Слово Серебро

Китайские евреи Макароническая песенка Кайфынские евреи По данным «Вестника Московской синагоги» (1991 г.), в Китае проживают 30 евреев.4 Если демографы не врут, И все это не майсы, В Китае тридцать идн живут на миллиард китайцев. 4 Таки «Вестник» не прав: только кайфынских евреев в Китае 800 душ. Но макароническая песенка не является научным источником по синологии, равно как и учебником языка идиш. 100 100

Китайцы строят новый мир, Мрут воробьи и мухи, Но чудом выжили там фир Аидише мишпухи. Мацу из рисовой муки Пекут они на Песах, Но носят только старики Кипу, цицит и пейсы. Хоть на циновку сев в шаббат, О родине вздыхают, Но палочками рис едят И хвалят: «А мехайя!» Лишь гола вассер рис запить, Ни рыбы нет, ни куриц, Но Мао, что там говорить, Он был а гройсер пуриц! Великий кормчий лигхт ин дрерд, но нахес лишь им хулым. Другой повесили портрет – Опять китайский пуным. Сосед-китаец не спит ночь, Все мучают вопросы: «Ну почему картавит дочь, А сын с огромным носом?» 101 101

Евреям косо вслед глядит, В кулак сжимая руку, С акцентом местным им кричит вдогонку: «Кись ин тукис!» Стоит в еврейском доме хай, Вос эрцех? Дальше – больше: Какой позор, на весь Китай – Стал рикшей ихний Мойша! В другой семье ребенка ждут, Китайского еврея. Они с любовью назовут Его А-Зохен-Веем. Идн мах гешефт, дела идут, и гелд звенят в кармане. На праздник детям раздают Китайские юани. В Китае тридцать идн живут, Теперь мы точно знаем. Отвар змеиный в Пурим пьют И говорят: «Лехаим». Припев: У каждого свой нахес, Такая их планида, На миллиард китайцев – А биселе аидов! 102 102

Философская глубина Журналистка газеты «Вести» решила взять у меня интервью. Договариваясь о встрече, она попросила меня принести фотографию. И вот тут-то начались невероятные приключения или, скорее, злоключения. Любительские снимки она забраковала сразу же, сказав: «Фотография должна отражать ваш внутренний мир, работу мысли, философскую глубину, если хотите, а ни один из этих снимков в редакции не примут». Видимо, когда меня «щелкали» на фоне субтропической растительности, мысли в моей бедной голове были «коротенькие-коротенькие, пустяковенькие- пустяковенькие», как у свежевыстру-ганного Буратино. А потому на лице – безмятежная улыбка и налицо полное отсутствие «философской глубины». Пришлось пойти в фотоателье. Фотограф оказался весьма приятным молодым человеком, к тому же русскоговорящим. Узнав, что его снимок появится в газете, он очень воодушевился и даже попросил прочесть что-нибудь из моих миниатюр, чтобы лучше понять мою сущность. Ведь нужно было создать психологический портрет. Мой вклад в сокровищницу мировой литературы юноша явно переоценил. Рискну предположить, что даже когда 103 103

Репин писал портрет Льва Толстого, чувство ответственности перед потомками не приводило его в такой трепет. Ведь не знал Илья Ефимович, что Лев Николаевич станет впоследствии «зеркалом русской революции». А то, что я уже сейчас являюсь зеркалом израильской абсорбции, видимо, сомнений не вызывало. Чтобы «работа мысли» отразилась на лице, нужно было думать о чем-нибудь значительном. И я решила позаимствовать мудрые мысли у великих, но кроме «учение Маркса всесильно, потому что оно верно», в тот момент ничего припомнить не смогла. Эту мысль я тут же отбросила. Если бы она отразилась на лице, то фотография годилась бы только для некролога. И тут меня осенило. Ведь у меня же есть собственный афоризм: «Иудаизм есть еврейская власть минус электрификация всей страны по субботам». Когда фотографии были готовы, я убедилась, что эта глубокая мысль придала моему лицу искомое выражение, и заказала несколько экземпляров. Но вы знаете, что такое еврейское счастье? Так вот, и негативы, и фотографии куда-то запропастились. «Не переживайте, – сказала журналистка. – К вам придет наш фоторепортер». И он, действительно, пришел, очень милый, интеллигентный человек. И снова множество снимков: в профиль и анфас, с улыбкой и без, сидя и стоя, с книгой в руках и за письменным столом. При этом я должна была читать собственные стихи и отвечать на неожиданные вопросы. Теперь я уже не была новичком, мышцы тела и лица были мне послушны, и я могла с 104 104

105

депрессивного психоза. Но после проведения независимого расследования узнала: никакая это не ошибка. Просто художественный редактор предпочел не платить фоторепортеру и заодно, как говорят в Одессе, сделать читателям смешно (хотя, по-моему, смеяться над убогими грех). А мой портрет для этого не годился – мешала «философская глубина». Оправилась от потрясения я не сразу. Спасло чувство юмора, которое, если верить Фрейду, является интеллектуальным мазохизмом, т. е. трансформирует отрицательные эмоции в положительные. Процесс трансформации шел поэтапно. Сначала было «мучительно больно», потом «и больно, и смешно», а под конец просто смешно. А вечером мне позвонил один радиослушатель. Он звонил мне после нескольких передач, но впервые его голос звучал так сухо и холодно: «Ваше интервью я прочел с большим интересом, но я вас представлял себе совсем другой. К чему эти ужасные гримасы? Вы ведь писатель- сатирик, а не коверный клоун!» И даже моя подруга детства с возмущением спросила: «Зачем они поместили такой жуткий снимок? Ты там на себя не похожа. Никогда не видела у тебя такого идиотского выражения лица». Мысль о том, что это вообще не я, никому не пришла в голову. И все же эта история пошла мне на пользу. В случае необходимости я теперь запросто могу изобразить на лице нужную степень «философской глубины». 106 106

А это то самое интервью Татьяна Яровинская: С момента этого интервью прошло немало лет. Но недавно, перебирая старые записи, я наткнулась на него и нашла довольно интересным и потому предлагаю вашему вниманию. Юморист – это мастер репризы (шутки, «хохмы»), которая сродни анекдоту: коротко и смешно. Марк Азов Не знаю, каким образом попал ко мне на стол этот листок из некоего периодического издания с опусами на зоологическую тему. Так, ничего особенного. Но вдруг мои глаза увидели нечто занимательное. Это были мини- басни Виктории Серебро. Интересными оказались и другие юмористические миниатюры, с которыми я познакомилась после того, как встретилась с автором. Сидя в небольшом уютном кафе, я внимательно слушала, как Виктория рассказывала о себе: – Вы спрашиваете, почему я выбрала именно этот жанр. Так уж я устроена, что во всем нахожу нечто смешное. Фрейд называл юмор «ин- теллектуальным мазохизмом», ибо он преобразует все отрицательные эмоции в положительные. Такое отношение к действительности мне очень помогает в общении и дома, и на работе, давая возможность ликвидировать в зародыше любой конфликт без чтения морали и нудных нотаций. Шутка, если она не обидная, не оскорбительная, дает значительно больший эффект, нежели прочие средства. Так уж 107 107

получилось, что в Союзе я не публиковалась, хотя справку, заверенную печатью литературного консультанта «Двенадцати стульев», в которой говорится, что я не лишена чувства юмора, имею. Ее, пожелав успехов на литературном поприще, выдали мне, отказав в публикации присланных в «Литературную газету» материалов. Мотивировали тем, что сюжеты предлагаемых миниатюр уже известны советскому читателю. Впрочем, литературной деятельностью я и не занималась. Больше говорила, нежели писала. Только, в отличие от Оскара Уайльда, к сожалению, не имела почитателей, которые бы, ходя следом, записывали афоризмы и парадоксы. Оттого многое ушло в песок. Сочиняю же с детства. Уже тогда все, что ни видела, переиначивала на свой лад. Это, почему-то не всегда нравилось окружающим. Так, после исполнения в классе революционной песни, но с несколько измененными словами: «В бой роковой мы вступили с рогами», в дневнике появилась запись о распевании мной антипартийных песен. Это, естественно, привело в ужас родителей. Несмотря на то, что Иосифа Виссарионовича уже не существовало, дело его жило и побеждало. Фрейд говорил, что причиной смеха во всем мире являются три вещи: политика, функция прямой кишки и секс. Так вот, после того, как мне довольно сильно досталось за политику, хотя, естественно, никакой подоплеки в той фразе не было, я перешла ко второму пункту фрейдовской систематизации. Теперь я горланила: «Ты не шли мне звонких трелей на заре из зада». Что способствует формированию 108 108

мировоззрения человека? Его образ жизни, среда обитания. Так как мои детские годы прошли в коммуналке, это не могло не сказаться на мышлении. Представьте себе квартиру, где, словно у Высоцкого, «на тридцать восемь комнат всего одна уборная». Около нее вечно танцующая очередь. И если пребывание попавшего туда счастливчика превышало минуту, непременно раздавался чей- нибудь страстный призыв: «Совесть надо иметь!» Надо сказать, что до сих пор, когда я слышу эту фразу, мой организм непременно начинает на нее реагировать. А еще я прекрасно помню постоянно действующую выставку самодельных плакатов, написанных кровью сердца соседки Брони Исааковны: Мыть в ванне галоши и боты Могут только идиоты. Или: Блюди чистоту унитаза – Будет приятно для глаза. Такое рифмоплётство мне очень нравилось, и, пробуя свои силы, я сочиняла в школе эпиграммы на учителей, за что, естественно, мне сильно доставалось. Но это только подстегивало. Уж очень хотелось возвестить о себе миру. В пятнадцать лет я отправилась в литературную студию Бориса Чичибабина, которого по сей день вспоминаю с большим уважением и теплотой. Помню, что со 109 109

стихами обычного толка не очень-то получалось. Дело пошло на лад, когда стала писать пародии. Услышав их, мой руководитель сказал: – Вот теперь у тебя прорезался свой голос. Это, девочка, твое. И это, действительно, мое, потому что ничего серьезного я просто не могу сочинять. Чего-то экстраординарного в моей жизни не было. Все складывалась по привычному стереотипу, характерному для девочки из обычной интеллигентной еврейской семьи. После окончания школы поступила в университет, окончив который, много лет преподавала на курсах иностранных языков. Не могу сказать, что сильно страдала от антисемитизма, хотя порой бывало и обидно, и больно. Впрочем, к своему еврейству не относилась как к чему-то особенному. Правда, когда в горбачёвские времена стала посещать еврейский центр (он располагался в начавшей вновь функционировать харьковской синагоге, здание которой вернули евреям, отобрав у обитавшего там в советские годы спортивного общества «Спартак»), в душе что-то шевельнулось. Мне очень нравилось бывать там, ощущая нечто родное. Отсюда мое уважение к верующим, несмотря на то, что у самой отношения с Всевышним довольно сложные (не особенно веря в Его существование, тем не менее, постоянно досаждаю просьбами). Я считаю, что изучение священных книг оттачивает и ум, и одну из сторон его проявления – юмор. Именно от этого наш народ и является особенным. Народом Книги. 110 110

Возьмите простых людей, описанных Шолом- Алейхемом. Сколько в них, не имевших светского образования, учившихся в хедере по Торе и Талмуду, мудрости! Неудивительно, что именно в синагоге зародились первые мысли об отъезде. А некоторое время спустя мы уже ехали в автобусе по дороге в аэропорт Борисполь. Нас везли этнические немцы из Америки, баптисты, которые по договоренности с Сохнутом переправляли людей в Израиль. Они считали, что выполняют волю Бога, решившего собрать евреев в данный момент на Земле Обетованной. Играла музыка, по видео крутился ролик с пальмами и морем, контрастировавший с заснеженными пейзажами за окном. Это вызывало у меня ощущение существования в двух мирах, которое сохранилось и по сей день. Правда, география расширилась. Исчезла закомплек- сованность, в силу которой мы ощущали реальность одной страны, считая все прочее лишь рисунками на глобусе. Помню, как по прибытии в Израиль, я испытала совершенно немотивированное ощущение эйфории. Вероятно, потому, что в Харькове у меня был настоящий сенсорный голод, вызванный нехваткой впечатлений. Здесь же их – хоть отбавляй. Меня поражало все: цветы, деревья, птицы. Не верилось, что море, которое я вижу из окна своей квартиры, на самом деле Средиземное. Короче, я попала туда, куда надо. Это не значит, что меня ничто не раздражает. Хватает всякого. Но дом есть дом. И в нем просто не может быть все всегда идеально. Я, словно сезанновская сосна, вырванная не только с корнем, но и с воздухом, вписалась в 111 111

новую среду, где оказалось много привычного. Русские газеты, русское радио, русскоязычная публика. Рядом родные и близкие. Не могу сказать, что моя жизнь с первого дня была безоблачной. Как все, прошла и через никаёнство, и через метапельство5. И хорошо, что прошла, ибо потом поняла, как здорово этим не заниматься! Первым местом моей работы была семья Марксов, где хозяина, в отличие от основоположника марксизма, звали не Карлом, а Шмуликом. Потом попала к одной старушке. Долго не могла вспомнить: «Где я видела эти честные глаза?». Потом осенило: она – вылитый Эраст Гарин в гриме Бабы Яги. Сходство было не только внешним. Божий одуванчик оказался на поверку засохшим на корню цветком зла. «Виктория, – говорила она мне, – как вы можете учить английского языка, когда вы не знаете правильно говорить русский?» И мне ничего не оставалось делать, как обещать брать у нее уроки словесности. Впрочем, занималась этим недолго. Сама начала давать частные уроки. Первое объявление, на которое откликнулась, было таково: «Ребенку 8-ми лет требуется учитель английского языка». Позвонила. На другом конце провода долго выясняли: кто я и что из себя представляю. А придя на назначенную встречу, вспомнила фильм «Игрушка». За всем происходящим следила видеокамера. Но я, не теряясь, работала. После окончания урока, когда ребенок, подойдя ко мне, 5 Никаён – уборка; метаплут – уход за больными (иврит). 112 112

похлопал по плечу и сказал: «Вита, ты остаешься. Ты хорошая, ты мне нравишься», поняла, что прошла селекцию. Впрочем, мальчишка оказался замечательным, а все, что имело место, было вызвано рядом психологических проблем. Параллельно с этим взяла старт и моя литературная карьера, которая началась с того, что я отреагировала на знакомый голос Яна Левинзона, рекламировавшего матрасы фирмы «Аминах». Написала дружеский шарж. Некоторое время спустя отправила его вместе с ответом на вопрос в проводимом им КВН-овском конкурсе. Получила приз. Надо сказать, что обожаю всяческие конкурсы. Подстегнутая этой удачей, стала пробовать силы и в других состязаниях. Выиграла конкурс на лучшую подпись к картинке в газете «Шмуль». Была удостоена ордена Почетного Шмулеона первой степени. Чем и горжусь. С подписями к рисункам в журнале «Семь сорок» повезло меньше. После того, как я стала постоянным автором журнала, Владимир Плетинский, попросил сойти с дистанции, ибо, словно чукча из анекдота, я из читателя превратилась в писателя. Были еще публикации в «Беседере» у Марка Галесника. Сейчас выступаю по понедельникам на русском радио в передаче «Утренняя волна», что ведет Алекс Иш-Шалом… То, что я делаю, дает не только радость творчества, но и массу интересных знакомств. И с публикой, приходящей на вечера, которые я называю смехотерапией, и с профессиональными артистами, литераторами. Так, Володя Фридман, прекрасный 113 113

актер и исполнитель песен, прочтя в журнале «Семь сорок» мои песни-пародии на Кикабидзе, Зыкину, Гурченко, включил их в свою программу. А еще он написал музыку на «Ностальгический вальс», назвав песню «Музыкант». Настоящим подарком судьбы было общение с Марком Азовым – тем самым человеком, который много лет проработал с Аркадием Райкиным и обогатил наш лексикон словечками «авоська», «бутыльброд», «рекбус- кроксфорд», а так же массой потрясающих выражений. Сейчас преподаю английский в колледже, работаю по профессии, оказавшейся, к счастью, востребованной. Вообще, считаю, что учитель, независимо от предмета, который он преподает, должен обладать чувством юмора. Иначе он профессионально непригоден. Вы спрашиваете: «Как я пишу?» – Сама не знаю. Никогда ничего не делаю специально. Неожиданно приходит в голову мысль, фраза, которую постоянно оттачиваю, переделываю. Не могу дважды рассказать одно и то же теми же словами. Всегда появляются новые детали, смешные подробности. После долгих сомнений надумала собрать книгу из того, что сделано. В неё войдут рассказы, пародии, лимерики, песни и множество миниатюр. 114 114

Татьяна Яровинская: На этом наша беседа закончилась. Пожелав Виктории удачи в жизни и творчестве, я еще долго- долго улыбалась, читая миниатюры, написанные убористым почерком на двух больших листах. Новый год на Соколиной Горе Накануне встречи 1972 года повёз меня муж в Москву. Остановились у его родственников. Первый день был насыщен событиями: и в Третьяковке побывали, и пару дефицитных трофеев в ГУМе добыли, и в Малый Театр попасть посчастливилось. Но невидимый враг – зловредный вирус гриппа – прервал этот праздник жизни. Бросило в жар, померила температуру. Ртутный столбик поднялся почти до самой верхней отметки, что поразило даже врача скорой. И оказалась я в канун Нового Года в инфекционной больнице на Соколиной Горе. А когда меня привезли в палату, я решила, что уже начались галлюцинации. У окна стояла клетка, в которой билась дряхлая старушонка и верещала мультяшным голосом: – Гражданка, дай попить-то! Позже я узнала, что перегрев материи не охватил мое сознание. И видела я вполне реальную бабу Фёклу девяноста пяти лет от роду. А вот её мозг вирус не пощадил. На больничной койке бабульке не лежалось. Она носилась по отделению и забиралась в постели к пациентам противоположного пола, 115 115

которых это в восторг не приводило. К тому же подобные набеги могли закончиться серьёзными травмами. Вот и надели гамак на её кровать. – Ой! Девушку привезли, совсем молоденькую, – раздался хриплый голос с соседней койки, откуда на меня глазела морщинистая старуха с рыжими, похожими на клоунский парик, волосами. – Дора Наумовна, можно тётя Дора, – представилась она и тут же начала стаскивать с меня одеяло. – Отдайте одеяло! – прошептала я, облизывая губы. – Одеяло убежяло, улетела пгостыня, – отозвалась рыжая старуха и продолжила громко декламировать «Мойдодыр» с сильным еврейским акцентом. – Положили тут не нашу нацию, так ещё над людями измывается, – донеслось из клетки. Тут пришла медсестра, сделала мне укол жаропонижающего и собиралась вколоть снотворное, но я упросила сестричку угомонить этим уколом нашу громкоголосую сказительницу. Декламация, чуть было не вызвавшая межнациональный конфликт, прекратилась, а воспитывать долгожительницу Фёклу в духе пролетарского интернационализма было, пожалуй, уже поздно. И наступила тишина. 116 116

Наутро я проснулась в холодном поту с температурой тридцать пять и восемь и невероятной слабостью, похожей на состояние невесомости. А когда костлявая и зеленовато-бледная баба Фёкла, одетая в белую больничную сорочку, поманила меня высунутой из гамака рукой, я решила, что это зовёт к себе старуха-смерть. Но одесский говор тети Доры вернул меня в мир живых. – Я имею удовольствие лежать с вами рядом. У вас интеллигентное лицо, – польстила мне она и тут же снова вцепилась в моё одеяло. Я промолчала, чтобы не спровоцировать исполнение «Мойдодыра» на бис, да и сил для борьбы за постельные принадлежности не было. Оказалось, что в палате были ещё две соседки: Аделаида Модестовна, величественная пожилая дама со следами былой красоты (назвать её старухой язык не поворачивался) и Евдокия Калистратовна или просто баба Дуся, тихая и улыбчивая. Аделаида Модестовна тут же пришла мне на помощь: погрозила пальцем Доре Наумовне, укрыла меня одеялом и воскликнула: – Деточка! Какая вы бледненькая! И как такой нераспустившийся бутончик попал в наш гериатрический цветник? – Вирус нынче уж больно ядрёный! Стариков косит, да и молодым перепадает. А девонька и впрямь с лица спала, ну, ничего, молодая – оклемается, – сказала баба Дуся с ласковой улыбкой. 117 117

И я действительно оклемалась, но из отделения не выписывали, хоть уже толком и не лечили. Мужа ко мне не пускали, даже передачи не принимали – больница была на карантине. И оказалась я перед Новым Годом в этой кузнице здоровья между молотом и наковальней. Ни тебе ёлки, ни шампанского, ни родных и близких, лишь букет божьих одуванчиков. Но мужу всё же удалось прорвать блокаду. Подкупил сторожа, прошёл через чёрный ход и передал мне гуманитарную помощь. Открыла я пакет, а там: мандарины, икра, домашние пирожки и прочие яства. А тут ещё внук Аделаиды Модестовны принёс ей торт, который мы подняли по верёвке, спущенной из окна. Осмотрев провиант, Аделаида Модестовна выдвинула лозунг: «В жизни всегда есть место празднику!» и взяла инициативу в свои руки. Мне доверили сценарий, а рукодельница баба Дуся отвечала за реквизит. Нет ёлки – не беда. Украсили фикус подручными средствами. В ход пошли пустые лекарственные упаковки и вата. А какие бабочки, розочки и гирлянды смастерила баба Дуся из подкрашенных зелёнкой и марганцовкой бинтов! Наше «рождественское дерево» венчала завёрнутая в фольгу спринцовка (идея моя). – Голь на выдумки хитра! – приговаривала мастерица за работой. 118 118

Бордовый бархатный халат Аделаиды Модестовны был украшен серебряными звёздочками и пушистым белым воротником. На благородной седине красовалась затейливая корона из фольги. Снегурочка сияла немеркнущей красой. А Дед Мороз был просто сказочный: борода, усы, мохнатые брови, шуба и шапка. И всё это так шло дородной бабе Дусе! Праздничный стол был изысканным, а жидкий гематоген, разбавленный газированной минералкой, сошёл за шампанское. И мы его торжественно выпили под бой курантов. – Ой, бабоньки! Благодать-то какая напоследок, хоть и без мужиков гуляем! Чай, до будущего Нового Года не все доживём, – вздохнула амнистированная к празднику баба Фёкла. – Да чтоб язык твой окоченел! – прикрикнула на неё баба Дуся, вживаясь в образ Деда Мороза. – Мине портют праздник! – сама того не подозревая, процитировала Бабеля Дора Наумовна. – Девочки! Не нужно конфликтовать. У нас новогоднее торжество. Так давайте же создадим тёплую атмосферу! – сказала очаровательная Снегурочка. – Твоя правда, Модестовна, – согласилась баба Фёкла и запела, как выпущенная из клетки канарейка: – Как по речке лом плывёт Из села Кукуева. 119 119

И куда же он плывёт, Железяка …ева? Снисходительно улыбаясь, Аделаида Модестовна вынесла свой вердикт: – Моветон, конечно, но забавно. Продолжай, Феклуша! Ободрённая Фёкла спела ещё пару забористых частушек и даже попыталась приплясывать, но чуть не упала, и закашлялась. Раздались заслуженные аплодисменты. – А у меня когда-то было недурное контральто, – сказала Аделаида Модестовна и вдруг запела: – Отцвели уж давно хризантемы в саду… И хоть голос, видимо, утратил былую силу, исполнение было великолепным: искренность чувств, гордая осанка, отточенные жесты и молодой блеск глаз. Последовали, как писали тогда в газетах, «бурные аплодисменты, переходящие в овации». – А чем порадует нас «племя младое, незнакомое? Новое время – новые песни?» – спросила после своего триумфа Снегурочка. У меня было два веских аргумента против сольного пения перед публикой: след наступившего мне на ухо медведя и человеколюбие. Пришлось читать стихи, которые я написала, когда играла в КВН в университетской команде. А потом, видимо, жидкий гематоген ударил мне в голову, и я решила провести с бабушками КВН-овскую разминку. Но только 120 120

Аделаида Модестовна оказалась весёлой и находчивой. На вопрос: – Почему мужчине не стоит ложиться под ёлку после новогодних возлияний? – она ответила: – Всё равно скажут, что он не подарок. Оказалось, что в репертуаре Доры Наумовны был не только «Мойдодыр». Хоть она и прожила в Москве долгие годы, но родилась и выросла в Одессе. А бывших одесситов не бывает. По просьбе «публики» она спела легендарную «Мурку». Истинный одесский колорит с лихвой компенсировал отсутствие слуха и голоса. И вдруг Аделаида Модестовна неожиданно спросила: – А знаете ли вы, Дора, «Историю каховского раввина»? – А то нет! – отозвалась та и охотно выполнила и эту заявку. И хоть песенка была уморительно смешной, на глаза Аделаиды Модестовны навернулись слёзы, и она сказала дрогнувшим голосом: – Это была любимая песня моего Ефима. Светлая голова, золотое сердце! Мы так любили друг друга, но «ничто не вечно под луною», впрочем, не будем больше о грустном. Теперь всплакнула тётя Дора, которая когда-то, совсем как «раввина дочка Ента», покинула родной дом против воли родителей. И молодой красноармеец увёз красавицу-одесситку к себе в 121 121

Москву. Но счастья не было. «Злыдня-свекруха» совсем заела невестку «чужих кровей», муж пил и гулял, но ради детей терпела. На войну проводила. В сорок третьем получила похоронку. А в Одессе никого из родных не осталось: уцелевших после «чисток» расстреляли фашисты. Одна радость – дети и внуки. А скоро и правнук должен родиться. Я зачарованно слушала, как «текут рекой воспоминания»: Аделаида Модестовна выросла в дворянской семье. Едва окончив гимназию, пошла под венец с красавцем-поручиком. Медовый месяц молодые провели в Италии. Рим, Неаполь, Венеция – это казалось мне чем-то сказочным и абсолютно нереальным (Кто б мог подумать, что спустя много лет и мне доведётся там побывать). Но грянула Первая Мировая, юная Ада проводила мужа на фронт. И погиб он в Гражданскую войну как белый офицер. В тридцать седьмом она со вторым мужем (тем самым Ефимом) попала в сталинские лагеря. Муж погиб, а Аделаида чудом выжила. Хорошо ещё, что сестра уберегла двух её дочерей от страшного дома для детей врагов народа. – Всего шесть лет отсидела, даже туберкулёзом не заболела – сплошное везение. Да ещё один язык выучила в совершенстве – могу и по фене ботать, – сказала с горькой улыбкой Аделаида Модестовна. Выйдя на волю, она с трудом устроилась в библиотеку, подрабатывала переводами. Замуж 122 122

больше не вышла. Хоть и были порой «побочные сюжетные линии». Из путаного и сбивчивого рассказа бабы Фёклы мы узнали, что был у неё муж, работящий и непьющий, три сына, две дочки, хозяйство крепкое. Жили дружно. Трудились без роздыху от зари до зари, но был в доме достаток. А потом всё пошло прахом: всю скотину со двора увели, обобрали до нитки и в колхоз загнали. Хоть и маялись в нужде, но детей на ноги поставили. А тут война двух старших сыновей забрала. Давно уж овдовела, но дети и внуки не забывают, ухаживают. А семью бабы Дуси «раскулачили» и в Сибирь сослали. Отец от чахотки помер, мать болела, и Дуся взяла на себя заботу о младших братишках. Пришлось рано идти работать, времени на учёбу не хватало. Да и ходу «кулацким детям» не давали. Работала на швейной фабрике, потом в ателье. Руки- то золотые! Вышла замуж перед самой войной, но мужа не дождалась. Нет, он не погиб на фронте. Сошёлся со своей фронтовой подругой и к Евдокии не вернулся. Второй раз замуж так и не вышла. Но дочку родила и воспитала, умницу и красавицу, себе на радость и в утешение. – Да, никого не пощадил «век-волкодав»! Вот вам, юная леди, наглядные уроки нашей славной истории. В школьных учебниках несколько иная трактовка. Не так ли? Сейчас-то времена 123 123

относительно вегетарианские. Надеюсь, вас минует чаша сия, – заключила Аделаида Модестовна. Наступило утро. После обхода меня выписали из больницы. Эта новость вызвала смешанные чувства: радость предвкушения свободы и грусть при мысли о том, что участниц нашего новогоднего пира я больше никогда не увижу. Я часто вспоминала эту полную новогодних сюрпризов ночь, весёлую, трогательную и грустную. А через двадцать лет я покинула страну победившего собственный народ социализма и репатриировалась на историческую родину. И именно здесь, в Израиле, эта история получила неожиданное продолжение. Я иногда принимала участие в радиопередачах на русском языке. И вот тридцать первого декабря 1998 года я рассказала в прямом эфире об удивительной встрече 1972 года. Через несколько минут мне позвонили из Тель-Авива, и я услышала взволнованный мужской голос. И это (представьте себе!) был внук Аделаиды Модестовны, названный Ефимом в честь деда. Он услышал мой рассказ и вспомнил, как перед наступлением 1972 года привязал торт к верёвке, спущенной из окна больничной палаты. Он сказал, что бабушка Ада прожила до 92 лет и часто с улыбкой рассказывала о встрече Нового года в инфекционной больнице на Соколиной Горе. 124 124

Призрак коммунизма И Родина щедро поила меня… Евгений Агранович Когда я училась на ИнЯзе Харьковского университета, преподавателем научного коммунизма у нас был доцент Погребняк по кличке «Гегемон». Это слово мы произносили с характерным украинским «г», несколько утрируя его южный говор. Гегемон был человеком сухим и неулыбчивым. Его смех нам так и не довелось услышать. А уж мы-то провоцировали его не раз, пока не поняли, что либо это какая-то врожденная ущербность, либо осложнение, вызванное слишком глубоким погружением в мир классиков марксизма-ленинизма. Для племени младого, незнакомого с советским новоязом, а также для тех, кто успел с большой пользой для себя позабыть его напрочь, приведу одну цитату из учебника исторического материализма. Автор попытался вывести формулу любви, хотя многие поэты и философы сломали на этом зубы. Итак, дышите глубже: «Любовь есть облагоро- женное культурой и выступающее в форме нравственно-эстетического переживания половое влечение, ведущее к браку как к единственной форме взаимного обладания, облагораживающим образом воздействующей на влюбленных». В целях защиты своей неустойчивой психики от воздействия таких вот убойных формулировок, мы создали надежную систему коллективной самообороны. Чтобы вырвать 125 125

инициативу из рук Гегемона, мы сами рвались в бой, вооруженные до зубов домашними заготовками. Это была гремучая смесь из трудов классиков, отчетных докладов и лекций самого Погребняка. Cеминары проходили в лучших традициях застоя с монотонным чтением докладов и их единодушным одобрением. Вопросов, как правило, не возникало. «Везло» только мне. Оторвавшись от бумажки, я могла говорить долго, но совершенно бессвязно, нагромождая слова и обрывки фраз, застрявших в памяти после многолетнего штудирования общественных дис- циплин. Однажды Погребняк прервал этот неуправля- емый словесный поток фразой, ставшей впослед- ствии крылатой: «Ближе к Марксу!» Потом как-то он настоятельно попросил меня изложить неведомую мне теорию. Я не растерялась и тут же процитировала Гете: «Теория, мой друг, суха, а древо жизни пышно зеленеет». Это был опрометчивый поступок. Лицо Гегемона было совершенно бесстрастным. Волны молодого, жизнеутвержда- ющего смеха разбились о холодный гранит его невозмутимого молчания. Но зло все же затаил. И вот на очередном семинаре, когда я тихо и мирно писала сочинение о творчестве Теккерея и была целиком и полностью погружена в быт английского дворянства XIX века, Гегемон вдруг попросил меня поделиться с ним своими знаниями об Интернационале. Ситуация была экстремальной, и мне оставалось рассчитывать лишь на то, что кто-то передаст мне свой конспект или откроет книгу на нужной странице. Но надо было 126 126

выиграть время. Поэтому я начала свое повествовование размеренно и неторопливо: – Если мы окинем ретроспективным взглядом зарождение, развитие и становление интернациона- лизма в историческом аспекте, внимательно рассмотрим весь спектр общественно-политических течений, вникнем в запутанные и трудноразрешимые социальные антагонизмы (конспекта все нет), ни на минуту не упуская из виду ту колоссальную напряженность, которую испытывало общество в преддверии грядущих глобальных катаклизмов, то мы можем безапелляционно заявить о типичных, характерных и ярко выраженных… Конспекта еще нет, а я уже выдохлась и скороговоркой закончила: – …сититических тенденциях... Бедный Погребняк беспокойно ерзал на стуле. Он чувствовал, что в моих словах есть сила, но связи между ними уловить не мог, а когда дело дошло до «сититических тенденций», он вскочил и закричал непривычно высоким голосом: – Какие-какие тенденции? – Сититические, – обреченно выдохнула я. – Это хорошо или плохо? – не унимался Гегемон. И тут у меня открылось второе дыхание. – Видите ли, – сказала я проникновенно, – я бы побоялась дать однозначный ответ, так как здесь 127 127

прослеживается диалектическое единство положи- тельных и отрицательных факторов... Семинар был сорван. Ни одно мое последующее публичное выступление не сопровождалось таким буйным и неукротимым весельем. При этом лицевые мышцы Погребняка были напряжены и неподвижны, губы плотно сжаты, а в глазах плясали злые искры. И я даже представить себе не могла, какое пламя из них возгорится. Гегемон не забыл ничего: ни отсутствия близости к Марксу, ни «древа жизни», которое, если верить Гете, «пышно зеленеет», ни пресловутых «сититических тенденций». Месть его была страшной. Если раньше я по- сещала лекции по научному коммунизму лишь эпизодически, то теперь, зайдя в аудиторию, он прежде всего отыскивал взглядом меня и просил кратко (и без лирических отступлений!) изложить содержание предыдущей лекции. Моя бедная голова была битком набита цитатами из первоисточников, как пыльное музейное чучело опилками. Тем не менее, экзамена по научному коммунизму я боялась панически. Он был неизбежен, как и тор- жество самого коммунизма, но, в отличие от последнего, был приурочен к конкретной дате. И пугала меня не только напряженность в отношениях с Погребняком. Поговаривали, что профессор Сазонов, председатель экзаменационной комиссии и завкафедрой марксизма-ленинизма, на дух не выносил народ, давший миру основоположника этого вечно живого и всепобеждающего учения. 128 128

Но нет таких дат, которые не наступают. И вот я перед экзаменационной комиссией, в руках билет, и я твердо знаю ответы на все три вопроса. Но, ирония судьбы! Хоть сознание у меня насквозь коммунистическое, но материя, которая, как известно, первична, взбунтовалась. От волнения я вдруг почувствовала резкие спазмы в желудке и поняла, что экзамен придется сдавать в рекордно короткие сроки, как ударный объект в подарок съезду. – Можно я буду отвечать без подготовки? – спросила я сдавленным голосом. Это был совершенно беспрецедентный случай. Профессор Сазонов нехорошо улыбнулся и сказал: – Да мы вас не торопим. И тут я, окончательно ошарашив комиссию, выпалила: «Я очень спешу», – и, не давая им прийти в себя от шока, начала отвечать. Никогда в жизни я не говорила так четко, логично, аргументировано и, главное, кратко. Ускоренный темп речи и лихора- дочный блеск глаз подчеркивали мою преданность идеалам коммунизма. Ответ был настолько исчерпывающим, что мне даже не задали ни одного дополнительного вопроса, что было актом гуманизма. Когда сам завкафедрой растроганно говорил о том, что многим следовало бы поучиться у меня отвечать четко и по существу, а не разлагольствовать неизвестно о чем, увиливая от ответа, произошло нечто совершенно фантастическое. Нижняя челюсть 129 129

Погребняка резко опустилась, как крышка некстати распахнувшегося чемодана, губы растянулись, и я услышала три странных отрывистых звука, похожих на смех Фантомаса. Но удивительная метаморфоза длилась лишь мгновение, после чего Погребняк, как ни в чем ни бывало, своим привычно-бесстрастным голосом попросил меня расписаться в ведомости, а я, глядя себе под ноги, буркнула: – Мне некогда! – и пулей вылетела из аудитории. С бледным, страдальческим лицом неслась я по коридору – нетрудно догадаться, куда. За мной устремилась толпа однокурсников. В том, что я провалилась, не сомневался никто. Некоторые даже пытались схватить меня за руки, чтобы удержать от отчаянного шага. Вернувшись в аудиторию с «чувст- вом глубокого удовлетворения», чтобы поставить подпись, я узнала, что экзамен сдала на «отлично». Но моя молодая цепкая память сыграла со мной злую шутку. Все эти «сто томов партийных книжек» накрепко засели в сознании, просочились в подсознание, и классики марксизма-ленинизма до сих пор преследуют меня во сне. И я еще долго завидовала «дорогому Леониду Ильичу», которому маразм и склероз помешали осмыслить и запомнить доклады, написанные услужливыми референтами. 130 130

131 131

Сова Бессонные ночи проводит Сова. О чём же болит у неё голова? Об этом вы сами спросите у Мыши, Но только тайком от мышат и потише. Ящерица Когда секрет спасенья прост, Не взять руками голыми. Теряет ящерица хвост, Но не теряет голову. 132 132

Хамелеон Вот посмотри – зелёный он, А будет жёлтым скоро. Работает Хамелеон Сегодня светофором. Туман Под утро Туман заступил на работу, Стелился над озером, плыл над болотом, В полях разливался молочной рекою, Клубился в овраге, не зная покоя. Он, сил не жалея, взбирался всё выше, И тёр, как мочалка пушистая, крыши. Веселое Солнышко, выспавшись, встало. Лучами лохматый Туман причесало. Согрелся Туман, огляделся вокруг – И видит: кружась, разлетается пух. – Не вспомню уже, где порвал одеяло. Рассеянным стал, – проворчал он устало. Семейный портрет Я Божья Коровка. А вот мой ребёнок: Он милый и ласковый Божий Телёнок. А вот его папа: он Божий Бычок – Вернулся с работы и лёг на бочок. 133 133

Праздник в лесу В лесу новый праздник, ребята! На сцене у самой реки На цыпочках пляшут Цыплята, Поют дружным хором Хорьки, На гуслях Гусята играют, И соло поёт Соловей. А зал Светлячки освещают, Гирляндой свисая с ветвей. Спокойной спячки! Послушайте, детишки, Как перед спячкой Мишка Наелся клюквы дикой И закусил брусникой, Как он корою дуба Усердно чистил зубы, В лесном ручье купался, В густой траве катался – И протоптал дорогу К себе домой в берлогу, Где будет косолапый Сосать зимою лапу. Луна глядит в окошко. Поспим и мы немножко. 134 134

Колыбельная Комарёнку пела мать: – Спи, малютка, надо спать. Стелет сонная луна Тучку мягкую для сна. Всюду тихо. За бугром Лишь похрапывает Гром. Паучишка лег в постель, В кружевную колыбель. Повернувшись на бочок, Гаснет сонный Светлячок. Съев свою кровать, термит На объедках мирно спит. И, закутавшись в меха, На собаке спит Блоха. Не пищи, малыш, не плачь, Забодает жук-рогач, И на шум придет сюда Злая Жаба из пруда. Спи, мой сладкий, баю-бай, Поскорее засыпай. Завтра будешь ты опять С песней звонкой всех кусать. 135 135

Куда подевался Леопард Детектив-загадка На горное пастбище двигалось стадо. Тут выскочил вдруг Леопард из засады. Замыслил разбой, это сразу понятно. Известны приметы – родимые пятна. Овчарки, а с ними охотничья свора Несутся как ветер, вот-вот схватят вора. Ему не уйти от погони! Но вот – Он прыгнул в трубу и пролез в дымоход. Наполнился двор оглушительным лаем: – Откройте, иначе мы двери взломаем! Пантера впустила незваных гостей, Весь дом обыскали, но где же злодей? Подсказка: И леопард, и черная пантера это большие дикие кошки. Они очень похожи и отличаются только окрасом. 136 136

Дом, которому поставили градусник Однажды я шел переулком знакомым И вдруг, словно вкопанный, стал перед домом. Смотрю я на дом – ничего не пойму: Поставил термометр кто-то ему. Быть может, он болен, простужен, охрип? Ветрянка у дома, а может быть, грипп? Но окна блестят, не облуплен фасад, И двери по-прежнему бодро скрипят. Здоров, невредим он и крепок на вид, Лишь градусник длинный зачем-то висит. 137 137

В гостях у Муравьеда Позвал Енота Муравьед К себе на праздничный обед. На стол поставил две бадьи В них угощенье – муравьи. Енот с тоской на стол глядит, Хоть разыгрался аппетит. Терпеть обиду нету сил: Обед беднягу укусил. У зеркала Глянула в зеркало рыжая кошка, Думала кошка, что это окошко. Там, за окошком такая же миска, В миске такая же точно сосиска. Выгнула спину похожая кошка, (выглядит, правда, постарше немножко). Плачет, царапая зеркало, киска: – Мяу! Мою отобр-р-рали сосиску! Жених Вдруг расплакался сынишка: – Дверь со зла набила шишку! Но узнав, что всё пройдёт И до свадьбы заживёт, Он стремглав сорвался с места – Побежал искать невесту. 138 138

Вела себя плохо Вела себя плохо: лишь вышли во двор, Я с криком сбежала от мамы. Позор! Но я ж не нарочно. Ведь я не со зла. Сама я себя никуда не вела. Вела меня мама к зубному врачу, Хоть знала: туда я идти не хочу. Жаль, мама со мной в зоопарк не пошла. Туда бы себя я прекрасно вела. Стихозверения *** Усталый Жучок написал на песке: – Ушел к Паучку отдохнуть в гамаке. *** Лишь Зебра приляжет, устав от хлопот, Как все сразу думают: «Тут переход». *** Зарычала грозно Рысь: – Кто посмел сказать мне «брысь»?! *** Столкнувшись с Ежихой, Хомяк поднял крик: – Зачем ты надела колючий парик? 139 139

*** Уснул кенгуренок, но мама на страже: В лесу участились карманные кражи. *** Расстроен был чем-то слонёнок всерьёз. Заметили все, что повесил он нос. *** Когда пауку дали с мухой котлету, Ему аппетит не испортило это. *** Не жалит овчарку комар-забияка, Боится, что вдруг покусает, собака. 140 140

*** Напрасно зовут дураком попугая Все те, чьи слова он точь-в-точь повторяет. *** Голодный удав удавился с тоски: Никто не хотел с ним играть в поддавки. 141 141

*** Готов затянуть поясок Бегемот, Но талию, бедный, никак не найдет. *** Однажды зловредная муха цеце, Сломав хоботок. изменилась в лице. *** – Хозяин все ждет, чтоб с поклажей я шел. Какой он упрямый, – подумал осел. *** На завтрак в меню было острое блюдо: Верблюжью колючку жевали верблюды. 142 142

Весёлая азбука Август жаркий нам принёс Алычу и абрикос, Сласть в арбузе- бочке… Я не ставлю точки – Ведь и вы на букву «А» Тоже знаете слова. Бодро блеет спозаранку Дочь барана: «Я баранка! Что ж я слышу бе-е-е-з конца: «Бе-е-е-столковая овца?!» 143 143

Витя привязал хитро К вентилятору ведро. Только влез без спросу кот В самодельный вертолёт. Говорливая горилла, Погостив у гамадрила, Гроздь бананов в дом несёт – Гориллят гостинец ждёт. 144 144

У Дракона были дети Всех драчливее на свете. Чтоб воспитывать детей, Стал Дракон чуть-чуть добрей. Едем в лес с большим лукошком. Ели видим из окошка. Если ежевика есть, Всем семейством будем есть. 145 145

Ёж увидел Дикобраза. Брата в нём признал он сразу. Всё же съёжился – ведь брат С виду хмур и диковат. Жутко важная на вид Буква день-деньской жужжит. На жука она похожа, У неё шесть лапок тоже. Догадался ты уже, Что за буква? – Это (…). 146 146

В замке старом – круглый зал. В зале – семь кривых зеркал. В зеркалах смешные гномы Мне кивнули: «Мы знакомы?» С ивы листья облетели, Свищут зимние метели. В иней нарядилась ива И по-прежнему красива. 147 147

Йод немножко попечёт – Ранка быстро заживёт. А словечки «ой» и «ай» Ты пореже повторяй! Костя в кухне для кота Дом построил – красота! Дом из кубиков был мал – Кот Кузьма его сломал. 148 148

Ловко рвёт лемур бананы, Зацепившись за лианы, И глазищи в лунном свете, Словно лампы, ярко светят. Мама мыла не спеша В мыльной пене малыша. Засиял он наконец, Словно мятный леденец. 149 149