Antologiya_Pisateli_Biyska

Вячеслав Возчиковмечтательность ума» – все это противоречило духу русскогосообщества. И еще одно важное отличие русского от европейца,подмеченное И.В. Киреевским: «Западный человек искалразвитием внешних средств облегчить тяжесть внутреннихнедостатков. Русский человек стремился внутреннимвозвышением над внешними потребностями избегнуть тяжестивнешних нужд». Иными словами, для русских важнее внутренняягармония, чем внешние блага. Или сегодня это не так?!. Именнотак, потому и раздаются все громче голоса о возрождениидуховности! Речь не о том, чтобы вернуться в избу, но о том, чтобыжизнь человеческая строилась на нравственных основаниях, а непо понятиям бизнеса. ДЛЯ БОЛЬШЕЙ наглядности различия между русскими европейцем И.В. Киреевский сводит в таблицу, анализироватькоторую – отдельное увлекательное занятие! В этой таблицерассудочная отвлеченность богословия на Западе противостоитвнутренней цельности духа в православии; европейскиесхоластические и юридические университеты – сосредоточившимв себе высшее знание молитвенным монастырям древней Руси;государственность из насилий завоевания – естественномуразвитию народного быта; роскошь – простоте жизненныхпотребностей; тревожность духа – спокойствию внутреннегосамосознания и т.д., на что мы и старались обратить внимание.Легко видеть, что речь идет не столько об особенностяхобразованности русской и европейской, сколько о различныхоснованиях этой образованности, нравственных обликахзападной и восточной цивилизаций. По мысли И.В. Киреевского, следует осознатьодносторонность европейского просвещения, но не «вытеснять»его, а наоборот – «обнимая его своею полнотою» придатьему «высший смысл и последнее развитие». Тогда и будет вРоссии современная наука, в то же время опирающаяся насамобытные начала, разовьется «искусство, на самородном корнерасцветающее». Словом, путь просвещения – в «одухотворении» 51

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себедостоинств европейской образованности православием, всохранении национальных самобытных начал, которые должныопределять общественное развитие. ПОМНИМ ЛИ МЫ об этой мудрой мысли ИванаВасильевича Киреевского, стремясь через Болонское соглашениек европейской образованности – во всяком случае, к его внешнейатрибутике? Даже если «мы» – не «они», нет повода длявраждебности, ведь именно осознание самобытности сторон естьестественное основание для плодотворного сотрудничества. Ине покидает ощущение, что решение о переходе в 2009-м годуна европейскую модель образования – отнюдь не окончательное,оно не раз будет уточняться, изменяться, может быть, дажерадикально… Духовные народные начала русского «мы» этогопотребуют. РЕЦИДИВ ВРАЖДЕБНОСТИ?.. По поводу возвращения на экран фильма «Покорение» НЕДАВНО посмотрел американский фильм 1937 года«Покорение». Режиссер Клэренс Браун рассказал историю любвипольской графини Марии Валевской и императора Наполеона. Вглавной роли снялась Грета Гарбо, в роли Наполеона – ШарльБуайе. Не шедевр, конечно, но актеры замечательные. Однакоречь не о фильме в целом, а лишь о его самом первом эпизоде:русские воины, проиграв сражение под Пултуском, отступаютпод натиском Наполеона. К несчастью для графа Валевского, егопрекрасный замок оказался на пути русских, которые врываютсяв него – именно так!.. С КАКОЙ ЦЕЛЬЮ – не совсем понятно, видимо,отдохнуть, переночевать… Теперь внимание: свирепого видарусские (ох, уж эти ужасные казаки!..) передвигаются полестницам и комнатам замка на лошадях, крушат мебель, зачемто бросают ее в камин, хотя есть дрова, стреляют в живописныйпортрет хозяина замка, разумеется, непрерывно пьют прямо 52

Вячеслав Возчиковиз бутылок… В общем, к цивилизованному польскому пануворвались восточные варвары!.. Узнав, что приближаются французы, русские покидаютзамок, и его тут же занимают воины императора. Какой контраст!..Французы любезны, вежливы – словом, европейцы!.. Зачем нужен был этот карикатурный эпизод?.. ПростоЗапад в очередной раз продемонстрировал свое неприятиеРоссии!.. Да что там неприятие – ненависть, когда не замечаетсяабсурдность сюжета, воскрешаются времена каких-то мифическихлесных разбойников!.. ДАВНО ПОДМЕЧЕНО, что отношение иностранцевк России и русским, мягко говоря, не отличаетсядоброжелательностью. Еще в 1845 году Алексей СтепановичХомяков писал об этом, статью так и назвал – «Мнение иностранцево России» (Московитянин. – 1845. - №4. – С. 21-28). Сегодня можнотолько сожалеть, что автор использовал риторическую фигуру,известную как «спор с несуществующим оппонентом», то естьне назвал иностранных путешественников, которые, побывав внашей стране, оставили о ней недобросовестные воспоминания.Видимо, таких мемуаров действительно было много, так чтоинтерес философа вызывал уже не сам факт их появления, анекое общее направление, обнаруживаемое в публикациях.Начальная фраза статьи А.С. Хомякова – «В Европе стали многоговорить и писать о России» – воспринималась современниками,надо полагать, как констатация общеизвестного. Понятен были обобщенный образ «русского путешественника», который,возвратясь из дальних странствий, спрашивает «у своих знакомыхдомоседов: «Читали ли они, что написал о нас лорд такой-то,маркиз такой-то, книгопродавец такой-то, доктор такой-то?».Современный же читатель едва ли «расшифрует» в этих словахкого-либо, кроме разве что маркиза де Кюстина, чьи воспоминаниябыли у нас переизданы в годы так называемой «перестройки»,а приписываемая ему фраза о России как «тюрьме народов» судовольствием цитировалась отечественными «демократами». 53

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себе Де Кюстин действительно побывал в России, в самомделе оставил воспоминания, полный текст которых по смыслуи настроению разительно отличается от изданного у нас в«трудные 90-е» сокращенного варианта, однако это темаотдельного разговора. Сейчас же речь о причинах той стабильнойнедоброжелательности, что отличает многие зарубежные«российские» сочинения, причем не только XIX века, но и болеепоздние, включая современные. ПО ОЧЕНЬ ТОНКОМУ и психологически верномузамечанию Хомякова, мы, русские, зачастую сами провоцируеминостранцев на негативные мнения о себе. В самом деле, намсвойственен какой-то странный способ казаться умнее и лучше:всячески критиковать «свое», чтобы понравиться иностранцу(что, к слову, и Достоевский подметил в «Дневнике писателя»,далее об этом еще скажем). Словно говорим: вот, мол, какой япроницательный, прекрасно вижу недостатки «этой страны», о чемоткрыто говорю, тем самым становлюсь ближе «просвещеннойЕвропе». В таких вот «свидетельствах» русских путешественников(их в XIX веке стало много, свободные заграничные поездкидля россиян разрешил еще Павел I) справедливо видит Хомяков«первый источник сведений Европы о России». А ведь подмечалинаши, с какой высокой самооценкой путешествовал тогда,например, англичанин, «который облекает безобразие своейличной гордости в какую-то святость гордости народной»! Мыже посещаем западные страны «смиренно и с преклоненнуюглавою». Скромность, конечно, украшает, но почему у нас ещеи какое-то радостное чувство в этом добровольном смирении»?! Когда же иностранец приезжает в Россию, - читаем встатье Хомякова дальше, - мы опять же начинаем поражать егооткровенной самокритикой, самоиронией, считая, что тем самым«угождаем» гостю: «То, что было за границею выражениемневольного благоговения перед дивными памятниками другихнародов, является уже в России не только как выражениеневольного чувства, но и как дело утонченной вежливости». 54

Вячеслав ВозчиковПоразительно верно сказано! Прекрасная национальная черта– скромность – в своей крайности предстает ненужным, дажепорочным самоуничижением!.. Как справедливо считает АлексейСтепанович Хомяков, наше самоуничижение перед иноземцами«унижает нас в глазах западных народов», в этом-то одна изпричин негативных отзывов о России: «Наша сила внушаетзависть; собственное признание в нашем духовном и умственномбессилии лишает нас уважения: вот объяснение всех отзывовЗапада о нас». В ЗАМЕТКАХ в «Дневнике писателя» за июль-август1876 года Федор Михайлович Достоевский обращает внимание,как русские за границей, например, на модных европейскихкурортах, непременно стремятся объясняться по-иностранному,даже если плохо знают язык. Уж это стремление непременнопредстать «европейцем»!.. Читаем Достоевского: «Они говорилив волнении, но объяснялись по-французски и очень плохо,книжно, мертвыми, неуклюжими фразами и ужасно затрудняясьиногда выразить мысль или оттенок мысли, подсказывали, ноникак не могли догадаться взять начать объясняться по-русски;напротив, предпочли объясняться плохо и даже рискуя не бытьпонятыми, но только чтоб было по-французски. Это меня вдругпоразило и показалось мне неимоверною нелепостью, а междутем я встречал это уже сто раз в жизни». Ожидать ли уваженияпосле такого заискивания?!. А вот еще наблюдение Достоевского: стоит «нашим»оказаться в обществе иностранцев «… сейчас же выверт, ложь,мучительная конвульсия; сейчас же потребность устыдитьсявсего, что есть в самом деле, спрятать и прибрать свое, данноебогом русскому человеку лицо и явиться другим, как можноболее чужим и нерусским лицом. Все это из самого полноговнутреннего убеждения, что собственное лицо у каждого русского– непременно ничтожное и комическое до стыда лицо; а что еслион возьмет французское лицо, английское, одним словом, не своелицо, то выйдет нечто гораздо почтеннее, и что под этим видомего никак не узнают». 55

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себе Но есть и более глубокие, мировоззренческие причинытого, что в европейском отношении к нам превалируют«всегда один отзыв – насмешка и ругательство; всегда одночувство – смешение страха с презрением». По А.С. Хомякову,«недоброжелательство к нам других народов, очевидно,основывается на двух причинах: на глубоком сознанииразличия во всех началах духовного и общественного развитияРоссии и Западной Европы, и на невольной досаде пред этоюсамостоятельною силою, которая потребовала и взяла все праваравенства в обществе европейских народов. Отказать нам внаших правах они не могут: мы для этого слишком сильны; но ипризнать наши права заслуженными они также не могут, потомучто всякое просвещение и всякое духовное начало, не вполне ещепроникнутые человеческою любовью, имеют свою гордость исвою исключительность». ИТАК, традиционно недоброжелательное отношениезападных народов к России вызвано, по мнению АлексеяСтепановича Хомякова, 1) онтологическими различиями Россиии Западной Европы; 2) завистью иностранцев к пространствуи силе страны; 3) тем неоправданным преклонением, котороероссияне испытывают перед Западом, принижая собственныедостоинства. Если третьей причины и даже второй (не испытываетже, например, Германия, зависти к силе и пространству США!)может не быть, то первая проблема, видимо, непреодолима, еслиРоссия не откажется от своей самобытности, духовного облика. У Ф.М. Достоевского в «Дневнике писателя» за 1873 годнаходим сюжет о Венской всемирной художественной выставке,вернее, размышления по поводу отправки на эту выставкукартин русских художников. Писатель замечает, что происходиттакое «уже не в первый раз, и русских современных художниковначинают знать в Европе». Однако поймут на Западе нашихмастеров кисти, с какой точки зрения будут их оценивать? Вопросне случаен, поскольку Достоевскому «кажется несомненным, чтоевропейцу, какой бы он ни был национальности, всегда легче 56

Вячеслав Возчиковвыучиться другому европейскому языку и вникнуть в душу всякойдругой европейской национальности, чем научиться русскомуязыку и понять нашу русскую суть. Даже нарочито изучавшиенас европейцы, для каких-нибудь целей (а таковые были), иположившие на это большой труд, несомненно уезжали от нас, хотяи много изучив, но все-таки до конца не понимая иных фактов идаже, можно сказать, долго еще не будут понимать, в современныхи ближайших поколениях, по крайней мере». А от непонимания,от нежелания понимать – и ошибочные суждения, и отношение какк чему-то чуждому, неприемлемому, враждебному… Вот и Ф.М.Достоевский говорит о «каком-то сильнейшем непосредственноми гадливом ощущении враждебности к нам Европы», отмечает«отвращение ее от нас как от чего-то противного, отчасти даженекоторый суеверный страх ее перед нами и – вечный, известный,давнишний приговор ее о нас: что мы вовсе не европейцы…».«Какая-то китайская стена стоит между Россиею и Европою»,- подтверждает и современник Достоевского Иван ВасильевичКиреевский. ОБ АНТИРОССИЙСКОЙ позиции Запада АлексейСтепанович Хомяков говорит и в статье «Мнение русских обиностранцах» (впервые опубликована в «Московском сборнике»за 1846 г.). Хомяков убежден, что отдельные положительныеотзывы иностранцев о нашей стране не должны вводить взаблуждение, важна европейская позиция в целом: «Не по мелочами не по исключениям должно судить. Мнение Запада о Россиивыражается в целой физиономии его литературы, а не в отдельныхи никем не замечаемых явлениях. Оно выражается в громадномуспехе всех тех книг, которых единственное содержание –ругательство над Россией, а единственное достоинство – ясновысказанная ненависть к ней; оно выражается в тоне и в отзывахвсех европейских журналов, верно отражающих общественноемнение Запада». Писатель не называет зарубежные работы,«которых единственное содержание – ругательство над Россиею»,видимо, их действительно было много и они были известныпросвещенной публике. Более того, находили в российских 57

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себе«образованных кругах» и весьма доброжелательных читателей,о чем свидетельствует, например, малоизвестная сегоднялитературная полемика середины 50-х годов позапрошлого века. В 1856 году в первой книге журнала «Русская беседа» вразделе «Смесь», а затем и во второй книге этого журнала былиопубликованы две небольшие статьи Константина СергеевичаАксакова – «О русском воззрении» и «Еще несколько слов орусском воззрении», ставшие ответом на некоторые публикациижурнала «Русский вестник», а также разъяснением своей позициипо проблеме к национальной самобытности. ПОВОДОМ ДЛЯ ПОЛЕМИКИ послужило выражение«русское воззрение», употребленное в одном из материалов,представлявших читателям «Русскую беседу». Данноесловосочетание вызвало возражение «Русского вестника»:мол, воззрение не может быть русским, оно должно бытьобщечеловеческим! На деле это означало: ни к чему копаться врусских «основаниях», в Европе все уже осмыслено, нам нужнотолько следовать за ней!.. Предположим, возражение справедливо. Но откуда жеоно возьмется – общечеловеческое воззрение, универсальное исправедливое?.. Ему и взяться-то неоткуда, кроме как из воззрениянародного!.. «Общечеловеческое само по себе не существует; оносуществует в личном разумении отдельного человека, - утверждаетК.С. Аксаков. – Чтобы понять общечеловеческое, нужнобыть собою, надо иметь свое мнение, надо мыслить самому».Ведь конкретный человек, отдельный народ, когда «мыслятсамостоятельно», и не думают придавать своим мыслям какой-то«русский», или «английский», или «монгольский» колорит! К.С.Аксаков разъясняет оппонентам: «Народ, в своем нормальномсостоянии, не хлопочет о народности, он хлопочет об истине; онговорит: я хочу смотреть справедливо вообще, следовательно,общечеловечески, я хочу безусловно истинного воззрения; нонародность, которая есть его самостоятельность, присутствуеттут же непременно; без самостоятельности истина не даетсяуму и истинное воззрение народа есть в то же время воззрение 58

Вячеслав Возчиковнародное». Совсем не факт, что какой-то народ непременнооткроет «истину» (видимо, человечеству это действительно недано!), но великое значение имеет уже его «работа» по поискуэтой «истины»: «В тех же случаях, где народу истина не дается,раскрывает он самого себя с своей исключительной стороны иделает опять великую услугу общечеловеческому делу, ибо он ив своей исключительности является двигателем человеческогохода; тут объясняет он себя, как одного из всемирных двигателейистории». ИЗ ТАКИХ ВОТ ПОИСКОВ и сложится«общечеловеческое», ведь «… истина в проявлении своеммногостороння; народ постигает или открывает известнуюсторону истины, приходящуюся на его долю, доступнуюего народной личности, его народности». Буквально черезнесколько строк К.С. Аксаков еще раз возвращается к этоймысли: каждый народ «… имеет свою долю самостоятельнойнародной деятельности, постигает истину с известной стороныили являет ее в себе, в силу и только в силу своей народности исамостоятельности, без которой он немощен и бесцветен; истина,постигнутая народом с известной ему свойственной стороны,делается общим достоянием человечества». И как не согласитьсяс замечательным выводом Константина Сергеевича: «… у народаможет быть только: или воззрение народное (самостоятельное,свое), - или никакого (ибо чужое воззрение не ему принадлежит)». В самостоятельности воззрений заключается великаямиссия каждого народа: «Дело человечества совершаетсянародностями, которые не только оттого не исчезают и нетеряются, но, проникаясь общим содержанием, возвышаются исветлеют и оправдываются как народности. Отнимать у русскогонарода право иметь свое русское воззрение – значит лишитьего участия в общем деле человечества» Так вот, оказывается, вчем дело!.. Не в теоретическом споре дело, а в патологическомнежелании Запада, чтобы Россия участвовала в судьбах мира!.. Запомним же определение, которое дает К.С. Аксаков:«Народное воззрение есть самостоятельное воззрение народа, 59

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себепри котором только и возможно постижение общей человеческойистины». Народное воззрение проявляется в общественномбыте, языке, обычаях, песнях и т.д. – словом, во всех сферахжизнедеятельности, и это воззрение может быть утрачено, еслипод влиянием обстоятельств, или из-за собственных лености,безволия мы перестанем думать без подсказок. Однако кнародной духовности можно и вернуться, обрести ее вновь «черезосвобождение себя от чужого умственного авторитета, черезубеждение в необходимости и праве своей самостоятельности». ВЫШЕ Я ПОСЕТОВАЛ: жаль, мол, что Хомяков ведетспор «с несуществующим оппонентом», назвать бы имена,заголовки публикаций… А о чем, собственно, жалеть-то?!.Очень даже хорошо, что иностранные книжки того временинайти сейчас весьма проблематично, если, конечно, не задатьсятакой целью специально, вооружившись временем, терпениеми, разумеется, средствами, чтобы поработать в крупнейшихбиблиотеках. Сожалеть нужно о том, что антирусские публикациив наши дни сами без труда находят себе аудиторию, завлекая еслине обложками книжек, то яркими картинками видеодисков. В самом деле, кому сегодня потребовалось«отцифровывать» фильм семидесятилетней давности, извлекатьиз архивов это «Покорение» с антирусским душком?!. Уж непотомкам ли тех, с кем когда-то спорил Аксаков?.. ЗВУЧАЩАЯ ПУСТОТА (к онтологии паузы) Однажды Адорно остроумно заметил, что «дляфилософии характерно усилие выйти при помощи понятия заграницы понятия». В этом смысле философская интерпретацияхудожественного текста осуществляется не столько в собственнотекстовом пространстве, но преимущественно за его пределами.Сказанное не означает, что всякий текст по определению несет всебе некую ущербность, не позволяющую в полной мере постичьего содержательное богатство из него самого, раскрывая один за 60

Вячеслав Возчиковдругим имплицитные смысловые «слои». Речь не об ущербноститекста, но об ущербности, «одномерности» рассудочности.Преодоление же территории текста есть в то же время присвоениепоследнего, перенесение его в сферу памяти (организуемую,по Юнгу, нравственными архетипами), где ограниченностьрационального познания восполняется искомой духовнойкомпенсацией. Такое преодоление тем более необходимо,когда словесная выразительность, внешняя актуальностьтекста придают ему мнимую художественность, при первомприближении кажущуюся подлинной. В контексте сказанного обратим внимание настихотворение Евг. Евтушенко «Пауза», написанное в 1975году. Небольшой объем произведения позволяет привести егополностью даже в формате статьи: Когда во времени возникнет пауза, пусть дрожь военная в нас просыпается. Не дрожь трусливая, назад подталкивая, а дрожь счастливая перед атакою. Есть право смелости под крик исторгнутый в атаке сделаться самой историей. Есть озарение, забыв смирение, начать в безвременье творенье времени. Всё рассыпается, когда, проклятая, прожора-пауза нас всех проглатывает. Ни как обманщики – в кристальной дерзости создайте, мальчики, в антракте действие! И, не опаздывая, не сдавшись хаосу, штурмуйте паузу! Штурмуйте паузу! 61

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себе Оставим вне анализа неуместность «счастливой дрожи»,будто бы присущей ожиданию «атаки» (к тому же, в своем времяоб этом много писали!), очевидную искусственность рифмы«опаздывая – паузу», хорошо известную декларативность,«назидательность» Евтушенко и т.п. Обратимся к фирменному«евтушенковскому» так называемому «смелому намёку»,который, видимо, содержится в данном стихотворении (как иво многих других произведениях этого автора!) и делает стих,перефразируя популярную строчку, чем-то большим, чем поэзия.Хочу сразу оговориться, что принадлежу, скорее, к поклонникамталанта Евтушенко (особенно его лирики 60-70-х гг. прошлоговека), нежели к его противникам. У поэта действительно немалопрекрасных стихов, совершенно не соответствующих его«модному» имиджу «оппозиционера» действующей на тот периодвласти. Сей имидж, думается, создала Евтушенко «умеренно»диссидентствующая небезызвестная «кухонная» интеллигенция,к светскому удовольствию которой поэт регулярно «поставлял»стихи, в которых при желании можно было увидеть «намёки»,«аллюзию», «критику» советского строя… При этом как втворчестве (поэтический талант Евгения Александровича,безусловно, потрясающий!..), так и в реальной жизни Евтушенкобыл вполне благополучным человеком, умело использующим дляпоистине всенародной популярности образ «борца» с режимом… К числу таких стихотворений «с намёком» относится,повторю, и «Пауза». В самом деле, что это за «пауза» возникла«во времени» в середине 70-х гг. – в апогей торжества «развитогосоциализма»?!. Когда власть – вспомним риторику тех лет! –настойчиво убеждала в «неуклонном росте благосостояния»,«поступательном движении» и пр., поэт вдруг объявил, чтонаступила пора «безвременья», которую впоследствии назовут«застоем»!.. Легко представить, как ласкал душу «понимающих»,читающих «между строк» обращенный, мнилось, именно кним призыв создать «в антракте действие»!.. Декларированнаяпоэтом вера в способность аудитории к позитивному действию,конечно же, льстила самолюбию «посвященных», в результатестихотворение «с намёком» исчерпывающе соответствовало 62

Вячеслав Возчиковсвоему назначению: автор представал в глазах публики «смелым»и «передовым» человеком своего времени, а сама публикавоспринимала себя «умной», «понимающей», на многое готовойи способной… В общем, обе стороны получали свою «долю»душевного комфорта, проигнорировав … собственно п а у з у,вернее, ее глубокий смысл, оказавшийся в рассматриваемомстихотворении совершенно искаженным!.. По Евтушенко, пауза – зло: она и «проклятая», она и«прожора»… Словом, этот «антракт» мешает «действию»,следовательно – он не нужен, а потому – «штурмуйте паузу»!.. Всвязи со сказанным представляется необходимым защитить паузуот бездумного, уводящего в сторону от истины поэтического«штурма», выйти, как было сказано выше, за рамки собственнохудожественного текста. Пауза, она же – молчание, она же – тишина, - великаявозможность, дарованная человеку для понимания себя самого.Деррида предпочитал афористичность, то есть фрагментарностьтекста (в широком, постмодернистском смысле) – егонепрерывности. Что же м е ж д у фрагментами?.. Провал, пустота,отсутствие, - иначе говоря, п а у з а. Необходимость действия(письма, поступка) – именно в этом о т с у т с т в и и: «Вырез,удаление в первую очередь заставляют смысл появиться. Не толькоони одни, но без прерывания, разрыва – между буквами, словами,фразами, книгами – никакое значение не могло бы пробудиться».В логике Дерриды всякий текст являет себя в структурирующихего паузах. Буквы, слова, фразы, книги… Но ведь данныйперечень всеохватен и бесконечен: законы, общества, группы,партии, жизнь… Всё – т е к с т, всё – неизменное чередование«мазков» и пауз; слово осмысляется тишиной, и наоборот. Пауза– одновременно и предтеча, и результат действия, предчувствиесмысла и концентрация его. Исторические события возникают изпредшествующей им тишины, иными словами, всякое событиеесть материализованное в конкретные поступки духовноесодержание. Создавать «в антракте действие», как предлагаетЕвтушенко, - значит искусственно ускорять события, лишатьдеятельность необходимой осмысленности, р а з у м н о с т и. 63

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себе Когда Абеляр указывал, что речь становится значимойлишь после произнесения всех ее частей, он имел в виду нетолько звучащие слова, но и паузы между ними. Сообщениесуть всегда чередование звука и молчания (знака и пробела,если речь идет о письменном тексте), у обоих феноменовсобственное – не единое, но общее – бытие, в равной мереобусловливающее формирование у слушателя (читателя, которыйв известном смысле тот же слушатель!) тех или иных п о н я т и й.«Схватывание» смысла возможно лишь после полного«узнавания» произнесенного: «Только тогда мы из него составимпонятие (intellectus), когда произведенные высказывания тутже воскрешаем, и значение этого речевого процесса (vox) – несовершенно, если речь не произнесена целиком; это касаетсятого, что, произнеся речь, мы не только понимаем ее, если толькоумом (mens) не овладеем и усердием не исследуем некоторогосвойства услышанной конструкции». «Свойства» конструкции,по Абеляру, во многом определяет именно пауза – своейпротяженностью, «уместностью» в том или ином моменте,своеобразной «пропедевтикой» последующего звучания…По наблюдению философа, от краткой или продолжительной«жизни» паузы зависит восприятие речи, следовательно, делаетвывод Абеляр, именно м о л ч а н и е оказывается, позволимсебе такую метафору, тем з в у к о м, который необходим дляадекватной интерпретации текста: «Если, например, кто-тоскажет «человек» и тут ненадолго умолкнет, а затем отдельнодобавит слово «бежит», то кажется, что он составил не речь, нопроизнес отдельные высказывания, понятия которых различаютсяодно от другого и обозначаются (designate esse), как если быэти высказывания никоим образом не соединялись, и пока одноиз понятий усваивается, благодаря произнесения вот сейчас,другое уже выскользнуло из памяти. И если и то, и другое неудерживаются постоянно, то разумно, кажется, [предположить],что единое понимание речи формируется благодаря промежутку».Итак, молчание с т р у к т у р и р у е т текст, является необходимойсмыслотворящей частью последнего. В данном контексте, кстатисказать, известная строчка Бурлюка «Будем лопать пустоту» из 64

Вячеслав Возчиковэпатажной трансформируется во вполне философскую, еслип у с т о т у (молчание) по-абеляровски воспринимать как с м ы с л,а творческие изыски поэта – как интуитивное стремление к этомусамому смыслу!.. Пустота чувственна, она объемна и материализуемавоображением («будем лопать»), а значит пустота не естьн и ч т о, она – то потаенное, что присуще миру. Потаенное, но неутаиваемое, сокрытое, но постигаемое незримым и неслышимымтекстом – молчанием, возникшей в хаосе шумов п а у з о й.Римский папа Григорий I Великий говорил о мудрости, что вышезнания, о «неученых мудрецах», прозревающих непостижимое;ибо для откровения естественная среда молчания, где знания всвоей безграничности становятся мудростью. Молчание естьодухотворенная тишина, это присутствие таинства мира во всеболее насыщаемом информацией обществе. Слово исходит изтишины и погружается в нее, произнесенное; пространствомолчания постоянно и всеобъемлюще, территория звука всегдав пространственно-временных рамках. Звук, таким образом, -ф о р м а молчания, кратковременное производное от исходнойсубстанции. Слово может не состояться как звук, но безмятежноего бытие в просторе молчания. Поэзия, если перефразировать В.В. Бибихина, есть«взявшее слово» молчание. Поэтому н е п р о и з н е с е н н о е встихах так же, а в логике вышесказанного – еще более значительно,чем словесное выражение. Даже на бытовом уровне известно: необо всем можно и нужно говорить!.. «Если о вещах молчат, этоне значит, что их не видят. Молчаливый возможно видит вещи, окоторых бездумно говорит речистый, так, что они отняли у негодар речи». Когда поэт словно замирает, пораженный понятым иувиденным, ошеломленный своим собственным проникновениемв доселе неведомое – в стихах возникает та пауза, присутствиекоторой читающие или слушающие ощущают вдруг откуда-то, без внешнего – материального – повода, появившимсябеспокойством, волнением… Как пушкинский Импровизаторчувствовал «приближение Бога», так и воспринимающий 65

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себеподлинную поэзию погружается в стихию не действительности,но мира как космоса. Остережемся же «штурмовать паузу» - то не крепостьвражеская, не преграда на пути… Мы смеемся над незадачливымгероем известного анекдота, который, вместо того, чтобыподумать, как сорвать яблоко с высокого дерева, бесшабашноговорил: «Да что тут думать-то?!. Трясти надо!..» Вот это иесть бессмысленное действие, не прерываемое целительнойтишиной!.. Пауза суть изначально данное условие бытия,отрицание его равносильно неприятию жизни. Увлечениеагитационностью, «смелым намёком», звонкой фразой на сейраз (как и неоднократно!) подвело Евг. Евтушенко, и внешнесозидательный пафос стихотворения «Пауза» в действительностинесет в себе разрушительное начало. ЛАВРОВЫЙ ВЕНОК ПЕТРАРКИ В 40-х годах XIV века в Риме, на Капитолийском холмебыл возрожден античный обычай коронации лавровым венкомпоэта, особо прославившегося своим искусством. Чести бытьувенчанным лаврами удостоился великий Франческо Петрарка.О пышном торжестве много говорили современники первогогуманиста, не угасал интерес к событию и в последующиеэпохи… Ибо не столь уж много деяний в истории, когда личноестремление к земным почестям оборачивается в философскомсмысле общечеловеческим триумфом!.. Коронация на Капитолии – отнюдь не спонтанноепроявление восхищения современников, не неожиданноеи потому вдвойне приятное для поэта событие, но глубокопродуманное, исподволь и тщательно организованное действо.Спустя пять столетий Пушкин скажет, что слава – «… яркаязаплатка На ветхом рубище певца», признаваясь, однако, в своейжажде этой самой славы, чтобы «… именем моим Твой слух былпоражен всечасно»; удостоенный придворного звания камер-юнкера (вопреки, между прочим установленному регламенту!),поэт расстроится: мечталось-то ему о ключе камергера… 66

Вячеслав Возчиков Таков и Петрарка, по-христиански принимающий бренностьвсего мирского – и не скрывающий от себя (и от близких друзей!)желания непременного первенства, широчайшего признанияи восхищения окружающих, одним словом, - славы во всемее блеске и упоительной сладости. Желание, не украшающеемудреца?.. Конечно, не украшающее, согласен Франческо, ноочень уж оно человеческое, это желание, слишком человеческое,как говаривал другой мудрец – уже XIX века… М. Гершензон утверждал, что Петрарка «… любил славубольше всех благ, и не скрывал этого, хотя хорошо знал, чтонадо искать не мирской славы, а спасения своей души». Ведь неслучайно же в беседах о презрении к миру Августин (по волеавтора – Петрарки!) будто бы мельком упоминает, что Франческо«… один в свой век удостоился носить венок, сплетенный из его(лавра. – В.В.) листьев». Скромно и смиренно начинает Петрарка свое посланиек потомству («… сомнительно, чтобы мое малое и темное имяпроникло далеко чрез пространство и время»), он – всего лишьодин из многих: «Был же я один из вашего стада, жалкий смертныйчеловек, ни слишком высокого, ни низкого происхождения»;Франческо отказывает себе в гордости («Я знал гордость только вдругих, но не в себе; как я ни был мал, ценил я себя еще ниже»), ондаже о своих произведениях может отозваться пренебрежительно– «сочиненьица»... Однако не поверим поэту!.. Стоит лишь кому-то высказать о «сочиненьицах» Петрарки критические замечания,Франческо сразу же отбрасывает напускное смирение: он язвит,насмехается, старается как можно пренебрежительнее высказатьсяо своих оппонентах – невежественных, не владеющих стилем,«дрожащих от злости» и т.д. В письме другу Томмазо Калориа(Авиньон, 12 марта 1350 или 1351 г.) Петрарка дает волю своемусарказму: «Какой-то старец диалектик, пишешь ты, страшновозмутился моими сочинениями, в которых будто бы осуждалосьего искусство, видимо дрожал от злости, грозил, что самписьменно обличит наши занятия, после чего ты безрезультатнождал его посланий много месяцев. Больше не жди; поверь мне,они никогда не придут, настолько-то благоразумия у него еще 67

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себеосталось. Стыд ли тут за свой стиль или расписка в собственномневежестве, но только люди, непримиримые на словах, письменноне состязаются …». Внешне Петрарка презирал оценки окружающих: «Мнениютолпы обо мне я придаю не более важности, чем тому, что думаетобо мне стадо животных». Да, соглашается М. Гершензон, «он нераз уверял, что «лай собак не тревожит его», что он «не боитсяслов», что презирает рукоплескания толпы; он называет своихврагов пьяницами, собаками, черными воронами, старающимисянайти пятна на лебедях, жужжащими насекомыми и болтливымисороками; но достаточно кому-нибудь задеть его единым словом,- и он выходит из себя и нет предела его ненависти и гневу, брании жалобам; достаточно булавочного укола, чтобы он потерялсамообладание и в припадке ярости стал попирать ногами тенравственные идеалы, которых он так охотно выставляет себяносителем»; Франческо «дрожит за свою славу, точно боится, чтоее отнимут у него; в каждой нападке от видит злостное желаниеумалить свои заслуги, ему страшен каждый противник хотя бысамый ничтожный». Разум Петрарки далеко не всегда сильнее чувства, о чемпоэт доверительно сообщает правоведу при папской курииРаймондо Суперано: «Не обещаю тебе, отец, непоколебимости иустойчивости человека, оставившего всякую душевную суету, -это в моем возрасте трудней всего и, пожалуй, зависит большеот божественной благодати, чем от человеческого усилия, - ночто ум мой не останется в неведении о своем состоянии, на эторассчитывать ты можешь». Петрарка сам, непосредственно, лично обратился кпотомкам с единственной целью – рассказать о с е б е !.. Ненаучить чему-то будущие поколения, не о своей эпохе поведать, аименно рассказать о себе, о ценности и истории своего «я» - такдо Петрарки еще никто не поступал!.. В течение всей жизни вдуше поэта шла борьба между небом и землею, божественным имирским, смирением и тщеславием; «страстная, беспредельная,пожирающая жажда славы» побеждала, становясь «высшимпроявлением личного самосознания». Совершенно справедливо К. 68

Вячеслав ВозчиковБурдах говорил о «безудержном самовосхвалении» Франческо… В письмах Петрарки середины 20-х гг. XIV столетия ещенет упоминания о лавровом венке, но уже проявляется некоепредчувствие грядущего триумфа, сопровождаемое прагматичнойготовностью не ждать милости от судьбы, а приложитьсобственные усилия, чтобы приблизить момент вожделенноготоржества. Свой ожидаемый жизненный успех, обретение земныхблаг Франческо с поразительной интуицией связывает с именемРоберта I Анжуйского (1278-1343) – неаполитанского короля играфа Прованса, иначе говоря – с одним из «сильных мира сего». Добрая молва об этом государе, которого за ученостьи покровительство наукам и искусствам называли Мудрым,пережила его время. Гуманист Конверсини да Равеннапочтительно вспоминает о могущественном меценате: «Незадолгодо нашего времени король Роберт оказывал почести и богатоодаривал физиков, теологов, поэтов, ораторов. Люди со всегомира, искавшие награду за свою ученость, стекались ко дворуэтого государя, и не напрасно, ибо это был словно священныйхрам, открытый для всех ученых». Похоже, цель сблизиться сРобертом Петрарка поставил перед собой еще лет за пятнадцатьдо капитолийской коронации, так что за точку отсчета в «процессеобеспечения» поэтом будущей весомой награды условно можнопринять 1326-й год. 18 апреля (словно что-то свыше вдохновилоФранческо именно в этот месяц предаться мечтательнымразмышлениям!.. В 1341-м году также в апреле, только не 18-го, а8-го, поэт произнесет в Риме свою знаменитую речь!..) Петраркасообщает своему другу по учебе в Болонье Томмазо Калориа,сколь выгодно отличается неаполитанский правитель от другихвладетельных современников: «Наши правители в состоянии судить о вкусе блюд и полетептиц, о талантах – не в состоянии, а возьмутся из самонадеянности,так надутая гордыня не дает отворить глаза, повернуться к свету ивзглянуть на истину. Чтобы показаться выше всего современного,восторгаются стариной, пренебрегают всеми, кого знают, чтобыхвала умершим не оставалась без оскорбления живым». Иное дело– неаполитанский и сицилийский король Роберт!.. «Счастливый 69

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себеНеаполь! Ему по дивной случайности досталось единственноеукрашение нашего века. Счастливый, говорю, и завистидостойный Неаполь, благословенный дом наук и искусств!»Двадцатидвухлетний Петрарка уже наслышан о Роберте, озаслуженной репутации последнего как «справедливейшегоценителя талантов и трудов». Франческо знает, что все талантыспешат в Неаполь, и весьма прагматично беспокоится, успеетли и он воспользоваться щедротами могущественного мецената:«… промедление опасно, век короля клонится к закату, мир ужедавно достоин его лишиться, он уже давно достоин перенестисьв лучшее царство, и боюсь, не уготовал ли я сам себе своеймедлительностью повод для горького и позднего сожаления».И Франческо признается Томмазо, что лично он, Петрарка,«намерен бежать и спешить» к Роберту!.. Обращает на себявнимание какая-то холодная, «отстраненная» рассудочность, вобщем-то, еще совсем молодого поэта: королю всего-то 48 лет,а Петрарка уже беспокоится о завершении его века и «намеренспешить» в Неаполь!.. Здесь уместно вновь сослаться на мнениеМ. Гершензона, что «за исключением Лауры, Петрарка во всюсвою долгую жизнь искренне любил только себя самого; он жилтолько для себя, только для себя учился и писал, одного себяизучал и одному себе удивлялся. Он не сделался, но родилсяэгоистом». Что и говорить, королевский двор Роберта, просвещенногопоклонника Франциска Ассизского, давал немало поводов длявосхищенных ожиданий. Кто здесь только ни побывал за тридесятилетия процветания – и писатель Боккаччо, и художникиСимоне Мартини и Джотто, и астроном Андалоне дель Негро,и гуманист Паоло Перуджино, и гуманист Чино из Пистойи…Поистине, «двор великого человека и короля», как выразилсяПетрарка в начале 50-х гг. в письме к священнику в Сент-ОмереСтефано ди Пьетро Колонна. Для более полного понимания характера Франческо иего тщеславных стремлений целесообразно остановиться навзаимоотношениях поэта с семейством Колонна. Колоннысчитались в Италии «поставщиками» епископов и кардиналов. 70

Вячеслав ВозчиковПетрарка был другом семьи, благодаря чему получал церковныедолжности, исполнение которых не требовало усилий, ноприносило устойчивый доход (чуть ниже мы к этому ещеобратимся!). Лето 1330-го года Петрарка проводит в предгорьях Пиренееву ломбезского епископа Джакомо Колонны, по рекомендациикоторого в 1335-м году «получает от папы каноникат в Ломбезе,позднее – еще в двух или трех местах; этот обычный в то времяспособ существования пишущих людей давал право иметьосязаемый доход, реально нигде не служа. Полного священства,связанного с духовничеством, Петрарка не принял. Его званиеюридически обязывало его к безбрачию, которого фактическион долго не соблюдал». Однако чтобы получать «хлебные»должности, нужно, чтобы кто-то, обладающий авторитетом,ради этого хлопотал. За Петрарку хлопотали Колонна. Воти позволительно задать вопрос, зная уже о расчетливостиФранческо: помогали ли Колонна Петрарке, потому что виделив нем друга и великого поэта, или же последний тяготел кКолонна, поскольку через них открывалась возможность легкихдоходов?.. Повторим, что в 1330 году Петрарка охотно принимаетдолжность капеллана в домашней церкви Джованни Колонна,тогда авиньонского кардинала. Какого-то исполнения служебныхобязанностей от поэта не требовалось, зато был гарантированныйдоход, позволявший комфортно заниматься творчеством!.. Нетребовали, опять же, конкретной работы каноникаты в Ломбезе,Пизе, Парме, Падуе, которые щедро были предоставлены поэту.А вот от доходных мест, предполагавших какое-то реальное дело,Франческо неизменно отказывался: так, в 1346-1347 гг. папаКлимент IV предлагал Петрарке должность папского секретаря исан епископа – тот отказался!.. К слову, место папского секретаряФранческо предлагали еще трижды – в 1359, 1361, 1362-м гг.,однако поэт неизменно отклонял приглашения!.. О том, какие все же «обязанности» мог выполнять Петраркапри кардинале, дает представление письмо Франческо к ИоаннуКолонна от 9 августа 1333-го года, отправленное путешествующим 71

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себев то время Петраркой из Лиона. Франческо словно докладываетсвоему покровителю: «Среди многих поручений, которые тыдавал мне в напутствие, главным было сообщить тебе письменноподробней, чем я обычно это делаю на словах, о землях, кудая направляюсь, и обо всем, что увижу и услышу; не беречьпера, не гнаться за краткостью или блеском, не выдергиватьвещи покрасочней, но охватывать все; напоследок ты сказалмне словами Цицерона: «Пиши все, что подвернется на язык».Я обещал, что буду, и частыми письмами с дороги, по-моему,исполнил, обещанное». Что и говорить, необременительное иприятное поручение!.. Здесь же Петрарка пишет: «… для меняпервый долг – повиноваться твоему повелению». Откуда такоесмирение?.. Видимо, расположение Колонна как раз и позволялоПетрарке вести материально независимый образ жизни, в томчисле и путешествовать!.. Франческо, конечно же, зависит от Колонна, заинтересованв дружеских отношениях с семьей, болезненно переживает,если возникает ситуация, хотя бы отдаленно похожая наохлаждение привязанности!.. В цитируемом письме Петраркас обидой сообщает Джованни, что брат его – Джакомо, недождавшись Франческо, один уехал в Рим!.. Кажется, причиныотъезда Петрарку не интересуют, его возмущает уже сам факт,что не исполнились его ожидания. Поэт называет Джакомо«предателем», тем самым дав понять Джованни о силе своейобиды и в то же время делая это как бы с улыбкой, шутливо, вдействительности не желая вражды: «На брата же твоего, когда-то моего водителя, а теперь – пойми мое горе – предателя, я решилпожаловаться не кому другому, как ему самому; прошу тебя, велипереслать ему мою жалобу как можно скорее». Письмо ДжакомоПетрарка написал в тот же день (9 августа), поскольку фактвнезапного отъезда приятеля действительно весьма встревожилпоэта. Франческо словно желает вызвать к себе сочувствие:«Наверное, всех несчастней любящий, которого не любят. Какмне к тебе обратиться, какими начать словами?». Петрарказабрасывает Джакомо вопросами: «Отвечай истцу, моему горю.Почему ты в Риме, а я в Галлии? Чем я заслужил такую разлуку? 72

Вячеслав ВозчиковНеужели меня выбросили на дорогу, словно бесполезный инеудобный груз?» и т.д. Заинтересованность Франческо в Джакомо видна вследующих строках: «… я очень стараюсь оказаться в числетех, кто ничего не домогается (а ведь эти-то слова как раз исвидетельствуют об обратном! – В.В.). На многих у меня никогданадежды не было: знаю, что старание уподобиться делает насненавистными толпе; мои надежды и мои занятия все до сих порсосредоточивались на тебе. Если ты не пожелал позволить мне идальше заблуждаться на твой счет, то, надо сказать, ты поступил сомной очень обходительно, дав мне почувствовать свое охлаждениеко мне не оскорбительным поступком, не резким словом, ненахмуренной бровью, а молчаливым бегством». Франческо готовутешиться любым объяснением, более или менее уважительным:«… мера твоей правдивости ничего не будет значить, с менястанет соблюдение простого правдоподобия: готового поверитьлюбое объяснение убедит». На наш взгляд, столь эмоциональноепослание по довольно-таки пустяковому поводу свидетельствует,что для Петрарки весьма важно расположение Колонна!.. Как отмечает В.В. Бибихин в комментариях к письмамПетрарки, в ответном послании Джакомо Колонна Петрарка «…обвиняется в поддельности всех своих чувств, за которыми якобыстоит только вымысел жаждущего славы поэта». Полагаем,Джакомо не придумал свой упрек, видимо, такое мнение бытовалов тогдашнем обществе, а коли его повторяют вполне серьезныелюди, такие, как Джакомо Колонна, значит, мнение имело подсобой основания!.. Франческо изо всех сил оправдывается, в частности,против обвинения в «придумывании» Лауры: «Однако что ты ещеговоришь? Будто бы я сам придумал прелестное имя Лауры, чтобыи мне было о ком говорить, и люди ради нее обо мне заговорили,тогда как по-настоящему для моей души Лаура – ничто, развечто под Лаурой я понимаю те поэтические лавры, о стремлениик которым свидетельствуют мои долгие и неотступные труды, ачто до живой Лауры, чья красота меня будто бы держит в плену,то здесь все подделка, песенный вымысел, притворные вздохи. 73

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себеО, хоть бы в этом одном твои шутки оказались правдой, хотя быздесь я притворялся, а не сходил с ума! Только, поверь мне, оченьтрудно долго притворяться, а трудиться даром, чтобы казатьсябезумным, - это ведь хуже всякого безумия». Как видим, Петраркане оскорблен, судя по всему, весьма резким письмом Джакомо,не рвет с ним отношения – почему?.. Предлагаем два вариантаответа, возможно, справедливы оба: 1) Петрарке ни в коем случаене нужна враждебность Колонна; 2) не исключено, что Джакомообвиняет поэта полушутливо (не зря же Франческо пишет о«шутках»!), просто повторяя расхожие в то время домыслы.Но в данном случае нас интересуют не рассуждения по поводуреальности или мифичности Лауры (на наш взгляд, излишнепредставлять Петрарку этаким монстром, способным на болеечем изощренную фантазию, разработавшим очень уж сложныйпуть за лавровым венком!..), а то, что жажда славы Петраркойсовершенно не ставилась под сомнение близкими ему людьми!.. О том, что Франческо не просто долгое время мечтал олавровом венке, но и прилагал планомерные усилия для егополучения, нам не нужно даже делать предположений, прибегатьк каким-то домыслам, стоит лишь внимательно прочитатьпереписку поэта!.. Вот что сообщает Франческо 15 февраля 1341 г.из Авиньона Джакомо Колонна – тому самому, вышеупомянутому,который будто бы глубоко обидел поэта, уехав в одиночку в Рим:Петрарка напоминает Джакомо, как они вели с ним о лавровомвенке «долгие речи» (заметим: д о л г и е !..), что мечтая о наградеФранческо провел «немало (следовательно, как мы полагаем, напротяжении длительного времени. – В.В.) бессонных ночей».Судя по контексту, Джакомо всегда подсмеивался над тщеславиемПетрарки, потому тот в цитируемом письме словно заранееоправдывается: «Спрашиваешь, к чему этот труд, эти старания,эта забота – что, лавры делают ученей или лучше?» Для Петраркиданный вопрос – риторический: «Ты ждешь, что я отвечу. Чтоже еще, кроме слов премудрого царя евреев: «Суета сует – всёсуета!» Однако таковы нравы людей». А вот письмо, свидетельствующее, что уже в конце 20-начале 30-х гг. Петрарка стремился перевести свое восхищение 74

Вячеслав Возчиковкоролем Робертом, так сказать, в практическую плоскость.Адресат – Диониджи да Борго Сан-Сеполькро (ДиониджиРоберти) – исповедник и доверенный советник короля, с конца1320-х – профессор философии и теологии в Париже, с 1339-го– епископ. Известно, что между 1329-м и 1339-м гг. Диониджиготовил в Авиньоне комментарий к Валерию Максиму дляпоклонника античности кардинала Джованни Колонна. Весьмавероятно, что в эти годы Петрарка и вел с доверенным человекомРоберта беседы о перспективах коронации, ведь, как отмечаетВ.В. Бибихин, Диониджи впоследствии стал одним из главныхустроителей поэтического венчания в апреле 1341-го. Судьба милостиво предоставила Франческо счастливыйшанс для достижения своей цели. Может, Диониджи Робертиподсказал королю, или же тот сам, будучи наслышанным оПетрарке, принял решение, но случилось так, что в самом конце30-хгг.Робертприслалзнаменитомупоэтуэпитафию собственногосочинения в память о скончавшейся внучке. И Франческо в полноймере использовал этот подарок судьбы (имеем в виду письмоРоберта), рассыпавшись в таких похвалах королю-сочинителю,что тому уже было бы просто неприлично не выполнить любуюпросьбу поэта, если бы таковая последовала!.. За просьбой, какизвестно, дело не стало. Вот на такой восторженный отзыв непоскупился Франческо для короля Сицилии и Неаполя Роберта: «Необычайное сияние ослепило мои глаза, счастливото перо, которому было вверено такое. Чему мне изумлятьсяболее: исключительной краткости, или весомости суждений, илибожественной красоте речи?». Благодаря королю, его внучка «… одважды блаженная, ибо вместо одной преходящей жизни, да и тократкой, ненадежной, всегда открытой тысячам бед, она обрела,я бы сказал, две вечности: одною обязанная небесному, другой –земному царству, той – Христу, этой – Роберту! Ее, принявшуюдва огромных дара от щедрейших дарителей, следует считать темболее счастливой, что на небе и на земле ей предстоит благодаритьдостойнейших, ведь очень многое привносится в дары тем, каковдаритель, очень важно, от кого примешь благодеяние, а значит, икому будешь обязан. <…> 75

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себе Несомненно, пока твоя эпиграмма, или эпитафия, кактебе угодно, будет оживлять память о недавно усопшей внучке– я уверен, это будет вечно, - она всегда будет жить с тобой и ссамыми прославленными людьми всех времен». И самую внучку короля не забыл похвалить Петрарка:«Ведь хотя она ушла в самом расцвете лет и красоты, оплаканнаяпочти всем миром, сопровождаемая потоками слез и рыданий,особенно в обоих королевствах: и в том, где родилась, и в том,куда переехала эта редкостная, выдающаяся краса, - однако самаона счастлива, и не только потому, что через этот страшныйпорог смерти она вошла в радость вечной жизни, но и потому,что ты прославил ее на все века превосходнейшим панегириком».Думаю, не ошибемся, предположив, что, щедро раздариваясвои восторги, Петрарка уже имел в виду будущие хлопоты полавровому венку!.. Обратим внимание, что Франческо обращается ккоролю на «ты». Таков стиль поэта, такую манеру он называет«мужественной» и гордится, что возродил древнюю формуобращения и последовательно отстаивает ее. В письме ксоветнику императора Карла V архиепископу Яну Оломоуцкому(Венеция, 1363 г.) Петрарка пеняет своему корреспонденту: «…ты обращаешься ко мне во множественном числе, когда я один»,однако он, Франческо, не откажется от манеры более искренней иестественной, не станет «… менять стиль, которым и мудрые людииздавна писали и мы между собой долго пользовались; всегда будупрезирать льстивую вкрадчивость и пустые побрякушки новыхписателей». Приближающийся к своему шестидесятилетиюПетрарка, ради внешнего приличия слегка маскируя тщеславие,напоминает: «… должен робко и по-дружески похвалиться передтобой, что, кажется, один я или по крайней мере первым во всейИталии я изменил стиль отцов, в наших краях изнеженный ирасслабленный, вернув ему мужество и крепость; но обращениеи впредь буду писать так, как пишу, разве что ты решительнопотребуешь от меня перемены». М. Гершензон отмечает, что после письма Роберта Петраркапотерял покой, которым, кажется, довольствовался после 76

Вячеслав Возчиковтого, как в 1337-м приобрел в долине Воклюз на берегу Соргинебольшой участок земли со скромным домиком. Письмо короля«… раздразнило его ненасытное честолюбие, и с этой минуты онуже не найдет покоя, пока не добьется лаврового венка. Два годаон неустанно хлопочет, раскидывая сеть лжи и лести, и, наконец,успех венчает его усилия; тогда он надолго покидает свой тихийВоклюз: морем из Марсели он переправляется в Неаполь, гдекороль и поэт разыгрывают комедию испытания на степеньлауреата, оттуда едет в Рим, произносит речь на Капитолии ипринимает венец …». Позиция Гершензона очевидна: Петраркас а м о р г а н и з о в а л свою коронацию лавровым венком!.. В контексте сказанного сошлемся на весьма любопытноеписьмо, которое Франческо написал Диониджи, когда последнийв 1338-м (или в 1339-м) году отправился в Неаполь к королюРоберту: «Скоро последую за тобой, ты ведь знаешь, что я думаюо лаврах (не правда ли, фраза свидетельствует о доверительныхбеседах поэта и высокопоставленного священнослужителя? –В.В.) Взвешивая все по отдельности я постановил, что они ни вкоем случае не должны быть ни у кого из смертных, кроме как укороля, о котором мы говорим. Если я удостоюсь его приглашения– прекрасно; в противном случае сделаю вид, будто где-точто-то прослышал, или из его письма, которое он сам послалмне, чрезвычайно почтив меня, человека безвестного, своейлюбезностью, я словно бы в колебании выведу скорее тот смысл,что я как бы приглашен». Как видим, поэт готов отправиться ккоролю даже б е з п р и г л а ш е н и я, настолько его захватилаидея коронации!.. Франческо прекрасно понимал значение благосклонностиРоберта – не только короля Сицилийского и Неаполитанского,но и сенатора Рима, сеньора Флоренции и всей Тосканы!.. Зналон и привлекательную «цену вопроса», т.е. лаврового венка:удовлетворение тщеславного желания – это, безусловно, самоеважное, однако коронация предполагала и вручение диплома,удостоверяющего присвоение лауреату званий магистра ипрофессора поэтических искусств и истории. Иначе говоря, 77

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себеПетрарка получал такие же ученые права, что и схоласты-профессионалы, становился о ф и ц и а л ь н о п р и з н а н н ы мученым! Диплом также делал поэта почетным гражданиномРима, давал право преподавать «свободные искусства» (правда,такой возможностью Франческо не воспользовался, он вообще,как мы отметили выше, не стремился к конкретному делу втрадиционном смысле слова!)… Как же все рассчитывает Петрарка, как настойчиво,поистине на грани цинизма, а может, в чем-то и переходя этугрань, добивается он своей цели!.. И как в скором будущем безтени смущения станет делать удивленный вид, сообщая друзьямо будто бы нежданно-негаданном приглашении на коронацию!.. В начале сентября 1340 года Франческо написал дваписьма кардиналу римской церкви Иоанну Колонне. В первом,от 1 сентября, Петрарка – удивленный и обрадованный человек;он получил приятный сюрприз (но ни в коей мере не пожинаетплоды долгих предварительных хлопот!) – его приглашают накоронацию!.. «Сегодня как раз в третьем часу дня мне пришли письмаот сената, в которых с убедительной настойчивостью меня зовутв Рим для принятия поэтических лавров. В этот же самый деньоколо десятого часа с письмами о том же деле ко мне приезжаетчеловек от канцлера Парижского университета Роберта, моегознаменитого соотечественника, очень сочувствующего моимзанятиям; приводя превосходные основания, он убеждает меняехать в Париж». Петрарка старательно изображает изумление: «Тымне скажи, кто бы когда предсказал, что нечто подобноеможет случиться среди этих утесов? Дело кажется настольконевероятным, что я переслал тебе оба письма, не нарушивпечатей». Без всякой надобности (ведь из содержания и так ясно,какое письмо куда зовет!..), просто не сдерживая своей радости,Петрарка поясняет: «Одно (письмо. – В.В.) зовет на восток, другоена запад; ты поймешь, какие веские доводы толкают меня и туда,и сюда». Франческо, опять же без видимой необходимости, лишьпотакая своему самолюбию, подчеркивает, что почести оказаны 78

Вячеслав Возчиковл и ч н о е м у – поэту Петрарке!.. Да, когда-то «два величайшихгорода мира, Рим и Карфаген, в один и тот же день» предложилидружбу могущественному царю Африки Сифаку, но «… тамбыла оказана честь его власти и богатствам, здесь – мне лично;недаром он предстал просителям восседающим среди золота идрагоценных камней на величественном троне, а меня они нашлиодиноко бродящим у берегов Сорги, утром по лесам, вечером полугам; мне предлагали почести, от него ждали помощи». Таким образом, расставив п р а в и л ь н ы е акценты,Петрарка обращается к Колонне: какой вариант предпочесть?..Однако в его собственных рассуждениях по этому поводу, вродебы, нерешительных, уже содержится желаемый вариант – Рим:«… в Италии есть сицилийский король, которого из всех смертныхя всего спокойней мог бы видеть судьей над талантами». Какже иначе, ведь через короля Роберта шла вся подготовительнаяработа, естественно, что и завершающий этап должен пройти подпатронажем этого могущественного государя!.. Иоанн Колонна дает ожидаемый ответ, который «… ввысшей степени достоин твоей мудрости и человечности», -отправляться в Рим. Однако Петрарка опять не упускает случаяудовлетворить свое тщеславие, сообщая, что канцлер Парижскогоуниверситета Роберт намерен чуть ли не лично приехатьза поэтом: «Остается только одна забота, какими словамиизвиниться мне перед моим другом Робертом, чтобы не толькоон, но и весь знаменитый университет, если дело выйдет наружу,удовлетворился случившимся. Однако об этом подробней привстрече: слышно, он сам нагрянет сюда с намерением тащитьменя в Париж; если это так, дело будет обсуждаться на местепроисшествия». В послании к потомству Франческо сообщает, что по советуИоанна Колонна «решил предпочесть авторитет Рима всякомудругому». Однако Петрарка, видимо, желая окончательно убедитьвсех, что его заслуги в поэзии исключительно велики, «… решилотправиться сначала в Неаполь и явился к великому королю ифилософу Роберту, столь же славному своей ученостью, как иправлением, дабы он, который один между государями нашего 79

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себевека может быть назван другом наук и добродетели, высказал своемнение обо мне. Поныне дивлюсь тому, сколь высокую он дал мнеоценку и сколь радушный оказал мне прием, да и ты читатель,дивился бы, когда бы знал. Узнав о цели моего приезда (Петраркажелает внушить читателям, что Роберт не знал о намерениях поэта!– В.В.), он необыкновенно обрадовался, отчасти польщенныйдоверием молодого человека, отчасти, может быть, в расчете нато, что почесть, которой я домогался, прибавит крупицу и к егославе, так как я его одного из всех смертных избрал достойнымсудьею. Словом, после многочисленных собеседований о разныхпредметах и после того, как я показал ему мою «Африку»,которая привела его в такой восторг, что он, как великой награды,выпросил себе посвящение ее, в чем я, разумеется, не мог и нехотел отказать ему, он наконец назначил мне определенный деньна предмет того дела, ради которого я приехал. В этот день ондержал меня с полудня до вечера; но так как круг испытания всерасширялся и времени не хватило, то он продолжал то же ещедва следующих дня. Так он три дня исследовал мое невежествои на третий день признал меня достойным лаврового венка. Онпредлагал мне его в Неаполе и многими просьбами старалсявынудить у меня согласие. Но моя любовь к Риму одержала верхнад лестными настояниями великого короля. Итак, видя моюнепреклонную решимость, он дал мне письмо и провожатых кримскому сенату, через посредство которых изъяснял с большимблагоговением свое мнение обо мне». Принято считать, что поэтическая коронация Петраркисостоялась 8 апреля 1341-го года – в этот день произошлоредкое совпадение переходящего праздника пасхи с календарнойгодовщиной Воскресения. В письме королевскому секретарюБарбату Сульмонскому Франческо сообщает, что «прибольшом стечении народа и великом ликовании» свершилосьдолгожданное событие: «… Орсо Ангиллара, граф и сенатор,человек возвышенного ума, украсил лавровыми ветвями меня какпрошедшего королевское испытание». Символику происходящегохорошо объяснил Конрад Бурдах: «Сенатор Рима снял со своейголовы лавровый венок и возложил его на голову Петрарки от 80

Вячеслав Возчиковимени римского народа, чья власть тем самым перешла к нему;это значит: свободный римский народ в лице делегированного иммагистрата, носившего вместо него лавровый венок, короновалпоэта венком власти; ибо эта власть в соответствии с античным,отчасти известным и средневековью, но теперь полностьювосстановленным в своем значении правом, принадлежитримскому народу. Кроме того, Петрарке была передана пурпурнаямантия неаполитанского короля Роберта, следовательно, еще однаимператорская инсигния. Подражая триумфальному ритуалуантичности, Петрарка по окончании акта коронования возложилв торжественной процессии лавровый венок, который в римскойдревности был сначала почетным знаком триумфатора и толькопотом стал привилегией и короной императора, на алтарь святогоПетра, вернув его в руку Божию». В триумфальной речи на Капитолии Петрарка, уже несдерживаясь, высказывает свои заветные мысли. К славе ипочестям принято относиться презрительно, раскрывает душуперед слушателями Франческо, но в действительности жаждаобщественного признания владеет человеком, особенно еслитот на что-то способен в этом мире: «… стремление к славеприсуще не только обычным, но и, больше всего, умудренным ивыдающимся людям; вот почему много философов рассуждает опрезрении к славе, однако никто или очень мало кто вправду еепрезирает, что особенно явствует из их обычая вписывать своиимена в зачины тех самых книг, где они требуют презирать славу,как говорит Туллий в первой книге «Тускуланских вопросов».Бесспорно, славы заслуживают поэты, которые, как и философы,ищут истину. Вообще поэзия – это и философия, и историяодновременно, утверждает Петрарка, если есть различие междуэтими сферами деятельности, то исключительно внешнее, новнутренняя сущность – общая, и состоит она в познании – процессеярком, радостном, творческом, не похожем на схоластическоезатворничество!.. Петрарка вдохновенно делится своим пониманиемтворчества: «… под покровом вымыслов поэты выводятто истины естественной и нравственной философии, то 81

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себеисторические события», поэтому «… между делом поэта и деломисторика и философа, будь то в нравственной или естественнойфилософии, различие такое же, как между облачным и яснымнебом, - за тем и другим стоит одинаковое сияние, тольконаблюдатели воспринимают его различно. При этом поэзия темсладостней, чем шаг за шагом увлекательней становится с трудомотыскиваемая истина». Дар поэта – великий дар, ибо поэтическоевдохновение укоренено в трансцендентальном – в Боге: «… еслив прочих искусствах к цели могут привести усилие и труд, впоэтическом искусстве не так: здесь ничего не сделать без какой-то неуловимой и божественно вселяющейся в душу певца ипророка силы». Словом, прочь сомнения, если они еще у кого-тоостались, в справедливости высокой награды для Петрарки, волейВсевышнего Промысла находится Франческо на Капитолии!.. Все собравшиеся на торжество, по уверению Петрарки,чувствовали незримое присутствие короля Роберта: «Не хваталоруки короля, но не его незримого присутствия и величия; онивъяве ощущались всеми, а не только мною. Не хватало твоихглаз и ушей, но твой дух постоянно со мной». В том же письмеФранческо сетует, что не успел прибыть Джованни Барилли:«Не хватало великодушного Иоанна: посланный королем испешивший с невероятным усердием, он попал за Анаьи в засадугерников, из которой выбрался, к моему облегчению, хотя вожидаемое время не прибыл». К слову, Петрарка и сам попал кразбойникам, когда покидал Рим. Вот как он сам описывает этопроисшествие: «Едва мы вышли за городские стены, я с людьми,которые следовали за мной и по суше, и в море, попал в рукивооруженных разбойников; если пущусь подробно описывать,как мы от них избавились и были вынуждены возвратиться в Рим,какое было по этому поводу волнение народа, как на следующийдень, подкрепленные более надежной вооруженной охраной,мы вышли в путь и что еще приключилось в дороге, выйдетдолгая история». Так в хлопотах начавшаяся история обретенияФранческо лаврового венка так же беспокойно и закончилась!.. В конце счастливого для себя апреля 1341-го Петрарканапишет благодарное письмо Роберту Неаполитанскому, в 82

Вячеслав Возчиковкотором изобразит короля подлинно идеальным государем,мудром и в области политики, и в сфере искусств: «Миру давноуже было известно, скольким тебе, краса государей, обязанывсе теперешние труды на поприще свободных и благородныхискусств, в которых ты благодаря своему прилежанию тоже сделалсебя государем – с диадемою, если не ошибаюсь, намного болееблистательной, чем корона твоего мирского царства». Петраркапридает событию на Капитолии и с т о р и ч е с к о е значение,творцами которого стали и он, поэт, и Роберт, олицетворяющийблагородную и справедливую мирскую власть: «… обычайувенчания лаврами … в наш век возобновлен тобою – вождем имной – твоим рядовым воином»…*** Осенью 1825 года Александр Сергеевич Пушкин писализ Михайловского князю П.А. Вяземскому: «Зачем жалеешьты о потере записок Байрона? Черт с ними! Слава богу, чтопотеряны. <...> Толпа жадно читает исповеди, записки etc, потомучто в подлости своей радуется унижению высокого, слабостяммогущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении.Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал имерзок - не так, как вы – иначе». Эту глубокую мысль Пушкинамы привели для тех, кто решит сравнить тщеславие Петрарки ссобственными карьерными амбициями. Не нужно обольщаться!..Франческо жаждал славы не потому, что хотел в чем-то обойтиколлег по поэтическому «цеху» или вдоволь насладитьсязавистью соседа по лестничной площадке… Во всяком случае,далеко не только поэтому! Первый гуманист понимал, чтопочести, воздаваемые ему, - это одновременно прославлениепоэзии, просвещения, человеческой устремленности к вершинамдуховности. Лавровый венок Петрарки – коронация человекасовершенствующегося, в восхищении постигающего безмерныеглубины человеческой сущности. Торжество разума и творчества– таким видится объективный смысл тех славных событий наКапитолии!.. 83

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себе ПУБЛИЧНЫЕ ЛЕКЦИИ Т.Н. ГРАНОВСКОГО магия слова и личности В ноябрьские дни 1843-го года не было, пожалуй, в Москвеместа популярнее, чем одна из университетских аудиторий,предоставленная для публичных выступлений ТимофеяНиколаевича Грановского. Такого еще не случалось, чтобынаучные лекции заставляли замереть в восторженном вниманииумудренных знаниями профессоров и недоучившихся студентов,чиновников и военных, светских дам и барышень, еще наканунетанцевавших на балах и ничего не слышавших о философииистории!.. Впоследствии в обеих столицах не раз будутустраиваться подобные мероприятия, но по накалу общественныхстрастей, интеллектуальному блеску, невиданному духовномуподъему приоритет в истории российского просвещения навсегдаостанется за первым публичным курсом Грановского… Накануне выступлений Тимофей Николаевич делился сдрузьями своими переживаниями, спектр которых довольноширок – от возможного состава публики до реакции идейныхпротивников. «Выпей стакан вина за успех, - просит ГрановскийН.Х. Кетчера 15 ноября. – Присутствие дам может меня несколькосконфузить, и первая лекция может быть плоха, а это сделаетдурное впечатление». Однако московские дамы вели себя в высшейстепени доброжелательно по отношению к молодому ученому;учитывая специфический характер мероприятия, женщин ибарышень в зале было довольно много – около пятидесяти, онистарались приезжать на лекции пораньше, примерно за полчасадо начала, чтобы занять места поближе к сцене – все рассмотреть,все услышать и наградить лектора восторженными взглядами…А.И. Герцену вообще показалось на первой лекции, что в зале«множество дам»; Александр Иванович иронизировал по этомуповоду: «… разумеется, они не слушать ездят, а казать себя – новсе это хорошо и, впрочем, в самом деле есть желание интересоввсеобщих». 84

Вячеслав Возчиков Лекции начались 23 ноября. В одном из писем Грановскийуточняет: «… во вторник, в половине третьего». А.И. Герцензаписал в дневнике: «24. Вчера Грановский начал свои публичныелекции. Превосходно. Какой благородный, прекрасный язык,потому именно, что выражает благородные и прекрасные мысли.Я очень доволен. Его лекции в самом деле событие …». «В час,назначенный для открытия чтений Грановского, университетскаяаудитория была полна, - свидетельствует А.В. Станкевич. – Вней собралось образованнейшее общество Москвы, литераторы,военные, дамы, старики и юноши». Полагаем, однако, что не всех слушателей, а особенно– слушательниц, захватывала философия истории, которуюпытался обосновать Грановский: каким-то непостижимымобразом собирала многочисленную аудиторию духовная магияличности лектора!.. Именно из внутренней сущности ТимофеяНиколаевича следует исходить, утверждал А.В. Станкевич,пытаясь объяснить феноменальный успех его выступлений:«Тайна глубокого впечатления, производимого преподавателемна слушателей, заключалась не только в его знаниях, в егохудожественном таланте представления, не только в изящно-выразительном изложении, - она крылась в глубоко нравственноми изящном существе самого преподавателя». Автор биографииТимофея Николаевича обратил внимание, что слышавшиеГрановского при передаче впечатлений от его выступленийнеизменно говорили как о глубоком уме, так и о неотразимомобаянии лектора. Согласимся, что даже обычные слова в состояниипередать притягательную силу образа: «Его выразительное лицо,большие задумчивые глаза, засвечивающиеся порой из-подгустых сросшихся бровей каким-то глубоким блеском, вьющиесячерные волосы, грустная улыбка, все было в нем изящно,привлекательно; на всем существе его была печать душевнойчистоты, нравственного достоинства, вызывающих симпатиюи доверенность». В тон сказанному – мнение Герцена: «Какоеблагородство языка, смелое, открытое изложение! Были минуты,когда его речь подымалась до вдохновения». 85

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себе Побывавший на одной из лекций Анненков (ПавелВасильевич приехал в начале декабря, о чем Грановский срадостью сообщил Н.Х. Кетчеру: «Завтра выпьем за твоездоровье по поводу приезда Анненкова. Все эти господа уменя обедают»; письмо не датировано) так описывал своивпечатления: «Лекции профессора особенно отличались тем,что давали чувствовать умный распорядок в сбережении мест,еще не доступных свободному исследованию. На этом-тозамиренном, нейтральном клочке твердой земли под собой, имже и созданном и обработанном, Грановский чувствовал себяхозяином; он говорил все, что нужно и можно было сказатьот имени науки, и рисовал все, чего еще нельзя было сказать впростой форме мысли. Большинство слушателей понимало егохорошо. Так поняло оно и лекцию о Карле Великом, на которуюи я попал. Образ восстановителя цивилизации в Европе был водно время и художественным произведением мастерской кисти,подкрепленной громадною переработанной начитанностью, иуказанием на настоящую роль всякого могущества и величествана земле. Когда в заключение своих лекций профессор обратилсяпрямо от себя к публике, напоминая ей, какой необъятныйдолг благодарности лежит на нас по отношению к Европе, откоторой мы даром получили блага цивилизации человеческогосуществования, доставшиеся ей путем кровавых трудов игорьких опытов, - голос его покрылся взрывом рукоплесканий,раздавшихся со всех концов и точек аудитории». Переживания Грановского все же не могли не сказатьсяна качестве первой лекции – она действительно получилась нестоль блестящей, какой могла бы стать. Смущенный наплывомпублики, Грановский начал «робко, тихим голосом, едва слышнымна задних скамьях аудитории». Естественное волнение передпереполненным залом усиливала настороженность: «Елагинасказала мне недавно, что у меня много врагов, - делится ТимофейНиколаевич с Кетчером 15 ноября. – Не знаю, откуда онивзялись; лично я едва ли кого оскорбил, следовательно источниквражды в противуположности мнений. Постараюсь оправдатьи заслужить вражду моих врагов». К неопределенным слухам 86

Вячеслав Возчиковдобавились неизвестная нам, но, видимо, не оставшаяся безвнимания осведомленных современников, «неприятная история»с Чаадаевым, неожиданная хлопотливая угодливость профессораСтепана Петровича Шевырева, всячески демонстрировавшегосвое желание помочь в организации выступлений, явиться этаким«покровителем молодого таланта»… Спустя месяц Грановский уже не сомневался в правотеЕлагиной: «У меня также много врагов, но и это хорошо, - сообщаетон отцу и тетушкам 13 декабря. – Я их не вызывал против себяникакими оскорблениями, но и терпеть оскорблений не намерен.Я работаю много, чувствую, что мой труд не бесплоден, что оннаходит признание и что жизнь моя не пропадет без следа. Чегоже более?». В январе 1844-го года критика лекций Грановского, кажется,достигла апогея: под угрозой оказалось собственно продолжениевыступлений. То, что Тимофей Николаевич считал научнымиидеями, интерпретировалось его оппонентами (С.П. Шевыревым,М.А. Дмитриевым, И.И. Давыдовым и др.) в политическом смысле– как преклонение перед Западом, унижение России, подрывправославия и вообще всех духовных оснований нравственнойчистоты и благополучия страны. Деликатнейший СергейГригорьевич Строганов, граф, попечитель Московского учебногоокруга и Московского университета, решился на разговор сГрановским, надеясь убедить последнего «скорректировать»содержание лекций, сделать их менее «гегельянскими»,однако Тимофей Николаевич не видел возможности идейногокомпромисса и не исключал варианта, что ему вообще придетсяуйти из Московского университета. «Дела мои не совсем хорошоидут, - делился он своими переживаниями с Н.Х. Кетчером 14января. – Я думаю, что придется идти в отставку или переменитьслужбу. Строганов требует невозможного. Вчера у меня былос ним серьезное, резкое объяснение. Я может быть поступилглупо, говоря совершенно прямо и открыто, но не раскаиваюсь.Он сказал мне, что при таких убеждениях я не могу оставаться вуниверситете, что им нужно православных и т.д. Я возразил, чтоя не трогаю существующего порядка вещей, а до моих личных 87

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себеверований ему нет дела. Он отвечал, что отрицательное отношениенедостаточно, что им нужна любовь к существующему, короче,он требовал от меня апологий и оправданий в виде лекций.Реформация и революция должны быть излагаемы с католическойточки зрения и как шаги назад. Я предложил не читать вовсе ореволюции. Реформации уступить я не мог. Что же бы это былаза История? Он заключил словами: «Есть блага выше науки, ихнадобно сберечь, даже если бы для этого нужно было закрытьуниверситет и все училища». Что-нибудь кроется под этим, егокто-нибудь напугал. <…>». Складывается впечатление, особеннопо последней фразе, что Грановский сочувствует Строганову,понимает позицию чиновника, стремящегося предотвратитьидейный «раскол» в научной среде. «Есть блага выше науки …»Однако лишь наука в полной мере позволяет осознать величие иценность этих благ!.. Между прочим, именно попечитель Московскогоуниверситета граф С.Г. Строганов предложил в своё времяГрановскому кафедру всеобщей истории!.. В декабре 1835-го служивший при Строганове В.К. Ржевский представилТимофея Николаевича, которого знал еще по жизни в Орле,графу, и последний в личной беседе проникся искреннейсимпатией к недавнему студенту, разглядев в нем недюжинныйисследовательский потенциал. Тимофею Николаевичубыло предложено отправиться в Германию, готовитьсятам к профессуре и в перспективе – к принятию кафедры вМосковском университете. Так что Строганова и Грановскогосвязывали давние отношения искреннего уважения и симпатии,потому их официальная по форме беседа в январе 1844-го небыла нравоучительным внушением «ретрограда»-чиновникалиберальному мыслителю: состоялся доброжелательный разговордвух интеллигентов, ученых, патриотов России, озабоченныхпроцветанием науки, благоденствием страны, объективнопризнающих, хотя и не во всем принимающих, различные путидостижения этого процветания… «Есть блага выше науки», -сказал Строганов, и это не фраза ограниченного бюрократа;Сергей Григорьевич как должностное лицо знал, вероятно, нечто 88

Вячеслав Возчиковбольшее о политической ситуации в Европе и России, чем дажеГрановский, предчувствовал – почему бы не предположить? –грядущие общественные катаклизмы… Так что настороженное,даже порой критическое отношение к лекциям ТимофеяНиколаевича не следует, на наш взгляд, интерпретировать втерминах конфликта «власти» и «общества»; противостояниякак агрессивной непримиримости не было, осуществлялсяпроцесс познания – искренний и пристрастный, бескорыстный исамостоятельный… «В графе Строганове бездна рыцарски благородного», -записал А.И. Герцен в своем дневнике 26 ноября 1843 г. послесостоявшегося накануне разговора с попечителем Московскогоуниверситета. Герцен привез Строганову свою статью о лекцияхГрановского и получил согласие на публикацию ее в «Московскихведомостях». С одним, правда, немаловажным условием: неупоминать даже имени Гегеля!.. «Откуда эта гегелефобия?»- действительно недоумевает или только делает вид, что непонимает «примиренческой» позиции графа, АлександрИванович. Строганову же хотелось обеспечить некое равновесиемежду славянофилами и западниками, предотвратить острыедиспуты и тем более конфликты. Похоже, Сергей Григорьевичбыл в тогдашней ситуации мудрее многих: когда в чем-то правыоба оппонента, нужно стараться не «перекричать» друг друга, априлагать усилия к взаимопониманию. «Странно, какое вниманиеобращено на меня и на всех. Предостережения, советы», -размышляет Герцен, обнаруживая хорошую наблюдательностьи, кажется, некоторую гордыню (словечко «странно»!),отсутствие потребности в столь привлекательном для Строганова«примирении»… Статья А.И. Герцена «Публичные чтения г. Грановского(письмо в Петербург)» была опубликована в «Московскихведомостях» (№142) 27 ноября 1843 г. Тимофей Николаевичпрочел ее уже утром (свежий номер поспешил прислать ЕвгенийФедорович Корш – редактор-издатель «Московских ведомостей»)и «был так тронут, что не смог сразу все прочесть». Публикацияоказалась для Грановского приятным сюрпризом, своевременной 89

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себеподдержкой, он и не знал, что Герцен готовит отклик длягазеты… К слову сказать, мало понятен упрек БелинскогоГерцену по поводу названой и следующей публикаций на эту жетему: «По моему мнению, стыдно хвалить то, чего не имеешьправа ругать: вот отчего мне не понравились твои статьи олекциях Грановского». Странное основание для оценки газетногоматериала!.. Да почему бы и не похвалить то, что заслуживаетпохвалы, поднявшись над некими политическими интересами, накоторые, видимо, намекает знаменитый критик?!. С.Г. Строганов не возражал против собственно лекцийГрановского, его беспокоила негативная реакция на них вопределенной части общества, «патриотическая» риторикакоторой не позволяла не реагировать!.. И все же Грановскому былоразрешено довести свои выступления до конца, что объективнопривело к подъему уровня общественного самосознания: ещемногие месяцы после последней лекции шло горячее обсуждениекак содержания курса, так и морального облика самого ТимофеяНиколаевича. Даже год спустя, в марте 1845-го, Грановскийсообщал Кетчеру: «Обо мне кричат, что я интриган, тайныйвиновник всех оскорблений, которые наносятся славянству. <…>Семейство Аксаковых буквально плачет о погибели народности,семейной нравственности и православия …». Идейная направленность публичных лекций ТимофеяНиколаевича была заявлена на первом же выступлении (23ноября), посвященном развитию исторической науки, чтоне прошло незамеченным и справедливо было воспринятокак принципиальная позиция, вполне раскрывшаяся уже наследующем выступлении, когда Грановский высказал своепонимание философии истории. «Я начал ругаться с первойлекции, после которой Шевр (Шевырев. – В.В.), т.е. коза,встретился с Чаадаевым на крыльце и деликатно закричалему: «Что, Петр Яковлевич, каково вас католиков отделали!» -«Досталось и вам, отвечал Чаадаев», - писал Грановский Н.Х.Кетчеру 14 декабря. – После второй лекции Чаадаев пересталходить, чем-то обиделся». 90

Вячеслав Возчиков Слова «досталось», «отделали» - не самая лучшаялексика для описания лекций Тимофея Николаевича. Он могбыть задиристым в письмах к своим друзьям, однако в аудиторииизбегал открытых политических выпадов. И дело не только в том,что со многими идейными противниками (братьями Киреевскими,например) у Грановского в жизни были вполне приятельскиеотношения. Как ученый Тимофей Николаевич понимал,что справедливость того или иного мнения не доказывается«навешиванием ярлыков» или шельмованием сторонниковпротивоположных взглядов, которых, к слову, было достаточномного, что уже само по себе требовало уважительного отношенияк занимаемой ими позиции. «В Москве были тогда в большом ходу толки оботношении истории и цивилизации Европы к нашему отечествуи его исторической жизни, - отмечал А.В. Станкевич. – Вконце тридцатых годов в среде московских литераторов иученых образовался круг людей, сделавшихся известными подименем славянофилов. <…> Провозглашая начало народности,славянофилы во имя его провозглашали вместе и вражду кЗападу, его идеям, его истории. Не признавая благотворностиреформ Петра, они искали свои идеалы для будущности Россиив ее истории до Петра, смысл которой толковали сообразносвоим воззрениям. Начало народности было живо для них тольков простонародности, в тех слоях русского общества, куда непроникало влияние образования, гражданственности, условийгосударственного быта, всего, что по мнению славянофилов,было насильственно привито России Петром. Они мечтали окаком-то особенном, исключительно народном характере нетолько русской жизни, русского быта, русского искусства, но ирусской науки». Грановский не превратил свои публичные лекции в диспут.Он высказался не об односторонности позиции славянофилов,но по поводу нее, причем весьма изящно: Тимофей Николаевичзаострил внимание публики на лучших результатах европейскогопрошлого, против чего объективно трудно было что-то возразитьпо существу. Такой изначально обезоруживающий подход 91

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себевызвал особенное раздражение противников «западничества»,которые стали критиковать Грановского не за то, что он сказал(действительно, как можно возражать против достиженийевропейской цивилизации?!), а за то, о чем промолчал и о чем, помнению славянофилов, высказаться было непременно нужно!.. Все же на одной из лекций Тимофей Николаевич задалсвоим оппонентам простой вопрос: если бы он, Грановский, непринимал исторического пути Запада, зачем бы тогда читал, темболее публично, его историю?.. Не естественнее ли говорить отом, что считаешь истинным и справедливым?.. «Меня обвиняют,сказал он (Т.Н. Грановский. – В.В.), в том, что история служитмне только для высказывания моего воззрения. Это отчастисправедливо, я имею убеждения и привожу их в моих чтениях;если б я не имел их, я не вышел бы публично перед вами, длятого, чтобы рассказывать, больше или меньше занимательно, рядсобытий». Дневниковые записи Герцена тоже сохранили блестящийответ Грановского своим критикам, сделанный 20 декабря 1843г.: «Окончив чтение, он (Грановский. – В.В.) сказал: «Я считаюнеобходимым оправдаться перед вами в некоторых обвиненияхна мой курс. Обвиняют, что я пристрастен к Западу, - я взялсячитать часть его истории, я это делаю с любовью и не вижу,почему мне должно бы читать ее с ненавистью. Запад кровавымпотом выработал свою историю, плод ее нам достается почтидаром, какое же право не любить его? Если б я взялся читатьнашу историю, я уверен, что и в нее принес бы ту же любовь.Далее, меня обвиняют в пристрастии к каким-то системам;лучше было бы сказать, что я имею мои ученые убеждения;да, я их имею, и только во имя их я и явился на этой кафедре,рассказывать голый ряд событий и анекдотов не было моеюцелью». <…> Гром рукоплесканий и неистовое bravo, bravoокончило его речь, с невыразимым чувством одушевления сделанбыл этот аплодисмент, проводивший Грановского до самыхдверей аудитории». По поводу своих критиков Тимофей Николаевич пишетКетчеру 14 декабря: «Остервенение славян возрастает с каждым 92

Вячеслав Возчиковднем; они ругают меня не за то, что я говорю, а за то, о чемумалчиваю. Я читаю Историю Запада, а они говорят: «зачем он неговорит о России!» Аксаков (Константин Сергеевич. – В.В.) горячостоит за меня и поссорился с Шевыркою. Впрочем я напечатаюсвои лекции по окончании курса, дабы не было глупых толков.<…>». О своем желании издать лекции Грановский сообщал и вписьме Фроловым 8 мая 1844 года: «Осенью я начну печатать этилекции. Это необходимо по многим причинам». Увы, намерения своего Тимофей Николаевич неосуществил, он вообще – к нашей сегодняшней досаде! – писалмало и неохотно. На это обращал внимание и А.В. Станкевич:«Грановский всегда медлил, когда ему предстоял письменныйтруд. Ему нужна была живая деятельность, и живое слово иналичные слушатели оставались для него всегда главными ееусловиями». «Грановский на свою литературную деятельностьсмотрел, как на второстепенную сравнительно с деятельностьюживым словом, к которой он чувствовал наиболее призвания, -развивает свою мысль тот же биограф. – Он признавался, чтонесмотря на постоянную подготовку к своим лекциям, лучшимчасто являлось в них то, что приходило ему на мысль во времясамого чтения. Если случалось ему, хотя и очень редко, явитьсяна кафедру с приготовленною письменно лекциею, то рукописьоставалась у него в кармане, и аудитория слышала от него нето, что было им приготовлено письменно. Несомненно, чтоталант Грановского был по преимуществу талант живого слова,отчасти даже, можно сказать, талант импровизатора, еслитолько позволительно назвать импровизациею речь, к которойпроизносящий ее подготовлен долгим трудом изучения ипостоянно деятельною мыслию». Парадокс, но у Тимофея Николаевича не было физическихданных, требуемых для успешного лектора, но он, тем не менее,стал им!.. По поводу собственного голоса Грановский писал Н.В.Станкевичу 25 ноября 1839 г.: «Голос мой слаб от природы и этомупомочь нельзя. Зато мне весело – признаюсь брат – смотреть настудентов, сидящих на ступенях моей кафедры или на стульяхкругом, чтобы лучше слышать и записывать». 93

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себе Тимофей Николаевич вообще не отличался крепкимздоровьем, в том же письме находим грустные и откровенныестроки: «<…> Во-первых, не смейся и не ругайся – мне не хочетсяумирать. Здоровье мое плохо; я не страдаю вовсе, вместо прежнихрезких болей в груди у меня глухое постоянное давление в левойстороне, пониже сердца. Не мучительно, но, чувствую, чтоскверно. Способность спать много и крепко пропала; слабостьувеличивается с каждым днем: отчего? не знаю. Внешнихпризнаков нет. Боюсь растаять». Когда весной 1839-го, в Берлине, болезнь на два месяцалишила Грановского полноценных занятий, врачи вообщепредсказывали Тимофею Николаевичу «невозможность, присостоянии его груди, читать лекции». Слабый голос действительно серьезно подвел Грановскогов самый неподходящий момент, а именно 12 сентября 1839 г.,когда Тимофей Николаевич начал чтение своего историческогокурса. Более 250 слушателей собрались в аудитории Московскогоуниверситета на вступительную лекцию Грановского, однаковыступление оказалось под угрозой срыва: «… вид этой толпысмутил его (Грановского. – В.В.), - объясняет состояние лектораА.В. Станкевич, - в течение десяти минут он не мог произнести нислова; все сказанное им затем слышали только весьма немногие;однако ж после нескольких лекций живое сочувствие студентовбыло вполне на стороне преподавателя, а сам он уже вполнеовладел спокойствием, изменившим ему при первой лекции». Уже 25 ноября 1839 г. Тимофей Николаевич писал А.В.Станкевичу: «Отношения мои к студентам очень приятны. Ониприходят ко мне очень часто, толкуют обо всем очень откровеннои, сколько заметно, имеют ко мне некоторое доверие. Однимсловом – друг! mir ist wohl! Все-таки не даром проживу я наБожием свете». Когда в начале апреля 1840 г. Грановский закончилчтение курса средней истории, успех лекций среди студентов,по признанию самого Тимофея Николаевича, превзошел все егоожидания. Вот как сообщает биограф о з в у ч а н и и лекцийГрановского: «Речь свою на кафедре он начинал, казалось, с 94

Вячеслав Возчиковусилием над самим собою; тогда особенно был заметен природныйнедостаток его произношения, что-то похожее на шепелявость.Недостаток этот однако ж скоро исчезал, когда, одушевляясь, оновладевал предметом речи, и она делалась вполне свободноюи живою. Голос его звучал тоном задушевности, тоном, какимне высказывается только одно знание, но говорит убеждение.Слушателю, записывающему слово в слово чтение преподавателя,после, когда он перечитывал его, могло казаться, что он что-топропустил, чего-то не записал из слышанного, потому что тон иобщее впечатление чтения оставались неуловимыми для его пера.Неотразимо подчинялся также слушатель не только впечатлениюизящного слова, но и самого благородного образа учителя». Приведем интересный факт, касающийся лекционнойманеры Грановского, о котором сообщает А.В. Станкевич: «Он(Грановский. – В.В.) постоянно готовился к каждой предстоящейлекции справками, обдумыванием и соображением всего, чтоотносится к ее предмету. Но являясь на кафедру, он не приносилс собою сырого материала науки в виде тяжелого запаса. Онне любил ни многочисленных цитат, ни щегольства ссылкамина имена и заглавия научной литературы, никакого ученогонаряда. Все внешнее содержание науки, казалось, было тогдасобственностью его духа. Излагая историю человечества,он, казалось, исповедовал перед слушателями свои личные,пустившие глубокие корни в душе его воспоминания». О яркости языка Т.Н. Грановского мы можем судить сегодняпо его немногим опубликованным научным работам. По поводутого, что ни народы, ни государства не вечны, историк выразилсятак: «… погребальное шествие народов к великому кладбищуистории»; великие люди, по мнению Тимофея Николаевича,наделены «… особенно чутким нравственным слухом, особеннозорким умственным взглядом лица»; к концу IV столетия донашей эры образованность Греции «… еще красовалась дивнымбогатством изящных форм и великих идей, но органическоеразвитие ее кончилось и дальнейшего роста от нее нельзя былождать»… Поистине, соединение литературного изящества соригинальностью мысли!.. 95

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себе Зададимся вопросом: с какой целью взялся Грановскийза тяжелейшую работу, что представляли собой публичныелекции?.. Друзья Тимофея Николаевича хорошо знали, сколькосил требовало от него каждое выступление, какое полнейшеедушевное опустошение испытывал он после дня, проведенногов студенческой аудитории!.. Да и сам Грановский отнюдь нестремился к имиджу этакого «Моцарта от науки», «солнечногогения», которому все легко удается, а собственно работа – неболее, чем праздник… «Странная вещь, - доверительно сообщает Грановский Н.В.Станкевичу 25 ноября 1839 г., - после всякой лекции я прихожув решительное изнеможение; нервы разыграются и упадут опятьсовершенно». В письме тому же корреспонденту от 12 февраля1840 г.: «Лекции раздражают нервы до крайности, хотя и читаюочень смирно». Однако это лишь констатация факта, но не роптание!..Грановский понимает, что человек не вправе сетовать на природу,что окажись божественный дар жизни для него в чем-то иным(хотя бы более щедрым в отношении здоровья!), он бы уже небыл тем Грановским, который стал явлением русской культуры…Судьба еще в детстве подала Тимофею Николаевичу знак, с чемему идти по жизни: слабая физическая конституция должнабыла словно компенсироваться мощным духовным началом.«В ребяческие годы, - пишет А.В. Станкевич, - Грановский неотличался избытком физических сил и здоровья; он был худ,бледен и обыкновенно казался сосредоточенным и задумчивым,но любимые игры мальчика вызывали в нем зародыш деятельных,подвижных наклонностей, бодрого и бойкого нрава. Он любилстроить и брать крепости, предводительствуя строем своихсверстников (вот они, истоки будущей «власти» над аудиторией!– В.В.), был охотник добывать птиц из гнезд на высоких деревьях,ловить голубей. Петуший бой был зрелищем, за которым ребенокследил со страстным увлечением (не это ли увлечение – предтечабудущего интереса к интеллектуальным полемическим баталиям?– В.В.)»… 96

Вячеслав Возчиков Но коли так, если каждая лекция для Грановского – тяжелаядушевная и физическая работа, зачем ему дополнительноенервное напряжение – имеем в виду публичные выступленияперед московской аудиторией?.. Так и хочется привычнообобщить: во-первых – потому, во-вторых – поэтому, в-третьих…Но мотивацию Тимофея Николаевича трудно «разложить пополочкам», определить, какие цели для него более, а какие –менее приоритетные… Весьма респектабельно в качестве ответана поставленный вопрос выглядела бы строчка из письма кН.Х. Кетчеру от 15 ноября 1843 г., когда Грановский сообщаето своем намерении «высказать слушателям en masse такиевещи, которые бы я не решился сказать каждому по одиночке».Следовательно, речь о целях н а у ч н ы х, а конкретнее – ТимофейНиколаевич намерен сделать достоянием широкой публики с в о е(основанное на мировоззрении Гегеля) понимание философииистории. Однако не эффективнее ли для этого печатный труд –книга, чей тираж разойдется по всей стране, экземпляр которойможно взять в библиотеке и сегодня, и завтра, и через год?.. Вовсяком случае, «традиционный» ученый, на наш взгляд, такбы и поступил. Но дело в том, что именно лекция – главныйспособ научного бытия Грановского!.. Не письменная работа наднаучным текстом, а публичное выступление, проживание идеи взвучащем слове!.. Не случайно, как мы уже отметили, научноенаследие Тимофея Николаевича весьма невелико, он не то чтоне любил, но постоянно откладывал «на потом» оформлениесвоих мыслей в виде печатных трудов, он нес их, эти мысли, ваудиторию и доверял яркому слову!.. Думается, мы не ошибемся, если скажем, что публичныелекции нужны были Грановскому как работа, которую он любили умел выполнять и от успешного результата которой получалзаслуженное и естественное удовольствие. Так что вряд ливозможно безоговорочно утверждать, что важнее для ТимофеяНиколаевича: широкое распространение взглядов Гегеля илирадость от владения вниманием слушателей. Грановскомунеобходимо и то, и другое, и еще многое - и все в первую очередь,все одинаково ценно!.. Характерно в этом плане замечание А.В. 97

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себеСтанкевича: «Кроме лекций в университете он (Грановский.– В.В.) нередко читал лекции у себя на дому для несколькихстудентов из лучших учеников своих, нередко читал их также вкругу друзей своих или же для тех людей, которым надеялся бытьполезным своими историческими чтениями». Для самого Грановского успех его публичных лекцийочевиден, но Тимофей Николаевич позволяет себе лишьскромные, сдержанные оценки: «… я читаю публичные лекциис большим аплуазом публики. Два раза аплодировали»; «Лекцииидут хорошо»; «Лекции мои произвели более впечатления, нежелия ожидал»; «Мои дела идут хорошо. Я читаю теперь публичныелекции истории, и Московская публика встретила меня самымлестным приемом. Зала, в которой я читаю, едва вмещает всебя посетителей …»; «Успех был выше моих надежд»… А.В.Станкевич отмечает, что начиная с третьей лекции, Грановскогоне только провожали, но и уже встречали аплодисментами,причем это были не вежливые проявления внимания, но«громкие, единодушные рукоплескания аудитории». Об этом жесвидетельствует и А.И. Герцен, записавший в дневнике 1 декабря:«1. Вчера Грановского встретили страшными рукоплесканиями –он не ждал и смешался. Долго не мог прийти в себя. Лекции егоделают фурор …». Тимофей Николаевич понимал, что переполненнаяаудитория свидетельствует не только об интересе к истории и кнему как лектору, но и отражает общее тогдашнее настроениеинтеллектуальной Москвы, о котором Грановский сообщал вписьме к Фроловым еще в январе 1840 г.: «В здешнем хорошемобществе теперь мода на ученость, дамы говорят об истории ифилософии с цитатами, а так как я слыву очень ученым человеком,то и получаю часто приглашения, за которые благодарю,оправдываясь занятиями». Еще раньше, 25 ноября 1839 г., вписьме к Н.В. Станкевичу Грановский отмечал: «В деятельности,в движении умов нет недостатка – но все как-то шатко». Ни до, ни во время, ни после публичных лекций ТимофейНиколаевич не держал себя всезнающим мэтром, невозмутимыми величественным профессором. Он, как начинающий, радуется 98

Вячеслав Возчиковаплодисментам, без стеснения делится с друзьями случившимисяконфузами, иронизирует над собой и достигнутым успехом(«Хвалят и бранят не в меру!»), волнуется каждодневно,тревожится… «Ты не можешь себе представить, в какой жар ихолод бросает меня каждая лекция. Я еще не испытывал ни такогонаслаждения, ни такой тревоги», - признается Грановский Н.Х.Кетчеру в начале декабря, а через несколько дней в очередномписьме повторяет: «В жизни моей я не испытал таких тревоги волнений». В том же письме Тимофей Николаевич описалдовольно-таки забавный эпизод, случившийся однажды вовремя выступления: «… Два раза аплодировали. В первый раз ясконфузился, покраснел и высморкался без всякой внутреннейпотребности. Галахов уверяет, что я, сморкаясь, сказал: покорноблагодарю. Может быть. Мне от страха показалось, что я чихнул,а посетители говорят: желаем здравствовать». Обстановка в зале во время лекций Грановскогобыла поистине невиданной по эмоциональному подъему,доброжелательности к выступающему, искреннему стремлениюслушать и понимать!.. П.В. Анненков назвал эту атмосферу«межсословным торжеством», объединившим не только «…молодежь университета, но и весь образованный класс города – отстариков, только что покинувших ломберные столы, до девиц, ещене отдохнувших после подвигов на паркете, и от губернаторскихчиновников до неслужащих дворян». Современник, кажется,даже не сдерживает своего восхищения: «Чтения Грановскогопринимались аудиторией с таким сочувствием и восторгом, чтоупреки и обвинения немногих голосов замолкли под влияниемобщего настроения. Между слушателями и преподавателемустановилась внутренняя, взаимная связь, живительнодействующая на обе стороны. Аудитория, увлеченная словомпреподавателя, усиливала его энергию и одушевление. Казалось,он сам развивался во время чтений. Он рос и крепнул на кафедре». Расскажем о характерном случае, свидетельствующемо поистине безграничной популярности Грановского в те дни,который описывает А.В. Станкевич. В начале 1844-го года,когда публичный курс Тимофея Николаевича достиг своего 99

ХХI век- Бийск. Писатели о времени и о себеэмоционального апогея, в официальной российской столице– Санкт-Петербурге – приступил к публичным лекциям поистории романа преподаватель французской литературы Санкт-Петербургского университета Ch. St. Julien. Когда-то Julien училстудента Грановского, а последний в 1835-м представил своемунаставнику сочинение о творчестве Рабле… И вот почти десятьлет спустя, предваряя собственные размышления о литературеXVI века, петербургский профессор словно пропускает впередсвоего бывшего слушателя, зачитывая аудитории фрагментстуденческого исследования Грановского!.. «Чтение отрывка,- замечает А.В. Станкевич, - вызвало громкие рукоплесканиясо стороны публики». Как видим, магия московского триумфаТимофея Николаевича захватила не только его бывшегопреподавателя, но и петербуржцев, которые (во всяком случае, вмассе своей) никогда не видели и не слышали Грановского!.. А ведь Тимофей Николаевич не был для петербуржцев«своим», он открыто высказывал симпатии Москве и Московскомууниверситету!.. Например, в письме к Н.В. Станкевичу от 25ноября 1839 г., описывая атмосферу, царящую в московскойнаучной среде, Грановский отмечает: «Вообще, ты найдешьбольшую перемену, и необыкновенно хорошую, в здешнемуниверситете, который, впрочем, единственный в России. Прочие– упаси Боже! <…>». В феврале 1840 г. – о том же и тому жекорреспонденту: «<…> Об Александре (брате Н.В. Станкевича.– В.В.) я слышал от Боткина, который недавно был в Харькове.Похлопочи о переводе его сюда. В Харькове ему нечего будетделать. Плохой университет, за исключением двух или трехпрофессоров. Наш университет, без хвастовства, единственныйв России. Жаль, что брат твой не юрист: у Редкина и у Крыловапослушать полезно. <…>». В январе 1844-го, после тяжелогоразговора с С.Г. Строгановым, Грановский подумывает оботставке и сетует в письме Кетчеру: «Быть может и мне придетсяпереходить на службу к вам в Питер. Что делать! Жаль Москвы,которая, что бы ни врал Белинский, выше, умнее и образованнееПетербурга. <…>». Словом, весьма даже вероятно, что Ch. St.Julien знал о такой позиции Грановского (возможно, случались 100