, как закрываются осоловелые глаза у Афанасия Арсентьевича, как Стрибучиха просит их ло- житься, видно и ей хочется спать, наверное, завтра рано вставать по хозяйству. Путники укладываются на мяг- кие, просторные перины и быстро засыпают, утомлѐн- ные этим долгим и трудным днѐм… 5. Утро наступило сразу, как будто, сна не было вовсе. Солнце стояло уже достаточно высоко, когда Стрибучи- ха разбудила их. — Вставайти, хлопцы, а то всѐ проспити! — громко будила она, накрывая на стол. На столе в огромной сковороде громко и вкусно шкварчала яичница с салом, стояли трѐхлитровая банка молока, полная миска варѐного картофеля, посыпанного мелко нарезанным зелѐным луком и укропом, и лежал каравай хлеба. — Умывайтися и садитися есть, чем Бог послал, — пригласила Стрибучиха, и, перекрестившись на образа, села за стол. Путники последовали еѐ примеру, и с аппетитом при- нялись поглощать здоровую деревенскую еду. Во дворе затарахтел мотоцикл, и через пару минут в дом вошѐл высокий светловолосый парень. — День добрый! — сказал он, улыбнувшись, — Алек- сандр. — Вот он, мой младшенький! — представила Стрибу- чиха, и видно было, что делает это с удовольствием, — Покушаешь, Сашок? — Да, нет, ба, я уж завтракал, а обедать ещѐ не вре- мя… — Ну, смотри, как знаешь. А то посидел бы с нами, — хотела она, чтобы и другие порадовались за еѐ гордость, за еѐ Сашка. 65

— Спасибо, но надо подрегулировать мотор, а то сего- дня ехать… — сказал Александр и, улыбнувшись, вышел во двор. — Деловой он у меня! — загордилась Стрибучиха. Ваня поблагодарил за еду и вышел вслед за Алексан- дром. Через минуту уже был слышен их разговор и смех, перемежавшийся рокотом мотора мотоцикла. На веранде послышались тяжѐлые и неуверенные ша- ги. — А вот и второй, Антошка, пожаловал, — сникла Стрибучиха. Слышно было, как тот гремел ковшом по ведру и пил воду. В горнице сразу возникло какое-то гнетущее со- стояние, предчувствие чего-то неприятного и тяжѐлого. Открылась дверь, и вошѐл сутулый и лохматый парень с серым испитым лицом и с сигаретой во рту. Удивлѐнно потаращившись некоторое время на гостей и что-то буркнув, он, шатаясь, прошѐл в комнату, видно к себе, но тут же вышел из неѐ и вернулся во двор. — Вот, действительно, два родных брата, а какая раз- ница! — воскликнул Афанасий Арсентьевич. — Отец, не лезь не в свои дела!.. Думай о своѐм, — одѐрнул отца Виктор. Стрибучиха внимательно поглядела на Виктора, слег- ка поджав губы. — О своѐм, о своѐм… Так ведь сердцу не прикажешь, сынок! — ответил отец. Позавтракав и поблагодарив, они вышли во двор. Там Александр что—то подворачивал в моторе, а Иван стоял рядом с ним, наблюдая за его действиями. Из сарая, по- прежнему пошатываясь, вышел Антон, остановился и принялся исподлобья всех оглядывать. Ваня смотрел то на одного брата, то на другого, мысленно сравнивая их. Когда он взглядывал на Александра, на его, как всегда, живом лице можно было прочесть одобрение, взгляд же на Антона сопровождался чуть заметной улыбкой угол- ками губ и состраданием в глазах. 66

Антон продолжал оглядывать всех, но долее всего он теперь смотрел в сторону Ивана. Эта немая сцена про- должалась достаточно долго. Но вот Антон, как-то резко шатнувшись, направился к молодому путнику. — Ты чего лыбишься, шкет? — грубо спросил он. — Да, я ничего… — спокойно ответил Ваня. — Ничего?.. Ты у меня в доме, я тут хозяин! Вот двину счас по губам, навек забудешь, как лыбиться! — разя перегаром, насупив брови так, что глаза превратились в узкие злые щѐлки, замахнулся кулаком над головой Ан- тон. Александр подскочил, схватил брата за руку, вывернул еѐ ему за спину, да так, что тот взвыл, повѐл его так к дому и втолкнул в дверь, говоря: — Пойди, проспись, «хозяин»!.. Иван как стоял на том же месте в той же позе, так и продолжал спокойно стоять. Стрибучиха сокрушѐнно вздохнула и развела руками. Александр сплюнул и ска- зал, обращаясь к Ивану: — Хочешь, прокатимся разок вокруг деревни? 6. Когда мотоциклисты вернулись с прогулки, Стрибучи- ха, Афанасий Арсентьевич и Виктор беседовали на ла- вочке в тени раскидистой яблони. Рядом с ними на стуле сидела женщина лет тридцати со светлыми до плеч во- лосами, загорелая, если судить по рукам и открытой спине, достаточно прямой, но не напряжѐнной, и боль- шими, блестящими, спокойными и чуть насмешливыми глазами. Саша с Ваней поставили мотоцикл в сарай и уселись рядом на подстилке, бросив еѐ на невысокую густую траву, росшую вокруг. Прохлада уже жаркого утра в тени была так хороша, что хотелось сидеть, наслаждаться и ничего не делать. Все видимо перезна- комились и мирно беседовали. 67

— Люб, тебе б работу в городе сыскать, да поденеж- ней, а то Настю-то не потянишь, тяжко будить… — го- ворила Стрибучиха. — Да, где ж я еѐ найду, Катерина Петровна? Сидя на месте, разве найдѐшь? Работу, какую-никакую ведь не оставишь, а чтоб в городе искать, нужно там находить- ся… — рассудительно отвечала Люба. — А, специальность у вас, Люба, есть? — спросил Афанасий Арсентьевич. — Отец у нас — начальник отдела кадров крупной фирмы, сейчас он вас устроит, вы ему очень понрави- лись!— пошутил Виктор. — Вечно ты, Виктор, скажешь что-нибудь… — досад- ливо махнул рукой Афанасий Арсентьевич. — Я — бухгалтер, и на компьютере училась… — не реагируя на шутку Виктора, даже не взглянув в его сто- рону, отвечала Люба, только немного наморщилась пе- реносица, и насмешливая искра пробежала в глазах. — Вам бы, Люба, поискать работу через Интернет… Да, какой у вас тут Интернет!.. — спохватился Афанасий Арсентьевич. — Почитайте объявления в газетах, по- шлите своѐ резюме, сведения о себе, о том, что вы знае- те, что можете делать, — поправился он. — Да, надо бы, но всѐ времени не хватает… — Времени никогда не будет хватать, сколько бы его ни было. Дочке вашей пять, еѐ лет пятнадцать еще на ноги ставить. Вы же не замужем, я правильно понял? — продолжал Афанасий Арсентьевич. — Спилси он, а после сгинул куда-тоть, поминай как звали вот уж третий годок… И в розыск подавала, да видно и след простыл… — ответила за Любу Стрибучи- ха. — Тем более, нужно что-то делать! Под лежачий ка- мень вода не течѐт. — Правда ваша, живѐм, не думая, что завтра будет, надеемся, что авось всѐ сложится… — сказала Люба и открыто с лѐгкой грустинкой в глазах посмотрела на го- ворившего. 68

«Красивая и ладная баба, да и характер есть, не раз- мазня, — подумал Виктор, — сойтись бы с такой! Да разве с моим сопровождением что-нибудь можно сооб- разить. Отец мораль начнѐт читать, а шкет будет лы- биться так, что от одной улыбки тошно станет… А, хо- роша баба! Можно было бы пару деньков поразвлекать- ся, а потом утречком рано улететь из гнѐздышка… Дав- ненько я так не отрывался…» — поглядывал он на Любу и машинально рвал листья с яблони. — Витѐк, ты так мою яблоньку усю общипишь, яб- лочков не будить… А, хороши яблочки-то!.. — произ- несла нараспев проницательная Стрибучиха. — Хорош философствовать, отец, словами делу не по- можешь, да и делами словам тоже, — заулыбался Вик- тор. — А вы, Катерина Петровна, не извольте беспокоить- ся, яблонька ваша цела будет, щипать еѐ не буду, ха-ха… Он встал, подошѐл к своей машине и, подозвав Алек- сандра, стал о чѐм-то говорить с ним, открыв капот. Че- рез некоторое время оба, засучив рукава, занялись ка- ким-то ремонтом. — Да, халатное отношение к собственной жизни, одна надежда на авось и небось, ничего хорошего не дадут, — продолжал свою мысль Афанасий Арсентьевич. — Воз ведь и ныне там остаѐтся… А может быть, вам лучше замуж выйти? — За кого тут выходить, Афанасий Арсентьевич? Все или разобраны уже, или алкаши!.. И деревня вроде большая, и рядом есть, а выбора нет… Тоска… Если бы не ребѐнок, уехала б в город. А с ребѐнком куда ж? Тут и хозяйство — сад, огород, скотина и птица кормят, как ни как, да и за девчушкой присмотр есть, когда я на рабо- те… Что делать? Не знаю… — рассуждала вслух Люба. — Люб, ты послушай, что тебе говорять умные люди- то! Не думать: «Что делать?» надобно, а думать и делать, думать и делать! — Правильно, бабушка Катя! — вскочил с лавочки Ваня, который до этого молча и внимательно слушал 69

разговор, бравший его, видимо, за живое. — Правильно, деда! — он покраснел, и улыбнулся своей широкой и ослепительной, белозубой и синеглазой улыбкой пооче- рѐдно бабке Стрибучихе, деду и надолго Любе. Ванина реакция была настолько неожиданна, быстра, эмоциональна и очаровательна, что Люба смутилась, по- розовела, но глаз не отвела. «Какой славный и красивый парень! Жаль, что молоденький, пацанѐнок совсем. Был бы постарше лет на десять, я бы влюбила его в себя, да и сама, чую, влюбилась бы, — подумала Люба, и в еѐ сердце за долгие годы впервые потеплело. Она почув- ствовала, как душа еѐ стала оживать, как какие-то нежные и немного тревожные потоки заструились в ней. Она почувствовала своим женским чутьѐм, что что-то есть в этом пареньке необычное, что-то притягивающее как магнит и, в то же время, возвышающее, дающее опору и устремляющее в полѐт, одновременное ощуще- ние крепкой земли под ногами, сильной руки и свобод- ного взмаха крыла. Ваня остановил свой взор на Любе и глядел на неѐ во все глаза. В его душе происходило небывалое с ним ра- нее, что-то тревожное и одновременно желанное. Когда ему было семь лет, он влюбился в девчонку из своего класса, такую же светленькую и с большими серыми, как у Любы глазами. Четыре года длилось это первое чув- ство, потом она уехала, но образ глубоко запечатлелся в Ванином сердце, и, когда он в минуты мечтаний думал о девушке, в сознании неизменно всплывал образ той дев- чонки, рождая в душе неизменную грусть. И с взросле- нием Вани тот образ не взрослел, и он иногда ловил се- бя на том, что во всех девушках и женщинах пытается найти еѐ черты. Как только Ваня увидел Любу, он пора- зился сходству со своей первой любовью, и, если бы не разница в возрасте, можно было бы сказать, что это она, настолько сильным было сходство. Эти мгновенья встречи были так неожиданны, что в душе у Вани помимо его воли звучала музыка, и напев этой дивной музыки захлестывал его потоками тепла. 70

Что-то светилось в нѐм нежно и горячо, кажется, это яр- ко-алой одинокой звездой пылало его сердце. Ваня не вполне понимал, что сейчас происходило с ним. Невда- леке, в окружении утомлѐнно краснеющих на ветвях яб- лок и холодно-удивлѐнных синих слив, стояла Люба, а внутри своими лучами звезда-сердце освещала, согрева- ла и лелеяла ту самую первую девчонку, ласковую, ми- лую, со светлою косой, плывущую в лодке под белыми парусами по волнам его памяти. На самом пике происходящего Иван почувствовал ка- кое—то прикосновение, и между ним и Любой пролегла неуловимая межа, которую невозможно было пересту- пить. И сразу вслед за этим в глубине Любиных глаз по- явилось нечто, что заставило его забыть о девочке в лод- ке, об одинокой звезде и о музыке в душе. Иван увидел образ, да это был образ Любы, но с длинной, туго спле- тѐнной светлой косой, Любы, глядящей из оттаявшего посередине, а по краям еще замороженного окна, с большой белой свечой в руках, и взгляд еѐ был устрем- лѐн мимо Ивана, далеко-далеко в даль. Странная это бы- ла свеча, она горела в руках Любы за стеклом, в доме, но пламя колебалось под ветром, который пытался его за- тушить. Оно сильно колебалось, но не гасло! Вдруг, Люба улыбнулась, видение исчезло… И Ваня осознал, что не только сердце, но уже и щѐки его пыла- ют. Ему казалось, что прошло много времени, но, судя по тому, что отец с Александром так же, как и ранее, копались в моторе машины, Стрибучиха так же смотрела на Любу, как будто только что произнесла свою фразу, вызвавшую реплику Ивана, дед, подняв брови, удивлѐн- но глядел на него, вскочившего с подстилки, прошло не более секунды… В следующее мгновение все, как ни в чѐм ни бывало, задвигались и заговорили, словно кто-то отжал клавишу «стоп» на видео, но Ивана не интересо- вало ни что будет происходить дальше во дворе, ни кто что скажет. В нѐм что-то изменилось, что-то произошло, и это что-то было серьѐзным, ещѐ не осознанным, но сделавшим Ивана в один момент другим человеком, к 71

которому он ещѐ не привык, с которым он еще не вполне познакомился, но который ему определѐнно нравился, и был не неким чуждым прошлому Ване существом, а его закономерным продолжением, но на более высоком уровне. Раздумья Ивана прервал зычный голос Стрибучихи. — До обеда не отпущу, пообедаити, отдохнѐти и по- едити! Ваня знал, то, что он чувствовал и понимал сейчас, он не сможет передать словами, да, и нельзя. А как хотела молодость говорить, кричать, петь о своих новых ощу- щениях! 7. Иван незаметно вышел со двора на улицу и побрѐл по деревне, ему хотелось побыть одному, ни с кем сейчас не хотелось говорить, никого не хотелось слушать. Он шѐл, наслаждаясь своим неведомым доселе состоянием, кото- рое так сочеталось и с тишиной в этот полуденный жар- кий час, и с бездонной голубизной неба, и с бесконечной песней мириад существ, живущих своей данной им Бо- гом жизнью, ни на мгновение не задумываясь, хороша она или плоха. Иван шѐл, слушая эту песню, шѐл, куда глаза глядят, и незаметно оказался за околицей, в поле, раскинувшемся золотисто—зелѐным ковром далеко— далеко окрест. Он обошѐл поле и по дороге, на которой не было ни души, направился к темневшей вдали полосе леса. Дорога видимо проходила через лес, и Иван не удивил- ся, когда возле его тѐмно-зелѐной каймы показалось об- лачко пыли, и послышался вначале чуть слышный, а за- тем всѐ нарастающий шум двигателя. Вскоре Иван уви- дел машину, ехавшую ему навстречу, и, хотя до неѐ бы- ло ещѐ достаточно далеко, до него донеслись гогот и ка- кие—то выкрики, вперемешку с пением. Похоже, в ма- шине ехала весѐлая кампания, и, когда они поравнялись, Иван убедился в этом воочию. Из открытых окон выгля- 72

дывали шальные, с лихорадочным блеском в глазах ли- ца. Эти люди были явно нетрезвы, размахивали руками и, смеясь, кричали все разом, перебивая друг друга, гор- ланя обрывки каких-то песен. Контрастом им был води- тель, спокойный, невозмутимый, никак не реагирующий на весь этот гвалт, и складывалось впечатление, что он был не из этой кампании. Один из пассажиров хлопнул водителя по спине, ма- шина затормозила, и из окон высунулись сразу несколь- ко лиц с наглыми и недобрыми взглядами. — Кто будешь, откуда и куда? — проговорил один из них, с трудом ворочая языком. — Так… ничего… гуляю… — нехотя ответил Иван. — Откуда гуляешь, из деревни штоль? — Ну, да… — Живѐшь там? — Нет, мы остановились отдохнуть, едем по делам… — По де-ла-ам?.. — протянул один из них. — Серый, хорош, тянуть резину, в деревне всѐ враз узнаем! Поехали, хоть чем разжиться нужно, невтерпѐж уже… А ходоки из города к ночи только вернутся… — оборвал любопытного сидевший рядом с водителем бо- родач и что-то сказал ему. Машина, подняв облако пыли, поехала дальше, прошло некоторое время, улеглась пыль, затих шум мотора, а в душе Ивана остался нехороший осадок от этой встречи. Он продолжал свой путь, но что-то угнетало и томило его, словно нечто глумливое и похабное свободно и без- наказанно прошлось по дорогой его сердцу красоте, по всему тому, чем он дорожил, что он любил. Иван не впервые в своей жизни встречался с подобным, но сей- час, когда он обрѐл новое для себя состояние и осваивал- ся в нѐм, эта встреча воспринималась, как острая ядови- тая стрела, вонзившаяся в душу. Возвращаться обратно не было желания, Иван не хотел повторной встречи с этими людьми и, несмотря на нещадную жару, он продолжил свой путь в сторону леса, надеясь найти там прохладу и покой. И, действительно, 73

лес оказал на него своѐ волшебное влияние, океан зелѐ- ной прохлады окружил его и укрыл от палящих лучей солнца и от пыли. Палитра зелени и пение многочислен- ных птиц действовали настолько успокоительно, что Иван решил немного побыть здесь, наедине со своим любимым лесом. Он нашѐл небольшую полянку с густой и мягкой травой и прилѐг под убаюкивающую песню леса в тени молодых, ласково шелестящих берѐз, окунув голову в ромашки… Через некоторое время Иван услышал шум мотора подъезжающей машины с теми людьми, что встретились ему на пути, но почему—то без водителя. Увидев его, они остановились и вышли. Их было четверо, они были навеселе, но лица их были серьѐзны и злы. — Ты — Иван? — спросил один из них, что повыше, поплотнее и с бородой, и, не дожидаясь ответа, продол- жил. — Да, ты Иван, мы знаем, ты-то нам и нужен. — Борода, не канителься, берѐм его и поехали!.. — вмешался другой, невысокого роста, с выбритой голо- вой, но с усами. — Вечно ты, Череп, спешишь, надо же соблюсти фор- мальности… — ответил первый. — Кто вы такие и что вам от меня нужно? — спокойно и доброжелательно, сам себе, удивляясь, спросил Иван. — Кто мы такие скоро узнаешь, а от тебя нам нужно тебя! — ответил тот, кого назвали Бородой, и махнул рукой. К Ивану подскочили двое, один схватил его за шею и зажал ему рот рукой, а другой, завернув руки за спину, скрутил их верѐвкой. Иван пытался сопротивляться, но всѐ было настолько неожиданно и быстро, что вскоре он лежал на земле со связанными руками и ногами. Те двое, что связывали, подняли его и посадили в машину на се- редину заднего сиденья. В машине было очень жарко, тесно и душно, пот тѐк ручьѐм и свой, и чужой, стоял запах перегара, сигаретного дыма и немытых тел. Но не это, а неизвестность и неопределѐнность угнетали Ивана. 74

Машина колтыхалась по просѐлочной дороге, поднимая пыль, которая в отсутствие ветра проникала в салон и делала дыхание совершенно невыносимым. Они ехали долго, и Иван немного успокоился, решив, что он ни в чѐм не виноват, зла за ним не водится, поэтому всѐ раз- решиться и Бог, в справедливость которого он свято ве- рил, поможет и освободит. В успокоившемся сознании стали возникать воспоми- нания последних двух дней. Вспомнилось, как они, про- стившись со своими, выехали из дому, и всѐ, произо- шедшее с ними по дороге. Вспомнилось Ивану и о том, как отец потратил часа три, чтобы помочь с ремонтом совершенно незнакомым людям, о чудесном хоровом пении, о споре с дедом по поводу его суеверий. Думал он о своей инаковости, о не по годам взрослой душе своей, о предчувствиях, о том, что все звали его дура- ком, о стремлении людей действовать и бороться, чтобы чего-то достичь. Но более всего, Иван думал о встрече с Любой, о прикосновении, об образе Любы за морозным стеклом со свечой, как эту свечу пытался загасить невесть откуда взявшийся в доме ветер, как она колеба- лась под ветром, но не гасла и, главное, о том, что про- изошло с ним в результате этой встречи с Любой, о том, что он почувствовал себя совершенно другим человеком. Он подумал о том, что во всѐм, происходящем с нами, виноваты мы сами, наши «пѐстрые» мысли дела, а не какие—то пѐстрые зяблики. Но каждый из нас ответ- ственен и за то, что со всеми нами происходит. «Тогда получается, в том, что происходит со мной сейчас, есть доля вины и моих родных деда с бабкой, и отца с мате- рью. Значит, чтобы мне избавиться от этого зла, мало молиться о собственном спасении, но необходимо мо- литься и о спасении моих родных?! Нет, этого, наверное, мало, я должен молиться и о спасении всех, кто меня окружает, в том числе и этих бандитов. Да, истинно так, так и есть, в этом спасение! Слава Тебе, Господи!» Эти мысли настолько сильно подействовали на Ивана, что он 75

дѐрнулся и тут же застонал от сильной боли в выверну- тых суставах плеч. — Не дѐргайся шкет, ещѐ успеешь подѐргаться! — не засмеялся, а заржал один из сидящих рядом с ним. Больше ничьей реакции не последовало, видимо невыно- симая жара, и спѐртый воздух в машине не способство- вали ни разговорам, ни лишним движениям. Но Иван не обратил внимания на слова бандита, он был спокоен, он внутренне был уверен в спасении, ибо знал, как его достичь, самым верным способом! Иван начал молиться: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго!» Он несколько раз повторил эту молитву про себя. И потом стал молиться своими слова- ми, вставляя где-то слышанные или прочитанные слова молитв. «Господи, прости и помилуй меня и всех нас грешных, и этих людей прости и помилуй, ибо не веда- ем, что творим!..» Его молитва не была стройной, пра- вильной, по всем канонам организованной, услышанная кем-либо из ортодоксов она была бы разнесена в пух и прах. Но она была чистой, искренней, горячей, идущей из самого сердца, произносимая с глубочайшей верой в Бога и с неподдельной любовью ко всем людям, включая и тех, кто его теперь схватил. Стержнем этой неустан- ной молитвы, еѐ сокровенным смыслом, было осознание своей собственной греховности и слабости что-либо из- менить без Божьей помощи. И ещѐ в ней была величай- шая сердечная просьба к Богу о прощении и помилова- нии всех грешных, не ведающих, что творящих. «Слабы и грешны мы и только на милость Твою уповаем!..» — так молился Иван всѐ время пока они ехали, заканчивая и начиная вновь, сконцентрировавшись не на самих сло- вах, а на сути молитвы. Он весь был в этой молитве в благоговении и с сокрушѐнным сердцем, не обращая внимания на боль в плечах и запястьях, на затѐкшие но- ги. Молитва сейчас была всей его жизнью, весь мир свернулся для него в одну эту молитву. Внезапно машина остановилась. 76

— Приехали, выходим! — выключив двигатель и, кру- танув напоследок баранкой, не оборачиваясь, приказал Борода. 8. — Серый и Фитиль, берите его и привяжите вон к тому дереву! — приказал Борода. Бандиты вынесли Ивана из машины, подтащили к вы- сокому дубу, росшему посреди большой поляны и, раз- вязав руки и ноги, этими же верѐвками крепко прикру- тили его к стволу. В это время откуда-то, видимо из ка- кого-то укрытия, Борода с Черепом притащили большой грубо сколоченный грязный стол, а из багажника маши- ны достали сумку со спиртным и продуктами. Использо- вав вместо стульев большие ровные чурбаки распилен- ного дерева, стоявшие на краю поляны, бандиты рассе- лись за столом — посередине Борода, справа от него Че- реп и Серый, слева Фитиль. Первым делом они, молча, разлив спиртное по грязным стаканам, выпили, чем-то занюхали, заели и, заметно повеселев, поглядели друг на друга. — Борода, давай быстрей кончать! Пить и жрать охота, вчерась ночь почти не спали, а завтра дело у нас, забыл что ли?! Кончим и утром в положенном месте знак оста- вим тому мужику в черном плаще, — занервничал Се- рый. — Это ж надо, в такую жару в плаще, да ещѐ в чѐр- ном!.. — пробормотал он уже про себя. — Серый, что ты суетишься?! Сказано соблюсти фор- мальности, значит нужно соблюсти!.. — гаркнул на него бородач. Серый недовольно закрутил головой, остальные про- молчали. — Тогда приступим! — сказал Борода и поднял мут- ные глаза на Ивана. — Как звать? — громко спросил он. — Вы же знаете… — Отвечай, когда спрашивают! 77

— Иван. — Полное имя?! — Иван Викторо… — Нет, у нас ты Иван-Дурак, понял? Иван промолчал, но обиды на прозвище не почувство- вал, напротив, какая-то волна тепла залила ему грудь. — Значит так, Иван-Дурак, сейчас выступят два свиде- теля обвинения, после Череп скажет пару слов, у него уже давно руки чешутся, потом дадим тебе покалякать, а я закончу суд, оформлю протокол и поставлю отпечаток пальцем, гы-гы… Как говорил один мой хороший зна- комый: «Он слишком много знал!», гы-гы-гы, — во всю глотку, захлѐбываясь, загоготал Борода, за ним сухо за- смеялся, как закашлял Череп, захихикал Фитиль и осклабился гнилыми зубами Серый. — Согласен? — Делайте, что вам велено, — спокойно ответил Иван, и сам удивился своему спокойствию. — Так, слово предоставляется первому свидетелю об- винения! Давай, Серый… — Даю… — сказал тот и, достав из кармана лист с печатным текстом, стал читать. — Обвиняю Ивана— Дурака в следующем. Во-первых, он не верит ни в какие приметы, например, в пѐстрого зяблика, внушает это неверие другим людям, отрицает наличие мыши, кото- рая может разбить яйцо пестро, востро, костяно, мудре- но. И, напротив, будучи очарованным пением народного хора, назвал его, это пение, «пасхальным яйцом». Во- вторых, он не чертыхается, когда спотыкается о коряги и камни и ударяется, во всѐм видит только хорошее, всех успокаивает, что ничего плохого не случилось, что всѐ вовремя происходит и, главное, что всѐ происходит не просто так, а всем во благо! В-третьих, подсудимый от- вечает добром на зло, не пакостит людям, а только про- щает, улыбается им и всем хочет помочь, всех всегда примиряет и укрепляет. В-четвѐртых, он бережѐт чисто- ту своей души и готовится к служению людям, учит лю- дей молиться, не за себя, а за всех, изверг! Прошу про- стить, «ваша честь»!. В-пятых, любит беспредельные 78

природные пространства, как мать родную, внушает это другим, вместо того, чтобы использовать, использовать, исп… — закашлялся свидетель. — Ты не части, — посоветовал Борода, и раза три треснул его по спине, со стороны было похоже, что Се- рый кланяется, — давай дальше!.. — Слушаюсь, «ваша честь»! — вошѐл в роль Серый. — В-шестых, вместо того, чтобы становиться похожим на всех, подсудимый лелеет внутри свою инаковость, надо, же выговорил, сроду таких слов не употреблял! — вслух удивился «свидетель». — В-седьмых, верит в справедливость и помощь Бога (прости, чѐрт!) и в бес- конечность жизни. В-восьмых, он считает, что каждый ответственен за то, что происходит вокруг, избегает злых людей и чуть что, включает внутри музыку, от ко- торой всем вокруг становится хорошо. И, наконец, в- девятых, представьте, подсудимый не обижается на сло- во «дурак»! — У тебя всѐ, свидетель? — Да, всѐ, как есть! — Хорошо… Слово второму свидетелю обвинения, Фитилю! Что у тебя, Фитиль? Невысокого роста, субтильный, сутуловатый, с жи- денькой бородѐнкой, слезливыми глазами и дрожащими руками, Фитиль, когда вытащил из кармана лист с тек- стом, на глазах буквально преобразился, приосанился, как будто наступил звѐздный час его жизни. — Обвиняю подсудимого Ивана-Дурака в том, что он, во-первых, учит людей ни с кем никогда, ни за что не бороться. Во-вторых, думает сделать так, чтобы и ему, и его родным, и всем—всем людям было хорошо в этих беспредельных русских просторах. В-третьих, дует про- тив ветра, и собирается дуть впредь, чтобы не потухла свеча в том самом треклятом доме этой девицы за полу- замороженным окном, прости, «твоя честь»… — Фитиль кашлянул и продолжил, — В-четвѐртых, он молится своими словами, проявляя заботу обо всех людях, и в молитве просит Бога о прощении и помиловании всех 79

нас, в том числе, и нас с вами, — обратился он к сидя- щим за столом, — грешных, не ведающих, что творя- щих, и могущих уповать лишь на милость Его. Как вам нравится? Хрень какая!.. — Свидетель, не сквернословь, — осклабился Борода. — А теперь, для произнесения обвинения, слово имеет про…, то есть, Череп! — продолжал процесс «его честь». — На основании свидетельств этих достопочтимых людей, — фиглярствуя и глумливо улыбаясь, начал тот, — я требую для этого болвана, идиота, недотѐпы, ублюдка, недоноска, сопляка, слизняка, урода, выродка, говна, дебила, Емели, зайца, кролика, мокрицы, рохли, хлюпика, фунюка, цацы, чучела, щенка и прочая, прочая, прочая, уф-ф-ф, — протяжно вздохнул Череп, вытирая со лба выступивший от натуги пот, и картинно и значи- тельно оглядев окрестность, как будто перед ним был зал с публикой, заключил. — Требую… высшей меры наказания через распятие на кресте, с последующим по- ложением креста на муравьиную кучу, чтобы от Ивана- Дурака остались только чистые косточки! — Ну, Череп, талант, не ожидал… — Борода налил всем водки, кампания выпила, крякнула, закусила и осо- ловелыми глазками воззрилась на Ивана. — Послушаем, что скажет подсудимый в своѐ оправ- дание, — обратился Борода к Ивану. Иван во всѐ время этого действа молчал и молился, молился той самой молитвой, что и в машине, молился за всех, за себя, своих родных, знакомых, за всех-всех людей, представляя, как они живут в своих местах, мыс- ленно улыбаясь им. Но по мере того, как «процесс» под- ходил к концу, он всѐ более молился о тех, кто сидел перед ним, о тех, кто глумился над самым святым, что было в нѐм и в его жизни, о тех, кто «приговорил» его сейчас к вдвойне мучительной казни. И сейчас он мо- лился только о них, прося у Господа великого прощения всем четверым за то, что они не ведают, что творят. Он 80

настолько был в этой молитве, что не сразу нашѐлся, что ему ответить им. — Что молчишь, нечего сказать?.. Тогда мы присту- пим! — сказал Борода, и Череп дѐрнулся, порываясь встать. — Люди добрые… — начал Иван, ноги его уже не от- текали, но сильно болели в местах, где их ранее перехва- тывала верѐвка, сильно ныли полу вывернутые плечи и запястья, грудь была сильно стянута верѐвкой, которой он был привязан к дереву, что стесняло дыхание и меша- ло говорить. — Да, какие мы тебе добрые?.. — ошарашено глядя на него, проговорил Борода. — Вы — добрые, просто вы не знаете, что творите… — собрался с силами и проговорил Иван, — Я ни в чѐм не виновен ни перед вами, ни перед кем. И я прощаю вас, что бы вы ни сделали… Делайте то, что вам предна- значено! — твердо и с добротой в сердце закончил он. Иван, закрыл глаза, а когда через мгновение открыл их, то увидел, что все четверо медленно-медленно, как при замедленной съемке, поднимаются со своих сидений и изумлѐнно, как-то странно, снизу вверх, глядят на него. Иван почувствовал, как верѐвка, стягивающая грудь вна- чале ослабла, а затем упала совсем, почувствовал, как во всѐм теле появилась необычная лѐгкость, как, вообще, само тело стало невесомым, и что он летит. Да, он уже летел, вполне высоко над поляной, кружа над ней, рас- ставив в стороны руки, видел остолбеневших, с запроки- нутыми вверх головами людей, которые ещѐ пару минут тому назад вершили над ним своѐ судилище, грязный стол с опрокинутыми бутылками и остатками еды. Иван улыбнулся этим людям и сказал: — Я прощаю вас, мир вам! Прочитайте внимательно всѐ, что вам написали обо мне, и живите так, как я жи- ву!.. Какая-то волна подхватила Ивана, и он полетел даль- ше, над лесом, над полем, над деревней, дальше и даль- ше, над страной, над Россией и, летя, он чувствовал еѐ 81

всю, свою родную милую землю. Слѐзы счастья, лѐгко- сти, освобождения и любви текли по его щекам, сердце его пело от небывалости полѐта, от вида земли с высоты, и его охватил восторг, экстаз, он смеялся и пел, слова сами складывались в строки, и мотив сам рождался в душе. Порою рядом пролетали птицы, задевая его своим крылом, словно не замечая его, и он чувствовал себя од- новременно и частью всего, и самим всем. Вдали были видны огни городов и огненные цепочки трасс, малень- кие островки деревень и посѐлков, реки и мосты, горы и моря, это всѐ была его земля. И чаша души Ивана пере- полнилась великою любовью к ней, гордостью, состра- данием, благодарностью, верою и доверием, знанием многого того, что ему досель не было ведомо, и радо- стью жизни, жизни в этом Божьем мире, где, как он чув- ствовал, ему было предназначено служение, служение не за страх, а за совесть. Сколько времени он так летел, Иван не знал, но вот он уже, кружа над лесом, почувствовал, что высота его по- лѐта постепенно уменьшается, что-то тянуло его вниз, и он приземлялся… 9. Иван открыл глаза, вокруг было темным-темно, и только в вышине горели яркие звѐзды. Он протѐр глаза, подождал, пока они привыкнут к темноте, и огляделся. Это была та самая поляна, на которой он прилѐг отдох- нуть днѐм, но сейчас уже была глубокая ночь, на часах было почти два, и, если верить им, он проспал почти че- тырнадцать часов. «Боже мой, ведь меня, наверное, ищут! Шутка ли, ушѐл в полдень, а сейчас уже середина ночи!» — подумал Иван, и быстро встал на ноги. Види- мо он лежал в неудобной позе, ибо ноги его немного затекли, а руки побаливали в плечах и запястьях. Иван стал разминаться, но это мало помогло, и он, махнув ру- кой, мол, пройдусь, и всѐ восстановится, быстро пошѐл из леса на дорогу. 82

Было новолуние и тонкий серпик месяца то, появляясь, то, прячась за тѐмную сетку листьев и ветвей, почти не давал света. Деревья вокруг стояли молчаливыми испо- линами с глазами—звѐздами, светившими сквозь ветви, а высокие ели казались мрачными пирамидами, громоз- дившимися одна рядом с другой. Ни дуновение ветра, ни шелест листьев, ни пение птиц, ничто, кроме шагов Ива- на, не нарушало покоя этой тихой и ласковой ночи. Выбравшись на дорогу, Иван увидел вдали редкие ог- ни деревни и ускорил шаг. В его душе, несмотря на быструю ходьбу, несмотря на беспокойство за близких, царил мир. Иван не заметил, как вошѐл в деревню. Вы- бежала первая собака, постояла, поглядела, завиляла хвостом и ушла, за ней другая. Так и встречали его чут- кие собаки до самого дома, и ни одна из них не гавкнула. В доме бабки Стрибучихи во всех окнах горел свет, и слышались голоса. Первым Ивана увидел Александр. — Иван, наконец-то, где ты пропадал?! Мы тут с ног сбились тебя искать! — радостно воскликнул он, поры- висто обнял его и побежал в дом. Но не успел добежать до крыльца, как во двор выско- чили отец и дед, а за ними Стрибучиха и Люба. Все наперебой принялись обнимать его и то радостно, то с укором говорить. Иван не слушал, а купался в море люб- ви и заботы, что тоже было новым, ибо всегда больше любил он, чем его. И сейчас, радостно улыбаясь, он смотрел в любящие глаза и больше ничего не хотел. — Где ты был, сынок? — спросил Виктор. — Мы всю деревню обыскали, всех обошли, может, кто что видел, в милицию звонили… — Я пошѐл в лес, устал и заснул на поляне, проснулся, смотрю, а уже два часа ночи, ну, я сразу и домой… — «Поскользнулся, упал, потерял сознание, очнулся, гипс…», да? — пошутил Александр. — Крепкий сон, енто хорошо! — сказала Стрибучиха. — А сны снились? Я страсть люблю разгадывать, хлебом не корми! 83

Иван внимательно поглядел на бабку, но ничего не сказал. — Не страшно было ночью в лесу? — спросил дед, как и все, находясь от радости на некой полу глупой волне. — «А нам все равно, а нам все равно Пусть боимся мы волка и сову. Дело есть у нас — в самый страшный час Мы волшебную косим трын-траву», — пропела Люба и впервые засмеялась звонким сме- хом. — Он у нас смелый! Ему теперь ничего не страш- но, да, Иван? Она близко подошла к нему и посмотрела в глаза. — Да! — ответил он. И то ли голос у Ивана стал немного другим, то ли по- явились новые интонации, то ли что-то изменилось в поведении, в осанке и жестах, но Иван чувствовал, что те же самые люди, с которыми он расстался несколько ча- сов тому назад, относятся к нему уже совсем по- другому, относятся не просто как к взрослому, а как к имеющему значение человеку. «А произошло то всего ничего, поспал в лесу и только, — думал Иван. — Нет, не только поспал, что—то произошло во время сна, что- то случилось, это был не просто сон. Я же чуть не умер во сне, Господи!», — начал вспоминать он. Мысли вих- рем закружились в голове Ивана, он поднял голову, и увидел чистое небо с яркими разноцветными звѐздами, одна из которых помнилась ему ещѐ со времѐн занятий в астрономическом кружке. «Как же она называется?» — подумал он, и не мог припомнить. И, как часто бывает, человек думает об одном, а память выдаѐт ему совер- шенно другое, Иван вспомнил всѐ, что произошло с ним с того момента, как он вышел днѐм со двора, до того, как прилѐг на полянке, вспомнил и весь свой сон вплоть до пробуждения. В доме суетились, женщины и Александр готовили праздничный стол по поводу счастливого возвращения Ивана. Отец с дедом занимались осмотром запасов спиртного в бабкином подвале. Иван, воспользовавшись 84

тем, что все были заняты своим делом, зашѐл за дом, ту- да, где начинался сад, сел на лавочку, закачал рукава и посмотрел на запястья рук. Он увидел на них чѐткие красные полосы, напоминавшие следы от верѐвки. Такие же полосы были и на ногах. Иван расстегнул рубашку, полосы были и на груди… Не зная, что думать, — только в будущем он узнает, что это появилось на его теле из-за сильных духовных переживаний, пусть и во сне, — Иван стал прислуши- ваться к себе, и обнаружил в душе что-то новое, чего не было прежде. Он встал и посмотрел на себя в стекло темного окна. Освещенное уличным фонарем, на Ивана смотрело лицо человека, и похожего, и непохожего на него, словно он повзрослел за время своего долгого сна, будто прошло не несколько часов, а несколько лет, и он набрался за это время богатырской силы. И, самое глав- ное, он внутренне знал, что поручи ему кто сейчас вели- чайшее дело, он справится, сделает доброе для всех, рас- порядится мудро и по совести, сохранит и создаст, спа- сет и защитит от любой беды! Иван снова взглянул на небо, на ту голубую звезду, и вспомнил ее название: «Сириус». Позже, когда он станет изучать звезды и их влияние на людей, он узнает, что Сириус символизирует надежность, защиту, покрови- тельствует людям, которые несут важные вести в мир, провозглашают о чем-то значимом, новом; совет звезды в том, что человек должен служить верой и правдой сво- ему делу.  Сириус (альфа Большого Пса) голубая звезда, находится в созвездии Большой Пѐс, главная звезда этого созвездия, нос или пасть Большо- го Пса. http://taro-mymagic.ru/Gadanie_zvezda/Astrology_Zvezda_Sirius.html 85

ЗА ДОБРОТУ ЕГО! ФАНТАСТИЧЕСКИЙ РАССКАЗ 1. В ту достопамятную жару, когда кругом пылали леса и торфяники, сгорело и село Ордынка. Тогда всѐ так за- волокло дымом, что нечем было дышать, слезились гла- за, и ужасно хотелось спать. Пожарные, все как один, ещѐ днѐм выехали на тушение пылающего по соседству леса. В селе на ночь остался только один дежурный. И в это время загорелось. Сейчас уже и разобрать нельзя, то ли огонь добежал до домов с торфяного или лесного по- жарища, то ли загорелось где-то тут, в домах. Дело усу- губилось тем, что в ту ночь кольцо внешнего огня быст- ро сомкнулось вокруг села, отрезав пожарных в лесу широкой огненной полосой. Предприятий, как и кир- пичных или блочных домов, в селе не было. Деревянные же домики стояли близко друг к другу, так что огонь шѐл валом. Поэтому людям и деваться-то было некуда. Кто-то пытался, включив насос, поливать из шланга. Но то было каплей в море огня. Насосов-то в селе нашлось немного, и сильное пламя распространялось так быстро, что ничего уже помочь не могло. Люди потом говорили: «Вот, если бы заранее окопать село по периметру, то ещѐ можно было бы побороться со стихией!» Говорили, что за несколько дней до этого кто-то настойчиво призывал окопать село. Да, как водится, к «гласу вопиющего в пу- стыне» никто тогда не прислушался. Поэтому победила, на сей раз, стихия, и село сгорело в одночасье. Трагедия эта потрясла всю область и через телевиде- ние всю страну. Сгорело не только село, сгорело много людей. Смерть застигла кого в доме, кого в магазине, кого в школе или детском саду. Кто-то пытался бежать из села, прорваться через полосу огня, думая, что она достаточно узкая, и сгорел в пылающем поле. Те, кто не 86

задохнулся угарным газом и успел выскочить из поме- щения, сбивались в кучки на пустырях и огородах. Коридор извне в село всѐ же удалось пробить. Но, как всегда, помощь пришла слишком поздно. Нужно при- знать, что в те дни вся область то тут, то там пылала, и того небольшого количества наземной техники и авиа- ции, а также людского ресурса не хватало, чтобы спра- виться с этим огромным и тотальным бедствием. Жара же не думала спадать, и дождей не было три месяца к ряду. Зрелище после пожара было страшное. На пожарище тлели угли, странными видениями застыли почерневшие от сажи печи с возвышающимися над ними трубами. А между ними стояли такие же чѐрные покорѐженные ме- таллические кровати, на которых сидели уцелевшие лю- ди, со спасѐнными из огня пожитками. Их закопчѐнные лица выражали одновременно и возбуждение, которое бывает при длительном контакте с огнѐм, и депрессию от невосполнимых потерь. От всего увиденного в их гла- зах застыл ужас. Между ними сновали медики в белых халатах. Самых пострадавших уже вывезли из зоны бед- ствия, другим же, менее пострадавшим, перед отправкой к месту временного проживания, оказывали помощь на месте. Работали психологи, задавали свои вопросы сле- дователи. Приехали и священники с дьяконами и актив- ными прихожанами из самого ближнего села, где был большой храм. Они провели молебен, потом молились возле уцелевших людей, беседовали с ними, утешали их, как могли. 2. А в это время у больших серебристого цвета ворот приѐмного отделения Небесного ведомства толпились вновь прибывшие ордынцы. — Митрич, и ты тут?! А я думала, тут только правед- ники собрались? Ха-ха-ха! 87

— Погоди, Нинка, не заливайся… Думаешь серебря- ные ворота, так и рай уже? Это только суд, соседка… — тяжело вздохнул Митрич. — Кому суд, а кому и пропускное бюро в рай… — возразила Нина, хотя и не так смело, как до того, так как увидела, как из ворот выходит Ангел со строгим и не- преклонным лицом. — Мы собрали вас, души, здесь, так как зло ваше чрезмерно и село ваше стало одним из центров непре- станного зла. Не было ни дня, ни часа, ни мгновения, чтобы у вас не творилось что-либо недоброе, нехорошее, чтобы не торжествовала гордыня, зависть и злоба, чтобы не цвели пышным цветом прелюбодеяние и чревоугодие, чтобы люди вокруг вас, да и вы сами не ввергались в тоску и уныние, чтобы не было на каждом шагу воров- ства и надругательств над добрыми и чистыми душами, чтобы не отнималось у ближних, чтобы не творилось им физического и материального вреда. Сейчас будет Суд. Нет ни одного из вас, кто бы не слышал о грядущем Су- де. От вашей честности и чистосердечного раскаяния будет очень многое зависеть. Обманывать бессмыслен- но, это пойдѐт вам только во вред. Наш небесный «поли- граф» в миллионы раз более чуток, чем земной. Есть те, кто не знал о Страшном Суде? Ордынцы понуро стояли у ворот. Ни один из них не смог признать, что в течение всей своей жизни ни разу не слышал о предстоящем, как думалось, в далѐкой пер- спективе, Суде. Хотя и не представлял себе, как это бу- дет происходить. — Приготовьтесь, души, сейчас прозвучат серебряные трубы, откроются эти Врата, вы предстанете перед Судь- ѐй, и для каждого из вас начнѐтся Страшный Суд! Не успели прозвучать последние слова Ангела, как за- звучали серебряные трубы. Звук их был настолько пре- красен, что ордынцы замерли в благоговейном молча- нии. Состояние райского блаженства разлилось в душах. Ещѐ немного и, если бы не открывавшиеся в это время Врата Судилища, они могли поверить, что уже в раю. 88

Однако жест Ангела, вежливо пригласивший их войти, был однозначен. Ордынцы думали, что увидят что-то необычное, но увиденное несколько разочаровало их. Помещение ни- чем не отличалось от их районного суда. И сидевший за столом на возвышении судья в обычном чѐрном одея- нии, статный, с широким лбом на продолговатом лице, с большой копной белых волос и с такой же бородой, ни- чем бы не отличался от земного, если бы не тонкий золо- тистый нимб вокруг головы. Ропот удивления и разочарования пронѐсся по группе ордынцев. И тут же, будто предвидя такую реакцию, Ан- гел протрубил в рог и пригласил первого из них, ближе всего стоящего Митрича, подойти к столу Судьи. Когда тот подошѐл и, сев, поднял глаза, то удивлению его не было предела. На Митрича смотрел он сам соб- ственной персоной. — Как же это?.. — раскрыл рот Митрич. — Да вот так, Митрич! — ответил его «двойник». — А где же Судья, которого я видел? — Я и есть твой Судья, ибо я — твоя Совесть. «Вот оно что, — подумал Митрич. — Ну, со своей со- вестью я разберусь как-нибудь, не привыкать!..» О, если бы он знал, как ошибался! Эту Совесть заглу- шить было нельзя. На земле он мог легко это сделать, активно занявшись чем-нибудь, когда физическая уста- лость полностью вытесняла всякие мысли, в том числе и голос совести. Он мог забежать вечерком, а то и на всю ночь к Лариске и забыться там. А чаще всего он глушил поползновения совести курением и, особенно, выпивкой и до такой степени, что период бессмысленного отупе- ния длился и долго после возлияний. Но то было на зем- ле, а тут — другое дело… А Совесть звучала и звучала, вспоминала всѐ недоброе, нехорошее, что Митрич сотворил. И почему-то не с ма- лолетства, а, наоборот, с последнего дня, даже с послед- него мгновения жизни, и так в обратном порядке до ма- лолетства. И некуда было деться, нечего было возразить, 89

нечем было заглушить. И самое главное, что говорил то всѐ это он сам, сам себе в лицо! Поник головой Митрич, тяжко ему было, очень тяжко и обидно за свою такую вот жизнь. «Неужто в моей жиз- ни так и не было ничего хорошего, ничего светлого и чистого? Неужели я ничего доброго не сделал людям?» — с тоской подумал он. И как только он подумал об этом, появился маленький Ангелочек и говорит Митри- чу: — А помнишь, ты как-то шѐл по улице районного го- рода очень пьяный, толкал всех встречных и скверно- словил? А на углу стояла тихая, такая вся аккуратная и интеллигентная женщина и молча, потупив глаза, протя- гивала руку за милостыней. Ты остановился и долго, ша- таясь, смотрел на неѐ. А потом достал кошелѐк и всѐ — сколько там было, отдал ей. — Да ведь там было-то всего несколько десяток! — не выдержал Митрич. — Ей за весь день люди столько не дали, а ты отдал тогда всѐ, что у тебя было, несмотря на то, что сам не богат!.. А вот как-то в канун Прощѐного Воскресенья, ночью, ты развѐз по дворам обиженных тобою односель- чан охапки заранее нарубленных дров. На следующий день все просили друг у друга прощения, кто-то более искренне, кто-то менее, а кто-то и вовсе лицемерно, а ты в это время выпивал с дружками в пивной. — И напился так, что не помнил себя… — вставил Митрич. — Да, это очень плохо, что ты — пьяница и, выпив, сквернословишь и нехорошо себя ведѐшь. Но то, что ты тогда сделал, то реальное добро, та помощь, которую ты от всей души оказал людям, говорят о раскаянии и чи- стосердечной просьбе о прощении действием, причѐм тайным, то есть абсолютно бескорыстным. Ведь люди так и не узнали, кто это сделал… Так Ангелочек говорил и вспомнил все добрые эпизо- ды из жизни Митрича, о многих из которых тот вовсе забыл или не придавал им большого значения. Но лицо 90

того, другого Митрича, сидящего напротив, было непро- ницаемо. Когда Ангелочек закончил, Митрич-судья позвонил в колокольчик, и пришѐл Ангел в чѐрном с весами. И на одну их чашу положил пачку листов с описанием небла- говидных поступков Митрича, а на другую — добрых. И первая чаша перевесила вторую… 3. Сев на место, Митрич первым делом поинтересовался у Нинки-соседки: — Нин, а на кого Судья был похож? — Как на кого? — изумилась она. — А ты что, не ви- дишь? На кого сейчас похож, на того и тогда был. Да вот сам посмотри! Посмотрел Митрич — и, правда, Судья был тот же, как и тогда, когда они вошли через открытые врата в зал Су- да. И никакого Митрича там и в помине не было. — Ну, как ты? — спросила Нинка. — Плохи мои дела, соседка, плохи… — ответил он и, тяжело вздохнув, опустил голову. — Нина Савельева, пройдите к столу Судьи, — про- трубив в рог, пригласил Ангел соседку Митрича. Митрич безотрывно глядел на Судью, ожидая, что тот примет облик Нинки, но Судья оставался всѐ время раз- говора с ней таким же. «Долго судят Нинку, видно грехов за ней много», — внутренне позлорадствовал Митрич. «А, может и добрые поступки за ней водятся? — тут же услышал он голос. — Ведь даже за тобой они есть, почему же ты отказываешь в них другим?» — Господи, прости и помилуй меня, грешного!.. — произнѐс Митрич давно забытые слова молитвы. В это время вернулась Нинка-соседка. Глаза еѐ были мокрые от слѐз, и она продолжала тихонько всхлипы- вать. 91

— Митрич, а Митрич! Ты знаешь, а ведь нас судит здесь не кто иной, как наша собственная Совесть, — ска- зала она, когда немного успокоилась. — Ты глядел на судью, когда Он со мной говорил? — Да, глядел, и Судья был такой, как сейчас. — А когда я была там, — Нинка замолчала, словно ком проглатывала, и продолжила несколько мгновений спу- стя, — то он был мною… — И у тебя так? — Вот те крест! — сказала она и перекрестилась. — Эх, соседушка, крестись — не крестись, а сейчас это как мѐртвому припарки. — Ну, не скажи… Мы там, на земле… ну, при жизни, многого не знали. А и тут, видно, ещѐ не поздно пока- яться-то. — Каяться никогда не поздно, да только, думаю, большая разница в том, где это делать. — Правда твоя, сосед! — согласилась Нина… 4. К тому времени Суд над ордынцами завершился. Они все сидели на своих местах и ожидали дальнейшего. Через некоторое время к ним вышел Ангел и обратился с вопросом: — Вам всѐ понятно? Все согласны со своими пригово- рами? — Да… Согласен… Что уж?... Согласна, конечно… — раздалось вокруг. Ангел уже было собрался уйти, как вдруг прозвучал вопрос. — Не могу понять, за что погибла в огне вот эта девоч- ка, трѐх лет? — спросил старик, который получил самый суровый приговор. — Грехов—то никаких наделать не успела ещѐ! Я — старый грешник, а умерли мы одной и той же мучительной смертью. Где же Любовь Божья и Справедливость Его?! 92

— Я ждал этого вопроса. И хорошо, что его задали именно вы… Эта девочка, повзрослев, должна была стать изощрѐнной садисткой и убийцей и причинить много страданий и горя людям до раскрытия своих пре- ступлений и наказания пожизненным заключением. И после этого она должна была прожить ещѐ пятьдесят лет в тюрьме до глубокой старости — есть, пить, дышать воздухом, спать, в то время как многочисленные еѐ жертвы уже покоились бы в земле, и неутешное горе всю жизнь сопровождало бы их близких. Но Всеведущий, Всемогущий и Милостивый Бог по воле Своей, по ми- лости Своей и по благословению Своему избавил людей от стольких страданий и бед. А этой несчастной душе дал возможность во всей красе многократно увидеть то, что она могла бы сотворить на земле, и переживать эти несовершѐнные преступления, как совершѐнные. И всѐ это ради спасения этой души. Вот в этом и есть великие Любовь и Справедливость Божьи, да святится Имя Его! — А мужчина, Егор Селиванов, который всю жизнь прожил почти, как праведник, его-то за что горящим бревном по голове? — не унимался старик. — Этот человек, действительно, праведник. И Бог, зная о том, сколько страданий, искушений и бед должен был причинить ему в будущем горячо любимый им пле- мянник, взял его к Себе через мгновенную смерть. — А этого то за что, Василия? Ведь он раскаялся ещѐ на земле за страшные преступления-то свои, и даже со- вершил много хороших поступков, вплоть до того, что жертвовал жизнью, ради спасения другого. А его с нами… — Да, мы хорошо знаем Василия. Он — не надолго с вами, и это для того, чтобы вы увидели и услышали. А потом мы возьмѐм его в рай… 5. Итак, Страшным Судом для каждого ордынца оказался суд собственной Совести. По делам и был вынесен при- 93

говор каждому. И вот настал момент приведения в дей- ствие этого приговора. Но произошло невероятное. Мно- гие ордынцы забыли всѐ, что с ними происходило нака- нуне, и стали роптать и говорить, что они ни в чѐм не виновны, что это всѐ те-то и те-то, что это всѐ из-за того- то и того-то, и так далее и тому подобное, стали гово- рить всѐ то, что в таких случаях говорит большинство осужденных на Земле. И вот тут, когда происходил этот взрыв личного и вре- менами массового самооправдания, и появились медве- деподобные, лохматые и косматые особи с маленькими, горящими красными огоньками глазками. Они ничего не говорили, а только подходили по одному к каждому, крепко обнимали, так что дыхание спирало, и молча та- щили своего «клиента» через какие-то ходы-тоннели и щели-пещеры к месту их назначения. А там ордынцы оставались наедине со своими стра- стями и желаниями, которые выросли до невероятной силы. И, не имея тела и возможностей, чтобы их удовле- творить, мучились ордынцы неимоверно, немыслимо, будто в огне горели и не сгорали. А в промежутках, будто фильм, видели воспоминания о содеянных ими грехах, преступлениях и мучились уже не в силах что- либо изменить… 6. Холодный пот струился по всему телу Митрича. Зуб на зуб не попадал от озноба ужаса, охватившего его. Губы едва слышно шептали: «Господи, буди милостив ко мне грешному!.. Господи, буди милостив ко мне грешно- му!..» Сознание медленно-медленно возвращалось к Митричу. Но, через чуть размыкающиеся веки, увидев белый экран потолка, он вновь с ужасом отвращался от окружающего, зажмуривал глаза, боясь увидеть продол- жение страшного «фильма» о содеянном в жизни. И всѐ же постепенно мысль о том, что он у себя дома, усили- валась и утверждалась ощущениями собственного тела, 94

тех самых ощущений, которых он был лишѐн ещѐ совсем недавно. Или это ему только снилось? Новая мысль зая- корилась в его сознании. Умом он постепенно начинал осознавать, что он у себя в постели, что он спал и что это был сон, да, ужасный, страшнее не придумаешь, но сон! Но сердцем, душой Митрич не мог принять, не мог по- верить, что это был сон. Сердцем и душой он был ещѐ там, в той реальности, которая воспринималась именно как реальность, как настоящая реальность! «Господи, помилуй мя грешнаго!..» — шептали губы, а зубы ещѐ от страха выбивали дробь. «Господи, помяни меня в Царствии Твоѐм Небесном!..» — молился Мит- рич, вспоминая слова молитв, слышанные им ещѐ в дет- стве или при редких посещениях церкви… 7. …Сколько времени он так пролежал, Митрич не пом- нил. Но, когда он, наконец, встал и вышел из дому, то увидел, что дым висит над Ордынкой. Из-за этой сизой пелены ничего не было видно на расстоянии метра. Трудно было дышать, окутывала сонливость. Но Митрич упорно шѐл вперѐд хорошо знакомой ему дорогой. Всю жизнь до самой пенсии он работал трактористом. Когда он чуть не наткнулся на жатку, то понял, что достиг сво- ей цели — машинного двора. А вот и трактор, на кото- ром он работал ещѐ два года тому назад. Митрич похло- пал его по кабине и стал искать плуг. Из-за дыма он ис- кал, наверное, минут десять. Подтащив плуг, он стал цеплять его к трактору. Вдруг возле него возникла чья— то фигура. Присмотревшись, он узнал Василия, который работал теперь на его тракторе. — Ты что, Митрич? — спросил Василий. — Да вот, плуг цепляю, — ответил тот. — Разве пашут в июле? — засмеялся Василий. — Ты лучше помоги цеплять! Нужно село опахать, а то сгорит всѐ! 95

— А начальство знает? — Василий подозрительно по- смотрел на Митрича. — Скоро узнает, да поздно будет! — Не-е-е, я без ведома начальства не буду ничего де- лать… — Не хочешь, тогда отойди и не мешай разговорами! Ты меня не видел, договорились? Василий промолчал и скрылся в дыме… Митрич пропахал вокруг села полосу земли шириной метров десять. Земля была очень сухой и спѐкшейся сверху, пахать было тяжело, к тому же попадались и корни, и валуны. Приходилось останавливаться и обра- батывать землю лопатой и топором. Митрич справился с задачей, когда огонь по всему периметру подступил ко вспаханной полосе земли. «Слава Богу! — подумал он. — Село спасено!» Когда он на тракторе подъехал к ма- шинному двору, то встретил заведующего, которого только что нашѐл Василий. Заведующий кричал и ру- гался на чѐм свет стоит — как, мол, Митрич мог без него и без председателя взять и… Но Митрич не слушал его. Он шѐл сквозь дым к себе домой с хорошим чувством на душе, а внутри звучали серебряные трубы, такие же, как в его сегодняшнем сне. С той только разницей, что при звуке их перед Митричем возникали не врата Судилища, а дома родного села и лица знакомых односельчан, по причине густого дыма видимые только вблизи. С этого дня Митрича было не узнать. «Как подменили мужика!» — говорили люди. Он помогал сельчанам во всѐм, в чѐм мог и как мог. А если помочь был не в силах, то находил для человека слова утешения. Когда же Митрич помер, то не было в Ордынке чело- века, который хоть мысленно, а не сказал бы: «Отпусти, Господи, ему прегрешения за доброту его!» 96

СЛУЧАЙ В ЛЕСУ РАССКАЗ 1. Было восемь часов ещѐ тѐмного зимнего утра, когда, надев спортивную форму, вязаную шапочку и шерстя- ные рукавицы, обув ноги в толстые шерстяные носки и кроссовки, Виктор вышел из дома на длительную вос- кресную пробежку. Он и в будние дни бегал вечером после работы, но на менее длительные дистанции. Бег трусцой был во многом полезен для Виктора. Во время неспешного и ритмичного бега сбрасывалось нервное напряжение, мозг и весь организм наполнялись энергией, возникали и в течение двух-трѐх дней поддер- живались хорошее настроение и работоспособность. Но всегда был риск переборщить по времени или по длине дистанции. Тогда наваливалась усталость, через некото- рое время исчезала энергия и хорошее настроение, то есть наступал обратный эффект. Это было в самом нача- ле его занятий бегом. Теперь он научился грамотно вы- страивать график занятий и тренировочную нагрузку давал себе в соответствии с самочувствием, а во время бега периодически измерял пульс с помощью секундной стрелки на часах. Благодаря этому, эффект от занятий превосходил эффект от всех других методов оздоровле- ния и физической культуры. Шѐл небольшой снег. Мороз был довольно крепок, но ветра не было. Поэтому Виктору в движении было не холодно. Он бежал не по самой улице, где уже, несмотря на воскресное утро, двигался непрерывный поток ма- шин, а дворами, чтобы не дышать выхлопными газами. Отсюда было недалеко до пригородного леса, через ко- торый шла дорога. Дворы были почти пусты. Пробежав между домами, он оказался на просторе небольшого поля, за которым вид- 97

нелся лес. После двухкилометрового бега организм при- вычно втянулся в бег, мышцы работали привычно легко, и дыхание было ровным. На северо-востоке заалело, и поднялся небольшой ве- тер. Когда Виктор подбежал к лесу, ветер значительно усилился. Он выбежал на дорогу, которая тянулась через лес вдаль километров на тридцать. За ночь она была уже основательно занесена снегом. Бежать по ней было тя- желовато, но выбора не было, так как возвращаться об- ратно он не привык. В будни заполненная машинами утром зимнего воскресного дня дорога была пуста. Ветер поднимал снег с дороги и бросал его в лицо. Стал замерзать нос. Виктор прикрыл его рукой в рукави- це и дышал через неѐ. Когда нос оттаивал, он опускал руку. На усах и бороде от влажного дыхания образовы- вались сосульки. Он прикладывал руку ко рту, оставляя нос свободным, пока ледышки не оттаивали. В это время снова замерзал нос. Так попеременно меняя руки и при- кладывая их то к носу, то ко рту, Виктор преодолевал двадцати пяти градусный мороз. Часы показывали тридцать минут бега. «Значит, пробежал пять километров», — подумал он, зная свою среднюю скорость. Остановившись, Виктор снял рукавицу, сунул еѐ под мышку и, повернувшись к ветру спиной, подсчитал пульс. «Так, значит, сто тридцать два… Чуть больше, чем следовало бы, но, если учесть занесѐнную снегом дорогу и ветер навстречу, то нормально». — И он про- должил бег. 2. И всѐ же периодически возникала мысль — вернуться. Но Виктор не давал ей одержать верх. Этому способ- ствовала и принятая им система тренировок, по которой даже единичная уступка себе могла вызвать за собой вторую, третью… И так уступки могли войти в привыч- ку, и разрушить стройную с точки зрения физиологии, логически выверенную систему. Он знал, что хаотичные 98

и бессистемные занятия никогда не могут привести к формированию тренированности, как к физическим, так и к психологическим нагрузкам, и создать запас энергии в организме, столь необходимый в наше время высоких ритмов. Когда он говорил об этом, многие люди не вери- ли. Особые сомнения у людей вызывали его утвержде- ния о выработке психологической тренированности при длительном беге трусцой. Но свою правоту Виктор чер- пал не из книг, а из собственного опыта преодоления трудностей не только физического, но и психологиче- ского плана во время занятий. Такими трудностями были и монотонность, и реакция окружающих, и погодные условия, и внутренний настрой. Поэтому, зная об этом, он никогда не поворачивал назад и все трудности при- нимал, как дополнительный тренирующий эффект. Вот и сейчас Виктор продолжал свой бег по дороге. И ему оставалось пробежать ещѐ километра три до памят- ника воинам, погибшим в Великой Отечественной войне, который стоял на расстоянии чуть более двена- дцати километров от его дома. Это будет как раз поло- вина запланированной на сегодня дистанции. Уже было светло. По-прежнему шѐл небольшой снег. Ветер был не таким сильным, так как дорога постепенно повернула почти на девяносто градусов, и лес частично смягчал порывы ветра. Вокруг дороги стояли высокие, покрытые снегом сосны и ели. Над ними висело низкое светло се- рое небо. Тишину нарушали лишь скрип снега под крос- совками, резкие вскрики птиц, да лѐгкий свист ветра, сдувавшего с веток сухой мелкий снег. О настоящей же силе ветра говорили лишь шатающиеся из стороны в сторону верхушки деревьев. Но вот послышался какой-то посторонний звук. Вик- тор обернулся и где-то в трѐхстах метрах от себя увидел фигуру бегущего человека. «Быстро бежит, — оценил он. — Спортивный бег, ми- нуты три на километр. Тоже тренируется, но с другой целью, к соревнованиям, наверное, готовится». 99

Спортсмен заметно приближался. Ранее, особенно в первый год занятий, когда Виктора догоняли и перего- няли, у него всегда возникало желание ускориться. Но сейчас, будучи уже опытным физкультурником, он на дух соревновательности не попадался. А раньше из-за этого были и срывы, и возвращение занятий чуть ли не к самому началу. 3. Виктор бежал, любуясь окружающей снежно—еловой сказкой, изредка вглядываясь в даль — не виден ли сре- ди деревьев памятник. Вдруг он заметил на дороге ка- кую-то чѐрную точку. «Похоже на пень, — подумал он, оценив расстояние. — Может быть, спилили дерево? Да, но деревья на доро- ге не растут». Вглядевшись повнимательнее, он заметил, что точка двигалась, и двигалась навстречу, постепенно увеличи- ваясь в размерах. Виктор оглянулся — спортсмен был уже практически рядом с ним, но «точки» не видел, так как бежал, опустив голову. Дистанция между Виктором и движущимся объектом, который он вначале принял за пень, сокращалась, и он мог уже рассмотреть голову, мерно опускающуюся и поднимающуюся в такт бегу, и семенящие по снежной дороге лапы. «Собака… Но собаки вдали от жилья по дороге не бе- гают. От города он отбежал уже на приличное расстоя- ние, а до села было ещѐ далеко. Что тут делать собаке? — размышлял он. — Волк?! Только этого не хватало. Что делать?..» Виктор обернулся. Спортсмен, похоже, увидел движу- щийся по дороге объект и семенил за спиной Виктора, вглядываясь в даль. — Что это? — спросил он. — А я знаю?!.. — А если волк? — Тогда будем вдвоѐм держать оборону. 100