О библиофиле Викторе Сербском – Из зарослей судьбы [2014]

рина. Вместе со своей помощницей Галиной Константи- новной Гнечутской составляют контрольные карточки, пакуют книги и отправляют в ЦБС (Централизованная Библиотечная Система. — прим. ред.), где на каждую из них заводится формуляр. — Эта работа займёт достаточно много времени, — говорит Екатерина Викторовна. — Библиотека известно- го в стране библиофила Анатолия Тарасенкова была намного меньше папиной, но чтобы провести её катало- гизацию работникам Ленинской библиотеки потребова- лось восемь лет… — Можно спросить? — обращается к Екатерине Гнечутская. — Вот это собрание сочинений — как оно поступило в библиотеку? — Подписка была. До 2002 года администрация оплачивала подписку и покупку книг наложенным пла- тежом. С января 2009 года библиотека передана в систе- му ЦБС (до этого относилась к отделу культуры) и ком- плектуется также как все остальные библиотеки города… В библиотеке имени Сербского давно завели книгу откликов. Литературный критик из Иркутска Виталий Камышев пишет: «Едучи из Усть-Кута в Братск, романист Диксон подсчитал, что им сооружено более 200 печатных листов литературной продукции… Но нужен ещё и читатель, иначе зачем писать? А между книгой, текстом и читате- лем необходим посредник. Талантом этого посредниче- ства наделен в высшей мере Виктор Соломонович Серб- ский»… «…Эта библиотека должна выжить, мне кажется возможным получать международную помощь, именно помощь ЮНЕСКО и культурных организаций Евро- пы…». А. Делюи, французский поэт. 47

Виктор Сербский с дочкой Катей, 2009год. 48

Часть 2 (Библиофил и поэт) 49

Анатолий КОБЕНКОВ (Иркутск) ЗАЩИЩАЮЩИЙ СЛОВО Если Ленин и партия — близнецы-братья, то Серб- ский и книга — это не только близнецы-братья, но ещё и дружки не разлей вода, и родственники по крови, и родня по сути, и самая точная смысловая рифма, какую воз- можно расслышать. Сочинённый народами, вечно глядящими в книгу, в книгу уходящими и из книги вышедшими — народами армянским и иудейским, выкинутый судьбою под рос- сийское небо, Виктор Соломонович Сербский сумел со- хранить ту главную идею, что заложена в его человече- ском содержании и согласно которой слово было в начале и будет в конце. Послушный этому, на заре своей жизни абсолютно бездомный (детдомовец без роду без племени), он вы- строил не дом-замок, не дом-дачу, а Дом-библиотеку, чьи двери открыты для посвящённых или таковыми себя мнящих круглые сутки и, само собой, без перерывов на обед и на заслуженный отдых: я стучался в неё рано утром и поздно ночью, приходил больным и уходил здо- ровым; тешу себя тем, что ещё не однажды спасусь её поющей тишиной и навечно очарованным хозяином... Я помню его молодым, с крылатой шевелюрой, в чьей черноте серебряная нить лишь пробовала себя. Я 50

знал, что он технарь, не последний из руководителей не последнего братского завода. Однако, верил в это с тру- дом: вечно с портфелем, набитым книжками, книжищами и книжечками, Сербский мчал от одного букиниста к другому, переходил от большого поэта к малому, ладил свои маршруты от стихотворца к графоману, будучи одержим одной, вечно озарявшей его (и некоторое время смущавшей меня) страстью — снабдить добытое непре- менным автографом. В 1999 году, под занавес пушкинских празднеств, которые Сербский начал в Питере, а закончил в Москве, мы сошлись с ним у Анатолия Преловского, из которого он — на моих глазах — вытягивал одно издание за дру- гим, по-детски радуясь поэтовой податливости и по ходу дела хвастая новыми книгами и новыми автографами, до- бытыми им у Фонякова и Кушнера, Чухонцева и Ахмаду- линой. Сербский мог бы и не мчать за этими книжками в далекие от нас столицы (тем более после инсульта) — всякий российский поэт давным-давно самолично всерьёз озабочен тем, чтобы непременно присутствовать в его библиотеке — шлёт Сербскому всё, что издал, опублико- вал или сочинил. Однако Сербский считает, что его присутствие в ту самую минуту, когда Евтушенко или Вознесенский надписывают ему своё очередное издание, если не обяза- тельно, то желательно: пользуясь моментом, он лишний раз о чём-нибудь спросит, на всякий случай напомнив о том, что автограф считается полноценным, лишь если включает в себя не менее восьми слов... В его библиотеке более шести тысяч автографов, на буковки Маршака и Чуковского, летучие надписи Тар- ковского и Антокольского, Симонова и Самойлова... Библиотека Сербского — это в первую очередь со- брание поэтическое. Всякий читающий россиянин знает 51

об этом и без меня, это, и правда, как «партия и Ленин — близнецы-братья» или «Волга впадает в Каспийское мо- ре». Началась библиотека с любви к стиху, продолжилась на полном серьёзе после того, как, будучи ещё студентом иркутского политехнического, Виктор Соломонович по- знакомился с описью библиотеки Тарасенкова — той са- мой, что, как известно, наиболее полно включает в себя как самые важные, так и самые скромные издания рос- сийской поэзии с начала двадцатого столетия до его сере- дины. Живший на повышенную стипендию Сербский ре- шил не только продолжить Тарасенкова, но и превзойти его, что не без успеха осуществил уже лет десять назад — на сегодня его собрание поболе тарасенковского, и мало того, что, развёртывая перед нами картину нашей поэзии с начала пятидесятых и до сего дня, существует практи- чески без досадных лакун — имеет в наличии ещё и не- сколько книг, вышедших из-под пера хозяина. В девяностые годы Сербский выпустил несколько своих сборников, один из которых — «Беседы с портре- тами родителей» — представил его и как человека непро- стой судьбы, и как поэта своей темы. Та самая книжка, о которой уже много писано и нашими, и столичными по- этами и критиками, рассказывает о мальчике, родившем- ся в тюрьме, выросшем в детдоме, построившим город и завод, создавшем семью и воспитавшем троих ребятишек, при этом вечно страдающем и долгое время понапрасну пытающем советских чиновников на предмет своей родо- словной. Родители Виктора Соломоновича были оболганы, названы врагами народа, репрессированы и расстреляны. Виктор Соломонович добился их реабилитации, нашёл их портреты, заговорил с ними, как с живыми, уже с высоты своего возраста и опыта, с помощью свободного стиха, 52

вернее, презренной прозы, передающей заикание боли, возглас досады и плач сердца. «Это не просто воспоминания, — писал о стихах Сербского Булат Окуджава, — это опыт нашей трагедии, выраженный посредством поэтического слова». Думаю, не всякий библиофил может поставить ря- дом с книгами любимых поэтов свою книгу. То есть сде- лать такое он, конечно же, может, но чтобы такую книгу, как у Сербского, — вряд ли. Впрочем, собрание Сербско- го отлично от других ещё и по иным параметрам: к при- меру, с некоторых пор собранная им библиотека принад- лежит не ему, а Братску; описана и классифицирована она, конечно же, им, но со временем перейдет в руки младшей дочери Катерины, для верности дела поступив- шей сразу же после окончания медицинского института ещё и в библиотечный. Собрание Сербского не перестаёт расти и расши- ряться, как и в былые годы, держа в чёрном теле как его самого, так и его близких: кошелёк страдает, трехкомнат- ная квартира, заработанная им по линии заводской, дав- ным-давно стала ему тесна, спасибо, администрация го- рода вошла в его положение, догадалась выделить ему ещё одну четырёхкомнатную, взяв на себя часть расходов по её содержанию. Не способный делать любое из начатых дел абы как, Сербский обустроил свою библиотеку по всем правилам: порядок на стеллажах, тематические стенды, строгое, может быть, даже трепетное ведение читательских фор- муляров, книга гостей; плюс к этому — огромный стол, за которым могут сойтись — и сходятся! — десяток- полтора поэтов. О, эти чаи при томиках и томищах, переполненных вздохами и возгласами о любви и грусти, о это звучащее слово при словах отзвучавших или ещё никем не рас- слышанных, о их хозяин, с летучей шевелюрой, в коей 53

ни одной чёрной нити — белая пена из болей Братского моря, людского горя и нелепых случайностей!.. Кстати, о внешности, вернее, о том, насколько кра- сота стиха способна отразиться в глазах, его пожираю- щих, в какой степени изменяет она рисунок губ, его про- бующих. Если поэты, поставляющие главную пищу нашему Виктору Соломоновичу, в большинстве своём внешне ничем не примечательны (попробуйте вычитать сибирскую романтику в физиях ценимых Сербским Фи- липпова или Евтушенко, отрешённость от земных тягот в лепке лба и подбородка в лицах Бродского или Левитан- ского), — так вот, если сочинители стиха, грубо говоря, некрасивы, то их поклонники почти всегда прекрасны. Сербский явно из таких: горящий взгляд, по- прежнему крылатая шевелюра, вечная несытость слуха и зрения: подавай ему стихи круглосуточно — всё мало. Между прочим, Сербский чуть ли не единственный из всех знакомых мне собирателей книг их внимательный читатель: попробуйте заговорить с ним о каком-нибудь третьестепенном поэте третьестепенной российской глу- бинки, он и о нём нечто скажет, и у него, оказывается, отыскал что-то доброе: строку, строфу, стихотворение. Так вышло, что российская поэзия нашла своего по- настоящему серьёзного защитника в лице бывшего дет- домовца, бывшего инженера, нынешнего пенсионера, не- когда начавшего свою жизнь в тюрьме — Виктора Серб- ского. И пускай читателю вредному бросится в глаза неко- торая неуклюжесть иных его строк или строф, пускай чи- тателя менее вредного смутят его тематические повторы — читатель доброжелательный наверняка угадает за тек- стами Сербского живую душу подлинного сына минув- шего века — навечно и упрямо не согласную с его жесто- костью и лживым словом. 54

Роман ЧАЙКОВСКИЙ (Магадан) ПО ОБЩНОСТИ СУДЕБ (Булат Окуджава и Виктор Сербский) У Юрия Карякина есть замечательное эссе, назван- ное им «Лицей Булата Окуджавы». В нём приводится длинный список лиц, которым поэт посвящал свои стихи, и метафорически называет это сообщество счастливцев, увековеченных посвящениями поэта, лицеем. В этот об- раз, как можно вывести из эссе Карякина, он включает также и открытость Булата Окуджавы дружбе, и его ры- царское отношение к людям. Карякин видит в этой щед- рости Окуджавы воскрешение культа дружбы, товарище- ства по образцу пушкинского Лицея и полагает, что Окуджава создал свой, новый Лицей. Не согласиться с Юрием Карякиным нельзя. Но в то же время, мне кажется, вольно или невольно Карякин не- сколько сузил значение Булата Окуджавы как некоего объединяющего общество начала; как поэта и человека, который буквально втягивал в свою орбиту не только тех людей, имена которых стоят перед многими его стихами, не только его близких, не только его друзей, но и сотни, если не тысячи, других безвестных, далеких, но попав- ших в поле его магнетизма. Все они — счастливые плен- ники Булата Окуджавы. Имена всех этих людей ещё предстоит выявить, ещё надлежит обнаружить те пути, которые привели их в си- ловое поле личности поэта, ещё потребуется объединить их в одну большую мозаику, разноцветные камушки ко- торой своими скромными лучами отовсюду тянутся к её центру — к яркому свету бессмертной души Булата Окуджавы. При этом могут высветиться неожиданные связи, о которых поначалу могли не подозревать ни Булат 55

Окуджава, ни люди, тянувшиеся к нему. Примером таких вскрывшихся глубинных связей, неожиданного перепле- тения судеб могут служить отношения Булата Окуджавы с Виктором Сербским. Виктор Соломонович Сербский родился в ГУЛАГе (в пересылочной тюрьме) 1 мая 1933 года. Его мамой бы- ла Евгения Тиграновна Захарьян, отцом — Соломон Наумович Сербский. И отец, и мать — заключённые со- ветских концлагерей. Почти четыре года маму вместе с сыном и отца этапировали из лагеря в лагерь, пока они все трое не оказались на Колыме. В 1937 году родителей расстреляли, а их четырёх- летнего сына отправили в детский дом для детей «врагов народа». Мальчик выжил, окончил школу, затем горно- металлургический институт в Иркутске. Работал по рас- пределению в Норильске. В 1967 году переехал в Братск, где жил до конца своих дней. Со школьных лет Виктора Сербского захватила пре- красная, всепоглощающая страсть к книге, к поэтическо- му слову. Поэтому можно сказать, что Виктор Сербский прожил три жизни: жизнь высокопрофессионального ме- таллурга, внесшего немалый вклад в индустриальное раз- витие Сибири; жизнь библиофила, собравшего и пода- рившего Братску уникальную библиотеку русской поэзии второй половины XX века, насчитывающую более 30 ты- сяч томов, в том числе 6 тысяч с дарственными надпися- ми их авторов; и жизнь поэта, написавшего полтора де- сятка книг (под предисловием к двум из них стоит имя Булата Окуджавы). У Виктора Сербского была ещё одна жизнь. Об этой жизни директора завода, коллекционера и литератора Виктора Сербского поначалу мало кто знал. Ибо она свершалась внутри него, выливаясь лишь в письма и за- просы, рассылаемые им по стране. Всю свою взрослую жизнь Виктор Сербский искал своих расстрелянных ро- 56

дителей, пытался найти хоть кого-то из их родственни- ков, всю жизнь он добивался правды — правды о судьбе матери и отца, правды о трагическом прошлом, правды о самом себе. В стихотворении 1990 года он писал: Просёлками с клеймом проклятым Ползу по зарослям судьбы — Верхнеуральский изолятор Назначен родиною быть. Мне не дано торить дороги, Их указала жизнь сама — Мои дошкольные берлоги: Урал, Сибирь и Колыма. Там, в лагерях и на этапах, Которым не видать конца, Энкэвэдушное гестапо Убило маму и отца. А КГБ не сообщает: (Кого в жестокости винить?) Где их посмертная общага, Где мне колени преклонить… Виктор Сербский был очень упорным. Он доискался до многого. Добился того, что вместо лживых и гнусных свидетельств о смерти родителей, по которым его мама якобы умерла от крупозной пневмонии, а отец — от тромбофлебита, он получил документы, в которых зна- чится настоящий «диагноз» — расстрел. И ему чудом удалось разыскать сестёр его матери, которые также прошли ГУЛАГ, но спаслись, выжили и вернулись после лагерей в Москву. Из рассказов тёток Виктор Соломонович узнал, что его мама в начале 20-х годов в Тифлисе дружила с Ашхен 57

Степановной Налбандян — мамой Булата Окуджавы. В своей книге «Беседы с портретами родителей», выходив- шей в свет тремя отдельными изданиями, Виктор Серб- ский публикует групповую фотографию, на которой сня- ты и его будущая мама Евгения Захарьян, и Ашхен Нал- бандян. Можно предположить, что именно от своих тёток Сербский узнал, что Ашхен Налбандян — это мама Була- та Окуджавы, чьё имя стало известно всей стране и, есте- ственно, молодому тогда поэту и библиофилу Сербскому. Поэтому первые контакты возникли у Виктора Соломо- новича сначала с Ашхен Степановной, а не с Булатом Окуджавой. Об этом свидетельствует, в частности, надпись на книге Булата «Март великодушный»: От ма- мы Булата. Дорогому Виктору! 27.XII.1967 г., г. Москва, и письмо от неё же от 24 января 1968 года: Дорогой Виктор! Получила от тебя поздравления с Новым годом. Спасибо! Огорчена, что не пишешь ничего о получении бандероли. 27-го декабря отправила тебе новый сборник Булата. Неужели не получил, или просто было некогда черкнуть мне об этом? Квитанцию я сохранила, напиши, попробую получить на почте разъяснения, куда делась заказная бандероль, обидно потерять книжку. Обнимаю тебя, Ашхен Степановна Вероятно, Булат Окуджава узнал имя Виктора Серб- ского от своей матери. Затем между Булатом Окуджавой и Виктором Сербским состоялось личное знакомство, и завязалась переписка. Познакомила их именно Ашхен Степановна. Об этом Сербский сообщил мне в письме от 30.04.1994 г. Из моей многолетней переписки с Виктором Сербским и из материалов, любезно присланных мне по- сле смерти поэта его дочерью, Екатериной Викторовной Сербской, ныне хранительницей поэтической библиотеки 58

города Братска, трудно точно определить, когда Окуджа- ва и Сербский познакомились. Скорее всего, в 70-е годы. Утверждать так позволяют несколько фактов. В одном из писем ко мне Сербский вспоминает, что в 1981 году он передал Окуджаве вышедшую 5 сентября того же года иркутскую газету «Советская молодёжь» со статьей Ж. Гречуха «О, были б помыслы чисты». Именно на одном из экземпляров этой газеты Окуджава оставил автограф, слова из которого стоят в заголовке моих заметок: Викто- ру Сербскому — по общности судеб. Сердечно. Б. Окуд- жава. Ещё одним свидетельством их давнего знакомства может служить письмо Булата Окуджавы, отправленное в Братск Кате Сербской 6 февраля 1982 года. Окуджава благодарит её за письмо, сообщает, что посылает ей авто- граф (Катя Сербская девочкой собирала автографы писа- телей — преимущественно детских — Р. Ч.) и просит её передать папе, что его просьбу он выполнит постепенно, так как всех поэтов сразу поймать трудно (речь, как легко догадаться, идёт о просьбе В. Сербского раздобыть для его библиотеки книги московских поэтов — Р. Ч.). (В скобках замечу, что Булат Шалвович поставил подпись с припиской — Кате, и на ксерокопии стихотво- рения-песни «Белый парус», текст которого написала О. В. Окуджава. Этим автографом Б. Окуджава своеобразно авторизовал текст Ольги Владимировны и подтвердил его высокий поэтический уровень). Первое из присланных мне Е. Сербской писем Б.Окуджавы В. Сербскому датировано 29 марта 1986 го- да. Однако, его текст даёт основание допустить, что это далеко не первое письмо (косвенным подтверждением этого допущения служит упомянутое письмо к Кате 1982 года). В этом письме Б. Окуджава сообщает, что он не- давно разговаривал с Анной Тиграновной, (сестрой ма- 59

тери Виктора Сербского — Р. Ч.), и высказывает беспо- койство по поводу каких-то сложностей у Сербского. В другом письме (от 03.06.1987 г.) Б. Окуджава по просьбе Сербского делится своими впечатлениями от стихов из его книги «Зачёт». Сербский в письме к Окуд- жаве просил: «Скажите пару слов, только, пожалуйста, не жалейте меня». Окуджава благодарит сибирского по- эта за книжечку и пишет: Она получилась неплохая, хотя в ней нет открытий (поэтических). Затем Окуджава до- статочно критично анализирует рифмы в стихах Сербско- го и продолжает: Но это мелочи. Есть искренность, и есть попытка рассказывать «о себе» — это главное. Стихи о Пушкине не посылаю. Надоели, а новых нет. По- дождём. Дружески — Б. Окуджава В нескольких автографах Б. Окуджава упоминает о коллекционировании В. Сербским поэтических книг. На сборнике «Веселый барабанщик» он оставил такую надпись: «Виктору Сербскому — счастливому безумцу книголюбства с самыми добрыми чувствами». О том же автограф и на книге «Девушка моей мечты»: «Викто- ру Сербскому — яростному собирателю литерату- ры…» Общность судеб Булата Окуджавы и Виктора Серб- ского состояла не только в том, что их родители были репрессированы, но и в их схожем понимании сыновнего долга — доступными им художественными средствами рассказать о трагедии их отцов и матерей, о трагедии народа, частью которого они являются. Так появился ро- ман Б. Окуджавы «Упразднённый театр» и многие стихи на лагерную тему, так появилась книга В. Сербского «Бе- седы с портретами родителей». Б. Окуджава дважды от- кликался на эту книжку В. Сербского. 17 мая 1994 года он писал в Братск: 60

Дорогой Виктор! Спасибо за книгу. Она чудесная! Очень горько ду- мать обо всём этом. Надеюсь, что у Вас относительно всё в порядке. Недавно я был в Западной Сибири и отме- тил, что сибирская провинция живёт более натурально, чем напичканная политикой, взрывоопасная Москва. Надеюсь, что и у Вас также. Обнимаю — Булат. Отклик на второе издание этой же книги, которое вышло в 1995 году, содержит важное свидетельство о стремлении Булата Окуджавы сделать уникальную книгу Сербского известной как можно большему кругу людей: Дорогой Виктор! Спасибо за прекрасную книгу! Не растраивайся, что не очень качественно издана. Тобой очень заинтере- совался писатель Вардван Варжапетян. Он писатель отличный, но кроме этого, имея любимую жену-еврейку, на пустом месте принялся издавать журнал «Ной» ар- мяно-еврейский. Тираж небольшой, но очень высокого уровня литературного и исторического. Я ему рассказал о тебе, и он страшно загорелся, и сегодня приедет ко мне за книгой твоей. Одна из коллективных фотографий мне известна, она у меня есть. Многих уже не помню, но там есть моя мама во втором ряду вторая слева, и Хацкевич в том же ряду, четвертый слева. Привет семье. Обнимаю. Булат P. S. Некоторые из книг попробую переслать. …Виктор Сербский — негромкое имя. Но Окуджава судил о человеке не по имени, а по его делам, по его жиз- ни. И он прекрасно понимал значимость всего того, что делал и чем жил его младший собрат по поэтическому полку. Он откликался на его просьбы, поддерживал его. 61

Старался, чтобы о поэте из Братска и о его книгах, о его единственной в своём роде поэтической библиотеке узна- ли люди, мнением которых он дорожил, которым дове- рял, и о которых знал, что они смогут по достоинству оценить старание и дело Виктора Сербского. Окуджава жил, соединяя и сплачивая людей. Так жил и сам Сербский. Он, как и его учитель в поэзии Бу- лат Окуджава, всегда стремился объединять людей. Он неизменно следовал призыву Окуджавы: «Возьмёмся за руки, друзья!» И теперь, уже после его смерти, в Народ- ной библиотеке Братска продолжаются встречи поэтиче- ского клуба «У Сербского». В дарственной надписи на книге В. Сербского «Экзамен» (1998 г.) с предисловием Б. Окуджавы, присланной мне из Братска в декабре 1998 года, стоят дорогие для меня слова: «Пусть нас навек объединяет Булат Окуджава». В заключение вернусь к метафоре Юрия Карякина. Думаю, что отношения Булата Окуджавы с такими людь- ми, как Виктор Сербский, с сотнями других, дают осно- вание несколько расширить образ, лежащий в основе че- ловекообъединяющей, соборной жизни Булата Окуджа- вы. Мне хочется назвать это братством Булата Окуджавы, братством настоящих людей. «Настоящих людей так немного…», — писал поэт, и был прав. Но тех настоящих, кто всё-таки ими был, Окуджава находил, он знал их, он помогал им. Одним та- ким настоящим человеком, членом братства Булата Окуджавы был поэт Виктор Сербский. 30 апреля — 8 мая 2011 г., Магадан 62

Владимир МОНАХОВ (Братск) СТАЛИНА НА НАС НЕТ... Размышление о книге — Виктор Сербский, «Заросли судьбы» (издатель Геннадий Сапронов. Иркутск, 2008). Голосуя за историческое имя России, многие выбра- ли Сталина. Безымянный электорат сильной руки думает, что придёт такой же, как вождь народов, и наведёт вокруг нас порядок. Они надеются, что арестуют вороватого со- седа, и не допускают даже мысли, что начнут с них, по- тому что сосед напишет донос первым. Об этом новая книга почётного гражданина Братска, поэта и библиофи- ла Виктора Сербского «Заросли судьбы», в которой даже малая стихотворная строка показывает большие репрес- сии в натуральную величину. Сегодня опять линия фронта проходит через исто- рическую память многих россиян, и для Виктора Серб- ского в том числе. Дом не достроил, Книгу не дописал, Дерево моё срубили. Сыну всё начинать сначала. Такой горький жизненный итог в начале 90-х про- шлого века подвёл Виктор Сербский этим четверостиши- ем, которое назвал «Наследство». В привычные слова, ставшие от частого употребления банальными, поэт вло- жил новое содержание, говоря от лица потерянного поко- ления эпохи Сталина, который, как духовный кровопивец Дракула, преследует нашу страну до сих пор, регулярно диктуя угрозу реставрации деспотии. И я доверяю поэту, 63

потому что и лирический герой, и автор — это неразде- лимое целое. Мне кажется, излишне строго судит автор свою судьбу. Но поэту виднее, ведь он пишет более полу- века. В начале творческого пути не избежав слезливых юношеских рифм на смерть «солнцеликого» вождя наро- дов, на исходе жизни он написал честную книгу разобла- чения «самого успешного менеджера СССР» Иосифа Виссарионовича. И если в юности Виктор Сербский был неопытно-эмоционален, то теперь он с протокольной точностью разоблачительно-биографичен. Потому что жизнь диктует слову свои судьбоносные строки: Я русский человек, но документы Сгорели все в тулунском детском доме, И в метриках, оформленных небрежно, Где об отце и маме просто прочерк, Смазливый умный мальчик, я записан Был по национальности грузином. И детвора дала мне кличку Сталин. Хоть у меня уже две клички были — Серб и Цыган, теперь ещё — Грузин. В одном лице интернационал. Откуда было знать моим собратьям, Что мама моей бабушки — грузинка И родилась в селенье Гори, Где мама Оси Джугашвили часто Прислугой подрабатывала в доме На Царской улице у моих предков, Которых уничтожил вождь народов, Убравший их из памяти моей. Убравший, но не стерший насовсем, и всё, что Вик- тор Сербский открывал нового, прочно, как кирпичик к кирпичику, ложилось в строку верлибров. А для этого ав- тор активно пользуется документом даже там, где ему, кажется, не место. В книгу «Заросли судьбы», которая 64

вышла не в первый раз, включены стихи, верлибры и библиографические заметки. Но невозможно отделить всё по жанрам, поскольку каждый текст нового издания — пронзительный документ эпохи. Вот, что это по жанру — верлибр, библиографическая заметка или глава автобио- графии? Библиотекари Всю самостоятельную жизнь Я покупал книги стихов, Собрав к старости Крупнейшую во всем мире Личную библиотеку поэзии На русском языке. Я предложил её городу Братску, И глава администрации Принял моё предложение. Я стал библиотекарем «Без специального образования». А какое специальное образование Имели мои родители? «Из изолятора и ссылки (вот их университеты! — В. С.) Сербский и Захарьян провезли в лагерь большое количе- ство литературы и из неё значительную часть контррево- люционной (сочинения Троцкого и произведения других контрреволюционеров — Каменева, Рязанова и проч.). Обладая значительным количеством литературы, Серб- ский и Захарьян организовали на прииске им. Берзина свою нелегальную библиотечку и обслуживали ею нахо- дящихся там троцкистов, используя это как одно из средств сплачивания своих кадров. Книги, принадлежа- щие им двоим, были во время обыска изъяты у десятка других троцкистов, находящихся на этом прииске... Для своих контрреволюционных целей Сербский и Захарьян 65

использовали не только имеющуюся у них антисоветскую литературу, но и партийную литературу они превращали в орудие распространения контрреволюционных взгля- дов, сопровождая высказывания классиков марксизма своими контрреволюционными комментариями». (Дело N Р-8786 т.1, л.д. 108-109.) Начальное библиотечное Образование Я получил в ОЛПе им. Берзина, Но пошёл «другим путём». Поэзия — мой Бог. И я мечтаю обратить в свою веру Всё разумное человечество. Синтез мировой истории и семейной судьбы при- сутствует во всём разделе «Разговоры с портретами роди- телей», которым открывается книга. Самая мощная и са- мая душераздирающая книга Виктора Сербского, по судьбе которого прокатилось красное колесо ГУЛАГа. Прочитав её первое издание, Булат Окуджава написал ав- тору: «Очень горько думать обо всем этом». Виктор Соломонович Сербский родился 1 мая 1933 года в Верхнеуральском изоляторе для политзаключен- ных, где по приговору особого совещания отбывала срок мать. Так с рождения он стал самым юным политзаклю- чённым СССР, и срок своего наказания он справедливо считает пожизненным. Отсюда и этот вновь строго доку- ментированный верлибр, в котором отмечал Юрий Наги- бин, «…трудно отделить литературу от страшной сути, увы, типичной советской судьбы». «Вы, — писал он ав- тору, — нашли форму, в которой придали слишком зна- комому всем материалу новую остроту, боль, толкнули в сердце гневную кровь… ГУЛАГ не исчез, он затаился…» И потому даже на 76 году жизни поэт Сербский всё ещё мотает гулаговский «СРОК». 66

Очень хотел бы считать, Что у меня случайно, По недоразумению Самый длительный срок Внесудебного наказания, Начало которому — В утробе матери, А конец придёт Только с моей смертью, — Мне, ещё не родившемуся, Определили пожизненную Тюрьму и ссылку... К сожалению, моя судьба ординарна. Таких людей — миллионы. Одни сами об этом не знают, Другие знать не хотят, А третьи — значительное меньшинство — Стараются рассказать об этом Всему белому свету, Но их не слышит никто. Такое возможно в стране, Где утрачена нравственность И права человека — ничто. Американцы, случается, Определяют подсудимому За его преступления Срок тюремного заключения В 300 и более лет. Только оттянул ли у них кто-нибудь 5-6-7 десятков, как мы, Без следствия, суда И вынесения приговора? Богатство России Прирастает Сибирью. 67

О книге «Бесед», которая выходила в свет не одна- жды, написано много. Вот только несколько отзывов из- вестных поэтов: «...стихи поразительно правдивы, вы- страданы, серьёзны. Сквозь них прочитывается и судьба, и история», — это Татьяна Бек. Ей вторит Сергей Бирю- ков: «Очень трогает сдержанный, скупой тон стиха». Ла- риса Миллер добавляет: «…найдена уникальная форма общения с прошлым: это одновременно и надгробие, и воскрешение». Станислав Рассадин считает, что «оголён- ная правда не нуждается в стилистических ухищрениях». А такие строки надолго врезаются в память: Очередной арест отца. Мне только что исполнилось три года. А через месяц — третьего июля — Взяли меня и маму. Об этом детская память не сохранила ничего. ...У солдата, уведшего отца, Было ружьё со штыком. Штык я запомнил. *** Изъяли кошелёк, в котором «Денег 7 рублей 27 копеек» И вещи: «4 шт. головных шпилек». Это твоя первая фотография В Бутырской тюрьме. Необычная прическа (отобрали шпильки) Только подчеркивает красоту лица, Внутреннюю одухотворённость, Мягкий, но решительный взгляд: За убеждения — хоть на эшафот. 68

13 октября 1937 года родители поэта были расстре- ляны в Магадане, а маленький Витя из лагеря попал в детский дом. В 1950 году он с серебряной медалью окон- чил школу и поступил в Иркутский горно- металлургический институт, хотя мечтал о филологиче- ском и Ленинграде. С 1955 по1967 год жил и работал ин- женером в Норильске, с 1967 года живёт в Братске, где и создал уникальную библиотеку русской поэзии, в кото- рой свыше 50 тысяч поэтических сборников, пятая часть которых с автографами поэтов. В. Сербский выпустил в свет около десяти сборников прозы и стихов, в которых не забывает писать «ОБ ЭТОМ». Шёпот и истерика Со всех сторон: — Надоело об этом. — О чём об этом? — О Сталине и репрессиях. О замученных и расстрелянных. — А о татаро-монгольском иге И войне с Наполеоном Не надоело? А об Октябрьской революции (или перевороте?) И гражданской войне, А о второй мировой И погибших на ней Не надоело? А об Александре Сергеевиче, О жизни и смерти, О бессмертии души?.. А не надоело ли О рождестве Христовом?.. В искусстве неважно — о чём. Важно — как. 69

Чтобы никто не мог упрекнуть, Что ты просто об этом. А я, мама и папа, Вновь и вновь о наболевшем: Пусть никогда не надоест Помнить. На фоне такого разоблачения и напоминания тем, кто голосует за Сталина, его же беспечные строчки бес- печного времени: «Поэзия до дна освоена. / На рынке строчка по рублю» — кажутся случайными, безнадёжно устаревшими, легковесными, которые мог написать толь- ко восторженный юноша. Но это строки зрелого автора из 80-х годов ХХ века, когда казалось, что поэзия захлебну- лась велеречивым говорением обо всём и одновременно ни о чём. Тогда Виктор Сербский ещё не знал, в какую глубину ада зарослей судьбы ему предстоит опуститься, и для читателя дно поэзии окажется гулаговским, где вме- сте с честным автором нам пришлось ходить по горло в месиве исторического дерьма на крови. Хвалёный клас- сик Данте с его адом просто отдыхает. Возвращать стране такое же время и выдавать его за золотой век России, по- эту кажется преступлением. И я с ним согласен. Но мы опять с этой исторической памятью остаёмся в меньшин- стве? Вилли и Владимир ПЕТРИЦКИЕ (С-Петербург) НЕСЛОМЛЕННЫЙ (Памяти Виктора Сербского) 9 января 2011 года скончался Виктор Соломонович Сербский, светлый, добрый, талантливый человек, биб- лиофил и поэт. Меты начала и конца его жизни — меты 70

истории: родился 1 мая 1933 года, в день международной солидарности трудящихся, умер 9 января, в памятный день расстрела демонстрации рабочих Петербурга в 1905 году. 1 мая 1933 года советская страна отмечала праздник весны и труда. В этот день в Верхнеуральском политизо- ляторе заключённая Евгения Тиграновна Захарьян радо- валась появлению на свет долгожданного сына. По обо- юдному согласию с мужем, политзаключённым Соломо- ном Наумовичем Сербским, сына нарекли Виктором — победителем. Родители расстреляны в Магадане в один и тот же день, 13 октября 1937г. Виктору Сербскому ис- полнилось 4 года. Виктор Сербский жил, воспитывался и учился в детприёмниках-интернатах. Несмотря на тяготы сирот- ского детства, он не утратил светлого чувства благодар- ности родителям и верности их памяти. После окончания Иркутского горнометаллургического института Виктор Сербский более десяти лет работал инженером в Нориль- ске, возведённом заключёнными. Успел Виктор Соломо- нович внести свой вклад и в дело строительства гранди- озной Братской плотины — он до конца дней своих оста- вался патриотом родной страны. С детских лет в трудные моменты жизни Виктора Сербского спасала книга. Переезжая в 1967 году из Но- рильска в Братск, он вёз самое необходимое и ящики с книгами. В Братске Виктор Соломонович начал осу- ществлять давнюю мечту — создавать библиотеку изда- ний о советском терроре и книг отечественных поэтов XX века. Впоследствии вторая часть книжного собрания B.C. Сербского приобретёт самостоятельное значение и станет именоваться «Русская поэзия XX века». Последнее не означает утраты интереса Сербского к собиранию книг и документов о советском терроре. Сек- рет прост: Виктор Соломонович сам давно уже писал 71

стихи, посвящённые родителям. Настоящие, рождённые сердцем. Таковы стихотворения, собранные в двух изда- ниях (1993, 1995) книги «Беседы с портретами родите- лей». Он был принят в Союз писателей и вёл обширную переписку с коллегами. В собрании одного из авторов некролога (Вл. Петрицкого) представлены все книги Сербского. Они небольшие, часто даже миниатюрные, но содержат колоссальный эмоциональный заряд. Таким образом, оба раздела библиофильского со- брания Виктора Сербского взаимосвязаны и как бы «под- питывают» друг друга. Это особенно ярко проявилось в миниатюрной книге «Озерлаг» (Братск, 1992). Редакто- ром-составителем её выступил Сербский. Читателям представлены стихотворения репресси- рованных писателей, которые отбывали «наказание» в разное время в Озерлаге — Анны Барковой, Сергея Бон- дарина, Юрия Домбровского, Анатолия Жигулина, Бори- са Четверикова, Иды Наппельбаум, Лидии Чуковской. На экземпляре «Озерлага», подаренном одному из авторов некролога, такая дарительная надпись: Дорогому Вилли Александровичу Петрицкому — поэту, учёному, библиофилу, собрату-жертве систе- мы, уничтожившей наших родителей. Сердечно — В. Сербский. Братск 23. 12. 92. Виктор Сербский — библиофил. Это особая тема, требующая достоверных сведений о судьбе его библиоте- ки. Пока скажем только, перу Сербского принадлежат две миниатюрки «Из записок библиофила» (Екатеринбург- Братск, 2000. Екатеринбург-Братск, 2002). Бывая на ежегодных библиофильских встречах ВАБ и ОРБ, Сербский непременно отдавал дань букинистам и 72

почтой отправлял в Братск новые приобретения. К Ле- нинграду — Петербургу Виктор относился с особой теп- лотой и сердечностью, нередко пользуясь гостеприим- ством поэта Ильи Фонякова. Добрая память о Викторе Сербском навсегда со- хранится в сердцах тех, кто его знал. Национальному со- юзу библиофилов под силу собрать творческое наследие B.C.Сербского и издать миниатюрный томик его стихов и прозы. Виктор КОБИССКИЙ (с. Акша, Забайкальский край) ЖИВЁТ В СТРАНЕ ПО ИМЕНИ РОССИЯ Уже два месяца лежит у меня на столе эта миниа- тюрная (58x70 мм) книжица, а я всё не решаюсь присту- пить к заметкам о ней. И дело не только в том, что о Вик- торе Соломоновиче, его библиотеке, его стихотворных сборниках писано-переписано. Дело в его судьбе — такой необычной и такой, в общем-то... типичной для сотен ты- сяч детей «врагов народа». Его судьба — часть истории страны, причём страницы эти весьма безрадостны. А раз- ве хочется писать о таком, воскрешать такое? Но... хочет- ся-не хочется, а — надо! Для начала процитирую рукописные строчки — ав- тограф автора. Эти строки адресованы мне, и они многое объясняют (хотя есть ещё посвящение памяти родителей, есть предисловие, написанное в своё время Булатом Окуджавой). Итак, читаем: Дорогому Виктору Кобисскому, — Я жил натружено и трудно, Порою праздно, чаще скудно, 73

Случалась радость иногда, Но страшно было мне — Всегда. На всё доброе. Сердечно. Виктор Сербский. 17.08.98. Братск. Седьмой десяток лет живёт в стране по имени Рос- сия Виктор Соломонович. И всегда ему было страшно. Почему? Потому, что живет он в России, где ещё в 1929 году — за 4 года до рождения Виктора — его родители были арестованы, прошли ряд сталинских лагерей, а в 1937 году без суда и следствия расстреляны в Магадане. Четырехлетний мальчуган, кстати, уже тогда зна- чившийся в официальных документах КГБ «потенциаль- ным троцкистом», стал детдомовцем. И долгие годы, пока не вырос и не добился полной реабилитации матери и от- ца, физически ощущал Виктор незримую печать «сына врагов народа». Отсюда — страх. Виктору повезло: он выжил, выучился, стал инже- нером, хорошим семьянином — отцом и дедом. Жизнь не была простой. Тем более, что первые 12 лет работы мо- лодого специалиста отданы заполярному Норильску. По- том Норильск сменился Братском. О той поре Сербский пишет так: Закручена жизнь, словно стружка — Горячая из-под сверла. Космические перегрузки — В земных каждодневных делах. И рыбой, и лесом, и словом — Жизнь крутит свои привода. Нужны ей всегда безусловно И уголь, и хлеб, и вода. Но мысли калёные лезут, И разумом их не унять: 74

Железо, железо, железо, И завтра — железо опять. Но, кроме работы, кроме осточертевшего калёного «железа», душу, сердце, разум жгли другие страсти. Це- лью жизни стала потребность узнать правду о родителях, за которыми, как он уже понимал, не должно было быть никакой вины. Вторая потребность души — книги, мир поэзии. Настойчивость побеждает почти всегда. Виктор Соломонович достиг цели, он даже добился большего. Сдав сначала «зачёт», а потом и «экзамен», чтобы послу- жить примером многим и многим. К 1988 году он добился полной реабилитации роди- телей, узнал всю правду, которую и в наши дни власти продолжали старательно скрывать. Так, на первой стадии поиска, в 1963 году сын получает из Магаданского ЗАГСа «Свидетельство о смерти», где значится, что Захарьян Е.Т. умерла 10 января 1942 года от крупозной пневмонии, а из Спецотдела — «Заключение» о регистрации 13.10.1937 г. смерти заключенного Сербского С.Н. от тромбофлебита. И лишь четверть века спустя — уже по- сле реабилитации родителей — Виктор Соломонович по- лучит повторные «Свидетельства о смерти\"», где будет названа, наконец, истинная причина смерти — расстрел... Более сорока лет собирает Виктор Соломонович по- этическую библиотеку, продолжая дело, начатое когда-то давно покойным литератором Анатолием Тарасенковым. Сейчас это народная библиотека города Братска, а Вик- тор Сербский — директор этой библиотеки. Сегодня о библиотеке Сербского “Поэзия XX века” знают не только в России и всех странах СНГ, но и в ряде стран дальнего зарубежья. На каком-то этапе к его собранию приценива- лись даже представители Библиотеки конгресса США... А теперь вернемся к «Экзамену». Посмотрим, чем живет Виктор Сербский сегодня. 75

Подхалимы, прилипалы, слизни... Убегу на берег с ночевой Поразмыслить, как дошёл до жизни, Когда мне не надо ничего. Зацеплю подлещика — и радость. В остальном: семь бед — один ответ. А чего же проходимцам надо? Власти, денег, славы и побед. Насколько прав автор, оценивая так называемых проходимцев, не стану приводить никаких доказательств — достаточно каждому оглядеться вокруг или включить телевизор. Сама наша постперестроечная жизнь подтвер- ждает позицию Виктора Сербского. «Экзамен» — книга наполовину лирическая. Первая половина — сквозная, непреходящая боль человека, по- терявшего самое дорогое. Вот типичное стихотворение этого плана, называется «Мемориал». Кровь и страх в неразгаданных датах, Смерти близких, отцов, матерей, Не прилюдно на фронте, в солдатах, А в безвестии спецлагерей. Не в музейных салонах плакаты, Не торжественный мрамор-гранит, А безмерные наши утраты Безразмерная память хранит. Но поэт Виктор Сербский умеет сплавить прозу жизни, трагедию своей судьбы и века с лирикой и роман- тикой. И тогда рождаются едва ли не самые проникно- венные стихи, адресованные не только своим современ- никам. Прижмусь усталой головой к берёзе. Посетую на сложности житья. 76

Увижу мир в поэзии и прозе, Как в том альбоме кройки и шитья, Разрезанным на мелкие кусочки. Кто их сошьёт, чтобы укрылись швы? Ведут берёзы разговор в лесочке Последними остатками листвы. О вечности. О предках и потомках. Добре и зле. О мире и войне. О жизни и о смерти, и о том, как Уйдет зима, придёт черёд весне. А первые несмелые снежинки Застенчиво над городом парят. И мир вокруг, как копия картинки Из нового — для внуков — букваря. Несколько слов об оформлении сборника «Экза- мен». Миниатюрная книга имеет тканевый переплет «под гранит», хорошо иллюстрирована, снабжена супероблож- кой. Художник Виктор Меркушев по праву может счи- таться соавтором Виктора Сербского — все его рисунки глубоко созвучны стихам. Строгая графика дополняет по- эзию, увеличивая воздействие на читателя. Сто экземпля- ров тиража пронумерованы и снабжены автографом ав- тора. Всё это позволяет отнести «Экзамен» к разряду ред- ких книг. (Опубликовано в газете «Забайкальские областные ведомости», № 10, 1998 г.) Юний ГОРБУНОВ (Екатеринбург) «…ИЗОЛЯТОР — МОЯ МАЛАЯ РОДИНА» В январе 2011 года в России не стало замечательно- го книгочея, поэта и собирателя русской поэзии XX века 77

Виктора Соломоновича Сербского. Проживая в сибир- ском городе Братске, он умудрился создать уникальную для нашего времени поэтическую коллекцию, в которой большинство книжек отмечены автографами. Не автор- скими факсимиле, а словами уважения, восхищения и признательности. Библиотека Сербского, подаренная городу, уже при жизни Виктора Соломоновича стала символом Братска, отличительной чертой его «лица». На крыльях своего увлечения Виктор Соломонович сам стал писать стихи, заметки собирателя и книгочея. Первые его книжки — «Из записок библиофила», затем книга «Переход через Ангару» (Из записок провинциаль- ного библиофила) — вышли, кстати, по инициативе и при посредстве Екатеринбургского писателя и издателя Бо- риса Вайсберга. Ведущая тема поэзии Сербского — память. Ею про- низана каждая строчка его стихов. Память об отце и ма- тери, погибших в застенках сталинских концлагерей, па- мять о бесчисленных жертвах этого геноцида. «Беседы с портретами родителей» — так называется главный цикл его стихов. Это даже трудно назвать стихами — это крик, шёпот, боль, слёзы… Поэзия, не облачённая в одежды рифмы и ритма и не стыдящаяся своей наготы. «Беседы…» Сербского — не лёгкое чтение-отдох- новение. Это работа души. Она в который раз заставляет нас оглянуться на наше недавнее прошлое — с чувством стыда и боли. Соломон Наумович Сербский, отец Виктора, родил- ся в 1906-м в Бердичеве на Украине. В 1925-м девятна- дцатилетним парнем стал членом РКП(б). Как говорит анкета, был в это время то «махорочником», то есть, ви- димо, работал на какой-то табачной фабрике, то безра- ботным. Первый арест случился в 1929 году. Какое это было время — с 1925-го по 1929-й? 1925-й — призыв 78

Н.И.Бухарина к крестьянам «обогащаться, не боясь ника- ких репрессий», а в 1926-м оппозиция во главе с Л.Д.Троцким требует демократизации и… борьбы с кула- чеством. В 1927-м принят курс на коллективизацию сельско- го хозяйства, а в 1928-м, после поездки Сталина по Уралу и Сибири, началась кампания реквизиции хлеба у кресть- ян, борьба с вредителями («Шахтинское дело») и репрес- сии против троцкистов. Как вели себя под такими лозун- гами 19-летние «махорочники» с партбилетом в кармане, а может быть и маузером на боку? В 1929-м Соломон Сербский был арестован как троцкист, осужден на год политизолятора и два года ссылки. Отбывал, скорее все- го, в Кудымкаре. Видимо, в это время судьба свела его с армянкой из Тифлиса Евгенией Тиграновной Захарьян, тоже обречённой на несколько лет ссылки. Евгения была на пять лет старше Соломона. Уже в 1918-м вступила в РКП(б), была в ряду первых организа- торов комсомола в Закавказье. Работала в Тбилиси вместе с Ашхен Налбандян, будущей матерью Булата Окуджавы. Была направлена на учебу в Институт красной профессу- ры. Из той плеяды зачинателей комсомола Грузии, чита- ем в «Беседах», своей смертью умер только один. Один Борис Дзнеладзе, Умерший от болезни в двадцать третьем, Избежал участи «врага народа» И был объявлен героем комсомола. «Его именем названы улица И Дворец пионеров»… Второй арест супругов-«троцкистов» случился в 1933-м году. Оба осуждены на три года и водворены в Верхнеуральский политизолятор под Челябинском. Здесь 79

1 мая 1933-го у Евгении Тиграновны появился на свет сын, названный Виктором. …Верхнеуральский изолятор — Моя малая родина. Видимо, не отбыв второго наказания, родители Вик- тора опять за КРТД были осуждены на пять лет исправи- тельно-трудовых лагерей и вместе с трехлетним сыном отправлены на Колыму в барак-клетушку Верхне- Берзинской ИТЛ. (КРТД — контрреволюционная троц- кистская деятельность). Здесь, почти без сверстников, и прошло раннее детство Виктора Сербского. Четыре с лишним года я провёл с мамой В тюрьмах, ссылках, лагерях и на этапах. Иногда, когда разрешали власти, Ты был с нами, Отец. А тучи над ним и его родителями только ещё сгу- щались. В 1936-м Евгения Тиграновна вкупе с 11-ю сока- мерницами объявили коллективную голодовку против нечеловеческих условий содержания заключённых. Со- хранился документ, свидетельствующий о том, что и Со- ломон Наумович не остался в стороне. «Целиком и пол- ностью присоединяюсь к заявлению политзаключенных коммунистов с требованием об установлении полит. ре- жима и объединения с товарищами. Впредь до удовле- творения этих требований объявляю голодовку». В 1937-м массовые репрессии требовали освобож- дать временные «посадочные» места для новых жертв режима. Строить бараки не успевали, да и зачем? В сен- тябре последовал приговор тройки УНКВД по Даль- строю: Соломон Сербский и Евгения Захарьян пригова- ривались к ВМН — высшей мере наказания. Приговор 80

привели в исполнение 13 октября того же 1937-го во внутренней тюрьме Магадана. Оставшись сиротой, пяти- летний Виктор Сербский был отправлен в Бирюсинский детский дом (Иркутская область). Как он писал в «Беседах», мысленно обращаясь к Пушкину: Мы такого в мире натворили После Вас, что страшно рассказать… Виктор Соломонович работал на Норильском ком- бинате. Женился. Родились сын и две дочери. В середине 1960-х КГБисты Норильска советовали ему прекратить слать бесконечные запросы о судьбе родителей. Согласно выданным свидетельствам, отец его скончался 13 октября 1937-го от тромбофлебита, а мама — 10 января 1942-го в результате крупозной пневмонии. Такие вот, оказывается, недуги причиняли людям тогдашние сталинские пули. Только в 1989-м сын получил из магаданского ЗАГСа свидетельства о смерти родителей, где была указана ис- тинная причина — расстрел. А когда приходят письма От людей, прочитавших наши беседы, И они благодарят меня За пролитые слёзы памяти, Я, не стесняясь, реву… Я научился плакать. На этом фоне создавал он свою уникальную поэти- ческую коллекцию. Сейчас в Братске (ул. Примор- ская, 49) дело Виктора Сербского продолжает его дочь Екатерина Сербская. Последнюю книгу Виктора Соломо- новича «Заросли судьбы» (Иркутск, 2008) заключает её слово: «Это первый случай в мировой истории, когда библиотека при жизни собирателя поступает в обще- 81

ственное пользование и служит не только будущим поко- лениям, но и настоящим. Когда-нибудь она сможет стать солидным источником для создания каталога «Русская поэзия второй половины XX века». А память? — возникает больной вопрос. — А слё- зы? Они наконец-то оставят какой-нибудь след в наших душах, сегодняшних «махорочников»? Следовать не сиюминутным и лукавым узаконениям-лозунгам учат нас эта память и эти слёзы, а вечному — общечеловеческим откровениям: не убий, не обмани, не сотвори кумира. Чтобы потом не страшно было рассказать. 82

Часть 3 (Воспоминания братчан) 83

Татьяна БЕЗРИДНАЯ (Братск) ЭЛИКСИР БОДРОСТИ Так устроено человеческое сознание, что значи- мость человека в нашей жизни мы понимаем только то- гда, когда этого человека уже нет с нами. Нет оконча- тельно, безвозвратно, необратимо. И каждый такой уход, плачь-не плачь, оставляет в жизни прореху, не дыру даже — каверну, провал, рваную рану. Многие после смерти неординарного человека спе- шат назвать себя его друзьями, учениками, соратниками. Как знать, не покажутся ли и мои заметки подобной за- поздалой попыткой присвоить память... Но скорее, это — поздняя благодарность. Чего греха таить, я в последнее время редко приез- жала в библиотеку Сербского. Ещё реже навещала самого Виктора Соломоновича, который, теперь уже абсолютно ясно, стал для меня учителем. Встречи были редкими, но всегда необходимы были мне наши трудные беседы, поэ- тические посиделки, споры (с Сербским я смела спо- рить!), наше редеющее неугомонное братство... Мне было 16 лет, когда в газете «Красное Знамя» Лариса Подобай опубликовала три моих полудетских стихотворения. Затем весной 1993 года в редакции «Ог- ней Ангары» я познакомилась с Виктором Сербским. Он был так красив: седеющие кудри, мягкая лепка лица, гу- 84

стые брови... Взгляд грустный и порой углублённый в се- бя, видящий нечто только ему ведомое... Улыбка это лицо преображала, не убирая вечную печаль из глаз — это по- том я поняла, о чём, о ком эта печаль... Я, мечтавшая тогда стать художником, рисовавшая портреты и пейзажи, отметила прежде всего эту несо- мненную одухотворённость нездешнего лица Сербского. Потом я пришла в библиотеку Сербского, принесла стихи — несовершенные, наивные, про любовь, конечно... Вы- слушала его замечания, указания на «ляпы» и советы — очень осторожные — как это можно поправить, улуч- шить... Но и одобрение было. Очень, мягкое, осторожное, такое почти нейтральное, чтоб, не дай Бог, не перехва- лить и не напугать критикой... Сербский вообще был мягок с поэтами, нежен даже, умел критиковать так, что автор уверялся в собственной правоте, думая, что сам понял суть своей ошибки... Он был с поэтами бережным, зная их обидчивость и рани- мость. Немногие знали о такой же хрупкости его соб- ственной души, и, только прочитав «Беседы», догадыва- лись, какую рану носит в себе Сербский... История его рождения и жизни известна, но меня поражало всегда только одно: КАК он сохранил свою бе- режность по отношению к людям, пройдя всё это, весь этот ад? «Я никому не желаю зла. Не умею», — под эти- ми словами Януша Корчака мог бы, наверное, подписать- ся Виктор Сербский. Не умел. Ни один человек не вызы- вал у него неприязни и ненависти кроме Сталина. Вождь народов был его личным врагом — да и мог- ло ли быть иначе? Сербский не желал говорить о нём, тя- жело замолкал, уходил в себя. «Он — убийца. И всё. Не хочу об этом». Я переставала задавать вопросы — и о Сталине, и о времени. Я предпочитала молчать и слу- шать. Иногда — читать. Он молча клал передо мной ли- сточек со стихотворением-беседой и уходил. Возвращал- 85

ся через полчаса. Не спрашивал ни о чём. Рассказывал. Или молчал. Это здесь я узнала, что есть словарь рифм. И взяла его почитать. Это здесь я узнала, чем белый стих отлича- ется от верлибра. Это здесь я нахамила Евтушенко (ну... возразила ему, скорее, замирая от собственной дерзо- сти, краснея и запинаясь). В конце концов, здесь я поняла, что, оказывается, я — поэт. Виктор Соломонович написал мне однажды рекомендацию на конференцию «МТС» в Иркутск, такую, что дух захватывало, а я застеснялась и не приложила её к своей подборке. Это и не понадобилось: я всё равно получила в Ир- кутске первую премию. Сербский радовался вместе со мной и переживал вместе со мной, когда я вспоминала свой ужас перед «мэтрами», свой трепет, своё нежелание читать первой — а пришлось! — и даже исподволь воз- никшую неприязнь к Тендитник (взаимно!) и сразу вспыхнувшую дружбу с Марком Сергеевым. Это и были плоды ученичества, и сколько раз ещё выручала меня «школа Сербского»! Даже решение поступать в Литературный институт вызрело здесь и было поддержано Виктором Соломоно- вичем. Потом я оказалась самой читающей в нашем се- минаре, потому что почти любое поэтическое имя, названное мастером А. В. Василевским, было мне знако- мо, и о «лагерной поэзии» я могла рассказать сокурсни- кам-соперникам (со-перникам) едва ли не больше самого мастера, между прочим, редактора журнала «Новый Мир»; и толстые литературные журналы — к ним меня приохотил опять же Сербский! — читала регулярно, за что и «приговорена» была делать обзоры на «текучке»... Смешно, но даже о том, кто такие амбидекстры, я узнала от Сербского. Он сделал выставку, посвящённую Сахарову, и с гордостью демонстрировал фото, где Ан- дрей Дмитриевич пишет двумя руками два различных 86

текста на двух досках, и листочек, где от центра в сторо- ны бежали строчки двух разных записей... И ещё было расширение моего поэтического круго- зора и знакомство с поэтами — великими и малыми, но неизменно настоящими. И правка, и критика, и беседы, и споры. И подарки были: его мне — книги, и мои ему — книги с автографами поэтов и прозаиков, встреченных в Москве, либо такие, каких нельзя было купить в Брат- ске. Это была его самая большая радость: открыть книгу и увидеть: «Дорогому Виктору Соломоновичу Сербскому — от... лингвиста Жолковского, от поэтов Наталии Ван- ханен, Сергея Арутюнова, Виктора Куллэ и Татьяны По- ляковой — вдовы Александра Сопровского, от ректора Литературного института Сергея Есина и от редактора «Нового Мира» Андрея Василевского... Это было универ- сальное лекарство, эликсир бодрости... Эти подарки те- перь составляют редкий фонд библиотеки, и мы можем увидеть их, подержать в руках, прочитать... И напоследок — банальное: мне очень не хватает Виктора Сербского. Я благодарна ему за вдохновение, за уроки жизни, за поэзию, за себя. Воспитание души моей без него было бы неполным. Культура России без него была бы беднее. Нам есть чем гордиться и что хранить... Зоя ЯН ФА (Братск) Я УДИВЛЯЮСЬ ЕМУ Я не помню, как познакомилась с ним. Не помню и всё!.. Брожу по переулкам своей памяти и не натыкаюсь на первую встречу. Но помню удивление, которое он вы- звал во мне, именно удивление! Поэзией покупатели ин- 87

тересуются меньше, чем прозой, да и то избирательно: тем именем, другим, третьим, так что поэтической про- дукции хватало в магазине, выбор был фантастически обширным, калейдоскоп имён настолько разнообразным, что, кажется, глаза разбегались. И покупать поэзию большими стопами было вроде бы ни к чему, ведь каж- дый сборник нужно просмотреть и найти хотя бы одно четверостишие, которое бы задело тебя, вошло в твоё су- щество, как собственное чувство, сделало бы тебя со- причастным мыслям поэта. А Виктор покупал поэзию именно стопами и как-то быстро! Ещё бы не удивиться! Но ещё больше удивилась, заговорив с ним, загово- рив, довольно дежурно, как книгопродавец с покупате- лем. Имена, имена, имена... Увлеченность, с которой он говорил о поэзии, возбуждала во мне что-то похожее на зависть и стыд — я ощутила собственную ущербность, потому что то, что мне дано было знать «службой и бо- гом», я не знала. Вот с этого и началась моя дружба с Виктором Сербским. Я не знаю, как он работает там, за порогом «Эври- ки», не знаю его КПД в общественных делах, но я знаю, как он отрешается от всего будничного, суетного, когда замирает у книжных стеллажей. Часто я слышу, что его называют чудаком. Я бы гордилась, если бы меня отнесли к разряду чудаков в неисчерпаемой таблице человеческих личностей и характеров. Витя Залетаев после одной из встреч с ним сказал: — Люблю этого мужика! Его библиотека, говорить о которой мимоходом нелепо, — это он сам, его воздух, его вселенная, его се- мья, его радости и огорчения. Да, к сожалению, и огорче- ния. — Что же мне делать, а? — с грустью спрашивает он. — Может, бросить всё это? 88

Я знаю, что «этого» он не бросит, что снова и снова будет объезжать все книжные магазины Братска, а по возможности не только Братска, знаю, что будет встре- чаться с поэтами земли русской и нерусской, с писателя- ми и драматургами, с художниками и книжниками, знаю, что ещё многие громкоимённые поэты и те, что только что пробились в читательский мир, в душе будут гор- диться, если их томики или сборнички окажутся в биб- лиотеке Сербского. Знаю, что новые разочарования будут ждать его, когда нужная книга не попадет к нему в руки. Вот уж, действительно, несправедливо! Библиотека поэзии Виктора Сербского уникальна не только в нашем городе, но и в области, да и во всей стране их найдутся единицы. Привлекательность её ещё в том, что многие книги подарены ему авторами, и не с простыми автографами (такому-то с уважением!), а с проникновенными посвящениями, поэтическими и про- заическими, серьезными и шутливыми, с рисунками и шаржами! Какой неповторимый это мир — его книги! Какой удивительный и неповторимый он сам! Всегда смеюсь над его «собачьим нюхом» на поэ- зию и поражаюсь ему. В серой букинистической массе он непременно найдет драгоценное зернышко. — Вы знаете этого автора? — с заговорщицким ви- дом спрашивает он, показывая мне разлохмаченную от старости книжицу с ничего не значащим для меня именем «А. Санин». — Нет, — говорю. — Знаете. — Да нет же! — Это псевдоним Александра Вампилова! — И, насладившись моим изумлением, продолжает: — Это его первая книжка! Рассказов причем! Сей- час редчайшая, разумеется. 89

Вот так почти всегда. Тысячи раз он заставлял меня досадовать на себя за элементарную невнимательность, незнание, да и, что греха таить, за безграмотность. Встречаемся с Василием Песковым — и Сербский в тот же день в моей родной «Эврике» находит в букини- стическом отделе сборник статей Пескова. Встречаемся с молодым и ещё мало кому знакомым писателем Сукаче- вым — и Сербский с позором ведёт меня к полке, где стоит томик прозы молодых с повестью Сукачева. Увидел у меня автошарж для «Эврики» Завадского и пожелания В. Кострова — и стремится встретиться с ними в Москве. Я знала, что Виктор составляет единственный в сво- ём роде сборник «Стихи о Братске», куда должны войти произведения всех живших и живущих поэтов. Эта рабо- та примечательна своей гармоничностью: здесь удоволь- ствие от работы сливается с самым черновым и тяжким трудом. На одной из встреч в «Эврике» Сербский- составитель рассказал нам, как родилась идея этой книги, как он искал материал, благо, что основной материал под рукой, как встречался с десятками людей, расспрашивал, советовался, разочаровывался, страдал и снова искал. Нет, непонятно, откуда у него столько энергии, столько желания приносить нам радость! Я удивляюсь ему. И это прекрасно! Регина РУМЯНЦЕВА (Братск) НЕСОСТОЯВШИЕСЯ ФОТОГРАФИИ Ну почему? Почему я так беспечна и бездумна?! Почему не научилась ценить мгновения и запечатлевать их в фотографиях — для воспоминаний, для показа детям 90

и внукам, для хвастовства, наконец, — вот с кем доводи- лось встречаться в неформальной обстановке?! 15 июля 2002 года. Юбилей Бориса Сергеевича Сальникова отмечаем в лесу на поляне. Около палатки Фред Павлович Юсфин в домашнем пляжном одеянии беседует с моим трёхлетним внуком Илюшей. Какая была бы фотография, какая память для Ильи, какое приобще- ние к истории! Не догадалась сфотографировать, увы. Так потом жалела… Думаете, чему-то научил этот урок? Через два года, 17 июля 2004, мой юбилей, тоже в лесу, на другой по- ляне. Стараниями Михаила Гуреева сколочен длинный стол, который мои подружки уставили всяческими яства- ми. Марина Исаева ведёт программу. Михаил катает де- тей на «тарзанке». Всем весело, интересно. Много фотографий от этого праздника хранится у меня в альбоме. Но две самые яр- кие, самые значимые — в моей памяти. Никто из моих друзей не сделал этих снимков, и я не догадалась, это же чудо! Это история, это праздник! На первой фотографии должен был быть маленький Андрюша Сербский. Ему через две недели исполнялось три года. Он упоённо бегает по огромному лугу. Поляна совершенно ровная, никто не боится, что ребёнок потеря- ется, и он наслаждается свободой. Вторая фотография должна была быть такой: в шез- лонге, немного отстранённый от общей суеты, сидит красивый седой человек и влюбленно наблюдает за кро- шечным мальчиком, нарезающим круги по большой по- ляне. Это Виктор Соломонович Сербский. Спасибо Кате — она привезла свою семью, чтобы все подышали све- жим воздухом. Мария Петровна с загипсованной рукой судит весё- лые соревнования. Катя участвует в них. Эти фотографии 91

есть. А вот тихое чудо общения деда и внука никто не за- печатлел на фото. Так жаль! О чём думал Виктор Соломонович в тот яркий, шумный, суетный летний день? О бренности жизни? О радости её? О свободном будущем Андрюши? Кто знает? Я благодарю судьбу, что эти кадры хранит моя па- мять. Что они были в моей жизни. Галина ГНЕЧУТСКАЯ (Братск) …НО БЬЁТСЯ ЕГО СЕРДЦЕ Я — библиотекарь, и поэтическая библиотека В.С. Сербского стала местом моей работы. Это закономерно, потому что с детства люблю книги и поэзию, имею биб- лиотечное образование, но работу в этой библиотеке вос- принимаю как счастливую для себя случайность. Впер- вые о Сербском я услышала в 1968 году. Мой друг Ве- ниамин Лазовер познакомился с ним и взволнованно со- общил: — Ты знаешь, в вашем городе живёт интересный человек. Его фамилия Сербский. Он собирает сборники стихов. — Ну и что? Я тоже собираю. — Но Сербский поставил цель: собрать все сборни- ки русских поэтов второй половины ХХ века. — Это невозможно, — заключила я. Но для Сербского эта задача, казавшаяся всем невы- полнимой, оказалась решаемой. Сильный характер, сме- лость порыва, страстная любовь к поэзии, талант, трудо- любие, поддержка родных, знакомых и незнакомых лю- дей помогли библиофилу в этом грандиозном предприя- 92

тии. Глядя на его огромную библиотеку, ощущаешь при- сутствие высших сил. Я встречала Сербского в книжных магазинах, на ли- тературных вечерах. Он был красив, и сходу было видно, что очень успешен (многие до сих пор не поняли и не простили ему той уверенности) и очень богат! Главным богатством того времени были книги. Начиналось время книжного бума, когда люди, за- купившие мебель и ковры, не то ощутили духовный го- лод, не то по инерции стали заполнять книгами куплен- ные шкафы. Все книги в драку начали сметать с полок. Наступили тяжёлые времена для истинных книголюбов. Продавцы книжных магазинов стали извлекать лич- ную выгоду из создавшейся ситуации. Доходило до аб- сурда. Помню, как один библиофил робко протянул продавцу две пачки маргарина за проданную ему книгу, и та не отказалась. В книжном магазине сменилась заве- дующая, и новая продала книги, заказанные Сербским. Он так вскипел, что от отчаяния начал кричать, но завмаг стала кричать ещё громче. Сербский ушёл, а я сочла нуж- ным просветить новенькую: «Это Сербский! Он библио- фил, собирает поэзию». «А по мне — всё равно кто! В следующий раз я вызову милицию!» Но это было позже. А в 1982 году я уверенно начала подготовку к литературному вечеру, посвящённому Ма- рине Цветаевой. К её 90-летию я подводила итог семи- летнего изучения её жизни и творчества и была так увле- чена её стихами, что мне хотелось их больше и больше! Появилась ложная уверенность, что имею особые права на плоды её творчества. Услыхав, что у Сербского имеется том Цветаевой из большой серии «Библиотеки поэта», я подошла к нему в книжном магазине, представилась и высказала просьбу. И получила отказ. Я долго обижалась, но у моей приятель- 93

ницы оказалась такая книга и была вручена мне на целый год! Наступил октябрь. С читателями 7-10 классов про- водим генеральную репетицию, и я приглашаю на вечер Сербского! И он приходит, смотрит большую выставку фотографий М. Цветаевой, её родных и друзей, её люби- мых книг, цитат из её прозы и поэзии, журнальные пуб- ликации и всего две существующие на то время книги её сочинений. Вечер удался! Дети прекрасно читали, а к сценарию невозможно было придраться цензорам — ни- чего о религии, о любовной страсти, но, сколько страсти поэтической! Зрители расходились, я увидела Сербского. Он показался мне другим — мягче и слегка потрясенным. Негромко сказал: «Вечер мне понравился, выставка тоже понравилась» Я была счастлива! Когда однажды я встре- тилась с профессором Г.Ф. Богачем, приехавшим к Серб- ским, и поделилась своей обидой: « Мне не дали Цветае- ву», то Богач ответил так: «Знаете, я бы тоже Цветаеву не дал». Теперь это покажется странным, но так было, книга ценилась дороже золота, и отдать её даже в знакомые ру- ки представлялось немалым риском. Что же касается Сербского-библиофила, то он никак не мог выдать един- ственный экземпляр — это я твердо усвоила. После цветаевского вечера мы с Сербским уже были знакомы. В 1983 году к нам в школу пришла молодая учи- тельница Т.И. Викулина. Мы с нею задумались, кому по- святить литературный вечер? Тогда с упоением слушали песни Булата Окуджавы, нам захотелось узнать о его жизни, но кроме журнальных публикаций у нас да и в библиотеках города ничего не было. Я вспомнила про Сербского, и он пригласил нас в свою библиотеку. Мы с Татьяной Игоревной ходили к Сербским четыре вечера, переписывали стихи и автобиографическую прозу из кни- ги «Тарусские страницы». Мы рассматривали автографы 94

1 Окуджавы, фотографию, где в рядах комсомольских ак- тивистов были мама Б.Окуджавы и мама В.С.Сербского. Это изумляло и воодушевляло, а ещё нас поили чаем! Получился прекрасный сценарий под названием «О, были б помыслы чисты!» На вечере дети пели под гитару, чи- тали стихи и прозу, звучал голос Б.Окуджавы. Благодаря библиотеке В.С.Сербского поэтический вечер оказался незабываемым. В советское время было очень не просто выпустить любую книгу. Чтобы восполнить пробел в фондах, мы с учителем литературы Ковалёвой задумали выпустить машинописную книгу Виктора Соломоновича в короткий срок тиражом в два экземпляра. По правде сказать, ос- новную работу сделала Наталья Владимировна с сыном Димой, а я была составителем и «переплётчиком». Один экземпляр подарили Сербскому. Он грустно улыбался. Но в конце 80-х наступили перемены. В 1989 году в Иркутске в областном издательстве вышла первая книга за счёт автора. Это было миниатюрное издание тиражом в 500 экземпляров — книга Виктора Сербского «Зачёт». Это стало заметным событием не только нашего города. В том же 1989 году Сербскому удалось увидеть под- линные документы — «дела» своих репрессированных родителей. Когда я зашла к Сербским, то была потрясена большими выразительными портретами его родителей. Сын успел переснять и разместил их в своей библиотеке- гостиной. От них невозможно было оторвать взгляд: они притягивали своей физической интеллектуальной и тра- гической красотой, слитыми воедино. Вспомнились вмиг строки М. Цветаевой: В его лице трагически слились Две древних крови. У Виктора Соломоновича — еврейская и армянская. 95

Кажется, в 1990 году или годом раньше по всей стране прошумели первые настоящие выборы, в том чис- ле и в местные Советы депутатов, куда успешно баллоти- ровался Сербский. У него было два доверенных лица, вторым он пригласил меня. Я горячо и довольно наивно взялась за это новое дело. Присутствуя при подсчёте го- лосов, с гордостью наблюдала, как быстро растёт горка бюллетеней за нашего кандидата. Он победил — значит, помогла моя агитация! Только через несколько лет я со- образила, что Сербский прошёл бы и без меня, так как все его знали и ценили как человека слова и дела — не даю- щего пустых обещаний. Летом 1991 года я собиралась в Петербург, и Виктор Соломонович подсказал мне навестить ученицу Николая Гумилёва Иду Наппельбаум и поздравить её с днём рож- дения. И вот 26-го июля я звоню Иде Моисеевне, она приглашает, покупаю букет из роз, бегу по Невскому, сворачиваю на улицу Рубинштейна, смотрю в умные Идины глаза. С нею очень просто: мы перебираем фото- графии, пьём чай, она показывает портсигар Н. Гумилёва — он из черепахового панциря и полупрозрачен. Каждое утро, открывая глаза, первым она видит портрет Гумилё- ва, увитый плющом. В 1992 году под поэтическую библиотеку было вы- делено отдельное помещение — соседняя квартира. Я зашла в новую библиотеку и пришла в восторг: «Как у вас хорошо! Как чудесно!» «А что чудесного?» — уди- вился Виктор Соломонович. — Сейчас мы вдвоём, а ко- гда собирается человек двадцать пять, не протиснуться. Нужен большой читальный зал». Он хотел и умел рабо- тать с большой аудиторией. Сербский организовал город- ской клуб поэтов. Спрашиваю, много ли поэтов в Брат- ске? — Много. Больше, чем я ожидал, и есть очень ода- рённые. Пётр Юдин, например. 96