Литературно-художественный журнал ЕВРОПЕЙСКАЯ СЛОВЕСНОСТЬ Выпуск 16 Кёльн 2020 1
Содержание Александр Путяев 4 Татьяна Литвинова 57 Ольга Олгерт 8 Марина Корсакова 60 Анатолий Ким 11 Михаил Синельников 62 Лилия Ким 15 65 Ирма Крекнина 16 Анна Ганина 67 Ангела Майски 18 Ярослав Пичугин 71 Виктор Каган 21 Светлана Крылова 74 24 77 Елена Добровенская 28 Лариса Лось 83 Андрей Галамага 31 Юрий Горбачёв 84 Людмила Свирская 33 87 35 Paco Cobo 88 Ангелина Константинова 38 Аветик Пивазян 91 Михаил Юдовский 41 96 Татьяна Пономарёва 52 Лейла Бегим 99 Эмиль Сокольский 54 Михаил Пономарёв 100 Анна Токарёва 103 Анна Полетаева Юрий Эйхман Сергей Грущанский Татьяна Ерёмина Геннадий Казакевич Сергей Воробьёв В журнале предоставлены фотоработы Ольги Олгерт ( Кёльн) Все материалы публикуются в авторской редакции Редколлегия Импрессум Ольга Олгерт, Кёльн- главный редактор Европейская словесность Evropejskaâ slovesnost' Лариса Черезова, Кёльн Ausgabe 16(16), 2020 филолог, журналист Verleger: Olga Olgert, Юрий Эйхман, Кёльн Verantwortlich i.S.d.P.R. O.Olgert журналист, дизайн E-Mail: [email protected] ISSN 2194-1211 2
3
Александр Путяев Я стерегу объект режимный – (г. Москва, Россия) Свою же собственную грусть. По пропускам с печатью синей Александр Печальных глаз Сергеевич Готов впустить Путяев – 17 Всю необъятную Россию августа Поплакаться и погрустить! 1947 года. - 12 мая 2020 *** Поэт, прозаик, Когда векам – эссеист, столетья с хвостиком, художник и музыкант. Когда в созвездьях грусть стихает, Работал в газетах «Москов- Что даст любви ская правда», «Строительная газета», на Охапка хвороста? – Радио в отделе вещания на США. Лауреат Топите сумерки Фестиваля молодёжи в Москве - золотая медаль и диплом первой степени. Скрипка. стихами! Класс Бориса Томашова. Какие ж, Член МФХ - живописец. Картины в музеях Господи, мира и частных коллекциях. Мы странные… Изданы книги: \"Дырочки от флейты\", О, жизнь, \"Любовь спаси и сохрани\", сборник рассказов в двух частях \"Русское какая ж ты забулдыжье\" тиражом 100 000 экз. Тупая: Царапаются даже ангелы, Из рук врагов – На грабли счастья бокалы с ядом Наступая! Не верю, Не пробирают до костей. Что тебе не снился я! Другое дело, если рядом Сцеди из синих глаз отраву! Хлопочет сонмище друзей. Приворожи меня Они услужливы, как дети, - Добавить стоит, - ресницами Дети тьмы, Длиною в лунную октаву. Что не кончали академий, Неси святую околесицу! И дружба их Там, в вышине, всегда - за облаками – взаймы… Мой крестик – Я дни и ночи Маленькая лесенка, смеха ради, Чтоб дотянулась ты Орудуя простым пером, Губами… Под стены ада на веранде Подкоп готовлю на потом. *** Потом ведь тоже … Осталось где-нибудь прилечь, будут гости, Заправить губы В бокалах – белое вино, Чтобы сгонять партийку снежным хрустом В кости, И лоб подставить под картечь Жаль, Куста рябины из Тарусы. что в миру уже ином. Пусть установят не врачи, А много ль требовал от жизни, А только небо голубое, Что так прижимиста? Что кровь моя ещё горчит – О, пусть!... Как зелье от любви – Любое. 4 Непонимание пройдёт… Не принимай всерьёз земное: Никто не знает –
чей здесь лёд *** Хранят холодною зимою, Чтобы потом, Пока нас не накрыла мгла, Пока не вымерли секунды, в других краях, Пусть, Где перепутаны погоды, Обезумев, Вдруг не растаяли – Два крыла Как 2х2 пересекутся. рояль, Я подарил тебе полет – Дворцы, сады и пароходы, Теперь на землю рухнуть медлю. Разлуки с перечнем обид, Глаза уже не видят лёд Бомонды, драки, посиделки В сосульке, И весь наш беспокойный быт С борщом в летающей тарелке. сточенной капелью. Там Над паутиною волос, На кончиках ресниц воздетых – кровь из раны не горчит, Огни посадочных полос… Когда касаешься губами, Любимая, По тысячам иных причин – Дай знать мне: Не потому, что – Где ты?! Голубая. До тех камней рукой подать… Подай же руку на прощанье. *** Не смей ладонью опускать В почтовый ящик Я– Обещанья! С матрицы чьих-то Я больше не смогу писать, Палитр первобытных – И не сумею задохнуться, Еще не прочитанный Ведь это только в небесах Парно- Потерянным – копытным. Не разминуться! Я– Пусть потирает Бог виски, Спутник, Заслышав рваный счет кукушки, Упавший И размышляет, С чугунной орбиты. Я маршал! черт возьми, Я маршал Куда подкинуть Без маршей и свиты! За то, наши души?! что - Когда останешься одна, Без кожи, И через край прольют секунды, Прости мне, Пусть, обезумев, два окна завистник… Орбитами пересекутся! Пошлите мне дождик, Мир полон шороха аллей. Товарищ баллистик! Нас помнят облака и рощи. Я вечный изгнанник. Я задержусь в руке твоей Мальчишка нон грата. Свечой, Я бронзы изнанка Что ищет свет на ощупь. Бродяги с Арбата. Веревкой от торта *** Успев обвязаться, Я падаю гордо О, что за новость! Оттепель! Весна! Вдогонку По лужице летит кораблик белый! Пизанской. (Жаль краска на подрамнике окна Я– Пожухла и местами облетела). просто художник Как это было всё-таки давно, Рисующий листья… Когда я жил ещё ничем не мучась, Рябине лишь должен – И сам Господь ссужал мне озорно За краски и кисти! «Считалочки»: кому – какая участь. 5
Я видел запустевшие сады, У вас есть всё, чего иным не снилось… Я помнил, как ветшают снегопады Привыкните, а это – Божья милость, И как лежат бумажные цветы Рифмованная В беспамятстве у краешка ограды. Ерунда»! Я родом из доверчивой страны – *** Пришедший вслед за белыми свечами Под ласковую сторону луны – Зеленый мох пропитан влагой, Обжечься человеческой печалью. Полощется листок пиратский, Осатанев, Мне незачем к счастливым дням просить Мятежным флагом Какой-то незначительной прибавки: Над верхней палубой террасы. Ещё чуть-чуть серебряной росы И сердце бьется учащенно, Для примуса не из казенной лавки; И валит с ног дыханье сосен, Особенно, – когда защёлкнута Ещё немного солнца и тепла, Замком И сонных волн у сомкнутых коленей… На ржавых петлях осень. Не жизнь так бестолково протекла, И солнце – А расплескались чудные мгновенья. ключником отпетым – Так хочется и дальше видеть сны Углы обшарит, И с буквами дружить, а не сражаться, И забудет Сложить картины у твоей стены: Охапку света на паркете, Ведь там, где я, – там не к кому прижаться… И луч в букете незабудок. Бюро старинное тускнеет. Зеркальные часы в том далеке Сияет ваза без надрыва. Не тикают, а медленно кружатся Да Бог бы с нею, Бог бы с нею, И не умеют виснуть на руке, С печалью, брошенной с обрыва! Спешить, иль отставать и унижаться. Мне всё здесь, Им только вечность – близкая родня. всё ещё желанно, И стрелки, соскользнув в петлю А расставанье – как в вагоне: пространства, И толчея, и чемоданы – По выдоху легко найдут меня, Как будто вздыбленные кони… Увязнув в бренной сути постоянства. По дому в папиной пижаме Гуляет ветер, Я видел смерть и отводил глаза. Мне ведомо, как страшно привыканье. хлопнув ставней, Мой взгляд искал углы, где образа, Как будто знает: Которые ты трогала руками. Уезжаем, И одного из нас не станет… Дыхание моё рвалось к окну, Холсты просохнут. Где щебетанье птиц туманит разум; Вспыхнут звёзды. Я замышлял какую-то одну, И жизнь пройдёт – Никем ещё не найденную фразу. Да Бог бы с нею! Другое грустно: Я умолял: «Высочество!.. Сейчас… Слишком поздно Ну, право же, я вам ещё не пара… Мы говорим: «Еще успею»!.. Мы встретимся однажды при свечах, И под руку пройдёмся до упада… *** Мы встретимся, мы выживем в раю. Я буду ждать вас и любить. Для вас я распишу сады цветами… Вы спать ложитесь поздно. Ну, а сейчас я, правда, на краю, Вы - тот последний И думаю, что делать со стихами, алфавит, Ведь вам от них – ни пользы, ни вреда. Где буквы, 6 Это - звёзды. Я сяду ночью у окна
И атласы раскрою, Всё которым – Чтобы заветная одна По фене? Мне подошла по крови. Скажи мне до лампочки. Господи, И меня не проси образумиться. Скажи, Жизнь пройдёт… Пусть без имён и отчеств, Но, обобран до ниточки, Но звёзды быть ещё должны Я же верю, что он С глазами одиночеств? И расстоянья не важны, и спасёт меня – И смена дня и ночи, Шутовской, Мне б только знать, И без бронзовых выточек. Что будут жить На небесах две точки… *** *** Всё блекнет перед именем твоим. Он всё ещё гостит в оконной раме – О, эти слёзы – на глазах! Тот непослушный, прошлогодний дым, И от ромашек – Уложен в бигуди Пыль в горошек. Спешите, точно на вокзал, ещё при маме. А провожайте Всё пусто без тебя. Защиты нет. понарошку. Как будто целый мир опутан скотчем, С тобою вместе И в безутешной, мёртвой Долететь, До синих звёзд, до чистых азбук. тишине, С земли запрашиваю Прощальный шелест листьев Базу: «Любить! Любить! Не умереть»! обесточен… Стучаться в дверь. Смеркается. Порог мести Тебе машу рукой, Полой плаща. Как ты когда-то мне, Да, хоть на брюхе Когда уж поздно очень: В твои объятия вползти « Смеркается. Пора идти домой»... И распластать на теле – Любимая»! – руки! Кричу Шепни мне на ухо – «Пока»! со всех обочин. Рвани к груди штурвал окошка. Нас поднимает в облака *** Креста Разгонная дорожка. Целуйтесь: Бог зачтёт. О, каково любить *** Так просто, ни за что – За обещанье быть! Переплавь моё сердце На дождевой меже в черёмуху. Над тёплой мостовой – Изнеженная жесть Буду биться под окнами в дождики. И шерсть лучей – Всё, что в белом, идёт мне, Трубой. Лежим, ловя загар никчемному. И неб небытиё; Запишусь по весне в подорожники! Припарковался пар, Отдуваться за всё, Повиснув, как бельё… Стихи мои прочтёшь, что невечное, Пообещав любить. С головою уйду в одуванчики, Они же – ни про что, Где кочевье стрекоз и кузнечиков, Про обещанье Жить! 7
Ольга Олгерт И Сёдерберг напишет „ Sista boken“, (г.Кёльн, Германия) И я тебе однажды напишу. Родилась в г.Целино-граде (сейчас – г. Нур- *** султан.)С 1998 живу в Кёльне. Публика- ции в российских и зарубежных Послушай, как мысли прохожих звенят, литературных изданиях, антологиях Их можно увидеть, потрогать руками, \"Земляки\", \"Четвёртое измерение\", \"Форма Где радость и мужество каждого дня огня\". Автор книг \"Игры на облаках\", \"На Сплетаются в море любви –плавниками, южном побережье января\", \"От третьего И ветер качает слова тополей лица\", «За створками рябиновых кулис» , Над миром, застывшим в предутренней неге, «Выше, чем время» . Стихи Автора Как будто предчувствует – переведены на французский, английский, Здесь, на земле, испанский, немецкий, армянский языки. Под крыльями дней и непрожитых лет, Поселятся мысли, рождённые небом. Ты шепчешь мне : живи! и я живу, Смотря на мир с июньской колокольни, *** Над нами – крыши старого Стокгольма, Где сны и сказки длятся наяву: Так бродят в памяти туманы, Выходит в полнолуние Малыш Когда, забыв о снах и щах, И угощает Карлсона вареньем, Алма - атинские фонтаны Там полночь пахнет мёдом и сиренью, Я выпивала натощак. И я взлетаю на одну из крыш. А рядом – среди смелых прочих, Не уронив судьбы бокал, Ты шепчешь мне: люби!и я люблю, Ты снился мне в проёме ночи, Смотря, как на закате всходят астры, И гриф гитары обнимал. И Бог читает книги доброй Астрид, Мы хлопали, как в церкви двери, Бумажный аист чистит книжный клюв, Темнели, как уступы скал, А между нами снился Рерих Там падает на землю лунный гном, И Гималаи рисовал. Расставшись с иллюзорностью по-детски, Там звёзды говорят со мной на шведском, *** А я на журавлином и хмельном. Я – вечность французских вин, Ты шепчешь мне – пылай!и я горю, Летящая в ночь баллада, А сердце бьётся медленней и тише, Тяни меня в ночь, зови, Ты шепчешь мне, но я уже не слышу, А после – в сиянье радуг, Врастая в эру яблоневых вьюг. Где тают слова и сны, И эхо времён старинных, Где стихнет до утра сердечный шум, Где солнце печёт блины Прервётся прошлой жизни сон глубокий, На спинах немых дельфинов, Где плавает звёздный спрут, 8 И хлопает небо дверцей, Где я –основной сосуд В твоём беспокойном сердце, Молюсь о прошедшем дне, Который ещё настанет, И ты улыбнёшься мне, Как звёздам в густом тумане, Как мыслям, что плавят ночь, И пёстрым морским ракушкам, Как титрам в моём кино, Где я открываю душу.
*** *** А тем, кто светел и влюблён, Вот новый земной грааль – Во все века живётся проще.. Негаснущим светом полный, Меняя жизни гордый лик, Влюблённый в бессмертье альт Сойдут сомнения с крыльца, Звучит, огибая полночь, И мы взойдём на горный склон, И звёзды – в который раз – Где абрикосовые рощи Нам дарят июль в горошек, На грудь проснувшейся земли И хочется жить , смеясь, Роняют спелые сердца. Над бледнолиловым прошлым, Где нас разбудит высота, С пустынных земных высот И день придёт- мечтать по - русски, Упасть в тишину с разбега, О том,что сбудется любовь Где плеск карловарских нот, В краю, где дни вели войну. И альт – на плече у неба. И ты придёшь ко мне – летать, Дышать теплом жасминной блузки, *** И будет шторм - стихов и снов, И ты войдёшь - в мою волну. Я волнам обещала – Я вернусь, *** Туда, где от разлуки полночь слепнет, Где мой, отяжелевший в Кёльне пульс, Забыл закрыть Всевышний дверцу, Сольётся с пульсом Невского проспекта, И вот, из рая, через край, Что ждёт меня , тоскуя вдалеке, Посыпались на землю перцем И силится придумать мне эпитет, Все те, что заслужили рай. Купая мысли в невском молоке, Они летели, как кометы, Я не впадаю – прорастаю в Питер. И гасли, как сомненья в дождь, Вот так и верится в приметы, Там пьют метели окна и дома, Пока с небес не упадёшь. И спальни ждут кочующих поэтов, Там бог тоски заштопает карман, *** И в душах – по прогнозу – будет лето. Волос твоих пшеничная река Послушай снов дыханье, Струится ввысь , где сны и облака, Наш тайник И ночь твоя-предсказанно-близка, Никем не обнаружен , не замечен. В объятьях переменчивой стихии, Смотри, как молодеют наши дни, И ты мне по-французски говоришь, И округлились плечи нашей встречи! Что Кёльн похож на Прагу и Париж. Но если видеть мир с дождливых крыш - Как юн беспечный продавец грозы! Июльский Кёльн похож на майский Киев. Как тучи от ветров похорошели! И души наших вечных городов И верится – мы выучим язык, Опять поют бессонную любовь, Который заменяет птичьи трели. И мы –в плену невынянченных слов, Гуляем по ночному Амстердаму, Откроет ночь осенней страсти зал, Где жизнь играет лунный полонез, Лицо Невы с лицом дождя столкнётся, И нет на свете призрачнее мест, И лунный абажур, открыв глаза, И небо наше- чище всех небес, Направит свет на панцири колодцев. И город наш сегодня-самый-самый.. И мы пойдём, одетые в мечту, И Бог препятствий нам опустит планку, Шагая через мост и суету, Распустит косы ветреной Фонтанке. 9
*** *** В какой-то день осенний, Пусть дремлет мир, и ночь за ним следит, неспеша, А ты меня до срока не буди, Срывая с крыши раненые звёзды, Я сплю на алебастровой груди Мы выпьем эту жизнь на брудершафт, Июля – винодела и стиляги. Пока в бокалах небо не замёрзло, И сумрак нам покажется глухим, Звучит орган и музыка плывёт, Когда весна блеснёт на повороте, Там капает с небес закатный мёд, И сердце переплавится в стихи И я вдыхаю запах мятных нот, Лавандовой цветущей подворотни, И сон скользит за строчкой по бумаге. И ты поверишь небу в камышах, И южному дыханью бересклета, Где мысли моря плещутся у ног И выпьешь ночь со мной на брудершафт, Мечты моей, смотрящей на восток, Как лучшее , что есть перед рассветом.. Пропахший виноградом Лангедок Расстёгивает блузку южной ночи. *** Там помнят сказки средние века, Если ты космос, то мой позывной «Земля»- И я бегу- янтарная река, Родина музыки, той, что качают травы, Там к волнам счастья льнёт твоя рука, Если захочешь, то можно начать с нуля И целый мир в тебе сосредоточен. Плаванье в шторм, Если только умеешь плавать *** В облаке жизни, за гранью земного сна, В облике света июльского звездопада.. Но нет начала жизни, нет конца.- Если ты - море, то мой позывной - Волна, Есть только бесконечность водопада Если ты – горе, Стихов и снов, и наших чутких взглядов, то мне позывных не надо.. И строк весны - от первого лица. *** Где только южный ветер над страной, Где мы с тобой посмели поселиться, И кто сказал.что лето не всерьёз, Ведь так, как мы, живут одни лишь птицы, Приходит, обнимая наши души? И ангелы, и звёзды в облаках.. Люблю тебя, как музыку берёз, Дышу тобой и делаюсь воздушней. Зажги во мне сто тысяч огоньков, Раскрась меня дыханьем акварельным, И слушаю гитары чуткий пульс, Твой Млечный путь как облако расстелен И крылья струн неслышно гладят небо, в моей душе, поющей про любовь. Смотрись в меня –я радости учусь У августа, под вересковым снегом. Где сыплется небесная пыльца На крылья нот, Я так живу – от моря вдалеке, звучит лесная Лира.. С мечтой –в полнеба, И мы стоим, обнявшись, в центре мира, Мыслями –в зените, И нет ему начала, нет конца.. Где роза– перуанская – в руке , Как символ буквы счастья в алфавите. Симфонии распущенных волос, Где в каждой ноте слышится цунами, И кто сказал,что лето не всерьёз Проходит,оставляя в душах пламя? 10
Анатолий Ким Потом по голубому льду-, (г.Москва, Россия) Придёт апрельская вода. И стаи птиц к нам прилетят Ким Анатолий Прямо из яра – солнышка. Андреевич И новых народит котят родился 15 июня Седая кошка, унесёт за шкаф. 1939 года в селе И там война Сергиевка Иль не война – Казахской ССР. А всё равно придёт Его корейские Неотвратимая весна, предки жили в Грядет солнцеворот. России с И хочешь ты, середины XIX Не хочешь – века; отец Подставишь голову весне, преподавал в Заржёшь и захохочешь, школе русский, а Как старый конь во сне. мать корейский язык. Учился в Московском художественном училище памяти 1905 года, *** затем окончил Литинститут имени Горького(1971),впоследствии с 1991 по 1995 Из края в край преподавал в университетах Республики пройден февраль. Корея в Сеуле, был главным редактором Ещё будет февраль ли? (совместно с В. Толстым) журнала «Ясная Чтобы солнце в глаза, Поляна» (с 1996). . Печатается как прозаик с А за стеной 1973 года. Публикует прозу в журналах Минухин и Ойстрах играли «Новый мир», «Дружба народов», «Знамя», «Ясная Поляна», «Октябрь». Издал более ста в виртуале книг в разных издательствах России. живого Баха. Переводил с казахского языка прозу А. Нурпеисова, А. Кекильбаева, М. Ауэзова, Страха О.Бокеев, Т. Абдиков. Перевел вместе с нет никакого, что год последний, профессором Ким Хен-Тхек с корейского на может быть, доживаю, русский язык «Сказание о девушке Чхунян» ибо знаю: А. Ким создал киносценарии 5 в этой жизни осуществленных фильмов, один из которых не отмечу собственной тризны, «Месть». Получил приз Особый взгляд и и я солнышко утром видел, был признан в серии «Шедевры Канского фестиваля». Также им написаны и слушал Баха драматические произведения, поставленные в театрах России, Казахстана, Литвы, ЯСНОВИДЕНИЕ Польши, Японии.Произведения Кима переведены на английский, датский, Ясновидение - испанский, итальянский, китайский, это ясно увиденное оттуда. голландский, корейский, немецкий, финский, Я увидел французский, польский, болгарский, стройные колонны детей чешский, словацкий, литовский, латышский, в белых рубашечках эстонский, казахский, киргизский, узбекский, с красными галстуками на груди - вьетнамский, японский и др.языки Книги и командиры впереди. Анатолия Кима переведены в 30 странах В радио прозвучала мира. звонкая песня до конца от начала: ЕЩЁ ОДНА ВЕСНА Взвейтесь кострами синие ночи Ещё настанут, мы пионеры Ещё придут дети рабочих. Мартовские холода. И вдруг пионеры всем строем взмыли в небо 11
и превратились в чёрных ласточек одуванчики! у каждой под горлышком И говорят красный галстучек. вот видишь - А после всех разметало торнадо попляши-ка с нами Второй Мировой это ещё не финиш! под вечными небесами. И я знаю - И небо синее как-будто не радо вы не обманщики что вновь осталось одно золотые мои одуванчики! со своими белыми облаками. Я очнулся ЛИЛЕ и улыбнулся - это всего лишь кошмарное чудище . Да ты же была лучшая на земле! Ясновидение И ты была со мною. увидело старое Когда коронавирус которое станет будущим. запер всех по домам от жизни - ты сделала утром вылазку Эврика! в полумёртвый ещё Переделкинский лес и принесла домой Вот что добавит мне радости - полную чашку нежности янтарно-кораллово- опаловых нежности старости! мятых-перемятых Нежности женским нежным морщинам упругих и нежных сморчков - Нежности самых первых весенних грибов. Ставшим морщинистыми И ты была мужчинам самая любящая на земле! уже давно не крутым и ядрёным Во всём прижимистая шаркающим и посеребрёным строжайше экономная - Нежности! пошла и купила мне И ничего нам больше не надо подушку на лебяжьем пуху Это наша за десять тысяч рублей! заслуженная награда Это когда от печальных дум Старым от молодых за судьбу отечества-человечества непосеребрёных и крутых. у меня отяжелела голова Нежности. и я не мог спать по ночам и все подушки казались мне ТАНЦЫ С ОДУВАНЧИКАМИ набитыми камнями. НА ЛУЖАЙКЕ И ты была самая красивая на земле! В старости До тебя и после тебя есть свои радости не было женщины красивей на свете - и это не ересь ни на том и ни на этом свете. если скажу И встретив тебя что старость я не знал где я живу - это наивысшая прелесть! на том или на этом свете! Например - И ты была со мной. это надо же восьмидесятый раз уже *** я увидел весной новые одуванчики! Там всё было у меня небольшое. Одуваны Одувановичи Ночью Одуванчиковы. небольшая светила в окне луна. Это надо же - Небольшая была у меня жена восьмидесятый раз и двух дочерей она мне родила весной на лужайке и были они тоже совсем небольшие. встречают танцами меня И слава писательская 12
была у меня небольшая *** она вполне уместилась в Малом зале Центрального Дома Литераторов. Звучные стихотворения И всю мировую известность свою прозвучат на весь стадион и затихнут я видел в фейсбуке - далее тишина на маленьком экране смартфона. глубокие стихотворения Всё там было у меня небольшое. журчат и журчат как роднички И только однажды на закате - и пребывают вовеки в Сальской степи я увидел багровое солнце МОЛИТВА НА ЗАКАТЕ ДНЯ уходящее за край земли. Оно было огромное! Мир уплывающий в глазах мерцающий БЕЗ ЗНАКОВ ПРЕПИНАНИЯ всё более гаснущий- не уплывай Всю жизнь я спешил Мир угасающий ехал на поезде на глазах моих тающий летел в самолёте вдаль уплывающий - вёл машину за рулём не угасай Шёл по незнакомому городу во сне Мир исчезающий с тоской безденежья в груди уж еле мерцающий позабыв адрес куда мне надо придти вдаль уплывающий - Спешил оказывается не исчезай на собственные похороны Но похоронить самого себя ЛЕНТА МЁБИУСА не пришлось я опоздал Меня хоронили мои ближние Узнал что иду по ней которых я возлюбил когда мне стукнуло 80 как самого себя Знак бесконечности и рядом ноль! Их оказалось столько Шёл по ленте ЖИЗНИ вокруг моей вырытой могилы незаметно переходя что заполонили всё кладбище с одной стороны ленты на другую - и стояли далеко за оградою от бытия к небытию и обратно по полям и холмам Что за дела! до самого горизонта Хорошо бы пожить ещё один год - И я совершенно затерялся среди них ведь бесконечность Зачем спрашивается я спешил умноженное на одиночество равняется бесконечности *** Получается красиво! На Сахалине в шторм *** я тонул уносимый отливным течением в море Я хотел бы все сказать, Ко мне подплыл какой-то парень Но это невозможно. и крикнул через гребень волны Любовь и ненависть связать – чтобы я плыл вдоль берега Будет совсем безбожно. Я поплыл вдоль берега меж валами набегающих волн Бог есть Любовь, а ненависть и выбрался вскоре на берег Есть дьявольская пища. Парня там не нашёл Хочу услышать неба весть, это был Николай Угодник Но дьявол возопиша: Там пустота, и Бога нет, А на земле – я царь. 13
И от меня исходит свет, *** От моего лица. Солнце! Любовь бытует среди звезд, Ты как добрый друг А на земле же – ненависть. Ласкаешь меня Поёт о смерти чёрный дрозд, В моём темном углу, О жизни – соловьиный свист. Где я нем и глух – И не спрашиваешь В ПРЕДЧУВСТВИИ ЛИЛИИ Имя – отчество. Любовь сама к тебе придёт. *** Не жди её и не ищи. Она – весенних птиц прилёт, Даже звёзды умирают, Внезапный блеск луны в нощи. милый мой. Не бойся – раньше не умрёшь, Даже звёзды смертны, Чем пред тобой вспорхнёт она – до одной! Как жаворонок, сбросив рожь, Взмывает к песне, в трелях сна. В пышном блеске яркого следа Безсмертие твоё – мгновенно. Любовь придёт – ты ей наполнен. Умирает одинокая звезда. Любовь, как небо, неизменно, - С блондинкой рожью ты помолвлен. Ливень звёзд струится над землёй, НЕБЕСНЫЙ ПИЛИГРИМ Ливень огненный Услышать мощное дыханье в чернильной тьме ночной. Со звёздным холодком – Так начинается свиданье Это, милый, С Небесным Ходоком. в черной вышине Он ходит между синих лозьев По вертограду Звездных Островов. Звёзды умирают Поверх созвездий виноградных гроздьев в тишине. Шлет мне потоки самых нежных слов. О том, что я навеки им любим, Толпы звёзд, И ходит он меж звезд, скучая обо мне. в испуге смятены, Что он мой Звездный Брат, Небесный Пилигрим. Смотрят, как пронзают И видит часто он меня во сне сердце тьмы *** Гибнущих подруг печальный рой. Было трижды сказано мне слово: Живи, живи, живи, Даже звёзды умирают, Пока земная твердь тебе основа, милый мой. Огонь Большого Взрыва горит в твоей крови. 14
Лилия Ким Сняв рубашки тонкий лён, (г.Москва, Россия) Буду с ним я неразлучна! Будет день в меня влюблён! Ким Лилия Владимировна (в девичестве Пономарёва). Родилась 4 сентября 1966 года Что ты выберешь в подарок: в Саратовской области, городе Балаково. Радость, лень, болезнь, струну, Закончила Саратовскую государственную Вдохновенье, тень, огарок, Консерваторию им. Собинова, факультет Бога, песнь или войну? Драматического исскуства. Специальность - актер театра и кино. Преподавала в школе. Ходят часики по кругу Работала Пресс-секретарем в коммерческом Отбивают жизни счёт. банке. С 1990 по 2007 год в рекламно- Что же скажем мы друг-другу. информационном агенстве .С 2000 по 2007 В день, когда Зима придёт? гг. - создание и ведение собственной телепрограммы, написание сценариев и НЕДОВЕРИЕ или ВРАГ БРАКА рекламных текстов.Работала в Издательских Домах: “Открытые Системы” (журналист), Непонимание идёт за недоверием. “Connect” (журналист), журнал “Российское Зачем же душу обнажать мне откровением?! Фото”(журналист, руководитель рекламного Мои мечты о полном счастье человеческом, агентства), Редакция Мэра и Правительства Явились - одиночества куском, да сном Москвы журнал “Московские Торги” провидческим. (руководитель спецпроектов, журналист).С 2012 года - личный секретарь и помошник Нет опыта у нас. И быть не может! писателя Анатолия Кима..В 2017 году Так друг на друга листья древа не похожи, совместная работа над повестью “Дом с ведь?! Протуберанцами”.В 2019 году совместная И человеческие души, мысли, грёзы, даже работа над повестью “Фиолетовая осень слёзы - Хокусая”, впервые опубликованной в Они же разные у всех, и не похожие. журнале “Аврора”, а в 2020 году вышла книга , куда была включена эта повесть. В Внутри меня душа кипит, клокочет, ёжится. настоящее время готовится к печати повесть Она ведь Богом мне дана, а не копиркой “Дом с протуберанцами” и сборник стихов. множена! Не терпит ни сравнения, ни штампов, ни ВЕСЕННЕЕ клише. Она живая! Слышишь, больно ей, моей Утра нежное дыханье душе. Растопило лёд души. Ранних пташек щебетаньем Прошу тебя, душа моя - молю у Господа - Сонный морок заглушив. Чтоб не покрылась ты ни язвой, ни коростою. Я не позволю струпьям зла, обидам плесени, Проползает тёплый лучик Лишить себя ручьев добра, любовной песни В щель задернутых гардин. ли (прелести)! С ночью он меня разлучит, Дня безбрежный господин. *** И встряхнув копной пшеничной О, небо, солнце и река! Любовь мою умчите в облака. Её разбейте вы на сотни звёзд И уложите в вечный млечный плёс, Чтобы печали-горести влюблённым Подобно листьям стали, ветром унесённым. 15
Ирма Крекнина И тебя удивлю за обедом похлебкой (г.Саров, Россия) фазаньей... Научусь не равняться (а пуще того - не Ирма равнять), Крекнина Не топить свои горя в колодцах вторичных (Егорова) - ошибок. автор-испол И пойму так легко всё... что только пыталась -нитель, понять, журналист, Заведу, как собачку, одну из прелестных писатель. улыбок. Училась в Разбивать зеркала перезубренной пикой Лит- стиха - институте Не к добру. А к добру - подрывать им. Горь - зазеркальные замки. кого в Вот помчалась минута - как в доброе время семинаре Юрия Кузнецова. Пишу стихи и лиха, сказки. Люблю людей, природу, музыку, Догоняя подол бесконечности - солнечной новые города и артхаусное кино. Нравятся мамки. антиутопии - они отрезвляют. *** Выйди в лес... В этот шорох древесных имён, Испугайся звезды, что забилась средь веток. Не только бычки кукожатся под подошвою. Это ночь. Это встреча заблудших времен. Оставь свою тяжесть, я не на ней держалась. Этих беглых узоров мечтательный слепок. Летняя танцплощадка осквернена и заброшена. Залюбуйся собой - белым-белым средь тьмы, А дикие звери отхлестаны плетью за Средь третейских осин и растрепанных жадность. сосен. Ты спрашиваешь зачем, и опять летишь в Не спеши зарекаться - ведь тьмы, что сумы! пропасть. И тем более в год, что как плен - високосен. Ведь всё очевидно, хоть выверни мир наизнанку. Если в помощь - пчелиная звёздная рать, Мы, уходя, оставляем не метры, а голос. Что плывёт по нектар белизны подберезья. Пой на той ветке, не вовлекай меня в гордую Ты один и со всеми. Тебе ль умирать, пьянку. Коли город далек и ласкают созвездья? *** Несудим. Нелюдим... Ты опутан, как моль Паутиной луны (сколь не рви - невредима) . Когда ты пойдёшь домой, И так важно ли, право - кто свой, а кто мой, С очей темноту убрав, Если снова ты жив этой плотью единой? То шепот (быть может, свой) Услышишь в потоке трав... *** \"Я здесь. И я снова свят: А когда я отмою ладони от вязкости рук, Не стражник узорных стен, Вожделеющих шелка в торжественной части И мной добровольно взят субботы... Молчания вещий плен. Я опять перестану любить все пустоты вокруг, И я по-новому чист, Научусь наполнять свои кружки вишневым Новой ночью отлит. компотом. Я падаю вверх, а не вниз, И спокойно, как Будда, входить в павильоны Влекомый рекой молитв. и сны. Я твой, словно жёлтый мох - (Мои новые силы найдут утешенье в вязанье) Хранитель мощей лесных. безупречность весны не притянет случайной Я твой словно этот вздох, вины, Я тоже глубок и тих. 16
Иди ко мне. По ножу Прошелести: окрашу нежным сны я, Струны. По краям вины. Теку на зов… Ведь я - словно дар лежу У неба есть такие выходные – На блюде твоей луны. \" Без тормозов. *** *** Кто-то решил, что пора перекрашивать Ты - мой поток и берег (мы друзья), глобус… Ты - мой Дежнев и Беринг. Ты - нельзя Смотришь: а место – не место, вода – не вода (но если очень хочется - то можно). Ты не толкайся, смотри… Чай, у нас не Учитель - это там, где всё не так, автобус. Где нет ориентиров и зевак, С этого края не стоит опять вникуда. Где сложно, но блаженно, если сложно. Кто же с утра поднимает неистовым горном? Сколько еще свое детство в котомке волочь? Я в борщ бросаю корень-пастернак, Было негусто, но просто: Как здорово - во всем провидеть знак, Все белое – в черном. Пусть травами в борщах - но снова живы. Все околдовано светом, закрытым как ночь. Беру с собой в рюкзак чего пришлось - Братство униженных – тоже условное Учебник по БЖ, слоновью кость, братство надежду на Него и на авось (Я ли не гордую горечь под сердцем храню?) и веру в бесконечность перспективы. Под одеялом нет места? Не надо толкаться! Утро развесит крахмальных небес Ты - мой. И я в тебе плыву к себе. простыню… Я верю в силу близости к судьбе, В то, что обман - не повод для печали, *** В похмелья блеф, в везенье в \"дурачках\", В буравчик, что порой живет в зрачках, В то, что июль не кончится, надо верить, В джаз-фанк на высоченных каблуках... Спелые дни его, словно псалмы - читая... В \"держись успешных\", в розовость Средняя полоса - что ты будешь делать? причала... Блеклая сердцевина, не золотая. Как устоять Праздник взрасти. И смакуй этот мир по капле... День оседает, черным огнем палим, Он, пока солнечен, дышит росой медовой, Снова все жизни прячутся под замком. Дарит в лесу лисичку и в небе цаплю, Свет невечерний, будь же уже моим Стелет дорожку радугой: с пылу - к слову. Тонким и ускользающим светляком!.. Можешь набить амбары - да что в них толку? Темень о ноги трется – лохматый зверь, лучше пусти пузырь, как грибной повеса Верит, что теплым варевом угощу. Или целуй печаль, что пребудет легкой, Я не хочу никем обладать, поверь… чуткой, как горностай - настоятель леса. Мне бы понять, чего я в себе ищу. *** Небо завесив хлопьями одеял, Ты вопрошаешь: Девица, не тепло ль? Куда несут в небесном коромысле? Высь не болит? Мой новый закат не ал?.. Зачем лечу?.. Ох красота, ты вечно святая боль! Не хочется ни лишних слов, ни мыслей. Ни беглых чувств… Ты мне прости, что я не молюсь – пою Июльский зной, устав, приводит сладость… (Месяц целует облачный пух лица) Законы чту, Как устоять любви Твоей на краю? Которые сажают в буднях радость Ведь говорят, что нет у неё конца… И ткут мечту. 17
Ангела Майски Дмитрий оглянулся — весь штат из девяти (г.Кошалин, Польша) человек не сводил с него заинтересованного взгляда. Ангела Майски родилась и выросла в Украине в Тернопольской области. С детства — Ну что? Довольны? — усмехнулся мечтала стать врачом, чтобы спасать мужчина и поправил воротник рубашки. людей..Книги были верными друзьями с детства и уже в семь лет была активным Он очень старался показать свое равнодушие посетителем библиотеки. Закончила школу к тому, что случилось, но трясущиеся пальцы на «отлично» и поступала в Днепро - и багровые пятна, что выступили на петровский мединститут, но потерпела уставшем и небритом лице, выдавали его неудачу. После чего поступила в нервозность. Чортковское медучилище на акушерское отделение. Сразу, как закончила учебу, Все сидящие в ординаторской, ночная и вышла замуж и уехала в сибирский город дневная смена хирургического отделения, Ангарск. Там работала медсестрой в хранили молчание и прятали глаза от больнице. После рождения дочери вернулась Дмитрия. Кто-то крутил в руке карандаш, в Украину и занялась предпринимательской кто-то сосредоточенно изучал историю деятельностью вместе с мужем. Пять лет болезни, а кто-то старательно выводил назад переехала с семьей в Польшу на запись в журнале. И лишь побледневшая Балтийское побережье. Занимаемся Софья Марковна, сестра хозяйка отделения, строительным бизнесом, воспитываем немигающим взглядом продолжала смотреть девятилетнего сына и выращиваем цветы на на Дмитрия сквозь толстые линзы очков. даче.Три года назад начала писать сказки, эссе и короткие рассказы. В начале этого В кабинете повисла тишина. Никто не хотел года на самиздатовской платформе «Ридеро» начинать разговор первым. были опубликованы три сборника сказок для детей и взрослых с моим соавторством. А — Что ж, так даже лучше… Я не буду совсем недавно в киевском издательстве оправдываться и выяснять, кто из вас меня «Каяла» вышла моя первая книга «Жил-был сдал. Думаю, все... Все, что хочу — быстрее Фонарь», в которую вошли авторские сказки убраться из этого тухлого места! для взрослых.Сейчас готовлю к публикации Невыносимо воняет! новую книгу — сборник баек и рассказов. Начала работу над романом в жанре Он подошел к окну, резким движением фантастика.Кроме писательства, увлекаюсь открыл его настежь и, оставив дверь фотографией и живописью акрилом. незапертой, удалился из ординаторской. Творчество окрыляет меня, делает жизнь ярче и эмоционально богаче. Морозный ветер с улицы стремительно ворвался в помещение, со свистом пронесся Случай в больнице над головами сидящих и вылетел вслед за Дмитрием, с оглушительным грохотом — Вы уволены! — закончила свой закрывая за собой дверь. обличительный монолог Виктория Сергеевна — Может кто-нибудь объяснить, что и вышла, хлопнув дверью. случилось? — заговорила встревоженным голосом Софья Марковна. 18 — А то и случилось… — прогнусавил Илья Петрович, закрывая окно. — Дмитрий Аркадьевич превысил свои полномочия при оказании помощи больному, которого привезли прошлой ночью. — Он умер? Димочка плохо оказал ему помощь? — ужаснулась пожилая женщина, хватаясь за сердце.
— В том-то и дело, что нет… Живой- нет! Каждый из вас, прикрывая свою задницу живёхонький… Лежит себе в реанимации, и перекладывая всю ответственность на загорает в окружении заботливых Дмитрия, выложил главврачу все, не упустив родственничков! ---сорвалась с места ни одной детали! молоденькая медсестра Лиля и возбужденно заходила по ординаторской. — Их Илья Петрович, чувствуя себя победителем в непутевому отпрыску жизнь спасают, а они возникшей ситуации, поднялся из-за стола, жалобы строчат, сволочи-и-и-и…. — Лиля прошелся по кабинету и обвел взглядом закрыла руками лицо и навзрыд заплакала. — притихших коллег. Лучшего хирурга лишили-и-и-и-сь… — И что-то я не слышал сегодня ни одного Илья Петрович, врач с самым большим в возражения, когда Виктория Сергеевна, не отделении стажем, скорчил недовольную скупясь в выражениях, проехалась по всеми гримасу и сказал: любимому Дмитрию и уволила его с работы! Что, кишка тонка, с начальством в контры — Ну полноте, милочка! Зачем так вступать? Грош цена вашей любви — вот что драматизировать? У нас есть врачи и я вам скажу! — завершил свой гневный получше! Или вы за судьбу своего любимого монолог Илья Петрович. Дмитрия Аркадьича переживаете? Он захватил стопку с историями болезни После этих слов, произнесенных с своих пациентов и покинул ординаторскую. язвительной иронией и нескрываемым А оставшаяся часть коллектива осталась злорадством, коллектив на несколько секунд сидеть на своих местах в полном оцепенении. замер и набросился на несчастного Илью И только Софья Марковна тихонько Петровича. Шишки полетели со всех сторон. всхлипывала и, приподнимая очки, вытирала Все обвиняли его в зависти молодому платком скупые слезы… доктору, размахивали руками, кричали и припоминали козни, которые он частенько Арсений строил коллегам. Арсению с женщинами не везло –– все какие С невозмутимым видом Илья Петрович ветреные попадались. Или транжиры, или с выслушал обвинения в свой адрес и, когда ребятишками от прежних браков. И зачем, накал страстей пошел на спад, тихо произнес: спрашивается ему чужих детей в доме — Да, я никогда не любил Дмитрия и терпеть? Он и своих вряд ли смог бы никогда не скрывал этого. Всегда считал его вынести… выскочкой и персоной с патологически Нельзя сказать, что женщин у него было завышенным самомнением. Он не имел права много –– за всю сорокавосьмилетнюю жизнь нарушать протокол и рисковать жизнью на пальцах одной руки можно было пациента, делая сложную операцию в сосчитать. И то давно это было. Лет до условиях районной больницы. И то, что тридцати он еще пытался устроить личную больной выжил, это просто счастливая жизнь, чтобы одному не куковать в случайность, а не гениальные способности трехкомнатных хоромах. Но ни одна из них хирурга! сердце Арсения не покорила… Проснулся он как-то в полночь водички Присутствующие возмутились и снова попить –– тюлечкой соленой на ужин себя собрались накинуться на повествующего, но побаловал, вот она-то и вызвала жажду среди он жестом остановил их, поднимая руку ночи –– на ноги встал, а ступни как заболят, вверх. косточки как заноют! Страх охватил Арсения. Неужто старость подбирается? — А что же сделали вы, господа? — повысив Утром в зеркале себя внимательно голос, продолжил Илья Петрович. — Те, кто рассмотрел и запаниковал. Виски побелели, так трепетно любит Дмитрия Аркадьича? Вы макушка вместо волос пушком поросла. же могли его защитить? Могли! Не Щеки обвисли, лоб глубокие борозды рассказали бы о настоящем состоянии исполосовали, а под глазами мешки пациента, и никто бы правду до конца не выпятились. Долго умывался ледяной водой, узнал! Не так ли? Ведь его не скорая в даже о циферках на счетчике не думал. И больницу привезла, а пьяные дружки! Но 19
полотенцем махровым растирался –– новым, Так Арсений в ожидании невесты мысленно еще с ценником на этикетке. Да где там! беседовал с женщиной, которая сидела Лицо ни на граммулечку не посвежело. Весь напротив. И вдруг та самая женщина день Арсения мысль преследовала, что вот поднялась из-за стола и направилась так, незаметно, старость к нему и добралась. прямиком на него. А ведь пожить-то он так и не успел… –– Вы Арсений? Извините, я только сейчас В тот же день пошел горемыка к местной вас узнала! –– радостно улыбаясь, сказала свахе, Клавдии Степановне, просить о женщина и кокетливо поправила золотистые помощи. Она, конечно, не один год злилась локоны. –– На фотографии вы совсем другой. на Арсения, и было за что. Пять невест ему Мммм… Наверное, Клавдия Степановна подобрала, а он всех забраковал и даже перепутала и дала мне ваше старое фото. Я неустойку не заплатил. Встретила его сурово, Людмила! но в дом впустила. Женщина протянула руку Арсению и –– Ладно, –– говорит, –– помогу я тебе. Но, улыбнулась еще более ослепительно. только из уважения к твоей матери, светлая «Людмила? Этого не может быть! Только не ей память! Есть у меня на примете хорошая она!» женщина. И работящая, и лицом приятная, и Мысли у Арсения взбудоражились, все его без детей, как ты хочешь. Только на этот раз естество взбунтовалось! Эта расточительная деньги вперед! дама, что выбрасывает почти новые Что было делать Арсению? С деньгами салфетки, его невеста? Не бывать этому! расставаться было тяжело, тем более, платил- Арсений вскочил со стула, забормотал себе то он за «кота в мешке». Но мысли об под нос что-то типа «вы обознались, я не он, одинокой старости все же тяготили больше. он не я» и ринулся к выходу. Клавдия Степановна, как и обещала, встречу До дома он добрался в считанные минуты. с потенциальной невестой организовала в Обида на нерадивую судьбу рвала сердце на кратчайшие сроки. Через неделю Арсений части. А от злости на Клавдию Степановну, сидел в кафе и вчитывался в меню. Водил которая очередной раз подсунула свинью, да пальцем от левой колонки к правой, еще по предоплате, все тело било ознобом. хмурился и раздувал щеки. –– Ну да Бог с ними, с деньгами! –– чуть не Словил себя на мысли, что последнее плача, воскликнул Арсений, отпирая свидание у него состоялось в этом же кафе, входную дверь. –– Главное, что я вовремя только обстановка здесь изменилась до успел заметить –– не пара она мне! Ох, не неузнаваемости. И зачем только столы было пара! Людми-и-и-и-ла! Тьфу! менять? Прежние ведь добротные, Расточительница! деревянные были. Интересно, куда их В тот же день поклялся себе Арсений –– вывезли? Небось, на городскую свалку, куда больше никаких невест! А старость… Ну, что же еще… Давненько он там не бывал, надо старость? Хоть так, хоть так, ее не избежать. бы съездить, может, что нужное найдется… Зато без такой жены нервы здоровее будут! Эх, люди! Какие же вы расточительные! Столько добра на мусор выбрасываете! Не то, что он, Арсений –– все в дом тащит! Хозяин! Все у него есть: и деревяшки, и шурупчики, и ключи разводные, какие хошь. Все посортировано, в коробочках упаковано, подписано, в ящичках сложено… Чтобы он мог мимо какого гвоздя пройти? Да ни в жись! Не то, что эти! Вон, сидит одна… Уже пятую салфетку тащит –– не успеет губы после глотка чая промокнуть, комкает ту салфетку и выбрасывает. Так она же почти новая! Он, Арсений, так бы не поступил! Он бы ее аккуратненько сложил и в карман упрятал. Мало ли что в мире случится –– кризис в бумажном производстве, например. И чем ты, кукла крашенная, тогда рот свой вытирать будешь? 20
Виктор Каган Что за рыба бьётся на блесне? (г. Берлин, Германия) В чьих руках сгибается удило? Что за эхо плачет в тишине? Виктор Каган – 1943 г.р. Врач- Что за тишина в аду горнила? психотерапевт, докт. мед. наук (Россия), M.D., Ph.D. (USA). Автор публикаций по Что за блажь – вопросы городить? психиатрии, психотерапии, психологии, в т.ч. Что за дурь – искать на них ответа? более 30 книг в России и за рубежом. Стихи, Тянется растерянная нить проза, эссе, переводы публиковались во мно Ариадны за полоской света. гих зарубежных и российских бумажных и сетевых изданиях. Автор 11-ти поэтических Дышит неостывшая зола. книг, включая книги переводов поэзии Гэри Теплится душа в озябшем теле. Уайтеда и Ганса Гюнтера Адлера. Дипломант Светятся в морщинах зеркала. Международного литературного Волошин Вьются заоконные метели. ского конкурса (2005, 2008), лауреат премии «Серебряный век» (по результатам книжной Женщина заваривает чай ярмарки «Нон-фикшн» 2009 года) посреди земной юдоли ада, задевая тени невзначай, От А до Я, от мира до войны, прозеленью вспыхнувшего взгляда. от óберега до смертельной неги, от звонкой альфы до немой омеги, *** от первой до последней тишины. Прошлогоднего снега потёки И все пути сливаются в один, на немытых иззябших стенáх, и не сойти, как мы с ума сходили позабытые детства уроки, и на игле Кощея жили-были, музыканты в колодцах-дворах, и золотых не знали середин. страхов в серой ночѝ угадайки, Уже без водки воздух всё пьяней воронки распугали ворон, и хочется не тело конопатить, дед Мазай, подконвойные зайки, и время не копить, а просто тратить сквозь морозы дымит эшелон, и быть богаче тем, что стал бедней. город-сад из дощатых бараков, И дела нет, зачем и почему - силуэты убийц на значках, какая разница? Ни сердцу, ни уму – стон костей в горевых буераках, что есть, то есть, так, стало быть, и надо, отблеск мушки в державных очках. и нечего завесы слов плести, пока открыты смертные пути Всё прошло и уже не вернётся. на сколько хватит времени и взгляда. Не вернётся?! Ну что ты, не плачь. Из беспамятства злого колодца *** рвутся души. Зевает палач. Что давно потерянным ключам Cтынь-постынь, звяк-позвяк, шуры-муры. до того, где свечи жгу теперь я? С дна колодца Венера видна. Что за птица прилетает по ночам, Жизнь-копейка, хитра пуля-дура бьётся о стекло, теряя перья? и летает, где хочет, она. *** На золотом крыльце да в золотой пыльце, крылышки не смыкая, так бы сквозь время и плыть, крыльями не шевеля в прозрачности хрусталя, 21
куда паутинка тянет свою серебристую нить. И, наплевав на скучный бред примет, Но вертухаев глаза, выводишь на песке фиоритуры. но на ногах железа, пыльца золотая или на пальцах чужих пыль? И будь, что будет, только бы успеть Крылья ломает боль, додумать, досказать до самой точки, губы съедает соль, на выдохе последнем прохрипеть, душа волочёт тело, в небыль вбивая быль. не ожидая призрачной отсрочки. Посверкивают с крыльца два золотых кольца – Свернулся луч у ног, как сонный кот, это очочки новые сытого палача, перетекают тени в свет по стенам, под ними мокрые губы чёт переходит нечет, нечет в чёт, и на плечах душегуба в ладонь рассвета ночь ложится тленом. уютно лежит шуба кожей с чужого плеча. *** *** Стенает музыка мадонной на плацу, Коряга-карга бездыханна и скорчена. в поход начало к бравому концу Скорбит по коряге зажившийся пень. пускается за пирровой победой, А жизнь продолжается, жизнь не окончена штандарты вдовами трепещут на ветру, и в плаче поминок мелькает трень-брень. похмелье с кровью на чужом пиру и память неуёмной костоедой. Отечества дым то сиропом, то серою, то лобное место, то скреп кандалы, Сипит вальсок сквозь старый патефон, и держится жизнь то надеждой, то верою, танцуют полуявь и полусон, и бродит любовь от хвалы до хулы. прощания пространство – место встречи последней, неуклюжие слова Осенние шорохи, шелесты, шёпоты, и на запястье бабочка мертва июльского солнца весёлая прыть, взлететь стремится, правилам переча. весенняя блажь и январские хлопоты … На старой коряге в раздумьи курить, Проходит всё и это пролетит. Оглянешься, а бабочка сидит, на пне разложить свою пищу нехитрую – а жилка бьётся в умершем запястье, поллитра, огурчик, черняшка и соль - не слаще сахар, соль не солоней, и с этой простой всесезонной палитрою гадает время на ромашке дней – встречать умереть не дающую боль. несчастье, счастье … счастье и несчастье. *** *** И вот ещё не два, уже не полтора, В обнимку с ангелами пляшут чертенята, ни ночь, ни день, ни утро и ни вечер, рождение и смерть идут в одном строю. не тьма, не свет, не завтра, не вчера, Никто не виноват, что все мы виноваты. и Млечный путь не очень-то и млечен. А кто с виной, кто без – где отыскать судью? Птиц перелётных гам и кутерьма, Кто в лес, кто по дрова, кто посуху, кто к могилам старым новые могилы, морем, и память – перемётная сума, кто на крыльце златом, кому сума с тюрьмой, и рвётся из неё за шилом шило. кому-то горя нет, кому-то счастье горем, но, души отпустив, все ляжем в перегной. А жизнь тебе мала – и в рукава не влезть, на пузе не стянуть и спину не расправить. Из нас взойдут цветы и прорастёт картошка, Была тебе дана бумаги чистой десть, и трав густой ковёр топтать придут стада. но как на ней из знаков речь составить? Кто мы – шедевр Творца или его оплошка? Коптящая свеча? Падучая звезда? Слова внутри болят и просятся на свет. Кукушки врут, цыганки строят куры. 22
Фонарь горит в ночи, так что Луны не надо. Как девочку, в руках качать. И смерть выводит жизнь на горевой правёж. И обнимаешь, и качаешь. И снегопад шуршит продленьем листопада. И ты не знаешь как, а всё-таки живёшь. *** *** Две птицы на моих плечах… ……………………………………. Небесная манна, небесное млеко, Я в самом себе не волен небесную книгу читаешь по слогу. и не буду никогда. Потёртый реликт пережитого века ты с новым шагаешь, хромая не в ногу. А. Соббакевич (Александр Малинкович) Тебя уж не тронешь протяжным: «По кóням!», Ещё на выход не открыты двери на пыльные шлемы давно аллергия, и света коридор не тянется во тьму, ворчишь, что, мол, мы молодых перегоним, и ты живёшь, себе в себе не веря, и вслед им вздохнёшь: «Вы куда, дорогие?». и тянешься душой то к сердцу, то к уму. Уже не боишься ни бога, ни чёрта, И сердце говорит о счастье и печали, уже не влекут ни соблазны, ни слава, о боли и любви, о том, что благ удел, и ни Мефистофель, ни с ядом реторта, а ум сухой твердит, что он всего в начале, ни вечная жизнь, ни глухая держава. что он и царь, и бог белковых наших тел. Деревья за окнами стрóги и голы, Ни сердцу, ни уму друг друга не осилить, и золото чая в надтреснутой чашке, не научиться жить, не знать, как умереть, и перебираешь в ладонях глаголы, ни истину открыть, ни бирочку пришпилить, и думаешь, что ты родился в рубашке. ни сердцу, ни уму души не одолеть. А век? Что тебе до несчастного века, Она как жизнь сама, которой сладко болен, а, может, счастливого - кто его знает? лопатки распластав, как белых два крыла, Заката огромное красное веко - влечёт тебя туда, где ты в себе не волен, взглянув на тебя, солнце глаз прикрывает. куда глухой тоской свобода позвалá. *** *** «Сынок, ты где? Иди ко мне, Коряга-карга бездыханна и скорчена. присядь, поговори со мною». Скорбит по коряге зажившийся пень. Обманывать себя во сне А жизнь продолжается, жизнь не окончена и утром маяться виною и в плаче поминок мелькает трень-брень. за то, что недоговорил, недоуслышал, недопонял Отечества дым то сиропом, то серою, и сам себя перемудрил, то лобное место, то скреп кандалы, и миг счастливый проворонил. и держится жизнь то надеждой, то верою, Что явь, что сон, что жизнь, что бред? и бродит любовь от хвалы до хулы. И память ищет оправданий, а те, кого на свете нет, Осенние шорохи, шелесты, шёпоты, живут виденьями преданий июльского солнца весёлая прыть, и привиденьями во сне, весенняя блажь и январские хлопоты … и лицами на старых фото. На старой коряге в раздумьи курить, И голос мамы в тишине: «Сынок, я здесь, ну что ты, что ты?» на пне разложить свою пищу нехитрую – За то, что снова не начать, поллитра, огурчик, черняшка и соль - себе прощения не знаешь. и с этой простой всесезонной палитрою встречать умереть не дающую боль. 23
Елена Добровенская И я тебе клянусь своим здоровьем: (г.Хабаровск, Россия) Порой молчанье рыб важней, чем гам, И ты, мой брат, сыгравший столько гамм, Елена Добровенская родилась в Хабаровске. Сыгравший день осенний в свежем свете, Окончила филологический факультет Молчанье рыб сыграй мне на кларнете! Хабаровского государственного педагогического института. Работала на Дождь в Хабаровском крае Краевом радио и в Союзе театральных деятелей.Автор шести книг, а также пьес и У Марии-то в огороде сгнила судьба. текстов песен. Печаталась в коллективных Дождь в Хабаровском крае. У нас – Макондо. сборниках, в альманахе современной поэзии А Мария откинула мокрую прядь со лба, «Образ» (Москва), журналах «Современная Улыбнулась сырым небесам, что твоя литература на иностранных языках», Джоконда. «Лучшее в Хабаровске», «Главный город», «Эмигрантская лира» (Бельгия), «Бульвар У Марии улыбка сошла с изумленных уст, Ротшильда» (Израиль), в международном У Марии улыбка на ветку села и там сетевом литературном альманахе «45 трепещет, параллель». Лауреат премии «Звезды Засветился маленьким солнцем продрогший дальневосточной сцены». куст, Засветились вокруг деревья, цветы и вещи. Неотправленное письмо к Тео. А в деревне-то нашей всё – голытьба. Молчанье рыб Дождь стреляет громом напропалую. У Марии-то в огороде сгнила судьба. Мой пьяный друг, ну как тебя спасать? Что же делать Марии? Только – растить Ну хочешь, парк наш будет будто сад? другую. За шагом шаг, сплошное спотыканье, Тяжелое неровное дыханье, Кукушка Да запах гари или коньяка, И - ни-че-го не сходит с языка! Горяча от бессониц подушка, Ты - Гамлет, не начавший монолог, Месяц выгнулся. Боль, не балуй! Но даже в черных лужах есть он - Бог, Перелетная птица, кукушка, Да всуе говорить о нем неловко. Что ж ты медлишь? Скорее кукуй! Смотри: летит к нам божия коровка. Да, я тебе сестра, и у сестры б Отыщи свой кукушкинский угол, Не спрашивать, зачем в молчанье рыб Может быть, не похож он на тир, Таится неразгаданное слово. Где расстреливал ласковых кукол Смотри: идет к нам божия корова! Самый главный из всех командир? За ней - пастух, в глазах его, легка, Живет и серебром блестит река, Ты, кукушка, летаешь над бездной, Ван-Гог - в глазах коровы, все миры, Залетаешь, кукушка, в строку, Она мычит по правилам игры, И доносится до Поднебесной Но что-то знает, не умом коровьим. То \"ку-ку\", то короткое \"ку\". 24 Отчего мне сегодня не спится? И какая на сердце вина? Ты лети, перелетная птица, Перелетная птица - страна.
Попытка колыбельной Мужа расстреляли, он ведь был из лучших. Как смогла ты выжить, как могла ты жить? Спи, соль земли, спи, сок земли, спи, сон, Утро наступило. Ярок солнца лучик, Спи, список кораблей, до середины А в моей планете бабушка лежит. Прочитан ты не будешь никогда. Голос твой охрипший и ворчливо-милый Усни, страна, спи, Мунк, спи, крик, спи, Улетает в небо. Шарик голубой. стон, Сорняки исчезнут с бабкиной могилы. Деревья все, цветы, кусты малины. Пусть читает Кафку кто-нибудь другой! Живая спи и мертвая вода. Взлетай! Спи, карандаш, чего тебе на птичьем Чирикать, и искриться, и жужжать, А ты говоришь: я с листьями догорю... И белкою невзрачною крутиться? А я говорю: выцарапывай тихий звук! Взлетай, – говорю, да к певчему октябрю, Но карандаш, с нахальным безразличьем, Пусть песня не выпадет из онемевших рук. И, не пытаясь даже возражать, Не белкою-летягой и не птицей, Все знаю: аптека, улица и фонарь, И нечем и незачем, ни к чему, А работягой по починке слов, И дым беспросветный, такая на свете гарь, Стал. И не спит, как слесарь Иванов. Что, кажется, ты не вынесешь этих мук. Звездолов И лист по макушке стукнет, тяжел, как болт, А ты прокукуй кукушке: ку-ку, дружок! Весна-подросток, состоящая из углов, А лист по макушке стукнет, как пресса, желт, Состарилась так внезапно и горячо... Но, если взлетишь, то увидишь еще снежок. А мой сосед по крыше – он звездолов, И в небо ему отправиться нипочем. Да ты оттолкнешься, может быть, сапогом? Да что ты дрожишь, когда-нибудь будет май. Он ловит звезды, не замечает СМИ, Я знаю, глаголом не жгут. Нынче жгут В глазах его проступает, как влага, Бог. глагол. А днем он сидит на паперти до семи, Я знаю, что нечем... Давай, говорю, взлетай! Поскольку давно лишился и рук и ног. Греция А мой сосед по крыше – он звездолов, И скоро уйдет на небо, в свое жилье. В слепящей Греции нам солнце помешало А у меня не хватит ни слез, ни слов, По-детски плакать, и земного шара Поскольку с собой он сердце возьмет мое. Бочок похлопав, море похвалив, Войдя в залив и глядя на отары, Кафка На облака овец, на берег старый В бесстыдном ликовании олив, Говорила бабка: Жизь, она не сказка! Я думала, что быть нам обожженным, Засучи рукав-ка, засучи другой! И не ходить по пляжу обнаженным, И скажи мне честно, кто такая Кафка? И острый ум не обнаружить нам. Что же эта Кафка делает с тобой! Залив Коринфский, мы с тобою - пара, Всю наготу языческого дара Ты не понимаешь, баба, ни бельмеса! И нежность мы разделим пополам. Кафка – это круто, Кафка – это он! Пастух овец домой прогонит. Сине Дом перекрестила. Видно, всюду бесы, Безоблачное небо. Так в пустыне, Ну а этот Кафка – бесов почтальон! Должно быть. Лишь позвякиванье сфер Небесных. Сколько в Греции покоя! Камера сырая. Следователь-шавка. Кто ж мы? Кто я? И что это такое? Вождь народов курит трубочку в Кремле. Мне кажется, что все – cadran solaire1 Ни при чем здесь точно никакая Кафка, Что такие беды ходят по земле. 1 cadran solaire (фр.) – солнечные часы. 25
Тише, бабушка... Дядя Миша Тише, бабушка, спи, тут у нас все, ей-богу, в Дядя Миша, старый алкаш, замерзает порядке, насмерть, Мы вгляделись в глаза Рождества, мы видали Ледяную улыбку его по лестнице ангел звезду, тащит. И у нас наступили веселые снежные святки, Как сказал однажды Мюнхгаузен (и Мы смеемся и пляшем на ярко сияющем Янковский, льду. Тот, что в фильме лез по лестнице прямо в небо): Ты из камеры смотришь, ты смотришь из \"Улыбайтесь!\" Радуйся, дядя Миша! тридцать седьмого, Вон какое небо тебе открылось! Слышу голос твой ломкий и тусклый, как в Тяжела улыбка. Рабочий ангел печке зола, Тащит ее, светлую, как причастье, Ты оттуда взяла омертвелое черное слово, Смахивая пот. Завывает вьюга. И его оживила, отмыла потом добела. На земле, где снег – провожатый главный, Тело в старой обморочной шинели В этой камере стылой так крепко дружила ты Заметает вьюга, а пес бездомный с Таней, Кинулся по лестнице за улыбкой. А когда умирала она, ей мерещился торт, Море черное... ну а потом вдруг привиделся Деревенский дурачок Сталин, Потому что кричала она: \"Вон - усатый, вон - Ты вот спрашиваешь, кто я? Деревенский черт!\" дурачок! Тихо прячу время злое в свой печальный Тише, бабушка, мне подарили на счастье кулачок. подкову, Покосилась моя хата, ветер пляшет на столе, Тише, бабушка, спи, не шепчи мне, жалея: Я сейчас надену латы, я подумаю о зле, \"Малыш...\", Я его сохраню – настоящее русское Слово, Морщит родина пространство, мельниц нет и Потому что во мне навсегда ты, родная, Дульсиней, болишь. Я подумаю о пьянстве дикой родины моей. Наточу, но не оружье, наточу свой голосок, Осипу Мандельштаму Потому что людям нужен деревенский дурачок, Все бредни, Мандельштам, смеющийся посредник Потому что скользкий воздух не мешает Меж нами и звездой, наследник черных ям стрекотать, И ямбов, и цепей, и музыки последней. Потому что петь не поздно никогда, едрена Все бредни, Мандельштам, где бренди, мать! Мандельштам? Я сейчас снимаю латы, я – не воин, я – сверчок, Не волк, скорее – вол, с воловьими глазами, Извиняюсь, я – крылатый деревенский Не золотистый мед, а злой Владивосток, дурачок... Все бредни, Мандельштам, тебе ль не предсказали, Если крикнет рать святая, если снова крикнет Что на тебя – вола – найдется век твой – рать, волк. Умирать в преддверье рая? Может, лучше не стрелять? Что старый зек – душа – начнет орать, ликуя, Вон как вальс играет венский! Я попался на Когда ты упадешь, и только солнца штамп крючок! Скрепит печатью смерть. А мы живем, не Дурачок я деревенский, деревенский чуя... дурачок. Все бредни, Мандельштам... Все бредни, Мандельштам... 26
Три сестры Неотправленное письмо к Тео Я – три сестры и ужасно хочу в Москву. Я писал сто тысяч красок земли, Провинциальность безбожно впиталась в Небо, доходящее до предела. кожу. Тео, мы ведь рядом с тобою шли. Знаю ли точно, зачем здесь топчу траву? Горный мел нам брат. Трудно жить без мела. Знаю ли точно, какой ты и где ты, Боже? Плачет гитара, а я все молчу с утра, Разбежаться в стоптанных башмаках, Слишком пропахла и кровью чужой и Прыгнуть в небо, прямо в нутро заката, хлоркой. Позабыть про липкий ползучий страх. Алый закат бинтую. Я – медсестра... Горный мел мне брат. Трудно жить без брата. Нет, я – поэт Федерико Гарсиа Лорка. Это меня расстреляли. Какая боль! Защити меня, я пока что жив. И застонали, запели, заныли нервы. Брезгует, как видно, и смерть-старуха. Снова я стала маленькой. Я – король! Знаешь, Тео, видел вчера во ржи – Грустный прекрасный мальчик Матиуш У Земли отрезано тоже ухо. Первый. Я из Афгана, и пуля пробьет живот, День соленой кровью пропах, вот жуть! Просто дышать станет невозвратимым Он не то, что, Тео, слегка подсолен…. счастьем. И осталось только, за что держусь: В сердце Земли прицелился пулемет, Ты и краски, солнышко и подсолнух. Нашу планету хотят разорвать на части. В Англии душно. Наверное, я – Шекспир... Тут нужна ведь смелость, а я – не смел, Жанна Д'Арк, улетевшая искрой к Богу. В теле закипели морские воды. Пламя. Вода. И огромный безбрежный мир, Только знаешь, Тео, твой горный мел Мир, для которого каждый вокруг - дорога. Подарил не дни – подарил мне годы. Как инквизиций взметнулись опять костры! Страшно за палачей. Велика расплата. Защити меня, я пока дышу, Я – три сосны, три брата, я – три сестры. Только надоело скупое тело. Я – целый мир. Зачем мне хотеть куда-то? Ты прости, что так невпопад пишу, Это попрощаться хотел я, Тео. Хабаровск Звездолов Лети, голубиная почта! Не бойся сумы и тюрьмы. Весна-подросток, состоящая из углов, В едином сознании прочно Состарилась так внезапно и горячо... Уже утвердилось: ЯМы А мой сосед по крыше – он звездолов, И в небо ему отправиться нипочём. Оторваны люди от быта, Чтоб лжи не заглатывать яд. Он ловит звёзды, не замечает СМИ, И тени невинно убитых В глазах его проступает, как влага, Бог. На площади рядом стоят. А днём он сидит на паперти до семи, Поскольку давно лишился и рук, и ног. ЯМы – никакие не ямы. Не мелкие злые умы. А мой сосед по крыше – он звездолов, Здесь рядом стоят мандельштамы И скоро уйдёт на небо, в своё жильё. Великой и грозной страны. А у меня не хватит ни слёз, ни слов, Поскольку с собой он сердце возьмёт моё И бабушка синий платочек Уронит, как будто война. Поднимет и скажет: «Сыночек…», Как правда умеет одна. 27
Андрей Галамага Мой друг, путешествий любитель, (г.Москва, Россия) Меня перебьет, в простоте. Он где-то подобное видел. Родился в 1958 году в г. Воркута, школу В Германии? в Польше? в Литве? окончил в Киеве. С 17 лет живет в Москве. Окончил Литературный институт им. Пейзаж этот больше фламандский. Горького, семинар поэзии Э.В. Балашова. Вот Брейгель, типичный пример. Член Союза писателей России. Автор пяти Подумаешь, кончились краски. книг стихотворений, пьес, киносценариев. Остались бы уголь да мел!.. Дважды (2007, 2012) лауреат между - народного фестиваля «Пушкин в Британии». В Антверпене не был я в жизни Лауреат фестиваля «Русские мифы» в И спорить теперь не готов. Черногории (2013). Обладатель Гран-при 1- Но вдруг этот Брейгель Мужицкий го литературного фестиваля «Интелли - Был родом из наших краев? гентный сезон» в г. Саки, Крым (2015). Победитель международного литературного Согласен, что это абсурдно. конкурса произведений о Москве «На семи Но что, если я не один? холмах» (2016). Лауреат международного Вдруг так же считают подспудно литературного фестиваля «Центр Европы», Датчанин, француз или финн?.. Полоцк, Белоруссия (2017). Лауреат между - народного литературного фестиваля «Степ - Уютно чернеют домишки, ная лира», станица Новопокровская, Кубань Со снежной зимою в ладу, (2017). Лауреат международного литера - И черную шайбу мальчишки турного фестиваля «Генуэзский маяк», Гоняют на белом пруду. Италия (2018). ДВЕ ТЫСЯЧИ СЕДЬМОЙ ПЕЙЗАЖ Снег порциями опускался вниз, Полмира объехав без дела, За уцелевшие цепляясь листья, Поймешь, что полжизни отдашь В отчаянье смягчить антагонизм За русский пейзаж черно-белый, Крестьянина и автомобилиста. Березовый зимний пейзаж. Мир замерзал. Но город, как ковчег, На дальнем пригорке деревня, Сквозь зиму проплывал напропалую, Сороки пустились в полет, Доказывая, – двадцать первый век А рядом, меж редких деревьев Не так уж страшен, как его малюют. Охотник с собакой бредет. Я научился различать вполне Петлянье дороги окольной, Понятия сомнительного толка. Следы лошадиных подков; Но все, что было век назад в цене, И темный шатер колокольни С тех пор не обесценилось нисколько. На фоне сплошных облаков. Стремиться к цели, голову сломя, 28 И умереть от старости в постели… Нет, чтоб из-за любви сойти с ума Или за честь погибнуть на дуэли! Смерть оказалась мне не по уму, Ума я мог легко лишиться сдуру, Но уцелел. Возможно, потому, Что слепо был привержен Эпикуру. Снег опускался вниз, не торопясь, Никак не добираясь до итога; И к ночи над Москвою разнеслась Неясная воздушная тревога.
Сгущалась мгла, скрывая без следа БАЛЛАДА ПРО ДВЕРИ Весь город – от Лефортово до Пресни; И граждане сновали кто куда Видно, все премудрости не впрок нам, От головокружений и депрессий. А тем паче, если кто упрям; Я всегда был равнодушен к окнам, И только, не задетый кутерьмой, И питал пристрастие к дверям. Пес-поводырь вел за собой слепого. Время не торопится меняться. Так наступал две тысячи седьмой Скажем, вор, что раньше, что теперь, По счету год от Рождества Христова. Норовит тайком в окно забраться, А хозяин входит через дверь. *** И в лесу пустом и одиноком Можно, чтоб укрыться от зверей, С тех пор, как, долистав последний том, Наскоро поставить дом без окон, В последний раз за мной закрыла дверь ты, Но нельзя оставить без дверей. Я день за днем ловлю себя на том, Все мы чересчур несовершенны, Что постепенно привыкаю к смерти. Бог – за нас, но и соблазн – силен; Слишком часто нас глухие стены Я ни за что тебя не осужу, Окружают с четырех сторон. Ты для меня все тот же ангел сущий. Грех роптать на чью-то злую прихоть, Что смерть! Теперь я даже нахожу Коли жизнь – ни две, ни полторы. В ней ряд неоспоримых преимуществ. Будет дверь – отыщется и выход Даже из безвыходной игры. Мне не грозит дожить до старика, Но однажды – дверь запрут снаружи С болезнями уже не страшно слечь мне. На железный кованый засов. Пусть жизнь сладка, но слишком коротка, Я решу, что никому не нужен, А смерть, по крайней мере, бесконечна. И погибну там, в конце концов. И не все ль равно, во что я верю; Ты напоследок бросила – прости, Только спор останется за мной, Лучась сияньем ангельского света. Я умру перед закрытой дверью, Напрасно я молил меня спасти, А не под бессмысленной стеной. Мой голос оставался без ответа. ЦЫГАНКА Ну что с того? Тебя я упрекну ль, 1. Что ты мне ничего не отвечала? Кружевное розовое платье, Я умер в феврале. Теперь июль. Серьги дразнят звонким серебром. Для вечности лишь самое начало. Я цыганку встретил на Арбате Теплым, добродушным майским днем. Занятно знать, что сможешь все успеть, Всего достичь, смеясь всего добиться. Шла она, задумавшись о чем-то, Мне повезло при жизни умереть, Улыбаясь встречным москвичам; Чтобы внезапно в смерти возродиться. И, как рябь прибоя в море Черном, Волосы струились по плечам. Я бы мечтал тебя вернуть назад, Но я себя ничем не обольщаю; А лучи лились с небес в охотку, И все, что в жизни не успел сказать, Словно предлагали: погляди, Теперь тебе посмертно посвящаю. Как сверкают в такт ее походке Бусы и мониста на груди. Я больше не страдаю, не молю И тщетно не взываю к милосердью. Колдовские тонкие запястья Но тем сильнее я тебя люблю, И лукавый взгляд из-под бровей. Мой кареглазый ангел – ангел смерти. Я, признаюсь, женщины прекрасней В жизни не встречал еще своей. Призраком явилась, миражом ли, Был ли это сон средь бела дня? 29
Я лишь мог глядеть заворожённо, *** Как она уходит от меня. Прости, – довольно глупости плести; И хотя до крайности обидно, Давно пора остановить свой выбор. Остается лишь себя корить. Мы маемся, как пойманные рыбы, Нет бы под предлогом благовидным В сетях московской майской духоты. Подойти к ней и заговорить. Я стал, благодаря тебе, жесток. Представляю, как бы мог сейчас я Мне дорого далось – начать с начала. Упиваться блеском карих глаз. Ты прежде никогда не умирала? Что ж, прощай, упущенное счастье, Я умирал. Теперь пришел твой срок. Видно, не судьба на этот раз. Как смахивают крошки со стола, Но теперь я загодя готовлюсь, Ты приговор произнесла в глаза мне. Повторяя по сто раз на дню: Я сам не верил в силу предсказаний, Черт возьми надуманную скромность, Которые наговорил со зла. Черт возьми застенчивость мою. Казалось, мир открылся мне насквозь. Пусть случится повстречаться с нею, Мной не владели месть или обида. Я себе в другой раз не прощу; Но нестерпимый привкус суицида Вот вам слово, я умру скорее, Доказывал, что худшее сбылось. Чем свою цыганку упущу. Напрасно все, день выжжен до золы; 2. И вечер ничего уже не значит; Речь – дурман, глаза – приманка, Не в силах что-нибудь переиначить, И к гадалке не ходи. Ночь корчится на кончике иглы. Обмани меня, цыганка, Вокруг пальца обведи. Сочится сквозь асфальтовый настил Горячий яд отравленного мая. Посели мне в сердце ревность Мы мечемся, мучительно глотая Взмахом смоляных ресниц, Заразный воздух из последних сил. Нецелованной царевной В полнолунье мне приснись. ЧАШКА Глянь, как подлинная леди – На бульварах к утру постепенно светлеет, На никчемных англичан, В сонный город внезапно вступает весна. Чтоб одной тобою бредил, Ты сказала, разбитую чашку не склеить? О тебе одной мечтал; Бог с ней, с чашкою этой. Далась нам она! Чтобы путал зиму с летом, Телефон надорвался от перенабора. Чтоб смешались ночь и день; Почему ты молчишь? Я прошу. Отвечай. Чтобы неотступно следом Стоит ли из-за крохотной горстки фарфора За тобой бродил, как тень. Хоронить равнодушно еще один май? Знаю, Бог не даст пропасть нам; Ночь нарочно нам шепчет, что мы проиграли. И когда-нибудь, глядишь, Ей не просто признать, что рассвет мудреней; Под моим напором страстным И разбитая чашка – не Чаша Грааля, Ты сама не устоишь. Чтобы так фанатично молиться над ней. И обоих нас – навечно, Дай мне руку. Поверь, на земле никого нет, Уж поверь мне наперед, Кто любовь нашу смог бы случайно разбить. Обручальное колечко Я всего лишь хочу пить из хрупких ладоней Вокруг пальца обведет. И тебя, добрый ангел, с ладони поить. 30
Людмила Свирская А мы его как бы вроде не узнаём. (г. Прага,Чехия) Не то чтобы меньше цветенья – да нет, конечно. Родилась в Алматы( Казахстан), после А просто забот по горло – не разгрести. окончания школы переехала в Барнаул С утра в королевстве датском опять (Алтайский край, Россия), где окончила протечка, факультет филологии и журналистики И снова за что-то, Боже, меня прости. Алтайского государственного Всё в мире иначе. Сменился анфас и университета. С 1999 живёт в профиль. Праге( Чехия). И я в нём вслепую щупаю: ре-ми-фа. Занимается редактированием, пере- Осталось в литровой банке немного кофе. водами, преподаванием. Автор семи Осталась на дне надежды одна строфа. стихотворных сборников, публикации в журналах и альманахах: *** «Сибирские огни», «День поэзии», «Литературная газета», «Алтай», Как тихо над сиреневой поляной! «Берега», «Волга ХХI век», Она ко мне пришла - но без меня, «Европейская словесность», «Чайка», Весна, внезапно ставшая стеклянной «Золотое руно» и тд. И треснувшая с первого же дня. Член Союза Российских писателей. Там, за окном, чуть слышный вздох акаций, Рассветный рай черешневый, гроза... Чай остывает в кружке на столе, Как трудно не дышать и не касаться. Март за окном закручивает танцы, Не плакать, пряча в сумерки глаза. А звезды, как летучие голландцы, Так вышло, что вовек неутолима Плывут навстречу маленькой Земле. Тоска моя по солнцу и теплу. Мне кажется: мы все идем ко дну. Там, за окном, весна проходит – мимо. Ко дну огромной, запотевшей кружки... Пуста платформа. И Леонардо, и Шопен, и Пушкин Я тебя люблю. Самозабвенно тянут в глубину... Глоток последний чая с коньяком – *** Я вновь к весне выныриваю резко И вижу кружевную занавеску Во спасенье или в наказанье - Разобраться так и не могу. И подоконник с белым лепестком. Женщина с потухшими глазами Всё ещё на ближнем берегу. *** Были у неё иные вёсны: И бурлила сонная река, Опять в королевстве датском подгнило что- И в глазах горели...нет, не звёзды... то. Просто два ярчайших маяка - И даже не «что-то», и даже не только в нём. Июнь на земле случается мимоходом, Для него, единственного, всё же Шедшего под парусом в грозу... А она стояла - у подножья Их судьбы непрожитой, внизу. Верила, надеялась, парила - Золушкой на том своём балу... Их потом одна волна накрыла, Но её швырнуло на скалу - Во спасенье или в наказанье, Как награду или вопреки... Женщина с потухшими глазами У надолго замершей реки. 31
Бетховен И люди между НЕТ и ДА Завязли в многоточьях...оба.. Пыль с мертвого рояля деловито Сметает фрау Мюллер день за днем. Над миром мелочных забот, Как он звучал, рояль мой! Dolce vita! Над нашей суетой мышиной Мое ль остановилось сердце в нем? Крадется стих, как черный кот - Свободный и непостижимый. Не морщась от щелчков и зуботычин, Я накрепко, до хруста, сжал кулак: *** Угрюм и одинок. Косноязычен. И по губам читаю кое-как. Где ты сейчас? В том городе, который Клубок судьбы давно уже размотан, Тебе все время снился. И теперь Уплачен долг еще одной весне. Ты смотришь из окошка с желтой шторой Проросшими фасолинами ноты На булочной распахнутую дверь. Разбухли в абсолютной тишине - (Хоть там давно строительная фирма Заношенной, затянутой, затертой... С названием, что не произнести...) И если с губ срывается упрек, Ты ловишь кадр из собственного фильма Теснятся пирамидами аккорды И держишь, словно бабочку в горсти. На черном небе вдоль и поперек. Где ты сейчас? А впереди - бемоль, как белый парус. В том бабушкином доме, Квартет \"d-moll\". Душа идет ко дну... Который часто снится даже мне... Я вытяну всю музыку из пауз Всё в городе твоём иначе, кроме И до последней ноты вам верну. Реки и неба с молнией на дне... Пер Гюнт для Сольвейг стал когда-то *** песней... Но после песни звонче тишина... Обивает июнь золотые порожки Я – в городе, где мы с тобою – вместе... Полных рая чужих шалашей под замком. Но нет у нас ни дома, ни окна. Может, мы настрогаем на ужин окрошки На дожде - кисловатом и крепком таком? *** Будет доверху чуда в бездонной кастрюле - Поэтесса должна быть одна. Пусть достанется вдосталь друзьям и Поэтесса должна быть бедна: врагам... Всем на свете должна, А потом мы внезапно очнемся в июле, Никому не нужна, Чтоб горячие ливни упали к ногам... С недопитым бокалом вина. Малодушно пытаясь спастись от потопа, Потому что иначе спугнёшь Мы вернемся на миг к своему шалашу Строк своих воробьиную дрожь: И затеем вишневую кашу с укропом... К чёрту сон-аппетит! Если «муз» не простит, Но об этом я позже тебе напишу. То, мыча от бессилья, помрёшь. *** От тебя живописной толпой Убегают мужчины в запой, Стихи придуманы затем, Если только они Чтоб ночью от тоски не спятить, (Боже их сохрани!) И нерв, который не задень, Не кропают поэмы с тобой. За строчкой безмятежной спрятать. Стихи придуманы, когда Слов чешуя прилипла к нёбу, 32
Ангелина Константинова Как похоже ненастное утро на пасмурный (г.Москва, Россия) вечер, И все гуще туман за прозрачным оконным Ангелина стеклом. Константинова Ну а мы притворимся, что все это лишь – переводчик с ненадолго, английского Золотистого чаю нальем и откроем рояль, языка, ее Над компьютером мы статуэтки поставим на основная полку, работа долгое И постелем на стол вместо скатерти белую время была шаль. связана с Пусть запляшут на стенах от лампы веселые переводом блики, технических Согреваются руки и музыка льется, мой друг! текстов. Прочитаем молитвы по древней Родилась и живет в Москве. Окончила Божественной Книге, МГПИИЯ им. М. Тореза. В 1990х и 2000х И снежинки, вернувшись, опять запорхают годах участвовала во многих известных вокруг! международных проектах области авиации, Поцелует метель и порадует бархатный строительства и эксплуатации промыш - вечер, ленных объектов. Многочисленные коман - Будет воздух морозный приятней чем мед и дировки в страны Юго-Восточной Азии и вино… Европы, по России и странам ближнего И кошмарные вирусы сразу исчезнут зарубежья, тысячи страниц технической навечно, документации и деловых документов, неза - Неприятный туман забирая с собой заодно. бываемые встречи и сюжеты из жизни давали богатый материал для творчества. Как пере- *** водчик считает, что текст требует аналити - ческого подхода, существует и некий мыс- Во дворе, среди кучи какого-то хлама, ленный диалог с автором, но в конечном Я нашла гобелена обрывок один, счёте результат всё рано зависит от вдохно - На котором печальная юная дама, вения. Ранее стихи Ангелины публиковались Пожелтевшие астры прижимала к груди. в литературном альманахе «Особняк». В Что творилось вокруг – никому не известно, 2017 году вышли переводы детских книг в Все оторвано напрочь – и дом, и друзья, издательстве «Книжники» и книги о техни- Чашка кофе с корицей, любимое кресло, ческом творчестве в издательстве «МИФ». И тяжелых портьер кружевные края. Все сломалось, смешалось и смысл потеряло, Непонятны слова, рассыпаются рифмы и Покрывается медленно легким снежком, строки, А когда-то светилось, любило, звучало, Сколько раз не пиши – воедино уже не А когда-то входило в понятие «дом». собрать, Так непросто проститься, отвернуться без Не поют на высоких березах вдоль мокрой вздоха, дороги И уйти, не мелькнув ни в каких зеркалах, Стаи птиц, но, однако, на юг не спешат Все начнется сначала, у другого порога, улетать. Будет аура дома и роса на цветах. Не зима, и не лето – придумай названье погоде, *** Почему-то трава вместо снега, морозов не ждем, Несет дворцов изящный строй Открываются почки, и, вызов бросая Приток по имени Колпачный природе, К Покровке, что течет рекой Непонятные вирусы выросли вдруг ни на До дна своей души прозрачной - чём… Дворцы навстречу нам плывут, Нам нельзя обниматься, нельзя целоваться В потоке пыли и сирени, при встрече, Террасы, двери и ступени, Потепление климата вовсе не значит «тепло», 33
Ничьих шагов уже не ждут… Жива ль душа под неподвижным воском О, заколдованные двери, И как прожить, чтоб дни свои продлить, Что вы скрываете от глаз? При этом не расставшись с внешним лоском. Легенд, сказаний и поверий Что может быть достойней вас? Вы холодны, но как же вы прекрасны! В проемах окон, в теплом свете Хвала художнику - он, поклоняясь вам, Вовнутрь проникшего луча, Напомнил, что счастливы, иль несчастны, Возможно ль всё ещё заметить, Мы все принадлежим своим векам. Как подают вечерний чай? За рядом слов - ряды домов, *** Тома рассказанных историй… Что ж, реки данных категорий Все поэтессы знают в шляпках толк, Текут средь вечных берегов! В цветах из шелка, бисере и лентах - Хранить их вечно есть приятный долг, *** И дань особо лестным комплиментам! Что в белых опадающих тюльпанах Спустя полвека открываем шкаф, Такого есть, что глаз не оторвать? И видим в нем изысканную шляпку: Что есть такого в утренних туманах, Тончайший фетр и невесомый шарф Что, как обнимут – дрожи не унять? И это будет символ – а не тряпка. И почему кукушке доверяем Мы вместе с нами исчислять года? О шляпки пережившие века! Что на лесных полянах оставляем, Какие вы головки украшали! За чем вернуться хочется туда? История сметала мир пока Не знаю… трудно мне представить это, Вас создавали, мери, меняли. Словами тоже не смогу сказать, Не на земле – а в прежней жизни где-то Меняли дамы-летчицы на шлемы, Хранится тайна, и на ней – печать… А сестры милосердия на плат, Там у меня другие были губы, «Мисс что-нибудь» венчали диадемой, Другие кожа, волосы, глаза, Бейсболки и берет вставали в ряд… Там слово «алгоритм» считалось грубым, И было в интернет войти нельзя… Но шляпки, пережившие века, Я помню голос твой – и он оттуда, Остались вожделенными, как прежде - На пройденном моем звучал пути, И робко мы нетленного цветка Вторая жизнь – закономерность? Чудо? Касаемся – как символа надежды. А в третью жизнь возможно ль перейти? *** Александру Васильеву Я черной гитаре отдам предпочтенье, На подиуме выстроились вы У струн ее тонких особенный звук, И снизу вверх взираете на утро - Она - развлеченье, она наважденье, Холодные Снегурочки Москвы Она мой испытанный, преданный друг. В шелках и кашемире цвета пудры. Я с ней безмятежно сижу перед вами, Мы обе молчим – и гитара и я Струятся с плеч роскошные меха, Темнеет за окнами, пахнет цветами, Рассвет дрожит над куполом хрустальным - Во что б не играли мы, вышла ничья. Уж так ли ваша жизнь была легка Прошу, не грустите, споем на прощанье, До той поры, как здесь вы вместе встали? Я слышала раньше – у вас есть талант, А после, на память о нашем свиданье, Премудрые рецепты прежних лет На гриф повяжите нам шелковый бант. Помогут скрыть болезни и утраты, Расстанемся, будто и не были вместе, В распахнутых глазах страданья нет, У каждого дальше дорога своя… И легкие шелка на вас, как латы… Забудется ль встреча? – Нет, вздох неуместен… Нет способа пока определить, Запомнимся вам и гитара и я! 34
Михаил Юдовский и любящий свою окаменелость, (г.Франкенталь, Германия) меня зовет – хотя б на полчаса, найдя в себе такие голоса, Родился 13 марта 1966 года в Киеве. Учился какими с колокольни не звенелось. в художественно-промышленном техникуме Я появлюсь и отыщу твой дом, и институте иностранныхязыков. С 1988 не знаю кем, не знаю чем ведом – года – свободныйхудожник. Выставлял свои быть может, эху собственному внемля. работы в Украине, России, Европе и Моей спиной коснусь его стены, Америке. Лауреат нескольких конкурсов как будто дом твой без моей спины, стихов и прозы. Стихи печатались в лишенный сил, обрушится на землю. различных международных литературных Невидим глазу и неощутим, изданиях. Автор нескольких поэтических неуловим, как перелетный дым, сборников. как летний воздух – невесом и тонок, я встану на часах, чтоб ты могла Это время, суровое, как самурай, рукою гладить мглу, как будто мгла – нарубает катаною мякоть рая. под руку подвернувшийся котенок. Впрочем - что мне рай? Мне подавай тот И буду так стоять – пока к утру край, от солнечного света не умру, в котором нет ни конца, ни края. не посягая на твою свободу, До чего же тесной сделалась нам земля! как тот рыбак среди застывших глыб, И такою неуловимой, как будто снится. что ловит в черных водах черных рыб А я, упоротое теля, и всякий раз вычерпывает воду. всё бодаюсь с дубом и желуди падают мне в зеницы. *** Ничего - мы еще переступим предел в мире, вывернутом наизнанку, Жизнь - это благо ли? Смерть - это благо ль? на баррикаду из собственных тел Но - по счастью - несусветную нежность взбираясь, как на стремянку. храня, ушли не все, кого б я оплакал, *** и не все, кто оплачет меня. Наши связи становятся хрупкими, зыбкими, Безмолвствуй, безлюдствуй, безвластвуй, земля тяготится нами, но небо-то глотай остывающий чай. удивляется, как мы золотыми рыбками Скажи на прощание: \"Здравствуй\". проплываем сквозь узкие клетки невода. Скажи мне при встрече: \"Прощай\". Глядя в наши лица, судьба ощерится, Тебя и меня не убудет, пошутив небрежно: \"In vino veritas\". лишь время заметит в ответ, Но покуда нам так надрывно верится, что в завтрашнем смерти не будет, что готова вера сама поверить в нас. как жизни в сегодняшнем нет. *** *** В дожде плывут дома. Твой маленький невзрачный городок, Листва клубится рыже. окаменелый, словно диплодок, Давай сойдем с ума, чтоб стать друг другу ближе, читать мгновений вязь и вместе с ноябрями жонглировать, смеясь, ночными фонарями. Вольемся в тишину, пока созвездий волки несут в зубах луну, разбитую в осколки, и тьму перемолоть пытается ограда, 35
зачеркивая плоть Отбиваясь копытом от крыс, готического сада. я читал, улыбаясь, Коран, Мгновенья – это пыль. не нуждаясь ни в чем и ни в ком, Бессмыслено ли, слепо ль – в той непарнокопытной судьбе мы менее, чем быль, ощущая себя ишаком но более, чем небыль. и неся этот мир на себе. Нас вертит колесо, навеянными снами *** предсказывая всё, что сбудется не с нами. А мы сидели за одним столом и были так неповторимо голы, *** как будто сдали нас в металлолом рифмованные начерно глаголы. Подари мне не райский, а самый обычный И сажа нам была белым-бела, сад, и эта жизнь была былым-была, потому что с эдемских кущ – невеликий куш. и даже ночь, прильнувшая к окну, Я вижу будущее, оглядываясь назад, подслушивала нас и тишину. и вижу прошлое в отражениях луж. А мы казались теми - или тем - Ночью шепчут мне: «Повернись-ка на о чем на свете не бывало тем, правый бок, и голые, смешные и глагольные, ибо спящим лицом к окну и спиной к стене мы были бесконечнобезугольные, снится Бог». «Да на кой мне, – устало зеваю, и мгла, ополоумевшая мгла, – Бог?» заполнившая поисками гугл, «Ну, не знаю. А вдруг пригожусь...» – искала, но найти в нас не смогла отвечают мне. ни острый, ни тупой, ни ровный угол. Я почти уплываю в доселе иные края, И говорилось: \"Свистни, Мишка, свистни, и опять этот голос скребет в голове, как мой ротозей, мой бешеный поэт, мышь: поскольку смерть есть продолженье жизни. «Кстати, разве не ты был убит на войне?» Но жизни нет. И смерти - тоже нет\". «Не я». «Извини, перепутал. За всеми не уследишь». *** Пузырем багровым лопается закат, вышибая стекла, кровель срывая жесть, Сказано: в тихом омуле водятся черви, но и на стенке последней из уцелевших хат белое тело рыбы лечат озерной мантрою мальчишка осколком шкрябает слово ангелы в макинтошах, браво глуша вино «месть». шашкою динамитною, россыпью Человек в шинели появляется из пустоты, диамантовой. протянув мне флягу: «На, хлебни из горла». Призрачно, волчеглазо, желто костры горят, «Что там?» – спрашиваю. «Ничего. Это был стаей летя вдоль берега. Сумерки жгут не ты. бензин. Успокойся, братишка. Это смерть твоя Выступкою тигриной бродит ночной бурят, умерла». взламывая когтями запертый баргузин. Там, на прилавках ветреных, заключены в *** стекле капель тела алмазные, брызг золотые лица. Я почти что дожил до седин, О лучезарный Тенгри! – холодно на земле. но готов на решительный шаг, Дай моему язычеству чем-то опохмелиться. сам себе и ходжа Насреддин, Вот и настало время глубоководных птиц и эмир, и бухарский ишак. и перелетных рыбин – под мимолетной Я ушами изящно пряду дрожью этих трех сумасшедших голов. в озере приоткрылась, перевернувшись ниц, Подскажите, в котором году то ли вершина жизни, то ли ее подножье. на базаре отведывал плов? Там в зирваке побулькивал рис, там баран золотился от ран. 36
*** *** Не грусти, моя радость, пусть крутит свою Но знай и помни, в пламени сгорая шарманку И чувствуя безумье и распад, этот невнятный март, дурача детей и крыс. Что мы когда-то были дети рая, Я появлюсь, если землю вывернуть Зачем-то опустившиеся в ад. наизнанку – Приходит убыль, пожирая прибыль, скромен, как ландыш, самовлюблен, как Выхватывая вечное из рук. нарцисс. И, кажется, лишь собственная гибель Отрывай от меня лепестки: любит – не Способна разомкнуть порочный круг. любит, Мы сохранили в замкнутости круга хотя лепестков так мало – чего гадать? Уменье в изнурительной борьбе Твой оборванец, твой франкентальский На расстояньи чувствовать друг друга люмпен, И чувствовать небесное в себе. в сердце лелеет киевскую благодать Прости меня за эту мягкотелость, белым ломтиком сала на черном хлебе – А хочешь – безрассудством назови. Боже, о чем еще может мечтать еврей? Мне попросту немного захотелось Жизнь, говоришь, нелепа? Но я нелепей. Поговорить с тобою о любви. Время на выдумки щедро? Но я щедрей. Мы словно осязаем, умирая Вот тебе утро, вот тебе свет вечерний, Средь множества расставленных сетей вот нагота полей, тишина аллей. Обрывки расточительного рая, Мир, говоришь, кошерен? Но я кошерней. Теряющего собственных детей. Миф первозданно светел? Но я светлей. В нас теплится вчерашнее раздолье, Да, моя радость, я буду твоею песней, И хочется, быть может, невпопад пьяной, веселой мартовскою гульбой. От сердца насладиться этой болью Боль, говоришь, небесна? Но я небесней. Как самой величайшей из наград. Быль, говоришь, мгновенна? Но я с тобой. *** *** На этих дорогах из терний, Накроши мне немного хлеба Становится странно с годами в голубиную чашу неба, Светиться звездою вечерней, сбрызни долькою солнца. Я Опутав себя проводами, голубинее этой чаши Оттачивать страстью беззубость, и немее – не рыбы даже, Лелеять в душе безмятежность, но немее, чем чешуя. Свою беспросветную глупость Расцветает, как гладиолус, Приняв за ответную нежность. мой чешуйчатокрылый голос, Мы бег начинаем упруго, кистеперый мой взгляд дугой Но двигаясь замкнутым кругом, огибает такие дали, Сперва тяготеем друг к другу, где одна сторона медали Затем тяготимся друг другом. отражает рельеф другой. Подари мне зеркальность карпа – 37 полушарий хромая карта водружает на нос очки, и сжимают речные ленты кареглазые континенты, и чернеют столиц зрачки. Я в ответ стрекочу зрачками – как цикадами, как сверчками, как кузнечиками в раю, где встречают нас небом с солью и такою вселенской болью, что не чувствуешь боль свою.
Татьяна Пономарёва. ты просто прочитай (г.Москва, Россия) ты прочитай себя как белый стих Родилась в как книгу ненаписанных рассказов 1966 году в и просто перестань твердить \"прости\" Москве. большому немигающему глазу Образо- вание высшее за окоём небесного зрачка техни- за пролитую жизнь за белый ветер ческое. пока порукой беглого сверчка Работает в весеннем обезумевшем рассвете редакто- ром в отделе чужая боль и тонкий белый лист субтитров на ТВЦ. Автор сборника «Падать в не тронутый твоим тревожным словом небо». (Литера М. 2012), прини- мала участие и сам себе неведомый молись в коллективных сборниках творческих и свято веруй своему связному... объединений «Светоч» и «Чувства без границ». *** Он не видел, как вышел… Работой в мир ворвется дождь, Он смоет долгие года. Он не видел, как вышел за пределы квартиры Ты от себя уже не ждешь Тот, кто больше и выше, тот, кто реет над Того, что делает вода. миром, И упала надежда, и пустыми ночами Она – разбой, она – побег, Крылья белые - снежным облакам отвечали: Она – на лужах пузыри, Вода – она всё тот же снег, Не грусти, не печалуйся*, прожит не Такой же белый изнутри. полдень, Просто солнце качается в небе над полем, Она – как ты, но ты – не дождь, Опаленным и вспаханным, память не Твои года еще темны, стынет*, Она идет, как ты идешь, Белый свет - черепахою, небо - пустыней. Она все так же видит сны, Не летит пустельга, и листва облетает, Уже сегодня на карниз И под небом, что ветер шагами считает, Не упадут, как тонкий след, Заселяя снега и стирая границы, Твои слова – с тобой и без, К нечужим берегам устремляются птицы. Твои стихи, которых нет. Он не видел, как в мир возвращается снова И нет тебя – а дождь идет, Тот, кто светом колышется в кроне сосновой, И нет преград – одни мосты, И вселяет надежды, и падает в воды, Как тот из нас – который Тот, И надеждами держит небесные своды. И Тот – такой же, как и ты. Он не видел. Он вышел с утра из калитки И всё бессмертно, как дожди, И услышал, как дышат дорожные плитки, Как абрис лика на стене. Как звенят провода, и роняя рассветы Как дождь идёт – так ты иди: В опрокинутый мир возвращается лето... Из одиночества – вовне… *Песня, которую знают все. Это время зовется... Крошке Ру. 38 Это время зовется снегом, Синим снегом меж черных впадин.
Я храню тебя, словно складень. Небо моё, незнакомо, как вестник, как птица, Белым полем и сонным брегом Верхнее солнце и нежные ветви твои… Мне бы родиться, мне хоть бы ещё раз От варягов приходит вьюга родиться И мельчая, уходит к югу... В белую рощу, в которой поют соловьи. Мы настолько нужны друг другу, Что больны и почти дичаем. Так предначертано, по расписанью, как поезд, И не чаем увидеть это, - Своды откроются, сколько себя ни вини, В позолоте и пенных тучах, Сам не напишешь свою довоенную повесть, Что уже ничему не учит, Сам не озвучишь прошедшие в сумраке дни. А лишь суть осеняет светом. Эти же дни, но отчётливей, громче и суше, Это время не слов, а звуков Словно поленья степного лихого костра, Меж ветрами и многоточьем. Так обжигают твою неспокойную душу, Не качнуть невесомой ночи, Будто бы жизнь не окончилась только вчера. Даже если протянешь руку. За парапетом, где плещутся воды седые, Это прочерк - ему столетья За горемычностью старых изогнутых крыш Подарили свою протяжность. В небо шагают попарно твои рядовые. Пусть тебе это светит, Княже! Только глядишь. И не можешь сказать. И Пусть не мне, но кому-то светит... молчишь. *** Только ли имя, иль просто отрезок на карте? Только ли свойство – иль неба отбитый Не родится в снегах белизна облаков, кусок? Потому что дитя полуночных равнин Чётко, как строки, как ноты не сыгранных Не снегами снимает проклятье оков, партий, Не собою – движенье нетающих льдин, Ветви берёз осеняют собою песок. Потому меж снегами двойное стекло – Мы не умрём – это только начало исхода. Не защита, не родина – просто тепло, Теплится в юрте огонь как осколок зари. И тебя уберечь от себя не смогло, Это не музыка, это негромкая кода… И себя удержать от тебя – не смогло. Цепью бегут вдоль дорог фонари, фонари. И не смолкло, а просто осколком лежит, И зачеркнётся, как будто и не было вовсе, Не бежит, но роняет на волны субстрат – И отзовётся по-новому в кроне твоей – То, что было, текло и звало себя «жизнь», Жёлтая осень, весёлая жёлтая осень – То, что умерло следом безудержных трат. И запоёт неурочно тебе соловей… И кончается воздух, и просто летишь, *** И метёт под колёсами пылью дорог, То, за что себя сам никогда не простишь, Я себе - не венец, не творенье, Но простит тебя Сам под названием Бог. Я себе - не подарок, не свет. Я - нелепое стихотворенье, Оглянись – вечереет, старушка Судьба, У которого имени нет. Что устала вершить и спешит отдохнуть… Я себе - не должник, не опора, Ты построишь дорогу по имени БАМ, Не параграф расхожей статьи. А она тебе – дом, а в дому тебе – суть, Я - предмет многолетнего спора Теплых вод и седой полыньи. И не сыпать, как соль, и не жать, словно Я не знахарь, не бражник, не странник, хлеб, Не бреду по сибирским лесам. Не чертить по асфальту хрустальным Просто небо случайным касаньем мелком, Прикоснулось к моим волосам. Это небо – осколок бесчисленных Неб – И оно тебе – суть, и оно тебе – дом! 39
40
Эмиль Сокольский непривычное, неправдивое; и когда он (г.Ростов - на - Дону, Россия) пришел домой на этот раз, мать хмуро посмотрела на него с усталым укором и Прозаик, критик. Родился и живет в Ростове- отчужденно, ворчливо бросила: на-Дону. Окончил геолого-географический — Все в погребе, бери, разогревай. факультет Ростовского государственного Было заведено: кто ест поодиночке, сам себя университета. Автор публикаций об истори и обслуживает. Мать работала диспетчером в ческих местах России, литературоведческих автобусном парке — случалось, и с одним очерков и рассказов. Печа тался в журналах выходным, — и получала больше мужа, «Дети Ра», «Футурум АРТ», «Аврора», который, стесняясь своего скромного «Музыкальная жизнь», «Театральная жизнь», жалованья, брал на себя многие «Встреча», «Московский журнал», «Наша хозяйственные заботы. Каждую субботу он улица», «Подьем», «Слово», «Дон» и других. ходил на рынок и даже частенько готовил: Редактор краеведческого альманаха «Донс - особенно аппетитными выходили борщи и кой временник» (Ростов-на-Дону). картофельный соус. Так, по крайней мере, считал Денис, и, вероятно, его просьбы: папа, ПУСТЫННИК приготовь поесть, твое вкуснее маминого, — постепенно утвердили отца в качестве Первой неладное заподозрила мать, и ее главного повара семьи. Мама вначале настроение передалось Денису. Поминутно добродушно посмеивалась: давай-давай, вскакивая, она бралась за ненужную работу готовь, мне-то лишний отдых, — а потом и — шарила веником по углам в поисках привыкла, не удивлялась, не радовалась, не паутины, переставляла посуду со стола в хвалила: «борщ как борщ», «соус ничего — шкаф, ворочала дрова в печке — и все съедобный», — может быть, поддразнивала косилась на тумбочку, откуда с канцелярской мужа, но тот будто не замечал, знал важностью таращился на комнату будильник. истинную цену своим произведениям Нет, с отцом случиться ничего не могло, он кулинарного искусства и лукаво поглядывал просто где-то задерживался; но задержки на сына. Денис любил этот отцовский взгляд стали уже тревожить. Второй месяц отец не и благодарно улыбался в ответ. Не в пример реже чем раз в неделю приходил домой на матери, отец всегда знал, чем порадовать два, а то и на три часа позже. Объяснение сына: в теплую пору брал его с собой на этому, конечно, было: в техникуме ему, рыбалку, гулял с ним по старым улочкам, преподавателю физики, предложили рассказывая о том, какой непростой и полной дополнительную работу — подтягивать событий жизнью жили их деды и прадеды, отстающих. Однако денег в семье не водил в субботние дни на рынок, где весело прибавилось — напротив, зарплата странным торговался с местными и азиатами, вступая в образом уменьшилась. «У нас большие долги бесполезные смешные разговоры и выуживая за новое оборудование», — оправдывался интересные, подчас удивительные факты из отец, просил войти в положение и малость частной жизни этих хищно-напористых подождать: деньги обязательно вернутся. зазывал с одинаково заискивающими Мать задумчиво кивала, стараясь поверить, глазами. А после базара неизменно заходили потому что — как не верить: отец никогда не в Торгсин, где Денис жадно рассматривал обманывал, в обмане не нуждался да и яркие этикетки граммофонных пластинок, обманывать попросту не умел. Но, видимо, любуясь латинскими буквами фамилий: что-то виноватое, беспомощное Пауль Годвин, Марек Вебер, Дайос Бела, Рой прочитывалось в его тоне, в его глазах, — Фокс… Купить пластинки было нельзя: в Торгсинах продавали за золото, за валюту, но директор магазина, папин знакомый, иногда заводил патефон, и из мембраны неслись бархатные звуки! Рядом с этими оркестрами тускнели тяжелая поступь утёсовского джаза, навязчивая труба Якова Скоморовского, теноровая патока Казимира Малахова, упивающегося «Донной Кларой» — будто и не танго пел, а неаполитанскую канцонетту… Холода пришли в ноябре, крепкие, 41
сибирские, задули резкие, с фальшива. посвистываниями, ветра и выходить на улицу Непонятно, чем этот дед приглянулся отцу… даже для привычных к сильным морозам Отец обычно пропускал Дениса вперед, сам томичей стало едва посильным испытанием: задерживался, и Денис как-то пару раз лица обжигало, кололо и полосовало до замечал в витринном стекле: беседуют они онемения, и долго потом, уже в тепле, горели словно старые знакомые. Отец слушает щеки, и тело, чужое, остекленевшее, внимательно, глаза добрые, жалостливые распрямлялось, оттаивало. На рынке отец немного, виноватые; потом коротко кивает и теперь не задерживался; торговцы едва спешит в магазин, к сыну… И сейчас тоже — шевелили губами, лица не складывались в задержался, и скоро вошел, совсем красный льстивую улыбку, одеревеневшие руки не от мороза и чуть смущенный; Денис давно слушались. Понятно, что прогулка в такую уж хотел спросить его, чем интересен этот погоду удовольствия Денису не доставляла, странный дедушка, да какие могут быть однако в Торгсин-то хотелось, и в вопросы, если мысли о музыке перебивают последнюю субботу он снова пошел с отцом, все остальное… ежась и пританцовывая. «Расслабься, …Отец разогрел ужин, мать, нелюдимо размякни! — будто офицер новобранцу, ссутулившись на плетеном стуле у зеркала, наказывал отец. — Не сжимайся — холоднее вязала. Денису бы сейчас патефон завести, да будет!» Денис попробовал, расслабился — и он чувствовал: не время. Ему знакома была правда, мороз чуточку отступил; снежная эта тишина — не по-домашнему уютная, а пыль хлестанула по лицу, остро защипало напряженная и почти враждебная, когда кончик носа, ноги обволокло тонкой холодит спину, щекочет затылок, — прохладной пленкой. бесконечно унылая и досадная. И тишина На рынке было по-прежнему шумно, уравнивала всех — мать, отца, Дениса, торговцы топтались, покачивались как комнату со всеми ее предметами в странно- маятники, неслышно и бесполезно хлопали гнетущей вине; в такие минуты Денис рукавицами, узили глаза, коротко и глухо особенно остро завидовал тем переговаривались с покупателями. Напротив, одноклассникам, кто живет побогаче — в у витрины Торгсина, и сегодня стояли двух, трехкомнатных домах и в случае чего нищие, хотя Денису они казались настолько может удалиться в свой собственный уголок. жалкими, что он думал: ударит минус сорок Сюда же и друзей не пригласишь — только — едва ли доплетутся. Особенно хилым днем, когда родители на работе. Не все ведь о выглядел дед с пепельной и тонкой бородой- книжках говорить, надо обсудить и вопросы паутиной, с тусклыми, выцветшими, как у поважнее: какой урок лучше прогулять и с пропойцы, глубоко посаженными глазами, с наибольшей пользой использовать время да короткими руками; он медленно, вдумчиво как потом отбрехиваться… Чем досадить крестился, лишь только добрый прохожий не самодурке-математичке, отомстить старосте глядя с официальной торопливостью бросал класса, жуткой ябеде и привлечь к себе ему в грязный платок медяки. Странный был внимание двух красавиц-сестер из младшего этот дед — ненастоящий, театральный, класса… Да мало ли! ряженый, — тип «убогого странника», Теперь же — не до друзей: уединиться бы в пустынника, которого Денис однажды собственной комнатке — и пусть молчат разглядывал на репродукции с картины сколько влезет… Но комнатки нет, и Нестерова. Учительница истории не просто приходится испытывать общую с отцом вину рассказывала об ушедшей навсегда Руси — — почему, Денис не мог понять… Может она пропагандировала новое, советское быть, потому, что мать, когда ее накрывала искусство, стараясь заразить учеников его обида, становилась ледяной, вызывающе безудержным оптимизмом, и приводила замкнутой, и проявлялось в этом что-то Нестерова в пример: вот, певец православия показательно-учительское: совершен встал на верный, социалистический путь, поступок и посему вы наказаны, усваивайте и понял, что не нужны нам ни церкви, ни делайте выводы. Мягкий, добродушный, отец пустынники. И дедок-нищий доказывал раньше пытался свести ссоры на нет, однако своим продырявленным тулупом, своей скоро понял, что лучше подождать до завтра рахитичной худобой, своими слезящимися — все уляжется само собой, и, молчаливо бесцветными глазами, что ему в новой жизни сносил «наказание». Денис внутренне был на страны нечем дышать, и потому стороне отца, он не понимал, зачем длить монастырская борода его нарочита и молчанку вместо того, чтобы враз высказать 42
все, что болит и терзает, — или это способно напряженно, неустанно, упорно, а в доставлять удовольствие? Отец — ладно: свободное время писала стихи. О том, что приходит поздно, и его дополнительная Надька мечтает после школы уехать в работа зарплатой не подтверждается; но я-то, Москву и стать знаменитой поэтессой, знал — думал Денис, — в чем я провинился? По весь класс, знали учителя. Стихи она хранила дому помогаю, а что еще? Денег не в рундуке и никому не показывала — может зарабатываю, за покупками на рынок не быть, за исключением мамы и бабушки пускают: мне на вид не дают и десяти, (Надин отец давно жил с другой семьей, запросто обсчитают или деньги отберут. Вон приходил редко и ненужно — «Как там моя сколько понаехало, без жилья, без копейки поэтесса?» — заполняя комнату въедливым денег, — не зря же выслали их сюда. запахом вина и табака), да еще учительнице «Классовые враги», говорила историчка, русского языка и литературы, доброй и «спецпереселенцы», мягче и таинственнее всегда улыбчивой Людмиле Ивановне. Но, называл их отец — и жалел: за что б ни прочтя вслух первую строфу: страдали, а все ж таки люди. Может быть, потому, — подумал вдруг Денис, — и стал Луна светила из окна. отец подавать милостыню? Не верится, что Я в комнате была одна. те жалкие нищие, особенно дедок с На подоконнике цветы бутафорской бородкой — едва душа в теле Шептали тихо о любви, — — чем-то способны были навредить родине. О том, что в доме по-прежнему Людмила Ивановна — Наде показалось, неблагополучно, Денис понял сразу, лишь, жалостливо — покачала головой: «Надечка, погуляв с приятелями, вошел в свою ну как луна может светить из окна? «Цветы крохотную прихожую. Мать и отец молчали, шептали» — это из романса девятнадцатого многозначительно и беспокойно, и Денис века; а «цветы» и «любви» — совсем не понял, что появился не вовремя: видимо, рифма. И знаешь…» — но Надя дальше не разговор только-только прервался. Он вмиг слушала, забрала листок со стихотворением и почувствовал себя нелепо-виноватым (так с гордым «спасибо, я поняла» уплыла за бывало, когда опаздывал на уроки) и, дверь. скованный напряженной тишиной, Денис был единственным человеком в неуверенно пробурчал: классе, кому она давала списывать домашние — Я у Леши Птицына был… задания, — и всего лишь по той причине, что — Нагулялся?.. Не голоден? — принужденно на Восьмое марта он подарил ей Блока. улыбнулся отец, и тогда мать, с неприязнью Произошло это случайно. Во-первых, уловив фальшивые ноты, быстро подошла к мальчишки между собой заранее решили, кто сыну и тихо, серьезно сказала: кого будет поздравлять, и Денису выпала — Можешь пока погулять. У нас тут с папой Ловцова, невзрачная худая девчонка с разговор длинной челкой и курносым носом. — Я к Ловцовой схожу, — Денис застегнул Во-вторых, у отца, с юных лет собиравшего пальто, с робким удивлением посмотрел на классику, оказались два одинаковых отца, на мать. Отец кивнул ободрительно, сборника Блока, и Денис решил: отличный мать рассеянно тронула за плечо: подарок. Так и оказалось. Ловцова приняла — Смотри, не позже девяти. его спокойно и серьезно, а назавтра, после Надя Ловцова жила в десяти минутах очередной Денисовой двойки по ходьбы, на такой же одноэтажной улице и в контрольной, подошла к нему и строго, по- таком же маленьком деревянном доме, взрослому, сказала: «Одни двойки! А все только с резными наличниками и богатым уроки не учишь. Придешь сегодня — помогу цветником, на который смотрели два с домашним заданием, а потом уж сам больших, всегда чисто вымытых окна (сейчас давай…». С тех пор и заходил Денис к Наде на месте цветника громоздился сугроб, окна время от времени — «когда не получалось», же затянуло морозом). Почему-то Денис а на деле — когда просто лень было думал поначалу, что Надя сама сажала заниматься самому. Надя усаживала его за цветник, сама ухаживает за ним, но потом, стол, пододвигала свою тетрадку — и Денис забегая к ней по вечерам, встречал то сосредоточенно переписывал, с усилием давя бабушку, то маму, поливающих клумбу из ручкой на бумагу и мажа пальцы чернилами, лейки; Ловцову же заставал в доме за отчего на тетрадке оставались грязные точки- тетрадками: она готовилась к урокам отпечатки. «Чем двойку получать, пусть 43
лучше перепишет», — поясняла иногда Надя, — Во как… — Денис, растерявшись, круглая пятерочница маме с бабушкой, и те с оглянулся на окно — действительно, усталым пониманием кивали: зачем же замороженное — и изумленно покрутил двойка, не надо двойки… Странно звучало у головой. — Во как… них это: «двойка». Они, наверное, и Он ничего не успел уяснить, кроме луны и представляли себе плохо, что такое двойка, окна, но то, что Ловцова прочла ему свои тройка и даже четверка… стихи, поразило его: ну и дела! Этим стоит По дороге Денис вспомнил, что заходить к похвастать… нет, перед всем классом не Ловцовой сегодня незачем: математичка три надо, некрасиво получится, а вот Димке, дня как болеет, а выйдет — задание другу, можно, — эх, если бы прямо сейчас!.. спрашивать не будет, сразу примется за И дома рассказать — тоже не поверят. Но и новую тему, так уже раз было. Но до дома пока нельзя: там ругаются или Надиной улицы осталось чуть-чуть, и Денис мирятся… В общем, придется ждать до подумал: решил так решил. Озверевший к завтра. вечеру мороз резал струйками ветра нос и Утром по кратким и сдержанным щеки. Жмурясь от боли, Денис стянул родительским репликам Денис понял, что варежку и тронул мертвыми костяшками отношения не наладились, и, едва за отцом пальцев слепое от наледи окно. Стука не закрылась дверь, нетерпеливо спросил у получилось; Денис просунул руку в упругий матери: рыхлый карман, сжал в кулаке монетку, — Мам, ну где был вчера папа? Он сказал? кулак выволок вместе с карманом; пальцы не — Где-то шляется твой папа, — отрезала слушались, монетка не давалась, тогда он мать, с необычной торопливостью собираясь приложил к мохнатому стеклу кулак — звук на работу. — Сам у него спроси — может, получился далекий, глухой, отстраненный. тебе и скажет. Его услышали; дверь открыла Надина мама и …Атмосфера в доме изменилась. Молчание тут же испуганно отступила: кончилось, но прежнего не было — — Быстрее, ты весь красный! дружественного покоя, непринужденных Дениса посадили у печки, отогрели чаем с разговоров и даже перебранок, которые бубликами, мама с бабушкой поочередно теперь вспоминались Денису легкими и причитали: бедный ребенок, по такому безобидными в сравнении с чем-то морозу! Надя перебирала на столе какие-то напряженным, невысказанным, что нависло листки, и когда Денис собрался произнести: над комнатой, давило его и обессмысливало научи меня решать задачи, ну, помнишь, на повседневную жизнь. Денис грустно последнем уроке проходили? — спросила — удивлялся: насколько неважными могут сразу, без обиняков, как только она одна и оказаться вещи, которым еще вчера он умеет: придавал большое значение!.. Расскажи он — Математики нет, чего пришел? сейчас о том, что Ловцова прочла ему Денис опешил, но быстро нашелся: стихотворение, — воспримут равнодушно: не — Прочти мне свои стихи. Я давно хотел до того… Значит, все зависит лишь от попросить! маминого и папиного настроения? Неужели Ловцова будто снова не удивилась. так просто и глупо? Денис уже не однажды Задумалась надолго, и снова углубилась в разочаровывался во взрослых. Для него свой лист, с усердным пришептыванием самого, для его друзей-приятелей новость шевеля губами. она и есть новость, радость — она всегда — Надя, ты чего это? — с притворным радость, а для них… Странные люди, удивлением протянула бабушка. — Тебя скучные… И зачем тогда он им рассказывал стихи просят прочесть. Стесняешься? столько всякого интересного — впустую? Ловцова безразлично улыбнулась, В субботу Денис снова пошел с отцом на посмотрела сквозь Дениса и вполголоса, рынок. Мороз держался, но день стоял словно самой себе, монотонно забормотала: солнечный, сухие снежинки слетали с неба беспорядочно, вяло, будто остался там, Как растет тревога к ночи! наверху, ненужный их запас, и кому-то Тихо, холодно, темно. равнодушному нужно было хоть кое-как Совесть мучит, жизнь хлопочет. развеять по городу эти скудные остатки. И На луну взглянуть нет мочи город изменился, выглядел преображенным, Сквозь морозное окно. крепким, благополучным, и словно бы во все и во всех стремился вдохнуть избыток своей, 44
переполняющей его, радости. Потому нищие искусство, в своем роде… Без искусства не сегодня не казались как обычно несчастными смогли бы и наш город построить. Стояли бы — они просто пришли на свою работу, не вкривь-вкось бараки — без улиц, без зависимую ни от солнечных, ни от ненастных деревьев. Люди ходили бы в лохмотьях. Мы дней. Дедок-«пустынник», правда, больше были бы дикарями!» Денис не без удивления осунулся, лицо совсем окостлявело, но слушал, отец раньше был сдержаннее и не смотрел на прохожих живее обычного, почти пускался в возвышенные рассуждения, а тут весело. Отца он увидел еще издалека, словно и забыл о сыне и долго и приветливо улыбнулся, и в глазах заблестело разговаривал едва ли не сам с собой. «Без — или так показалось Денису. искусства наша жизнь серая и Обычно отец подходил к нищим напоследок, бессмысленная, ее просто нет, жизни, — а теперь направился сразу; подал каждому и, продолжал отец в самозабвении, — и я как бывало, задержался у «пустынника». надеюсь, что ты со временем полюбишь — Здравствуй, Колюшка, — дедок ласково стихи, а настоящие стихи — это смотрел на отца, и Денис, остановившись волшебство… Они спасают нас в любых чуть в стороне, теперь явственно увидел: трудностях!» Денис молчал, внимательно глаза старика слезятся от умиления. слушал, воспринимая монолог отца как — Как вы, дедушка? — отец почтительно откровение, как проявление редкого доверия, кивнул, сунул ему в платок монету. Тот что- однако плохо понимал, к чему, собственно, то неразборчиво, совсем тихо, проговорил, он клонит. После похвал искусству отец почти простонал, юродиво улыбнулся, и заводил разговор о декабристе Батенькове, о глаза пуще прежнего заслезились. геологе Обручеве, о Станюковиче и В Торгсин не заходили, и по молчаливому Короленко, которых некогда занесла судьба, договору решительно зашагали домой не всегда счастливая, в этот холодный город, кружным путем — старыми улочками, и добавлял, что, возможно, и теперь еще сегодня особенно приветливыми, с живут в нем те «заезжие», о ком будут помолодевшими и торжественными, словно в вспоминать с любовью и благодарностью. картинной галерее, домами в резных узорах. Обо всем этом отец мог бы говорить и Денис видел, что и отец помолодел в этот сейчас, и с большим воодушевлением, — ибо день, радуется городу, радуется прогулке и оно с каждым разом все возрастало; но — не хотел бы поговорить, как повелось в таких говорилось. Денис чувствовал: тяжесть случаях, об истории Сибири, о Томске, о лежала на душе отца, тяжесть, которую не своих близких и далеких родичах. В смогли растворить ни солнце, ни бодрящий последнее время отец все больше увлекался, морозный воздух, ни громко, как капуста, он рассказывал о городе проникновенно и хрустящий снег. Если на базар шли молча, то задумчиво, останавливался перед каждым теперь, когда они явно не хотели и не своеобразным домом и особенно надолго спешили домой, молчание приняло черты задержались они однажды у радостной напряженности и даже некоторой Воскресенской церкви, — отец всматривался скорбности. Нужно было разговаривать. И в нее словно в первый и последний раз, и первым заговорил Денис. Вертелось на языке предложил войти внутрь, где оба быстро и одно: ну что же это за тайна, которая уже почему-то стыдливо осмотрели ее дивное неделю не дает никому жить спокойно? Но убранство; Денису запомнилось это легкое спросил другое: ощущение взволнованного покоя и — Папа, а кто тот дедушка… ну, кому ты непонятной благодарной грусти, которые милостыню подаешь? исходили от старинных, еще не поблекших Отец откликнулся с охотой и, показалось икон и стенных росписей. «Ты чувствуешь, Денису, с облегчением, как если бы ждал как тебе хорошо? — шепотом спросил отец, другого вопроса: и Денис молча закивал. — Не думай, сынок, — А-а… это Микола, он из них самый что искусство — это что-то такое, эдакое, — бедный. Никогда не просит, всегда молча уже выйдя на улицу, он карикатурно вскинул ждет. Я ему кидаю монетку, он благодарит и руки, изображая бессмысленную томную приговаривает: воздастся тебе, милый, восторженность. — Искусство — это все, что воздастся. И так говорит, что верю: по- нас окружает, к чему всегда тянется душа: настоящему доброе дело делаю. Я ведь музыка, стихи, картины, дома, улицы, парки. раньше на нищих внимания не обращал — Обстановка комнаты, наша одежда — шапка, пойми, кто нищий, а кто прибедняется. А пальто, ботинки, пуговицы, — тоже Миколу узнал — так сразу всех жалко 45
стало… — Отец вдруг осторожно замедлил даже замедлил шаг, словно снег мог шаг. — Знаешь, чем он питается? Бросает в помешать ответу. кипяток все, что насобирает: хлебные — Она все правильно сказала, — твердо крошки, чеснок и даже сено, вот его еда. Не проговорил отец, твердо и как-то на что и чаю купить. Как он жив до сих пор, безжалостно. — Правильно сказала. Никто не понимаю. Говорит, сердце, желудок там не подрабатывает. И я тоже не измучили, то голова кружится, то рвота… подрабатываю. — А как ты узнал про него? — Денис Басом просигналила машина, в ответ другая; радовался, что разговорил отца, что прервал и вновь со скрипом заработал снег. тягостное молчание. Ему нравилось, что — У меня есть очень важная причина отец, в отличие от матери, говорил с ним на задерживаться, — продолжал отец, не глядя равных, не как с маленьким, — ни разу не на сына. — Но пока сказать о ней не могу. сказал: «тебе рано», или — «подрастешь — Подработка — моя выдумка… Ложь, — поймешь». жестко поправился он. — Но ложь не ради — Умный он. И, видно, очень добрый. По лжи. Эта ложь во благо — ты должен видеть глазам видно. разницу. — Отец остановился и посмотрел — Он тоже из этих… из врагов? — вопрос сначала на снег под ногами, потом на Дениса прозвучал так по-детски наивно, искренне и — открыто и требовательно. — Ты, Денис, звонко, что отец улыбнулся: еще вот что должен. Ты должен знать, — Сейчас трудно понять, кто враг, а кто не должен быть уверен, что никакая женщина враг. Мир переменился. Если держишь в здесь не замешана. О моем деле узнаешь деревне крепкое хозяйство — враг. Если позже. И мать узнает. Не теперь. пишешь книги о любви, о природе, о деревне Что-то дрогнуло в душе Дениса, что-то — враг. Веришь в Бога — опять же, восторженно вспыхнуло: семейная ссора получается, враг. А кто тогда я, если у меня отошла на задний план, ее заслонила на полке стоит Есенин? — Он запнулся и гордость. Он вдруг почувствовал себя как-то скоро неожиданно для себя перешел взрослым, причастным к неразгаданной на другую тему: — Ты видишь, как мы с тайне, к которой приближал его отец — но матерью… Вот я для нее тоже вроде врага. которой все же не решается раскрыть — и Обижена она на меня. Выпытывает, почему вовсе не потому, что он, Денис, мал пока, а задерживаюсь. — Он косо, но внимательно, потому, что так надо, и нужно это понять и почти любопытно взглянул на сына: — молчаливо поддерживать отца, быть с ним Думает, что у меня женщина завелась. — И заодно. Денис словно бы вырос в плечах, шаг громко усмехнулся, не оставляя Денису стал уверенней и шире, он шел и ни о чем места для сомнений: какая тут может быть уже не спрашивал, боясь спросить не то, не женщина! так и уронить свое достоинство. Снег захрустел по-прежнему сочно, упруго, с Наутро, после ухода отца, Денис все искал удовольствием, и, казалось, должен был случая сказать матери о том, что говорил заполнить возникшую паузу, но он только вчера папа: никого у него не завелось, и он торопил: не тяните время, говорите! А что скоро сам расскажет, в чем дело! И только мог сказать Денис по поводу «другой уже в прихожей, обуваясь, выпалил: женщины»? Мамино предположение — Не верю я, что папа с кем-то гуляет! Не выглядело чудовищным. Как до такого верю! Я знаю его. можно додуматься? Мать сосредоточенно копалась в сумочке — — Но… ты же в техникуме, у тебя же работа! проверяла как обычно перед выходом, не — наконец перебил он торжественный хруст забыла ли чего, — и, не прерывая своего и смутился, потому что получилось занятия, спокойно ответила: неуверенно, с нотками сомнения. — Не веришь — разузнай, в чем дело. Я, Отец с минуту помолчал, затем заговорил может, тоже не верю. А вот куда он ходит серьезно и сухо, будто разъясняя военную после работы, неизвестно. И какой приходит! обстановку: Мысли где-то там… — мать сделала — Мать встретила на улице Прохорову, неопределенный жест в сторону. — Где замдиректора. Ну, та и сказала, что в семь в угодно, но не дома… Не слепая — все вижу. техникуме уже никого не остается, кроме И целый день вертелось у Дениса: сторожа. Все уходят. И дополнительными «разузнать, разузнать»… Что мама имела в работами никто не занимается. виду — упросить отца рассказать все как — Почему она так сказала? А ты? — Денис есть? Или проследить, куда он пойдет после 46
техникума? Но ведь для этого пришлось бы что безнадежно, непоправимо заблудился; простаивать перед техникумом каждый неужели придется стучаться в чужой дом, день… Денис представил себе, как мерзнет спрашивать дорогу? Но надо, надо стучаться; на углу улицы, у стены новой трехэтажки, он преодолевает стеснение, подходит к прячась в тень, как слоняется взад-вперед, замороженному окну… и не успевает стараясь ходьбой обмануть цепкий вечерний постучаться… пора, пора!.. на урок!.. морозец, как воровато наблюдает за Утром мать долго трясла Дениса, с бодрой техникумом: гаснет окно, другое, третье, бесцеремонностью приговаривая: «Пора, крикливой гурьбой высыпают ученики, вставай, на урок проспишь; а еще завтракать. неспешно и с достоинством выходят Быстро поднимайся!» И как бы на всякий преподаватели; не упустить бы высокую случай добавила: «Отец приболел». Денис худощавую фигуру отца — темно- сонно сел, свесив ноги с кровати; и тут коричневое пальто, черная шапка, пестрый только увидел, что отец лежит, утонув в шарф. А дальше? Заметить номер трамвая, в подушке и плотно закрыв глаза, будто видит который сядет? Ехать вместе? сладкие сны и рад, что не нужно сегодня Денис догадывался, что расспрашивать отца никуда спешить. бесполезно. Но тайна увлекала; он уже — А что папа? — ноющая сладкая зависть фантазировал, как — разумеется, из самых пробежала в груди Дениса. лучших побуждений! — выслеживает отца, — Простыл, температура, — словно бы виня как лихо перемахивает через забор во двор заболевшего, с напускной строгостью дома, куда вошел отец, как вдоль стены пробурчала мама. — Гулять меньше надо — пробирается к дальнему окошку и вот, догулялся. Теперь придется тебе идти в подглядывает: отец сидит… с дедом субботу на рынок самому — большой уже, Миколой и ведет таинственные разговоры — привыкать пора. про пустынников, про монахов, про что-то Она обреченно вздохнула, будто бесконечно страшное и запретное. Ночью ему устала от забот и не видела в жизни просвета. приснилось, будто дед лежит у него на Денису казалось, что мама вздыхала так по кровати и блаженно улыбается; глаза привычке, по-ненастоящему, не задумываясь; слезятся, бородка слиплась, кожа дряблая, потому обрадовался: вот и стал на самом вся в неприятно мелких морщинах; словно ни деле большим, а то все у нее маленький да в чем не бывало чем-то заняты мать с отцом, маленький; и отцу заодно докажет, что без в доме мир и покой; Денис силится — не его помощи справляется с серьезными может понять: как пустынник здесь оказался? обязанностями. Неужели жить будет? Но не спрашивает — Болеть Денис любил — во-первых, не нужно боится, что выйдет неуместно и глупо, и было ходить в школу; потом — приятно сразу перестанут уважать как взрослого. «Но расслабляло повышенное внимание где же я спать буду? — вдруг забеспокоился родителей: что тебе хотелось бы поесть? не Денис. — Это не стыдно спросить, не сварить ли киселя? (кисель для больного стыдно!» Он повернулся к матери, но сказать Дениса был вроде особого «лечебного» ничего не смог, повернулся к отцу — язык деликатеса); и еще — тишина. Денис опять не послушался; Денис разозлился, ощущал, как в комнате время остановилось, а набрал воздуха, готовый закричать: «Папа!» там, за ее пределами, сама по себе проходит — но снова ни звука, и — в растерянности однообразная, бессмысленная проснулся… Был и другой сон, под самое повседневность; и эта тишина призывала к утро: идет он за отцом, с тяжелым чувством мечтаниям, к чтению (его особенно манили вины и страха — вдруг обернется, заметит? Конан Дойль и Стивенсон), а иногда он — едет в трамвае, прячась за молчаливых выныривал из-под одеяла и бежал к пассажиров, которые все смотрят на него; и патефону… Но вот отец болел скучно; вот отец выходит у рынка (ворота замкнуты), словно отбывал наказание. Молчал, ничто идет… домой, и Денис ликует: «Значит, его не радовало, пропадал аппетит, к книгам домой, домой!», теперь бы успокоить маму не тянуло; несколько раз на день он мерил (видел, видел!), но мама на работе; с кем бы температуру и огорчался, если она не падала. поделиться радостью? Пойду к Ловцовой! Субботний поход на рынок прошел удачно: Денис сворачивает в переулок (теперь отец погода выдалась по-прежнему снежная, но уже точно не увидит его), в другой; почему- морозы отступили; торговцы обращались к то все незнакомое, и спросить не у кого; Денису уважительно, почти ласково — мол, Денис заходит куда-то далеко, и понимает, детей не обманываем, даже и цену готовы 47
снизить… Бредя с тяжелой сумкой домой, себя Шерлок Холмсом, — ему удалось Денис, по заведенному отцом обычаю, зашел раскрыть… что? — Денис и сам не знал; знал в книжный магазин, где обычно искал только, что с этим надо прийти к отцу, книжки с приключениями, в то время как разоблачить пустынника, поделиться своим отец тихонько разговаривал с букинистом, первым в жизни суровым опытом: вот как низеньким лысым мужичком с темными оно бывает, вот оно как — доверять энергичными усами, давно уже обещавшим обманщикам, которые прикидываются ему запрещенного Фета. бедными, несчастными! В магазине было пусто, если не считать Отец полулежа листал какую-то тонкую старичка, который стоял у букиниста, книжку, всматривался в страницы изучающе склонившись над прилавком. и не слыша вполголоса поющего радио; Холодок пробежал по телу Дениса. Дырявый когда Денис подсел рядом, улыбнулся и серый тулуп, седые волоски из-под облезлой, простуженно-хрипло спросил: словно в мусорнике подобрал, шапки, худые — Чего скажешь? Вижу, принес новость. валенки, ноги словно колодки… Он, — От отца скрыть ничего было невозможно: он дедок, пустынник!.. На базаре его сегодня не все читал в Денисовых глазах, и Денис давно было… Что, если повернется, — этому не удивлялся. Оглянувшись на мать, поздороваться? заговорить? которая возилась с печкой, он выпалил: — Ты чего это, дед, — благодушно басил — Твой дед Микола книжку покупал в букинист, черными веселыми глазами магазине дорогую! разглядывая нищего, — купишь никак? — И пожалел. Не так нужно говорить — иначе: Глянул хитровато-недоверчиво и протянул неторопливо, таинственно, с достоинством, а шутливо, словно маленькому: — Еле на получилось по-детски, почти скороговоркой: ногах стоишь, а тебе еще и книга! все впечатление испортил! — И куплю, и читать буду с упоением! — Отец долго молчал. Не огорчился, не дед отозвался тихо, будто из последних сил. возмутился, не удивился. И, наконец, с — Бери, уважаю! — букинист посерьезнел. неожиданным равнодушием пожал плечами: — Восемнадцатый век, китайские чернила! — Значит, очень нужна ему эта книжка. Вижу, толк понимаешь, коль денег не жалко. — Но ты же ему милостыню давал! — Денис — Он снова улыбнулся, уже с удивлением, и почти заныл от обиды. пробормотал, обращаясь, скорее, к самому Отец снова помолчал, равнодушие сошло с себе: — Откуда ты взялся такой… его лица, он слабо улыбнулся — и вздохнул, Дед услышал. Он неожиданно поднял голову, но не обреченно, по-маминому, а вроде опустил руку с книжкой и пролепетал — просто перевел дух. И заговорил ласково и Денису показалось, почти пропел, — словно внушительно: вот-вот заплачет: — Видишь ли, Денис… У русских людей — Стариком, в лохмотья одетым, притащусь такая традиция: нищим — подавать. Можно к домовой ограде. Я был когда-то поэтом. и не подавать. Но лучше — подать. Если Подайте на хлеб, Христа ради! человек просит, значит, ему надо. А на что Букинист, все так же улыбаясь, продолжал надо — дело его. — Он отвел в сторону смотреть на старика, но уже несколько внимательный взгляд и остановил его на озадаченно: горшке с геранью — так собираются с — Это… ты милостыню просишь или стихи мыслями. — Можешь подать, хочешь подать читаешь? — подай. Не можешь, не хочешь — не давай. — Стихи, любезный, — дед слабо хихикнул Но не ругай. и полез в карман тулупа. Денису нравилось то, что говорил отец, он «За деньгами? Правда — купит?» — Денис готов был радостно поддакивать: ты прижался к витрине, уткнувшись глазами в молодец, папа, я тоже буду делать все, как корешки книг, и слышал, ощущал спиной, ты, — но упрямое разочарование в важности как там, у букиниста, изъявляется взаимная своего невольного расследования затмило благодарность — старческий тонкий великодушную мудрость отца: хотелось голосишко, мужественный бас усатого, — и отстаивать свои позиции. И он, словно уносит нищий книгу, которая и отцу-то вряд ничего не понимая, капризно противоречил: ли по карману! «Но так же нечестно, ведь он обманывает Наверное, никогда Денис так не спешил тебя!», на что отец снисходительно домой, никогда не переполняла его гордость улыбался, успокаивал: «Может, дедушке и самостоятельного открытия; он чувствовал голодать пришлось ради этой книги», — пока 48
не сказал самое обидное: «Ты подрасти — Вот тебе задание: надо купить триста немного — и поймешь. А не поймешь — грамм пшенки, булку хлеба и чай. И снести объясню». все это деду Миколе. И чтобы никто не знал. Денис не подал виду, что обиделся. В Ни мама, ни твои друзья. глубине души он понимал, что сказанное Денис закивал ошарашенно, сжав деньги в заслужил. Сам напросился! кулаке. …Отец все болел, да выяснилось, вовсе и не — Микола — очень хороший человек. Он простуда у него, а грипп, и значит, о скором стихи пишет, а ты знаешь — я люблю стихи. выздоровлении остается забыть. Болезнь Не может он без них. Не может без снова сблизила его с матерью — тут уж не до церковных книг, без икон. На одной еде не холодности, хотя мать иногда ворчала: протянешь. — Отец почему-то обидчиво «Досталось тебе за твои гулянки, нагулял сжал губы и на мгновение умолк. — Он хворобу», — ворчала беззлобно и, пожалуй, согласен и голодать, только не жить в примирительно; она видела, что отец, скотских условиях. вопреки обыкновению, вроде бы и не Отец преувеличенно-строго глянул на сожалеет о своей болезни, не томится в Дениса и снова лег на подушку головой: ожидании выздоровления, которое могло бы — Плохо ему живется. Надо помочь. Не ускорить ему встречу с «таинственной подведи меня. Вот адрес. И чтоб сразу женщиной», а напротив, больше читает, о обратно. чем-то с улыбкой думает и охотно Пожалуй, только теперь понял Денис, как разговаривает; она ласково ухаживала за любит отца. Он еще не был настолько отцом и, бывало, вечерами оба вспоминали о свободен внутренне, чтобы признаться себе: своем детстве, о юности; Денису отец с да, мать он тоже любит, уважает — но отец видимым удовольствием рассказывал об ближе, родней, понятней; и сейчас Денис истории освоения Сибири, и почти не готов был полюбить и деда Миколу, враз обходилось без граммофона: бархатные забыв о случае в книжном магазине, — да он звуки танцевальных оркестров приносили в его и уже почти полюбил, и спешил дом праздник. Размолвка забывалась, и даже переулками к трамваю, досадуя, что путь, он о «пустыннике» Денис почти не вспоминал: знал точно, продлится пятнадцать минут и ни трижды уже ходил на базар, но среди минутой меньше — а нужно прийти к знакомых ему нищих деда Миколы не было, «пустыннику» как можно скорее! Почему и если в первый раз Денис рассеянно скорее, Денис не смог бы точно ответить. подумал: «Тоже, наверное, заболел, как Наверное, для того, чтобы успокоиться: дело папа», то на другой раз даже не заметил сделано, задание выполнено; время же на отсутствия. дорогу — всего лишь бессмысленный прогон Но, однако, вспомнить пришлось. И до цели, оно само собой вычеркивается из напомнил ему о старике отец. жизни. А жизнь Денису показалась сейчас В этот день Денис думал пойти к Ловцовой полной значения, он чувствовал себя — списать очередное домашнее задание. нужным до незаменимости, и секретное Мать была еще на работе, отец то ли дремал, задание, на которое шел, воспринимал остро, то ли просто прикрыл глаза; но стоило сюжетно, художественно, по-актерски Денису натянуть на себя свитер и открыть самолюбиво: должно выглядеть уверенным, дверь в прихожую, как он торопливо бравым, умным, красивым! Денис уже окликнул его. воображал, как на него в некий мистический — Вот что, Денис, — отец привстал на локте экран смотрит Ловцова и, пряча восхищение и примостился спиной на подушку, не за маской пренебрежительного равнодушия, дожидаясь, пока Денис подойдет. — Сделай- не может отвести глаз. Ловцова… В груди ка мне доброе дело. Дениса безудержной волной ударил восторг Он кивнул на стул, и Денис присел на край. предвкушения разделенной тайны: он не мог «И я у него читаю по глазам!», — вдруг носить ее в себе один, тайна вырывалась удивленно подумалось ему: отец не спешил с наружу, пела во весь голос, требовала полной просьбой — значит, что-то скажет свободы! Для свободы не хватало лишь обстоятельное, серьезное. Но отец пока одного человека. «Дед Микола пишет молча пошарил под подушкой, достал стихи…» Знала бы Ловцова… И Денис, трехрублевку, зачем-то потряс ею перед преодолев короткое ощущение неловкости, собой — так смахивают пыль или влагу, — и почти стыда (а как же зрители? как же протянул Денису. тайна?), свернул в Надин переулок. 49
Search
Read the Text Version
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- 9
- 10
- 11
- 12
- 13
- 14
- 15
- 16
- 17
- 18
- 19
- 20
- 21
- 22
- 23
- 24
- 25
- 26
- 27
- 28
- 29
- 30
- 31
- 32
- 33
- 34
- 35
- 36
- 37
- 38
- 39
- 40
- 41
- 42
- 43
- 44
- 45
- 46
- 47
- 48
- 49
- 50
- 51
- 52
- 53
- 54
- 55
- 56
- 57
- 58
- 59
- 60
- 61
- 62
- 63
- 64
- 65
- 66
- 67
- 68
- 69
- 70
- 71
- 72
- 73
- 74
- 75
- 76
- 77
- 78
- 79
- 80
- 81
- 82
- 83
- 84
- 85
- 86
- 87
- 88
- 89
- 90
- 91
- 92
- 93
- 94
- 95
- 96
- 97
- 98
- 99
- 100
- 101
- 102
- 103
- 104
- 105
- 106
- 107
- 108
- 109
- 110
- 111
