О библиофиле Викторе Сербском – Из зарослей судьбы [2014]

Из зарОобисбллиоефийле ВсиуктдореьСбербсыком Братск 2014







О библиофиле Викторе Сербском Братск 20134

ББКБК636.33.(32()26)2622.21.1 ИИ7575 ИЗИЗАЗРАОРСОЛСЕЛЙЕЙСУСДУЬДБЬЫБЫ. –. Б–рБартасткс:кт:итпи.п«.П«оПлоилгиргарфа»ф, »2,021031.3–. 1–8188с8. с. СоСсотсатваивтиетлеил:и:Е.ЕВ. .ВС. еСребрсбксакяая Б.БС. .СВ. аВйасйбсебрегрг ВёВрёсртсктак:а: Т.ТФ. Ф. Д. яДкяиквисвксакяая ОбОлболжокжак:а: А.АА. .АХ. оХмочмечнекноко ИИздзаднаинеиевтвотроореоедодпооплонленненонеое ПеПреериезидзаднаинеиоесоусщуещсетсвтлвелнеоно нансарсердесдтсвтавадамдимниинситсртарцаицииигогроордоадБа рБартастксак. а. ВВ Вссбсоброннриинккикввквклклюлючючечнееынныыраррсаасскссаскзкаыазз,ыыв,о,всовпсоопсмопимониманниаиняаи,няп,ирпяор,иопзиврзеовдеиедз-ев-еде- ннииняяи,,япп,опососвсвявящящёщнеённынныеыВе иВВкииткоктртоуоррСууоСлоСоломоломономоновонивочивучиСучеСуребрСсбкесоркмбосумк–уом–у, – ииннижжнеежннееенрреуур,,уп, попоэотээутт,уу,б, ибббилибиблолифиоифолфиулиуилзуи,згогПрооордчоадётаБнрБоармтасутксакгаИррИакжрукдтуа-тн-ину гсокрсоокйдойоабоБлбралсааттсист.киа.. ©©В Вофоофромрлмелнеинииисипсоплоьлзьозвоавнаынымамтаетреираилаылы изисзесмеемйенйонгоогаорахрихвиавСа еСребрсбксикхи.х. ©©БиБбилбилоитоеткеакРа уРсуссксокйойпопэозэизиииХХХвевкеака ими.мВ. .ВС. .СС. еСребрсбксокгоого ПоПдопдипсиансаонвопвепчаетчьат2ь52.152.1.220.21031г3. Фг.оФромрамта6т26х29х4914/16/1. 6. БуБмуамга гоафосфетснетаня.ая. ГаГрнаринтиуртуарTаimTiems eNseNwewRoRmoamn.anП.еПчаетчьатоьфосфетснетаня.аяТ.иТриажра3ж0300э0кзэ.кз. ОтОптепчаетчантаон: оТ:иТпиопгроагфраифяи«яП«оПлоилгирагфра»ф. ». г. Бг.рБатрсакт,ску,лу. лЮ. Южнжаня,ая8, 8ст, рстореонеинеи3е, 31,п1опдоъдеъзде.зд. ТеТл.е/лф../ф4.14-010-0-004-0. 4E.-mE-amila: ipl:s@[email protected] 22

Часть 1 (Документальная повесть) 3

4

Сергей МАСЛАКОВ (Братск) В январе 2011 года ушёл из жизни Виктор Соломо- нович Сербский — известный библиофил, поэт. Он со- брал самую большую в России библиотеку поэтических изданий. Более шести тысяч книг подписаны самими ав- торами, среди которых такие известные поэты, как Евге- ний Евтушенко, Булат Окуджава, Белла Ахмадулина, Ан- дрей Вознесенский. Со многими из них он дружил долгие годы. Виктора Сербского нет с нами, а в его библиотеку, которую он передал в дар городу Братску, из разных уголков страны и мира продолжают поступать книги и письма. Одну из последних своих биографических книг он назвал «Заросли судьбы» — настолько сложной и запу- танной была его жизнь. Сейчас, когда Виктора Сербского нет, разобраться в этих «зарослях» могут только его род- ные — прежде всего жена Мария Петровна и младшая дочь Екатерина. Екатерина Викторовна, профессиональ- ный библиограф, продолжила дело отца, возглавив биб- лиотеку его имени. Многие их воспоминания и легли в основу этой повести. 5

СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА 1956 год. В урологическом отделении Московского областного клинического института (МОНИКИ) идёт очередная операция. Пожилому хирургу-армянину Суре- ну Захарьяну ассистирует начинающий врач Константин Клепацкий. Около года назад он закончил Иркутский ме- дицинский институт, был распределён в систему МВД и теперь проходит стажировку. После операции врачи идут на перекур, обсуждая результаты только что проделанной работы, и Захарьян, с любопытством поглядывая на молодого коллегу, задаёт неожиданный вопрос: — Костя, ты откуда родом? — О-о, издалека. Из Сибири. — Из Сибири? — переспрашивает Сурен Тиграно- вич, и в его глазах загорается неподдельный интерес. — А ты случайно не слышал про Бирюсинский детский дом? — Нет. Но неподалёку от наших мест протекает речка Бирюса. Может быть, это как-то связано с детским домом. Спрошу у родителей… Вот уже несколько лет Сурен Тигранович и две его родные сестры — Мина и Анна — разыскивали своего племянника Виктора Сербского. В начале 30-х его мама Евгения Тиграновна была осуждена по «политической» статье и прошла десятки тюрем и лагерей — от Бутырки до Магадана. В 1933-м году в Верхнеуральском политизоляторе у неё родился сын, и она то и дело присылала родственни- кам фотографии — вот Вите полтора года, вот два, вот три. Потом письма и фотографии перестали приходить, и в семействе Захарьян решили, что Женю расстреляли. Но ведь сын-то должен остаться живым. Вот только где его искать? 6

В 1954 году в газете «Комсомольская правда» была напечатана заметка о том, как одна женщина нашла свое- го ребёнка, потерянного в годы войны, через междуна- родное общество «Красный крест». У Захарьянов затеп- лилась надежда. Одна из сестёр нашла где-то на окраине Москвы ар- хив этого общества и обратилась с просьбой найти пле- мянника, потерянного в тридцатые годы. Объяснила, что он сын репрессированных. Мать его вряд ли жива, а вот племянник… — Не знаем, поможем ли мы вам, — ответили ей, — у нас в основном архивы военных лет. Но присядьте, посмотрим… Тётушка присела на какой-то запылённый диванчик, решив, что ждать придётся весь день. Однако не прошло и получаса, как в двери показалась девушка с пожелтев- шим листком бумаги в трясущихся руках. — Нашла! — смущенно сказала она и стала читать. «Сербский Виктор Соломонович, особых примет нет, распоряжением Восточно-Сибирского управления НКВД направлен в Бирюсинский детский дом…» В этот же день Сурен Тигранович и его сёстры написали письмо в Бирюсинский детский дом с просьбой сообщить им какие-либо сведения о племяннике. Точного адреса детдома они не знали и надписали на конверте: Сибирь, Бирюса. Письмо попало не в ту Бирюсу. В Сиби- ри, как позже станет известно, их несколько. Пришёл от- вет: в нашем городе детского дома нет. И концы оборва- лись. Константин Клепацкий, написав письмо родителям с просьбой узнать что-либо о Бирюсинском детском доме, и не подозревал, что Виктор Сербский, которого разыс- кивает его наставник, ему хорошо знаком. По крайней мере, встречались они не раз и не два в общежитии Ир- кутского мединститута на улице Коммунаров. Маруся 7

Кирий, будущая жена Виктора Сербского, жила в ком- нате номер 15, а он, Костя, в номере 16. В 1955 го- ду, когда Костя заканчивал институт, Виктор Сербский приходил в общежитие чуть ли не ежедневно. Встреча- лись, здоровались, но фамилию будущего мужа Маруси Костя так и не узнал. ШКОЛА Маруся Кирий и Витя Сербский познакомились в Тайшетской средней железнодорожной школе № 1. Ма- руся была родом из пригородного поселка Красный Ок- тябрь, в конце двадцатых годов он был построен её род- ственниками, переселенцами из Белоруссии. Своего отца она не знала и жила с мамой Ульяной Евдокимовной, отчимом и тремя братьями в одной из комнат бревенчатой двухэтажки. Характер у Маруси был бойкий, задиристый, вечно ходила в общественницах: то комсоргом, то старостой класса. Про неё говорили: «Маша Кирий словно чирий, только разница одна: чирий можно излечить, Машу Кирий — никогда». Вот такой и увидел её Витя Сербский, приехавший в восьмой класс железнодорожной школы из Бирюсинского детдома, что находился в десяти километрах от Тайшета. Во время войны дети валом бежали из детдома. В Тайше- те меняли свои японские ботинки на хлеб. Но их вскоре находили и водворяли обратно. Витя тоже не был подарком, не раз и не два получал взбучку от детдомовского начальства. Но учился благо- даря природным данным хорошо. И после седьмого клас- са его направили в среднюю школу, тогда как вся осталь- ная братия пошла в «ремеслуху». При железнодорожной школе был двухэтажный ин- тернат — в нём и проживёт Виктор три года. Однокласс- 8

никам он запомнится как книгочей и декламатор. На всех праздниках он неизменно читает своего любимого Мая- ковского, и мама Маруси, имевшая всего четыре класса образования, восхищенно говорит: — Во даёт цыганёнок! Витя Сербский не знает, кто он по национальности. В зрелости в одном из своих стихотворений он скажет: «Все мы уже давно стали русскими», — но тогда его счи- тали не иначе как «цыганёнком». Друзья зовут грузином. В своём дневнике Виктор Сербский так описывает школьные праздники: «Был вечер, посвящённый памяти Маяковского. Виктор Рубанов читал «Стихи о Советском паспорте», Славик — «Прозаседавшиеся», я — «Во весь голос». Читал с пропуском. Ещё перед вечером Кулеш спросила у меня, что я буду читать, и запротестовала: ди- ректор, мол, сказал, чтобы не получилось, как в прошлый раз. Его смутили строчки: «где вор с хулиганом и сифи- лис». А на этот раз, как только дошёл до этого места, дев- чата зашептались: «Пропустил, пропустил…». Торжественная часть прошла хорошо. После этого Степашкин объявил: «Танцы и скачки»!.. Мне предложи- ли станцевать фокстрот с Ниной Пахомовой. Её желание я исполнил. Танцевал и с другими девчатами. Танцевал также с Герой, Сашей, Володей, Эриком. Танцевал даже «Коробочку» с Володькой Кургиным. К этому времени уже собрались всякие Лебедевы и Аношкины. Но на них я не обращал никакого внимания… Ко мне, правда, никто не придирался. Они пришли целой толпой, чтобы отлупить Сашку. Аношкина брали в ар- мию, а потому он, напившись пьяный и собрав значи- тельный шалман, объединился с Лебедевым и решил оставить после себя «память»… Я почти всё время танце- вал, а Эрик стоял и размышлял, наверное, о том, как вый- ти из положения. Я ему несколько раз советовал бросить 9

это. Я сам не хотел ни о чём думать. Зачем это? Будет драка — будем драться…». Среди лучших друзей Сербского — Александр Ви- ноградский (живут в одной комнате) и Машерский. Этакий триумвират. У девчонок тоже «тройка»: Ма- руся, Клара и Галя. И хотя Сербский нравится Марусе, девчонки устраивают «заговор» и знакомят его с Ниной Пахомовой. Дружат. — Он учился в восьмом «А», я в восьмом «Б», — вспоминает Мария Петровна. — Но это не помешало нам познакомиться. И уже тогда он мне нравился. В девятом был один класс — мы уже вместе учились, в десятом — тоже. Сохранились наши школьные дневники — описы- ваем одни и те же события. Мне, как старосте класса, иногда приходилось отчитывать его за какую-нибудь двойку, но учился он хорошо и в числе трёх человек за- кончил школу с серебряной медалью. Всего одна четвер- ка — по русскому языку… Медали он так и не увидит и даже пострадает, ожи- дая её. Решив поступить на филологический факультет Ленинградского университета, отправил документы, но пока ждал медаль, сроки вышли, и пришёл ответ: «Набор медалистов закончен, документы возвращаем». Мария Петровна недавно разбирала бумаги мужа и нашла эту телеграмму. (Он ничего никогда не выбрасывал). — Я после школы поехала в Иркутск поступать в медицинский. Как-то иду по улице, а навстречу Серб- ский. Говорит, что в Ленинград опоздал, зато поступил в Иркутский горный институт (политехнический) и даже экзамены не сдавал, так как медалист. 10

В ИРКУТСКЕ Первые три курса Сербский и Маша Кирий почти не встречались. Первый «заход» Сербского Мария Петровна сегодня вспоминает со смехом: — В конце третьего курса, перед майскими празд- никами, пришёл ко мне в общежитие пьяный в дугу. Дев- чонки мне говорят: «Тебя земляк вызывает». Выхожу: боже мой! Спрашиваю: «Зачем пришёл?». Что-то проло- потал. Я говорю вахтёру: «Не пропускайте, я не хочу с ним, пьяным, разговаривать». Два дня прошло — снова приходит. На этот раз трезвый. Поговорили, но до друж- бы дело ещё не дошло. О причинах прихода Сербского в общежитие мединститута Марии Петровне станет известно лишь спустя годы. Оказывается, студенты-горняки в конце курса, получив стипендию, устроили пьянку с дракой, и было решение партбюро об исключении Сербского из ин- ститута. И лишь случай спас его от этой кары: военрук института, узнав, что Сербский детдомовец, вызвался взять провинившегося на поруки. Отвёл его в свой каби- нет и отчитал по полной программе: — Ну, выгонят тебя, что дальше? Тюрьма? А поче- му занятия пропускаешь?.. Короче так: станешь старо- стой курса и будешь лично ответственен за посещае- мость. Виктор, берись за ум. Есть у тебя какая-нибудь де- вушка? — Нет. — А одноклассницы? — Есть. — Вот и иди к девушке, чем с парнями пить. Пойти к «девушке» Сербский долго не решался. По- ка не выпил. Пьяницей Сербский никогда не был и даже осуждал тех, кто злоупотреблял спиртным (за что и пострадал 11

впоследствии, об этом позже), но по молодости слегка грешил. Вслед за военруком «воспитанием» студента Сербского занялась «девушка». В одном из писем тех лет она пишет: «Неужели ты и в самом деле закоренелый пьяница? Ты в этом письме всё мечтаешь напиться — ну, на что это похоже? В общем, знай: пьяным не приходи, не желаю тебя таким видеть и разговаривать с тобой. По- нятно? Не хочу, чтобы мне сообщали или ты сам сказал, что был «в стельку». Хорошего в этом мало. Лучше здо- ровье беречь. Виктор, может, ты обижаешься на меня, но пойми, что я желаю тебе только хорошего, а прав ка- ких-либо я здесь не собираюсь предъявлять (пойми меня верно). В общем, кажется, договорились». Мария Пет- ровна вспоминает: — Сдали сессию. Я домой собралась. С билетами сложно, студенты едут в общем вагоне, теснота. Еле-еле залезла в вагон, поднимаю голову, а он передо мной сто- ит: пришёл попрощаться. На лето он обычно уезжал в детдом и там сено косил. Но на этот раз остался в Иркут- ске, работал на строительстве ГЭС — бетон месил. На четвёртом курсе мы жили на Коммунарах, а он на Пятой Советской. Идёт с занятий и обязательно захо- дит к нам в общежитие. Нас в комнате шесть девчонок. «Девчонки, здравствуйте!». — «А ты чё пришёл»? — «А, бешеной собачке пять вёрст не крюк. По пути зашёл». Посидит, со мной ни словом не перемолвится, с девчон- ками только побалагурит и: «Ну, ладно, дальше по- шёл…». Весь четвёртый курс редкий день не появлялся. Сес- сию сдали, Витя на военные сборы уехал, а за мной од- нокурсник стал ухаживать. Тоже земляк и тоже Виктор. Как-то на лодке по Ангаре катались, он и говорит: «Да- вайте вечером встретимся, нас шесть ребят, вас шесть девчат. В волейбол поиграем». 12

Потом картошки нажарили, бутылку запеканки или спотыкача поставили, винегрет сделали. Капусты для ви- негрета не было, так ходили по улице, просили продать. И только сели за стол, стук в дверь — Сербский с другом Витей Перепелицей. За стол их посадили. Сербский не- доволен: видит, что мне внимание оказывает другой. По- ели, потом в Красном уголке танцы организовали под па- тефон. Перепелица подходит и говорит: «Маруся, выйди, тебя Сербский зовёт». Вечер, часов одиннадцать. Вышла, он сидит на завалинке. Спрашиваю: «Что сидишь-то»? — «Присядь рядом». — «Что сидеть-то? Пошли танцевать». Встал, обхватил меня: «Никуда не пойду и тебя не пущу». И начал объясняться в любви. Год проходил, слова не сказал, а тут словно прорвало. С любовью тогда не шу- тили. В десятом классе на выпускном вечере мы свели Сербского с моей подружкой (он ей сильно нравился). Они вроде как подружились, он даже целовался с ней. Но поцеловать меня не решился. Стоим в коридоре, молчим. Перепелица выходит и говорит, шлёпая губами: «М-да, мне всё понятно». Ночь бродили, говорили. Нина Пахомова, моя подружка с ним вела переписку, и когда он в любви объяснился, я ему сказала: «У тебя же Нина есть». Четыре утра, а он меня в свою общагу тащит: «Пойдем, покажу свою тетрадку, где написал стихотворение на семи листах, в котором гово- рю, что ничего у нас с тобой, Нина, не было и не будет. Мы просто дружили». В пять утра в общагу пошли, я не стала заходить, он сбегал, принес эту тетрадь: действи- тельно, стихотворение на семи листах, в котором черным по белому говорится, что никакой любви не было… После четвёртого курса Маруся поехала в Тайшет на производственную практику, а Сербский — на военные сборы. Затем у него практика на заводе в Новосибирске. Завязалась переписка. Каждые три дня — письмо. Мама Маруси, Ульяна Евдокимовна, удивляется: 13

— И кто это тебе пишет? — А-а, подружка… Сербский просит о встрече, настаивает, а Маруся, как когда-то в школе, старостой, осаждает его: «Виктор, в отношении твоего вопроса, кого я жду — тебя или ответ. Знаешь, я когда прочла эти строки, так меня даже как-то покоробило… Не желаю отвечать, не могу, понимай, как хочешь… Не таким я тебя представляла. Нужно более се- рьезно думать об этом. Вот предположим, я бы написала, что очень жду тебя, приезжай скорее, и что бы ты?.. И ес- ли бы ты приехал скорее, то знай (да, да!), я бы осудила тебя. Подумаешь, мало ли кому чего хочется! На всякое хотение, как говорится, есть терпение. Я всегда осуж- даю людей, которые иногда готовы сделать что угодно, не размышляя. К таким людям я беспощадна, так что ты это учти». Тем не менее первого сентября, когда Маруся долж- на была уехать на картошку, Сербский примчался в Ир- кутск. Не было билетов, но он так спешил, что приехал на крыше вагона. Вечером того же дня пришёл в общежи- тие. Обрадованная Маруся сделала холодную мину: — У, а ты что пришёл? Я тебя что — заставляла ехать? Сербский лишь улыбался… — Весь пятый курс он ходил ко мне. Придёт и мол- чит. На Новый год мне надо было проводить мероприя- тия. Танцы, балы. А он танцевать не умеет. Меня при- глашают танцевать — он нервничает. Пойдёт танцевать, ноги мне все обтопчет. Спросишь о чём-то — ответит, не спросишь — молчит. Между прочим, столько лет с ним прожили, в жизни ни разу его не поймала, чтобы он мне что-то соврал. Никогда! Может, что-то умолчал. Хотя я всё знала: что у него на работе, в коллективе. Так же как и он про меня всё знал… 14

В начале апреля 1955 года Мария была в анатомич- ке, что-то препарировали. Задержалась, и в одиннадцатом часу возвращалась в общежитие. Стала подниматься по крыльцу и заметила, кто-то лежит на перилах. — Я тебя жду. — А что ждешь? — Надо поговорить. Одиннадцатого у нас будет распределение — куда? — А мне какое дело? — Нет, давай решать вместе. Я предлагаю поже- ниться. «Распределяться», собственно говоря, было некуда, предложили лишь одно место — в Норильск. Отправка назначена на осень, и для женитьбы времени было доста- точно. Но как отнесётся к этому мама? Маруся написала письмо: вот, мол, собираюсь выйти замуж за того «цы- ганёнка». Помнишь? Ульяна Евдокимовна помнила и от- ветила согласием: «Парень-то, конечно, он хороший, но, наверное, беркулёзный. Такой худющий…». 13 июня 1955 года, в понедельник, у Марии был эк- замен по военному делу. Накануне Сербский предупре- дил её, чтобы пришла с паспортом: «Пойдём в ЗАГС». — Сдам и приду к тебе, — ответила Мария. Но экзамены затянулись. Маше, казалось бы, попал- ся простой вопрос: военная связь в годы войны. Ответила хорошо, но задали дополнительный вопрос: «Каких свя- зистов вы знаете?» Она никого не знала и думала только о Сербском. О том, как он сейчас мечется в общежитии, ожидая её. Но надо что-то отвечать. — Я многих знаю связистов. К примеру, Виктор Соломонович Сербский, — неожиданно заявила она и, не ожидая от себя такого лукавства, стала перечислять своих одноклассников: Герман Иванович Домашевский, Алек- сандр Георгиевич Виноградский… Все герои. Зубами за- мыкали телефонные провода… 15

Члены экзаменационной комиссии одобряюще ки- вали головами, а у Машиной подружки, однокурсницы и одноклассницы, сидевшей в первом ряду, потихоньку от- висала челюсть до полного раскрытия рта. После экзамена стали объявлять оценки и как особо подготовленных отметили трёх студентов, в том числе и Марию. Студенты, знавшие «связистов», ещё падали от смеха в институтском коридоре, а Мария уже бежала к Сербскому. В ЗАГС они пришли в половине третьего, радост- ные, сияющие, но их тут же остудили: — Ребята, документы на регистрацию мы принима- ем с утра, а с двух часов регистрируем умерших. Вы вро- де бы ещё живы… Пришли на следующий день. Регистрацию брака назначили на двадцатое июня, дали шесть дней на разду- мья. Двадцатого у Марии снова был экзамен, но в ЗАГС на этот раз пришли вовремя. Нищета. Цветов не купишь. Девчонки где-то жарков раздобыли, и Мария, уже Серб- ская, гордо шествовала с этими цветами по Иркутску. Пришли в общежитие — Сербский жил в комнатке на двоих возле Ангарского моста. Неподалёку гостиница «Сибирь» и ресторан. — Пойдем, отметим, — предложила Мария. Впер- вые в жизни она была в ресторане. Впервые в жизни пила коньяк. Свадьба была в Тайшете. Район шпалозавода, сплошные бандюки и хулиганьё. Двухэтажка, в ней двух- комнатная квартира. В одной комнате чужая семья, в дру- гой (двадцать квадратных метров) — мама с тремя сыно- вьями и мужем. Где уж тут поместиться молодожёнам. Благо, Ульяна Евдокимовна держала корову, коз и, соот- ветственно, имела сарай, — вот в нём и поселили моло- дых. Всё лето провели на сеновале. А первого августа Сербскому на работу, в Норильск. Ульяна Евдокимовна 16

одарила зятя суконным одеялом, подушкой, демисезон- ным пальто и, перекрестив в дорогу, вздохнула: виданное ли дело, муж с женой жить будут порознь! Марусе ещё целый год учиться… Мария поехала провожать мужа. В Красноярске по- садила его на пароход и заплакала… РАЗЛУКА До замужества Мария была нарочито холодна и свои истинные чувства доверяла лишь дневнику: «Витька, родной мой, я просто не верю в свое счастье. Нет, нет, мне просто не верится, что мы когда-нибудь будем вме- сте». Теперь же, когда муж был вдалеке, она не сдержи- вала тоски и чуть ли не каждый день бегала на почту, ожидая писем, и ежедневно писала сама: «Завтра будет пять месяцев, как мы не видимся, ещё пять месяцев, а там уж и конец близко. Правда?» У Сербского много работы, угнетает бытовая не- устроенность, и он пишет не так часто, как бы хотелось Марии, за что тут же получает нагоняй: «Витёк, здрав- ствуй! И как это называется? Почему уже 12 дней про- шло, а от тебя нет письма?.. Смотри, Витёк, ругаться буду — шибко, здорово…». Но ругаться не получается: «Витёк мой, роднулька, здравствуй!.. Я беспокоюсь, Витёк, что ты простынешь. Ради Бога, купи ещё что-нибудь тёплое и одевайся, не форси, знай, что ты не один. Слышишь? Валя говорит, что у вас (в Норильске) сильные пурги стали, не пред- ставляю, как ты там в осеннем пальто. Это же ужас! Я ко- гда приеду, то привезу (зимнее пальто — авт.), а до этого придётся ждать. Да и в Иркутске сейчас нет порядочных пальто, может, к весне будут. А как ты всё-таки питаешь- ся — почему не пишешь? Валя сказала, что её Димка ско- 17

ро должен приехать. Вот счастливчики! Мне бы хотелось его увидеть и расспросить о тебе…». «Витёк, родной, здравствуй! Наконец-то получила от тебя человеческое письмо… Вредный, ну неужели ты не понимаешь, как нужны мне твои письма. Раньше, ко- гда мне было тяжело, я разговаривала со своим дневни- ком, и становилось как бы немного легче, а теперь я не делаю этого, так как считаю, что мои письма к тебе заме- нят его… У меня бывают такие моменты, когда хочется поговорить с тобой, а ты молчишь…». «Витёк, родной, здравствуй! Сегодня после всех мо- их исканий наконец-то нашла и купила тебе будильник. Думала послать бандеролью, но прихожу на почту — увы! — велят обшить материалом и послать посылкой… В общем, отправляю тебе первопопавшиеся часы и руч- ку… Крепко целую моего вредного, самого вредного, родного Витьку». «…Ну, вот и опять я в Тайшете. Осталось теперь ещё раз побывать здесь, а потом и к тебе… Витёк мой, ведь уже совсем скоро будет июнь, июль, а потом мы бу- дем вместе. Ой, как хочу, чтобы это было скорее»… Вот уже две недели от Сербского нет писем. «..Только тем и живу, что с утра начинаю ждать почталь- она, проходит обед, а потом почтальон, и… подаёт одну газету… Каждый день успокаиваю себя тем, что завтра будет от тебя письмо… Витёк, я уже не нахожу себе ме- ста. Я чувствую, с тобой случилась какая-то беда. Уж не заболел ли ты? И сны я что-то плохие вижу, хотя и не ве- рю им… Чувствую, что с тобою что-то неладно… Навер- ное, простудился… Роднулька мой чёрный, может, я и слишком нервничаю, но ты пойми, что не могу иначе. Чувствую, с тобой что-то случилось. Что случилось?» Чутье Марию не подвело. Сербский в своём осеннем пальтишке однажды попал в пургу — выезжал на объект — и, действительно, простыл. Дали о себе знать старые 18

болячки, и его положили в больницу. В одном из писем он сообщает, что в больнице очень противный воздух. И как только вы, медики, дышите им? В ответном письме Мария несколько резка: «…Только что приехала из дома, была на почте, получила от тебя два письма… По всяким здравам ты можешь не ходить — я же просила выслать справку с твоего места работы, и я сама всё сделаю». Появляются даже нотки сомнения: «Саня М. ещё почище умудрился: Любушке не отвечает уже полгода. Ни письма, ни телеграммы, и даже уже появился слух, что он женился на той (кажется, учительнице), с которой дружил в школе. Вот и верь таким». Но уже в следующем письме гнев сменяется мило- стью: «…Вчера написала тебе письмо, может, где-то слегка и резкое, но сегодня обида уже прошла, и думаю, что в дальнейшем всё будет хорошо. Только, родной мой, прошу тебя, а вернее даже требую: будь, пожалуйста, осторожнее, береги себя. С работой у тебя, кажется, ула- дилось, и я довольна, что у тебя теперь есть перерыв днём для обеда и ты сможешь питаться более регулярно. Витёк мой, вот ты только подумай, уже февраль, а скоро будет… июль, август, и мы будем вместе. Понима- ешь, вместе! И тогда уже навсегда! Правда? Уж никуда я тебя больше не отпущу!.. Мне кажется, если бы сейчас вернулось четвёртое августа, и всё началось сначала, то меня на всё это просто бы не хватило… Ты пишешь: в этом феврале я стала старухой. Ну, ты мне смотри, не очень-то обзывайся! А сам-то, подумаешь, молодой!.. Се- годня первый раз была на занятиях… Ходили в клинику. Воздух там, действительно, тяжёлый, ты прав. Я как-то этого совсем не замечала, а сегодня пришла и чуть не задохнулась… Ух, чертёнок ты мой, соскучилась я по те- бе страшно. Честное слово, Витёк, где бы я ни была, что бы ни делала, ты везде и всегда со мной». 19

«Роднулька, вреднулька мой, ещё раз здравствуй! Ну, вот и май пришёл, а что толку? Вот сейчас сижу дома и вспоминаю май в прошлом году. Ведь совсем всё было по-другому. Во-первых, я шла на парад и знала, что там обязательно встречу моего Витьку… Вспоминаю, как ты и я ходили в художественный музей, а потом проголода- лись и были у тебя. Жалко, что всё это нельзя вернуть. Что ж, приходится жить будущим. В общем, настроение у меня, как видишь, дрянное. Не надо бы об этом писать, но не могу. Хочу быть с то- бой». НОРИЛЬСК В конце лета 1956 года Мария, наконец, приехала в Норильск. Виктор встречал её в Дудинке. Спустившись с трапа самолёта, она сразу же увидела своего «вредного- вредного Витьку». Увидела — и не узнала. Вроде бы всё тот же — «чёрный», улыбающийся. Но это уже был не «цыганёнок». Скорее, цыган. Неужели они и впрямь за этот год постарели? Да и было отчего. Она и представить не могла, в каких услови- ях он жил. Год назад, когда Сербский только приехал в Норильск, ему, как молодому специалисту, должны были дать жильё, но ничего не было. Даже мест в общежитии. Поставили раскладушку в коридоре, и он четыре месяца жил «под ногами». Потом дали комнату на двоих в четы- рёхкомнатной квартире. В одной комнате муж, жена, грудничок и сестра жены с двухгодовалым ребёнком. В другой — муж, жена, ребёнок. В проходной комнате — семья из пяти человек: трое детей и родственница с ре- бёнком. Не избалованная жизнью Мария, заселившись в комнатку мужа и его друга, тем не менее растерялась: как 20

же здесь жить-то? Мало того, что посторонний человек рядом спит, так ещё из квартиры не выйдешь, чтобы на кого-нибудь не наступить. В проходной комнате семь че- ловек, и каждый раз, чтобы выйти на улицу, приходится лавировать между ними. Сначала извинялась, потом пе- рестала. Никто, правда, и не обижался. К Витиному соседу приехала жена. Студентка. Те- перь они вчетвером живут на двенадцати квадратах, две семейные пары. Студентка вскоре уехала доучиваться, и Мария осталась одна с двумя мужиками. Впрочем, она их почти не видит. 13 августа Мария вышла на работу и те- перь и днём, и ночью разъезжает по Норильску. В городе триста тысяч населения. Народ самый раз- ношёрстный. Когда-то здесь были лагеря, на их месте, собственно, и вырос город. Сплошные посёлки: от одного до другого полдня идти. Марии предложили место тера- певта на шахте Западной. От дома далеко, добираться на двух перекладных. Сербский, понюхавший местного по- роху, тут же запротестовал: — Туда я тебя не пущу. Лучше дома будешь си- деть… — Предложили «скорую помощь», и я пошла — ин- тересно, — вспоминает Мария Петровна. — На полставки дежурила ещё в хирургии — очень хотела хирургом стать… Забеременела. Токсикоз был жуткий: на вызов приеду — рвёт. Надо работать, а я за угол бегу, потом уж обслуживаю. По двадцать раз в день рвало. Никаких больничных, ничего. Приехала в плюшевой жакеточке, а вскоре морозы под пятьдесят ударили. Метёт: в двух шагах ничего не видно. Вечно мёрзла. Коллеги, которые иногда на по- вторный вызов ездили, смеялись: приехали, мол, а нам говорят: «Ой, у нас уже был врач, в плюшевой жакеточке, с обмороженным носом…». 21

Поселковые времянки с крышей заметает. Не найдёшь, не пройдёшь. Диспетчер скорой помощи при каждом звонке спрашивает: «Где встречать будете?» Восьмого ноября дежурной была Мария — почему она запомнила этот день? — позвонили из поселка Кир- пичный: роды. К моменту приезда женщина уже родила. Пуповина не перерезана. Мария обработала всё, вышла на улицу с ребёнком и вдруг почувствовала себя пушинкой: «Чуть в тундру не унесло». В свободное время Мария с настойчивостью зомби ходит к заместителю директора комбината по быту Тар- ханову и требует (нет, просит) квартиру: «Ребёнок дол- жен родиться!». Тарханов уговаривать умеет: «Вот-вот и будет квартира…». А квартиры всё нет и нет. ПИСЬМО 27 декабря 1956 года, похрустывая тайшетскими ва- ленками, Мария шла в ночную смену и предчувствовала беспокойную ночь. Почему-то именно ночью людям ста- новится плохо. Не зря же днём в «скорой помощи» дежу- рит три машины, а с четырёх дня, когда начинается ноч- ная смена — четыре. Но эта смена оказалась особенной. Смена, которая перевернула всю их жизнь — её и мужа. Мария Петровна только-только зашла в диспетчерскую, ещё и щёки не растёрла с мороза, как затрещал телефон. «Начинается», — подумала она, но разговор диспетчера не подтвердил её ожиданий. — А главврача нету, — у диспетчера был слегка растерянный вид. — Он работал до четырёх и уже ушёл. — А врач Сербская у вас есть? — спросили на дру- гом конце провода. 22

— Есть. Вот она рядом стоит… — Передайте ей трубочку. Мария Петровна вспоминает: «Я беру трубку, и мне говорят: — С вами говорит начальник САНОЗа (санотдел комбината, это что-то вроде горздравотдела). Я думаю: «Где и что я не так сделала?». — Вы Сербская? — Да. — А муж у вас есть? — Есть. — А как его зовут? — Сербский Виктор Соломонович. — Так вот мы получили письмо от родственников вашего мужа… Я говорю: — Этого не может быть. — Как не может? — У него нет родственников. — Нет, вы приходите и у моего секретаря получите письмо. Там и вам есть письмо. Я, конечно, побежала, получила пакет писем и с недоумением и восторгом прочитала их. Вначале было обращение к «горздраву»: «Мы, семья врачей Захарьян, около двадцати лет разыскиваем племянника Виктора Сербского. Из некоторых источников узнали, что он в Норильске и что он женат на враче. А так как в личном деле врача указывается фамилия мужа, то мы и обра- щаемся к вам с большой просьбой помочь нам…» О «некоторых источниках» Марии и гадать было не надо. Год назад, когда заканчивалось медовое лето на се- новале, Сербский сходил в «Бирюсу». Встретился с ди- ректором, воспитателями, рассказал про себя: окончил институт, женился (жена — врач), работать отправили в Норильск. Нет, не случайно всё это. 23

Ну, не будь он Сербским, человеком отзывчивой души, не сходи он тогда в детдом (а ведь многие не ходи- ли), долго бы ещё мыкались родственники, разыскивая его. А, может, всё-таки есть провидение? Не слишком ли много случайностей для одной человеческой жизни? Встреча дяди Сурена с начинающим врачом Костей. И ответ его родителей: да, есть Бирюсинский детдом, в Тайшетском районе. А ведь могли бы не знать. Второе письмо было на имя Сербского. Неизвестным для Марии почерком было написано примерно следующее: «Здравствуй, дорогой Витюша! Больше двадцати лет мы разыскивали тебя и не надеялись найти. Отклик- нись, что ты нашёлся, что ты живой. Мы твои родствен- ники. Две сестры и брат твоей мамы. Мы армяне. Все мы врачи. Женя, твоя мама, была репрессирована, послед- нюю весточку от неё имели в 37 году, и не надеемся, что она жива. Женя была нашей младшей сестрой…». Читая эти строки, Мария Петровна вспомнила, как на последнем курсе института, во время прогулки по го- роду (они ещё только дружили), спросила у Сербского: — А ты вообще родителей не помнишь? (Отец, как и мама, числился в троцкистах и тоже был репрессирован — авт.). Сербский задумался: — Я не ручаюсь за свою память, может, я это при- думал, но точно знаю, что маму звали Женей. Затем посмотрел на Марию и улыбнулся: — И, если у меня когда-нибудь будет дочка, я обя- зательно назову её Женей… Мне помнится, что мы с ма- мой плыли на каком-то пароходе, было много людей, многие почему-то плакали. Мама достала баранку и ска- зала, что это буква «о», а потом, разломив, подала мне половину: «А это буква «с» — твоя буква. Ты Серб- ский…» 24

От дома до «скорой помощи» километра три, но за- вод, где работает Виктор, рядом. У него вот-вот должна закончиться смена. Мария Петровна дрожащими пальца- ми набрала заводской номер и услышала голос Сербско- го. — Витя, зайди ко мне с работы. — В чём дело? — Я получила письмо от твоих родственников… Сербский почти засмеялся: «Ты что? Этого не мо- жет быть… Ты что?». Но через пятнадцать минут появил- ся в «скорой». — Я подаю ему эти письма развёрнутые. Он берёт, от волнения руки дрожат. Читает и говорит: «Это, может, шпионы какие-то под меня копают (тогда всем шпионы казались). Но откуда они знают имя моей мамы? Они правильно называют имя моей мамы!». — Был поражён, конечно. Взял эти письма, поехал домой. Я до четырёх утра работала, потом приезжаю до- мой (смеётся — авт.): на столе стоит бутылка шампанско- го, на плите варится суп, весь уже выкипел, а Витя спит за столом и держит ложку в руках… Проснулся, сказал, что уже отправил телеграмму. Потом письмо написали, что нашлись, что живы, а через два-три дня получили письмо с его фотокарточками, ко- торые его мама присылала из лагерей… МОСКВА — И посыпались письма. Они пишут, что все уже старенькие, пенсионеры-врачи. Очень хотят с нами встретиться: «Приезжайте, ради Бога, к нам в отпуск». А мы пишем, что отпусков не дают. Крайний Север, особые порядки. Весь март обивали пороги. С первого марта я 25

пошла в декретный, а Витя стал просить отпуск у дирек- тора завода — тот даже слушать его не стал. Я пошла. Говорю, у меня токсикоз, сопровождаю- щий нужен, но тоже слушать не стал. Пришла домой со слезами, а назавтра приходит Витя и смеётся: «Маша, с завтрашнего дня я в отпуске!.. Пришёл утром на работу, по селектору передают: «Сербский Виктор Соломонович, вас вызывает директор комбината». А это всё равно, что мэр города. Градообразующее предприятие. Директор Каспаров был армянином. Оказывается, дядя Сурен всю нашу эпопею ему опи- сал — огромное письмо, и тот даже прослезился. Го- ворит (Сербскому): «Почему ты ко мне-то не пришёл, ес- ли тебе на заводе отказали? Всё, пошёл в отпуск, пиши заявление, а когда вернёшься, получишь жильё. Квартиру не обещаю, но комнату отдельную гарантирую». До Красноярска летели самолётом, заехали в Тайшет к маме, погостили, взяли мягкий купированный вагон и дали телеграмму: поезд такой-то, вагон такой-то. Ни мы их не знаем, ни они нас. Подъезжаем к Москве, волнуем- ся, как встретят. Поезд останавливается, на перроне ви- дим: толпа армян. И стоило Вите только на ступеньку ступить, как кидается женщина, кричит: «Витюша!» и виснет у него на шее. Тётка оказалась. Говорит: «Очень ты на мать похож, сразу узнали…». Тётя Мина психиатром была, у неё две дочери: Наталья и Катерина. Катя два года назад умерла (Витя на похороны не ездил, уже болел), а с Натальей я в прошлом году встречалась — тоже врач-психиатр. Мы очень сдру- жились в ту нашу первую встречу… Витя из Норильска на восьмое марта всегда на стол заказов в Москву от- правлял деньги с просьбой доставить букет цветов Ната- лье, Кате и тётушкам. Всегда. Каждый год. И матери Окуджавы ещё. Она была подругой его мамы, вместе бы- ли репрессированы. Тогда, в первый приезд, родственни- 26

ки нас и познакомили с Окуджавой. Мы, говорят Вите, тебя с Булатом познакомим. А кто Булат? Он тогда не так был известен. С тех пор они постоянно переписывались и, когда бы Витя в Москве ни был, всегда встречались. Неделю у них погостили на Арбате (теперь это Но- вый Арбат), а 28 апреля в роддоме Граурмена у меня ро- дился Володя. Первого мая салют, а я лежу. Восьмого мая выписали, и уже девятого побывала на салюте… У тётушек детей маленьких давно не было, а у меня первый ребенок, не знаю, как пеленать. Распеленала, он кричит, я к тётушкам, а они: «Маша, Маша, ты сама». И я реву, и дитё моё ревёт. Квартира коммунальная, пришла многодетная соседка: «Давай покажу как…». Несколько дней жили в Москве, а потом поехали на дачу. Дядя Сурен в войну служил главным врачом в ар- мии Рокоссовского, при демобилизации тот подарил ему машину «Опель». Дядя этот опель продал и выстроил в Царицыно дачу. Большая веранда, четыре комнаты. Там мы и жили три месяца. Три сказочных месяца. Места изумительные. Озеро. Всё на лодке катались. Иногда в Москву ездили. Посмотреть, купить что-то. Витя с Во- вкой на руках всё ходил, но за книгами охотился — это у него с детства… В Норильск Сербские вернутся в августе. Через ме- сяц, как и было обещано, им дадут комнату в четырёх- комнатной квартире. Всего лишь комнату, но самую большую. Свою, отдельную. Уже не надо ходить по голо- вам через проходную. Мария сменила работу. До хирургии, о которой меч- тала, далеко, а ближе к дому только акушерство. Пришла к главврачу: «Вам врачи нужны»? — «Нужны, конечно». — «У меня маленький ребёнок». — «Ну и что, у всех де- ти». — «А я толком ничего не знаю». — «Научим». Сло- вом, хорошо приняли, и стала работать в женской кон- сультации на приёме. С другой стороны консультации — 27

детская кухня. Молока в магазине нет. Мария Петровна каждый день бутылками гремит. Вовку надо кормить. Стали график отпусков составлять. — Марья Петровна, вас когда записать? — А нет, не надо… Я, наверно, в декретный уйду… Все удивляются: — Да ты ещё старыми бутылками гремишь… Зав. консультацией обследовала Марию Петровну: — И впрямь уже на шестом месяце… Володе было год и три месяца, когда Сербский по- садил жену на самолёт. Погостила в Тайшете — и назад. В Красноярске билетов нет. Мария Петровна к начальни- ку аэропорта: — Буду у вас рожать! Билет нашёлся. Вечер. Непогода. Долетели до Ниж- ней Тунгуски. Посадка. Опять нелётная. — Тут хоть здравпункт есть? — заволновалась Ма- рия Петровна. Отдохнула в гостинице. Купила два полотенца для новорожденных: «Каким-то чудом они до сих пор сохра- нились. Витю, когда болел, этими полотенцами для ново- рожденных и обтирала». Опять непогода. Сели в Туру- ханске. Аэропорт сплошь в мокрой чернике. Наконец, солнышко. Мария Петровна с полным чемоданом огур- цов — мужики, как братья, всю дорогу тащат его. И пря- мо к порогу поднесли. Сербский дверь открыл и ахнул: — Почему не сообщила… Через десять дней родилась Женя. Сбылась мечта Сербского: «Если у меня когда-нибудь будет дочка, я обязательно назову её Женей». Свою маму Женю он знал всего лишь три года, а дочь Женю будет знать всю жизнь. Когда Сербского не станет, она прилетит из Москвы и всю ночь, обливаясь слезами, будет читать его рукопи- си… 28

Уезжая в Норильск, Сербский, скрепя сердце, все свои книги вынужден был сдать в букинистический. Но- рильск в сравнении с Иркутском испытывал книжный го- лод. И, тем не менее, Сербский, перезнакомившись чуть ли не со всеми работниками книжных магазинов города, сумел быстро восстановить утраченное. А узнав о смерти Анатолия Тарасенкова, собирателя самой крупной в СССР поэтической библиотеки, сфокусировал свои уси- лия именно на поэзии. На книги он тратил чуть ли не всю зарплату. В начале 60-х, при переезде в Братск, Сербско- му потребовалось около сотни коробок, чтобы перевезти свою библиотеку. ЗАГРАНПОЕЗДКИ Переехав в Братск, Сербские активно разъезжают по миру. Казалось бы, ещё недавно была их первая поездка в Москву, и это казалось чудом, сейчас они чуть ли не еже- годно посещают то одну, то другую страну. Бывают и в капстранах. Мария Петровна вспоминает: — В марте 1969 года мы поехали на чемпионат мира по хоккею в Швецию. Выпускали. Придраться не к чему было. Он член партии, я беспартийная, но без пороков. Ехали через Москву до Риги, а оттуда отплывали на теп- лоходе «Серго Орджоникидзе». Обратно возвращались через Вильнюс. Пробыли в Швеции две недели. Чемпионат шел десять дней. По два матча в день смотрели. Болельщиками стали жуткими… Смешно, но из той поездки запомнился такой мо- мент: в Швеции порнография везде, на витринах мага- зинов, на улице. Ручки с голыми женщинами, карты. По- шли в кино — про лесбиянок. Я врач-гинеколог, но сроду такого не знала. Всё это шокировало даже сопровождав- ших нас людей в штатском. 29

Почти во всех поездках всегда рядом были кэгэбэшники. В Болгарии один всё время провоцировал меня на разговор, я не сдержалась и говорю: «Заткнись». Приехали домой, он вызывает: «Что ты меня затыкала?» Витя куда-то позвонил — и нас перестали трогать. В Швеции тоже «сопровождающие» были… В 94-ом к нам в Братск поэты приезжали, в том чис- ле и болгарские. Француз был. Всю ночь стихи читали. Я им картошки наварю, огурцов поставлю, оладьи постря- паю. В том же году во время выступления в пушкинском обществе Витя почувствовал себя плохо. Инсульт. Ме- сяц в пятой больнице провалялся, а через год после этого издаёт книжку поэтов Озерлага. Отправил экземпляр Бо- рису Вайлю (где адрес только взял?), бывшему арестанту ГУЛАГа, позже уехавшему за границу. И получаем пись- мо: «Приглашаем вас с женой на две недели в Данию, по- смотреть, как мы живём». Оказывается, русско-датское общество имело право один раз в году пригласить в свою страну десять человек. Витя после болезни, но рискнули лететь самолётом. Стоило того. Уже без гида, без сопро- вождающего. В Дании поначалу блудили. Знакомые говорят: «Вот вам билеты до Копенгагена». Едем, а куда, не знаем. В поезде спрашиваю: «Копенгаген туда»? — «Я-я». В дру- гую сторону показываю — «Туда»? — «Я-я». Потом со- образили — в каждом вагоне есть карта с названием станций. Нашли наконец… Долго гуляли по городу, осо- бенно в парке. В Дании нас принимали с радушием. Неделю в спортивном лагере жили. Шведский стол. Даже природа другая. Видно, что люди не выживают, а живут. Встречи. Приходишь на обед — с одной стороны восемь вилок, с другой восемь ножей. К концу обеда надо всё это 30

использовать. Витя уже перед отъездом говорил: «Кажет- ся, научился всем этим орудовать». Когда вернулись домой, в Шереметьево, было такое впечатление, что в грязную яму провалились. В России нам говорили: то нельзя, это нельзя. Но никто и нигде нас не проверял. И йены, и доллары меняли. Вещи в Дании невыгодно покупать — дорого. В Москве дешевле, но всё равно понабрали всякой всячины и детям, и внукам… Витя за границей интересовался электронными биб- лиотеками. Ходили группой, уже надо уходить, а он: «Нет, я не могу уйти, я должен разобраться!». Довел меня до белого каления два раза. Посреди улицы встал, маши- ны идут, а он: «Нет, я не пойду. Я должен ещё это по- смотреть — как устроено, как работает. Все мелочи». С Вайлями переписываемся до сих пор. В прошлом году письмо было. Сын у них юридический закончил. Спрашиваем: «В Россию поедешь»? — «Нет, там одни бандиты живут». Но ездят, в западную часть. «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, МОЯ МАРУСЯ» Работа работой, книги книгами, а история любви супругов Сербских продолжала развиваться. Летом 1967 года Мария Петровна уезжала отдыхать на Чёрное море. Такой долгой и томительной разлуки у них не было больше десяти лет, с тех пор, когда Сербский уехал в Но- рильск, а Мария осталась доучиваться в Иркутске. Сербский тоскует и без конца пишет жене. Одно из писем — в стихах: Ты давно не девочка, не детка — Женщина во вкусе Бальзака, Но как шоколадная конфетка Ты бывала у меня в руках. 31

Я люблю тебя, моя Маруся, Машка конопатая моя. Жду тебя, родная, не дождуся В братские таёжные края. Рву я у ромашки лепесточки, А душа, как сталь, напряжена — Для меня и мамка ты, и дочка, И моя любимая жена. До конца цветок не обрываю, Чтобы не испытывать судьбы. Я ведь совершено не скрываю, Что хочу любимым Витькой быть. Скоро уж окончится разлука, И прижавшись к твоему плечу: — Я люблю тебя, моя Маруха, — Я по-стариковски проворчу. Пройдёт ещё десять лет, а отношения между супру- гами будут оставаться такими же, как в молодости. В 90-х годах после болезни Сербский пишет дочери Катерине о жене: «Дорогая моя доченька Екатерина Викторовна, госпожа-государыня, низко бью Вам челом и нижайше прошу извинить меня грешного и сочувственно выслу- шать мою исповедь отчаяния и заступиться за меня, бедняка. Жестоко обижает меня твоя любящая матушка, а моя законная супруга Мария Петровна, которая возгор- дилась тем, что получает денег больше меня, а я по её: жалкий, беспомощный, никуда не годящийся прихлеба- тель — вроде и не муж ихний, обижает и третирует. Она всяческими ухищрениями лишает меня голоса разго- варивать с тобой по телефону, как будто не знает, что в нашей стране объявлена поголовная гласность. А потом ещё и не рассказывает, о чём с тобой говорила. И, таким образом, налагает запрет на информацию, то 32

есть грубо нарушает мои права человека и гражданина неизвестно какого общества. А ещё заставила меня сбрить бороду и не только перестала уважать меня, безбородого, но и все встречные-поперечные перестали меня уважать, орут на меня в разных инстанциях- учреждениях и толкают, не глядя, на улице и в автобусе, как пацана какого, будто я не ветеран заслуженного труда. А ещё она произвела надо мной страшную экзеку- цию, и я теперь весь израненный, и люди от меня шара- хаются, думая, что я по пьяни по асфальту рожей про- ехал, а я вовсе не по пьянке и не по песку, а своей рукой морду пемзой тёр, потому что твоя любящая матушка покрасила воротник моей замечательной шубы, каковой нет не только ни у кого в Братске, а воще она такая на весь мир одна, и мы пошли в гараж, а я воротник поднял, потому что подул мартовский ветер, и физиономия моя стала, как у негра, а люди встречные дивились на меня, в санки запряжённого, что это за чучело, погоняемое ба- бой, сзади идущей, расфуфыренной. Когда домой пришли, она и говорит мне: «А что это ты какой-то не такой? Посмотрись в зеркало». Я возьми да и посмотрись… Морда не отмывается, решил, что это от долгого ношения бороды теперь от ветра и солнца пигменты появились. Кто ж меня такого в Евро- пу пустит? А потом она призналась, что воротник покрасила как-то переводкой. И вот пришлось пемзой оттирать. А она хохочет и говорит: «Ты бы ещё рашпилем потёр». Как будто не знает, что рашпилем ещё больнее будет. И того не понимает, что так поступать нехорошо по от- ношению к собственному мужу, если его хоть маленько любишь. Видно, не любит, а чтоб чужие бабы не загля- дывались, вот так меня моими же руками изуродовала. 33

А в остальном живу хорошо. Получаю много писем и посылок, уже получил 64, и сам никому не отвечаю, написал всего 15 писем, и то не тем, от кого получил, в том числе четыре Кате Сербской, которую люблю и целую. Твой папа Витя. 7 марта 1995 года. С праздником. Братск. Вот ещё и жандармская цензура». Дальше следует приписка к письму, сделанная ру- кой Марии Петровны: «Катя, а я сама забыла, что ворот ему красила, и думала, что это сердечная недостаточ- ность, и он почернел. Очень расстроилась, а через пять минут он спросил: «А ты ворот не красила?» Я потом полдня хохотала, а он со злости обиделся». Сегодня, вспоминая эту историю, Мария Петровна не может удержать слёз. Переводя взгляд на книги, кото- рыми забита не только библиотека, но и вся её квартира, всхлипывает: — Здесь всё, всё им дышит… САМЫЙ ЛУЧШИЙ В ЖИЗНИ ПОДАРОК Виктор Соломонович болел и мало на что уже об- ращал внимание. Даже внуков не всегда узнавал. Целыми днями сидел в кресле и, казалось, о чём-то думал. Однажды раздался телефонный звонок, Виктор Со- ломонович даже не шелохнулся, трубку взяла Мария Петровна. Звонил кто-то из Братских писателей, спраши- вал, есть ли в фонде библиотеки такая-то книга. Мария Петровна только плечами пожала, и тут раздался голос Сербского: — Маленькая комната, справа, вторая полка снизу, пятнадцатый том слева… Сербский, как утверждают хорошо знавшие его, прочитал все книги своей библиотеки. И не раз. Его не 34

интересовало, признанный поэт стоит у него на полке или начинающий. Все поэты умны, утверждал он, не обращая внимания на скептические улыбки коллег. А его отно- шение к книге поражало воображение даже жены. — Как-то Нина Михайловна из книжного магазина говорит: «Ахматова пришла, — вспоминает Мария Пет- ровна, — всего три экземпляра. Идите к Тамаре Василь- евне, директору, просите, она вам не откажет». Я зашла: «Ахматову надо». Тамару Васильевну аж передернуло, потому что это был большущий дефицит, но дала. Я зна- ла, что Витя будет очень рад. Пришла домой, книжку спрятала и говорю: — Витя, пошли картошки наберём. Вот набираю, он держит сетку, а я: — Знаешь, шла с работы, зашла в книжный, Тамара Васильевна мне какую-то книжку предложила, Ахмато- вой, что ли, а я сказала, не надо. Что тут было! Побледнел, бросил сумку: — Ты не взяла!? — Думала, инфаркт его хватит. — Витя, успокойся, взяла я эту книжку, взяла. — Покажи! Поднялись в дом, я из-под подушки достаю, он взял её дрожащими руками и говорит: — Ты мне самый лучший в жизни подарок сделала. Вот такой был помешанный, Господи… Странно, но сугубо книжный человек был ещё и прекрасным производственником, руководителем (инже- нер, директор предприятия, снова инженер) и неуёмным популяризатором поэзии. Работая на заводе отопительно- го оборудования, создал поэтическое объединение «Жа- рок», но клубных встреч ему было мало, и он то и дело ходил с лекциями по цехам завода со своим неизменным серо-рыжим портфелем. Занялся издательской работой. Для книги «Ветер Братска» подобрал больше сотни стихов о городе, но кни- 35

га по непонятным причинам «зависла» в издательстве. Потом, наконец, ко дню города вышла в урезанном виде, а спустя какое-то время Сербский обнаружил двенадцать «своих» стихотворений в книге «Земля потомков Ерма- ка». Ещё больших усилий потребовало следующее изда- ние — «Поэты Озерлага». Необходимо было получить разрешение на публикацию либо у самих авторов, если живы, либо у их родственников. Долгая, изнурительная переписка завершилась выходом книги в свет. Была у Сербского ещё одна страсть — семья. Свою младшую дочь Катю он не променял бы ни на какие бо- гатства мира — ни на Ленинскую библиотеку, ни на Сор- бонну. Катя для него была всем… ТЕТРАДКА ДЛЯ АВТОГРАФОВ — Мне в жизни очень повезло, — рассказывает Ека- терина Викторовна, — прежде всего в том, что Бог награ- дил меня такими родителями. Это самое большое сча- стье! И, конечно, люди, с которыми папа общался, тоже оставили неизгладимое впечатление. В Братск часто при- езжали известные поэты и писатели, которых папа обяза- тельно приглашал домой. Сидели за столом, пили чай, читали стихи и рассказы, и, естественно, я всё это слуша- ла. У папы было увлечение — он собирал автографы писателей и поэтов (в библиотеке около семи тысяч книг с автографами). Мне было завидно, я тоже хотела соби- рать автографы. Когда я пошла в первый класс, папа ку- пил книжки-малышки и отправил авторам по десяти ад- ресам с просьбой поставить свои автографы. Ответили далеко не все, но среди откликнувшихся были Агния Барто, Сергей Михалков. Причём, последний 36

прислал в подарок свою книжку. Учась в четвёртом клас- се, я завела специальную тетрадку для автографов, и все, кто бывал в гостях у нас, оставили свой «след» не только в папиных книжках, но и в моём «альбоме». И рисовали, и писали экспромты. Кого только здесь нет! Геннадий Михасенко не один раз открывал мою тетрадку, и Марк Сергеев, и Юрий Черных (автор знаменитого стихотворения «На лугу па- сутся ко…» — авт.)… Знают все на море и на суше Эту песню — чудо из чудес: «Выходила на берег Катюша» Любоваться славной Братской ГЭС. И стояла Катя-Катерина На высоком бреге, на крае, И светила Братская плотина, Как в поэме Евтушенко Е. Оказавшись тут случайно, кстати, Юным братским классикам на страх, Марк Сергеев вдруг увидел Катю И сейчас же отразил в стихах. В Катиной тетрадке есть ещё одно «посвящение» от Марка Сергеева: Катя, Катя, Катерина, Нарисована картина, Мать дала лица овал, Папа всё дорисовал. Будь счастливой, Катерина, Пусть день каждый будет длинный, Постарайся, милый друг, Избежать житейских пург, Пусть к тебе, родная Катя, Счастье светлое подкатит. 37

И в сиянье чудном дня Ты припомнишь про меня. Иркутский писатель Геннадий Машкин нарисовал шариковой ручкой целую «картину» во весь лист и под- писал: «Катюше от нас с Паночкой на добрую память о Братском море и малиннике на его берегу». Народный артист РСФСР Виталий Венгер и артист из Хабаровска, лауреат премии Ленинского комсомола Владимир Орехов оставили в Катиной тетрадке свои ав- топортреты, довольно искусно начертанные, и традици- онные пожелания: «Дорогая Катенька! Рады были позна- комиться с твоим папой. Он человек прекрасный ещё и потому, что любит и ценит искусство, а это очень важно в людях. И ещё он у тебя в большой дружбе с юмором. Желаем тебе все эти качества вобрать и в себя». Оставляет свой автограф поэтесса Мария Васильева «при встрече с папой и Славой Филипповым»: Катя Сербская прекрасна, Маме с папой — это ясно, Скоро будет ясно всем, Этим, этим, этим, тем. Будь счастливой, Катерина, Счастье с горем — половина, Но сумей увидеть счастье, Там, где кажется ненастье. В Москве, куда Катя ездила вместе с отцом, поэт Юрий Владимиров, пожелал ей того, к чему она давно уже пришла собственным умом: «Дорогая Катя! Как бы тебя не манило кино, как бы не привлекал экран телеви- зора, не забывай о книге! Она и научит, и поддержит, и ободрит, и развеселит». Ему вторит друг отца Юрий Дмитриев: «Твой папа делает огромное, важное и благородное дело — несёт 38

людям любовь к книге. Очень здорово будет, если ты станешь его помощницей… И людям ты сделаешь добро, и самой тебе будет жить интересней и радостней». Кате не очень нравятся такие автографы. Куда как интересней и умней, если человек шутит. Вот, к примеру, Иркутский поэт Анатолий Кобенков, впоследствии напи- савший вступление к книге Сербского «Заросли судьбы», как и многие Катины «подписанты», тонко чувствует юмор: Пока я юным был детиной, Я не встречался с Катериной. Пройдя судьбу до середины, Я вышел в старые детины, Но не встречал ещё картины Прекрасней Сербской Катерины. Кобенкову было важно развеселить Катю, и он пи- шет для неё «юморной стишок»: У прохожих на виду Мы играли в чехарду. Тут, на игры наши глядя, Нам сказал прохожий дядя: — Я мальчишкой тоже был И, конечно, чехардил. Все сказали: — Мы не верим. Я сказал: — Мы вас проверим. У прохожих на виду Поиграйте в чехарду. Дядя вскрикнул, Дядя прыгнул, Дядя в небе ножкой дрыгнул. Мы прыжок замерили И ему поверили. 39

Иркутский поэт Ростислав Филиппов, во время тре- тьего съезда книголюбов России в Москве, живший в од- ной гостинице с Сербским, тоже оставляет в её тетрадке полушутливое стихотворение: Малость жили мы в «России», Твой отец и рядом я, А потом нас попросили Из роскошного жилья. Что ж мы не надули губы И не сжали кулаки? Потому что книголюбы, Простаки и чудаки. Очередной автограф Ростислава Филиппова имеет более конкретное отношение к Кате: Кстати ли или некстати, Но не буду я тужить, Что в альбоме Сербской Кати Буду очень долго жить. И даже в автографе ещё одного иркутского поэта, Владимира Скифа, чувствуется добрая улыбка: Катерина, это счастье — Среди книг хороших жить. И с Вергилием общаться, И с Ахматовой дружить. Братский писатель Геннадий Михасенко, сам лю- бивший пошутить, прозорливо замечает: «Катя, мы сей- час почти шутим, а когда-нибудь это вдруг обернётся та- ким серьёзом, что ты за голову схватишься. Сейчас — это будни, завтра — история, сладкая, тёплая, щемяще мла- денческая. И ты про себя скажешь папе ещё одно спаси- 40

бо, а его друзьям — ещё одно mersi. Твой бородатый дядя Гена Михась». Многие авторы почти признаются в любви к ней: С волнением гляжу в твоё окошко, В котором виден свет издалека, И почему-то грустно мне немножко, И всё ещё горит моя рука. И приложение: «Это мои стишки из шестого класса к одной девочке. Был бы молоденьким, они, Катенька, были бы к Тебе. Евгений Суворов (иркутский писатель — авт.)». Дядя Женя Суворов оставляет в Катиной тетрадке ещё один автограф: «Катя, мы виделись, когда тебе было лет семь, ты меня забыла совсем, а я тебя помню всегда. Катя, оцени, я ж не поэт, а в рифму сказал». И даже женщины-поэты признаются ей в любви: «Катенька, о чём я тихо жалею В высшей жизни своей неземной: Не успел я упасть на колени Перед Катенькой милой одной. Думаю, так думают сегодня многие мужчины. И. Петухова». Некоторые из гостей отца, несмотря на юный воз- раст Кати, воспринимают её вполне серьёзно, как равного себе, а потому в некоторых автографах сквозит горечь, предназначенная, казалось бы, совсем не ребёнку. Из- вестный московский писатель Евгений Воробьёв, автор романа «Земля, до востребования», пишет: «Дорогая Катенька! Три года назад, 28 августа 1979 года, я потерял своего самого близкого друга, поэта Кон- стантина Симонова. Напоследок он подарил мне книгу свою «Мы не увидимся с тобой» с такой надписью: 41

Женечка! Хоть к нам судьба порой строга И мы ведём с врачами бой, Но за четыре-то шага Всё ж будем видеться с тобой. А? Твой К. С. Эти пока не опубликованные строки я хочу обна- родовать в своих воспоминаниях о друге. Сердечный привет! Евгений Воробьёв». Имена, знаменитости, интересные люди, но самый дорогой для неё автограф, конечно же, от отца: Дочке Кате Ты по свету летаешь легко, По местам, ставшим русскою славой. Вот опять ты от нас далеко, Под всемирно известной Полтавой. А ещё через год, через два Улетишь — только ручкой помашешь. Заржавеет на даче ботва, Загрустит без тебя мама Маша. Я себя заставляю силком Возвращаться в домашний закуток. Скучно в нём без твоих васильков. Не могу без твоих незабудок. В семейный альбом Сербский тоже включает стихи, посвященные Кате: Не первый раз пишу об этом И не в последний раз сказал: Где б ни мотался я по свету, В моих глазах — твои глаза. В какой бы ни был я сторонке, Куда б в дороге не попал, 42

В душе, в печёнке, селезёнке — Твои огромные глазёнки, Моя любимая клопа. ОТКРЫТКИ Вспомнив что-то, ведомое только ей, Екатерина Викторовна расцветает улыбкой десятилетней девочки: — Я очень любила оставаться дома вдвоём с папой, не с мамой, а именно с папой. С ним было интересно. Он всегда мне что-то рассказывал или читал. У нас была тра- диция: каждый вечер вдвоём мы играли в нарды или в кости. Отдельный вопрос — беседы о литературе. Я все- гда его слушала и доверяла, когда он говорил мне, что вот эту книжку нужно прочитать, а эту можно и не заметить. Когда я начинала читать, и книжка не нравилась мне, папа говорил: «Да, она тебе может не нравиться, но ты должна её прочитать хотя бы для того, чтобы иметь своё мнение. Есть книги, которые каждый человек дол- жен прочитать»… К одной из таких «вечных» книг Виктор Соломоно- вич относил «Мастера и Маргариту» Михаила Булгакова, в то время как его юная дочь терпеть не могла этого пи- сателя. Ни «Мастера», ни «Белую гвардию», ни «Дьяво- лиаду». Чем объяснить такое отношение к классику Ека- терина Викторовна до сих пор не знает. «Мастера» пер- вый раз прочитала в седьмом классе. Учась в институте, отважилась на второе прочтение. Думала, может, по ма- лолетству что-то не поняла, но «Мастер» по-прежнему оттолкнул её. Племянница Кати, внучка Сербского, ещё учась в школе, девять раз прочитала «Мастера…» и писа- ла Кате письма, заходясь от восторга. Одному только Понтию Пилату в письме было посвящено 22 страницы. Катю это не трогало. 43

Та же история случилась и с «Котлованом» Андрея Платонова. Папа и сестра Женя чуть ли не взахлёб нахва- ливали автора, восхищались его языком, а она была пол- ностью равнодушна. Но давить на дочь Сербский не поз- волял себе никогда. Справедлив, честен (это очень часто мешало ему в жизни и работе), иногда, правда, несколько резок. Некоторые из членов поэтического клуба «У Серб- ского» (собрания проходят в библиотеке) слишком сует- ливы и надоедливы. Молодая поэтесса прочитала стихи другой молодой поэтессы и недоумевает: — Скажите, что вам нравится в ней? Сербский долго молчит и вдруг срывается: — Да ничего! Поэтесса аж подпрыгивает на месте. Когда Катя уехала учиться в Иркутск (как в своё время её папа и мама), Сербский не на шутку затосковал и чуть ли не каждую неделю отправлял дочери открытки с самым разным текстом. Иногда это были стихи, иногда просто две рожицы — весёлая с грустной, и подпись: «Будь такой, а не такой». Эта мысль проскальзывает и в письмах-открытках: «Вот опять улетела дочь, опустел сиротливо дом, грустно капает мелкий дождь на бетон за моим окном. Мелькнула, Катюша, метеором, ни наговориться не успели, ни нарадоваться встрече. И позвонить обещала только в пятницу. А сегодня ещё только понедельник. И мысли уже — а как она там? И дождь идёт. Но ты, Катюша, не поддавайся на мои пессимистические настроения, а по-молодому будь весела. И радуй нас, стариков. Целую тебя, дочка. Папа Витя». 44

В другой открытке Виктор Сербский, всю жизнь со- биравший сведения о своих репрессированных родите- лях, спешит поделиться с дочерью очередным «открыти- ем»: «Катюша, это твой дед Соломон Наумович Серб- ский. Фотографию прислали из Харькова — КГБ. Ему здесь 22 года, чуть старше тебя. А жизнь его уже за- кончилась — дальше были лишь тюрьмы да лагеря и рас- стрел 13 октября 1937 года в г. Магадане». И дальше стихотворение «Связь времён»: Те, кто стреляли в моего отца, Заслуженные ныне ветераны. По вечерам на лавке у крыльца Душевные залечивают раны Не от вины… Без палки и свинца Толкают в гроб их внуки-наркоманы. Иногда Виктору Сербскому не хватает пространства открытки, и он пишет на блокнотных листочках: «Катюша, снимки меньше. Залетаев увеличил и со- единил их вместе. Было и письмо из КГБ Курского, я тебе его посылаю. А на днях пришёл Братский КГБ и сообщил, что мать и отец тройкой УНКВД «Дальстроя» 7 сентября 1937 года приговорены к расстрелу и 13 октяб- ря убиты, а те свидетельства о смерти их, которые у меня есть, фальшивые, и должны прислать новые. По- обещал помочь в моих поисках, прежде всего, самого себя (т. е. меня). Из Харьковского ЗАГСа получил ответ, что Серб- ские там в 1925-1929 годах не родились. Надежды найти родственников по отцу всё больше тают. Целую тебя, Катюша, и надеюсь, что всё у тебя будет хорошо. Не дрейфи! Твой папа Витя. 4.06.89 г.». 45

СТО ТЫСЯЧ КНИГ… Екатерина Викторовна рассказывает: — Я всю жизнь прожила в библиотеке. Этой биб- лиотеке двадцать лет, а до этого весь фонд был в сосед- ней квартире — там, где мы жили. С семи лет мечтала стать врачом, но в десятом классе задумалась: может быть, на филфак? Или в библиотечный институт? Ситуа- цию разрешил папа: — Катя, в библиотечный институт не надо идти, лучше на филологический факультет — более широкое образование, и тоже сможешь работать в библиотеке. Но лучше учись на врача — люди всегда будут болеть… Особого выбора у меня не было. Мама — врач. По папиной линии медицинская династия с более чем 200-летней историей. Мой прадедушка по папиной линии Тигран Ассатурович Захарьян закончил две академии — духовную и Санкт-Петербургскую военно-медицинскую. Недавно выяснилось, что он, как и я, был врачом- дерматовенерологом и имел собственную аптеку в Баку. Странное совпадение. У него было три дочки и два сына. Брат папиной мамы, Сурен Тигранович и её две сестры, Мина и Анна, тоже были врачами. Брат был главным хи- рургом армии Рокоссовского, а тётушки — одна терапевт, другая психиатр. Но было понятно, что папиной библиотеке нужны специалисты, папе нужно помогать, и на пятом курсе мединститута поступила на заочное отделение Восточно- Сибирской академии культуры и искусств. Специальное библиотечное образование Екатерине Викторовне сегодня необходимо как никогда. Идёт ка- талогизация библиотеки. Поэт Анатолий Преловский, го- воря о библиотеке Сербского, заметил: «Сто тысяч книг. Кто в них вник»? Ста тысяч, конечно, нет, точного числа книг в библиотеке никто пока не знает. Даже она, Кате- 46