А строки падали капелью...

А строки падали капелью Пробегала по телу истома, Сердце бешено билось в груди. Я не видела парня такого, Что с ума меня мог бы свести. Но нашла, не мечтая об этом, Да и ты, тоже счастье обрёл. Будем славным с тобой мы дуэтом, Ведь всегда хорошо нам вдвоём. Наши ангелы Наши ангелы любят молчанье, Ищут в небе заветную суть. Мы не слышим их крыльев шуршанье, И не можем в глаза им взглянуть. У окна, в посеребренной раме В свете лунном кружилась звезда, Ангел тихо шептал, словно в храме: «Я останусь с тобой навсегда». Наши ангелы встретились утром, Заглянув в приоткрытые сны. И в глазах их, бездонных и мудрых Все ответы вдруг стали видны. Рассказали о том, как беспечно, Мы относимся к жизни порой. Только ангелы знают о вечном: Жизнь – не сказка, а призрачный бой. 101

Виктория Ерух Я останусь Я останусь отрывком стихов, Проходящим свой путь через вечность. Маломальской частичкой миров, Проникающей в душу беспечно. Я останусь на стенах домов, На страницах, в потрёпанных книгах. В текстах песен известных хитов, И в картинах, пропахших черникой. Я останусь в глазах у людей, У животных, у птиц между перьев, В аромате пшеничных полей, Под корою у старых деревьев. Пусть однажды исчезну во мгле, Затерявшись в просторах Вселенной. Я оставлю свой след на Земле, Поделившись мечтой сокровенной. Мне не важно, закончу, когда, Сколько лет я творить ещё буду, Но, как только уйду навсегда, - В строках, выцветших сыщете чудо. Я останусь лишь в памяти той, Что сквозь вечность меня не забудет. А потом проплыву над землей, По дороге, которой не будет. 102

А строки падали капелью Зима за окном Зима за окном, и блестят огоньки серебра, За лесом струится поток синеватого дыма. Я ночью проснулся от страшного, жуткого сна, Подумал – оглох и не слышу природы и мира. Но вскоре я понял, что слышу. Очнулся и встал. Природа спала, было тихо и только в окошке Луна отражалась, и снег на дорожках сверкал, В безмолвной тиши было слышно сопение кошки. Прекраснее вида чем этот, наверное, нет: Укрыт сад и лес пуховым, снеговым одеялом. Мой дом озарял белоснежный и ласковый свет, Прошло два часа, и природа наряд поменяла. В окне я увидел, как птица сидела в саду И взгляд её зоркий на снежный покров устремлённый. Качалась она, нарушая покой, тишину На ветке сибирского, некогда красного клёна. Посыпался снег с веток древа, как дождь из стекла, И в даль упорхнула большая и серая птица. Быть может, она себе новую ветку нашла, А может летит в чащу леса, чтоб там загнездиться. Уж утро пришло, свет лучины в камине погас, Проснулся мой друг и к окошку приблизился робко, От вида он долго не мог оторвать своих глаз, Любуясь на сад, и снегами покрытые тропки. 103

Виктория Ерух Когда вдруг закончил смотреть он на снега пыльцу, Вздохнул и сказал с восхищением звучную фразу, Что снежный наряд ослепительный миру к лицу, Настала пора для чудес, волшебства и для сказок. Примечание: Стихотворение написано по мотивам рас- сказа «Прощание с летом» Паустовского Кон- стантина Георгиевича Два крыла Нас природа по свету давно разбросала, Чтоб друг друга найти не смогли никогда. Только Боги доподлинно кое-что знали: Есть на свете по два неразлучных крыла. Два крыла у любви, в них – весь смысл мирозданья, А ещё в них – две жизни, две воли, два дна. Полетят они в космос, предавшись мечтаньям, Где горит и не гаснет любви их звезда. Нас природа по свету не зря разбросала: Мы должны были встретиться, чтобы зажечь Две звезды в небесах, что положат начало Микрокосму, который мы будем беречь. Разлюбить невозможно, ведь это кощунство! Не забудем, не сможем себя обмануть. Наши судьбы связало прекрасное чувство, И у нас на двоих, впредь единственный путь. 104

А строки падали капелью К 110-летней годовщине со дня рождения Е.Д. Бершанской Героев стороны Кубанской, Из фильмов знаем мы и книг. Смотрю на памятник Бершанской, Что Аполлонов ей воздвиг И размышляю о поступках Отважных, совершённых ей. В её руках, по-детски хрупких, Была судьба Кубани всей. Под предводительством Бершанской Существовал гвардейский полк, «Ночные ведьмы» назывался И выполнял достойно долг. Сквозь тьму, на резвых самолётах Врагов тревожили покой. И в дождь, и в снег, в «слепых полётах», Со злом боролись в час ночной. Родную землю защищали С войсками всеми наравне. От скверны мир освобождали, Чтоб наступил покой в стране. Героев стороны Кубанской, Запомнят люди на века. Спасибо лётчице Бершанской, И дочерям её полка. 105

Виктория Ерух Пилоты Крылатые стальные исполины Взмывают ввысь, летят навстречу далям, По транспортным, воздушным магистралям, Сквозь горы, океаны и равнины. А за штурвалом этих исполинов Сидят достопочтенные пилоты, Что любят ощущение свободы И дарят людям долю эндорфинов. Их не пугает зной и непогода, Пройти они сумеют сквозь преграды Без показной, наигранной бравады, Ведь знают, что серьёзна их работа. Они должны доставить пассажиров По выбранному ранее маршруту, В указанное место и минуту, Не растеряв в пространстве ориентиров. 106

А строки падали капелью Виктория Курбеко Мгновение Интерпретация А. С. Пушкина Ты помнишь чудное мгновение ? Перед тобой явилась я, Как звёзд предутреннее тление, Как взор весенний бытия... Мгновение... Как это мало... КружИт, захватывая дух... Я нежность на десницах слала Тебе, как тополиный пух... Ты помнишь чудное мгновение... Но только, только захоти - Явлюсь к тебе, и не видением, А человеком во плоти. Ни дева-лебедь, ни Алёнушка, Ни Повелительница Грёз... Приду, грешна, сверкая солнышком В прохладе аспидовых кос... Приду без нимба, да бескрылая, И ликованье не тая, Скажу : «Уж коль тебе я милая, Люби скорей - навек твоя» 107

Виктория Курбеко Балаклава А от нашего русского воина, Вы поверьте, не пахнет войной. В балаклаве его пробоина И оттуда сквозит весной. Веет полем еще невспаханным И мозолями крепкой руки, Прилетевшими первыми птахами И серпом молодой реки. Пахнет детскими завитушками, Необласканными опять... Пахнет мамиными ватрушками - Под салфеткою будут ждать... И ржаною косою растрёпанной И слезами его жены, И клубничною грядкой вскопанной... Только запаха нет войны... Пахнет маслом машинным, шинами, Пахнет щами и дочкиной двойкой... И мальчишескими вершинами, Первачом еле пахнет - вот столько... И столицами, и станицами Пахнет осенью вороной, Пахнет семьями - милыми лицами... Но не пахнет, не пахнет войной!.. 108

А строки падали капелью Скажет враг, что чернее тучи — Русский , мол, захотел войны... Ты язык прикуси, а лучше В балаклаву ту загляни... Ко дню рождения Бориса Пастернака Свеча горела на столе... Ко дню рождения Бориса Пастернака Свеча горела на столе Крестообразно... Мы отражались в чуждой мгле Земли заразной. Четыре пали башмака С одной кровати. И вечности плыла река Твоих объятий. Свеча горела на стекле, На зимней шторе. Но бушевало там, во мгле, Живое море. И, отвоёванно, для нас Зеницей знака, Горел стихов ведомый глас От Пастернака. 109

Виктория Курбеко Он звал, он мыслить призывал, Любить маняще... Он это время, видно, знал, Стихи творящий... Свеча горела на столе, На окнах, в стёклах... Не отдадим планету мгле! Она промокла! Она продрогла...Но любовь Спасет и присно, Весна у моря будет вновь - Жизнь и Отчизна... 110

А строки падали капелью Виктория Размета У вечности Ответы битвой в пустоту, расчеты времени - к нулю. Освобожденье от причин и от обид – тугих морщин. Как кислоту лимона пьешь плохой игры густую ложь. Где нервно вздрагивает кожа, след там оставил коже ножик. Шаги посчитаны в часах, просчитаны на небесах, над каждым из нас звезда пронизана через живот. Раскрашивай паруса и громче волна качнет. Плывем мы до сини дна, до алых небес в дали, идем по картинам дня безумствующего Дали. Из раны чудес Земли растет переулок твой, здесь кто-то стоял в ночи с отрубленной головой. На первый полет наяву однажды с плеча решись и в вечности на краю бездействуй мой друг, Дивись. 111

Виктория Размета Любовь Все хотел объять и обладать, да сковырнул рану давно ушедшего с курса в бок. Так бы и разбросало меня, слепо вылетевшего в окно в шторм, что только и оставалось молча мудрости наматывать клубок. По этой нити маршрут во фьорд. Но тут вмешался кто-то другой, крикнул, вскидывая ружьё при том: — ЭЙ! Где капитан? Ты здесь матрос. Выпей стакан, возьми папирос и так запыхти, чтоб забыть, что впереди. Право рулить, оставляя штурвалу и твердости руки капитана, который пират, что увидел на карте верный координат, то есть маятник любых частот. И применил его к градусу: вывел цифру ноль. И вспотел! Это была любовь… 112

А строки падали капелью Он захотел вывести её вновь… Он так любил и благодарил её за то, что она лила его кровь. *** У тебя открываются лица – это беспощадный процесс. Стоит день – просит ночь, протыкает насквозь спицей их взаимную карусель луч из глаза в точку стремиться пить дать, получиться и самому напиться, если разрезать плоть посереди скатерти. На которой все есть явь, открыть черную дыру и уже атлетически в плавь пересекать укромную мглу. Потому что никакая печать не поставлена без чернил. Ходит в судорогах, гоблином, Когда пересек тело ее и вскрыл. Семь дочерей музы по краю надреза трамплином соскакивают звуками, перебирая перья её крыл. 113

Виктория Размета *** Кто-то был изгнан из рая, кто-то был просто слаб, кто-то был пьян, но слышал, как кто-то возвращался назад. Как уходил поезд из-за угла, как пролетал над головой самолёт, как возвращались домой на время и как уходили вперёд. Ты вырывал мне первые седые волосы и думал, что это пройдет. Что время разделенное нами поровну, не остановиться и не пойдет. Не пронесется поезд из-за угла, не пролетит последний самолёт. Кто-то не вернется домой на время, кто-то далеко ушедший вперед. 114

А строки падали капелью Галина Блонская Стихи о русском ватнике Тошнит от медийности хоть застрелись, К гламуру почтения нету, Сгинь, пропади пропадом, к чёрту катись, Любая одёжка, но эту... Пускай не красив как шинель Hugo Boss, Пускай не сидит по фигуре, Зато ватник греет и в лютый мороз При низкой температуре. Мы ватник наш любим, гордимся и чтим, Как прадеды наши и деды, Ведь в памяти русских он неотделим От нашей Великой Победы. Вам память России вовек не стереть, Не вытравить русскую душу! Мы будем парады Победы смотреть И петь под гармошку «Катюшу». Вам ватник что красная тряпка быку - Назло мы носить его будем, Немало снесли на своём мы веку И то, кто мы есть, не забудем! 115

Галина Блонская Тошнит от медийности хоть застрелись, К гламуру почтения нету, Сгинь, пропади пропадом, к чёрту катись, Любая одёжка, но эту... Надену я ватник и выйду в народ, И стану, чтоб всем было видно: Смотрите, я в ватнике, я - патриот, И мне это вовсе не стыдно!! 116

А строки падали капелью Даниил Диденко России глаза Не срывалось ни капли с листка В этот хмурый и пасмурный день, И так тихо тянулась тоска, Заливая собою земь. Не рыдали средь пепла дня Черноокие небеса, И так грустно смотрели в меня Сиротливой России глаза. Громыхали суровые битвы, Бились русские наши войска, И взметалися ветра молитвы В задымленные облака. И обратно держал дорогу Ветер, Родине вести нес – Было слышно лихую эпоху Под кудрями шумящих берез. И казалось – вот-вот грянет ливень, Заревут от тоски небеса. И весь день я смотрел сиротливо В необъятной России глаза... 117

Даниил Диденко Темной ночью Темной ночью завяжите Вы тряпицами глаза. Не увидишь, Не обнимешь, Не утонешь В небесах. Темной ночью в тихой хате Вы прислушайтесь к ночи. Во поле в пшеничном злате Слышен стрекот саранчи. Где-то кот в садах цветастых Обдирает соловья, Там горят костры из астры, Напекается земля. Темной ночью новость ждите, Темной ночью быть беде, Возле озера в раките, Возле дома в лебеде, Зло крадется мировое Между сопок и в лесах. Значит ждите, братья, боя, Развяжите вы глаза – Мы увидим, Мы обнимем, Мы утонем в небесах. 118

А строки падали капелью Дедушкин дом Что я скажу тебе, забытый дом, Когда вернусь и сяду на ступени?.. Отвешу я тебе земной поклон И постучу в расхлябанные двери. Скажу: «Привет, родной. Давно не видел...» И сердце вдруг сожмется в пустоту. И старая забытая обитель Росою прослезится поутру, И сетовать начнет на злые годы: На зной жары, на снегопад зимы; Что посреди суровейшей природы Оставлен он без рода, без семьи. Он подзовет меня своей десницей – На плечи старый тюль вдруг упадет. И заскрипит дом дряхлой половицей, И песню детства тихо напоет. Все тот же ты. С добрейшею душой. Ты для меня, что день последний лета. Ты помнишь, здесь, в ужасный день седой Мы провожали в путь последний деда?.. Я обо всем поведаю тебе. И прежде, чем уйти, в окне увижу Узор росы печальный на стекле, И зазвенит с тоскою ветер в крыше... 119

Даниил Диденко Сон о детстве Тихою молитвою листва Под моей ногою зашуршала. Лес, глядящий в неба кружева, Солнца золотистое зерцало: Все заговорило вдруг о доме, Всюду вижу в прошлое я дверки: Вот и в этом чистом водоеме Так же юрко скачут водомерки, Так же меж деревьев слышен свист, И орешник ветви трет со стуком. Воздух здесь почти что так же чист, Пахнет аппетитно диким луком. Хочется уснуть среди лесов, Вновь увидеть детство дорогое, Только шелест листьев, словно зов, Отвлечет от этого покоя... 120

А строки падали капелью Елизавета Романова Молнии В проблесках молний Свет подсознанья. Тьма не упомнит Суть первознанья. Тьма не упомнит, Но сохранит Всё, что внезапный Свет ослепит. Свет подсознанья В тёмную ночь, Воспоминанья Рвутся помочь. Как били копыта По рыхлой земле, Как в двери открыты Мы мчались к заре! Мы мчались сквозь ветер, Сквозь тучи и мрак. Прорвались ли к свету? Не вспомнить никак. 121

Елизавета Романова Ночные кошмары И ныне со мной, В обликах Мары То холод, то зной. Но запах озона Душною ночью, Путы все сонные Порваны в клочья. Двери открою, Шагну за порог. Яркой звездою Конь Огонёк. Ты сбросил оковы, Ты вспомнил меня, Всадник громовный, Что держит коня! Феникс Близится срок! Шагни за порог! Круг повернётся! Солнце вернётся! Солнце восстанет! Дух твой воспрянет! Ты не забыла Как это было! 122

А строки падали капелью Крылья раскрыты Солнцу навстречу, Взлёт начинаешь Свой предизвечный! И снова по кругу, Из пепла восстав, Мчишься ты в пламя, Счастье узнав! Искры в полёте, Сгорая в огне И на излёте Шепчешь ты мне: «Как это было, Ты не забыла? Дух твой воспрянет! Солнце восстанет! Солнце вернётся! Круг повернётся! Шаг за порог! Близится срок…» 123

Елизавета Романова Солнечное послание Пробуждение! Яркая мысль, Как наваждение Вспомни себя и оглянись В перерождении! Слышится отклик Незримый, неузнанный То вдали, то около – Мы связаны узами Родными глубокими! Воспоминанья Греют и светятся. Из подсознанья Лучик засветится. Ты выбрось страданья! Выбрось страданья, Выбрось обиды В солнечном круге Тени забыты. Тень от костра Лёгкою дымкой Руной прозрачной Скажет: «Сестра, Всё неудачное Вспыхнуло пылко, 124

А строки падали капелью Вспыхнуло пылко В солнечном свете И разлетелось Горсткою пепла. Вот пробуждение От наваждения! В танце прозрачном Тени расскажут! Видишь ли это? Не слепнешь от света? Знаешь, что будет! Жизнь тебя любит! 125

Иван Никандров Иван Никандров Лоскуты (До рассвета меньше часа...) До рассвета меньше часа. Быть нам здесь или не быть? Бог войны куёт в алмазы Человеческую жизнь. Взрыв и залпы артиллерии Сразу с четырёх сторон. Серпантин бордовой пены На ушах оставит звон, Что порвёт жизнь на ошмётки Крошевом стальных когтей, Обрывая свет молитвы Криком вдов и матерей. От него с волос слетает Краска прямо до седин. И целуешь землю глоткой, Зарываясь на аршин. Небо рвётся в параллели Златоглавых светлячков, Где летят, как в колыбели, Крылья павших мотыльков. 126

А строки падали капелью Им б парить над крышей мира, А не сеять с неба cтрах, Край цепляя стратосферы В запредельных скоростях. Вестниками быть надежды, Свет неся во все концы. А не насыпать на темя Гроздья горя и беды. Тишина… Сейчас начнётся, Как и раньше, как и впредь. Солнце, Солнце! Где ж ты, Солнце? Хоть бы раз ещё узреть. Рядом с бруствером – лохмотья. Упокой, Господь, их век. Здесь лежит, землёй объятый, Неизвестный человек. Пока кто-то попивает В диалогах средь столов, Ты тихонько умираешь, Проклиная всех богов. Тени близко, тени рядом. Сердца стук как сто копыт. Крик истошный: «Поднимайтесь! Начинается! Прорыв!» 127

Иван Никандров И встаёшь с звериной рожей, От которой смерть дрожит. Мне бы вылезти из кожи, Захватив с собой их жизнь. Пусть уносят ноги к чёрту Вдаль за сопки облаков, Где свистят над ухом трели В такт пристёгнутых штыков. Может, вспомнит кто когда-то… Вынимая из земли. Безымянные солдаты... Безымянные ряды... Лучик солнца – как надежда, Что несёт благую весть. Взгляд прикроешь на мгновенье, Вспомнив, для чего ты здесь. Вспомнишь стан своей деревни, Крик протяжный журавля. Как зимой на снег ложится Дым с избушки на поля. Золотых колосьев море… Пусть сейчас там – гарь и смрад. Сталью к сердцу прикоснувшись, Ты прошепчешь: «Здравствуй, Враг!» И разверзнется над миром: «Поливай, ядрёна мать! Под свинцовые аккорды Нам велели умирать!». 128

А строки падали капелью В тишине рассветной дрёмы, Не боясь и не моля, Наши души освещали Мир как новая заря. Мне другая не нужна Гипс, кроватка и палатка. Я лежу, не видя ног. Красный крест, забор, оградка. Изучаю потолок. Что за топот в коридоре? Вдруг заходят доктора. Вдарят морфия укольчик: Спи спокойно… до утра. Медсестра. «Привет, Наташа! Там на полке чай стоит…» Томно взгляд бежит по телу… Надо ж… я ещё мужик. Тьфу, да что ж это такое? Не о том всё, не по мне… Надо думать лишь о «вечном»… Одна пошлость в голове… Был тринадцатый в строю я, Шёл «Тринадцать» позывной, У судьбы в златых кавычках Под тринадцатой строкой. 129

Иван Никандров Сорок швов, четыре пули, Два раздробленных ребра. Ах какая же ты дура, Баба склочная – война. Месяц, два, и снова здесь я. Через год сюда опять. Ну когда же эти твари Не по мне будут стрелять?! Нет, ребята, надоело, Да и в отпуск уж пора. Полечу в свою Рассею На кубанские луга. Может, встречу Ту девчонку. Может, скажет, что: «Люблю». Десять, двадцать, может, тридцать Лет спокойно проживу. А что дальше? Да чёрт знает! Может: «Нет», а может: «Да». Это ж, братцы, жизнь такая, Мне другая не нужна. 130

А строки падали капелью В нас тычут палкой полосатой В нас тычут палкой полосатой, Дубинкой бьют по головам: Мы не шагаем стройным рядом По неопознанным врагам. Не обвиняем оголтело. И мы не дарим орденов Подонкам, что казнили смело Ещё не рожденных сынов. На наших постаревших лицах Вы не увидите вранья. Язык ещё не разучился Нести ответы за слова. Я - Русский, я не россиянин. Я помню много про нацизм. И как они врагов искали Среди собратьев и родных. Но эти строки не об этом, Пускай и близко всё сейчас. Они про то, что пред рассветом Приходит самый тёмный час. Где всех героев с их словами Трактуют на темнейший лад. Но мы-то помним, кто был с нами. Мы помним все. В чём сила, Брат? 131

Иван Никандров Мы не рабы и не уроды. Мы чтим и мёртвых, и живых. Нам право выдано Свободой Прожить свою жизнь, А не их! Кто красный цвет смешали с кровью, А мы хранили в нём огни. Огни большой любви, народной. Союз народа и земли. Пускай пока под страхом бьются Колосья огненных цветов. Они взойдут, они прорвутся, Глотнув блакитных облаков. Про Олю Кеды на босу ногу Рвут повседневный такт. Идёт по дороге Оля, Армейский чеканя шаг. Белая блуза и юбка, Строгий опрятный вид – Так, вот по мнению многих, Должен был выглядеть ГИП*. Тянет, согнувшись вдвое, Продуктов тугие мешки. Только поужинать снова Будет ей не с руки. 132

А строки падали капелью Кофе на завтрак и ужин, Ночью поспать – не судьба. Вновь будет Оля всеночно На ватмане строить дома. Рядом подружки с работы Так же с тюками в руках. Мимо проходят ребята, Свой не сбавляя шаг. До остановки не много, И не помочь нет причин… Много теперь бородатых, Жаль только – мало мужчин. Пару часов в толкучке Или в дорожной пробке. Сколько же нас проживает В одной городской коробке? Дороги у нас строят часто. Но их нам не надо даром, Ведь качество этих изделий Мы чувствуем с каждым ударом. Но Оля живёт в позитиве, Ведь Оля у нас верит в сказку. И верит, что лучшее в людях Однажды найдёт в мир салазку. 133

Иван Никандров Дойдёт кое-как до подъезда: Опять неполадки с лифтом. Опустит из рук пакеты, Прогонит дурные мысли. О том, что ещё приготовить, Что снова зовёт директриса. Ну что ещё сделал Никита, И с кем подралась вновь Алиса. Что нет алиментов полгода, Что кран полетел вчера старый. Квартплата, завал на работе, А нужно ещё съездить к маме. И станет ей капельку больно, Ведь жизнь ей не пряник, а тесто. Увы, но неверно сегодня Показано женское место. Да только вдруг кто-то сзади Закроет Оле глаза. Возьмёт в руки Олины сумки, Обнимет её на глазах. С улыбкой проводит до дома, Откроет входную дверь, Вручит ноутбук с работой И маршем отправит в постель Поесть приготовит, помоет, И кран поменяет в душе. Построит с Никитой дорогу, С Алисой побьёт по груше. 134

А строки падали капелью С утра приготовит всем завтрак, Заварит горелый кофе. Ведь Оля, не спавшая ночью, Подобна порой катастрофе. Кеды на босу ногу, К чёрту все правила мира. Оля идёт на работу С улыбкой кота из Чешира. *ГИП – Главный инженер проекта Осип Отзовись, белокурое небо. Нет иных там, но ты мне ответь: Отчего горько-ласковый клевер Заменили нам с нимба на плеть? Не вернуть то, что отнято было. Не воскреснуть, как ни умирай. Я ведь помню и руки, и тело, И как резали с краю на край. Вольнодумства глоток потаённый И уход флорентийской тоски, Обрамлённый железною кроной, Прижимающей в землю виски. Воды прочь унося в неизбежность, Девять Дантовых дисков воспеть, Можешь вечность спартаковской сталью На запястьях обломков звенеть. 135

Иван Никандров Я не люблю мир этот сумасбродный Я не люблю мир этот сумасбродный. Я не готов сказать ему: «Мой друг!» Я не хочу ни косвенно, ни прямо, Но быть, по сути, делом его рук. Я не могу глядеть безмолвным взором, Дрожа как лист под волею ветров, Когда народ из рода благородных По спинам хлещет племя дураков. Дурак ревёт! И плеть летит быстрее. И убиенный оземь бьёт челом. А все вокруг, то прячась, то робея, Свой взгляд отводят, будто ни при чём. Что скажет вам, кто брал запоем космос? Что скажут те, что шли в бой до конца? Те, кто в цепях, кто в ссылке, кто в остроге – Но продолжал глаголом жечь сердца?.. Кто сердце рвал от вены до аорты На амбразурах выложены в ряд. Кто уходил из жизни добровольно, Без мысли, что потом благословят. Нет, я не буду! Господи, не буду! «Стучать конторе», свой лелея век, На тех, кто жизнь сжигал напропалую, Чтоб жил свободно русский человек. 136

А строки падали капелью Уходит строй, и мы уходим (Эпилог) Уходит строй, и мы уходим: Творенья, замыслы, дороги. Уходят те, что жили прежде: Мечты, желания, надежды. Чеканя в такт прощальным маршам, Уходит время тех, кто старше: Товарищей и эмигрантов, Оставив только бой курантов. Идут Святые ровным строем, Кто свет творил под гнётом строя. И проклятые божьим адом Идут, кто «вёл» людское стадо. Идут учёные, поэты. Уходят все – и Те, и Эти. Военные, воры и судьи… Народ стоит, уходят – люди. А по следам угасших судеб Уже идут другие люди, Неся в руках как те и прежде: Мечты, желания, надежды. 137

Лисса Лаурус Лисса Лаурус Раз – и поднимется занавес... Раз - и поднимется занавес, Шторы бордовые в стороны! В зале аншлаг, нет свободных мест, Были билеты распроданы. Два - и на сцене солдатики Бравые, юные, гордые, Держат в руках - автоматики, В мыслях - решения твердые. Три - и на сцене противники Подлые, дерзкие, злобные, Чуждых устоев защитники, Правду узреть неспособные. Зритель волнуется - будет бой! Чтобы усилить волнение В зале включают сирены вой - Это лишь часть представления. Выстрел раздастся, за ним второй, Кто-то промчится с гранатами. Крик командира: «Вернуться в строй!» - Суров командир с солдатами. 138

А строки падали капелью Парни идут на врага стеной, Клич раздается воинственный. Падает ниц солдат молодой - Он первый, но не единственный. Тысячи тел на земле сырой Алыми лентами связаны. Смерти плевать, где чужой, где свой, Все одним Богом помазаны. Быстро закончится шумный бой, Хрупкие жизни разрушены. Зрители платят один золотой, Актеры же платят душами. Раз - и опустится занавес, Шторы, как тучи, тяжелые. Зрители, хлопая, встанут с мест, Выйдут из зала весёлые. Два - и на сцене молчание. Пули в телах свинцовые. Этим - посмертно звания, А завтра прибудут новые. Три - и на сцене погаснет свет, Выйдут уборщицы с ведрами, Чтобы от крови отмыть паркет, Беззвучно прощаясь с мертвыми. 139

Лисса Лаурус Все сказано, все решено Поверь мне, я не заплачу. Все сказано. Все решено. Страданий ресурс истрачен, В душе моей штиль давно. Не жди, что засомневаюсь, Раскаюсь, потупив взор. На тысячу лет прощаясь, Смотрю на тебя в упор. Ты бьешься в истерике словно Вонзил в тебя кто-то нож. А я, как змея, хладнокровна, Меня не бросает в дрожь. Не душит меня обида, Обвив грудь и шею петлей. И сердце мое не разбито, И в мыслях царит покой. Ты думал, что я не справлюсь, Сломаюсь, как стебелек, Но я себе все же нравлюсь Другой. И тебе невдомек, Что сквозь мою тонкую спину, Сквозь хрупкие позвонки Протянут прут воли длинный И прочный, всему вопреки. 140

А строки падали капелью Ты крикнешь мне что-то злое. Услышав, не обернусь. Не мучит меня былое, Не верю, не жду, не злюсь. Слова ничего не значат, Мы в сцене немого кино. Поверь мне, я не заплачу. Все сказано. Все решено. Трагедии быть! Трагедии быть! На последней странице Твой путь завершаю я твердой рукой. Мой замысел прост - после бед вереницы Герой наконец обретает покой. Ты зря вновь бежишь в лабиринты событий, Сметая все буквы с написанных строк. В романе моем не осталось укрытий, Смирись же, герой, что подходит твой срок. Не скрыть от меня ни слезы, ни дыханья, Как Бог, натяну я судьбы тетиву. Блеснувший металл – знак немого прощанья - Пронзит беспощадно чернил синеву. Я шла за тобою глава за главою, Как призрак бесплотный кралась позади, И точку в финале я ставлю стрелою, Что ныне торчит у тебя из груди. 141

Лисса Лаурус Я сегодня выбрался из дома… Я сегодня выбрался из дома. Делаю я это неча- сто, потому как вполне приемлемым прогулочным местом мне служат больное сознание и богатая фантазия, а выходы в реальный мир я осуществляю посредством разглядывания улицы через оконное стекло. Живу высоко, вид открывается хороший. Воздух, законсервированный в моей скромной квартире, будет почище столичного, так что я не много теряю. Но сегодня я проснулся, умылся, съел свой вкусный и питательный рекламный за- втрак, и начал вдруг, для себя самого неожидан- но, собираться на выход. Поначалу пытался себя остановить, пугая встречами с кришнаитами или представителями политический партий, свобод- ными кассами и баннерами о продаже дипломов и написании курсовых, а потом понял, что настро- ен решительно, сдался и выбрался из убежища. Если я выбираю время для выхода из дома, то всегда неудачно. Вышел месяц назад утром за пач- кой творога – унесло в сторону метро волной из школьников, студентов и офисных работников. Куда-то поехал вместе с ними, поддавшись об- щему движению, отсидел одну пару в каком-то институте, в честь кого-то названном, потом на- писал в каком-то офисе на чьем-то компьютере чей-то годовой отчет, вечером вернулся домой, немного пострадал, но, посмотрев перед сном но- вости, понял, что все у меня, в принципе, хорошо, и счастливым утонул в ворохе подушек и одеял. Следующую неделю прожил с зашторенными ок- 142

А строки падали капелью нами. Нечто подобное происходит со мной каж- дый раз. Вот и сегодня, совершая променад под руку с Одиночеством по серым улочкам предзим- ней Москвы, я своим скучающим видом привлек внимание парочки ребят-тележурналистов, кото- рые нацелили на меня объектив, даже не спросив, хочу ли я быть жертвой телевидения. — Здравствуйте! Мы проводим соцопрос для молодежного канала ХYZ. Ответите на несколько вопросов? – спросила меня девчушка-ведущая с самой бессмысленной улыбкой из всех, какие мне приходилось наблюдать. Наверняка, им на моло- дежных телеканалах специально уголки губ не- заметно пришивают к скулам. Попробуй с таким лицом посочувствовать детям-сиротам или снять ролик о теракте в метро. Выйдет комично. — Попытаюсь ответить. – пробормотал я нео- хотно. — Вы любите свой цирк? – с невероятным во- одушевлением поинтересовалась она, поставив меня в тупик своим вопросом. Какой еще цирк, подумал я и осмотрелся во- круг. Ах, да, забыл… — Люблю ли я свой цирк. - повторил я авто- матически, размышляя над ответом и глядя на то, как ребята нетерпеливо топчутся на месте. – Лю- блю, конечно. Это же мой цирк. — А вы гордитесь тем, что являетесь клоуном этого цирка? Ей богу, даже стоя у могилы русской литерату- ры, я не сумел бы после такого вопроса сдержать улыбки. 143

Лисса Лаурус — А это моя заслуга? Все равно, что гордиться своим ростом, цветом волос, тембром голоса… Я их не выбирал. По выражению лица девчушки я понял, что от- вет мой ее не удовлетворил. А что ты хотела, ми- лая? Я перерос ваш канал. Ты просто не можешь рассмотреть мое лицо под слоем грима. Конечно, я не сказал этого вслух, но подумал достаточно громко и, наверное, она меня все-таки услышала. — Спасибо. – натянув улыбку поверх первой привычно натянутой улыбки, сказала она и дала оператору знак, чтобы выключал камеру. Мы разошлись в разные стороны. Развеселая девчушка и мальчик-оператор побежали на по- иски нового клоуна, а я вернулся к своему Оди- ночеству. Оно терпеливо ожидало меня поодаль, чтобы не попадать в кадр. Стеснительное. Когда мы продолжили наш путь, меня внезапно охвати- ли сомнения. Как это так сложилось, что мы – я и эта парочка с телевидения – пересеклись? Нам же изначально было не по пути. Разве что там, в кос- мосе звезды сложились так, что я оказался в не- нужное время в ненужном месте. А, может, и нет. Может, случившееся закономерно. Ведь стоило только мне убедиться в реальности окружающего мира, поверить в то, что жизнь – это серьезная и сложная штука, как явились они на своих одноко- лесных велосипедах, нацепили на меня красный нос и разрисовали лицо. Добро пожаловать об- ратно! Нет никакой реальной жизни, есть только цирк и банановая кожура на арене! Они сами были клоунами похлеще меня самого, только почему-то считали себя более важными элементами миро- 144

А строки падали капелью здания. Но не это меня волновало. Странно было другое. Слишком уж вовремя мы пересеклись. Не иначе как прав был господин Оруэлл, и Большой Брат не дремлет. Однако я не мог отрицать того, что телевизи- онщики зрят в корень. Все это не всерьез. Это цирк, и я своей причастности к нему не отрицаю. Как и все вокруг, я позволяю себя дурачить и, по возможности, дурачу сам. Грешно не воспользо- ваться моментом. Как говорят жители южных ита- льянских глубинок: «Если не обманул – ты либо дурак, либо трус». В нашем цирке те же законы. Нет, я не обманул ребят, когда сказал, что лю- блю свой цирк. Действительно, люблю. Правда, не весь целиком, а некоторые его части, более или менее соответствующие мои представлениям о хорошем. Есть люди, например, которые покупа- ют торт только из-за украшающих его кремовых розочек. Розочки отдельно не продаются, при- ходится брать торт целиком. Вот и у меня так. Я бы рад эти розочки любить, как некий отдельный продукт, так было бы даже честнее, но мне на это отвечают: «Хочешь розочки, погрызи и засохший корж!». И грызу, и ломаю зубы, и кривлю рожу. Смотрю на цирк, грызу корж, и всякий раз ду- маю: какая мощь, какая конструкция, какая бо- гатая история! Шатер, с тех пор, как ему нашли подходящее место, становился все больше и боль- ше. Цветной, высоченный, он тянулся к поднебе- сью своим флюгером с развевающимся флажком, и никто толком не знал, где вход, а где выход, где начало и где конец. Несколько раз шатер переде- лывали, и всегда неудачно: ломали все к чертям, 145

Лисса Лаурус рвали брезент так, что треск стоял на всю окру- гу, пугая клоунов из соседних шатров. Своих же красноносых отрывали от истоков, переодевали, переучивали, околпачивали, а потом эти, насиль- но надетые колпаки, срывали с голов и втаптыва- ли в грязь, запрещали и снова разрешали по про- шествии нескольких десятилетий, выдумав новые методы околпачивания. Запутали в итоге и клоу- нов, и мимов, и даже дрессированных шимпанзе, которые хоть и были в то время далеки от клоу- нады, сумели, облачившись в клоунские наряды, прорваться вверх по мнимым ступеням эволюции, и творят сегодня историю. Но это уже не просто какие-то третьесортные жонглеры. Это элита. Их выступления ценятся куда больше, чем игры с ша- риками и неловкие прыжки через собратьев. Когда ломали старый цирк, хотели как лучше, думали: сейчас возьмемся все вместе, приложим и силы, и умения, и знания – благо, инструкция по строительству нового цирка на руках – и соо- рудим идеальный шатер. Итоги этого мероприя- тия, как известно, плачевные. Сломать – слома- ли, а потом начали все мастерить и изготавливать по новой технологии, не дочитав инструкцию. Я их в некотором смысле понимаю, любая инструк- ция – чтиво усыпляющее, но в данном случае, не- дочитанная, она, которая должна была стать кра- еугольным камнем нашего нового, совершенного клоунского мира, оказалась ступенью, ведущей вниз, а может и в никуда - это мне до сих пор не ясно. Усложняли задачу разногласия среди обите- лей цирка: одни все время воровали строительные материалы, которых и без того катастрофически 146

А строки падали капелью не хватало, другие проделывали дыры в новом бре- зенте, из-за чего цирк продувался всеми ветрами, а третьи вместо того, чтобы работать, размахива- ли плакатами и выкрикивали, никому до конца не понятные, лозунги. Бывало, так громко кричали «Рабы – не мы!», что не замечали, как впрягались строем в гигантский плуг и распахивали несколь- ко полей, после чего с теми же криками двигались дальше. Сейчас все это уже никому не интересно. За- быто и брошено в сточную канаву истории. Ша- тер покосился, дыры в брезенте так и не залатали, хоть и пытались, а пробоину под куполом заклеи- ли куском старых обоев. Говорят, что совсем за- делать ее нельзя – это память о славном прошлом цирка. О каком именно прошлом, никто не спра- шивает. Все понимают – о славном, а остальное не имеет значения. Я осмотрелся. Вокруг клоуны. Грустные и ве- селые, с колпаками и без, в шляпах, в париках, в огромных ботинках, с шариками для жонглирова- ния в руках, с колокольчиками. Эти - в потрепан- ных штанах и помятых шляпах - отрешенно сидят на краю сцены, почесывая затылок, а другие - те, что в новых костюмчиках - громко вещают и сме- ются, встав в центре, в круге света. За клоунами интересно наблюдать, потому, что они горазды на выдумку, и даже если все вдруг застынут, не зная, чем удивить публику, найдется хоть один, готовый показать опасный трюк, рискуя жизнью или репутацией. Мне всегда говорили, что я тоже клоун. Врали, наверное. Я ведь на клоуна совсем не похож. Может, я грустный мим? 147

Лисса Лаурус У одной из крупнейших сцен я заметил толпу синеколпачных. Собрались они, само собой, не просто так. Просто так обитатели цирка никогда не ищут общества себе подобных. Привлечь боль- шое количество клоунов в одно место способны только хлеб, зрелища и метрополитен. Я стал сви- детелем какого-то важного шоу, потому как перед многочисленной группой в синих колпаках рас- пинался, давя пальцами на свое, брызгающее во- дой во все стороны пузо, их предводитель. Судя по колпаку, расшитому золотом, элита. Издалека я не смог услышать, о чем он говорит, и принял решение подойти поближе. До меня долетали об- рывки фраз и невнятные возгласы, но я все еще ничего не понимал. Не понимали и остальные. Ответ на поставленный вопрос таился во фразе, призванной донести не только до меня, но и до иных чутких слушателей, основную мысль этой затянувшейся тирады. — И клоунами нашего цирка считаться будут только те, кто официально принял синеколпа- чие! – произнес с гордостью оратор, а зрители восторженно зааплодировали, выражая восхище- ние мудростью своего предводителя. Несколько секунд после завершения этого вы- ступления я стоял, недоумевая и выжидая момент для того, чтобы громко расхохотаться. Мне нужна была тишина. И вот, когда аплодисменты стихли, я дал волю своему истерическому смеху. Проис- ходящее страшно веселило меня, и я старательно демонстрировал это собравшимся, пряча за исте- рикой надежду на то, что эти недалекие покорные клоуны вместе с их предводителем, легко броса- 148

А строки падали капелью ющим на ветер пустые, ничего не значащие сло- ва, - лишь сцена комедии, которую снимают здесь для потомков. Несколько синеколпачных обер- нулись, взглянув на источник шума с отвраще- нием. Не обнаружив на моей голове колпака, они мысленно плюнули в меня. Каждый по три раза. Такова традиция. Сам я не был никем околпа- чен ни в детстве, ни в юности, и чувствовал себя счастливым настолько, насколько вообще позво- лительно быть, живя среди клоунов. Однако же, умалить талант оратора, вещающего со сцены, невозможно. Этот околпачил бы и Будду, и Хри- ста, и Абраксаса. — Не носите синего колпака? – раздался ря- дом чей-то голос. Такой высокий отвратительный голос. Пока я от души смеялся, справа ко мне подкра- лась женщина, стоявшая до этого среди зрителей, и ткнула толстым пальцем в мое плечо. Воздух в радиусе пары метров был испорчен ее парфюмом с нотками изысканного ханжества и уникальной ограниченности. Дышать стало тяжело, а мыслить трезво – больно. — Простите? — Вы что, не из этого цирка? — Из этого. Незнакомка с недоверием осмотрела меня и решила продолжить беседу, предвкушая возмож- ность блеснуть умом. Я выдержал паузу, рассма- тривая ее лицо. В этой женщине, в ее чертах и манерах, в ее вертлявости и, сверлящем барабан- ные перепонки, голосе было что-то от маленькой собачонки, вроде тех, чей смысл жизни сводится 149

Лисса Лаурус к потреблению пищи, сну и вилянию бесхвостым задом. Она не могла пройти мимо, не облаяв меня. — Забыли дома колпак? — Аколпачист. – ответил я равнодушно. - Лю- бая форма околпачивания оскорбляет мой разум. — А вам известно, что такие, как вы, будут гнить в подвале цирка среди банановой кожуры? Блеснула. К счастью, я не ослеп. Было ясно, что разговор со мной она затеяла только для того, чтобы произнести эту коронную фразу. Браво, мадам. — А где будете гнить вы? – поинтересовался я с улыбкой. — Как вам не стыдно! Я, - она мечтательно взглянула вверх, где летали под самым куполом воздушные гимнасты, - вознесусь под купол и ста- ну одной из них! Наивно было полагать, что существует лента или трос, способные выдержать столько ненави- сти к людям и привычку к мелкому воровству. Я заметил, как она вытащила у кого-то из карма- на бумажник и леденец. Вслух я этого не сказал, только пожелал ей всего доброго. Лицемерие сре- ди клоунов ценнее звонкой монеты. За разговором с синеколпачной я не заметил, как исчезло куда-то мое Одиночество. Не обнару- жив его рядом, я всерьез встревожился. Ни спра- ва, ни слева, ни позади меня его не оказалось. Я вертел головой во все стороны, шарил взглядом по спинам и лицам, предположив, что Одиноче- ство слилось с понравившимся клоуном, прове- рил даже, не затерялось ли оно в синеколпачной толпе. Ни следа. Я сорвался с места и бросился 150