Баян Мақсатқызы - Баян

Баян – Побеседуем в том числе и о сериале. Понимаете, мы с той компанией, наверное, все-таки расторгнем контракт, потому что они не выполнили условия договора, так что все будет по- честному. – Ну хорошо, давайте встретимся, – согласилась я. Мы увиделись, как говорится, «на том же месте, в тот же час». Я пришла на встречу и вдруг у меня как будто открылись глаза. Я увидела красивого мужчину, на нем просто идеально сидел костюм. Он шел мне навстречу – высокий, длинноногий, отличная рубашка, стильные очки, портфель… Как-то я его в прошлый раз даже и не рассмотрела! В такие моменты в книгах обычно пишут: «Внутри меня что-то шевельнулось». На самом деле, потом я поняла, что именно в тот момент сработала какая- то химия. Мы разговаривали, он рассказывал о разных сортах чая, подарил красивую коробку китайского чая – чего там только не было! Жемчужный чай, молочный… Говорил, что давно работает с китайцами, знает китайский язык. И вот что меня еще поразило в эту нашу встречу. Турсен говорит: – Вот Салтуша, моя помощница, мне сказала, что вы занимаетесь сериалами. Я, простите, вас только на билбордах видел, вы шампунь рекламировали, не очень-то много знаю о вашей профессии. Тут я подумала: «Совсем он с ума сошел, что ли?» А вслух сказала: – Да-да. Конечно. Сериалами занимаюсь. До меня дошло, что Турсен ничего, совсем ничего обо мне не знает – кто я, что я. Я для него – просто красивая женщина, которая что-то знает о сериалах и рекламирует шампунь. Не очень понимаю, почему, но мне это так понравилось! Я почувствовала свободу. Мне не нужно было обсуждать с этим 151

Баян человеком какие-то проекты, телевидение, кино, можно быть просто женщиной. И вот он сидит напротив, рассказывает очень интересно о Китае, Гонконге, Хайнане, Шанхае и все время улыбается. «Какой счастливый человек!» – подумала я. Спортсмен, катается на лыжах, любит яхты, участвовал в соревнованиях в Турции и на Сардинии – и обо всем этом он говорит так просто и так естественно. Я уже забыла, как это здорово, говорить с мужчиной не о творчестве и сериалах, а о жизни. Он спрашивал: «Кто ваши родители? У вас есть дети?» «Господи, он даже не знает, если ли у меня дети, он ничего не знает!» – удивлялась я. Турсен рассказывал увлеченно и о своих детях тоже. Еще он говорил: – Почему в Казахстане так много бродячих собак? Почему их всех до сих пор не привили? Вот во Франции не так. А еще интересно – почему вдоль казахстанских дорог нет нормальных туалетов? Это же ужасно, в Европе через каждые 15 километров приличные туалеты. Или вот – лестница на Медео! Она же такая старая, хотелось бы ее перестроить, осветить фонарями, те же туалеты поставить. Я сижу и думаю: «Надо же. Как интересно. Человека интересует, почему в стране нет туалетов! Лестница на Медео его интересует! Собаки. Не как добыть хлеб насущный, не сплетни, а вот это все. Какой-то другой мир, другое мышление». Мы проговорили два или три часа, обсудили все – от туалетов до медицины и политики, и все это время я сидела и смотрела, как красиво на нем сидят брюки, рубашка, с каким вкусом подобраны ремень и запонки, чувствовала, как вкусно пахнет его одеколон… Придя домой тем вечером, я впервые за много лет стала думать, как женщина. Стала думать о мужчине. Стала думать о Нем. На следующий день я получила от Турсена сообщение в 152

Баян другой «тональности», но это уже очень личное. Так завязалась наша дружба, которая очень скоро превратилась для меня в большую любовь. Любовь без остатка. Я помню день, шестое мая. Тогда он сказал мне: «Поехали со мной!» Я понимала, куда и зачем. Чувство страха, сковывавшее меня 22 года, испарилось. Я отключила не только телефон – кажется, у меня отключились и мозги. Я пропала из мира на три часа, и это были абсолютно незабываемые три часа... Потом я узнала, что все это время меня искал муж. Ему я сказала, что уронила телефон в унитаз (потом я его действительно «утопила»). Первой этим же вечером я все рассказала Баголе. Я смотрела на нее отрешенным взглядом и говорила: – Знаешь, я влюбилась! Мы тогда готовились к концерту, посвященному десятилетию группы «КешYou», но мне было на все наплевать. Баголя брала мою голову в свои руки и говорила: – Баян, очнись! У нас концерт, надо работать! Что делать? Как делать? – Не знаю, – отвечала я. – Скажи, сколько денег надо? Я найду. Но в принципе я уже совсем плохо соображала, голова шла кругом. – Он же женат! – сокрушалась сестра. Я думала об этом много. Говорила себе: «Нельзя!» – и сама же себе отвечала: «Нет, можно, я хочу! Не могу себя остановить». Если честно, в тот момент понятие «стыдно» для меня утратило всякое значение. Мораль, адекватность – и эти слова для меня больше ничего не значили. Я думала только, например, что я хочу его пригласить на этот концерт, чтобы он посмотрел, чем же я занимаюсь, выбрала для него самое лучшее место. И о том, что перед концертом у меня будет время на свидание с ним. Я 153

Баян не знаю, как еще это объяснить, слов таких, наверное, нет: меня ноги не держали, а если держали, то несли только к нему. Мы встречались – я плакала, потому что скучала, потому что мне всегда было его мало, он все понимал: – Я женат, ты замужем, что же нам делать? Если ты уйдешь, я тоже уйду. Давай уедем? – Но куда? Я не могу уехать просто так. Но я что-нибудь обязательно придумаю. Во время концерта «КешYou» я все придумала. И сказала Турсену: – Давай уедем в Грузию. Я буду снимать там клип. – Почему именно в Грузию? – Месяц назад там снимал клип мой знакомый. Там умеют снимать клипы. И вообще, там красиво, тепло, там Батуми и море. Я возьму с собой двух моих девочек, и поедем. – А ты можешь уехать надолго? – спросил он. – Ну хотя бы на неделю? – Неделя – это нереально, – вздохнула я. – Но пять дней у нас будут. Целых пять дней! Наши грузинские коллеги, которые занимаются клипами, были в шоке, когда я позвонила. – Как это вы приедете через 4 дня??? – запаниковали они. – Мы же не успеем подготовиться! – Просто берите камеру и снимайте, – почти прорычала я. – Мне все равно. Снимите мне какой-нибудь клип. Меня этот ролик и правда очень мало интересовал. Он был всего лишь предлогом, и неважно было, что получится, и сколько это будет стоить. Я ждала только встречи с ним. Турсен сам купил билеты, сам оплатил съемки, но встретились мы с ним только в самолете – такая была конспирация. Причем он вошел в салон бизнес-класса самым последним, и за те 15-20 154

Баян минут, что его не было, глядя на пустое кресло рядом, я чуть с ума не сошла от беспокойства. Он вошел и сказал: – Если честно, мне и в голову не приходило, что ты у нас настолько известная и популярная. И дальше меня ждало только ощущение свободы. Счастье. Вы спросите: а была ли я на съемочной площадке? Конечно, нет. Турсен поселился в одном отеле, мы с девочками – в другом, но я лишь бросила там свои сумки и сбежала. Следующие пять дней меня никто, кроме него, не видел. Это были бесконечно волшебные пять дней. Номер с розами и свечами – как в кино, он подготовился, он ждал. Уже через пару дней с ним я окончательно и бесповоротно поняла, что дальше врать и прятаться не могу и не хочу. Сказала: – Не знаю, как ты, Турсен, а я, когда вернусь, все расскажу мужу и семье. С Бахытбеком я больше не смогу жить ни при каких обстоятельствах. И он ответил: – Я тоже не вернусь домой. Я хочу быть с тобой. Через пять дней мне позвонил муж. Он спросил: – А что ты все это время делаешь совершенно не в том отеле, в который заселилась? Меня этот разговор не удивил. Я давно знала, что муж установил на мой телефон программу, чтобы следить за тем, где я нахожусь, и удалить ее я не могла. Я все время была у него «под колпаком». Но теперь это было уже неважно, и я ответила: – Я тебе изменила. Больше к тебе не вернусь. Я полюбила другого человека. Он произнес очень спокойно: – И как? Тебе хорошо с ним? – Да, очень хорошо. Пожалуйста, прости и пойми меня. Давай теперь еще раз всерьез обсудим развод. 155

Баян Бахытбек бросил трубку. Через некоторое время мне написала СМС сестренка: «Что ты делаешь, опомнись! Твой муж пьет, у него страшная депрессия». Потом звонила дочь и просила: – Мама, перестань, пожалуйста, тут что-то страшное творится, папа в невменяемом состоянии! – Пока он не даст мне развод, я не вернусь, – ответила я. И начались следующие пять дней, но они уже не были такими радужными. Я до сих пор точно не знаю, что творилось в Алматы, – кажется, Бахытбек все это время пил. Я понимаю, что это было жестоко. Но у меня не было другого выхода, он меня не слышал, по-другому я поступить не могла. Потом позвонила Айсауле и сказала: – Мама, возвращайся, папа сказал, что даст тебе развод. В это время Турсен позвонил своей жене и сообщил, что встретил другую женщину и полюбил ее. И ему тоже предстоял в Алматы нелегкий разговор. 156

Баян Глава V Между жизнью и смертью Может, я не вернулась бы так скоро. Может, надо было подождать, пока все окончательно успокоятся и обдумают, как жить дальше. Но 10 июня должны были начаться мои съемки в фильме «Гламур для дур». И, раз я обещала, я должна была появиться на площадке. Поэтому мы купили билеты и вылетели в Алматы. Самолет приземлился около 10 утра, я позвонила дочери и сказала: «Айса, в 12 часов встречаемся, скажи всем», – я хотела сделать объявление, рассказать всем сразу, как изменилась моя жизнь, и что я собираюсь делать дальше. Турсена встретил водитель. Он предложил довезти меня до города. Но я отказалась: сказала, что не стоит обострять ситуацию, я прекрасно доеду на такси. Сейчас, когда я думаю об этом, я не понимаю: почему тогда взяла такси? Я почти никогда не езжу на такси. А тут – как будто меня кто-то сверху уверенно вел к тому, что должно было произойти… Как будто я должна была получить то, что я получила. Вот еще одно тому доказательство: когда мы прощались с Турсеном, я сказала ему так: – Если в три часа я тебе не позвоню – значит, что-то слу- чилось. Позже он уверял, что совершенно не помнит этих моих слов. Как будто он и не должен был их услышать… Турсен уехал поговорить с женой, а я – на встречу с родственниками. Но сначала нужно было заехать в городскую квартиру, чтобы забрать машину, и уже на ней выдвигаться в загородный дом на встречу с родней. Таков был мой план. То, что произошло дальше, в общих чертах уже знают все, 157

Баян кому это было интересно. Теперь я расскажу подробнее. Такси остановилось на светофоре, внезапно дверь открылась, на заднее сиденье «влетел» мой муж. И сказал: – Что, не ожидала меня увидеть? Первое, что я у него спросила: – Где он? Бахытбек ответил: – Он мне не интересен. Он жив и здоров. И сразу после этой фразы он ударил меня ножом. «Интересно, – подумала я, – почему мне не больно?» Нож был длинный и тонкий. Он так легко вошел мне в живот. Я не кричала, только пыталась удержать его руку, и поэтому порезала ножом свою. Потом он ударил меня кулаком в глаз. Приказал водителю остановить машину, а мне – выйти. Я говорила: – Пожалуйста, успокойся. Я сейчас тебе все расскажу. Он не отвечал. На мне была серая футболка, и я заметила, что она порезана. Но снаружи крови почти не было (потом я узнала, что у меня было внутреннее кровотечение). Водитель такси не кричал, не возмущался, не пытался его остановить. Бахытбек потребовал у него мой чемодан – тот без звука отдал. Я не знаю, почему этот водитель так себя вел. Не спрашивайте. Мы пересели в другую машину, за рулем которой был его племянник Сырым. Бахытбек снова ударил меня в лицо, и дальше я уже мало что видела: оба глаза заплыли. Следующие два часа я чувствовала себя скотиной на бойне. Он наносил удар за ударом, а я только думала: «Боже, как человек может быть таким жестоким? И почему молчит Сырым?» Я не кричала и не плакала, зато кричал и плакал Бахытбек: – За что ты так со мной?! – орал он. – Я тебя так любил! Почему ты так поступила? Мои воспоминания вообще-то отрывочны. Уже потом, в 158

Баян 159

Баян больнице, я не могла понять, почему у меня сломана правая кисть. Но затем поняла: это я ею защищалась от его ударов, и большинство пришлись на руку. Помню, как выплевывала зубы (рот был полон крови, и они мешали). Помню это свое нечеловеческое спокойствие. Я спрашивала себя: «Почему ты так спокойна?» Еще была мысль: «Умирать-то, оказывается, не страшно и не больно. Но жаль, очень жаль умирать такой молодой…» Сейчас смешно, но, получая удар за ударом, я прикидывала, какой портрет будет на моей могиле! Хотя нет. Не смешно совсем. Я была уверена, что умру, потому что прямо в машине меня начало рвать кровью. Я выжила благодаря Айсауле, которая забеспокоилась, потому что я так и не приехала из аэропорта. Сырыма я бы назвала скорее соучастником, который только через два часа понял, что на его глазах вот-вот убьют человека. Он позвонил своей матери, а та уже – моей дочке. Она села за руль и, наплевав на все скоростные режимы, помчалась ко мне. 10 лет назад мне приснился сон, что я еду по дороге, а справа – мусульманское кладбище. Красивое, белое. И мою машину все время будто так и клонит туда, вправо. Я остановилась, вышла и вижу: сидит на кладбище бабушка. Спрашивает: «Баян, что ты тут делаешь?» Я отвечаю: «Не знаю». «Тебе еще рано, – говорит она, – у тебя впереди хорошая жизнь. Ты умрешь только… (и назвала цифру)». Значит, сейчас еще рано», – подумала я. 160

Баян Глава VI С того света Я очнулась от криков дочери, которая пыталась открыть дверь машины, а потом то ли ногами, то ли туфлей выбила стекло. Тогда, в школе, когда меня избили старшеклассницы, я четко как бы видела себя со стороны – как я выгляжу. Вот и сейчас я понимала, какой меня видит моя дочь. По-настоящему видеть я не могла: глаза не открывались. Лицо было залито кровью. Позже она мне сказала, что хочет забыть эту картину навсегда. Я слышала, как кричит от ужаса Айсауле, меня пересадили в другую машину и повезли в ближайшую больницу. Дочка все время мне говорила: – Потерпи, мамочка! Потерпи еще чуть-чуть! Мы уже почти приехали. А я отвечала: – Все нормально, доча. Все будет хорошо. Дальше небольшой провал, а потом – каталка, медсестры, и я шепчу им: «Меня зовут Баян Есентаева, пожалуйста, помогите мне. Сделайте что-нибудь». И их диалог: – Не может быть, это не она. – Да точно не она, не может такого быть! А я все повторяю: «Меня зовут Баян Есентаева». Понимаю, что если назову свою фамилию, они будут внимательнее, быть может. Когда меня привезли в операционную, то почему-то стали делать укол в губу. Да, она порвалась, и они, видимо, собирались ее зашить. Но я успела прошептать: «Что вы делаете, у меня ножевое ранение…» И отключилась. 161

Баян Все, что было дальше, я узнала уже намного позже. Врачи сказали моим родным, чтобы они готовились к худшему: я могу не выжить. Давление падало, поднималось, снова падало, мне делали уколы, а в это время я видела себя в позе лотоса на белом пластмассовом коврике в белом кимоно. И коврик парил в воздухе, перемещался с одного уровня на другой, все выше и выше. Я говорила: «Баян, где ты?» Мне отвечали: «Не знаю». «Баян, где твое тело?» Ответ: «Нет тела». Но ведь если я что-то понимаю, сознание работает, – значит, есть тело? А почему я тогда летаю с лестницы на лестницу? Я разговаривала сама с собой и слышала голос, который говорил, что я должна найти свое тело. Потом голос предложил: «Давай его найдем!» – и коврик резко опустился на землю. Я услышала птиц, увидела зеленую траву, и почему-то сразу – белые халаты, ноги медсестер, почувствовала свое тело, а затем просто уснула. Как я потом узнала, операция длилась четыре часа. И первым, кого я увидела, когда очнулась, был Турсен. – Привет, ты проснулась? Теперь все будет хорошо! Я с тобой! И я снова отключилось. Бахытбека взяли под стражу уже в больнице. Снова очнулась я от ужасного голода. Мне сделали операцию на кишечник, и есть было нельзя. Мне даже почти не давали пить: цедили из маленького шприца. Впрыскивали в меня жидкость по пять граммов… смачивали губы… В тот момент мне казалось, что вода – самая вкусная еда во всем мире! Еще я очень хотела посмотреть на себя в зеркало. Но мне его не давали. Отобрали даже сотовый телефон. И никто не давал мне свой. Я не знала, что в тот момент в сети уже вовсю гуляла фотография, сделанная какой-то медсестрой, поэтому телефоны у всего персонала отобрали. Но мне даже в голову не могло 162

Баян прийти, что кто-то может пойти на такое – сфотографировать умирающего человека и выложить в Интернет… Когда приехала мама и начала плакать, я попросила ее выйти. Наверное, совсем не в себе была, потом, позже, подумала, что вообще каково это: видеть своего ребенка в таком состоянии?! А тогда я ей сказала что-то вроде: «Мама, выйди, я получила по заслугам, не надо меня жалеть». В больнице со мной были они все: Батес, Баголя, мама. Они круглосуточно находились рядом со мной. Папа не мог, я очень хорошо это понимаю! Он неземной человек, он бы не смог прийти, он не смог бы увидеть то, что со мной сделали. Его сердце просто бы не выдержало. И поэтому я и не хотела, чтобы он приходил – знала: все это выдержат. А он – нет. Уколы, капельницы… Все это время со мной постоянно был Турсен. Он остался со мной. Это было самым важным. Перед этим все – голод, боль, зашитый живот – отступало на второй план. Так прошли первые четыре дня, а затем мне сказали, что нужно вставать и ходить. И пришла БОЛЬ. Болело все. Лицо, голова, ухо, рука, даже волосы! Мне было больно прикасаться к корням волос! При этом я абсолютно не ощущала жалости к себе. Турсен меня поднимал и уговаривал хоть немного походить. Ноги не держали, я валилась на кровать. Но он не сдавался: – Давай, сегодня хотя бы пять шагов! – Не могу… – Не капризничай! Надо! Благодаря ему с каждым разом количество шагов, что я могла сделать, увеличивалось. Пять, десять, двадцать, пятьдесят… И однажды он сказал: – Баян, ты представляешь, сегодня мы сделали уже сто шагов! Ты молодец, ты такая сильная, у нас все получится! 163

Баян Так мы ходили по больничному коридору туда-сюда. Примерно на шестой день я пошла на хитрость и попросилась не в тот туалет, что в палате, а в тот, что в коридоре. Я знала, что там есть зеркало. Потому что я ведь так и не представляла, как выгляжу, а мне важно было это понять. В том осколке зеркала, что висел над раковиной, я увидела самую чудовищную картину в своей жизни: не я, а какой-то человек-слон. Распухшее лицо невероятного размера, глаз сполз куда-то на щеку, цвет десятисантиметровой гематомы – все 50 оттенков синего и зеленого. Такого, кажется, в природе вообще не должно бы существовать. Кривая губа, брови вообще непонятно где… Словом, полная деформация всего, что только можно деформировать. Сначала очень захотелось зарыдать, но потом я подумала о Турсене. Он, глядя вот на это все, уже который день от меня не отходил! Но я, выйдя из туалета, все равно очень попросила его меня сейчас оставить одну. Мне надо было переварить эту мысль: что я, всегда такая красивая, сейчас выгляжу, как самое уродливое существо если не на планете, то во всем городе точно. А рядом – человек, которого я безумно люблю. И только когда Турсен ушел, пообещав вернуться завтра, у меня началась страшная истерика. Мне срочно нужно было выплакаться, потому что мне казалось, что я останусь такой на всю жизнь. Я даже не думала в тот момент о карьере, о том, как же я теперь буду сниматься, вести программы, давать интервью и так далее, я думала: как мне теперь со всем этим жить как женщине? При этом я никому не разрешала себя жалеть. Приходили мама, Баголя, самые близкие подруги, некоторые начинали в ужасе рыдать, глядя на меня; Турсен всех их тогда мягко выводил из палаты и просил держать себя в руках: мол, ей и так тяжело, еще вы со своими истериками. Обратно они 164

Баян 165

Баян уже заходили бодрые и с улыбкой. Ну а я рассуждала так: что ж, это, наверное, необходимая жертва. Я бы никогда не получила цивилизованного развода. Видимо, такой ценой дается мне моя свобода. В ужасе и трансе от своего внешнего вида я провела еще пять дней. На десятый день моей госпитализации пришел главврач и предложил остаться еще на неделю. Доктора, на самом деле, все это время очень боялись за мое здоровье, относились ко мне с невероятным трепетом. Их можно понять. Но я все равно очень от этого устала: ко мне приходила комиссия за комиссией, меня постоянно осматривали, делали УЗИ и анализы, проверяли почки, печень, кишечник, и я все время была абсолютно голая. В конце концов я даже уже перестала испытывать стыд: если с тебя раз за разом сдергивают для очередного осмотра одеяло, начинаешь относиться к этому философски… Когда доктор заговорил выписке, я вспомнила, что я все-таки медийная личность. И впервые заинтересовалась тем, что же происходит там, в мире? В мире, как оказалось, больницу окружили по периметру журналисты. Буквально дежурили посменно, надеясь что-то узнать о моем состоянии или, чем черт не шутит, даже суметь меня «щелкнуть». Оказалось, что все обо мне спрашивают, многие молятся за меня, переживают. Кто-то – слава Богу, их было не так уж много, – был рад, что все это со мной произошло. Ну, что ж. Это их право – так чувствовать. Остаться в больнице еще хоть на неделю я не согласилась. Было невыносимо, очень хотелось домой. И как только в прессу просочилась информация о том, что меня вот-вот выпишут, осада больницы резко укрепилась. Мне сказали, что снаружи караулят как минимум 10 машин с операторами, фотографами и журналистами. Видимо, им хотелось сделать шокирующие 166

Баян фото жестоко избитой Баян Есентаевой? О, снимки и правда вышли бы сенсационными! Мало того, что было обезображено мое лицо, я вся целиком напоминала ходячий скелет. Я всегда очень следила за своим весом и точно знала, что весила 51 килограмм. После больницы весы показали 43. Представляете, что это – при таком весе потерять 8 килограммов? У меня обвисла кожа везде, где только можно, на руках, ногах, даже на коленках. Так что да, если бы меня тогда кто-нибудь сфотографировал, это была бы сенсация. Но мне, понятно, не очень хотелось такой сенсации. Но как выбраться из больницы незамеченной? Мне привезли вещи – платок, огромную кепку, темные очки, закрывающие пол-лица, но даже в таком виде идея предстать перед СМИ мне совсем не улыбалась. Однако репортеры караулили и у служебного входа тоже. На помощь пришли врачи: они сказали, что есть еще одна, очень-очень секретная дверь, и чтобы до нее добраться, нужно пересечь всю больницу. Меня посадили в инвалидное кресло и повезли, как прокаженную, по бесконечным коридорам, замотанную с головы до пят; люди, сидящие в очередях, пялились на меня… Психологически это был очень тяжелый и очень длинный путь, который я преодолевала не выпрямившись в полный рост, на каблуках и при макияже, а сгорбившись, закрывшись от всего мира, замотавшись в кучу платков и одежды. В машине мне тоже пришлось ехать полулежа, чтобы никто не «засек». Но в итоге домой я добралась, так и не попавшись на глаза ни одному фотографу. 167

Баян Глава VII Новая жизнь Мой папа, очень ранимый человек, не видел меня в больнице. И поэтому, когда я приехала домой, из глаз его брызнули слезы. Он прижал меня к себе и все говорил: «Ничего, кызым, ничего, все будет хорошо, надо жить, отдыхать. Мама тебе суп приготовила». Моя семья делала вид, что все хорошо. Дети говорили: «Мама, ты такая красавица, не волнуйся, все уже совсем заживает!» И я благодарна им за это, хотя понимала, что они так меня пытались поддержать, выглядела я по-прежнему чудовищно. Когда я очнулась после операции, у меня, как я уже писала, болели даже волосы. И эта боль так и не прошла. Я не могла понять: как это вообще возможно? Как могут волосы – болеть? Однако на голове будто бы постоянно был шлем из тяжести и боли. Будто бы волос сразу стало раз в десять больше. Будто бы именно там скопилась вся грязь, весь негатив. Как-то, еще в больнице, я в час ночи попросила медсестер помочь мне вымыть голову. Они принесли воду, тазики (я еще толком не вставала) и вчетвером принялись меня отмывать: одна держала кровать, другая голову, третья поливала, четвертая мыла. После этого я почувствовала какое-то облегчение, вот только голову мою после мытья так никто и не смог расчесать – притом, что у меня гладкие, здоровые, шелковистые волосы. Дома я попросила нашу няню Ажар, которая работает у нас с тех пор, как моей младшей дочке исполнилось 20 дней, вытереть наконец слезы (она на меня смотрела и все время 168

Баян рыдала), отвести меня в душ и хорошенько промыть мне голову. Собственно, в душ я от слабости залезть не могла, просто села на пол, опустила голову в ванну (шов все еще ужасно болел), и Ажар стала лить и лить на мои волосы воду. Вода стекала мутно- бордового цвета… Все мои волосы были в засохшей крови. Корка была настолько толстой, что первое время ее не брал даже шампунь, он не пенился! Няня все мыла и мыла, терла и терла, с каждым разом вода становилось все розовее и розовее. Но у меня ужасно затекла шея, поэтому я попросила Ажар вылить мне на голову целую бутыль кондиционера, и с ним я сидела час, пока отмокали волосы, и когда все это смыли, высушили, я очень осторожно, захватывая по одной маленькой пряди, принялась расчесываться. Мои прекрасные волосы превратились в какую-то мочалку! Ужасное чувство. Кое-как я расчесалась, заплела косу и села отдохнуть на диван в холле. Вдруг раздался звонок в дверь. Я открыла. На пороге стоял пожилой мужчина, в котором я сразу же узнала отца Турсена, хотя до этого видела его только на фотографиях. Турсен не предупредил, что приедет с отцом, и для всей нашей семьи это оказалось полной неожиданностью. Особенно для моего папы: 10 дней назад его дочь была замужем, а теперь все пошло кувырком и непонятно, что будет дальше. Мы сели за стол пить чай, и разговор как-то незаметно потек очень гладко: и мой отец, и отец Турсена – музыканты, они сразу нашли общий язык. Турум Сагитуллаевич пришел с миром, потому что его сын сказал: «Баян – моя избранница, я хочу, чтобы вы познакомились». Турсен привел отца, чтобы показать моим родителям, что его намерения серьезны. При этом своему папе он не сказал, что Баян, в которую он влюбился, – «та самая» Баян Есентаева (в то время историю, что со мной случилась, передавали, кажется, даже по утюгам, сложно было пропустить). 169

Баян Поэтому, когда отец Турсена впервые увидел меня, на его лице отразился ужас. Вообще-то в первый момент он меня и не узнал, просто сказал: – Баян, у вас на лице что-то невероятное. Я потом спросила Турсена: – Зачем ты это сделал? Такой шок для твоего папы, для меня, для моих родителей… Но я поняла, что он хотел устроить вот такой «сюрприз». Когда Турсен понял, что «сюрприз» не удался, у него был долгий разговор с отцом в саду, где он все ему рассказал. Еще позже мы сидели с ним в беседке, и вдруг он просто произнес: – Я сделал это, потому что я уже не мальчик, мне не нужно время раздумывать; я принял для себя решение. Самые мои родные люди – брат и отец. Мне надо было, чтобы вы познакомились. И вообще, собирай вещи. Завтра я приеду за тобой, ты переезжаешь ко мне. И знаете… Впервые в жизни я почувствовала себя слабой и покорной. Не стала спорить и подчинилась без комментариев и условий. Я настолько ему доверилась, что не думала: слишком все быстро или нет. Сил соображать и анализировать абсолютно не было. Я была как Марья Искусница из фильма: «Что воля, что неволя, – все равно». Все, что я взяла с собой в мой новый дом, – это немного белья, футболка, трико (все серого цвета), кепку и темные очки. Я понимала, что одежда мне не нужна – куда мне выходить? Смотрела на свой гардероб, набитый красивыми вещами, и думала, что он мне еще очень нескоро понадобится. Если понадобится вообще. Не взяла я и многочисленные тюбики и баночки – что там у меня было? Все для всего: для глаз, для пяток, для локтей, для ногтей – я же очень внимательно 170

Баян относилась к своей внешности! Но теперь я больше не могла быть красивой. Турсен повез меня восстанавливаться в Китай. Там врач мне объяснил, что я полностью потеряла энергию «Ци» – энергию жизни. Оказывается, такое бывает, когда человеку «вскрывают» живот, что со мной и произошло. Единственное, что меня в то время спасало – только любовь. Но и она не могла восстановить меня сразу. Мне – которую раньше выворачивало даже от запаха спиртного! – теперь требовался бокал вина, чтобы уснуть. Я все время плакала – по поводу и без повода. До сих пор не могу понять, как Турсен все это вынес. Однажды я закатила истерику, потому что, сняв кепку, увидела, что след от нее как бы разделил мой лоб на две половины. Это был просто отек, который скоро прошел, но я долго не могла успокоиться. Меня мучали боли. У меня был кривой рот, и я не могла сомкнуть губы (выбитые Бахытбеком зубы мне вставили еще в Алматы, пришлось ехать к стоматологу в 11 вечера, чтобы ни на кого не наткнуться, все к тому же нашему общему доктору Канату). Хуже всего было с левым глазом: он понемногу начинал видеть, но управлять веком я не могла. Доходило до того, что на ночь я заклеивала его скотчем, чтобы глаз ночью не открывался. Левой бровью я просто не могла пошевелить, она, кстати, и сейчас двигается хуже правой. Дни напролет со мной работали китайские врачи: массажи, прогревание, иглоукалывание. Каждый укол иглой мой измученный организм воспринимал как укол ножом. На самом деле иглотерапия – это же не больно! Еще мне молотком исправляли деформацию черепа. Стучали по голове, по лицу… Было тоже больно, но меня просили потерпеть, и я терпела. Потом мы сели в самолет и полетели обратно в Казахстан. В 171

Баян самолете все было нормально, и когда приземлились – тоже, но как только сели в машину, чтобы ехать в город, меня начала бить мелкая дрожь, затряслись руки, я никак не могла успокоиться по дороге домой – слишком живо в памяти еще было то, что произошло на этой трассе… Турсен обнимал меня и шептал: «Все нормально, я рядом». Дома я все так же выпивала бокал вина, чтобы уснуть, все так же плакала, устраивала скандалы на ровном месте, он молча выслушивал и говорил: «Я все понимаю. Тебе тяжело, больно. Но все пройдет». А мне казалось, что это никогда не пройдет! (Даже теперь, спустя год, когда я выпускаю эту книгу, у меня – все еще отек, все еще гематома, все еще боли во всем теле). Тогда Турсен повез меня во Францию: «Там тебе точно станет легче», – так он сказал. И целый месяц я жила в шикарном отеле, где когда-то, как нам рассказывали, останавливался Наполеон. Смотрела на океан, ела вкусную рыбу и морепродукты. Но мне не становилось лучше! Эмоциональное состояние было по-прежнему на нуле – наверное, энергия «Ци» не желала возвращаться… Когда я снова вернулась домой, Баголя предложила сходить к психологу. От первой и единственной встречи с ним мне стало еще хуже, он начал копаться в моем детстве: «Вспомните ту маленькую девочку, на что она обиделась?! Может, проблема в том, что мамы не было рядом? Может, вы так ее ждали, а она все не шла?» Бред какой. В детстве мне было хорошо. А сейчас мне плохо! Вот в чем проблема. Да и вообще: я так много общалась с этими психологами, когда делала свои программы, что сама наперед могла сказать, что скажет этот «лекарь души». В общем, я поняла, что никакой психолог мне не поможет. Себе помочь смогу только я сама. И вот через три месяца (опять три месяца!) после того, как на меня напал мой уже бывший к тому времени муж (я развелась с ним сразу, как только смогла 172

Баян ходить и говорить), мы с Динарой Сатжан и Аидой Кауменовой поехали в Индию. Эта поездка мне помогла. Она меня изменила. Я ходила по разным храмам. Смотрела, как молятся люди разных вер, они все называли Бога по-разному, ну а мне было абсолютно комфортно в любом храме. Я смотрела, а потом начала молиться и сама. И первым человеком, которого я вспомнила в молитве, был мой бывший муж. Я стала молиться за него: «Всевышний! Прости меня, прости его, прости за то, что мы оба натворили, укажи правильный путь!» Я начала думать, почему мне вдруг стало его так жаль? Ведь все эти три месяца моя злость на него, ненависть к нему были безмерны. Я смотрела на себя в зеркало и думала: это он меня так изувечил – возможно, на всю жизнь! Да, я изменила, но разве это стоит того, чтобы лишать человека жизни, пытаться его убить, калечить его? Ведь я не первая и не последняя женщина на земле, которая, будучи замужем, влюбилась в чужого мужа. Не я первая на свете разрушила свою семью. Почему со мной так поступили? Но я стала молиться и просила у Всевышнего разума. И Бог помог мне. Я больше не злилась. Ненависть прошла. Из Индии я вернулась другим человеком – с твердым намерением помочь Бахытбеку всем, чем смогу. Юридически снять с него обвинения полностью я не могла. Могла лишь сказать, написать, что я прощаю, прошу о снисхождении. В суде я увидела совершенно другого человека. У него была другая фигура, походка… он в наручниках, вокруг полицейские… И я поняла: надо держаться, надо помочь. Во мне совсем не осталось злости. Я раньше ничего не говорила о том, как на все это отреагировали мои дочки. Больше всего я переживала за психическое состояние Айару. Она невероятно сильно была привязана к отцу, к его любви и миру, который я создала искусственно для детей. 173

Баян Я уже писала, что пыталась объяснить Айсауле, что не люблю ее отца, поэтому так холодна к нему. Она плакала и спрашивала: – Мама, как же так, ведь он такой хороший? – Конечно, хороший, самый лучший! – отвечала я. – Но есть еще мое сердце, моя душа, моя жизнь. – Как женщина женщину я тебя понимаю, – задумчиво произнесла тогда Айсауле. Поэтому, когда я призналась в том, что полюбила Турсена, за старшую дочь я не волновалась. А вот насчет младшей переживала. Но она тоже приняла все это хорошо. Я однажды спросила у Айару: почему? И она ответила: – Ты не виновата в том, что не любишь. Ты никогда и ни в чем не ущемляла мои права. Даже когда меня с позором выгнали из школы, ты меня не ругала, а просто попросила переосмыслить мои действия. Ты дала мне свободу выбора и право решать самой. Поэтому ты так же вольна делать выбор в том, что касается твоей жизни. Своему отцу Айару сказала: – Папа, я очень тебя люблю, но ты чуть не оставил меня без матери. Я ей тогда возразила: – Доча, папа есть папа, а наши с ним отношения – это наши отношения. Но она все равно до конца его еще не простила. Айсауле навещает отца. Айару нет. Думаю, они обе для себя этот вопрос решат сами, я же могу сказать с чистой совестью: я никогда не настраивала детей против Бахытбека. Что касается Турсена, то здесь они были единодушны: – Мама, если ты счастлива, то мы тоже. Это твой выбор. Может, это потому, что я тоже когда-то им так сказала: «Кого бы вы ни выбрали, я ваш выбор приму». 174

Баян Ни одна из моих дочек не сказала, что я поступила плохо или аморально. Я бесконечно благодарна судьбе за своих детей. И бывшему мужу тоже. Не знаю, какими были бы мои дети от другого мужчины, но Айсауле и Айару – самые лучшие дочери для меня. В них заложена – кем? не знаю; может, мною, а может, Богом, – какая-то внутренняя культура. Они не лезут в душу, не оскорбляют ни меня, ни своего отца, ни моего любимого человека. И часто говорят мне, что я – самая лучшая мать, что они всегда будут со мной и за меня. А о большем ни одна мама, наверное, не может и мечтать. 175

Баян Глава VIII Жить, работать и любить Все мы разные люди. И все по-разному реагируем на причиненную нам обиду. Кто-то молча злится и уходит, кто-то великодушно прощает, а кто-то начинает мстить. Я, безусловно, обидела человека, с которым прожила 22 года. И, конечно, я знала, как именно он отреагирует на эту обиду. Когда в суде я услышала «а теперь слово предоставляется потерпевшей», у меня в груди что-то сжалось. Мне нужно было рассказать все, как было, я обязана по закону, должна говорить правду и ничего, кроме правды перед двенадцатью присяжными, совершенно посторонними людьми. Их, по большому счету, не слишком должны были волновать моя судьба или судьба моих детей. У них – другая задача: как бы пафосно ни звучало, но «вершить правосудие». Вот что натворил – за то и сядешь. И неважно, какой переворот произошел у меня в сознании… Давая показания на суде, я с трудом дышала, мысли путались. Никак не могла начать говорить. Слезы лились сами собой. Я не могла смотреть в сторону Бахытбека, потому что он тоже плакал и опускал глаза. Прошло минут семь, прежде чем я смогла собраться с духом и начать свой рассказ. Я помню, как плакала и говорила присяжным: «Пожалуйста, не наказывайте его строго! 176

Баян У меня дети, а он прекрасный отец, я сама во всем виновата, я изменила и сделала это публично, простите меня, пожалуйста!» Пока мы ждали приговора, я пыталась навести порядок в рабочих делах. Впервые за несколько месяцев войдя во двор офиса, я была в шоке: все заросло бурьяном! Везде царил просто полный бардак. Поэтому срочно пришлось организовать субботник. В порядок я потихоньку приводила и себя: снова начала носить платья и каблуки (правда, очки все так же не снимала), возобновила походы к косметологам. С работой разобраться так сразу не получилось: мне сказали, что «КешYou» больше нет. Одна из девочек забеременела, вторая вышла из-под контроля, группа развалилась, люди в офисе сидят без работы. А ведь я на этот новый состав возлагала такие большие надежды, и директор, Назым, делала, что могла, пока меня не было. Но вот так все получилось… Но, знаете, когда мне сообщили новости, я восприняла их на удивление спокойно. Раньше для меня такие вещи в момент выбивали из колеи. Я довольно эмоционально перенесла громкие расставания с Дугаловой, Ауельбековой, Айданой Меденовой… У нас с ними на самом деле не было никаких скандалов (хотя пресса преподносила это именно так): все люди рано или поздно «вырастают из детских штанишек», все в конце концов хочется самостоятельности (как и мне в свое время захотелось). Но это не значит, что расставания эти давались мне легко. Например, Айдану Меденову я отпускала очень тяжело. Ведь полтора года назад ее карьера только начиналась. Но она сказала мне: – Баян Максатовна, я полюбила человека, я его люблю. Я ее не слышала. Уговаривала: 177

Баян 178

Баян – Айдана, тебе всего 22 года, у тебя все только начинается, у меня такие надежды на тебя! А она плачет: – Хочу быть женой и матерью. У меня любовь. Я не сдавалась: – Зачем тебе сейчас быть женой и матерью? Не нужно, у тебя карьера! Этой зимой мы съездили вместе во Вьетнам, и я увидела, как она счастлива. У нее прекрасный муж, она мама. Я сказала ей: – Важно быть счастливой и рожать детей. Все остальное – ерунда. Раньше мне казалось, что важно зажечь новую звезду. А теперь я думаю, что женщина должна быть счастливой со своим любимым мужчиной. И на новых девочек, и в принципе на свою работу я смотрю теперь другим взглядом. Не только как продюсер, но и как женщина. Не каждый умеет дружить и ценить другого человека, иногда идти на компромиссы. Это особенно касается женской дружбы, ведь все твои подруги – тоже женщины, и друг друга надо прежде всего беречь. Я счастливый человек, потому что у меня есть подруги, настоящие, и их достаточно. Если я начну перечислять их имена, понадобится отдельный список; главное, что я их всех люблю и помню, каждая из них – прекрасная и самодостаточная личность. С одной стороны, у нас с подругами нет секретов. С другой – мы не лезем друг к другу в душу. Мы научились интеллигентно друг друга выслушивать, но четко знаем, где грань дозволенного. В тяжелых ситуациях они – всегда рядом. Наша дружба – умная, как «умный дом», в который ты входишь, и тебе комфортно: ведь свет загорается, когда надо, а если выходишь из комнаты, 179

Баян он выключается. Между нами нет никаких сплетен и склок. Потому что они такие люди – другого склада ума. Подобное тянется к подобному, и у нас нет такого, что одна вышла из комнаты, а мы ее обсуждаем. Я видела такое часто, это считается нормой у многих женщин, а мне дико. Нам даже не обязательно видеться очень часто. Зато, когда мы вместе, нам всегда есть, о чем поболтать, что обсудить. Только не вот это вот – кто с кем спит, сколько это стоит и так далее. Кто-то говорит, что у дружбы нет правил, но разве так можно? Правила обязательно есть, но их должны принимать и соблюдать все. Я нашла людей, с которыми мое понятие о дружбе совпадает. 180

Баян Глава IX Жена или личность Старшая сестра Батес всегда говорила, что самое важное для женщины – это ее семейная жизнь. А я возмущалась, говорила: «Для меня важнее быть личностью!» Мы часто спорили. Она считает, что надо самой готовить, смотреть за мужем, провожать его, встречать, вкусно кормить, холить и лелеять. «Надо жить ради детей!» – восклицала она. «Жить надо ради себя», – парировала я. Батес упрекала меня в эгоизме. Если бы меня спросили: Батес – какая она? Я бы ответила: она – женщина. Она всегда была женщиной. Мы не зря всегда говорили, что наш папа – комнатный цветок: не польешь – завянет. И вот она его поливает всю жизнь. Знает, когда и чем его надо накормить. Так удивительно, что мама передала это Батеске и Баголе! Вообще, конечно, и мне тоже, но так уж получилось, что, не любя мужа, я делала все машинально: надо подать суп? Я подавала. Но не по призванию, а они – да. После того, как меня чуть не убили, я впервые написала Батес, что я ее люблю. Она ответила мне: «Я тебя тоже». Как говорят: кто однажды умирал, тот знает, что такое жизнь. Раньше я не писала такого ни Батес, ни Баголе. Батес всегда следовала за мужем. Он работал в прокуратуре. 181

Баян Она моталась за ним по всему Казахстану, иногда приезжала в гости, привозила сладости, мясо. Это всегда был праздник: приехала старшая сестра. Моя старшая сестра рано вышла замуж. Я уважаю и почитаю ее, как старшую. Но все свое сознательное детство и юность я провела с младшей сестренкой, Багым, Баголей. Она мой самый близкий друг, ближе просто нет. Я даже так скажу: если бы моя мама ее не родила, то во многом я бы не состоялась. Может быть, я была бы актрисой и телеведущей, но никаких моих продюсерских проектов и тем более кино не было бы. Мы, две сестры, образуем гармоничный тандем. Багым замужем уже 15 лет, и она любит своего мужа. Все эти 15 лет я абсолютно ее не понимала! Мне всегда казалось, что любить надо за что-то, за какие-то качества: смелость, ум, порядочность, чувство юмора, щедрость – да за что угодно! Нельзя любить просто так. А Баголя мне на это отвечала: «Нет, можно и просто так». Я наделала много ошибок по отношению к ней. Даже пыталась грубо вмешиваться в ее семейную жизнь. А так делать нельзя, муж с женой всегда разберутся сами. И за все это недавно попросила у ее мужа прощения. Он, по-моему, был в шоке. В наших с Баголей деловых отношениях «паровоз», безусловно, я. В том смысле, что именно я несу за все ответственность. Однажды мне приснился сон, как будто Баголя говорит: «Я к тебе прилечу на вертолете, а ты будешь моей площадкой; прими меня, пожалуйста, я должна быть уверена, что смогу приземлиться». И я во сне ей отвечаю: «Нет, сестренка. Это я буду вертолетом, а ты – моей вертолетной площадкой. Именно ты должна удержать мой вертолет». 182

Баян Очень символичный сон. Я вертолет, она площадка. Она мой фундамент, без нее я буду все время летать и в конце концов упаду. Но теперь и в моей жизни все поменялось. В 43 года я поняла, что, кроме работы, на свете есть и другие важные вещи. Я каждое утро просыпаюсь и думаю о том, как же много во мне нерастраченной любви… 183

Баян Заключение Бахытбека все-таки посадили в тюрьму на 9 лет. Мне страшно подумать, что с ним будет, когда он выйдет, ему уже будет почти 60. Но пока я стараюсь об этом не думать. Я все-таки надеюсь, что он не будет отбывать весь срок наказания. Да и кто знает, где мы все будем через 9 лет… Сколько бы тебе ни было лет, всегда нужно помнить, что твоя жизнь может полностью измениться за каких-то 2-3 часа. За три часа шестого мая я влюбилась, как сумасшедшая. И впервые в жизни не смогла совладать с эмоциями, усмирить сердце, включить голову. Раньше каждый свой шаг я тщательно продумывала и взвешивала, оценивала последствия. Все получилось так, как получилось, но, в конце концов, каждый сам несет ответственность за свои поступки, я не верю в идею «человека спровоцировали». У каждого своя голова на плечах. Я за свои поступки ответила. Бахытбек тоже… Я как-то прочитала фразу, которая мне очень понравилась: «Слабый ищет виновных в своих бедах, а сильный человек берет ответственность на себя». Хотя, безусловно, последнее, чего бы мне хотелось, – это видеть отца своих детей за решеткой. Бог все же не зря оставил меня в живых. Значит, для чего-то я нужна. Значит, что-то мне еще предстоит сделать. Возможно, теперь я буду заниматься не так много творчеством, а какой-то общественной работой. Время покажет. Пока я просто разговариваю сама с собой и с Богом, потому что никто – ни друзья, ни семья, ни Турсен – не смогут мне объяснить, что мне делать дальше. Это могу только я сама. 184

Баян Я начала писать эту книгу спустя полгода после происшествия на Талгарской трассе. И в последнее время мне совсем не хотелось быть дома. Мне нравится находиться там, где море и пальмы, а рядом – любимый человек. Вот что важно здесь и сейчас. Отдельно мне хочется обратиться к тем, что так остро реагирует на все, что со мной происходит. Я была бы рада, чтобы СМИ об этом не писали, но так уж случилось, что журналисты публикуют материалы, на которые есть реакция. А на события в личной жизни Баян Есентаевой, увы, реакция была и будет. Почему-то у нас в обществе считается, что если ты звезда, ты известный человек, то ты должен подавать другим людям пример правильной, я бы даже сказала – «святой» жизни. Если тебя узнают на улицах, ты не имеешь право ошибаться, жить так, как тебе хочется: люди думают, ты должен жить так, как хотят они. Но разве это не противоречит здравому смыслу? В глазах общества я должна быть идеальной. Но это ерунда. Я никому ничего не должна, кроме своих детей, но и их я обществу не нанималась воспитывать безгрешными роботами, они тоже люди, они могут танцевать и курить кальян. Я и так почти все время вынуждена носить кепку и очки. Да, если на меня не нацелены камеры, мои основные цвета – это серый и черный, чтобы не выделяться, не привлекать к себе лишнего внимания. Когда я захожу в кафе или ресторан, я хочу быть тенью! Ведь я не на работе, когда я отдыхаю, мне просто нужно, чтобы меня оставили в покое и дали мне жить своей жизнью: совершать ошибки, платить за них и не быть при этом мишенью для потока злобы. И я никогда не говорила: берите с меня пример! Говорят: с меня берут пример молодые девочки. 185

Баян Но люди, граждане! У этих молодых девочек есть свои родители, и этим родителям нужно постараться, чтобы их девочки брали пример с них, а не с меня. Если все происходит по-другому, то это точно не моя проблема. Я просто делаю то, что умею делать. Моя профессия меня выбрала сама, я ее не выбирала. Так получилось, что эта профессия сопряжена с публичностью. Не могу же я вести программу и говорить, что меня зовут не Баян? Мне нравятся софиты и камера. Но не для того я строила карьеру, чтобы подставляться под тухлые помидоры. Хорошо, что есть так много людей, которые желают мне, нам с Турсеном – счастья. Что касается остальных… Мне, видимо, придется от особенно агрессивных нападок защищаться при помощи закона. Потому что звезда я или не звезда – а Конституцией мы все защищены одинаково. И никто не имеет право меня как человека, как гражданина безнаказанно поносить и объявлять «падшей женщиной». Если я в чем-то и виновата, то перед совершенно конкретными людьми, а вовсе не перед теми, кто сейчас сидит и брызжет ядом перед мониторами своих компьютеров или планшетов. Те, перед кем я, может быть, виновата, сами могут за себя постоять. Небольшая история: в сентябре, в день рождения Турсена, нам доставили коробку в праздничной упаковке и открытку. В коробке, на испачканной в крови белой тряпке, лежали отрезанная голова черной козы и четыре копытца. И я, конечно, знаю, кто прислал этот «подарок». Не мне судить, какие «средства» хороши на этой войне. У каждого своя правда. Но только совершенно конкретные люди имеют моральное право называть меня «аморальной женщиной». Сейчас у меня есть время подумать о том, как внутренне 186

Баян изменилась я сама. А изменения эти, как я уже понимаю, колоссальны. Помню, когда я пришла на работу после того, как немного пришла в себя, провела собрание, и впервые спросила у своего коллектива: «А как думаете вы?» У людей был шок. Ведь прежде я никогда не интересовалась ничьим мнением во всем, кто касалось моей работы. Теперь я стала больше считаться с другими. Учитывать их соображения, настроение. Человек должен быть уверен в себе, моя уверенность в себе и своем профессионализме непоколебима, но мнение коллег и дорогих мне людей теперь стало важным. На меня еще в этом смысле очень хорошо повлиял Турсен. Благодаря ему я научилась улыбаться просто так, потому что жива, говорить «спасибо» за то, что у меня есть. Если раньше мне приносили еду, которая мне не нравилась хотя бы внешне, я требовала, чтобы ее унесли. Сейчас я скажу: как это прекрасно, замечательно, вкусно! Друзья тоже заметили во мне перемены. Моя подруга Динара Сатжан мне недавно сказала: «Баяночка, я тебя не узнаю! Ты стала совсем другой». Раньше она мне пеняла: «Ты ужасно резкая, может, будешь мягче? Чаще улыбаться?» А я не понимала, зачем. Динара вот все время улыбается, я спрашивала ее: «И тебе не лень?» «Нет, – говорила она, – улыбаться – это так прекрасно!» А я хмурая. Мне казалось, что человеку не обязательно говорить добрые слова, а лучше поднять ему зарплату или подарить подарок. Мне не жалко было денег, жалко улыбок, мне казалось, что лучше делом, чем словом: чего зря болтать? И вот еще что мне надо сказать в этой книге очень откровенно, но при этом культурно, потому что вообще-то эта тема в нашем 187

Баян обществе – табу. Настоящая любовь к мужчине для женщины – это счастье. Я не понимала этого до 43 лет. Все эти годы я относилась к «любви» как к одной из обязанностей жены и почти совсем на эту тему не думала. А теперь я знаю, что по-настоящему любимая и любящая – это, прежде всего, добрая женщина. И когда я встречаю нервную и злую, мне ее жаль, она не знает, что такое настоящая любовь. Сейчас я просыпаюсь утром и первым делом бегу на кухню с большим удовольствием. Мне не тяжело испечь блинчики, оладушки, сделать творожники. Быстро потушить капусту. Мне все важно – что он любит? Полусырое или хорошо проваренное? Мясо или рыбу? Вилкой или китайскими палочками? Как это подать? Мне интересно это! Мне важно самой покормить своего любимого мужчину завтраком. Потому что именно за завтраком мы с Турсеном обсуждаем свои планы: как его день будет проходить, как мой? И это Турсен меня научил, что все вопросы стоит решать не за ужином, а за завтраком. Вечером я бегу домой, потому что знаю, во сколько именно он будет дома. Это тоже открытие, что так может быть, что так бывает! Раньше у меня совсем не было режима: я не знала, где мой муж, когда он придет – утром, послезавтра, через три дня… Я была занята только собой и придумывала себе работу, только чтобы не быть дома. А сейчас я только и хочу – скорее домой, к нему. То есть это отношение к любимому мужчине мне мама тоже передала, как Батес и Багым. Но оно во мне спало. А теперь проснулось. Во мне спала Женщина – не та, что носит платья и каблуки, а та, что любит своего мужчину. Возможно, если бы я тогда вышла за Лешку замуж, мне бы вообще ничего не надо 188

Баян было бы. Я бы рожала детей, варила супы, ну максимум где- нибудь потихоньку для себя «реализовывалась» бы творчески. Потому что я любила его, а все остальное не имело бы значения. Давайте начистоту: не было бы Лешки и моей несчастной любви к нему – не было бы той Баян, что есть сейчас. С Турсеном я переродилась прежде всего как женщина. Это лучшее лекарство от любого негатива. Я хочу сказать женщинам: если вы злые и нервные, то это, может быть, потому, что вы боитесь сказать своим мужчинам, чего вы на самом деле хотите? Это так важно, эта гармония души и тела. Но у нас не принято об этом говорить; такое ощущение, что у нас дети от ветра рождаются. Я бы очень хотела донести до женщин, как это важно – уметь любить и принимать любовь. Правда, завтра обо мне все равно напишут, что я бессовестная. Но вдруг хоть кто-то меня услышит и поймет? Пусть хоть несколько человек. Тогда уже можно считать, что эту книгу я написала не зря. 189

Баян Послесловие Когда-то я думала, что буду писать эту книгу уже старенькой бабушкой, такой окруженной внуками старушкой в красной шляпке – скорее всего, на берегу теплого моря. Буду неспешно печатать текст, перебирая в памяти хорошие моменты своей жизни. Вспоминать удачи, не слишком обидные поражения; но уж никак не предполагала, что стану писать о том, что в итоге получилось, а мне всего-то сорок с копейками. Но самое главное, чему меня научила жизнь: теперь, даже теперь – тем более теперь! – я больше не загадываю, что и как будет дальше. Продлится ли моя любовь всю жизнь или кончится уже завтра? Не знаю. Все бывает. Все случается. Я ни в чем не уверена. Если так выйдет, и все закончится, – что ж! Я буду жить дальше. Я скажу спасибо Богу и Судьбе за то, что у меня это было. И постараюсь узнать, что нового и интересного приготовили они для меня в будущем. 190

Баян Баян МАҚСАТҚЫЗЫ БАЯН Литературный редактор Анна ШАБАЛДИНА Исполнительный продюсер Галия БАЙБОСЫНОВА Фотосессия SNC (Обложка новогоднего номера SNC Kazakhstan 2017 г.) Художник Динара УТЕЛЬБАЕВА Верстка Елдар КАБА 191

Баян Теруге берілген күні ж. Басуға қол қойған күні ж. Пішімі 60х84 1/16 Офсеттік қағаз. Қаріп түрі «Times». Шартты баспа табағы . Таралымы дана. Тапсырыс № 192