Вчерашний вечер,утро, день

Миша Том Лев Вчерашний вечер, утро, день Москва, 2021 г.

УДК ИК ББК АН Авт ЗН Миша Том Лев Вчерашний вечер, утро, день. – М., 2021. – 84 с. ISBN Книга Миши Том Лева отличается собственным видением мира — про- шлого, будущего, настоящего. Наблюдательность, выразительные детали, емкий язык — вот неполный перечень ее достоинств. Эта книга, уводящая нас в прошлое, будет интересна всем — и тем, кто вырос в советской стране, и тем, кто ее никогда не видел. Повествование выдержано в интеллигентной манере, а лаконичность и простота языка придают книге неповторимый колорит. Э. Ракитская, член Союзов писателей Израиля и Москвы. УДК ИК ББК АН Редактор - Ирина Коробейникова Вёрстка - А. Новиков ISBN © Миша Том Лев

Оглавление Часть 1 6 Вчерашний вечер 6 Утро 17 День 21 Больница им. Среднего уха 25 День рождения 33 Гол-футбол 38 Первое свидание 47 Армия 52 Монголо-дневник 58 День первый 58 Выдержки из дневника, объединенные темой «Как я остался жив» 60 Раз первый 60 Раз второй 61 Раз третий 62 ЧП 64 «Губа» 65 Раз первый 65 Раз второй 65 Дембель 67 Великий праздник 69 Свадьба 72 Трудовой день 77 Эпилог 83 Часть 2 84 Розенблюм, метро и очки 84 Теледрайв 87 Треугольное царство 91 Неправильный треугольник 95 Бермудский треугольник 98 Прощай, Бермуды! 104

Сашка Розенблюм 108 Люська 113 Письмо от Владимира Петухова 116 Большой стране — большое ухо 117 Свадьба 118 «А чо?!» 119 «Свадьба» 124 «Катаклизма» 131 И снизошла свобода! И была она мутной… 133 Путь к причалу 137 Футбольные чудеса 140 Пивная душа в потемках 143 Погоня 148





Книга Миши Том Лева отличается соб- ственным видением мира — прошлого, бу- дущего, настоящего. Наблюдательность, выразительные детали, емкий язык — вот неполный перечень ее достоинств. Эта книга, уводящая нас в прошлое, будет интересна всем — и тем, кто вырос в совет- ской стране, и тем, кто ее никогда не видел. Повествование выдержано в интеллигент- ной манере, а лаконичность и простота язы- ка придают книге неповторимый колорит. Э. Ракитская, член Союзов писателей Израиля и Москвы.

Часть 1 Вчерашний вечер За окном туман. Моросит. Выходной день. Гуляй не хочу. «Не хочу», — подумал Николай Иванович, продолжая наби- вать папиросные гильзы трофейным табаком. Черная тарелка радио, вереща, доносила до народного уха интервью с модным писателем Виктором Степанови- чем Лапшиным. Востребован. Тираж — «классики ворочают- ся». Опять же в школе в разделе «Современная литература» собираются… Больше, чем популярен, — пропагандируем и любим. Серьезная литература знает, как объяснить прошлое. Она же еще лучше знает, как расставить акценты настоящего и обрисовать будущее светло-оптимистичными красками на идейно-выдержанном розовом фоне. — Что? Есть подтеки? Пузырится? Замалюем! Кисти в на- ших руках! — Вперед, к победе!.. (Это уже не мое картавое — Виктор Степанович выкрикнул.) Конечно, в заключение — так положено. Вначале же ос- ветил сложное международное положение, непростую вну- треннюю ситуацию. Коснулся роли искусства, и, в частности, литературы. Был конкретен. Смело перечислил тех, с кем нам не по пути. Дал отпор врагам и их прихвостням. Сказал много правильных и понятных слов. Убедил народ, точнее, уйму народа убедил. А потом выкрикнул вот это: «Вперед, к 8

победе!..» Немного громко получилось, но поставил точку (в смысле восклицательный знак). У Николая Ивановича от этого тарелка рухнула. На про- воде повисла и раскачивалась под бравурный марш, венчав- ший все предыдуще-сказанное, не лишь бы, уж поверьте — в порыве. Когда дело дошло до барабанов и тарелок, они так при- печатали, что наша (ой, чего это я?), Николая Ивановича, та- релка опять рухнула, на сей раз окончательно освободив- шись от проводов. А он умелец. Сообразил. Водрузил все на место, подключил… Вот тут-то и произошло. Что, как — объяс- нить не берусь. Казалось, два провода — хоть так подцепляй, хоть эдак, — будет работать. Работает. Но что несет, зараза? Видимо, при падении голову сотрясла, не Николая Ивано- вича же? Ему, правда, по темечку немного досталось, но ни в какое сравнение! Это она свихнулась и выдает голосом уважаемо-знаменитого Виктора Степановича чушь бессмыс- ленную. Сказать невозможно, но вам по секрету. Только тс- с-с! Все перевернулось! Виктор Степанович обхаял и дорогу светлую, и устремления наши. А этих, им самим же обделан- ных писак, возвеличил, только что на постамент классиче- ский не водрузил. Правда, в заключение опять выкрикнул. Громко, с былой прытью: «Вперед, к победе!» Стесняюсь вам сказать чего. Видать, послышалось. Снова обрушил тарелку на голову мирного гражданина, набивающего папиросные гильзы. Тут Николай Иванович не удержался, ответил на этот акт вандализма. Словами правильными, внятными и одно- значно-отображающими. Повторить не берусь, духа не хва- тает, но, поверьте, достойно, лихо ответил. Повесил тарелку на место. Подкрепил гвоздем потолще, и заговорила она, как прежде, почетче даже. Правильные вещи заговорила. Второе падение все на места свои поставило, выправило. Дослушал 9

Николай Иванович, куда все-таки «вперед», успокоился. За- кончил набивать гильзы. Приоделся да и вышел на общую кухню в своих новых сиреневых кальсонах. Представитель- но получилось, захватывающе. Тем более что там, на кухне, как бы крутясь по делам, поджидала его Марья Ивановна, тоже нарядная, в комбинации. — Марья Ивановна, вы когда-нибудь бывали на Луне?.. — начал приставать Николай Иванович. — Не обижайтесь, я не хотел, наоборот. Предлагаю: давайте раз в неделю совершать полеты на Луну… Почему «пошляк»? Я романтик. Это другое. От возбуждения комбинация Марьи Ивановны стала совсем прозрачная. Грудь упруго выпрямилась, соски за- острились как маленькие гвоздики. Уколоться можно, если рискнуть. Посуда, подвешенная на стене, начала подраги- вать, издавая звуки, отдаленно напоминающие бой куран- тов. Краска, и так местами облупившаяся, посыпалась прямо на глазах. Нет, не мистика. Резко подскочила напряженность малоизученного поля любовного желания. Понять можно: вторая молодость, яростно бурлящая кровь, сиреневый цвет, Луна, «гвоздики». Неяркое освещение молодило и «подвига- ло». Можно понять. Только стой! Поберегись! Жена Николая Ивановича выскочила на кухню. Практи- чески голая. Бигуди и сандалии дедушкины на босу ногу. О-па! Все! Марья Ивановна покраснела, однако успела ехидно за- метить: — Вам не жарко, Бронислава Борисовна? Животное напу- гать не боитесь? Николай Иванович приподнял брови и опустил руки, как бы прикрываясь. — Да не вас, доклеточное, успокойтесь. Действительно, кот Матарфей выгнул спину в вопросе и готовности. 10

— Ха! — отпарировала Бронислава Борисовна.— Это с ва- шей фигурой желательно в шубе или очень издалека, чтоб не напугать. А ты, козел, чего на кухню в выходных кальсонах выпендрился? Запачкать хочешь? Донжуан профилезадый! Ушла, гордо вращая талией и двумя полушариями — «вос- точным» и «западным». Колянчик без команды, в оправдательно-заискивающем порыве, — за ней, всегда желанной, но не всегда достаточ- ной, не всегда ласковой. Машины груди в возмущении, смущении и неудовлетво- рении буквально предприняли попытку выпрыгнуть вместе с душой и желанием наружу, напугав все-таки кота Матарфея. Он сиганул с подоконника и замкнул шествие удаляющейся четы. Три чувства одновременно прожгли все существо Марьи Ивановны, перейдя в физическую боль: обида, ревность и зависть. Три деструктивных чувства заполнили душу, разру- шая доброе и светлое отношение к жизни, к людям и, вот видите, к животным тоже. Ушла к себе в комнату. Представляете, со всем этим. Одна. Одинока. Нелюбима. Только дверь прикрыла, такое нача- лось… Аж на первом этаже окна прослезились — то ли от сы- рости, то ли от волнения… Вообще-то здесь, на первом, все по-другому — порядок. Столик к столику, тазик к тазику. Ни краска себе не позво- ляет осыпаться, ни кот спину не гнет — смирный. Вывешен не только список дежурств, но и небольшая стенная газе- та — так, для освещения, чтобы с пути не сбиться. Коридор-то длинный (да и жизнь не коротка), засмотришься — того и гля- ди зигзагу даст. Ответственный по этажу — Игнат Григорьевич Цып. Та- бличка на его двери такая, что кабинет позавидует, офици- ально. 11

Вдруг в это царство порядка и дисциплины, в тишину, ворвались звуки-сорняки, звуки-возмутители. Началось с грохота разбиваемой посуды, причем, по нарастающей — от рюмочек и стаканов до тяжелых тарелок и прессованного хрусталя. Настоять на своем, выплеснуть наболевшее, засту- питься за бедолагу правду, супруга на свое место поставить, чтобы, не дай бог, не спутал, не возомнил. Многих воспи- тательных целей можно достичь, круша ширпотребовское стекло. Только не забывай: фамильный сервиз и мамина ваза еще в полете окончательно разрубают супружеские узы. Как мечом — жиг! — все свободны. Игнат Григорьевич тихонько встал с кровати, поправил одеяло и быстренько, по-военному, прыгнул в галифе. Как на коня. Подтяжки. Полуваленки. Одеколон внутрь, снаружи — «пшик»! То ли «для» запаха, то ли «от». Готов. В коридоре простучал по всем дверям. Два коротких, один длинный. До- говорной сигнал — форма одежды и время выхода… Сорок пять секунд натренированные. Место сбора — кухня. Ну не в сортире же! Кухня. «Кормилица рыдна», всегдашнее ме- сто сбора, сверкала чистотой и казарменной одухотворен- ностью. Присели на свои единого типа табуреточки с табличками. Табличка и на каждом столике.О.К.(ответственный квартиро- съемщик) — такой-то. Казалось, ерунда, чушь, загиб — навер- ное, однако вопрос по чистоте, порядку и принадлежности решен и «поднят на уровень». На высокий уровень. Правда, нищевато чуть-чуть. Так на богатство и не нацеливались. Приверженность важнее. Игнат Григорьевич — человек арифметически подкован- ный. Сходу уяснил — пришло четверо. Но для порядка, а еще точнее — во имя его, устроил перекличку. — Леонид! 12

— Здесь! — Степан Израилевич! — Присутствует. — Юрок! — Есть! — А Никифоровна, что ж? Отстраняется от выполнения? — удивился Игнат Григорьевич, суровя бровь. — Я проверю. Я мигом, — вскочил Юрок. — Пока сидеть, — отруководил Игнат Григорьевич. — Ана- лиз ситуации. Докладываю исходные данные и предполага- емые мероприятия. Жильцы небезызвестного второго этажа, пользуясь тем, что живут над нами, систематически учиняют психологически-шумовые эффекты, навязывая нам свой об- раз жизни, самое мягкое слово — беспорядочный. Мешают жить размеренно и добропорядочно, в соответствии. Круглю. Есть предложение покорить второй этаж и ввести его в со- став первого, пока административно. Наверху неожиданно прекратился бой ширпотребовско- го «антиквариата», и не успели участники собрания сообра- зить, насколько это позитивно, как постепенно нарастающий стук чего-то твердого о еще более твердое снизил уровень мечты о позитиве. — Юрок, сейчас время. Срочно Никифоровну с аппара- турой! Юрок рванул как на рекорд и установил его. Через пять- десят три секунды Никифоровна приковыляла вместе со слу- ховым аппаратом дальнего радиуса действия. — Докладывает Никифоровна! — объявил Игнат Григорье- вич, пока та усаживалась на табурет. — Да чего докладывать. Все то ж. Колька со своей тыдрой помирился. Посуду они отбили, насладились, устали. Сей- час он ее на кровати ублажает. Слышь! Бум, бум — спинка о стенку. 13

Тем временем частота и амплитуда неуклонно нараста- ли. Никифоровна включила аппарат, что-то там подстроила и погрузила наушники в тазик. Техническая смекалка Никифо- ровны дала возможность услышать все и всем. Оказывается, стук сопровождали стоны, переходящие в выкрики. — Давай! Давай же! Им вторил-вопрошал мужской баритон. — Даешь! Даешь же?! Игнат Григорьевич заерзал на табурете. Леонид и Степан Израилевич сплотили ряды, чтобы вместе справиться с си- туацией. Юрок, подпрыгивал на самом краешке табуретки, пытался проглотить слюну, но она никак не сглатывалась, и в результате из его дурного чрева выпрыгивали дурные звуки сопереживания-соучастия. Одна Никифоровна казалась без- участной. Выполнив свою техническую миссию, сидела, зака- тивши глаза,— воспоминания лелея. Постепенно эти подлые частоты и амплитуды набрали такой темп роста и величину, что, слившись воедино со стонами-выкриками, переросли в какую-то какофонию животного мира. Тазик-усилитель чуть не сковырнулся со столика. Игнат Григорьевич еле успел подхватить. Юрок даже не заметил, был весь там, в сопере- живании действа. Все. Все закончилось вдруг. Слуховой ап- парат изловчился и успел передать, как Николай Иванович закурил, встал с кровати, плюнул в окно и выпил пива из бутылки, но по указанию Игната Григорьевича был выклю- чен. Собрание продолжило обсуждение плана по захвату и усмирению. Учитывая предыдущие неудачные попытки, был принят вариант под кодовым названием «Военная хи- трость». Команда в полном составе должна была спрятаться, прижавшись к стене перед входной дверью. Подковыляет к ней одна Никифоровна. Позвонит. Когда спросят: «Кто? Чего надо?», скажет плаксивой версией своего старческого голо- ска: «Это я, Никифоровна с первого. У меня в комнате прот- 14

ечка образовалась, что делать — не знаю». Заохает, заохает. Колька, а кто ж еще, откроет, а мы все тут как тут. Навалимся… Второй этаж. Николай Иванович закурил. Встал с крова- ти. Плюнул в окно. Выпил пива из бутылки. Опять вырядился в шикарные сиреневые кальсоны. Казалось, все, угомонись. Ложись тихонечко и спи после достойно исполненного су- пружеского долга. Так нет. Самолюбие приниженное и не- зажившая обида вывели его из темной комнаты к дверям Марии Ивановны. Постучал негромко. Она-то не спала, пере- живала, какое там, когда дом ходуном. Открыла, сама не по- нимая почему. Коля обнял с ходу и повалил на пол, рядом с кроватью. Как почуял дрожь ее тела, так и повалил. Не побо- ялся уколоться «гвоздиками». Все смёл. Продемонстрировал такую силу пола на полу, что Машенька только успевала из- давать горловые стоны после каждой, нет, не точки, запятой, отделявшей пики в этом бесконечно длинном, беспрерывно восхитительном предложении. Звонок. Звонок в дверь. Совершенно неуместный звонок. Николай Иванович попытался не замечать и продолжать свое «племенное бычье» дело, но… звонить продолжали. Ку- раж ушел, хлопнув дверью, пардон (франц.), по заднице. Да и Бронислава Борисовна могла на звонок встрепенуться. Вско- чил в настроении разобраться, уяснить, «кто посмел». Конеч- но, в его возбужденном сознании отображалось это словами менее пафосными. Наоборот, словами «подпольного диалек- та», выходившими на поверхность в экстренных ситуациях. К примеру: молотком мимо гвоздя, по пальцам — бум! — сло- ва эти не то что выходят из подполья — выскакивают. Он, Ни- колай Иванович, надо отдать ему должное, слова и эмоцию притормозил. К двери подошел, заглянул в специальную по- тайную щелку. Увидел картину, гениально спланированную «генштабом» первого этажа. Видимо, это военная хитрость, 15

смекнул Николай Иванович (напомню без иронии: русский человек смекалист). Подтянул трусы, засучил рукава майки: — Кто там? — Это я, Никифоровна… — и далее по плану запричитала старушка-злодейка. Николай Иванович открывает одной рукой дверь, а дру- гой (правой толчковой) насаживает неэмалированное ведро из-под помоев на голову первого атакующего. Первым был Игнат Григорьевич, а как же — «впереди на лихом коне…» Ведро пришлось впору, ну тесновато немного, не снять, а так впору. Вторым изловчился подскочить Юрок. Шустрый парень. Рванулся к двери. Можно сказать, почти успел. Дверь — трах! Закрылась, что называется, перед самым носом. Из-за такой молниеносности родилась проблема. Прищемило дверью этой окаянной чуб рыжий Юрка. Взращенный любовью не за один месяц, да не от нечего делать — с целью, со святой, если задуматься, целью. Покорить сердце Нинки Трусовой, бывшей одноклассницы и давней зазнобы, преуспевающей ныне на бескрайних полях розничной торговли. У Юрка больших шансов и возможностей не было. Хоть и шустер был, да как-то сероват. Не выделялся положительно умом там иль силой какой особенной. Сероват. Думал-думал и решил обратиться к «специалисту». А кто «специалист»? Парикмахер Сигизмунд Валерьянович. Был трижды женат, четырежды разведен и сейчас, в свои шестьдесят пять, гулял напропалую, как молодой гусак, от процедур этих отдышать- ся пытаясь. После изучения проблемы «специалист» постановил, что берется за это «дохлое» дело исключительно из-за профес- сиональных амбиций. Если выгорит, то из «специалистов» 16

повысят его в «профессора». Кто? Понятно, кто: молва на- родная. Первым шагом в изменении имиджа — постоянно сную- щего, невидного, непривлекательного — во что-то более об- стоятельно-достойное, в «фигуру», было отращивание чуба с последующим превращением его в кок. И вот те — трах! — прищемили. Пытались, ничего не скажешь, пытались. И по волосинке вытягивать, и дверь чем-то оттопырить, и Нико- лай Ивановича умолить. Леонид и Степан Израилевич даже предложили масла подсолнечного для склизкости налить — вдруг удастся. Полный провал. Откромсали ножницами аж под корень чуб выстраданный. Пошли решать проблему с Игнат Григорьевичем. Потому как он чего-то с ведром все бе- гал, стукался, да пока с чубом занимались, не углядели. Осел он у стеночки. Сидит, не шевелится. Юрок же вышел из «операции» с душевной травмой. Кис- ло вышел, с потенцией не вернуться, отбиться от коллектива. Плюнуть на все. Душевная травма порой сильнее физиче- ской воздействует на сплоченность группы, не говоря уж о статусе самого индивидуума. Вернемся к ведру, точнее, к Игнату Григорьевичу, еще точ- нее, к их «сиаму». Леонид и Степан Израилевич дали дель- ное предложение. Перевернуть Игната Григорьевича вниз головой, то есть вниз ведром. Залить в щель между ведром и головой подсолнечного масла. Голова не то что чуб, должна высклизнуть. Стоит Игнат Григорьевич на голове, правильнее, конечно, на ведре стоит, ножищами пируэтит. Ребята стара- ются вовсю, масло подливают и одновременно выдергивают Игнат Григорьевича из ведра этого поганого, неэмалирован- ного. Разделяются тяжело, со скрежетом, как ракетоноситель с кораблем, но вдруг разом — бах! — Игнат Григорьевич с Леонидом полетели в одну сторону, ведро со Степаном Из- раилевичем отважным — в другую. Победа. Какая-никакая, 17

но победа. Второй этаж не завоевали, чуб Юрка потеряли, а вот от ведра спасли командующего своего. Победа! Надо отпраздновать. Положено. Сам инициатор и руководитель «военной хитрости» от дальнейшего участия в мероприятии отказался. Ведро «по- мойно-неэмалированное», подсолнечное масло и общая физически-психологическая травма голову деформировали и привели ее носителя в объятия жены. Та от резкого духа проснулась, да и давай выкручиваться. — Эх, едреня-феня! — вслух подумал Игнат Григорьевич и навалился на не разделяющую его парфюмерное виденье мира подругу жизни. Куда деваться? Сдалась-отдалась, учу- яв, кроме «парфюм-букета», еще какую-то «сильную сторо- ну» супруга. Чего скрывать? Не будем мямлить, делая вид. Обладал он мужским «шармом», и достаточно большим, чтобы затуше- вать проблемку с запахом. Леонид, Степан Израилевич и Никифоровна неожиданно оказались духовной опорой этажа. Достойно завершить опе- рацию, поставить знак препинания бывает важнее самого начала. Пили тихо, мирно, порядок звуками не рушили. Тост глав- ный в конце прозвучал, затем сдвинули молча стаканы, вы- пили и разошлись спать, веря. Тост-то не тост — крик души: — Мы им еще покажем… Пояснений не было, так что из приличного вариации от «кто хозяин в доме» до «кузькина мать» вполне могли иметь место. Ночь. Тишина. Темнота кажется беспросветной, но вдруг неизвестно откуда прорываются отдельные сумасшедшие всполохи света. Предвестники-буревестники? Иль привиде- лось от большого желания? Ничего не понять — «то ли муть, то ли жуть». 18

Утро Человек — великий мечтатель. Люськина мечта — зна- чок-звездочка с портретом белокурого мальчика. Три меся- ца копила копейки да двушки. И вот есть сто — значит, рубль. Холод, ветер, темно, но мечта куда сильнее. Пошла за че- тыре квартала в «Канцтовары», где давным-давно пригля- дела-присмотрела. Вывалила на стекло прилавочное перед продавщицей свой капитал. Отсчитывать-пересчитывать принялась. И так и сяк, и наоборот, и наискосок: как ни счи- тай — девяносто девять. Точка. Нет ста. Нет рубля. Нет значка. Продавщица вреднющая — жалится и не мыслит. Рубль ей подавай. «Своя правда» глаз стеклянит равнодушием, хоть лопни, хоть тресни… Забрала обратно капитал девяносто девятикопеечный. Домой расстроенно поплелась. Дальше мечтать о значке с мальчиком, о равенстве, братстве и об одной денежке, отда- лившей ее от великой мечты. — Ку-ка-ре-ку! Ку-ку-ку! Петухову-петуху! — орали во все горло Козловы, Барановы, Воробьевы и прочая мелюзга. Как-то случилось, что в нашем классе благородных и зна- менитых фамилий не водилось. Был один Разин. Потомок? Или из одной деревни? Али в честь? Была девочка Дроздова. Несчастная. Не любили ее из- начально, с годами — по нарастающей. Еще бы: в пятом или шестом у нее такой нос-носорог за лето образовался, что за фамилией уже его и не спрячешь. Люська ее не любила. Все не любили, и она тоже. Хотя «секретная» информация из классного журнала была давно раскрыта и прилепила на некоторые лбы «ответы на вопросы». Люська значилась в графе «национальность» еврейкой. Так и написано было — 19

еврейка. Позор! Слово-то само какое неприятное и режущее слух. Ходить с ним всю жизнь. Скрывать, не признаваться. Смеяться громче всех, если анекдот вдруг… Не-ве-зу-ха! Мягко сказано. Полный завал. То ли дело в «б» — все русские. Даже Тутанмахер Саша и Машенька с практически не выго- вариваемой фамилией Гугельбрехманберг. Люська, подождав, когда закончат Петухова «петуховать» и начнут Козлова «козлить», крикнула малорослому шустро- му парнишке: — Не дрейфь, Петух! Ты же не козел, старайся, орлом станешь. Тот махнул рукой и уже несся со всей скоростью, чтобы успеть на развалившегося «слона» прыгнуть. Не перемена в школе — зоология в зоопарке. Все, отмучили еще один день этой нуднющей второй смены. Через темные проходные дворы с двумя подружками бегом по скользкой слякоти (со- ставляющие: вода, снег, лед, соль). Главное — не грохнуться. — Пока, Наташка! — Пока, Верка! Последний двор и темную подворотню сама не замети- ла, как проскочила, вылетела на улицу — и спокойной по- ходкой солидной ученицы-отличницы к своему двору. А там! Что там? Гам-тара-рам — вот что там. Горка деревянная возле бомбоубежища облеплена мальчишками-девчонками. Функ- ционирует в режиме «нагрузка плюс». — Хоть разок, — загорелись Люськины глаза. — Хоть ма- ленький… В форме?! С новым портфелем?! Будут правы ро- дители. Ой, как хочется, но сначала домой. Темная парадная. Темная лестница. Семь этажей без лиф- та. Хотя бы одна лампочка! Вместо этого темнота. Страхов сколько хочешь. Кошка проскочила или?.. Сердце ухнуло. Замерло. Ухнуло. Замерло. Третий, четвер- тый, на площадке пятого всегда вспоминается немудреный 20

рассказик про кровавую руку, которая из-под пола хватает, хватает… Шестой, окно открыто. Гудит ветер. Наконец, седь- мой — и к двери. Главное — на пролет к чердаку не смотреть. Там «черная дыра» и запах космоса. Ключ! Спокойно! Ключ. Фу ты! Не отдышаться. Дверь открыла, проскользнула, захлопнула. Коридор тоже темный. Задача — дотянуться до выключателя, а то в прошлом году вышла из комнаты в темный коридор и наступила слу- чайно… на дядю Витю, теть Лидиного ухажера приходящего. Он лежал на полу как мертвецки больной, пьяный или разо- чарованный. Все знают, что в армии ему крышка танкового люка по голове грохнула. Если в плюс к этому выпьет, разоча- ровывается и из неприятно-загадочного перевоплощается в опасно-злодейского. Свет включен. Квартира пустая, все на работе. Ленка на секции. Садиться делать уроки на завтра? И не подумаю, плевать хотела. Устала, надоело. А на горке? Что творится на горке?! Портфель новый полетел под кровать. Кусок черного хлеба с докторской колбасой. Вкуснятина! Жевать некогда. Глотается и застревает, скребя тяжелым ко- мом желудок. Одновременно форма снята, на вешалку и на гвоздик. С этим строго, до скандала. Валенки, старая шубка, шапка, рукавички. Вперед! Семь этажей темной лестницы на скорости свободного падения. Горку штурмом. Вниз на кор- точках. Еще и еще. Пошли вариации. На ногах. Вдвоем с под- ружкой. Вчетвером, паровозиком. Все свалились, куча мала. Щеки красные, горят. Глаза тоже. Нос сопливый. Бесконечно темное небо и звезды. Луна, та вообще «наша», по-свойски фонарем подрабатывает… Радость и ве- селье переполняют. Во здорово! Пасмурное небо. То есть обычное небо. Какое есть, такое и небо. В других местах другое. У нас пасмурное. Не нравит- ся — поезжай туда… 21

Опять вторая смена. С утра полюбуйся пасмурным небом, после занятий — моросящим в темноту дождиком. А у меня настроение от этого не зависит, почти. Люблю любую пого- ду. Просто, когда изо дня в день, разнообразия не хватает. Создается обманчиво-торпедирующее чувство, что всегда так было и всегда так будет. Всю жизнь. Мол, жизнь такая, моросяще-облачная. Не нравится — поезжай туда, пока не знаю куда. А мне не надо. Родину люблю. Какая есть, такую и люблю. Любовь к Родине состыковалась в голове с какой-то ин- формацией и мощно катапультировала меня из теплой кро- вати в сторону телевизора. Чуть… Да как это получилось? Се- годня же сам Первый Секретарь выступает со съездовским докладом, а я про погоду, дурочка… Уже идет. Музыка — фанфары. Музыка, назначающая человека в герои. В герои труда или войны. В герои идеи. Музыка под- няла и поставила напротив телевизора. И когда были ска- заны слова. Много, много слов, сколоченных кем-то в мо- лотообразные жесткие предложения, мощно вбивающие в голову через уши и глаза идеи равенства, братства, любви к Родине, партии. Ко всему нашему бывшему и будущему… В горле образовался ком, состоящий из гордости, чувства при- частности, полной готовности идти вместе со всеми вперед к победе — полной и окончательной. Подними руку над голо- вой, согнув в локте, как те школьники в галстуках, выбранные «для телевизора». Смирно! Слезы немного накатываются. Состав тот же, что и у кома. Глаза участвуют, и еще как. Весь видеоряд спроецировали и передали на командный пункт. В чувства, память, эмоции. Физиологический процесс «реет на рейде», только равнять- ся успевай. 22

День День, давно минувший Утро начиналось, не предвещая, хотя кто его знает, ка- ждое утро предвещает. Оно и понятно, день не утро — бу- дущее. Как эти шарики в лотерее — за секунду «до» не уга- даешь. Вот именно в этот день непредсказуемый с Николай Ивановичем и случилось. Плохое, хорошее — не нам судить, есть инстанции — определят. Поначалу все шло обычно, даже скучновато, с кажущейся предсказуемостью и рутиной. В курилке дымили — кто «Бе- ломором», кто «Севером», известно, не новость. Анекдоты травили: про армян (стигма есть: мужики мужиков любят), про грузин, очень классно получалось, если в акцент попал, про русских — те герои, весь мир перепили и ни в одном гла- зу. Главный гвоздь отрицательный в программе — евреи. Кар- тавят, с акцентом плюс жадные, хитрые и трусливые. Смейся хоть до вечера. Вот и смеялись. Николай Иванович аж до хо- хота, с коликами и слезами, когда Серёга Бурмисторов «про жидов» травил. Нет, Николай Иванович не был антисемитом, так, слегка недолюбливал. За что? За все вместе. Дифферен- цировать смысла нет. По жизни сынтегрировалось — дру- гие, чужаки, а лезут. Умнее всех себя выставляют. Носатые, неприятные, чернявые или рыжие. Почти у каждого дефект какой-то есть. Кто на цыпочках ходит, подпрыгивает, у кого фигура как мешок или нос приплюснутый, а сверху очки с «линзами от телескопа» или вот — «голова квадратная». До завтра перечислять можно, да некогда. Вечером Николай Иванович на свидание нацеливался. В семь часов возле памятника Крылову-баснописцу. 23

Пришел минут за десять, отглаженный-отутюженный, привлекательный, в рубахе белой, шляпа с заломом. Ближе подойдешь — красавец, но ближе нельзя: одеколон «Цветоч- ный» не подпущает. Полфлакона распределил во все места плюс глоточек. Чувство воспылали, вот и не пожалел. Мог и целый выплеснуть, да на другой раз рассчитывал. Еще бы — со славной девушкой познакомился. Ее так и звали — Слава. Странно немного: как бы мужское имя в основном, но кра- сиво, с изюминкой. А вот и она показалась в светлом, почти белом платье. Легкая, загорелая, фигурка девичья. Ближе по- дошла. Николай Иванович в глаза ей посмотрел, чуть не уто- нул в глубине серо-голубой. Разговор зацепился. За словом словечко — и заструился ручейками, из любви и молодости проистекающими. Так вечер и пролетел, подтверждая: счаст- ливые часов… Расстались в Славиной парадной. Она села в лифт, нажала кнопку пятого этажа и, помахав напоследок, улетела вверх светлым ангелом. Парадная старинного дома светлая и чистая. На сте- не — доска для информации. На доске — список жильцов с отметками о каких-то выплатах и дежурствах. Пятый этаж представлен двумя квартирами во главе двух очень ответ- ственных квартиросъемщиков. Один Шацкий Шмуэль, дру- гой доктор Партинзон. Все уплачено, все отдежурено. Все в порядке? Николай Иванович выскочил на улицу озадаченный, пе- ребирая варианты. Как ни положи, как ни посмотри — все не то получается. С одной стороны, «любовь нагрянула вне- запно». С другой, Шмулик с этим доктором — как его? — Пар- тинзоном. Что делать, самому Богу известно. Хотя, постой, и «наместники» на Земле ведать могут. Поехал к отцу, Ивану Степановичу. Иван Степанович сына любил, чем мог, помо- гал: то деньгами, то советом, а то и знакомством невред- 24

ным. В данной «неразрешимой» ситуации оказалось все до трагизма просто. Мать Коленьки умерла через месяц после родов. Отец много о ней не рассказывал. Говорил только: «Молодой была, красивой красотой необычной». Плакал и показывал две фотографии смеющейся девчонки с короткой стрижкой… Выслушав же сына, Иван Степанович почему-то ухмыльнулся и сказал: — Судьба кренделя выкручивает. Твоя мать Женя тоже ев- рейкой была. Так что ты по одним законам русский, по дру- гим — настоящий еврей. Можешь гордиться. Чем захочешь, тем и гордись. Насчет гордости Николай удивился. Чем гордиться? По- зорным пятном в биографии? Ночь. Сон. Загадки сплошные в голове ворочаются. Про- снулся утром — другой, со своей маленькой большой тайной. Встречи-свидания со Славой продолжались. Говорили обо всем, что волновало. Жизненные коллизии, книги, филь- мы, спектакли обсуждались весело и критически. У Славы склад ума и, если хотите, подход к жизни требовали посто- янно подмечать и подхихикивать. Над чем? Было, и еще как было.Так что Николай только успевал улавливать ее быструю изощренную мысль. Любовь-привязанность разгоралась, превращаясь в лю- бовь-страсть и заполняя все существо Николая одним же- ланием — быть вместе. Поехал знакомиться с родителями. А кто родители? Шацкие. Шмуэль и Ева. Квартира отдельная, обставленная старинной мебелью. Все чисто, солидно и за- гадочно. Не квартира — филиал музея. Шацкий — адвокат и коллекционер художественных ценностей. Нет, не все глад- ко: «свое отсидел», помучился, ну а сейчас в порядке — прак- тика известная, связи. Супруга — красавица-умница. Дочь? Нет слов, какая дочь. И вот на все это благополучие свали- вается Николай Иванович со своим «одеколоном», рабочей 25

закалкой и непонятным происхождением. Достаток вообще молчит от скромности. Не с ходу, со временем, удалось Ни- колаю показать свою плюсы, а на заключительный этап был приглашен сам Иван Степаныч. Приехал в костюмной тройке, с золотыми часами и орденом Красной звезды. После чаепи- тия из трофейного (мейсенского) сервиза заперлись Шмуэль с Иваном в кабинете да все и обговорили-порешили, быть тому — точка. Свадьба. Новая жизнь в небольшой комнате двухэтажно- го дома. Жизнь непростая, со страстями, изменами и проще- ниями, но главное — с любовью, страстно-летящей и вполне осязаемой. 26

Больница им. Среднего уха Весна, опасно-раскованная, внедряясь в кровь, кричала: «Можно всё!» Надоел холод, замкнутость, темнота. Хочется свободы, ве- селья и света. Солнца хочется. В музыкальном сопровожде- нии весенних звуков приходит любовь с легкостью надежд и одежд одновременно. А Ленка… Что Ленка? На трудовой вахте в «среднющей» больнице имени Среднего уха. Дежурство с шести до шести. Хирургическое отделение. Ответственная рутина. Выходной. Пока все спокойно, пристроилась за столом почитать к эк- заменам «про конечности». Но весна! А Ленка — молодая и жаждущая любви, жизни, всего-всего. Поэтому нельзя кон- триться на конечностях или даже на внутренних органах. Короче, в столе еще одна книга «про…». Нет, нет, не поду- майте. Верхняя — не для вида, просто, когда глаза начина- ют слипаться, а в голове «прыгают косточки стопы», только тогда открывается ящик с книгой «про…». Душа, молодость, чувства погружаются в эту драматическую историю драмати- ческой любви. В ответственный, тяжелый, решающий момент слезы подступают, а иногда их не удержать, и они капают, по- чему-то не на «драму», а на «кости», оставляя загадочно-не- понятные следы. Больничную жизнь не остановишь ни выходными, ни праздниками. Люди лечатся, выздоравливают или, наоборот, умирают, невзирая на суточно-календарное состояние. Жи- вут в больнице с большим желанием и понятной жаждой. Во! Грузин. С раннего утра катает ходунок по коридору туда-сюда-обратно, туда-сюда-обратно. Проходя мимо мед- сестры, из сутулого и пожилого превращается в горного коз- 27

ла тире орла среднего полета с очень гордой осанкой и ам- бициями выше горы Казбек на целых двадцать сантиметров. — Лена, Лэночка, цветок гор. Приходи на рынок, увидишь, кто такой Гоги, сразу влюбишься. — Рукой изобразил чече- точку, душой пропел: — Где мои семнадцать лет… Действительно, на рынке Гоги был фигурой, если и не ве- ликой, то очень-очень значимой. Через него шло практиче- ски все. В связи с этим сложилась ситуация, подложившая под Гогу для начала «банановую кожуру». Хлоп! И вот он па- циент ортопедии-хирургии. Радуйся, спасибо скажи, могли и порешить с последующими венками, речами, слезами горя и радости. В конце концов, с оркестром и почестями. Повезло. Голеностоп подлечит и вернется к исполнению своих пря- мых и очень запутанных обязанностей. Выведет на супер- чистую рыночную воду любителей «банановой кожуры». И тогда посмотрим, кто кого. Только Леночка переключилась с «костей» на «драму», шум-тара-рам в конце коридора произошел. Двое молодых с легкими переломами, полученными в бою с «плохими», расположили вполне законно табуреточку напротив закры- того по выходным буфета. Разложили газетку с закуской типа классик: килька пряного посола и два яйца вкрутую. К розливу хотели приступать, тут дефект Касатон (язва неле- ченая с отягощающими психику последствиями) приставать начал, шуметь: — Вы на каком основании?! По какому праву закуску на лицо главного партийно-государственного деятеля шмякну- ли?! Килькой на ордена-медали капать?! В психушку! Без суда и следствия! Диагноз на лице… налицо, — слегка зап- нулся, но выправился язвоблюститель. Парни быстро сообразили, ведь они в основном по «мор- дам», а тут же «лицо» инкриминируют. Запереть могут по 28

политике, а они лояльны, даже в запое с обостренным пох- мельным синдромом лояльны. Свои они. Перевернули быстренько газетку, разложили закусон на огромном носу израильского империалиста захватчика. По- литически грамотно расположили. Яичко одно на носу не удержалось, скатилось и накололось на магендавид ихний звездный. Дефект Касатон остался довольным. Хлопнул махом ка- зацким пятьдесят граммов поднесенных, язву нелеченую простерилизовал, хоть доктор-врач Шнирман и предупре- ждал в категорических формах. Не верил ему Касатон, не доверял. Кто их знает, всякие случаи бывали. Не мог он це- ликом, вместе со своим здоровьем, и так трухлявым, шнир- манам доверяться. Инцидент самоутихомирился. Леночка обошла пала- ты, успокоила, проверила. Опять в книги окунулась, но куда там — Малаховна примчалась. Руками красными машет, громким шепотом отделение сотрясает: — Во второй нише третьего тупикового прохода Быков Быкову бычит! Леночка растерялась, потом собралась, хотела было ска- зать, но опять растерялась. Спросила невпопад: — А что они однофамильцы? Малаховна-санитарка екнула, возмущенная непони- манием: — Да какие, едрень фень, однофамильцы? Жена Быкова навестить пришла, как и положено, с фруктами и курочкой. Поели. Он ее будто бы на экскурсию по отделению повел, да то ли не устояли, как в третий тупиковый попали, то ли зара- нее план запланировали. Теперь реализуют, стараются. Леночка опять невпопад: — Так что, раз муж и жена? 29

— Да как «что»?! — возопила возмущенно-обескуражен- но санитарка второй категории. — В общественном месте! Тут Леночка неожиданно проявила: — Временно, до окончания «отношений», третий тупи- ковый не считать общественным местом. Вход в проход за- крыть! Малаховна под козырек и организовала преграждающую ленточку с табличкой: «Проход до окончания племенных ра- бот закрыт». Табличка собрала народ, который живо обсуждал и ком- ментировал. Звуки, доносившиеся из второй ниши, создава- ли и расцвечивали версии-сплетни для предстоящего поле- та по миру. Народ пришлось растолкать по палатам. Через некоторое время счастливая Быкова толкала перед собой кресло-ка- талку со счастливым Быковым. Нога гипсовая параллельно полу, как нож ледокола, разрезала завистливые взгляды, продвигая корабль счастья. Ленка аж залюбовалась, прослезилась, завздыхала. Ка- кой там роман «про…», вот она тут, любовь на местах. Живи, смотри, участвуй! Огромный залитый светом город догуливал воскресенье весны. С хорошим настроением, а местами и просто весело, с музыкой, и чего греха таить, да и не грех это — традиция народная — по праздникам. Воскресенье — праздник. Других поводов и не надо. Больница имени Среднего уха не была исключением, не позорила белым пятном, не кружила белой вороной. Кто хо- тел и здоровье позволяло — выпивал с соратниками по лече- нию, «плотил ряды», раны залечивая. Ленкин выходной-рабочий день подходил к концу. Мыс- ли побежали-поскакали от рабочих проблем к домашним. И тут… «Тут», как всегда, оказался на месте. На этот раз «он» 30

подкатил к больнице милицейскую машину. Событие само по себе «радостное», особенно для любопытных, тех, с при- щемленным носом. Из машины вывели под ручки молодого человека. Лицо побитое, и хромает на левую, нет, на правую или на обе ноги — не понять. Красота специфическая, для эстетов. Первая мысль: один из тех, фотографии которых ми- лицейские головы пролистывают с утра до ночи. Ночью во сне видятся участники погонь, перестрелок, ограблений и засад. Сами представьте, что может сниться лихим блюсти- телям? Ну не девчонки же, в конце концов. Ясно: злодеи. Доставленного несчастного «злодея» препроводили прямехонько в приемный кабинет. Лена приступила к ос- мотру и оформлению больничного бланка вновь поступив- шего. Проводить прием должен дежурный врач, но его нет, то есть он был, но в данный исторический момент времени не мог. «Они» с утра праздновали воскресенье, а сейчас от- дыхали послеполуденно. Сиеста. Проснется, подпишет бланк, не глядя ни одним глазом, и начнет процесс восстановления и приведения организма к возможности передать смену. (Тут важно предотвратить «унюхивание» с последующим расползанием слухов.) Пока же сиестит, храпя и пукая, в хозяйственной пристройке. Леночка закончила осмотр и оформление. Настала оче- редь милиции. «Милиция» порешила: — Оставляем вам для оказания медицинской помощи по- страдавшего и свидетеля в количестве одного лица. Напоми- наем, что результат первичного осмотра будет фигурировать в суде, если поймаем. — Пока! Под козырек — и газу. Обмытый, продезинфицированный составами различных цветов, в белоснежных бинтах, успокоенный семью каплями 31

на ложку воды, пострадавший свидетель был до появления специалиста-рентгенолога определен в коридор возле ту- алета. Все. Последний обход, мельком в зеркало — и сдавать смену, но… На этот раз вмешалось «но». Безобразие. Этот «великий русский» жить не дает своими закавыками, в плав- ное течение встревая. Но около кровати возлетуалетного больного Леночка приостановилась, пытаясь удостоверить- ся, «о’кей» зафиксировать. Пациент застонал. Леночка — «по тормозам», отжала «сцепление». — Что? — Доктор, болит. Сворачивается и разворачивается. Тянет, ноет и кричит. — Что? — Опустошается и теряет веру. — Могу посодействовать: в психо-нервное перекатить, там веселее. Если на душу жалобы. — Что вы, доктор! Коленка правая (или левая) так болит — аж не понять какая. Помогите. Главный начальник в милиции направлял: везите, мол, в «Среднее ухо», там Елена Нико- лаевна сегодня дежурит, серьезный специалист — поможет. Спасет свидетеля-пострадавшего для нужд правосудия. Леночка немного удивилась, посмотрела в глаза стра- ждущего. Страдания нет. Смеха нет. На самом дне две искор- ки светятся, загадку пряча. — Напомните, пожалуйста, больной, как вас зовут? — Евгений. — Женя, понимаете, первая помощь вам оказана. Дальше лечение, рентген, анализы. Я сейчас смену сдавать буду. Зав- тра утром обход. После обхода подойду, поговорим, выплес- ните боль души и коленки, если захотите. Отдыхайте. Туалет рядом. 32

— Доктор! Дело не в удобствах. Не дотяну до утра. Пода- рите пять минут на выплеснуть! А? Начальник в милиции го- ворил: Елена Николаевна не только специалист, но большой души… — Хватит, больной Евгений, про начальника идиотничать. Плещите свой недуг пятиминутный! — Все нормально, хорошо и классно. Отработал, отучился. Конец недели. Иду в баню попариться. Обращаю внимание. Знаете, всю жизнь с детства: «Будь внимательным, будь вни- мательным». Вот, был внимательным, увидел, под аркой ле- жит инвалид. Все как положено: костыли по бокам, ноги-ру- ки в стороны, живот вверх. Стенает. Помощь требует. Пройти мимо? Сделать вид? Никто и не узнает. Самому себе всегда можно найти оправдание-резон. В детском саду, в школе, по радио-телевизору, в кино, в театре (да где только нет) учили: не проходи мимо! Закрой кран. Переведи бабушку. Вызови… а при необходимости сам потуши новым пальто, купленным в рассрочку на полгода. Выбей нож и заломи руки за спину трем бандюкам, сорвавшимся с зоны. Делай искусственное дыхание рот в рот, одновременно массируя в области серд- ца. Спасай страну! Пока приедут — сгорит, зарежут, коньки отбросят, в тапочках останутся. Приехали поздно не потому что… а потому, что выполняли более ответственное, важное и в трех местах сразу. Нервные мысли-отступления — это все было потом. В сам момент истины подскочил, как увидел, и приступил к подъему тела. Тяжелый инвалид был и безынициативный. Я его вверх к стеночке приставить — он себя вниз в лужу пригретую. Я его на костыли водрузить — он руки в стороны и мычит. Не справился, не потушил, не заломал, не откачал. Инвалид как лежал, так и лежит, только стонет громче, с вариациями. То ли на стон, то ли по умыслу подбежал габаритный парень-ху- лиган. К инвалиду присел: «Батя! Батя! Что с тобой?!» Впер- 33

вые за минуты общения услышал членораздельное: «Водка в руке была. Вот этот забрал». Я не смог с ходу понять-осознать. Первое, что не понял: как это водка в руке может быть? Она же жидкая. Второе. С таким наглым враньем еще не приходилось в жизни стал- киваться. В самых простеньких новогодних постановках ка- кой-нибудь персонаж из плохишей наврет, а дети кричат из зала: «Неправда! Не ходи туда, ходи сюда!» Это, помню, бывало. Но так, живьем, в заправдашней жиз- ни — ни разу. И вот тебе — получи! Сын-хулиган ко мне: «На батю? На инвалида?! Гони на водку!» Было у меня двадцать копеек на баню — отдал. Пытался объяснить, но набежала целая кодла гвардейцев — и вот я у вас с ранениями тела и души. Начальник милиции считает, что хорошо отделался, что они вовремя. Не уверен, что после события — это вовремя, но спорить не с кем. Да и зачем? Леночка по ходу рассказа внимательно смотрела на по- страдавшего Женю. Рассмотрела молодого парня. Заглянула в его внутренний мир без рентгенолога. И показался он ей интересным и положительным. Понравился. А если вспом- нить, что доктор Елена Николаевна — никакой и не доктор, а практикантка медицинского училища, и лет ей семнадцать — девчонка, то можно предположить… Не все сразу, не с бухты под названием барахты. Годи-погоди. Для начала предпо- ложить. 34

День рождения Приглашенные собрались и болтали, гуляя по драго- ценным жилым метрам. Между общей кухней и прихожей, заглядывая в комнаты. Двери распахнулись специально для них, посетителей музея «Коммунальная квартира». Быт истории и история быта. Вещицы, застрявшие с середины века, а несколько экземпляров — чуть ли не с конца про- шлого. Пережили-переплыли время. Значит, имели ценность. Потеряли материальную, нажили духовную. С ними память могла путешествовать, вспоминая маленькие подробности и большие события. Что-то личное-личное или, наоборот, все- обще-всенародное. Вовка Петухов, углядев на стене Люсь- киной комнаты коллекцию значков, рассматривал их, будто листая школьные годы. Вот первый значок: маленькая звездочка с белокурым мальчиком в середине. Мальчик постепенно рос и менялся. Гимназист в углублении круглого золотистого значка, мо- лодой человек на фоне красного знамени. Взрослый с бо- родкой и взглядом, устремленным в будущее человечества. Можно предположить, в светлое-светлое — настолько взгляд целеустремлен и выразителен. Розенблюм, Люськин одноклассник, поражен, удивлен и растерян. Еще бы! Да как это?! Да кто мог подумать! Да и вообще, чего вдруг?! На небольшом простеночке возле Люськиного письменного стола приколоты несколько фото- графий, вырезанных из газет и журналов. И что мы видим? Цветная вырезка: Пеле в обнимку с Яшиным и футбольным мячом. Фото из спортивной газеты: табло на стадионе. На табло 4:0 и фамилия автора этих голов: Бышовец, Бышовец, Бышовец, Бышовец. Братья Чарльтон и динамичный момент 35

игры. Прыжок века: Боб Бимон в полете. Сашка со своими уже ранее выплеснутыми эмоциями пытается осмыслить, как получилось, что именно эти же фотографии украшают и его стенку возле письменного стола. Кстати, о столах. Целых три, слегка разновысоких, но по- крытых одной длинной скатертью, красовались в коридоре, неся на себе ответственный груз: закуски, напитки, серви- ровку. — К столу! — выкрикнул Николай Иванович несколько резковато, как будто «К барьеру!». Нервничал, празднично-счастливый: две дочки, каждой по восемнадцать исполнилось, конечно, счастье. И сейчас, и впереди, дай бог. Понятно, немного «треугольно» — две ма- тери, один отец. Да, в один день, но завсегда на послевоен- ные времена скинуть не зазорно. Объективно. Он не любил эти взгляды с «ухошептанием» — разъяснением, терпеть не мог. Поэтому в основном молодежь, давно посвященная в «коммунальные тайны». Присели к столу ломящемуся. От чего? Первое, второе и третье место — салат оливье, праздник сам по себе. Залит майонезом и присыпан натертым яйцом. Укроп выгравиро- вал с двух сторон «Восемнадцать!». Винегрет скромнее, хоть и бордов, но его же с селедочкой можно, а кому не запреще- но — под холодненькую из запотевшей под тост чокнуться. Любой ограничитель притихнет, медицинский или партий- ный деятель какого хочешь ранга сам не откажется, наобо- рот, пояснит: на пользу здоровью, да и традиции. Два этих достойных блюда окружали закуски. Тоже под- разумевали и задорили. Холодец индевел в глубоких тарел- ках, призывал: порежь треугольничками да хрен багряный сверху с присолом разложи. Скажу честно: для каждой души своя кухня гожа. Фран- цуз, к примеру, оливье-винегрет потянет, коснется щей кис- 36

лых под рюмку водочки — не поймет, счастья не осознает. Русский же вообще не поверит, своим же глазам не пове- рит, увидев восточных мужиков. Над мясом колдуют. Всяки- ми разносолами сервируют низкий стол. Без бутылки?! Ради чего вся суета? Единственный вариант — заныкали бутылоч- ку, запрятали. Ан нет! Бутылка эта с восточной душой (в ори- гинале) не стыкуется — вот и нету. Отвлеклись, вернемся к столу нашему. Было на нем еще два блюда не совсем русских, точнее, совсем «не», приле- пившиеся с годами, как и народ, их родивший. Форшмак и фаршированная рыба — гефилте фиш. Это закуски. А чем праздновать? Водка «Столичная» для серьезных людей. Для дам и молодежи портвейн №33. Строго, но достойно. Кра- сивый стол, зовущий. Народ как красоту эту увидел, так бы- стренько с шутками и смехом расположился на стульях, та- буретах и досках, обернутых и положенных на эти табуреты. Плотненько, но всем места хватило. Пока разливают, яства по тарелочкам раскладывают, обратим внимание на дисло- кацию личного состава: кто где сидит — в переводе с армей- ского. Во главе стола Николай Иванович. Налил водочки, лоб сморщил — тост готовит. По правую руку Бронислава Бори- совна — законная. По левую — Мария Ивановна, нареченная. Люська и Ленка возглавляют стол с противоположного кон- ца. Рядом с родителями сидят друзья и родственники. Рядом с чествуемыми молодежь шумит весело. Возле Люськи Вовка Петух притиснулся. Розенблюм перед ней напротив — гла- зами съесть хочет. Около Леночки — Женька приглашенный, сидит тихо, стесняется. Катя и Таня — подружки, напротив Пушкаря и Вени глаз строят, к выбору готовясь. Николай Иванович встал. Рюмка, поднятая в правой руке. Согнутыми в кулак пальцами левой в стол уперся. Прямо вождь пролетарский перед народными массами. Рюмку не 37

заметишь — подумаешь, сейчас выкрикивать начнет. Кто-то постучал ножом по фужеру: — Внимание! — Радостное событие сегодня у нас! Две мои доченьки, умницы-красавицы, во взрослую жизнь полноправно шагну- ли. Скажу честно: не просто это — ответственно. Дает им Со- ветская власть возможность выучиться, профессию получить, по дорогам своим достойно идти. Все верно, да не все. Есть еще удача, счастье и судьба. Вот помогут они, — может, и по- лучится «не серо», какие другие цвета жизнь разукрасят. За это и пьем. За девчонок! За удачу их и счастье, судьбой оз- наченные! Чокнулись, выпили, закуски в ход пошли. На этом офици- альная часть закончилась.Тосты, конечно, были и от старшего поколения, и от друзей-товарищей, но как-то без «Советской власти» и «ответственно» обошлось. Весело закрутилась пластинка на проигрывателе. Заплясал, затанцевал народ в дружном порыве. Места мало — так веселее! Петух к Люсь- ке прилип и нашептывает, и нашептывает. Сашка Розенблюм закис, глазами вращает, ушами хлопает, тоску тоскует. Катька с Танькой попытались его в круг удалой втащить, да он ни в какую — уперся. Плюнули. И правильно — сразу же были при- глашены Пушкарем и Веней. Ленка Женю в стороне шагам правильным обучала. Натанцевались, разгорячились. Рассе- лись чай попить с тортом домашней выпечки, известным пу- гающим названием «Прощай фигура» и тем, что оторваться от него ну только под наркозом можно. И вот в этот момент счастья Сашка Розенблюм вытаскивает из-за занавески гита- ру — будто бы рояль из кустов. Народ с тортом не разлучить. Но глаза заблестели, и уши приготовились слушать. Сашка на взводе, с ходу ударяя по струнам, запел, как крича и каясь, порвали парус. Еще и еще резанул Высоцким, а потом нео- жиданно запел-заиграл лирическое и доброе Миши Трегера. 38

Гости дорогие успели фигуру подпортить, с тортом-чаем покончить. Все внимание Сашке. Как душевное пошло, дев- чонки разомлели, глаза затуманили, не видать, о чем грустят. — Кто написал? Кто написал? — зашушукались. — Да друг мой, Миша Трегер, дайте время — будут залы по первым строчкам подпевать. Талант не закопаешь, цветами сказочными прорастет! — Ну а ты? Ты-то спой из своего. — Мое не скоро появится, но появится. Созреет — ус- лышите. Покуролесили малость, поболтали. По домам пора. Пету- ху завтра на сборы с утра рано. Попрощался. Ушел. Розен- блюм остался Николаю Ивановичу помочь, столы-стулья по местам — порядок с мужской стороны навести. Женщин-то в доме четыре, а мужик один, Николай Иванович. Подвыпил к тому ж. Событие такое, уважительно. Сашка к месту оказал- ся — помог. Помог-то, помог, да начал с Люськой выяснять: любишь — не любишь? Вовку иль меня? Некорректно повел. Эмоцию свою превыше всего поставил. Люська — молодец, двумя ударами в пах и в челюсть… (Шутка. Пошутил я так не- уместно.) Двумя предложениями ситуацию закруглила. — У тебя песня зреет, а у меня чувство. Придет пора — ус- лышишь. Ушел бард-футболист, расстроенный и озадаченный од- новременно. Возраст, конечно, возраст. Бурлят гормоны и гены вперемешку со всякой химией. Наружу только пар вы- рывается. Хорошо, что ушел. Всему свое время. Сегодня вре- мя созревания. Плоды вынашивать надо. С любовью. Обязательно с любовью. 39

Гол-футбол Весна куролесит вовсю. Растопила, разогнала и начала зеленить, сверкая и отражаясь в ручейках и каплях озор- ного, чистого, радостно-солнечного настроения. Движения раскрепостились от холода и тесноты многослойных одежд. Девчонки заскакали по изрисованным мелками тротуарам. Мальчишки — в футбол. Во дворе, на улице, в подворотне — везде. Вездесущий мяч стучит, будоража воспоминания од- них взрослых и раздражая других — не футбольных. Сашка Розенблюм уже не шкет, не подросток и даже не юноша — молодой человек. Играл за молодежную, над «физикой» по- работал — взяли во взрослую. Сегодня надо успеть вовремя добраться до главного стадиона — там вторая игра сезона. Открытие провели тяжело — вничью с «Динамо». Сегодня, если не победа, не поймут, не простят этих детей гор: тут все- возможные резоны замешаны плюс политика и предпочте- ния «самого». Победа — победа. Проигрыш — провал. Команду повезли еще с утра прямо с базы автобусом. У Сашки мать приболела, разрешили со скрежетом самому приехать за полтора часа до игры. Опоздать нельзя — не допустят, а потом, если что, всех собак и кошек повесят. Ра- зотрут на собрании в порошок, сделают из него микстуру и клизму вставят. Нельзя опоздать. Стадион на острове, до него пилить и пилить. Два трамвая, троллейбус и еще пешком. День выходной. Народ с утра — в парки, на залив, на остро- ва. На футбол, конечно, больше всего, хоть и рано. В первый трамвай не удалось. Во второй втиснулся с боем и был за- жат между двумя братьями по разуму, а те не то что боль- шие — огромные. Тяжелый вес, «классики», на тренировку мышцы везут. Футболиста худенького вообще не заметили. 40

Животами сдвинули, чуть не раздавили. Пришлось вниз уйти, и там между ногами-столбами попытаться всплыть в более открытом месте моря трамвайного, от китов борцовых по- дальше. Подгреб к ножкам девичьим, стройным — и наверх. Удалось, только конфузно получилось. Девушка-то стройна да кокетлива, но не одна, с парнем каким-то нервным. При- шлось клясться, что случайно всплыл, проплывал мимо и ни- каких мыслей не имел никогда в жизни. Нырнул, как с утеса в пучину, и поплыл под водой (ой, под толпой), насколько воздуха хватило. Все, нет сил. Резко вверх и, отдыхиваясь, уяснил, что неудача циклична и не отягощена логикой. Два алкаша дождались рыбку золотую. Желания не то что зага- дывают — требуют исполнения. Один на бутылку нацелился, второй Сашку третьим видит в консолидации по распитию этой самой бутылки. Еще нырок, и вот уже счастье придави- ло лицо щекой к стеклу, а в ухо бабушка трендит про начало века и ухажеров своих древних. Как они «такими» не были, а пили родниковую воду, ели, что бог послал, и размножа- лись опылением на расстоянии, не снимая пальто. Дослушал до конечной, все понял. Наизусть выучил. Поклялся жить так, и только. Толпа водой через двери полуоткрытые схлынула, отлепив щеку, замерзшую от стекла и перенеся тело помятое в рай межостановочный. Вскочил верхом на троллейбус — двадцать минут плюс полтора километра ветром до стадиона. Ленточку — грудью, разогреваться не надо — готов. — Розенблюм! Молодец, почти не опоздал! Золотой за- пас, сиди на скамеечке, сопереживай. Без тебя есть кому по- беду добыть. Пока дисциплину тренируй. У нас закон: режим соблюдаешь — молодец, играешь. Команды вышли на поле. Наши-то действительно кра- савцы — высокие, плечистые. Глаз радуется, предвкушая. Друзья-соперники так себе — чернявые, мелкие, невырази- 41

тельные, будто бы прямо с рынка набрали. Впрочем, рынок тоже представлен. Вон на трибуне в кучку сбились, семечки на впереди сидящих плюют. Говорят громко, руками машут, смеются, золотом скалясь. Милиция вокруг них вниматель- ная: если какая эмоция или выкрики начнутся — меры стро- гие: руки за спину — и в машину. Инциденты запрещены, тем более с запашком неинтернационализма. Разминка. Не игра, понятно. Наши красавцы демонстриру- ют, красуясь перед зрителем, ускорения, удары «по и мимо», пас в одно касание. Здорово, только как-то по-гроссмейстер- ски, академически замедленно. Понятно — уровень. Против- ник старается, аж пар над спинами витает. Думают, поможет. Слабаки! В прошлом сезоне восхождение осуществили с предпоследнего места, до середняков табличных-привыч- ных добрались. Похвально. Но наши-то за звание борются! Чего равняться? Размазывать будем! Диктор оглашает состав. Каждое имя — аплодисменты. Корифеям — громкие, запасным — вялые. Противник тоже отмечен свистом возмущенным: чего, мол, приперлись?! Хотя без них игра не получится. Пусть побегают, пока мы им голов наколотим. Свисток. Игра началась. На второй минуте неприятность случи- лась. Крайний их, мелкий совсем мальчишка, может, первый раз и выпустили за «основу», подобрал отскочивший мяч и рванул по краю как сумасшедший, тоже мне, Гарринча ново- явленный. Васек наш не ожидал, наперерез в центр не успел, а когда крайний защитник попытался пацана этого заблоки- ровать, причем жестко пошел, мяч с ногами мог оторвать, но не дать, тот каким-то незаметным движением правой ноги прокинул мяч по линии слева от защитника, а сам обежал его справа, ну и встретился с мячом за спиной нашего бойца. 42

Не им придумано, «финт Месхи» называется, но технику и скорость продемонстрировал. Навесить? Нет, пустое. Мягко прострелил центральному, он у них единственный ленивый парень в команде. Гулял не- хотя по штрафной, а тут как пошел резко на мяч — и только чуть коснулся его, не пробил даже, срезал, изменив траек- торию. В дальний угол влетел гол-красавец. Случайность, но неприятно, в начале игры — и от кого? «Справим», сомнений нет. Целые ворота им наколбасим. Игра-то только началась. Началась-то, началась, но все как-то не ладится. Эти, с юга, как гол забили, забегали без остановки, и быстро так. Иди успей! А пацан на краю вообще замучил: то одно придумает, то другое. Скоростной до тошноты. Как ртуть — туда-сюда, туда-сюда. Штихель на воротах демонстрировал, не скажешь, но разве на одном вратаре выедешь, тем более если противник такой нервный. Все норовит и норовит. Вот в конце тайма вторая неприятность и случилась. Парнишка, крайний, Гарринча (оказывается, у него кличка такая была), чего удумал, странно невиданное: перед ним уже два защит- ника, пришлось второго оттянуть на помощь, так он сжал мяч двумя ногами и, перепрыгнув через вражеские ноги, убе- жал. Навесил — не то слово, сильный пас верхом. Прямо в голову ленивого центра. Тот, видно, хитрец, натренировался подрезать иль голова квадратная с углами. Полетел мяч со скоростью «фиг увидишь» по непредсказуемой траектории. Штихель прыгнул, даже угол каким-то чудом угадал, да куда там! Пришлось его, мяч этот, с угла «угаданного» выковыри- вать и к центру нести. 0:2! Приятно? Перерыв. В раздевалку приплелись все красные, разго- ряченные, да и стыдновато получилось. Тренер, тот вообще струна нервная, понятно, результат и игра ни в какие ворота. Его очередь найти слова, решения, поддержать ребят. Специ- алист-то толковый, немного расслабился на «высотах». Пона- 43

деялся, перестраховался, побоялся и еще слова есть 0:2 объ- яснить. Главное другое — в перерыве решился-таки поменять концепцию игры. Был у него козырь. На скамье запасных маялся большой талант, вернувшийся, отмотав срок, и продолжавший «отсид- ку» на этой самой скамье. На тренировках выкладывался, старался. Был в хорошей форме, но выпускать его в стар- товый состав руководство не советовало. Сейчас другое, деваться некуда: проиграют — собирай чемодан, «спускай лигу», если повезет. В защите менять некого, лучшие на поле. Перестроил функционально. В полузащите сместил акцент на атаку, только опытного трудягу по кличке Рыжий оттянул чуть назад. Сделал одну замену — центрального нападающе- го. Вторую приберег до выяснения. Второй тайм. Не шутка — два гола отыгрывать надо. По- неслись вперед. Про защиту тоже не забывали. Помогло то, что молодежь южная немного переусердствовала в первом тайме, подустала. Пушкарь — ну этот, из отсидки (фамилия Пушкарёв, а кличка Пушкарь — и из-за фамилии, и из-за удара мощно- го, пушечного, с обеих ног), принялся выкручивать комбина- ции — поди пойми, чего хочет. То пяткой отдаст, и противника, и партнера обманет, то хитрым пасом разрежет всю оборону. Только рванись! Некому — не поняли. Слишком умный. — Играй нормально! — Не выпендряйся! Засвистели трибуны. Не поняли. Балаган — не игра. Мяч держат, разыгрывают. Вперед передадут — все насмарку. Зря силы тратят и время. А оно убегает, нервно дергаясь секунд- ной стрелкой. «Друзья» наши, соперники, тянут, выкручивают по- беду-сенсацию. Это их цель — цель близкая. Наша же — про- явить и вылезти — далекая. И чем ближе к концу, тем дальше 44

и несбыточней в тумане мерещится. Чу! Шорох тихий на ска- мейке запасных. — Розенблюм, иди разогрейся по-быстрому. Вместо Наза- рова выйдешь! Не ждал? Не готов? Нервы в кулак и перевести в импульс движения. Если не сейчас, то когда? Привычные разминоч- ные движения. Мысль в голове: «Почему я?» Ответов в той же голове два: первый — выпустили побегать, терять нечего; второй — что-то задумал, надеется. Подозвал к себе. Взял за плечи и нашептал прямо в ухо: — Иди, подсоби Пушкарю, он на нас из двадцать перво- го века свалился. Крутит непонятно. Ты разберешься, раз уж Розенблюм такой. Давай, Сашок, хоть размочите позорище! И как-то вошел в игру. Почувствовал партнеров. Хотя Сашка тренировался больше с молодежью, а здесь Рыжий вездесущий да Пушкарь этот чокнуто-гениальный. Розен- блюм получился выдвинутым полузащитником или оття- нутым нападающим, что называется — «как посмотреть». Рыжий, отбив вместе с защитой очередную атаку все еще быстробегающих, техничных «не наших», перевел мяч в се- редину поля. Главное было в появлении смысла в борьбе. Он, этот смысл, упирался мячом в бутсу Пушкаря, и они вместе буквально таранили «горскую» оборону, а потом имел место Пас, да с большой буквы. Неожиданный, переводящий ситу- ацию в непонимание. Куда? Кому? И главное — зачем? И вот он, Сашок, единственный на поле усек, и не через полчаса, стоя с открытым ртом, а еще до того, как движение мяча и маэстро началось. Здесь очень хочется пофилософствовать. Да-да, прямо во время игры, уж извините! Она (игра) ведь не «бей-беги», она — жизнь и должна навевать. Навеяла. И что же? Пусть за секунду, но будущее предсказано! Как в лоте- рее. Шары еще стоят в гнездах лототрона, а кто-то уже знает будущий расклад. Предсказал, получил свои миллионы — и 45

двигай дальше топтать бренную. Легко, правда? Из-за этой «легкости», видимо, толпы миллионеров от лото счастливо топчут нашу Землю колесами «мерседесов». Притормозим философию вместе с «мерсами»… Имел место Пас… Получил его Сашка, набегая с угла штрафной площади, угол островатый, но и не с такого забивали. Однако наш ге- рой — не жмот и не единоличник, он в команде! Молние- носная передача обратно Пушкарю вывела того перед во- ротами метрах в десяти. Пробил, даже не посмотрев на мяч. Мощно — в угол. Вратарь… А что мог вратарь? — Гол! Гол! Всем голам гол, как говорится. Трибуны, полторы минуты назад освистывавшие неу- дачников, залились еще большим свистом, но совсем дру- гим — восторженно-поддерживающим, перемежающимся криками, улюлюканьем, ревом, воем и другими достойными звания человека шумовыми эффектами. С другой стороны, а как выразить? А как самовыразиться? Не хлопать же в ладо- ши, выдавливая писклявое «бис-браво»! Извините за выра- жение, не в филармониях пенсне трем. Свобода тут. От мили- ции до забора — свобода! Если в рамках, что хочешь кричать можешь, особенно в момент взятия ворот. Пушкарь махнул Сашке рукой, быстро отнес мяч в центр поля для экономии времени — и в бой. Время жмет. Хитрецы кавказские, как умеют, продолжают «сушить», тянуть его, буд- то строя веревку для нас, повергнутых. Тут Витька-полковник «проявил», снес пацана талантли- вого. В подкате, как положено. Единственно — и в мяч, и в ноги — все вместе снес. Задачу «не пропустить» выполнил. Парень покатался по траве, гримасы корча, но болельщиков не проведешь. Ясно, время тянул. Поэтому был освистан и по- срамлен всякими выкриками. Только когда на носилках уно- 46

сили, толпа несколько смягчилась-утихомирилась, частично засомневавшись. Судья же даже карточку не показал. То ли в ситуации не разобрался, то ли не увидел, а скорее сдрейфил перед тысячной улюлюкающей массой. Штрафной. На замену вышел точно такой же паренек, полная копия, разве немно- го помоложе — младший брат Гарринчи. И что вы думаете? Забегал и замотал Витюху окончательно. Силы свежие, мо- лодость, энергия, талант. А Витька сегодня не в форме после вчерашнего. Сидели допоздна, выпили. Настюхе двадцать от- мечали. От тренера ухитрился-открутился. Эхма! Гуляй-раз- гуляй! Сегодня тяжко. Не догнать этих ребят, не успеть. Вот одного братана вырубил, за вторым охотиться начал. Судья сделал замечание: мол, попридержи, а то выгоню. Да, больше на публику играл. Поглядим-посмотрим. Однако проблема с мячом. Помните? Круглый, непредсказуемый. Провел этот Гарринча Номер Два комбинацию. Капля в каплю братишкину, и опять лентяй центровой вбил мяч баш- кой нестандартной мимо Штихеля. Посмотрим на табло — 3:1, восемнадцать минут до конца, а на лице тренера конец уже сейчас нарисован. Одна пробле- ма, одно спасение — мяч круглый. Вру, мяч круглый и таланты к этому мячу небезразличные. Пушкарь один прорвался че- рез всю защиту. Положил вратаря, показав финт своего дет- ства. А затем, повернувшись спиной к воротам, сделал вид, что уходит, но не забыл незаметным ударом пятки послать тихонечко мяч в ворота. Под сумасшедший стон стадиона Сашка отнес мяч к центру. Двенадцать минут. Нервы и физи- ка кричат: помогите! Но Сашка и Пушкарь только разошлись, только давай! Как хотите: поэзия, музыка атаки, чувство со- зидающего, понимающего тебя, как себя, партнера охватило их. Комбинации наплывали, волнами круша оборону выи- гравшего в мечтах противника. За четыре минуты до конца Пушкарь, получив острый пас от Рыжего, на замахе обыграл 47

переднего защитника, ворвался в штрафную в борьбе с дву- мя другими. Прицелился для удара, все поверили, а он мягко передал мяч набегавшему с угла Сашке. Тот с ходу мощно под вратарем. Ничья. Казалось, да чего там, минута-полто- ры до конца. Штихель последний раз за игру выбивал мяч в поле. Ничья тяжелая, с трудом завоеванная. Штихель был вратарем не совсем обычным. Во-первых, по габаритам. Сто девяносто семь сантиметров рост, вес под сто килограммов. Тяжеловат — минус. Прыгучий и мощный — плюс. Во-вторых, понимал игру лучше многих. Не на воротах стоял — оборону строил. Увидев, что вратарь-противник выбежал к краю штраф- ной, пытаясь организовать последнюю атаку, Штихель пре- вратил свое тело в какую-то мышечно-метательную машину, выбившую мяч-ядро в сторону вражеских ворот-укреплений. Непредсказуемо коварная траектория грозила приземлить его в ворота. Вратаришка-неудачник ринулся, спохватив- шись, к объекту защиты — да куда там! Траектория грозила не зря. Приземлила победу под ревущие овации. Рыночная группа поддержки натянула кепки-аэродромы на уши, под- няла воротники и молча растворилась, будто их и не было. 48

Первое свидание Люська проснулась поздно, зато отдохнула от вчерашней круговерти. Проснулась и вспомнила, будто и не забывала: она сегодня не просто, она сегодня приглашенная. Не про- сто на свидание — на первое. Вовка Петух отважился. При- шел нарядный, возле парадной подкараулил, да и пригла- сил. Хотел, мол, и цветы принести, но неудобно показалось. В общем, сегодня, в прекрасный весенний выходной, в 12.00 возле главного входа. Сейчас без десяти одиннадцать. За- втракать не будет. Хоть и не толстая, и не расположенная, а не будет. Привести себя в порядок. Ванная, не выходящая из состояния «занято». Сейчас Николай Иванович лицо бреет и общий туалет осуществляет. По статистике минут сорок при удачном стечении. Зайти в ванную через сорок минут все равно, что через сорок лет, — можно не начинать. Остается кухонный кран. Соответственно, общая кухня коммунальной квартиры. — Люсенька, что в такую рань подбросило? — заинтере- совалась Марья Ивановна. — Али бессонница любовная за- мучила? Люська, смывая прошлый макияж, мыльную пену и об- щий засып лица: — Да нет, Марья Ивановна, знаете, сплю спокойно, почти как «дорогие товарищи». А что Ленка? Проблемничает? — У Леночки все отлично. А что друзей-товарищей каких попало не заводит — это в плюс. Даже здоровее. Вот у тебя всяких знакомцев хоть рядами строй, а имею подозрение — в минус. — Вы, Марья Ивановна, сегодня математический гений какой-то. Ателье ваше видать в убытках, раз плюсами-мину- 49

сами оперировать научились. За меня по-соседски больше мамы не волнуйтесь. Я же красавица, у меня ваших семей- ных проблем нету. — Во язык имеет! Вся в Броньку! И фигурой, и лицом. От Николая разве что вихлявость взяла. — Отец никакой не вихлявый, он творческая личность. — Да, конечно! Тебя сотворил, Ленку и еще не сосчитан- ное доселе количество народонаселения. — Насчет народонаселения не знаю, а мы с Ленкой не- плохо получились, Марья Ивановна. Гордиться можете. Лен- ка разрастется — тоже красавицей будет, в папу. Ему-то есть, чем сердца занозить. Марья Ивановна зарделась, примолкла и стала бурно ме- шать что-то в кастрюле. То ли задетая намеком, то ли вспом- нив, чем Колька ее «занозил». — Николай Иванович! — заорала Люська, намучившись с краном и Марьей Ивановной.— Отец родной! Дай на минуту в ванную зайти! Опаздываю! На крик выскочила Бронислава Борисовна в бигудях и дедушкиных сандалиях на босу ногу, успев красоту тель- няшкой до колен замаскировать, да красоту не спрячешь, не прикроешь, она тут рядом, только дай дотронуться. Какое там! По рукам, по рукам… Смотри и завидуй, лучше из да- лека-далекого. Подошла к ванной двери, тихонько постучала, про- пела-прошептала: — Николай, выходи. Дверь открылась в беспаузном режиме. Из ванной вы- плыл Николай Иванович с намыленной головой и полотен- цем на бедрах. Люська заскочила, захлопнула дверь, а чета «киногеройская» как ни в чем не бывало проследовала в комнаты, не удосужив Марию Ивановну. Та от воспоминаний, расстройства и общей нервозности нелеченой такую ско- 50