Размышления

Меняются сезоны… Меняются сезоны, и зима Вслед осени взмахнёт крылом устало, И до весны пуховым покрывалом Укроет суетливые дома, Где только что хвалили урожай, Качали мёд и квасили капусту… Теперь же на полях светло и пусто, И грустно от наплыва птичьих стай, Что выстроили к югу паруса, На небо нанесённые пунктиром… Печально осень попрощалась с миром И спряталась в далёкие леса, Где всё ещё отчаянно горят Рябиновые пламенные руны, И где ветра серебряные струны Настраивают на морозный лад. 51

Виктория Палагичева г. Омск *** Как много спрятать в слове «осень» Различных смыслов мы смогли! Засохший лист, что ясень сбросил, Последних летних дней угли... Пусть лето снова догорает В прохладном утре сентября, Пусть ностальгия настигает Шагами тихими меня. Принёс октябрь успокоенье И яркий затушил огонь, В душе горевший. Без сомненья, Мне стало холодно с другой. А в ноябре сковало лужи Прозрачным и неровным льдом. Тепло внутри лишь. Но снаружи Согреться сможешь ты с трудом. Старухой осень выступает. И, как предвестница зимы, Она как будто бы страдает, А вместе с ней страдаем мы. 52

Ирина Арсентьева г. Караганда, Казахстан Это какая-то цыганщина, ей Богу... Утром она безмятежно спала. И сон ее был легким, как она сама. Ее почти не было видно под тонким туманным покрывалом, хранившим запах ночного затухающего костра, маленьких мятных травянистых скирд, редкой студеной росы на пестром ковре, собранном искусной рукой из разноцветных лоскутков. Ночью она повсюду расставила заманухи. Сплела тонкие серебристые силочки и ажурные сеточки, понавесила на них жемчужного бисера, исчезнувшего с первыми лучами. Разбросала по гибким веткам шелестящие шелком шали с таинственными орнаментами, рассыпала рябиновые бусы и багряные осиновые мониста, которые задрожали от нечаянного прикосновения колыхнувшегося воздуха. Пробудившись от яркого света, быстро поднялась, сбросив с себя полупрозрачные одежды. Босая, она легко ступала, не касаясь земли, и на ходу плескала на сонное тело колючую, бодрящую озерную воду. И немедля принялась за дела. Растревожила вялых пичуг, собравшихся в теплые колонии, растрепала им перья и начесала невесомого 53

пуха для будущих заморозков. Погнала их на кормежку тревожным карканьем, нервными взмахами расправляемых крыльев, мечущимися черными точками, сменяющими друг друга в замысловатых воздушных комбинациях. Стриженым ежиком подравняла скошенные поля, расставила по ним высокие, словно остроконечные девичьи грудки, пшеничные стожки. Набросала зерновых приманок для суетливых мышей и запасливых хомяков. Понаставила всюду опознавательных знаков для зимнего мышкования лисиц – обладательниц пушистых дорогих манто. Забила до отказа беличьи тайники пахучими сухими грибами, сладкой бояркой и шиповником. Растянула небесный лазурный шатер, вплела в него искрящиеся солнечные нити и невесомое белое кружево облаков. Украшала богато – бордовым бархатом, мехами цвета загара, песка и горчичного меда, золотыми гирляндами ожерелий и россыпями монет. Готовила щедрое угощение – давила янтарный любовный сок из спелых фруктов, подмешивала в питье горьковатое травяное зелье и позднего аромата цветочный нектар. Развесила дымовую завесу с запахом прелой листвы, терпкой рябины, хрустких груздей и бодрящего холодка. Убрала себя в кровяного цвета рубаху, бесчисленные разноцветные оборчатые юбки, украсила грудь многочисленными связками ягодных бусин и листовых кругляшек. По-бабьи накинула на плечи узорчатую шаль с длинными кистями. Тяжелые косы уложила вокруг головы колосьями, вплела в них синие звездочки астр и желтые солнышки хризантем. Зазывала к себе в гости, усаживала на мягкие, высушенные в редком тепле, ковры, опаивала сладким вином. Звучали тонкие скрипочки, выводили едва уловимую мелодию. Струны гитары заставляли 54

сердца учащенно биться от тревоги. Музыка любви, печали, одиночества наполняла шатер, и хозяйка его, легко огибая белоствольные березки, кружила в медленном танце. Ее грудь часто вздымалась, и звенели переливчато бусы и мониста. Потом она неистово хохотала, разжигая страстный костер с поднимающимися ввысь и лижущими прозрачный воздух алыми языками пламени. Летела вместе с огнем, мчалась по сухим травинкам, едва касаясь легкими ногами, боясь опалить. В изнеможении опустилась на колени и, закинув тонкие руки, запела песню так печально, что заплакало само небо, приблизившись вплотную, чтобы не пропустить ни единого звука и слова. Она почти стонала, и вместе с ней стонало и само небо. Оно постепенно серело от тоски и щемящей боли, а потом разразилось страшным воем, в котором слышалось все – и воспоминания об ушедшей молодости, и горечь потерь, и надежда, и вера, и мольба о помощи. И полились разом потоки их бесконечных слез опустошения и освобождения. Ветер, ставший свидетелем разыгравшейся бурной страсти, замер на время, а потом, вдруг очнувшись, погнал всю эту цыганщину прочь. Стаи кричащих птиц, лоскуты оборванных юбок, рассыпавшиеся бусины, перевернутые золоченые кубки с винным напитком и скомканные серые дождевые занавесы. Закрутил в бешеном круговороте, вымочил насквозь, бросил на землю и исчез. Цыганка же, смущенно прикрываясь спутанными волосами, не теряя зря времени, раскладывала сушиться одну за другой свои разноцветные юбки... Осень раскрашивала землю, накладывая друг на друга мазки маслянистой охры... 55

Влад Волков г. Москва Ноябрь Разразились дождливые хляби. Скинув парус листвы с диких ольх, К своей власти приходит ноябрь, Увядающий старый король. Воют ветры – голодные волки, С хищной прытью срывая листву. Льда на лужи находят осколки, И туманы скрывают луну. Расползаются щупальца ночи, С каждым днём всё длиннее она. Ну, а солнечный стон всё короче. И довлеет над ним пелена Облаков, чей узор монструозен, Зимний уж формирует оскал. Умирает цветущая осень, Напоследок созвав всех на бал. Вальсы хладных ветров в листопаде, Гобелены-ковры мастерят. Как застывшие чудища ада, Оголённы деревья стоят. Все опали плоды мелкой дробью, Словно кладбище сад опустел. Склепы-рощи, фонтаны-надгробья, В память тем, кто от нас улетел… Всё вокруг постепенно бледнеет, Колыбельные песни слышны. 56

Воздух день ото дня холоднее Под мелодии гулкой струны. Одинокой осенней печалью Грань сезонов трепещет в дождях. Пусть уходит всё то, что не ждали, Лишь бы были полны закрома. Волчьи свадьбы Куделица справит, Обереги в домах мастерят. Домовому закуску оставят, Чтобы скот да и дом охранял. По промёрзлым ступая ступеням, Пробирается к трону, строжась, В ночном платье богиня Марена, Чуя в воздухе скорую власть, Да, шепча, подозвав свои вихри, Средь костлявых усопших стволов. И гуляет средь них тихо-тихо Призрак стужи и звон холодов. Не поют перелётные птицы, Уж покинули эти края. Здесь на выцветшей колеснице Объезжает владенья ноябрь. 57

Александр Ковалёв г. Саратов *** Греюсь я в прощальном солнышке, время красочно-осеннее. Бойко прыгают воробушки, ветер треплет настроение. Лужи словно отражения, всех гримас задорной осени. Лес застыл в успокоении, листья разметав по просеке. Птичья ария прощальная шлёт привет перед дорогою. Осень облака поставила, словно паруса, в подмогу им. Небо чистое, хрустальное, высью нас лазурной радует. Если и всплакнёт печальное, тут же улыбнётся радугой. Вспомню строки я Есенина, душу выверну до донышка. Время красочно-осеннее, я тепло запомню, солнышко. 58

Марина Ицкова г. Нью-Йорк, США Зов осени Природа повернула колесо, Осень нежно стучит в окно. На улице уже не тепло, Деревья меняют манто. Дождик чаще начал стучать, Дома под пледом тепло. Кофе и лёгкий дым, Осень снова меня зовёт. Деревья, как модный показ, Меняют ожерелья без слов. Осень вступает в права, Элегантно, красиво, легко. Золотой листопад кружит, Словно пары в вальсе плывут. Одурманила осень сердца, Наши чувства летят и поют. 59

Осенний этюд Подари мне, осень, счастье И спокойствие души. Облака плывут так плавно, Как скольжение реки. Осень мягко наступила, Ветерок с собой взяла. И прохладу, и уныние За собою привлекла. Как художница лихая, Кисть взмахнула и прошла. В жёлто-красные наряды Всё в округе прибрала. А листочки, как монетки, Обрамляют кроны вид. И уныние отступает Красота даёт прилив. Закружились листья в танце, С ветром весело паря. И бунтарски, и печально Осень в дом ко мне зашла. Щедрый дар несёт с собою, Лёгкий бриз и тишину. Жизнь пришла и улетела, Снова я одна иду... 60

Осенний поцелуй Осенний поцелуй, как капля дождя, Нежно прикоснулся к щеке. Теплом накрыл и жар сохранил, Любовь так томится во мне. Твой поцелуй увлекает меня В мир радости, счастья, любви. И грёз несбыточных печаль Испарилась просто, как пыль. И твой осенний поцелуй, И нежное касание кожи Вторило эхом в нас двоих, Накрыло чувств волной так схожих. Целуешь нежно ты меня, Дыхание бережно ласкает. Сердец биение – тишина, И от любви душа взлетает. И память трепетно хранит, Твой поцелуй души и сердца. И осень заискрилась в миг, Ушла земля, и развернулось небо... 61

Штормит природа Тучи неумолимо наступали на город, Гроза и молния рвали небеса. Темнота и страх охватили душу, Всесилие природы и слабые сердца. Дождь рванул, как обрушился шквал, Ветер завывал, как раненый волк. Косая сажень разбивала окно. Набатом стучал дождь без слов. Блики молний играли неистово, Шторм приходил всё сильней. Природа рыдает, рвёт душу свою, Будьте же люди добрей. Раскаты грома, как сильные взрывы, Сотрясают стены вокруг. Пугает природа – уроки даёт, Пытается нас всколыхнуть. И вот чуть светлее, и ветер уж стих, Но дождь продолжает свой путь. Гроза и молния танцуют вдвоём, А осень продолжает лечить. 62

Опустела без тебя земля Опустел без тебя дом, Дождь-плакун разорвал небеса. Стало холодно – просто жуть, В сердце лёд и сплошная тьма. Подарил ты когда-то любовь, Но внезапно её забрал. И теперь на душе – боль, И не стихнет она никогда. Опустел без тебя дом, Без тебя опустела Земля. Потому что Герой мой ушёл, Он покинул нас навсегда. Он был полон надежд и грёз, Жизнь любил и любил меня. А теперь – проливной дождь, Слёзы, град… И вокруг пустота. Опустел без тебя дом. Листья падают тихо в саду. Среди звёзд ты паришь в ночи, Разрезая ночную мглу. Дождь прошёл, и вокруг тишина. Сердце молча саднит в груди. Где-то в небе твоя звезда Посылает любви позитив. 63

Опустел без тебя дом. Потеряла тебя Земля. Где ж ты, ангел мой дорогой? Где летает твоя душа? Высоко ты взлетел над землёй, Цепким взглядом пронзая жизнь. Пусть кружится твоя душа, Напевая любимый мотив. Песня осени Облачные стрелы разорвали небо. Прометея слуги надсекают гладь. Солнечные блики в голубой глазури. С лёгким дуновением радостно кружат. И не надо быстро окунаться в мысли. Зайчики мерцают, ласково маня. Осень величаво сделала подарок. Одарила солнечно, тихо нам шепча: «Я дарю вам нежность, я дарю заботу, Наслаждайтесь искренне, ветерком дыша. Полюбите ближнего, дайте сердцу волю, Благодарна будет Вам Матушка-Земля!» Осень величавая зашуршала листьями. Словно звуки флейты разлились в тиши. Журавли на небе, улетая в дали, Подарили осени песню для души. 64

Татьяна Горецкая ст. Тбилисская, Краснодарский край Вальс золотых листьев На одном большом и красивом дереве жил-был маленький кленовый листик. Он радовался солнцу, дождю и даже грозе. Удивлялся солнечным лучам и восхищался красавицей луной. Ему было совсем не страшно. Ведь рядом было много больших листьев, которые грели его в ненастную погоду. Прошло время, и наш малыш превратился в красивый зелёный лист. Он продолжал радоваться новому дню, яркому солнцу и облакам, плывущим по небу. Дни бежали друг за другом. На смену знойному лету пришла красавица-осень. Она окрасила деревья багряным цветом. Листья, что были постарше, стали опадать, укрывая землю ярко-жёлтым покрывалом. Те листики, что остались на дереве, вели разговоры, что как же хорошо там, внизу. Как им надоело это однообразие и скука. Хочется свободы и разнообразия. Смотреть на мир не сверху вниз, а наоборот. Наш кленовый листик смотрел на падающие листья и мечтал также лететь и парить вместе с ними. Ему не терпелось узнать, какая же жизнь там, внизу. Однажды он остался один на большем дереве и дрожал от холода. Ветер дул все сильнее, баюкая 65

уставшие деревья. Оголённые ветви качались в разные стороны под управлением умелого дирижера. Так наступил тот день, когда наш листик полетел к своим друзьям. Полет был необыкновенным и волшебным. Кленовый листик кружил и кружил над всеми. Пока не приземлился на усыпанный разноцветными листьями тротуар. Ему было тепло и уютно в обществе своих друзей. Он весело напевал под мелодичный шелест сухих листьев: - Какая красота! Какая красота! Листик громко смеялся и не понимал, почему все остальные листочки такие грустные. Прохожие быстро проходили мимо, наступая на шуршащие листья. А ветер отгонял их всё дальше и дальше от родных мест. Наш листик спрашивал всех, кто проходил мимо: - Почему вы не замечаете нашей красоты. Посмотрите вокруг! Какой удивительный ковёр из листьев под вашими ногами, он отливает медью! Но в ответ ему была тишина. Шли дни. Настроение нашего листика менялось, он становился таким же грустным, как и его друзья. Больше не хотелось смеяться, а осенний дождь лишь добавлял печали. Однажды проходящая мимо девочка Даша обратила внимание на наш листик: - Какой ты необычный и красивый. Такого листика мне как раз и не хватает для моего осеннего альбома. - Посмотри на моих друзей, они тоже очень красивые! – воскликнул листик. Девочка остановилась, как будто услышала его просьбу, и сказала: - Сплету-ка я себе веночек из листиков, что смотрят на меня и игриво улыбаются. Даша собрала золотые листики вместе. Получился оранжево-жёлтый ободок. Девочка надела его на голову, напевая песенку, которую сочинила сама: 66

Ёжик в листве: «Шур-шу, шур-шу». Листва в ответ: «Шур-шу, шур-шу». И ветер нам листвой шуршит. Так осень с нами говорит! Так наш листик и его друзья стали жить у Даши дома. Спустя какое-то время, они уснули, чтобы снова проснуться весной в городском парке или в прекрасном саду. А пока им снились радостные сны. Про то, как они летят и парят над тротуарами под музыку шуршащих листьев. И кружат в осеннем листопаде, приглашая всех желающих присоединиться к вальсу золотых листьев. Люби! Замедлится темп и застрянет в пыли. Погаснет свет, и уснёт мой город. И песнь заведут, чтоб волки завыли, те, кто мечтает продлить свой род. Синхронно им вслед затянет ветер печальную музыку прежней любви. Откроется взору изгиб женских бёдер. Тому, кто отчаянно просит: «Люби!» И осень протяжно мне скажет: «Иди!» И листья отправит за мною вдогонку, И ожерелье, как оберег в пути, протянет мне в руки, что держат иконку. 67

И лететь и парить… Не хочу я холодным и пасмурным днём молчаливо сидеть у окна. А хочу в эту лунную осень радостным плыть кораблём и гулять допоздна. И бродить по жёлтой траве босиком, несмотря на туманы с дождями. И лететь и парить осенним листком между станциями и городами. *** Поцелуй уходящего лета. Осень вступает в права. В платье из листьев одета. Секреты грузит в трамвай. Немного орешков в дорогу. И лету напев: «Баю-бай!» Помчится наша гулёна Под шумное: «Не зевай!» 68

Иван Игнатенко г. Барнаул Осенняя пора Словно бабочки, листья кружатся. Их полёт, как прощальный прыжок. По лесам снегом жёлтым ложатся, Уж засыпан там каждый ложок. Ветер листьями землю укроет Или к небу их бросит порой, Пруд ковром разноцветным накроет, С ним теплей ему будет зимой. Птицы в стаи повсюду собрались, В тёплый край им придётся лететь. Они сил здесь за лето набрались, Чтобы вовремя к югу поспеть. Голос с неба за сердце хватает. Журавли грустной тенью летят. Кто из них долетит, мир не знает, Люди в след им с печалью глядят. 69

По земле осень поздняя ходит, Постоянно сменяя наряд. По туману над речкою бродит И творит свой волшебный обряд. Под дождём очень зябко деревьям. Как сиротки без листьев стоят. Осень рада подобным твореньям, Её серость и холод бодрят. Она может дождём тихо плакать, Завернувшись в остатки листвы. Дождь повсюду оставил нам слякоть, В ней утонем, наверное, мы. Север зиму на смену отправит, Она скоро к нам в гости придёт, Всем подарки на память доставит, Даже речку запрячет под лёд. Волшебная Осень Заглянула мне Осень в глаза, Покоряя багряной улыбкой. Прокатилась по сердцу слеза, Словно искра по радуге зыбкой. Тенью жёлтой мелькнула в лесу, Пролетела стрелой над полями, Заплела ветви ивы в косу И кружилась всю ночь с тополями. Краски Осени всюду заметны, Как пожаром объят старый лес, Все деревья в убранстве приметны, Красоты Дух в природе воскрес. 70

Осень в руки взяла снова краски, Стала сказку цветную творить. Светят радостно добрые глазки, Они могут без слов говорить. Это дань уходящему лету. Стал как золото хлеб на полях. Свет зарниц помогает рассвету, Сил набравшись на звёздных морях. Паутинками сшиты минуты, Когда Осень легка, словно тень. И секунды в мгновенья обуты В этот тёплый от радости день. Осень сердится злыми дождями, Ожидая прихода Зимы. Бабьим летом прощается с нами, Красоте той поэты верны. Осень в лесу Сентябрём, словно кистью художника, Разрисован подлесок густой. Я иду по следам подорожника, Что растёт вдоль тропинки лесной. Лист упавший лежит под ногами, Вместо шубы укрыл он траву. Ветер листья кружит над стогами, Я листок с ветки жёлтой сорву. 71

Загрустила вдруг Осень, заплакала, Пролила слёзы с неба дождём. Утка рядом, взлетая, закрякала, Ей лететь надо вслед за вождём. Стаи в небе, как дымка, растают И затихнет их жалобный крик. Слышу я, как собаки вслед лают, Даже ветер от жалости сник. Сосны с елями вновь приуныли, Им не сбросить иголки в листву. Как наряд свой менять позабыли, Целый год в нём стоять на посту. Кисти ягод видны на калине, Алым цветом на солнце горят, Красотой не уступят рябине, Они, словно подарки, висят. Осень всюду любовь расплескала, Красотой хочет нас удивить. Но осталось ей времени мало, Она хочет слегка пошалить. Попрощаемся с Осенью милой, Она тихо под утро уйдёт. Ей с зимой не померятся силой – Та хозяйкой суровой придёт. 72

Золотая Осень Виден Осени плащ золотой, Он висит на стволах вековых. Кружит лист над её головой, Как подарок берёз молодых. Осень листья с любовью разложит, Как пасьянс на зелёном столе, И кустам, и деревьям поможет Искупать их в воздушной волне. Её губы на гроздьях калины Ярко-горький оставили след. Она также коснулась рябины, Дав кистям свой оранжевый цвет. Осень к солнышку тянет ладошки. Их согрел его радостный луч. Загорелись, как звёзды, серёжки, Разогнав пелену серых туч. Рассмеялась, как бисер рассыпала, Колокольчиком смех прозвучал. Быть особенной карта ей выпала. Лес на ветвях хозяйку качал. Возле речки слегка прикорнула, Ноги свесив с её бережка. Руки к месяцу вверх протянула, Дав напиться ему из рожка. Утром ранним росою умылась, Расчесав кудри ветром лихим. С Бабьим Летом в леса удалилась Побродить по тропинкам сухим. 73

Поздняя Осень Осень ветви заботливо красит, Цвет изменит поникший листок, На земле он полянку украсит, Пролетев далеко на восток. Лес осенний весь радугой светит. Осень краски кругом разлила. Проходя меж деревьев, их метит, Чтобы знали, она здесь была. Лист берёзовый цвета лимона, Оторвавшись, подолгу парит. Тишину нарушает ворона, Каркнет громко и снова молчит. Плащ для Осени соткан лучами, Когда Солнце встречало её. С ним она не замёрзнет ночами И согреет в нём сердце своё. Вышивает узоры сапожками, Проходя по ковру рыжих трав. - Рисовать она может и ножками, – Сказал месяц, и он будет прав. На воде листья вместе ютятся, Как кувшинки собравшись, торчат. Все понравиться речке стремяться, Она нянчит их словно внучат. Не дождинки, а слёзы пролиты, Когда Осень с туманом ушла. Облака белым снегом набиты. Знать Зима снова в гости пришла. 74

Татьяна Пипкова г. Нижний Новгород Опадают чувства Вот и осень. Опадают чувства, Остаётся оголенная душа, Вся совсем продрогла и пожухла, Под дождем бродила не спеша... Не спасал ни зонтик, ни одежда, Лихорадило ее не от ненастья, А от расставания с надеждой, От разлуки с мнимым счастьем... Рядом с ней бродили чьи-то души, Но тепла она от них не получила, Сами вымокли и не хотели слушать, Что она насквозь все ноги промочила... Не родные, потому – не жалко, Потому и равнодушны и не спросят, Где она в такую непогоду пропадала, Где ее в такую черти носят... Холодно. Промозгло. Как же пусто... Душ родных здесь больше нет, Осень. Опадают чувства... Оставляя в душах только след... 75

Моя осень Расплескала осень ведра акварели, Повторила прошлогодний свой сценарий, А я снова на год повзрослела, Пересматриваю лет своих гербарий... Нахожу все чаще время для раздумий, А удачу все ещё хочу поймать за хвостик, Самочувствие сверяю с полнолуньем, И без приглашения, редко очень, в гости... Хочется, подобно листьям с дерева, Во всех красках жизнью насладиться, Зиму переждать, весной от солнца первого Заново, как листик, возродиться... Осень – время для итогов подходящее, Общих – рановато, только промежуточных, Чтобы прошлое и даже настоящее Не смогло сломать желаний будущих... Пусть не двадцать и не сорок, нет ведь разницы, В каждом возрасте потребность счастья личного, А подружка-осень помогает с этим справиться, Создавая настроение отличное... Я возьму у осени палитру акварельную И раскрашу свою жизнь цветами яркими, И очередной отмечу день рождения С тортом, музыкой, гостями и подарками... 76

Кленовое покрывало Кленовых листьев жёлтых покрывало, Осенним солнцем обогретое с утра, Чуть шевелясь от ветра, как дышало, Заполонив собой большую часть двора... Осиротевший клён, по-зимнему раздетый, Остатки листьев грустно провожал, Он был спасением прошедшим жарким летом И в зиму бережливо землю укрывал... В упавших листьях копошились птицы, Нарядные листочки собирала детвора И, разложив их в книжки на страницы, Ждала, когда придёт гербариев пора... А утром плохо выспавшийся дворник Сметёт все листья в кучки, красоты не оценив, И в ярко-жёлтых пятнах будет дворик, Внося осенним видом позитив... Озорники-мальчишки, весело болтая, Вдоль ярко-жёлтых куч не смогут просто так пройти, Кидать листву до «неба», в ней же утопая, И веселей забавы просто не найти... И снова двор украшен желтым покрывалом, Ругаться будет дворник, утром пожалев свои вчерашние старания, Такой красивой осени, увы, нам будет мало, Спасибо, листопад, до нового свидания! 77

Осень в городе Осенний город завершает день, Шуршит сухая, облетевшая листва, И в свете фонаря мелькнула чья-то тень, И никого... и тишина... Нарушит грохотом ее ночной трамвай С табличкой «Следует в депо», - Зачем шумишь, тихонько поезжай, Тебе уже совсем недалеко... Уже не очень и тепло, и пасмурно с утра, На лавочке теперь не посидишь, Да и слетелись со всего двора – Листва с деревьев, птицы с крыш... Дожди, похоже, нагостились в сентябре, И бабье лето попрохладней градусов на восемь. Расположилась в тихом маленьком дворе По старым и по новым стилям, осень... Остатки ягод на рябиновых кустах, Шиповник обнажил свои колючки, Другие птицы появились в парках и дворах, И вместо облаков на небе только тучки... А осень отцвела и поседела, И стал совсем ворчливым ветер, Да, износилась и заметно постарела, Все с возрастом меняются, поверьте... И очень скоро, так давно сложилось, На отдых осень мы проводим, Была желанной всеми, нагостилась, Осталась, как всегда, довольна, вроде... 78

Осень-попутчица Осень-попутчица Застанет врасплох, Прибежит ниоткуда, Засыплет листвой разноцветной, Как радостный вздох, Как нечто, как чудо, В дымке туманной, рассветной... И будет витать И кружить возле дома, Пугая в саду воронье, Попросит принять, Словно мы не знакомы, Осеннее счастье мое... Я дверь распахну И раскрою объятья, На пол упадёт лет ушедших платок, День новый вдохну, И осеннее счастье На мой приземлится порог... Окутает лаской, Согреет заботой, Позволит забыть о плохом и ненужном. Как детскою сказкой, Листвы позолотой Закружит, закружит... В том облике странном, Таинственном очень, Я снова, как раньше, смогу угадать, Таким долгожданным Волшебница осень Тебя мне решила послать... 79

А ты подыграй ей, И может, получится, Быть счастьем осенним моим, Почти за сто дней... Ну а осень-попутчицу, Отпустим на радость к другим... Сентябрь Хмурый сентябрь. Одетый в серый цвет, Такое было раньше, ближе к ноябрю, Все сыро-серое, а ярких красок будто нет, И я такую осень не люблю... Так хочется красивый листопад, Пусть листья плавно в воздухе кружатся, И с ветром вместе тихо шелестят, И под ноги не торопясь ложатся... На фоне серого сверкают огоньки, Рябины гроздья, к сроку созревая, Да ярко-красные грохочут по пути Спешащие ко времени трамваи... А солнце, соблюдая свой режим, Пытается сквозь облака пробиться, У всех свои дела – идём, спешим, бежим, Пытаясь целиком под зонтиком укрыться... А дождик, словно вспомнил что он дождь, Ведь летом он частенько забывал... Хотя так нужен был, ну что ж, Ведь было лето... И он тоже отдыхал... 80

И люди, каждый зная свой маршрут, Среди дождя не замечая красок красоту, И думая о чём-то о своём, Куда-то все идут, идут, идут.... Но лета бабьего ещё не вышел срок, И осень только репетирует приход, И по прогнозу завтра солнечный денёк, Хотя какой с того прогноза прок... Ты только, осень, не советуйся с зимой И не проси ее пораньше приходить, Ты будь, как раньше, тёплой, золотой, Тебя такую хочется любить... 81

Олеся Костина г. Хагенов, Германия. Кофе со вкусом осени Раннее утро. Сумерки. Еще не погасли фонари. Сегодня встала раньше будильника. «Прекрасно, прогуляюсь не спеша до работы, пока город только начинает просыпаться», – подумала я и отправилась собираться. Играет музыка «мирового» класса, как в лучших домах Парижа. Ставлю на повтор, чтобы насладиться невероятной композицией Paul Mauriat – “Love Store”. Ноябрьское утро пахнет сырой листвой и морозной свежестью. Пройдя через арку соседнего дома, поворачиваю к кофейне на углу. Заостренная крыша напоминает башню маленького замка. Еще одно прусское наследие. - Доброе утро. Вам, как обычно? – спрашивает девушка, протягивая руку. Я часто захожу сюда за кофе, но обязательно со своей термокружкой. - И вам доброго утра. Пожалуй, да! – улыбчиво отвечаю я и подаю вместе с кружкой конфету со вкусом барбариса. Да, у меня всегда лежат какие-нибудь вкусности, которыми можно угостить кого угодно. Просто для настроения, чтобы поделиться своей радостью. Иногда 82

именного этой капли счастья человеку не хватает, чтобы сделать день самым добрым и душевным. Присаживаюсь за столик у окна. Здесь так тихо и уютно. Повеяло кофейными зернами. Мысли растворяются вместе с туманом. На город незримыми шагами опускается день. Сквозь серые тучи проглядывает пока еще сонно и лениво яркое солнце. - Вы сильно торопитесь? – нервно спросила бариста. Голос со стороны возвращает унесшие мысли в небесную даль обратно в кофейню. - Разве в такое прекрасное утро можно куда-то спешить? Оказалось, что кофемашина требует замены фильтра. Дело простое, но требующее некоторого времени. Можно подождать. Собираясь на работу, я редко завтракаю, но частенько захожу за кофе, если иду пешком. Спустя какое-то время аромат свежеприготовленного кофе заполняет всю кофейню. - Только гранатовый сироп закончился, – досадно сказала девушка и добавила, – но есть ванильный, карамельный. - Этот день слишком хорош, чтобы испортить его отсутствием сиропа. Добавьте карамельный. Утро действительно по ощущениям было многообещающим. Потратив столько времени на ожидание, хотелось все же насладиться терпким вкусом кофе по пути на работу. - Он меня любит… - Кто? – недоуменно спросила бариста. - Город! – ответила я и направилась к выходу. Город, как любимый человек. Замечали? Он принимает тебя со всеми взлетами и падениями. Обнимает теплым дуновением ветра, когда становится грустно и одиноко или улыбается через прохожих, 83

подмигивает сигналами светофоров или бодрит гудками автомобилей, когда тебе радостно. Ты не можешь быть несчастным, если тебя наполняет любовь. Но это возможно в единственном случае: если он тебя действительно любит. Многие города меня не принимали, даже в родном городе чувствовался холод. Оказалось, просто не было отношений. Здесь я нашла себя, нашла дом для души, которая вечно куда-то рвалась подальше в поисках родного и близкого. Это была любовь с первого взгляда. И я точно знаю, он меня не отпустит, чтобы не случилось, потому что это и есть то самое окрыленное чувство, имя которому – влюбленность. Город совсем проснулся и оживился. Люди спешат. К остановке подъехал переполненный автобус, а узкие улочки уже в пробках. Где-то в правом ряду сигналит такси. «Опаздывает», – отметила я, попивая на ходу горячий кофе. С каждым шагом все сильнее становится запах свежеиспеченного хлеба, как в детстве. Через дорогу пекарня «Königsbecker». Уже готова к открытию, чтобы радовать своих гостей пышными булочками с корицей и маком. Вот так неторопливо я уже дошла до Историко- художественного музея. Среди постсоветских типичных строений здание музея стоит величественно и поистине по-королевски, безмолвно напоминая об ушедшей эпохе. Ранее здесь был концертный зал с летней террасой, которая выходила к Замковому пруду. Осторожно ступаю по брусчатой лестнице, словно переношусь в те далекие времена. Я чувствую тишину осеннего дыхания Кёнигсберга. Остановившись на набережной, закрываю глаза. Через мгновение появятся барышни в пышных нарядах. Неспешно прогуливаясь, будут обсуждать изящную игру актеров вчерашнего спектакля или восхищаться оперой... 84

«Нет, не будет сегодня...» – неожиданная фраза, проходившего мимо мужчины с телефоном в руке, возвращает меня к реалиям. «А ведь он совершенно прав», – думаю я. – «Не будет. Ни сегодня, ни завтра. Из открытых окон уже никогда не услышим доносящихся звуков классической музыки. В музее царит таинственная тишина, и лишь редкие посетители нарушают покой громким шепотом». От порывов ветра по телу пробегает холодок до самых кончиков пальцев. Поднимаю воротник пальто и стараюсь сильнее закутаться в палантин. С последним глотком кофе взгляд устремляется в пучину непроглядных вод Нижнего пруда. Словно смотрю сквозь столетия. Но вместо замороженного долгостроя под громким названием «Дом Советов» уже не появится величественный и прекрасный ансамбль башен Королевского замка. На летней террасе не будут пить чай галантные кавалеры со своими дамами. Когда-то в довоенное время на пруду были грациозные лебеди – символ роскоши и богатства. Смотрю на часы: стрелки неумолимо уносят нас все дальше от эпохального времени. Пора и мне двигаться дальше. Стук каблуков разносится мелодичными звуками над гладью воды. С Пролетарской сворачиваю во дворы, чтобы сократить путь и насладиться последними минутами утреннего спокойствия. Там за домами уже суета и спешка, здесь же еще все тихо и безмолвно. Обшарпанные дома, пережившие бомбежки военных лет, грузно опускаются на землю. Ссутулившись, своим томным взглядом старых окон смотрят в самую глубь души. На ухабистой дороге через выбоины в асфальте проглядывает брусчатка. На город все больше надвигаются серые тучи, окутывают, словно покрывалом. Вот-вот капли дождя 85

застучат по окнам домов. Солнце спряталось в пушисто- белые облака, которые не видно за толстой пеленой грозовых. Такие перемены здесь частое явление. Через считанные минуты уже сама окажусь в гуще событий большого города. Окунусь в привычный ритм, буду разглядывать прохожих, ожидая зеленого сигнала светофора. Но пока я еще здесь. Иду по слегка шуршащей листве и вдыхаю аромат кёнигсбергской ноябрьской осени, храня в душе самое ценное – ЛЮБОВЬ! 86

Андрей Пучков г. Сосновоборск Сила жизни Дорога весело бежала перед моим новеньким «Патриотом», который, деловито шурша ребристыми покрышками, норовил, казалось, самостоятельно, без моего участия увеличить обороты и погоняться с ней наперегонки. Я невольно улыбнулся, вспомнив нашего главного механизатора, который, осмотрев машину, сказал, что теперь главное «приседеться» в ней, и тогда всё встанет на свои места, машина перестанет рваться вперёд дороги. – Ты, Андреич, погодь на ней гонять-то! Не загружай её шибко! – деловито осмотрев уазик и послушав, как работает двигатель, наставительно проговорил он, закрывая капот. – Каждый механизм должен сам к себе приноровиться и притереться! А если ты не дашь ему этого сделать, капризничать он начнёт… – Алексей Степаныч! – засмеявшись, перебил я механика. – Я что, на гонщика похож? Или, может, у нас тут есть места, где можно гонки устраивать? – Так-то оно так, – пробормотал Степаныч, – а напомнить, однако ж, никогда лишним не бывает. По правде говоря, я лукавил. Было у нас, где погоняться, ой было! Есть одно место, где укатанная 87

песчаная дорога делала затяжной плавный поворот, огибая пшеничное поле. Ну а что, дорога широкая, встречных машин практически нет. Крупный белый песок слежался и утрамбовался, можно сказать, до асфальтового состояния. Гоняй – не хочу! Я не хотел. И не потому, что представлял в этой глуши власть, и сам, так сказать, должен себя блюсти. А потому, что мне нравилось ездить не спеша. Когда едешь не торопясь и видишь проплывающие мимо поля и полянки, деревья и околки, видишь, как наваливается с обеих сторон на дорогу массив леса, хорошо думается. Наверное, так же хорошо, как и в бане, когда ты, развалившись на полке и закрыв глаза, чувствуешь, как под натиском горячего пара из головы вдруг начинают лезть дельные мысли. Я сбавил скорость перед несколькими огромными соснами, росшими возле дороги, и машина весело запрыгала по толстым корням, которые, извиваясь как змеи, пересекали дорогу. Ну, вот и всё, почти приехал. Сейчас из-за высокого куста сирени выпрыгнет гороховое поле, и сразу за ним начнётся прямая дорога к моему дому, вернее к деревне, где я живу и работаю. Дорога пересекла деревню и вывела мою машину прямо к местному средоточию власти, другими словами, к сельскому управлению, глава которого как раз сидел на лавочке, пристроившейся в тени раскидистой черёмухи и, можно сказать, напрямую наблюдал за вверенной ему территорией. – Ну, Александр Андреич, как съездилось? – спросило местное начальство, когда я заглушил мотор и, выбравшись из машины, стал нагибаться во все стороны, разминая спину. Путь всё-таки был неблизкий – до районного центра, из которого я вернулся, без малого восемьдесят километров, так что около полутора часов я в дороге 88

провёл. – Отлично, Михалыч, – ответил я, присаживаясь на крылечко рядом, –и свои дела сделал, и твои. Когда я твои бумаги отдал, велели передать, чтобы ты готовил заправку. Через недельку бензовоз придёт, и вкусную, безвозмездную солярку привезёт! – Ты смотри! Не обмануло государство-то, никак решило хозяйствам на самом деле помочь?! Я пожал плечами. – Ну ладно, Андреич, – засуетился деревенский «голова», – пора мне, а то что-то засиделся я. И он, кивнув мне на прощание, засеменил к своей старенькой «Ниве», которая, спасаясь от солнца, дремала в тени управления. Проводив главу поселения взглядом, я вздохнул и, поднявшись с крыльца, пошёл к своему рабочему месту, над дверью которого красовалась старая выцветшая табличка «Участковый пункт милиции». Почему вывеску не меняли, не знал никто, да честно говоря, узнавать и не пытались. Правда, Егорыч, местный агроном, как-то в разговоре упомянул, что слово «милиция» людям гораздо роднее, чем новомодное и непонятное слово «полиция», которое неприятно созвучно с поганым словом «полицай». Поэтому, мол, и не меняют её. Оказался в этой глуши я неслучайно. Не знаю, какой чёрт и за что меня дёргал, но я увязался за своим приятелем, у которого здесь жила бабушка. После её смерти, внука пригласили разобраться с наследством в виде старого дома, где бабка прожила всю жизнь. Тот охотно взял меня с собой, чтобы было не так скучно. В результате переговоров от полуразвалившегося дома приятель отказался, здраво рассудив, что вдали от цивилизации такое жилище никто не купит. Быстренько подписал подготовленные районным юристом бумаги 89

в пользу местного сельсовета и убыл обратно в город. Ну а я, помучившись ещё с полгода, написал рапорт на перевод именно в это место, оставив хлопотную должность старшего оперуполномоченного. И вот уже как пять лет работаю участковым инспектором, в зоне внимания которого оказались три деревни, которые незатейливо назывались: одна Левая, другая – Правая, а третья, где вообще заканчивалась дорога, так и была прозвана – Крайняя, дальше можно было только пешком, в Тайгу. В ней и находился мой участковый пункт. *** Утро началось как обычно: я, обмотавшись по бёдрам полотенцем, не торопясь вышел из дома и прошлёпал через весь двор по вымощенной плоскими камнями дорожке к летнему душу, который примостился возле бани. Покряхтывая от прохладности воды, несколько минут плескался под падающими из большого бака струями. Потом в одних трусах, не одеваясь, пожарил яичницы с салом, настрогал подоспевших в парнике огурчиков и не спеша, в своё удовольствие поел. В это время в деревне никто никуда не торопился, кроме, пожалуй, только женщин, которым надо было и корову с утра подоить, и семью накормить. Закончив утренние домашние дела, потопал в контору – открывать свой участковый пункт. Работа у меня сегодня намечалась. Надо было напугать законом местную знаменитость, четырнадцатилетнего Гришку, которому эти самые четырнадцать очень кстати исполнились неделю назад. О том, что Гришка уже на месте, меня известил визгливый голос его матери, которая отчитывала его за бестолковость и непослушание. Управляющий, находясь тут же, 90

поддакивал женщине и сурово поглядывал на опустившего голову мальчишку. Увидев представителя власти, то есть меня, во всей своей красе, другими словами, в форме – в рубашке с коротким рукавом, на которой красовались новенькие майорские погоны, и в штанах, которым какой- то дизайнер с больным воображением придумал присобачить на наружной стороне бедра по накладному карману. Визг прекратился, и мамка Гришки залопотала: – Александр Андреич, а может, не надо ребёнка наказывать-то? Несмышлёный же он совсем ещё, а? Он больше не будет! Вот крест даю, не будет! – и она, демонстрируя незыблемость своего утверждения, истово перекрестилась. – Анна Николаевна! – возмутился я. – Побойтесь Бога! Вы ведь неверующая! Чему сына учите?! Которому, кстати, исполнилось четырнадцать, и он уже сам за свои преступления отвечать может! Заходите, давайте, нечего на улице орать! – сказал я и первым вошёл в кабинет. Уселся сам и, указав рукой на стулья стоящие напротив моего стола, не дожидаясь, пока преступная семейка рассядется, начал: – Итак, на тебя, Григорий, поступила жалоба, что ты разогнал стадо свиней, которое в страхе разбежалось, и его до настоящего времени ещё не собрали. Так или нет? – повысил я для острастки голос. И дождавшись, когда пацан кивнёт, продолжил: – А знаете ли вы, молодой человек, сколько стоит взрослый кабан? Он знал, да и все в деревне, начиная с малолетства знали. Знали, и сколько кабан стоит, и сколько стоит свиноматка, и цену подсвинка знали. Дорого всё это движимое добро стоит! Гришка кивнул и пошмыгал носом, намереваясь меня разжалобить. «Шалишь! – хмыкнул я. – Не на того нарвался! Не 91

поведусь я на твои мнимые сопли. Пугать я тебя начну именно сейчас!» – Вижу, что знаешь, – подпустил я металла в голос, – поэтому, друг мой, я сейчас тебя буду допрашивать в качестве обвиняемого в совершении преступления, предусмотренного статьёй сто шестьдесят второй уголовного кодекса Российской нашей Федерации! – торжественно и сурово объявил я, голосом нажимая на слово «уголовного». И с досадой посмотрел на его мамашу, которая в ужасе вытаращила меня глаза. «Вот блин! Ей-то за что достаётся? Хороший она человек! И пацан у неё тоже хороший парень, добрый, душевный. Я знаю это, но уж больно энергия из него прёт! Через край выхлёстывает! И через это всему местному хозяйству хлопоты!» – Господи! – запричитала мамаша. – Да что же это за статья-то такая? – А это, Анна Николаевна! – рявкнул я. – Разбойное нападение! – Да на кого же это он напал-то? – всплеснула руками женщина. – А вот на это самое стадо поросят он и напал! – выдал я и гневно уставился на мальчишку. Тот тоже в изумлении вытаращил на меня глаза. Он явно и подумать даже не мог, что как-то можно связать воедино поросят и разбойное нападение. Но я смог! И поэтому, свалив в кучу свиней и уголовный кодекс, вытащил из стола протокол допроса обвиняемого, напечатанного ещё в далёком восемьдесят втором году и давно недействительного, на который я для пущей солидности наставил конторских печатей, важно сказал: – Ну что же, приступим к допросу. И, взяв ручку, спросил, обращаясь к парню: – Ваша фамилия, имя, отчество. Гришка, конечно же, прочитал, что это именно 92

протокол допроса обвиняемого, и мамка его тоже это прочитала. Страшную синеву печатей они тоже не могли не заметить. И их обоих проняло. Заревели они оба. Дружно. В голос. Разумеется, я, как добрый дядя Стёпа милиционер, не стал лишать свободы такого хорошего парня, который, размазывая слёзы и сопли по лицу, клятвенно пообещал мне, что до конца лета, до самого отъезда в интернат, он больше не будет совершать нападения на свинское стадо. Другими словами, перестанет кататься на них верхом. С чувством выполненного долга и испытывая удовлетворение от того, что заставил ныть местную грозу свиней, я заварил себе кофейку, выбрался из кабинета, и усевшись на крылечко, стал прихлёбывать ароматный напиток из большой кружки. – Здравствуйте, Александр Андреич! – улыбаясь, поздоровался со мной подошедший к управлению агроном. – Поражаюсь я, знаете ли, вашему умению, – продолжил он после того, как удобно устроился рядом со мной на ступеньке, – пугать людей так, чтобы они от вас радостные убегали. – Что, Николай Егорыч, – хмыкнул я, – никак Гришку с мамкой встретили? – Их, а кого же ещё? Только они от конторы шли. Не Михал Михалыч же их сначала напугал, а потом развеселил. – Ну что, Егорыч, кофейку вам спроворить? – гостеприимно предложил я. – Да Бог с вами, Александр Андреич! – аж всплеснул руками агроном. – Вы же знаете, что я пью чай только собственного, так сказать, производства! А это, – и он кивнул головой на мою кружку, – извините, конечно, за грубость, – пойло! Так что там сей молодой человек набедокурил? – заинтересованно посмотрел на меня 93

Егорыч. – На поросях он катался! Наездник недоделанный!.. Всё поселковое стадо, можно сказать, по лесу разогнал! – А-а-а-а! Да-да-да. Как же, как же, видел! – встрепенулся Егорыч. – Занятное, я вам скажу, зрелище! Азартное! Затягивает, знаете ли! Мне, молодой человек, честно говоря, даже самому захотелось вот так-то… поучаствовать, в этих так сказать, незаконных скачках Я, не скрываясь, откровенно захохотал, представив семидесятилетнего агронома верхом на хряке, несущегося в поля с горящими от возбуждения глазами и растрепавшейся – всегда такой аккуратной и окладистой – бородкой. Удивительный человек наш агроном! Как и я, неместный, но проживший здесь уже тридцать лет! Насколько я знаю, Николай Егорович родился в Ленинграде, там же и стал профессором, всемирно известным учёным, написавшим массу работ о сибирской флоре. Казалось бы, впереди только слава и почёт, да всевозможные «заслуженные» звания. Но он вдруг ни с того ни с сего собрался и скрылся в нашем захолустье, в самой что ни на есть глухой Тайге. А поскольку про растения он знал всё – ну, или почти всё, – то и агрономом он был от Бога! Его уважали и ценили все! И в левой деревне, и в правой, и в нашей. Да и в районе на него надышаться не могли, частенько за ним машину присылали, чтобы он разобрался с их аграрными проблемами. Исследовательскую работу Егорыч не забросил и в деревне. Я лично бывал в его очень даже приличной лаборатории, которую он устроил прямо в доме – в самой большой комнате. Чего только у него там не росло! Он даже попытался вырастить коноплю для каких-то своих научных целей, но я ему запретил – от греха, знаете ли, подальше. А то ведь люди бывают 94

разные!.. Проговориться кто-нибудь случайно может. А может, и не случайно!.. Всякое бывает. Доказывай потом, что не гашиша ради!.. С тех пор Егорыч пользовался только подзаборной коноплёй, и то потихоньку. – Простите, Николай Егорыч, – извинился я после того, как перестал ржать. – Это я не со зла. Видит Бог! Просто по глупости представил вас сидящим на хряке. Парочка из вас, несколько, неказистая получилась… Агроном засмеялся. – Эх, Александр Андреич, какие могут быть прощения! В моём возрасте начинаешь радоваться тому, что ты вообще ещё людям нужен. А уж если ты заставил человека смеяться, то это совсем уж хорошо! Но я зашёл по другому поводу, по делу, так сказать, – агроном легко, словно и не ему было семь десятков, поднялся с крыльца и продолжил: – Выходные как бы намечаются, Александр Андреич, пора бы и в лес сходить, грибками, так сказать, поживиться. Я задумчиво посмотрел на агронома и уже не спешил, как в прошлые года, утверждать, что время грибам ещё не пришло. Хотя оно, это самое время, действительно для грибов ещё не пришло. Но всякий раз я возвращался с Егорычем из леса с полными корзинами. Поэтому только кивнул и спросил: – Во сколько? – С утреца, Александр Андреич, с утреца, – и он пружинящей походкой направился в сторону своего дома. По лесу мы с агрономом отмахали уже километров пять. Егорыч оказался прав: грибы уже были, только надо было знать, где их искать. Ни я, ни даже деревенские, наверное, и не догадались бы, что в этих совершенно не грибных местах можно этих самых 95

грибов нарезать… не очень много, на заготовку, конечно, не хватит, а вот душу отвести – это да! Это сколько угодно! – Ты, Александр Андреич, подожди, – улыбнулся агроном, когда увидел, что я, как коршун, набросился на дары природы, – незачем себя утруждать, таскаясь по лесу с полной корзиной. На обратном пути нарежешь. А сейчас гляди, что покажу! И с этими словами он подошёл к высоченной сосне, задрал голову, вглядываясь в её крону, а потом вдруг обнял ствол дерева и закрыл глаза. – А теперь давай ты попробуй, – необычно серьёзным голосом предложил Егорыч и отступил от сосны, – не бойся, давай, обними дерево и прислушайся к нему. Я с сомнением посмотрел на агронома, а затем, как и он, глянул вверх. Разумеется, ничего кроме далёкой кроны не увидел, нерешительно помялся возле сосны и, чувствуя себя деревенским дурачком, закрыл глаза и обхватил ствол руками. Я почувствовал это сразу! От дерева шёл мощный, постоянный, ровный гул, как от электрического столба. Это ощущение было настолько осязаемым, что я невольно отстранился, а потом вновь положил ладони на ствол. Но это не было напряжением, которое искусственно заставляет вибрировать столб. Находиться возле этого дерева было приятно, даже если не прикасаться к нему, всё равно что-то ощущалось, что-то заставляло меня улыбаться. – Ну что, Александр Андреич? Чувствуешь, что- нибудь? – довольно глядя на меня, спросил Егорыч. Я, не в силах от изумления закрыть рот, молча покивал головой и, закрыв глаза, опять прижался щекой к шершавому подрагивающему стволу. 96

*** – А это, Александр Андреич, так сказать, живое дерево. Можно сказать, оно всем деревьям дерево! – Но вроде как, все деревья считаются живыми на научной основе, – блеснул я своими невеликими знаниями. – Так-то оно так, – улыбаясь, ответил Егорыч и отхлебнул из кружки чай собственного приготовления, потом повозился, устраиваясь поудобнее на камне, который использовал в качестве стула, и, подбросив в костерок пару веток, продолжил, почти не мигая глядя на огонь. – Видите ли, Александр Андреич, я несколько десятилетий изучаю деревья. Не только, конечно, деревья, но в основном их. И пришёл к выводу, что вся вот эта гигантская масса деревьев, кустов, травы, грибов, да и вообще всего, что растёт, обладает неким разумом. Вернее даже не так. Точнее, наверное, будет сказать, предтечей разума, так как растительность является самой древней представительницей жизни на нашей планете. Николай Егорыч оторвал взгляд от костра и посмотрел на меня. – Вам, может быть, покажется странным то, что я вам сейчас скажу, – медленно проговорил он, – но я убеждён в том, что вот эти самые деревья, с которыми мы сегодня обнимались, являются как бы нервными узлами, импульсы от которых передаются через миллионы и миллионы километров корней всему этому гигантскому организму. Начиная от самых больших, питающих огромные деревья, и заканчивая микроскопическими нитями грибных спор. И, по моему глубокому убеждению, эта разветвлённая сеть, спрятанная под землёй, есть не что иное, как нервная система этого 97

невероятного живого организма под названием Земля. Учёный помолчал немного, словно давая мне время, чтобы я осмыслил сказанное им, а потом, опять глянув на меня, продолжил: – Вы, наверное, знаете, слышали где-то или читали о том, что в Древней Руси наши предки практически никогда не болели! – Николай Егорыч назидательно поднял вверх указательный палец. Я кивнул. – Вот именно молодой человек! – обрадовался он. – Не болели! А знаете, почему? Ответить я не успел, Егорыч ответил за меня. – Вы можете сказать, что они от природы были здоровыми: баня, соблюдение гигиены и всё такое прочее, и вы будете правы. Но, – опять воздел перст к небу Егорыч, – только отчасти, друг мой! Только отчасти! Наши предки, знаете ли, были гораздо умнее нас, они жили в гармонии с природой, и были, можно сказать, частью её гигантского и неимоверно мощного организма, который не только питал людей, но и излечивал их! Они всегда жили в лесу или в непосредственной близости от него. – Ну да, слышал об этом, – согласился я с агрономом, – вернее читал, особенно хвойные деревья полезны, они какие-то фитонциды выделяют. – Да, да, конечно, – снисходительно улыбнулся учёный, – это, конечно, полезная штука! Очень полезная! Но дело не в них. Не в этом целительная сила леса, вернее, не только в этом. – А в чём же тогда? Как он их излечивал-то? Николай Егорыч улыбнулся и долил из котелка в кружку остывшего уже чая. – Как?.. Хороший вопрос, друг мой, очень хороший! И мне кажется, что я нашёл на него ответ, но это моё знание надо домыслить!.. Кстати, наши западные соседи ушли из лесов, выстроили себе каменные города и 98

постарались отгородиться от своей матери природы!.. А в результате что? – спросил как бы самого себя Егорыч. – А в результате болезни телесные и душевные. Мор, эпидемии, поветрия, в общем, вся прелесть разрыва связующей нити между человеком и лесом. Мы с агрономом вернулись из леса, набрав по ведру ранних грибов, и об этом нашем походе, и о разговоре я благополучно забыл, занявшись насущными делами. Однако мне пришлось о нём вспомнить. Вспомнить при довольно трагических обстоятельствах. Через неделю Егорыча позвали в район, чтобы проконсультироваться с ним по поводу каких-то там новомодных семян пшеницы, и он уехал. Следующий раз я его увидел уже в больнице, где он лежал в хирургическом отделении с переломом позвоночника. Какая-то пьяная тварь на машине вылетела на тротуар и снесла двух человек, одним из которых был наш агроном. Егорыча отшвырнуло на бетонный столб, и он ударился об него поясницей со всеми вытекающими из этого последствиями в виде перелома поясничных позвонков и отнявшихся ног. Второй пострадавший отделался не в пример легче, сломал пару рёбер и руку. Николай Егорыч держался отлично, мужественно! Я, например, даже представить себя не мог в инвалидном кресле! Не мог и всё! В голове у меня не укладывалось, что я вдруг не смог бы ходить. Это было реально страшно! И когда я в очередной раз навестил агронома в больнице, он взял с меня слово, что я выполню его просьбу. – Не переживайте, Александр Андреевич, – улыбнулся Егорыч, – просьба, конечно, будет не совсем обычной, но вполне выполнимой. Я не мог не пообещать. Домой Егорыч вернулся в середине августа, и на мой вопрос, что я должен сделать, он, улыбаясь, спросил: 99

– Вы помните, Александр Андреич, ту сосну, с которой я вас познакомил? Я молча кивнул, не понимая, к чему он клонит. – Отлично! – обрадовался Егорыч. – Значит, вы, выполняя своё обещание, должны будете меня к этой самой сосне доставить! И всё! Больше он мне ничего не сказал, как я не пытался его заставить проговориться, используя при этом весь свой опыт работы в полиции. *** Желающих помочь агроному было много. Все! В прямом смысле этого слова. Женщинам было просто любопытно, да чего там греха таить, мужикам, наверное, тоже было интересно. Мне-то уж точно было! Ну а детям вообще весело, наверное, будет смотреть, как на носилках таскают по лесу деда Колю. Носилки мужики сколотили сами, постелили на них матрас, и когда Егорыч, выбрав одному ему известное время, дал команду выходить, его переложили на носилки и за час, сменяя друг друга, без остановок доставили прямо к нашей сосне. Возле сосны агронома посадили, и он, опёршись о её ствол спиной сказал: – Всё, мужики! Благодарствую! Дальше я уже сам, вы пока подождите в сторонке, мне одному побыть надо. Вся наша компания любопытных помощников быстренько отвалила подальше и, с максимальным удобством разместившись на покрытой мхом, как периной земле, принялась ждать. Прошло уже, наверное, минут тридцать, прежде чем я осторожно подкрался поближе и, выглянув из-за дерева, посмотрел на Егорыча, который по-прежнему сидел, прислонившись к стволу сосны и, казалось, дремал. С ним вроде бы ничего необычного не произошло, всё было по-прежнему. Кроме одного: его левая нога была 100