И помнит мир спасённый...

Олег Александров То со страха фриц в молоко бьёт, Я вас всех люблю и обнимаю, Теперь знаем, где фашистов дот. Глашке ты скажи, что муж вернётся, Пусть налево даже не глядит, Завтра будет снова много солнца, Как врага ни мало впереди. Вакханалия беспамятства Мне нечего сказать вам, вы безумны! Я слышал, когда под стол пешком ходил, В Варшаве наши парни шли под пули, Отец об этом с друзьями говорил. Однополчан сидели, поминали, О, Матка Боска! Как же всё забыть? Как ваши матери с слезами и цветами Встречали наших с мольбою победить! Благодаря соседям, и друзьям, и братьям, Что полегли, не жалея живота, Варшава, ты гордишься своей статью, Да и вообще, Варшава, ты жива. За вас сегодняшних, забывших Дрались России мужики, Их сотни тысяч неостывших На ваших пашнях полегли. Их ждали жёны, ждали дети, Ждала страна своих сынов, Что горче может быть на свете, Когда забыт завет отцов. Когда предателей не судят, В статус героев возвели, 101

И помнит мир спасённый... Глаза вам завязали, люди, На носовом платке мозги. Вас ничему история не учит, Отцов наказ легко забыть, Пока опять не подвернётся случай, От бед, страданий вас освободить. И снова скажете нам: «Братья!» Бросая на танковый лафет цветы, И снова будут ждать нас матери, Убереги нас, боже, от войны! Не шутка Взлетает в небо, как крупа, Земля пушистой пеленой, От крови красная она, Младое тело скрыв собой. Мечтал он тоже жить как мы, В своей любви не сомневаясь. Рвал тело Мессер на куски, С кабины радостно оскалясь, Пилот по возрасту ровесник Того, кто пал в земле сырой, Автор зловещей, страшной вести Доволен был вполне собой. Обоих ждали где-то дома Жена, и дети, старенькая мать. А в этот миг с аэродрома Взлетел наш Ил его сбивать. Слетела в миг с того улыбка, Что судьбы только что решал, 102

Олег Александров «Война – беда, война – ошибка!» – Горя в кабине, Ганс шептал. И в гимнастёрке, и в комбинезоне Лежали фотографии родни, Которая не ждала горя, Надеясь, выживут они. Война – нелепость, не забава, Что может быть её страшней? На горе, на унижение нет права, Бесценна, жизнь самих людей. 103

И помнит мир спасённый... Игорь Ильницкий г. Алматы, Казахстан День Победы Еремею и Марии Ильницким посвящаю День победы дед любил, Как никто из нас, Потому что в бой ходил, Ранен был не раз. С пулеметом он своим Неразлучен был. Во врага строчил «Максим» Сколь хватало сил. Много было рядом смерти, Крови и огня. Чтобы выжить в этой схватке, Пел «Катюшу» дед всегда. Помогала эта песня На неравный бой вставать, Как молитва защищала, Как родная мать. Вот прошло четыре года, И сгорел Рейхстаг. А в Москве под ноги деду Пал фашистский флаг. Поклянусь беречь сердечно Память этих лет. Все запомню я навечно, Дорогой мой дед! 104

Игорь Ильницкий Погибшему солдату дайте слово Погибшему солдату дайте слово, за Родину свою он воевал. Знакомый с детства запах хлеба на запах боя поменял. Сражаться он теперь не сможет, и под рукою васильки. Сложил он голову навеки у пробегающей реки. С женою рядом быть он должен и жизнь любить без суеты, Но многократно перемножены стоят могильные кресты. Солдат хотел бы выпить с вами за мир и счастье всей страны. За Родину, что так любима, и чтобы не было войны. Осветит кладбище зарница тех имена, что здесь лежат. Им не забыть родные лица, им не забыть своих девчат. И нежно-нежно куст сирени им песню детства пропоёт. Звезда на небе заискрится, за горизонт сгорать уйдёт. Придёт сюда жена солдата, положит маленький букет. И над могилою героя свечой прольётся божий свет. 105

И помнит мир спасённый... Зееловские высоты Упала в утренний туман Сгоревшая в ночи звезда. И залпы тысячи орудий Обрушились вдруг на врага. «Катюши» – дочери победы – Навек прославили себя. Фашистам залпом песню спели, Ракетами бетон дробя. Так начиналася атака И штурм Зееловских высот, Последняя в Берлин преграда, И Рейха яростный оплот. И снайперы лежали в «гнездах», Ведя прицельную стрельбу, И «тигры» в землю были врыты, Открыв смертельную пальбу. Должны быть взятыми высоты – Чужая нам до сих земля. Их укрепленья, доты, дзоты, Окопы, минные поля. Герои падали, штурмуя Те непреступные холмы. А маршал Жуков все просил их: «Солдатик милый, поднажми!» Стрелою танки пролетали, Защитные ломая рубежи, И взрывы бомб волной взвивались: «От летчиков привет держи! Пехоте нашей помогали Прожекторов зенитные лучи, 106

Игорь Ильницкий Фашистских гадов ослепляли И панику с собой несли. Тут вражья сила побежала. И под обломками немецкого щита В сражении кровавом и жестоком Была взята Зееловская высота. Вас полегло там тридцать тысяч Солдат советских на холмах. Вы на века ПОБЕДУ эту В бессмертных сберегли сердцах. 107

И помнит мир спасённый... Светлана Джежер-Лычёва г. Сватово, Украина Я письма в прошлое пишу... Я письма в прошлое, в тот сорок первый год, пишу, за нас, за всех живых теперь, прощения прошу. Простите нас, в боях уж повзрослевшие юнцы, что не для вас шумит трава, поют весной скворцы, Простите нас, в атаку с криком бросившийся взвод, что мы теперь кричим «Ура», встречая Новый год. Простите нас, не вышедшие из концлагерей, за слёзы ваших рано поседевших матерей. Простите нас, герои, воины, деды, отцы, Бессмертный полк теперь, как памяти рубцы. Ты помнишь, Май? Ты слышишь, Май, о чём кричит Земля надрывным ветром плача и моля? «Верните мне детей, что забрала война! За Мир заплачена жестокая цена». Ты видишь, Май, как содрогается Земля, когда её от пуль своим солдат закроет телом?.. А слёзы матерей? Сожжённые поля и раны памяти с горячим пеплом. Ты помнишь, Май, ты не забыл их имена, в Бессмертный полк навеки золотом вписав. Пред ними на коленях вся страна, их кровь в тюльпанах бережно собрав. 108

Светлана Джежер-Лычёва Ветераны Ветераны, ветераны! Как мало вас, пришедших с той войны! Ветераны, ветераны! Спасибо вам, что живы сейчас мы. Спасибо вам за мир и за Победу, Что мы закат встречаем, рады мы рассвету, Что дети смеются и птицы поют, И о войне лишь из книг узнают. Ветераны, ветераны! Прошли года, но ноют ваши раны. И снятся вам бои, чужие страны, окопы, дзоты, танки, переправы. Но каждый метр родной земли вы удержали, отстояли, вы смогли. Ветераны, ветераны! Уже прошло ведь семьдесят пять, не слышно канонад, и пули не свистят. В наградах грудь и голова седа, но память о былом жива всегда. Ветераны, ветераны! Слёзы не скрывая, дарим вам тюльпаны, нарциссы, ромашки, маки и канны. 109

И помнит мир спасённый... Анастасия Варивода г. Ейск К девятому мая Об этом написаны тысячи книг, Рассказано много историй. Смогу ли я просто, без ложных интриг Раскрыть вам всеобщее горе? Конечно, есть факты, жестоки, сухи, Но легче от них всем скорбящим? Не фактам же я посвящаю стихи, А людям, живым, настоящим! Мне трудно представить, что голод, война... Никак не способна понять я, Когда за окном — посмотрите! — весна Свои распахнула объятья. Когда слышен смех детворы за окном, Не в силах я думать о смерти. А смерть проникала по-подлому в дом В квадратном казённом конверте. …Девятое мая уже на носу, Приснился сынок ей — к удаче. Вот мать заплетает с улыбкой косу И слёзы счастливые прячет. 110

Анастасия Варивода Но тут же боится, не сглазить бы ей, Ведь парень сражается в битве. «Сыночек, родной, приходи поскорей», – Ладони смыкает в молитве. С неё будто ветром сдувает хандру, Смеётся заливисто, звонко. Не знает она, что придёт поутру Измятая к ней похоронка... 111

И помнит мир спасённый... Проза 112

Анатолий Градницын Анатолий Градницын г. Иркутск Драй таузенд ахт Он умирал долго и мучительно. Отказывало сердце. «Скорые» приезжали одна за другой. Перед глазами мель- кали эпизоды прошедшей жизни. Война застала на Азовском море, где он курсантом мо- реходки проходил практику. Приказ – срочно возвращать- ся в Ростов. Потом – неудачные попытки уйти на фронт. Несовершеннолетних не брали. Сводки Совинформбюро, первые налёты авиации на беззащитный город. Кровь, ра- зорванные в клочья трупы, лежащие на улицах, оторван- ные головы, руки, ноги. В город входила эсесовская дивизия «Адольф Гитлер». Лет через тридцать на улице его окликнул незнакомый мужчина: — Вы меня не помните? Мы в сорок первом вытащили водителя из подбитой полуторки… Он вспомнил. На их улицу неожиданно ворвался фа- шистский танк и сходу выстрелил по нашей полуторке, не успевшей скрыться за поворотом. Болванка попала в ку- зов, опрокинув грузовик. Водитель был без сознания. Трое пацанов, наблюдавших из-за забора, не растерялись и от- тащили красноармейца за дом. Немцы были выбиты из Ростова через неделю. Это была кровавая неделя – расстрелы заложников на улицах, гра- бежи, издевательства. Пленных давили танками, хрустели кости, лопались головы. 113

И помнит мир спасённый... Когда немцы заходили в город во второй раз, он с дву- мя друзьями, что были постарше, пытался уйти в Ейск, в лётное училище. Удалось добраться только до станицы Ста- роминской. Состав разбомбили. В сентябре сорок второго года – облава на улице, бир- жа труда. Унижения от своих же, прислуживавших фаши- стам. Эшелон в Германию. Дортмунд, работа на заводе, в шахте. Самая тяжёлая, грязная и смертельно опасная. От- ношение – как к скотам. Видел, как сгорел рабочий, когда вспыхнула металлическая пыль, а другого пополам разру- била сорвавшаяся циркулярная пила. Что делать? Вредить. В результате — арест полицией Дортмунда. Потом тюрьма и 15 апреля 1943 года в кон- цлагерь Бухенвальд, в команду Вернигероде. Лагерный номер – 3008. Драй таузенд ахт – его нужно было знать наизусть. Иначе… В концлагере – красный треугольник на робе. Категория – политический. Это в неполных-то сем- надцать лет! В концлагере издевались свои же. Медосмотр прово- дил недоучившийся студент-медик, как оказалось, земляк. Как мастерски поиздеваться над людьми, этот эскулап знал превосходно. Самое малое – это поливать раздетого че- ловека водой из шланга на морозе. Кончил он бесславно. Однажды узники схватили его за ноги и за руки, подняли и пару раз плашмя опустили на бетонный пол. Стук деревянных башмаков по мостовой. Это гремят пантофли. Строем шли из бани, даже не обсохнув. Зима, хотя и не русская, но много ли надо едва живому человеку в куцем арестантском халате! А потом – нарывы и фурун- кулы на ногах. Лечили просто – вскрывали без наркоза. До сих пор на ногах круглые белёсые шрамы. 114

Анатолий Градницын Страшный, изнуряющий, постоянный и нестерпимый го- лод. Некоторые не выдерживали и собирали на помойке картофельные очистки. Такие долго не жили. Через тридцать с лишним лет смотрел дома по телеви- зору «Вечный зов». В начале одной из серий на три-четыре секунды показали какое-то здание. — Это же вокзал в Дрездене! – невольно вскрикнул он. И действительно, затем показали, как из вагонов на вокзале в Дрездене выталкивали военнопленных, а затем гнали в Бухенвальд. Апрель 1945 года. В Бухенвальде закопошились. Чув- ствуя, что всех не уничтожить, лагерное начальство стало перебрасывать узников куда подальше. Так попал он на баржу и поплыл по Эльбе. В одну из ночей под шум до- ждя, убаюкавшего конвоиров, удалось спрыгнуть с баржи в реку. Доплыл до берега в ледяной воде. У бауэра таких, как он, беглых узников, не было. Были лишь пригнанные на работу русские, украинцы, поляки, сербы. Хозяин относился хорошо. Даже ели все вместе с хозяином и его семьёй за одним столом. Через много лет смотрел дома первый выпуск «Кабачка 13 стульев», где артисты открывали рты под польские пес- ни. Тут же перевёл всё на русский язык. Ничего странного – много было поляков. А потом — освобождение. Вышел навстречу нашим и привёл с собой нескольких русских. А поляки остались ждать «американов». Свои отправили в СМЕРШ. Там не церемонились. Дома снова СМЕРШ. Всё чисто. Поэтому был не ГУЛАГ, а служба в армии, в Белоруссии, военным водителем. Бухенвальд напомнил о себе неожиданно — туберкулёз. Из армии уволили по инвалидности, из-за болезни. И толь- 115

И помнит мир спасённый... ко в семидесятых признали инвалидом Советской Армии и дали надбавку к пенсии. После войны нужно было приобретать профессию, ра- ботать. А ещё – сражаться за жизнь. С болезнью. Превозмо- гая боль, терпел в больнице процедуры, когда между рёбер вставляли трубку и поддували легкие. Начинал грузчиком, другой работы не было – мало кто выдерживал. Но осилил, стал зарабатывать, подниматься. Болезнь поборол, но одышка мучала всю жизнь. Женился, освоив профессию фотографа. Появились дети. Жизнь шла своим чередом. Дом – полная чаша. А тут уже и внуки начали радовать. Он умер, не дожив до семидесятилетия неделю. Он – это мой отец, Градницын Анатолий Филиппович, один из миллионов, судьбы которых исковеркала война. Её печать – драй таузенд ахт – он нёс всю жизнь. И не сло- мался. Хрениха 21 ноября 1941 года Красная Армия оставила Ростов. На следующий день на улицу на окраине въехали не- сколько здоровенных фашистских артиллерийских тяга- чей. Выбрав дом получше, водитель первого остановился возле ворот. Из машин выскочили человек пять солдат. Они по-хозяйски подошли к калитке, один из них пнул её са- погом. — Эй, ком хер! – гортанно крикнул он, держа автомат наизготовку. Но вместо людей его лаем встретила хозяйская двор- няжка. На пороге появилась испуганная хозяйка. 116

Анатолий Градницын — Гутен таг, бабка, – весело крикнул старший, – давай, давай! Он жестами стал показывать что-то, напоминающее процесс «из чашки ложкой». Женщина развела руками. — Нет ничего. Война. Солдат махнул рукой товарищам, и те на брезенте вта- щили во двор свежую свиную тушу. Солдат жестами стал объяснять, что её нужно пожарить. Нет ни угля, ни масла, объяснила жестами женщина, но где взять их, она покажет. Трое начали разделывать тушу, а двое уехали. Вскоре они привезли уголь, подсолнечное масло и ящик водки. Немцы по-хозяйски разместились в доме. Хозяйку пе- реселили в летнюю кухню, где она жарила мясо. Но к столу позвали. — Как имя? – спросил старший, разливая водку. — Варвара, – ответила женщина. — Барбара, бабка, – и засмеялся. Он представил сослуживцев: Макс, Вольфганг, Ханс, Винфрид. Он Петер, командир. — И не одного Фрица? – удивилась Варвара. — Это редкое имя, – засмеялся он. Тут он заметил на стене фотографию молодого красно- армейца. — Кто этот зольдат? – он нахмурил брови. – Сын? У Варвары похолодело внутри. Она замялась, но потом затараторила, что он не хотел служить, забрали силой, что казаку не пристало ломать шапку перед москалями. Петер ещё больше нахмурился, направил в сторону фо- тографии указательный палец и гаркнул: — Пуф, пуф! Капут. Все покатились со смеху. 117

И помнит мир спасённый... В эту ночь Варваре не спалось. Из соседнего парка по нашим войскам, что отошли за Дон, долбили немецкие пушки. Наши отвечали. Было страшно. Испугалась она не за себя, а за сына. Не любила она такие вещи с фотографи- ями. Призвали его в армию за год до войны. Писал. Как на- чалась война, письма тоже приходили. Потом как отрезало. Уж и в церковь ходила сколько раз. Молилась всем святым. А научила её правильно молиться одна старушка. — Горе у тебя? – спросила она у Варвары. Женщина рассказала. — А звать-то тебя как? Варвара? Ну, тогда тебе Варваре и молиться надобно. Она написала на листке молитву и сказала, что она от внезапной смерти, без причащения и покаяния. На войне ведь какое причащение. Варвара долго перечитывала эти не понятные ей слова и молилась за сына. А потом и за мужа, Хренова Николая. В тридцать восьмом забрали его. Дали срок как шпиону. Какой он шпион? На паровозоремонтном колёсные пары тягал. За день так натаскается, что даже в постели «шпи- онить» сил нет. Донёс, видать, кто-то. Дом-то хороший и хозяйство крепкое было. Так прахом всё и пошло. Озло- бляться стала. Ещё и соседи косо смотрят. Шушукаются, где там у Хренихи хрен её маринуется? А тут ещё война. Утром соседка, выглядывая из-за забора, спросила с ехидцей: — Ну как погуляла, Варвара? Гляди, твой-то скоро вер- нётся. Что будет-то! — Не лезь, Катерина. — А ты слыхала, фрицы вчера сто человек на Верхней Нольной расстреляли? — Да брешут всё. 118

Анатолий Градницын На следующий день застолье повторилось. Немцы днём отогнали тягачи, а через несколько часов вернулись. Так продолжалось несколько дней. Двадцать пятого немцы вдруг неожиданно засоби- рались. — Съезжаете? – спросила Хрениха у Петера. Тот кивнул: — Приказ. — Пирожков-то в дорогу вам собрать? Немец опять кивнул. На кухне Хрениха достала листок. Слова поплыли перед глазами: «Великомученице Варваро! Молим тя… И дарует христианскую кончину животу нашему — безболезненну, непостыдну, мирну». Она подошла к иконе и трижды пере- крестилась. Спрятав листок, она пожарила пирожки, аккуратно за- вернула их в полотенце и принесла Петеру. Тот сразу же сказал: — Ешь! — Вам же самим мало. — Ешь! – приказал он. Петер с ухмылкой протянул пирожок. Хрениха взяла его и не спеша стала есть. Немец не отходил от неё, пока она не съела его. Немцы собирались, а Петер не спускал глаз со сновав- шей тут же Хренихи. Когда все сели в машины, он сунул ей красивый пакет с нарисованными женщинами в чулках: — Презент. Она стояла, пока немцы не скрылись за поворотом, а затем, отшвырнув пакет, бросилась в летнюю кухню и стала жадно пить воду из ведра. Потом, засунув два пальца в рот, пыталась вызвать рвоту. Но было поздно. Раздирая ногтя- 119

И помнит мир спасённый... ми горло, и шатаясь, почти ничего не видя перед собой, она добралась до соседского забора и прохрипела: — Катерина! Помоги! Когда подбежала испуганная соседка, у Хренихи пошла пена изо рта. — Я их, гадов, всех до одного. Не могу, всё, – это были её последние слова. Соседи похоронили её возле церкви 28 ноября, когда в город уже вошла Красная Армия. Говорят, что где-то на западной окраине города, на Та- ганрогском шоссе, наши солдаты нашли стоявшие на обо- чине артиллерийские тягачи. В их кабинах сидели пятеро мёртвых немецких солдат. Пять гаубиц были тут же. 120

Антонина Ащеулова Антонина Ащеулова с. Большой Колояр, Пензенская область Забвению не подлежит Тема Великой Отечественной войны в нашей семье свя- зана с болью и потерями: оба мои дяди, Тимофей Егорович (1913 г.р.) и Федор Егорович (1924 г.р.) Мещеряковы, не вернулись с фронта. В детстве много интересного о них я узнавала из рассказов мамы. Со временем важные момен- ты их боевого пути постепенно стерлись из моей памяти. Стремясь до конца исполнить свой долг перед погибшими родственниками, последние три года я занималась восста- новлением их военной биографии. Из маминых рассказов в моем сознании довольно четко сохранился лишь эпизод проводов бабушкой второго сына. Обессилившая от слез и горя, она сначала пыталась идти по родным лугам рядом с группой уходивших на фронт односельчан. Затем, понемногу отставая, все равно шла за ними, не переставая махать рукой на прощание. И даже когда далеко за горизонтом скрылась фигура сына, бабуш- ка по-прежнему медленно шла вперед. Иногда она оста- навливалась и вновь начинала им вслед махать рукой. Трудно передать словами, сколько же ей пришлось вы- плакать слез, оставаясь в неведении о судьбе двух сво- их сыновей! Письма от Тимофея, хоть и изредка, но все же приходили. А вот от Феденьки совсем не было никакой весточки. Со временем Тимофей вкратце написал маме с сестрой, что Орловская битва (февраль-март 1943 года) не оставила солдатам совершенно никаких шансов на выжи- вание. 121

И помнит мир спасённый... Приступая к поиску информации о Ф. Е. Мещерякове, я попыталась вспомнить, что же мне о нем известно. По сло- вам мамы, Федор был на 2 года старше ее, значит, он был рожден в 1924 году. Рассказывая о судьбе своего брата, мама называла имя жителя соседнего села Ляча Петра Се- меновича Деева. С ним они были призваны Наровчатским РВК и вместе направлены на курсы в Тамбов, а затем их военные пути разошлись. К сожалению, уточнить эту информацию мне уже было не у кого: в октябре 2012 года не стало П. С. Деева. Успех моему поиску обеспечило знакомство с обновленной Все- народной Книгой памяти Пензенской области «Никто не забыт, ничто не забыто». Целая страница там была посвя- щена Петру Семеновичу. Вот наконец-то и появилась глав- ная зацепка, которой были связаны военные судьбы двух земляков! «Призван в Красную Армию 21 июля 1942 года Наров- чатским РВК Пензенской области. Направлен в Тамбовское пулеметное училище (ТПУ), зачислен с 20 августа 1942 года курсантом. Участник Отечественной войны с октября 1942 года»,- эти строки помогли мне восполнить недоста- ющие сведения военной биографии Федора. Дальнейшим источником информации послужила Книга Памяти 1941-1945 годов. Из нее я узнала, что младший лейтенант Мещеряков Федор Егорович 1924 г.р. погиб в бою 10 марта 1943 года. Первичным местом его захоро- нения считается Орловская область. К сожалению, полно- стью отсутствуют данные о боевых действиях за период его службы. Сообщение о гибели Федора Егоровича в семью при- шло значительно позже фактической даты. Но Елизавета Константиновна свято верила, что обязательно дождется своих сыновей живыми. Надежду вселяло и полученное 122

Антонина Ащеулова письмо от Тимофея, в котором он пообещал приехать к 21 ноября 1945 года. Сообщал, что уже освобождает с наши- ми войсками Венгрию. К сожалению, это была его послед- няя весточка. Передо мной лежит пожелтевший от времени листок с двумя военными штемпелями из генштаба Советской Ар- мии в Москве от 1950 года с единственным выражением: пропал без вести. Других документов в нашей семье не сохранилось: всю переписку мама передала в сельсовет для составления списков для памятника. Он установлен в селе Большой Колояр, на мемориальных плитах которого выгравированы и фамилии братьев Мещеряковых. Отсутствие информации о Тимофее Егоровиче побуди- ло меня продолжить архивные поиски. Зайдя на сайт «Па- мять народа», где была размещена Всероссийская Книга памяти, на 362 странице 5 тома отыскала необходимую информацию. Со слезами на глазах прочитала три строки официального текста, вместившие всю жизнь моего дяди: «Мещеряков Тимофей Егорович, 1913 год рождения, ме- сто рождения Пензенская область Наровчатский район с. Акимовщино, место призыва Наровчатский РВК, старшина, 00.10.1945 года пропал без вести». Отсутствие даты призыва мне удалось предположитель- но установить на основании военной биографии младшего брата Федора. Если Тимофей был призван на фронт пер- вым, то это могло произойти раньше 21 июля 1942 года. Значит, на тот период ему исполнилось 28 лет. Обсуждая с сестрами полученную информацию, вспомнили еще эпи- зод маминого рассказа о ранении Тимофея в плечо. На из- лечение он был направлен на свою родину, в Наровчат- ский эвакогоспиталь. Узнав об этом, пешком бабушка Лиза преодолела более 20 километров, а сына к этому моменту 123

И помнит мир спасённый... уже отправили на фронт. К сожалению, в архиве списки отсутствуют. В настоящий момент в военной биографии братьев Ме- щеряковых еще много вопросов, но на главные из них, благодаря доступным документальным источникам, уда- лось найти достоверные ответы. С каждым годом все дальше в прошлое уходит Великая Отечественная война, но память о великом подвиге совет- ских солдат, как и имена погибших защитников Отечества, забвению не подлежат. Помнить, чтобы жить! Память о войне, свято хранимая в семье Пчелинцевых не только в документах, но и глубоко в сердце, укрепляет связь поколений. Недолгое счастье Завидной невестой в Ляче была Елена Каляскина: кра- сива, весела, наделена умом и статью. Давно уж находи- лись и женихи ей, богатые и знатные. Но свою судьбу она выбирала сердцем. А оно подсказывало, что важнее всего для ее избранника душевная щедрость и доброта. И чтобы хватило этих качеств не только для нее, но и для ее мамы, Натальи Константиновны. Со временем сердце Елены сде- лало подобный выбор. Это был односельчанин Александр Деев. Вскоре молодые создали семью. Документальным под- тверждением этому факту служит свидетельство о браке за подписью заведующего бюро ЗАГС Саушкина. Им сделана соответствующая запись, что 18 марта 1939 года был за- регистрирован брак между Деевым Александром Ивано- 124

Антонина Ащеулова вичем 03.06.1920 г.р. и Каляскиной Еленой Михайловной 26.05.1914 г. р. С первых дней совместной жизни между ними сложились теплые отношения. Душу Александра тро- гала нежная забота жены, которая каждый вечер тепло встречала его после возвращения с поля. Знать бы им на- перед, что их семейное счастье будет таким коротким! Черное крыло войны В 1940 году Наровчатским райвоенкоматом А. И. Деев был призван в Красную Армию. В декабре того же соро- кового года он получил от жены радостное известие о рождении дочки Тамары. Ему так и не пришлось узнать о трудностях, которые выпали на самые первые дни ее жиз- ни: стояли такие сильные морозы, что даже мужчины не решались ехать в лес за дровами. Чтобы не замерзнуть ма- лышке, родственник, живший по соседству, выпилил у себя в доме часть деревянной стены в сенях и поделил пополам с ними наколотые дрова. Оказалось, что это было лишь началом испытаний, при- готовленных им судьбой. Жене Елене с малышкой на руках предстояло пережить еще много лишений и тягот Великой Отечественной войны. Александр с фронтовых дорог ста- рался их чаще поддерживать письмами. Он мечтал увидеть свою дочку, просил выслать ее фотографию. Но такой воз- можности не было, и Елена Михайловна, чтобы доставить радость мужу, обвела ладошку дочки и вложила в конверт. Из рассказов мамы Тамара Александровна запомнила, с какой радостью при получении из дома весточки он рас- сматривал крошечную ладошку дочки. Ее детская память сохранила также и светлое чувство трепетного ожидания приезда папы, ведь он пообещал ей привезти в подарок пальто. Но радость ожидания в их семье была недолгой: письмо Александра из Белоруссии оказалось последним. 125

И помнит мир спасённый... Вслед за ним в семью пришла похоронка. На момент гибе- ли А. И. Деев был военнослужащим 37 Слуцкой механизи- рованной бригады, радистом артиллерийского дивизиона. Похоронка до сих пор бережно хранится в семье Пчелин- цевых: «В/Ч 92 966 Н. Красноармеец Деев Александр Ивано- вич, уроженец села Ляча Наровчатского района Пензен- ской области, в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 03.07 1944 года. Похоронен в селе Черногубово Барано- вичской области Белорусской ССР. Настоящее извещение является документом для возобновления ходатайства о пенсии. Командир части: капитан Петров. Начальник шта- ба: старший лейтенант Жгутов». С тех пор уже прошло 76 лет, но Тамара Александров- на помнит, как горько и безутешно плакала мама, получив похоронку. Если бы не поддержка бабушки, не удалось бы выжить тридцатилетней вдове с малышкой на руках. Во- семь лет она помогала поднимать внучку. Взрослея, девоч- ка понимала, что без мужской опоры маме трудно, поэтому рано приобщилась к самостоятельному труду. В четырнад- цать лет она уже умела выполнять различную работу по дому и в огороде, самостоятельно заботилась о дровах. Приходилось и на базаре продавать яйца, потому что для уплаты налогов семье нужны были деньги. — Я видела, как трудно приходится маме, поэтому ниче- го не просила, радовалась любой покупке, — вспоминает Т. А. Пчелинцева. Повзрослев, она стала самостоятельно зарабатывать деньги. В дальнейшем на уважении к повседневному фи- зическому труду она построила и свою семейную жизнь. 126

Антонина Ащеулова Светлая память Быстро бежит время. В дружной семье Пчелинцевых подрастает молодое поколение – семь внуков и две прав- нучки, но неизменными остаются их семейные ценности. Как и раньше, при воспитании двух дочерей и трех сы- новей, по-прежнему на первом месте у всех членов этого большого семейства добросовестное отношение к труду. И по-прежнему такое же трепетное отношение к памяти по- гибшего папы Тамары Александровны, их деда и прадеда А. И. Деева. Эту память бережно хранят теперь уже его внуки, не раз с особым чувством трепета и гордости державшие в руках его похоронку. Зная о месте захоронения, Тамара Александровна очень хотела посетить его могилу. В августе 2013 года мечту мамы осуществила дочка Валентина. Посетив Белоруссию, она отыскала соседнюю с Черногубовым деревню, куда после перезахоронения перенесли останки воинов. Это братская могила с фамилиями погибших, за которой осуществляется постоянный уход: несмотря на выходной день, там нахо- дились живые цветы и венки. Горстка белорусской земли – частичка светлой памяти об А. И. Дееве — теперь покоится на родной наровчатской земле, а его имя навечно занесе- но в Книгу Памяти Пензенской области. 127

И помнит мир спасённый... Александр Борохов г. Иерусалим, Израиль Шапка-невидимка Волшебных историй про шапку-невидимку существует великое множество… Но эта история не похожа ни на одну из них. Возможно, она похожа на сказку, но самое страшное в этой сказке, что это правда… Изя хотел жить. Он не просто хотел, он делал всё, что- бы остаться в живых! В его животе урчало так, как будто тысячи лягушек в старом болоте решили устроить хоровое пение. Поэтому, воровато спрятав картофельные очистки за пазуху и заслышав немецкую речь, он изо всех сил рва- нул к своему бараку. Там, лёжа на нарах, пропитанных, как смолой, человеческим потом и страхом, он жадно поедал то, что ещё три года назад выкидывал вместе с мусором. В голове мелькнула мысль, что надо оставить хотя бы горстку очисток на утро, но голод, как огонь, всё пожирал на своем пути. Наконец, последняя кожура была съедена, чувство приятной сытости, а затем и усталость разлились по всему телу… Сейчас он натянет поглубже на голову свою полосатую шапочку и забудется тяжелым сном. Чтобы утром по команде капо выползти из барака в объятия мутного рассвета… Рука коснулась головы и мгновенно отдёрну- лась, как от укуса змеи. Медленно, весь сжавшись в комок, Изя опять коснулся темени, рука автоматически погладила стриженый ежик колючих волос. Шапки не было. Он встал на четвереньки и начал шарить в кромешной темноте во- круг себя. Шапки не было!!! 128

Александр Борохов Вот так приходит смерть… Три года адского труда, ежеминутного страха за свою жизнь, смерть матери и двух сестёр, вечное, неистреби- мое чувство голода — и всё напрасно… Его после утренней проверки расстреляют. Шапочку нельзя было терять ни при каких обстоятельствах! Сначала наступило оцепенение от накатившего ужаса, быстро перешедшее в апатичное оту- пение. Изя, как китайский болванчик, который стоял у бабуш- ки Зельды на старом комоде, безмолвно раскачивался из стороны в сторону. Так прошёл час; несмотря на холод, он вспотел, хотя пота тоже не чувствовал. Ему оставалось жить всего четыре часа, а может и того меньше. В сущности, ка- кая разница… Часом больше или часом меньше? Смерть умеет ждать. Три года выживания и вдруг такая ошибка. Проклятый желудок. Изя чувствовал, что давно стал его ра- бом, а теперь ненасытное брюхо стало его палачом… Приговор прозвучит завтра, его просто выведут из строя, поставят на колени и выстрелят в затылок. Поставят свинцовую точку на всей его недолгой семнадцатилетней жизни. И всё. Вдруг, как пробиваются из-под снега самые смелые цветы-подснежники, в голове мелькнула искрой мысль: нужно достать шапку. НУЖНО ДОСТАТЬ ШАПКУ… НУЖНО ДОСТАТЬ ШАПКУ. НУЖНО ДОСТАТЬ ШАПКУ!!! В горле пересохло, он должен достать шапку до по- строения. Но где? Вернуться обратно нельзя: его пристре- лит либо охрана, либо часовой с вышки. Надо украсть! УКРАСТЬ… Изя медленно сполз с нар и, крадучись, пошел вглубь барака, куда неделю назад пригнали группу поляков, ка- 129

И помнит мир спасённый... жется, из Гданьска. Некоторые из них тяжело ворочались во сне, другие лежали как убитые. Глаза до боли всматри- вались в темноту. Есть! Подросток примерно такого же воз- раста, как и он, беспечно положил шапочку рядом с собой. Я или ОН? Я или ОН? Я! Худенькое тело ужом скользнуло между заключёнными, и рука схватила шапку. Так же быстро пожиратель карто- фельной кожуры скользнул на свое место, натянув шапочку и прикрыв голову своей курткой. Потом было утро, Изя вместе с другими построился на проверку. Лающие команды на немецком: — Шапки долой. Шапки надеть. Выйти из строя. И жалобное: — Проше, пан офицер… И выстрел. *** Ицхак Штерн вскрикнул… и открыл глаза. За окном под- нимался иерусалимский рассвет. Он непроизвольно про- вел рукой по голове. Старая выцветшая полосатая шапочка прикрывала лысую морщинистую голову, похожую на голо- ву древней черепахи. Сегодня День Катастрофы, он обещал прийти к внуку в класс и выступить перед детьми. Что он им расскажет?! Притихший класс видел пред собой старого высохше- го старика, который мял в руках какую-то сине-белую тря- почку. — Я был старше вас на четыре года… И на целую жизнь. Война — это очень страшно. Находясь в лагере смерти, ты понимаешь, что правил нет. Вернее, они есть, но все против 130

Александр Борохов тебя. Любой проступок карается смертью. У тебя даже нет имени, а есть только номер. Старик непроизвольно погладил свою левую руку с вы- татуированным пятизначным номером. — То есть ты уже не человек, ты набор цифр. Безликие цифры… Им ничего не нужно, они даже не исчезнут с тво- ей смертью. Но жизнь, особенно молодая, не хочет этого признавать. И ты понимаешь, что тебя превращают в ЖИ- ВОТНОЕ… Хищное животное, такое как волк. Волк, который загнан, его положение безнадёжно, но он все равно хочет жить. Вы, наверное, хотите услышать про героических под- польщиков, про героев. Но я не знаю таких историй. Чест- но, не знаю… Я вам расскажу историю, которую не расска- зывал никому шестьдесят лет… И он рассказал ВСЁ! Он поднял над головой выцветшую шапочку и обратил- ся к притихшей аудитории. — Вот эта шапка-невидимка, с помощью которой я спря- тался от Смерти… Но я не смог спрятаться от самого себя! Я прошел здесь ещё две войны, был ранен. Я всю жизнь убивал в себе ВОЛКА… Конечно, скорее всего этот парень, чью шапочку я украл, всё равно погиб бы, так как вряд ли смог бы приспо- собиться к лагерным условиям… Но я знаю, что поступил плохо, да уже ничего исправить нельзя. На войне нет героев, есть только живые и мёртвые… И есть память, которая не дает человеку превратиться в волка… 131

И помнит мир спасённый... Ирина Арсентьева г. Караганда, Казахстан О фронтовой фотографии и фамильной улыбке Всех, кто мог хоть что-то рассказать об этой фотогра- фии, уже нет. Да и фотография с трудом нашлась. Только свойственная мне черта содержать бумаги в надлежащем порядке, позволила после многочисленных переездов со- хранить ее. Правда, это уже ее копия. Та, первая, прислан- ная с фронта, была до такой степени желтой и морщини- стой от старости, что едва удалось ее восстановить. На фотографии вверху справа – мой дед – Меренчук Алексей Денисович. Он происходил из семьи раскулаченных и сосланных в Сибирь зажиточных крестьян. Был он добрым и веселым парнем, поэтому легко покорил суровое сердце черно- глазой красавицы Маши, моей бабушки. Жили они в Но- восибирской области, на станции со смешным названием Мошково. До войны у них родились две дочери-погодки Лидия (моя мама) и Тамара. Девочки были красивыми, и пошли породой в мать, высокие статные. Тамара, казалось, вообще не улыбалась, это была не- приступная крепость, никогда на ее лице не отражалось ни одно человеческое чувство. Лида была более открытой людям, и ее лучезарная улыбка, которая делала ее еще красивее, досталась ей от 132

Ирина Арсентьева отца, а потом передалась по наследству мне, моей дочери и внучке. Девочки были совсем крохами, когда началась война. В битве под Москвой 12 марта 1942 года погиб мой дед в возрасте двадцати восьми лет. Бабушка редко говорила о нем, поэтому моя мама ничего не рассказывала о своем отце, но фотографию всегда хранила. Еще у бабушки хра- нилась похоронка, которая от времени развалилась, да так и исчезла. В День Победы, 9 мая, вот уже который год по улицам городов, поселков и деревень движутся потоки людей. Словно сосуды, тонкие и побольше, они составляют насто- ящую систему, объединяющую людей разных возрастов и национальностей в любом уголке Земли. Эта система Па- мяти. «Бессмертный полк». Запах вновь наступившей весны, нежная зелень ли- стьев, алые лепестки грациозных гвоздик, горячие всполо- хи Вечных огней, торжественность военных маршей, слезы на морщинистых впалых щеках ветеранов, веселый смех беззаботных малышей и миллионы глаз на черно-белых портретах, плывущих словно стаи птиц, покинувших на- всегда свою Землю... И слившиеся в едином порыве без- граничной памяти потомки тех, кому они благодарны за эту и за все предыдущие весны, за чистую лазурь неба и лучи солнца, ласкающие лица счастьем и радостью... «Бессмертный полк» заставил меня возобновить поиски фотографии моего деда и предпринять некоторые попытки узнать о его судьбе. Так я оказалась на сайте «Мемориал». В первый год мне посчастливилось найти только краткие сведения. В списках погибших в Великой Отечественной войне значи- лось – «Красноармеец Меренчук Алексей Денисович погиб 133

И помнит мир спасённый... 12 марта 1942 года в битве под Москвой и похоронен в братской могиле». Через год, как раз накануне Дня Победы, я продолжила свои поиски и, вы не поверите, они превратились в на- стоящее журналистское расследование. Правда, я никуда не выезжала и, сидя у компьютера в далекой Караганде, открывала одну за другой страницы истории своей семьи. Вот как проходило мое расследование. Вначале мною была найдена страница из книги реги- страции убитых. Под номером 44 значился мой дед. Он был связистом. Был убит в бою в деревне Погорелки, Ржевского района, Калининской области. Похоронен был поблизости от места гибели, в братской могиле, расположенной на 800 метров северо-восточнее деревни Глядово. Здесь же я уз- нала его год рождения и даже домашний адрес, где оста- лись жена и дочери. Затем на сайте «Победа – 1945» я узнала, что несколько раз проводилось перезахоронение воинов в специально отведенном месте, которое значится как «Воинское захо- ронение деревня Сухуша, Ржевский район, Тверская об- ласть» и находится в тридцати пяти километрах от города Ржева. В списках советских воинов, похороненных в де- ревне Сухуша, 4003 человека, из которых известны имена 3289 солдат и офицеров. В учетной карточке этого объекта я нашла и своего деда, одного из двух миллионов погибших в Ржевско-Вяземской наступательной операции, которая продолжалась с 8 янва- ря по 20 апреля 1942 года и была самой многочисленной по количеству погибших. На фотографиях, которые имеются на сайте, я нашла мемориальную доску, где значится и мой дед. Увидела, как выглядит братская могила и памятник, погибшим солдатам, молодым безусым мальчишкам. Они повзрослели в одно- 134

Ирина Арсентьева часье эти мальчишки, еще толком не видевшие жизни и любви, не испытавшие счастья семейной жизни и радости отцовства, но встретившие бесчувственные бесцветные глаза войны и застывшие навеки от взгляда смерти, пре- вратившись в гранитные и мраморные памятники. Я не знаю, каким был мой дед, как он погиб, о чем ду- мал, о чем мечтал, сколько писем отправил своим малень- ким дочкам. Знаю только одно, наша фамильная улыбка досталась нам от деда, молодого красноармейца Меренчук Алексея, защитившего грудью свою родную землю... Вы можете подумать, что эта история ничем не при- мечательна. Скажете, что и истории-то никакой на самом деле нет. Но ведь очень важно, чтобы связь поколений не прерывалась, и, может быть, мне все-таки удалось найти утерянную нечаянно ниточку, которая свяжет воедино весь наш род. Я была... Я была... я жила... Я хорошо это помню – я жила... В тот день все было, как всегда, – утро, солнце в окно, молоко в блюдце... И рисовая каша опять подгорела... Маша, моя Маша... задумалась у окна... О чем она думает все время? Кашу нужно мешать, а она все думает. . . Теперь все о чем-то думают. . . Теперь стало тихо. Стало очень тихо... ...Вначале громко играла музыка в радиоприемнике, и Маша была такая красивая – шелковое платье ее струи- лось, собиралось в складки, неожиданно взлетало – Маша танцевала у зеркала. Белые туфельки на каблучках крути- 135

И помнит мир спасённый... лись волчком. Теперь Маша все больше стоит у окна и ду- мает. . . ...Потом радио завыло, и завыли все, кто слышал, как воет радио... Вокруг выло, и все говорили шепотом... Среди всеобщего шепота громким было только одно слово «ВО- ЙНА»... ...Рисовая каша опять подгорела... А Маша все стоит у окна. . . А за окном опять что-то воет. . . Этот громкий звук, что это? Невозможно открыть глаза и в ушах нестерпимый гул... Я умерла? Кажется, я живу. . . А Маша?.. Моя Маша лежит под обломками и не двига- ется. А я зову ее, зову, кажется, так громко зову. . . а она все молчит. . . И не смотрит в окно, которого теперь почему-то нет. . . И молока в блюдце нет уже много дней... Кажется, я уже не живу. . . Кто-то берет меня на руки... Это не Маша... Не ее руки... Крепкие. Мужские. Пахнут металлом. А у Маши пахли мо- локом. . . Десятки глаз смотрят на меня, улыбаются... Кажется, я живу. . . Молоко в блюдце. . . Тысяча ног в сапогах. . . Они не тан- цуют у зеркала... Они не крутятся волчком на каблучках... Теперь говорят громко, очень громко. . . и чаще других слов слышится одно – «ВОЙНА». Крепкие руки... Руки меняются тысячу раз... Куда они деваются эти руки?... От них по-прежнему пахнет метал- лом... и молоком... Крепкие руки надевают на шею что-то тяжелое... Пахнет металлом... Я живу. . . Я бегу. . . 136

Ирина Арсентьева Нужно бежать очень быстро, потому что вокруг опять что-то воет. И много обломков вокруг. . . Крепкие руки освобождают шею и гладят, гладят беско- нечно... Молоко в блюдце... Я снова бегу. . . Я живу. . . Я буду бежать... снова и снова... сколько понадобиться... Сквозь вой и обломки... Чтобы никогда не слышать единственного слова «ВОЙ- НА»... Я жила... Я была... Помните обо мне... Связная кошка Мурка. Кошка Мурка была единственной кошкой, которая выполняла функ- цию связного в Великой Отечественной войне. Она переносила записки с информацией на ошейнике, перебегая улицу. Тогда Советская Армия вела бои за каждую улицу и каждый дом. 137

И помнит мир спасённый... Владимир Петрушенко г. Рубежное, Луганская область Разговор с отцом Так получилось, что город Рубежное, где я живу, оправ- дывает своё название: он находится на самом рубеже, ко- торый разделяет блокпосты украинских солдат и ЛНР. А война пришла в наш город 22 мая 2015 г. ровно в 4 часа, как по расписанию арийской пунктуальности. А сегодня на окраине города был серьёзный бой. Приехал я на железнодорожный вокзал, чтобы заснять на видео разбитые осколками стены и потолки для нашей электронной газеты. Также надеялся, что как-то пробе- русь к мосту через Донец, чтобы сфотографировать ещё и разбитую технику, и подорванный мост. Меня тормозну- ли украинские солдаты на блокпосту и предложили не со- ваться к мосту по дороге: могу получить шальную пулю – в лесу много боевиков… Я решил обойти. Лишь только не- много углубился в лес, как недалеко раздался зловещий хлопок взрыва. Прямо на меня бежал молоденький солдат. «Там растяжки, не лезьте туда…» – выкрикнул он слабею- щим хриплым голосом и упал. Я подбежал к парню… он не дышал. В его открытых глазах словно застыл вопрос: за что же теперь мы, украинцы, убиваем украинцев, русские русских? Зачем снова к нам пришла война? Я взял левее моста и пошёл тропинкой. Незаметно вышел к кладбищу. Нашёл родную могилу, присел на лавочке. С фотографии на меня смотрел мой отец – Петрушенко Дмитрий Трофимо- вич. Офицер, танкист, прошедший дорогами войны до стен Рейхстага. «Вот и к нам пришла война, отец», – сказал я в 138

Владимир Петрушенко тишину. Ветер тихо перебирает лепестки бумажных цветов в металлической вазе у надгробия, словно время листает страницы жизни. – Когда вы с мамой за праздничным столом поднимали тост «за мир», я с братом и сестрой переглядывались иро- нично, мол, какая ещё война может быть у нашего поколе- ния. Оказывается, может быть… А война… у неё не женское лицо, говорят. Да откуда у неё лицо? Оскал звериный. Расстрелять бы её саму перед строем людей. А в твою войну расстреливали друзей перед строем людей. Помнишь, как в твоём рассказе? Декабрь 1942 год. Готовились к генеральному наступлению по всему фронту. Выпала небольшая передышка. Я беседовал с друзьями-разведчиками, вернее, мы спорили. Они мне до- казывали своё: как трудно в «минус 30» дотащить «язы- ка» живым до своих, а я им как танкист доказывал своё: как сложно в те же «минус тридцать» ремонтировать свою «тридцать четвёрку». Настроение было плохое. Прошёл всего один день, как погиб мой хороший товарищ, тоже лейтенант, танкист, комвзвода Николаев. Глупо так погиб. Была у нас специальная команда кинологов, которая го- товила собак-смертников. К собаке привязывалась взры- вчатка с антенной взрывателя. Собаки обучались таким образом, что когда они слышали работающий двигатель танка, то бросались под него. Обычно это были немецкие овчарки. Умные животные, легко поддавались обучению. Вот и получалось: немецкие овчарки подрывали немец- кие танки. А тут – глупейшая ситуация получилась. После очередного обучения на одну из собак надели настоящую взрывчатку со взрывателем. Решили проверить, как она будет на себе держать этот груз. Не будет ли сбрасывать. А в это время Сергей Николаев взял и завёл свой танк, 139

И помнит мир спасённый... что стоял невдалеке. Двигатель решил прогреть. Овчарка, услышала рёв мотора, вырвалась и бросилась под танк… Немецкие пушки не могли взять эту «тридцать четвёрку». Как завороженная была – везде выживала. И её командира Николаева называли бессмертным… Это уже в самом конце войны, в мае сорок пятого, в Берлине, мы справили поминки по всем погибшим. Обо- шли ночью логово фашистов в полной темноте, без света фар. Потом, в один миг, Берлин осветили сотни прожекто- ров и фары наших танков. Я скомандовал своим экипажам: «Вперёд! На Рейхстаг! – И глядя на убегающих немцев, стал перечислять погибших своих друзей: – За Николаева! За старшину! За комбата!..». Но это было потом. А пока – зима сорок второго. Ра- зошлись мы с разведчиками по разные стороны, каждый остался при своём мнении. А на следующий день встретил я их у фельдшера. Ники- тичем его звали солдаты. Притащили они по снегу, в лютый мороз, «языка» – матёрого немецкого офицера. Заботились о его здоровье больше, чем о своём. Ватниками своими прикрывали. Сами промёрзли до костей. Смотрю, просят у фельдшера спирт. «Нет, – говорит Никитич, – спирт нахо- дится в спецпакетах противохимической защиты». – Да брось ты, старшина, – говорят разведчики. – Сколь- ко мы уже воюем! Никакой химической атаки никогда не было. – Помрём ведь от переохлаждения, старшина. На твоей совести смерть наша будет… Не знаю, что они ему ещё там говорили… Но уговори- ли. Распечатал он несколько пакетов. А на следующий день по закону подлости – полковая проверка во главе с гене- ралом. Проверяли полную готовность к наступлению. Что дальше… Дальше сработал закон войны. Пакеты химзащи- ты оказались вскрытыми, спирт украден… Трибунал! 140

Владимир Петрушенко Зимним утром выстроили полк под линеечку. Вдоль строя ведут старшину фельдшера. Он держится достойно, смотрит в глаза ребятам-развёдчикам. А они опускают гла- за, смотрят под ноги, в снег… Говорят, солдаты не плачут. Плачут! В тот день плакали сильные и мужественные пар- ни из разведки, которым он помог. Его расстреляли перед строем. … И падал снег. Был светлым зимний день. И было страшно умирать ему. Я б перед строем всех живых людей Из всех винтовок расстрелял войну! 141

И помнит мир спасённый... Иван Морозов г. Электросталь Фронтовики вспоминают Девятое мая! День победы! В сельском клубе, заполненном народом, шла торже- ственная часть посвященная Дню Победы. Выступал се- кретарь райкома, который после окончания речи начал награждение участников войны, которых в живых-то оста- лось всего несколько человек. Услышав свою фамилию, мужики по очереди подходи- ли к столу, и, получив из рук секретаря памятные медали, возвращались на место. Все были одеты в праздничные ко- стюмы, а некоторые в офицерские мундиры, хранившиеся в сундуках для исключительных случаев. Получив памятные медали, фронтовики, как было при- нято все послевоенные годы, купили в магазине водки, за- куски и пошли в небольшой парк за клубом, чтобы выпить фронтовые сто грамм. Разостлав газеты на молоденькой травке, они присели и стали выкладывать на газеты пря- ники, конфеты и рюмки, прихваченные из дома. Наполнив их водкой, с места поднялся Василий Кузьмич, высокий мужчина с худощавым, гладко выбритым лицом, одетый в китель с погонами младшего лейтенанта. Держа в руке рю- мку, он снял фуражку и проговорил: — Соблюдая традицию, первую рюмку предлагаю вы- пить за тех, кто не вернулся с войны. Фронтовики встали, обнажили головы, выпили. 142

Иван Морозов — Часто я задумываюсь о том, как же нам повезло в жизни, — после минутной тишины, заговорил Василий Кузьмич. – Мы прошли такую войну и остались живы. Взять, например, наше село. На фронт ушли, практически все му- жики, а домой вернулись меньше половины, да и те, кто вернулся, многие умерли от ранений и контузий. А мы вот продолжаем небо коптить, и даже можем позволить себе фронтовые сто грамм. — Да, много народа унесла война! – задумчиво прого- ворил Игнат Владимирович, старший из присутствующих по возрасту, и по званию. – Жалко всех, особенно моло- дежь, которые погибли, так и не успев обзавестись семьей. Мне часто вспоминается один эпизод. Прислали нам од- нажды пополнение, где были и молодые ребята, едва до- стигшие совершеннолетия. Один из них щупленький такой, совсем ребенок. Как потом выяснилось, он прибавил себе год, чтобы попасть на фронт. Первого боя он ждал с таким нетерпением, словно большого праздника. Я заинтересо- вался и спросил: «Чего ты так торопишься, сынок? У тебя все еще впереди, навоюешься!». Парень взглянул на меня и заговорил дрожащим голосом: «У меня папа погиб на фронте, а мама, получив извещение о его смерти, умерла, сердце не выдержало. Так я сразу потерял и отца и мать, и теперь буду бить фашистов столько, сколько хватить сил». Он говорил, а в глазах его было столько горя, что у меня сердце защемило. И получилось так, что в первом же бою, он погиб, не успев отомстить за родителей. Мне было так его жалко, словно родного сына потерял. До сих пор пом- ню его курносое, почти детское лицо. — Значит у него судьба такая, — вздохнув, проговорил Василий Кузьмич. — 143

И помнит мир спасённый... Только почему-то у всех она разная. Вот этот парень в первом же бою погиб, а я всю войну прошел и даже ранен не был. — В подвале сидел, что ли? — удивленно воскликнул Па- вел Сергеевич. — Почти угадал, — улыбнулся Василий Кузьмич. – Не в подвале, а в темной комнате. — И за какие грехи тебя туда посадили? — Служба у меня такая была. Пленки проявлял с камер, установленных на самолетах. После каждого вылета, я дол- жен был проявлять отснятый материал. — И за это ты сегодня медаль получил? — Не за «это», а за оборону Ленинграда. Правда, я не в самом городе был, а на Большой земле, где находился наш авиаполк, охранявший «Дорогу жизни» на Ладожском озере, и поэтому мы считаемся защитниками Ленингра- да. Помните, перед праздником у нас в клубе показывали фильм «Балтийское небо». Герои фильма летчики: Костя Лунин, Серов, Рассохин и другие, все они служили в этом полку — И ты со всеми был знаком – удивился Павел Сер- геевич? — Конечно. Мало того, мне с ними приходилось переле- тать с одного аэродрома на другой. А однажды произошел такой случай. Когда наш полк перебрасывали на аэродром к Ладоге, я летел вместе с Серовым, и вдруг на нас напали немецкие истребители. Завязался воздушный бой. Со всех сторон стрельба, рев моторов, а я сжался в комок, закрыл глаза и молился, чтобы меня очередью не прошило. Не ду- мал, что жив останусь. Как долетели до аэродрома, совсем не помню. Это был единственный бой за всю войну, в ко- тором я участвовал, да и то невольно, — закончил Василий Кузьмич. 144

Иван Морозов — Как ни страшна война, а на фронте иногда и смешные истории происходили, — заговорил Антон Иванович. – Од- нажды в нашей роте произошел такой случай. Прислали нам пополнение. Командир собрал их всех и начал расска- зывать о способах борьбы с танками. Объяснял, как делать связки гранат, как пользоваться бутылками с зажигательной смесью, и вдруг один солдат спрашивает: «Товарищ коман- дир, а что делать, когда гранаты и бутылки закончатся?». «Тогда можно использовать подручные средства, — отве- тил командир. – Зимой, например, бери снег, делай снежки и бросай по щелям. Снег забьет их и ослепит водителя. А летом грязь можно использовать». Солдат не унимается: «А если земля сухая, где грязь брать?». За командира отве- тил сибиряк, служивший в нашем взводе: «Ты, – говорит, — главное не волнуйся, а спокойно жди, когда танк подойдет совсем близко. 145

И помнит мир спасённый... Александр Новиков г. Иваново Две награды В печке потрескивали дрова, от уютного бока русской печи шло ровное, приятное тепло. Митька валялся на ле- жанке, уперев ноги в щит печи. Весь день он возился на улице, копая в огороде окопы в снегу. Ещё в войну играл. Сам за «наших» разумеется, а фашистами выступали ку- сты, торчащие из-под снега. Изредка пролетали вороны, Митька валился на спину и пытался подбить «фашистские юнкерсы» из своего «дегтяря». Пулемёт папка Митьке сде- лал. Как настоящий! Даже с диском сверху. И он же Митьке объяснил, что он не просто «ручной пулемёт» называет- ся, а Ручной Пулемёт Дегтярёва. Если коротко, то РПД или «дегтярь». Митькин папа знает. Он воевал в войну, и без ноги из-за неё остался. Митька этого не помнит, конечно, он поздний ребёнок. «Поскрёбыш», так иногда его папа и мама называют. Митька выглянул из-за печи, посмотреть, чем родители занимаются. Мама пряла пряжу. Опять носки вязать будет. Митька от неё уже получил сегодня по шее за очередные порванные носки. Чё ж теперь? Не сидеть же сиднем? Пап- ка подшивал валенки. Самое интересное Митька пропу- стил. Это когда папа дратву сучит из ниток. По полу катуш- ки скачут, за ними Мурка гоняется, а за Муркой Митька. Весело! Пока маме не надоедает тарарам. Тогда Мурка по- лучает веником и прячется под койку, а Митька получает по шее и прячется на печку. Зато сейчас можно пристать к папе, чтоб про войну рассказал. Он не любит почему-то 146

Александр Новиков про неё вспоминать. Но Митька знает, как папу разгово- рить. Он коробку с папиными медалями притаскивал и расспрашивал его, какая за что. Папа начинал рассказы- вать, а мама, тяжело вздохнув, шла в кладовку и приносила папе чекушку. Тот, поблагодарив мать за «наркомовские», долго-долго рассказывал Митьке и про фронт, и про дово- енное житьё-бытьё. Под эти рассказы Митька и засыпал, а отец до самого утра сидел на сапожном стульчике, смоля «Беломор» и думая о чём-то своём. Но такая хитрость по- лучалась, если назавтра был выходной. А в остальные дни папа лишь отшучивался и отправлял Митьку играть с «цац- ками», как он медали называл. Митька нахмурил белобрысые бровёнки, пытаясь вспом- нить какой сегодня день. Не получилось. Опять выглянул из-за печки и тихонько позвал мать: - Мама. Мам. Матушка оторвалась от прялки: - Отогрелся, пострелёныш? Есть будешь? Давай щей налью? - Не. Не хочу, мам. - А чего не лежится? Спать скоро уже. - Мам. А вы с папой на работу завтра? - Суббота сегодня. Завтра выходной. Митька шмыгнул обратно за печку. Поворошился там немного и потихоньку слез с лежанки. Подошёл к отцу: - Пап, а можно я твои медали посмотрю? Отец усмехнулся: - Так они уже твои стали. Ты же их к себе в шкаф при- прятал. Бери, конечно. Митька залез в шкаф, вытащил оттуда коробку с меда- лями. Красивые они. Ленточки разноцветные, сами медали золотые. Правда, папа объяснял Митьке, что не золотые, а латунные. Но всё равно красивые! Больше всего Митьке 147

И помнит мир спасённый... нравилась медаль «За взятие Будапешта». Подтащил ко- робку ближе к отцу. Погремел для виду медалями. Вытащил неприметную медаль, которая ценнее всего для отца была: - Пап, а этот орден тебе за что дали? Отец с матерью переглянулись и заулыбались. Все Мить- кины хитрости и подходцы им давно были известны. - Сынок, ты про эти цацки уже лучше меня знаешь. Не орден это, а медаль «За отвагу». За сожженный танк мне её дали. А потом отняли. А потом снова вернули. Для Митьки это уже было новым сюжетом. Глазёнки его засверкали: - А почему отняли??? А почему вернули??? Тут вмешалась мать: - Отец, может, не надо про это? Мал ещё. Ляпнет где-ни- будь по недомыслию. - А чего же? Ничего этакого здесь нет. В штрафбате я кровью всё смыл, и цацки мне не за просто так вернули. Да и не поймёт он, глупой ещё. - Ну, смотри, коли так. К соседке сходить? Занять чет- вертинку? - А чего же и нет? С устатку, да в субботу. Сам Бог велел. Ну, а я пока на стол соберу, ужинать сядем. Когда мама вернулась, отец уже накрыл на стол. Мить- ка, за день нагулявший аппетит, усердно работал ложкой. К отцу не приставал, знал, что за болтовню за столом и ложкой в лоб схлопотать можно. Отец откупорил бутылку, налил рюмку. - Ну, спасибо, мать, за наркомовские. Выпив рюмку, принялся за щи. Неспешно поел, налил густого, почти чёрного чая себе в кружку и пожиже в круж- ку Митьке. Перешли на отцово рабочее место. Отец сел на свой стульчик и поставил на табуретку перед собой обе 148

Александр Новиков кружки. Митька приволок подушку и устроился напротив отца. - Ну что, Митрий. Теперь и погутарить можно. Про ме- дальку отважную я тебе много разов рассказывал. А вот как у меня её отобрали, недосуг было. В сорок третьем году в госпиталь я попал, в наступлении пулю схлопотал в живот. Подвезло мне тогда, кишки пустые были, и обошлось без воспалений и прочей катавасии. Однако почти месяц про- валялся. После поправки отправили меня на формировку, а не в свою часть. На формировке сколотили из нас мар- шевые роты и отправили в сторону фронта. В роте сплошь необстрелянные пацаны были, я один средь них как орёл. И пороху нюхнул, и медальку получил. А пацаны те из цен- тральной России были, тощие, голодные все. Тогда по всей России голодали, однако в Сибири, да на Урале, хоть ка- кой-то приварок был. А эти… ну, чисто курята. Отец прервался, сходил, принёс непочатую пачку «Бело- мора» и налил ещё рюмку. Вернувшись на место, не спеша распечатал пачку, вынул папиросу, закурил и продолжил: - Ну, вот. А ротным к нам сунули вертухая бывшего. Был он капитаном в лагере где-то, но проштрафился. Его до старлея понизили и на фронт отправили нами командо- вать. Ряха у того старлея была с лошадиный круп разме- ром. И наглая, к тому ж. Нас не сразу на передовую отпра- вили, поначалу во втором эшелоне продержали. И начал наш командир харчи у мальчишек отбирать. Меня он за- мать остерегался, а у мальцов по-наглянке сухпай отбирал и на вещи выменивал. Отец вновь прервался и извиняющимся взглядом по- смотрел на мать. Та, уже убрав со стола, сидела, подпе- рев щёку ладошкой, и в ответ на отцовский взгляд глубоко вздохнула. Отец затянулся и продолжил: 149

И помнит мир спасённый... - Зацепился я с ним. Я его совестить, а он мне в мор- ду. Ну, и я ему в ответ. Тот пистолет из кобуры лапать, а я ему финку в жирную ляжку всадил. Неглубоко, так, напу- гать чтоб. Ну, он драпанул и вернулся с особистом и кон- воем. – Отец опять затянулся, продолжил задумчиво: – Я уж думал хана мне. По военному времени нападение на командира – всяко к стенке без суда и следствия. Но по- везло. Фронт в наступление пошёл, меня быстренько в штрафбат определили. Вот тогда «отважную цацку» у меня и отобрали. – Отец помял в пальцах папиросу и неожидан- но рассмеялся. – Когда меня на место привезли, через три дня и моего толстомордого командира роты туда прикон- воировали. Эта паскуда в царапину от моей финки дрянь какую-то втёр, чтоб нога опухла и чтоб на передовую не попасть. Ну, а в госпитале хирург это просёк и сдал его. Видать тоже вертухаев не любил. Вскорости и мы в насту- пление пошли. По минному полю, на вражьи ДОТы. И опять мне свезло. В атаку мы рядом с бывшим ротным бежали, он на мину наскочил. Его в клочья порвало, а мне только ногу осколками нашпиговало. Но я ещё и до ДОТа дополз, а там не помню уже, в санбате очухался. Там мне и вернули «Медаль за отвагу». Митьку сморило уже, мать с отцом, увидев это, поулы- бались, отец поднял сынишку на руки, понёс его к печке приговаривая: - Сморило бойца, однако. Спи, Митянька, а через не- дельку ишшо побалакаем, ежели охота у тебя будет. Прошло пятнадцать лет. Дмитрий приехал домой на по- бывку после госпиталя. Телеграммы не давал, только по пути домой зашёл к сестре, и после радостных слёз по- просил её вперёд пойти, чтобы маму подготовить. Матушка ревела, прижав к груди своего поскрёбышка, отец стоял в стороне, негромко кряхтя и утирая украдкой слезу. Слегка 150