Сказки на ночь

— Ну, ты и скажешь! — засмущался Виктор. —  Я тебе серьезно говорю. Ты оглядись по  сторонам  — одни выпивохи и прохвосты. А для этого дела нужен нормальный человек, не пьющий, не глупый, не подлый. Я здесь больше таких и не знаю: только ты и я. Я не могу, она подруга моей жены. Остаешься ты. Виктор задумался. В  словах Алексея, конечно, был смысл: мужики вокруг были не первый сорт. Но уж больно это предложение было странным. Не то, чтобы он имел что-то против женщин, вовсе нет. Но  спать с  совершенно незнакомой, причем старше себя… Не  очень ему это было по  душе. С  другой стороны, он знал Машу, она была молодая и красивая, нравилась ему, с ней бы он мог, если нужно. Если ее подруга на  нее похожа, то почему не  сделать женщине приятное? —  А  что, она в  своей Москве найти себе для этого мужика не может? Ведь там же не все пьющие? — Знаешь, если бы могла, то, наверно, не просила бы меня, как ты считаешь? —  Наверное. Ладно, я подумаю. А  она как, вообще, ничего? Не очень страшная? —  Очень даже нормальная женщина,  — сказал, улыбаясь, Алексей, вспомнив статную фигуру Светки, ее заразительный смех. — Я думаю, что тебе она понравится. Во  всяком случае, получше, чем местные продавщицы. —  Ладно,  — буркнул Виктор, и  до  конца рабочего дня к  этому вопросу больше не возвращался. «Лед тронулся», думал Алексей, наблюдая за  тем, как парень задумчиво вкручивает шурупы. Ему Витек нравился  — добрый, работящий. Жалко было, что через несколько лет он станет таким же, как все тут  — ничем, кроме баб, не  интересующимся и  крепко пьющим, если не  женится, или нормальным, тоже выпивающим, подкаблучником, которому нужно вкалывать с  утра до  ночи, чтобы содержать все увеличивающуюся семью — если женится. После работы Виктор не  стал торопиться уходить, дождался, когда Алексей завершит свои дела, сложит инструмент, вымоет руки. —  Ну, так что ты от  меня хочешь?  — спросил он, не  глядя старшему приятелю в глаза.

— Ты в Москву когда собираешься? —  Да вообще-то и  не  собирался, но, если надо, то съезжу. Вот в субботу или в воскресенье. — Сейчас я Свете позвоню, спрошу, когда ей удобно. Встретитесь, познакомитесь, кофе где-нибудь попьете. Не  понравитесь друг другу — ну и до свидания, а понравитесь, то и дальше договоритесь сами. Идет? Виктор кивнул. Леша набрал номер, условился, где они могут встретиться, объяснил парню, как туда доехать. Все, роль купидона была выполнена, дальше уже сами разберутся, не маленькие. Света зашла в  кафе, опоздав минут на  пять. В  принципе, она не  любила опаздывать, но  мать перед ее уходом устроила настоящий допрос: куда это она собралась, с кем встречается, когда вернется. Нужно было придумать правдоподобную версию, чтобы та не  разнервничалась, не  устроила очередной приступ, а  то и  вовсе никуда не уйдешь. За столиками сидело несколько парочек, и только за  одним  — молодой человек в  легкой куртке. Вдохнув побольше воздуха, как перед прыжком в воду, она направилась к его столику. — Здравствуйте, вы Виктор? — Да, — парень встал, оказавшись на целую голову ее выше, хотя она была совсем не Дюймовочка. Он немного поколебался, здороваться с ней за руку или нет. Она помогла ему, протянув свою для приветствия. —  Я Света. Мне про вас Алексей много хорошего рассказывал. Только не сказал, что вы такой молодой. — Не подхожу? — парень покраснел. —  Ну что Вы, конечно, подходите, просто я рядом с  Вами чувствую себя древней старухой. —  Ну, какая  же вы старуха, вы… красивая!  — глаза были абсолютно честные, это была не лесть, а констатация. —  Спасибо, — она села напротив, не  зная, что еще сказать. Он тоже смущенно молчал. Дурацкая ситуация. Света понимала, что она ее заварила, ей и  расхлебывать, но  не  представляла, что сейчас нужно делать.

— Виктор, давайте выпьем по чашечке кофе и пойдем на воздух. Я как-то лучше думаю и  говорю, когда двигаюсь. Вы ведь не  очень торопитесь? — Нет, конечно, нет. Ну, то есть, не тороплюсь, — перед ним была красивая взрослая женщина, с образованием, и он сильно смущался. Света пила кофе и  думала, что она идиотка и  стерва. Не  нужно было ставить этого мальчика в такое дурацкое положение. Ну, какое ему дело до ее проблем, у него и своих, наверняка хватает! А парень хороший, славный, симпатичный, несовременный какой-то, руки крупные, с  мозолями, настоящие мужские руки. Она терпеть не могла мужчин с холеными наманикюренными руками, их слабое прикосновение при знакомстве, как будто человек не  решил, то  ли знакомиться, то  ли спрятать руку за  спину. Она любила крепкое рукопожатие, открытые взаимоотношения, сама всегда говорила то, что думает, даже частенько в ущерб себе и своей карьере. Виктор украдкой поднимал на  нее глаза. Хорошее у  нее лицо, совсем не  старая, волосы не  крашены, с  легкой натуральной рыжиной, брови такие  же. Странно, что у такой красивой женщины нет мужа или хотя  бы постоянного любовника. Может быть, чуть полноватая, но  ее это не  портит. Спросить про мужа? Нет, наверно, не стоит. Расстроится. Мать его ребенка. Наверно, тоже рыжим будет. А, может, на него будет похож? Вышли на  улицу и  пошли в  сквер неподалеку. Света вела его уверенно, видимо, хорошо знала этот район. —  Виктор, давайте поговорим,  — наконец, решительно повернувшись к нему, сказала она. — Если вам неприятна эта затея, то я совершенно не  обижусь, можете уехать, и  мы больше не встретимся. —  Да нет, нормально. Мне Алексей рассказал ситуацию, я не  против помочь. Я только не  знаю, как и  где это сделать. У  меня жилплощади нет, я с мамой живу. — У меня тоже нет, — созналась Света, — я тоже с мамой. Это прозвучало так по-детски, что они оба засмеялись, оценив комичность момента. Стало как-то проще. Они перешли к  обсуждению деталей предстоящей операции  — когда это лучше сделать по  срокам, снять  ли гостиницу или ждать, когда Леша

с Машей откроют и приберут старый Машин дом. Решили, что можно начать и с гостиницы, тем более что, возможно, придется встретиться не  один раз. Он сказал, что у  них в  городе тоже есть гостиницы нормальные, и даже дешевле, чем в Москве. Нет, он, конечно, готов и  сюда приезжать, ему не  сложно. Она сказала, что можно и  там, только у  нее мама, которая ее никуда не  отпускает, психоз у  нее такой, но  она, Света, что-нибудь придумает. А  он сказал, что это понимает, потому что его мама тоже больна, переломана вся после аварии, из  дому не  выходит, потому что не  может спускаться по  лестнице, а  лифта нет. Они шли по  парку и  болтали, как старые знакомые. Хорошо пообщались. «Господи, какой  же хороший мальчик!»  — думала Света, расставшись с  Виктором у  метро и  договорившись о  следующей встрече. — «Я думала, что таких уже не бывает». А он тоже думал, что с удовольствием встретится с ней еще, что она хорошая, только, как птица, запертая в  клетке, не  свободная. Думал, что ей очень идут рыжие волосы, особенно когда свои, потому что женщин, крашенных в  рыжий цвет, он не  очень любил, а  вот этой хорошо, наверно, потому что брови рыжие. Еще думал, что хорошо будет пройтись с  ней по  их городу, и  пусть знакомые увидят и  позавидуют, потому, что таких красивых у  них в  городе не водится. А то дразнят его «красной девицей» за то, что он не пьет, не курит и никогда про женщин не болтает. Пусть теперь посмотрят! 16 В  течение мая они пару раз встречались в  Москве. Созванивались заранее, ехали в  гостиницу, занимались любовью, а  потом просто лежали и  разговаривали. Такого Света совсем не планировала, думала, что все будет по принципу «сделал дело — слезай с тела», но оказалось, что лежать рядом с ним расслабленной

и удовлетворенной, и слушать его рассказы про его маму, приятелей, про город, в  котором он родился и  всегда жил, про армию, про работу очень даже приятно и интересно. Парень был неглупый, начитанный, спасибо его маме, которая и  в  библиотеку в  детстве водила, и  в  разные секции спортивные. «Видимо очень хорошая женщина, — думала Света, — если смогла воспитать такого нормального сына». На  вопрос про отца Виктор ответил, что практически его не помнит — тот ушел из семьи, когда мальчику было пять или шесть, и  больше не  появлялся. Ей было интересно, как женщине, которая работала в  поликлинике медсестрой, получала гроши, осталась без мужа, удалось не  погрязнуть в  своих проблемах, а  найти и  время и  любовь для мальчика, вырастить доброго и  надежного человека. Ей ведь тоже предстояло воспитывать своего ребенка одной. Возможно, только сейчас до  нее начинало доходить, что ей придется не  только кормить и  гулять, но  и  выслушивать, отвечать на  вопросы, разбираться с  обидчиками, прививать вкус, учить ответственности. От этих мыслей становилось страшно. Виктор сразу почувствовал эту перемену ее настроения и начал выпытывать, что не так. — Да все так, просто я вдруг подумала, а что, если я буду плохой матерью? — Почему? — не понял он. — Ну, не справлюсь, буду злиться, ругать его, а он будет злиться на меня и ненавидеть, за то, что я его не понимаю. —  Не  знаю, я на  свою никогда не  злился, хотя она меня иногда ругала, — честно сказал он. — Она поругается, поругается, а  потом подойдет и в макушку — чмок! Я ведь понимал — она же не со зла. Просто я дурной был, то штаны новые порву, то с  мальчишками купаться уйду, ей не сказав, а она меня по всему городу разыскивает. Один раз даже в  милицию забрали  — мы с  пацанами по  стройке лазили, а охрана наряд вызвала. Нас потом родителям под расписку выдавали. Хорошие были разговоры, полезные. Только оказалось, что про себя ей почти нечего и  рассказать. Что толку, что в  Москве живет, театры и  кино на  каждом углу. Нигде не  бывает, ничего, кроме работы, не  видит. Крутится, как белка в  колесе, дом  — работа  —

опять дом. Вот и  весь интерес. И  нельзя даже все валить на  мать. Она, конечно, внесла свою лепту в это беличье колесо, но ведь Света даже и не пыталась вырваться из этого круговорота, просто жила так и жалела себя. И только сейчас это поняла. В  конце мая Маша получила от  подруги смс-ку «Готовь дом к  приезду гостей». Ни Маша, ни Алексей не  знали, состоялась  ли встреча их друзей: Виктор скромно молчал, Света тоже была, как партизан. Значит, все-таки состоялась. Маша вошла в  дом и  молча показала смс-ку мужу. —  Та-а-а-к! Нормально! Пошли, посмотрим, что можно сделать с этим твоим жильем, — предложил он. Кроме предполагаемого визита Светы с  Виктором, намечались еще одни гости  — летом возвращались из  Японии Саша с  Катей и мальчишками. Такую ораву в доме не разместишь, так что гостевой дом был для них не роскошью, а необходимостью. С  того самого первого злополучного дня Маша там ни разу не  была  — не  было ни потребности, ни желания. Она смутно помнила темные комнаты, забитые мебелью, и холод, пробирающий до костей. Больше ничего вспоминать не хотелось. Дом был небольшой, одноэтажный, обшит вагонкой, покрашен краской, которая когда-то была желтой, а  сейчас облупилась, и  под ней открывались серые доски. Не  то, чтобы дом смотрелся безобразно, он стоял ровно, трещин в  фундаменте не  было, но  косметического ремонта требовал. Алексей обошел его со  всех сторон, что-то померил, записал в  блокнот, посчитал количество окон. —  Обновить краску, покрасить окна и  дверь — дело пары дней, если делать вместе с  Виктором. Надо внутри посмотреть, нет  ли протечек? Протечек не  было — строители, ставившие этот домик двадцать пять лет назад, поработали честно, материал использовали качественный. Внутри дом был заставлен мебелью, как склад. Маша узнала стенку из  квартиры ее матери, которая стояла посреди большой комнаты так, что пройти в маленькие было сложно — двери до конца не открывались.

— Вот не понимаю я, зачем везти мебель за сто километров, если можно просто выбросить, — сказал Алексей. — Ведь не собирался же он ее никак использовать, так какого черта пер ее сюда? Маша только плечами пожала. Действительно, стенка, которая была вполне уместна в  их панельной двушке, здесь смотрелась  бы дико даже если  бы стояла на  своих местах:  — совершенно чужеродный стиль, да и  ценности в  этих шкафах из  ДСП не  было никакой. Они смогли все-таки пробраться сначала в одну небольшую спальню, потом в другую. Кровати там были вполне нормальные, все необходимые изменения касались только дизайнерских мелочей. В  большой комнате стол со  стульями тоже был, но  кроме них там были еще какие-то продавленные кресла, деревянный буфет без одной дверцы, какие-то этажерки, люстры. Было ощущение, что кто- то специально ходил по  помойкам, собирал старый хлам и складывал его в это комнате. —  Я завтра закажу контейнер, вывезем все это барахло на  помойку, тогда откроется фронт работ. Пока вообще ничего не  понятно,  — сказал Алексей.  — Пошли отсюда, тебе здесь пока делать нечего. На расчистку авгиевых конюшен ушла неделя, потом еще три дня на обновление фасада. Словом, к началу июня мужчины свои работы закончили, Маша сделала уборку и  повесила новые занавески, которые удачно купила на распродаже, положила яркое постельное белье. Вышло вполне славно, хотя и с туалетом во дворе, но это уж не взыщите — пол-страны так живет. Практически весь июнь Света каждый выходной приезжала к  Маше. Мать сначала ворчала, устраивала сцены, но  когда узнала, что дочь ездит помогать Маше, потому что та беременна и  плохо себя чувствует, успокоилась. Маша действительно была беременна, но  чувствовала себя прекрасно. Это была отличная отмазка, позволяющая Свете проводить на свободе все выходные в компании друзей. Мама звонила ей на мобильный, просила дать трубку Маше, долго расспрашивала ту о здоровье, и все — алиби было обеспечено. Они все ходили купаться на  озеро, жарили шашлыки, звали Веру Степановну в  гости, словом, прекрасно проводили время.

И  с  пользой, потому что в  июле беременной была уже не  только Маша, но и Света. 17 Узнав о  своем положении, Света запаниковала. Когда ее безумная идея стала, наконец, фактом, то ее стали одолевать мысли, одна страшнее другой. То ей казалось, что она не  сможет ребенка доносить, а если и родит, то больного и слабого! Побежала к врачам, убедилась, что все нормально, но  успокоилась ненадолго. Теперь представляла, что работу в  связи с  беременностью потеряет, а  другой не  найдет, будет нищенствовать. Эту мысль она тоже заставила себя выбросить из  головы, понимая, что что-нибудь обязательно придумает, вон Маша  же смогла найти работу по специальности, живя в провинции, а здесь, все-таки, Москва. Еще была одна мысль, которую она от  себя гнала, не  желая облекать в хоть сколько-нибудь четкую форму, однако, именно она, как дятел, долбила сознание, не давая радоваться предстоящему материнству. В выходной она, как всегда, поехала к Маше, но ничего об этом не  сказала Виктору, а, когда он позвонил, то сообщила, что встретиться не  может, у  нее дела. Подруга уже знала о  результатах теста и  страшно удивилась, что Светка, казалось, совершенно не в восторге. — Маш, я просто не знаю, что мне теперь делать, — сказала она. — О чем ты? Ты же этого так хотела? — Да я не о ребенке, я о Вите. — А что не так с Витей? Ты ему сказала? — В том то и дело, что нет. Я не знаю, как ему сказать. Маша совершенно не понимала, о чем идет речь. Вроде все было оговорено заранее, что это подруга так всполошилась?

—  Что ты не  знаешь, как сказать? Про беременность? В  чем вообще проблема? И  тут Светка, которая всегда точно знала, что сказать и  что сделать, ни в  какой ситуации не  терявшая присутствия духа, заплакала. Наверно впервые Маша видела подругу плачущей, даже в  детстве, когда та падала, разбивала в  кровь коленки, она только ругалась смешно «черт, черт, черт», но  никогда не  ревела. А теперь рыдает, причем не понятно от чего. —  Прости,  — сказала та, чуть успокоившись,  — глупо как-то. Понимаешь, мне кажется, что я ему нравлюсь. — Конечно, нравишься, ну и что плохого то? — Плохо то, что это надо все сейчас прекратить, а он расстроится. — Зачем прекращать то? — Как зачем? Ну, я же беременна! — Ну и на здоровье! — Что значит «на здоровье»? — Можешь и дальше с ним встречаться, что тебе мешает? Он тебе совсем не нравится? — Так в том и беда, что нравится! —  Ну, тогда я совсем ничего не  понимаю: ты ему нравишься, он тебе нравится. Что ты ревешь тогда? — А что мне делать? Радоваться? — А почему нет? —  Ну, вот смотри. У  нас с  ним был договор, что он мне делает ребенка. Только это, и ничего больше. Если я сейчас продолжу с ним встречаться, то это будет уже совсем другая история, тебе не кажется? — Какая еще история? — Ну, вроде как, роман. — Ну и пусть роман, что плохого в том, что роман. — Он мальчик совсем, я его на семь лет старше. — Ты боишься, что тебя привлекут за совращение малолетних? — пошутила Маша. — Не в буквальном смысле, но что-то вроде того. Как я его маме в  глаза смотреть буду? Она решит, что я воспользовалась

неопытностью ее сына, а  теперь навязываюсь ему и  еще ребенка своего навязываю. —  Во-первых, не  своего, а  вашего общего ребенка, во-вторых, если ты его любишь, то его мама только рада должна быть, что у ее сына будет такая хорошая жена, как ты. — Думаешь? — Уверена. Некоторое время Света думала над Машиными словами. — Маш, а как понять, люблю я его или нет? — вдруг спросила она. Маша была обескуражена. Как словами объяснить любовь? Она и сама только недавно узнала, что это такое. — Не знаю. Вот когда Леша уезжает или уходит куда-то надолго, то как будто какая-то часть меня отделяется и, как птица, летит за  ним, чтобы видеть его, знать, что с  ним все в  порядке. Он возвращается, и эта птица опять становится мной. Глупо, да? — Глупо, — согласилась Света — но очень красиво! Может, я Витю тоже люблю, потому что думаю о  нем часто. Он такой хороший, такой, — она не сразу нашла нужное слово, — такой нормальный, мне такие раньше не встречались. Так что мне делать-то? — Для начала нужно все ему рассказать. — Что все? — И про ребенка, и про то, что ты к нему чувствуешь. — Ну, уж нет! — Что значит «нет»? — А вот то и значит. Про ребенка расскажу, а что люблю его — ни за что. — Светик, ты просто дура! — Ну и пусть! Перед Машей опять была ее Светка, упрямая, как ослица, и правильная, как таблица умножения. И опять себе во вред. Сообщение пришло в  середине рабочего дня. «Все получилось!!!». А через минуту еще одно «Спасибо!». — Мне нужно срочно уехать. Сможешь тут без меня закончить? — мрачный вид Виктора не оставлял сомнений, что что-то случилось. — Что-нибудь с мамой?

Витек отрицательно покачал головой. — Поезжай! Завтра придешь? Утвердительный кивок. Когда он позвонил, Света удивилась. — Ты сообщение получил? — Да. — Ты где? — Стою у метро. Какое счастье, что у  нее хватило ума не  спросить «Что ты там делаешь?»! — Жди, я сейчас приду, — и положила трубку. Шла быстро, почти бежала, понимая, что сейчас будет серьезный и  неприятный разговор. По  его тону почувствовала, как он напряжен. Увидела издалека, еще прибавила шаг. — Ты мне это зачем написала? — Как зачем? Ты же должен знать! —  Нет, ты «спасибо» зачем написала? Хочешь сказать «Спасибо и до свидания»? Она молчала, глядя ему в  глаза. Он тоже молчал, ждал, что она ответит. —  Честно? Нет, не  хочу. Но, если я тебе скажу, что я хочу, то ты сочтешь, что я сошла с ума, и сам от меня уйдешь. — А ты попробуй! —  Пойдем, сядем где-нибудь, — она взяла его за  руку и  повела в  парк, где они уже несколько раз гуляли. Нашли свободную скамейку. — Когда мы с тобой тут первый раз разговаривали, я сказала, что никогда не  потребую от  тебя участия в  воспитании этого ребенка, и ты тогда согласился. Помнишь? —  Помню. Но  это было тогда. А  теперь я сам хочу участвовать в его воспитании, ясно? — В качестве кого? — В качестве отца. И ты не можешь мне этого запретить. — Я и не собираюсь. Но это должно быть твое решение, не мое. Я свои обязательства выполняю.

— Про обязательства я все понял, а вот что ты хочешь? Почему ты сказала, что я сам убегу, когда узнаю. —  Что я хочу? Я хочу, чтобы мы жили вместе, вместе ложились, вместе вставали, вместе растили нашего ребенка. Я этого хочу, но это тебя ни к чему не обязывает. —  Ну, так и  я этого  же хочу! Давай поженимся, как нормальные люди. Или я не достаточно хорош, чтобы быть тебе мужем? — Ты даже лучше, чем то, на  что я могу рассчитывать. Я старше тебя на целую вечность. — Всего на семь лет, и меня это не волнует. — А меня волнует! — Ну и глупо! Это никакого значения не имеет. Света подумала, что он, как всегда, прав: ну кому какая разница, кто старше, кто младше. Она чувствовала себя с  этим совсем еще молодым парнем такой защищенной, так надежно укрытой от неприятностей и бед, что это еще не известно, кто кого по факту старше. — И как ты это себе представляешь? Как нам жить? У тебя мама, у меня мама. — Мам вместе поселим, сами квартиру рядом снимем. Помогать им будем. —  Ты просто не  понимаешь, о  чем говоришь. Ты с  моей мамой не  знаком, даже не  представляешь, что она может сказать тебе на это твое предложение. —  А  ты? Тебе оно нравится? Я долго думал и  другого выхода не вижу. — Мне нравится. А маме точно не понравится. —  Знаешь, если твоя мама тебя любит, то она не  может хотеть, чтобы ты растила ребенка без мужа только потому, что она не хочет жить в одной квартире со сватьей. Это был сильный аргумент. Просто козырная карта, но, пожалуй, не  самая старшая. Старшая была у  Светы, но  она еще никогда ее не  использовала в  своих перепалках с  матерью. Но, похоже, время пришло. —  Хочешь познакомиться с  будущей тещей? — повернулась она к Виктору, — Не боишься?

—  Нет, не  боюсь, если ты задний ход не  дашь в  последний момент. — Обещаю. —  Мама, познакомься, это Виктор, мой будущий муж, я жду от него ребенка. Мама молча смотрела то на дочь, то на потенциального зятя. — Мама, я серьезно, и, пожалуйста, не вздумай устраивать сцены или приступы, только не в этот раз. Нам нужно серьезно поговорить. —  Так ты считаешь, что я приступы устраиваю сама?  — губы затряслись, вот-вот расплачется. — Прекрати сейчас же истерику, — голос Светы был совершенно спокойный и  очень жесткий, как у  врача, знающего все уловки пациента.  — Если не  прекратишь, то вот тебе телефон, вызывай скорую, а мы пойдем гулять. Ты поняла меня? —  Что ты от  меня хочешь, Светлана, чтобы я радовалась, что ты выскакиваешь замуж за первого встречного, да еще и беременная? Не дождешься! — А мне наплевать, радуешься ты или нет, главное, что я радуюсь. —  Если тебе наплевать, что я буду тут одна умирать в  этой квартире, то можешь идти куда угодно, хоть к черту! —  Именно так я и  собираюсь сделать. Пойдем, дорогой,  — обратилась она к  Виктору, который, молча, наблюдал за  этой сценой, — я соберу свои вещи. Она взяла его за  руку и  повела в  свою комнату. Когда за  ними закрылась дверь, она привалилась к  ней спиной. На  лице ни кровинки. — Тебе плохо? — забеспокоился Виктор. —  Мне хорошо, ты даже не  представляешь, как мне хорошо, — сказала она и поцеловала его. Она открыла шкаф и  стала выкладывать оттуда свои вещи, и складывать их в чемодан. — Поедешь со мной? — Не знаю еще, может быть, у подруги переночую, мне на работу завтра. Нужно, чтобы она поняла,  — Света жестом указала на  закрытую дверь  — что я больше не  игрушка, которой можно

манипулировать. Тогда, возможно, она будет способна к  какому-то конструктивному диалогу. Когда она вышли из  комнаты, везя за  собой чемодан, мама сидела на своем месте. Она не плакала, не билась в истерике, только очень внимательно за ними наблюдала. — Ну что, ты способна разговаривать сейчас, или нам уходить? — спросила дочь. — Хорошо, давай поговорим, и вы садитесь, молодой человек — обратилась она к Виктору. Все сели за  стол, мама по  одну сторону, Света с  Виктором по другую. — Сколько вам лет, молодой человек? — начала мама. — Двадцать два, скоро будет двадцать три. — Сколько лет моей дочери Вы, конечно, знаете. Виктор кивнул. — А живете вы где? Виктор назвал город. — Значит, московской прописки у вас нет. — Нет, прописка подмосковная. — Ясно. А с кем живете? Кто Ваши родители? И  так далее, и  тому подобное. Света сидела как на  иголках, готовая в  любой момент прийти к  нему на  помощь, но  он и  сам на удивление хорошо справлялся, не стеснялся, но и не раздражался на этот допрос с пристрастием. Дошли до самого больного вопроса. — Так где вы предполагаете жить? Наверно здесь, я так думаю? — Нет, мы предполагаем снимать квартиру и жить отдельно. — А на какие шиши, простите? Вы же не работаете в Москве? — Работу я найду, это не проблема. —  Но, вы  же знаете, что я очень больной человек, который нуждается в постоянном присмотре. — Да, я в курсе, но думаю, что мы сможем найти решение. —  Очень хотелось  бы знать, какое,  — голос елейный, что не предвещает ничего хорошего. — Мы думаем перевезти сюда мою маму, она бывшая медсестра, сейчас на  инвалидности. Она за  вами присмотрит. А  мы будем снимать неподалеку, если что нужно, то поможем.

Мама на мгновение потеряла дар речи. —  Вы надо мной издеваетесь? Ой, мне что-то нехорошо. Света, где мои капли? Давай, быстрее, быстрее! Света встала и  медленно пошла к  холодильнику, достала бутылочку, протянула матери. — Двадцать капель. Учись обходиться без меня! —  Правильно, всем будет лучше, если я умру,  — мать села и отодвинула от себя капли. — Все вопросы сразу решатся, будет, где жить, не надо будет снимать квартиру. Так? Она смотрела то на дочь, то на Виктора. — Правильно, — спокойно подтвердила та. Все на некоторое время замолчали. —  Дело в  том, мама, что Виктор не  может переехать сюда и не взять свою мать. Она, в отличие от тебя, инвалид, не способный самостоятельно спуститься с  лестницы. Поэтому, если ты не соглашаешься, чтобы она жила здесь, то мне придется переехать к Виктору в Подмосковье. И я это сделаю, потому что люблю его, — сейчас она смотрела не на мать, а на него, и говорила это не ей, и, возможно, даже не ему, а самой себе. —  Ты что считаешь, что в  моем состоянии я способна еще и за инвалидом ухаживать? Совсем совесть потеряла? —  За  ней не  надо ухаживать, она все сама делает, только ходит с  трудом, по  лестнице совсем не  может. А  у  вас лифт. Может быть, она здесь даже на улицу сможет выходить. —  Знаете что, дорогой друг  — уж лучше  бы сказала «злейший враг» — я думаю, что вы пытаетесь решить свои проблемы за  наш счет. Я не права? — Нет, мама, ты не права, — Света положила свою руку на Витину и  слегка пожала ее, давая ему сигнал не  вступать с  ее матерью в  перепалку. — Ты абсолютно не  права, это, скорее, я решаю свои проблемы за его счет. Но тебе этого не понять. —  Ну, где уж мне! Я только не  понимаю, почему вы не  можете жить здесь, со мной, а маме снять квартиру неподалеку и с лифтом. Это ведь тоже решит проблему? —  Дело не  в  том, что мы не  можем, а  в  том, что я не  хочу,  — сказала Света.  — Я не  хочу жить с  тобой. Я буду и  дальше тебе

помогать, но жить постоянно с тобой я больше не хочу. Я хочу иметь свою семью и свою жизнь. Все. Козырный туз был брошен на стол. Крыть было нечем. 18 Саша с  Катей приехали в  гости в  середине августа. Они уже месяц как жили в  Москве, но  после долгого пребывания в  Японии дома накопилось столько дел, что в  Хорошово выбраться раньше никак не получалось. —  Леха, вы тут шикарно живете, — сказал Саша после того, как обнял друга,  — вам дорогу к  дому заасфальтировали, просто как Рублевка какая-нибудь. — Ага, от них дождешься, заасфальтируют они. Сам делал, за свои деньги. Купил асфальтовой крошки, засыпал, прошелся вибро- катком, у ребят на время одолжил. Посмотрим, как стоять будет, а то на следующий год повторю. — Ну, ты молодец! —  Да выбора не  было. У  Маши машинка маленькая, по  нашим дорогам только на такой и ездить! Вот и пришлось. Катюня, какая же ты красотка, я уже и забыл, — обратился он к Кате, тоже вышедшей из машины. — Ну, ты там хорош обниматься то, а то я еще здесь, все вижу — Саша шутливо погрозил жене, повисшей на шее у Леши. —  Да, ладно тебе, раз в  сто лет можно.  — Катя оглядывалась вокруг. — Ну, давай, показывай свое хозяйство! На  крыльцо вышла Маша и  с  интересом наблюдала за  встречей друзей. — Вот мое главное достижение, — представил ее Алексей. —  А  я смотрю, вы тут времени даром не  теряли,  — со  смехом сказала Катя, оглядывая Машину заметно округлившуюся фигуру.

— Делали все возможное, — Алексей обнял Машу за плечи. —  Ну и  молодцы! Эй!  — крикнула она ребятам, которые вслед за  Никой отправились к  гостевому дому  — Вы куда это собрались на чужой участок? — Почему чужой, это наш участок, — сказала Маша. — Купили? — Нет, это бывший мой участок, и дом тоже. — Ну, вы и буржуины! — Саша не скрывал своего восхищения, — настоящее поместье! — Поместье — не поместье, но развернуться есть где — Алексею была приятна оценка друга. После того, как дети, набегавшись, уснули, и  гости тоже пошли к себе, Алексей пришел к Маше на кухню. Она сразу поняла, что он чем-то озадачен. Спрашивать не стала, ждала, когда сам расскажет. Предложила чаю. — Ты почему молчишь? — спросил он, когда они сели за стол. — Жду, когда ты скажешь, что тебя тревожит. Ведь так? — Так. Долгий это разговор, даже не знаю, с чего начать. —  С  начала, как и  положено,  — эта шутка была тут как нельзя к месту. —  Ты знаешь, что мы с  Сашкой заканчивали один факультет, а  потом вместе работали в  лаборатории, из  которой я потом ушел. Он остался и  работал там до  самого отъезда в  Японию. Сейчас вернулся, стал работу искать по специальности. Но ты ведь знаешь, как в нашей сфере работу найти. Не нашел и пришел в нашу родную лабораторию. Работа есть, но  оплачивается через пень-колоду, поэтому туда никто из  молодежи не  идет, а  потому и  заказы брать не  могут, потому что делать некому, а  поэтому и  зарплату брать неоткуда. В  общем, замкнутый круг. А  сейчас вроде и  заказ интересный есть, но  делать его некому, поэтому, если не  успеют к  Новому году отчитаться, то рабочую группу распустят, а, может, и  лабораторию прикроют. Сашка спрашивает меня, не  хочу  ли я вернуться. — А ты? — Что я?

— Хочешь вернуться? — Непростой вопрос, одним словом не ответить. — Можешь и не одним. —  Я, конечно, соскучился по  содержательной работе, поэтому я бы вернулся, если бы не одно, вернее не два «но». Первое — это, деньги. Даже если пойдет нормально, то все равно будет меньше, чем я сейчас зарабатываю на  ремонтах. Хорошо, если не  в  разы меньше. Второе  — это то, что нужно жить в  Москве и  все здесь бросить. Но  тут еще вопрос, где в  Москве жить. Нас теперь трое, скоро будет четверо, плюс собака. Понимаешь? Маша кивнула. Все она понимала, но  ведь не  может  же он  — с  его-то головой!  — вечно заниматься работой, которая по  плечу даже выпускнику ПТУ. Тоска это! — Думаю, что есть еще кое-что, — сказала она. — Что ты имеешь в виду? —  Что ты не  можешь не  помочь Саше, потому что если лабораторию закроют, то он останется без работы, а  у  Кати сейчас тоже ничего нет, и не понятно, когда будет. — Да, и это тоже. — Тогда надо тебе ехать. — Что значит мне? А ты? —  Ты ведь еще не  навсегда уезжаешь, только до  Нового года? Чтобы помочь им сохранить лабораторию? — Похоже, что так. — Тогда ты едешь один, а  я остаюсь здесь. У  меня работа, Ника идет в школу. Ты ведь будешь приезжать на выходные? —  Конечно буду, но  как ты тут одна останешься? Тебе в  январе рожать? — Я не одна, я с Верой Степановной. —  Очень тебе поможет Вера Степановна, если тебя надо будет в роддом везти. — К этому моменту ты вернешься, сам и отвезешь. Все говорила разумно, но от этого было не легче. Хотя решение было принято.

19 Прежде, чем ехать в  Москву, нужно было закончить начатый ремонт, поэтому они с  Виктором работали от  зари до  зари, чтобы освободиться к началу сентября. Обоим нужно было в Москву, с той лишь разницей, что Виктор торопился к жене, а Алексею предстояло расставание, и сердце у него было от этого не на месте. И вот началась его новая жизнь — на два города: рабочая неделя в Москве, а на выходной уезжал к семье. Когда-то он любил Москву, ему нравился этот сумасшедший ритм города и  открывающиеся здесь возможности. Но  после возвращения из  колонии он больше не  мог этого выносить, ему казалось, что эти огромные дома давят на  него своими объемами, не  только закрывают горизонт, но  и  забирают воздух. Обилие людей его раздражало, он не  хотел жить с  ними в  едином ритме, хотел тишины, покоя и  свободы. Поэтому он уехал в провинцию и сейчас, вернувшись, боялся, что это чувство неприятия города опять в  нем возникнет, будет доставлять душевный дискомфорт. Однако, то  ли действительно время лечит все раны, то  ли его мозг был полностью занят работой и  заботой о  семье, но  он не  почувствовал к  Москве прежней неприязни. Алексей приезжал из  поселка на  машине, ставил около дома и  больше по  городу на  ней не  ездил  — не  хотел время тратить на  пробки. До  работы добирался на  метро, стараясь выехать пораньше, но, даже если попадал в  час пик, то обилие народа вокруг не  вызывало в  нем неприятных эмоций. Он просто отодвинул окружающий его город на  периферию сознания. Город его больше не  волновал. Это было место для работы, а  не  для жизни. Жизнь его была в  поселке, там, где была его семья и его дом на краю леса. Работа в лаборатории увлекла сразу. Вернее, даже не так — она «взяла его в  оборот». Времени было очень мало, через два, максимум три месяца нужно было представить результаты. Саша ввел его в  курс дела, и  закрутилось! В  принципе, Алексей все эти годы старался не  отставать от  прогресса в  той сфере, в  которой

когда-то работал. Какой-то осознанной цели у него не было, просто эти вещи его интересовали, а  когда он уходил из  лаборатории, то у него была практически готова кандидатская диссертация. Но кому в  те годы были нужны кандидаты наук! Он читал по  своей специальности практически все, что удавалось найти в  Интернете, и  оказалось, что не  очень сильно отстал. Но, все  же, много приходилось наверстывать, в основном ночами. Когда он девять лет назад уходил отсюда, то еще работало несколько групп, ведущих разные проекты. Теперь осталось только две, что, в  принципе, было хорошо, так как они конкурировали между собой за  ограниченный ресурс  — лабораторную технику, которая с тех пор не обновилась, а она ведь еще в те времена, когда Алексей здесь работал, была уже не  первой свежести. Теперь все время приходилось что-то чинить, «усовершенствовать на коленке», как грустно шутили ребята. Руководству регулярно подавались заявки на  новое оборудование, но  отказы приходили с  той  же регулярностью  — финансирования едва хватало на  небольшую зарплату. В их группе, кроме него и Саши, были еще два аспиранта, очень толковые ребята, также заинтересованные в  получении результата. Было с кем пообщаться, обсудить проблему, постараться найти решение. Давно Алексей не  занимался умственной работой и  уже забыл, какое это для него удовольствие. Оказывается, девять лет его мозг требовал этой нагрузки, как мотор требует хорошего смазочного масла. Механизм без этого сначала скрипит, а  потом ломается, а  мозг порождает раздражение, заканчивающееся нервными срывами, пьянством, наркотиками. Алексей, слава Богу, до  этого не  дошел, но  раздражался часто, был вспыльчивым, неуживчивым. Поэтому и  не  хотел работать в коллективе, был, как говорят, «волком-одиночкой». Один Витя ему нравился, они прекрасно ладили, потому что парень был серьезный, молчаливый, сосредоточенный, любил учиться и  безоговорочно признавал за  Алексеем первенство в  профессиональных делах, да и вообще в жизни. Сейчас, несмотря на  сжатые сроки, неполадки с  техникой и разные прочие рабочие неурядицы, хождение на работу было для

него настоящим праздником. Он приходил рано и  оставался допоздна. Все равно дома его никто не  ждал. Квартиру свою освобождать от жильцов не стал, снял комнату у пожилой женщины, и оказалось, что не прогадал. Хозяйка была чистоплотная, в дела его не  лезла, здрасьтедосвидания  — вот и  все их общение. А  ему, собственно, и  нужно было только, чтобы была тишина и  хороший Интернет, который он сам же и организовал, и оплачивал. Дважды в  день он разговаривал с  Машей. Утром она звонила ему, когда возвращалась домой, отвезя Нику в  школу. Пара слов, услышать голос, убедиться, что все нормально, и  можно начинать рабочий день. Вечером, придя с работы, он сам ей звонил. Вечерний разговор был немного длиннее, она хотела знать, как прошел его день, вернее, доволен  ли он тем, как он прошел, или нет. Ее не  интересовали технические подробности, но  нужно было знать, какое у него настроение. А оно всегда улучшалось, когда он слышал ее голос и  знал, что «его девочки» в  порядке. Все выходные он проводил в поселке. Он вспоминал времена, когда был таким вот, как эти его молодые коллеги, вчерашние выпускники. Тогда он готов был ночевать рядом с  приборами, иногда даже так и  делал, несмотря на  возмущение жены. Когда он пришел с  заявлением об  уходе, то его тогдашний научный руководитель сказал «Я тебя понимаю, сам в  свое время кучу ошибок в  жизни наделал из-за женщин» и поставил свою подпись. Даже сейчас Алексей не мог с точностью сказать, было  ли это, действительно, ошибкой. Вопрос зарплаты — это ведь не  только про деньги, это еще и  мерило успеха, нравится нам это или нет. Видеть, как твои бывшие однокашники, которые по  квалификации значительно тебя ниже, ездят на  красивых машинах, отдыхают заграницей, строят себе дома в  лучших местах Подмосковья, а ты, такой умный, умелый, талантливый, ходишь три года в одном и том же пальто, живешь на съемной квартире с женой, вечно ворчащей, что ей не  хватает денег, очень обидно и неправильно. Хочется себе доказать, что ты не хуже их, что у тебя тоже все путем. Правда цену за это приходится платить немалую — отказ от того, что тебя действительно интересует и  радует, в  пользу

того, что в  данный момент котируется на  рынке дороже. Строго говоря, и теперь, спустя столько лет, он стоял перед тем же выбором «работа или деньги?», хотя сейчас женщина уже была другая, которая ничего от  него не  требовала, и  он был старше, перепробовал много разных видов деятельности и  знал, что та первая работа и  есть его первая и  единственная любовь. Но  кроме этой любви были еще Маша, Ника, сын, который вот-вот родится, и как совместить эти две любви, Алексей не знал. «Нет» — думал он — «как-то не  правильно все у  нас устроено. Про инновации говорят, говорят, а  нет, чтобы платить нормально человеку, который занимается как раз этими инновациями, чтобы он мог хотя  бы семью содержать». Но  что толку думать об  этом или с завистью смотреть в Интернете на приборы, на которых работают зарубежные коллеги, нужно работу сделать, результатов добиться. Он приходил домой, быстро ел какую-нибудь готовую еду и  опять садился работать, чтобы хотя  бы выходной выкроить для семьи. Когда он думал о  них, то улыбался, представляя, как Ника мчится открывать ворота, когда видит, что он подъехал, и каждый раз задает ему вопрос «Как дела, Леша?». Попробуй не  ответь! Вулкан лает и  рвется с  цепи, а  Маша стоит на  крыльце, рукой упершись в  поясницу, чтобы уравновесить уже довольно большой живот, и с улыбкой смотрит на эту суматоху. Поцелует его, одними глазами спросит «В порядке?» и даже без слов поймет, да или нет. Счастье! И  он, и  вся команда работали под конец года по  шестнадцать часов, но  с  экспериментами справились вовремя, модель для обработки данных отладили, отчет Саша, как руководитель группы, написал, в  общем, к  Новому году все успели! Начальство ушло на  каникулы удовлетворенное, и  он уехал тоже со  спокойной совестью, не зная, вернется сюда в январе, или нет. Когда получил от  Саши смс-ку: «Начальство довольно, требует продолжения банкета», то не  знал, радоваться ему или горевать? С одной стороны, другу он помог, работу ему сохранил, но, если бы продолжения этой работы не было бы, то вопрос выбора перед ним лично не стоял бы. Вернулся бы к своим ремонтам, жил тут с Машей. А что теперь?

Пришел к Маше, которая кормила только что родившегося сына, сел на кровать. —  Маш, что мне делать? Сашка пишет, что у  работы будет продолжение, как минимум год Университет будет участвовать в финансировании лаборатории. Уходить? — Нет, Леш, не уходить. — Ты вот так прямо сразу, не думая, мне отвечаешь? — А ты что считаешь, что я этот вариант не просчитывала? Я про него постоянно думаю с того самого момента в августе, когда ребята приехали. И я тебе говорю, что не надо уходить с работы. — Объясни! — А нечего объяснять. Тебе же нравится эта работа? — Работа нравится, а вот как платят — не нравится. Если больших заказов не  будет, то на  голую зарплату вообще не  проживешь. А у нас дети, ты не работаешь. —  Я уроки взять могу, если ко мне люди приезжать будут сюда. Давай, объявление дадим. — Сиди уж, герой! У тебя ребенку еще месяца нет. Какие уроки? Маша понимала, что он прав, но  ей так не  хотелось, чтобы он бросал дело, которым так дорожит. —  Да ладно, Леш, проживем как-нибудь. Не  правильно это  — заниматься всю жизнь работой, которая тебя не радует. Я вот теперь, когда в  школу пошла, понимаю, как хорошо, когда она радует. Раньше не  понимала, потому, что не  работала. Вот Валеру его дело радовало. Если ему удавалось хорошо заработать, так он светился весь от радости. А ты не такой. — Ну почему же, я тоже люблю, когда мне хорошо платят! — Это все любят, но удовольствие ты получаешь не от этого. Я же вижу, как тебе интересно, ты вот улыбаться стал чаще. — Неужели чаще? — засмеялся он. — Чаще, чаще. —  Это я тебе улыбаюсь, а  не  из-за работы,  — сказал он, хотя понимал, что во многом она права. Действительно, когда удавалось додумать какую-нибудь идею, найти, наконец, решение, которое, казалось, вот, рядом, но  никак не  дается в  руки, то было, чем гордиться.

—  Да не  расстраивайся ты так, нам  же ничего особенного не нужно, а на еду хватит. —  Ну как  же не  нужно! А  квартира? Или ты не  собираешься со мной в Москву ехать? Ты обещала. — Конечно, поеду. У тебя же есть квартира в Москве? — Есть, но очень маленькая. Не поместимся мы там. — Поместимся. Ты что думаешь, что я всю жизнь в хоромах жила? В  маленькой двушке с  матерью и  отчимом, так что мне не привыкать. — У нас двое детей и собака. — Ну и что? Не смог он разубедить ее, смотрела на него счастливыми глазами мадонны и  не  желала слышать ни о  каких проблемах. Только попросила до  лета не  переезжать, пока малыш не  окрепнет. Лето проведут на  даче, а  потом переедут, к  сентябрю, когда Нике надо будет в школу идти. Они долго спорили, Маша не принимала его аргументов, потому что решала задачи по  мере их поступления, а  он привык планировать выход поезда из  точки А  в  точку  Б, его скорость и  ресурсы, необходимые для того, чтобы в  эту точку все-таки добраться. Не  очень он представлял, как с  такими скудными средствами будет идти их семейный поезд. Он вспоминал скандалы, которые ему устраивала Надежда из-за денег, и  не  понимал, как могут быть женщины такими разными: одной все было мало, хотелось всего побольше и  подороже, из  двух одинаковых вещей всегда выбирала более дорогую, обязательно фирменную, чтобы с престижной этикеткой. Детей заводить не хотела, а дом требовала двухэтажный, чтобы не ниже, чем у соседей. А Маша говорит, что они поместятся в  небольшой квартирке с  восьмиметровой кухней. Говорит «Все так живут». Ну, во-первых, не  все, а, во-вторых, он хочет, чтобы его любимая женщина жила нормально, одевалась нормально, имела достаточно места и для себя и для детей. Ему, конечно, ничего не нужно, было бы куда голову преклонить и  компьютер поставить. Все равно он работает только по  ночам, когда дети засыпают. Но ей же и шкаф нужен для одежды, и диван, чтобы почитать, и полка для ее книг и учебников. То, что он, работая

в  Москве, может ей предложить, во  всяком случае, пока она сама не  сможет зарабатывать  — жизнь более, чем скромная, вообще ничего себе не  позволишь. А  она довольна. Нет, не  понимает он женщин! В конечном итоге он согласился, не хотел ссориться с женой, хотя совершенно не  мог представить эту их новую московскую жизнь. Согласился, но про себя подумал, что до лета посмотрит, как пойдут дела, и, если регулярных заказов не будет, то все равно уйдет. Тогда, может и не придется переезжать в Москву. Если даже поезд иногда имеет непредвиденные в пути остановки и изменения маршрута, то уж человеческая жизнь — и подавно! 20 В  начале февраля неожиданно приехала Катя, причем одна. Выглядела усталой, озабоченной. Поохала над Андрюшкой, расспросила Машу, как прошли роды, а потом замолчала, потянулась за  сигаретами, но, сообразив, что в  комнате ребенок, сунула их обратно в сумку. Маша положила сына в коляску, вывезла ее во двор и  выпустила Вулкана, приказав сторожить. Пес покрутил головой, осознавая приказ, и  лег рядом с  коляской. Вернувшись, поставила перед Катей пепельницу. — Рассказывай, что у тебя стряслось. —  Я больна, Маш, серьезно больна, нужна операция  — начала она после нескольких глубоких затяжек. — Можешь в  своей школе договориться, чтобы мальчишек посадили в  третий класс до  конца учебного года? Маша не стала спрашивать, что с подругой, и слово это, похожее на  смертный приговор, не  было произнесено, но  если Катя, такая самостоятельная и  независимая, пришла к  ней с  этой просьбой, то, значит, дело плохо.

—  Думаю, что могу. Хочешь, я сейчас директору позвоню и договорюсь? — Давай. Ты прости меня, что я тебе своих ребят подбрасываю, но ты же понимаешь, что больше некому. Это Маша знала, так как после суда, на  котором Катя приняла сторону Алексея и  выступила против притязаний родителей на  его деньги, отношения с ними были полностью разорваны. —  Не  говори глупостей, я  же Нику все равно в  школу вожу, так и твоих тоже отвезу. — Вот я так и подумала. Мне не хочется тащить их с собой. — Куда тащить? —  В  Германию. Ты  же Сашку знаешь, он российским врачам не особо доверяет, тем более в таком случае. — А деньги есть? — Да, деньги нашли, а он еще и машину продал. — Которую только что купил? Катя кивнула. — Это не проблема, на метро поездим. Конечно, это не  было проблемой, главное, чтобы лечение прошло нормально, иначе… Маша не  хотела даже додумывать, что может быть. Стать в  одночасье матерью, пусть временной, сразу четырех детей было непросто, хотя мальчишки, получившие, видимо, от  родителей строгие наставления, начинали каждый свой шаг с  вопроса «А  можно мы…?». Но  готовки было много, уроки нужно было проверять у  троих, а, главное, ответственность: чтоб не  заболели, не  травмировались, никто не  обидел. Справилась, да и  Вера Степановна, ее ангел-хранитель, помогла. А  вот Ника была в  восторге от  того, что у  нее сразу появилось так много братьев, в  школе всем хвасталась ими, а  Маша не  возражала — пусть будут братья, какая разница. Алексею тоже пришлось нелегко, нужно было работать за двоих. Перед отъездом Саша сказал, что попытается, пока сидит в  Германии, съездить в  фирмы, с  которыми у  них уже были раньше совместные работы, и попроситься к ним на работу.

— Ты же понимаешь, что у меня теперь ни подкожных, ни каких других денег нет, а  операция  — это только начало. Дальше будет лечение, оно тоже денег стоит, и  лучше, если делать это будут по  тем  же протоколам. Если вдруг получится там зацепиться, то, может, и  лаборатории от  этого плюс будет. Так что не  обижайся. Лады? Ну, как он мог на  Сашку обижаться в  такой ситуации! Просто работы стало очень много, ни дня, ни ночи не  хватало. Пока Саша с Катей совместно боролись за ее жизнь, Маша опекала их сыновей, а  Алексей тянул, как вол, выполняя и  свои обязанности и обязанности руководителя группы. Все правильно, а для чего еще тогда нужны друзья? Саша вернулся только в  марте, оставив Катю проходить в  Германии курс химии. Сказал, что с  одной фирмой ведет серьезные переговоры о  работе. Переговоры шли не  быстро, все определилось только к  концу лета и  Саша с  семьей уехали в  Германию. А  с  осени, когда Маша с  детьми уже жила с  ним в  Москве, Алексей стал руководителем группы, заняв Сашину должность. Это было уже кое-что. Удалось найти и взять еще одного смышленого парня, что было очень кстати, так как заказы из  Германии стали приходить регулярно, сначала небольшие, а, потом и серьезные. «Молодец Сашка! — думал Алексей, — И инженер неплохой, а организатор — просто отличный!» В  квартире помещались они с  трудом: коляска, собака, ползающий по  всему дому ребенок, Никины игрушки. Но, как говорится, в тесноте — не  в  обиде. Алексей приходил поздно, дети, как правило, уже спали. Они сидели с Машей на их маленькой кухне, над столом горела лампа, отбрасывающая розоватые отблески на  стены, перед ним сидела жена, как когда-то сидела на  этом  же месте его мать, и  он рассказывал ей, как прошел день, что удалось сделать, а  что не  получилось. Это был не  просто ритуал, это была необходимость разделить с  ней свои мысли и  эмоции, а  слушатель она была великолепный, по-настоящему заинтересованный! А потом она докладывала ему местные новости: про детей, особенно про сына, у которого каждый день был полон новых достижений, про то,

что звонила Вера Степановна, рассказывала поселковые сплетни, о  том, что у  Светиного малыша, наконец, вылез первый зуб, что живущие вместе мамы на  удивление хорошо ладят, кто  бы мог подумать! Алексей слушал с интересом, потому что из этих мелочей и складывалась жизнь, их жизнь. Было поздно, но  нужно было еще поработать. Он повернул компьютер так, чтобы свет от  монитора не  падал на  Машину подушку, и не мешал его спящей красавице, которую, правда, ничто не могло разбудить, только поцелуй. «Права жена  — думал он  — не  так уж много человеку и  надо в жизни. Вот им с Машей сорока пяти метров хватает, хотя, конечно, если на работе дела пойдут и дальше так, как сейчас, то можно будет вместо этой квартиры купить что-нибудь побольше, где-нибудь на  окраине, но  рядом с  метро. Странные люди, — думал он — все стараются дом повыше, тачку покруче, как будто в  этом залог счастья. Он точно знал, что они не там ищут. Во всяком случае, свой рецепт счастья он знал точно: любимая жена, здоровые дети, хорошие друзья, интересная работа, нормальная зарплата, чтобы не  нужно было копейки считать и… дача. Как там у  Чехова? „В Москву, в Москву“? Нет, не правильный лозунг! „На дачу, на дачу!“. Надо только дожить до весны».

СКАЗКИ НА НОЧЬ 1 Телефон зазвонил в  тот момент, когда я судорожно подбирала синоним к  слову «ответственный» для словосочетания «ответственный момент жизни». До  сдачи статьи оставалось совсем мало времени, а  мне нужно было убрать еще кучу красного карандаша редакторской правки. Незнакомый женский голос в трубке спросил: — «Это Мария?» и, получив утвердительный ответ, задал странный вопрос:  — «Вы знаете Евгению Владимировну Успенскую?». — Да, это моя мать, а что, собственно случилось? —  Я звоню из  больницы, ей стало плохо на  улице, ее привезли, но, к сожалению, мы ничего не смогли сделать. Обширный инфаркт. Ваша мама скончалась. Мне очень жаль. — Да нет, этого не  может быть, это какая-то ошибка! — я никак не  могла понять, почему они мне звонят. Это, наверняка, ошибка, я  же с  ней утром разговаривала, она была совершенно здорова. — Откуда у вас мой номер? — Этот номер был в телефоне вашей мамы. Все ее вещи здесь, вы можете приехать и забрать. Она еще говорила что-то, диктовала адрес, но  я уже ничего не слышала и не понимала.

В  комнату заглянул редактор, хотел, видимо, забрать переделанную статью, но, увидев мое лицо, остановился на пороге. — Маш, ты скоро? Что-то не так? Не  знаю, что он прочитал в  моем взгляде, но  он внес свою грузную фигуру в  комнату и, не  спуская с  меня глаз, закрыл тихо за собой дверь. — Маш, кто звонил? — он показал на телефон, который я держала в руке. — Из больницы, сказали, что мама умерла. Я повторила слова, которые только что услышала от  звонившей женщины, так и не поняв до конца их смысл. — Ой, какая беда! — сказал редактор. — Значит так, ты давай иди, дела свои делай, а со статьей мы тут без тебя разберемся. Маша, ты услышала меня? Я была как во  сне. Бывает, что снятся такие сны, когда ты как в  невесомости плывешь, пытаешься что-то сделать, а  предметы от тебя ускользают. Вот сейчас мне казалось, что мне снится какой-то очень плохой, вязкий сон, от которого я никак не могу проснуться. —  Маша, слышишь? Иди домой  — уже громче повторил редактор, — Хочешь, я попрошу кого-нибудь проводить тебя? — Нет, Иван Андреевич, не надо, я сама, я сама — я засуетилась, собирая листы, над которыми работала. — Точно не хочешь? Ну, смотри. Давай, иди, иди, не переживай, мы тут разберемся — сказал он, забирая статью. Выйдя на улицу, я стояла и совершенно не понимала, что делать дальше. В  голове мысли менялись с  такой скоростью, что я не  успевала додумать одну, как она сменялась другой, потом третьей… Опять зазвонил телефон, и я подумала, что вот сейчас все прояснится, на том конце трубки скажут, что произошла ошибка, что это просто совпадение, что это не моя мама. Звонил Борис. — Привет, Мымра, у тебя все в порядке? — Нет. — Ты что, плачешь? Оказывается, я плачу, а я и не заметила.

—  Ты где?  — голос деловой, никаких эмоций, привычные повелительные нотки. — Около работы. — Стой, где стоишь, никуда не уходи. Поняла? — Да. — Сейчас приеду, никуда не двигайся! Мне стало легче. Если Борис сказал, что сейчас приедет, значит максимум через четверть часа он уже будет здесь. Возможно, тогда мой рухнувший мир опять начнет обретать устойчивость. 2 Борис Красновский был моим школьным другом, моим, надо признаться, единственным другом с незапамятных времен, с пятого класса. Он появился в  школе ближе к  концу первой четверти и  сел со мной за одну парту. Строго говоря, это не был его выбор, просто другого свободного места в  классе не  было. А  я с  самого начала школы всегда сидела одна. Почему так получилось, я сказать не могу. Возможно потому, что первые пару месяцев первого класса я проболела сначала коклюшем, а  потом сразу ветрянкой, и  когда появилась в  школе, то все подружки были уже разобраны, а  мальчишки предпочитали общество себе подобных. А, может, и  потому, что я по  этому поводу совершенно не  переживала и  не  предпринимала абсолютно никаких шагов, чтобы изменить ситуацию. У  меня со  всеми были нормальные отношения, но  ни одного близкого приятеля, я уж не говорю о друге, у меня не было, пока не появился Борис. Меня вполне устраивало, что на переменах ко мне никто не  пристает с  глупыми разговорами, можно вынуть из портфеля книжку и читать где-нибудь у окна, или просто смотреть на улицу, представляя героев какого-нибудь романа, который я в тот момент читала. Тогда внутри тебя происходили такие интересные

события: дамы теряли голову от любви, кавалеры дрались на дуэли, герои отстаивали справедливость всеми доступными им средствами, и праздная болтовня была здесь совершенно ни к чему. Достаточно того, что приходилось отвлекаться на  мало интересные школьные предметы. А  Борис был отличным соседом  — очень мало говорил и  потрясающе быстро решал математические задачки. Помнится, на  третий день после его появления была контрольная. Особых сложностей с математикой у меня не было, но и любви к ней — тоже. Я была хорошим таким середнячком. Сосед решил свой вариант с какой-то неимоверной скоростью и от скуки начал скашивать глаз в мою тетрадку. В какой-то момент он тихо, практически не слышно, сказал: «У  тебя в  третьем примере ошибка». Посмотрела, пересчитала, действительно ошибка. Положила свой листок так, чтобы ему было удобно смотреть. Он сидел совершенно неподвижно, только чуть повернув голову в  мою сторону, ничего не  писал, а  только кивал, подтверждая правильность решенных задач. Последний пример тоже оказался с ошибкой, но время урока уже заканчивалось, поэтому он на  своем листочке для черновиков решил его, а  я старательно списала. Это была моя первая пятерка за контрольную, чем я удивила и учительницу и родителей. Когда мы на  следующий день вышли из  школы, то оказалось, что нам идти в одну сторону. Я догнала его и поблагодарила за помощь. Он только плечами пожал, мол, ерунда, не  о  чем говорить. Говорить, действительно, было не о чем, но молчать — еще глупее, поэтому я сказала первое, что пришло в  голову: «Я вообще не  понимаю, как у  тебя это так здорово получается», потому, что для меня это действительно было непостижимо. «Я и  сам этого не  понимаю»  — ответил он. «Просто у  меня оба родителя математики, наверно гены». Про гены я тоже уже слышала. Мой папа всегда очень гордился моими пятерками по  литературе и  говорил: «Мои гены». Папа был писателем, а мама редактором. Папа шутил, что он знает, о чем писать, а мама — как писать. Возможно, поэтому для меня все гуманитарные предметы были такими легкими, у  меня была врожденная грамотность и  хорошая память на  события и  даты. Да и сочинения писать я умела лучше всех в классе. «Повезло тебе» —

сказал тогда Борис, — «А  я, вот, совсем писать сочинения не  умею, мне это кажется ужасно скучным». «Ладно, так уж и быть, я тебе дам списать, когда будет нужно»  — сказала я. «А  ты, оказывается, не  такая мымра, как кажешься»  — ответил он на  это мое предложение, и  мы оба расхохотались. Я тогда не  знала, что такое мымра, но  слово мне показалось очень смешным, а  смысл сказанного был явно в  мою пользу. С  тех пор мы подружились, действительно помогали друг другу с уроками, благо жили недалеко друг от друга. В последнем классе мы даже решили, что между нами любовь, и  довольно много времени проводили на  лестничной клетке, где целовались, как сумасшедшие. Но  наши родители тогда строго сказали, что сначала поступление в  институт, а  потом уже любовь, тем более, что у  Бориса институт был  — круче некуда, а за спиной, в случае неудачи, маячила армия. После поступления студенческая жизнь нас закрутила, завертела, и любовь как-то сама собой сошла на нет — просто не было времени ни у  меня, ни, тем более, у  него, на  встречи, свидания и  прочую ерунду. Закончив бакалавриат, он уехал учиться в  Штаты, там  же защищал диссертацию а я вышла замуж, но не потому, что тосковала по Борису и пыталась его забыть. Просто мне показалось тогда, что встретила «моего» человека, и  не  вина моего бывшего мужа, что я так быстро разочаровалась в семейной жизни. С  Борисом мы встретились снова совершенно случайно четыре года назад. Я стояла в  супермаркете у  стеллажа с  йогуртами и выбирала, что бы взять на завтрак, когда услышала сзади «Мымра, это ты, что  ли?». В  его устах даже это дурацкое детское прозвище, которым он же меня и наградил, звучало не так обидно. —  Господи, Красновский, откуда ты взялся!? — я бросилась ему на шею. — Ты давно приехал? — Четвертый месяц здесь. — А что ни разу не позвонил? — Так, вроде, говорили, что ты замуж вышла. — А что развелась, не говорили? — Нет — он широко улыбнулся. — Быстро ты. Не срослось? Еще одно его любимое словечко.

—  Не  срослось  — подтвердила я.  — А  ты что, соскучился по любимой Родине? — Нет, просто папа умер — сказал он — Ой, прости, я не знала. А мама как? — Старается держаться. Вот в  этом он весь: зачем слова, когда и  так все понятно. Я вспомнила тогда, как он сочинения писал. Его хватало максимум на абзац, где он коротко излагал свои мысли, касающиеся заданной темы, и  дальше все, никакой лирики. На  все мои крики, что надо раскрыть тему, он только удивленно пожимал плечами — он  же все уже написал, чего я еще от  него хочу. Вот и  в  тот момент нашей встречи я поняла по  этим двум фразам, почему он здесь  — мама в горе, ее надо поддержать, и это значительно важнее любой работы и любых денег. Мы обменялись телефонами, и  наша дружба возобновилась. Правда, на  нее у  нас тоже оставалось не  так уж много времени. Я работала в довольно крупном журнале, мне предстояло еще пройти путь от  младшего сотрудника на  побегушках до  уважаемого журналиста. Он, при его великолепном образовании и  не  менее великолепных научных и  организаторских способностях, мог выбирать самое лучшее, поэтому теперь работал в  большой наполовину иностранной фирме, имел аж двух секретарш, служебную машину и  кучу денег. Но  за  это расплачивался работой двадцать четыре часа в  сутки, не  расставался с  мобильным телефоном даже когда ел и спал. Иногда по  выходным он звонил и  вытаскивал меня «подвигаться», что означало как минимум прогулку в быстром темпе, а как максимум — бег вдоль набережной в кроссовках и спортивной повязке на  голову, надвинутой почти до  бровей. Жил он от  мамы отдельно, снимал квартиру, но, насколько мне было известно, постоянной девушки у него не было. Правда, эти вопросы мы с ним не  обсуждали, так  же, как не  обсуждали и  моих кавалеров, периодически появлявшихся и  так  же быстро и  бесследно исчезавших. Несмотря на  эпизодичность наших встреч, у  Бориса было поразительное чутье на  все, что касалось моей жизни. Он мог

неделю не  выходить на  связь, но  именно тогда, когда мне было грустно, требовалась помощь, совет, он вдруг возникал с  вопросом «Как ты?», вот так же, как позвонил сегодня, в абсолютно неурочное время в середине рабочего дня. Для меня это всегда было загадкой, но, на все мои попытки выяснить, что заставляет его звонить именно тогда, когда он особенно нужен, он только плечами пожимал и говорил: — «Телепатия». 3 Красновский действительно появился очень быстро, сгреб меня в охапку, засунул в машину, сел рядом, велел водителю ехать к нему домой и повернулся ко мне. —  Маша, прошу тебя, возьми себя в  руки и  объясни, что произошло. Тебя кто-то обидел? Я не могла говорить, только головой помотала. — Что-то с мамой, Катей? Мои рыдания подтвердили его предположения. — Мама? Я кивнула. Оставшуюся часть пути мы провели в  молчании. Он даже не  сказал, что соболезнует, только взял меня за  руку и  так держал, пока не доехали до дома. Я бывала у  Бориса и  раньше и  всегда поражалась идеальному порядку его жилища. Сам он объяснял это тем, что его мозги не  могут работать в  условиях хаоса, поэтому посуда была вымыта, кровать застелена, все вещи повешены на  свои места. Я часто думала, что при таком болезненном отношении к  беспорядку ему будет трудно найти себе жену, потому, что никакая женщина не  выдержит такого педанта. Однако, когда я поделилась с  ним этими своими опасениями, то он озадачил меня фразой, которую я никак не  ожидала от  него услышать: «Говорят, что любовь творит

чудеса». Я так и  не  поняла, с  кем любовь должна сотворить чудо, с  ним, или с  его девушкой, но  больше мы к  этому вопросу не возвращались. Когда мы вошли, он помог мне снять плащ, и, пройдя сразу на  кухню, поставил чайник. Мы, молча, пили чай, и, то  ли от тепла, которое разливалось от этого по всему телу, то ли от того, что рядом сидел друг, стало немного легче, прошел спазм, который не  давал словам выходить из горла. — Маш, скажи, кто тебе позвонил. — Из больницы. — Номер знаешь? — Нет, она говорила, но я не услышала. — Ясно. Дай мне свой телефон. Я протянула ему мобильник. Борис встал, вышел в  спальню и  закрыл за  собой дверь. Через пять минут он вернулся с  листком бумаги, на котором был адрес больницы. —  Я все узнал, но  вещи ее могут отдать только тебе. Ты в состоянии сейчас ехать? Я кивнула. — Хорошо, тогда нужно сделать еще одно важное дело. — Какое? —  Позвонить Кате и  узнать, когда она сможет приехать на  похороны. Пока мы этого не  узнаем, мы не  можем назначить день. Катя была моей старшей сестрой, которая жила с  мужем и  детьми в  Швеции. Ее муж много лет там работал по  контракту, младший ребенок родился уже заграницей. Мы с  ней были нежно привязаны друг к  другу, но  жизнь на  две страны не  способствует близкой дружбе, поэтому наше общение последние годы проходило больше через маму, которая держала со  старшей дочерью постоянную связь и  потом рассказывала младшей все новости. Теперь я должна была сама позвонить Кате и  сказать, что мамы больше нет. Я смотрела на телефон и пыталась представить, как Катя отреагирует, как заплачет, что она скажет, как будет потом метаться, организовывая свою поездку в  Москву, ведь ей надо детей, младшему из которых только два года, на несколько дней на кого-то

оставить. Я представляла, как ей будет больно, и  не  могла себя заставить набрать ее номер. Но  и  тянуть с  этим я тоже не  могла. Наконец я нажала нужную кнопку. Услышав голос сестры, я попыталась сказать ей, то, что должна была, но  спазм снова сжал горло, и я заплакала, уронив голову на руки. Борис забрал из моих рук телефон. —  Катя, здравствуйте, это Борис Красновский, Машин одноклассник. Ну, вы, наверно, уже поняли, что у нас очень плохие новости. Он все ей рассказал, дождался, когда она выплачется и  сможет нормально разговаривать, нашел какие-то очень правильные слова. Маме не  было еще и  шестидесяти, она ничем не  болела, поэтому речь не  шла об  утешении. Ему удалось переключить ее с  эмоций на  действия, спросив, не  нужно  ли ей оплатить билет, как она собирается организовывать уход за  детьми в  ее отсутствие и не будет ли она брать их с собой, пообещал прислать машину для встречи в  аэропорту. Они разговаривали довольно долго, договорились, что она, как только билет закажет, позвонит и скажет дату приезда. — Ну, все, можем теперь ехать в больницу — сказал он, закончив разговор. — Ты готова? Я кивнула. Надо было найти в себе силы пройти через это. 4 Если бы я была в состоянии адекватно оценивать происходящее, то поняла  бы, что обычно стоит за  словами «хорошая организация процесса». Борис точно знал, что нужно делать в каждую следующую минуту, а  мне оставалось только доставать паспорт и  подписывать необходимые документы. Когда я попыталась сказать ему что-то про деньги, что, мол, они у меня есть, то он только отмахнулся, поэтому я

позволила себе расслабиться, предоставив ему все решать, обо всем заботиться, и только послушно выполняла его команды. Получив мамину сумку, где были ключи от  дома, мы поехали туда, чтобы взять вещи, в  которых ее будут хоронить. Мама жила за  городом, в  старом дачном поселке, и, по  мере приближения к нему, во мне нарастал страх, что я не смогу войти в дом, открыть шкаф с  ее вещами, начать перебирать их, вспоминая, как она смотрелась в том или ином платье. Но Боря был рядом, и, хотя сидел молча, но  был такой мощный и  надежный, что я загнала страх далеко вглубь сознания. Пока я выбирала одежду, он прошел по  дому, выключил все электроприборы, вынул вилки из  розеток, убавил до  минимума газ в  отопительной системе, проверил, все  ли окна закрыты, не течет ли где-то вода. На все у нас ушло не больше четверти часа, и мы вернулись в город. Шофер подвез нас к моему дому, после чего Борис отпустил его. На  мои слабые возражения ответил, что должен проверить, чтобы я что-нибудь поела. Говорил так, что дискутировать было бесполезно  — он, вообще, был единственным человеком, которому я беспрекословно подчинялась, потому, что признавала, что он умнее  — «Жираф большой, ему видней». Это повелось еще с детства, когда я еще пыталась спорить, а  Борис говорил: «Ладно, давай проверим», и  почему-то всегда оказывался прав. Надо, правда, отдать ему должное, что он никогда не настаивал ни на чем, что было вне сферы его компетенции. Тут он был кротким, как овечка — «как скажешь, дорогая!». Эту фразу он где-то вычитал или услышал, и  пользовался ею во  всех случаях, когда, если так можно выразиться, признавал за  кем-то право быть правым, причем не зависимо от того, обращался он к мальчику или к девочке. Мы целый день ничего не  ели, и, хотя я думала, что у  меня ничего в  горло не  полезет, но  оказалось, что в  любой даже самой трагической ситуации голод все-таки берет свое. Хорошо, что в  холодильнике оказалась немудреная еда  — колбаса, сыр, яйца, можно было сделать омлет, выпить чаю с сушками. —  Хочешь, я останусь с  тобой сегодня?  — спросил он, убирая посуду.

Ах, как мне хотелось сказать «Да»! Как мне страшно было оставаться один на  один со  своей бедой в  пустом доме! Но  завтра рабочий день, у  него куча дел, сегодня он и  так пол дня провел со мной, а послезавтра похороны, значит, опять он будет вынужден бросить все и быть рядом. —  Нет, вернее да, но  не  нужно, иди, отдыхай! Спасибо тебе, я постараюсь справиться. — Уверена? Я кивнула. Уходя, он сказал: «Маш, послушай, я знаю, как тебе сейчас плохо, но  пойми, сейчас только от  тебя зависит, насколько хорошо мы проводим твою маму. Ты должна собраться и сделать все, чтобы это было красиво, достойно ее памяти. Позвони всем, кто с ней дружил, чтобы они могли проститься, сообщи мне завтра, сколько народу будет на поминках, подумай, в чем ты пойдешь на похороны. Все это важно, это ей было бы важно. Поняла?». Конечно, я все поняла. Когда он ушел, я пошла к  своему шкафу и  долго перебирала вещи, выбирая то, что мама  бы одобрила. Она не  любила, когда я надевала черное, говорила: «Еще находишься», и  на  все мои возражения, что это модно, только недовольно фыркала. Ну вот, сейчас пришло время, когда я могу с  полным правом одеться во  все черное, но, почему-то, именно сейчас мне захотелось сделать так, как нравилось  бы ей. Поэтому я нашла брюки мышиного цвета, черный гольф из  тонкой шерсти и  массивное серебряное ожерелье-цепь на  шею. Вспомнила, как мама говорила: «Похороны  — не  повод для того, чтобы плохо выглядеть». Она была права, она вообще практически всегда была права. 5

Строго говоря, это были не первые похороны в моей жизни. Семь лет назад мы провожали папу, который вот так  же скоропостижно скончался от  двустороннего воспаления легких. Он был в  командировке, приехал оттуда больной, с  высокой температурой и еще дней пять лежал, стараясь вылечиться народными средствами и  не  вызывая врачей. Он был в  этом отношении очень упрям, терпеть не  мог лечиться, врачей всячески избегал, и  когда мама, наконец, настояла на своем и вызвала доктора, тот тут же отправил отца в  больницу, диагностировав пневмонию. Реанимация, капельницы, но было уже поздно, сердце не выдержало. Помню, как мама, мгновенно постаревшая, осунувшаяся, сидела на  кухне и  все повторяла «Я была ему плохой женой, я была ему плохой женой». Мы с сестрой пытались убедить ее, что никто из нас, даже она, не  смог  бы перебороть его упрямство, но  она нас не слушала. Мы тогда впервые видели маму такой потерянной. Она, которая была всегда эталоном спокойствия, выдержки и  самообладания, сидела непричесанная на  кухне и, раскачиваясь, как еврей на молитве, повторяла совершенно бессмысленные слова о  том, что была отцу плохой женой. Тогда спасла положение Катя, которая, устав спорить, вдруг сменила тон, и очень жестко сказала: — «Мама, ладно, пусть так, и  ты действительно была плохой женой, но у тебя еще есть возможность все исправить. Прекрати причитать, приведи себя в  порядок и  организуй все так, чтобы перед людьми не было стыдно!». Я тогда посмотрела на старшую сестру изумленно: кому, как не  ей, знать, что мама все делала для отца и  в  бытовом, и  даже в  профессиональном плане, но  Катино выступление неожиданным образом привело маму в  чувство. Вот тогда она и сказала эти слова про похороны, встала и пошла в душ. Мы стояли под дверью и  даже сквозь шум воды слышали, как она рыдает, горько и безысходно, но через полчаса она вышла с чистой головой, с кремом, нанесенным на лицо, и с совершенно другим выражением глаз. В этих глазах были тоска и решимость одновременно, это была уже почти та мама, которую мы знали, только в  уголках губ появилась скорбная складка, которая со  временем так и не разгладилась.

Да, мама была способна на  решительные поступки. Помню, как месяца через три после папиной смерти мы сидели с ней на кухне. Она была задумчива чуть больше обычного, смотрела в  чашку, как будто не  видя ее, и  все помешивала сахар, который давным-давно уже растворился. —  Машуня, у  нас есть проблема — наконец сказала она. — Это касается денег. Не  помню, чтобы когда-нибудь вопрос денег поднимался в нашей семье, во всяком случае, при нас, детях. Отец был довольно известным и  успешным писателем, кроме того заведовал кафедрой в  одном из  гуманитарных институтов. Мы жили в  прекрасной трехкомнатной квартире практически в центре, имели дачу недалеко от Москвы. Жили не роскошно только потому, что ни отцу, ни матери этого было не  нужно. Проблемы с  деньгами в  семье никогда не  было — что было нужно, то и  покупали. Поэтому в тот раз я так и удивилась. — А что не так с деньгами? —  Давай я постараюсь тебе объяснить  — спокойно сказала мама. — Ты ведь понимаешь, что деньги в нашей семье зарабатывал папа. Теперь их нет. Это смешно, но мне это никогда не приходило в голову. Мне был двадцать один год, я заканчивала факультет журналистики, но в глубине души считала, что деньги растут на денежном дереве, и оно у нас есть. — Но ты же работаешь — попыталась я возразить. Мама горько усмехнулась. — Этого, дочь, нам едва хватает на оплату квартиры и минимум еды, если ты не  в  курсе  — не  удержалась она от  немного язвительного тона. — А, кроме того, мы должны помочь Катюше. Ситуация у  сестры действительно была не  ахти. Они с  мужем и  грудным ребенком снимали однокомнатную квартиру, в  которой невозможно было повернуться, не то, что работать, а Катиному мужу пространство для работы нужно было обязательно, хотя  бы письменный стол с компьютером и минимальная тишина. Ни того, ни другого, в  этой квартире не  было и  быть не  могло, поэтому он уходил работать к  своей маме, что совершенно бесило сестру,

и было причиной их постоянных ссор. Мама очень переживала, что дело может дойти до  развода  — ей нравился зять, спокойный, положительный, работящий, любящий и жену, и ребенка. Надо было срочно что-то делать, чтобы скандалы прекратились, как минимум снять жилье попросторнее, но  на  это у  молодой семьи денег не было. — Так ты хочешь, чтобы они жили здесь? — Нет, это совершенно исключено — мама сказала, как отрезала. — Мама, я тогда совсем не понимаю, к чему ты клонишь. — Я хочу продать эту квартиру. —  Что?  — понятно, что она не  шутила, но  и  всерьез это воспринять я тоже не могла. — То, что ты услышала. Я собираюсь продать эту квартиру. — Мама, ты же не серьезно? —  Я все уже продумала. Мы купим на  эти деньги Кате двушку, а  тебе однокомнатную квартиру. Еще и  деньги останутся, если за центр не очень держаться. — Подожди, а ты? Тебе то что? — Я буду жить на даче. — Мамочка, это совершенно невозможно. —  Почему невозможно, дочь? Дача теплая, с  газом, с канализацией. — Но ты ведь работаешь. Как ты будешь на работу ездить? — Вот так и буду, всего пятьдесят минут от двери до двери. Я уже проверяла. — Мама, а почему ты не хочешь взять деньги из банка? Там что, ничего нет? Мама некоторое время молчала, потом сказала фразу, которую я не сразу поняла, да и сейчас, наверно, не до конца прочувствовала. —  Знаешь, Машуня, я боюсь трогать эти деньги. Это деньги на  черный день. Я не  знаю, когда он придет. Я боюсь их тратить — повторила она. Как мама решила, так она и  сделала. Сначала она перевезла на  дачу все ценные вещи, отцовскую библиотеку и  даже кое-что из  мебели. В  результате дача приобрела вполне городской вид. Осуществив минимальные переделки, мама получила пригодный для

постоянного проживания дом, в котором было много места, был сад, который она безумно любила. Деньги, полученные от  продажи квартиры, позволили нам всем нормально устроиться, даже кое-что осталось, из  чего он черпала понемногу, если ей не  хватало на какие-то ее нужды. Таким образом, к окончанию института у меня была собственная вполне приличная однокомнатная квартира, Катя тоже хорошо устроилась чуть подальше от  центра. Сначала мы волновались за  мать, но  она выглядела вполне довольной, занималась своими цветниками, освоила все виды транспорта, позволяющие ей быстро добираться до  города, и  мы перестали переживать по ее поводу. А  еще мама стала заправским водителем. Права у  нее были давно, но, пока папа был жив, он никого и  близко не  подпускал к  своей любимой игрушке. Машины он любил беззаветно, больше, наверно, только маму, но даже ей не позволял садиться за руль. Его трепетное отношение к  машинам было предметом наших постоянных шуток, он на них не обижался, признавая за нами право шутить, а за собой — облизывать своих любимец внутри и  снаружи и с завидной регулярностью менять их на новые модели. После папиной смерти мама наняла инструктора, который помог ей перестать бояться дороги, и  стала использовать машину для поездок в  магазин, транспортировки тяжелых предметов, когда перевозила вещи или делала ремонт. Мы с  Катей шутили, что папа в  гробу переворачивается, глядя на  то, как она обращается с  его наследством. Мама только рукой махала и говорила, что машина для человека, а не наоборот. Она очень редко болела, но  однажды, года три назад, завела разговор о  том, как хотела  бы, чтобы мы распределили собственность после ее смерти. Это было тогда, когда Катя приехала с  ребенком в  отпуск, и  мы сидели все вместе на  даче. Закипал чайник, позвякивали чашки, которые Катя доставала из  стоящего в углу кухни буфета, ветер качал ветки жасмина, которые оставляли на полу кухни причудливые тени. —  Знаете, девочки, как я хотела  бы, чтобы вы распорядились наследством, когда я умру? — вдруг спросила мама.

Мы с Катей посмотрели сначала друг на друга, а потом на мать, которая с невозмутимым видом нарезала торт, лежащий на большой стеклянной подставке. —  Мама, ты здорова?  — спросили мы с  сестрой почти в  один голос. —  Я так и  знала, что вы всполошитесь. Почему вы считаете, что человек может думать о  смерти, только когда он болен. Я совершенно здорова, успокойтесь. Просто пока мы тут вместе сидим, мне  бы хотелось, чтобы вы обе меня выслушали. Я знаю, что вы не  передеретесь из-за наследства, даже если я не  оставлю завещания, но  я собираюсь его оставить, поэтому хотела  бы, чтобы вы знали о его содержании. Наследство, завещание — слова из какой-то не совсем понятной нам жизни, но  мама, конечно, была права. Она любила, чтобы все было упорядочено, все конфликты решены путем переговоров, никаких закулисных игр или челночной дипломатии. —  Так вот,  — продолжала мама, невзирая на  наше явное нежелание продолжать этот разговор, — я подумала, что дача Кате точно не нужна. Она живет не здесь, когда вернется, и вернется ли вообще, никто не  знает, поэтому дача должна остаться Маше. Ты, конечно, можешь ее продать, если не  захочешь в  ней жить  — обратилась она ко мне.  — Стоит эта дача примерно как двухкомнатная квартира в  Москве. В  свое время Катя получила больше тебя, поэтому в  компенсацию дачи я хочу ей оставить все свои драгоценности, которые лежат в банковском сейфе. Весь этот разговор начинал все больше напоминать какое-то кино из западной жизни: бриллианты, сейф, банковская ячейка. —  Катюша, ты не  переживай, там довольно много всего  — сказала она, поворачиваясь к сестре. — Ты же знаешь, папа никогда не скупился на подарки. Да, об  этом мы знали. Не  было случая, чтобы папа не  отмечал какой-нибудь свой гонорар подарком любимой жене, при этом признавал только бриллианты. Мама к  украшениям относилась спокойно, носила серьги и  кольцо, остальное держала в  сейфе и  никогда не  давала нам с  этими украшениями играть. Мы даже

не  знали, что, переехав на  дачу, она завела банковскую ячейку и переложила все туда. — Ты знаешь, мама, я вот просто ночи не  сплю, все переживаю, достанется  ли мне что-нибудь от  тебя после смерти  — сердито сказала Катя. —  Ну, вот теперь можешь спать спокойно  — мама как будто не заметила сарказма в голосе сестры. — Деньги поделите пополам. Вот, собственно все, что я хотела вам сообщить. Никто не  высказал никаких возражений, да и  какие могут быть возражения — мамина воля всегда была для нас законом, с  самого детства. 6 В  следующий после маминых похорон месяц Борис звонил мне довольно часто. Обычно это было поздним вечером, когда мы оба добирались после работы домой. Не важно, что разговоры эти были короткими и  мало содержательными, но  сам факт, что вечером звонил телефон и от тебя требовали отчета о прожитом дне, как это обычно делала мама, помогал пережить одиночество, которое наваливалось, как только угар рабочего дня проходил. Иногда он звонил днем и, если наши обеденные часы совпадали, вытаскивал куда-нибудь на  ланч. Совершенно никакой романтики, просто обед двух приятелей. Только однажды пригласил вечером в  ресторан. Крахмальные скатерти, вкусная еда, вино в бокалах — это было даже немного похоже на  свидание. Но, только мы начали есть, зазвонил его телефон, он ответил по-английски, потом долго слушал, хмурился, наконец, сказал «Ок, я разберусь» и подозвал официанта. —  Посчитайте, пожалуйста, наш заказ,  — попросил он и  посмотрел на  меня.  — Ну вот, в  кои веки пригласил девушку поужинать, но  проза жизни опять сорвала мои романтические

планы. Прости, но  мне придется тебя здесь бросить. Пожалуйста, — обратился он опять к  официанту с  совершенно серьезным видом, только в  глазах плясали смешливые зайчики  — проследите, чтобы дама все заказанное съела. — Обязательно прослежу — ответил улыбающийся официант. — Я все-таки когда-нибудь убью тебя, Красновский! — сказала я в его уже удаляющуюся спину. Уезжая в очередную командировку, он напомнил мне, что нужно заняться вступлением в  права наследования. Он точно не  знал, как это делается, поэтому велел идти к нотариусу. Отлично, когда кто-то более умный и  опытный руководит тобой! Выйдя от  нотариуса с целым списком необходимых документов, я поняла, что от поездки на дачу мне не отвертеться. С того первого дня, когда мы с Борисом ездили за  вещами, я в  мамином доме не  была. Мне было страшно переступать его порог, как бывает страшно сковырнуть только что образовавшуюся корочку с  болячки: ты еще помнишь о  том, как было больно, и  эта память заставляет тебя старательно обходить больное место. На  дачу я приехала в  пятницу после обеда, потому что не  хотелось последние триста метров идти от  автобуса по  заснеженной дороге в  темноте, хотя местность я знала отлично. Все оказалось не так страшно: дорога была немного запорошена, но, видимо кто-то недавно по  ней проехал, поэтому под ногами все было твердо. Калитка, конечно, была засыпана снегом, полностью открыть ее было нельзя, но, поработав немного ногой, удалось расчистить пространство, чтобы она приоткрылась, и  протиснуться на  участок. Рядом с  домом стояла мамина машина под большой снежной шапкой  — снег шел уже третий день. Он лежал на  всех кустах, деревьях, маминых розах — она не  успела их обрезать под зиму. Я стояла, не решаясь войти в ее, вернее теперь уже в мой дом, потревожить ту тишину, которая образовалась там с  ее уходом, и  вспоминала, как этот дом всегда приветливо светился окнами, потому что мама терпеть не  могла темных помещений, везде зажигала лампы. Сейчас мне предстояло сделать то же самое: войти в дом, включить свет, врубить на полную громкость телевизор, чтобы не  было этой гнетущей тишины. Я справлюсь, я обязательно

справлюсь. Ведь я  же знаю этот дом, как свои пять пальцев, мы с  сестрой выросли в  нем, мы здесь облазали все яблони, мы знали по  именам всех соседских собак и  кошек, местные ребята были нашими приятелями. Так чего я боюсь? Я решительно вынула ключи из кармана и открыла входную дверь. Внутри сейчас градусов десять, снять дубленку можно будет только через несколько часов, когда дом немного нагреется. Тепла добавила, свет включен, шторы задернуты. Прошла на  кухню и  открыла холодильник  — да, тут есть, чем заняться, вся еда испортилась. Начала разгребать эти завалы, стараясь не давать волю воображению: вот это мамина любимая запеканка, а  тут осталось пара котлет и  вареная картошка. Хорошо налаженная жизнь. Дом, хозяйка которого вышла на несколько часов, но так и не вернулась. Все! Не реветь! Чайник уже закипал, когда кто-то позвонил в  дверь. Я от  неожиданности даже миску выронила. Все-таки страшно, ужасно страшно! Как она могла тут жить в  одиночестве!? Я пошла в прихожую и посмотрела в глазок. Лампочка перед входом хорошо освещала фигуру, пританцовывающую перед дверью. На  сосед Сашка Тихомиров. Его отец с матерью жили в Москве, а он с женой и ребенком переехал сюда, мама рассказывала. —  Привет, Маш, я просто проверить пришел, кто тут в  доме шурует. Я так и думал, что это ты. Очень жаль, что так с тетей Женей получилось. А  у  тебя тут что, холодно?  — спросил он, глядя на  кухонный фартук, повязанный поверх дубленки. — Давай к  нам, чаю попьем. Сразу стало легко, не страшно и даже весело. —  Не, Саш, спасибо, я лучше к  вам завтра загляну, а  сейчас я уборку на  кухне затеяла. Да скоро уж нагреется, вода уже теплая идет. —  Ну, как знаешь, но  если что, то приходи, мы ворота не закрываем. Он ушел, а  я продолжила уборку, и  настроение заметно улучшилось. Закончив с  холодильником, навела порядок, поставила чайник, нашла в  буфете печенье, конфеты. «Отлично, будем пить чай!»

сказала я себе. Когда я приезжала к маме, то спала наверху, в гостевой спальне. Я любила эту комнату, маленькую, уютную, с  большим окном в  сад. В  ней не  было ничего лишнего, под скошенной частью потолка помещался низкий широкий комод, рядом с  кроватью на  тумбочке стояла высокая настольная лампа с  белым матерчатым абажуром. Деревья, которые росли под окном, были совсем близко, если открыть его, то можно было дотянуться рукой до  яблок. А  рядом с  этой комнатой была другая, которую я любила больше всего на  свете  — папина библиотека. Мама перевезла ее из  нашей московской квартиры практически полностью, вместе со  шкафами, большим письменным столом и  креслом. Эта библиотека всегда была отцовским кабинетом, и я тоже уроки делала только там, в этом уютном кресле, подложив под тетрадку какую-нибудь большую книгу. Папа работал, я делала уроки или читала, вернее, делала одновременно и то, и другое, и ничего больше мне в жизни не нужно было. И  сейчас, когда библиотека уже в  другом доме, папы давно нет с  нами, ощущение, что ты в  самом правильном месте на  земле никуда не ушло. Я зашла в  библиотеку, включила торшер, положила на  колени ноутбук. Надо еще поработать, к  понедельнику нужно приготовить материал к  печати. Смотрела на  текст, но  никак не  могла сосредоточиться. Пройдя вдоль книжных шкафов, открыла свой любимый, где стояли альбомы по  искусству, взяла первый попавшийся, раскрыла наугад. Залитое солнцем поле с  маками, вдали деревья, еще дальше холмы, переходящие в  облака. Зной, стрекочут кузнечики, покой и  умиротворение летнего полдня. Клод Моне. Полистала альбом, заранее зная, какая иллюстрация откроется на  следующей странице. Поставила его на  место и  оглядела комнату. Да, это правильное место, здесь все, что мне нужно для жизни  — тишина, книги, надо только разобраться с Интернетом, мама говорила, что плоховато работает. Можно жить! Ближе к  ночи получила стандартную смс-ку от  Бориса «Привет! Как дела?». Ответила «Я на  даче» и  представила его удивленное лицо. «Ну и  как?»  — это он интересуется моим душевным состоянием. «Отлично. Много снега». Тут  же вопрос «У  тебя лыжи

есть?». «Нет». «У  меня тоже нет. Купим». Интересный такой глагол будущего времени множественного числа. Надо будет над ним подумать. Пишу «Ок, считай это моим приглашением в письменном виде». В  ответ получаю смеющуюся рожицу. Как всегда скуп на слова. Надо было ложиться спать. Дом еще не  прогрелся, поэтому надела мамин махровый халат и  довольно быстро заснула, вдыхая запах ее духов. 7 Следующее утро начала с физкультуры — нашла в чулане лопату и  пошла разгребать снег. С  соседнего участка пришла Таня Тихомирова с  малышом, симпатичным полуторогодовалым карапузом в  голубом комбинезоне, который тоже начал помогать мне своей маленькой лопаточкой. —  Привет, Тань, как парень вырос. Я его последний раз еще в коляске видела. — Да, растем — Таня с обожанием смотрела на сына. — А ты как? Переедешь сюда? — Ой, не знаю. Я же работаю, как ездить то? —  Да нормально. Евгения Владимировна  же ездила. И  Сашка каждый день ездит. Не так страшно. Зато смотри, какая тут красота! Красота, действительно, была невероятная — все было в  белом инее, и  дома, и  деревья. Настоящая зимняя сказка! Я представила город с  его улицами, залитыми грязной снежной жижей, спешащих пешеходов, смотрящих только под ноги, чтобы не  поскользнуться или не промочить ноги. Я сама была таким пешеходом, но впервые подумалось, что дом на природе — не такая уж плохая мысль, если это не  потребует по  многу часов в  день проводить в  дороге. Во всяком случае, здесь есть, над чем поразмышлять.

—  Не  знаю, Танюш, подумаю — сказала я, с  улыбкой глядя, как младший Тихомиров орудует своей лопаткой. — Подумай, подумай, а уж если ребенка родишь, то тут и думать нечего. Ребенок. Интересная мысль! И ведь даже нельзя сказать теперь, что для ребенка нет места  — вот оно, место то: двухэтажный бревенчатый дом со всеми удобствами всего в часе езды до центра города. Осталось дело за  малым  — найти, от  кого этого ребенка родить, и понять, на что жить, когда родишь. После завтрака решила все-таки заняться тем, ради чего сюда приехала  — поискать документы и  завещание. Поднялась наверх в  библиотеку, посмотрела в  столе  — ничего нет, сплошь журналы с моими публикациями. А я и не знала, что мама их собирает. В этой комнате вообще не  было ничего, что касалось  бы ее жизни, ни личной, ни профессиональной, кроме моих работ только папины черновики, аккуратно подшитые в  папки, его фотографии на различных общественных мероприятиях, рецензии на его книги. Значит, все документы должны быть внизу, в комнате, которая была ее миром. Когда-то на  первом этаже было три комнаты и  кухня. Во  время ремонта гостиная и  кухня были объединены в  единое большое помещение с камином в центре, а две спальни — в другое, которое стало ее спальней и  кабинетом. Там был небольшой письменный стол с  выдвижными ящиками и  еще одним центральным, закрывающимся на  ключ. По  логике именно там, в  этом закрытом ящике и  должны были лежать эти документы. Однако, я пересмотрела все открывающиеся ящики и  нигде не  нашла ключа. В  открытой части письменного стола лежали рукописи, которые мама редактировала. После ее смерти я спросила ее коллег, нужно  ли вернуть им что-то из  рабочих материалов, но  меня заверили, что если чего-то им не  хватит, то они позвонят, но  так и  не  позвонили. Значит, дали эту работу другому редактору, а  тот начал сначала. Еще там были многочисленные поздравительные открытки от  друзей и  коллег, рисунки Катиного старшего сына, фотографии нас с  Катей в  детстве и  последние, сделанные еще в  доцифровую эпоху, лет шесть назад, потому что потом мы обменивались фотографиями только в электронном виде.