Маргарита Гамм. Прощание с Сороковкой. Свободный доступ. Читать.

звонок. В классе знали, что для получения хорошейоценки достаточно пересказать учебник ивоздержаться от доморощенных высказываний всочинении. Новенькая не блестела изящнымслогом, но более того Лилию Васильевнунервировали робкие попытки новенькойсамостоятельно осмыслить и не цитироватьучебник. «В учебнике же всѐ уже написано,» –возмущалась про себя Лилия Васильевна ивывела в аттестат оценки на балл ниже тех, чтоставила «лучшая». В этой школе придавалось особое значениематематике, и оценка по литературе несчиталась решающей; однако выведенная ваттестат она так или иначе влияла надальнейшую судьбу. Логическим образом этаистория завершилась аж через двадцать лет. В самый разгар летних каникул в школьныхкоридорах царит непривычная тишина. Бывшаявыпускница, на минутку заглянувшая в школу,уже десять лет работала инженером послеокончания технического ВУЗа. Эта работа неисчерпывала всех еѐ творческих возможностей,и она, неожиданно для себя, именно влитературном направлении обнаружилавозможность дополнительной самореализации.Будучи уверена в полном отсутствиилитературных способностей, она вдруг началаписать стихи, больше из иронии, желая 99

позабавить коллег, как это обычно водится,поздравлениями к дням рождения. Через какое-то время еѐ публицистические заметки и статьипривлекли внимание читателей тематикой иподачей материала. Всех нас учит жизнь, нокаждый выбирает свои уроки. Школы, которые мы оканчиваем, неутрачивают приложения «наша» или «моя»: нашкласс, моя парта. Странным стечениемобстоятельств, в учительской абсолютно пустойшколы оказалась Лилия Васильевна. Не желаявозможной встречи, бывшая ученица на всякийслучай поднялась на этаж выше учительской,спустилась по другой лестнице, подѐргалазапертую дверь актового зала и уженаправлялась к выходу, как ей навстречу вдлинный коридор вышла Лилия Васильевна.Заметно постаревшая, всѐ с той же скукой вглазах. «Лилия Васильевна, Вы меня не узнаѐте?» –бывшая ученица не прятала взгляда.«Припоминаю, а Вы что, на меня сердитесь?» –Лилия Васильевна произнесла это несколькоигривым тоном. И выпускница почтидвадцатилетней давности сказала ей, что тогдав еѐ классе она получила урок непорядочности,что Лилия Васильевна несостоятельна, какпедагог и вредна, как литератор – всѐ то, чтоона думала, когда жизнь подбрасывала ей илиеѐ знакомым аналогичные ситуации. Сначала 100 Переход на главную страницу сайта \"Книги М. Гамм\"

Лилия Васильевна выглядела слегкарастерянной, но тут же спохватилась иответила: «Это только Ваше мнение.» «Но этомоѐ мнение,» – бывшая ученица обогнулаЛилию Васильевну и уходила походкойчеловека, свалившего гору с плеч. Пик Въезд в город со стороны комбината Маяк Расцвет Сороковки пришѐлся насемидесятые, во всяком случае, на первуюполовину этого десятилетия. Нам было 18-23 –время выпускных вечеров, абитуриентская пора,студенческая жизнь. А для Сороковки это былпик: дела на комбинате шли в гору, никакихугрожающих перемен не предвиделось, иСороковка пировала. Она праздновала своѐ 101

благополучие. Через двадцать лет, если считать от началапятидесятых, город был в принципе построен, несчитая более отдалѐнной перспективы; тонкиепрутики, посаженные во дворах и на аллеях,превратились в стройные дерева; черездвадцать лет не успели состариться ни жители,ни эти, построенные ими дома; ещѐ многоепомнится, а память, как известно, лучшесохраняет добрые воспоминания. Студенты, учившиеся в больших областныхцентрах, таких как Свердловск и Челябинск,проев в весѐлой студенческой складчинепривезѐнные из дома съестные припасы,рыскали по нищим прилавкам этих миллионныхпромышленных городов в поисках чего-нибудьсъедобного. Базары, где местное населениевсѐ-таки приобретало кое-что жизненнонеобходимое, студенты обходили стороной нестолько из-за непривычки к частной торговле – вСороковке существовал только зелѐный рынок –сколько по причине тощего кошелька. Сороковские магазины по ассортименту былисравнимы с валютными магазинами в столице.Всегдашняя проблема с подарками к юбилеям ипо другим поводам решалась просто: «Ваш дом– полная чаша, не знали уж, что и придумать –купите себе что-нибудь сами,» - и дарилихрустящую в красивом конвертике. Среднее поколение было укомплектовано по 102

всем статьям: рабочими местами – по крайнеймере мужское население, квартирами,автомобилями – в значительно превышающемсоотношении, чем в среднем по стране.Повзрослевшие дети разъехались учиться, ижилплощади стало даже больше, чемдостаточно. Многие располагали, к тому же,летним жильѐм на садовых участках в двух-восьми километрах от города; иные садовыедомики вполне сходили за очень приличнуюдачу, часто на берегу озера. Мы уехали учиться. Это было началомнашего прощания с детством, с иллюзиями, сСороковкой. Родители были полны гордости,они не забывали похвастаться успехами своихчад. Существовала своего рода классификацияВысших Учебных Заведений; высококотировались, например, МФТИ, ВТУ им.Баумана, ЛФТИ, ЛХТИ, где-то на третьем местестоял МГУ, далее шли именитые медицинскимшколы, уважались также Уральский- вСвердловске и Челябинский Политехи, всегдаготовившие специалистов для обороны.Недооценивался, по российской привычкепринижать значимость своего, находящегосяпод рукой, МИФИ, особенно его Первый Филиал,расположенный в городе. Неудачи детей наэтом поприще воспринимались в качествесемейного несчастья. 103

Приезжающие на каникулы детки, почитаятрадиции студенческого братства, кучковалисьпо принципу принадлежности к тому или другомуВУЗу на манер КВНовских команд, что немешало, впрочем, встречаться с бывшимиодноклассниками. Студенты семидесятых в Сороковке заметноотличались от гитаристов и скалолазовшестидесятых; если среди них и были КСП-шники, то это больше в силу инерции, нежели поотживающей наивности. Молодая поросль разъедется как можнобыстрее после каникул, поскольку дома, каквыясняется, уже делать нечего, а у родителейостанется полное ощущение удовлетворенияжизнью. Благостная атмосфера над Сороковкойначнѐт ко второй половине семидесятыхдовольно быстро рассеиваться. Причина того,сначала незаметная, станет всѐ яснеепроступать некой тенью, лежащей вокруг глаз,придающей землистый оттенок коже лица,потушившей былой блеск глаз старожил города.Эта тень сидела в очередях к врачам вполиклиниках, в однозначной определѐнностиона пропечаталась в необходимости созданиявторого кладбища в городе. А город всѐ ещѐ кичился своейисключительностью. Новые жители, приехавшиевзамен тех, чьи тени переселились на 104

кладбище, похвалялись перед прежнимиземляками и родственниками первой группойснабжения, относительной лѐгкостью полученияквартиры и прочими благами в абсолютномневедении о тенях города.Между тем тень уже часто сидела даже напраздниках в застолье: «А мы бы не пили –давно б уж там были». Общее заболевание, подкоторым имелась в виду общаянеопределѐнность симптомов и методовлечения, была достаточно определена взакрытых работах биофизиками и медикамигорода, со времѐн взрыва ведущимиисследования в этом направлении.Хитрообозначенная болезнь проявляласьбыстрой утомляемостью, повышеннойраздражительностью, ослабшим иммунитетом,ломотой в суставах, мигренями, экземами инередко ещѐ более серьѐзными отклонениями.Для учѐных не было секретом, что «общеезаболевание» является следствиеммноголетнего облучения малыми дозами ивнутреннего облучения радионуклидами,собравшимися в костях, щитовидке, печени идругих органах.Для учѐных это не было секретом, для всехостальных это и многое другое было именносекретом. 105

Дорога из города Педагогический казус Учительская общественность пребывала внедоумении. Случай был действительнонеординарный; то, что называется «из рядавон». Восьмиклассница была поймана напроникновении в чужую квартиру в отсутствиихозяев. В конце шестидесятых ещѐ оставляли ключпод ковриком, но уже появились некоторыеразличия в благосостоянии и разница в доходахсемей. В магазинах начали продавать предметыроскоши и нового дизайна, из мебельного везлимодные в шестидесятых годах лѐгкие кресла иранее незнакомые журнальные столики,появились более современные и доступныетелевизоры и магнитофоны. Было модно «назападный манер» вести непринуждѐнную беседуни о чѐм, сидя у журнальных столиков, без 106

утомительного для хозяев и гостей застолья. Вособо современных домах на маленький столикставили фужеры для рислинга, маленькиерюмки для рижского бальзама или «напѐрстки»для коньяка, а сопровождались напиткишоколадными конфетами. На смену «А ну-ка,отними», «Каракум» и других соблазнов детствапришли не завѐрнутые в фантики с картинками,которые прежде так любили коллекционироватьдети, просто шоколадные «ассорти» в коробках.Эти коробки как бы случайно оставались нажурнальных столиках. Поскольку они служилискорее элементом дизайна, то и опустошалисьне быстро. Особенностью города всегда былаотчетливость поколений, их былопреимущественно два: родители и дети.Причѐм, первое поколение детей было снебольшим возрастным разбросом, и ко второйполовине шестидесятых дети во всяком случаепереросли возраст неразумности. Ещѐ одна особенность демографии города вэто время заключалась в том, что растущийгород пополнялся уже не таким специальноотобранным населением, а для работы настроительстве даже стали оставлятьосвободившихся заключѐнных с не оченьотягчающими обвинениями. Большинство изэтих смешивалось с населением, и такимобразом демографический состав приближался 107

к составу открытых городов, в которыхслучалось всякое. Проще всего было бы объяснитьпроникновение восьмиклассницы в чужуюквартиру каким-либо мелким воровством илизавистью, но дело в том, что она ничего небрала и не портила. Вот это и поставило в тупикпедагогов. Проследив график работывыбранных ею соседей, школьница наносила имвизит, когда тех не было дома. Она потихонькувключала магнитофон, садилась в кресло,лакомилась одной или двумя конфетками. Черезнекоторое время она выключала магнитофон иудалялась, ничего с собой не прихватив. Никтоне обсуждал, как еѐ вычислили или засталиврасплох, какое назначили наказание, но вгороде активно разгадывали сам феномен. Новые Случайных людей, за исключением, развечто, приезжающих в командировки, в городе небывало, но чужие ... Чужие были. Они так иговорили: «Этот город» или «В этом городе», какбудто у них был ещѐ какой-то, который им былближе. Даже среди жѐн офицеров, почти всюжизнь живущих «на чемоданах», Сороковка, попричине длительного пребывания и особогосороковского уюта, обычно становилась 108

«нашим» городом. Наденьке было два месяца, а сын пошѐл впервый класс, когда мужа Екатерины Петровнынаправили сюда служить. Сама она былакоренной москвичкой и мечтала когда-нибудьвернуться, обосноваться в столице. ПоэтомуЕкатерина Петровна питала особую слабость кбольшим чемоданам и крепким герметичнымящикам. Те, в которых прибыл их багаж споследнего места их с мужем службы вГермании, она ни под каким видом не захотелавыбрасывать. С мебелью в пятидесятых-шестидесятых годах было не густо, так чтосоставленные один на другой чемоданывыполняли роль комода, а когда их покрылискатертью и поставили сверху вазу сискусственными цветами, получилось дажесимпатично. Приобретѐнный в Германиистоловый сервиз всѐ равно некуда былопоставить и его не распаковывали из ящика, гдеон и простоял все двадцать лет проживания вгороде, пока муж не вышел в отставку. Наконец-то сбывалась мечта Екатерины Петровны. Дочькак раз окончила десятилетку, и теперь переездв Москву был как нельзя более кстати. Надя поступила в престижный столичныйВУЗ, но как-то не сразу нашла среди студентовновых друзей и первое время часто вспоминаласороковских одноклассников, которым в своѐ 109

время все уши пропела своим московскимпроисхождением. Новая квартира находилась на зелѐнойокраине Москвы, и поначалу «давили» потолки,непривычно низкие после высоченных«сталинского» стиля. В остальном квартиранапоминала прежнюю: комод из чемоданов –привычка, сервиз, правда, распаковали; хотяпользоваться им почти не приходится –здоровье уже не для больших застолий, да идрузья все там, на Урале остались, открытки кпраздникам шлют, городские новости сообщают.«Чужих» много появилось в семидесятых-восьмидесятых, когда производстворасширялось, город также расстроился,исчерпав все пригодные для застройки участки,использование которых ещѐ не нарушалоприродного окружения города. Им,непосвящѐнным в принципы архитектурнойпланировки города, было не понятно«неэкономное» землепользование в сравнении с«большой землѐй». Всѐ, собственно, было ясно:«новые» хотят жить не хуже «старых», то есть:квартиры, гаражи, садовые участки и так далее.Появилось словечко «блат».Среди «новых» лишь небольшой процентможно было считать равноценным пополнениемили заменой, большего и не требовалось.Отлаженное производство работало не 110 Переход на главную страницу сайта \"Книги М. Гамм\"

идеально, но соответствовало требованиям и ввысококвалифицированном пополнении ненуждалось. Выпускники весьма неслабых школгорода, наиболее успешно закончившие их,уехали для дальнейшей учѐбы и в отсутствиисвободных квалифицированных рабочих мест вбольшинстве своѐм не вернулись. Городнаводнялся тем уровнем образования икультуры, который в особых условиях Сороковкибыл просто опасен. Приехавшие из глухих деревень по наборустроительных училищ, они в большинстве своѐмне только не обладали сколько-нибудьприличной общеобразовательной базой, но ипредупреждѐнные об особенностях этойместности они часто оказывались не всостоянии усвоить этих простых ограничений:«грязно» – значит нельзя, «нельзя» – значит без«почему». Эта несложная наука им так и недалась. Новые, «спальные» по духу районыгорода разительно отличались от прежних ещѐдо начала перестройки. 111

Перестройка, хотя и достигла Сороковки сзапозданием, обрушилась на город не стольконегодованием «зелѐных», скольконечистоплотностью «деловых людей»,подготовленных весѐлыми временамиабсолютно во всех структурах. Эти «новые»были и пришлыми, и доморощенными.Инопланетяне Прожектор был мощнейший, он находился внескольких километрах, на том берегу озера, ноего луч шарил по окнам домов, расположенныхдалеко от набережной, только потому, что этиокна смотрели в сторону озера. Охрана стереглаогромную водную поверхность озера отвозможных нарушителей, хотя было оченьсомнительно, чтобы кому-нибудь пришло вголову ночью проверять надѐжность запретнойзоны. Один только раз, зимой, на толстом льдуозера приземлился медицинский вертолѐт,давший лишнюю сотню километров в 112

ошибочном направлении. Пилот вышел изкабины и направился выяснять у бегущего емунавстречу народа, куда это он попал. Какрассказывали, отнюдь не охрана первойвстретила инопланетянина. Чужак в городе всамом деле представлялся инопланетяниномили, по крайней мере, космонавтом. В шестидесятых годах приезжал третий иличетвѐртый, может быть, пятый космонавт, судяпо всему, для моральной поддержки причастныхк космонавтике. Его приезд вызвал простоходынское толпище на центральной площади,где на трибуне, перед которой обычнопроходили майские и ноябрьские демонстрации,он предстал народу. В остальном же именно жители города,непонимающие причин далеко неблестящего 113

бытия населения всей остальной «большой»земли, исключая разве что, столицу, выгляделиинопланетянами. Выезжая в отпуск или по другим надобностямза зону, выросшие в изолированных условияхдети бывали шокированы видом инвалидоввойны на катающихся дощечках, побирающихсяна базарах и на вокзалах больших городов. Вгороде было немало участников войны, новыглядели они совсем по-другому. Девятогомая, одетые в парадную форму, ходили ониоживлѐнными группами по улицам города,весѐлые и довольные жизнью, одним словом –победители. Счастливые люди Марина Владимировна считала себячеловеком счастливым. Она была в этомуверена вплоть до начала Перестройки. Кпоследней она приглядывалась осторожно и, 114

чем дальше, тем больше недоверия вызывали вней происходящие изменения. Реформы вэкономике очень быстро отпечатывались навзаимоотношениях людей, результаты того идругого не очень способствовали привычкепребывания в душевном равновесии. Практически всю жизнь ей попадалисьисключительно хорошие люди, во всякомслучае, иных она никогда не вспоминала.Добрые люди помогали ей в голодном военномдетстве. Еѐ старшая сестра заменила ей мать,пожертвовала всем, что потребовалось, чтобыМарина получила образование, хорошее,высшее. Марина окончила университет, опятьже не без поддержки добрых людей. Вскоре после окончания университета онавышла за муж за молодого лейтенанта. Такначалась еѐ кочевая жизнь офицерской жены.Впрочем, назначения муж получал неплохие –по большей части это были крупные города, иМарина Владимировна имела возможностьработать по специальности. Она преподавала вВУЗах. Где бы они ни жили, их всегда окружалидобрые люди. Наконец, они надолго осели вСороковке. Сын Марины Владимировны пошел в школу иокончил еѐ в Сороковке, где и офицерские детиизучали географию родной страны по карте, а непрактически. Сын решил пойти по стопам отца.Марина Владимировна гордилась тем, что у 115

сына оказался твѐрдый характер. Она гордиласьмужем, который дослужился до полковника. Онагордилась тем, что на работе еѐ ценили, каквысококвалифицированного сотрудника.После многих лет преподавательской работыей захотелось чего-нибудь нового и онаперешла работать в научно-исследовательскийинститут. Здесь она также скоро приобреларепутацию знающего специалиста. Ейнеоднократно предлагали защититькандидатскую диссертацию, но МаринаВладимировна и двух лет не хотела тратитьради каких-то регалий, которые ей лично непредставлялись сколько-нибудь весомыми.Она не проявляла особой активности вобщественной деятельности. МаринаВладимировна свято веровала всправедливость власти, при которой она живѐт икоторую защищает еѐ муж, и которую будетзащищать еѐ сын. Она считала безусловнымвезением то, что она родилась в этой стране, вкоторой больше, чем где-либо, хороших людей,возможностей для самореализации,справедливости. Она была довольна тем, чтоимела; она гордилась этим тихо, при полномотсутствии тщеславия и зависти; она быласчастлива именно так, как она это понимала.«А мы не спорим никогда, – говорила она освоих взаимоотношениях с мужем, – У насникогда не возникают причины для споров.» 116

«Сегодня Мариночка приготовила совершенноисключительные блинчики,» – говорил муж,Сергей Петрович и тут же приглашал: «Сейчасмы будем пить чай. Это варенье нам принесласоседка, Анна Ивановна, очень любезная, онанам уже второй раз варенье приносит. А вот этовишнѐвое – от другой соседки, тоже милейшейженщины ...» «Автомобиля у нас никогда не было, –рассказывала Марина Владимировна, – мы неимели времени с ним возиться, да инеобходимости не было – мы просто заказывалитакси.» Возможно, если бы муж МариныВладимировны не дорос до полковника или хотябы до майора, и материальные соображения непозволяли бы пользоваться такси, она ипочувствовала бы себя в чѐм-то обделѐнной. Носкорее всего, по своему характеру МаринаВладимировна нашла бы логический выход изэтой или иной ситуации таким образом, чтобывсе вокруг оказались абсолютно прекраснымилюдьми, а сложившиеся обстоятельства простоудивительно удачными. У неѐ не быловозможности побывать за границей, «но яобъездила всю нашу огромную страну,» –говорила она, и это было действительно так. Марина Владимировна являлась как разтаким человеком, которого в качествеидеального представителя общества рисоваласистема. Марина Владимировна вписывалась в 117

эту систему на сто процентов, и, между тем, еѐотношение к официозу выражалось в еѐ отказахна предложения о вступлении в партию: «Впартию, в которой состоите Вы лично, я никогдане напишу заявления о приѐме.» МаринаВладимировна не упражнялась в просчитываниилюдей, она интуитивно ощущала в зарвавшихсячиновниках то, что она называла словом«непорядочность». Шоколадники Геннадий сидел прямо на газоне, недалекоот дверей приѐмного покоя, бессильно положивруки на полусогнутые колени и уронив вперѐдголову. Мутило страшно. Сразу после сменыпоехал он вместе с напарником сюда, в клинику. Смена была самая обычная, работазнакомая, каждодневная. Геннадий был самыммолодым слесарем в смене; молодымотносительно, поскольку раньше определѐнного 118

возраста на такую работу не брали. В концесмены следовало пройти с напарником понескольким помещениям, проверяя закрытыекраны. Помещение, в котором это произошло, неотносилось к особо «грязным»; это был простодлинный коридор со множествомтрубопроводов. Когда Геннадий затягивал одиниз кранов, тот омерзительно зашипел, иГеннадия обдало облаком «продукта». Закрутивпоследний кран до конца, он сразу же пошѐл всанпропускник, оставил спецодежду в „грязной“половине, прошѐл душ, вечно зашкаливающийсчѐтчик и ещѐ застал своих в «чистой»половине, где оставлялась личная одеждасотрудников. Геннадий рассказал мастеру ослучившемся, когда тот уже направлялся квыходу. Мастер остановился, тревожнопосмотрел на слесаря и что-то сказалнапарнику. В сменном автобусе слесари, по своемуобыкновению, играли в карты. С каждым издвенадцати километров до города Генестановилось всѐ хуже. На площади они вместе снапарником пересели в городской автобус,который довѐз их до больничного городка.Клиника филиала Московского ИнститутаБиофизики, расположенная в трѐхэтажномсовременном здании, являлась темподразделением филиала, которое занималосьнепосредственно с людьми, сотрудниками 119

комбината. У медсестры приѐмного покоя вид былболее, чем растерянный, она даже как-тоотступила назад: «У нас нет для Васпомещения,» – почти заикаясь, говорила она.«Звони врачам, ...!» – чуть не матом крыл еѐнапарник. Гена сидел на траве, слѐзы текли сами посебе; сквозь дурноту пробивалась лишь однамысль: «Как же так? Как же так?» Он перешѐлна эту работу, разумеется, ради хорошейзарплаты, к тому же шестичасовой рабочий деньи двойной отпуск. Конечно, он знал о вредныхусловиях, и инженер по технике безопасностиспрашивал с него инструктаж каждый месяц, нов остальном следовало полагаться на бога, начѐрта, на везенье – на что угодно. Уж и неопределишь, чего больше: знаменитого «авось»или любви к длинному рублю.Завистливая округа Сороковки, естественно,усматривала последнее. Населениюсоседствующих с «зоной» старых уральскихгородков мерещились златые горы, и ониназывали жителей «запретки» шоколадникамиещѐ и потому, что в первые годы работыкомбината сотрудникам выдавали шоколад.Считалось, что он поддерживает тающие силыоблучѐнных; впоследствии выяснилось, что это 120 Переход на главную страницу сайта \"Книги М. Гамм\"

средство, как, впрочем, и коньяк толькоусугубляет состояние наполненнойрадионуклидами печени. Никакие разумныедоводы не поколебали, однако, популярного внароде мнения: «Если бы мы не разгоняли своюбедную эритроцитами кровь горячительным,давно были бы уже там», и показывали пальцемвверх или вниз, что обозначало, в принципе,одно и то же. Ох, уж эти разудалыесемидесятые, брежневские! Да и хрущовскиетоже: каждый школьник знал, что именнопродаѐтся по цене 2,87 руб.Хотя перед работой ни-ни, это было железно,строже, чем на военной службе. По ту сторонусанпропускника головы должны быть ясными,как стѐклышко. Ребята в смене были головастыеи с руками; что они иногда изобретали, из чего икак, могли бы подивиться на самой именитойвыставке; но всѐ оставалось по ту сторонупроходной, да они и сами понимали: не к чему«звон» растаскивать, учѐные. На заре атомного века плутоний для первойбомбы добывали чуть ли не голыми руками.Естественно, многого тогда не знали, но ещѐ тасрочность, та политическая необходимость игосударственная важность – всѐ это вылилось впоследствии в большую беду. Вылилось всамом прямом смысле – отходы производствапоначалу спускались в речку Течу, а по ней 121

через уральские реки они уплывали досибирской Оби и дальше в Ледовитый океан,отравляя жизнь на всѐм своѐм длинном пути.Позже для отходов соорудили ѐмкость,знаменитую своим взрывом в пятьдесятседьмом году; ещѐ позже стали использоватьдля этих целей расположенное рядом озеро,«горячее озеро», которое во избежаниепереполнения искусственно испаряли,подогревая в нѐм воду. Зимой над озеромвсегда стоял пар, летом там гнездились птицы, иочевидцы рассказывали, что в нѐм очень многорыбы. «Горячее» на самом деле называлось«Карачай» и было не единственным «грязным»озером: там, где прошѐл взрыв, по берегам озѐрдесятилетиями стояли голые остовы деревьев.У многих из этих озѐр были свои сторожа, какие-нибудь пожившие пенсионеры, которымбезразличны генные мутации или появлениечерез двадцать-тридцать лет злокачественныхопухолей. Мало кто из тех первых преодолелэтот двадцати-тридцатилетний рубеж; ипрозвище «шоколадники» пережило их, какживуч в людях каинов грех. Врач, точнее, врачи появились довольноскоро. Они бегло осмотрели Геннадия и ушли.Потом его отвели в особое помещение, а черезпару дней его специальным самолѐтомотправили в Москву в 6-тую Клиническую 122

больницу. Навсегда.Фактор времениДва года заочной аспирантуры показалисьЛюдмиле Анатольевне настольконапряжѐнными, что после защиты она, уйдя вотпуск, решила не подставлять свою уставшуюголову под палящее солнце «югов» и нетолкаться в билетных очередях, остаться дома,выспаться и заняться, наконец, своимздоровьем. Она намечала также кое-что сшить ипочитать не научную литературу, а так, длядуши.Первую неделю она вставала не раньшедесяти, накинув халат, ставила чайник, наскорую руку завтракала и, взяв книгу, 123

забиралась обратно под одеяло и читала до техпор, пока не подходил последний срок обеда. Издома она выходила только, когда совсемкончался хлеб или вечерком на пол часика, еслив глазах начинало рябить. Она проглотилапервые три книги историко-художественнойхроники о первых московских правителях и подороге в библиотеку за четвѐртой книгойзаписалась в поликлинике на приѐм к врачу. Вообще-то Людмила Анатольевна наздоровье не жаловалась. Она играла в волейболв группе здоровья от одного из заводов, где унеѐ были хорошие приятели, ходила в бассейн,зимой они с коллегами совершалимногокилометровые лыжные прогулки. Однакоуже несколько лет ей на ежегодномобязательном медосмотре настоятельнорекомендовали проконсультироваться успециалиста-онколога. Лет пять-шесть у неѐ абсолютно не быловремени на это, особенно, последние два года.Когда побаливало, она списывала это нанервные перегрузки, а в предыдущий раз вид уврача был озабоченный. Он сделал назначенияи велел прийти через два месяца. Через два месяца Людмила Анатольевнауехала в очень важную командировку, несмотряна явные признаки ухудшения. Она не пошла ичерез полгода, а теперь, больше чем через год,врач направил еѐ в стационар для 124

обследования. Получив результаты обследования, онкологсказал, что она – человек образованный,скрывать серьѐзность положения наивно.Людмила Анатольевна вдруг утратиласпособность ориентироваться. Чего-то в этойинформации недоставало, и она спросила,сколько у неѐ осталось времени. Врач, сочтя заблаго определѐнность, сказал: «Голубушка, выможете рассчитывать года на два.» Людмила Анатольевна не пришла вотчаяние, она решила это время использоватьна все сто процентов. Она продолжалаработать, и, так как еѐ работа была связана сбольшим количеством командировок, онапыталась получить как можно большеепредставление обо всѐм, что еѐ окружало и начто у неѐ прежде не оставалось времени:природа, люди, их заботы и обычаи, памятникиушедших эпох, музеи, выставки, кино, театры,архитектура, музыка, поэзия, встречи сдрузьями. Кижи и Енисей, Кавказ и Тянь-Шань,Прибалтика и Ока, один раз побывала даже наОхотском море. Семьи у Людмилы Анатольевны не было, ипоследнее время она не видела в этом никакогосмысла для себя, но одна она не бывала ни вотпуске, ни тем более на работе. Пока неоказалась прикованной к больничной койке, онавела насыщенную жизнь, активно участвуя в 125

ней. За эти два года она столько увидела,поняла и прочувствовала, что этого хватило былет на десять при нормальной интенсивностижизни. Она уплотнила время. Людмила Анатольевна не позволяла себесосредотачиваться на своей проблеме, иногдаусилием воли заставляла себя думать идействовать в заданном направлении. Состороны она выглядела человеком счастливым,по крайней мере, окружающие не находили вней ничего такого, что предвещало бы трагедию. Коллеги так и запомнили еѐ вечно куда-тоспешащей, в делах, в поездках, вовпечатлениях. 126

Вселенная –человек Галька была круглая и теплая, она занималапочти всю ладошку. На ней проступали цветныежилки с обеих сторон и по бокам. Оченьхотелось заглянуть, что там у неѐ внутри.Внутри у неѐ, конечно, сплошной камень, новедь мысли там могут поместиться, они ведьместа не занимают. То, что она там себедумает, на самом деле не существует, это всѐтолько еѐ фантазии. А что, если мы все толькогалечки на морском берегу, и каждая думаетсвоѐ, и я тоже; а это всѐ: люди на пляже и дома,и братик, и даже мама – только мои выдумки?Ничего-ничего нету, только небо, море, галька, авсѐ, что я выдумала находится внутри меня –такого же тѐплого камешка. «Мама-мама, я всамом деле существую?» - «Ах, оставь своидурацкие фантазии!» Ну, вот, опять фантазии.Может быть, я и это придумала, и я ничего неспрашивала, и вообще ничего нет, есть толькото, что я думаю. 127

Боже мой, когда это было, сколько летпрошло, сколько всего случилось, сколько неслучилось, сколько узнано, сколько книгпрочитано, сколько уже забылось, а вопрос так иостался открытым: что такое я? Как получается,что я думаю? Подход, правда, другой. Рисуем схему, к примеру, дерево: ствол –«я», там же ощущения и чувства, ветви – самыепервые науки: тут, извините, еда, потом игры,люди и звуки. Еда вырастает в понятия мама-семья-дом и природа на предмет: съедобно-несъедобно; звуки разделятся на речь, то бишьинформацию, и музыку – просто приятно. Слюдьми сложнее: перво-наперво, они бываютдобрые и недобрые, потом окажется, что укаждого из них свой характер и много-многопозже выяснится, что они объединяются вбольшие группы, которые существуют дольшеодной человеческой жизни, и поэтому у них естьистория. Однако самое интересное с начала инавсегда – это игры. Они связаны со счѐтом иего разновидностью – азбукой. Эта последняя,совмещѐнная с происшедшей из звуков речьюпозволяет окунуться в безбрежное море чтения.Собственно, счѐт приводит к наукам и тут,переплетаясь меж собой и с природойвырастают и механика, и электроника, и химия,и медицина, и вся природа разложена по 128

полочкам. Люди интересны ещѐ и тем, что в своейгрупповой истории сочиняли свои групповыесказки, то есть то, чего в истории не было. Иделали они это не от скуки, а для того, чтобыобъяснить своим, что есть хорошо и что – плоходля этой группы и в это время. Нашисовременники делают то же самое и называютэто политикой, идеологией, а присовокупивматематику – экономикой, которую, добавив кнаукам, превращают в производство. Характеры людей, совмещѐнные с музыкой,по-другому сказать, подчинѐнные законаммузыки, превращают людей в волшебников,которые творят чудеса: танец, лицедейство,скульптуру, живопись, вместе с речью: поэзию,литературу, театр; приобщив технику: радио икино. Советская педагогика проигнорировалаправо и психологию. Первое - потому, что закон,что дышло; второе из благого стремления кестественности взаимоотношений. Мы саминашли им места: право, вырастающее изидеологии, а психология – непосредственно изхарактеров людей с известной долей медициныи под сильным влиянием политики. На всех этих ветвях и веточках произрастаетнеобозримое количество листиков, яблочек иновых отростков, а само дерево, собственно,для того и нужно, чтобы в этом количестве найти 129

то, что в данный момент требуется. Три кругаЛюди, которые являются яркими личностями,запоминаются нам именно потому, что они внашей жизни оставляют яркие следы.Евгения Михайловна придавала своей семьенекий артистический уклон. У всех, общавшихсяс этой семьѐй, оставалось впечатлениеутончѐнной простоты царивших в семьевзаимоотношений. Ещѐ более тонкий подход кпосторонним заключался в осторожномнаблюдении и предугадывании желаний гостей.Некоторая искусственность атмосферыощущалась, но она скорее придавала общениюигровой характер, нежели манернуюнатянутость. Собственно, для ЕвгенииМихайловны такая атмосфера являлась роднойстихией: в молодости она была артисткой, ктому же артисткой цыганского театра.Она не была цыганкой, хотя обладалачѐрными локонами и блестящим взглядом 130 Переход на главную страницу сайта \"Книги М. Гамм\"

тѐмных глаз. Когда гости, знавшие еѐ таланты,настаивали, она играла на гитаре, высокоподняв еѐ над головой, и при этом пела ипританцовывала ногами. Этот номер онаисполняла когда-то давно, когда жила ещѐ вМоскве, где родилась, росла, училась; гдепознакомилась с молодым инженером,влюбилась и вышла за него замуж.Артур Константинович происходил из семьипотомственных инженеров-строителей.Коренной москвич, он никогда бы не оставилМосквы, если бы не одно «но» и не началасьвойна. Как показалось поначалу, «нелепость»заключалась в том, что в графе«национальность» у Артура Константиновичастояло: немец; и этого было достаточно длярешения компетентными органами его судьбы.Его не миновала участь всех советских гражданс таким же «грехом»: он прошѐл черезтрудармию с еѐ подавлением личности,голодом, расстрелами по случаю сдачи крупныхгородов, тупой и самодовольной охраной,безнравственными, развратными начальниками,постоянной угрозой смерти. У Евгении Михайловны не было сомнений насчѐт «неудачной» национальности мужа, но онаотлично понимала, что этот идиотизм онапересилить не может. Она может сделать то, 131

что, вероятно, сделали бы только российскиеженщины, независимо от национальности. Евгения Михайловна с двумя дочерямисначала попала в Среднюю Азию; а в сорокшестом году, когда у неѐ появиласьвозможность перебраться в то место, гдерасконвоированные, но находящиеся подконтролем комендатуры немцы-трудармейцыстроили новый город, переехала к мужу на Урал. В эвакуации в Средней Азии ЕвгенииМихайловне довелось побывать в ролимедсестры и выполнять всю физическую работу,которую делали в диких горах местные женщиныв отсутствии водопровода, отопления и вообщекакой-либо техники. Переехав к мужу, ЕвгенияМихайловна занималась воспитанием дочерей,к тому же, через год родилась третья дочь. Артура Константиновича довольно скороперевели из землекопов в мастера, а передуездом из города он работал в качествеглавного инженера крупного подразделения встроительстве. Они переехали в историческую столицуУрала, город Свердловск-Екатеринбург, гдемладшая поступила в консерваторию, а АртурКонстантинович получил ответственнуюдолжность. Как в Сороковке, так и здесь Евгения 132

Михайловна, активно участвуя впрофессиональном становлении младшейдочери, обрела круг общения, близкий еѐартистической натуре, успевая вести дом, живоинтересуясь производственными проблемамимужа.Обе старшие дочери получили хорошееобразование, окончив ВУЗы в Москве.Несколько позже появились зятья и внуки. Оказавшись в тяжѐлые годы среди людей,которые ни о каком искусстве не помышляли икоторых она не то, что среди актѐров, но и средизрителей никогда не встречала, ЕвгенияМихайловна узнала простых людей, оценила ихдоброжелательность и отзывчивость. Онасумела не обидеться на судьбу, не огрубетьдушой, остаться тем человеком, за которым врусской литературе закреплено определение:интеллигент. По этому признаку она подбиралакруг знакомых, среди которых никогда не быловыгодных, полезных, поверхностных людей. Младшую она учила глубокому пониманиюмузыки и, признавая своѐ недостаточноеобразование в этом, с большим уважениемотносилась к еѐ преподавателям. С одной из нихона сохранила многолетние добрые отношения,поздравляя еѐ в день рождения иперезваниваясь и после того, как педагогобъявила, что ученица переросла еѐ, 133

наставницы, исполнительский уровень ипорекомендовала другого преподавателя. Семейный секрет сводился к тому, что „свои“нажимали дверной звонок три раза, и, каквыяснялось, этот секрет знали многие. Были идругие милые секреты, например, какой-нибудьсюрприз для папочки или для мамочки, былизаботы о диете – следствие лихих лет, бывалипроблемы посложнее, но все эти внутренниесемейные дела должны были решаться надостойном интеллигентном уровне.Лѐгкий переход от обыденности к высокимматериям, сочетание широкого мировоззрения идомашнего уюта, одновременное пребывание нанескольких уровнях или в нескольких кругахдействительности – качество личностейнезаурядных.Ближний круг: квартира, семья,родственники; средний круг: работа, сотрудники,школа, город или города и большой круг: книги,искусства, путешествия, страны, культуры, науки– так или приблизительно так трактуютокружение каждого индивидуума психологи.Следует признать большим талантом умениеактивно существовать во всех кругаходновременно, будучи принуждѐнно замкнутымв одном из них, как правило, ближнем. 134

Инженеры В девятнадцатом сказали всѐ. Вдевятнадцатом научились говорить навеликолепном, изысканном и в то же времяживом языке; описали все чувства, все ихизменения, все явления природы, всѐ еѐвеликолепие. К девятнадцатому трудно что-либодобавить, во всяком случае, о природе; можновнести поправки на технизацию и беспардонноехимическое вмешательство венца природы. Тот век присматривался к человеку, стоя сним рядом и даже влезая в его шкуру. А мы –технари, мы разлагаем его на схемы; медикиразделяют его на системы органов; психологивсовывают его в структуры и распределяют поуровням; литераторы примеривают его на 135

совместимость с общественным механизмом;архитекторы рассматривают его с высотыптичьего полѐта; кибернетики пытаютсязаменить его роботами, хотя бы частично.Именно в силу его незаменимости в искусстве инаучном творчестве, он является для насзагадкой и, мы, вооружѐнные приборами ирасчѐтами, не теряем надежды разгадать еѐ. Мы – инженеры; мы не спорим, какшестидесятники: не рвѐмся за должностями, какв семидесятые, не гребѐм в свой карман всемиправдами и неправдами, как в восьмидесятые;мы живѐм в девяностых, утратив идеалыбабушек, веру родителей и даже собственнуюкритичность. Мы уже не иронизируем, мынаблюдаем со стороны; с той стороны, где врядок стоят высококвалифицированные узкиеспециалисты, на сто процентов уверенные, чтокаждый должен заниматься своим делом, чтодилетантом недопустимо быть даже в хобби.Поэтому в последовательности: революционеры(разрушители) – строители нового –потребители созданного – критикиустаревающего – новые революционеры ... мы,переросшие свою роль критиков, никогда нестанем революционерами-разрушителями – этоне наша квалификация. Наши души рациональны, но они живы. Ониуспели в дотелевизионном взрослении впитать 136

высокую гуманистическую литературу; мыпомним дополиэтиленовый мир, нас ненивелировали в домах-муравейниках, на нас несмотрели невидящим взглядом соседи, насвоспитывало отношение родителей к работе,нас научили учиться. Мы привычны к сложнымформулам, без особых проблем осваиваемкомпьютер, как когда-то магнитофон,телевидение для нас не диковинка не толькоизнутри, но и шире экрана; мы в состояниипонять киноязык Тарковского и точно знаем, чтобыло в начале: слово или дело – в начале было«или». Промежуточное поколение, мы так и несмогли отказаться до конца от понятия «мы», аудерживая оборону всяким «новым», уходим «всебя», при своей технической рациональности ипри своей иррациональной свободе. Неквартирный вопрос Соседи за стенкой представлялись семейнойидиллией. При открытых летом окнах ибалконных дверях было иногда слышно, чтопроисходит в смежных квартирах. Соседскиетрапезы проходили чинно, благопристойно, снеторопливой беседой, обсуждением школьныхзанятий чад. Иногда раздавалось ученическоепиликание на баяне. Старший сын – детей в 137

семье было двое – довольно успешно училсятакже и в музыкальной школе. Младшая дочьтоже не преподносила родителям неприятныхсюрпризов. Средняя, благополучная семья, надѐжная«ячейка общества»; середина среднего слоя.Все четверо жили в двух комнатах: однаслужила гостиной и по совместительствуспальней родителей, другая – детской. Когда дети выросли, стали возникать самыместественным образом проблемы, связанные состеснѐнными условиями и на долгое времяотложенные, так как дети поочерѐдно илиодновременно уезжали учиться. Послеполучения дипломов обоим удалось найтиработу в городе, но видов на получениеотдельного от родителей жилья в ближайшеевремя не было никаких. Именно в это время всемье начала произрастать трагедия.Квадратные метры оказались удивительноквадратными и бескомпромиссными. Семья 138

разделилась на два враждующих лагеря.Первым вырвался из этого болота сын, онуволился с работы и уехал в другой город, гдеженился. Трое оставшихся так и не разделиликвартиру – через некоторое время у материслучился инфаркт, а совместно проживающиене знали, что происходит в соседней комнате.Когда же они заметили что-то неладное, былоуже поздно. Врачи были бесполезны. И в двухкомнатах можно остаться незамеченным,потерянным, бесконечно далѐким. Итог. Печальная история И печальная география. Построение Коммунизма было конечнымпунктом в дальновидении воплотителей идеи, ачто дальше – до этого далеко. Система непредусматривала решения задач «на вырост».Все построенное когда-нибудь приходит в 139

негодность, когда-нибудь становится мало илиустаревает морально. Через полвека, то естькаких-нибудь два поколения система пересталапомещаться в своих прежних установках,планах, расчѐтах. Она умела укорачивать,подравнивать, подгонять под себя и быланеспособна расти и корректироваться сообразноизменению обстоятельств. Она былаубийственна сама для себя. Она не успевала сквартирами, с продуктами питания, товараминародного потребления, автомобилями,дорогами. Бросив все силы и средства вкосмонавтику и оборону, система пренебрегламаленьким человеком, подавив его уже тем, чтопоставила его в положение просителя, лишиввозможности влиять на собственную судьбу.Она разлагала его душу, обучая искусствупросительства и приспособленчества. Впрочем,это делает любая система, в которойгосподствует бюрократия, независимо от еѐконечной цели или вообще при отсутствии оной.Рыночная бюрократия, пожалуй, даже опасней,так как она проповедует принцип: прибыльпрежде всего. Советская бюрократия парализовала самасебя, она извратила идею еѐ создавшую.Система должна была быть отвергнута изаменена. Она должна была быть разрушеннойне потому, что другая система лучше, а потому,что эта уже не могла существовать. В 140 Переход на главную страницу сайта \"Книги М. Гамм\"

результате была отвергнута, разрушена изаменена сама идея, а бюрократия быстренькоперекрасилась.Красивые молодые люди, которыми заселилигород, стали – и этом нет ничего удивительного– хворыми пенсионерами, в лучшем случае. Вгородском районе, где были построены первыекапитальные дома и где в синей комнате настоле стояла синяя ваза с шоколаднымиконфетами, редко слышны детские голоса:молодѐжь разъехалась; а немощные старушкине в состоянии даже иногда помыть стекла окон.Двадцать лет после Перестройки показали,что город, построенный в условияхобщегосударственной собственности ипредназначенный для реализации госзаказов, неможет быть переведѐн на условия рыночнойэкономики. Все эти двадцать лет городмедленно умирал под «чутким руководством»всякого рода махинаторов, почуявших лѐгкуюдобычу в системе «запреток». За это время ещѐ 141

раз сменилось поколение жителей и не толькопоколение, но и качественный состав. Выросшеев старинных уральских городках с ихполудеревенским укладом, «обновлѐнное»население запретки, непричастное к еѐ истории,воспитанное в совершенно другой этике иэстетике, не в состоянии поддерживать город напрежнем уровне. В квартирах им не хватаетподсобных построек, какие были на их дворах, иони превращают балконы в сараи, дворы всвалки мусора, тесное соседство в кошмар.Вместо долгой и трудной воспитательнойработы руководство города, состоящее теперьиз «состоятельных» предпринимателей, простообособилось от населения в новых шикарныхкоттеджах, застраивая ими парковуютерриторию. Облупленные дома, разбитыедороги, состарившаяся канализация,перенаселѐнный полуостров среди озѐр – всѐэто на фоне свѐрнутого градообразующегопроизводства, новокупеческого протекционизмаи разрушительной приватизации. Коммунизм в отдельно взятом городе илидаже в системе закрытых городов – государствев государстве не состоялся; это стало яснозадолго до Перестройки, капитализм убиваетгород как не приносящий дохода и по сути своейне вписывающийся в новую систему. Надопризнать, что прихватизаторы не прилетели из 142

космоса, они долго вызревали в условияхпримитизированного подхода к планированию ибюрократических вертикалей. Из обломков этихвертикалей и возникли «успешные» рыночники,готовые продать всѐ, включая родную природу-мать. Такая жестокая насмешка истории: город,задуманный стать местом обитания счастливыхлюдей будущего, один из посетивших егоамериканских журналистов, назвал самымстрашным местом на планете. Воистину, дорогав ад вымощена благими намерениями! Несколько упрощая, можно констатировать,что, если бог поделил землю на континенты иострова, то человеки поделили планету нетолько на страны, но и на зоны, имея ввидустепень влияния на природу. Таких зон можно назвать шесть: первая –нетронутая природа, вторая – гармоничнососуществующая с человеком; третья –отягощѐнная промышленной деятельностьюлюдей, но самовосстанавливающаяся;четвѐртая – самовозрождающаяся при наличииполного покоя; пятая – нуждающаяся в затратахна для возрождения и шестая – утраченная итребующая затрат на поддержание, дабы нестало ещѐ хуже, то есть даже остановленныереакторы, вырабатывавшие «мирный атом», неговоря уже о производствах оружейногоплутония с их промышленными водоѐмами и 143

могильниками промышленных отходов. Если можно скрыть проникновениерадиоактивности с подземными водами наопасные расстояния и не обнародоватьвеличины радиоактивного фона на центральнойплощади города, превышающие чернобыльские,то размеры городских кладбищ, на которых засорок лет четыре раза похороненопервоначально запланированное количествонаселения, скрывать бесполезно – шила вмешке не утаишь. У города светлого будущего не осталосьникакого будущего, погасла его святая вера вторжество науки и возможность разумнойорганизации жизни людей, что может бытьтрагичнее? Трагичнее и страшнее для такихмест может быть деградация людей, моральнаяи интеллектуальная. Эта опасность действительно всепланетногозначения. 144

Итог. Она Она уже несколько лет жила в Германии.Ещѐ совсем недавно об этом нельзя былопомечтать, да и не приходило в голову. После«Перестройки» в рассекреченную Сороковкузачастили заморские гости: японские,американские, европейские физики и биофизикис дозиметрами и другими приборами, абсолютнонечувствительными, видимо от страха, ксороковскому «фону». Она не однажды уезжала из Сороковки ивозвращалась обратно. У неѐ были временныеотрезки совсем другой жизни, но каждый раз повозвращении она находила город всѐ менееприветливым и всѐ более отчуждающимся. Ностальгии не было ни малейшей, нодепрессия случалась. Было совершенноочевидно, что последнее не связано ни спереселением, ни с ностальгией; оно былопродолжением того подавленного состояния,которого она пыталась избежать, уезжая изРоссии. И это была правда; даже безнадѐжноесостояние разваленной страны не так угнеталоеѐ, как невозможность повлиять на что-либо вокружающем, в собственной жизни. На эту жизньс безапелляционностью асфальтового каткавлияли откуда-то сверху и со спины. Судьбаподбрасывала ей выбор между беспросветной 145

скукой и одиночеством, и она выбралапоследнее, как вариант свободы, внутреннейсвободы, как ей казалось. А здесь, в Германии, во всяком случае,первые полтора года, заполненные множествоммелких бытовых проблем, огромнымколичеством новой информации и эмоций, скукаи даже одиночество ушли на задний план. Европа, не то, чтобы ласково, но, какпоказалось, практически сразу приняла еѐ засвою. Отчасти это было любезностью по-европейски показной, но по большей части этобыло заблуждением с обеих сторон: своей онане была никогда и нигде. Кроме Сороковки, той,из детства, которой уже не существовало.Здесь, на Западе она была в своѐм обычномсостоянии: она была сама по себе. Всѐ, что она видела и слышала, узнавала ипонимала, она пыталась запомнить и уложить насвои полочки в еѐ системе миропонимания. Еѐинтересовало всѐ: дома, улицы, деревья, цветы,города, деревни, дороги, смены ландшафтов,диалекты, одежда и лица людей, их манеры ипривычки, образ мышления. Люди удивляли своей пестротой иотносительно небольшим, в сравнении сРоссией, процентом интеллектуалов. Тех, когоона могла бы отнести к этой категории, онаоценивала очень высоко. Интеллигентность издесь базировалась на достижениях культуры 146

девятнадцатого и прежних веков при несколькобольшем использовании психологическихрекомендаций. Было, однако, нечто, что оназамечала единым, почти для всех: к своемуудивлению она не находила точнее слова, чем«ненадѐжность». Причѐм, иногда прямо-такипоказная, человек как бы заранеепредупреждал: «На меня не рассчитывай».«Рассчитывать на других, а тем более на друзей– это, видимо, типично совковое,» –прикидывала она про себя. Было что-тозабавно-интриганское в неожиданной поддержкенеожиданных людей, которые делали это так,как будто не хотели быть пойманными на том иполагали, что она и так поймѐт. Понимать ей приходилось без слов.Недостаточное владение языком она ощущалакак болезнь. Она страдала от того, что не моглавыразить того, что ей необходимо было сказать;от того, что складывать слова в предложенияприходилось почти по математическим схемам,уже не думая об интонационных оттенках,которые она так часто использовала в русском.Интуиция выручала еѐ, когда следовало понятьто, что состояло из слабознакомых илисовершенно незнакомых слов. Для пониманияона использовала всѐ, что можно было извлечьиз памяти, всѐ, что она когда-либо учила вшколе, в институте, читала в книгах, видела вкино или по телевизору, слышала и поняла. 147

Этот аналитический способ понимания нетолько не устраивал еѐ, скорее расстраивал; ипоэтому она до звона в голове вслушивалась винтонации, и это обычно помогало. Ощущения скуки и одиночества появлялись иисчезали одновременно, в зависимости ототсутствия или наличия перспективы, поэтомуона любила дорогу: многокилометровые пешиеи велосипедные прогулки, путешествия в другиегорода на поезде или автобусе. Пешком ей нравилось более всего – можнобыло спокойно, в ритме ходьбы обдумывать,сопоставлять, прикидывать. Это былоувлекательно, как шахматы, хотя не такнапряжѐнно. Услужливая память подкидывалаей информацию и ощущения для сравнения тогои этого. Причѐм, «то» для неѐ не былопрошедшим. Вся известная ей история человечества,науки и искусства всех времѐн и народов, когда-либо привлекшие еѐ внимание, та частьмудрости человечества, к которой она успелаприобщиться, - всѐ это существовало в нейодновременно с настоящим и воспроизводилоэмоции давно ушедших людей. Так слушаютмузыку Барокко в квартире, обставленной попоследнему Модерну. Она включалась в эмоциипрошедших эпох и через их призмурассматривала настоящее, и вдруг со всей 148