Ильяс Джансугуров - Стихи и поэмы

«Непобедим я...» И волнуются моря. Ш тормами трутся о К авказ, волной звеня. Быть может, в давние года, в седые днн, И вместе жили, вместе пенились они, Н о разделил их навсегда вулкан, гремя, П ы лая лавою, швыряя вширь огни? Все это выяснит наука и без нас. Н а то ученые. А наша цель сейчас — Места, красивейшие в мире. Ну, а что . Всего красивей? Ну, конечно, Крым, Кавказ! А в чем краса Кавказа? В горной крутизне? И ль в тех снегах, что спят веками в вышине? Слова «скалистый, неприступный, роковой...» Н е столь уж много говорят тебе и мне. А может быть, краса К авказа — это тЫ, С кувшином девушка? твой шаг? твои чертЬі? «Прекрасен скалами К авказ, лесами, мглой...» Н е то, не так... Ищу иной я красоты. Чем море Черное прекрасно? Тишиной? Смерчами? Чайками над сизою волной? И ль беспрерывным, заунывным шумом води, Когда в ночах дичает ветер штормовой? Прекрасен Каспий безутешностью болот? Или волнением своих угрюмых вод? И ли песчаным, голым берегом своим, Где суховей палящим жаром обдает? К расоты Каспия ужель в солончаках? Краса Кавказа в тех ли кручах да снегах? Т ам, где народ зверел издревле в темноте, О них ли речь ведут на разных языках? Н ет, в этом я большой не вижу красоты Воспетый Лермонтовым демон, разве ты Полузабытым, древним обликом своим Замениш ь мне Кавказа новые черты? 154

К а в к а з к раси в не Величавой вы сотой. Н е льдами вечными, не жизнью отжитой, А дымом фабрик, пароходов, поездов, Всей жизнью новой, бесконечно молодой. П рекрасен Каспий не размахом серых вод. И на его просторах жизнь летит вперед. Теперь в высоких, стройных вышках промыслов, В бакинской нефти красота его живет. Д ва моря в Каспии— одно кипит волной, Д ругое — темной нефтяною глубиной. Н а всю планету хватит нефти у Баку. О дна уходит вышка в море за другой. Т аятся в Каспии подводных гор хребты. Густою нефтью их пропитаны пласты. Т ам море нефти — маслянисто и черно. Его' выводим мы на свет и з темноты. К расив Кавказ запасом марганцевых руд И теми реками, что сверху вниз бегут. Гремя каменьями, с уступа на уступ.. Свое начало в ледниках они берут. Богат Кавказ... Каких там только фруктов нет! Каких источников! И знает целый свет Целебность воздуха прозрачного его. Е щ е богаче стал Кавказ о недавних лет. Текла, как слезы великана, с давних пор Кура, кипящая в теснине древних гор. Взгляни сегодня на Загас — и ты поймешь, Какой подарен ей невиданный простор. Кура-река... Ова в ущелье столько дней Ж дала хозяина. И он явился к яей, Я вился к ней, ее хозяин — смелый труд. Т ы погляди, он подарил ей сто путей!

Гляди, железная дорога, звонкий путь, Уходит в кручу, прямо в каменную грудь, Ее тоннелем просверлив. Теперь вовек Вот этой круче сном бывалым не заснуть. Где жили горные козлы,— там вдаль летят Дороги новые, вдоль них столбы гудят. Растет индустрия Кавказа! Провода Поют над безднами, о будущем звенят. Кура-река... Гляди, товарищ, вот она Ш умит меж кручами, взволнованна, мутна. Как молоко сосцов Казбека, вдаль течет Кура-река, неистощимых сил полна. О на обуздана трудом. Цемент, бетон Пересекли ее. Но это не заслон — Плотина эта, как ворота: мир за ней, Твою энергию, Кура, вбирает он. Электровозы грузно тащат поезда. Они сюда идут, торопятся — туда. Тбилиси ярко освещая, над рекой Стоит Загас, в ночи сверкая, как звезда. Где тот Кавказ, свирепо дикий, тот—былой? С кинжалом злости, с кровной местью родовой? Где споры все его обидчивых племен, Подогреваемые вечною враждой? Где генерал? Где губернатор, зол, спесив? Где сброд чиновничий, что жаден был и лжив? Где князь, что пил из рога терпкое вино, К себе Тамару на колени усадив? Как будто новый озаряет горы свет... Где хан безжалостный? Где смерти минарет? О хоры Грузии, Аджария... Теперь Совсем иных полны вы песен и примет. 156

Нет, не Симург1 теперь несет на крыльях нас. А эроплан гостей привозит на Кавказ. Посмотриш ь вниз: не змеи это — провода П о л зу т над кручами, над нивами, змеясь. Покорены ущелья мрачные трудом. Встают дома на месте некогда пустом. Социализм, Кавказу счастье ты принес. В зрезает трактор пласт тяж елый за пластом. В аулах — школы. Там детей веселый рой Растет в ладу со светом, а не с темнотой. Тот пионер, что говорит: «Всегда готов!»— Вот кто сейчас Абрек2, З а у р 3, вот кто герой. Сады, что фруктами чудесными полны, Долины горные теперь превращены В долины отдыха, в сады д л я детворы, Д л я сыновей и дочерей моей страны. Ах, что з а девушки смеются возле школ! И где бы ни был я, где там я ни прошел — Н ет на Кавказе ни чертей и ни князей. Т ам ара новая вступила в комсомол. Любое дело новым людям по плечу. Преображая скал хаос,— лучом к лучу Встают в горах ряды кавказских новых гэс, Как лучший памятник родному Ильичу. 1930 г. С и м у р г — сказочная птица громадных размеров. А б р е к — борец с царизмом. З а у р — известный абрек.

ДОМБРА К»й Играй свой кюй, домбра, играй, Напев чудесный разливай, Журчи, как горные ручьи, Н а сердце радость навевай. Чтоб весь туман в горах исчез, Чтоб тучи все сошли с небес. Чтоб все заслушалось тебя, Твои напевы полюбя, Еще сильней, домбра, играй! Т ри колышка да две струны, Д а девять узелков — домбра. Д а десять пальцев, что вольны Любые вызывать ветра. Скачите, пальцы, словно конь, В прекраснейшей из всех погонь, Играй еще сильней, домбра! Эй, слушай, трудовой народ, Как сладостно домбра поет В руках народного кюйши. И даль степей, и страсть души — Все обращает в кюй игра! Играй еще сильней, домбра! 158

Э й, трудовых люден певец. Властитель струн, знаток сердец. М еня весельем взбудоражь. Я кюй навек запомню твой О жизни новой, молодой. Т ы , мудрый летописец наш. Играй еще .сильней, домбра! 1930 г.

ЗОЛОТАЯ ЧАШ А Здесь чистое золото дремлет давно, Покоилось в каменной люльке оно. Н о выйти наружу из камня и тьмы И небо увидеть ему суждено. Шелками окутана горная высь. В стремительном шуме блистательных брызг Свергается с гор снеговая река — Поющая птица, летящая вниз. Вот он, Ала-Тау — скопление льда, Срывается вниз и сверкает вода. Ее электричеством сделали мы, И стала светиться земля, как звезда. Вершины, как стенки сосуда, встают, Как будто бы чаша огромная тут. И небо, придя на неслыханный той. Наполнило этот огромный сосуд. Над этой бездонною чашею всей Однако же царствует труд-муравей. Гудки заводские протяжно кричат, К себе ежедневно сзывая людей. 160

Скрежещ ет машина, грохочет, ревет, Руду, как понюшку табачную, трет. Рабочий огладив ее, как коня. Д виж еньем ладони на штурм ее шлет. З д е с ь золото месят, как тесто у нас, С винец, словно масло, расплавят сейчас. О т примесей разных очистят его. К ак сливки, он густо польется, светясь. Н а вр ем я и с небом и солнцем простись, П од землю в огромной бадье опустись. П ом чит тебя книзу, качаясь, она. Д ы ханье замрет с непривычки — держись! С тупай осторожно, внимательным будь! О том, что опасность грозит,— не забудь! Н е то, словно камень, что в пропасть летит, Т ы в царстве подземном окончишь свой путь. И вот ты в глубинах, под толщ ей земной, Т а м ходы запутаны, холод сырой. И камни нависли, угрозу тая, И чавкает жидкая грязь под ногой. З д е с ь л ю д и — герои; их труд закалил; , Т о т ставил крепленья и свет проводил, Т о т в тачки навалом породу грузя, Е е на поверхность земли выносил. З д е с ь медь, как творог, нам пришлось отжимать, С винец, словно мозг из костей, доставать. Л ом али породу, дробили ее,— З д е с ь даром добру не дадут пропадать. Добравшись до меди, до ценных пород, К ирка, расходившись, вгры зается, бьет. И бур, встрепенувшись, протяж но гудит, Совсем, как пчела, что почуяла мед. Р абота кипит. Веселей нажимай! У ж если играть, то киркою играй,— 161

Здесь золота столько, свинца, серебра, Запасы огромны — работай давай! Н у что ж! Рукава засучить нам пришлось, Вгрызаться в породу и в зной и мороз. Расплавив, свинец, словно курт, кипятить, Гнать тачек стада, как чабан своих коз. Доили гранитное вымя горы, Которую Риддером звать до поры. О на кобылицей упрямой была. Гора — неподатлива, люди — храбры. Рабочий изрыл ее вдоль, поперек, Богатства из горного сердца извлек. Сокровища мы у горы отберем, Т ак скот забивают хозяева впрок. Мой сверстник, мой брат в гамаке меховом, Тяж ел твой кулак, будто налит свинцом, Который ты в этой горе добывал. Работай, верши — мы потом отдохнем. Машину свою изучил ты, ну что ж! Т ы должен к труду приобщить молодежь. Когда ты аул поведешь за собой, М ы скажем, что труд твой и вправду хорош. Т вой клич — он слышней заводского гудка — Пусть степи разбудит, что спали века. Рой землю, бей камень и скалы взрывай, Вода, словно мед, тебе будет сладка. Года Ала-Тау пусть сбросит с плеча, Вся степь молодеет от блеска луча. Отсталый аул свой огнем озари, Пылай, как на шахтах свет ламп Ильича. т о г.

МОСКВА—К А ЗА Х С Т А Н 1. ОТПРАВЛЕНИЕ Первый Звонок. Первый гудок. Словно шерсти овечьей клубок, Валит из трубы Железной арбы. Третий звонок,— Скорее в вагон. Прощальный гудок. Пустеет перрон. . Блестят фонари Средь густой синевы, И скорый, гудя. Отошел из М осквы. 2. ДОРОГА Л ети т к горизонту стремительно поезд, М елькают леса и поселков огни. Степь надвое режет сверкающий пояс. Грохочет железо, что ветру сродни. Разбросаны села, равнины и пашни, 163

Вслед грубого дыма растаявший след. И мельница крыльями машет и машет, Прощальный с холмов посылая привет. А длинные рельсы сверкают и льются, Колеса стучат: «Нам пора, нам пораі Спешим мы туда, где нас ждут не дождутся. Везем в Казахстан трактора, трактора...» Н а стыках колес перестуки ритмичны: «Везем мы в аулы вам армию книг. Идти на подмогу теперь нам привычно...» Н а станции новой пыхтит паровик. И снова леса и селения — мимо. Железный по рельсам летит ураган. И з нашей Москвы, из столицы любимой Направился скорый в степной Казахстан. 3. ДВИЖЕНИЕ Поезд мчится, как на байге. Шумно дышащий паровоз Степь вблизи тут и вдалеке Будоражит стуком колес. Ала-Тау вздрогнул во сне. Горы дымом заволокло. Реки, радуясь новизне. Изменить готовы русло. Даже камни сдвинулись с мест, Даже камни идут на подъем1. Собираются в путь окрест Все, кто слышит железный гром. Это новой жизни оркестр, Торжествуя, гремит кругом. 4. КТО ПРИЕХАЛ К нам приехали в гости те, Кто, священной местью горя, 1 Казахи говорят о тех, кто становится счастливее и бо­ гаче: «У него и камни катятся на подъем». 164

Ж или в горе и нищете, К то прогнали, свергли царя. Т е приехали в гости к нам. К то, оружие в руки взяв . П о заслугам дали врагам. Н а буржуев страху нагнав. Т е , кто с лозунгом О ктября II 1ли на штурм, не дрогнув, вперед. З н а м я алое, как зар я, К единению нас зовет, И , родной простор покоря, П оезд наш стремится вперед. 5. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ! К ак мы жили? А ж или так: В стародавней степи бедняк. Век кочуя, бездомным жил. Н ам стоянкою был овраг, Н ам кочевкою ветер был. Угасали за родом род, И казалось людям — змея Д ень и ночь им кости грызет,— Избавленья жаждал народ! К то сказал: «Послушай меня: Я твой друг, ты мой кровный брат», К то оковы с рук наших сбил? К то наполнил радостью взгляд ? | К то свободу нам подарил? Это вы, товарищи, вы, Вы, друзья, пооланцы Москвы. Вас- от сердца благодарим. Приезжайте к нам, говорим! 6. ПОМОЩЬ Т ы , Москва, дала нам права. В наши степи пришла Москва •

И сказала: «Объединись!» «Пусть земля разверзнет пласты, Чтоб руду добыть мы смогли б». «Новый путь, железный Турксиб, Разрезая степь, протянись!» Солнцем выжженная трава Доставалась бедным в удел, И голодный наш скот хирел, Кочевал в пустыне народ. . Ты пришла, сказала, Москва: «Богатеев пускай сметет Справедливый народный гнев. Т ы стоишь, народ-голова, У истока великих дел. Ты, народ, свободен я смел, Пусть растет весенний посев! Казахстан родной, расцветай, К новой жизни смело шагай!» Это все сказала Москва. Друг, добро пожаловать к нам! Говорим от сердца слова Мы приехавшим к мам друзьям: Весь народ встречает тебя. Шлет Москва свой братский салам!7 7. МАТЬ-МОСКВА Тот, кто горькое горе знал, Кто в степи, как камень, лежал, Н е забудет верных друзей. Тех, кто к жизни народ призвал. «Стань Республикой, край степей!»— Т ы сказала, моя Москва, Небо стало сразу синей. Вечно помним эти слова. Пред тобою мы все равны, Т ы растешь, нам знанья даря. Ты, Москва,— дворец Октября, Мать-Москва, ты совесть страны. 1930 г.

ПЕСНЯ РА Д О СТИ Дай мне силу, вдохновенье, дай высокий строй души. Песню радости сегодня ты, перо мое, пиши. Эн, бедняга, обездолен был ты в прошлые года, Чуть ты в пропасть не сорвался о т отчаянья тогда. Солью слез — приправой горькой, скудный хлеб ты окроплял. Разве труд твой был замечен? Кем ты был и что ты Где река могла разлиться, синей лентою виясь, Там едва-едва сочилась илом сдобренная грязь. Жизнь теперь бурлит повсюду, как разлив весенних вод, И велит она поэту, взяв домбру, идти вперед. Новый, светлый день народа ты, поэт, воспеть сумей, Так, чтоб в песне пела радость трудовых, простых людей. Стал старик Джамбул джигитом — молодым на склоне О его втором рожденье написать сумей, поэт. Первым будь в соревнованье, ты не должен отставать, Запевалою народа ты, поэт, обязан стать. И когда твоей отчизны слава землю потрясла. Разве ты, поэт, не должен прославлять ее дела? 167

Край обширный, край спокойный, тихий край мои, Казахстан, Ты среди республик равных, светом солнца осиян. Жизнь становится все лучше с каждым часом, с каждым И невиданный доселе ожидает нас подъем. Испытавший униженье, край мой вышел из тюрьмы,. И впервые всемогущи и свободны стали мы. И в стране своей свободной равноправным стал казах, О рождении героев я скажу в своих стихах. У меня земля богата, широка моя страна, И стихи свои к вершине я погнал, как скакуна. На знаменах Серп и Молот — символ счастья и труда, .Нам дорогу освещает пятикрылая звезда. Мать-отчизна, ты воспряла, ты прекрасна и горда. Все ты людям подарила, наши уголь и руда, Хлеб — на севере, на юге — хлопка снежное руно. Человек, твое богатство навсегда тебе дано. А в долинах благодатных наши множатся стада, Там цветы весной душисты, там целебная вода, Молоко коров парное, превратившееся в мед,— Всем владеет полновластно, став хозяином, народ! Глуби древнего Алтая, Кара-Тау и Арал, И Балхаш — там рыбы много, там играет пенный вал,— Хорошо в краю родимом, часть он родины моей, Край счастливых и любимых, солнцем залитых степей! Десять лет как независим стал казахский мой народ. Я воспел леса и горы, и потоки вешних вод, Расоказал я об Ишиме, Жанке и Сыр-Дарье, О вершинах Ала-Тау, что теплеют на заре... Мной тоска тогда владела и водила боль пером, Соплеменники, в поэме рассказал вам о былом. О рыданье всенародном — Актабан Шубырынде, Об эпохе мракобесья, об униженном труде. Проклинал я кровососов, волостных и прочий сброд, Что бессовестно терзали обескровленный народ. Проклинал алаш-ординцев, поднимавших темный флаг, Я о бедствиях народа пел в разгневанных стихах.

Мой читатель, ты со мною взглядом прошлое окинь,— Мае, казахов, продавали, как рабов и как рабынь. Время это полно скорби, время ханов и царей Поднялось над Туркестаном, словно мрачный мавзолей. Это время д л я народа хуже смерти и чумы. Будто в чем-то провинились, так казнимы были мы. Может быть, благое солнце виновато было в том. Что страна б ы ла несчастна, что свободный был рабом. Где шаманили шаманы, где желтела степь мертво, Там, где верили в аллаха и в могущество его, Гордый сы н страны свободной, я иду — размашист шаг, Я горжусь своей страною, тем горжусь, что я казах! И в руках у нао тот красный, данный Лениным мандат. Он для нас всего дороже, он превыше всех наград. Славься, родина героев, помним мы их имена, На груди у них сияют, словно звезды , ордена. Спросишь, где обрел я счастье? О тыскал его я тут. Подарил его свободный, добровольный, честный труд; Я хочу прославить в песне новый ленинский закон. Торжествующую правду, полный света небосклон. Мы под звуки этой песни ладим четкие шаги. Пусть дрож ат, ее услыша, наши общие враги. Пусть разносит нашу песню золотое горло труб, Пусть высоко реет знамя, развеваясь на ветру. Пусть д р у зь я гордятся нами, видя наш чудесный взлет, Удивится мир, увидев, как велик у нас народ! Мы работаем на совесть, любим творческий размах. Пусть невежд у нас не будет, что как гири на ногах. Пусть у нас поются песни, те, что радуют сердца, Пусть поэт в стихах откроет все, что знает, до конца. Пусть и м арш звучит победный, и народные кюи Огласят твои просторы, степи, родина, твои. Эти песни — песни сердца, их сложил твой сын — народ, Песнь народа-песнопевца все века переживет.

ТЕМП О К Т Я БРЯ г Мы четырнадцать лет в путиі Сколько нам эти годы стоили1 Как живой коммунизм во плоти, 0 Мы ведем бронепоезд Истории. Н ас ничем беда не возьмет — Н и разрухой, Т рактор, молот и пулемет — Боевое наше оружие. Этот путь.— наша гордость ■ слава. О н проложен в грядущие дни. М ы сметаем и правых, Чтобы нам не мешали они. Помним каждый час о врагах, 170

Н е ослабнет бдительность памяти. Р уки твердые на рычагах Машиниста великого — Партии. М ы четырнадцать л ет в пути! Беззаветно мы верим друг в друга. Сколько хочешь, вьюга, свисти,— Сквозь тебя прорвемся, вьюга! М ы идем по дороге Ленина. Т ак и катятся а в разные стороны Э ти самые правые. П од жестокий откос Истории. Н ам довольно ихней возни, Их, упавших. не поднимайте. «Погибаем...»— Погибаете? Что ж, погибайте... В нас усталости нет и следа, И сомнения нет ни тени... Пусть ворчат: «А отдых — когда?..» «Ну, нельзя же такие темпы...» Я пою тебя, темп О к тяб р я! Я пою тебя, темп О ктяб ря! Т ы — исканье и откровенье. 171

Порожден этим темпом мое вдохновение. Наши руки сильны, крепки. Мы помочь никого не просим. Хнычут баи и кулаки. Видно, чуют--- скоро их сбросим. О, веди, бронепоезд наш, Партия! О, да здравствует грохот колес! И не плачьте в жилетку нам— падайте Те, кто должен упасть под откос! Д ля любого, кто в деле нам Мы найдем подходящий овраг! Вдаль мы смотрим, на все готовые, И сметаем любые преграды, И все новые. и все новые В бронепоезд входят отряды. О герои труда, будьте молоды! Пусть играют в руках ваших молоты!

Т рактористы! Пусть шляхами, трактами Все сильнее гремят ваш и тракторы! Пусть все выше летают летчики! Пусть все зорче глядят пулеметчики! М ы четырнадцать лет в пути. М ы четырнадцать лет в пути. Сколько нам вти годы стоили! К ак живой коммунизм во плоти, М ы ведем бронепоезд Истории! 1931

кю йш и (Поэма) Там, где плещет Балхаш, разметался аул. В ханской юрте разносится струнный гул, По домбре ударяя, сидит там кюйши1, Он, играя, к трепещущим струнам прильнул. Скор мелькающих пальцев его полет, Ярким пламенем песня в груди встает, И медовые звуки с перстов текут, А со лба его жаркий струится пот. Тронут общим вниманием юный кюйши. Он по струнам легко ударять спешит, Девяносто напевов волною бегут, То тревогой, то лаской касаясь души. ^ Память радуют, сердце щемят две струны, , То веселости нежной, то грусти полны, Их звенящий напев, их трепещущий кюй 4 „Разливается, плещет разбегом волны. Грустно, жалобно плакали струны в степях, Песню слушал весь мир: степь в весенних цветах, 1 Музыкант, играющий сложную мелодию на казахском национальном инструменте—домбре. 171

З а я ц в поле, и уши поднявший кулан, И тигрица, что рьпцет в густых камышах. И , летя переливами «Асанкайги»1 Н а Алтай, к Ала-Тау, к пескам Сыр-Дарьи, Вырывался напев желмая2 на простор, Р азли вая печальные звуки свои. К ак аул, Ала-Тау-гора замерла, И , как печень, дрожала, размякнув, скала. С ловно летом безудержно хлынувший дождь. Э т а песня со струн, все бушуя, текла. Д р о б ью била она, как порой барабан, Н ар астая, шумела, как гневный буран. С ловно шум кочевой или топот копыт. И л ь в долине ручьев снеговой ураган. И мороз ослабел, и р астая л весь лед, З л о й батыр подобрел, не терзает народ. С абли белые гнутся, как мягкая жесть, Покоренный орел удерж ал свой полет. П олевые цветы тот напев оживил, О н, как лебедь по озеру, тихо скользил: С к во зь преграды мелькая, резвясь и пьяня. Отягченные слезы по капле точил. И журчал он порой, как вода под горой, И баюкал все мысли своею игрой. Перепрыгивал камни, к ак горный ручей, И бурлил по оврагу волной ледяной. Т а к звучал «Бота-кюй»3, словно звон бубенцов. Ч то немолчно поют в та к т верблюжьих шагов, Х а н с народом блаженно внимали ему, Преклонясь, как тростник у озерных кустов. Н азван и е кюя. В ерб лю д , бегущий быстрым бегом. К ю й, напоминающий голос молодого верблюжонка. 175

Лишь «Терис-какпай»1 прокатился, звеня. Даже ветер затих средь умолкшего дня, Зазвенела домбра, словно топот копыт Одиноко летящего степью коня. К оль военной тревогой поет «Корамсак»2, Разве может буран не спуститься в овраг? Молодую калмычку на крупе коня Этих пальцев напомнил мелькающий такт. Застонала домбра да на весь Баканас3, Словно ветер в метельный, бушующий час, А запел кюй Саймака4 «Сары-узен»,— Землю стал леденить полный мрака рассказ. ( В самом сердце домбры несмолкаемый гуд: ■ Ноют обе струны, говорят и поют — Кюн Тойтана кюйши затянул —«Боз-инген»5— Застонали сердца, как ревущий верблюд. Солнце, песне внимая, забыло закат. ' Облака подниматься к горам не спешат. Приуныло живое вверху и внизу, И, заслушавшись, люди печально молчат. В руслах реки теряют теченье свое, Омертвев, на обрыве молчит воронье. Люди песне внимают, восторгом полны, И сочувствуют тихим рыданьям ее. Не дошел еще «Кара-жорга» до конца, А г т « . , и ы . г»п»\"а гтал и м ягче свинца. собрался народ. Чтоб послушать игру музыканта-юнца. Т ожеВИе КЮЯ' Местность у Балхаша, в устье р еки Или. Кюйши бы лы х времен. Название кюя.

Ставка ханская, хан. Блеск, богатство кругом. Х ан домброй зачарован в жилище своем. Он в раздумье глубоком, но хану Кенё Этот кюй напевает совсем о другом. Как всегда, хан почетом сейчас окружен; Слово хана для слуг, туленгутов.— закон, Н а русле Баканаса разбил он аул. По пути к Ала-Тау раскинулся он. Восседает средь ставки отважный Кене. И домбре той внимает он, точно во сне. «То тревога похода? И ль топот копыт? Что сейчас говорит там, в ее глубине? Что з а сборище там? Пик белеющих строй? Разве в бурю задержишь безбрежный прибой? Полосатое внамя Аблая' подняв. Соберет ли народ он единой семьей? В Кокчетаве Аблай набирал свою рать. К то с ним рядом в роду моем мог бы стоять? Кто из ханов, усопших в былые года, Мог бы грозное знамя А б л ая поднять? Враг свершает набеги, и стонет народ. Степь призыва к свободе в волнении ждет О А блай, покровитель, когда же поднять Полосатое знамя настанет черед?» В идит он дни минувших боев и забав, Едил21, Яик3, Арку4 и в степи Кокчетав. Зелень свежих лугов, возле юрты жели*. Т ам, где степь проплывает, холмы приподняв. 1 А б л а й -х а н — предок хана К ен е (XVII век). 3 Волга. 1 Урал. • Ц ентральная часть Казахстана. * Веревка, протянутая для привязи жеребят. 177

Видит с саблями витязей он на конях, Пушки,— ношу верблюжью, будящую страх, Копьеносцев при звуках рожков боевых, Ала-Тау, как крепость, всю в снежных зубцах. Струны, словно беседуя сердцем с былым, В думах хана проносят минувшего дым. Что народ? Что Арка? И всесилен ли враг? Побежденным поспорить возможно лн с ним? Только местью хан полон в раздумье своем,— Смерть ли ждет иль победа над страшным врагом? Гнев сверкающей молнией грудь озарил. Это туча, что мечет грохочущий гром. Все, кто слушает кюй, полны мыслью одной; Звуки, словно верблюды, ' бредут чередой. Слуги, ханша, батыр и властительный хан .Вместе слушают струн переливчатых строй. *Гочно все онемели, кругом тишина. 'Все безмолвно, домбра лишь стрекочет одна: - То камыш зашумел, то ручей зажурчал, То в степи заунывная песня слышна. Тигр рычит, на охоту идя в камыши, Все живое безмолвно от страха в тиши. Быстроногий скакун рассекает толпу, По домбре ударяет рукою қюйши. Все притихли, домбра лишь стрекочет, поет, И стоянку вокруг разбирает народ. Песнь кочевья играет кюйшн молодой — Как бы мог заслужить он иначе почет? То к горам подымается песня легко, То кобыльим удоем струит молоко, То, как ветер прохладный, касается щек; Т о, как ливень, бурлит и шумит широко. Птицей билась домбра и косила крыло. Все внимали с печалью, склоняя чело, 178

И то гд а лиш ь замолкнуть оросили кюйши. К ак з а степью вечернее солнце зашло... ш К ара-ш аш 1 и горда, и хитра, и умна. Б елый кречет средь женщин аула она. Т ы сяч ж изней дороже она д л я себя, И К ен е ее слушать привык издавна. К ар а-Ш аш без боязни промолвила: «Дат!»3 И на д я д ю свой ласковый бросила взгляд. «Что ты хочешь, о ханша?» — К ене спросил. Т е, что были вокруг, в ож иданье молчат. К ак волчица, встряхнувшись, она встает, И у ж м ногих от этого страх берет. — А л д и я р 3,— перед ханом склонилась она, И , з ас т ы в в ожиданье, внимает народ. «О К ен е, ты мне — счастье, ты — крепость Кене Я спокойна, но горечь у сердца на дне. П одари человека мне этого, хан,— Больш ей милости нет мне в родимой стране». Х анш и голову тихо рука подняла И по черному волосу с лаской прошла. Словно тигр усмехался, прищ урясь, Кене, К а р а -Іііа ш горделиво ответа ждала. «Е сли этого хочешь ты всею душой, Х ор о ш о , не останусь в д о л гу пред тобой. Это б у д ет подарком от рода Уйсин4, Н а, во зьм и его жизнь? О н отны не лишь твой!» А кю йш и, устремивший в минувшее взгляд, И не понял сначала, о чем говорят. Женское имя. Форма обращения. О бращ ение к лицу ханского происхождения. Род, и з которого происходит кю йш и. 179

Лишь при слове жестокого хана «он твой». Холодея всем сердцем, подался назад. Чем он гнев заслужил? Чем он кару навлек? Почему стал к нему хан Кене так жесток? Это сон? Или явь? И ль злой дух ворожит? Н о загадки никак разгадать он не мог. «Алдияр, не ко мне ль твой жестокий приказ? Стать рабом неужели я должен сейчас?»— Горько, горько заплакал, склоняясь, кюйши, Ручейки по щекам побежали из глаз. Х ан ответил: «Ты ханше мной отдан и знай: Коль захочет — зарубит, продаст в чуждый край. Воля хана — закон, нет отмены ему — Т ак твердят Бугибай, и Бохай, и Бакай'.— Что за род, пе бывавший под властью орды? Вы не знаете войн, не храните воды. И одно у вас дело — играть на домбре. Что ж вам большего ждать от небесной звезды?» Слово хана — закон, он всему господин. Что бедняк с Балхаша? Червь из рода Уйсин? Вся вина его в том, что дружит он с домброй. Т ак он пленником стал на виду у дружин. В сеть, сплетенную ханом, попал он, как зверь, И свобода его стала рабством*теперь. И в отау2, чьи стены — лишь бархат и шелк. Пред қюйши распахнули широкую дверь. О н едва лишь успел прошептать «Алдияр!» — Скрыла бледность лица темно-медный загар: Показалось ему, что вошел он в сарай3, Столь похожий на устланный шелком базар. Сановники хана. Кибитка. Дворец восточных ханов. 180

Белокожая ханша белей, чем сазан, Г розным ангелом смерти метнулась в глаза. Т о — тигрица с серьгами и з вьющихся змей, Т о всех джинов1 незримых — и власть, и гроза. «Айдагар2 предо мной, иль простой человек? И л и с жизнью пришлось мне расстаться навек? И л ь велением хана прикован я здесь Словно юноша песни моей «Ак-кобек»8? К ак мне верить глазам? Н ет, с улыбкой такой Р азве может она быть коварной и злой?» И услышал кюйши: «Это место — твое, С яд ь удобней, домбру поскорее настрой!» О н исполнил веленье, почти что без сил ■, П еред гордою ханш ей колени склонил, И , сверкая глазами, где слезы стоят, Т а к ее о свободе напрасно молил: — Алдияр, ханша! » — Чего ты хочешь, мой кюйши? — Когда вернусь я домой? — А кто остался у тебя дома? — Мать. — Сыграй мне на домбре, А там видно будет. И на этом окончился их разговор: К ара-Ш аш непреклонна. О н раб с этих пор. З д е с ь — сегодня, а зав тр а — неведомо где: Х а н , как птица, кочует средь степи и гор. IV Ч то с ним будет? Г р яд у щ ая доля темна. О н не знает, о чем помы ш ляет она. Понемногу кюйши огляделся вокруг. Обстановка отчетливей стала видна. Н езр и м ы й дух. Л е ген д арн ая грозная зм ея (дракон). Н азван и е кюя. 181

Золоченою нитью шатер весь обшит, Точно ветер в него никогда не пылит; Шелк, енот, серебро, белой шерсти кошма. Разве царь или хан так кого одарит? А внутри драгоценностей редких гора; Сбруя, седла, посуда — все блеск серебра. Саукеле1 на столбе, словно серьги,— его В Кокчетаве чеканили мастера. И затянуты стены узорной кошмой — Всюду с перьями филина, птицы ночной. Одеяла, перины, подушки — в шелку, Мех медведя и тигра под каждой стеной. Всюду бобр и енот, лисьи шкуры лежат, Серебристый и золотом шитый манат2. И средь роскоши этой девичья постель Белизной обжигает смутившийся взгляд. Попугай иль павлин там с зеленым крылом? Райской птицы такой нет в прооторе степном, И над ханшей горбатая сабля висит, Рассекавшая пара3 персидским клинком. Так, несчетным богатством отау полно. Сколько роскоши жадно собрало оно! И, стыдясь своей нищей одежды, кюйши Вдруг потупился. Сердце его смущено. Ослеплен он сверкающим блеском таким. Ш елк, парча, серебро — все горит перед ним. Айдагар стала девушкой, полною чар; Взоры к ней устремив, он стоит недвижим. О , как брови тонки! О, как шея нежна! Словно горная серна, легка и стройна, Ж енский головной убор. Ткань. Одногорбый верблюд т

Высока и гибка с черной длинной косой,— Совершенством ему показалась она. Т о лисица Алтая, то стройный марал, Б елы й нар, серый зайка — любой бы сказал. В ся она, как кумыс на медовых дрожжах. К р у ж и т голову тем, кто ее увидал. Л исью красную шубку спуская с плеча, Т онкой бровью поводит— хитра, горяча, Б лещ ут ичиги1 золотом, гладким шитьем. Ш ел к шуршит, и хрустит дорогая парча. У ж не гурия ль то, как всех учит мулла? Д ж и н ? И л ь ангел? Иль пери2 на землю сошла? К ак по спинке алтайской лисицы, каймой П о щеке ее яркая краска легла. Смех ее — точно горный веселый ручей. Голос — бисера шорох иль ценных камней; Н езем ной красотою сверкает она, И н ел ьзя отвести изумленных очей. С ловно яблоня выросла перед тобой, И л ь марал потянулся тугою спиной,— Т ел о пьяным становится, к ак от вина, И распорото сердце улыбкой одной. Говорит :— словно мягкий плывет ветерок, Г убы — ранней клубники густеющий сок; Е с л и б мимо кладбища приш лось ей идти. Встали б мертвые раньше, чем пробил их срок. К а к на синий тюльпан, как на розовый сад, Н а нее, позабыв все на свете, глядят. Ж аж д у может насытить дыханье ее, С ловно влага священная А бильхаят1. Обувь. Ф ея мусульманских легенд. Л егендарная вода, оживляющ ая мертвых. Ш

Поглядишь — и огонь в самом сердце возник, Сладость меда уже ощущает язык. Т ает снег, сыт голодный, дряхлеющий юн, И смеется, вернувший былое, старик. А когда она пьет исфаганский1 шербет2, Т о глоток в ее горле заметен на свет, Словно дикая птица иль беркут в горах, Хищно смотрит она,— в сердце жалости нет. Так, ища в Ала-Тау добычи средь гор, М олодая орлица летит на простор. К ней поближе не смеет никто подойти, Острый выдержать взгляд, устремленный в упор. Держ ит строго она в подчиненье народ. Д аж е хану Кене указанья дает. Бай, батыр и в лохмотья одетый бедняк Ч т ят величье ее, воздают ей почет. Т о порою безумного гнева полна, Т о лукавою речью кротка и нежна. Х оть не ездила с пикой в руках на врага, Все же суд справедливый чинила она. Гордый, вспыльчивый нрав отличает ее, Прихотливая речь бьет теченье свое. Добродушна и ласкова с детства душой, Любит игры она и, как птица, поет. Закружилась при виде ее голова, Зам ер бедный кюйши, и душа чуть жива. Всех на свете, должно быть, прекрасней она, Только кто обратить к ней посмеет слова? Ш апку с мехом бобра приподняв над челом. Сдвинув брови и скрытым пылая огнем, «О. играй, мой қюйши,— приказала она,— Только жажду сперва утоли кумысом!» И с ф а г а н ь —город в Персии. Сладкий прохладительный напиток. 184

В голове у кюйши стали мысли мутней. В этот миг может думать он только о ней. Все свои девяносто он песен забыл, И склонился, смутясь, над домброю своей. Т о чно он околдован иль бредит во сне. Т их о крутит колки, припадает к струне. Ч то с упрямой домброю — не может понять. А красавица зорко глядит в тишине. П родолж ает свой спор со струною струна. К ю й забы т... В мыслях только она, все она, К а к баксы 1, вдохновенья лишившийся, нем. С м утен ок, а душа только ею пьяна. К ак скакун охромевший тер яет свой скок, Ч у ть звенит домбра, как ночной ручеек. Т о , гнусавя, котенком мяучит она, Т о протяжно скулит, как курносый щенок. Где же «Терис-какпай», где «Инген*? Ничего И з зап аса не помнит сейчас своего. П о заб ы л он и то, что недавно играл,— Все напевы теперь покидают его. П альцы , страха полны, замедляю т полет. Непокорны лады, и струна не поет, Х ан ш а молча сидит и начала игры, Г л а з с него не сводя, в нетерпении ждет. Н аконец, он ударил по звонким струнам, Встал напев, но какой,— он не ведает сам. Девяносто старинных забы ты ,— один В новь возникшею бурей летит по степям. С нова прыгают пальцы, веселья полны, И , покорные им, вновь поют две струны. Р а з в е могут, как только настанет пора. П рям о с места, карьером не в зят ь скакуны? Бродячий сказите/

Рокот струнный как будто взмывал в вышину. Удалялся, взвивался и ширил волну, Возвращался и плыл по каким-то кругам И , помедлив, неспешно спускался ко дну. Бушевал он и полз по долинам, потом Ураганом крутился и прыгал, как гром, П о ущельям глухим, разрывая туман, Низвергался с утесов грозой и дождем. Т о с разбегу скользил он в степной очерет. Т о бурлил, то вскипал бурным натиском вод, Прыгал, словно борзая по следу лисы, Камнем падал, как беркут, что суслика бьет. Скрежетал, как порою верблюд-сумасброд. Извивался, как змей, что по камню ползет, Фыркал, землю копытами рыл, как тулпар, И лихим иноходцем стремил свой полет. А кюйши представляется, будто во сне, Что он ждет на свиданье ее при луне. Что с подругой ему был переслан ответ, И что тщетно он бродит в ночной тишине. Что луна озаряет аул и овраг. Дышит злобою лай неустанных собак, Что до утренних звезд все он милую ждет.— И мучительный кюй ие окончит никак. Будто ханша зажгла в нем великую страсть. Будто чует над сердцем он страшную власть, Будто, жарко его на постели обняв, Хочет ханша к губам поцелуем припасть. Словно лебедь, что плещет средь тихих озер, Словно сокол, готовый лететь на простор. Голос струнный взмывает, срывается вниз. Это ястреб, что суслика бьет возле нор. И ли вправду подкралась нежданно чума? Сердце рвется на части, в глазах полутьма.

О н , вздыхая, в бреду призывает любовь, И лю бовь эта юношу сводит с ума. Э т о т страстный напев и стонал, и рыдал, А кюйши, ослепленный виденьем, стоял. О н гляд ел на красавицу, взд ох затая: Э то девушка? Лебедь? И л ь стройный марал? Скакуном тот напев пролетает лихим, К обылицей красавица скачет пред ним, О н поймать ее хочет, копытом звени, К р и к и вслед им несутся по взгорьям ночным. И н а беркута злого похож он порой. Ч то летит за алтайскою красной лисой. И все выше домбра поднимает сзой звон. П олны й страсти и жажды, как клич боевой. З а л и в ается утренним он соловьем, В ьется жаворонком и трепещ ет крылом, К а к колдун, в оперенье лебяж ье одет, К ханше близко подходит, склоняясь челом. Воет, стонет колдун — словно близко злой дух, И терзает мучительной жалобой слух. В звы ла буйная вьюга, летящ ая с гор, И перекати-поле летит, словно пух. А напев все трепещет — широк и высок, К а к мираж эта девушка,— он изнемог, Пересохло спаленное небо кюйши — А она перед ним, как в степи ручеек. А домбру все бросает то в пламя, то в лед. П альцы , быстрые пальцы теряю т свой счет. О н горит, холодеет, пылает в огне, Л ихорадка его, обезумевши, бьет. З в у к и страстно уходят в простор высоты — В ни?с.мечта. Но возможно ль уйти от мечты? П еред гордою девушкой горды й кюйши Все забы л, заглядевшись на эти черты. 187

«Т о лисица иль дева,— не знаю я сам, Что со мной? Иль к ее упаду я ногам? Где я? Где я сейчас? Это сон или явь? И могу ли я собственным верить глазам? Лебедь в образе девушки! Если бы мне, Словно сокол, упасть на тебя в вышине,— Т ы б стонала и билась в объятьях моих, И гвоздикой бы пламенной пахла во сне. Н ет, ты девушка. Как бы хотел я припасть К шее нежной твоей. Все вложить в эту страсть, Птичьим пологом пери покрыть, чтоб никто И з объятий тебя не посмел бы украсть. В небе птицей иль пери средь горных высот, Н ад хребтом Ала-Тау я длил бы полет, Я искал бы ту девушку взором своим, Веря сердцу и зная, что сердце найдет. Взмыв безумною вьюгой в просторе ночном, Все сметая с дороги, все руша дождем, Я бы камнем упал на нее с высоты, Ставку хана Кене сбив в порыве своем. К сердцу деву прижав и нежней и тесней. Н ад простором степей полетел бы я с ней, И в горах Семиречья местечко б нашел, Где бы нас даже глаз не тревожил ничей. Вся орда погналась бы по нашим следам, Только где ей догнать! М ы укрылись бы там, Х ан, бессильный найти нас, не знал бы, как быть. Доверяя теперь лишь гаданьям и снам. Если б птицей летал я на легких крылах, Я бы девушку эту настиг в один взмах. Будь я сокол и белая лебедь — она, Н а лету я ее удержал бы в когтях. Почему же не^создан я быстрой борзой? Если б серной ей быть или красной лисой, 188

Я поймал бы ее на пушистом снегу. ( З р я ты бредишь, кюйши! Ч то с твоей головой?) Почему я не ветер просторных степей? Человеком нельзя мне приблизиться к ней. Ветром я обнимал бы, лаская, ее. А лых щек бы касался как можно нежней. Если б только я создан был горным ручьем. И скупалась бы дева в потоке моем, Я качал бы в объятиях тело ее, Ц еловал бы ей щеки в ущелье глухом. Б у дь в капкане лисой я, пушистой еще, Ш убку лисью надела б она на плечо И стояла бы, в красный укутана мех, И я обнял бы плечи ее горячо. Почему я не солнце палящего дня, Ч то сквозь тучи струится потоком огня? Я б спускался за горы вечерней порой, И она бы глядела тогда на меня. Я не создан ни золотом, ни серебром. Н и тяжелым запястьем, ни тонким кольцом, Почему б мне не стать на ее голове Золотистым и сизым павлиньим пером? Д л я нее я звездой бы на небе повис, С тал бы шапкой бобровой иль мехом из лис, И меня, как наперсточек маленький, ртом Выпивала б она, словно сладкий кумыс. Б удь в степи я у юрт разведенный костер, Я б к ней жаркие руки навстречу простер. О свещ ая ее, согревая ее. О бращ ал бы к ней свой полыхающий взор. Б у дь я только отмечен судьбою такой, Н икогда бы не знался я с горем, с нуждой, Б у д ь я ветром, бобром, ручейком, кумысом. Н е могла бы она разлучиться со мной. 189

Только все, что твержу я,— мечтанье и бред; Н е нашел я ее, хоть и ясен мне след; Т о , что нужно душе, ей откуда узнать? А сказать? — Мой язык не осмелится, неті Я лишь бедный кюйши, этих струн господин, М олод я и свободен средь наших равнин, И несчастье мое только в том, что рожден Бедняком я из нищего рода Уйсин»... Т а к мечтал за домброй он, глаза опустив. М ысль ослабила бег, упираясь в обрыв, И дорогу свою потеряла домбра Прерывая внезапно неверный мотив. Кара-Ш аш подняла удивленный взор, Услыхав, что последний затих перебор. Н о очнулся кюйши и опять заиграл, И опять рокот струн полетел на простор. Вновь дрожа, поскакал он дорогой своей: Т о карьером, то рысью, то ветра нежней. Словно птица, борзая иль всадник лихой, Устремляя все помыслы к ней, только к ней. Ударяя копытом в вечерней тиши, Кюй — споткнувшийся конь— задыхаясь, спешит, Н о язык его ханша уже поняла И с улыбкой сказала: «Довольно, кюйши!» Много дней пролетело один за другим. Сыгран кюй не один над простором степным, Только все девяносто забы ты давно, А последний царит нераздельно над ним. И хотя он порою другой заведет. Разбегутся строптивые пальцы вразброд, «Кюй о девушке» снова приходит на ум, И других уже память к себе не зовет.

Т о единый напев о красе Кара-Шаш. Р а з в е юное сердце ему не отдашь? О н в душе у кюйши ураганом прошел И потоком прорвался сквозь каменный кряж. П ьян , безумен кюйши — так она хорошаі С ловно яблока с яблони хочет душа. С ловно сам он, беглец на чужой стороне. Все забы л и о ней лишь играет, спеша. Е с л и скажут: «Сыграй нам!»— домбру он возьмет, И все то же начало к концу приведет. «Ой-байрум» он и «Кос-келиншек» позабыл. К а к и все, что когда-то наш создал народ. О н уже не играет — бренчит по струнам. Одержимый напевом, он зол и упрям, С ердце пальцам мешает: лиш ь дева в мечтах, И о чем он мечтает, не ведает сам. Иноходцем в разбеге качается кюй. О чудесный напев, всех ласкай и чаруй! Э т о т жалобных струн переливчатый звон М анит лебедя вниз, к воркованию струн. З в о н , остывшее чувство согревший огнем И расплавивший сердце, покрытое льдом, К а к простой верблюжонок, губами сосцы Т еребит он, чтоб мать истекла молоком. З в о н , заставивший черствое сердце рыдать, И умеющий слезы тоски ощущать К ю й, которому в песне слова не нужны, Н о стремящийся слово душе передать. О н — лихой иноходец, что к скачке привык. О н — огонь, поднимающий к небу язык. О н — живая вода для седин старика, О н — отрада пустыни, журчащий родник. Страстный струн перебор то нежнейший, как сон, Т о от боли глухой испускающий стон, 191

День и ночь говоря об одном, об одном, Кара-Шаш покоряет мелодией он. Разве ветер не морщит озерную гладь? Разве он не заставит себя понимать? В уши девушки льющие песню свою Разве струны не смогут,ей все рассказать? Кара-Шаш понимает здесь каждый намек. Этот звон — рассекающий скалы клинок. Сердце девушки тихо он ядом кропит,— И никто бы ему не поверить не мог. Ханша ждет, чтоб звучал он опять и опять.— Словно струны умеют огонь высекать, И без умолку звонко стрекочет домбра, А у девушки начало сердце пылать. Ханша хочет, чтоб струны в разбеге своем Отнимали бы память, гремели, как гром. И уже лихорадит ее тот напев, А с кюйши молодого пот льется ручьем. Ханша слушает струны, уйдя от тоски. Зажигаются в сердце у ней огоньки, Заразил ее страстью своею кюйши, И мечты ее стали отныне легки. Разбегается рокот домбры, как ручей. Льется пламенный кюй, полный страсти своей, Тихо девушке шепчет признанья свои, А журчание струн, что ни час, то нежней. Ханше смысл втой песни понятен сполна: «Что прекраснее девы, забав и вина!» Замирает, возносится сердце ее. Вся охвачена жаркою страстью она. Так кюйши ее тешит своею игрой. Начинает он утром, кончает с зарей. То шербетом, то медом желанья поя. Сердце девушки моет сребристой волной. Ш

Чувство к струнам звенящим двойное у ней. Чуть дом бра утомится игрою своей, «П ер естань!» — произносит в тоске Кара-Шаш, П отом у что ей слушать трудней и трудней. З в у к то греет, то холодом веет опять, С ердце девы с собою зовет кочевать, И в безжалостной ханше былое дитя П од суровою внешностью м ож но узнать. «О, играй! Как напевы струны хороши!» — Говорит и всем телом вним ает кюйши. Все бы стрей и сильнее он б ь ет по струнам, Н еж н о й ханши тоску вы водя и з души. С ло вн о бурное озеро, плещ ет любовь/ И бессвязною речью волнуется кровь. Т о задумчивость ханшу порой посетит, Т о б о я зн ь подступает к душ е ее вновь. «О , к а к страстно домбра, к а к тревожно поет, И напев прямо в сердце стрем ит свой полет. Д а , все радости жизни в гр у д и у домбры, Н о к у д а же она мое сердце влечет? Э ти струны так сладко звен я т в тишине. С коро сумерки, тени легли в стороне, А л а -Т а у сияет румянцем зар и . Это солнце поет или небо в огне? П ал ьц ы юноши мягко бегут по струнам, И пленительный звон р азли вается там; А д ом б ра за собою далеко зовет. Ей вним ая, как будто летиш ь к облакам. С трунны й рокот похож на ж урчанье ручья! С серд ца всякое горе см ы вает струя. Разм ягчил ась ли я, как зем л я под водой, И л ь куда-то исчезла вся си л а моя? Э то — кю й незапятнанных девственных льдин, Это — кю й Ала-Тау холодных вершин, Джансугуров. 193

Это — девушки ждущей в тоске жениха Грустный зов, что звучит средь вечерних равнин. Пред таким молодцом сразу сердце вамрет. О , как пальцев его легок страстный полетI Почему не родился ты ханом, кюйши? Почему так ничтожен и беден твой род! Голос струн твоих к сердцу летит ветерком, О н расплавил меня, грудь наполнил огнем. Хан-властитель, спасибо за радостный дар! Этот нищий кюйши стал моим соловьем. О н Дулат иль Уйсун1— только в этом беда; И дь кюйши мне оставить его навсегда? О н из юношей наших рожден соловьем, Выйду ль я, Кара-Шаш, за него и когда? К то его научил так играть? Почему? И ли духи талант подарили ему? Если только осмелюсь я выбрать его, Х ан навстречу желанью пойдет моему? Н ет, тому не бывать! К ак в безумье таком Ханский род заклеймить мне подобным пятном? О н — безвестный кюйши, он мне отдан навек. И родниться судьбой не могу я с рабом. Что со мной? Я больна? И ль сошла я о ума? И ли сблизиться с ним я б хотела сама? Если раб этот голову склоңит ко мне, Славу рода покроет позорная тьма. «^Сердце бросив собаке, я встречу позор, \"Ч / Поцелуй бы меня осквернил с этих пор. ] | Нет, пятнать благородную Кровь не хочу,)' ^ Д М о л ч а , если так надо, в зо й д у на костеРу* О несчастный, коль дать тебе слово сейчас. Сам домбре ты доверил бы сердца рассказ. 1 Названия казахских родов. 194

Н е сносить бы тебе, молодец, головы. Ж изн и свет навсегда ускользнул бы из глаз. Бей по струнам! Хоть п о т и струится с лица. Бей! Сильнее! Еще! К ю й веди до конца! Д евяносто едва ли зам ен ят один! Бей! Наигрывай кюй, веселящ ий сердца! Бей ж е, бей, о кюйши! Ж ар че этой игрой Ж ги мне сердце! До тла! Я горю пред тобой! Бей! И л ь нет, замолчи. С луш ать нет больше сил. Н е м огу. Подожди. О кю йш и мой, постой!» Т а к в порыве металась она бредовом. С ерд це билось, как речка в ущелье глухом, И к огда зарывала в подушку лицо. С л езы летним, чуть теплым, катились дождем. Р а з в е выдержит сердце? О н а смущена. И л ь то поступь врага з а спиною слышна? П р о ти в воли приходится струнам внимать, С л о вн о в жаркой степи заблудилась одна. Ч то ни день, то напев, и живей и страстней. О н л и ханшу не тронет м ольбою своей? Б е з конца ударяет по струнам кюйши, И угрозой рокочет домбра перед ней. Т и х о в ханском отау с расш итой кошмой. К то б осмелился ханши наруш ить покой? В ход туда строго-настрого всем запрещен, Т а м теперь господином кю йш и молодой. VI Е сл и снова враги зам ы ш ляю т набег. Р а з в е можно поставить аул н а ночлег? З д е с ь сегодня, а завтра д алеко Кене: О н отважный и хитрый в о всем человек. Н аступает зима, всюду и зм орозь, лед, Х а н К ене к Ала-Тау походом идет,

И осели казахи близ р од а Д улат, Г д е подножной травою питается скот. Х а н а шумной толпою в стречает Дулат, В се навстречу гостям и з кибиток спешат, Д л я гостей начинают к о л о ть кобылиц. В безопасности гости, и п р азд ни к богат. В ст р еч а грозного хана п ес т р а и шумна: Д а р я т , в честь его п р ед к о в , коней, атака1. 2В семи ханом торжественно признан Кене, И вед у т к сарбазам к о б ы л и ц табуна. 3А к са к ал ы на пышный з о в у т ерулик , А ь ю т кумыс, варят м ясо, бараний язык; К а ж д ы й день вкруг К е н е и веселье, и той, О н доволен приемом, х о т ь к славе привык. С р е д ь дулатцев повсю ду известен один: Т о богатый датха*, А л и м к у л господин, 5И аул Алимкула встречает гостей: У л у -Ж у з всех радуш ней средь этих равнин. 6О н кокандского хана всегдаш ний оплот, И ем у он покорно зек ет повезет. О н и з рода Дулат, где т а к лю бят гостей, И к нему хан Кене сво й приводит народ. А л и м к у л принимает, как д р у га, Кене/ Х а н почетом и пиром д о во л ен вполне. Б а й , баты р, аксакал, х а н , д атха, сарбазы Д а р я т то, что забрать у д ал о с ь на войне. С к о т , к убою готовый, п р и во д я т из стад. Б ед н я к и же дровами з а н я т ь с я спешат.— Холощеный верблюд. Воины. Пир в честь хана. Генеральский чин в армии кокандского хана, давав- я в виде почетного звания родовым казахским вождям.

Т о т огонь разжигает, тот м ясо варит, И колен и нагие от стуж и д р о ж ат. Р о д У йсунов-Д улатов спокоен всегда: В р а г не смеет набегом д о б р а т ь с я сюда; Х а н у служ ит надежной опорой Дулат, Ч то н а пастбищах тучны х гон яет стада. Э то с ы н Алимкула, к р ас ав е ц Сапак,— С ок оли н ы й охотник, ц ен и тел ь собак, Н еу сту п ч и вы й , дерзкий, у п р я м ы й мирза'. Ч е й с к а к у н — светло-серы й ли хой аргамак. С ло вн о волк Алимкул — и отваж ный и злой: С а м себ я оценил — и вы со к о й ценой; О н н а девушек юных — до бы ч у свою — Н а п а д а л б ез пощады, к а к я с т р е б степной. И з бахвальства, которым их славится род. О т о в с ю д у Дулатом б ы л с о зв а н народ, А л и м к у л начинает и пир и байгу, Ч т о б ы хану Кене был о к а з а н почет. Т а к сош елся на пир весь богаты й Дулат. К ругом знатные люди ау ла сидят. К о н ь Сапака был первый, пришедший с байги,— Х а н у — слава, почет, х а н спокоен и рад. « Н а д о е л о нам слуш ать, к а к стонет акын, П у с т ь у ж в цель на ш есте м етя т все, как один. П у с т ь кладут на луж айке д р у г друга борцы,— М а л о л ь здесь развлечений найдет господин?» Х а н у п о сердцу эт о т п р и в е т л и в ы й гул, И д о в о л е н не меньше е г о А л и м к у л . К а р а -Ш а ш с приближ енны м и, с верным кюйш и П о с л е пира вернулась в р о д и м ы й аул.1 1М и р з а — здесь (под в л и ян и ем татарско-казанского) лицо б л агород ного происхождения. 197

VII С о л іщ е скрылось за г о р ы , устало пылать. К о н и были отпущены т р а в ы щипать, И как только в отау огни разожгли, К а р а-Ш аш приказала: « И гр ай мне опять!» И о п я т ь очарована х анш а игрой. Вдохновенно играет к ю йш и молодой. Т о вскипает, то стынет у девушки кровь, Х а н ш а слушает молча, в зд ы х ая порой. Р а зго р а л ся напев, словн о легкий костер, И р ы да л он и рвался м ольбой на простор. Д о л г о слушала ханша, б л у ж д ая в мечтах, Т о л ь к о ночью смежила пы лаю щ ий взор. С т е п ь безмолвна, повсю ду леж ит белизна, И спокойно глядит на отау луна. Х а н ш а сон потеряла, не спи т и кюйши: П есн ю струн вспоминают и он и она. А л у н а словно юрта на небе ночном? В э т у ночь голова не п о й дет ли кругом? О ст а в ая сь в отау вдвоем п р и луне, Р а з в е могут подумать о н и о другом? В еселит им сердца струн прерывистый стон, Где д л я сердца волнующ ий смысл затаен,— С л о в н о юноша с девой — в мечтах о любви П о л н и т душу блаженством и гибелью он. О н вздыхает, домбре л и ш ь взгрустнется порой, О н безбрежною хочет р а зл и т ь с я волной, И напрасно и страстно к ц ел и стремясь. О н в глазах Кара-Ш аш светлой блещет звездой. О н огнем пробирается в девичью грудь. Х и т р о й песней без слов п ролагает свой путь; К б елой шапке стремясь поцелуем припасть, Х о ч е т страстью безумной ее опахнуть. 198

Н еож иданн о ханшею бы л обретен Э ти х радостны х струн п ерели вчаты й стон, О п ал и в ш и й ей сердце в ы со к и м огнем. Т ем огнем , что лишь стр а сть ю одной вдохновлен. Ж гу щ и й всю ее душу н ап ев роковой. О б р а щ е н н ы й к ней с ж а р к о й , л ю бовн ой м ольбой. Д е н ь и н о ч ь беспокойно, н е знаю щ и й сна, Говорит ей о счастье порою ночной. Н еотступ но в ушах у ней сто н у щ и й звук, Как сиянье луны, как сплетение рук; Т а к и м ечется в жаркой п о ст е л и она,— Ж ж е т и душ и т ее этот с л а д к и й недуг. И не см еет вздохнуть сам несчастны й кюйши, О б од н ом лишь и может м еч т а т ь он в тиши, И , к ак труп, изнутри оп ален ны й , лежит, О тда ваяс ь все тем же п о р ы вам души. Х очет он, безрассудные м ы сли тая, «Я при ш ел,— прошептать ей ,— о ханша моя!» К ло ж у девушки тихо пробравш ись, сказать. Н а к л о н я я с ь над милым л и ц о м : «Э то я». « О л ю бов ь моя, ханша! Н е там ли она? П одой ти к ней поближ е? Д у ш а смущена... Н е полна ль она чувством ответным ко мне? С н ею ряд ом не вы пить л и счастье до д на? У ж не встать ли сейчас, не приблизиться ль к ней? Р а с пл а ти ть ся за все головою своей? И л ь всю ж и знь затаенное го р е нести, В спом иная ее много дней и ночей?» З а с к р и п е л а постель, и в н о ч н о й тишине К а р а -Ш а ш ш евельнулась, к а к будто во сне: Т ен ь к акая-то встала бесш ум н о над ней; « Х ан ш а!» — шепчет ей к т о -т о при тихой луне. Г нев взволнованной д евуш ке сердце обжег, И в р у к а х у нее всп ы х н у л о с т р ы й клинок, 199

К а к у з н а т ь — кто погиб, к т о остался в живых? Т о л ь к о дверь распахнулась, да скрипнул порог. В небе все закипело, и м о л ни й излом О св е т и л всю долину, об р у ш и л ся гром, В ураган е земля зат р я сл а сь , а гора, В сп ы хн ув вдруг, потонула в о мраке ночном. Н а отборных летят с а р б а з ы скакунах, П у ш к а где-то грохочет, к а к грозы в горах. З а к р у ж и л а сь совсем у к ю йш и голова, И у м олк он, внезапный почувствовав страх. С л о в н о с неба на зем лю у п ал а луна — Э т о пери встает, о тр ях аясь о т сна. О деван и е девушки в ш елк и парчу — С л о в н о шелест змеи, что в камнях чуть слышна. К а р а-Ш аш , вся пылая о т гн ева, встает И пронзительным криком сзы вает народ. З а др о ж ав ш и й кюйши и ни ж ив и ни мертв, А с ли ц а у него тихо к а т и т с я пот. « О а лл а х , это я или к то -то другой? Сумасш едший ли я или п р и зр а к ночной? Б ы л я с ханшей в к и би тке один на один, И теп е р ь я отвечу своей головой. Я п огиб . Н а меня о п усти лась беда; К а к посмел я — не зн а ю — проникнуть туда? К а к коварно домбра п ош ути ла со мной, В е р и т ь струнам нельзя ни когда, никогда. К а к ж е мог я к красавице т а к подойти? Б у д ьт е прокляты ноги н а этом пути. Я о брек себя пуле и зл о м у огню. Я по п ал ся в капкан. Где спасенье найти? К а к я мог одеяло ее расп ахн уть? Сумасш ествие в сердце? И л ь пьяная муть? Н а я в у это все или то л ьк о во сне? К а к безумие в эту п р о б р ал о ся грудь?

Д а , со ш ел я с ума. С м ерти б л и з и т с я срок, В г р у д ь вонзится мне б ел ы й и острый клинок. П р и в е д у т , как преступника, к хану Кене И к а з н я т , чтобы в и деть я с о л н ц е не мог». С т р а х в ти ски обреченное с ер д ц е берет. К а к у загн ан н о й л о ш ад и , к а т и т с я пот, И з а т я н у т туманом весь м и р д л я кюйши, О н , ры д ая, погибшую ю н ость зовет. В гн еве ханш а воскликнула: « К то там, скорей! К а к в ы смеете медлить п р ед волей моей?» И а у л , у ж давно п о заб ы в ш и й ся сном, С гр о м к и м шумом и гомоном бросился к ней. Т а к с б е ж а л и с ь все в о и н ы в м р а к е ночном. Г н евн ы м сердце у ханш и вск и п ает ключом: « С а р б а зы , поскорее схвати те его, Ч т о б о н в стал для о т в ет а в о т а у моем! М ы ж и в е м или вовсе н а с в е т е н ас нет? К о л ь ж и в е м , то ж ивое не п р и з р а к , не бред? Г д е ж е хана А блая с вящ ен н ей ш и й дух? Я л ь , д и тя его, жертвой я в и л а с ь на свет? Н е т , стерп еть не могу я п оступ ок такой! О н п о с м е л и зд еваться с е й ч а с н ад о мной! О н н а с и л и я ж аж дал н а д ч е с т ь ю моей И з а д ер з о ст ь кровавой з а п л а т и т ценой! Р а з в е х а н , вождь н ар о д о в, о к о н ч и л свой век? Р а з в е ханский аул в друг р а с т а я л , как снег? З д е с ь потомков А б л а я п о р у г а н а честь, С р е д ь казахов найдется л ь гнусней человек? О н , с о б а к а , посмел з а п я т н а т ь м ой порог, Ч е с т ь великого хана у н и з и т ь он мог! И л и — думает — ханы б о я тс я врагов? Ч е р н ь д ер з и т ь начинает, е й н уж ен урок! К т о с л ы х а л , чтоб в о р о н а, о с м ел ясь, могла Н а л е т е т ь на парящего в небе орла?

Р а з в е ханы уж так оо л аб ел и, что к ним С в о р а псов обозленных, р ы ч а, подползла? И л ь забы та честь п р ед к о в ? И ль месть не страшна? И л ь ау л в А ла-Тау р а зг р аб л е н средь сна? П о ч е м у вы не рубите го л о в у псу? П о ч е м у за вину он не п л ат и т сполна?» Т а к всю ночь п р одолж али сь и гомон и г у л — Д о рассвета был уж асо м полон аул. С е р д ц е ханши от гнева н е может остыть, А т олп у неожиданный с тр а х захлестнул. « О безумец! Не ты ли всему здесь виной?» — Н а кю йш и кто-то б р о си л ся с саблей кривой. Н о окликнула гневно его К ара-Ш аш : « К а к ты смел обнаж ить сво ю саблю! О н мой! П риведите виновника м не, наконец, Э т о сы н Алимкула — тр у сл и в ы й наглец: Я сам а ему голову саб лей снесу,— П у с т ь узнаю т расплату и сы н и отец! П у с т ь Сапака ко мне п р и ве д у т поскорей,— Я х о чу бьггь защ итницей чести моей. Д у х А б л а я нс смеет н и к т о оскорблять, В о л я хана — закон д л я н ар о д о в степей. И з м огилы я вырою к о ст и его! Д о з а р и мне доставьте в р аг а моего!» — Т а к воскликнула ханш а... В былы е века В о зр аж ен и и не слуш али н и о т кого. А к ю й ш и уж готов б ы л к том у, что умрет, И с о л б а вытирал он стр у и в ш и й ся пот, Н о лиш ь назван был сы н Алимкула, Салак, « В о т,— подумал кю йш и,— снова жизнь настает!» тш Я р к о осенью светит над с те п ью восток. В с я зас т ы л а земля; с л о в н о камень — песок;

Т р а в ы ни зко склонились своей головой, И серебрян ы й иней на с те б л и налег. Ч у т ь з а р д е л а с ь з а р я — в е с ь а у л на ногах, — П о д н я л а его ханша, как с та д о в степях, И н а х о л м пред аулом с т е к а ю т с я те, К то ж и в е т на равнине и в б л и ж н и х горах. И од и н только голос зв е н и т в тишине. Все вним аю т ему и молчат в стороне. К а р а -Ш а ш , как овец, соби рает народ, К р асо то ю сияя на белом коне. Н а л и х и х скакунах с а р б а з ы п е р е д ней,— Все г о т о в о д л я встречи н е з в а н ы х гостей,— П и кон осц ы , джигиты с кли нком боевым, Ч то срезает скалу остротою своей. А у к и в кожаных сумках, с ту го й тетивой, К о п ь я , с аб л и , кинж алы , г о т о в ы е в бой. Х р аб р ец ы , как Ержан, как лихой Науан — Я с т р е б а , чьи ресницы м охнаты зимой. С т а л о в линию войско, в н у ш а вш е е страх. Гнев ж и в ет в помутившихся кровью глазах, П у ш к а , двигая дулом, с в о й гл а з навела Н а ау л Алимкула в соседних холмах. Н а з а щ и т у свою встали в с е , к а к один, Б у д т о в р аг в этот миг н асту п ает с равнин. С л о в н о д р о б ь барабан н ая — ц о к о т копыт, Пул и д е т по земле, как о т грохота льдин. Э х о м вы стрела голос гу д и т вдалеке, И к л и н о к исфаганский с ве р к ае т в руке; Н етер п ен ья и гнева полна К ара-Ш аш , С л о в н о вол к, что о травлен и ги б н е т в тоске. К он и зем лю взрывают уд аром копыт, И д алеко их звонкое р ж ан ье летит. А к а у лу дулатцев все с ка ч у т послы: «Г де преступник, который з д е с ь вами укрыт?»