Елена Грислис. Биография творчества

сил, в частности, бывшим тренером, автором простых исердечных стихов о Косой Горе Виктором Макарцевым,депутатом Тульской городской Думы, поэтом ИгоремРоговым, а также сотрудниками заводского музея. В сборник включены стихи профессиона-лов, но только тех, кто кровно связан с Косой Горой.Это члены Союза писателей Александр Харчиков иАндрей Коровин; лауреаты всероссийских и областныхконкурсов, поэты-песенники – магистр эстрадного ис-кусства, композитор Василий Попов, песни котороговошли в репертуар незабвенной Валентины Толкуно-вой, и Александр Бочаров, который в сотрудничествес композитором Соловьёвым написал десятки песен,неизменно звучащих на местных школьных праздни-ках и заводских вечерах. Свой авторский почин внес-ли работники музыкального и театрального искусства:солист Тульской филармонии Юрий Драничкин, долгодо этого работавший на металлургическом заводе ипоэтесса Надежда Абрамова – руководитель и авторпостановок местной театральной студии. «Золотой крупинкой» назовет книгу косогорцевответственный секретарь Союза российских писате-лей С.И. Галкин. Кроме общей оценки, особо скажето стихах Раисы Носовой: «Верю ее строчкам, ее мыс-лям, ее видению». Сама же книга в дополненном и измененномварианте удостоилась переиздания в столице. Мон-таж моих (Е.Г.) стихов и стихов Р. Носовой был почтиполностью обновлен, добавлены и другие имена. Так -51-

появился поэтический сборник «У Ясной Поляны»,который был издан в Москве в том же 2003 году приподдержке депутата Государственной Думы России,члена Союза писателей РФ А.В. Коржакова. К честипоследнего будет добавлено, что этот человек, некогдастоявший рядом с «царями», действительно полюбилнаш край и, не смущаясь, называл себя «косогорцем».А Косая Гора, в свою очередь, неизменно платила емудоверием на выборах. В издании восьми авторских сборников мнепомогали спонсоры, в частности, региональное отде-ление партии «Единая Россия», некоторые тульскиепредприятия. Но неоднократно приходилось и брать кредиты,которые потом ничем не восполнялись, так как я ни-когда не продавала своих книг. Так, ни областная Дума,ни департамент культуры не нашли даже несколькихтысяч рублей для издания моих сказок «Грислисовковчег». Больше года заняла лишь бессмысленнаяпереписка. А ведь стихотворные сказки предназнача-лись, как неизменно указывалось в заявлениях: дляраспространения в детских домах области. Но никакие внешние трудности не мешали мое-му «кораблю», продолжавшему путь. Я упорно шла ксвоему «Небесному Иерусалиму», который я действи-тельно видела во сне и описала сие в последнем сбор-нике, назвав его «городом поэтов». К этому времени за плечами стоял поэтическийсборник «Возвращение к Вечности», помещённый -52-

в областной библиотеке в отдел редких книг. Вклю-ченные в него циклы стихов о русской истории подобщим названием «Третий Рим», заставили всерьёззаговорить о моём творчестве. Отдельные крупныестихотворения потом не раз печатались в коллектив-ных сборниках Тульского отделения Союза писателей:«Ветер на поле Куликовом», «Отчий край», хрестома-тии «Три века тульской поэзии» и других. Немалыйвклад в отбор авторов и стихов привнес ветеран пера –член союза журналистов СССР с 1970 года НиколайНиколаевич Минаков. Этот человек сумел «разгля-деть» и открыть десятки поэтических имен. Поправуя считаю его подвижником на ниве литературы и про-светительства в Тульском крае. Среди девяти выпущенных на сегодня книг, во-шедших в национальный фонд «Духовное наследие Рос-сии», особое место занимают три поэтических сборника.Книги историко-философского направления «Возвраще-ние к Вечности» и «Меж тканями материи нетленной»были отмечены благодарственными письмами Россий-ской Национальной библиотеки г. Санкт-Петербурга,а сборник исповедальной лирики «Волокна нервные дро-жат» был включён в реестр Библиотеки Конгресса США.В Интернете с 2002 года через информационную систе-му «Яндекс» размещена и сохраняется на национальномсервере «стихи.ру»моя страничка, вниманию читателяпредоставлены циклы моих первых книг. Казалось, «Город Поэтов» был достигнут. Свойвосьмой сборник «Меж тканями материи нетленной» -53-

я дописывала уже в состоянии внутреннего надры-ва – «изрешеченной ауры», как определил случайноодин экстрасенс. Неумолимо наступала пора кризисаи затишья. Написав и издав достаточно, даже пьесыи сказки, а также совместный стихотворный сборникс поэтессой Раисой Носовой, в определённое время японяла, что стою на месте. Как вдруг… поездка в провинциальный городокДонской растопила наступавший «ледниковый пери-од». Среднерусский университет, в котором я работала,направил меня туда в плановую учебную командиров-ку. Директор Донского представительства университе-та – человек редкой души и любви к русской поэзииИрина Николаевна Мамичева, попросила меня высту-пить со своими стихами перед читателями централь-ной библиотеки города. Встреча с выпускниками сред-них школ состоялась 17 мая 2008 года. Я была теплопринята как заведующей библиотекой, заслуженнымработником культуры Валентиной Ивановной Войтен-ко и её заместителем Вороновой Ириной Евгеньевной,так и учащимися. И у меня открылось второе дыха-ние! Любовь «дончан» влила тепло в мое опустевшеесердце. По приезде домой я вновь начала вдохновенноработать. Первой ласточкой «процесса» стала поэма«Донские бобры». -54-

6. РУЧАТЕЛЬСТВО МАРИНЫ Однако, я прекрасно понимала, что вдохнове-нье – вещь преходящая. И я снова искала ту высоту,к которой могла бы тянуться дабы не оказаться в пле-ну уже когда-то «говоренного». И в одну бессонныхночей вылетело: «Препоручила мне Марина гения –невиданного смысла человека!» Я ещё не знала в тот момент о невероятнойпо звучанию оценке Цветаевой величайшего ПоэтаХХ века Осипа Мандельштама: Я знаю: наш дар – неравен. Мой голос впервые – тих. Что Вам, молодой Державин, Мой невоспитанный стих! (М.Ц.) Эти ярчайшие индивидуальности были связаны,словно по закону единства и борьбы противополож-ностей, не только эпохой – местом существования, нои неизбежными противоречиями и даже, отчасти, не-приятием друг друга, как художников слова. Их поэтический диалог начал набирать обо-роты в 1915–1917 гг. Они познакомились летом1915 года в Коктебеле. В январе-феврале 1916 г.Мандельштам дважды приезжает в Москву длятого, чтобы увидеться с Мариной Цветаевой. В эти«…чудесные дни с февраля по июнь 1916 г., – пишетМ. Цветаева в «Истории одного посвящения»(1931), – я дарила ему Москву». -55-

Мандельштамом ей было посвящено стихотво-рение «В разноголосице девического хора…». Сти-хотворения «В Петрополе прозрачном мы умрём…»и «Не веря воскресенья чуду…» были также навеянымосковскими впечатлениями. Они вошли в сборник«Tristia», подаренный поэтессе лично автором. 12–18 февраля были написаны её первые из по-свящённых Мандельштаму стихотворений: «Никтоничего не отнял…», «Собирая любимых в путь…»,«Ты запрокидываешь голову…» и «Откуда такая неж-ность…». Однако уже через пять лет в своей критическойстатье «Литературная Москва» Мандельштам пеня-ет на «богородичное рукоделие» и «историческуюфальшь» стихов Марины Цветаевой о России. Впрочем, в своих саркастических выпадах он нещадит ни В. Маяковского, ни Н. Асеева, ни В. Хлеб-никова, ни даже Б. Пастернака. Более одобрительно,а в целом снисходительно, Мандельштам относится ктворчеству Валерия Брюсова, Вячеслава Иванова, Ми-хаила Кузьмина, Андрея Белого и Зинаиды Гиппиус.Будучи сторонником акмеизма, на страницах печатион постоянно полемизирует с программными высту-плениями символистов и футуристов, определяя иходинаково утопичными. И пожалуй, лишь Анна Ахма-това, поэзию которой он считал «одним из символоввеличия России», да ещё Александр Блок, который, поего мнению, «осуществил заветную мечту Пушкина– в просвещении стать с веком наравне» – при жизни -56-

были удостоены самой искренней благосклонности внезависимости от так называемых литературных «школ». Не касаясь подробно сути развернувшихся дис-куссий, я не могу согласиться с критикой стихов Ма-рины Ивановны Цветаевой. Думается, тайный смыслотношений двух гениев можно при желании найти впророческих строках уже приведённого ранее стихот-ворения Цветаевой: Никто ни чего не отнял – Мне сладостно, что мы врозь! И далее как заклятие: На страшный полёт крещу вас: – Лети, молодой орёл! Ты солнце стерпел, не щурясь,- Юный ли взгляд мой тяжёл? И, наконец, последнее признание перед расста-ванием, которое вот-вот наступит: Нежней и бесповоротней Никто не глядел вам вслед… Целую вас – через сотни Разъединяющих лет. 12 февраля 1916 По существу, в этой не женщине даже, которойне было ещё и 24 лет, а в «утысячерённой» личностион не нашёл то, что бы его вдохновило. Видимо, онабыла сильнее и её душевная напряжённость и небы-валая глубина оттолкнула, а не приблизила его к ней.Да и вообще, разве могут сосуществовать рядом такие -57-

две кометы? По определению они не могли принадле-жать никому и ничему, кроме ПОЭЗИИ и своей самимБогом назначенной МИССИИ. По-видимому, Осип Мандельштам, признанныйсегодня Поэтом первой величины не только в России,но и в мире, знал своё место, когда предсказывал, чтостихи его сольются с русской поэзией «кое-что изме-нив в её строении и составе», оставив «след алмазомпо стеклу», – как Мандельштам выразился однажды овоздействии Чаадаева. По словам Бориса Шкловского,лично знавшего поэта, «Мандельштам, будучи евреем,избирает быть русским поэтом – не просто «русско-язычным», а именно русским». Этот интеллектуальный «смысловик», отдавав-ший жизнь во власть «блаженного, бессмысленногослова», был образованнейшим человеком своего вре-мени. Тенишевское коммерческое училище, ученикомкоторого он состоял в 1900–1907 годах,– одна из луч-ших школ Петербурга. Там, на смену восторженнымдетским впечатлениям от праздничной столичной ар-хитектуры и парадов пришла отроческая вдумчивостьи «стускленность». В мир русской поэтической традиции и новой– символистской эстетической культуры Мандельшта-ма ввёл учитель словесности Владимир ВасильевичГиппиус, одарённый педагог и критик, которого самОсип назовёт «формовщиком душ». После окончания училища происходят поездкиМандельштама в Западную Европу, отзвуки впечат- -58-

лений от которых будут повсеместно присутствоватьв его поэзии. С октября 1907 по лето 1908 года он живёт вПариже, после этого путешествует по Швейцарии соднодневным заездом в Геную. С осени 1909 по весну1910 года – второе путешествие на Запад: два семе-стра в Гейдельбергском университете, посвящённыероманской филологии, с новыми поездками в Швей-царию и Италию. С 21 июля 1910 года до серединыоктября того же года он пребывает в пригороде Берли-на Целендорфе. Европейская готика входит не только в суммуархитектурных впечатлений Мандельштама, но истановится важнейшим компонентом его образнойсистемы. И я упорно шла к «расшифровке» поэтическо-го письма Мандельштама, осмысливая существо егопоэтической веры: причисление любого имени к биб-лейскому статусу имени Божия, которое нельзя упо-треблять всуе. Мои философско-культурологическиезнания позволили принять в должном объёме слож-ные «четырёхмерные» и в то же время лексически от-борные строки, написанные человеком, смотрящим«сквозь» вещи и «добывающим» их суть. Менялись эпохи, менялся и поэтический го-лос Мандельштама. Первая книга стихов «Камень»1908–1915. И сейчас охватывает благость от целому-дренного звучания «Лютеранина», в котором, как имногих других стихах, выражена идея «конечного»: -59-

И думал я: витийствовать не надо. Мы не пророки, даже не предтечи, Не любим рая, не боимся ада, И в полдень матовый горим, как свечи. Поэт напишет это стихотворение вскоре по-сле крещения в методистской кирхе Выборга 14 мая1911 года. Скудость протестантского обихода, где хо-ронят «легко и просто» и даже колокола звонят «сдер-жанно», понимается им как правдивость, исключаю-щая ложную патетику и недостоверные притязания.Над техникой и образностью доминирует аскетиче-ская сдержанность. Голос поэта крепнет, достигая фантастическихвысот в цикле «Tristia». 1916–1922. Уже здесь очевидно, что, не срываясь в крайно-сти, он заявляет своим творчеством, что поэт такой жечеловек, как и все, а его одиночество – не избранниче-ство, а норма в мире, состоящем из одиночеств. Самон относился к себе так же просто: какой есть. Сделав выбор в пользу русской поэзии и христи-анской культуры, Мандельштам в то же время создаётполотна, содержащие «большие временные глыбы»:Иудея, Эллада, Рим, Венеция, Империя Наполеона,Армения, Крым, Россия и её ХХ страшный век. Словарь и понятийный смысл многих стихов –для уровня подготовленной аудитории. Например,католическое и греко-православное нередко объеди-няются в характерной мандельштамовской техникеналожения. В этой же манере выполнены некоторые -60-

сюжеты, касающиеся библейской истории, где нужносуметь дать правильную трактовку событиям и обра-зам, порой перенесенным по аналогии в современнуюжизнь. Так, конец петербургского периода русской исто-рии он отождествляет с гибелью Иерусалима, тем под-водя общий знаменатель под очевидным крушениемРоссийской империи и когда-то окаменевшей Иудеей. Вообще, истории и исторических параллелей вего стихах так много, а метафора или гипербола такискусно запрятаны в уникально внятную смысловуюформу акмеизма, что, помимо соответствующего обра-зования читателю, порой просто необходим коммента-рий, ибо не всегда знаешь, что автор имеет в виду. По-этому, говоря словами С. Аверинцева, Мандельштаматак заманчиво понимать – и так трудно толковать. Если 20-е годы – это равновесие тревог и надеждв осмыслении времени и культуры в целом, то начинаяс «Грифельной оды» (1923; 1937) голос поэта стано-вится судорожным и напряжённым. Наступает творче-ский кризис. За пять лет – ни одного стихотворения!А в начале 30-х годов поэзия Мандельштама становит-ся поэзией вызова. Она извергает энергию гнева и негодования.Этот хрупкий и немощный человек под натиском раз-громных статей и бессовестных обвинений со стороныприслужников власти типа Горнфельда, прямо шёл на-встречу надвигающемуся страху. Он отчётливо пони-мает, в какой стране ему предстоит жить и работать. -61-

И даже получив от власти квартиру в Большом Нащо-кинском переулке, он проклинает её, желая вернутьеё тем, для кого она предназначалась: честным преда-телям, изобразителям и тому подобным старателям...Как писала далее жена поэта: «Проклятие квартире –не проповедь бездомности, а ужас перед той платой,которую от него требовали. Даром у нас ничего не да-вали…». Вслед за этим Мандельштам пишет стихотворе-ние «Квартира тиха как бумага», где есть строки: А стены проклятые тонки, И некуда больше бежать, А я как дурак на гребёнке Обязан кому-то играть. И о возможном будущем: Какой-нибудь честный предатель, Проваренный в чистках как соль, Жены и детей содержатель, Такую ухлопает моль. Мандельштам понимает, какую цену от него тре-буют, но продолжает писать то, что думает. ПОСТУП-КАМИ в эти страшные дни становятся написанные имза десять лет до этого слова: «Какой должна быть по-эзия? Да, может, она совсем не должна, никому она недолжна, кредиторы у неё все фальшивые!» Всеми сво-ими памфлетными выпадами против ополчившихсяна него антагонистов он доказывает несовместимостьвольного поэта с прислужниками власти от литерату-ры. А его знаменитые пять вечеров в культурных цен- -62-

трах Москвы и Петербурга в 1932-33 гг. показали всюсилу и мощь его пророческого поэтического дара! Считая Сталина «душегубцем и мужикобор-цем», в ноябре 1933 года Мандельштам пишет своёсамое «судьбоносное» стихотворение, обращённоелично к «вождю народов». Он инстинктивно чув-ствовал, кто тиранит народ: Мы живем, под собою не чуя страны, Наши речи за десять шагов не слышны, А где хватит на полразговорца, Там припомнят кремлевского горца. Зная, что палачей много, он прямо указал на соз-дателя репрессивной системы. А вокруг него сброд тонкошеих вождей, Он играет услугами полулюдей. Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет. Он один лишь бабачит и тычет. Как подкову, дарит за указом указ – Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз. Что ни казнь у него – то малина И широкая грудь осетина. В ответ Сталин решил убивать поэта медлен-но. Он отправил его с женой вначале в ссылку в Во-ронеж, а уже затем как политзаключенного в тран-зитный лагерь под Владивостоком. В этом лагере ввозрасте почти сорока восьми лет поэт умер. Столь оригинального поэта-историка, поэта-философа Россия ещё не знала. -63-

И всё же уникальность его поэтического рас-крытия в ВЕЛИКОМ ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ СТОЯНИИ.Сейчас, когда большевистская империя в 1991 годуокончательно пала и рушится система тоталита-ризма, уступая место демократическим институ-там и законам, роль Мандельштама как яростногокритика сталинизма бесспорна. А политическиерепрессии против одного из лучших поэтов стра-ны навсегда останутся позорным клеймом на телелагерно-казарменного социализма сталинской эпо-хи. И прежде всего об этом я хотела сказать в своёмпоэтическом эссе «УЛИЦЕЙ МАНДЕЛЬШТАМА».Я горжусь, что мне была представлена уникальнаявозможность впитать наш ВЕК через великую поэ-зию этого гениального неповторимого мастера. апрель-май 2010 -64-

Я – русский дворянин!Историко-биографический очерк -65-

-66-

ВСТУПЛЕНИЕ Читатель, а знаешь ли ты, что такое шахта?Я даже не спрашиваю, работал ли ты в ней. Вот она –одна из послевоенных шахт Донбасса. «Представь себелаву длинной 160 метров, высотой 75 см. Ползешьпо–пластунски и, наконец, добираешься до комбайна.Вокруг него бригада. Все усталые и злые. Я – электро-слесарь. Через угольную пыль доносится: «Слесарь,подключай кабель». Я быстро, как только могу, лезувверх и вожусь с подключением муфты, которую уда-ется вытащить из завала угля. Наконец, муфта подклю-чена, и комбайн заревел, врезаясь в уголь, и темныеблестящие куски \"черного золота\" заполняют решетки.Потом лавиной уходят вниз к люку и падают в вагонет-ки. Гром, шум, крики… Наконец, машина затихла. Я смехаником бегу к комбайну. Он «матюгается» с наивнойверой в крепкое русское слово», – так писал в письмематери мой отец незадолго до своей страшной гибели. Но это повесть не о шахте. О времени, черезкоторое прошли судьбы поколений, среди которых –страницей – и мое, разоренное временем, гнездо. Мне уже больше пятидесяти лет. Моя моло-дость… Она ушла и осталась. Ушла, потому что морщины не разглаживаются,глаза широко как ранее не раскрываются. Да и осанка, увы, не юношеская. Осталась, таккак душа растет, преодолевая все преграды, душа раз-вивается, не переставая удивляться и обновляться… -67-

А есть ли место чуду? Я бы уточнила: не чуду,а тому непреходящему и вечному, о коем мы с гордо-стью свидетельствуем: мой предок! И я в десятиты-сячный раз поднимаю глаза на портрет того, кого на-зывала и называю с трепетом – отцом… Я вижу великолепное мужское лицо, гордели-вую, но не вызывающую стать, внешне спокойныйвзгляд когда-то лучистых светло-серых глаз. Я засты-ваю в онемении. На груди сияют советские и польскиенаграды ветерана Второй мировой войны. Да, неуже-ли, этот представительный офицер в штатском, – мойродной отец?! И как могло случиться, что он погиб ввозрасте Христа и не на войне, что казалось бы почтиестественным, а в подземном бою – в жерле шахты. И из таких же немых уст только я слушаю груст-ное повествование человека, по праву называвшегосебя «счастливчиком». -68-

1. СТО ЛЕТ ТОМУ НАЗАД… У этого человека, как у любого другого, былодетство. Я открываю старый семейный альбом и вижусолнечно-беленького, лупоглазого, годовалого малы-ша, едва сидящего на чем-то мягком. Из-под распа-шонки видны его пухлые ножки. Два огромных светлых глаза смотрят на мир снаивным удивлением. Вот он – этот чудо-ребенок, которого так долгождала его кроткая мать! И он так много поведал о ней в своих предсмерт-ных записках. «Мать родилась в Риге. Генрих Кауфман, мелкийбуржуа, содержал ресторан в Риге, но последнее времяразорился. Все его дети в поисках средств к существо-ванию еще до войны покинули Латвию…» Их затеряв-шиеся следы – двоюродных братьев и сестер моегоотца – я не так давно обнаружила по родословной изРижского архива. К моему огромному изумлению, этиприбалтийские немцы, или онемеченные латыши, пу-стили корни практически на всех континентах. При-чем, братья моей бабушки писались по матери Элиза-бет Грислис – латыши, а сама она и её сестра взялинемецкую национальность своего отца. Вообще существует легенда, что первые «при-балтийские» Кауфманы приехали из Ганновера.Я почему-то уверена, что это произошло во второй по-ловине ХVIII века, так как по сохранившимся архив- -69-

ным данным в первой половине века XIX в г. Баускауже жил мой прапрадед Яков Кауфман со своей женойОтилией Ионн, и в законном браке они нажили шесте-рых детей, среди которых и был мой прадед Карл Ген-рих. Вообще, по неопубликованным данным, в При-балтике в те времена одних только титулованных, т.е.фон Кауфман, жило три ветви. Но об этом в архивнойсправке не сообщалось, а известны лишь имена и даты,и что самое интересное, представлены источники –Баусский, Экауский и Рижский немецко-лютеранскиеприходы, к которым принадлежали мои предки. Итак, по какой-то мистической случайности,бабушка Амалия после окончания Рижской немецкойгимназии оказалась не в Германии, как впоследствииее брат-погодок Иоганн, а затем и Карл, не в Аргенти-не, куда переехал и закончил свою жизнь ее младшийбрат Вольдемар, а в Киеве, где жили ее однофамиль-ные двоюродные сестры. Вообще, насколько я наслы-шана, у немцев есть обычай – принимать двоюродных,в силу каких-либо обстоятельств, покинувших отчийдом, как родных. И судя по всему, моя бабушка при-надлежала к старинному роду, где такой обычай сохра-нялся. Однако дневник отца настойчиво требовал опи-раться на него. И, следуя высшему голосу, я читаю:«26.10.1924 г. Родился я в г. Киеве на Левашовской, 40,недалеко от Бессарабки. Мое детство протекало в об-становке нэпа при полном материальном обеспечении.Детство – буржуазное. Мать и немецкое окружение вос- -70-

питывало меня, лелеяло и готовило из меня вундеркин-да. Четырех лет, наряду с русским, я понимал, когда комне обращались по-немецки. Мать мне читала немец-кие (в подлиннике) сказки братьев Гримм, Гофмана иразъясняла мораль их содержания. Отец, будучи всегдазанятым, в мое воспитание не вмешивался…» Отец… Он по-мужски сдержанно относился кнепохожему на него белокурому отпрыску, хотя в тай-не любовался подрастающим чудо-ребенком. О моемдеде так много разноречивого, что правда, как в этихслучаях говорят, лежит где-то посередине. Род моегодеда жил в местечке, как мне представляется, оченьпохожем на Сновск из «Тяжелого песка» АнатолияРыбакова. Василий Носов, родившийся в селе Марчи-хина Буда Ямпольского уезда Черниговской губернии,был порождением того смешанного малороссийскогоэтноса, который обозначался не иначе как просто «рус-ский». И уверяю, это трудно оспорить. По фамильнойлегенде, его мать умерла. Отданный отцом в 13 лет науслужение коммерции советнику Дитятину в г. Киев,Василий все юные годы провел в приказчиках, и ужек 1912–1914 годам приобрел в собственность мастер-скую и инструментальный магазин. Судя по дошедшим рассказам родственников,это был картинно живописный юноша с несомнен-ными артистическими способностями. Работая маль-чиком для поручений по принципу «принеси-подай»во французском магазине, он неизменно привлекаллюбопытство киевских мещан. Нередко приходилось -71-

слышать от какого-нибудь господина, тянущего за со-бой великовозрастного ленивого дитятю: «Ты толькопосмотри, посмотри на того мальчика, похожего нафранцузика. У него нет твоей родословной, и, по слу-хам, он вообще сирота и работает в «людях». Но он, нев пример тебе, такой шустрый, такой толковый! Счаст-ливы родители, имеющие подобного сына!» Сиротский крест в России тяжек. Но ты смотрел всегда вперед. Мой дед! В приказчиках слыл князем! И на смотрины шел народ… А тот вырастал на глазах и все больше умнел.К шестнадцати годам понимал не только все премуд-рости коммерции конца «пушкинского» века, но имногое другое в той круговерти, что зовется жизнью. Мещанский Киев восхищался Прелестным отроком всерьёз. А ты уже тогда пытался Найти себя в купине роз. Анализируя не только слова и поступки, оннаучился угадывать последствия в проявлениях, от-бирая для себя полезное. Формировалась та самая му-дрость обыденной житейской философии, которая напротяжении всей дальнейшей нелегкой жизни почтиникогда не подводила его. Мой отец писал про родите-ля: «Он всегда смотрел далеко вперед и рассматривалявления так, как будто всю жизнь изучал диалектику иматериализм. До всего этого он дошел здравым прак-тическим умом и чутьем русского мужика». -72-

Василий Николаевич Носов был, несомненно, ху-дожественно одарен. С родной Черниговщины он вынеси знал наизусть множество народных былин, которыерассказывал сыновьям. Кроме того, он великолепно пел.Его старший сын, у которого я гостила, будучи совсемюной девочкой, как-то сказал, услышав по радио сердеч-ный баритон Георга Отса: «Именно так пел мой отец!» Однако, имея определенный и немалый талантпо части пения, дед все же не решился стать артистом. В его понимании мужчина прежде всего должениметь жилье, в котором могла бы жить его семья, идело, в котором он может преуспеть. А выступления сосцены он не считал мужским занятием, а лишь развле-чением молодости. Его публичные выступления в Лет-нем театре закончились самым неожиданным образом.Как-то он пел «Блоху» Мусоргского, читая партитурус листа. И вдруг порыв внезапно поднявшегося ветравыхватил из рук драгоценный листок! Это был знак.С этого времени, хотя пение и оставалось «домашнимпраздником», на сцену – ни ногой! -73-

2. ЖИТЕЙСКИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА С ГРЕЧЕСКИМ ОТСТУПЛЕНИЕМ Василий Николаевич был женат два раза.В 1913 году он в двадцать девять лет впервые женилсяна Вере Владимировне Панковой. И в 1914 году родил-ся его первенец, названный так же – Василием. Будетк слову сказано, своего дядьку по деду я обнаружилав Киеве, куда заезжала после отдыха из Крыма с род-ственниками своей матери на бирюзовой знаменитойпервой модели «Волги», украшенной «оленем» в ми-ниатюре. Там впервые я увидела семидесятилетнююмать дядьки. Сухонькая, в скромном темном платье и вбелом платочке она была похожа на желтую свечечку.На вопросы о своем первом муже отвечала: «Не пом-ню, давно это было». Но это было! Вот они на фото – такие счастли-вые после свадьбы. На фотографии старинной Сидишь и смотришь как живой: Французский фрак и торс картинный С великолепной головой. Французский фрак деда гармонировал с велико-лепной фактурой платья дивной лебеди в расшитом би-сером шитье. Трудно поверить, что эта когда-то перваяна Подоле красавица перевоплотится через полсотнилет в желтую как свечка, высохшую старушку. А тогдаона слыла мещанкой, любительницей застолий и виде-ла «свет» в таких же довольных мещанах – гостепри- -74-

имных и ограниченных. Она была, по сути барынькой,чем и отличалась от трудоголика мужа. Со временемеё прихоти стали его раздражать. И разрыв последовалчерез несколько лет, но в связи с совершенно другимиобстоятельствами. Как-то в году 1916, видимо, по дополнительно-му призыву дед был направлен на фронт. А когда вер-нулся, то узнал, что его жена встречается с очень кра-сивым и богатым греком. Тот влюбился в красотку досумасшествия и готов был кинуть к ее ногам свое со-стояние. Всё взвесив, та ушла к более щедрому и люб-веобильному. Став его официальной женой, киевская«панна» родила в течение шести лет трех гречанок. Одна из греческих граций была позже влюбленав моего отца. Я, будучи ещё в подростковом возрас-те, как-то с дядей Василием оказалась у нее в гостях.Живущая с мужем и сыном в собственном домикенедалеко от центра Киева, эта кареглазая и уже отяже-левшая немолодая красавица сердечно приняла своегосводного брата. И вначале все улыбалась да посмеи-валась, обмениваясь с ним шутками. Но, затем узнав,что я дочь погибшего в 1957 году Владимира Носо-ва, – также неожиданно горько расплакалась. «Глаза,глаза…», – вздыхая, шептала она. – Как же я сразу неузнала… эти же глаза!» И она опять заливалась слеза-ми. Можно сказать, что так мы втроем «помянули» жив-шего еще девять лет назад человека Володю Носова. На обратном пути дядька Василий рассказалмне, что когда мой отец приезжал, кажется, в 1946 -75-

году из польской заграничной командировки в от-пуск, то его внешность, оправленная в польский ро-скошный мундир, произвела настоящий фурор в Кие-ве. Как на диковинное чудо смотрели на него дамы,оборачиваясь при встрече на улицах. А безымяннаягречанка (пусть читатель простит, но в биографиче-ской повести я не называю её по причине несовер-шенства «девической» памяти) в сквере, где рослибессмертные киевские каштаны, «сражала» молодцапылкостью не сестринских признаний, к которымуши счастливчика так привыкли в вольной Польше.По естественно-этическим причинам роман ограни-чился с его стороны ни к чему ни обязывающим по-литесом блестящего офицера. Но когда я сидела перед горюющей гречанкой,то невольно причащалась к воздуху искреннего чувстваи запомнила нашу единственную встречу навсегда.И иногда мне кажется, что из-за семейной драмы мое-го деда, когда он так и не смог простить супружескойизмены, – по закону воздаяния мне впоследствии былоткрыт путь в античность, которой я отдала годытворчества. Причем, любовь ко всему греческому сгодами только возрастала и стала яркой составляю-щей моих поэм. Греция! Божественным агоном Ты предстаешь всем соплеменникам Земли. Честь в соревнованьях красоты, Танцев и музыки благовольной – Отстояла, о, Эллада, ты! -76-

Или Но дух героики, бравады Мне подарили греки, Вы! Люблю в Вас высоту желаний Триумфов или показух. Всю жажду почестей и знаний, Неотразимо гордый дух. Гармонии живой дыханье В музыке, танцах и стихах. Всех снов пленительных звучанье, Смысл мирозданья на устах. Продолжая же баловать читателя семейнымиподробностями, скажу, что «греческое» счастье киев-ской красавицы Веры было недолгим. Где-то во второйполовине 20-х годов её грека расстреляли чекисты. Зачто тогда расстреливали, знает один лишь Всевышний.Видимо, легче было сохраниться людям средним и ма-леньким. Все яркое резало глаз, а особенно – достаток. Бедная вдова, привыкшая жить в довольстве илюбви, решилась на невероятный поступок – вернуть-ся к своему первому мужу, которого двенадцать летназад выгнала в горячке. Она знала, что тот преуспе-вающий нэпман и что главное – верила в нерушимуюсилу чувства и прощения. Одев их первенца в бархат-ный костюмчик, белые носочки и кожаные дорогие бо-тинки, она сказала твердо: «Васюта, собирайся в гостивместе со мной. Мы пойдем к папе. Ты должен поми-рить меня с ним». -77-

По воспоминаниям дяди, при встрече его роди-тели обнялись «в сердцах» и горько плакали. Но ещеболее горькие слова дед произнес вслед: «Я бы принял,Вера, тебя , если бы не новая семья. Маленькое дитя!..Сын!!!» – обрушил он на её голову последние роковыеслова. Беспомощно разведя руками, он сомкнул их насюртуке и подавленно замолчал. Все. Это был его ответ. И когда прошлое в лицестоль когда-то дорогой его сердцу жены окончательноушло с порога, – из другой двери вошло настоящее.Это была женщина, с которой он проживет счастливодо очередного водораздела, который смешает в крова-вое месиво судьбы народов и семей. А пока маленькаябелокурая немка бережно держала на руках как двекапли воды походившего на нее карапуза. Слезы бла-годарности омывали ее чистую и простую душу. Былмногозначительно грустен и её малыш. -78-

3. «ЕСТЬ ИМЕНА, НЕЖНЕЙШИЕ ДО СЛЕЗ…» Шарлотта, Амалия Кауфман. Кто еще, кромеменя, расскажет о скромной деве, соблюдавшей рели-гиозные каноны и готовящей себя с детства в «христо-вы» невесты. Ах, бабушка! Моя бабушка Амалия… Как ты по-пала в Россию? Передо мной портреты твоей матери,троих родных братьев и сестры. От старых фото веетстатичной холодноватой приветливостью. Видимо,воспитывали тогда в строгости и ответственности –без «скидок» на прощение свыше. И не в этом ли смысллютеранства, которое разом опрокинуло еще в первойчетверти XVI века ложь средневековой схоластики. Выступив против позднесредневековой римско-католической церкви с ее злоупотреблениями, начавоткрытый спор об индульгенциях, Мартин Лютерсделал невероятный, неотразимый бросок от догм к«живой вере». Всё при жизни, всё, что ты трудом исовестью заслужил, – это ты, твоё…здесь и сейчас!А если нарушал, переступал… тщетно просить у Богаискупления. Будь достойным… здесь и сейчас! Имен-но такой установке был подчинен и весь семейныйуклад, где сдержанная эмоциональность, правдивостьи деловитость считались высшими человеческимидобродетелями. И неслучайно из-под пера моего отца в адрес ма-тери вылились такие перлы: -79-

«Мать. Матерью я гордился так же, как и онасвоим единственным сыном. Сколько в ней было бла-городства, честности, верности долгу, бескорыстно-сти, мягкости и ласкающей грусти. Так только воспи-тывают в старинных немецких семьях». Бабушка! Тебя крестили в церкви Иоанна. Там твоё осталось имя в записях охранных. Дочь латышки и тевтонца – древняя пруссачка – Стала доброты оконцем, русскою «чудачкой». С позиций зрелости отец позже отметит, что«мать человек не нашего времени», что «таким кри-стальной чистоты людям» трудно жить во времена,когда резко выражена борьба за существование, когдалюди используют все средства в достижении цели иничем не гнушаются. «Мать абсолютно бесхитростна,наоборот, поделится последним куском с ближним (зачто получала нарекания от отца), честна до фанатизма,аккуратность у нее поистине немецкая». Однако, уже тогда наблюдательный отрок завнешней благородной безупречностью не мог не ви-деть и жизнь другую, в которой возможно было неменьше, а больше истинного.«Мать жила помимо се-мейной еще и своей, немецкой жизнью, так и непоня-той отцом, она вела оживленную переписку со своимимногочисленными родственниками в России и загра-ницей, читала немецкие книги. Ее консерватизм был понятен мне и я с особойлюбовью и лиризмом слушал, как она с сильным ак-центом повествовала мне о своем красивом детстве в -80-

далекой и чуждой мне Риге и прекрасном и любимомФатерланде». Свою совместную жизнь жена и муж принеслив дар любви к очагу, в котором рос их единственныйсын. В стихотворении «Родословная» я скажу об этом: Прибалтийская немка гордилась Мужем мудрым –прекрасным отцом. Белым ангелом, в коем селилась Мировая душа – Божий дом. Читаю записки и напряженно всматриваюсь вфотографию, пытаясь дочитать в лице почти тридца-тилетней фройлен то, что видится через поколение.Передо мной сидела, словно сошедшая с полотен Ру-бенса, ещё молодая дама благородной наружности.Но я не чувствую в «фламандском» портрете бабушкиособой простоты, несмотря на безыскусность. Я улав-ливаю пласт совершенно иной культуры, дополненнойбезукоризненным воспитанием. В Англии в ней наш-ли бы черты молодой мисс Марпл, в скандинавскихстранах без сомнения указали б на типичную датчан-ку, шведку, норвежку, ну, а в Германии безошибочноузнали чистокровную арийку. И не одна бы из сторонне ошиблась! -81-

4. ЭКСКУРС В БАЛТИЙСКИЙ ДОМ Изучая историю древних кимвров и тевтонов, яудивилась, что этот воинственный, голубоглазо–свет-логоловый этнос, заселивший Европу с севера болеедвух тысяч лет тому назад, и есть древние германцы,которые по мере складывания государственности пред-стали перед нами многими народами современного За-пада. Со времен позднего бронзового века их первона-чальные следы были выявлены в землях современныхюжной Швеции, Датского полуострова, между рекамиЭмсом и Одером и горами Гарц. Во II веке до н.э. ким-вры и тевтоны вторглись в Римские владения. С Ютландских льдов бежали доброхоты От голода, нужды и духоты Обычаев древних, чтобы скрыть работой Разбойные природные черты. Им не хватало, видимо, пространства. Культур нездешних их кимвал манил, А климата благого постоянство Влекло на Юг, где Рим великий жил. Германцы были, впрочем, благородны: Ведь рабство пало! На земле свободной Средневековье зашагало в ногу По христианской праведной дороге. Одни тевтоны только официально с 1200 года настолетия «поглотили» Латвию, навсегда впечатав тамсвой устав. Хотя, читая о жизни латышских батраков,составивших в российском перевороте октября 1917 -82-

года костяк так называемых «латышских стрелков»,признаю, что такая нация, пусть наполовину онеме-ченная, существует. Но, учитывая великое переселе-ние народов, опять всё сводится к древним германцам!Не погружаясь во времена Адама и Евы, это ближнее, очем с определенной долей вероятности, можно судить. Десять лет назад подобные изыскания, опираю-щиеся прежде всего на великий научный труд патри-арха российской истории Н.М. Карамзина, впервыевылились в стихотворную притчу: Летголу. Латышей ливонских Так Нестор называл Усвоенное встарь навечно записал. И есть преданье роковое – От древних пруссов ветвь ведет: Был видиварьями основан Близ Данцига на Висле род, Скрепленный Видвута господством – Шестого века первородством. Знать, недовольный с кем-то родством, Он заселил Литву, Летляндию И Пруссию с Курляндией. Наглядной иллюстрацией более позднего «оне-мечивания» является род Грислис. Моя прабабушкаЭлизабет Вилма Грислис, считавшаяся «абсолютной»латышкой, была родом из северного Малиенского края,граничащего с Эстонией и русской псковщиной. Винд-зере – область богатых родниками лесов, которую ещев средневековье называли «медвежьим углом». -83-

Вецлайценская волость, откуда она происходи-ла, отличалась своими горами и глубокими низинами.Огромный ледник в доисторические времена пропа-хал здесь борозды, образовавшие впоследствии озер-ца. Это был мир первичной природы, обживаемыйместными и кочевыми племенами. Причем, в перево-де на русский язык фамилия Грислис означает осока.Как известно, это трава, растущая на берегах озер. Лег-ко представить, что такое название носило балтийскоеплемя данной местности ещё в древности, определяялюдей, живущих около озер. Однако, начиная с 13 века вместе с немецкойколонизацией начался век второй или «окультуренной»природы. Эту территорию «накрыл» Ливонский орден:на острове Пилссала был построен орденский замок, агород Алуксне был переименован в 1342 году в Мари-енбург. Всюду располагались земли и усадьбы немецкихбаронов. Из Европы проникала дворцово-парковая куль-тура. Повсеместно строились и открывались лютеран-ские приходы, к одному из которых принадлежала знаме-нитая воспитанница пастора Глюка Марта Скавронская,коронованная на российское царство как Екатерина I. По новым сведениям, она была дочерью латыш-ского крестьянина, хотя в народе называлась просто«немкой». Так представлял её и муж Петр Великий. Безусловно, стиль жизни лифляндских немцев,или онемеченных латышей, издавна отличается опре-деленной замкнутостью. Но это не бескомпромисснаясухость эстонцев, не «сервисная» кичливость ополя- -84-

ченных литовцев, а какая-то упрямая и вместе с темпритягательная своей «янтарной» таинственностьюбалтийская нация. Причем, прусско-немецкая ветвь,давшая миру самое большое число гениев, не вступалав противоречие, а органически обогащала первоздан-ные «викинговые» черты и быт местных племен. И думаю, эти светлые строки, посвященныепрабабушке-латышке, вполне справедливы: Прекрасная латышка с глазами цвета моря. И я вообразила: как с судьбою споря, Гордыню закрывая той сдержанностью странной, Могла и не казаться счастливой и желанной. Янтарным одеяньем ты немца привлекла. Тем тонким обаяньем, что не найдешь слова! Строительство Риги и её главного светоча – Дом-ского собора, в котором наряду с немецкими мастерамитрудились ливы – ярчайшее свидетельство тому: Все ж дикость варварство подмяло. Но взяв заветные ключи, Свободы духа не попрало. Культуры свет блеснул в ночи! Пришелец грозный злата, денег На город вечный не жалел. И Домского собора стены Венчали жизни той предел. В них труд ремесленников знатных, Крещёных ливов мастерство, Прошедших путь судеб превратных. Над жизнью дикой торжество! -85-

Причем, в дальнейшем, минуя столетия, и вЛифляндской провинции, и в Курляндии, а также вЛатгалии светским языком был немецкий, а латыш-ский оседал в хибарах крестьян, рыбаков и мелкихремесленников. Язык моей латышкой прабабушкиЭлизабет Грислис был немецким. В период 1621–1710 годов Рига стала одним изважнейших городов Швеции, только внешне заме-нившей всевластие немцев, ибо именно последние,а вовсе не латыши, были представлены в шведскихландтагах. Им же принадлежали основные земельныеугодья и предприятия. Таким образом, балтийская не-мецкая и шведская знать сливались в единый политиче-ский и экономический класс. Но в целом, современнаялатышская история хорошо вспоминает «добрые швед-ские времена», когда укреплялся закон и согласно пар-ламентскому уложению низшие слои могли обращатьсячерез судебные органы в Верховный суд Швеции. Я же могу лишь констатировать, что, кроме удач-ной ассимиляции и таких бесценных иноземных даровкак культура и справедливое государственное управ-ление существует еще понятие «истории страны».И ее подвигла Россия! Я благодарна тебе, дорогая рижская бабушка, зато, что из-под пера моего так благодатно и легко про-лились на свет стихи о «янтарной стране». Как будто япрожила на земле предков тысячу лет! И, вспоминая пра-родителей, благодарю их за то, что с фамилией Грислис,ставшей моим творческим псевдонимом, мне пишется. -86-

5. КИЕВСКАЯ БЫЛЬ Однако, поэтические отступления хороши лишьв меру, а я впервые пишу прозу, и обязана вновь ивновь спускаться на грешную землю, а если конкрет-но – Киев начала 20-х годов минувшего столетия.Но вначале – немного истории. Немало былин сложено о Киеве – избраннымстать десять веков назад центром русской земли, во-бравшей десятки славянских племен. Со времен Свя-того Владимира и Ярослава Мудрого город признавал-ся в мире по величию «соперником Константинополя».Средневековый Киев восхищал: живописный ланд-шафт, полноводный Днепр, грозная мощь Золотых во-рот, Софийский собор, златоглавые храмы, плывущийпо улицам малиновый звон церковных колоколов… Город вечный стоит над Днепром, Где бурливые волны клубятся. А Софии и ночью и днём Сны о прежнем величии снятся. Если Рим, говорят, был возведен на семи хол-мах, то Киев – на двадцати. Причем, все столичныегоры расположены исключительно на правом берегу.По мнению географов, у всех рек, текущих, как иДнепр, с севера на юг, правый берег обречен быть хол-мистым, а левый – пологим, что объясняется вращени-ем Земли, понемногу «сдвигающим» реки. Вот они горы – нерукотворные и рукотвор-ные! Над Днепром видна Владимирская горка с пар- -87-

ком, разбитым здесь еще в 30–40-х годах XVIII века.В древности эта местность именовалась по имени Ми-хайловского монастыря Михайловской горой. И сегодня хороши старинные киевские кварталы:утопающий в яблоневых садах Печерск… Подол с ле-гендарным Андреевским спуском – неповторимой куль-турной «меккой», где и поныне органично сосуществу-ют театры, литературные кафе, магазины и лавочки.Когда-то этот спуск именовали Крестовоз движенским.И только с постройкой в XVIII веке Андреевской церк-ви он приобрел свое настоящее название. В конце XIX века засиял Крещатик. Здесь раз-местились главные площади, открывались банки,офисы и магазины. Были построены крупные обще-ственные здания: городской думы, купеческого со-брания, славянского общества и почтово-телеграфнойконторы. В формировании неповторимого архитек-турного стиля Киева и его главной улицы огромнуюроль сыграла деятельность городских архитекторовВ.Н. и И.В.Никодаевых, А.Я.Шиле, Э.П.Братман, атакже произведения архитекторов В.В.Городецкого,А.В.Кобелева, П.Ф.Алешина, В.Н.Рыкова, П.С.Андре-ева. В 1892 году в Киеве появился первый в Россииэлектрический трамвай и Крещатик становится нетолько деловым, но и транспортным центром, объ-единившим и связавшим части города – Старыйгород, Подол и Печерск. В некоторых источниках можно найти упомина-ние о Левашовской горе на Липках. Как уже говори- -88-

лось, мой дед жил на Левашовской улице (нынешняяШелковичная улица когда-то носила имя известногокиевского губернатора графа Левашова). А совсемрядом, на Лютеранской по-прежнему стоит лютеран-ская церковь – кирха, давшая когда-то название улице.Думаю, что именно здесь жила бабушка Амалия. Это был город храмов и хорошо построенныхкаменных и деревянных домов, в которых, казалось,навечно закрепился обывательский душок. И, призна-юсь, собственническая идеология здесь задержаласьдо сих пор. Она неистребима! Причем, если одесситвсе «выправит» в шутку и его так просто не «раз-грызешь» и не поймаешь, то киевлянин не побоитсяпоказаться «подколесиным», «плюшкиным» или «со-бакевичем». Он может ради красного словца предста-виться даже «маниловым», однако и на обед, и на ужинникому не уступит как свою основную привилегию –полноценную мясную котлету величиной с ладошку.Свиное сало с чесноком ему, кажется, может заменитьхлеб. Колбасу предпочитает, в основном, домашнегоприготовления с натуральными острыми специями.Мясной борщ из всех продаваемых овощей и «горил-ка» – непременные составляющие украинского стола.О таком я читала еще у Гоголя, абсолютно то же са-мое я увидела в семье дядьки столетие спустя. Киев-лянин, как правило, если он на ногах – сыт и доволенжизнью. Но тихая с виду благочестивая «коробочка»способна вмиг оборотиться в необузданного Ноздре-ва, если ущемить её аппетиты. Киевлянин 60–70 годов -89-

ХХ столетия так и не мог понять, как в рабочем городеСредней России рабочий месяцами не видит на столемяса и колбасы. «Как в таком случае можно поднятьсяи идти работать?» – вопрошал в каждый из моих при-ездов дядька Василий. Но он не забывал никогда о своем неустроенномдетстве. «Иди к отцу», – говорила мать. «Загостился…ступай к матери», – наказывал ему строго отец. «Василий Николаевич, пусть Васюта останется.Он так любит Вовочку!» – раздается доброжелатель-ный с нерусским акцентом голос очень приятной голу-боглазой женщины. И десятилетний мальчуган оста-ется там, где ему лучше, так как с разведенных, врозьживущих родителей ему нечего было спросить илитребовать. «Твоя бабушка Амалия была ангелом воплоти. Я не представляю, чтобы со мной тогда было,если бы не её постоянное заступничество»,– почему-то сокрушенно восклицал дядя Вася. И обращаясь комне: «Ты а-ля Амалия внешне, то есть ее живая копия,хотя манеры и характер у тебя больше «носовские»– от деда и отца. Запомни, если у них и было что-топлохого, то это совсем немного. Гордыня, что ли. Дедтвой – мой отец – считал себя самым умным. Пыталсяпосвящать меня в свои дела и ругал: «Дурак, ты ниче-го не понимаешь!». А я чурался торговли, хотел бытьс детства только лётчиком. Но вспыльчивость потомчасто переходила почти в кротость. Я вот сам такой,Носов. Иногда не знаю, – куда деться и от чужих, и отсвоих. Взметнусь, иногда даже взорвусь, но плохого – -90-

никогда. Не заложено. Когда я учился в летном учи-лище, на меня какой-то негодяй написал, что я – сынкулака. Первого отличника, про которого писали в га-зетах, – меня исключили перед выпуском. Сейчас, ког-да работаю водителем на «Икарусе», посмотрю вверхна летящий самолет и сердце моё – сжимается!»–исповедовался Василий Васильевич. «Дядя, а ты знаешь, как появилась Амалия Ген-риховна в Киеве, где она познакомилась с твоим от-цом, помнишь то время – когда родился мой отец, атвой брат?...» – засыпала я вопросами. «О, я знаю всё, потому что всё происходило намоих глазах,– начал он неторопливо. «Начну с того,что после развода с моей матерью, отец – твой дед –резко пошел в гору. Расширялась сеть инструменталь-ных магазинов «Братья Носовы», которые тот содер-жал, работая с сводным братом Иваном, взятым ещеюношей от отца из деревни. Открывались базы, поку-пались дома. Конечно, мой отец мог осчастливить – любую,повторяю –любую из незамужних женщин или девиц вгороде. Но он сделал нетрадиционный выбор. Непода-леку жили немцы. И одна из них искала работу. Когда-то она окончила гимназию, и умела очень аккуратновести учет и записывать правильно приход и расходтовара с базы. Когда он пригласил ее в свой дом, толучшей экономки – уважительной и благочестивой –трудно было себе представить. Друзья у отца были со-лидные – врачи, предприниматели. -91-

И он заранее предупреждал хозяйку, а, вскоре,свою гражданскую жену – на сколько персон нужноготовить. Так дом засветился, ожил и жизнь вошла вблагополучное русло. Причем, после рождения Вовы,она пригласила надежную помощницу – дальнююродственницу, троюродную сестру Марию КарловнуКофф, отличающуюся нелегким нравом старой девы,но фанатически преданную новой семье». Я мучилась, так как по возрасту не смела задатьглавный вопрос: а любовь?!! Старательная и честнаяэкономка… и, наконец, жена. Что это, великая муд-рость двоих, умеющих приспособиться и правильнорассчитать, или всё же любовь? Я еще не понима-ла тогда, что, обжегшись на молоке, дуют на воду.Не знала, что любовь – страстная и отчаянная – быва-ет лишь однажды и она может являть в себе пропасть,которую обойти нельзя, а только как пережить, пере-расти во времени. Да, видимо, правду говорят: всемусвое время. Жизнь сама дала ответ: через ребенка, ко-торого тридцатипятилетняя женщина отважилась ро-дить по тем временным рамкам от уже пожилого, про-шедшего огромный жизненный путь человека. Истинав том, что они имели одинаково правильные представ-ления о самом главном. Крестили младенца в Софийском соборе по пра-вославному обычаю, осыпав головку царевича дождемиз золотых монет. -92-

6. СМОЛЕНСКИЙ ПОКРОВ Однако жизнь не стояла на месте. Новая эконо-мическая политика большевиков, не успев закрепить-ся, рушилась как карточный домик. К концу 20-х годовстрана опять стояла на пороге неутихающих катаклиз-мов, требовались миллионы дешевых рабочих рук дляпромышленности и сельского хозяйства, Постепенносоздавалась «лагерная экономика», держащаяся наплечах и костях советских заключенных. Иметь частную собственность в складывающих-ся политических и экономических условиях считалосьнедопустимо опасным. На Украину наступал голод.«В 1930–1932 годах, когда отец понял безнадежностьи обреченность частнокапиталистических предпри-ятий, он ликвидировал всё. Оставив только дом наРыбальской, записанный на мать, выехал в Смоленск.В 1932 году выехали летом и мы с матерью»,– свиде-тельствует биографическая запись отца. Смоленск – город тихий, зеленый и очень рус-ский. Этот город, расположенный на земле древнихкривичей в верховьях Днепра и сегодня поражаеткакой-то незыблемой устойчивостью, заложеннойрусской христианской традицией. Трудно даже вооб-разить, как смогли с 12 века «выжить» три домонголь-ских православных святыни: церковь Петра и Павла направом берегу Днепра, на левом – Иоанна Богослова ицерковь Михаила Архангела(Свирская) на Пристани.Подлинной святыней города является построенный -93-

в первой половине 18 века Успенский кафедральныйсобор, начало которому положено еще в 1101 годуВладимиром Мономахом. В нем находится списокчудотворной иконы Смоленской Богоматери, по-могающей христианину открывать пути истинные.И, наконец, непреходящим главным символом Смо-ленска является Кремль или Крепостная стена, ко-торую ещё называют «ожерельем всея Руси» – на-столько каждый кирпичик пропитан потом и кровьюеё защитников. Стена, размером два на полтора ки-лометра, начала строиться в конце 16 века по проек-ту знаменитого зодчего Федора Коня. Дороги вдольКрепостной стены стали улицами, на одной из кото-рых и поселились мои предки. Смоленск стал подлинным убежищем для семьив период разгула репрессий и гонений! Амалия Генриховна, изучившая к этому временивсе премудрости великого русского языка, для соседейи знакомых была просто обаятельной домохозяйкойАнной Григорьевной Носовой. Такое «обновление»раньше следовало за переходом в православие, но со-ветская история об этом умалчивает. И только ино-гда из смоленского дома от нее (через родственниковмужа!) приходило в Киев на Рыбальскую письмецодля сестры Марии Кофф на своем родном и незабвен-ном немецком языке. Она знала, что ее сын Вова былединственным утешением и любовью одинокой фрау.Но «осиротить» своего сына, оставшись в Киеве, онане могла – не имела права. -94-

Василий Николаевич ни разу на пожалел, чтовынужден был отдать государству свои предприятия итри дома в Киеве. И здесь, в совершенно другой об-становке, его ни разу не подвело его природное чутье.По свидетельству отца, с 1932 года дед – образцовыйсоветский служащий, всегда на хорошем счету, поль-зующийся всеобщем уважением. Мало того, уже в 54года он заканчивает курсы по подготовке старших иглавных бухгалтеров и назначается должность началь-ника снабжения спиртотреста. Жила семья Носовых очень скромно. Она зани-мала мезонин в двухэтажном деревянном доме по ули-це Бакунина,7, который выходил окнами на кремль. В сущности, не считая еще нижней кухоньки,семья из трех человек помещалась в одной тольковерхней комнате. И, когда к Василию Николаевичуприехала как-то с дочерью его сестра Домна из-подТулы, куда десятью годами раньше вышла замуж закосогорского кочегара, показалось всем очень тесно.Стулья пришлось опрокидывать на ночь сиденьями настол, так как разместиться ещё где-либо, кроме как наполу, было невозможно. По воспоминаниям, хозяйкабыла радушна, хозяин гостеприимен, а отрок – вос-питан. На удачу сохранилась целая глава воспомина-ний последнего об его отроческих годах в Смоленске.А я, идя по следам отца, постараюсь быть предельнодостоверной. Итак, в 1932 году мальчик Вова Носов впервыепошел в одну из смоленских школ. Учился он неравно- -95-

мерно, рывками, преуспевая в гуманитарных предме-тах. Именно книги в раннем отрочестве формировалиего характер и склад ума. Фенимор Купер, Майн Рид,Жуль Верн, Конан Дойль были его лучшими учителя-ми и наставниками в эту пору. Чуть позднее он с голо-вой окунулся в романы Скотта, Дюма, Гюго, Стендаля изачитанные до дыр произведения малоизвестных авто-ров эротико-авантюристического содержания – «ТайныМадридского двора», «Кобра-капелла» и другие. Часто в безлюдном месте – в саду или на бере-гах Днепра, жадный поклонник приключенческих ро-манов, он давал волю своему воображению, и смелыйвзлет фантазии ставил его у штурвала корабля дальне-го плаванья. Он воображал себя морским волком, му-жественным капитаном-моряком, столь много видев-шим и не раз рисковавшим собой во имя жизни людейи науки. И он неуклонно вел корабль к цели! Но особенно страстно юноша мечтал о поле-тах в неизведанные миры Вселенной. Вот он – одиниз первых героев-смельчаков, оторвавшихся от земли,на межпланетной ракете летящий на Марс, Венеру…Его немецкая мечтательность, сентиментальность бо-гатая фантазия и благородство, перешедшее к нему скровью матери, получили воистину благодатную по-чву для своего развития! С 13 лет круг интересов расширился. Он полю-бил искусство. С этого времени Вова Носов один из са-мых известных самодеятельных артистов драмкружкагородского Дома пионеров. Так, например, в «Ревизо- -96-

ре» Гоголя он играл городничего. Артист Светильни-ков, очень довольный своим питомцем, так и не сумел,как ни старался, до конца преодолеть пафос юного ар-тиста. Приходилось в очередной раз только удивлять–ся его разыгравшейся фантазии. И лишь годы спустятот начал строго придерживаться школы Станислав-ского. Переданный в наследство от отца природныйартистизм стал не выспренным, а естественным. Второе занятие – спорт. Плаванье, лыжи, турникобеспечивали здоровье: почти не болел, не считая дет-ских болезней. Он так описывает свой юношеский пор-трет: «16–17 лет я был среднего роста, блондин, хоро-шо сложен, с правильными чертами лица, румянцем вовсю щеку, вьющимися волосами, всегда мечтательно-задумчив, а потому несколько медлителен». Его отношения в школе были своеобразны.С мальчиками он был надменен внешне, но стоило имзаинтересовать его, как они находили в нём задушев-ного и скромного товарища. Из ближайшего его отро-ческого окружения следует отметить Алика Ципкина,Костю Кремнева, Фиму Эбера, Митю Авруха, МулюНейштата. Вова Носов по сравнению с ними чувствовалсебя более разносторонне развитым и эрудированным,но с каждым из них охотно общался. С Аликом общи-ми были литературная романтика и эротика, почерп-нутые из произведений Мопассана, Стендаля, Золя иШиллера. Но очень скоро он понял, что бесконечныефантазии Алика, воображающего себя этаким поко- -97-

рителем женских сердец – это фантазии неудачника,ничего общего с реальной жизнью не имеющие. Митяи Фима – юркие с «хитрецой» еврейские мальчики, ко-торых его отец ставил постоянно в пример, не совсемподходили ему – мечтательному, самолюбивому под-ростку с совсем иным духом и охватом мировоззрения. С Нейштатом общим была любовь к театру изанятия фотографией. И, пожалуй, только с КостейКремневым отношения перешагнули, пусть в пере-писке, послевоенный рубеж, прежде всего по причинетого, что оба друга оказались живы. А тогда в 16 лет,разгуливая по вечерним зимним улицам Смоленска,они беседовали и рассуждали о политике, экономикеи серьёзной литературе. Это было взаимно полезно,и они оба чувствовали необходимость обмена мнения-ми, ценя друг друга. При всей разносторонности и полноте миро-восприятия Володя понимал, что есть не простосредние или в чем-то незаурядные, но и феноме-нально одарённые люди. Например, в среде одно-классников Каган Марлен и Злотников Нема былипредметом зависти. Оба чрезвычайно способные,но первый – калека, страдающий туберкулезом ко-сти, а второй – удивлявший всех феноменальностьюпамяти (этой поистине кладовой ума!) – утонул 16лет от роду. Это почему-то впервые навело юногофилософа на мысль, что абсолютного счастья нет,так же как нет счастливых. Люди осознают лишь по-том, что тот или иной отрезок жизни, казавшийся им -98-

обычным и ничем особенным, и был тем счастьем, окотором мечтает человек. В отличие от большинства самовлюблённыхюношей, Володе были глубоко чужды два свойствахарактера местных «кадров»: непрестанное бравиро-вание собой на глазах у доверчивых сверстниц и на-вязчивость. Скромность и благородство воспитания непозволяли скатываться до глупого позерства, и он былскорее пассивен, но за этой сдержанностью скрыва-лось сильное желание любить и быть любимым. Среди девочек сестры Фомченко – Женя и Нина,– заметно симпатизировали юноше. Особенно первая,сидя несколько сзади поодаль – не спускала с него своимечтательные, глубокие синие глаза-озёра. Володя эточувствовал, но недостаток опыта и стеснительностьсковывали его. Зато, когда вызывал отвечать урок ли-тератор Павел Илларионович Святкин, или историк,то творчески вдохновлённый, удивляя всех багажомвыложенных знаний, литературной округленностьюречи, цитатами из никому не знакомых книг и статей, –он не смотрел на слушающих… Он видел толькосиние бездонные глаза Жени! «Да, и для меня мое юношество было счастли-вой, беззаботной порой, когда кажется, что всё вокругликует, возрождается, идёт в ногу с молодостью, задо-ром и весельем», – повторяю я вслед за отцом послед-ние строки его бесценных отроческих воспоминаний. -99-

7. 1941 ГОД: НАЧАЛО ТРАГЕДИИ Но вот настал тревожный 1941 год. По Смолен-ску расползались слухи о грядущей войне, чувствова-лось напряжение. Потом после проведения маневровштаба БВО и МПВО гражданского населения, вес-на сменилась летом, и люди перестали думать о са-мом страшном. Но это было затишье перед бурей.22 июня оно было нарушено первыми раскатамигрома войны. Дневник отца ярко описывает это трагическоеначало. «24.06 ночью мы проснулись от страшнойсилы взрыва – немецкие бомбардировщики бомби-ли военные объекты за Днепром, взлетали на воз-дух завод 35, склады с горючим, эшелоны с бое-припасами. Мы стояли трое у окна, смотря на зарево пожа-рищ, охвативших город. Отец, я, мать… и у каждогоиз нас слов не хватало выразить охватившие чувства! Отец понял, что всё кончилось: и мирная жизнь,и семья, и счастье раз и навсегда покинуло нас. Он ду-мал и за сына, и за жену». С горестью восклицает далее, что все его надеж-ды в одночасье рухнули, и жизнь, казавшаяся раньшетакой понятной, подёрнулась завесой таинственнойнеизвестности. Всё было намечено и так просто осу-ществимо – кончает десятилетку, затем поступает вуниверситет, который сделает из него законченногоспециалиста, человека нужного для общества и науки. -100-