Чёрная всадница. Часть 1

– Хорошо! – сказала я. – Гости в Адвент от Бога! Проходите в наш скромный дом. А вашего кучера мы на ноги поставим, дадим травки нужной попить... Пока я с Мариулой(которую я теперь звала для отвода глаз Мериэн) возились с простудившимся кучером, Урсула занялась заезжим гостем. Она усадила молодого человека за стол и предложила выпить бокал домашнего вина, которое гостю пришлось по вкусу. У старого Вернера (так звали кучера) был сильный жар, из груди вырывался пронзительный кашель с хрипотой. Всю неделю мы по очереди дежурили у его постели. Поили его отварами трав и корней с вином, сухим иссопом, сваренным в меду на углях, медовухой из тернослив, приготовленными с осени запасливой Мариулой, прикладывали к его лбу повязку, смоченную разведенным с водой уксусом, чтобы остановить сильный жар. Мазали грудь перетопленным свиным салом, перемешанным с мёдом и прополисом. К концу недели нашими общими усилиями больной начал приходить в себя, но ещё был слишком слаб, чтобы вставать с постели, и потому оставался лежать. Его хозяин на это время был отдан в распоряжение шестнадцатилетней Урсулы, которая при его появлении прямо расцветала, как бутон розы, готовый вот-вот распуститься. Спустя три недели. Вернер, бодрый и здоровый, стоял на ногах. Его молодой хозяин по имени Ульрих засобирался домой. Урсула загрустила, так как очень к нему привязалась за это время. – Не плачь, я тебя не забуду, и в скором времени вернусь за тобой как за своей невестой, мне только нужно получить на это благословение родителей. Так прошёл месяц, за ним второй, третий, и незаметно пролетел год, полтора года... Но от Ульриха не было никаких вестей. Наша Урсула совсем извелась слезами, и никакие предостережения Мариулы на неё не действовали. Девочка росла у нас в полной любви, и думала, что все окружающие люди добрые и честные. И вот одним весенним утром мы её в доме не обнаружили. – Никак в дорогу за своим женихом подалась? – проворчала утром Мариула. – Бедная моя внучка, не смогла я её уберечь. Что поделать с судьбой, судьбой своей и близких? Не властны над ней даже колдуньи. Три с половиной года минуло. Три зимы и четыре лета, полных ожиданий и предчувствий. И вот в один дождливый осенний день под нашими окнами мы услышали ржание лошади. Я и Мариула выбежали во двор. Около дома остановилась знакомая нам карета, из которой вышел уже совсем старый кучер и вывел за руку бледную Урсулу с взлохмаченными волосами, без шляпки и большим животом. – Дорогие женщины, – обратился к нам Вернер. – Я помню, как вы мне, больному, умирающему, спасли жизнь. Примите обратно в свой дом вашу пропавшую внучку, и этим я хочу отплатить вам за всё то, что вы для меня хорошего сделали, и позвольте откланяться. Я должен немедленно ехать обратно, пока господа меня не хватились. А то, что произошло с ней за эти годы, вам

расскажет сама Урсула. Два дня Урсула лежала, запрокинув голову, так что ей белый свет не был мил, и только молча пила отвары, которые ей готовила Мариула. – Не тронь её пока, – говорила мне Мариула. – Пусть с дороги отойдёт и сама всё расскажет. Спустя несколько дней мы узнали от неё следующее. Разыскала она город Майнц, семью, в которой проживал её жених. В доме её приходу не обрадовались. Родители подыскали для Ульриха невесту из своего круга. Её родителями были зажиточные бюргеры, державшие в городе швейный цех, в котором работали подмастерья с хорошей прибылью для хозяев. Их дочь Гретель имела хорошее приданое, и уже приближался срок обручения Ульриха и Гретель. Ульрих продолжал любить Урсулу, но не мог противиться воле родителей, грозившихся лишить его наследства в случае неподчинения, вплоть до высылки из родительского дома. Он предложил Урсуле пожить в доме его покойного дяди, в который его родители из-за тяжёлых воспоминаний никогда не заглядывают. Дом стоит старый, обветшалый, но при хорошем ремонте с помощью нанятых ремонтных рабочих там можно будет нормально жить. Но об этом не должен знать никто из его домашних. А когда он женится на Гретель, его родители больше не будут иметь власти над ним. Что касается жены Гретель, так её дело женское, немудрёное: кирха, киндер, кюхе, кляйдунг. А всё то, что относится к другим интересам вне дома, её не касается. И ей не должно прийти в голову, куда её муж будет отлучаться по своим житейским делам. В городе мало кто следил за жизнью соседей, во всяком случае, не так, как в деревнях. И такие случаи двойной жизни происходили довольно часто. Урсула согласилась, так как очень его любила. Чтобы ещё крепче привязать Ульриха к себе, сгорающая от любви Урсула дала ему выпить любовного зелья. Ульрих спокойно женился на Гретель к большой радости своих родителей, но большую часть времени проводил в дядином доме с Урсулой. Однако Гретель не была столь глупа, как казалось Ульриху. Однажды во время долгой отлучки мужа, она подкупила его молодого слугу, и тот выдал всю тайну. Гретель рассвирепела и подняла на ноги не только свой дом. Об этом узнали её родители и родители Ульриха. Гретель ждала ребёнка и не желала терпеть поблизости соперницу, собирающейся тоже стать матерью. Да ещё раньше её! В один прекрасный день, когда Ульриха поблизости не было, к Урсуле явились матери Ульриха и Гретель. Две взбешённые фурии орали во весь голос, что она должна немедленно покинуть их город. И, единственно, чем они могут ей помочь, так это подбросить ей немножко денег, чтобы не умерла с голоду. Урсула не хотела ни о чём слышать и кричала, что если уйдёт, то только вместе с Ульрихом. Тогда крайне возмущённая мать Гретель выложила последний козырь, что не позволит какой-то колдунье джипси ломать жизнь её родной дочери и будущему внуку. И она немедленно заявит властям о её чёрных делах, и тогда

Урсула окончит свои дни на костре, как её прежние родственники. Урсула замерла на месте от неожиданности. Никто её до этого не называл джипси, и она была в полной уверенности, что является испанкой по отцу. Обе матери, заметив её смятение, расценили это по-своему. И повторив свою угрозу, удалились с намерением на следующий день заявить о ней властям. Урсула сидела разбитая и подавленная, а к вечеру к ней заехал старик Вернер и, посадив в карету, привёз её в наш лесной домик. – Я что? Действительно, джипси? – спросила нас Урсула. – Нет, твой отец испанец. Эти злые женщины тебя обманули, – поспешно, чтобы опередить Мариулу, ответила я. Когда у Урсулы подошёл срок родов, за окном бушевал холодный осенний ветер, который повалил несколько растущих рядом с домом старых деревьев, упавших со страшным шумом прямо перед окном. У неё были очень тяжёлые роды. Два дня она не могла разродиться, а по окончании двух дней, на рассвете родила двойню: мальчика и девочку. Сразу же у Урсулы началась родовая горячка, и она спустя два дня скончалась. Перед смертью она держала мою руку и кричала: – Где Ульрих? Я не хочу умирать, не попрощавшись с ним. Мы были разбиты, полны горя, но наши маленькие внучата своим криком не давали нам времени на отчаяние. В тот же день раздался стук в дверь. Открыв, мы увидели на пороге двух молодых джипси. Они отстали от табора и попросились к нам на ночлег. Молодая джипси в дороге, прямо таки в бардо, родила мёртвого ребёнка, и груди её были полны молока. Она с удовольствием и без промедления стала кормилицей нашим сироткам. Прожив у нас два с небольшим года, они засобирались в дальнюю дорогу на юг, в солнечную страну Испанию, где много солнца и нет зим. Именно туда уехало их племя. Они уговаривали нас ехать вместе, так как очень привязались к нашим внукам Ульриху и Урсуле, даже считали их своими родными детьми. Да и внуки наши называли их мамой и папой. Мариула, в свою очередь, уговаривала меня продать домик, купить кибитку с лошадьми, сделать полукруглую крышу, как у всех джипси, и ехать. Я согласилась, хотя совершенно не представляла себе ни эту загадочную страну, ни путь в неё. Но я не хотела расставаться с внуками. Без них я оставалась совсем одинокой. Только мне очень захотелось по пути заехать в Майнц и в последний раз увидеть своего родного сына. Джипси согласились. Перед дорогой Мариула сняла со своего пальца золотой перстень с гранатом и одела его на мой палец, сказав при этом: – Если старая шувани дарит свой перстень, то вместе с ним она передаёт с ним часть своей силы. Этот перстень будет твоим жизненным талисманом и одновременно амулетом, который будет тебе помогать и охранять в трудную минуту. А перед смертью надень его на палец той женщине, которую посчитаешь достойной его. Когда всё было готово, мы тронулись в путь. По дороге джипси просили

милостыню или гадали всем желающим, и так зарабатывали на хлеб. А я с Мариулой посещала ярмарки, на которых Мариула продавала свои травы и настойки. И вот, наконец, город Майнц. Джипси не захотели туда заезжать и остановились недалеко в лесу. А я пошла в город. Много воды утекло с тех пор, как меня оттуда выпроводили мои нелюбезные родственники, взяв с меня слово, что я у них больше никогда не появлюсь. Когда я подходила к дому, я почувствовала что-то недоброе. Да, в доме были похороны. – Кого хороните? – спросила я вышедшую во двор по своим делам служанку. – Ты, наверное, пришлая, коли ничего не знаешь, – ответила мне девушка. – В доме большое горе – хозяина молодого хоронят. У меня от этого известия защемило сердце. – Как его звать? Отчего он умер? – спросила я, схватив за руку служанку. – Да вот, влюбился в одну нищенку. А когда хозяйка об этом узнала и пришла в дом, где молодой хозяин её прятал, то повелела ей убираться прочь. А нищенка ей ответила: «Уйду, но только с ним вместе. А если выгоните меня, то и сын ваш недолго проживёт. Если не мне, так никому он не достанется». И потом эта колдунья исчезла. Соседи шляпку её в реке видали. Утопла видно. Но потом по ночам к нему являться начала. Он с горя запил, и начал пускать по ветру родительское состояние. А три дня назад нашли его замёрзшим на улице в двух кварталах от кнайпы, в которую он любил захаживать. Пил там и проигрывал отцовские дукаты. А потом, словно испугавшись за свою болтливость, спохватилась: – А ты, вообще, кто такая? Некогда мне с тобой зубы точить, а то ещё госпожа выйдет, и мне попадёт за то, что с какой-то пришлой разговариваю. К воротам подъехал кучер с траурной каретой. В это время из дома, под плач выходящих дам, одетых в траурные наряды, четверо рослых мужчин вынесли гроб с телом умершего хозяина. Рядом с гробом шли его состарившиеся родители. Седая мать рыдала около гроба, вытирая мокрые глаза чёрным кружевным платочком. Когда я глянула на рыдающую мать, а потом на кучера, у меня потемнело в глазах. Кучером был знакомый мне добрый старый Вернер. В гробу лежал его молодой господин Ульрих, а в его безутешных родителях я узнала свою золовку Амалию и её мужа Кнута. Разум в моей голове помутился от ужаса. Выходит, молодой Ульрих, который полюбил мою приёмную дочь Урсулу, – мой родной сын. Он был в нашем доме, а я никак этого не могла предположить? Я сама, своими руками змею на груди вырастила, которая его со свету сжила. Я её знала, как добрую любящую девочку, а выходит, что в душе у неё сидела змея, которая выползла наружу в нужный момент. Но её дети, они также дети Ульриха, а значит и мои родные внуки. Эта ноша для меня была непомерно велика, моё сознание помутилось, защемило сердце и, вскрикнув от пережитого только что ужаса, я провалилась в пустоту.

Я взлетела вверх и увидела на земле своё лежащее тело. Я почувствовала какое-то блаженное состояние, которое я испытывала раньше, только когда впервые увидела Штефана. Отлетев в сторону, я увидела, что кто-то отбивается от чёрных неприятных существ, которые, окружив его, хотят вцепиться в его тело своими острыми клыками. И вдруг я услышала крик: – Матушка, спаси меня от моих преследователей! Глянув на зов, я увидела своего Ульриха. Не знаю, откуда у меня взялась смелость, но я кинулась в эту драку, произнося на ходу молитву Деве Марии. Чёрные существа замерли на месте, показывая мне свои хищные пасти, но замешкались, а я, улучшив момент, кинулась в гущу и, вырвав из их лап пленника, полетела с ним вперёд, не зная, куда лечу. А они продолжали нас преследовать с криками: \"Он наш! Ничего у тебя не выйдет! Лети обратно на землю. Твоё тело не собирается остывать!\" Мы летели вперёд, но и они не отставали. Вдруг нам наперерез вылетела новая фигура. Это была молодая девушка с чёрными длинными развевающимися в полёте волосами, окружённая рыжим облаком, которая кричала: \"Он теперь мой! Навеки! Я не отдам его ни тьме, ни свету! Он – мой, и полетит со мной туда, где обитают духи умерших джипси!\" Она выхватила из-за пояса острый отточенный клинок и показала его чёрной стае преследователей. – Урсула-а!.. – закричал Ульрих и, оставив меня, полетел к ней. Да, это была Урсула. Я подняла глаза кверху и увидела широкую дорогу, сотканную из нитей тумана. Она напоминала мне некоторую межу, которая, как я позже поняла, разделяла мир живых и мёртвых. На другой стороне я также видела отца, мать и Штефана. Родители стояли и грустно на меня смотрели, только Штефан перелетел межу и, обернувшись ко мне, крикнул: \"Гудрун! Дорогая! Не перелетай межу! Твои жизненные испытания ещё не кончились. Живи пока, а когда подойдёт твой срок, я тебя встречу. Ты – сильная и всё выдержишь. И теперь обретёшь дар, дарованный тебе Мариулой. Что поделать... Нашим детям не судилось стать счастливыми в земной жизни, так пусть хоть на пороге вечности обретут покой! Они теперь вместе, и им даже ад раем покажется. А ты живи!\" И Штефан полетел обратно в даль, в туман... Я присоединилась к Урсуле и Ульриху. Мы полетели в лес, где остановилась Мариула с детьми и их приёмными родителями. Малютки посапывали в повозке около приёмной мамы Сабрины, которая около них хлопотала, а муж её, Каспер, пошёл поить лошадей. В это время Мариула начала перебирать свои травы, а кое-какие ломать и бросать в костёр. Видно было, что она пожелала поговорить с умершими духами. В дымовой завесе костра ярко обозначились наши замершие тени. – О, Господи! – вскрикнула от неожиданности Мариула. Внученька моя! Ульрих! А ты что тут делаешь? – обратилась она к моей тени. – Неужели и ты с ними, как я тебя не доглядела! Зачем отпустила тебя в этот проклятый город.

Прости меня, Гудрун. Я хотела ей ответить, но не могла. Меня опередила Урсула: – Бабушка, Гудрун ещё предстоит долго жить, она просто провожает меня и Ульриха, который пошёл за мной. Такова его судьба. Поезжай с внуками и их приёмными родителями в Испанию, а Гудрун останется в Вестфалии. Это её Родина, и тут ей ещё отпущено немножко счастья, а также горя и жизненных испытаний. У неё тут останется внук, которого она найдёт по висящему на шее амулету джипси, который ты ей в молодости подарила. А наши дети пусть едут в Испанию. Мы с Ульрихом проследим за вашими бардо в дороге, чтобы они спокойно туда доехали. – Хорошо, Зара! Пусть будет так, как ты решила. Завтра утром тронемся в путь. Я очнулась и открыла глаза. – Госпожа Амалия! – вскрикнула сидящая около моей кровати служанка. – Эта женщина открыла глаза. Моя голова раскалывалась, как после удара тяжёлым предметом. Руки свисали, как плети, ноги омертвели... В беспамятстве я пролежала четыре дня. Только изредка, издаваемое мною дыхание говорило, что я ещё цепляюсь за жизнь. Прошли девять дней после похорон моего сына, потом ещё 31день, после чего в дом наехали кредиторы. Ульрих в кнайпе за игрой под пьяную руку подписывал любые договора, которые вконец разорили семью. Всё их немалое состояние и также дом он пустил на ветер. Меня уже не выгоняли, а позволили остаться у них жить на правах дальней родственницы. Потом Амалия с мужем и я перебрались в мой домик, купленным ещё моим мужем покойным Штефаном, в котором Ульрих и Урсула прожили три счастливых года. Гретель со своими родителями и маленьким сыном, распродав остатки хозяйства после похорон, переехала в другой городок, подальше от позора. Их следы затерялись. Спустя некоторое время после этих скорбных событий к нам в дом попросился на ночлег один путник. Это был зажиточный бюргер по имени Хельмут. Он простыл в дороге, хрипел, а его тело горело огнём. И он не мог дальше ехать, особенно в такую холодную ветреную погоду. Я теперь хорошо знала, что надо делать, чтобы поднять его на ноги. Мои лечебные отвары оказались на высоте, меня они не подвели. Я поняла, что действительно обрела дар врачевания. Чуть раньше за этот дар мне наверняка влетело бы от набожной Амалии, но теперь она жила под моей крышей, и молчала, делая вид, что ничего не понимает и не знает. Но между нами родственных чувств так никогда и не возникло. Я чувствовала, что её очень тяготит моя забота, но ничего не поделать. Поправившись, Хельмут предложил мне переехать жить в его дом в небольшом городке Виттхайм в качестве экономки. И я с радостью согласилась. Очень уж тяжело мне было оставаться в Майнце, в плену тяжёлых воспоминаний и незаживающих ран. А что касается Мариулы, они благополучно добралась до Испании. Там

молодые джипси разыскали свой табор, в который они были с радостью приняты. Совсем недавно в таборе умерла шувани, и Мариула заняла её место. Во сне она иногда приходила ко мне и рассказывала, как они живут. Но подошёл срок, и душа её улетела к умершим предкам, где её ждали дочка и внучка. После этого все мои связи с внуками оборвались. Но я чувствую, что они живы и здоровы. – Гудрун, а как же твой родной внук от законной жены Ульриха? Ты его разыскала? – спросила я после окончания её рассказа. – Нет, – ответила Гутрун, и опустила вниз глаза, словно что-то недоговаривая. – Хотя чувствую, что он где-то близко от меня. * Гауптман – капитан ** Джипси – цыгане *** Фельдфебель – звание в полках немецких ландскнехтов **** Шувани – цыганская колдунья ***** Бендер – цыганская палатка ****** Бардо – крытая цыганская повозка с полукруглой крышей ******* Период похолодания в Европе (XV-XVIIIвв) называется «Малым ледниковым периодом» Чёрная всадница Часть XI Николина Вальд

Картинка из интернета ПОГОРЕЛЬЦЫ Известие, что ночью на Свена было совершено нападение, и он лежит дома в беспамятстве, быстро облетело весь наш маленький Виттхайм. Испуганные горожане тихо перешёптывались по углам, и в скором времени по городу поползли ужасные слухи: что богатство свалившееся нам на голову не от Бога, и, потому, для нашей семьи наступил час расплаты. Какой злоумышленник подбросил горящую головешку в осиное гнездо, я не догадывалась. Как только я встала на ноги, тут же побежала к отцам Бернхарду и Йозефу с пожертвованием на храмы, принесла также пожертвование в женский монастырь матери Аббатисе, чтобы прекратить недобрые слухи. Отец Бернхард прочитал гневную проповедь о клевете на ближнего и божьей каре за сим последующей, и на некоторое время сплетни поутихли. Городской лекарь Гольдберг в скором времени, действительно, отбыл в действующий военный отряд, а своему ученику Клаусу велел наведываться к нам. Если больному лучше не станет, рекомендовал приставить к нему молодую сиделку Берату. Свен лежал тёплым трупом, за который когтями цеплялась вялотекущая жизнь, показывая, что ещё не собирается с ним расставаться. Дукаты из нашего кошелька утекали, как воды быстрого Рейна. Так что в скором времени я выставила на продажу вместе со шляпами свои дорогие наряды и украшения, которые мне дарил Свен. Гудрун, Анетт и Ганс валились с ног. Я была слаба помочь им в хозяйстве и, набрав с собой ворох работы, сидела около Свена, лежащего без сознания, и потихоньку шила. У меня получалось его кормить и поить из ложечки, но когда его нужно было перевернуть, поменять грязное постельное бельё, мои руки повисали в воздухе от слабости. Начались рождественские Адвенты, приближалось Рождество, но у нас дома царило далеко не праздничное настроение. Все просто выбивались из сил. Однажды, в преддверии Рождества, к нам заглянул в гости Курт, отбывший из военного гарнизона домой на праздничные каникулы. Свену как раз нужно было сделать перевязки и поменять простыни, и Курт на удивление вызвался помочь. Когда вся процедура была окончена, Гудрун принесла кувшин и миску, чтобы Курт вымыл лицо и руки. Как только он наклонился над миской у него из- за пазухи выпал непонятный заношенный амулет на цепочке, по форме напоминающий нож с выгравированными на нём какими-то символами. Гудрун вскрикнула и стала белее простыни, которую мы только что постелили больному Свену. – Что с тобой, Гудрун? – спросил удивлённо Курт. – Ничего, просто очень устала, сейчас достану из печи пирог, принесу грог, и мы перекусим. Посиди с нами немного. На этот раз от такого необычного гостеприимства Гудрун по отношению к

Курту я застыла на месте от удивления, забыв на минуту о постигшем несчастье. А жизнь продолжала идти своим чередом. После Рождества к нам поступила на работу Берата, которая должна была сутками сидеть около Свена. И ей отвели для проживания небольшую комнату в доме. Это была крепкая, высокая, пышногрудая блондинка с зелёными глазами, которые мне показались с хитринкой и недобрыми. Но руки у неё были крепкие, как у Гудрун. Она была дочерью экономки господина Гольдберга, выросла с младенчества в его доме и многому у него научилась. Она умело обрабатывала больным раны, при необходимости могла пускать кровь и делать перевязки. Поговаривали, что она его незаконная дочь. Будто бы он вылечил одну молодую вдову от продолжительной болезни в тяжёлой форме, и как только бездетная жена лекаря перешла в мир иной, то эта вдова переехала к нему в дом на правах ключницы- экономки. Но мне было не до разборки городских сплетен, и пришлось со всем соглашаться, так как на кон была поставлена жизнь Свена. После очередной ссоры с родными я поняла, что со смертью Свена и моя жизнь не будет стоить гроша ломаного. Гудрун встретила Берату в штыки, но последняя была не из робкого десятка, и объявила Гудрун войну. А поскольку ассистент Гольдберга Клаус сказал нам, что без услуг Бераты Свену на ноги не подняться, мне пришлось согласиться на присутствии сиделки к большому недовольству Гудрун. – Смотри, ещё наплачешься из-за этой змеи! – кинула она как-то мне вскользь. – Потерпи немножко, Гудрун, как только Свен встанет на ноги, рассчитаем её, но пока мне не хочется ссориться с лекарями. Ты же видишь, как судачат о нас злые языки, а господин Гольдберг всеми уважаемый в городе лекарь. Постепенно Свен начал возвращаться к жизни, время от времени приходя в сознание, и я стала замечать странный блеск в глазах у Бераты, хотя со мной она продолжала оставаться сверх почтительной. А вот старушке Гудрун она не желала подчиняться и часто бросала ей вслед недобрые словечки. Свен в его положении очень зависел от могучей сиделки. Чтобы сесть на постель, он обхватывал крепкую шею Бераты руками и подтягивался. Усевшись таким образом, он мог съесть с её помощью принесённый на подносе обед. Потом таким же образом, только в обратном порядке, укладывался. Я иногда замечала её крепкие руки, скользящие у него под одеялом, которые будто бы поправляли ему постель. Я не хотела думать о плохом. Но когда я заходила в комнату, он на мне останавливал пустой взгляд, в то время как при появлении Бераты, его глаза начинали светиться неподдельным интересом, даже искрились. Моё сердце сжималось от тревожных страхов. Иногда я замечала, как Берата рассматривает оценивающим взглядом наш дом и подслушивает под дверью, за которой я решала с Гудрун хозяйские вопросы. Прошли холодные зимние месяцы. Три месяца тоскливых ожиданий и нервозной неопределённости. На дворе уже приветливо заулыбалось весеннее

солнышко. Наполнялись весенним соком почки на кустарниках и деревьях, тогда как травы и цветы не ждали, пока установится круглосуточная тёплая погода, а зеленели и цвели вовсю, не боясь лёгких ночных заморозков. Свен начинал понемножку ходить. Когда я заикнулась, что пора Берату рассчитать, стукнул кулаком по столу и крикнул: – Я в доме хозяин, и Берата тут будет столько времени, сколько я пожелаю. А тебе с Гудрун лучше заниматься своими домашними делами и не совать нос в мои. Я перепугалась и с плачем побежала к Гудрун, но последняя только отмахнулась, сказав мне укоризненно: – Я тебя предупреждала, теперь жди худшего. Худшее не заставило себя ждать. Военные манёвры закончились полным поражением старого курфюрста. Курт, вернувшись домой, зачастил в наш дом. Причём, как я поняла, на этот раз его приход был не так к Свену, как к Гудрун, у которой сияли глаза при его появлении. Балуя его ласковыми словами, она старалась угостить его чем-то вкусненьким, а мне начинала твердить о прощении врагов, как и отец Бернхард. Я ничего не понимала и чувствовала себя в родном доме третьим лишним, и большую часть времени старалась проводить в мастерской. Курт с довольно ехидной оценкой смотрел на всё происходящее в доме, в котором теперь образовалось два лагеря. В одном Свен с Бератой, в другом Гудрун с Куртом. Между ними я. Только Ганс с Анетт ни во что не вмешивались. Гудрун обещала их поженить после Пасхи, и они с нетерпением ждали прихода этого торжественного дня. Главное, как бы своё счастье не спугнуть! Однажды вечерком, чувствуя что-то нехорошее, я решилась подслушать, о чём Свен беседует с Бератой. Меня чуть не хватил удар. Я услышала, как Свен её спрашивал, не желает ли она родить ему наследника, поскольку жена его этого сделать уже не сможет, а в случае чего можно её и в монастырь отправить. На что Берата ответила, что только в том случае, если она станет его законной венчаной женой. Но, по-видимому, это в планы Свена не входило, он сказал, что пока жениться на ней не может, поскольку ещё весь домашний доход сосредоточен в руках у Эльзы. Это уже было выше моих сил. А что делать дальше, я не знала, но поняла, что пока мои дела идут успешно, я нужна в доме. Укрывшись в мастерской, я провела там всю ночь. Выплакавшись вволю, я заснула на своём рабочем стуле. К утру все выкроенные накануне шляпы были закончены моими ночными помощниками. Так утром меня сонную, с тяжёлой головой и застала Гудрун. – Знаю, что произошло, но можешь не переживать. Свен не такой дурак, чтобы менять тебя на эту дылду, но запомни, таковы они мужчины: что угодно будут говорить про собственную жену, когда новая юбка на пути подвернётся. Но не будь дурой, делай вид, что не в курсе происходящего. Скоро пасхальные ярмарки начнутся, и Курт предлагает отвести партию твоих шляп на базар в

Бонн. Что ты на это скажешь? – Я не доверяю Курту, сильно много зла он мне причинил, ты же сама в курсе дел. – Он теперь другим стал, поверь мне, да и выхода у тебя нет другого. Иначе все твои деньги к Берате в карман переплывут! А она им цену знает! Пришлось согласиться. Через два дня приехал довольный Курт и привёз мне выручку, оставив себе часть денег, как мы договаривались. А потом вручил мне в подарок сдобного пасхального зайца с ярмарки, а выздоравливающему Свену бутыль с заморским вином особого сорта. Но как раз в ту минуту, когда Курт вручал мне выручку, в комнату прихрамывая и опираясь на плечо Бераты вошёл Свен. Увидев у меня в руках всю выручку, он побагровел и велел всё немедленно отдать ему. Противиться я не решилась, а Свен, пересчитав, изменился в лице: – А где остальные дукаты? Это гораздо меньше половины того, что мы продаём дома. – Ну, так это же ярмарка! Да и мне кое-что причитается, и вот на подарки кое- что пошло… – Чтобы больше без моего ведома, ничего из дома не уходило! – заорал Свен. У него начался приступ, и Берата увела его в комнату. Когда закончились пасхальные праздники, отец Бернхард обвенчал Ганса с Анетт. А ещё через месяц к нам в дом зашёл господин Гольдберг. Осмотрев Свена, он сказал, что в сиделке Свен не нуждается, и он забирает Берату домой. Гольдберг приготовил для неё богатое приданое и собирается выдать её замуж за своего лучшего ученика Клауса. Кроме того, он намерен со временем передать молодому врачу своё дело, поскольку у него нет сына-наследника. Лицо Свена тотчас покрылось мертвецкой бледностью. А когда Берата, махнув ему в знак прощания рукой, покинула дом, он вытащил недопитую бутыль с вином - пасхальный подарок Курта, и выпил содержимое одним махом. Я думала, что всё утрясётся со временем, но наши отношения становились всё хуже и хуже, до отчуждения. Его глаза горели недобрым огнём при моём появлении, по малейшему поводу он осыпал меня бранью и даже пробовал поднять руку, чего раньше никогда не делал. Я только успевала уворачиваться. Однажды мои нервы не выдержали, и я велела Гансу поставить в моей мастерской небольшую кушетку. И все последующие дни и ночи проводила там за работой, которая меня отвлекала от семейных неурядиц. Курт зачастил к нам в дом, и после его появления Свен лежал в стельку пьяный, так как Курт приносил ему вино, ром, грог и даже крепкий шнапс, получая за это каждый раз хороший куш. Гудрун всё так же рьяно, как и раньше, выполняла всю работу по дому, а на наши отношения со Свеном смотрела довольно отстранённо, либо делала вид, что ничего особенного не происходит: «Мол, сами разбирайтесь, а я всего лишь экономка, и посему моё дело – сторона». Вилявый Курт начал смотреть на меня каким-то непонятным изучающим взглядом, улыбался, даже пытался меня жалеть и говорить какие-то ласковые слова. Но жадный блеск его злых глаз

выдавал, что он задумал что-то нехорошее, недоброе. Почти незаметно прошли весенние и летние дни в работе и взаимной неприязни в нашей расколотой семье. Начиналась осень с туманами и дождями. В отношениях ничего не изменилось. Свен пил то, что ему приносил Курт, я продолжала шить шляпки, но дом наш стал угрюмым и неприветливым. Когда октябрь подходил к середине, ко мне в мастерскую зашла Гудрун и сказала, что хочет немножко облегчить свою душу. – Но зачем мне, лучше пойти к отцу Бернхарду или Йозефу. – Нет, – сказала Гутрун. – Уже поздно, поэтому, выслушай меня. Чувствую, что недолго мне осталось на этом свете. Тебе я многое рассказала, но конец всем моим мытарствам одному Богу известен. Есть у меня перстень с гранатом, подарок Мариулы, о которой я тебе рассказывала. В нём таится и сила, доставшаяся мне от Мариулы и Урсулы. Да только передать мне её некому, кроме тебя. Я вижу, ты её пустишь на доброе дело. А что не поймёшь, тебе разъяснит Чёрная всадница, когда придёт время. – Что ты говоришь, Гудрун? Ты ещё такая крепкая! Какая смерть? – У каждого своя судьба и никто не знает где, когда и в каком месте тебя старик* с косой в руке и чёрными крыльями за спиной встретит. Только прошу тебя, никогда не пускай в ход любовное зелье, ни для себя, ни для других, и тогда тебе не придётся так тяжело расплачиваться, как мне. Как только я уйду, тебе станет очень тяжело, но ты выдержишь – тебе ещё долго жить. О потерянном добре никогда не жалей, пускай с ним всё зло от тебя уйдёт. Гудрун сняла магический перстень цыганки Мариулы, и надела его на мой средний палец правой руки, сказав при этом, что с ним она передаёт мне всю свою магическую силу. Затем повернула перстень камнем в ладонь и добавила: – Так делай всегда, когда на людях будешь появляться. Это от посторонних глаз. А когда одна в доме сидеть будешь, поверни его камнем наружу и поглядывай, поочерёдно переводя взгляд с него на кольцо Марии и снова на перстень. Они тебе подскажут, что делать в трудную минуту. Больше ничего не могу сказать тебе. Когда подойдёт твоё время, ты войдёшь в полную силу! И Гудрун, уложив меня спать, покинула мастерскую. Я начала засыпать с каким-то непонятным чувством некоего выполненного задания. Приближалась страшная ночь с 31 октября на 1 ноября. В эту ночь выходят наружу мертвецы и привидения, летают по лугам феи, для которых эльфы исполняют на рожках серенады, ведьмы и колдуны несутся на мётлах и чёрных конях на очередной самый важный шабаш в году, на котором отчитываются перед главным чёртом о мерзостях, совершённых ими в течение года. Люди об этом тихо переговаривались, пугая ими непослушных детей и друг-друга, осенив себя перед этим крестом. Святые отцы церкви грозили карой небесной за то, что эти еретики верят в какие-то сатанинские глупости, забывая о слове божьем и празднике всех святых 1 ноября.

Эта осень выдалась необычно-холодная и дождливая, а ближе к ночи всё небо заволокли тучи, хлынул проливной дождь. Лицо Гудрун было бледнее луны в звёздную ночь, а Свен бродил мрачнее тучи, ругал почём зря прислугу, побил в кухне посуду, и я сама чудом увернулась от направленного в мою сторону кулака. К вечеру я собралась, как обычно, налить в напёрсток вина и выставить его за порог, но обнаружила, что моя бутылочка, которую держала в мастерской, пуста. Я спустилась в погреб набрать новую бутылочку из заветной бутыли, завещанной мне бабушкой Марией перед смертью. Как только я открыла сундук, над моей головой нависла тень. Я подняла голову и увидела около себя Свена. – Что в этой бутыли находится? – Настойка от головной боли. – Почему мне никогда её не наливала? – Её можно пить только женщинам, мужчинам она не только не поможет, но ещё и вредить будет. – Лжешь! Я в винах знаю толк. Такой аромат источает только хорошо выдержанное на травах вино. А такое даже старухе Гудрун изготовить не удастся. Курт прав. Ты от меня скрываешь вино какого-то особого сорта, секрет изготовления которого тебе завещала Мария вместе с этой бутылью, а ты поишь им неизвестно кого. Ну, я с тобой ещё разберусь, отведаешь моего кнута, как поправлюсь, а пока я не намерен с тобой больше разговаривать. Не успела я опомниться, как он выхватил у меня бутыль, а меня отшвырнул кулаком в сторону, и я упала на припасённые на зиму запасы овощей, укрытые соломой. Когда я пришла в себя Свена рядом не было. Я быстро выбежала из погреба с предчувствием недоброго. Заглянув в комнату Свена, я увидела, как он, довольный собой, допивает бутыль. Ганс с Анетт спали в соседнем доме. Гудрун стояла на коленях перед распятием и горячо молилась, что на неё вовсе не было похоже. Я накинула на себя тёплый платок, плащ-мантель и выскочила во двор, не зная, что делать. Ноги понесли меня в неизвестном направлении. Колючий дождь, вперемежку со снегом хлестал моё лицо. Казалось, что в эту ночь все злые силы ополчились против меня. Вдруг я вспомнила о кольце Мариулы, и, повернув его на пальце, решила спросить, что мне делать. Как остановить то, что может случиться, когда всё вино будет выпито. Кольцо вспыхнуло таким ярким блеском, что озарило всё вокруг, как огонь молнии. Раздались оглушительные громовые удары. Дождь внезапно прекратился, и перед моими глазами блеснуло видение, будто бы наш дом вспыхнул огнём. Я увидела, как из дома выбегает с обезумевшими глазами Гудрун и бежит к конюшне, где ржал Росс и недавно купленная на ярмарке кобыла Берта. Гудрун успела открыть ворота стойла, и обе лошади кинулись прочь из дома, а на Гудрун упала отделившаяся от дома объятая огнём балка. Я закричала, что было сил, и кинулась обратно домой, но, вдруг, на полдороги споткнулась о пень и упала на что-то мягкое. Как я узнала потом, я оказалась около городской свалки, рядом с ямой, в которую сбрасывали нечистоты. От падения и неприятного

запаха я потеряла сознание и начала проваливаться в небытие. Я увидела туманную дорогу, из которой мне навстречу вылетела покойная Гертруда, мать Зольды, и закричала: – Ага! Попалась! От меня ещё никто, кроме тебя, не убегал! Но мне ты пока не нужна, с меня пока довольно двух других душ! – Оглянувшись, я увидела парящих в воздухе Гудрун и Свена, смотрящих на меня обречёнными взглядами. Вокруг них летали маленькие феи, и звенела музыка с необычно высокими тонами, которая будто сверлила уши. Это играли на рожках малютки эльфы. – Что? Проиграла, раззява! Так тебе и надо! – услышала я над головой скрипучий голос. Подняв голову, я увидела уже знакомых мне ведьм, летящих на метле по своим делам. Только Чёрной всадницы в этот раз рядом не оказалось. Я подпрыгнула и замахала руками, и, вдруг, чудо! Я неожиданно оторвалась от тверди и полетела по воздуху, прямо за Свеном и Гудрун, и закричала им вдогонку: – Куда вы? Возьмите меня с собой! Мне страшно тут одной оставаться! Свен повис на минуту в воздухе и обернулся в мою сторону, взглянув на меня так трагически, словно извинялся за всё содеянное. Потом резко развернулся и полетел ко мне. Я увидела его печальные глаза, из которых, как мне показалось, готовы брызнуть невиданные никогда досель слёзы: – Эльза, милая! Прости меня за всё! Прошу-у!.. Я причинил тебе много страданий, извлекая из твоих трудов выгоду для своей беспутной жизни. Но я по-своему любил тебя. Ты заслуживала большего, чем я мог тебе дать. У тебя нежное, доброе сердце, и ты ещё встретишь в своей жизни более достойного мужа, чем был для тебя я. Единственное, о чём я тебя предупреждаю: не доверяй Курту! Его лживым словам и обещаниям! Он меня намеренно спаивал и водил по трактирам, зная мою слабость к вину и женщинам, чтобы сжить со света. А потом жениться на тебе, и тем самым завладеть моим домом и кошельком. Потом ко мне повернула тень Гудрун, крикнув: – Прости меня, Эльза, если можешь! У меня не хватило смелости сказать тебе это тогда, когда я передавала тебе свой перстень – твой амулет до конца жизни. Выслушай меня теперь: – Курт – мой внук, которого я искала всю жизнь, а его мать Гретель и есть та самая невестка, погубившая Урсулу. Я узнала это, когда увидела на Курте знакомый магический амулет, который когда-то надела на шею Штефану. Этот амулет приносил ему удачу в сражениях и почти всегда спасал от всех житейских неурядиц. В тот момент, когда я его узнала, я забыла обо всём на свете. Он выведал у меня всё, в том числе и твою заветную тайну относительно шляпок и вина. Он рассказал о вине Свену, но не сказал его главный секрет, в надежде, что тот погибнет, когда его выпьет, а он женится на тебе, и тогда весь твой заработок потечёт в его непутёвый карман. Но теперь этому не суждено сбыться, так как

волшебная шляпка сгорела в доме вместе с рецептом вина. И твоя удача от тебя отвернулась. Ты больше не сможешь шить шляпки, а только сможешь попроситься в качестве швеи в дом к фрау Краузе. Но и это будет ненадолго. Тебе предстоят тяжёлые дни в жизни, но ты выдержишь, так как ты сильна духом и тебе поможет магический перстень. Когда я всё это поняла, я решила передать тебе свой дар вместе с этим перстнем Мариулы, так как не вижу никого другого, достойного этого дара. А Курту хватит на всю его жизнь заговорённого Мариулой амулета. Он также забудет о тайне шляпок и вина. Этого пожелали домовые. Он будет так же, как и все другие, думать, что Свен слишком много выпил лишнего вина, которое он ему поставлял, оступился и сбросил на пол горевшую в комнате свечку, что и стало причиной пожара. Закончив свою исповедь, тень Гудрун полетела дальше за тенью Свена через туманную дорогу. Я кинулась за ними, но чья-то властная рука отбросила меня в сторону, и я услышала голос: – А ты куда собралась? Рано тебе ещё к нам! Я очнулась, когда крепкие руки подхватили и понесли меня куда-то. Ныл разбитый лоб, из носа сочилась кровь, а от моей одежды несло вонючим запахом свалки. Слышались крики соседей и других сбежавшихся на шум людей, которые пытались тушить пожар. Но это было невозможным делом, так как не хватало ни ведер, ни воды в колодце. Никто не знал, что этот пожар месть домовых за выпитое вино, а с их колдовской силой люди не могут тягаться. Лошади бегали по двору вокруг догоравшего дома, около которого собралась толпа осмелевших зевак, рискнувших в эту колдовскую ночь выглянуть за порог. Ганс пытался поймать бегавших по ночному двору лошадей. А мой неизвестный спаситель отнёс меня в старый уцелевший дом, который пожар не тронул, так как он находился довольно далеко от нашего. Когда меня внесли в дом, перепуганная Анетт зажгла свечки. При свете свечей я увидела, что моим спасителем оказался Курт. Моим первым желанием было вцепиться в его горло и задушить за всё свалившееся по его вине на мою голову горе, но мои руки меня не слушались. А Курт спокойно уложил меня в постель, на которой час назад мирно спали Ганс с Анетт, и велел Анетт дать мне чего-то успокоительного. А завтра он к нам придёт и решит, как нам троим жить дальше. Напуганная Анетт принесла миску и кувшин с водой. Умыв и переодев меня в свою ночную рубаху, налила мне в стакан капли, которые ей накануне дала покойная Гудрун. Выпив их, мне показалось, что уличная суматоха начала удаляться от меня всё дальше и дальше. Я парила над огромной бездной, выпускающей время от времени огромные клубы пара. Протерев глаза, я увидела что-то вроде отверстия-входа, около которого простаивала вереница бледных душ умерших людей. Бесцветные тени дрожали мелкой дрожью, молча и покорно ожидая своей очереди войти в это судилище, чтобы услышать приговор от его грозной властительницы фрау Хёлле**. Кого только в очереди не было: судьи и каторжники, висельники и

адвокаты, курфюрсты и бедняки, самоубийцы и палачи, горожане и крестьяне, разбойники и бродяги. Были тут знатные графы и бесшабашные подкручивающие усы бароны, расфуфыренные дамы, держащие в руках зеркальца. Да, смерть всех сравняла - богатых и бедных, умных и дураков, пеших и конных, старых и молодых, всех выстроила в одну шеренгу в очередь к неподкупной судье фрау Хёлле. Но Свена и Гутрун я не нашла. Может быть, они уже прошли. Мне вдруг захотелось увидеть больше, и я пристроилась в шеренгу между двумя вдовами. Когда очередь стала подходить, меня объял страх, но любопытство взяло верх. Я заглянула внутрь и увидела сидящую на троне фрау Хёлле. Это была огромная рыжеволосая великанша с огненными глазищами в золотой короне на голове. Левая половина её лица была красной, а правая иссиня-чёрной, выше пояса она выглядела, как живая женщина, но её бёдра были покрыты пятнами и разлагались как у трупа. Около неё сидел чёрный пёс с такими же огненными глазищами, как у хозяйки. А сам трон её находился около корней огромного дерева, ствол которого на поверхности опоясывала большая змея. Рядом с троном стояла золотая чаша, в которую капал яд из зевающей время от времени змеиной пасти. Около подземной королевы крутились волосатые существа, довольно неопрятного вида, которые после приговора разводили души по разным коридорам, о чём свидетельствовали многочисленные зияющие тёмно-синим светом отверстия. Что она говорила, я разобрать не могла, но как только очередь дошла до меня, она произнесла: – Кто позволил ещё живым спускаться в мою обитель до предназначенного срока? Или, может, ты желаешь взбить мою большую зимнюю перину? К сожалению, у тебя для этого силёнок маловато. А своих не ищи. Тех, кто уже у меня находится, живым видеть запрещено. А те, кто должен явиться, пусть ещё свои последние сорок денёчков над землёй полетают, а потом на мой суд явятся. Их останки ещё земля не приняла, а родные панихиду не отпели. А ну, живо обратно! Благодари Фрейю за проявленный к тебе интерес. В этот момент чёрная волосатая рука свернулась в кулак и дала мне такую затрещину, что я подлетела вверх и открыла глаза. Около меня сидела с заплаканными глазами Анетт, а около двери стоял, переваливаясь с ноги на ногу Курт. Я сразу отчётливо вспомнила все вчерашние события. Как мне не было тяжело и больно, но жизнь продолжалась. Я теперь одинокая вдова, от которой в скором времени отвернутся все богатые знакомые, те, что в своё время милостиво отодвинулись и уступили мне небольшое местечко в своём окружении. Но хуже всего то, что я теперь одинока, как и прежде, хотя я немножко повзрослела и приобрела с годами жизненный опыт. Нужно похоронить по-христиански обгоревшие останки близких мне людей, с которыми я прожила вместе пять лет. Слёзы хлынули из моих глаз градом, но ими не вернуть умерших, не помочь горю, да и утешать меня со смертью Гудрун стало некому. Но нельзя уступать место панике. Поддаваться ей. Надо взять себя в руки

и делать всё, что нужно, чтобы жить дальше. Как только Курт вышел за дверь, я стрелой выскочила из постели и натянула на себя кое-какие вещи. О, Господи! У меня нет траурного платья? Что делать, всё нажитое годами, с таким трудом, сгорело вместе с домом. Я выбежала во двор. Место дома и всего, что в нём было, представляло собой ещё дымящуюся огромную обугленную кучу. Из всё ещё дымящегося пепла Ганс и пришедшие ему на помощь добровольцы выволокли два обгоревших трупа, которые можно было отличить только по росту. К нам прибывали и другие помощники, которым отцы Бернхард и Йозеф во время утренней молитвы велели явиться и помочь бедным погорельцам, кто чем может: дукатами на похороны и отпевание, на панихиду; продуктами, ибо все наши запасы на зиму сгорели вместе с домом; рабочими руками, которые нам так нужны будут в эти дни. В старом доме было небольшое стойло, куда Ганс ночью загнал перепуганных лошадей. Он обнаружил там, к его радости, несколько мешков позапрошлогоднего сена и старую полуразвалившуюся телегу. Ганс решил после похорон её починить, чтобы съездить в лес. Ни дров, ни хвороста у нас на предстоящую зиму не было. В этот момент ко мне подошёл Курт и сообщил, что они с матерью хотят сами заняться похоронами, так как Свен их дальний родственник, а Гудрун к тому же оказалась его родной бабушкой. Фрау Краузе вместе с семьёй тоже примут в этом участие. А мы, втроём, то есть я, Ганс и Анетт можем после похорон переехать на зиму в их дом, в котором для нас найдётся работа. Что касается лошадей, так господин Хагнер их может купить. Такие крепкие лошади в любом хозяйстве пригодятся. Пришлось согласиться, так как иного выбора у нас не было. *Старик с косой – Смерть. der Tod – Смерть по-немецки мужского рода ** Фрау Хёлль, иногда Гелия (Hellia) – хозяйка ада

Чёрная всадница Часть XII Картинка из интернета ТРАГЕДИЯ СЕМЬИ КРАУЗЕ Сердобольная фрау Краузе, которая от души занималась благотворительной деятельностью в городке Виттхайм, не прошла

мимо нашего чудовищного горя. Она предложила мне, а также молодожёнам Гансу с Анетт переехать жить в её дом, благо в этом большом доме место всем хватало. Мы с радостью и благодарностью приняли это предложение. Как и обещал Курт, он со своей матерью, а также всё дружное семейство фрау Краузе приняли деятельное участие в похоронах. Пожертвования горожан, к которым они добавили недостающую часть денег, хватило, чтобы похоронить Свена и Гудрун у апсидной – ближней к алтарю части церковного кладбища по- христиански с панихидой. Обгоревшие тела Свена и Гудрун были завёрнуты в саван, уложены в дощатые гробы, отпеты в церкви, как положено по католическому обычаю, и преданы земле. Погребальную панихиду проводил отец Бернхард. Он попросил Бога отпустить грехи умершим рабам божьим Свену и Гудрун и принять их души. Фрау Краузе и фрау Гретель после похорон раздали щедрую милостыню беднякам в виде денег, белого хлеба, вина и одежды и внесли полагающиеся в этом случае пожертвования католической церкви. Ими также были устроены достойные поминки после похорон, на девятый и сороковой дни. Я всё это время находилась в полузабытье. Иногда я могла рыдать сутками, в другие дни мои глаза были сухими, из которых ни одна слезинка не проливалась. Фрау Краузе боялась, как бы я не повредилась умом от таких перепадов. Ганс и Анетт были зачислены в штат прислуги при доме, чему они были чрезвычайно рады, и фрау Краузе велела Анетт присматривать за мной. Мне была предложена для проживания большая светлая комната в доме, в которой обычно останавливались заезжающие к ним в дом гости из дальних мест. Но я от неё отказалась и попросила, чтобы мне предоставили мою прежнюю комнату под чердаком. Мне хотелось выплакаться вволю, чтобы этого не видели не только господа, но и домашняя прислуга. Начинались декабрьские адвенты, а за ними зимние рождественские праздники, и мне не хотелось портить всем настроение своим заплаканным видом. Когда все похоронные церемонии были закончены, я почти не спускалась вниз, а все эти дни лежала, уткнувшись в подушку, и рыдала. Ко мне наведывалась в комнату Анетт и заставляла съедать принесенный ею на подносе завтрак или обед, приносила воду для умывания, наводила порядок в комнате так, словно я всё ещё оставалась её прежней хозяйкой. А на принесённые ею в комнатушку рождественские атрибуты со свечками я смотрела отрешённым, невидящим взглядом. Отупев от горя, я не понимала, для чего мне нужно продолжать жить, и какие, вообще, у меня цели и планы на будущее. Во время долгих мучительных ночей в моей голове начинали блуждать мысли о скорейшем окончании жизни. Я даже мысленно призывала к себе жнеца с косой, чтобы он забрал меня вместо очередного человека из счастливой и любящей семьи. Закрадывалась мысль самой окончить свой тяжёлый и ненужный земной путь… И только осознание страшного греха и наказания, которое за этим последует, если наперекор предназначенной судьбе окончить свой путь раньше положенного норнами срока, отводили меня от мыслей о петле из постельной

простыни. Так в унынии я провела три месяца, и неизвестно, что было бы дальше, но в одну из ночей ко мне явилась бабушка Мария и сказала: – Эльзхен, девочка моя, что же ты с собой делаешь? Своими слезами ты не облегчаешь страдания Свену, а только добавляешь. Фрау Краузе взяла тебя под свою защиту, но и её испытания не за горами – она тоже ходит под Богом. Посмотри на себя в зеркало, во что ты превратилась. Гудрун тебе свой магический перстень вместе с даром передала, чтобы ты другим помочь могла, а ты сама с собой справиться не можешь! Вставай утром и займись каким-нибудь делом в доме. У тебя ещё старый дом и земля при нём имеются. Так что ты теперь не бесприданница, как раньше, а молодая вдова, у которой кое-что в запасе имеется. А с этим не пропадёшь. И чтобы я больше не видела твоих рыданий, которые горю не помогут. Вставай и выходи к людям. Нечего хоронить себя заживо в четырёх стенах. Утром Анетт, как обычно, принесла мне в комнату кувшин для умывания. Вспомнив бабушку Марию, я сказала Анетт, чтобы она завтрак сегодня не приносила, так как я хочу сама спуститься в гостиную. Взглянув на себя в зеркало, я ужаснулась. На меня смотрело худое впалое лицо с выцветшими от слёз глазами и заострённым носом. А чёрный траурный чепчик, как и весь наряд, дополняли мой безобразный внешний вид. Я спустилась вниз в гостиную. Все сидящие за столом смолкли. Фрау Краузе жестом велела мне сесть около неё, напротив стоящего на столе свободного прибора. Курт, увидев меня, чуть не захлебнулся глотком горячего глинтвейна, которым он запивал аппетитный штолен, нарезанный и уложенный дольками на плетёной тарелке. Я знала, что этот смешок вызван моим страшным видом, а он своих чувств скрывать не привык. Тогда я, собравшись с духом, спросила: – Фрау Гретель, я раньше работала в вашем цеху швеёй, и вы были довольны моей работой. Не могли бы Вы меня снова взять к себе на работу, так как только через труд я могу вернуться к нормальной жизни и тем самым облегчить постигшее меня горе. – Эльзхен, дорогая, я всегда была тебе рада и с удовольствием возьму тебя в цех, когда ты этого пожелаешь, но у тебя имеются земля и хоть старенький, но всё же домик. Может быть, ты пожелаешь туда вернуться и снова взяться за шляпное дело. Ты даже можешь рассчитывать в дальнейшем на новое замужество, если у тебя снова дела пойдут в гору, как раньше. – Нет, фрау Гретель, я больше не могу к этому вернуться. Раньше мне во всём помогали Свен и Гудрун. А теперь их нет больше со мной, а мне одной всю работу не потянуть. Я решила начать со старого, а в дальнейшем видно будет. Если не возражаете, я сразу после завтрака пойду в ваш цех и начну шить раскроенные вами платья. Прошёл месяц с тех пор, как я поменяла своё добровольное заточение на работу в цеху и очень увлеклась ею. Фрау Гретель и фрау Краузе не скупились на

похвалы, а во время еды подкладывали мне в тарелку лакомые куски, чтобы я быстрее поправлялась. В выходные дни приезжали господин Хагнер с женой и детьми в гости к матери. Романтически настроенная Эмми начала выводить меня на прогулку вначале по саду, а потом и по городку, заводила меня в лавки, чтобы вернуть мне вкус к жизни. Я постепенно начинала приходить в себя: накупив в лавках шёлковых ниток, я начала в свободное время вышивать замок Хильды. Это уже были не маленькие вышивки, а целый большой гобелен, который я решила повесить в своей комнате, чтобы любоваться им как последней крохой своего неудавшегося счастья. Как только клиенты узнали, что я теперь работаю в цеху у фрау Гретель, в мастерскую повалили заказы. К празднику Пасхи я уже чувствовала себя изрядно окрепшей. Как-то раз я обнаружила в комнате пасхального зайчика с кучкой крашеных яиц. Я вначале думала, что мне их принесла Эмми, но каково было разочарование, когда я выяснила, что этот подарок принёс мне Курт. Нужно было держать ухо востро. Вечером, когда я поднималась в свою комнату, он попытался схватить меня за спину, но я вывернулась так, что мы оба споткнулись о винтовую лестницу и упали, отделавшись шишками. – Оставь меня в покое! Я – вдова, и нахожусь под защитой этого дома! – Я умею хорошо утешать вдов, не ссорься со мной – не пожалеешь! Полная негодования, я влепила ему пощёчину. – А вот это ты напрасно! У тебя домик и земля при нём имеется, а я единственный сын у матери. А кому она свой швейный цех потом передаст. Подумай об этом хорошо. У нас с тобой будущее. – Не хочу ни о чём думать, особенно, рядом с тобой. – А я обид не забываю! Когда пролетели пасхальные дни, фрау Краузе решила устроить у себя в доме благотворительный вечер. Чтобы избежать многочисленного шумного общества, я настроилась посидеть в саду со своим вышиванием, которым я, вдруг, неожиданно увлеклась, вспомнив дворец Хильды. У меня на полотне начали проявляться очертания её дворца, сада, рыцарей. Незаконченную работу я пока никому не показывала. Когда я направлялась к двери, у меня защемило в груди. В дом вошла счастливая пара, в которой я узнала Клауса и Берату. Берата была разодета в бархат и меха несмотря на то, на дворе было уже достаточно тепло, а пальцы её белых рук украшали перстни, в одном из которых я узнала свой, подаренный мне когда-то Свеном. Я поняла, их пригласил Курт, чтобы отомстить мне. Полная негодования я повернула на руке перстень Гутрун и направила его на свою бывшую соперницу. Берата поскользнулась и растянулась на полу, потянув за собой расстеленный коврик, сломав при этом каблук сабо. Я вбежала в свою комнату, и весь вечер и ночь провела в слезах. На следующий день за обедом я спросила господина Хагнера, не может ли он мне помочь продать оставшийся мне в наследство домик с землей. Мне одной ни с домом, ни с землёй не справиться, лучше пусть это всё будет в деньгах, а

дальше посмотрим. Господин Хаггер очень удивился, но обещал помочь. Только Курт, услышав, побледнел, поняв, что я решила не иметь с ним общих дел. Без особых событий прошёл год. Я с большим удовольствием работала в швейном цеху, но с ещё большим удовольствием и радостью продолжала в свободное время вышивать гладью на холсте дворец Хильды. Мой дом и земля была удачно проданы, а вырученные деньги находились на хранении у господина Хагнера. Туда же я отправляла и полученные за работу в цеху деньги. Курт только скрежетал зубами из-за того, что фрау Краузе по моей просьбе запретила ему ко мне приближаться, вплоть до выселения из дома. В скором времени на наш дом обрушилось новое несчастье. Барон фон Краузе решил объездить купленную им норовистую необъезженную лошадь. Кобылица помчала галопом, высоко подбрасывая круп с намерением сбросить непривычный груз, и на крутом вираже выбросила его из седла. Некоторое время она протащила всадника по каменистому грунту, так как барон не мог освободить ногу, застрявшую в стремени. Пролежав несколько дней в постели со сломанным шейным позвонком, не приходя в сознание, он скончался. На этот раз настал мой черёд успокаивать его безутешную вдову – Эмми. Фрау Краузе хватил удар, от которого она слегла в постель и больше так и не оправилась. Была отправлена срочная депеша в Англию к родному брату Эмми, чтобы он приехал и уладил их бумажные дела. Она осталась вдовой с четырьмя детьми на руках, при капитале и бумагах, завещанных ей покойным мужем, в которых она плохо разбиралась. И только её родной брат, занимавший так же, как зять, должность адвоката, мог в них разобраться. Фрау Краузе чахла на глазах. И только один неуязвимый Курт ходил с довольным видом и снова начинал свои поползновения в мою сторону. Теперь за меня некому было заступиться, разве что к Гансу обратиться, но он был простым слугой в их доме. Эмми предложила мне переехать к ней в дом и там ждать приезда брата. Однако я не могла оставить фрау Краузе, которая просила меня не покидать её в последние дни. Она чувствовала, что уже не встанет на ноги. Но дом пока ещё принадлежал ей. Она поручила Гансу смотреть за домом и с меня не спускать глаз. Спустя две недели в доме появился мистер Чибли, старший брат Эмми. – Вот теперь я могу спокойно покинуть этот мир, зная, что моя невестка и внуки в надёжных руках, – слабым голосом произнесла фрау Краузе, впервые улыбнувшись за это тяжёлое время. Утром её не стало. Я перебралась жить к Эмми. Когда были окончены поминальные дни по фрау Краузе, мистер Чибли, решил распродать всё наследство, оставшееся за его сестрой, а её с детьми забрать в Англию в их фамильный замок. Кровопролитные стычки между династиями Ланкастеров и Йорков за власть, известные как тридцатилетняя война Алой и Белой Розы, закончились, и в Англии, наконец, настали спокойные времена. Для Эмми отъезд на родину был единственный выход из создавшегося тупикового положения, потому как лишившись любящего мужа, свекрови, с несовершеннолетними

детьми на руках Эмми не представляла, как будет жить дальше. Она начала уговаривать меня поехать вместе с ними в их фамильный замок. В их кругу много обеспеченных модниц, и без работы там я не останусь. На свою небольшую наличность, которая мне досталась от продаж, я смогу начать собственное дело, а в случае если чего-то не хватит или появятся какие-либо другие трудности, она и брат помогут. Я полностью доверяла этим доброжелательным людям. Однако я, во-первых, не владела английскими языком, несмотря на все старания Эмми обучить меня; во-вторых, совершенно не представляла себе эту неизвестную страну за морем, о которой я знала немного лишь по рассказам Эмми; и в третьих, как мне быть с Чёрной всадницей и магическим перстнем – подарком Гутрун, благодаря которому я должна научиться разбираться в травах, узнать мир колдовских тайн, куда не каждому смертному дорога ведома. Между тем, время поразмышлять и всё взвесить и обдумать у нас имелось, поскольку ещё не проданы выставленные на торги принадлежащие семье Краузе дома. Фрау Гретель и Курт ходили, как в воду опущенные. Они очень желали выкупить свой родной дом, но их запасов не хватало, и они подступили ко мне на этот раз вдвоём с предложением выйти замуж за Курта и вложить все имеющиеся в моём запасе наличные в покупку их фамильного дома. Со временем я стану полной хозяйкой, так как фрау Гретель видит во мне наследницу своего швейного цеха. Предложение фрау Гретель носило заманчивый характер, но я знала разгульный и расточительный характер Курта, неприязнь к которому, сидящую во мне, я не смогла подавить с годами. С другой стороны, меня терзал страх - Эмми оставалась моим последним другом, да и Ганс с Анетт приняли предложение поехать с ней в Англию. Её гувернантка Энн, много лет находившаяся при её детях, ехать наотрез оказалась. Всё приняло неожиданный оборот, когда в наш дом пришло известие, что в городе Кёльне умер господин Мюллер, наживший в последнее время себе довольно приличное состояние. По завещанию всё имущество было разделено между его детьми и вдовой, так что последняя могла прожить свои дни безбедно при полном достатке. И вот его «убитая горем» вдова Амелинда решила посетить своих родственников, живущих в Виттхайме. Она и была той самой роковой женщиной, ставшей причиной разорения фрау Гретель. Неожиданно легкомысленная Амелинда стала их последней надеждой. Курт сразу же устремился к ней, и ему не стоило большого труда уговорить эту стареющую красотку обвенчаться с ним. Теперь фрау Гретель могла без труда выкупить у мистера Чибли свой родной дом. А мне туда дорога уже была заказана. Но пока я жила у Эмми, мне бояться было нечего. Вот только этому тоже скоро наступил конец. В наш город прибыл молодой подающий надежды адвокат, для которого отец купил дом вместе с адвокатурой у мистера Чибли. Ранним весенним утром со слезами на глазах мы распрощались с доброй

Эмми, её детьми и братом навсегда. Мистер Чибли велел Гансу отвести меня к родным. Анетт тоже пожелала ехать с нами, так как это были их прощальные дни со мной. Ганс занёс в карету сундучок с добротными вещами, подаренными Эмми. Кроме вещей она подарила мне небольшой кошель с дукатами на первое время, чтобы я появилась у своих родных не бедной родственницей. Перед отъездом Мистер Чибли, пожелав мне найти клевер с четырьмя лепестками и свиного счастья*, усадил меня и Анетт в карету, и Ганс повёз меня в мой родной Обендорф. * Старое немецкое пожелание счастья

Чёрная всадница Часть XIII Картинка из интернета КОРОЛЬ ГОРНОГО ЛЕСА Весна продолжала своё победное шествие по нашим краям. Сегодня выдался погожий солнечный день, природа буйствовала и благоухала. Куда не кинешь взгляд по сторонам дороги, всё уже оделось в нежно-белые, розовые, жёлтые наряды, источая дурманящий аромат, летали яркие бабочки, соперничая своими нарядами с пёстрым весенним разнообразием красок. Трудолюбивые пчёлы без устали и без перерывов на обед, перелетая с цветка на цветок, собирали божественный душистый нектар. На деревьях и кустах птицы, громко советуясь

друг с другом, занимались важным делом – воспитанием и кормлением своих желторотых малышей. Природа вдохновенно и с энтузиазмом начала свой новый годовой цикл. Однако, мне было не до весеннего сказочного великолепия природы. В моей душе поселилась непреходящая безысходная тоска, доходящая временами до скорби. Я сознавала, что должна снова вернуться во враждебное окружение нелюбящих родственников без поддержки близких по духу добрых людей, таких как Эмми, фрау Краузе, Гудрун. Но мне больше некуда было приткнуться. Как только мы свернули в сторону горного лесного массива, карета вдруг стала накреняться на одну сторону, и в нижней части её что-то хрустнуло. Ганс вышел проверить. Оказалось, что сломалась ось. Нужно было её заменить, и Ганс оставив меня с Анетт в карете, пошёл в сторону леса поискать подходящий сук или крепкое деревцо, чтобы поставить новую, хоть и временную, ось. Пока он искал нужный материал, а потом его готовил, наступили сумерки. Пришлось заночевать в лесу. Ганс развёл небольшой костёр, посадив нас рядом с ним. Мы поели еду, которую нам собрала в дорогу Эмми, и собрались немного прикорнуть, а Ганс обещал подежурить около огня. Анетт боялась волков, но у Ганса имелась на этот счёт старенькая аркебуза. Я долго не могла сомкнуть глаз – одолевали тяжёлые мысли: вспомнилась вся прежняя жизнь с её трудностями и горестями. В это время я услышала заунывный протяжный волчий вой, и на поляне появился волк, только не серого, а скорее белого цвета. Белизну шерсти усиливала вышедшая из-за туч полная луна. Ганс схватился за аркебузу, но его руки замерли на полпути. Я мгновенно поняла, что это не волк, а вервольф. Вспомнив о перстне Гудрун, я быстро повернула его в сторону волка и направила в него луч-стрелу. Волк начал медленно растворяться, и вместо него я увидела старика, небольшого росточка с белой, как лунь, длинной бородой и такими же длинными волосами, в короне из золотых шишек на седоволосой голове. Внутри короны я заметила торчащие кверху небольшие рожки. В одной руке у него был жёлтый цветок, который в нашем поселении называли цветком Троллей*. Мне стало не по себе. Старожилы поговаривали, что это некое заколдованное место, и если кого-то нужда заставит в этом лесу заночевать, то редко кто их них сможет возвратиться домой живым. – Что? Испугалась горного духа? Но мне тебя обижать нет необходимости, так что поднимайся и пойдём со мной. Посмотришь мои владения, а спутники твои останутся на месте под охраной лесных духов. Я поднялась и пошла за стариком. Мы подошли к склону холма, заросшему кустарником. Старик взмахнул около него своим цветком, изобразив им некий тайный знак, после чего холм отворился и мы вошли вовнутрь. Это было довольно сырое и мрачное помещение, в котором я почувствовала запах гнилых листьев. Вдоль земляного коридора, находились гнилушки, светящиеся синеватым цветом. В одном месте мы вспугнули стаю бросившихся врассыпную

летучих мышей. Я боялась наступить на змей, попадавшихся мне на пути, но они проворно отползали в сторону, уступая нам дорогу. Вдоль стен висели ажурные паутинные сети. По краям сетей находились пауки, продолжающие их ткать. Одновременно они наносили причудливые неповторяющиеся узоры, неведомые мне ранее. Сами хозяева паутин имели сине-коричневый окрас и были довольно крупного размера. Я с опаской поглядывала на них и сделала, на всякий случай, шаг в сторону. Мне даже казалось, что когда я проходила мимо, они оглядывали меня изучающим взглядом. На их головах я заметила островерхие колпачки, как у гномиков, но что поразило меня больше всего – это их небольшая бородка. Стены этого подземелья были украшены незатейливым узором из густых мхов и лишайников. Я пробовала мысленно прочитать молитву, но тролль, повернув ко мне своё грозное лицо, прохрипел: – В нашей горе – наши законы и порядки, а к своим защитникам обращайся на земле, если достучишься. Мы наше слово не нарушаем. От страха я оглянулась назад, и… О, чудо! Из паутины вместо пауков начали выскакивать маленькие гномики. В руках они несли такой тонкой работы витиевато-узорную ткань, которую я не видела даже у известных модниц, хотя последние приобретали дорогие ткани у заезжавших к нам венецианских купцов и приносили её в мастерскую фрау Гретель для пошива нарядов. Гномики усаживались на мышей, жаб, а некоторые седлали летучих мышей, и выезжали из холма наружу. Мы прошли несколько залов, и подошли к двери, высеченной, как мне показалось, из гранита. Тролль снова очертил веткой тайный знак, и дверь открылась. Перед нами возникла огромная зала со стенами и колоннами из горного камня. Но, как я поняла, это уже был не гранит, а яшма. В стенах имелись проёмы, и в них я увидела необработанные драгоценные камни, переливавшиеся так, словно находились на солнце, а не в глубоком горном подземелье. Чего тут только не было: гранат, рубин, топаз, смарагд**, сапфир синий, сапфир зелёный , александрит, халцедон, алмаз, хризолит, опал, бирюза, горный хрусталь, аметист и много-много других. От этого великолепия я растерялась. А тролль, наблюдая за мной, спросил: – Если желаешь, можешь остаться в этой горе и стать одной из нас, только тогда дорогу на землю забудешь. Ваши рудокопы и купцы отдали бы полжизни, чтобы набрести на эти сокровища. – Да, такого богатства мне даже во сне не виделось, но как я смогу жить в горе без солнца и деревьев среди драгоценных, но мёртвых камней? – Никак нет! Они – живые, в них живут души грешников, которые увидят свет только тогда, когда их добудут рудокопы. Но вы, люди, не знаете их подлинного назначения. Вы обрамляете их в золото и серебро и украшаете ими себя, как петухи, вырезаете из них всевозможные бытовые убранства, считая это изысканным вкусом, совершенно не чувствуя ни волшебную красоту камня, ни

его силу. У камней другое, особое, предназначение. Они должны отводить болезни, помогать добрым советом хозяину, защищать его от враждебного мира, предупреждать о приближающихся опасностях. Они могут также жестоко отомстить злодею, убившему полюбившегося им хозяина, наслать на него неудачи, безумие, болезни, смерть и вечный ад. Опытный маг может из них сделать орудие мести, и тогда будет гибнуть каждый новый хозяин, приобретающий этот камень. Эти законы камней хорошо знали кельты и, особенно, их жрецы - друиды. Их племени нет среди людей в настоящем. Лишь в некоторых из вас ещё сохранился тот духовный ореол их малой капли***, который даст о себе знать когда-нибудь в далёком достойном потомке, и может открыть ему дорогу к забытым знаниям предков. Такой духовный ореол малой капли сидит в тебе, а получила ты его в наследство от Марии. И похожий дар был у Гудрун. Хочешь набрать себе понравившихся камней? – Камни прекрасны, слов нет, но что мне с ними на земле делать? Я не знаю, где остановлюсь, как жить дальше буду. Камни эти на земле у меня отберут, меня убьют либо на костёр, как ведьму, отправят. Мне бы небольшой домик и садик, где в утренний час меня встречали бы своим чудесным пением славки и синички. А вечером отправляли бы ко сну сладостным пением соловьи и дрозды. Богатой я уже побывала, да только счастливой в том мире не стала. А камни эти, если бы да талантливым ювелирам, они такую бы красоту сотворили! Вот во дворце у Чёрной всадницы каждый камень своё место знал. – Камень живой, пока он в горе без огранки лежит. А в огранке он, что птица в золотой клетке. Я не знала, что ответить. Драгоценные камни для меня были не очень понятной областью. Тем временем тролль повёл меня в другой зал. Там крутились гномики-женщины около маленьких колёсиков, из сотканной паутинки они шили изящные платья, которые с удовольствием примеряли прилетевшие к ним феи, а потом довольные вылетали в них из холма наружу. Эта работа меня заинтересовала, так как я вспомнила своих домовых, которые столько лет мне помогали в работе, а потом по моей оплошности меня покинули. – Хочешь получить в подарок такие ткани или уже готовые платья? Ты в них будешь выглядеть королевой! И все благородные рыцари будут у твоих ног. – Платья, ткани, конечно, бесподобны. Только баронессам и графиням в них во дворце Хильды щеголять, кичиться перед знатными особами, приближёнными к герцогу. А в деревне, куда я направляюсь, они - просто бесполезные вещи. Да и лицом я не выдалась. Засмеют меня мои родственники, и от соседей достанется, как когда-то в детстве. Меня, богатую, плохо восприняли, а вот как теперь обедневшую встретят? - Горько вздохнув, произнесла я. - Теперь вдова, так что жить мне должно в тишине, чтобы никто обо мне ничего не говорил: ни плохого, ни хорошего. – Что же, разумно! Тогда посмотри ещё одну комнату. Мы вошли в третью комнату. Там на стенах висели сухие травы, стояли

бесконечные колбы и мензурки со всевозможными разноцветными жидкостями. В некоторых извивались какие-то доморощенные живности, которым я не знала названия. Что-то скользкое, извивающееся, длинное, прямо как из страшных сказок. На столах лежали перетёртые в порошок минералы. Я сразу вспомнила страшилки о колдунах-чернокнижниках, которые весь мир живых и мёртвых переворачивают по своему усмотрению, и которым, как говорят священники, место на инквизиторских кострах. – Я вижу, тебе и тут не очень нравится. Так чем же тебя одарить, приглянулась ты мне ещё в детстве, когда со своим Вольфом по лесу бегала, травы и коренья искала, только время твоё лишь сейчас начинается. Ты как будто усидчивая и прилежная, богатство тебя не испортило, бедность не ожесточила. А мы, духи лесные и горные, таких людей любим. – А можно ли мне узнать то, чего не знаю, научиться тому, чего не умею? Гудрун мне своё кольцо подарила, но я всего того, что она, покойница, знала, ни сном, ни духом не ведаю, близко понять не могу. Вот сейчас к своим родственникам на поклон еду, а что меня там ждёт, не знаю. Замужем была, а теперь я вдова, а они несчастливых и неудачников не любят. Даже тогда, когда удача у меня в руках была, тоже не добром встретили. Понять мне всё это хочется, да и многие другие вещи, что в жизни случаются. Знания карман не обременяют, и потому зависти ни у кого не вызовут. – Вот это мудро. Вижу, что не ошибся в тебе. Большую силу дать не могу, не потянешь. Вот тебе склянка с мазью и горный хрусталь. Сказывать пока не буду для чего они надобны, придёт время, сама узнаешь. Храни эти вещи от чужих глаз подальше, никому о них не рассказывай. Уже скоро светать будет, пора мне мой холм закрывать, а тебе – к твоим возвращаться. И старый король повёл меня к выходу. Около выхода он мне улыбнулся и велел выходить одной, дорогу мне укажут. Как только я вышла наружу, он взмахнул своим жёлтым цветком и холм закрылся. Я пошла вперёд по лесу, чтобы выйти на поляну, где остались Ганс и Анетт. Светлячки мне указывали дорогу, чтобы я не заблудилась. Вдруг, я услышала знакомое ржание. Радости моей не было предела, ко мне навстречу выехала на своём Россе – Чёрная всадница. Она была в светло-зелёном наряде из шёлка и бархата и зелёных туфельках. На голове у неё тоже была красивая зелёная шапочка. Шею обрамляли подвески из смарагда, алмаза и хризолита, и им в тон были серьги и браслеты на руках. В руке она держала зелёную ветку омелы. Я поняла, что, коли уж в её наряде нет ничего чёрного, значит, смерти в моём окружении в ближайшее время не ожидается. Подъехав ко мне, Хильда воскликнула: – Здравствуй Эльза! Наконец-то, я тебя увидела. Не думай, что я тебя забыла. Я за тобой наблюдала все эти годы. И по моей воле ты выбежала из своего дома, который должен был сгореть в огне. А непутёвый Свен и многострадальная Гудрун, закончили в огне свой жизненный путь. А тебе ещё

предстоят в жизни испытания. Она сошла с коня и подошла ко мне. У меня за поясом находились два кошеля с гульденами и дукатами. Один, покрупнее, с монетами за проданный старый дом и землю, и теми, что я заработала в мастерской у фрау Гретель. Второй - маленький, подаренный мне на прощанье Эмми. Хильда взяла большой кошель, и он на её ладони превратился в медный медальон на цепочке. Хильда одела мне этот медальон на шею и сказала: – Эти деньги тебе пригодятся в дальнейшем для покупки нового дома, который будет не в этих местах. Как только ты найдёшь этот дом, то твой медальон опять станет кошелем с деньгами. А сейчас я их обратила в медальон, чтобы они сохранились. Мешочек, который тебе подарила Эмми, можешь тратить по своему усмотрению. А от меня тебе – ветка омелы, которую я срезала в ту ночь у кельтских жрецов возле священного дуба. Она волшебная и теперь принадлежит тебе. Когда будешь переезжать в другой дом, ничего из старого не бери, кроме личных вещей, склянки с мазью, горного хрусталя и этой ветки. Ты попала под взгляд нашего короля, так что ты теперь под защитой лесных духов. Сказав это, Чёрная всадница растворилась в предутреннем тумане. Забрезжил рассвет. Я открыла глаза, на шее у меня висел медальон, а за поясом только один кошель – подарок Эмми. В руке у меня была сухая ветка омелы. Ганс спал, как младенец, со старенькой затёртой аркебузой в руке, а от вечернего костра остались только серо-чёрные головешки. – Oho, ого! Как заснул! Что даже костёр потух! – недоумевал спросонок Ганс. – Мне снилось, что я хотел застрелить волка-оборотня. Как хорошо, что это был только сон! – А ты больше ничего не помнишь? – Я так крепко заснул, что кроме волка ничего больше не помню из своего сна. Но вы же с Анетт могли пострадать из-за меня, хорошо что этот волк был только сном. Старуха Гудрун, покойница, была мастерицей всякие сны разгадывать. – Но я тоже во сне волка видела, – произнесла Анетт. – О, Господи! Не к добру всё это! Нужно поскорее уезжать из этого заколдованного места, не то как бы нечистый наши души не забрал. И хотя мы порядком перемёрзли, у нас не появилось желания снова развести костёр, чтобы согреть в котелке воду. Мы закусили бутербродами с копчёным салом и запили пивом из припасённой фляжки. Потом устроились в карете и поехали дальше в направлении моего родного селения Обендорф. * Цветок троллей – купавка ** Смарагд - изумруд *** Духовный ореол малой капли – духовная составляющая человеческого гена

Чёрная всадница Часть XIV Картинка из интернета ВОЛШЕБНАЯ МАЗЬ Перед окнами кареты замелькали первые домики моего родного Обендорфа, около которых ходили нарядные хозяева-бауэры. Они выгоняли из хлева скот, а полусонные подпаски гнали скот дальше на пастбища. В этот праздник, как обычно, по давней традиции, в центре деревни установили столб и на его верхушке подвесили добротные сапоги. Рядом поставили Майское деревце – берёзку, украшенную лентами и крашеными яйцами, и большое соломенное чучело водяной птицы. Скоро появится молодёжная процессия во главе с избранной ею майской королевой в венке из незабудок. О такой чести мечтала каждая девушка, выбор однако падал на самую красивую девушку в Обендорфе. Эта процессия должна обойти с песнями и танцами всё поселение, поля и виноградники, чтобы был хороший урожай, после чего начнутся пляски около майского дерева и катание на качелях. Девушки сплетут венки и пойдут к горной речке гадать на женихов. Когда мы въехали в деревню, в нос ударил густой и приятный запах

разнотравья из-за того, что в каждом доме и во дворах ещё с вечера были разбросаны по полу зелёные ветки и луговые цветы. Начинался католический праздник Pfingsten*. А вот и наш старенький домик, из которого выходили улыбающиеся и вполне довольные собой Отто и Зольда, а рядом с ними четверо славных малышей. На пороге стояла матушка. Наша карета остановилась. Сошедший с облучка Ганс помог мне и Анетт выйти. Все домашние растерялись, увидев нас троих, да к тому же на мне был траурный наряд, с которым я не желала расставаться, цепляясь за него, как утопающий за соломину. Наше обоюдное молчание прервалось блеянием коз и похрюкивающих в ответ свиней, которых перекрикивало громкое мычание коровы. А дальше загоготали гуси. «Откуда у них такое хозяйство завелось?» – мелькнуло в моей голове, но, оторвавшись от мыслей, я спросила: – Можно ли нам войти в дом? Если да, тогда попрошу Ганса внести мой сундучок с вещами. Нам навстречу сошла с порога матушка Ингеборг: – Эльза? Откуда ты? Что с тобой приключилось? И почему ты в траурном наряде? – Я теперь вдова, матушка. Мой муж и экономка погибли в сгоревшем доме, а меня спасло то, что я за полчаса до пожара отлучилась. Теперь у меня за плечами ничего не имеется, и я решила вернуться домой. – Моя мать умерла спустя два дня после твоего отъезда. А ещё через несколько месяцев умер отец. Это ты, змея, их со свету сжила! – заорала пронзительным визгом Зольда. – Мы строим новый дом на купленном участке. А этот дом будем продавать, чтобы покрыть расходы. А уж в моём новом доме тебе места не будет! – Бери мой кошель, если вам надо долги покрыть, а этот дом останется мне! – закричала я в ответ, отвязывая из-за пояса маленький кошель Эмми. – И пойдём к отцу Йозефу, чтобы он тебе надоумил, как сестру мужа, да ещё вдову, за порог выставлять. – Фру Ильзе! – вступила в разговор перепуганная Анетт. – Пока не поздно, вернёмся назад и поедем с фрау Эмми в Англию. Там требуются модистки, с голоду не умрёте. Зольда кинулась ловить брошенный кошель, но её опередила Ингеборг, ловко подхватившая его. – В этом доме пока ещё я - хозяйка. Я вам не ваша тётка Марта, которая меня, вдову с детьми, за порог выставила. В моём доме это не повторится! Ты забыла, Зольда, откуда у вас в кошеле дукаты завелись? Эльза, моя дочь, будет проживать в моём доме столько, сколько сочтёт нужным! А ты можешь на первое время, если средств не хватает, дом своих родителей продать, чтобы новый достроить. Вернув мне кошель, Ингеборг велела всем троим зайти в дом. Недовольная Зольда, прикусив губу, пошла вместе с Отто и детьми выводить скот на

пастбище. Когда мы зашли в дом, Ингеборг усадила нас за стол и предложила на завтрак жареную яичницу, копчёное сало, свежевыпеченный хлеб, пиво и собранный с грядок рапунцель и другую зелень. После завтрака мы расположились на лавках в гостиной, и я узнала следующее. Оказывается, тщеславная и практичная тётка Марта не пожелала, чтобы ещё кто-то в селении носил такие же красивые шляпки, которые я оставила в подарок своим домашним, и предложила их обменять на трёх свиноматок. Весной они дали хорошее потомство и трудолюбивые Зольда и Отто их выходили. Потом удачно продав на ярмарках выращенных свиней, они смогли приобрести корову, овечек и коз. Дела у них пошли в некотором смысле в гору, и они прикупили хорошей земли, на которой начали строительство большого дома. А чтобы дело пошло быстрее, попросили у тётки Марты деньги в долг, собираясь с ней рассчитаться после продажи старого дома. Мой приезд нарушал их планы. Но эти дела с тёткой Мартой, вызывали гнев у Ингеборг, а мои шляпки, послужившие им разменной монетой, наоборот, теперь вызвали у неё интерес. У неё появилось желание остаться в старом доме со мной, и посмотреть, как будут дальше развиваться события. Правда, ответ, что я теперь совсем не могу заниматься шляпками, её немножко озадачил. А кто у меня будет заказывать платья, так как у нас не так много богатых, вот в чём вопрос. Да и как я уживусь в доме с мстительной Зольдой, которая считает меня виновной в смерти её матери? Пока мы беседовали, Анетт неожиданно побледнела и чуть было не упала в обморок. Но, взяв себя в руки, успокоилась. Я попросила матушку Ингеборг повести их на праздник, а завтра утром они поедут обратно. А у меня самой не было никакого желания туда идти. Я последнее время, вообще, полюбила уединение: подальше от всех, чтобы разобраться с мыслями. Последнее время единственным близким человеком для меня стала Эмми, которая также как и я, овдовев, потеряла интерес к светской жизни. Но если Эмми ожидало обеспеченное будущее в кругу семьи родного брата, то этого нельзя было сказать обо мне. Спустя некоторое время матушка Ингеборг всё же повела Ганса и Анетт на праздничную площадь, а я, наконец-то, смогла побыть наедине с собой. Достав подарки мудрого тролля, я решила их рассмотреть в спокойной обстановке. На чистой грани хрусталя появился образ Анетт с запеленованным ребёнком на руках, а чуть дальше - Зольда. Значит, Анетт беременна. Вот отчего она так резко побледнела, и только крестьянская выдержка не позволила ей упасть в обморок, как это случается среди знати. Зольда опять беременна, только эта беременность у неё проходит тяжелее, чем прежние. Теперь она желает выместить все свои боли и обиды на мне. Так вот, что это за подарок! Этот хрусталь может показывать будущее, а для каких целей эта банка с мазью? Надо открыть и посмотреть. Но, взглянув в новоявленное колдовское зеркало, я увидела в нём летающих фей. Так значит, эта та мазь, о которой мне проговорилась как-то

Гудрун. Ведьмы натирают ею виски и летят на свои праздники – шабаши. Так, значит, я имею в руках бесценные сокровища, с которыми не пропадёшь. Вот это подарок! Я сразу же повеселела и улыбнулась. А что же скажут на это наши священники? А зачем им, вообще-то, об этом говорить, ответила я мысленно себе на вопрос. Ну, держись Зольда! Я быстро выведу тебя на чистую воду, если будешь врать. Поставив омелу в маленькую вазочку, предварительно пройдясь ею по комнатному пространству, я сразу почувствовала, что мне стало легче дышать. Вот оно, ещё открытие, у меня появилась своя метла. Ладно, пойду в лес, соберу кое-каких трав и повешу их сушить на чердаке. А в лесу мне теперь поможет перстень Гудрун. Когда подошло время обеда, вернулась Зольда с детьми и Ингеборг с Гансом и Анетт. Ганс сиял от счастья. По правилам праздника деревенские парни залезали на столб за сапогами, однако у них ничего не получалась. Как только они добирались по гладкому стволу до конца, их оставляли силы и они сползали вниз. Когда полез могучий Ганс, он успел, всё-таки, ухватиться за сапоги и стянуть их вниз. Он был очень довольный, так как в части обуви \"поизносился\", и сапоги были как нельзя кстати. Вот только Анетт немножко нездоровилось. Зольда начала собирать еду для Отто на пастбище, а матушка накрывала на стол. Анетт тотчас же включилась в домашнюю работу, несмотря на свой немножко нездоровый вид. Зольда недовольно косилась в мою сторону, но, видимо, против магической омелы её злость не действовала. Оставив с Ингеборг малышей, Зольда понесла Отто на пастбище еду. Малыши начали крутиться около Анетт. – Анетт, ты беременна? – спросила я. – Не знаю, фру Ильзе, но что-то мне нездоровится. Завтра рано утром нам ехать, а мне так не хочется оставлять вас одну с Зольдой. Гудрун, покойница, нам этого не простит. – Коли так, тогда слушайте меня. Когда придут Отто с Зольдой с пастбища и станут вам предлагать остаться кнехтами в их доме, то вы хорошо подумайте. А если решите остаться, то не продешевите. Когда мне в будущем подвернётся возможность покинуть их негостеприимный дом, уйдёте со мной. После полудня, раньше, чем обычно, Отто с Зольдой пришли домой, загнали скот в хлев и, быстро перекусив, начали облачаться в праздничные одежды, чтобы пойти к лесу, где троицкие гулянья шли уже полным ходом. – Отто, отчего у тебя такой хмурый вид? – поинтересовалась Ингеборг. – Скажи матери, в чём дело? – Я уже с ног валюсь, как только праздники закончатся, опять наше стадо молодой подпасок поведёт. А сегодня я видел крупного волка, который из лесу выглядывал, к стаду нашему присматривался. Я в него из старенького арбалета стрелу послал, он в сторону отскочил и посмотрел на меня так злобно, словно вервольф какой-то. Что с ним подпасок сделает? А мне надо дом строить вместе с нанятыми рабочими, рук в хозяйстве не хватает. Зольда держится из последних

сил, а теперь ещё Эльза вернулась. Польза от неё невелика, да ещё Зольда пытается с ней счёты свести! – Между прочим, Ганс и Анетт - бывшая прислуга Эльзы. Предложи им в твоём доме поработать. Дети к Анетт сегодня потянулись, я слышала, что подруга Эльзы их в Англию с собой забирает. Ганса, вроде как на конюшню, а Анетт при ней пока нянькой. А ведь там, в Англии, и свои рабочие руки имеются. Так, может, в горничные пойдёт. Но они Эльзу слушают, как она повернёт дело, так и выйдет. Так что пусть Зольда с ней не ссорится, если хочешь, чтобы дело выгорело! – Ну, с Зольдой я разберусь, могу похлестать для порядку, а то слишком уж много воли на себя взяла, и, в самом деле, всё испортить может. – Ну, тогда действуй, сынок. Идите с Зольдой и детьми вперёд, а я следом с ними пойду. Попробую и Эльзу на праздник повести. А ты там и поговоришь с ними. Действительно, как только Отто с Зольдой и детьми ушли на праздник, матушка Ингеборг начала уговаривать нас с нею пойти, посидеть у костра с другими бауэрами, мол, хватит мне свой траур носить, не старуха ещё. Мы вначале отказывались, ссылаясь на завтрашний ранний отъезд, но потом согласились пойти. Молодёжь, взявшись за руки, плясала около костров, а мы присели возле семейных пар. Взгляды всех сидящих остановились на мне. Но в это время к нам подошёл Отто и сказал, что со мной желает побеседовать тётка Марта. Ингеборг сделала недовольную гримасу на лице, но промолчала, так как не очень хотела показывать окружающим своё настроение. Отто, взяв меня под руку, подвёл к тому месту, где сидела наша тётка с семьёй. Довольно погрузневшая тетка Марта восседала в белой кружевной кофточке и синем сарафане, а на голове её красовалась подаренная мною шляпа. Рядом сидел дядя Арнольд и невестки с маленькими детьми. Сыновья беседовали в своей мужской компании с такими же молодыми женатыми бауэрами. Детвора постарше кружила в общей куче, из которой иногда доносились детские вопли, означающие, что где-то начиналась детская драка или ссора. В этом случае приходилось кому-то из взрослых подходить и разбирать их. – Эльзхен, дорогая, я уже слышала от Отто, что с тобой произошло. Так чем ты намерена тут заняться, крестьянской работой или шить будешь? – Тётя Марта, какая из меня крестьянка? Черенки ни у вил и ни у граблей обхватить не могу. Слишком тонкая у меня кость. Разве что травы собирать и сушить да отвары и настойки лечебные готовить, а по осени ягоды и грибы собирать. Этому меня ома* Мария, покойница, обучила. Я в округе каждую травинку знаю,и при какой невзгоде её применять надобно, тоже знаю. А если бы заказы на шитьё получить могла, так, вообще бы, горя не знала. Я этому в городе хорошо обучилась. Вот шляпки мне теперь без Свена не потянуть, я их кроила и обшивала, а он фетр сучил и на манекены натягивал, – объяснила я, скрыв остальное.

– Хорошо, Эльзхен. Если возьмёшь недорого, по-родственному, тогда я и мои невестки будем у тебя обновки заказывать. А за нами и остальные жёны бауэров потянутся. Когда осенние полевые работы закончатся, и мы повезём наш урожай и приплод от скота на ярмарку, можем и тебя с изделиями взять. А ты уж за лето наделай всяких чепчиков, передников, воротничков, которые у вас в городе бюргерши носить любят, да и других там бытовых вещей. Любят модницы обновки всякие. Помню я, что ты вышивать любила, вот и вышивки сделай на ярмарку. А травы и настойки всякие там тоже в цене. Горожанки не то, что мы – сельские жители, да и денег у них в карманах побольше. Мы решили этой осенью на ярмарку в город Колонию** поехать, там, говорят, выгодней наш товар пустить можно. А за Зольду не волнуйся, я уже сказала Отто, что с долгом подожду, если он свою жену на место поставит. – Я краем уха слышала, что у Зольды дом матери пустой стоит. Так почему она его не продаст, если они в деньгах нуждаются? – Муж Гертруды запил после её смерти, дом запустил. Его нужно латать да перелатывать. Она его уже за полцены продать согласна, но покупатели не идут. Говорят, что дух Гертруды, мятежный и неприкаянный, туда никого не подпускает. Только новая ведьма в нём поселиться может, которую Гертруда сама выберет. Однако, мало ли чего в деревне наболтают! – А почему отца Йозефа не попросят дом освятить? – Не знаю, не спрашивала. «Может быть, предложить Зольде имеющиеся у меня в наличии дукаты, и тогда разбежимся навсегда? А Ганс и Анетт, если раскручусь немного, при мне останутся», – раздумывала я. Я начала теребить медальон, но он не менял своей формы, а это означало, что дом Гертруды не предназначался для меня. После разговора с тётей я подошла к своим домашним. Матушка Ингеборг смотрела на меня недовольным, даже, можно сказать, злым взглядом. Зольда вытирала мокрые глаза, видимо, Отто всё-таки удалось её поставить на место! Чуть поодаль Отто оживлённо беседовал с Гансом и Анетт. И только их карапузы бегали босиком по травке со своими сверстниками. Ганс и Анетт, увидев меня, поспешили навстречу. Как я поняла, Отто, действительно, предлагал им остаться у него дома поработать: Гансу пасти стадо, а Анетт займётся дойкой, работой по дому и детьми, пока он с Зольдой будут заниматься строительством нового дома. Оплатить им работу он пока не сможет, а только лишь после продажи старого дома. Они ответили, что должны со мной обсудить это предложение, и узнать моё мнение. Вечером, уже дома, я подозвала молодую пару: – Вот что. Ложитесь спать, завтра рано утром нужно ехать назад к Эмми, отогнать карету, а я подумаю, как вам поступить. Закрывшись в своей комнате, я зажгла свечку и, положив перед собой хрусталь, начала в него всматриваться. Я увидела большого волка,

покосившийся дом Гертруды, Ганса блуждающего по лесу со своей старенькой аркебузой. Потом всё исчезло. Что это означало, я не могла понять. Направив в хрусталь луч от своего перстня, я увидела в лесу себя за сбором лечебных трав. Наконец я взяла в руки омелу и помахала ею возле кристалла, и вновь увидела свой образ, сидящий на помеле. Вот это да! Но только где я помело раздобуду? В эту минуту мой взгляд упал на коробочку с кремом. Вот она и разгадка. Я тихонько вышла из дома и, чтобы не топтать грядки, прошла по меже до конца огорода, где рос кустарник. Набрав нужных веток, я вернулась с ними домой, и, скрутив их, как положено, толстой бечёвкой, привязала их к древку от старой, пришедшей в негодность дворовой метлы. А в самую середину метлы я сунула ветку омелы. Как только моё помело было изготовлено, я мазнула его волшебной мазью. Оно заскакало, как живое, и, пролетев три круга под потолком, приземлилось на своё место. А старые сухие ветки, в том числе и омела, вдруг ожили. На них появились зелёные листочки. Старая бечёвка, которой я всё обкрутила, превратилась в зелёную ветку плюща, украсившую всё это великолепие. Закрыв на засов дверь, я, раздевшись, улеглась в постель и, раскрыв волшебную коробочку, натёрла ею виски. В этот миг я почувствовала, что моя душа начала постепенно выползать из моего тела, и мне становилось всё легче и легче. Как только я окончательно от него освободилось, мне стало так легко и хорошо, как никогда в жизни. Моё грузное тело лежало в постели в глубоком сне, а я с замиранием сердца и неописуемым восторгом летала и кувыркалась по комнате. Да, такой радости я не испытывала даже в детстве. И усевшись на метлу, я вылетела в открытое окно. Вначале мне стало немножко страшновато, когда метла начала набирать высоту, но я крепко вцепилась двумя руками в древко. Мои распущенные рыжие волосы развевались под лёгким ночным ветерком. Я пролетела над головами расходящихся с праздника людей, но они меня не заметили в темноте, только зоркая Зольда вдруг начала всматриваться в мою сторону. Забыв об осторожности, я показала ей язык, а потом, покружив над стоящей у дороги берёзе, спряталась в её кроне. У меня обострился слух, и я услышала визгливый голос: – Смотри, Отто, вот она, твоя тихоня сестра, на помеле летает. Побледнев от услышанного, Отто поднял голову кверху, но ничего не увидел, и, повернувшись к Зольде, влепил ей пощёчину: – Ты что, совсем сдурела, или решила из-за своей ненависти на всю семью беду навести? Забыла, как твоя мать чуть на костёр не угодила, если бы не вмешательство отца Йозефа. Вы все тогда чуть по миру не пошли, когда пришлось внести все сбережения на пожертвование в храм. Я переждала на берёзе, пока последние люди уйдут с площади, и полетела дальше в сторону леса. По лесу гуляли русалки в веночках из осоки и ириса, над их головами пролетали маленькие феи, резвящиеся вместе со светлячками, а раскачивающиеся на ветках кустов и деревьев эльфы наигрывали им на своих рожках. Мне хотелось долететь до волшебного холма, но я отчего-то струсила.

Долетев до лесной опушки, я замедлила свой полёт и приземлилась около старого пня, увитого лесным плющом. Ко мне подошли зелигены - лесные девы. Одна из них надела мне на голову венок из лесных цветов, другая ожерелье, третья поднесла мне зеркало. Я глянула на себя и ужаснулась, венок и ожерелье красиво смотрелись на моей голове и шее, но я же нагая! Одна из дев рассмеялась, увидев моё смущение, подала знак феям, и они сбросили мне на плечи тонкое прозрачное плащ-покрывало, в которое я укуталась. – Этот плащ будет тебе для полётов, – сказала лесная дева. В этот момент на поляну выехала на своём чёрном Россе Хильда. Лесные девы в почтительном поклоне расступились перед ней, и она подъехала ко мне. – А не рано ли ты на метлу села. Ведь не окрепла ещё. Горный хрусталь понять правильно не смогла. Зольду зачем раздразнила? Не оберёшься ты с ней ещё хлопот. Но хотя понимаю, ты не хочешь расставаться с Гансом и Анетт, и, потому, ко мне советоваться прилетела. – Хильда, – растерялась я. – Не могу сама найти ответы на то, что мне указал хрусталь. Если не ты, то кто мне посоветует? Мария и Гудрун в могиле, эльфы ко мне пока не заглядывают, домовые гномики обиделись. – Ладно, помогу тебе и в этот раз, а то ты слишком много работ на себя взвалила, не справишься одна. Да, с Гансом и Анетт тебя тоже разлучать пока нельзя, так как Зольда непредсказуема. Мать её, Гертруда, поумнее была, хоть и натворила земных дел! Душа её теперь покой обрести не может до тех пор, пока какая-нибудь земная душа с неё часть груза не снимет. Ганс с Анетт при тебе останутся. Кстати, остерегайся Зольды и некоторых других. Ешь только то, что сама сваришь или Анетт для тебя приготовит. А из других рук ничего в рот не бери. Недобрые и неумные люди тебя окружают. Убегать от них надо. Но время для покупки твоего дома ещё не подошло, значит, нужно где-то переждать. Возьми мою серебряную монету. Только лишь она может помочь от оборотня. Её надо переплавить в шарик, положить в ствол аркебузы и выстрелить в оборотня. А вот тебе бутылочка с вином. Тебе оно уже знакомо, на первое время хватит. Если с работой не успеешь, так воспользуйся им. Но запомни, твоё главное предназначение – собирать целебные травы. Перстень Гудрун тебе нужную травинку и ягодку укажет, научись с ним мысленно разговаривать. Распрощавшись со мной, Хильда ускакала по своим делам, а я, усевшись на помело, полетела домой. Когда я подлетала к дому, то увидела около раскрытого настежь окна стоящие остриём кверху две косы. Да, Зольда объявила мне настоящую войну не на жизнь, а на смерть. Ничего не поделать, приходится принимать бой. Осторожно облетев косы, я влетела в окно. Спрятав под кровать помело и плащ, я вошла в моё собственное тело. С рассветом, вскочив с постели, я вытащила из под кровати помело, вынула из него ветку омелы, и, сняв её с древка, засунула в мешок, который запаковала в свой дорожный сундучок. Туда же я уложила подаренные мне вещи, а древко выбросила за окно. Коли там продолжают стоять две косы, так пусть и древко поваляется. А потом, подумав,

разобрала на мелкие ветки помело и всё выбросила. Зачем таскать с собой лишнее, когда мне необходимы только ветка омелы и мазь. Вся семья уже была в сборе. Зольда побежала доить скотину, а все остальные ждали моего решительного слова: – Ганс, Анетт! Собираемся и едем все вместе к Эмми. В этом доме нас не любят, и мне опасно здесь оставаться. Я еду с вами в Англию. – Фру Ильзе, мы уже в сборе. Карета ждёт нас. – Как это уезжаем, мы же вчера уже почти договорились. – Эльза, что ты задумала, кто тебе дома угрожает. – Дорогой братик, зайди в мою комнату, выгляни за окошко, и покажи всё это нашей матушке. Пока они бегали осматривать комнату, я шепнула тихо, что мы едем вместе, так как мне нужно кое-что купить в городе, а потом вернёмся обратно, и обзаведёмся тут в скором времени маленьким, пусть неказистым, но всё-таки своим домиком. В это время вернулись в столовую матушка Ингеборг и Отто с вытянутыми от недоумения и перепуга лицами. Не дав им сказать слово, я выпалила в своё оправдание: – Вы, наверное, забыли бабушку Марию. Она не хуже любой колдуньи разбиралась в лечебных травах, и только благодаря её умению мы выжили, несмотря на болезни, которые нас постоянно преследовали. Свой дар она передала мне. А Гудрун, наша бывшая экономка, была посильнее бабушки Марии, и тоже меня кое-чему обучила. Многие травы нужно собирать только в ночное время, что я и делала. Забыл Отто, как я в детстве по ночам по лесу бегала. Отто, схватив в сенях вожжи, кинулся во двор разбираться с Зольдой. А матушка начала нас всячески уговаривать остаться. Я прекрасно понимала, что я тут никому не нужна. Но мой отъезд повлечёт за собой дальнейшую ссору с тёткой Мартой. А та тут же потребует возвращения долга. И, кроме того, они лишатся лишних двух пар рук, которые им сейчас необходимы. Так что в этот роковой для семьи момент, я была хозяйкой положения. И тогда я закричала: – Какую роль вы собираетесь отвести мне в жизни? Прошлой ночью Зольда поставила косы под окно, а завтра она мне в суп чего-то подсыплет? Или, может быть, камень на мою голову упадёт. Неужели я в пожаре не сгорела для того, чтобы погибнуть от рук собственных родственников? – А не много ли ты на себя берёшь? Хочешь нас перед всей деревней опозорить, или чтобы твоя тётка нас обобрала из-за долга до нитки? Уж на это она мастерица! – Дорогая матушка, а я у вас когда-нибудь вызывала материнские чувства? Или вы решили выместить на мне весь перечень своих семейных неудач? Ганс, выноси из комнаты мой саквояж. И в карету, живо! Ганс, бросив свой недоеденный завтрак, кинулся опрометью в мою комнату за вещами, а я и Анетт побежали к карете. До нас доносились вопли Зольды,

которую Отто лупил в сарае вожжами. Я знала, что Отто это делает под горячую руку, чтобы как-то нас удержать в доме. Но очень скоро сам же будет у неё прощение просить, а мне в дальнейшем это очень дорого обойдётся. Зольда злопамятна, и обид не прощает. Нужно было что-то решать. Ганс уложил мой сундучок в карету и усадил туда меня с Анетт. Как только Ганс уселся на облучок, к нам подбежал красный, запыхавшийся Отто: – Эльза, Анетт! Выходите обратно! Пускай Ганс отвезёт карету, к которой я привяжу свою телегу с нашей лошадью. Ганс, верни хозяевам их карету с конём, а сам возвращайся на телеге назад. – Потом он обратился отдельно ко мне, – Эльза, с Зольдой я уже разобрался, будь милосердной, не ссорь меня с нашей тётей, возвращайся домой. Я тебе обещаю полную безопасность в доме. Затем, достав из кареты мой сундучок, понёс его обратно в дом. Подбежавшая к нам матушка Ингеборг, взяв меня и Анетт за руки, буквально вытащила нас из кареты наружу. – Фру Ильзе, что нам дальше делать? – в недоумении спросил с облучка Ганс. – Хорошо, – стараясь быть спокойной, ответила я своим домашним. – Мы остаёмся в доме, но с условием, в мою комнату никто из вас не должен заглядывать, и на время моего ухода я её буду запирать на ключ. Еду для себя я буду готовить сама, либо мне приготовит и подаст Анетт. – Ладно, Ганс, испытаем судьбу ещё разок. Возьми мой кошель и на обратном пути купи мне на базаре нитки, тесьму и прочую фурнитуру. Купи также в лавке белой ткани и немножко цветной. А я с Анетт пока останусь дома. Посмотрим, что дальше будет. В крайнем случае переселимся к тётке Марте. У неё в доме работы на всех троих хватит! При упоминании имени тётки Марты лицо матушки, как обычно, приняло кислое выражение, но спорить со мной на этот раз не решилась. Ганс подождал, пока Отто запряг в телегу свою крестьянскую лошадь, подвязал её за борт кареты и отправился в Виттхайм. * Pfingsten(нем.) – День Святой Троицы или Пятидесятница ** Город Cologne – Кёльн

Чёрная всадница Часть XV В РОДНОМ ОБЕНДОРФЕ Как и было оговорено, Ганс, приехав в Виттхайм, сразу же вернул мистеру Чибли его карету с лошадью, сказав, что заднюю поломанную ось кареты нужно заменить на новую. Эмми, выслушав его рассказ о наших приключениях, схватилась за голову: – Ганс, я всё поняла. Вы с Анетт остаётесь с Эльзой. Её, действительно, никак нельзя оставлять одну. Узнав, что Анетт ждёт младенца, Эмми передала Гансу сундучок с детскими вещами своих подросших детей, вещей, хранимых как счастливую память прожитых лет. Ганс, распрощавшись с этим славным семейством, уселся в телегу и собирался поехать в лавку, чтобы купить то, что я ему наказала. Но тут прибежал посыльный от фрау Гретель и сказал, чтобы он заехал к ней в дом. Когда Ганс появился в мастерской, фрау Гретель попросила его отвести мне мешок с лоскутками и передать, что если у Эльзы есть желание, то она может снова

вернуться к ней в цех. Она прибавит жалование и предоставит для жилья лучшую комнату в доме. Ганс узнал от прислуги, что Курт живёт со своей женой Амелиндой в другом доме. А у фрау Гретель с моим исчезновением дела стали идти несколько хуже. Как только завершились праздничные дни, я принялась за шитьё кукол и всевозможных полезных вещей для дома. Готовые изделия я укладывала в свой сундучок в надежде пустить их в продажу на осенней ярмарке. А вечерами, взяв в руки плетёную корзину, шла в лес, собирала нужные мне травы и коренья и развешивала на чердаке для сушки. Под моим руководством Анетт заваривала душистые отвары с диким мёдом, которые придавали всем работающим силы. Отто с Зольдой все дни проводили на строительстве нового дома, не жалея ни себя, ни работников, чтобы успеть достроить его к осени. Всё хозяйство легло на плечи Ганса и Анетт. Ганс уходил рано утром пасти стадо, а Анетт успевала сварить обед, навести в доме порядок, подоить корову и коз. Вместе с Гансом ближе к вечеру они взбивали мешалкой в деревянном бочонке сметану, получая масло, готовили сыр, толкли в ступе зерно на крупу. Отто с Зольдой появлялись дома только к вечеру, уставшие и, поужинав, валились спать. Матушка Ингеборг занималась внуками. Меня никто в доме не трогал. Однажды я задержалась в лесу до сумерек и села передохнуть на пенёк. У меня начали слипаться глаза, и я задремала. В этот момент ко мне подъехала Чёрная всадница и сказала: – Эльза, скоро к тебе явится с заказами твоя тётя и предложит тебе пожить во время работы в её доме. Не забудь прихватить с собой бузинное вино и серебряную монету - эти вещи тебе понадобятся. Я протёрла сонные глаза: моя корзинка была наполнена спелой ароматной земляникой, укрытую листьями медвежьего ушка, дикого флокса и липового цвета. Корзина была такой тяжёлой, что я с трудом донесла её домой. – Где тебя нелёгкая носит? – запричитала матушка при моём появлении. – Ну, собирала лекарственные травы до темноты, а потом уселась на пеньке отдохнуть и задремала. Давай-ка лучше займёмся вареньем! Столько ягоды набрала, что еле дотащила. – Ну, считай, что ты – дитя воскресное*! Повезло тебе живой вернуться!Говорят, в лесу матёрый волк объявился, нападает на стада. У наших соседей двух ягнят зарезал, одного утащил. Аркебуза его не берёт, прямо вервольф какой-то! – Ну не съел меня, значит, ещё поживу на белом свете! – Давай, проходи в дом, пока Зольда не проснулась. А не то, сама знаешь, наплетёт небылиц всяких, добавит дружбу с дьяволом. Вот тогда попробуй оправдаться в том, чего не совершала. Пока Анетт накрывала на стол, я прошла в свою комнату и начала укладывать в чемоданчик портняжные инструменты, шёлковые и простые нитки, взяла подаренное мне Хильдой бузинное вино и также волшебные предметы.

Анетт ловко и быстро налепила и напекла большую плетёнку творожных кноделей с мелко нарезанным диким флоксом, а медвежье ушко вместе с другой зеленью нарезала в салат и заварила отвар с липовым цветом и земляничными листками. После завтрака к нам в дом явился кнехт от тётки Марты и сказал, что его хозяйка желает, чтобы я пошила для её семьи праздничную одежду, и, если можно, чтобы я на это время переехала к ней в дом. В таком случае они, не отрываясь от домашней работы, могли бы делать примерки. Мне предоставят отдельную комнату для проживания. Я была в душе очень рада, что спокойно поживу вдали от пристального, даже ядовитого взгляда мстительной Зольды. Судя по выражению лица матушки, она была недовольна такой постановкой вопроса. А я не могла скрыть радостной улыбки. Летать мне правда не придётся, но никто из тёткиной семьи не будет при моём появлении демонстративно креститься, отворачиваться от меня, и крестить всю домашнюю посуду и травы, которые я приносила из леса. А может даже, живя в тёткином доме, я смогу по вечерам выходить на прогулку, чтобы поговорить с окружающим миром природы. Когда я явилась в дом, тётка Марта провела меня в просторную светлую комнату для гостей, где я смогла удобно расположиться и разложить портняжные инструменты, дала мне отрезы шёлка, бархата, крепсатина, батиста и прочих тканей, из которых мне предстояло пошить красивые наряды. В этих нарядах тёткина семья должна появиться на празднике в Иоганнов день. По моей просьбе в комнату был внесён большой стол, аршин, мел и прочие отсутствующие у меня необходимые портняжные принадлежности. Я попросила, чтобы мне предоставили ключ, и не входили в комнату без моего приглашения, дабы не отвлекать меня от сложной творческой работы. Тётка Марта вручила мне колокольчик, чтобы в случае необходимости я могла позвонить. Не откладывая дела в долгий ящик, я сняла по очереди со всех мерки и приступила к работе. Очень скоро я так увлеклась этой интересной работой, что когда подошло время обеда, их кухарка застучала мне в дверь, приглашая к столу. Тщательно закрыв дверь на ключ, я пошла в гостиную. После обеда состоялась первая примерка. Я решила начать с тётки Марты. Всё выглядело настолько прекрасно, что напускные складки юбки скрадывали излишнюю полноту тетки. И я принялась сшивать первую юбку из тёмно- зелёного бархата с такой же жилеткой. Я возилась до темноты, которая, в связи с летним периодом наступала очень поздно. Когда глаза мои уже начали слипаться, я налила в напёрсток вина, и, оставив его на столе, прикорнула, опустив свою уставшую голову на стол. Когда утром запели птицы, встречая наступивший рассвет, я, открыв глаза, увидела на столе уже готовую юбку с жилеткой, которую малютки домовые украсили ещё вышитой гладью. Перед завтраком тётка, не заметив меня за столом, поднялась наверх и постучала в дверь. Увидев готовый праздничный костюм с искусной вышивкой, пришла в

неописуемый восторг. Она усадила меня на самое почётное по их понятиям место напротив камина, села рядом и стала ухаживать за мной, подкладывая мне в тарелку лучшие кусочки. Следующим этапом моей работы была тёткина белая блузка, которую малютки ночью также украсили вышивкой по краям воротничка и на манжетах. Дальше пошли платья из шёлка и шерсти. Когда тёткин гардероб был закончен, я перешла на пошив нарядов для её невесток, а потом детей. Я себя не сильно переутомляла в последующие дни, потому как всю мою незаконченную за день работу заканчивали мои добрые помощники. Я чувствовала себя в тёткином доме довольно комфортно, хотя меня очень тянуло в лес. Я мечтала закончить работу и начать свои обычные прогулки на природу, собирать её богатые дары. Также очень хотелось снова оседлать метлу и повторить полёт. Однажды после обеда я услышала во дворе вопли тётки Марты и её невестки. Оказывается проворная и вездесущая малышка Герлинда полезла во время прогулки по лесу в валежник, и её укусила за ногу змея. Взрослые не знали, что с ней делать. Тогда я выбежала во двор к заплаканной девочке и начала отсасывать из ранки яд, сплёвывая на землю. Когда всё было закончено, я сорвала листья молодого подорожника и перевязала ей ранку, а служанке велела заварить листья мелиссы и давать ребёнку пить. Всё закончилось благополучно, и я почувствовала свою силу и свои возможности в том, что я могу оказывать помощь нуждающимся больным. При этом у меня обострилась наблюдательность за состоянием здоровья людей по их поведению. Одновременно я знала, что знахарство – ответственное занятие, и, особенно, перед инквизицией. Но от себя не уйти! Однажды я заметила, что кухарка Рут прихрамывает. Вечером я предложила ей показать мне ногу. Её нога была уже сильно опухшей и в ступне находилась глубоко спрятанная заноза, вероятнее всего деревянная щепа. Я попросила принести из конюшни немного берёзового дёгтя, которым смазывали оси колёс. Густо положив дёготь на место раны, я подождала четверть часа. Потом сдвинула в сторону тёмный слой дёгтя и за появившийся кончик деревянной щепы вытащила всю её целиком и затем промыла место раны. Утром кухарка была здорова. Опухоль почти полностью спала. Дальше – больше! Ко мне стали обращаться как к лекарю. Однажды у молодого кнехта из соседнего подворья при заточке косы соскользнула рука, и он остриём косы сильно порезал кисть руки. У него из раны ручьём бежала кровь. Соседи прибежали ко мне за помощью. И я помчалась. Взяв его руку, я зажала рану и вену и незаметно для собравшихся направила на неё лучик от перстня Гудрун. Кровь мгновенно остановилась. Измельчив в ступке пестом сухой лук и чеснок, добавив соль и уксус и уложив эту кашицу на его руку, пошептала слова о скорейшем заживлении, и крепко перевязала. Дальше - больше! Захворал дядин любимый пёс. Он отказывался от еды и молча лежал, глядя в пустоту. Из его пасти медленно стекала пенистая слюна. Я догадалась, что кто-то в деревне бросил ему отравы. Выйдя за околицу, я нарвала

иоганновой травы** и принесла её умирающему псу. Пёс сначала не среагировал. Я подсунула пучок прямо под нос, а он в полном безразличии ткнул носом в траву. Потом резко поднял голову, понюхал пучок, оживился и начал его пожирать. Несколько минут спустя пса стошнило какой-то чёрной пенистой жидкостью. Я велела дать ему молока и заячьей печени, что дядя Арнольд и сделал. Правда, зайца он добыл только на следующий день на охоте. Пару дней спустя его пёс, здоровый и весёлый, бегал по двору. – Оставайся жить в моём доме, – предложила мне практичная тётя Марта. – Тебя тут никто не посмеет обидеть, ты будешь под моей защитой. И твоей прислуге в моём богатом доме будет лучше, чем у вредной Зольды. – Я подумаю, – ответила я Перед сном я посмотрела на кольцо бабушки Марии, и во сне она ко мне явилась, но велела возвращаться домой к Ингеборг из-за того, что я должна пройти все мои жизненные испытания. Казалось бы, всё страшное осталось позади, но, вдруг, неожиданно тишину наступавшего вечера, нарушил крик в прихожей. В тёткин дом ворвалась группа разъярённых бауэров с косами и вилами во главе с моим обидчиком детских лет Кнутом с требованием выдать им меня для расправы. Оказалось, что причиной этого требования был всё тот же злополучный волк, который безжалостно нападал на их стада. А по ночам терроризировал овчарни. Взбешённые крестьяне начали подозревать, что в этого вервольфа обращаюсь либо я, либо Зольда. Вервольф беспокоил всех, в том числе и стадо дяди Арнольда, а стадо моего брата обходил стороной. Вначале они пошли в наш дом и по дороге встретили Зольду, но она начала креститься и божиться, что она тут не при чём, пусть лучше спрашивают Эльзу. Возмущённая тётушка, раскрасневшаяся от гнева, выбежала им навстречу и заорала во всю мощь своего властного голоса: – Вон отсюда! Голодранцы! Как вам такое могло в голову прийти! Побойтесь Бога! Эльза около месяца из моего дома не выходит. Лечит моих домашних и соседей. Если вы немедленно отсюда не уберётесь, я спущу собак и заставлю своих сыновей и кнехтов стрелять в вас из огнестрелов! Я выскочила на крик из своей комнаты и крикнула: – К вашему вервольфу я не имею никакого отношения! А если хотите от него избавиться, то могу вам в этом помочь. У меня имеется старинная серебряная монета. Её нужно переплавить на шарик. И тот, кто смелый, пусть вложит этот шарик в свой мушкет. Если попадёт без промаха в этого вервольфа, то навсегда избавит от него деревню. Если промахнётся - окажется в клыках вервольфа. Метких охотников в деревне было много. Но все боялись связываться с этим таинственным вервольфом. В этот момент в дом прибежал испуганный Ганс, которого Ингеборг послала узнать, не случилось ли чего со мной. – Ганс, ты пришёл как раз вовремя. Возьми эту монету, и выплави в камине из неё шарик. Коли уж другие бауэры трусят с вервольфом связываться, придётся

тебе в него стрелять. Я твой огнестрел ещё заговорю с помощью корня мандрагоры. Перепуганные бауэры разошлись по домам, а Ганс, Кнут и мои двоюродные братья Михаэль и Гейнц вместе с дядей Арнольдом остались дома готовить серебряный шарик. Монета, подаренная мне Хильдой, была довольно тяжёлой и из неё вышло три шарика. К вечеру вся компания собралась на окраине караулить вервольфа. Но вервольф, как назло, три дня не показывал носа, ни днём, ни ночью. Прошло ещё три дня, и вдруг в темноте засветились глаза. Все мужчины струсили и начали читать «Отче наш». Только Ганс не растерялся, прицелился и поджог фитиль огнестрела. Прозвенел оглушительный выстрел и грозный вервольф забился в конвульсиях. К утру уставшие, но вполне довольные собой «охотники», принесли в дом волчью тушу. – Эльза, прости нас за глупые слова! Эта шкура будет принадлежать тебе! – нашёлся Кнут. – Спасибо, – ответила я. – Но мне она без надобности, так что подарите её лучше моей тётушке Марте. В нашей деревне наступила полоса затишья. Однако, через неделю началось новое бедствие, в курятниках завёлся хорёк, начавший безобразничать не хуже вервольфа. А в довершение своих подвигов он перегрызал горло кошкам и собакам, пробовавших становиться на его пути. Пришедшая снова в дом толпа попросила Ганса заняться им. Ганс согласился, хотя это было намного труднее, так как никто не знал, какой дом выберет хорёк для своих ночных вылазок. В поисках хорька Ганс с Кнутом всю ночь бегали по дворам. Но, в конце концов, настигли этого нарушителя спокойствия, сразив его вторым серебряным шариком. После этого в деревне объявился коршун, и тоже пришлось потрудиться. Благо, что караулить его приходилось днём. На него ушёл третий и последний шарик. Потом все три чучела, набитые опилками и соломой, украсили гостиную дяди Арнольда. На Иоганнов день тётя блистала в новых обновках, но заказы от других бауэров, я пока не получила, так как хищники нанесли большой урон домашнему хозяйству. Я покинула дом тётки Марты, и, получив мешочек дукатов, вернулась домой. * Воскресное дитя – ein Sonntagskind (нем). Так называют в Германии «родившихся в рубашке» ** Иоганнова трава – зверобой

Чёрная всадница Часть XVI Картинка из интернета ВСТРЕЧА С ДУХОМ ГЕРТРУДЫ Я ходила в лес не только для того, чтобы собирать травы и ягоды, но также для того, чтобы на некоторое время уйти от бренного мира безобразно живущих людей, остаться наедине с собой, чтобы почувствовать собственное

мироощущение жизни. Всё чаще и чаще у меня возникали непреодолимые желания полетать, побывать в невесомом мире других форм жизни, раствориться и даже стать частичкой вечного мира. Наполнив корзину лесной благодатью, в этот раз я сорвала несколько веток цветущей бузины, укрыла ими корзину и пошла домой. Вечером, когда все домашние улеглись спать, я связала помело из принесённых веток, в середину которого вложила засохшую, но живую веточку омелы, и, натерев виски заветной колдовской мазью, вылетела в окно. Мне хотелось полететь в лес, пообщаться с лесными духами, увидеть Чёрную всадницу, но метла сама выбрала маршрут и понесла меня на окраину деревни в покосившийся дом Гертруды. Место его расположения было идеально для деревенской ведьмы. Он находился в стороне от других домов, примыкая вплотную к лесу. Но Дом был уж очень старым, крыша и стены покрылись плесенью и грибами-поганками. Метла внесла меня в разбитое окошко, в которое я, будучи бестелесной, прошла без труда. А плащ, подаренный мне лесными девами, также был не материального содержания, а иллюзорным. А моё бренное «материальное» тело спокойно почивало в запертой комнате в доме матушки Ингеборг. Как только я очутилась в комнате, моя «лошадка» остановилась. Сойдя на пол, я услышала глухой, как из-под земли, голос: – Привет, молодая ведьмочка! Давно я тебя тут поджидаю! Я подняла глаза, и каково же было моё удивление, когда я увидела на печке сидящую хозяйку дома – Гертруду. Вернее не её самую, а только лишь её тень- образ, ибо её тело давно упокоилось на деревенском кладбище. – Чему ты так удивилась? Уже давно ты с помощью Чёрной всадницы в наш вечный мир окунулась! Да и король наш лесной к тебе покровительственно относится, строго-настрого запретил нашей вредной братии тебя обижать. И чем это ты смогла им приглянуться?. – Не знаю. Наверное, тем, что зла никому не желаю. – Таково уж твоё предназначение – быть белой ведьмой, а моё – чёрной! – А ответь, Гертруда, почему ты моего Свена со свету сжить пыталась? Кажется, он тебе зла не делал. И, ведь, вышло всё по твоему, хоть и с опозданием. – Только не говори, что любила его, что и сейчас траур по нему носишь, и что до сих пор по нему убиваешься… – Как могла, так и любила. Во всяком случае, у меня другого выбора не было и не будет. Он меня взял в свой дом безо всякого приданого и хозяйственных навыков. А я умею ценить то, в чём мне было так унизительно отказано в родном доме! Так что, в данное время мне удобнее под траур вдовы свои чувства и неприязнь прятать. – Эх, да не за горами! И твоё счастье на горизонте покажется! Да только нам, ведьмам, его не много отмерено. Ты решила портнихой стать, а это не совсем твоё дело, оставь его другим, которые поглупее нас с тобой! А нам другая стезя в

жизни начертана! Не всем смертным она дарована! – Говори, зачем вызывала. Дочь твоя с зятем с ног валятся, меня во всех неудачах винят, а ты им дом свой продать мешаешь. Неужели своих детей и внуков не жалеешь? – Вот затем-то тебя и вызвала. Не даю продавать, потому что жалею. Зачем, вообще, дома продавать, когда дети растут. А, кроме того, у меня в потайном месте шкатулка с драгоценностями и золотом припрятана. Ко мне и богатые клиенты захаживали, а я им такие дела проворачивала! Кому приворот, кому отворот! Могла и деда с косой пригнать надоевшему родственнику. Знал об этом мой муженёк, вот и запил от всего этого горькую. Не ждала я, что Гудрун меня со свету раньше сроку спровадит, а то рассказала бы своей дочери об этом тайнике. Но надеюсь, ты ей всё расскажешь, а я тебе это место покажу. Пусть всё имеющееся на три части разделит: одну себе оставит, вторую в церковь отнесёт, чтоб о душе моей грешной, неприкаянной помолились, а третью тебе отдаст. – Мне кровавые деньги не нужны. – Ну, деньги освободят тебя от рабства бренного мира. Тебе предназначено с духами и травами иметь дело, а ты в мирской нужде снова засядешь за свои куколки и переднички. Знай, время бренного мира с самого рождения человека неумолимо укорачивает длину отмереной норнами нити, причём с годами отсекает куски крупнее и жирнее. Оглянуться не успеешь, как всё позади! – Мне нужно на своё жильё заработать, а то, как бы мне тоже не пришлось остаться на улице, как в своё время с моей матерью случилось. Зольда твоя похлеще моей родной тётки будет, меня не сильно празднует, в ложке воды утопить готова. Когда в деревне вервольфа искали, так она быстро на меня указала. – Охо-хо!!! Вервольф, хорёк и коршун – мои перевоплощения! Если бы вбили в моё остывшее сердце рябиновый* кол, чтобы дух мой успокоить, ничего бы не случилось. Теперь вот, после третьей насильственной смерти я уже могу наконец-то передохнуть во владениях фрау Хёлле. Только ты мою волю выполни, прошу тебя. Я вижу, тебе дом мой приглянулся. Подумываешь его у Зольды выкупить, а Ганс его починит. Но не стоит с ним связываться. Не твоё тут место. Время шло, и уже начало переваливать за полночь. Пора возвращаться домой. Гертруда повела меня к подполу, мы спустились в келлер**, и она показала мне место, заваленное старой прогнившей соломой. Когда-то оно служило для хранения продуктов, а в настоящее время его облюбовали мыши. В это время в углу гневно сверкнули кошачьи глаза, и серые воришки юркнули по норам врассыпную. Но это был всего лишь дух умершего хозяйского кота. – Эх, верный мой Катер***! – с нотками жалости произнесла Гертруда. – Пора тебе снова на свет выходить. Когда Мица котят принесёт, постарайся не попасть раньше времени в землю или в речку, а послужи своей новой хозяйке, как мне служил. «А ты уж его побереги!» – обратилась Гертруда ко мне.

Наша беседа подошла к концу. Распрощавшись, я полетела домой. – Мяу, мяу-у! – услышала я утром плач домашней кошки. В этом звуке я услышала её призывной плач, граничащий с просьбой о помощи. Вскочив с постели, я выбежала в кухню. Оказывается, кошка ночью родила котят, а утром Зольда пыталась у неё их отобрать и бросить в приготовленный мешок. Она дала указание Анетт отнести всё потомство подальше от дома и закопать либо в реке утопить. – Зольда, оставь мне, пожалуйста, одного котёнка в живых. – Ещё чего не хватало! Бездельничаешь целый день, а теперь ещё тебе помощник потребовался. Хватит с нас одной Мицы! – Мица – твоя кошка. При переезде в новый дом её с собой заберёте. А мне хоть одного котёнка на память оставьте. – И-и-шь, размечталась, – с чувством злорадного наслаждения пропела Зольда. – Как только новый дом готов будет, старый продаём, чтобы с тёткой Мартой рассчитаться. А ты лучше в город съезжай к своей фрау Гретель. В деревне тебе делать нечего. – А твоя мать просила дом не продавать. – Не смей упоминать имени моей матери, змея! – Ну, как знаешь. Мне с тобой разговаривать очень трудно, а вот котят трогать не смей. Они теперь мои. А Анетт и Гансу этим нечего заниматься, пока своих детей не завели. Тем более, что Анетт беременна. И, схватив подстилку с тремя котятами, я выскочила с ними во двор. За мной вдогонку побежала Мица. Я не знала, куда с ними бежать. Но вдруг из будки раздался лай собаки Альвы. Выскочив ко мне, она выхватила у меня подстилку с котятами и потащила в свою будку, куда в ту же минуту бросилась Мица. Я знала, что Альва с Мицой дружат. Но этот поступок для меня был полной неожиданностью. В этот момент я услышала крики матушки и Отто: – Бездельница! Тебе что? Скандалов дома мало? А теперь ещё эта выходка с котятами. – Совсем обнаглела от собственной безнаказанности. Говори, куда котят унесла. – Все дома работают, только от тебя никакой пользы. – Убирайся в свой Виттхайм! – Наверное, мне придётся уехать. Чужие люди ко мне лучше относились. А котят взяла на воспитание новая нянька. Если бы вы все хоть один раз меня спокойно выслушали без унижений и оскорблений, не пришлось бы вам теперь три шкуры с себя рвать. – Мы тебя слушаем, только говори по делу. – По делу, так по делу. Мне ночью Гертруда приснилась и сказала, что дом свой не даёт продавать, так как там у неё тайник с деньгами припрятан. Место она мне показала, сказав при этом, что всё найденное нужно разделить на три части: одну – в церковь, другую – себе, а третью мне отдать. А дом продавать