Нескучные истории большого города

АККОРДЕОН Автобус плавно подкатил к стеклянному зданию автовокзала, остановился, распахнул двери, и все заторопились к выходу. Рая тоже поднялась с места, но, увидев, как по узкому проходу проносят ящики с по- мидорами, ведра с крупными желтыми яблоками, опу- стилась назад на сиденье. Она открыла сумочку, в которой лежали косметич- ка, кошелёк, с большим трудом собранными за год двух- сот сорока пятью рублями и какой-то мелочью. В углу сумочки, на самом дне, Рая нащупала часы.Часы были не модные, с давно потерянной где-то секундной стрелкой, надтреснутым стеклом и Рая стеснялась их носить. Но ходили они точно, не отставая и не забегая вперёд. Часы показали без десяти три, и, опуская их назад, в сумочку, Рая подумала, что без модных, новых часиков ей, конечно, не обойтись, раз она собралась в город- герой Одессу. И хотя уже почти три часа и нужно ещё купить билет на самолет, а последний автобус отправля- ется в Паркент в семь двадцать, она, конечно, еще успеет в ЦУМ, отдел часов, говорят в нем самый богатый. – А ты что сидишь? – услышала она голос шофёра, подняла голову, увидела, что в автобусе осталась одна и, немного смутившись этим, быстро прошла по салону и легко спрыгнула с подножки. Она остановилась, раздумывая, пойти ли на оста- новку троллейбуса или встать в очередь на «маршрутку», 51

которая разбухала на глазах и загибалась уже за конди- терский киоск. Вдруг из-за угла вынырнула белая «Волга» с горя- щим зелёным огоньком сбоку ветрового стекла и, Рая, обрадовавшись удаче, подняла руку. Такси затормозило, из него вылез водитель лет со- рока пяти. Его широкая грудь была плотно упакована в оранжевую майку с нарисованным на ней японцем, тя- нувшимся в немыслимом изгибе, и зелёной надписью «Каратэ». Пока Рая подбегала к машине, водитель протер тряпкой ветровое стекло и, обернувшись, спросил: – Тебе, куда? – К кассам «Аэрофлота», только побыстрее пожа- луйста, – попросила Рая, усаживаясь на заднее сиде- ние. Водитель согласно кивнул, тронул машину с места, но на светофоре загорелся красный свет. – Теперь постоим, – сказал водитель, доставая сига- реты. – Как с утра на красный попал, так и пошло. – А у нас, в Паркенте ни одного светофора нет, – сказала Рая. – Правда, говорят, в горах карьер будут строить, руду нашли. Значит, и машин будет много и све- тофоров. – Знаю я ваш Паркент, – отозвался водитель. – Вода там вкусная. – Такой воды нигде больше нет, – с гордостью произ- несла Рая. – К нам даже ученые приезжали пробы брать. А что их брать? Вода из горных ручьёв к нам течёт. – Вкусная вода ещё в Армении. В прошлом году там по туристической путевке отдыхал. – Сначала я тоже туда поехать хотела, – сказала Рая. – Как документальный фильм «Природа Армении» посмотрела. Такая красота! Да потом передумала. У меня в Одессе подруга живет. Третий год в гости приглашает. 52

– В Одессе тоже хорошо, – согласился шофёр. – Одно море чего стоит. Покупаешься, загоришь, красоты всякой наглядишься. Только денег много уйдёт. Ты кем работаешь? – Медсестрой. А денег у меня много. Почти двести пятьдесят рублей. И жить у подруги буду. Я её адрес наизусть заучила: Одесса, улица Энгельса, 8, квартира 14. – Это почти в самом центре. И пляжи, недалеко. Аркадия и Ланжерон называются. Светофор вдруг помигал несколько раз и открыл улице круглый зеленый глаз. – Наконец-то, – сказал водитель и нажал на газ. – Так ты, сейчас за билетами едешь, что ли? – Ага, только потом мне еще в ЦУМ успеть нужно, купить кое-что. – Купишь свои билеты, сядешь на двадцать пятый трамвай, через две остановки ЦУМ и будет. А ты что, в Одессу с семьёй едешь? – Вся моя семья – один сын Петька. – Рая порылась в сумочке, достала фотографию. – Я его тётке оставляю. Она Петьку любит, уговорила меня поехать без него. – Сколько ему? – поинтересовался водитель, мель- ком взглянув на круглолицего Петьку, серьезно и важно смотревшего с фотографии. – Четыре с половиной, – ответила Рая и засмеялась. – Ой, он умный такой. Говорит: «Мама, самое страшное на море – шторм. Ты в штормы на улицу не высовывай- ся». И еще поёт все время. Что услышит – все поёт. Мне сказали, что у него слух абсолютный, его музыке обяза- тельно учить нужно. Он как в детском саду к пианино прилипнет – без слез не оторвешь. – А мой музыку бросил. Ходил, ходил в музыкаль- ную школу, три года ходил и бросил. Так пианино дома и стоит без толку. 53

– Нет, я больше всех инструментов аккордеон люб- лю. Как где его услышу, сразу слёзы на глаза наворачива- ются. И сделать ничего с собой не могу. Просто смешно. Я Петьку только на нем учить буду. И сама играть на- учусь! Такси свернуло на центральную улицу, и Рая, запо- миная белые сверкающие здания, зелёные пустоты газо- нов, лёгкие фонтаны, подумала, как хорошо жить в боль- шом городе. Она даже увидела иностранную машину, длинную, похожую на синюю пулю, и представила, что едет на такой машине непременно мимо консерватории в открытом белом сарафане и в замшевых босоножках на высоченных каблуках. Она опустила глаза на свои рыжие «вельветки», чуть вздохнула, но настроение её сразу улучшилось – она вспомнила, что скоро прилетит в чудесный город Одессу, где, говорят, растут пальмы, кипарисы, магнолии с белыми цветами (вот чудо!), и она всё это увидит! И море, тёплое, прекрасное, большое море!.. – Вот твои кассы, – сказал водитель, останавливая машину. – Только к ним пройди через переход, здесь раз- ворачиваться неудобно. И счастливо отдохнуть! – крик- нул он ей вдогонку. Рая спустилась в выложенный голубыми плитками коротенький переход, поднялась по ступенькам. «Двад- цать», зачем-то механически отметила она про себя и вошла в огромный стеклянный холл. Повсюду на стенах висели цветные подсвеченные слайды с изображениями серебристых лайнеров «Аэрофлота» и улыбающихся стю- ардесс. Вдоль полированных стоек с кассами толпились люди. Рая подошла ближе, прочитала плакатик: «Про- дажа билетов на все направления» и почему-то спросила: – А на Одессу тоже продают? – Тоже, тоже, девушка, – отозвалась полная женщи- на в цветастом кримпленовом платье. Она достала клет- 54

чатый мужской носовой платок, скрутила жгутом и на- чала обмахиваться, делая страдальческое лицо. – Ну и духота, – добавила она. – Пока очередь дой- дёт, помереть можно. Рая, поднявшись на цыпочки, попробовала сосчи- тать, сколько же человек отделяет её от кассы, но, досчи- тав до тридцати восьми, сбилась. – Вы будете стоять? – робко спросила она у женщи- ны в цветастом платье. – Куда ж я денусь! Послезавтра сын в Новосибирске женится. На свадьбу поеду, а потом пусть живёт как зна- ет. Выбрал себе в подруги жизни чёрт знает кого! – Тогда вы скажите, пожалуйста, что я за вами, – попросила Рая, – мне ненадолго отлучиться нужно. До ЦУМа Рая доехала на трамвае. Трамвай был но- венький и быстрый. – Ой, обувь дают, надо глянуть! – сказал кто-то за Раиным плечом, и какая-то женщина толкнула Раю креп- ким бедром. Рая повернула голову и увидела ЦУМ, откуда дей- ствительно выходили женщины с большими импортны- ми коробками. – «Босоножки», – радостно мелькнуло в Раиной голове, но ещё не дойдя до дверей, выяснила, что в ко- робках коричневые венгерские сапоги, которые были ей абсолютно ни к чему. Рая разочарованно вздохнула и пошла в отдел часов. Она загляделась на часы, рядком лежавшие под стеклян- ными витринами. Часы были круглые, квадратные, оваль- ные, с ярко-зеленым циферблатом и совсем крошечные, женские, с двумя золотыми листочками по бокам. Такое разнообразие так озадачило её, что она отошла в сторону и начала смотреть на руки проходящих женщин, стараясь разглядеть самый модный теперь фасон. 55

Вдруг она услышала, как где-то, недалеко зазвучал аккордеон. Кто-то неуклюже пробовал клавиши, и ин- струмент отвечал резко и несвязно. – Где это? – прошептала Рая и тут же вспомнила, что совсем рядом, слева от входа, находится отдел музыкаль- ных инструментов. Ноги сами понесли её туда, и, пока она шла, аккордеон уже под другими, уверенными паль- цами выбросил целый дождь звуков – стеклянный про- ливной дождь. Она увидела высокого худого парня, держащего в руках ослепительно-белый аккордеон. Он играл, скло- нив голову чуть набок, почти совсем не глядя на инстру- мент, и его пальцы весело и легко летали по перламутро- вым клавишам и кнопкам, плели радостное серебряное кружево, а когда остановились, Рая выдохнула воздух и неожиданно попросила: – Ещё, пожалуйста, ещё. Ну хоть немного! Парень удивлённо посмотрел на неё, улыбнулся и начал играть снова. Рая закрыла глаза и глубоко вздохнула. Пахло мо- рем и еще чем-то чудесным. Наверное, это были белые цветущие одесские магнолии, которых она никогда не видела, но которые должны были пахнуть именно так... ...За окном автобуса ничего не было видно, и толь- ко проносящиеся мимо машины на мгновение вырывали из темноты куски деревьев и домов. До Паркента оста- валось еще часа полтора, и Рая, удобнее устраиваясь на своем месте, чуть сдвинула в сторону большой корич- невый футляр. Потом не выдержала, щёлкнула блестя- щими металлическими застёжками и, сунув в щель руку, дотронулась до прохладного лакированного бока аккор- деона. Она закрыла глаза, и прежде чем задремать под мягкий и плавный ход автобуса, вдруг отчетливо и ясно 56

вспомнила первую фразу из купленного еще год назад самоучителя: «Итак, вы хотите научиться играть на прекрасном инструменте, который называется аккордеон». 57



ЭКЗАМЕН ПО АКТЁРСКОМУ МАСТЕРСТВУ Возле окошка с надписью «Корреспонденция до востребования» толпились люди. – Если чёт, – загадала Аля, – получу письмо. В очереди оказалось двенадцать человек и, пока Аля продвигалась вперёд и доставала из сумочки паспорт, уверилась, что письмо будет. – Истомина Алевтина Степановна, – прочитала вслух полная женщина в белой водолазке, сидящая за окошеч- ком, – сейчас посмотрю. Женщина вместе со стулом повернулась вбок, к де- ревянному ящику забитому письмами, отогнула картон- ку с буквой «И», вытащила стопку разноцветных конвер- тов, положила перед собой. – Истомина? – переспросила она, и Аля, не отрывая глаз от ее ловко перебирающих письма пальцев, закива- ла головой. Пальцы вдруг остановились и протянули Але кон- верт с нарисованными с левой стороны лучницами. Луч- ницы изо всех сил натягивали тугие тетивы и сосредото- ченно целились куда-то. – От матери, – взглянув на почерк, подумала Аля и отошла в сторону, к высокому, почти до самого потолка окну. «Как ты там, кровиночка моя, – писала мать. – Мы с Серёженькой тебя каждый день вспоминаем. Серё- 59

женька здоров, не волнуйся. Сдаёшь ли экзамены? А то продавщица Нюрка недавно забегала и говорила, чтобы ты особенно не надеялась. Дескать, в этот институт, в котором на актрис учат, принимают только красивых. Не верь ей. Нюрка же балаболка, это все знают. Еще при- ходил Иван Лукьянович, твой крестный. Заколол он, значит, боровка и принес килограмма два мяса, и Серё- женьке рубашечку голубую, китайского производства. Ещё Иван Лукьянович сказал, что тебя обязательно должны принять, потому как в роду у нас самая способ- ная, прямо прирождённая артистка. Только ешь вовремя и обязательно горячее. Если нужны будут ещё деньги, напиши.Тося обещала занять. Серёженька тебя целует, а на обратной стороне нарисовал солнце и нашу корову Зорьку. Ещё кланяется тебе Семёновна, а Тося сама ска- зала напишет». Аля поднесла письмо к губам, поцеловала рисунок сына. Заметив удивленные взгляды, она покраснела, су- нула письмо в сумочку и заторопилась к выходу... Июнь в этом южном городе был жарким. Воздух был густ и тяжел как клюквенный кисель, который в дет- стве варила мать. К остановке подкатил троллейбус, Аля прошла в салон, села на свободное место. За окном до самого института тянулись одинаковые многоэтажки... В маленьком скверике перед институтом на скамей- ках расположились абитуриенты. Кому не хватило мес- та, разложив газеты, устроились прямо на земле. Почти все держали в руках книги, ежесекундно заглядывали в них, сосредоточенно бормоча прозу и стихи. И лишь пятеро ребят, прислонившись к стволу старого карагача, напевали под гитару. – Алевтина, иди сюда! Аля обернулась, увидела Зульфию. Сжав голову ру- ками, та быстро шептала что-то. 60

– Ой, опять забыла! – вдруг с ужасом произнесла Зульфия. – Только что помнила и забыла. – Дай, проверю, – Аля взяла со скамейки книгу в розовом переплёте. – Сейчас, сейчас. Только настроюсь, – сказала Зуль- фия. Тебе, чья крепость горя – горный кряж, Я крепости тоски бессменный страж, Пишу в слезах, измучена судьбой... О, милый мой страдалец, что с тобой?.. – Хорошо, правда хорошо! Зульфия, ты только со- берись и не обращай внимания на комиссию. – Легко сказать, не обращай. Я со страха все переза- буду. Это ты смелая. – Какая смелая... – Конечно, смелая! Приехать поступать в чужой город. Я бы никогда не смогла... Да, а из дому что нибудь есть? Аля достала письмо. – Смотри, сын нарисовал! – похвасталась она. – Какая смешная корова! – воскликнула Зульфия. – Мой младший братишка тоже любит животных рисовать. Ребята у карагача вдруг рассмеялись чему-то и гром- ко пропели: – Не везёт в ученье, повезёт в любви! В раскрытом окне второго этажа показалось чьё-то сердитое женское лицо. – Вы почему мешаете экзаменам! Сейчас же прекра- тите! – Не повезёт здесь, пойдем в другой институт! – до- пели ребята и пошли к выходу из сквера. – Через две пятёрки наша очередь, – грустно про- изнесла Зульфия, вздохнула и добавила, – скорее бы всё уже закончилось. 61

Они вошли в вестибюль, мимо плаката «Добро по- жаловать, дорогие абитуриенты» поднялись по лестнице на второй этаж, повернули по коридору направо. У двери с надписью «Тихо, идут экзамены» было не протолкнуться. – Валера, что? Что спрашивают? – обращались все к высокому парню с пышными усами,согнувшемуся в три погибели у замочной скважины. Усатый Валера наконец разогнулся, морщась погла- дил поясницу и сказал: – Полный завал. Мартынов заставляет признаваться в любви. – Кому признаваться? – заволновались все. Дверь вдруг открылась, из-за неё выскочила бело- курая девушка с перепуганными глазами. – Дайте хоть чуть-чуть в себя прийти... – произнесла она, подошла к окну и помахала кому-то во дворе. Затем достала из сумочки синюю косметичку и, подправляя ресницы тушью, сказала, смешно вытягивая губы. – Что ещё надо, не понимаю? Басню – отчеканила, стихотво- рение Евтушенко прочитала без единой ошибки, так нет, Мартынов привязался. Представьте себе, говорит, что открываете любимому человеку свои чувства. – Так это не трудно, – обрадовался Валера. – Это, запросто. Большой опыт имеется в таком вопросе. Лишь бы петь не заставили, а то мне медведь на ухо на- ступил. Из-за двери вышла секретарша Томочка. Она сочув- ственно оглядела абитуриентов и громко объявила: – Следующая пятёрка заходит! И не стойте, не стой- те под дверью, своим же товарищам мешаете. – Томочка, Томочка, какие результаты? – зашептали со всех сторон. – Потерпите немного, скоро списки вывесим. Какие нетерпеливые, прямо как дети. 62

Томочка увела с собой следующую пятёрку, и дверь снова закрылась. Аля подошла к окну. Невесть откуда взявшийся зе- лёный майский жук, как крошечный танк, таранил окон- ное стекло, падал на подоконник, опять взлетал и снова, с недовольным гудением бился о прозрачную преграду. Аня накрыла жука ладонью, он сразу затих, притворился мёртвым. – Сейчас, сейчас, потерпи, – прошептала Аля и по- тянула за шпингалет. – Тугой какой, – поморщилась она, раскачивая непослушный металлический стержень. Раздался щелчок, рама распахнулась, и Аля вы- сунула руку наружу. Жук оживился, пошевелил усами и вдруг, как маленький бомбардировщик, с натужным гудением, тяжело стартовал с Алиной ладони, заложил крутой вираж и полетел к молодым тополькам в сквере. Аля закрыла глаза... ...Мама, мама, смотри какого я майского жука пой- мал! И нитку привязал, чтобы не улетел. – Отпусти его, Серёженька. Если тебя привязать за ногу. Понравится? – Ну ладно, я его на улице выпущу. Только распутай нитку, она таким узлом завязалась. – Дай мне, внучек. Вот запутал, так запутал. Ниче- го, мы эту нитку проклятую осторожненько ножницами перережем,чтобы лапки не повредить... Вот и все. Ты беги, беги, на улице поиграй, только гляди, на крышу сарая не лазь, опять упадешь... Алевтина, я с тобой поговорить хочу. Нельзя так жить дальше. Ты же не девка уже, двад- цать пять годков сравнялось. И Серёженьке отец нужен. – Мама, прошу вас, не надо. Ну, пожалуйста, не надо! – Как это не надо. Ты слушай, слушай мать-то, пока она тебя уму-разуму учит. Я же вижу, до сих пор любишь его. До сих пор любишь. По ночам не спишь, вороча- 63

ешься. Плюнь, забудь его, выкинь из головы. Другая у него теперь семья. О себе подумай. А то гонишь всех. – Мамочка, ну не надо! Прошу, не надо!... – Ты что бледная такая? – Зульфия тронула ее руку. – Тебе плохо, да? Аля вытащила из сумочки зеркальце, заглянула в него. Зеркальце было таким крошечным, что лицо мож- но было рассмотреть только по частям. – Всё уже прошло, просто вспомнила прошлое. – Какое прошлое? Ты сейчас должна только об эк- замене думать! – Юсупова, Истомина, Данчевский, Вараксина, Купченко! – как из пулемета выпалила Томочка. И под- готовиться следующей пятерке! – Ну что, девчата, пошли страдать, – уныло произ- нес усатый Валера. – Ни пуха нам ни пера. Посередине большой комнаты стоял стол, покрытый зелёной скатертью. За ним, на стульях с потертой плюше- вой красной обивкой, сидели мужчина и две женщины. Аля взглянула на мужчину. Это был знаменитый режис- сёр Мартынов, председатель приемной комиссии. Держа в узких ладонях с длинными узкими пальцами стакан, он катал его по столу, казалось, не обращая на происходя- щее ни малейшего внимания. Секретарша Томочка отобрала из стопки пять то- щих папок, положила на зелёную скатерть перед комис- сией. Мартынов перестал катать стакан, лениво перелис- тал верхнюю и спросил, чуть растягивая слова: – Кто тут Юсупова Зульфия? Зульфия вскочила, будто подброшенная пружи- ной. Мартынов исподлобья взглянул на неё. – Ну-с, что намерены читать? 64

– Извините, я Алишера Навои прочту. – А почему извините? – Мне сказали, что здесь любят, когда читают Евту- шенко. Мартынов улыбнулся. – Пожалуйста, – попросил он. – Начинайте. Зульфия сглотнула слюну, вся напряглась и звеня- щим звонким голосом начала: Тебе, чья крепость горя – горный кряж, Я крепости тоски бессменный страж, Пишу в слезах, измучена судьбой... О, милый мой страдалец, что с тобой?.. Наконец она окончила и замолчала, хлопая длинны- ми пушистыми ресницами. – А танцевать умеете? – вдруг спросил Мартынов. – Только... Я только под музыку, – растерянно про- изнесла Зульфия. – А вы напевайте что-нибудь сами. Зульфия опустила голову и поплыла по комнате. Её гибкая фигурка плавно извивалась в танце, а руки тонко- шеими лебедями вились над головой. – Спасибо, садитесь. Зульфия остановилась, испуганно поморгала и села рядом с Алей. – Ну как? – еле слышно прошептала она. – Я чуть со страха не умерла. Аля сжала ее локоть. – Следующий! – произнес Мартынов и передвинул папки к сидящей рядом женщине в элегантно завитом рыжем парике. – Виктория Андреевна, пожалуйста. Женщина в парике сразу оживилась, потянула папку к себе. – Абитуриент Истомина, – сказала она. – Чем по- радуете вы? 65

– Я прочту стихотворение Александра Сергеевича Пушкина, – быстро ответила Аля. – Пушкин, это прекрасно,– произнесла Виктория Андреевна. – Пушкина сегодня, кажется, ещё никто не читал. Начинайте! Гонимы вешними лучами С окрестных гор уже снега Сбежали мутными ручьями На подтопленные луга Улыбкой ясною природа Сквозь сон встречает утро года... Слабость возникла где-то в животе, постояла там немного, поднялась выше, дошла до гортани, и Аля остановилась. – Что же вы? Так хорошо начали. Синея блещут небеса Еще прозрачные, леса Как будто пухом зеленеют... – Извините, я не могу сейчас. – Ну что ж. Не можете, тогда идите, – равнодушно сказала Виктория Андреевна. Мартынов со звоном приставил стакан к графину с водой, откинулся на спинку стула. – Одну минуту, – остановил он Алю. – Сколько вам лет? – Двадцать пять. – Почему раньше не поступали? – Так жизнь сложилась. – Двадцать пять – многовато. Окончите в тридцать, пока уму-разуму наберётесь, роль хорошую получите, не один год пройдёт. – Мне всё равно сколько ждать! 66



– Неужели всё равно, – он наклонился к Виктории Андреевне, прошептал что-то ей на ухо, потом спро- сил, – ещё что-нибудь можете прочесть? Ты хочешь уходить? Но день не скоро: То соловей, не жаворонок был, Что пением смутил твой слух пугливый; Он здесь всю ночь поет в кусте гранатном. Поверь мне, милый, то был соловей... Мартынов на минуту задумался, потом сказал: – У вас получается несколько театрально, всё нужно проще, проще, как в жизни... Вот вам последний шанс. Представьте, что разговариваете с человеком, оставив- шим вас. А вы всё время помнили, любили его... Нам не нужен какой-то особенный текст. Нужно настроение. Понятно? Попробуйте. – Здравствуй, давно тебя не видела, – произнесла Аля, чувствуя, что говорит совсем не те, совсем другие слова. Вдруг она почувствовала, как жалость к себе, страш- ная жалость к себе возникает в ней, жалость за то, что до сих пор любит, жалость, что не сможет скрыть это от людей, находящихся в этой комнате. – Я не могу так, – тихо сказала она. – А что такое? – поинтересовалась Виктория Анд- реевна. – Мне нужно, чтобы хоть кто-нибудь стоял рядом. Мартынов вытащил из кармана пиджака платок, медленно вытер лицо. – Пожалуйста, пожалуйста, – разрешил он. Аля оглянулась, подошла к Валере. – Можно тебя попросить? Ты только стой, только стой рядом. Валера растерянно посмотрел на неё, поднялся с места и, не зная что делать, переступил с ноги на ногу. 68

– Вот мы и увиделись. Вот и увиделись. Что ж не спрашиваешь про Серёженьку?.. Он вырос уже, краска- ми рисует... Спрашивает, где папа? Где папа?.. Что ему ответить?.. Слышишь, что?.. Она сдерживалась изо всех сил, стараясь не распла- каться, но слёзы прорвались и, размазывая тушь, хлы- нули по щекам. Тугой ком подкатил к горлу, встал там, мешая словам, совсем как в детстве, когда она чуть не умерла от дифтерита. Её руки сжались в кулаки и моло- тили Валеру по груди, плечам. Совершенно обессиленная, она остановилась, будто сквозь пелену увидела испуганное лицо Зульфии, почув- ствовала, что больше не сможет произнести ни одного слова, повернулась и побежала к двери. – Куда же вы? – вслед ей удивлённо крикнул Мар- тынов... За дверью всё так же толпились абитуриенты. Аля спустилась по лестнице на первый этаж, вышла на улицу. Из водопроводного крана со сломанным вентилем вытекала тонкая струйка воды. Вода собиралась в не- большие лужицы и худеньким ручейком, медленно полз- ла дальше. Аля подошла к крану, наклонилась и жадно, будто не пила целую вечность, припала к воде. 69



НОВЫЙ ГОД С ДЕДОМ МОРОЗОМ Димка посмотрел на будильник. Там, внутри, что-то сломалось, и когда Димка ставил его в нормальное положение, будильник переставал тикать. Но лежа на боку ходил хорошо и, наверное, поэтому мать не несла его в починку. Будильник показывал пять часов, и до прихода матери матери было ещё страшно долго. В дни, когда мать дежурила в больнице и возвраща- лась домой поздно, Димка её дожидался всегда. Читал, смотрел по телевизору спортивные передачи – по каналу «спорт» их показывали каждый день, и бывало, засыпал в кресле. Но мгновенно вскакивал, услышав, как мать поворачивает ключ в замке. Сегодня, в последний день года, Димка занимал- ся домашними делами. Помыл полы, помыл честно, не пропуская углов, вытер пыль, сбегал в булочную за хле- бом и сейчас, в пять вечера, стоял у окна и смотрел на улицу. С неба сыпался редкий сухой снег, не снег даже, а кру- па. Она падала с самого утра, но до сих пор повсюду на земле виднелись чёрные проплешины. На троллейбус- ной остановке возле сколоченного из фанеры зелёного загончика, где продавались ёлки, толпились люди. Дим- ка приоткрыл балконную дверь, поёживаясь от холода, выглянул наружу. Там, на балконе, бережно укутанная в целлофан, стояла его ёлка. Большая и пушистая. 71

Вчера они с мамой купили ёлку возле торгового цен- тра, и Димка сам нёс её домой, прижимаясь к ней замёрз- шим носом и щеками, вдыхая горьковатый запах хвои. Наряжать ёлку любила мама. И всегда под Новый год. Димка осторожно подавал ей хрупкие стеклянные шары, а мама, забравшись на стул, развешивала их на ветках, восторженно восклицая каждую минуту: – Посмотри, правда прелесть? – Правда, – подтверждал Димка и протягивал дру- гой шар. Почему мама любила наряжать ёлку, Димка знал давно, с первого класса, когда к ним из Киева приезжала тётя Оксана Романенко. Они все вместе сидели на тахте, когда тётя Оксана спросила маму: – Помнишь, как в детдоме клеили игрушки из бума- ги? А ночью убегали из спальни ёлку наряжать? – И как влетало за это? – улыбнулась мама. Немного помолчала и добавила, – до сих пор не могу пройти мимо ёлочных украшений. Дома скопилось их много, а всё рав- но покупаю. Но тётя Оксана, лучшая мамина подруга, не приезжа- ла уже давно, и Димка вздохнул, вспомнив весёлую тетю Оксану. Как она говорила? «Димочка, коханий, ласкаво просимо в Киив. Каки там каштани исть, та Днипро...» Димка послонялся по квартире, включил телевизор. Нагреваясь, телевизор тихонечко засвистел, потом экран засветился, на нем появилось изображение женщины в белом халате, Она стояла возле стены, увешанной графи- ками, диаграммами и беззвучно шевелила губами. Димка прибавил звук. – Таким образом, – радостно произнесла женщи- на, – наш холдинг заключил выгодные для страны кон- тракты на поставку продукции за рубеж... 72

– Нашли что в праздник показывать, – недовольно произнёс Димка и со злости выдернул шнур из розетки. Вдруг резко затрещал дверной звонок и Димка ки- нулся открывать. «Может, мать с дежурства отпросилась», – поду- мал он. Но на пороге стоял одноклассник Бакланов. – Привет, – сказал он. – Помнишь, проволоку обе- щал. Для детектора. – Ты же говорил, что уже закончил его собирать, – удивился Димка. – Не-а, – нехотя признался Бакланов. – Я, оказыва- ется, схему перепутал. Придётся перепаивать. – Подожди, сейчас найду. Димка влез на стул, достал с антресолей деревян- ный ящичек, начал рыться в нем, откладывая в сторону гвозди, отвертки, какие-то давно ненужные пустые тю- бики для клея. – А ты что дома сидишь? – спросил Бакланов. – Между прочим на площади, возле торгового центра ёлку поставили. Огромную, высотой метров в двадцать! – Может, вместе сходим? – предложил Димка, про- тягивая моток проволоки. – Не могу, – с сожалением отказался Бакланов. – К нам родственники сейчас придут. Скучные такие. Димка закрыл за ним дверь, ещё раз посмотрел на будильник – толстые стрелки лениво застряли на поло- вине шестого – и снял с вешалки пальто и шапку... Когда он подошел к торговому центру, возле огром- ной, уходящей в тусклое небо ёлки людей было мало. Димка обошел ёлку, полюбовался гирляндами, светя- щейся красной звездой, укрепленной на макушке, и вдруг увидел Деда Мороза. Подняв воротник красной шубы, он курил, выпуская струйки синеватого дыма и, каза- лось, чего-то ждал. 73

Димка тоже поднял воротник пальто, подошел по- ближе. – Холодно сегодня, – сказал он. – Холодно, – подтвердил Дед Мороз. – До самых костей пробирает. Ну всё, видимо, машина наша теа- тральная не приедет. Давай-ка, действительно, тронемся. – Куда? – поинтересовался Димка. – По домам, конечно. Подожди, подожди, я же ещё должен торт купить! Дед Мороз заторопился к подземному переходу, но вдруг остановился. – Послушай, мальчик. Видишь, я в шубе, и при бо- роде. Неудобно в таком виде в гастроном заходить. Вы- ручишь меня? – А какой торт вам нужен? – Какой уж будет. Наверное, хорошие давно разо- брали. – Пойдёмте в наш гастроном, – предложил Димка. – Там всегда торты есть. И «Сказка», и «Чародейка», и «Наполеон». – Ты, вижу, специалист, – удивился Дед Мороз. – Да нет. Просто маме печь некогда, она всегда го- товые покупает. – Хорошо, – согласился Дед Мороз. – Так, гово- ришь, близко гастроном? – Перейти дорогу, свернуть направо и ещё чуть-чуть. – Действительно, близко, – улыбнулся в бороду Дед Мороз. Они подождали, пока мимо них по рельсам медлен- но проползёт переполненный людьми трамвай, и переш- ли через дорогу. Дед Мороз спросил: – Твои родители не будут волноваться? – Совсем нет. Мама с дежурства только в десять часов вернётся. 74

– Что же вы это с отцом её под самый Новый год отпускаете? – В её больнице всегда график скользящий, – объ- яснил Димка и тихо добавил, – а папы у нас нет... Витрина гастронома, вся разрисованная красными и синими снежинками, ярко светилась. Димка вошел во внутрь, выбил в кассе чек, при- строился в очередь в кондитерский отдел. Впереди стоял мужчина в очень интересных валенках, снизу доверху обшитых густым серым мехом. «Наверное, полярник, – решил Димка. – У него и шапка какая-то мохнатая». И только Димка подумал, что хорошо было бы рас- спросить полярника, бывал ли он на полюсе, ездил ли на умных северных собаках – лайках, как вдруг подбежала маленькая девочка с круглыми красными щеками и дер- нула полярника за рукав. – Пойдем быстрее на улицу! – восторженно заяви- ла она. – Что случилось, Машенька? – удивился он. – Или тебе конфет расхотелось? – Конфет не расхотелось. Только там, на улице, Дед Мороз стоит. Взаправдашний! – Почему решила, что взаправдашний? – У нас, в детсаду, Марьборисовна в Деда Мороза переодевалась, мы видели. А этот просто стоит и курит! Вот, вон, смотри! Димка посмотрел тоже. Толстое стекло гастрономовской витрины запотело, но все равно Димка разглядел Деда Мороза. В наступаю- щих сумерках он казался маленьким и усталым. – Ну и что, – вдруг сказала продавщица, накладывая большим совком в пакет шоколадные конфеты. – Теперь по всему городу ёлки. Да, от хорошей жизни Дедом Мо- 75

розом не станешь. По пять ёлок в день, и всё на ногах да ногах. – Интересно, кого он ждет? – вставила Машенька. – Меня, – с достоинством произнес Димка. – Я ему торт купить должен. – Ой, – удивилась Машенька. – Разве Деды Морозы торты едят? А где вы его кушать будете, в лесу? – Почему в лесу? – тоже удивился Димка. – Как ты не понимаешь? Ведь Деды Морозы долж- ны жить в лесу. Это в любой сказке написано! Папа, – она дернула полярника за рукав. – Давай их подвезем и узнаем, где их дом. – В самом деле, мальчик, нам это совсем не трудно. – Правильно, – заметила продавщица, – конечно, подвезите, намаялся он, наверное, бедняга. Давай, давай чек, – она быстро перевязала шпагатом коробку с тортом и вручила Димке. Из гастронома они вышли вместе: чуть впереди важно шагала Машенька, прижимая к груди большой па- кет с конфетами, за ней Димка с тортом «Сказка» в руке, а позади шёл Машенькин папа в мохнатых валенках. – Ну приглашайте, приглашайте своего Деда Моро- за, – сказал он. – А я пока мотор прогрею... Машина неслась по праздничному, расцвеченному городу, осторожно притормаживая на поворотах. С белёсого неба вдруг повалил снег. Его крупные хлопья вмиг залепили стекла, и Машенькин папа вклю- чил дворники. Как маятники они закачались с тонким скрипом, равномерно сдвигая налипающие снежинки к краям стекла. – В Норильске, наверное, такой же снег, – задумчи- во произнесла Машенька. – А вы сибиряки? – спросил Дед Мороз. – Вообще-то мы здешние, – отозвался Машенькин папа. – А в Норильск с женой в командировку посылают. 76

На целый год. Хотели Машеньку с бабушкой оставить, да она ни в какую. Придется с собой брать. И хорошо, а то без неё скучно. – Я уже все игрушки собрала, – похвасталась Ма- шенька. – Бо-о-льшущая коробка получилась! – Игрушек у нас много, – подтвердил Машенькин папа. – Почти половина багажа. – Дед Мороз, а ты на следующий год в Норильск прийти не забудешь? – поинтересовалась Машенька. – Конечно, нет. Если забуду, тогда Новый год не сможет наступить. Вот и будет старый продолжаться... Пожалуйста, остановите здесь! Машенькин папа нажал на тормоза, и машина оста- новилась. – Ты разве в этом доме живёшь? – спросила Ма- шенька. – В этом. Девятый этаж, квартира тридцать. – Значит, и ты не настоящий Дед Мороз, – разочаро- ванно вздохнула Машенька. – Не настоящий, – согласился Дед Мороз. – Но ни- чего, когда-нибудь ты встретишь самого настоящего... Что бы тебе подарить? – он пошарил в карманах своей красной шубы. – Как назло, всё раздал... А-а, нашёл! – обрадовался он, протягивая Машеньке пачку бенгаль- ских огней. – Таких у меня целых семь штук, – произнесла Ма- шенька. – Таких, да не таких. Хоть я и не настоящий Дед Мороз, а вот эти огни волшебные. Если захочешь, чтобы исполнилось желание, зажги одну палочку. Обязательно исполнится... Большое спасибо, и, пожалуйста, мальчи- ка домой отвезите. – Конечно, конечно, – согласился Машенькин папа. Машина тронулась, Димка обернулся, посмотрел через стекло, затянутое ледяным узором. 77

Дед Мороз с тортом в руках постоял на обочине, потом, как-то понуро, прямо по снежной целине, побрел к девятиэтажке. – Стойте, – вдруг сказал Димка. – Мне тоже сходить! – Так быстро? – удивился Машенькин папа. – Ага, – соврал Димка, указывая на первый попав- шийся дом. И попросил, – Машенька, подари один бен- гальский огонь. Ну тот, который тебе Дед Мороз дал. – Ладно, – сразу согласилась Машенька и протяну- ла маленькую серую палочку. Снег валил изо всех сил, мгновенно наметая пуши- стые сугробы, отливая синевой в неоновом свете улич- ных фонарей. Димка вошел в подъезд, на лифте поднялся на девя- тый этаж и постучал в квартиру тридцать. Сначала долго не открывали, но вот послышались шаги, и Димка увидел Деда Мороза. Он уже успел снять шубу, валенки, шапку, но с длинной бородой и усами смешно выглядел в синем спортивном костюме. – Привет, – удивился Дед Мороз. – Разве тебя не от- везли? – Мне домой еще рано, – объяснил Димка. – А мож- но зайти? – Заходи, – разрешил Дед Мороз. – Только немного посиди один. Мне грим снять нужно. И он исчез в ванной. Димка присел на краешек дивана, огляделся. В углу горел зелёный торшер, и на потолок ложи- лись смешные тени. Книги лежали на журнальном сто- лике, горкой стояли рядом с диваном на полу. На стене висели две большие цветные фотографии. Молодая девушка в ярко-оранжевом комбинезоне, при- щурившись, смотрела из-под ладони на зубчатую верши- 78

ну высоченной горы. Наискосок фотографии тянулись буквы, выведенные черным фломастером: «Я и Ушба. Мы еще не знакомы и оцениваем друг друга». На другой была сфотографирована лавина. Сверкающая на солнце молочно-белая река, окутанная клубящейся снежной пылью... – Не заскучал? – спросил Дед Мороз, входя в ком- нату. Димка обернулся. Оказывается, Дед Мороз совсем не старый! Вот только глаза у него грустные. – Мы ведь так и не познакомились, – сказал Дед Мороз. – Как тебя зовут? – Дима. – Прекрасное имя. А меня Виктор Александрович. – Вы, Виктор Александрович, в театре работаете? – Да. В ТЮЗе. В Театре Юного Зрителя. Приходи- лось бывать? – Нет. – Что же так? Театр нужно любить. Обязательно пойди на какой-нибудь спектакль. Думаю, тебе понра- вится. А теперь давай пить чай. С тортом и кизиловым вареньем. Пока он расставлял чашки. нарезал торт, Димка на середине раскрыл какую-то книгу. Свой фетр бросая грациозно, На землю плащ спускаю я: Теперь же – появляйся грозно, О шпага верная моя! Мои движенья ловки,пылки, Рука сильна и верен глаз. Предупреждаю честно вас, Что попаду в конце посылки... 79

Некоторые слова были подчеркнуты, а на полях на- рисованы фигурки в мушкетёрских плащах, дамы в ста- ринных платьях. Димка посмотрел на обложку. На ней большими буквами было название: «Сирано де Бержерак». – Пододвигайся ближе, – сказал Виктор Алексан- дрович. Он отрезал большой кусок торта и положил на Дим- кину тарелку. – Ешь, ешь, не стесняйся, – добавил он. – Виктор Александрович, а кто такой Сирано де Бержерак? – Замечательный поэт, смелый солдат, глубокий философ, благородный человек. – Эта книга про него? – Про него... Знаешь, всю жизнь мечтал сыграть эту роль. – А почему не сыграли? Виктор Александрович отставил чашку, медленно прикурил. – Как тебе сказать... Причин разных много, – он по- молчал. – А главная… главная, наверное, в том, что я неудачник... Да, да, неудачник... Недавно сорок два ис- полнилось, а до сих пор в театре на второстепенных ро- лях. Вот по ёлкам хожу – Дедов Морозов играю, в мульт- фильмах озвучиваю волков, медведей, собак... А ведь могу играть, чувствую, что могу... Как Люся в горах по- гибла, так во мне что-то сломалось... Он отвернулся, потом произнес почему-то хриплых голосом: – Ну все, Дима, собирайся, я тебя домой отвезу... Они вышли на улицу. Снег, оказывется, перестал идти, небо проясни- лось и тусклая луна была похожа на чьё-то удивлённое лицо. 80

– Виктор Александрович, – вдруг сказал Димка, – давайте встречать Новый год у нас. И мама рада будет. Виктор Александрович улыбнулся. – Спасибо. Но, понимаешь, Новый год праздник семейный, и я привык встречать его дома один. Из-за поворота показалось такси, Виктор Алексан- дрович поднял руку. – Метро «Проспект Космонавтов», – попросил Димка. – Как раз по дороге, – обрадовался водитель. – Я туда по заказу еду. Светофоры всё время включали им зелёный свет и до Диминого дома доехали быстро. – А мама еще не пришла, – сказал Димка, указывая на тёмные окна своей квартиры. – Ну, Дима, счастливого Нового года, – пожелал Виктор Александрович. – И спасибо тебе большое. А ещё, если захочешь, приходи в театр. Димка вышел из машины, посмотрел, как вдалеке растаяли огоньки такси, повернулся и пошел домой. Он открыл дверь, разделся, занес с балкона елку, и тут же по всей квартире запахло хвоей. Потом разложил по полу коробки с игрушками. Большие разноцветные шары сверкали и переливались под ярким электрическим светом. Вдруг Димка услышал, как повернулся ключ в замке. В комнату вошла мама. С мороза ее лицо раскрас- нелось. – Еле-еле добралась, – сказала она. – Похоже у тран- спорта тоже сегодня праздник... Ой, какая прелесть! – как маленькая обрадовалась она игрушкам. – У меня есть предложение! Давай быстро нарядим ёлку, а после запе- чём в духовке утку с яблоками. Вот вкуснотище будет! – Мама, – попросил Димка. – Выключи на минуту свет. 81

Он достал тоненькую палочку, которую дала ему Машенька, загадал желание и поджёг. Белый бенгальский огонек зашипел, начал разбра- сывать во все стороны крошечные снопики колючих искр. Неожиданно резко затрещал дверной звонок и мама удивлённо спросила: – Кто это может к нам придти? – Я знаю, – ответил Димка. – Дед Мороз! 82

ПОВЕСТИ



ИНТЕРНАТ Старая фотография Чтобы сократить дорогу, я пролезаю сквозь дыру в заборе – там не хватает металлического пру- та, и оказываюсь на школьном дворе. Густая чернильная темнота до краёв заполняет его. Небо тоже густое и тем- ное, но по этому двору я хожу не один год и с закрыты- ми глазами могу рассказать о нём всё. Сейчас будет клумба, где растут ромашки. За неё отвечает четвёртый класс, ухаживает, охраняет, но всё равно с каждым днём цветов становится всё меньше и меньше, и уборщица Зина ворчит, выметая из классов нежные цветочные лепестки – наши «любит не любит». Я осторожно обхожу клумбу, иду вдоль свежевыбе- ленной, приятно пахнущей сыростью стены. Теперь до сентября стена будет ослепительно чистой, как первая страница новой тетради. До сентября – пока ученики углём, фломастерами и краской не оставят на ней от- метины. Низко-низко, у самой земли, малыши первого класса нарисуют неуклюжие дома, деревья. Чуть выше будут скакать звероватые мустанги третьего класса, па- лить из всех пушек танки и самолёты пятого. Над ними, седьмой изобразит рыцарей в латах и мушкетёров в раз- вевающихся плащах. А наискосок шестиклассник Ма- тюнин, конечно, огромными буквами выведет: «Ленка Воробьёва дура и задавака!» 85

Я заворачиваю вдоль стены и подхожу к двери. Из окна рядом струится свет, освещая кусочек асфальта. По привычке, смотрю на туфли – чистые ли – и костяшками пальцев осторожно стучу. Из холла слышатся шаги тёти Паши – нашего ночного сторожа. Её лицо приникает к стеклу, вижу, как она близоруко щурится, пытаясь рас- смотреть меня. Тогда я шагаю из темноты в освещённый квадрат – тётя Паша улыбается, суетясь достаёт ключи, еще секунда, и я вхожу... Мы сидим в столовой, пьем чай. Тётя Паша подли- вает и подливает из старого чайника с жестяной нашлёп- кой на носу в мою пиалушку, и я маленькими глотками отхлебываю душистый напиток. Пустая столовая кажется ещё больше может потому, что столы аккуратно сдвинуты к стенам и пирамиды по- ставленных друг на друга стульев возвышаются до са- мого потолка. Мы с тётей Пашей не привыкли к такой гулкой тиши- не и, наверное поэтому, переговариваемся понизив голос... Уже две недели, как окончился учебный год, давно прошли экзамены у музыкантов, просмотры у художни- ков, все разъехались по домам или в лагерь в Чимгане, и во всём интернате наступила эта необычная тишина. Первые дни я даже радовалась ей. Можно было не бо- яться ночных воспитателей, ровно в половине десятого выключавших телевизор и загонявших нас в спальни. Музыкальные классы – все двадцать пять – стояли теперь свободными, и не нужно было рассчитывать каждую минуту своего расписания. О том, что будут строить ещё один корпус, мы знали давно, и директор Людмила Алексеевна любила расска- зывать про новый концертный зал, просторные художе- ственные мастерские, крытый бассейн, поэтому после летних каникул, первым делом, мы с надеждой смотрели по сторонам. Но по каким-то причинам строительство 86

всё откладывалось и откладывалось, и академконцерты по-прежнему проходили в стареньком тесном физкультур- ном зале. Уроки физкультуры тогда срывались, а весёлый физкультурник Роберт болел за нас перед страшной две- рью за которой сидела комиссия. Смешно округлив глаза, он хлопал нас по плечам и спинам, весело приговаривая: – Э-э. На брусьях работаете? – Работаем, – отвечали мы. – Кувырок делать научились? – Научились! – А сейчас чего боитесь? С брусьев упасть можно. А со стула перед роялем? Ну-ка, хором! И мы вполголоса повторяли: – Нельзя. – Вот видите! – смеялся Роберт. А нам почему-то становилось немного легче... – Ты возьми, возьми еще колбаски-то, оголодала не- бось, – заботится обо мне тётя Паша. – Не могу больше, – честно отказываюсь я. – В кон- серваторском буфете перекусила. – В буфете? – презрительно переспрашивает тётя Паша. – Знаем эти буфеты, небось кроме холодных пи- рожков там и нет ничего. Давай, рассказывай, как дела. Узнала насчет экзамена? – Ага. Списки абитуриентов уже вывесили. Моя фа- милия четырнадцатая. – Вот и хорошо, выспаться успеешь. Не бойся, я тебя ровненько в девять утра разбужу... Да, чуть не за- была. Погляди. Днём старый шкаф в учительской разби- рала и нашла, – тётя Паша протянула мне фотографию. Я беру фотографию с оторванным правым уголком, и вдруг взгляд упирается в знакомое испуганное лицо. – Третья в первом ряду, – механически отмечаю я. – Вижу, узнала себя-то, – говорит тётя Паша. И об- радованно добавляет, – я тот день хорошо помню. Тогда 87

тебя в интернат и привезли. А фотограф этот точно, пос- ле обеда пришёл. Я ему ещё фотографию дочки заказала увеличить... Ой, что же это я заговорилась. У тебя же зав- тра экзамен, пора спать. – Тётя Паша, мне ещё нужно позаниматься. – Ну смотри, смотри, – недовольно ворчит она, про- тягивая связку ключей от музыкальных классов. По лестнице – ровно девятнадцать ступенек я под- нимаюсь на второй этаж. Пустой узкий коридор неожи- данно громко отражает мои шаги и, может поэтому, со стен сурово смотрят портреты великих композиторов. Но я открываю обитую потрескавшимся коричневым дерматином дверь родного двадцать четвертого класса, нащупываю в темноте выключатель. Мигнув, под потол- ком загораются лампы дневного света, и нагревшись, на- чинают тихо и уютно гудеть. Старенький «Блютнер» грустно и сиротливо стоит в углу, а когда подхожу и прикасаюсь к его полирован- ному боку, напрягается под моей ладонью. Я открываю крышку, кладу руки на клавиши – на них остались капли моего пота и, чтобы разыграться, начинаю до минорный этюд Шопена. Я беру самый медленный темп, равномерно под- гибая пальцы, и длинные, на всю клавиатуру пассажи чётко, будто марширующие по плацу солдаты, проходят мимо меня стройными рядами. Потом не выдерживаю и, словно в холодную воду, ныряю в предельный темп. Первый палец правой руки колоколом выводит тему – гулкие, длинные ноты тяжело падают в тишину пустого класса, заполняют его до краёв, и я, с перехва- ченным горлом, оглушённая этим колоколом, вдруг вле- таю в пронзительно чистый до мажор и замираю без сил на последнем аккорде. Чтобы отдохнуть, вытаскиваю фотографию, которую мне дала тётя Паша, снова нахожу свое испуганное лицо. 88

Третье в первом ряду. Неужели это первый день? Самый первый из мно- гих моих дней в этом интернате? ...Я одиноко стою в длинном школьном коридоре. Мне грустно и хочется плакать. – Новенькая? – обращается ко мне женщина в белом накрахмаленном халате. – Твоя фамилия Квасникова? Квасникова Маша? – Да, – шевелятся мои губы, а я почему-то не могу оторвать взгляд от кромки синего платья, виднеющегося из-под халата. – Ты теперь, Машенька, будешь в моём классе, – го- ворит женщина и, как маленькую, ведет за собой. – Зо- вут меня Галина Римовна, я старший воспитатель 7«Б». У нас хорошо, – утешает она по дороге. – Класс друж- ный, весёлый. Я киваю, и вдруг из глаз начинают катиться слёзы. В голове прыгают и скачут картинки – как с отцом ноч- ным поездом едем в Ташкент. Отец гладит меня по во- лосам, говорит, как было бы чудесно, если меня бы приняли в эту школу-интернат для одарённых детей, а если примут, то должна учиться на четвёрки и пятёрки. От прикосновения его большой жесткой ладони хочется спать. Я смотрю в тёмное вагонное окно, зашторенное занавесками и перед тем, как совсем провалиться в сон, последнее, что удерживаю в памяти – тоненькое дребез- жание ложечки в стакане, стоящем на столике в купе... И другая картинка. Отец заходит в кабинет директора, а я, примостив- шись на краешке стула, долго жду и наблюдаю, как чем- то расстроенная секретарша зло стучит по клавишам пишущей машинки. Наконец появляется отец, мы под- нимаемся на второй этаж, где меня должны прослушать и решить судьбу, а навстречу по лестничным перилам 89

ловко съезжает наголо остриженный мальчишка и, обер- нувшись, показывает мне язык. Меня заводят в класс, спрашивают, где и у кого училась, что буду играть. Садясь за инструмент, слышу, как кто-то говорит: «Чему могут научить в этой провин- ции?», прикасаюсь к клавишам незнакомого инструмен- та и в следующую секунду, забыв про все на свете, начи- наю «Масленицу» Петра Ильича Чайковского... По синеватому слежалому снегу несутся бешеные тройки. Серые в яблоках рысаки с заплетенными в гус- тые гривы разноцветными лентами натужно храпят, стараясь обогнать друг друга. И болтаются и серебря- но вызванивают укреплённые на расписных дугах коло- кольчики... ...Мы стоим с отцом у школьных ворот, он старается незаметно смотреть на часы – боится опоздать на обрат- ный поезд, и, целуя меня, утешает, что время пробежит быстро, всего-то сентябрь, октябрь, ноябрь, а уже в де- кабре он приедет опять, и какая большая и пушистая бу- дет на Новый год дома ёлка и целых две недели каникул, а главное, меня все-таки приняли... Перед тем, как за- вернуть за угол, оборачивается, и мне потом еще долго- долго снится его лицо... – У нас новая ученица, – представляет меня Галина Римовна. В классе в три ряда стоят свежеокрашенные чёрной краской металлические парты с откидными деревянны- ми сидениями и крышками, а за раскрытым окном над острой вершиной тополя, словно разделившего небо пополам, стоит похожий на яичницу-глазунью круглый солнечный желток. Я иду к свободному месту, сажусь за парту, и чув- ствую как весь класс внимательно рассматривает меня. 90

Рядом сидит смуглый, с чуть раскосыми глазами мальчик. – Меня зовут Пулат, – знакомится он со мной. И до- бавляет, – теперь в классе чёт – двенадцать музыкантов и двенадцать художников. А ты приходящая? – Какая? – Приходящая. Ну та, кто в школу из дома приходит. – Нет, я здесь буду жить. – Пулат! Не мешай классу работать! – делает заме- чание Галина Римовна, и мой сосед шепчет, пододвигая учебник. – Делай вид, что читаешь, а то Галина Римовна не любит, когда на самоподготовке разговаривают. – В моей предыдущей школе никакой самоподго- товки не было, – тоже шепотом удивляюсь я. – Это для того, чтобы вечера были свободны для за- нятий специальностью. Звонок звенит неожиданно резко и отрывисто, за- молкает на мгновение и снова рассыпает по школе гул- кую металлическую трель. – Пошли, – предлагает Пулат. – Я тебе все покажу... Мы облазили спальни, художественные мастерские, покатались в спортзале на канате и усталые, наконец присели отдохнуть на скамейке. – Посмотри, – сказал Пулат. – Правда солнце похо- же на тюрбан? Оранжевый тюрбан, нахлобученный на тополь. И цвет какой мягкий. Знаешь, его очень трудно передать. Мне пока не удается, – вздохнул он. Потом предложил, – хочешь, тебя нарисую? – Не знаю. Меня никто ещё не рисовал. А сможешь? – Постараюсь. Все говорят, у меня линия певучая. Как у Нади Рушевой. – Она твой любимый художник? – Да. И ещё мне нравятся все-все художники-пейза- жисты... А тебе кто из композиторов? 91

– Бах. – Да ну! Я видел его портрет. Мне кажется, он такой скучный. – Много ты знаешь! – обижаюсь я. – Бах сочинял лучшую музыку на свете! – Пулат! Маша! Где вы ходите? – послышался голос Галины Римовны. – Идите скорее, фотограф ждёт! Тесно прижавшись друг к другу, чтобы попасть в кадр, мы стоим на школьном дворе и смотрим на фото- графа. Он долго возится с аппаратом, потом, прищурив один глаз, молча оглядывает нас и говорит, показывая на меня: – Девочка, да-да, вон ты. Ну-ка, пройди сюда! Потом берет за руку и ставит в первый ряд. Третьей в первом ряду. Я напряжённо и испуганно всматриваюсь в объек- тив и вместе со щелчком затвора успеваю заметить, как Пулат строит мне смешную рожицу. – Эй, седьмой класс! – окликает нас рослая деви- ца, небрежно помахивая сумочкой с торчащими из нее нотами. – Квасникова у вас имеется? Передайте, что в двадцать четвертом классе её педагог по специальности ждёт. – Тебя проводить? – предлагает Пулат. – Не нужно, – отказываюсь я и направляюсь на вто- рой этаж... Из-за двери слышится музыка, я тихонечко приот- крываю её, вижу профиль молодого мужчины, сидящего за роялем. У него курносый нос и зачесанные назад каш- тановые волосы. Он поворачивается ко мне, снимает руки с клавиату- ры, порывисто встаёт и говорит, улыбаясь: – Входи и давай знакомиться. Зовут меня Виктор Константинович. А фамилия самая простая – Калашни- ков. Ты как, калачи любишь? 92

– Люблю, – оторопело отвечаю я. И тоже улыбаюсь. – Вот и прекрасно... Маша, хочу тебя попросить. Расскажи о себе. – Что? – Мне всё интересно. Когда начала заниматься на фортепиано? Любишь ли музыку? – Очень. – А почему так односложно? Не стесняйся. – Я не стесняюсь. – Ну хорошо. Тогда я расскажу о себе. Можно? – Конечно! – Родители вспоминают, что на музыку я, представ- ляешь, начал реагировать месяцев с четырёх. Мама игра- ла на скрипке, я пытался что-то подпевать. А когда пла- кал, отец включал проигрыватель и ставил пластинки с вальсами Шопена. Смешно, правда?.. Потом окончил семилетку, музыкальное училище, консерваторию... Но давай подумаем над твоей программой. Может самой хочется выбрать? – Токкату и фугу ре минор Баха! – выпалила я. – Так сразу и токкату, – смеется Виктор Константи- нович. – Она, Машенька, ещё сложна для тебя. Потерпи, года через два, обещаю, обязательно за неё возьмёмся. А пока тебе полезно пройти несколько инвенций Иоган- на Себастьяна Баха. Послушай эту, ми мажорную, – его крупные руки с чуть приплюснутыми кончиками паль- цев уверенно легли на клавиатуру, и он заиграл... ...Рассохшаяся половица громко скрипнула, и Иоганн Себастьян испуганно замер. Потом прислушался. Но нет, из-за двери, что вела в спальню брата, по-прежнему раздавалось равномерное похрапывание. Городские часы на Ратуше пробили два раза, и их звуки, еле слышные в доме, успокоили Баха. Он осторожно спустился по лестнице в большую комнату, подошёл к потемневшему 93

от времени шкафу. Иоганн Себастьян любил проводить по нему ладонью – старое дерево казалось на ощупь тёплым, живым. Иоганн Себастьян просунул руку сквозь решётча- тую дверцу шкафа, привстал на цыпочки. Его пальцы коснулись мягкого переплёта тетрадки, и он медленно начал придвигать её к себе. Потом свернул в трубоч- ку, вытащил через узкое отверстие. Бережно прижав к себе, прошёл узким коридором через кухню, открыл дверь черного хода, выскользнул в сад. Там он устроился на огромном пне и при ярком свете луны открыл тетрадку. Достал маленький пузырёк с чер- нилами, перо. На минутку остановился. Уже шесть месяцев переписывает он эту тетрад- ку, в которой находятся пьесы лучших композиторов Германии. Брат считает его, Иоганна Себастьяна, еще маленьким и не разрешает брать тетрадь. Но сегодня ночью он, наконец, закончит свою работу и тоже попро- бует сочинять такую же прекрасную музыку. Он знает, чувствует, что сможет, ведь музыка оживает в нем, когда он садится за клавесин или берёт в руки скрипку. Иоганн Себастьян обмакнул перо в чернильницу, быстрым мелким почерком вывел первые такты хора- ла. Он торопился, переписывая этот прекрасный хорал, торопился, поёживаясь от ночной прохлады, пока све- тила луна, и звонкая кукушка отсчитывала годы чьей-то жизни... Потом он тихо проберётся обратно в дом, поло- жит тетрадь брата на место, разденется, ляжет на узкую неудобную кровать. Иоганн Себастьян был доволен. Стопка нотных листков аккуратно была засунута под подушку и, уже засыпая, он всё-таки припомнил, сколько же раз проку- ковала кукушка. Ровно шестьдесят пять... Сейчас ему только десять. 94

Иоганн Себастьян Бах крепко спит и не знает ещё, что завтра брат отберёт у него с таким трудом пере- писанные ноты. Получит он их обратно очень и очень не скоро, че- рез долгих двадцать шесть лет, когда брат умрёт... ...– Вот эту инвенцию и возьмём, – окончив играть, сказал Виктор Константинович. – К следующему уроку разберёшь ее до конца, плюс четыре гаммы. Справишься? – А еще токкату можно? – Знаешь, мне нравится, что ты такая упрямая, – го- ворит Виктор Константинович. И разрешает, – хорошо! После ужина я зубрю скучные гаммы, слушаю как в соседнем классе кто-то страшно фальшивит на скрипке. Мои натруженные руки гудят, я останавливаюсь, достаю ноты токкаты, вспоминаю, как с отцом были в городе Риге, зашли в знаменитый Домский собор и медленно перелистываю страницы. ТАТАТАМ! ТА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТАМ! Огромная стена звука чуть не придавливает меня. Большой орган Домского собора торжественно вырёвыва- ет первые такты токкаты, потом вдруг резко убирает звук, и одинокая тема в верхнем регистре медленно плы- вёт вверх, под высоченный готический купол, а мы с отцом стоим, прислонившись к колонне и, закрыв глаза, слушаем... – Заканчивайте, через полчаса отбой – приоткрыв дверь, предупреждает дежурный воспитатель, и я, опустив крышку рояля, иду в спальню. За окном, на школьном дворе ветер играет ветками деревьев, где-то еле слышный приемник рассказывает про Кондапожский целлюлозный комбинат, блестящая Луна, будто что-то хочет сказать, пристально смотрит на меня, но я переворачиваюсь на другой бок и засыпаю... 95



Репетиция Наступила осень и начались дожди. Они лили и лили целую неделю и в спальнях на потолках проступили мокрые пятна. Из них медленно сочилась вода, мы подставляли ведра, тазы, а растроенный ди- ректор Людмила Алексеевна ругала строителей. Деревья в интернатовском саду тоже стали какими-то грустными, мы поднимались на четвёртый этаж, при- жимались лицами к оконным стеклам и смотрели вдаль. Сквозь густую сетку дождя было плохо видно, силуэты домов, людей, машин казались размытыми, утративши- ми чёткость и стройность линий... К двери физкультурного зала тремя кнопками при- шпилен листок бумаги в клеточку. На нем выписано время репетиции каждого педагога, ведь перед академ- концертом обязательно нужно приноровиться к звуча- нию новенькой «Эстонии». Купленная месяц назад, она отпирается только на академконцерты, а затем, бережно укутанная толстым серым чехлом, снова будет отдыхать до летних переводных экзаменов. Старый рояль «Блютнер», стоявший еще недавно на её месте, перенесённый старшеклассниками в двадцать четвёртый класс, превратился в каждодневный рабочий инструмент и интернатовский настройщик Игорь раз в неделю копается в его внутренностях и вздыхает, под- тягивая ключом разболтанные колки. 97

С Танечкой Полянской – независимой выпускницей- одиннадцатиклассницей мы стоим перед дверью зала. В нём репетирует педагог Романова. Наш учитель Вик- тор Константинович поминутно смотрит на часы и пере- живает. – Безобразие, – возмущается Танечка. – Мало того, что дали репетировать всего сорок пять минут, так ещё чужое время занимают. Виктор Константинович, вы обя- зательно должны зайти и потребовать, чтобы освободи- ли зал! Виктор Константинович краснеет, приоткрывает чуть-чуть дверь в зал. – Сейчас, сейчас, – робко говорит он. – Пусть сонату Грига доиграют. Такую музыку прерывать нельзя. – Подумаешь, – отзывается Танечка и мельком гля- дит на изящные швейцарские часики. – Тогда я первая репетирую, – заявляет она и снисходительно поясняет, – дел сегодня по горло, полный цейтнот. Но вот дверь открывается и педагог Романова гордо шествует мимо нас, что-то сердито выговаривая своей ученице. Мы, наконец, попадаем в зал, Танечка небрежно ве- шает сумочку на спинку стула, садится за рояль, лихо, двойными октавами пробегает клавиатуру и сразу же на- чинает шопеновскую прелюдию. – Таня, нельзя же так, – останавливает её Виктор Константинович. – Ведь это одно из самых поэтичней- ших произведений. Представь... остров Майорка, и Шо- пен ждет Жорж Санд, женщину, которую любит. Танечка состроила недовольную гримасу и начала сначала. Я оглядываюсь на Виктора Константиновича. Он смотрит в окно на тусклое бесцветное небо, на дождевые капли. беззвучно разбивающиеся об оконные стёкла. И мне кажется, что он унёсся из этого тесного 98

зала со шведскими лестницами вдоль стен и свисающим с потолка канатом далеко-далеко, может на этот самый таинственный остров Майорку, где Шопен ждал Жорж Санд, женщину, которую любил. – Достаточно, – наконец говорит Виктор Константи- нович. – Вы, Таня, можете идти по своим делам. – Но я же ещё сонату не сыграла! – Не нужно. – Почему? – Мне кажется, если садишься за инструмент, нель- зя просто отбывать номер! – Виктор Константинович, – успокоительно произ- несла Танечка. – Да не волнуйтесь вы так. Всё равно по- ступлю в консерваторию. И на «академе» пятёрку полу- чу... У меня все годы были одни пятёрки. – Заслуженно? – Какое это имеет значение. Ставили же! – Музыкант, если, конечно, он хочет стать музыкан- том, судит себя сам. И строго. – Подумаешь, обижается Танечка. – Мне и так всё легко даётся. Если хотите знать, я любую вещь могу за неделю выучить наизусть. И в темпе! – Но ведь это еще не всё. – Вы... вы ко мне просто придираетесь, – говорит Танечка и спрашивает, – Так можно идти? – Да, да, пожалуйста. Полянская достает косметичку мельком заглядыва- ет в зеркальце, приглаживает чёлку, подправляет пома- дой губы, выходит из зала. – Давай, Маша, – просит меня Виктор Константино- вич. И вздыхает. – Начни с полифонии. Только помни, на этом инструменте басовый регистр глуховатый. Я подхожу к роялю, удобно сажусь, пробую педали и начинаю моего любимого Баха... 99