Выпуск 3 Сентябрь 2020г. Русские горизонты
Содержание От редактора От реМдаакртоиряа Целуйко Дорогие друзья! Виктория Левина В голливудских фильмах в 90-е годы модным Николай Шамсутдинов был один прием: почтенный старец, возле- Михаил Ландбург гающий на кровати в ворохе подушек просил Борис Рубежов придвинуться к нему своего внучатого пле- Алла Кречмер мянника, чтобы прошептать ему на ухо тай- Ирина Явчуновская ну, которую он постиг в конце жизни. Юноша наклонял ухо, и в этот момент, как Марина Старчевская на зло, старец испускал дух. И хорошо, если он Ирина Сапир успевал прочитать мораль родственнику. Юрий Рехтер Обычно наши бабушки и деды на вопрос, что Людмила Кац главное в жизни, отвечают: «У каждого своя Вера Рехтер судьба. Жизнь сама тебя научит!» Яков Каплан Хочется, конечно, обладать тайными знани- ями, но в большинстве случаев приходится Ирина Авраменко идти по дороге, как у всех, – по граблям. Ирина Корпусова Познакомимся с четырьмя древнейшими ев- Алла Липницкая рейскими высказываниями, которые пере- даются от старшего поколения младшему. РусскиеВыпуск 1 Апрель 2020г. Евреям не так важно «запихнуть» чадо в пре- стижный ВУЗ и найти деньги для оплаты об- горизонты учения, как вложить в голову детям правиль- ные жизненные установки. А••в••тМ•Мо•О•аИриВлрЛрыАхаьиюиаслг:яниаидеалЦлкмМисеАВиаайлроллнусБйаадйеатхИрнкобоотквЁувьолишаенгчвкинианинк-оСвиабиряк Если не хочешь, чтобы тебе сели на шею, не кланяйся слишком низко. СоюзМеждународный Если жизнь не меняется к лучшему, подожди – Русскоязычных писателей она изменится к худшему. Когда не додумывают головой, докладывают Редактор - Ирина Коробейникова карманом. Вёрстка - Александр Новиков 2
Алла Кречмер поляны цветов, пронзительно ярких, словно яичный желток, это цвет солнца, цвет жизни. Их так много, разнообразных, относящихся к крестоцветным или маргариткам – самые простые, неизбалованные вниманием цветы. Они дороги мне тем, что уже в начале января радуют глаз, и, наверное, знаменуют близ- кий приход весны. Вот уже и январь подходит к середине, и к желтому цвету примешивается ярко-красный – наступает время анемонов и маков. На иврите эти цветы на- зываются «каланиет». И сколько же радости увидеть в часы прогулки где-ни- будь в роще или поле первый анемон. Его фотографируют, посылают фото друзьям. И все знают, что весна уже совсем близко, и скоро красные ковры ане- монов покроют поляны в лесах и берега рек. Типичный зимний цветок – цикламен (на иврите – «ракефет»). Его редко встре- тишь в долинах – цикламены предпочитают цвести в тени деревьев на воз- вышенностях. Их палитра от чисто-белой до бордово-сиреневой радует взо- ры туристов, предпочитающих отдых в горах. К сожалению, с наступлением жарких дней цикламены заканчивают цикл цветения. Дожди зимой идут попеременно, заканчиваясь к празднику Песах в марте-апре- ле. А пока природа наслаждается обилием влаги. Вскоре, проезжая по шоссе, мы увидим цветущие кусты – что-то напоминающее мимозы. Читатели помнят первые весенние цветы, которые когда-то, в период СССР, частенько дарили женщинам на 8 Марта. Впрочем, специалисты по ботанике утверждают, что 32
Алла Кречмер мимоза не «та», но так похожа! А желтый дым с придорожных кустарников ис- чезнет через несколько недель: пыльца отлетит, а цветы опадут и завянут. В начале февраля в заповедниках цветут черные ирисы – благородные красав- цы с бархатными лепестками. Их можно встретить на окраине Нетании, в го- рах Гильбоа и других местах. Они появляются внезапно среди высокой травы, словно дивные эльфы, и радуют своей красотой до наступления жарких дней. Зима, зима… Кто-то едет на север, на гору Хермон, чтобы увидеть снег. Не- мало таких, кто предпочитает купаться в море даже зимой – а что такого? Температура воды восемнадцать градусов – разве до репатриации не купались в Неве у Петропавловской крепости, там тоже было восемнадцать, и вода не казалась холодной. В каждом саду цветут розы. Туристы из северных стран удивленно восклица- ют при виде пышного великолепия, а розы приветливо кивают головками и распускаются еще больше. Согласитесь, зеленая зима – это нечто особенное. Все мы привыкли к смене сезонов, и я признаюсь, что здесь мне не хватает красок листопада и того необыкновенного ощущения, когда листья падают под ноги, и вскоре обычная дорожка сада оказывается выстланной золотым ковром. В Израиле листопада, как такового, нет, но это не значит, что желтые или багровые листья вообще не встречаются. Как интересно бывает увидеть в роще или аллее парка растущие рядом деревья – одно абсолютно зеленое, дру- гое – с частично пожелтевшими листьями, а третье – полностью обнажен- ное, кажущееся сухим. Такое встречается зимой сплошь и рядом. Чтобы продолжить рассказ о зиме, придется коснуться израильской архитек- туры. На взгляд петербурженки, проведшей молодые годы среди творений Рос- си и Растрелли, местные дома-«коробки» с натяжкой можно отнести к архи- тектуре, поэтому глаза ищут, чем бы себя порадовать. Не найдя достойный предмет среди зданий, они обращаются к природе. А зимой, когда множество деревьев лишено пышной кроны, открываются стволы во всей красе. Я гуляю по парку, словно по залу скульптуры, и любуюсь стволами разных форм и раз- ных видов. Передо мной они предстают изысканными статуями: то обнажен- ными античными, то изогнутым модерном, то настоящей классикой. Иногда дерево кажется огромной менорой – семисвечником, а порой растущие вдоль улицы напомнят Атлантов и Кариатид. О, глядите, уже синим и белым расцвел розмарин, а за ним настурции, а за ним… Зима продолжается, зеленая израильская зима, напоенная влагой и на- полненная жизнью и цветением. 33
Ирина Явчуновская Прилет журавлей Когда затяжные дожди пошли, Подёрнулись коркой лужи, Взмахнули крыльями журавли, Прощаясь с погодой вьюжной. Над морем небо разрезал клин, А волны – морские крылья – Навстречу вздыбились из глубин И брызгами клин накрыли. И снова в дымке земля видна – Мираж или наважденье? Там нынче осень, а тут весна, Все в зелени и цветенье. Здесь пальмы – пышные веера, И зонтики – кипарисы. Плеск моря, знойные вечера, Дымок над горою лысой. На листьях капельки первых гроз Сверкают, как бриллианты. А гроздья фиников в блёстках рос, Как пальмовые гирлянды. Здесь птичья встретила их семья, И будто бы все знакомо. Чужая некогда им земля Теперь стала теплым домом. Зачем корить, журить журавлей, Что вновь улетят под лето?! Ведь край любой, где душе светлей, – Твой дом на планете этой. 34
Ирина Явчуновская И вот он берег очарованный Глядели звёзды равнодушные, И люди шли за годом год Пророку и судьбе послушные. И ветру вторили: «Исход». Пленились ли небесной маною? А может слитками тельца? Иль небеса обетованные Пьянили вольные сердца? И, пенясь, море удивлённое Вдруг расступилось … и толпу, Толпу, надеждой окрылённую, Вождь всё же вывел на тропу... И вот... от зноя ошалелые Пищат птенцы на проводах, И финики свисают спелые В янтарных пальмовых садах. Шипя, лениво море пенится, Меж облаков закат зажат, Загара пленники и пленницы, С песком сливаясь, возлежат. Горит сентябрь, ничуть не балуясь, День тлеет, будто бы в бреду, По жгущему песку, не жалуясь, Бреду, мечтая, что приду Туда, где тучками отправлена, Прохлада ластится к реке... Но нет! Кругом жарой расплавлена Земля, где жизнь на волоске. Тут проводами оголёнными День с ночью переплетены, Тут полнится пустыня стонами, Как будто сводками с войны. И ветер глух, как в дни Творения, И нем песок на берегу. Из поколенья в поколение Бредём с надеждой по песку. 35
Ирина Явчуновская *** Над Хайфой пожары, пылает лес, Дрожат кипарисы, сгибаются ели, Пламя и чёрный дым до небес, Прячутся звери, в страхе бегут в ущелье. Радио не смолкает: «Израиль в огне! В огне!» Без паники люди дома покидают, Друзья зовут: «Приезжай ко мне!» И всё это не во сне. Вдоль трассы пылает огонь, Лес чернеет, пепел летит с высоты. Легче всего бросить спичку, Трудней возводить мосты. Вопросы потом, а сейчас... Скорей бы детей увезти от беды... Нет, не вымысел это, Всё так и было – явь, а не сон. Спешат самолёты со всех концов Маленькой и большой планеты... Сдаётся пламя, и всё утихает к рассвету... А утро сменяется новым днём, И каждый в крохотном мире своём Вздрогнет порой, размышляя о том, Что станет началом конца времён… 36
Ирина Явчуновская Пустыня В пустыне вьется дорога, Унылая тут картина: Верблюд застыл у порога Пристанища бедуина. Тут воздух на солнце выжжен, Клубится, как пар, и тает... Закрою глаза и вижу Полёт журавлиной стаи. Повисла пыль-паутина, Песок, как позёмка, кружит, И вспомню луга, долины, Кораблик в апрельской луже. Но маки цветут в пустыне – Мазки акварели красной. Отброшу тоску, унынье – Пустыня бывает разной. Забуду однообразье, Дни, гаснущие в рутине, – И в дом постучится праздник, Нарядный, как в пустыне. 37
Ирина Явчуновская Копи царя Соломона В копилке Времён столетья Бренчат. Их планета копит... Над Негевом солнце светит, Тихи Соломона Копи. А было! Сверкали слитки, кипели работа, споры, С дарами, шелками в свитках Суда бороздили море. Ценя золотых таланты, И сам Соломон не ведал: “И это пройдёт”, — но таланту Дано одержать победу Над тленным, что грозный ветер, Подкравшийся из засады, Сметает, сгребая в сети И судьбы, и медь, и злато... Что чуду дано свершиться: Пригонят ветра иные Забытых времён страницы — Из прошлого позывные. Сокровищ иных чудесней Раскатится эхом ретро — Далёкая «Песня Песней». Не унесённая ветром. 38
Ирина Явчуновская Рахель* Беспредельная русская даль, Звёздный бархат ночей Украины, Иудейской пустыни печаль – Всё смешалось во взгляде глубинном. Кто же странный твой путь начертал От Полтавы и до Иордана? Голос древней Рахели витал И вливался в твой стих неустанно. Древний голос Рахели другой Звал тебя на родные причалы. Что искала ты, славу, покой? Нет! Жила, чтобы песня звучала. И летит, словно эхо вдали, И венит над водою, как трель: «О Кинерет, Кинерет шели!».* Подпеваем. Ты слышишь, Рахель? Рахель (1890-1931) – израильская поэтесса. Роди- лась в Саратове, выросла в Полтаве. В 1909 году уехала в Израиль, писала стихи на иврите. Многие её стихи стали песнями. «О Кинерет, Кинерет шели!». «Кинерет, мой Ки- нерет» – слова из песни на стихи Рахель. 39
Ирина Явчуновская Дождь в Иерусалиме Ну, где же ты дождь? Не медли! Ты будто застрял в пути. Ударь оркестровой медью И лейся, шуми, гуди! Над городом, крышей, домом, Над крыльями сизых стай Греми барабанным громом, Листву ноября листай. Вливайся потоком в жижу, В зелёную вязь болот. Дай выжженным травам выжить. Cмой длинную тень невзгод. Покрой золотым cвеченьем И шпили и купола, Душистых ветвей сплетенье, Шершавую ткань ствола. Ты вырвись неутомимый Из тучных стальных тисков. Склонись над Иерусалимом, Смой серую пыль веков. Хайфа. Полнолуние Румяный корж луны с жаровни знойной ночи На краешек волны упал, раздвинув тьму. Проникнуть в наши сны сквозь окна одиночеств Зачем-то поспешил, не терпится ему. Сны августа мутны, день ясный стал короче, А ночь не прояснит того, что не пойму. Но льётся свет луны, что донести он хочет? Понять бы, разгадать – да не дано уму. Луна со стороны зигзагом звёзды строчит, Над краешком волны раскачивая тьму. Как жаль, что не слышны слова её пророчеств, Всё видит и молчит – не скажет никому. 40
Марина Старчевская В стране, где лето три сезона... Страна, где лето в три сезона Царит на суше в два обхвата, Где ночь лететь до Аризоны, И до Москвы далековато, Где всё зависит от погоды И все молитвы на рассвете, Плеснув оранжевым восходом, Возносит в небо светлый ветер. Как будто древний наконечник Копья, заточен и надраен, Гудит гортанно-древней речью, Блестит на солнышке Израиль. 41
Марина Старчевская Дорожная песня Со мною в утробе, Как будто в ознобе, Тряся голубым животом, С букашкой сравнимый, К Иерусалиму Автобус ползёт под мостом. По стеблю дороги В лощине пологой Под небом густой синевы, Где камни, как овцы, Пасутся на солнце Среди ручейков и травы, Где светлая роща С тропинкой, как росчерк, К мечети старинной ведёт, Кустарник в низине Прутами в корзине Торчит, как пучок асимптот. Манят апельсины, В цветах бирючины Мерцают цветные шмели. И так немудряще Проносится счастье У этой прогретой земли. 42
Марина Старчевская Возвращение Сминая день, смещая оси, Лечу в Москву, в сырую осень, В смешенье лиц, наречий, наций — Вертеть башкой и удивляться: Студентам, тычущим в мобильный, Соплячкам с психикой лабильной, Спортсмену башенного роста С душой неловкого подростка, Казашке в полушубке лисьем... Подслушивать чужие мысли, Быть незаметным эпизодом В метро, в подземных переходах, Бродить по выставкам и скверам, Хворая от погоды скверной... Потом за чаем в самолёте, Сидеть, как повесть в переплёте, Глядеть на снежные офорты... А после из аэропорта, Вываливаясь в летний вечер, Самой себе противоречить: Бранить жару, терпеть простуду, (Какая есть, другой не буду.) И дома спрятать под диваном Сомненья вместе с чемоданом. 43
Марина Старчевская Хриплая лестница, старые сваи... «Я на Западе крайнем живу, – а сердце мое на Востоке.»... Рабби Иеуда ГаЛеви Хриплая лестница, старые сваи, Домик горбат и слегка близорук: Смотрят доверчиво и не мигают Окна на север, а двери на юг. Плещется в луже залётная птица, Мягкое солнце, как взбитый желток, Жизнь — это наши счастливые лица В западном доме с душой на восток. Это дорога от звонкой калитки, Вверх без одышки, как будто шутя... Это налипшие в листьях улитки После дождя. Иерусалим Этот город от истории давней Сохраняет бело-желтые камни. И молитвы здесь возносят упрямо — Да не в храме, а у стен, что от храма. Переполнены его мостовые: Маги, дервиши и — просто святые. Каждый алчет крутизны или денег, Каждый — в мареве своих заблуждений. Над толпою и стеной синь бездонна И поют колокола: «Аба... донна...» А над общей суетой-круговертью Проплывает в вышине ангел смерти. 44
Марина Старчевская Тель-Авив С чашкой кофе под звуки румбы, Наблюдая морской прилив, Загорелый и белозубый Смотрит в камеру Тель-Авив. И танцуют на пляже пальмы, Направляя ладони ввысь, Развернулся канат причальный И петлей над водой завис. Бриз гоняет воздушных змеев Многоцветные миражи, Рукоплещут флажки на реях, Паруса вдохновляя жить, Катера на волнах прогретых В такт покачивает слегка И кружится моя планета, Подставляя солнцу бока. День плывет невозможно белый, От жары нереально зыбкий. Просто выйти на этот берег И позвать золотую рыбку. 45
Марина Старчевская Суббота у моря Суббота у моря. Кафе и палатки. Октябрь, но у берега плюс двадцать восемь... Сенильное лето в безумном припадке Царевной-лягушкой бросается оземь. Ни капли дождя, и на утреннем бризе Метёлками пальм очищается небо, Десяток маслин и полоска редиса — Набросок на ломтиках сыра и хлеба. Под крепкий чаёк с ароматной заваркой Я грежу о чём-то простом и хорошем, И мир, удивительно светлый и яркий, Блестит, как игрушка, в горячих ладошках, Как тонкое пламя твоей зажигалки, Как фраза с улыбкою вполоборота, Как время, которое тратить не жалко, Когда ожидаешь от жизни чего-то... Неделя пройдёт — и наступит суббота... 46
Ирина Сапир Израильский пазл В этой маленькой, сложной стране все смешалось в чудную окрошку. В этой смеси всего понемножку: зной палящий, бездомные кошки, попугаи, живущие вне тесных клеток, а так – на ветвях, шумный люд, экспансивные речи, Рождество, ханукальные свечи, Рамадан*, синагоги, мечети и кресты на старинных церквях. Все сварилось в причудливый сплав. Органичная помесь контрастов: «Morning!», «Morgen!”, «Шалом!», «Hola!», «Здравствуй!», русский борщ, итальянская паста, острота азиатских приправ, серпантины бегущих дорог по, украшенным хвойным ажуром, невысоким горам, абажуры частых пальм, окаем белокурый тёплых волн и горячий песок, апельсины, оливки, вино, Бугенвиллия* в ярких цветочках, справа влево бегущие строчки... Словно пазл из мелких кусочков – все сложилось в одно полотно! * Рамадан – месяц великого поста в исламе. * Бугенвилия – вечнозеленый вьющийся цветущий кустарник. Произрастает в субтропическом климате. 47
Ирина Сапир Тель-Авив Нырну привычно в Тель-Авив, и он немедленно затянет меня, как муху, проглотив, в свой омут. Звуки смеха, брани, гудков машин нарушат ход моих неспешных мыслей. Тучный владелец лавки заорёт, товар расхваливая. Скучно тут не бывает! На ходу со лба стирая капли пота, я, незамеченной, пойду среди толпы, до поворота, и там, сверну. Кафе, ларьки, знакомых улиц коридоры. Блеснёт изгиб Яркон-реки, что протекает через город. Раскинут пальмы веера, и попугаев ярких стайка промчится с криками. Жара проступит пятнами сквозь майку. И вдруг ... по памяти скользнёт совсем другой ландшафт: прохлада, одесский говор, море, порт, каскад ступенек, колоннада... Остановлюсь, глаза закрыв, потом, смахнув мираж, спокойно вернусь в реальность: Тель-Авив – восточный, дерзкий, шумный, знойный – мой дом, уже так много лет. А что Одесса? – Просто горстка нечастых снов, размытый след в песке на пляже черноморском... 48
Ирина Сапир Между Я из Одессы уехала вроде бы, но в Тель-Авив до конца не приехала. К битым дорогам покинутой Родины память моя приколочена вехами. Мне до сих пор временами мерещатся среди реалий израильских улочек Дюк, и к причалам бегущая лестница, грезится вкус трехкопеечной булочки, слышится явственно звук восхитительный – скрип моих стареньких дачных качелей и лишь на окошке моем, исключительно, в южной стране, незнакомой с метелями, изморозь пишет картины узорные. Память моя неуемная бесится, вертит меня лопастями проворными, как дон Кихота – бесстрастная мельница. Я неотрывно смотрю иллюстрации в книге моей ностальгии навязчивой. Видимо, нет у дорог эмиграции финиша. Прошлое и настоящее врозь разошлись. Я застряла пожизненно в пропасти между краями их рваными, между двумя непохожими жизнями, между двумя непохожими странами. 49
Юрий Рехтер Слёзы Голды Меир «Если ты хочешь этого, то это уже не мечта». Голда Меир. Пассионарность – Божий факел, Зажжённый в необычных людях И тот, кто мечен этим знаком, Неудержим и безрассуден. I Век потрясений, век гигантов, Двадцатый – самое начало. Семья еврейских эмигрантов В нём нищету одолевала. Они из Киева бежали, Им вслед, пронзая все границы, Неслось разящее, как жало, Погромное – «христоубийцы»! В провинциальном Милуоки, Ещё дитя – Любовиц Голди, Росла, не позабыв уроки, Мечтая о своём исходе. В семнадцать лет решает строго Она, что путь её отныне – К земле, обетованной Богом – Святой еврейской Палестине. II Так естество рождает сказки, И пережитые невзгоды Ведут к мечте о государстве В душе несокрушимой Голди. 50
Search
