Борьба в степи

А 52. и м ДэкуМ АЛИЕВ € МЕЛИ

К/ДЖИМ Д ж уМ АЛ И ЕВ \"И?> ҒорЬБА В СТЕПИ Ж г^лл- Г ^ \" ь а- У С. к » ‘ <Г______________________ С . Сейфуллин атындағи Алматы облыстык, [Мбебал кігапханасы Ілдықорғаи кдласы. С ‘' б г т■ ск „ с к І с Л ’3 5'3







ВСТУПЛЕНИЕ С к аж и «поэт» — и, словно в час светанья, Ты различишь дождя чуть внятный шум И вспомнишь строк живое трепетанье. Бодрящих сердце, радующих ум. Иной поэт сварлив и сух при этом, Другой — сердечен, третий — хмур и строг... Одно роднит всех подлинных поэтов: У них в стихах душевный мир глубок. Б

В быту поэт отличьем не отмечен, Примет особых в нем ты не найдешь; То молчалив, то, как дитя, беспечен, На всех своих соседей он похож. Когда же он в призвании высоком Начнет писать, укрывшись от людей, На мир глядит он просветленным оком С больших высот фантазии своей. Тогда перед его духовным взором Проходит жизнь народов и племен. И, вдохновлен открывшимся простором. Глубины тайн открыть стремится он. Тогда его стихи свободно льются, И звуки их в глубокой тишине То плачут, то серебряно смеются. То вторят затихающей струне. О чем они? О дружбе драгоценной, Сверкающей, как гранями алмаз, О дружбе нерушимой, неизменной, Красивей, чище делающей нас. Такую дружбу ржавчина не тронет, Как золото. Молва о ней твердит: Она и в половодье не утонет, И на огне жестоком не сгорит. Признаться ли? Имел и я когда-то Такого друга. Всей своей душой 6

Считал его роднее, ближе брата, Дышал я этой дружбою большой. Мы слыш али сердец друг друга стуки. Он верил мне, и верил я ему. И после кратковременной разлуки Мы плакали, не зная почему. Но пробил час, настало испытанье! Меня постигла черная беда. Увы! М ой друг в тяжелый час страданья И з глаз моих исчез — и навсегда! Все это правда, мой читатель! Туго Д авила горло петля. Лучше б смерть! Мне было стыдно за себя, за друга, В глаза людей боялся я смотреть. А бывший друг мой ходит с гордым видом, Как непричастный к трусости и злу. Что ж! Пусть живет! И хоть горит обида, Я не обруш у на него хулу! Я верю в человека, в дружбу верю, Хотя не оправдал доверья друг, Свою невозвратимую потерю Я оплатил ценой душевных мук. Я чище стал, мудрее, просветленней, Стал различать пшеницу и сорняк. Как солнца свет на синем небосклоне — Сияет дружба, разгоняя мрак. 7

От клеветы порой не уберечься. Бывает, зависть друж бу очернит, Но человек с умом и чистым сердцем И честь и дружбу грудью отстоит. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ У гас закат, торжественный и яркий. И с ним померк алма-атинский день. Гирлянды ламп зажглись в зеленом парке, Острей запахла белая сирень. Н а тротуар решетка пала тенью, Слышнее стал воды арычной бег. И з дома вышел подышать сиренью С улыбкой мягкой смуглый человек. У Сагыная — так зовут героя — Глаза большие и орлиный нос, Лицо, как говорится, волевое, Он крутолоб, броваст, черноволос. Он к парку шел, дневную кончив смену, И весь как будто изнутри сиял. Казалось, радость всей большой вселенной В тот теплый вечер он в себя вобрал. 2 Он в парк вошел. Видали ль вы, читатель, Тенистый парк в моей Алма-Ате? 8

Прекрасен он при солнечном закате, Еще прекрасней ночью, в темноте. Между ветвей горят, дрожат живые Ночные звезды, словно светляки. Раскинули деревья вековые Причудливые черные суки. И ароматы множества растений — Дыхание цветов, деревьев, трав — Плывут от самых легких дуновений, Живое все вокруг околдовав. Сел Сагынай, пройдя весь парк весенний, И долго промечтал он в тишине, Вдыхая запах мяты и сиренн, Разглядывая звезды в вышине. Но тишина внезапно раскололась. И ближние и дальние края Заставил замереть свирельный голос — Великолепный голос соловья. И в соловьином горлышке все звуки За сердце брали, словно он в кустах То ликовал, то замирал от муки, То славил страсть, то изливал свой страх, То радость звал, то выражал свой ропот, То возвещал надежду, то скорбел.

Порою он переходил на шепот. Порою патетически гремел. На низких нотах п лакал о любимой, Когда ж е пенье сразу обрывал — Казалось, он судьбы неотвратимой Жестокое вторженье проклинал. Всю ночь в тоске и страсти песне литься, Пока заря не вспыхнет меж ветвей. В рассветный час, как розе распуститься, В изнеможенье смолкнет соловей. Но вскоре снова петь он начинает. Увидя розы нежной лепестки: Он хочет убедить, что не бывает Любви без смутной грусти и тоски. И, слыша, как поют в зеленой чаще Лесные трубадуры— соловьи. Ты чувствуешь тоску по настоящей, Большой, неугасающей любви. Так думал Сагынай, смежив ресницы, Один средь наступившей темноты, В то время как в волшебном горле птицы Рождался звук хрустальной чистоты. И звуки песни древней и нескучной О том, как нежно лю бят соловьи, 10

Милы для Сагыная и созвучны Его давнишним думам о любви. Он смотрит в небо. Там он заприметил Свою звезду. Заветная звезда! Кто говорит, что нет любви на свете, А если есть, то с ней одна беда? Мечты, мечты! Несут они на крыльях В тот синий край, где у зеркальных вод И зелени душистой изобилье И юная красавица живет. Из глаз ее бездонных свет лучится. Среди цветов она сама — цветок. И шея нежности такой, что, мнится, Ты проследишь любой ее глоток. Тяжелым грузом две косы упали Чернее непроглядной темноты. И тысячи ваятелей едва ли Смогли бы передать ее черты. Ее движенья грации лебяжьей Полны. И голос льется родником. Ты загрустишь, она лишь слово скажет — И грусть твоя развеется дымком. Глаза ее ласкают или ранят. Ты в глубину их лучше не гляди, А то она лишь мимолетно глянет — И сразу сердце вынет из груди. 11

Глаза у ней такие, что не надо Ей слов. Лишь поглядит — и ты в хмелю' Она умеет чуть приметным взглядом С казать беззвучно нежное «люблю». Не может губ таких иметь другая. Идешь ты мимо, на завод иль в клуб, — И кажется тебе, что обжигает Тебя огонь ее горячих губ. Кто б ни был ты, с Урала иль с Памира, Увидишь Нину в яблонном краю — И позабудешь всех красавиц мира И ей одной отдашь любовь свою. 5 Кто объяснит — такая иль иная, Каких, быть может, в мире больше нет. Была в объятьях нежных Сагыная В тот незабвенный росяной рассвет? И поцелуй в уединенном месте, Средь зелени, от солнца золотой. Был для него и сном и явью вместе, Реальностью и радужной мечтой. И душных кос волна, и мед горячий Полураскрытых уст и влажных глаз Его очаровали в тот слепящий, Открывший счастье, чуду равный час. 12

Слились в одно у них сердец биенья. Они- узнали счастье, позабыв И звонкий плеск ручья, и птичек пенье, И то, как день родившийся красив. Потом, вдыхая запахи цветенья, Они сидели на ковре из трав. «Душа моя!» — шептал он ей в смущенье, Другие все слова порастеряв. Он тонкий стан сжимал, она ответно К асалась головой его груди. И им казалось, что они бессмертны, И жизнь светла, и счастье впереди. в Другое вспомнил Сагынай и жгучий Стыд ощутил, навязчивый, как бред. Не позабыть! Лишь на воде текучей Ничто не оставляет зримый след. Она на час в тот вечер опоздала, И, не умея овладеть собой, Он в подозреньях мучился немало, Всех чудищ в мыслях вызывая в бой. В тот трудный час, тянувшийся как вечность, Узнал он ревность. Он терзал себя: Измена это иль ее беспечность? И можно ль так испытывать, любя?

Она пришла, как никогда, чудесной, И он сказал, не предложив ей сесть: — Ты для меня была звездой небесной. Но ты упала наземь, — где ж е честь? Не час, а вечность ж дал я здесь напрасно, Н е видя звезд и этих старых лип. Н о я прозрел, и все мне стало ясно: Я лев, что, прыгнув на луну, погиб. Она взглянула просто и открыто: — Клянусь любовью, я тут ии при чем. Подозревать постыдно для джигита. И, чуть нахмурясь, повела плечом. У Сагыная сердце стало биться, Как птица в клетке. Пронеслась беда. Он был готов сквозь землю провалиться От жгучего, позорного стыда. Он сразу вспомнил ласки и объятья, Глаза в слезах, дрожь полудетских губ... «Как смел в дурном ее подозревать я? Зачем я с нею был жесток и груб?» И вырвались слова у Сагыная, Он до сих пор слов этих не забыл: — Я виноват. Прости меня, родная, Я ревновал— и, значит, я любил. С достоинством, спокойно отвечая, Она просила: — Не топчи мечты. 14

Во имя дружбы я тебя прощаю. Ты был неправ. Слов не обдумал ты. И, вспоминая это объясненье, В позор его повергшее тогда, Он осуждал себя без сожаленья И покрывался краскою стыда. И вот сейчас он вспомнил с новой силой Ее глава, ее девичий рот, Всю грацию ее походки м илой ... Тревожным стал его раздумий ход. Он вдруг представил, что его любимой Не будет с ним. Она уйдет с другим. И в приступе тоски необъяснимой Он встал, пошел. И тень пошла за ним. Предчувствие недоброе закралось В него. И с новой силой поднялась Волна любви. Он шел, ему казалась Секунда часом, длинным годом — час. Вдыхая свежий воздух, шел он к дому, Где спит она, любовь его, м еч та... И выглядела ночью по-другому Безлюдная в тот час Алма-Ата. Представил на минуту он объятой Спокойным сном любимую свою. Она лежит, и, словно два граната, Девичья грудь колышет кисею. 15

Плечо ее. как лилия, белеет. Прекрасны сомкнутые веки глаз. II. может битв, навек любимый сю. <>н. ('..пинан, приснился ей сейчас. Он шел. влюбленный в небо, землю, воду. ( о г,и.| любим и счастлив был любить. А \\. гели б моі сейчас он всю природу, Несь мир в свои обт.ип.и за ключи п.! Н п ! думал он. Не всіречу никогда я І.іһих лучистых гла т и теплых рук. I г тупы моги душе родная. Н іігіі нее: жена, юнарпіц, верный друг. Я б,м любви живу*. хвасіливо свистнет 11з-•<!. і.ібившии сіыд. унылый лжец. . 1ю'п>:н. им нас первоисточник жизни. «. ..імбо.ц.ц. .кап ит. бет любви мертв* .I. Я л.-любил миг люди п а л и ближе. . 1'. б.>:и. меня к посіупкам добрым движет, И* ігі і.іро.-.чі б«ч е юл бив. Ле 1 вех. К *, (а а,- .ікіб.інн. <\\ск.1ЫИ и мрюмый. II' любишь ІЫ Себя, ее, его. . Ьомч нчжаа лея жизнь твоя, подумай. К .;ь ты тг любцпн. в мире никого?» 16

9 Так разм ы ш ляя, шел Алма-Атою Тревожный, беспокойный Саігынай. Вон дам ее, и окна темнотою Одеты. «Спи, родная, отдыхай! Никто твой чуткий сон не потревожит». Но что это? Лю бимая идет... С ней ю нош а.. . И Сагынай не может Шатнуть вперед. Трясет его озноб. Изменница! Таким, как он, натурам Измена разруш ительней всего. И раненным свинцовой пулей туром Глядит он и не видит ничего. ЧАСТЬ ВТОРАЯ Идут бои на зем лях Украины, Где зеленеют древние леса. На месте сёл — унылые руины, И смолкли там людские голоса. Полк встал в лесу, где густо пахнет хвоя Июньскою нагретою смолой. Здесь тихо. Н о в укрытие лесное Ворвется скоро неизбежный бой. И командир полка об этом знает. Заранее полковник Иванов 2 К- Джумалі 17

Окрестность всю прилежно изучает — Где холмик есть, а где овраг и ров... Костистый, рослый, он умел сражаться, Не ждал пощады, не умел щадить. Он правила держался: «Не сдаваться». Его девизом было: «Победить!» С рассветом оживилось наступленье. И у фашистов втрое больше сил. Но полк в лесу мешал их продвиженью, И он с утра обстрелян ими был. Всегда стремясь к победе малой кровью, Полковник верил в мужество людей И повторял отцовское присловье: «В бою закон — не размышляй, а бей». Он под обстрелом сутки продержался, Заглядывая изредка в планшет. Атаковать противник не решался, Но за ночь сжег десятка три ракет. 2 Хотя блиндаж был в землю врыт глубоко, В нем все ж е невозможно было встать. Внутри темно. Лишь свечка одиноко Не уставала день и ночь мигать. У Иванова несколько танкистов. Он говорил, смотря на огонек: 18

— Н а новые позиции фашйстой Нет д аж е троп, не только что дорог. А в тыл попасть нам до зарезу надо, Оружие должны мы там добыть. Пошлем-ка танк мы с небольшим отрядом — Д адут они фашистам прикурить. Идти придется ночью вдоль оврага И проложить через болотце гать. Потребуются сметка и отвага. Но этого нам всем не занимать. Полковник заключил: — Ну что ж ... идите. — Все поняли, что это был приказ. Кто ж первый отзовется? — Разрешите! — Сверкнул один углями черных глаз. Приблизился он быстро к Иванову И так сказал: — Коль родина зовет, Готов я по любому ее зову Идти сражаться прямо иль в обход! Тут командир раскрыл свои объятья И, как сынка, бойца поцеловал. Напутствия пошли, рукопожатья, Каких солдат совсем .не ожидал. Как водится, полковник уточненья Внес в обстановку: — Надо начинать И вылазку в их тыл и наступленье Не раньше и не позже — ровно в пять! 19

8 Ночь. Не понять, где сосны, где полянка. Как говорится, не видать ни зги. Хрустят по лесу гусеницы танка, И чуть слышны солдатские шаги. Что впереди— пенек или палатка? Откуда грянет пулеметный лай? Идет во тыме бесстрашная десятка, И за старшого юный Николай. Сын тульского седого коммуниста, Д ал клятву он, приблизясь к рубежу: — Пока мы в прах не разобьем нацистов, Я своего оружья не сложу! Ночной их рейд покамест шел успешно — Они вошли в тот лес, где враг засел. Ни огонька, повсюду мрак кромешный. Тревожно, но негромко лес шумел. Ни выкрика, ни выстрела. В молчанье. Винтовки положив на мягкий мох, В кустах сидят бойцы-однополчане, Готовые врага застать врасплох. Тронь чернотала иль березы ветку — Обдаст тебя холодная роса. Но Николай решил идти в разведку. Пока не посветлели небеса. 20

Он взял с собою двух неустрашимых, С которыми провел все эти дни, Испытанных в сраженьях побратимов, Друзей своих траншейных. Кто ж они? Пока они ползут по мокрым травам, Чтоб снять с постов фашистских часовых, Осуществим читательское право, Узнаем поподробнее о них. Один из них... Д а это ж наш знакомый! Прошло всего два года с той поры. К ак жил он в блиндаже, вдали от дома, И жизнь ему несла свои дары. Алма-Ата... Июньский вечер, звезды. Он за день до войны, любовь тая, Мечтал о близкой, о счастливой встрече С красавицей. И слушал соловья. Он тихо шел, предчувствием томимый, И был в ту ночь, как никогда, влюблен. И вдруг увидел, что с его любимой Идет другой ... И горем был сражен. И ревность раскаленными углями Сожгла его. И он, совсем без сил, Как бы увял с июньскими цветами И навсегда любовь похоронил. Вторично в незабвенный день отъезда Увидел Сагынай, томясь тоской: 21

Все с тем же незнакомцем шла невеста. Он губы сжал. Слезу смахнул рукой. И клятву дал с ней более нс знаться, Как горькая разлука ни трудна — Забы ть ее, с ней больше не встречаться. .. .А на рассвете началась война. Он о войне узнал с народом вместе. Невесту потерявший Сагынай. Суровый смысл трагических известий Ему заполнил сердце через край. Он в тот ж е день ушел на фронт, не зная Ни страха, ни раздумья. И с тех пор Шла боевая слава Сагыная И эхом отвечал родной простор. Лихой стрелок, разведчик и охотник За «языками», как гласил приказ,— Одних разведок он провел с полсотни И за два года ранен был шесть раз. Как жил он? От сражения к сраженью. Войне он отдавал себя всего. И вое ж порой, как смутное виденье, Являлась Нина милая его... Кто ж был .в разведке с ним? Его ровесник. Красив, слегка насмешлив, сероглаз, Охотник до простой народной песни, С усами запорожскими — Тарас.

Он вырос на Днепре широководном, И колыбелью был ему челнок. Купался, плавал долго и свободно, Любил зарыться в золотой песок. Он вырос честным, смелым, непреклонным. В одном из городов родной страны Учился он, в познания влюбленный (Как многие студенты влюблены). Он жил средь книг. От года к году строже, Читать он книги каждый день привык, Пыль вытирая рукавом с обложек. Война его оторвала от книг. Захлопнув том, душою беспокоен, Надев шинель, Тарас в тот день сказал: — Из книжника какой, скажите, воин? — В огне сражений воином он стал. Мрак поредел. И стрелка часовая Шла к четырем. Разведчики ползком Вернулись. Наступала боевая Для них пора сближения с врагом. А в пять часов, когда с поляны дальней Заржал, рассвет ночуя, чей-то конь, Бойцы открыли по фашистам шквальный, Прямой, уничтожающий огонь.

И в десять глоток грянули громово Победный клич, чтоб большего достичь. Тут Иванов из пушек трехдюймовых И пулеметов поддержал их клич. Врагов немало было перебито. Бежал их штаб. Беж ал штабной патруль. На них, как россыпи метеоритов, Обрушивались очереди пуль. Куда бежите -вы, сыны Тевтона? От пуль моей страны спасенья нет. Лесное эхо возвращ ает стоны, В траве дымится ваш кровавый след. Один налево, а другой направо Бегут, себе опасения ища, Но тот и этот падают на травы. Кровавя стебли мяты и хвоща. Кричат «ура» советские солдаты, Штыки в работе сделались острей. И понесли наоильники расплату За слезы жен, сестер и матерей. Как ни старались вражьи офицеры — Остановить бегущих не могли! Спешили, оробевшие сверх меры, С поляны в лес, темнеющий вдали. 24

Вдруг ожили ореховые купы И танка загремел литой металл; Он шел — и окровавленные трупы Лесным зверям и птицам оставлял. В него летели пули и гранаты. Одна из пуль осой в мотор впилась. И пламенем гудящим, языкатым Литая сталь на танке обвилась. Открылся люк. Из танка быстро люди Повыскакали, пробежав сквозь дьгм. Как (памятник неповторимых будней Остался танк, навеки недвижим. Он стал верблюдом, ставшим на колени, Беспомощным в огне и без людей. А люди промелькнули, словно тени, И сразу грянул гром очередей. Они и в окруженье не сдаются, Их не пугает пулеметный лай. Они с врагом до самой смерти бьются, И впереди безусый Николай. Он дважды ранен, но дает команду: — Беречь гранаты и не отступать! Сдержать сумеем мы фашистов банду... — Лишь тут он стал сознание терять. Стрельба затихла. По траве росистой Враги решили в темноте уйти.

И лишь тогда смогли друзья танкисты Израненного Колю унести. Рассвет застал их у разбитой пушки. Что бросил враг. Вокруг был старый бор. Но луч блеснул — и скоро на опушке Защебетал, защелкал птичий хор. И рассмотрели бравые танкисты. Когда над ними солнце поднялось, Колонны сосен желтых и смолистых, За бором — тальник, рощицу берез И на осинках листьев трепетанье. В лесу была такая тишина, Что позабылось боя грохотанье И сном казалась грозная война. Спал Николай. Дыханье было чистым, И бред его на время сна умолк. .. .Верст за десять от трех друзей танкистов Подсчитывал свои потери полк. За лесом на немереном просторе. Где горизонт дымящийся синел, Стелилась степь широкая, как море. Тарас Шевченко эту степь воспел!

Он тосковал и пел о ней в неволе, Была она до боли дорога. И вот опять родных степей раздолье Отторжено, опять в руках врага. А враг успел опомниться и снова Стал части свои стягивать, чтоб взять Советский полк в огромную подкову И прежние позиции занять. Противник стал готовить наступленье. «Полк истребим и тем сравняем счет!» Тогда, до Сталинградского сраженья, Враги в победу верили еще. Полковник Иванов перед сраженьем Над картою .разостланной сидел. Ниюто его в лесном уединенье Не отрывал от командирских дел. Лес был безмолвным только до заката. Когда же в небе запылал закат, Послышались далеких мин раскаты, Лесную тишь нарушил треск гранат. Решил противник окружить до ночи На истребленье обреченный полк. А Иванов, суров и озабочен, У знамени задумался, умолк. Стояло знамя в отсветах багряных, И герб советский вышит был на нем, 27

И «Родина» шесть букв золототканых Горели добрым, ласковым огнем. Фашисты шли вперед, отлично зная. Что вдвое больше техники у них, Что втрое больше сила их живая. Фашисты шли, а русский полк был тих. Полк не стрелял. Ни 'мины, «и снаряда Не посылал идущему врагу. Что это —страх? И ль, может быть, засада Иль русские патроны берегут? Иль полк уже ушел из окруженья? В недоуменье был немецкий штаб И дал приказ по всем подразделеньям Стрельбу отставить. И о<гонь погас. Вокруг все сразу смолкло. Наступила Зловещая, большая тишина. Ж дал Иванов ударов вражьих с тыла И с флангов. И команда им дана — Не начинать обстрела до сигнала. Вот он врагов увидел впереди — Они накатывались вал за валом. Д ерж али автоматы у груди. И не стреляли. Это было трудно — Пред рукопашным боем не стрелять. .. Но шли они как будто безрассудно И даж е шаг пытались отбивать.

Знал Иванов военное искусство. И понял он, куда игра вела: Тут не просчет, не просто безрассудство, — Продуманная тактика была. Психической атаки эная силу. Бойцов не уставал он ободрять: — Не выдержат фашистские громилы. Держаться! Без команды не стрелять! Перед сраженьем все людские свойства Ведут борьбу в любой душе людской: С животным страхом борется геройство, О твага— со смертельною тоской. 7 Бойцы леж али плотными рядами, Не замечая запахов земли. Тяжелыми и строгими глазами Они следили, как фашисты шли. Все ближе, ближ е... Рыжие детины ... С мочальными усами... Без усов... Им долго не забыть такой картины. Что ж не дает команду Иванов? А Иванов тревожно выжидает. Он, хмуря брови, смотрит на часы. Все слышит и в сознанье отмечает — И хруст шагов и тихий звон осы. 29

Он опытен. Он знает непростую Природу схваток, штурмов и погонь. Когда фашисты подошли вплотную, Он бросил непреклонное: — Огонь] И гряиул залп, разящий, долгожданный, Взметнулись мины. Застучал «Максим» — И над ожившей травяной поляной Поплыл по ветру серо-сизый дым. Л етели пули, с ног врагов сбивая, И трупами покрылись их пути. Бил миномет, как будто повторяя: «Попробуй-ка поближе подойти!» И дрогнули враги, и план их штаба Рассыпался, растаял, как мираж. Бойцы кричали: — Бей, ребята, шваба! В погоню! Не цепляйся за блиндаж! Фашистские колонны поредели. Один боец укладывал троих. Треть их спаслась от смерти еле-еле. Страх-генерал беж ал по следу их. Л еж али трупы на траве росистой, В крови была купава и куга. .. .А где ж, читатель, три орла-танкиста? Мы их оставили в тылу врага. Расстались мы среди природы дикой, Под соснами, у торфяных болот.

В бору, где пахло Мхом и земляникой, Танкисты наши встретили восход. Их лес укрыл от вражьих глаз. Сознанье Терять стал чаще бледный Николай. Старухи-смерти слышал он касан ье... Скончался он, едва сказав «прощай». Ушел навек поборник светлой жизни. Он воевал. И вот отвоевал... Всю жизнь свою он посвятил отчизне И никогда тоскливым не бывал. Он не узнал любви. Жена и дети Его не грели ласкою своей. Но знал он счастье высшее на свете — Сражался он за счастье всех людей. Тарас и Сагынай погоревали Над мертвым другом в сумраке густом, Могилу вырыли и закопали На взгорье под калиновым кустом. Нет больше Николая. И как будто Над бором потемнела бирюза. В тяжелые и трудные минуты Окупа, скупа солдатская слеза. Они склонили головы устало На холмик без надгробья, без креста. В бору меж тем глухая ночь настала — Безлунье, темнота и духота. 31

Сил оставалось у танкистов мало. Уснуть бы им! Забыть бы груз забот, Н о мошкара дышать и спать мешала, Ж уж ж ал а, лезла в уши, в ноздри, в рот. Всю ночь и без костра и без куренья Д ру зь я ни разу не сомкнули глаз. Раненья' и большого потрясения Не выдержал и занемог Тарас. В бору дышалось трудно, словно в бане. Всю ночь был возле друга Сагынай. И думал: «Неужели он не встанет И не увидит свой днепровский край?» К азалась Сагынаю бесконечной Бессонная глухая ночь. Вдали То взрыв гремел кувалдою кузнечной. То гул какой-то плыл на край земля. Лиш ь к утру все затихло. Заалела М еж сосен долгож данная заря. Она бойца больного пожалела, Целебною прохладой одаря. И он затих. Росою серебристой Н а лоб горячий лег ему компресс. Он наконец заснул, вды хая чистый Смолистый воздух. Тих в тот час был лес. Влез Сагынай на дерево. Тревогу Свою глуша, уселся на суку

И стал искать среди лесов дорогу К своим, к краснознаменному полку. Но не было дороги той заветной... Повсюду шли фашисты, и у них — Орудия в окраске неприметной, Большой обоз на лошадях гнедых. Крутом враги. Тарас лежит, хворает. К полку, к однополчанам нет пути, Но Сагынай надежды не теряет: Безвыходности в жизни не бывает, И, значит, выход надобно найти. Он слез с сосны, достал воды больному, Запас проверил: десять сухарей! И подтянул ремень по-фронтовому. Тарас бы выздоравливал скорей! Тарас лежит с закрытыми глазами, С темнеющей чертой густых бровей И с тонко очерченными губами — Воспоминанием далеких дней. И Сагынай, не отрывая взгляда От друга, вспомнил, хоть не без труда, Что до войны он знал Т араса... Надо Припомнить только — где же и когда? Он думает об этом не впервые, Волнуется, хотя причины нет. 3 К. Джумалиев

Где видел он знакомые скупые Черты Тараса? Память, дай ответ! Не отвечает память. Нет отметки О довоенных встречах, а в полку — Он помнит, как с Тарасом на разведке Они вязали руки «языку». Фашист попался сильный и дородный. Вел перестрелку весь передний край. В ту ночь, рубеж пересекая водный, В плечо был ранен пулей Сагынай. В неравной схватке с быстрою рекою Захлебывался он в свой черный час, Но тут его нетвердою рукою, Рискуя жизнью, обхватил Тарас. Потом, придя в себя и улыбаясь, Они по-братски крепко обнялись И, пленного берлинца не стесняясь, Д руг другу в вечной дружбе поклялись. С тех пор они уже не разлучались. Д ва месяца, как братья-близнецы, Науке ненависти обучались На фронте, неразлучные бойцы. Без слов они друг друга понимали. В полку их дружба скоро прослыла — Прочней утеса, крепче гибкой стали, Надежней крыльев горного орла. 34

Друг Друга не расспрашивали: «Кто ты?», «Кем был отец твой?» или даже д е д ... Они ведь оба были патриоты, А это званье выше всех анкет. Они любили родину, как любят Жену, невесту , и родную мать. Сердца у них хранили в самой глуби Готовность жизнь за родину отдать. Но вот в бору, наедине с Тарасом, В раздумья погрузился Сагынай. Не о последнем сообщение ТАССа И не о том, как страждет отчий край ,— О всем об этом сердце не забыло, Но к этим думам, скорбным и большим, Прибавилась и душу затомила Мысль о Тарасе: где он знался с ним? Откуда эти мысли без порядка? И почему он беспокойным стал, Как только обозначилась догадка, Что до войны Тараса он встречал? День шел за днем. Тарас был без сознанья. И Сагынай стал тощим, как скелет. Горсть кислых ягод — все его питанье, А сухари — больному на обед. 35

Пить Сагынай давал ему по к&плб. Бы л сух Тараса почернелый рот. В болотных дебрях раскричались цапли. Была слышна стрельба из-за болот. И вдруг Тарас заговорил чуть слышно, Дыхание едва переводя, Словами, что нежней цветущей вишни И первого весеннего дождя. Он палец свой, почти прозрачный, тонкий, К губам полуоткрытым прижимал И называл родимую сторонку, И м ать старушку с тихой лаской звал. Потом, вздохнув печально и глубоко, Замолк. Быть может, вспомнил он о той Темноволосой, стройной, черноокой, Что жизнь его украсила мечтой. И Сагынай подумал: свечка жизни Чуть теплится, подуй — и нет огня. Кого зовет он, верный сын отчизны? Кого он вспомнил на закате дня? Н азвать он хочет имя дорогое, В котором воплотились все мечты... И вдруг Тарас, закрыв глаза рукою, Спросил с любовью: — Нина, это ты? К ак дрогнуло тут сердце Сатана я! К нему вернулось все, что он забыл

Иль думал, что забыл. Земля родная Пред ним предстала, где он полюбил, Где счастье знал, где девушку он нежил, В глаза смотрел и руки целовал. А без нее он жил — как будто не жил, А только вспоминал и тосковал. По-своему он понял шепот друга: Дескать, в бреду мерещится ему — Избранница нашла другого друга И с ним ушла наперекор всему. И снова Нина издали манила — Он рвался к ней и снова был влюблен... Пусть Нина изменила и забыла — Ее навек забыть не в силах он. Тоска, тоска. .. Не опится Саігынаю. Вот звезды исчезают в небесах. Вот чуть заметно горизонт светает. Вот птичка тонко пискнула в кустах. И, как художник, чуть палитру тронув, Окрашивает холст в горячий цвет, Окрасил лес и небо многотонно — Всех мастеров изысканней— рассвет. Дремал Тарас. А Сагынай поспешно Побрел в лесную чащу, чтоб уйти, Мечту свою забыть. Но безуопешно! Как можно от мечты своей уйти? 37

Кто голодал, тот зн ает цену хлебу, Кто жажду знал, тот ценит вкус воды. Голодному одно лишь в мыслях: где бы Ему достать какой-нибудь еды. И Сагынай, голодный, исхудалый, Тянулся к сумке с парой сухарей. И все же силы у него хватало От взгляда спрятать сумку поскорей. Он понемногу сухари больному Д авал, чтоб жизнь солдата поддержать. Здесь заменял он другу боевому Врача, родных, быть может, даже мать. Ни сухаря не съел о н ... Нужно за год По трудности считать голодный день. Ел Сагынай траву с приправой ягод И стал похож на собственную тень. Искал в овраге ягоды лесные. Он вспоминал о временах былых. На подвиг шли дружины боевые, Не мало песен сложено о них. В походах непреклонные герои, Отстаивая пядь земли своей, Смолу сосали, ели сосен хвою, Ж евали гривы собственных коней... И Сагынай смотрел вперед бесстрашно, Он знал, что на полях родной страны

Законы дружбы бой ведут отважно С железными законами войны. Тарас очнулся и обвел глазами Поляну, лес, но Сагыная нет. Хотелось горе вьгплаиать слезами, Глаза слепил жестокий солнца свет. И по тому, как часто выраженье Его лица менялось каждый час. Нетрудно было сделать заключенье, Как тяжело переживал Тарас Болезнь свою, беспомощность, бессилье И это одиночество в лесу. Его терзали мошки в изобилье — На лбу, в ушах, на веках, на носу. А он не мог согнать и х... И от зноя Хотел он пить. Хотя б один глоток! Но флягу ослабевшею рукою Он поднести ко рту уже не мог. Едва привстав, он поглядел устало На муравьев, на дружную их жизнь. И слабость строгим тоном приказала Ему, уже уставшему: «Ложись!» » Набрав немного ягод, возвратился К Тарасу ослабевший Сагынай,

Взял флягу, на колени опустился, Ободрил друга: — Ты не унывай! Но, видя, как из темных глаз больного Ползет, блистая, за слезой слеза, Он в сердце ощутил тревогу снова. ...Т ар ас открыл усталые глаза И перевел их сразу же на флягу — И Сагынай следил, как он глотал Холодную живительную влагу И на глазах у друга воскресал. — Послушай, Сагынай, — сказал, вздыхая, Тарас. — На свете раз и навсегда Заведено, и это каждый знает: Несовместимы дружба и вражда, К ак день и ночь и как зима и лето. И если недруг на тебя напал, То настоящий друг, увидя это, Тебя спасая, отведет кинжал. В чем дружба? Дружба — вовсе не пирушка.. . Она в бою — надежный верный штык, Усталой голове о н а— подушка, А жаждущему рту она — родник. Мы в тесной дружбе жили — не плошали, Делили все: патроны и табак. Мы жили дружно и не нарушали Законов дружбы. Так ли это? Так.

Тогда исполни, друг, мое желанье — Оставь меня и ночью уходи. Уже я смерти чувствую дыханье, А жизнь твоя и счастье впереди. Спеши, мой друт. Спасайся. И, конечно, Не плачь по мне, не нужно слез сейчас. Я говорю тебе чистосердечно, И, если хочешь, это мой при каз... Умолк Тарас. А Сатынай стал мрачен От жалости, обиды и тоски. Он был и оскорблен и озадачен, А сердце разрывалось на куски. И он сказал: — Я не учен, но знаю — И чувств своих не прячу, не взыщи, — Вражда и дружба вместе не бывают, Их рядом в человеке не ищи. У них различны основные свойства. И их нельзя соединить никак, Как несовместны подлость и геройство, Вода и камень или свет и мрак. Во имя дружбы мы на все готовы. Я друг тебе до гроба, брат Тарас. Я за тебя, как друг, умру без слова. На что ж меня толкает твой приказ? На подлость он толкает. Неужели Ты хочешь, чтоб я подлость совершил? 41

Я сын народа. С самой колыбели В народе я, как капля в море, жил. Я знаю о родном на.роде повесть. Священны для меня ее листы. И своего народа честь и совесть Я чту всю жизнь, как знамя чистоты. Тут Сагьгнай поцеловал больного. Шепнув ему тихонько: — Не уйду... — И небо их глазам открылось снова, К ак будто кто отвел от них беду. .. Читатель мой! Взгляни на них с любовью, Их дружба испытания прошла. Она скрепилась-голодом и кровью, Победою добра над силой зла. Возвысилась их дружба, как святыня, Н ад грязью, над кровавою войной, Она их осеняет, и отныне Вся жизнь вокруг им кажется иной. В беде они друг друга не оставят, Разделят вместе горести и труд. В рядах народа к доблести и славе Плечом к плечу уверенно пойдут. И кто пред ними голову не склонит? Чье сердце дружба их не восхитит? Она, их дружба, в море не утонет И в пламени военном не сгорит.

Читатель! Пред героями своими Я преклоняю голову свою И дружбе нерушимой вместе с ними Почет и восхищенье отдаю. И если сердце трону я напевом, То буду счастлив. Я писал в тиши И брал слова, как зернышки для сева, Из самой глубины своей души. Взойдет посев, и буду я доволен, Не попрошу в награду ничего. Как Сагынай, простой советский воин, От смерти спасший друга своего. У них с Тарасом лишь пустая фляжка. . Эх, был бы хлеб, да крьтнка молока, Да борщ солдатский! Иль хотя б затяжка Махорки — фронтового табака! ю Привычка к табаку подобна страсти. Нет табака — не будешь есть и спать. И, кажется, среди других напастей Табачный голод — высшая напасть. Где ж ты, табак, любимый и желанный? Брал Сагынай и снова клал кисет, Все перетряс он, вывернул карманы, Но там табачной пыли даже нет. 43

Он шарить стал в Тарасовых карманах. В одном — дыра. Полез в другой карман. Из брюк его, поношенных и рваных, Достал письмо. Попутал сам шайтан! Зачем он взял, зачем прочел он это Письмо, в котором каж дая строка Разила, словно пуля пистолета, Колола, словно острие клинка? .. .И Сагынай припомнил данний вечер, Любимую свою, к которой он Спешил тогда на радостную встречу. Правдив и предан, нежен и влюблен. Нет! Это не игра воображенья! В письме и почерк и строенье фраз Принадлежат лишь ей. К чему сомненья! В тот темный вечер с нею был Тарас! И друг и враг! Теперь ясна картина! Тарас был с ней, а Сагьгнай в саду. «Вот почему шептал он нежно «Нина» В беспамятстве, в горячечном бреду!» И вот оно, письмо, іперед глазами. Упрямым фактам ты не прекословь! Письмо окроплено ее слезами. Письмо струит — но не к нему — любовь. Огонь сверкал в глазах его красивых, В кулак сжималась смуглая рука, 44

И много слов недобрых, неправдивых Могло сейчас сорваться с языка. Дороже слитков золота и хлеба Терпение. Оно победы мать. Огонь врага, огонь и камни с неба Его не могут в нас поколебать. С ним гнев не страшен. Гнев опережает Рассудка голос. В гневе человек Порой такой поступок совершает, Что после сожалеет целый век. Гнев беситоя, как конь-четырехлетка, Седла не испытавший и узды... Он убивает всадника нередко Во время быстрой бешеной езды. Лишь накрепко обузданный терпеньем, Перебесившись и переболев, Стихает, поддаваясь уомиреныо. Слепой скакун, осатанелый гнев. А гнев смирится— разум луч наводит На темные глубины бытия, И человек опять себя находит, Ни зависти, -ни злобы не тая. Пестра страстями жизни быстротечность, И разум в жизни светит ярче звезд. Где ясный разум, там и человечность, А человек разумный добр и прост. 46

Все это в голове у Сатыная Горячим ветром быстро пронеслось. Он осознал, что, гнев свой побеждая. Спасал он дружбу. Это удалось! Клочок бумажки, схожий почерк, имя, С тоской произнесенное в бреду,— Могло все это дружбу между ними Навек разрушить, ввергнуть их в беду. Теперь спокойней стали раосужденья У Сатыная: «Я люблю ее. Она моя мечта, и сновиденье, И счастье синекрылое мое. Но любит ли она меня? Не знаю. Любила, но могла и разлюбить. Выходит — я насильно принуждаю Ее со мной идти, смеяться, ж ить... Любовь сама сердца соединяет, Роднит. И сердцу приказать нельзя...» Легко, отрадно стало Сагынаю: Они с Тарасом верные друзья. .. .Закат горел торжественно и пышно. Прохлада поднималась из низин. И ветер, вестник вечера, чуть слышно Шумел у сосен кронами вершин. И ветер убаюкал Сагыная. Он задремал. Но вдруг сквозь легкий сон 46

Услышал он, еще не понимая, Мучительный, щемящий сердце стон. Он встрепенулся. Это стон Тараса. Друг так ослаб, что стон его был тих. На небе гром прогрохал плотным басом, Взметнулся сполох молний огневых. Больного Сагынай унес в укрытье — В шалаш из веток. Сагынай горазд Был строить шалаши как общежитья. Тарас леж ал не шевелясь, как пласт. Что делать им, попавшим в окруженье? Что ждать им? Нет ни пищи, ни воды. Тарас лежит, чуть дышит, без движенья. Заметит враг — не миновать беды! Свалила Сагыная полудрема. Закрыв глаза, он слышал вдалеке То плотный бас раскатистого грома, То самолет, рокочущий в пике. И вдруг удар необычайной силы Толкнул его. Проснулся Сагынай. Его как будто ветром подхватило, Дрожал от канонады хвойный край. Нет! Не гроза вокруг загрохотала, А бой. И сердцем поняли друзья: Обстрел сраженью положил начало И настулленье удержать нельзя. 47

Рассвет был близок. Что за ним таилось? Казался лес серебряно-седым. И вдруг «ура» по лесу прокатилось И заработал старый друг «Максим». Тарас, крепись! Идет освобожденье. Последний раз ты слабость победи! И голод наш, и ж аж да, и мученья — Все позади. Во все глаза гляди! .. .Увидя красный крест на санитаре, Подвел его к Тарасу Сатынай. И медсестра, что с санитаром в паре, Бесстрашно вышла на 'передний край, Не мешкая к Тарасу наклонилась. Как нежная невеста или мать. И вдруг над ним слезами разразилась И вскрикнула... А что? Не разобрать. Был Сагынай в смущенье непонятном. А девушка, чей дом теперь — окоп, Шептала что-то нежно и невнятно И целовала раненого в лоб. И это Сэгыная с новой силой Задело, растревожило опять. И сердце, как от ревности, заныло. Кого? К кому тут можно ревновать? 48

И он взглянул, и стало часто биться В нем сердце и вернулись все мечты. Тут девушка к нему рванулась птицей И закричала:— Саша! Это ты?! Ему бы на ее порыв ответить. Сказать бы, как любил, как горевал, Как одинок он без нее на свете, А он нахмурил брови и молчал. Ее лицо мгновенно побледнело, И опустились руки.— Ты молчишь? Ты разлюбил? Так объясни, в чем дело. Открой, скажи, что в сердце ты т аи ш ь ... Но он молчал, взволнованный, смущенный, Не понимая толком, что к чему, Поступками ее не возмущенный, А сбитый с толку. А она к нему, Смущенному, не .подходила больше, Доискиваясь молча до причин. Ведь женщины проникновенней, тоньше И временем мудрее нас, мужчин. Все разгадав, открыла Сагынаю Она, чтоб он напрасно не страдал: — Ты брата спас мне, я тебе прощаю, Что снова ты меня подозревал... ^ К. Джумалиев 49