Вера Линькова "В ночное зеркало воды"

_______________________________________________________________________________ ЧАША СИЯ В городе нищих собаки бездомно стоят, Лапами крестятся, робко поджали хвосты, Над девочкой с бритым затылком вороны хрипят, Чтоб из сумы что-нибудь утянуть, да с зобом пустым Не улетать восвояси бараков пустых. Видела я, как с домов ниспадало тряпьё Лозунгов красных, призывов к кому-то вперед, Не было места для купленных соловьев Даже у скал, просветленно встречавших восход. В городе нищих душою и нищих в быту Каждый зарёкся от тянущей плечи сумы И, обходя вопрошающих за версту, Каждый шептал: «Только б не было в мире войны». Как же сказать, что война им уже не страшна: Нищенства дух — это хуже, чем рваная плоть. Если б суметь одному умереть за двоих или двух, И за десяток глупостей не напороть. Я ничего, ничего не могу разрешить. Бедной метелью у спуска кружись не кружись... Я и метелью не знаю, как пережить Эту подземную, эту согбенную жизнь. Мне показалось, что мимо — весь этот крик От запряжённых в бешеный круг бытия. Но не минует ПРЕЗРЕВШИХ страданья живых Чаша сия… ЧАША СИЯ!   99

_______________________________________________________________________________ ***********Отрывки из студенческого романа «Бабочка в часах» «Мы готовились жить в одной эпохе – оказались в другой» Ирине Беляевой и моим однокурсникам – выпускникам журфака МГУ 1980-ого г. посвящается    ПЛАСТ 1 ПОЗНАНИЕ  Слова твои — шары лунные,  Катятся под ноги,  Поступь мою освещая...  Расстояния наши  Тяжестью ртутною  На лунных шарах оседают.  И есть что полнить — незнание,  Безумный лет однокрылой бабочки.    ************                За краем горизонта В той дальней точке Нищенка забыла свой узелок... И с верою, что в нем — Богатство жизни, Она познала силу возвращенья.    гл. 1 ИРИНИН ДЕНЬ  Отец святую Иринию К коню привязал.100

_______________________________________________________________________________Но конь не пошел.Копытом смертельно ударил коньСтаровера отца.Ириния исцелила его.Вознагражденье за наказаньеПришло.От веры одной исходя,Другая рождается вераДля пыток.Шла святая ИринияПо мукам в ручье затонувшего снега,По истлевающим в оболочке ягодамБоярышника прошлогоднего.Крылато разбрызгивая дороги,Летели машиныЗа оградой университетского сада.Шла святая ИринияВ изумрудно-зеленом пальто,Словно лист одинокийНеведомого истории дерева,Вызревающего под снегом.За надвинутым на глаза капюшономСкрывалась раздвоенность времени:Далекого прошлогоС царством святых и грешниковИ сегодняшнего, современного,С тем же царством,Но не святых и не грешников,А просто студентовИз храма науки двадцатого века,В центре столицы.Были лица как лица,И лишь у ИринииЛицо извергалось вулканическим горем,Печалью неимоверною.И звонки, зазывающие в аудиториюС настойчивостью беспрекословною,Совсем не влияли на нее, 101

_______________________________________________________________________________ Медленно уходящую В проулки — детеныши улиц московских. Ее губы свою вызывали музыку, Несоразмерную брякам звонков: Жил-Был Бог. Жил-Был Бог. И колеса машин, Ее губы подслушивая, Передергиваясь, корежились В своем монотонном движении По заданности направляющих магистралей. Они возмущенно взвизгивали, Сигналя Ее душе: - Пробудись, прихожанка из века минувшего. Пробудись! Ни еще, ни уже. Скоро будет двухтысячный. По его реноме Бога в душах студенческих давно уже нет. Его заменили знания о жизни Вселенной И рацио, Соскребанное со стен закопченных котлов Из-под похлебок колосса. Да и ты не святая, От корней своих оторвав отголоски, В своем общежитии Тысячу раз лишенная девственности, Хочешь себя продавить колесами Из-за какого-то там Алеши, В белом саване улетевшего Из больничной палаты? О, ангелы-сваты,102

_______________________________________________________________________________В трудах запотевшие,Да потешьте ее,Да потешьте ее,Курочку, куце-крылатуюЗернышком понимания!А она — круглый ноль дармового вниманияЗакатывает под колеса,Которые сдавливаетВечно сдержанный тормоз,Не признавая иронииРасстающихся с жизнью.Из-под колес поднимая пальто,Как кузнечик поднимает зеленую мантию трав,Отпрыгивая от опасностиЧерез границу, отпетую в ней,Она в безграничность выводит духовный натиск,Как мальчика за руку:— Радуйся, звезды незаходимая мати,Радуйся заре таинственно дне! –Но в лоно молитвыУже постовой со свистком-прорицателемТянется к ней:— Вы что, не в своем уме? —А она, как мякиш, улыбку катая,Проходит мимоСцепившихся бортиками машин,Мимо трех кричащих мужчинИ какого-то одного,Из-за полых деревьев тянувшего к ней руку,За скорое исчезновеньеПрощенья просившего...А она:— Радуйся, прелести пещь угасившая;Радуйся, Троицы таинники просвещающая... –А неведомый, тайный прохожий, 103

_______________________________________________________________________________ Вытолкнувший ее из-под колес, Вдруг обернулся. Она закричала: — Алеша!- И ветер с дороги машины унес, Как рой комаров с незабытой скамейки. С деревьев скользнули змейки Зеленых волос... И они пошли. Десять долгих шагов по дороге рядом. Поведя за собой прорву детей, Бывшую одуванчиками с краю, А ныне идущих за своими родителями К середине дорожной твердыни. Дорога лопается глиняными пузырями, Качается, под ногами растрескиваясь. Печь стоит посреди асфальта. В ней они разжигают огонь Накаленным взглядом... Вдруг ОН с кончиков пальцев ее Обрывает свою голубую ладонь: - Не буди эту печь, не надо. А не то огонь загудит По невинным побегам...— И летит ОН, лучинкой горящей летит, Простонав бороздою по снегу — Над Александровским садом, Кремлевским фасадом и — в небо... И сыпались искры на бледном его пути, Пока кувыркались бегло Плоскости белых страниц — Мумии мудрецов. — Алеша! Верни мне твое лицо! — Ирина, прости! Любимая, душу мою отпусти, Не зазывай ее бледной букашкой на землю.104

_______________________________________________________________________________А в небе ей невыносимоДержаться в твоем притяженье. —— Любимый, я поняла,Это болезнь худаяНа небо к белым барашкам ушлаОблачком подкормиться.Это ее унесла тонкотелая львица,Которая запросто ходит по облакам,Разносит наш голос в звонких стеклянных посудах,Как яства приносят в светлицы.. .—— Любимая, слышу,Твой голос ко мне пришел,Он, как незабудки, посреди облаков распустился,РаскрылсяНа спящей, туманом играющей клумбе... —— Ты спрятался, да?Ты снова озорничаешь?Сейчас я найду тебя под покрывальцем цветов,Сейчас, только облачко раскачаюИ дерну за край.И ты упадешь,Как дождь, одуванчикам на головы...— Но я разобьюсь, и тогдаВсех солнечных жилок моих тебе не собрать,Ведь их разнесут ручьи,Поделят по островкам непроглянувших трав,И в травах тебяПригоршнями воздуха станут пересыпать...— Любимый, я воздух буду губами искатьИ втягивать в грудьЗа то, что умеет светиться тобой,Быть теплым твоим существом,За то, что с ладони моей сумеет скатитьсяВсего лишь зазубринкой —Сиротство мое на чуть-чуть поцарапать... 105

_______________________________________________________________________________ Мы будем, как мячики, осенью в листья играть, В листья играть, как в мячики... У глаз и у пальцев Мы будем словам учиться,.. — А если я снова, снова слягу в больницу?... — Тогда на чуть-чуть, Чтоб не было больно весне, Боярышник чтобы не смог простудиться, И чтобы опять Все кралась и кралась за нами Зеленоволосая львица, Чтоб тайнами В белом колодце луны промышлять. Чтобы в осоке гривастого берега прыгал Твой человечек — душа, увидавшая крест. Стала бы я для него Той единственной пеною-рыбой, Что никогда световых человечков не ест...— - Но я ухожу, ухожу ... Я туманом съедаем, Необитаем дальнейший мой путь. Голос твой пропадает, Голос твой пропадает. Ты, живая, земная, над пропастью с краю Будь! Будь! Будь!... ....Мир снова пришел в движение. На обороте холста Машин навязчивое вторжение Пошло по дорожным крестам. И голоса нет от Алеши... — Радуйся господа человеколюбца Показавшая Христа...106

_______________________________________________________________________________ Радуйся, Огня поклонение угасившая! Радуйся, Пламене страстей изменяющая...Это все про меня еще,Это все про меня еще.Алеша мой, господи,Как же ты там?—Опять — постовой,Опять — догоняющий,К девушке еле живой.А она, отталкивая бедрамиУглы остроносых домов-кораблей,Влетела в свою темнотой перерезанную комнату,Снятую за сорок рублей.И глотала снотворные, выметенныеИз всех углов и щелей.И черной полоской, из холода собранной,Из комариных жалВены кроила, всею природоюНад алым порезом дрожа.Но пальцы его невидимыеСокрушали ржавый металл.Таблетки выкидывали изо ртаЭти пальцы невидимые.А яда остатки высасывал поцелуй:— Неправда, Ириния! Не озоруй!С жизнью не будь в преступлении,Если со мной... Не правда ли?Не забывай меня, за...—Он вложил в ее руки Евангелие и ушел, \"закрыв за собой глаза\". 107

_______________________________________________________________________________ И шальная машина предутренняя Под окном, разминая шумом колесным мозг, Снова волю дала тормозам. — Как ты мог, Алеша, уйти, как мог, Уйти, \"закрыв за собой глаза\"? Я же за — Захочу только, стану твоя, небесная, Я — невеста твоя неневестная. Радуйся верных наставниц целомудрия: Радуйся всех родов веселия... Видишь, радуюсь я, Невеста твоя неневестная, Радуюсь Во имя души спасения! Земля — сотрясения. Суть жития — потрясения. Любовь, уходя, поедает мозг, Чтоб выстроить мост вознесения. Не понимаю рассудов пустых, Сухо и ровно выстроенных, Искры тогда лишь рассыплет цветок В золотые кусты,  Если они, эти искры, За лето выстраданные. Дай же нам Бог Никогда никого не судить, И не считать чью-то рваную душу помешанной: Если пришлось человеку подчас завыть, Это не значит, что стал он Собакой бешеной.   ********* Безумный лет однокрылой бабочки - Я...Я...Я.,.108

_______________________________________________________________________________Хромая в воздухе деревянным крылом,Оглушаю твои перламутры спокойствия.Страницы книг из слоновой костиМедленно всасываютМое... Мое... Мое...Расселенное по рельсам утро.  Гл. 2ДАНИ-НОЧЬЯ даже не помню,Когда ты на свете жил,Тот новогоднийИз лунных снегов человек...Снег проходящий,Как таинство, нас окрестил,И пропустил.И ничего не предрек.На горах ВоробьевыхПод тяжестью вдетых друг в другаМышей-этажейДанка длинные нити от звездСмотала в луну.Этот теплый клубок,Напитанный искрами рукИ с затерянным зернышком сна,ОНАПротянула летящему в небе окну.Этот клубок ожиданья,Как собственную планету,Сотворенную из дыханья цветов,Планету, которая тихо распустится в небеИ будет расти в нем сама по себе.И сначала сквозь нее проявитсяЗеленая шляпка ростка. 109

_______________________________________________________________________________ На нее прилетит стрекоза, Стрекоза разбудит вулкан. Вулкан всколыхнется И поменяет свой желтый свет на красный. И все удивятся. И протянут к нему руки, Потому что подумают, Что это внутри серой тучи Так торжественно и нежданно Воспламенилась любовь. И теперь в ней можно погреть руки... Так вспоминала Данка Новогоднего человека, Который, как все люди-подарки, Таинственно приходя, таинственно исчезают, За собой оставляя Долгий светящийся путь. Но тут за какой-то тысячемильной неизвестностью На карликовом дереве Встрепанная сном ворона Нечаянно проглотила Эту огнем покрашенную планету, Ко сну отходящую в мертвенно-синий лес. Ворона поперхнулась планетой И кашлянула... И так всегда бывает: От неожиданного голоса, Нанизанного на ледяные сабельки, Которым предстоит таять, — Так всегда бывает — К блаженному сну-воспоминанию Вдруг подключается счетчик тревоги. Она стряхнула с себя Шелковистость ночного сна, И послеворонняя тишина Зашелушилась по стенам. Заколкою мысль подкольнула тело: — Ириния, где она ? —110

_______________________________________________________________________________ И глаза потянулись к ней, к подруге, Глаза потянулись Через тысячу улиц, ночных и черных, Едва подбеленных Горстками продырявивших тьму фонарей. Глаза потянулись Сквозь эти пустыни Неизмеримо сдвинутых рядом Одиноких кроватей, Из выдохов одиноких, Из полузастывших рук, Которые, провисая над прикасаньем, Замирают на полпути к пустоте. (Плечи, поглаженные по памяти, — Не те.) А сколько всего одиноких, Мечтой пригвожденных к своей стене ! — Дух святой, из черных пустынь далеких Приведи Иринию мне ! Пусть души в ней не чает Гнев — собака цепная. Приведи Иринию мне... – Дверь отворилась. Из темноты за порогом, Из снов, пробужденных от тесноты, У Данки молящей голос дрогнул, Глаза всколыхнулись: — Ириния, ты ?! Тихо прошла, светлячков в темноте рассыпав — Это чувства светились, Великое множество дум. Тихо легла и Евангелие открыла, Как будто открыла мир, Перелистнув себя. 111

_______________________________________________________________________________ Тихо свеча прорастала из буйства рассудка, Светом прозрачным суровости дум разметя. Где-то на улице, Темной, холодной и жуткой, Кошка кричала, Как выпавшее дитя. Итак, всю себя измолчав, Комочком живым причалив к уступу стены, Глаза отодвинув от дальнего-дальнего берега, Где черный корявый уступ Островам раздавал свои черные сны, Засопел пароходик дыханьем живым, И с колес сорвалась полетать сумасбродица. Ночь из форточки Ветром своим дождевым Читала \"Акафист пресвятой Богородицы\" И шептала, деля сотворенье миров На известное и неизвестное Устами Иринии. Всуе спасаясь единством слов: — Радуйся ! Радуйся ! Радуйся, Невеста Неневестная ! И Данка, на выдохе срезав свече язычок, В небе, за старым истлевшим хитоном дождя, Вновь разглядела В прорехе печальных дерев и дорог Свой огонёк — Зародыш планеты — Я. Был на планете таинственный Новый год, Снежная буря по вымерзшим звездам плыла И набирала к душе Его тайный код. И набрала. И наглухо вход Замела.112

_______________________________________________________________________________ Если бы было возможно Его описать, Душе ее данный единственный миг красоты, Солнечной бури испив, однажды узнать, Как ураганы, и ветры, и бури — пусты. Солнечной бури испив, однажды узнать То, что у слабых придется защиты просить: У воробьев, да у лютиков вдоль дорог... Станет какой-нибудь заяц вселенским ковром, Шкуркою снега подошвы наши крушить. Зелень шаров вдруг выпустят веки кота, В чрево ночи вопьется зелень шаров — Это придет попрощаться с тобой красота, Прежде чем прыгнуть в несуществующий ров. Жив или мертв человек, А сила разрыва все та. Кожная ткань, разрываясь, до сердца проймет. У тех, кто уходит, тоже своя высота. Слабый такой высоты Никогда не поймет. Съедена ночь, будто выпито мумие. И в замутненной пыльцово-пуховой дали, Будто по мягкой и тёплой горе воробьев, Как леопарды, неслышные думы прошли. ********************В дороги врастают гигантские лики часов.На тонких ногах пузатится город будильников.Лица с цифрами вместо глазСадятся в автобусыНа перевернутый стук-страхИ, прочищая секунды-извилины,Стрелки разводят за окна. 113

_______________________________________________________________________________ А около — Я, бабочка, с единым крылом деревянным Из высохшей прялки Лечу к обнаженной секунде в часах И прошу прирученья... Гл. 3 ЯВНЫЕ СНЫ    Язычники сжигали себя на кострах, Потому что верили В изначальную правду утра И не желали собою заполнить день, Чтобы узнать о возможности \"Тайной вечери\". Люцифер не пожелал соизмерить две правды. За торопливостью Он просто отсек одну от другой, Заставив отца главенствовать над детьми — Единство над множеством, Тем самым придав истории Привычный ход.    ******* Они молча лежали, Каждая у своей стены. Вороньи крылья в окне Закрывали талые звезды — Эти бутоны на черном кусте Разветвленного неба. О нескончаемости кончины Кричали в окнах \"высотки\" вороны, Эти взбалмошные, всегда неприятные людям Извозчики кладбищ. Даже перья в наряде этих извозчиков —114

_______________________________________________________________________________Из облупившейся краски,Крестовой ржавчины,Из воска, сползающегоСо своих бумажных венков.Они специально несли все этоНа окна живых людей,Чтобы сон, еще на подходе к глазам,Начинить ощущением кладбища.И Данке казалось, что она не в постели,А в замусоренном темном гнездеМногоэтажного дерева,В котором бесчинно раскачиваетРазгулявшийся ветерИх двоих,Предвосхищая потери.Две подруги молча осмысливалиПоявляющееся в них новое,И без слова произнесенногоДруг с другом они спорили,Без слова произнесенного,Одной лишь энергией,Да с помощью кропотливой копательницы глубин-Энтелехии —Бабульки с лопаткой,Которая горку за горкой откидывает мыслиДо тех пор, пока не взрастет гора,Высота которой равна глубине прорытого.Ничто не больше,Ничто не меньше.— Бог — единственное спасение, —Говорила Ириния, не выпуская на волю слов, —Среди всех покидающих,Любимых и нелюбимых,Он, единственный, вечно предан душе,Как стебель цветку,Вечно предан душе — очагу,В котором пекут для него хлеба. 115

_______________________________________________________________________________ И я тоже выпеку эти хлеба В жаровне своей жизни. Даже если самой придется Стать обугленной коркой, Я все равно буду печь эти хлеба, Ноздрями направленные в дух Человеческого жилья, В дух, углубляющий небо, Туда, где Алеша. Я буду возводить храмы В самых постыдных местах жизни, Потому как в любых местах Одинаково горячо горят свечи, Поедая одинокость молитв. Плечи свои буду склонять, В храмы божьи входя, Плечи склонять, разглядывая в ногах Еще не оставленный подошвами след. И Тем Самым Спасу его жизнь Там. Энергию слушала Данка, В ответ вызывая свою, не открывая глаза: — Идти по своим следам — означает — Идти назад... А назад — это значит в язычество, Которое, не поняв, не отвергнуть мне. Бог живет в растерзанном пне. Есть душа у былинки, Свой бог у полей и лесов. И не зря же за этих своих богов Пищу требовали костры... Глупости ? Но почему же я, еще маленькой, Не имеющая представления Ни о боге, ни о душе,116

_______________________________________________________________________________УжеСпешила к поленнице саксаульной,Самой высокой в моем дворе ?Почему с корявой поленницейЯ делилась редкостным лакомствомИ бросала в ее запыленные щелиСтеклярусы-бусы —Единственный и последний подарок отца ?И самые лучшие стеклышки из моей коллекции,Собранной из всех близлежащих и дальних помоек -Хранительниц редких и чудных находок,Необходимых для воображения детского.Почему этой старой поленнице,Много лет пролежавшей в дальнем углу двора,Я отдавала самые вкусные персики,Когда просила ее о жизниВсего лишь цыпленка, который на клумбеВ центре двора умирал ?...Ненужного никому цыпленка.И мне казалось, что с ним отживал мир,И в нем угасало солнце,Уменьшаясь до размера цыплячьего клюва,До задернутого синей плёнкой зрачка.Значит, прямо с рожденьяМеня окружала вера,Что всё на земле —Безмерно живое,Способное чувствовать и дышать.Освещая любовью весь путь вокруг,До мельчайшей ворсинки листка,Ты себя наполняешь понятием — Божество.И всю жизнь потом вселяешь в другихСобранную тобой с покровов землиВеру.А Христос — это только часть веры,Мука, воплощенная в образ,Подобный высшим земным существам.Но нельзя же всю жизнь молиться муке, 117

_______________________________________________________________________________ Посягая на вечность в спасении. Ну а если Язычество и Христианство — братья ? Младший и старший. Зеленый и мудрый. Братья — между которыми пропасть... Но почему же их разделили ? А потом уничтожили по отдельности... И людям идти приходится к Богу Тайными тропами, ворованными у земли, Чтобы не заподозрили их Ходоками в религию. Но \"религия\" — слово пустое. Оно — все равно, что лилия, Перекрашенная эмалью серебряной, Неживое, блистающее на живом. А души, и боги, и даже общественный строй — Это всё — Составная часть человека. А истина в том лишь, чтобы ее искали.- Так Данка думала, глазами ночь терзая: Как между богом собственным и Богом культа Ирину удержать? Как примирить ее с собою? Как примирить, в поток опровержений не входя? И Данке все казалось, Душа Иринии, неслышно угасая, Уходит от неё с тем безразличьем, С каким от стен отходят Старые обои. И Данке грезилась болезненность лампад. Ей грезилось, как за оклад увесистой иконы С поклоном заползали короеды С древесною покорностью на лицах, Ириния в Туринской плащанице В отсеках искривлённых коридоров Делила шум на шарики и свет. Вдруг — вспышка, взрыв —118

_______________________________________________________________________________ И плоти больше нет. По коридору дыбится паркет... И Данка съёжилась в удушье покрывала:— Если ты есть, Господь, Иринию спаси.Спаси от помрачения рассудка !Дай знания, дай путь приобрести.Спаси !Спаси !В тот мир не уноси,Где фанатизм молитв — сплошная \"утка\"С жалом от гадюки...Но тут вползли замедленные звуки.Замедленно расплющили шкафы.В окно ввалилась,Сиренево пылая,Гигантская медуза — гораСияющего студня с орлом распластаннымНа куполе-спине.Как манускрипты, засветились арабески.И где-то в потолочной вышинеВстал голос:— Божество есть СВЕТ !Не возлюбиНи храмы, ни иконы,Ни мишуру с убогостью церковной,Но сердцем принимайДотоки, исходящие от них \И тем ее спасешь.Бог — просветленный разум,Тысячелетний дух тысячелетийВсех высших помыслов страдающей души,В мир привнесенной и произнесенной...Медуза плавилась.Внутри нее 119

_______________________________________________________________________________ Сквозь бледно-студенистые края Проглядывал прообраз Диковинного города на глыбе, Сползающего в море айсберга. Распятие орла во внутрь медузы Запустило крылья И в самый острый миг исчезновенья Вдруг подхватило уходящий город. Медуза вытянулась в голубое горло И, подбираясь к Данкиным рукам, Оставила ей город на ладонях. И город, подобрав свои колонны, Порталы, крыши, белые хитоны, Потоком мощным хлынул Данке в грудь: — Весь свет, дитя, — это твои страданья За всё несовершенство бытия. В пустотах душ выстраивай свой город ! – Медуза дернулась прозрачными краями, Как волдыри, По куполу болезненно раскинулись глаза: — Несовершенство мира — Затем, чтоб человек страдал. Без совершенства он не станет Человеком. Медуза вдруг рассыпалась на луны, Себя вливая в просветление стекла, Хозяйкой по местам шкафы расставив, Вся в тающем тумане Поплыла... Ириняя, руки сложив на подушке, Обнимая Евангелие, Беспокойно спала. Данка, думая о подруге, Подбирала к ней завтрашние слова. Закрывая глаза, она видела120

_______________________________________________________________________________ Пороги в горюющем инее, И то, как к огромному облаку От кровати Иринии, Рассыпаясь на кольца, Несется гигантская Полая изнутри стрела — Коридор из кристального воздуха, Прямо под звездами. И по этому полому мчится Иринии ускользающая душа — Пылающий в цветовой бесконечности Шар горящего света. А навстречу, как из обломков Разрушенного замка, Из облака, Вдруг выкатилась, Такая же яркая, другая душа. И, приближаясь друг к другу, Неожиданно замерли две планеты...Данка лежала, едва дыша,Стараясь не отпускать дыханьеЧуть дальше своей груди.Она чувствовала себя самой богатой,Потому что за краешком бересклетового рассвета,Далеко впереди,Рассмотрела не склепы,А возможность слияния двух высот,Которое не дано было видеть в эту минутуНи одному человеку с планеты.Она сама ступила в сверкающий коридор,Чтобы помочь двум комочкам придвинуться ближе,Совсем перейти Рубикон...И, наверное, помешала,Потому что Ириния, вся задрожав,Задержала на выдохе стон.Рассвет перевалилсяЗа высушенный десятилетиями подоконник. 121

_______________________________________________________________________________ Рассвет, обновляя влагой затёртое и сухое, Собрал с не видимых отсюда Далеких полян Запах подснежников. Он выкупался в пыльце крымских тюльпанов, Приподнял дымок с первых проталин Камчатки. Принес щепотку пепла С кратера Ключевского вулкана, Пригоршню снежной пыли С северных морей. Из долин Семиречья Пригнал серебряные тени Расцветающего саксаула И завязи ежевичника. Попутно снял пену с Ладоги и Онеги. Он захватил с собой шелест бабочек Над ранней полынью В казахстанских степях. Он разбросал все это По едва замолчавшей комнате, По складкам наволочек и пододеяльников. Он дал понять уснувшим подругам, Что есть у времени свой счет: Ночи — для снов и осмысленья тревог. Утро — для всепобеждающей радости, И радость была. Она висела над поворотом ключа И силилась рассказать о том, Как две взбалмошные девчонки За одну лишь ночь Переступили поверхность жизни, Падая в глубину постижений. ……………………………… 122

_______________________________________________________________________________ПЛАСТ 2НЕСОРАЗМЕРНОСТЬ  Мораль была шикарно разодетой дамой,Жила со всеми рядом и в почете.А нравственность так высоко жила,Что разглядеть ее казалось невозможным.И никуда ее не приглашали.Показывая вверх, все говорили:— Зачем нам эта девочка-заморыш?Прошу прирученья...Но весь механический ходСмятенье мое и крушеньеНакинул на стрелку-копьеНе в силах остановиться.Кругами по цифрам повел...Я — деформируюсь!Цепляясь за лица,Спасенья ищу.Но вместо лиц — цифры,черные дыры, стреляющий ствол.  И ЧТО ЕСТЬ ЖИЗНЬ? Так что есть жизнь?Наглядное движеньеБезмерно копошащихся людейБез времени помыслить и подуматьИ в душу заглянуть к себе?Или душа,В работе неповеданной своейВся уходящая в такие сложныеГлубины и пласты,Что не поверят ей любителиПустот словесных.Им жизнь подавай понятную, как шкаф, 123

_______________________________________________________________________________ Чтоб можно было ощутить в руках, Промерить полки, дно и высоту, И дверцу обнаружить ту, Где можно положить мечту, Чтоб сохранить ее от моли. Так что ли?  **** И молчаливый паркет, и мастикой Истертый пол Вдруг выпустили Ночевавший в них топот — Нетерпеливо на люди рвущийся гул. Выпустили, чтобы озвучить Шаги торопливо бегущих, Чтоб растворенные рты Не оставались без голоса, Чтоб люди не спутали жизнь С синематографом. Солнце запустило пять долго горящих пальцев В оконное решето коридора, Чтоб потрясти румяных и розовых За раздобревшие щеки. Чтоб смуглых, скуластых Потрогать за впадины, Промерить ввалившуюся глубину, Прогреть эти сумрачные ложбины В прикусе надыбленных челюстей. Пять солнечных пальцев Хватали за шевелюры гостей, Шевелюры, как чащи непроходимые, — Кустарники на головах От безветрия заболевшие. Чернотою поеденные деревья Друг у друга из крон вышибают искры...— Сам принц Булийский Идет по ковровой плешивости древней К своей шикарно блистающей,124

_______________________________________________________________________________Как русская баба, голубоглазой машине.Принц, в люриковой небесной рубахеС металлическими подвесками,Погружается в свое леопардовое,Обнимающее зад его креслоИ направляет руль в ресторан,Чтобы скромно позавтракатьПеред началом лекции...А рядышком — яблочком,Белым наливом,Выкатывается из машиныМолоденькая Нинок,И в шейке ее бледно-желтенькойВолнуется розовый сок:— Сейчас раствориться в изыске Пенатов.Потом — \"коммунизмы\", потом — \"истматы'.И руки Черного принцаЛегко перекатываютПод марлёвочкой золотистойНевызревшие гранатыИ наглаживают ствол распалённого деревца.И принцу в сто тысячный раз не верится,Как все это просто и неинтересно —Доступность юного деревца,Что деревце — тоже животное,С белой корой или черной — без разницы.И принц заскучал в своем оголённом празднике:— Нинок, Нинок...Какая-то белая обезьянка,Которой совсем все равно,С какого дерева рвать бананы,В какое глазеть окно,На себя налепляя очередное сафари,Заработанное в страстном кино.И принц заскучал 125

_______________________________________________________________________________ По своим чернокожим рабыням, Стыдливо прячущим оголенье плеча. Он вспомнил мраморную могилу, Где нож в свою грудь за него вонзила Ревнующая Аныча. Гранатовый сок из сердца хлестал, Горяча Его воспарённую страсть — с умирающей слиться. Он пил этот сок из сердца И мрачно урчал, Как буйно помешанная тигрица. Он постигал себя в двух измерениях, Улавливая мгновение плавного перехода От этого света — на тот, В сопровожденье его оставляющей, Его уносящейся в вечность любви. Ушла Аныча, а жизнь продолжается, Бескровная, без крови. Улитки одна за другой налепляются... Он с шеи сорвал ожерелье, Швырнул его в бездну постели И крикнул: — На, Нинка, лови! — Ожерелье, обиженно звякнув в воздухе, На Нинкиной грудке хрипит. Потом она чистит туфли его С золотыми носами, С набойками из серебра И шепчет: — Азали.,. Азали... — А он ей: — Пошла же, пошла! — Принц властно на Нинку рычит, Зрачки на белках воспалились, как рана, И шевелюра качнулась, свирепо и рвано:126

_______________________________________________________________________________— Пошла же, пошла! Ну, пошла!Русская обезьяна! —Черный принц достает ключиОт голубоглазой, как эта девка, машины.Что пред ним остальные мужчины?Что пред ним остальные? —Ап-чхи! —Вот и все, что пред ним остальные.На балконе от счастья танцует Нина,Ожерелье с пинками вынашивая на груди:— Ах, мужчина! Вот это мужчина!Кто еще тебя так наградит? –И картина в глазах парит:На паркете — лев австралийский,А на льве — черный принц Булийский.Шар в павлиньем хвосте горит.И со вздохом:\"Вот это культура!\"-Нина едет на \"литературу\".А в автобусе — шум и давка,А в автобусе — Маркес и Кавка.А в автобусе — Ирка и ДанкаКатятся, как на глобусе,В голове у которого страшно огромная пяткаГулливера проклятогоМозгами ворочаетИ что-то пророчитПро четы-нечеты,Про незачеты,Счеты-просчетыВ степень научную возведенных щёток.Глобус-автобус ворочается от щекотокЛоктей и туфелек-лодок,Скоростей, потерь и находокБыстро блуждающих глаз,Для которых же каждый день — 127

_______________________________________________________________________________ Это длинная цепь походов За призраками мнимых надежд На знакомства с благополучием. Нинка к Данке прижалась, ничем не мучимая: — Девочки, я такая везучая! У меня — ожерелье черного принца. Он нас всех приглашает сегодня на вечер. Обещаю, кайфовая будет встреча! – И слова ее застрекотали Легкой усмешкой в глазах Данки. У Ирины глаза уплывали В застеклённые дали, За которыми перекрёстки Светофоров не замечали И молоденькие берёзки шли с полуденными глазами В благородный сквер на урок. И качаются ветви фонтанов, И качаются брызги берёзок, И качаются Иркины слезы, Возвышаясь над щебетаньем, Летящим из нищего сердца, Скрытого под ожерельем... Расходились по кабинетам Важные семинары. И бряцали слова, Как значки о высоком образовании, Шаркая по серому ворсу мозговитых студентов. Расплывались елеем знания, Жадно выпрашивая оценки, Душ не касаясь. Главное знать, что и как называется, Что сказали по этому поводу критики Знаменитого нашего времени, И у всякого произведения128

_______________________________________________________________________________Подведена черта — Су-е-та.Вот и вечер ковры переплёлНовым ходом новых людей,В ком так много пока бродит мыслей неясных.И светильник — павлиньи перья —Их встречал разноцветьем тёплых и мягких красок,Из себя вынимая и отбрасывая на двериГолубые и красные пятна.Нинке было приятноНаступать на мохнатый ковер —Леопарду на шею.Она вся замерла, как замёрзла.Поедая глазамиЗолотые оклады на древних иконах,Экзотический замок средневековый —Вязь тончайшей работы —Сластил ее душу,Заранее предлагая покорство,Чтоб органную музыку слушатьЛишь потому, что она — органная,И, говорят, заменяет пение райского сада.Данка с Иринией сели за столиком рядом.И еще к ним придвинулось двое парнейСо старшего курсаС изысканным вкусом.Они принялись за янтарную кисть винограда,Прикасаясь к фужерамВизантийского чудо-стекла.Беседа текла.Тонкие чёрные сигаретыС привкусом французских духовБыли предложены дамам.И Нинка благоговела:— О, кинг! Сигареты-новелла! —Импозантно откинув руку 129

_______________________________________________________________________________ И закатывая глаза На дворец из различных калибров бутылок — Виски, бренди, китайский коньяк, Апельсины и нежная буженина... И, не помня пинков, Нинка грезила: -Я Обладаю таким мужчиной! — Шёл какой-то бессмысленный разговор О женщинах, мыслящих по-французски, И о дурочках русских, С которыми — хоть под забор. Принц Булийский рассказывал о богатствах, Принадлежащих ему и его отцу. И улыбка паскудно-барская Прокатывалась по его лицу. Но близился вечер к концу. Гости пели сквозь дым захмелевший За процветание королевства Принца Азали. Данка с Ириной встали. Было противно... Принц погладил Иринину спину: Бьютифул, вандефул, симпл! Ти меня сегодня платила, — И поднес сарафан с золотым серпантино. Отвращение в горло вдавило Брус деревянный. И у всех на глазах На полосочки серпантино, Дико и пьяно, Разлетелась на клочья Шикарность всего сарафана, Разметалась на клочья полосок.130

_______________________________________________________________________________ Данка рюмку швырнула В щекастую черную сливу: — Что, недоносок, Решил купить, что красиво, За тряпку?... — — Оперотряд! — кто-то крикнул Визгливо-противно, Кто-то из мальчиков, изысканных и галантных, Допивающих капли \"фанты\".- Ты — никто! — принц визжал, —Голодранка, Россия! —Руки Данки, как в бурю деревья, тряслись,Цепляясь за небо люриковой рубахи.А рядом разбилась бутылка,Зелёной мозаикой по ковру полетела...Нинка статуей бронзовой непонятно сиделаПод картиной Офелии с розами.Ириния на пол сползла, и рыданьяЖгутами закручивали ее тело.И смотрели глаза отупелоСовершенно бесслёзноНа коньячные звёзды.По венам высотки — по коридорам,Больно, гадко и вздорноДанкин стукался мозг,Который жизни понять не мог.Она шла по длиннющему коридору,Недавно пустому и страшно скрипучему,На руках ее гремели цепямиНевидимые наручники.На ногах — никуда не плывущие лодки —Шаг сужали колодки...Чёрный ворон в грудной ее клеткеМедленно расправлял свои крылья.В клетке им не хватало места. 131

_______________________________________________________________________________ И крылья высовывались из-под одежды, И когтями скребли пустоту В одичалой пыли. За версту Шли невидимые корабли, Загруженные скелетами птичьих тел. Шли корабли по волнам поднебесной парчи На какое-то птичье кладбище, Неизвестное людям простым. Крылья у птиц — хрупкие, Хотя и высокие. Их обламывает высота, Изнашивает скорость ветра... Ведь лапки у птиц — хрупкие И подворачиваются на каменистых местах. Кто б их спасал, когда ни птичьим ногам, Ни крыльям гипсы не ставятся, И увечья их не срастаются, Затуплённые клювы никогда уже не заострить. Как же быть Птице с увечьем? На кладбище легче Дорогу крыльями проложить. Так и тебе, человече, не долго Крылатым ходить. Лучше толстые руки, слоновые ноги, Бегемотову шею Как можно скорее у бога себе запросить; Прямо в мозг, как в картинную галерею, Бились Данкины слезы: — Как быть? Как Быть?132

_______________________________________________________________________________ Как Быть? —Ириния чай предложила пить,Согревая ладонью гранёные глыбы стаканов:— Брось, Данка, это не главное.В достойном достоинства не убить.Можно тысячу раз оскорбленной быть,Но в глазах не носить озлобленностиИ не выглядеть жалкой собакой,От побоев хвостом виляющейИ облизывающей сапоги.Плачь, если хочется плакать,Хочешь бежать — беги!Но я думаю, богу необходимо смирение,Ибо он выбирает нам испытание,Ибо он послушанием проверяет терпениеНезлобливой души... —И опять за своё:— Алеша! Боже, боже,Зачем ты не жив?Алеша... Алеша... —Натяжение жил.КакМнеТошно. —Хор предметов кружил и клонилВ тишину сонливые головы.Безделушку любуюДо степени чувств возводил.От одного окна уходит улица,И от другого — улица уходит.А между окон в призрачном проходеВсе роет, роет норку пароходик,Как уголёк, от пылких дум отставший, 133

_______________________________________________________________________________ Кому-то норку роет Пострадавший. Ириния, ты где? Весенний полдень жаркий Бил по стеклу. Он сто пощечин Данке Влепил за подчиненье сну. А солнце снегу ставило припарки, И с подоконника на всю страну Летели снега пережаренные шкварки, И солнце клювами сосулек Долбило тишину. ………………………. Крест. Ириния. Монастырь. ****** Иди, пусть перекресток Означает крест. И ты мирское за крестом оставишь, И то познаешь, что неведомо другим. То, из чего душою прорастаешь, Из замкнутых космических глубин Зеленою зазубринкой Всего лишь. ***** — Алеша, говорят несовременно Любить умершего и быть монахиней в миру. Я не могу, Алеша, это видеть, Когда меня не любят, а хотят И гладят сальными глазами мои плечи, Выискивают линии бедра и талии под платьем. Как будто я без этого — ничто. Я не могу, когда меня рассматривают нагло,134

_______________________________________________________________________________Что на ногах моих,Что я надела на голову.Вверх — вниз, и снова снизу — верх,Все — мимо глаз,Как словно все это — не я,А манекен в своих стеклянных залахВыискивает почитателей одеждРисованными глупыми глазами.Все это — не я! Алеша, помоги!Скажи им всем, что я уже любилаСовсем другое — все твое за оболочкой.Оно — другое! В нем иная жаждаГорячей солнечной воды из человека,Ладони чувствовать еще на расстоянье,На дальнем приближенье двигать ветер.Как легкий сквознячок погладит спину —Я знаю, где-то ты идешьДушой навстречу.И даже травы на ветру, все, словно компас,Показывают стрелками в тебяИ, разворачиваясь, падают мне в ноги...Мне в ноги...И тогда, любимый, по жилочкам моимНе кровь бежала.Не кровь бежала — солнечные реки!Тогда, любимый, я лилась по светуЗеленым голосом,Зеленым и прозрачным.Я вся была — журчанье, говоренье.Я вся была в тебе. И наши реки —Твои в мои легко переливались.Переплетались наши разные дыханья,Как все циклоны мира и цунамиИ все гольфстримыВ один горячий ток переливались.И было все — одною нашей кожей.Одной твоею солнечной дробинкой, 135

_______________________________________________________________________________ Одним, одним твоим великим смыслом, Одним колодцем, где мы вместе были Одною глубиной. Мой милый, мой любимый. Моя травинка из того колодца, Мы — ребрышки колодезной волны. И чтобы в нас с тобою ни бросали: Земли комочки, и щепотки пыли, и камни Это нас не замутняло, Не становилось грязью в нашем теле. Мы пыль и землю возвращали донцу, До блеска очищали наши камни. Как дар бросавших, Принимали их на донце. Мы знали, все равно придут однажды Ведра калачики — серебряные донца. Возьмут воды. И мы пойдем наверх. - И к тем рукам, что в нас бросали камни, Мы прикоснемся оживленной чистотой, Спасением любви. В той вечности мы были нераздельны По высшим, ненаписанным законам. Что мне, что мне все остальное Теперь?... Теперь я только тело свое скрою От глаз других. И душу свою скрою. Мне — Бог и монастырь Теперь. — Так шла она. Так шла и говорила. И Спас Нерукотворный на воротах Смотрел в нее открытыми глазами, Смотрел и слышал все ее порывы, Смотрел и душу принимал на веру. И опускал в знак пониманья веки. Дорога к Богу — самоотрешенье. Еще лишь шаг — и замкнуты ворота.136

_______________________________________________________________________________И за спиной захлопнулось мирское.И ручеек неслышно канул в море,Покорно отрываясь от земли.В большое тело моряВходило тело струйки торопливой,Входило в эту вечную стихиюВниз головой, чтоб взять и растворитьсяИ дальше жить в своей первооснове,В слиянье волн, глубин и пропастей.И мать Игуменья ее благословилаНа послушанье и духовную работу.Она в теплице собирала камни,Среди ростков, такую мелкую щебенку.Ириния на грядку в стала рядом.И пальцы ее были непослушны.Не по душе была ей кропотливость —Все до единого, все выбрать из росточков,Чтобы прочистить все земные поры,Чтобы земля наполнено дышалаИ корешки растений набирали силу.Но камни, эта мелкая щебенка,Как не хотели руки ее трогать,Края корявые впивались в пальцы,Освободив лишь часточку на грядкеЗемли от каменного сора.Ириния подобрала подрясник.Остановила руки. Села.И посмотрела мать Игуменья на эти руки.И головой кивнула:— Дочь моя, терпение в себе найти Необходимо.Ведь ты не просто выбираешь камни из земли,Ты из души все камни выбираешь,Которые мешают ей расти.Мешают ей расти и быть открытой Богу.Ты знай, какие камни выбираешь.И будет все легко. —И камешки летели на дорогу. 137

_______________________________________________________________________________ То был великий сор. Была большая ссора с ее родителями -•- Матерью, отцом, Когда они не знали, что с ней делать, Как не пустить дитя к какому-то там Богу, И двери запирали, И оставляли в комнатах одну. Ключ убирали, чтобы не сбежала В какой-то непонятный монастырь. Она по комнатам израненной ходила. И среди стен, шкафов или диванов Не находилось даже уголка, Где можно было б душу поместить И отдохнуть глазами. Иконы выброшены были на помойку, Молитвословы были сожжены, Чтоб никаких неясных толкований Не знала дочь, чтобы, как все, была, Чтобы, как все, спокойно доучилась. Чтобы, как все, имела мужа и детей. Всегда, как все, чего б там ни случилось. Но, о, великий ужас, ЕСЛИ НЕ КАК ВСЕ. Она тогда за дверью затаилась И все ждала шагов, щелчка в замке. Едва лишь растворилась дверь, она, как ветер, — На лестницу. И с узелком в руке — в дорогу. В монастырь. Конечно, разумом Ирина понимала, Что виновата перед матерью с отцом. Но, если воздуха так не хватало в доме, Когда со всеми в этом заземлении жила. Душа страдала так, что невозможно Сказать кому-то или объяснить... Рука так быстро камни выбирала. За горкой горка отлетала на дорогу.138

_______________________________________________________________________________ Щебенка, галька и щербатый шлак. Чем выше становилась эта горка, Тем легче становилось на душе. \"Богородица, дева, радуйся! Пресвятая Мария, господь с тобой! Радуйся, личе умнаго Солнца; Радуйся, светило незаходимаго Света. Радуйся, молние, души просвещающая; Радуйся, яко гром враги устрашающая\". — Ириния молитву подхватила. Слова ее на душу приняла. И шепотом, едва губами шевеля, Она своей любовью заклинала Тугую, неподатливую землю: — Радуйся, греховную отъемлющая скверну, Радуйся, бане, омывающая совесть; Радуйся, чаше, Черплющая радость... — И господи, что значит вера. С молитвой тугая земля В пух превращалась. Но перед сном, когда с пресвятою молитвой Она уходила в край облачка, Где был души Его дом, Какая-то сила тянула ее на землю. И голос Его говорил: \"Ты не смеешь, вернись! Ведь все наше было там, на земле...\" И глаза ее тосковали. И вздыхали монахини в келье и старец: — Мир тянет ее, мир... 139

_______________________________________________________________________________ Крен. Нинок. Рабство. ********** Иди, пусть обольщенье ждет Богатств иной земли, Но белый эвкалипт И там отлив берёзовый напомнит — Простой твоей земли Весь неизыск. ************* Нинок с Азали уезжает за границу, Надменные улыбки стряхивает стенам: — Зачем мне, Храм науки, твой диплом? Я — женщина. И я не для того училась, Чтоб быть потом профессоршей в очках Или газетной мышкой.,. Чтобы потом с блокнотиком и книжкой Записной Ходить по перепачканным заводам. И фу — как там гудит и пахнет неприятно. И мужики все в грязных пятнах На робах. Ужас просто! Что о них писать?... Проценты, планы, соцсоревнованья — Мура. Ну ладно мой отец там, на заводе. Он все-таки начальник. И не у станка. Его там на руках все носят, Как носят на руках, рожденные им предписанья И указы. Мать — личной секретаршею всю жизнь. Но ведь не у кого-то, у отца. И люди к ним домой приходят Не кто попало — лица! …140

_______________________________________________________________________________Но все равно, какая это жизнь?!И стоило ль пять лет учиться,Чтобы не видеть посланников заморских стран?Не выбрать для судьбы... ну, если уж не принца,То англичанина или французаИ жить потом в божественных местах...—Она с любовью завернула тот светильник,Павлиньи перья чтобы не помялись,И шкуру леопарда в вещевой мешок закатывала,Словно половик..И в крокодиловые чемоданыС пейзажными наклейками БулииЗаталкивала ценные сафариИ блейзеры с заклепками на шее,Кроссовки, кепи, носовой платок.Платок, платочек — ох!Такой тончайшей импортной работы —Такой к лицу приятно поднести...А ложечки — ну как звенят!А чашечки — на полглоточка кофе —Зато изящество какое!Из них особенный вдыхаешь аромат.Ну а перчатки! Ах перчатки-то — перчатки!Погладят ручку, будто котика погладят!А тапки — на оленьем импортном меху,В такие ноги всунешьИ так с подносиком по комнате пройдешь,Чуть распахнув халатик...Ах, халатик! Из дыма сшит.Из дыма от прекрасных сигарет!Из воздуха, который кружит голову,Из фирменных духов, нежнейших и особенных,Как руки принца,Как дыхание Азали,Когда он буйно спит и дышит, как насосик,Насосик от его голубенькой машины.,.А перстенек! — к бриллиантику — бриллиантик. 141

_______________________________________________________________________________ О, нету сил! Скорей его — на пальчик! Ну, женщина, ну — я! Вся из себя! Куда там Данке! Оборванка, Господи! При внешности своей, как дурочка, О лоб учебы билась. Но что она, без блатов, без нарядов? На кой ее талант? Ее лицо — кому? Какого-то там психа пожалела И вышла замуж. Он? Без состоянья. Какой-то полумедик-недоучка, Ребенок, дурачок. Нашла кого жалеть! Да нынче всем на жалость — плевать! Плевать и растереть, Надо уметь достойных выбирать И знать, кого жалеть. Того, кто хорошо потом отплатит. Вон сколько клеилось к ней дипломатов, А из каких семей благополучных. Как умоляли... А она подарков не брала — Во, дура! Что стоит ну хотя бы итальянец, Который предлагал сниматься ей в кино... Да я б с такого содрала три шкуры! А после — к принцу, чтоб узрел, как хороша, И побоялся бы такую королеву Вдруг потерять. Что говорить я умно не умею! Ах, чушь! Он сам по-нашему не много понимает. Для женщины не важно — говорить, Гораздо интереснее другое — Гулять, блаженствовать и пить из хрусталя, Потом — банкетки, пуфики, перины — О, божья благодать! Не то, что у Ирины. Ирина, то же самое, глупа! Уж не могла на худший случай Французика себе захомутать. Не всем, конечно, достаются Принцы.142

_______________________________________________________________________________Она — болезного решила вызволить из смертиСилою любви.А он вдруг взял и помер.Вот номер! Радовалась бы, что руки развязала,А она — рыдать и Богу в ножки падать,За вечное спасение его души молиться —В монастырь.Раздумья всякие — кто честен, кто неправ...Как надо жить?Как жить? Да что тут думать!Жить надо просто очень хорошо.А прежде хорошо ее устроить,А что она? Ах, боги-полубоги!А после с узелочком по дороге.Во, нрав!Быть надо женщиной!И не жалеть убогих. —Светилась, пениласьОбласканная случаем душаОт предвкушения, что в_той странеАзали замок для нее построитУ моря на холме. И будет весь при ней.И сердце её сладко замирало:\"Мой принц! О мой Отелло!\"Кто такой ОтеллоИ на что способен,Она пока не знала.Зато: \"Мой принц!\" — лучилось сквозь ресниц.— Что этот бескультурный грубый город!И ни к чему мне вся эта столица,И вся эта земля, и нищета.Вот там, в Булии, буду я царица!Как в сказке, буду там.А здесь, в этой стране... Ну, что я здесь забыла?Поплачет мамочка, поплатится папан.Ну, это же такая ерунда, когда —Во имя счастья дочки...Я буду им из-за границы посылки посыпать. 143

_______________________________________________________________________________ Во, удивится мать, Когда пришлю ей золотом расшитый плащ И самых ярких красок платье. Она от восхищения заплачет И побежит соседям показать, Не зря, мол, дочь в столицу уезжала, Она училась, чтоб принцессой стать. — И тёте Тане даст рукав потрогать Расшитого плаща. И пуговичку повертеть чуть-чуть Из косточки какого-нибудь динозавра! А та — в отпад! Во, будет слава всей ее семье... Когда к аэродрому подходила, Когда на трап всходила, как на трон, В ее сердечке что-то вдруг заныло, Тихонько, вяло, будто бусинка упала В песок. Но не задумалась, к чему это бывает, Такой вот \"теньк\" — и отломилось от души. Всего лишь \"теньк\" — и всё как не бывало. Прыжок на небо и — В другой стране. Дыши! Горячим воздухом дыши! Ах, как здесь все нарядно! И принц Азали рядом. Как хорошо... Что было дальше? Месяц волшебства. За ней служанки всякие ходили, Ей туфли чистили И платья подавали каждый день Все новые. Одно другого краше. Конечно, с кем-нибудь хотелось поболтать О том, что значат для нее эти богатства.144

_______________________________________________________________________________Но жизнь была какая-то немая.Совсем не понимали здесь ее слова.А у Азали — нет, немыслимо! —Но появилась новая жена.А старую? Продать задумал в рабство.Кому-то там понравилась онаНа Берегу Слоновой Кости.Не в качестве жены, а в качестве рабыни.— Еще чего! Рабыней в наше время!Азалн, ты сдурел? Ну что за дело? —- Ты мне надоела, — сказал ей черный принц,И я тебя продам. И не кричи.У нас свои законы. —И так ей стало за себя невыносимо:Ведь не для рабства же она училась!— Дикарство! Небывалая отсталость!Куда попалась я? И как теперь вернуться?Скорей бы к папе, к мамочке. Домой!Вернуть гражданство!В рабство? Да как же это человека продавать?Меня — и в рабство?!...Люди, помогите! Верните подданство! —Посольство, телеграммы... Всё никак.Вдруг вспомнилась ей песня ручейкаИз детства, на ее земле, в России.Да как же все там было хорошо,Своё!А как ее любили две няни в садике.Одна такая тихая, как снег,Сидела с ней, когда всех разбирали.Сидела и ждала, вязала что-то,Что-то напевала.И даже папу с мамой не ругалаЗа то, что заработались совсем.Вторая няня — старенькая Клава 145

_______________________________________________________________________________ С ней вместе рисовала труса зайца, Когда совсем уже ие знала, Как девочку от грустных слез избавить, Когда она по маме заскучала. И тетя Клава говорила: \"Заяц! Смотри, совсем запутался в ушах, Такие длинные, какой подслушник! Я расскажу тебе о нем, послушай!\" А Нинка пальчиком на зайца: \"Мама?\" Да где же это все? Да разве она знала, Что б от какого-то там зайца на бумаге Заплачет сердце через много лет. И что оно сожмется вдруг в комочек, В комочек, ну, почти неощутимый, И где-то потеряется внутри... И оттого, что потеряется, Мир съёжится в комочек И станет малою крупинкою земли. Той, детской, той земли, Которую ударить можно палкой, И по которой можно топнуть ножкой, И по которой можно было разогнаться, Как мячик. И совсем без страха Под куст черемуховый закатиться, Как иногда закатывается, зарываясь в листьях, Солнце. И как было не страшно, нисколечко, Упасть туда, в траву, Где прыгает, как солнце, мячик, И как было не больно почувствовать, Что кто-то тронул локтем, Чтоб обогнать и первым ткнуть ногою мячик. Как были слезы те просты и поправимы, Ведь там, пусть босиком, пусть в рваном платье,146

_______________________________________________________________________________ Она была своя. Она была любима. И где-нибудь всегда ждала зашита. И слезы быстро уходили в радость. И, как вода, на мокрой туфельке блестели, Уже не больно. И можно было кувыркаться по траве, Как заяц, Себя запутывая длинными ушами листвы, И все же понимать, что ты — не заяц, Что у тебя есть дом, а не какой-то кустик, Дом, где царапины твои отмоют, Дом, где из чёлки вытащат репейник, Где к ранке ляжет мягкий подорожник И так легко-легко её погладит. Где рядом с папой можно быть, как гномик, Идти по улице, к ноге его прижавшись, И не бояться, что тебя забудут, Что потеряют на какой-нибудь из улиц, И ты к своим игрушкам не вернешься, И к маме на руки не упадешь, Не захлебнёшься вдруг от радости открытья, Что на земле есть улица и дом, И папа с мамой, И не надо опасаться, Что как-нибудь тебя отлупят плети, И ни за что потопчут великаны Из той страны, где все есть неизвестность. Где ты принцесса — только на минуту, Где все наряды ничего не стоят Лишь одного на пояске разорванного платья, Когда собаку мама отгоняла...И снова — улица. И снова — дом.И уходить, и возвращаться очень просто,Когда весь мир — это одна тропинка —Всего одна тропинка — 147

_______________________________________________________________________________ От дома. И — к нему. Всего. Всего-то человеку надо — Одна тропинка. Как ее вернуть? Угол. Данка. Сиротство. ***** Но вот закончен университет, И человеческое общежитье Распалось вдруг На — каждому своё Житье. Отпущенной, куда-нибудь иди, Иди, пусть ждет сиротство впереди, Которое в засохшей почке лиственницы, Ты, собираясь, Впопыхах забыла. ******* Кто знает, как она, душа, болит, Как веточку с листом переплетает, Как вороникой вороненою горит, На покрывале сонных трав качая Свой белый свет, сгущенный в черноту. И как лимонница с налету заплывает В такой веселый марлевый сачок И — в угол. И — крыло в крючок. И, умирая, видит, как летает. Кто знает, как она, душа болит, Тот никогда ни в чем не обвинит Воронью стаю За то, что крестиками небо надрезает И облако чернит. Кто знает, как оно болит — Сиротство одного крыла148