Чёрная всадница. Часть 1

– Вот напугал! Моё дело маленькое, а ответ тебе держать, раз уж в чужом огороде напакостил, – огрызнулась Гудрун. Не знаю, чем бы закончилась их перебранка, но в это время в дверях зазвонил колокольчик, а затем послышались глухие удары в дверь, явно не желавшего долго стоять на пороге гостя. Гудрун побежала открывать дверь, а поить меня новым зельем «любезно» предоставила Свену. В ту же минуту в дверях показались фрау Краузе с сыном и невесткой, фрау Гретель, за которыми шли отец Бернхард и с виноватым видом нашкодившего кота Курт. Покраснев от стыда, я спряталась под одеяло. Но это было по крайней мере глупо и бессмысленно, так как зрители уже всё знали. По всей видимости, это им сообщил Курт, который топтался на ногах, явно выражая своё смущение. Но когда я снова высунула голову из-под одеяла, то заметила в его глазах довольную улыбку лиса, только что слопавшего на завтрак жирную индейку. Хитрый смешок на его лице сразу выдал негодяя, наслаждающегося моим позором. Автором этого сценария, как я узнала немного позже, был именно он. Как все завистливые и мерзопакостные натуры, он иногда мог помочь неудачникам, с целью возможности их использования для своих злодеяний в дальнейшем. Он мрачнел от вида чужого успеха и благополучия, а его чёрная душа не находила себе покоя. И всеми известными ему способами Курт стремился счастливых и благополучных испачкать нечистотами. Его мелкой душе не давали покоя моё неожиданное вознесение с помощью фрау Краузе и триумф баловня судьбы Свена, которому нежданно-негаданно достался в наследство дядюшкин дом. И, поэтому, он решил столкнуть нас обоих в помойную яму таким довольно хитроумным способом, и затем наблюдать со стороны, как мы будем выкарабкиваться и отмываться. Да, мы оба перешли ему дорогу, сами того не ведая. Вот и наступил наш час расплаты. Первым гневно заговорил отец Бернхард: – Вот до чего доводят грехи мирские! Грешными родились… Вместо того, чтобы замаливать в Святой обители грехи свои, вы решили поддаться соблазнам и искушениям, в которые людей постоянно вводит Сатана, лукавый противник Господа Бога нашего Иисуса Христа, да ещё в Святой день! Да слыхано ли такое святотатство! О, Господи! Прости нас, грешников непокаянных. Прости нам грехи наши! Кто отказывается от Святой обители, того одолевают мирские соблазны, и грехи, накапливаясь в душах, как песок, держат в кандалах после смерти, не давая грешным душам добраться до ворот рая! После этого монолога, повернувшись к Свену, он, повысив голос, обратил на него свою гневную речь: – Как ты, порядочный христианин, мог опуститься до такой мерзости, как зелье ведьмовское. Гореть вам всем в Геене огненной за сие действо учинённое! А до Божьего суда вы все предстанете пред судом церковным, и он вынесет вам свой вердикт по законам нашим да по делам вашим богохульным! А Эльзхен, как невольная участница сей мерзости, примет постриг и проведёт дни своей жизни в Святой обители.

Я увидала, как побелело лицо Свена, а лицо Гудрун покрылось красными пятнами, ввиду предстоящей неизбежности кары. Отец Бернхард продолжал, на этот раз обратившись к ней: – О твоих колдовских шашнях, Гудрун, и сговоре с дьяволом я уже прослышан от людей праведных, которые мне указывали на тебя, как на ведьму, смущающую покой порядочных бюргеров своими колдовскими снадобьями. Поэтому, давно пора тебе держать ответ перед судом и святой церковью за свои злодеяния. – Святой отец, простите, что прерываю Вас, но, тем не менее, мне как адвокату дайте сказать своё слово! – вступил в разговор молчавший до сего времени барон фон Краузе. – Любому преступнику даётся последнее слово в своё оправдание и защита адвоката. Как адвокат я берусь за разбор этого дела. Следует рассмотреть его с двух сторон, ибо лукавый может ввести нас в заблуждение, и тогда пострадают не виновные. Так вот, насколько я знаю, да и вы в этом, наверное, убедились вчера вечером, что Свен любит Эльзу, но она не желала ответить ему взаимностью, видимо, из-за своей природной стеснительности и сложившемуся положению бесприданницы. Жизнь так сурово с ней обращалась с самого раннего детства, что она не верит даже в искренние чувства и человеческую добродетельность. Потому не поверила и Свену на слово и всячески отклоняла его ухаживания. А что же не сделает влюблённый. Вот он и напоил Эльзу вчера вечером крепким грогом. Я знаю людей, которые на дух не переносят алкоголь, и их противники, зная об этой их природной слабости, часто этим пользуются, чтобы оставить их в дураках, как «хитрый лис глупую гусыню», что и случилось вчера. А наличие в ней какого-то зелья ещё нужно доказать. Вы ведь прекрасно знаете Курта, известного мошенника, дебошира, картёжника, пройдоху, которому ничего не стоит оболгать любого другого человека ради своей выгоды. Вот он и придумал эту сказку о любовном зелье и каких-то там травах, чтобы опорочить Эльзу и Свена. Ведь любой в доме может подтвердить вам, какой он исходит завистью, наблюдая как тихая Эльза, которая прежде была на побегушках у его маменьки, теперь попала в привилегированное положение хорошей работницы у новой хозяйки, каковою является моя мать. А полученный в наследство Свеном дом, на который также метил и Курт, также не давал ему ни минуты покоя. Вот он и подбил Свена на этот столь гнусный по вашему мнению поступок. Но, увы! Это всего лишь злополучный грог, а не какое-то там зельеварение, о котором нам всем вчера вечером наплёл Курт, чтобы опорочить этих двух молодых людей. И теперь, дабы исправить это положение, мы просто их поженим, как только закончатся рождественские праздники. А Вы, святой отец, их обвенчаете в своей святой обители. Ну а ты, Свен, что нам всем на это скажешь? – Да, я тоже этого желаю, видите вот кольцо и серьги ей в подарок приготовил, только она никак в себя прийти не может, вот я и попросил старуху дать ей выпить немножко опохмеляющего. Можете проверить святой отец, но я

знаю, что у Вас больной желудок, и даже маленький глоток может вызвать большие неудобства в вашем желудке. А на голове у Эльзхен всего лишь повязка смоченная уксусом, чтобы снять у неё головную боль. Вот и колечко, которое я на правах жениха приготовил ей в подарок. И он показал колечко с бирюзой, лежавшее на подносе рядом со штоленом, как раз в пару того браслета и серёжек, которые лежали у меня на одеяле. – А что касается Гудрун, – продолжал барон. – Так какая же она ведьма? Если бы она была ведьмой, то этот дом достался бы ей, а никак ни Свену и ни Курту. Да и старина Хельмут вряд ли протянул бы добрых пятнадцать лет, если бы не помощь этой добропорядочной женщины. А мало ли чего соседи соврут. Я в своей конторе такие запутанные кляузы рассматривал, которые Вам, святой отец, и во сне не приснятся. Так что давайте по случаю нашего святого праздника их всех помилуем, а дальше поступим по законам нашей святой церкви и нашего германского государства. Если хотите, я привлеку к суду Курта за кляузы и навет на добропорядочных граждан? – Прошу Вас, не губите моего сына, у меня никого кроме него нет в этой жизни! – запричитала фрау Гретель, упав перед отцом Берхардом на колени. Потом поднялась и, обратившись к фрау Краузе, запричитала: – Умоляю вас, поймите меня как мать и заступитесь за меня перед своим сыном. – Мне, фрау Гретель, понять Вас очень и очень трудно, ибо мой сын никогда не был уличён в неблаговидных поступках, он не совращал замужних женщин, не играл в азартные игры, а вёл и ведёт добропорядочный образ жизни, и, тем более, никогда не пускал меня по миру, – презрительно ответила фрау Краузе. Но пусть скажет слово Эльза, так как она больше всего пострадала от этих бесчинств. Может быть, она пожелает вернуться на некоторое время домой, чтобы Свен пришёл к ней в дом и посватал её, как положено по нашим законам. – Не надо к родным! – вскрикнула я, почувствовав какой-то подвох, а какой, сама не понимала. – За этот мой совершённый грех деревенские парни оборвут мой венчальный венок при входе в церковь, а девушки сечки на порог насыплют, да и приданого за мной нет никакого. Стыд, да и только! Лучше мне, вообще, в Обендорфе не появляться, пока не решится воля Божья. – Разумно, дочь моя, – одобрил отец Бернхард. – Не надо никаких пышных церемоний, я вас обоих обвенчаю по окончанию праздников, а фрау Краузе выступит в роли посажёной матери. – Простите, что я вмешиваюсь в ваш разговор, – воскликнула Эмми. Но я, как-никак, англичанка. И мы с детства с замиранием сердца слушали наши баллады о короле Артуре и его знаменитых рыцарях круглого стола. Реки слёз мы пролили, когда читали о любви Тристана и Изольды. Ведь Тристан тоже выпил по ошибке любовный напиток, предназначенный королю Марко и Изольде, который изготовила для их благодатной семейной жизни мать Изольды. Ах, бедные Тристан и Изольда! Они так любили друг друга, что умерли от

неизбежности роковой разлуки. Неужели любовь – это грех, ведь вы же сами учили нас, что Господь Бог – это и есть любовь. Нельзя же наших подзащитных казнить из-за любви. А приданого нет… Тогда я Эльзе подарю сундук с нарядами. Правда, Хагнер? Давай сделаем молодым такой подарок к свадьбе! – Любовь должна идти от самого Господа, а не от какого-то зелья бесовского, дочь моя. Что это ты мне какие-то бесовские примеры приводишь? – Отец Бернхард, мы с вами всё уже решили, так что давайте не будем слушать женские романтические бредни, а поедем все вместе к нам домой в этот радостный день Рождества Христова. Приглашаю вас к праздничному столу в нашем родовом доме, выпьем горячего глинтвейна и грога во славу божественного младенца Иисуса, поскольку мы с вами разумные мужчины не в пример женщинам, у которых все мировоззрение по воле Божьей заключено в четырёх литерах «К»: Kirche, Kueche, Kinder, Kleidung!* – сказал, улыбаясь Хагнер, так как почувствовал, что наивность Эмми едва не испортила его так хорошо законченное дело, оставившего удовлетворёнными все стороны. – К этому хочу добавить, что виновный в скандале Курт должен понести заслуженное наказание в виде денежного пожертвования в пользу вашего аббатства, как указывается в известной булле папы Сикста IV о пожертвованиях. И, сверх этого, следует наложить на Курта по окончании праздника двухнедельное покаяние с обязательной поркой. * Kirche, Kueche, Kinder, Kleidung (нем.) – церковь, кухня, дети, одежда

Чёрная всадница Часть VI Картинка из интернета ШЛЯПНОЕ ДЕЛО Прошли две праздничные недели после того судьбоносного события на Рождество, когда Курт надоумил Свена подсыпать в грог сонного и любовного зелья и напоить им меня. Правда, как я потом узнала, любовного зелья в напитке не было, так как хитрая Гудрун заменила его на другой, похожий, абсолютно нейтральный и безвредный, в целях скорее своей, чем моей безопасности. Она ощутила шестым чувством неизвестную ей силу, стоящую за моей спиной, хотя сама я с виду слабая и робкая. А когда всё это подтвердилось, решила со мной

завести дружбу, чтобы ей за злые дела ненароком не попало от Чёрной всадницы, с которой ей уже пришлось столкнуться на своём жизненном пути. Рождественские приключения после окончания праздников закончились благополучным исходом. Отец Бернхард обвенчал меня со Свеном. Фрау Краузе, как и было оговорено, присутствовала на венчании в качестве моей посажёной матери. Эмми подарила мне свой сундучок с нарядами, которые после рождения четырёх детей стали ей слишком тесны. Для меня же этот подарок явился настоящим приданым, которое я, отродясь, не видела и уже не ждала. Эмми надела на меня одно из своих платьев. Увидев своё отражение в зеркале, я замерла от неожиданности. Моя фигура начала принимать округлые женские формы, которые очень хорошо подчёркивал новый наряд. Я уже не выглядела худым костлявым подростком. Мои крупные рыжие веснушки исчезли. Густые рыжие косы, уложенные на голове по немецкому образцу в виде веночка и укрытые кружевным чепчиком, придали моему облику выразительность, которой раньше мне так не хватало. Глаза мои засветились радостью и покоем. Да, и старуха Гудрун постаралась! С помощью свежеснесённых куриных яиц, колдовских трав и по всем правилам настоянных и заговоренных отваров она изгнала из меня всё наследие моих детских страхов. Ночью Гудрун заставляла меня смотреть на молодой месяц, а сама при этом дула на тлеющий уголёк, приговаривая: – Сгиньте хвори, болячки нечистые! Убирайтесь злыдни из рабы божьей Эльзы, из её молодого тела в тёмный мир, откуда пришли! Сгиньте все страхи ползучие, бесы летучие! Заклинаю священным Граалем, Гробом Господним, Святым престолом! Аминь! Аминь! Аминь! Гудрун, красная от испарины, падала на кровать в полном изнеможении. Когда всё было окончено, она сбросила с ладоней на землю все остатки зла, попавшие на её крепкие руки, помыла их холодной родниковой водой, которая почерневшей струёй стекала с её рук, и сказала мне: – Ты переходишь под мою защиту! Никого теперь не бойся! Что касается Курта, то фрау Гретель внесла за него в аббатство положенный буллой штраф, а ему самому пришлось две недели приходить туда в одежде кающегося грешника и терпеть воспитание розгами, на которые преданные слуги божьи не скупились. Смилостивившаяся Гудрун протёрла в своей ступке сушёную полынь, репей, укроп, головку чеснока, перетопила всё в печи с гусиным жиром и передала эту мазь фрау Гретель, чтобы она смазывала ею кровоточащие раны сына. На Пасху мы решили съездить к моим родным, которых я не видела почти год. Они нас встретили довольно холодно и удивлённо. Мой взгляд почему-то остановился на невестке Зольде. Её голова была обрамлена белыми кудрявыми волосами, сплетёнными в тугую косу, опоясывающую её круглую головку. Поверх она надевала синий кружевной чепец с шёлковыми лентами. Её красивые серые глаза загорелись недобрым блеском в ответ на мою

улыбку. Но, тем не менее, она старалась по мере возможности быть учтивой, хотя частые покраснения на её белом молочном личике выдавали чувство неприязни. «Она что-то замышляет», – поняла я с первого взгляда. – «Но где же я уже видела это лицо?». Матушка Ингеборг, подойдя к нам, сразу же начала жаловаться Свену на свою горькую и тяжёлую участь вдовы, всю жизнь лишённую какой бы то ни было помощи. И как ей тяжело было растить меня с братом, когда безжалостные родственники нашего отца, её покойного мужа, выгнали нас всех, как собак, из дома. А когда Свен заикнулся о приданом, которое за мной причитается, то получил полный отказ. Будто бы все деньги покойного Отмара пошли на мою учёбу. А отец, вообще говоря, собирался Эльзу отдать в монастырь. Выйдя замуж, Эльза нарушила его священную волю, значит, ей для мирской жизни ничего в доме не полагается. Единственная из родных, моя бабушка Мария, встретила меня с искренней радостью: – Подними крышку моего сундука, Эльза, – попросила бабушка после нашей беседы. – И посмотри на большую бутыль под платьями. В ней бузинное вино, которое я изготовила по особому рецепту, тайком от домашних. Я открыла крышку сундука и обнаружила там два красивых платья с белыми кружевными воротниками и такими же манжетами. И к ним белые чепчики и передники. Они напоминали наряды, в которых щеголяла Гудрун на праздники. Только пошиты они были из необычно красивой яркой ткани. – Это и будет твоё приданое. Отрезы на платья когда-то в молодости привёз мне покойный Отмар. Платья я так и не надела, а потом в память о нём держала в сундуке с сухими травами, чтобы ни мышь, ни моль не подобралась. Но теперь я на пути в мир иной, и они мне там не понадобятся. А под ними красивая шляпка, доставшаяся мне от бабушки, а та также получила её от своей бабушки. Я её никогда не надевала. Эта шляпка не простая, она была подарена то ли эльфами, то ли домовыми. Точно не припомню, потому как не запомнила по малолетству почти ничего из бабушкиного рассказа. Наливай из бутыли по одному напёрстку вина и выставляй на ночь за порог. Оно обладает магическими свойствами, являясь любимым напитком всех волшебных народов. Когда я была молодой, как ты, я тоже повстречала в горах Чёрную всадницу. Она меня научила его готовить и подбирать необходимый состав трав. А дар она повелела передать внучке перед смертью, что я и делаю. Мои минуты уже сочтены, скоро я предстану перед Всевышним и буду держать перед Ним ответ за свою прожитую жизнь. А если у тебя в жизни случатся трудности, то посмотри на это кольцо, которое я тебе передаю, и мысленно спроси совета. И я с того света постараюсь тебе помочь. Возьми весь этот сундучок с собой домой и ни в коем случае не открывай в дороге, а то Свен, хоть и добряк, но слишком малодушный и безответственный, может выпить всю бутыль по дороге. Тогда вся удача, которую я посылаю в ваш дом вместе с этим вином, уйдёт в землю. Откроешь её дома, когда будешь в комнате одна. И это будет твоё лучшее приданое, которое твой Свен пытается выпросить у Ингеборг. К этому сундучку никакая чужая

рука, кроме твоей и Свена, прикоснуться не сможет. Всем остальным, жадным и завистливым, будет обжигать руки. После того как бабушка сняла со своего пальца колечко и надела его на мой, она, взяв мою руку в свою, тихо вздохнула, что-то прошептала и попросила позвать к ней Свена. Я поспешила за ним и увидела, как его ноздри раздуваются, как у быка, лицо краснеет. Сейчас он даст волю своему гневу и всё испортит: – Свен, дорогой, прошу тебя, подойди к моей умирающей бабушке. Она очень хочет тебя видеть. Свен недовольно поднялся и пошёл к Марии. Она попросила его уехать сегодня же домой, так как этой ночью её не станет, и забрать с собой сундучок, в котором моё «приданое». Но в этот момент на пороге появились Отто с Зольдой. – Какое приданое? Эльзе ничего тут не полагается. В этом сундуке что-то от нас спрятали! – завизжала Зольда и выбежала из комнаты, по-видимому, за матушкой. Только Отто оставался спокойным. Может быть, муки не совсем растраченной совести произвели в его душе нужное действие. И в спорах за моё приданое он участия не принимал. Но в это время в комнату уже вбегала Зольда в сопровождении матушки Ингеборг, которой она уже успела наговорить такого, что щёки матушки приобрели пунцовый цвет. – Что тут происходит? Я пока ещё хозяйка в этом доме! Или вы оба решили и меня похоронить вместе с бабушкой, обратилась она к сыну и невестке. – Довольно с меня! – заорал Свен. – Сейчас же, немедленно уезжаем из этого дома с сундуком или без него, и больше я сюда ни ногой, и Эльзу к вам в дом не пущу! И вашей ноги чтобы в моём доме не было! – Отто, запрягай телегу и вези их в город! – скомандовала матушка. – А этот сундучок ставь на телегу. – Не стоит беспокойств, – гордо сказал Свен. – Сундук я сам понести могу, а небольшую бричку по дороге остановим. Не представляю, как в таком хорошеньком личике умещается такое количество злости! Хорошо, что я привел в дом жену некрасивую, но добрую, и мои уши не слышат такое количество брани, которое постоянно приходится слышать бедному Отто, как я полагаю. Я ему нисколько не завидую. Не жена, а змея ядовитая! Возмущённая Зольда подбежала к сундуку, но как только она до него дотронулась, её руку обожгло, словно углём из печки. – Ах, вот как? Вы тут колдуете! Ничего, моя мать придёт и со всеми вами разберётся! – заорала она истошно, побежав на кухню смазывать покрасневшую руку конопляным маслом. – Передашь своей маменьке привет от нашей старухи Гудрун, – насмешливо бросил Свен. И тут я вспомнила Вальпургиеву ночь и две прозрачные тени, которые между собой о чём-то спорили. Взглянув на Зольду я сразу узнала одну из них. И я вспомнила слова Хильды:

– Это твои будущие родственники. Остерегайся их и ничего у них не оспаривай. Я не могу изменить твою судьбу и выпавшие на её долю испытания. – Эльза, Свен, берите сундук и уезжайте в свой дом, чтобы я могла умереть спокойно, с чувством выполненного долга! – выкрикнула бабушка Мария и откинулась без сил на подушку. Отто и Ингеборг кинулись к ней ощупывать пульс. Зольда сидела на пеньке и крутилась от обиды. А Свен подошёл к сундучку, поднял его за ручку, второй рукой взял мою руку и увёл навсегда из родного неприветливого дома. К вечеру на остановившейся по дороге крестьянской телеге, хозяин которой ехал как раз в нашем направлении, мы добрались до своего дома. Пока Свен выходил в сарай по своим домашним делам, я вынула бутыль и отлив немного в заветную небольшую бутылочку, спрятала всю большую бутыль в потайное место. Этим же вечером я налила в маленький напёрсток чуть-чуть волшебного напитка, и выставила его за порог дома, когда все домашние улеглись. Спать я легла с чувством нетерпеливого ожидания. Ночью я видела во сне бабушку, которая, как я поняла, уже представилась перед Богом, как и обещала. Она улыбнулась мне прощальной улыбкой и улетела в пустоту. Спустя примерно две-три недели я встретила на базарчике своего земляка, и он мне это подтвердил. На похоронах, как я тоже узнала от него, её дочь Ингеборг молчала, а Зольда жаловалась соседям, какая Эльза бессовестная, не желала остаться в доме на пару дней и дождаться кончины Марии. Даже на похороны не приехала. Везёт же этой дурнушке! Ни гроша за душой, а вышла замуж за бюргера с домом и служанкой. И теперь эта гордячка совершенно не хочет знаться с ними, своими кровными. Следующий день начался, как обычно. Свен пошёл в мастерскую, которая находилась в задней части дома, чтобы выполнить очередной заказ на чеканку, а я крутилась на кухне, помогая Гудрун. Да, правильней сказать «помогая» делать то, что мне по силам. Но я старалась на совесть. Мне так хотелось научиться также ловко готовить, как Гудрун! Она правильно определила в день нашего первого знакомства, что мои тонкие пальчики не для тяжёлой домашней работы. А у неё руки были крепкие, крестьянские. Она ими так ловко стирала, выжимала домашнее бельё, мыла полы, месила тесто, что можно было заглядеться. Всё горело под её крепкими, мускулистыми руками. Она начала было меня учить поварскому искусству, но мои руки ныли от боли, на ладошках выступали волдыри, вздувались на руках вены, когда я пыталась месить тесто для хлеба. Тогда Гудрун, махнув рукой в знак безнадёжности, приставила меня к более тонкой работе, которая у меня получалась. А Свен на кухню не заглядывал, ему было всё равно, кто из нас готовит, лишь бы на стол было вовремя подано. Когда мы с Гудрун садились прясть или вязать, я ей могла показать и своё мастерство, которому меня научила бабушка Мария. У меня был очень «тонкий» глаз и буйная фантазия художника «от природы». Случилось однажды, что Свен подарил мне краски, и я раскрасила ими всю домашнюю утварь, да так удачно и привлекательно, что Свен начал подумывать об организации нами

какого-нибудь совместного дела. Он, к примеру, что-то из дерева вырезает, а он был мастер на все руки, а я раскрашиваю. Но с этим сундучком и шляпкой дело моё приняло совсем другой оборот. К вечеру, когда со всеми делами было закончено, мы решили, как обычно, втроём посидеть у камина, послушать сказки Гудрун, которые она рассказывала мастерски, не хуже бабушки Марии. Свен, развалившись на широкой скамейке, потягивал из большой керамической кружки ароматный ипокрас*, а Гудрун подбрасывала сухие дрова в камин. В этот момент я, надев одно из подаренных бабушкой платьев, появилась в гостиной. – Ну и ну! – воскликнул Свен, – оказывается, моя жена может иногда стать красивой, и подмигнул одним глазом Гудрун, чтобы она его поддержала. – Это подарок бабушки Марии, – похвасталась я, впервые в жизни услышав похвалу в свой адрес. – Она мне ещё и шляпку подарила. Сейчас я её тоже примерю. И я побежала в комнату за шляпкой. Когда я её вынула из сундучка, то невольно залюбовалась цветами, украшавшими шляпку, которые с трудом можно было отличить от живых, и затейливыми узорами, по кругу тульи. Вдруг, из одного цветка выпорхнула маленькая девушка эльф, и, пролетев по комнате, уселась на вазе с букетиком из веток ивы, покрытых котятками** и полураспустившимися почками. – Здравствуй, Эльза, – поприветствовала меня эльфийка. – Нравится тебе наша шляпка? – Очень, очень нравится! Со временем я совсем не боялась ни эльфов, ни гномов, не удивлялась их появлению в самых неожиданных местах, более того, начала им доверять больше, чем некоторым людям, держащим тяжёлый камень за пазухой. – Знаешь, Эльза, меня к тебе послали твои домашние гномики, которые проживают в чулане вашего дома. Им так понравилось бузинное вино, которое тебе передала бабушка Мария, что они согласны помогать тебе в любой домашней работе, которую ты выберешь. И эта работа будет тебе приносить большую прибыль. Так что хорошо подумай, чем бы ты хотела заняться. Мы ведь знаем, что ты искусная мастерица, только ты ещё никак не привыкнешь к своей новой жизни, боишься попросить у Свена купить тебе ткани, нитки, тесьму, чтобы ты смогла что-то смастерить. А напрасно. Мне кажется, что он тебе в этом не откажет. Только подумай хорошо, не проси бесполезные вещи. Я задумалась, чем бы мне хотелось заняться? Платья шить на заказ, но тогда я вызову недовольство у фрау Краузе, и тем более у фрау Гретель, которым составлю конкуренцию. Им это не понравится! Шить куклы и всякие безделушки? Так они продаются хорошо только в праздники два раза в году: на Рождество и на Пасху. А когда в стране начинаются военные манёвры, люди думают в такие минуты больше о еде, чем об игрушках. И вдруг, когда я взглянула ещё раз на шляпку, у меня мелькнула мысль: «А что если мне заняться

такими шляпками?» У фрау Краузе горожанки заказывают платья, а у меня будут заказывать шляпки. Так чего бы мне не испытать судьбу? Женщины любят наряжаться, соперничая друг с другом, кокетничать с мужчинами, следят и следуют за городской модой. – Милая эльфийка, – спросила я. – А нельзя ли мне попробовать такие шляпки изготавливать? Конечно, такая тонкая работа, как в этой шляпке, у меня вряд ли получится. А вот чуть-чуть похожий рисунок я могла бы сделать. – Да, ты и впрямь не глупа! Однако, если я пообещала, значит, не подведу. Скажи Свену, чтобы накупил тебе соломы, шерсти для изготовления фетра, манекены всевозможных форм, тесьмы, кружев, бисера и тканей, конечно же. А на всякие цветочки, лепесточки попроси на первое время лоскутки у фрау Краузе в мастерской, чтобы твоё «производство» не сразу бросалось в глаза. Пощеголяв в тот вечер в своем платье и шляпке перед Свеном и Гудрун, я им сообщила, что хочу дома изготавливать такие шляпки на продажу. – Да ну! – рассмеялся Свен. – Хочешь в нашем городе новый цех открыть? – Пока нет, насчёт цеха не знаю. Сначала я хочу сама заняться. Вот если бы ты мне помог в этом! Ну, например, скатывать шерсть. Тогда это дело у нас пошло бы хорошо. У Гудрун сразу заблестели глаза, словно она своим нюхом что-то почувствовала. Но я не хотела её близко посвящать в новые замыслы. Всю ночь я не могла сомкнуть глаз. Под утро меня немножко сморил сон. И, вдруг, я увидела бабушку, но не старой умирающей старухой, а такой, как запомнила её в детские годы. – Здравствуй, Эльзхен! – улыбнулась она. – Вижу, что, наконец-то, моя шляпка пошла в дело. У тебя всё должно получиться, и ты станешь довольно состоятельной дамой. Даже станешь на одну ногу с фрау Гретель. Только мне очень жаль, что это не принесёт тебе счастья. Такова твоя судьба, ты должна пройти и через это испытание. Знай, что с моей смертью единственный твой настоящий друг в этой жизни – это Хильда - Чёрная всадница. Но она не всегда может прийти тебе на помощь, так как перед волей норн*** она бессильна. Не очень раскрывай свою душу перед Гудрун, ибо она может извлечь из этого выгоду в свою пользу. А теперь прощай, больше мне ничего не велено тебе говорить. И образ бабушки Марии растворился в дымке. Я проснулась оттого, что Свен положил свою огромную руку мне на голову. – Эльза, что тебе приснилось? Ты мечешься, как в бреду, и всё время кричишь: « Бабушка Мария! Бабушка Мария!» – Ничего, пустяки. Она ко мне ночью пришла, чтобы предупредить об опасностях, которые меня подстерегают, но, правда, обещала, что я, вернее, мы станем богатыми, если займёмся этими шляпками. – В таком случае попробуй, если веришь! – Ах, ты смеёшься надо мной! Ну, тогда не мешай первое время, а потом посмотришь сам.

Утром, после завтрака, Свен пошёл работать в свою мастерскую, а я решила навестить фрау Краузе. Я надела своё новое платье и пошла к ним в гости. На удивление, они как будто ждали моего прихода. Приняли меня, как родную, а во время разговора фрау Краузе показала мне на мешок с лоскутками, которые они собирали и не выбрасывали, ожидая, пока я их заберу. По окончании разговора фрау Краузе велела охраннику взять на плечо этот мешок и отнести в мой дом. Первая часть дела была сделана. Потом я зашла в ремесленный квартал и заказала манекены и колодки разных размеров, на которые я могла бы натягивать фетровые и соломенные каркасы шляп после влажной обработки. Затем на крестьянском дворе, где собирались на постой крестьяне, приехавшие продавать на рынке свои товары, я нашла бауера, который обязался поставлять мне нужную соломку. – Ну и чем весь сегодняшний день занималась моя жена? – улыбаясь, вечером спросил Свен, словно это была не работа, а детская игра. – Не нужно надо мной смеяться, коли обещал – выполняй! Последнее дело осталось за тобой. Мне нужны нитки простые и шёлковые, бисер, конский волос, тесьма, и необходимая фурнитура. И, пожалуйста, выдели мне в доме помещение, где я могла бы расположиться со всем этим материалом, и чтобы ключи были только у меня, и никто из посторонних сюда глаз не показывал. – Ого! И это говорит тихоня, которая, кажется, собирается заняться алхимией! – Алхимией занимаются только мужчины, это их привилегия, а женщины, насколько я знаю, только над травами и картами колдуют! Но это область Гудрун, а я хочу заняться всего лишь дамскими шляпками, и чтобы мне никто не мешал. Когда все нужные материалы были собраны, я удалилась в отведенную для мастерской комнату на чердаке. Правда, в ней было довольно прохладно, но дело шло к лету, и, кроме того, Свен обещал там сложить камин. Разложив материалы по местам, я начала рассматривать собранные лоскутки. Там были бархат, сатин, шёлк, заморская парча, тафта, завезённые в наш город венецианскими купцами. Эти ткани были привилегией знатных дам, которые имели возможность шить себе наряды в дорогих мастерских. Так я провозилась до вечера. По окончании ужина, когда Свен и Гудрун отправились спать, я выпила чашку напитка из корня цикория, чтобы не заснуть и, услышав храп Свена, поднялась с кровати и пошла в свою «мастерскую». Как только городские часы пробили полночь, я услышала жужжание крыльев. Это прилетела моя знакомая эльфийка. Минуту спустя я увидела крошечных человечков в красных колпачках, серых камзолах, такого же цвета штанишках брэ и в белых с синими полосочками чулочках. Эльфийка взмахнула своей палочкой, и маленькие труженики дружно принялись за работу. Я смотрела и запоминала, как они валяют войлок для фетра, замачивают соломку, а потом подсушивают её до нужной формы и сплетают основу изделия, а потом из

лоскутков, замоченных в крахмале, изготовляют цветы, бантики, бабочки для украшения шляп. Как выводят по шляпкам узоры. Когда три шляпки были полностью готовы, я сладко зевнула и заснула на стуле, на котором сидела. Утром меня разбудил возмущённый, граничащий с недоумением голос Свена: – Дорогая Эльза, шляпки, конечно же, королевские. Но скажи, разве тебе дня не хватило, и нужно по ночам работать? Так ты, вообще, можешь скоро ins Gras beissen!**** - по народному грубовато выразился Свен. – Ну, прости! С первого раза так увлеклась, что ночью заснуть не могла, и, поэтому, побежала в мастерскую доделывать. Удовлетворившись моим ответом, Свен пошёл в мастерскую ждать очередного заказчика, а шляпки мы решили повесить на стенку. В это утро к нам заехал мясник со своей женой, чтобы договориться о чеканке, которая могла бы украсить его мясницкую лавку. Его жена, увидев шляпки, пришла в такой восторг, что сразу предложила за все три довольно приличную для первого раза цену, так что даже заказ её мужа отошёл на второй план. Свен был чрезмерно доволен полученной суммой, и побежал к кондитеру купить для меня пирожных и прочих сладостей. А Гудрун приготовила душистый крепкий чай с травами, который должен был восстановить мои потраченные силы и настроить меня на нужную творческую волну. На следующий день я опять крутилась в своей мастерской, а Свен пошёл к суконщику и заказал у него большой рулон фетра, чтобы не тратить на его изготовление время и силы. Работа продолжалась. То, что я не успевала закончить к ночи, заканчивали за меня малютки-гномики. А я каждую ночь, как было условлено, выставляла им за порог по напёрстку бузинного вина. После того как жена мясника с дочками показалась в воскресный день на проповеди в церкви, её изящные шляпки привлекли любопытные взгляды других зажиточных прихожанок. Модницы дружно устремились в наш дом. Образовалась очередь на месяц вперёд. Мне заказывали шляпы и соломенные, и фетровые. Я стала получать заказы от заезжих баронов на шляпы с камнями и перьями для себя, бархатные береты для своих пажей. Наш кошелёк наполнялся дукатами, и мы постепенно становились зажиточными бюргерами. – У меня не жена, а клад! – хвастался Свен в церкви. А я молча улыбалась и млела от счастья, которое так неожиданно свалилось на мою голову. Гудрун полностью освободила меня от домашней работы, и я всё время проводила в своей мастерской. Гудрун, которую я, в свою очередь, задабривала подарками, старалась в две силы. А если сил не хватало, нанимала себе в помощницы временную прислугу, которая мне и Свену на глаза не слишком показывалась, дабы не обременять и не отвлекать от работы, как объясняла им Гудрун. Мы начали заказывать хлеб у булочника, который нам привозили по утрам его подмастерья, и у Гудрун не было необходимости каждый день возиться с тестом. К нам также приезжали посыльные от сыровара, мясника, молочника. А довольная Гудрун занялась вплотную нашим садом, в котором выращивала нужные для себя травы и коренья, и часто приговаривала:

– Вот бы нам прикупить соседней земельки, я бы такой сад развела! Мы тоже начинали думать о том же и о расширении дома. – Хозяева, кому нужны плотники? – услышали мы однажды за окном незнакомый голос. Мы выглянули в окно и увидели трёх молодых людей в чёрной одежде и одной серьгой в ухе. Да, в наших немецких землях ещё со старых времён существовал такой интересный обычай. Чтобы добиться хорошего мастерства, молодой начинающий плотник надевал традиционную одежду своего клана с обязательной «серьгой плотника» и ходил по всем городкам и деревням, предлагая хозяевам свои услуги. Тем самым он \"набивал руку\", взлетая до самых высот своего мастерства, в то же время зарабатывая на хлеб. Иногда они объединялись в группы, чтобы вместе веселее было в дороге и работе. Свен отложил свои заказы и принялся вместе с плотниками перестраивать старый дядин дом. Они достроили сверху ещё один этаж и отстроили новый чердак по моей просьбе из сухих очищенных брёвен. И я из чердачного помещения оказалась на втором этаже в довольно светлом помещении с большим балконом и окном. По углам я разместила старые высохшие коряжки и пни, в коих я всегда находила душевное успокоение. А чтобы не было темно в дождливую и туманную погоду, я велела укрепить в брёвнах железные подставки для свечек, которые мне придётся зажигать для освещения мастерской. По стенкам я расклеила причудливые узоры из шишек и желудей. И моя мастерская приняла сказочные очертания. Между коряжками удачно вписались маленькие глиняные фигурки гномиков, создавая уют. Я их купила у гончара и раскрасила красками так, что они стали походить на моих ночных помощников. На балконе я поставила горшки с плющами, фиалками, геранями и вереском. Шефство над ними, как и над всем растительным царством, взяла на себя Гудрун. Мне хотелось в летнюю погоду сидеть и украшать свои шляпки на свежем воздухе, и балкон мне для этого прекрасно подходил. – Что за дикая фантазия у тебя? – недоумевал Свен. – Люди, у которых появляются деньги, пытаются подражать баронам, на стенках вывешивают гобелены, картины, а ты какую-то чертовщину разводишь, прости меня Господи. Прямо не жена, а лесная ведьма. Неужели нам одной Гудрун дома мало. А что скажут святые отцы Бернхард и Йозеф? – А кто это видит? Это же моя мастерская. Зачем кого-то заводить в неё. А нашу прихожую мы украсим, как это делают бароны. На стенках можешь развесить и картины, и гобелены. Но только не забудь повесить на стену также кабаньи головы с клыками и оленьи с ветвистыми рогами. А у меня пусть будет так, как мне больше нравится. Свен, поворчав для порядку, согласился. А вот Гудрун моя фантазия привела в восторг, и она попросила свою комнату оформить похожим образом. Новый чердак теперь переходил снова в её полное распоряжение, и она опять там развешивала свои травы для сушки, и ночью шептала какие-то ей одной ведомые

заклинания, вдали от посторонних глаз. – Учись у меня, пока я жива, – не раз поговаривала Гудрун. – Мои настои и снадобья иногда бывают ценнее твоих шляпок. Вот война наступит, увидишь, как ко мне валом повалят солдатки за лечебными настоями, или чтобы узнать судьбу своего ушедшего на войну родственника. – Успею, ещё вся жизнь впереди! – отмахивалась я. Гудрун только головой качала. Но иногда, я отправлялась вместе с ней в лес, и кое-чему у неё всё же научилась. В моей голове постоянно мелькали узоры и формы шляп, которые мне мешали сосредоточиться на её хитрых науках. В полном довольстве пролетели три счастливых года. Мы постепенно превратились в довольно зажиточных бюргеров, и теперь нам в Божьем храме была предоставлена привилегированная скамейка, наравне с другими богатыми прихожанами. Мы также обзавелись каретой и кучером, и выстроили для этого конюшню с небольшой жилой пристройкой для кучера. Если он захочет жениться, то жилплощади вполне хватило бы и для его будущей жены. Гудрун уже присматривала для него хорошую работящую девушку, которая могла бы ей помогать по хозяйству. А пока что относила в его домик обеды, на которые она была отменной мастерицей. Ганс, как звали кучера, приходил от них в полный восторг, поскольку сам был из многодетной довольно бедной семьи, где простого хлеба не всегда хватало. Дальновидная Гудрун, в свою очередь, муштровала покладистого Ганса до полного ей подчинения, касающегося также и выбора жены. Когда Ганс на выходные уходил домой к своим родным, она заворачивала ему с собой пирог, кусок копчёной ветчины и бутылку домашнего вина собственного приготовления. Для его домашних это был поистине королевский подарок. Эмми и фрау Краузе нас приглашали в гости. Свен млел от восторга, но моё сердце начало щемить, предвещая что-то недоброе, а что, я и сама не знала. Вскоре я почувствовала, как под сердцем у меня бьётся что-то живое. Я ждала ребёнка. – Давай поедем в гости к фрау Краузе, сколько можно работать. Теперь тебе надо и отдохнуть малость, – уговаривал меня Свен. – Эти твои предчувствия не больше, как ваша бабья фантазия, наступающая в вашем положении. Только Гудрун многозначительно качала головой и поила меня своими душистыми отварами, так как у меня по утрам начинала кружиться голова, и часто весь съеденный накануне ужин вываливался наружу. Под глазами появлялись синие пятна, словно от бессонной ночи. А когда я добиралась до своей мастерской, Гудрун ставила на мой рабочий стол кувшин кислого молока, которое я должна была в течение дня выпить. Кроме того, она постоянно приносила мне еду и кормила чуть ли не из ложки. Если я упрямилась, она грозилась пожаловаться Свену, и я сразу замолкала, покоряясь её сильным рукам. * Ипокрас – распространённое в средние века подслащенное мёдом лёгкое вино с корицей.

** Вербные котятки(нем.) – вербные серёжки *** Норны – три германо-скандинавские богини судьбы **** Ins Gras beissen – (фам.)ноги протянуть, копыта отбросить

Чёрная всадница Часть VII Картинка из интернета УДАР ИЗ-ЗА УГЛА На улице было сыро и неуютно. Дождь барабанил по стёклам под завывание осеннего ветра, оповещающего, что с летней и золотой осенней порой покончено, пора готовиться к зимним испытаниям на выносливость! Ветер срывал с деревьев последнюю листву, только ёлка, плющ и падуб остролистый беззлобно

посмеивались над другими деревьями, явно демонстрируя своё превосходство. Ещё бы, они - вечнозелёные! Общительная Эмми мне рассказывала, что придерживающиеся старых традиций жители на её бывшей родине, в Англии, считают, что в течение шести летних месяцев лесом правит король Дуб, а шесть месяцев зимних, когда у дуба отлетает листва, его заменяет падуб. И, потому, эти два короля находятся в постоянной ссоре из-за лесной короны. Я начала всматриваться в букет стоящий в вазе, составленный из ветки падуба, омелы, плюща и ёлки. Свен виновато принёс его рано утром, когда я ещё спала, и поставил вазу на стол, чтобы улучшить моё настроение. Но это не помогло. Взглянув на него, я забилась в истерике да так, что прибежала из кухни старуха Гудрун. Накапав в стакан успокоительного зелья, заставила меня его выпить. Затем начала меня успокаивать с такой материнской нежностью, которую раньше я встречала только у бабушки Марии. Но бег времени неумолим. Мария ушла в мир иной, а Гудрун пытается мне её заменить. В её сердце проснулись ко мне чувства, граничащие с материнскими, которые ей не удалось испытать на своём веку. Вот так и случилось: мы с ней два одиночества из бывших соперниц превратились в двух добрых подруг. У нас обеих в этом жестоком мире никого ближе по духу, кроме нас самих, не было. – Ну, полно, полно, нельзя же так убиваться! С кем не бывает. Пройдёт пару лет и всё забудется. Есть такие женщины, которым внуков нянчить пора, а они сами детей поздних рожают. А тебе-то едва двадцать годков исполнилось. – Не надо меня успокаивать. Они здоровые и крепкие. А я – заморыш, слабая здоровьем, постриг не приняла, вот и мучаюсь в мирской жизни за этот грех. – Ну, вот ещё. Постриг принять никогда не поздно, да только ты не создана для кельи и молитв. Сама не хуже меня знаешь, так и нечего себя терзать! Слабая, слабая... А какой салон шляпный открыла. Твои заказчики до сих пор мимо мастерской проходят и выпытывают у меня, когда ты снова к ним выйдешь. А ты сидишь тут и убиваешься! Так ты их растеряешь, другую шляпницу найдут. Я недавно карты разбрасывала, а потом, чтобы лучше удостовериться, бобы раскинула. Жить тебе ещё и жить. Это твоя полоса чёрная... её нужно пережить, перетерпеть. Около тебя я двух взрослых девушек видела, вроде, как дочки, а вроде и не дочки, и двух мальчиков маленьких, щупленьких. Но это в далёком будущем, а Свена дорога намного короче твоей, и чем дальше, тем тоньше. А как и почему? Я сама не могу разобрать, а ведь раньше я опытной ворожеей была. Старею, видно, уходят силы и опыт теряю. Может, тебе дар передам, как умирать стану. Привязалась я к тебе, а ведь и я в молодости ребёночка потеряла, как узнала, что мой Штефан в горах сгинул. Видишь, как бывает? Тебе эта таинственная дама помогает, а меня вдовой оставила. Может быть это она тебя мне в утешение на старости лет послала. И у старухи Гудрун скатилась по щеке крупная слеза. За окном маршировали солдаты. Наше княжество готовилось к очередной войне и набирало рекрутов. Свен и Курт тоже ожидали, когда до них очередь

дойдёт. Неймётся нашему новому курфюрсту! Да и старый не лучше был. Имел большой замок, угодья, неограниченную власть, но влюбился в одну молодую даму знатного происхождения. А она стать его метрессой отказалась – из знатной семьи была. Тогда курфюрст и решил нашу веру католическую на новую, лютеранскую поменять. По её законам иметь семью разрешалось. Но вассалы восстали против него и свергли изменника с престола. Да только его пассия замуж за него выходить отказалась, поскольку он уже не курфюрст был, а простой вассал у нового преемника. А новый курфюрст, хоть и неопытный, но сообразил, что в первую очередь надо здоровых молодых мужчин на военную службу набрать. От этих мыслей мне стало жутко, а вдруг и моего Свена заберут. Он тоже здоровый и крепкий. Лучше бы они Курта взяли на службу и навсегда нас от него избавили! С ним постоянно в нашу жизнь входят несчастья, а он со стороны ухмыляется, наблюдая, как мы потом мучаемся. – Мяу-у, – раздался жалобный плач домашней кошки Берты. Обиженная Берта вошла в комнату, обнюхала все углы, потом прыгнула на кровать, просунула голову под одеяло, но не найдя того, что искала, с плачем прыгнула ко мне на колени, начав горько жаловаться на свою тяжёлую кошачью судьбу. Гудрун вчера утопила в ведре рождённых ею котят, и она сейчас жаловалась на неё мне. – Вот, полюбуйся! – показала пальцем на неё Гудрун. – Уже далеко не молодая, а всё одно на свидание к церковному коту бегает. А отец Йозеф, тоже хорош! Нас всех к целомудрию призывает, а своего кота убедить в воздержании не может. Да и сам целибат нарушает: по вечерам ходит молодых вдовушек и солдаток исповедовать. Совести нет ни у него, ни у его кота. Конечно же, особых жизненных проблем у них не будет. Не им же рожать и ответ перед Богом за своих бастардов держать! Меня рассмешила её острота, и я впервые за всё время улыбнулась. Три счастливых года пролетели как сон, пора за своё счастье расплачиваться. А расплата не за горами – уже наступила. Как пришло ко мне счастье на Адвент, так с приближением нынешнего Адвента постепенно улетучивается. Уж в который раз мысленно прокручиваю эту чёрную череду событий. А случилось всё так. В то недавнее тихое утро начинающегося бабьего лета я проснулась в тревожном предчувствии беды. И вот она. В доме нежданно- негаданно появился Курт. Первой моей мыслью было выгнать его вон. Но я не хотела cсориться с фрау Гретель, которая могла настроить против меня фрау Краузе и Эмми. – Ну и как объяснить, что вы наш дом обходите стороной? Хозяева вас постоянно в гости зовут, а вы не идёте. Вы же богатыми стали, так что пора с такими же богатыми бюргерами дружбу заводить. В дальнейшем вам это пригодится. – Эльзхен хворает, да и работы много накопилось, некогда нам. – пробовал

отговориться Свен. – Это я тебе когда-то посоветовал и помог на Эльзе жениться, а теперь вот вы какими важными стали! Нехорошо старых друзей забывать. Не хочешь ехать в гости, так давай на охоту съездим, как в добрые старые времена. Я хотела возразить, но на меня напала неудержимая тошнота, комом подступившая к горлу. Я выбежала в умывальную комнату, чтобы не показывать перед Свеном и Куртом свою слабость. Когда я вернулась, они уже собирались выходить. Я поняла, что проиграла. Когда за ними закрылась дверь прихожей, я услышала голос Курта, который поучал Свена: – Дай ей наконец-то покой в её положении. Она не настолько красива, чтобы ты сидел около её юбки. А то, что она приносит в дом дукаты… так пусть отрабатывает своё неполученное приданое и невзрачную внешность. А ты будь мужчиной! Неплохо было бы по вечерам на часок-другой и в таверну сходить, пропустить пару кружек пива. Да говорят, что у старухи Бригитт новые девицы появились. От этих слов у меня закружилась голова, и я улетела в пустоту. Очнулась я в своей мастерской. Гудрун давала мне нюхать свои настойки. – Ну и напугала же ты меня! – обрадовалась Гудрун, когда я пришла в сознание. – Лежи тут до вечера и не выходи. – Я буду работать. – Сегодня ты будешь лежать, отдыхать и пить мои настои, а работу за тебя ночью твои помощники сделают. И не смотри на меня недоумённым взглядом. Я всё знаю, что в этом доме делается, на то я и колдунья. Я осталась лежать, но четверть часа спустя ко мне в мастерскую заглянула молоденькая девушка: – Здравствуйте, госпожа, я ваша новая служанка Анетт. Меня наняла на работу ваша экономка с условием, что я должна буду выйти замуж за вашего конюха Ганса. Я буду помогать ей по хозяйству. И она поставила передо мной глиняную миску с дымящимся капустным супом. Я попробовала пару ложек и бросила. Меня душили слёзы, и так я пролежала до вечера. Как только на дворе начались сумерки мне стало немножко легче, и я решила спуститься в гостиную. Но в это время я услышала в прихожей довольный голос Свена, который притащил вместе с Куртом тушу большого кабана на вертеле. – Ну, друг, – обратился Свен к Курту. – Сейчас я отрублю голову, высушу и нафарширую её опилками и повешу в гостиной, а туловище можешь себе забрать! – Не стоит. Оставляй всю тушу себе, и пусть твоя Гутрун из неё всяких варений и копчений наготовит. А когда она выдержанную в маринаде лопатку кабана приготовит, не забудь пригласить меня в гости. А ты лучше своди меня пару раз в таверну к старухе Бригитт, денег у меня теперь не густо, а хочется её девочек потискать.

Я уселась на ступеньку лестницы и подождала, пока Курт покинет дом. Когда я вошла в гостиную, я увидела счастливое, раскрасневшееся от холода лицо Свена: – Смотри, Эльзхен, какого я зверя с охоты принёс. Теперь мы повесим в гостиной его голову с клыками, и у нас в доме будет, как у баронов. – Не люблю убиенных животных. – Ну, как же, а мясо кушаешь, когда Гудрун его готовит с соусом и подливой? Ты же в деревне выросла? Неужели не привыкла к охоте и рыболовству? Или в вашем доме свиней и гусей не резали? – Я ела и ем тех свиней и гусей, которых не видела живыми и убитыми, а к этому кабану в любом случае не прикоснусь, даже если он будет приготовлен в вине, с молоком и розмарином. После этого я поднялась в свою мастерскую и попросила меня не беспокоить до самого сна. Свен на кухне с видом заправского охотника начал отделять шкуру кабана от туши, а Гудрун с Анетт разбирались с мясом и рёбрами, разделяя куски на отдельные части. Гудрун – многоопытная хозяйка учила молодую Анетт и пришедшего на помощь Ганса, какие куски должны пойти на копчение, а какие на жаркое. И обещала при этом дать по большому куску Гансу и Анетт, когда последние пойдут по своим домам. Так с приходом Курта в нашей семье начались разногласия. Курт зачастил в наш дом. Ещё пару раз они съездили на охоту. Однажды притащили в дом убитых косуль, головы которых повесили на стены, а с мясом доверили разбираться Гудрун и Анетт. По вечерам они зачастили в таверну к старухе Бригитт. Свен начал появляться в доме навеселе, и был вполне доволен собой. Ко мне в душу начал подкрадываться комок ревности и обиды, хотя я понимала, что мой больной вид вряд ли может вызвать у него восторженные эмоции. Я по вечерам тихонько плакала, а Гудрун пыталась меня успокоить: – Потерпи немножко, что с мужчин возьмёшь? Они всегда правы, и из любого положения выкрутятся. А наша женская доля на всё глаза закрывать и не выказывать недовольства. А то ещё соседки засмеют, когда узнают, что у тебя одно слабое место имеется. И ты запомни на всю жизнь, если тебе какую сплетню на мужа в дом принесут, всё это отрицай и всех сплетников досужих взашей из дома гони! Но в это время в Бонне заканчивалась война с полным поражением нашего бывшего курфюрста, того самого, который решил поменять нашу католическую веру на лютеранскую. Его вассалы подняли против него свои войска за правое дело. Были также завербованы за хорошую плату молодые мужчины из нашего городка, а перед походом они приходили в таверну к старухе Бригитт, чтобы выпить перед очередным походом наш любимый немецкий напиток – пиво, да и от хлебного вина не отказывались. А кое-кто из тех, у кого водились в кармане дукаты, не прочь были провести пару часов с её «девицами». Однажды у меня лопнуло терпение, и я побежала к ней в таверну, чтобы увести оттуда Свена. Не

знаю, почему мне пришла в голову такая безумная мысль, но я буквально влетела по ступенькам в таверну и увидела двух пышногрудых девиц, одетых в наряды с большим вырезом на груди, эффектно подчёркивающих их прелести, которые, взяв под руки подвыпивших Свена и Курта, повели их в верхние комнаты. – Свен! – закричала я, что было сил. – Хватит с тебя! Выпил и будет! Пойдём домой. Свен, оглянувшись, виновато замялся на ступеньках, не зная как поступить дальше. Но в это время мимо меня проходил пьяный солдат, с большой кружкой пива в руке на вытяжку. Пошатываясь, он прошёл мимо меня, похваляясь, как они разделаются с изменником-курфюрстом. Поскольку он был сильно пьян, то поравнявшись со мной, случайно пошатнулся, задев и даже оттолкнув меня своей здоровенной, чуть меньше ведра, кружкой. Я стояла на верхней уличной ступеньке таверны и смотрела на удалявшегося Свена, и этот толчок в живот оказался настолько сильным, что мои ноги подкосились, и я кубарем покатилась по каменным ступенькам таверны вниз. Больше я ничего не помнила. Очнулась я в своей собственной постели, и около меня крутились перепуганные Свен и Гудрун. Внизу живота у меня началась сильная боль, кровь фонтаном со страшной силой вырывалась из меня на простыню. От невыносимой боли я снова потеряла сознание. Очнулась я на следующий день. Около моей постели сидела Гудрун со своими отварами и приехавшие навестить меня фрау Краузе и Эмми. По их тревожным лицам я прочитала свой страшный приговор. Вчера после этого тяжёлого падения у меня случился выкидыш. В дверях я увидела мешковатую фигуру отца Бернхарда: – Да, дочь моя, вижу, как ты теперь страдаешь, – произнёс он после нескольких успокоительных слов. – Господь всемогущий посылает испытания каждому свои. Своего сына единородного он послал на крест за грехи наши. Ты сильно вознеслась со своей успешной мастерской, поэтому, и расплачиваешься за свою гордыню. Ты забыла, как нас учил Господь наш Иисус: « Любите врагов наших! Благословляйте проклинающих вас! Если ударят по правой щеке, подставьте левую». Дитя моё, когда ты последний раз приносила дукаты на ремонт храма Божьего, когда посещала бедных и больных, своих родных когда последний раз видела? Я не в силах была отвечать, но в это время на пороге появилась Гудрун с чашкой свежесваренного бульона. – Родные прогнали её три года назад, когда она только лишь переступила порог их дома. – Вот оно наказание за её прогрешения! А тебя, Гудрун, я бы попросил не учить её всякой ереси. Как мы можем просить Господа о милосердии и прощении, когда сами прощать не желаем? – Ваша правда, святой отец, однако, почему против нашего бывшего курфюрста вассалов настраиваете, и свергаете его с законного трона?

– Он еретик! – враг нашего Господа Иисуса и святой церкви. Он пошёл вслед за богоотступником Мартином Лютером. А ты что? На его стороне? Опять ворожишь и гадаешь, смущаешь добрых прихожанок? Я тебе обещал за это церковный суд. – Нет, святой отец, не так! Я стараюсь людей успокоить. Самое страшное, когда брат на брата войной идёт, а жён и детей вдовами и сиротами оставляют. – Прошу вас, не трогайте Гудрун, – произнесла я, собрав остаток сил. – Как только поправлюсь, так сразу приду к вам на исповедь, и принесу дукаты на ремонт храма. Обещаю дать пожертвования в пользу больных и обездоленных и помириться с родными. – Как только поправишься, – обратился отец Бернхард ко мне, подобрев. – Приходи в храм, милая Эльзхен, а потом навести своих родных и близких, дабы воцарился мир в твоём сердце и в доме. Как только он вышел, у меня отлегло от сердца, да и фрау Краузе и Эмми облегчённо вздохнули, зная его упрямый и занудливый характер. А время было серьёзное: инквизиторские костры пылали по всей Европе, сжигая неугодных церкви людей, обвиняемых в ереси и служении дьяволу, а также молодых девушек, называемых ведьмами. Гудрун, приподняв мою голову, напоила целебным отваром. Через неделю я начала понемногу поправляться. Свен все вечера сидел дома хмурый, с виноватым видом. Спустя несколько дней сообщил, что приехал наследник почившего недавно соседа и что он готов был за подходящую нам обоим цену продать доставшийся ему в наследство дом вместе с земельным участком. Я впервые за всё время ответила им кислой улыбкой. Свен с Гудрун, не мешкая, уладили бумажные дела у нотариуса. Вот уж было раздолье для энергичной Гудрун! Она уже хлопотала на земле, которая не обрабатывалась прежним хозяином в связи с его продолжительной болезнью. Дом тоже был запущен, но пока решили его не сносить, а поселить в нём временно Ганса и Анетт, когда они обвенчаются. Они могут его немножко подлатать к зимнему сезону. А дальше будет видно. К нам в гости снова заявился Курт в военном мундире, с начищенной саблей на боку и с кошелем дукатов в кармане, который получил от вербовщика, записавшись в действующее войско. – А не боишься саблей наотмашь получить? – спросила я ехидно. – Я что ли? Да я вскружу голову какой-нибудь некрасивой офицерской жене, и буду больше при штабе находиться! Да и война уже на исходе! Я знаю, когда нужно записываться! Да здравствует наш новый курфюрст! На этом закончились воспоминания тех мрачных событий, и я очнулась, ощутив мирно сидевшую на моих руках тёплую кошку, которая сразу доверчиво замурлыкала. Ко мне приходило успокоение и умиротворение. – Да вижу, ты уже выздоравливаешь: повеселела и с Бертой играешь! – обрадовалась Гудрун.

– Послушай, Гудрун! Может, действительно, послушаться отца Бернхарда да съездить к своим родным. Скоро Адвенты начнутся. Я им шляпы к празднику в подарок привезу. – Я бы не советовала тебе. Марии уже в живых нет, а больше там тебе никто не рад. Хотя, как знаешь. В этих вопросах я тебе не советчик. Я сообщила о своём решении пришедшему к обеду Свену. Он почесал затылок, и сказал, что если желаешь, можешь ехать. Но он поехать не сможет из- за накопившейся в мастерской работы по заказам. А меня отвезёт в деревню Ганс в нашей карете. Я готовилась к этой поездке всю неделю. Приготовила один короб со шляпами для матушки Ингеборг и брата Отто, для Зольды и её матери с отцом, и также несколько маленьких детских шляпок для детей, если таковые окажутся. Я три года не слышала о них. И также второй короб для семьи дяди Арнольда. То, что его сыновья женаты, я знала. А об их новом поколении также не имела понятия, и поэтому решила положить побольше мелких шапочек и беретиков в оба короба. Ночью перед поездкой мне приснилась бабушка Мария, которая почему-то также, как и Гудрун, предостерегала меня от поездки. Проснувшись, я уже подумывала отказаться, но мне почему-то не захотелось выглядеть трусихой, да и слова отца Бернхарда о всепрощении звенели в моих ушах до сих пор. Свен отнёс ему приличного размера кошель с золотыми дукатами, а Гудрун вместе с Анетт по моей просьбе сбегали в дома нескольких многодетных семей и отнесли им вкусные пирожки с капустой и кое-что из одежды. Оставалось выполнить последнее условие отца Бернхарда – помириться со своими родственниками.

Чёрная всадница Часть VII РОДНЯ И вот наступил день, когда, уложив в отделение для вещей упакованные короба и удобно устроившись на мягком сиденье в карете, я еду в родные места.

Заботливая Гудрун напекла нам в дорогу полную корзинку пирожков с капустой и ягодой, собранной в лесу по осени, завернула копчёный на углях кабаний окорок и бутыль с вином. А перед самым отъездом повесила мне на шею заговоренный корешок мандрагоры на тонкой бечёвке, нашептав что-то против злых сил для моей полной безопасности. Казалось, всё было безоблачно, всё продумано. Жаль только, что к Чёрной всаднице в лес сходить не придётся. Я буду у родственников на виду и не смогу никуда скрыться от любопытных глаз. Да и Свен поручил Гансу с меня глаз не спускать. И если я отлучусь ночью, моё отсутствие в доме заметит Зольда. Она, непременно, об этом сообщит Гансу, а тот в свою очередь Свену. Однако, я размышляла, что если Хидьда меня пожелает увидеть, то отправит ко мне маленькую посланницу, а та меня научит, как поступить в данном случае. Так, наедине со своими тяжёлыми воспоминаниями и мыслями о встрече с родственниками, я не заметила, как моя карета, тем временем, уже въезжала в мой родной Обендорф. Наше появление у калитки когда-то родного, до боли знакомого дома вызвало полный переполох. Соседи с детьми высыпали на улицу всей гурьбой, чтобы полюбопытствовать, кто же мог пожаловать в их деревню в таком по местным меркам роскошном экипаже. Как раз в это время Зольда выходила из дома с миской отрубей, чтобы покормить гусей. Ганс сошёл с облучка и подошёл к дверце кареты, чтобы подать мне руку и помочь спуститься. – Здравствуй, Зольда! – поприветствовала я невестку. – Я приехала к вам в гости, так как уже несколько лет не видела родных. Зольда, одетая в тёплую шерстяную кофту, под которой виднелось длинное платье, по талии разделённое на серую верхнюю часть и коричневую нижнюю, имела довольно привлекательный вид, особенно среди крестьянского окружения. – Просим, входи, – проговорила Зольда дрожащими губами. – Мы не ожидали твоего приезда, у нас с Отто двое маленьких детей родилось, и не всегда полный достаток – приходится экономить каждый крейцер. – Не волнуйся, иди, куда шла. Корми гусей. Я не с пустыми руками к вам приехала. Когда я переступила порог своего бывшего дома, я увидела ползающего по полу малыша и второго, плачущего в своей деревянной колыбельке. По их заношенной одежонке я едва смогла определить, что ползал мальчик, которого, как я позже узнала, назвали Отмаром в честь деда, а в кроватке всхлипывала девочка, названная Марией. С моим появлением она с интересом уставилась на меня и перестала плакать. Ко мне навстречу вышла матушка, встретившая меня довольно дружелюбно, но немножко растерянно. – У вас что, деньги лишние в доме завелись, что карету нанимаешь? Не могла на крестьянской телеге доехать? И почему без Свена? – У Свена накопилось много работы, и поэтому он велел нашему кучеру доставить меня к вам и потом отвести обратно домой. – Ганс, проходи, пожалуйста, в дом, – обратилась я к стоящему во дворе

кучеру. – И занеси короб, перевязанный розовой тесёмкой, и корзинку, которую передала нам Гудрун. А второй короб пусть пока в карете останется. Лощадей не распрягай, мы через час-другой ещё в один дом заглянем. – Куда это ты ещё собралась, если ты впервые за три года переступила порог родного дома? – спросила удивлённо матушка, у которой при виде большой плетёной корзинки с доносящимся запахом аппетитного копчёного мяса и пирожками лицо немножко подобрело. – Это не так важно, я могу нанести визит и завтра, если вы позволите мне и Гансу переночевать в доме. – Да, просим, живите хоть неделю, я бабушке твоей Марии слово перед смертью дала, что ты всегда можешь вернуться в родной дом, если нужда позовёт. – Обернувшись к пришедшей с луга невестке, она скомандовала: – Зольда, быстро накрывай на стол, скоро Отто приедет с дровами из леса. Чтобы обед был на столе к его приезду, а я пока помогу Эльзе и её кучеру расположиться. Недовольная Зольда побежала на кухню чистить репу, морковь и шинковать капусту для супа. Я велела Гансу отнести на кухню корзину с гостинцами и передать её Зольде. Матушка отвела меня в свою комнату и начала расспрашивать о моей жизни. Я рассказала ей про свою мастерскую, и каким успехом пользуются в городе мои шляпы, только умолчала о подарках покойной Марии, шляпке и бутыли с вином и о своих ночных помощниках. Рассказала о платьях, которые были в её сундучке, а с ними вместе будто бы были нитки и тесьма, которыми я пользовалась первое время. Рассказала ей и о своём выкидыше, но добавила, что виновна в этом сама, так как поскользнулась на лестнице собственного дома, наступив на брошенный кем-то огрызок яблока. За беседой незаметно прошло около двух часов. Зашла Зольда, и я велела Гансу развязать короб, и передала матушке в присутствии Зольды короб со шляпками. – Да, шляпки красивые! – не удержалась Зольда, но на что они нам в деревне. Лучше бы дукатами помогла, а шляпки нам и одеть-то некуда. – Бери, когда дарят! – услышала я резкий незнакомый голос и увидела в дверях вошедшую в дом обладательницу этого голоса незнакомую мне женщину средних лет, очень похожую на Зольду. – Такой товар всегда на рынке продать можно, а тебе я покупателей приманю, у меня это ловко получается. Не забывай, Зольда, что вы должны налог курфюрсту за прошлый год в размере 30 дукатов уплатить. Иначе митник за долги заберёт ваш дом и землю и выгонит вас на все четыре стороны! Да ещё и церковная десятина не уплачена. Посыльный от сеньора уже два раза предупреждал вас. И накажет, а до королевского суда не добраться, знаете хорошо. – Входи, Гертруда, – как будто бы обрадовалась ей Ингеборг. – Как видишь у нас сегодня событие. Моя пропавшая дочь наконец-то появилась на пороге

родного дома. Для тебя и Генриха шляпы в подарок привезла. У меня защемило сердце, я поняла, что передо мной стояла мать Зольды, слывшая колдуньей, но, скорее, чёрной, а не белой, как Гудрун. Да, это ей принадлежала вторая тень, которую я видела в Вальпургиеву ночь, когда прощалась с Чёрной всадницей. – Давай знакомиться, Эльза. Я – мать Зольды, жены твоего брата, – сказала Гертруда и протянула мне сухую руку, от которой повеяло каким-то не очень приятным холодком. Но, тем не менее, я ей приветливо улыбнулась и протянула ей в ответ свою руку для приветствия. Так прошло в разговорах ещё некоторое время, и мы услышали во дворе ржание лошади Отто, в ответ которой заржал наш Росс. Мы поняли, что Отто приехал из лесу с дровами, и можно будет пожарче растопить печку, так как в доме, действительно, мне становилось немножко зябко. На Отто была длинная до колен камиза* и штаны брэ**, сверху ещё одна рубаха из грубой толстой материи. На плечах его развевался плащ с капюшоном, а на ногах короткие остроносые полусапожки. Вся его одежда была домашнего изготовления. И хотя на дворе дул холодный ветер, Отто был без тёплого ватного дублета***, видимо, не хватало средств, чтобы справить. Не распрягая лошади, он вошёл в дом и спросил, что это за карета стоит вблизи нашего дома. А когда он увидел меня в городском платье из дорогой материи и шляпке, воскликнул в изумлении: – Эльза, ты явилась в наш дом. Это как понимать? Чудес вроде бы не бывает! Не твоя ли эта карета? – Вот что, зять дорогой, – распорядилась Гертруда. – Давай-ка распрягай свою и Эльзину лошадь, заведи обоих в стойло и накорми овсом. У тебя только одна сестра, так что нечего с ней сводить счёты и заводить ссоры! – Да я что? Это же ваша дочь устроила тогда скандал. Потому-то Эльза в доме более трёх лет не показывалась. А я и не собирался тогда ссориться ни с Эльзой, ни с её мужем. – Моя дочь уже почти четыре года как твоя жена! Так что приучай её к уважению твоих членов семьи, а если нужно, то можешь иногда ей всыпать вожжами для порядку! – подыграла зятю Гертруда. Зольда вспыхнула, так что её лицо стало пунцовым, и быстро побежала на кухню, будто бы проверить варящиеся в печи похлёбку и кашу. Спустя некоторое время, успокоившись, Зольда пригласила нас всех к накрытому столу. Стол представлял собой четыре пенька, на которые были положены несколько сбитых между собой грубых досок, накрытых полотном. На нём стояла деревянная миска с постной густой капустно-зерновой похлёбкой, приправленной чесноком и луком, глубокая деревянная ложка, одна на всех обедающих. Зная, что крестьяне пользуются за обедом одной единственной ложкой, передавая её по кругу, я взяла из дома две: одну для себя, другую для Ганса, и попросила Зольду положить мне и Гансу густой похлёбки за неимением

другой посуды на сухую корку чёрствого ржаного хлеба. На другом конце стола стоял казан с дымящейся кашей, которую нам предлагалось на второе, а на большом плетёном блюде Зольда разложила пирожки и копчёное мясо. Отто налил из огромной бутыли лёгкого вина в деревянные кружки. – О, да у вас тут целый пир! – воскликнула Гертруда. – Знала бы, взяла бы с собой моего старика Генриха. – Это мясо, пирожки и вино прислала нам служанка Эльзы, – объяснила довольная Ингеборн, которая чувствовала себя хозяйкой положения из-за того, что её родная дочь неожиданно стала богатой. Мы провели отведенное нам время обеда или, можно сказать, ужина в «приятной» беседе. Зольда жаловалась на жизнь, нужду, на то, как им трудно живётся, когда у неё на руках двое маленьких часто болеющих детей. И если бы её мать не разбиралась в травах, они, наверное, не выжили бы, так как лекарь требует деньги за лечение и микстуру, которую выдаёт, а у них порой и на еду не хватает. Матушка Ингеборг в ответ невестке запела свою привычную и мне давно знакомую историю горестной вдовы, оставшейся с двумя детьми на руках. Я молча слушала и кивала головой в знак понимания. Только Гертруда всё время пыталась заставить меня рассказать о моих городских делах и материальном положении. Я старалась ей отвечать вскользь, как просила меня Гудрун. Окончив нашу нехитрую крестьянскую трапезу, мы разошлись по своим спальным местам. Я улеглась в отведенной мне матушкой комнате, в которую, как завещала бабушка Мария, кроме меня никого не поселяли. От выпитого вина я очень быстро заснула глубоким сном впервые за последние два месяца, принесшие мне такие тяжёлые испытания, о которых я и словом не обмолвилась в родном доме. Ночью мне опять приснилась бабушка Мария, которая просила меня завтра, после посещения дяди Арнольда, немедленно уехать, не задерживаясь в доме. Проснувшись, я обнаружила, что на мне нет талисмана, надетого на мою шею старушкой Гудрун. Я ломала голову, где я могла его потерять? Неужели я случайно задела бечёвку, которая порвалась. Но этого же не могло произойти незаметно, я бы почувствовала. Но, тем не менее, нужно было сегодня ехать в гости к дяде Арнольду. Рано утром я встала, умылась из кувшина, который мне на ночь поставила около кровати Зольда, и стала собираться. Я подумала, что после завтрака, когда Ингеборг и Зольда займутся домашними делами, мы постараемся незаметно выйти и поехать. Пока Ганс готовил лошадь, я объяснила домашним, что мне хочется проехать в карете и посмотреть окрестности и знакомые с детства места. Увидев у Зольды перевязанную руку, я спросила, что случилось. Она ответила, что обварила её случайно кипятком. За завтраком я заметила, что у Зольды на лице промелькнула не показная, как обычно в моём присутствии, а удовлетворённая улыбка, словно у кошки, съевшей крупную мышь. Но она тут же попыталась её скрыть, начав рассуждать о хозяйственных делах. Со мной она

была чрезвычайно, даже чрезмерно, как не свойственно ей, любезна, сразу же начав ухаживать за мной с видом гостеприимной хозяйки. Неужели на неё повлияла пришедшая в дом Гертруда? Не найдя объяснения, после завтрака я все же поспешила уехать. Видимо, из-за потери корешка мандрагоры во мне начали зарождаться какие-то тревожные мысли, и на вопрос матушки я дала невнятный ответ. Усевшись в карету, я проверила короб и его содержимое. – Hott! Ho-ott! Но, но-о! Мой Росс! – необычно нараспев прокричал Ганс, и погнал карету по указанной мной дороге. Мы направлялись к дому дяди Арнольда. Несмотря на не очень приятную предзимнюю холодную погоду и снежную крупу, я с восторгом смотрела попеременно то в одну, то в другую сторону и с волнением узнавала знакомые ложбинки, пригорки, осиновую рощицу и огромный знакомый с раннего детства раскидистый тысячелетний дуб, стоящий с уверенным видом хозяина леса. Подъехав к большому добротному двухэтажному каменному дому с просторными чердачными помещениями под соломенной крышей и, что меня особенно удивило, стеклянными окнами, тогда как во всех остальных домах нашего родного поселения оконные проёмы были затянуты пергаментом или даже промасленной бумагой, я поняла, что это дом моего дяди Арнольда. Он стоял на месте дома деда Михаэля и бабушки Розалии. На крыльце находились кнехты и очищали метёлками полы от первой ночной снежной пороши. – Brr!.. Halt! Тпру-у! – скомандовал кучер. Наша карета остановилась. Кнехты прекратили работу и стали нас рассматривать, а один из них позвонил в дверной колокольчик. На пороге появилась довольно сильно располневшая тётя Марта в нарядном тёмно-красном платье из шерсти и шёлка и в такой же шляпке. У меня сложилось впечатление, что она ожидала моего приезда. – Эльзхен, дорогая, как мы все рады твоему приезду! – проговорила тётя Марта своим медовым голосом, которым она всегда умела завораживать нужных ей людей. И, спустившись со ступенек, пошла ко мне навстречу. Ганс подал мне руку, и я, взяв второй рукой свой короб, пошла навстречу тёте. Тётя меня обняла и расцеловала, как добрая родственница. Но я своим внутренним чутьём понимала, что эта «любовь», так внезапно проснувшаяся в ней, не больше чем интерес к моему внезапному успеху. Интерес тётки Марты, насколько я её знала, заключался в простой «шкурной» мысли: «А что мне из этого может перепасть?». Я жестом подозвала Ганса, и мы втроём поднялись в дом. – Бернд! – обратилась тётя к одному из кнехтов. – Распряги лошадь и отведи её в конюшню. Отведи также кучера на кухню, и вели Рут накормить его, как полагается. И пусть Катрин и Лиз накрывают на стол, у нас сегодня в гостях наша дорогая племянница, которую мы давно не видели. Я надеюсь, что сегодня Рут хорошо зажарит на вертеле поросёнка, и мне не придётся за неё краснеть, как в прошлый раз, когда к приходу отца Йозефа у поросёнка чуть-чуть подгорел

бок. Тётя завела меня в прихожую. Эта была красивая светлая комната, обставленная с большим вкусом, как полагалось в зажиточных немецких семьях. Горел камин, наперебой потрескивали сухие берёзовые поленья. У противоположной камину стенки между двух огромных кованых сундуков стоял высокий деревянный с узорами итальянский шкаф, что меня тоже немало удивило. Около камина сидел дядя Арнольд, откинув назад голову, он, казалось, дремал. Он сильно постарел, как мне показалось с тех пор, как я его видела в последний раз. Около него сидел небольшой пёс охотничьей породы, который при виде меня гавкнул, оповещая своего хозяина о моём прибытии. Дядя повернул ко мне голову, и я увидела его озорные глаза, искры которых не стёрли следы времени. Да, наверное, если бы ему не попалась такая умная и работящая жена, как тётя Марта, он так бы и продолжал шалопайничать вместе с моим покойным отцом, и неизвестно, чем бы кончил, так как у него на всякие каверзы хватало гораздо больше фантазии, чем у его покойного брата. А тётя сама всю жизнь работала, не покладая рук, о чём свидетельствовал этот крепкий добротный дом и обстановка, и дядю к этому приучила. Теперь только охота со своим бравым псом! Всё, что осталось от его прежней бесшабашной жизни. Посередине комнаты возились с игрушками пятеро забавных пухленьких карапузов. На креслах сидели две молодые женщины и вязали. Одна высокая, довольно полная, с чёрным волосом и вторая, светлая, не очень большого роста. По их чуть-чуть округлившимся животам я поняла, что они снова ждут деток. – Здравствуй, Эльза! Вот уж не ожидал тебя когда-нибудь встретить! – обрадовано воскликнул дядя Арнольд. – Михель, Гейнц! Спускайтесь вниз, ваша сестра из города приехала! – Познакомься, Эльза. Это наши невестки, – представила молодых женщин тётя. – Высокая – это Герхильда – супруга Михеля, а вторая Йоханна – жена Гейнца. А эти карапузы, их очаровательные детки – наши внуки: Гюнтер, Кристиан и Герлинда – дети Михея и Герхильды. А Клаус и Гесина – дети Гейнца и Йоханны. А вы, дорогие, в свою очередь, не должны забывать, что недалеко от нас в городе Виттхайме живёт сестра-кузина, золовка и тётя. – Обратилась тётя Марта к своим домашним и, поставив на стол мой короб, сняла с него крышку. – Вот! Посмотрите, какие сказочные подарки она нам всем привезла! Все начали рассматривать шляпы и примерять их. – Идёт мне такая шляпа? – обратился к жене дядя Арнольд, примеряя тёмно- зелёную фетровую шляпу с большим страусиным пером. – Завтра в ней на охоту пойду! – Для охоты хватит и старой! А в этих шляпах мы будем ходить в церковь, как все добропорядочные католики, – ответила практичная тётя. А двое малышей и одна девочка так крепко вцепились в красивую красную шляпку с золотистой бабочкой, что, казалось, они её разорвут, если в это дело не

успеют вмешаться взрослые. – Гюнтер, Клаус, Герлинда! – опять вы, как всегда, в драку! Что нужно одному, то же самое нужно и другому! А ты, Герлинда, чего встреваешь? Когда дерутся мальчишки, девочкам лучше не вмешиваться! – И, обернувшись к невесткам, тётя Марта скомандовала: – Герхильда! Йоханна! Займитесь своими детьми, чтобы сегодня в доме не было ни шума, ни драк, а то с вас обеих спрошу за беспорядок. Невестки, мигом вскочив со своих мест, тут же разняли детей. В тот момент, когда они остановились отдышаться, Гюнтер и Клаус за спинами успели обменяться друг с другом парой тумаков. Подошедшая бабушка Марта наградила обоих драчунов хорошими подзатыльниками. Они вначале захныкали, потом молчаливо надулись то ли на бабушку, то ли друг на друга. Зато сестричка продолжала рыдать во всё горло. – Да, детей нужно воспитывать в строгости, как в Писании сказано, – произнесла назидательно тётя. – Иначе на голову сядут. И, обратившись к своим непослушным внукам, добавила: – Если сегодня снова ссора повторится, велю вашим отцам высечь вас мочёными розгами. – Я могу всех помирить, – решила вмешаться в это дело я. – Красную шляпку полагается надевать девочке, а для мальчиков я приготовила синие и зелёные бархатные беретики с перьями. Так что эту шляпку оденет ваша сестричка. И я, взяв шляпку, надела её на головку Герлинды. Слёзы сразу высохли на маленьком личике, и она потом весь остаток дня от меня не отходила. А у меня защемило сердце, так как я сразу вспомнила о своём потерянном ребёнке. – А мне какую шляпку можно надеть? – подала голос маленькая белокурая Гестина? – А тебе будет хорошо в розовой с белой бабочкой! Довольная Гестина тоже подбежала ко мне и пристроилась с другого боку. А наши забияки, которых матери крепко держали за руки, начали показывать нам языки. – Эй, Гейнц! Где ты там? – полушутливым тоном прокричал дядя Арнольд. – Мне сейчас потребуется крепкая розга. Это было последней каплей, после которой бойцы присмирели, и до самого вечера от них не слышно было ни звука. – Слава Богу, что Он наградил нас такими послушными внуками, как Кристиан и Гестина. Они никогда не дерутся и любят слушать, когда отец Йозеф рассказывает притчи о Марии и её сыне Иисусе, а Гюнтер и Клаус – как два петуха. Да и Герлинда им под стать, словно мальчишка в юбке. – Ну что ж, тётя Марта, значит, у вас в доме подрастают будущие охотники и славные воины, которыми всегда славилась наша германская земля. Клаус дослужится до капитана, Гюнтер - до рыцаря высшего звания, Кристиан станет проповедником, а внучки - жёнами доблестных рыцарей.

– Свят, свят! – перекрестилась слева направо как истинная католичка тётка. – Не надо нам ваших городских шуток! Все мои внуки будут на земле работать, как их деды и прадеды. Как я потом узнала, у этих забияк и их приятелей из соседних домов появилась новая игра в войну. Гюнтер был капитаном, а Клаус – рыцарем- баннеретом. Когда же им приходилось меняться в игре ролями, между братьями вспыхивали новые ссоры. Однако, моё пророчество было делом туманного будущего. Тем временем Катрин и Лиз накрыли стол скатертью и поставили на него аппетитные закуски. Так как дядина семья была довольно зажиточной, то на их столе к приходу гостей всегда стояли всевозможные салаты, сыры, обязательные по такому случаю окорока, жареная домашняя птица, рыба. А в центре стола стоял зажареный молочный поросёнок с хреном, кислой капустой и маринованными грибами и ягодами. Около каждого прибора стояла керамическая кружка для пива и рюмка для вина. Возле стола суетились служанки, которые наливали всем желающим ипокрас, сколько бы те ни пожелали. Это был, пожалуй, единственный в моей жизни вечер в дядином доме, когда я почувствовала себя герцогиней. Тётя и дядя меня расспрашивали о моей городской жизни и поочерёдно давали советы. А я, в свою очередь, поочерёдно с ними вежливо соглашалась. Я приятно провела день в их доме, и уже поздно к вечеру велела Гансу запрягать карету и вести меня к своим родным. Когда мы подъехали к дому, на пороге меня уже ждали матушка Ингеборг и Зольда с маленькой Марией на руках. – Где ты была весь день? – гневно спросила меня матушка. – У дяди Арнольда. Он встретил меня по дороге, когда мы проезжали по окрестностям и пригласил в дом, – соврала я, зная крайнюю неприязнь матушки Ингеборг к семье дяди Арнольда. – Не могла же я отказать в просьбе родному дяде! – Он тебе не дядя! Или ты забыла, как они нас из дому выгнали. – Тётя Марта считает, что никого из дома не выгоняла, а просто заставляла всех работать. А насколько я помню, ни ты, ни покойный отец этого не любили. Также я помню, как пасла у тётки Марты гусей, и она меня сладкими пряниками за это угощала. – Ах, вот как ты заговорила, уже родная мать тебе не указ! В своём доме я ещё хозяйка, и никому не позволю идти против моей воли! Нужно было стегать вас розгами, как делала со своими детьми Марта, а тебе с Отто я много воли давала. Вот какими умниками вы у меня оба выросли! Никакого послушания и уважения к родной матери! – Матушка, прошу остынь! Если тебе что-то не нравится, я могу вернуться в город. У меня, всё-таки, венчаный муж и свой дом имеются. Да и в дядином доме меня и невестки и внуки встретили радушно, не в пример нашей Зольде и Отто,

который у неё под каблуком. – Какая смелая стала! А как только на душе кошки скрести начинают, плохо становится, так ты к родной матери спешишь на побывку. – Приехала! И сегодня же уезжаю! Ганс, лошадь не распрягай! Едем домой. Я только зайду в дом за вещами. Когда я зашла в дом, меня довольно любезно поприветствовала Гертруда, и улыбнулась так, что у меня сердце в груди отчего-то защемило. – Что это у тебя за колючка к плащ-мантелю прилипла? – сказала Гертруда. – Дай-ка я её сниму. А, вообще, напрасно ты уезжаешь, пожила бы недельку- другую в родном доме. Но хотя, если ты уже решила, то давай я тебе помогу вещи вынести. И она решительным жестом взяла мой сундучок и понесла его в карету. Я ехала домой в плохом настроении. Эх, отец Бернхард! Учишь нас жить по- христиански, да только это не всегда получается! Но я твою волю выполнила, а если мои близкие родные не захотели примирения, так на то не моя воля. В дороге пошёл мелкий колючий снег вперемежку с дождём. Несмотря на то, что моя карета была закрыта, мне было зябко, а на душе неспокойно. Какое-то трагическое предчувствие сверлило мою ранимую и чуткую душу. Хоть бы домой поскорее до полной темноты добраться. Опытный кучер Ганс ловко управлял Россом и обещал, что мы долго в пути не пробудем. У меня по щекам катились крупные горькие слёзы. Да, нужно выплакаться вволю, пока никто тебя не видит, а домой приехать, когда мой слёзный поток иссякнет. А если Свен заметит красные глаза, свалю это на ветер и усталость. Когда мы проезжали мимо леса, я вспоминала Чёрную всадницу в надежде, что она меня увидит и оставит у себя на ночь. Тогда я приеду домой довольная и умиротворённая. Но вот мы проехали лес, и никто ко мне навстречу не выехал. Время шло, мои глаза начали подсыхать. Вскоре замаячили первые редкие домики, оповещающие, что скоро уже наш городок Виттхайм, а там дальше и наш дом не за горами. У меня опять начало щемить сердце, лишь только из окна кареты показались очертания нашего дома. Он был высокий и выделялся на фоне других одноэтажных домиков. Внезапно, я услышала топот ног. Выглянув в окно, я увидела трёх бежавших что было мочи мужчин, по одежде которых я поняла, что они не жители нашего города, а какие-то залётные бродяжки. Видимо, что-то набедокурили и пустились в бега. Уже при подъезде к дому наш Росс, вдруг, заржал и встал на дыбы. – Хозяйка, надо выйти и посмотреть, что за напасть такая, которая нашего Росса испугала! – сказал Ганс и слез с облучка посмотреть. – Что там? – Тья-а!.. Ну, дела!.. – протянул Ганс. * Камиза – длинная крестьянская рубаха

** Брэ – короткие штаны *** Дублет – крестьянская фуфайка

Чёрная всадница Часть IX Картинка из интернета ЖИЗНЕННЫЕ ИСПЫТАНИЯ ПРОДОЛЖАЮТСЯ У меня сильно кольнуло в области сердца в предчувствии чего-то недоброго. – Фру Ильзе, фру Ильзе-е!* – услышала я душераздирающий крик Ганса Очнувшись от своих мыслей, я выскочила из кареты и побежала к нему. Передо мной предстала мрачная картина. На земле лежал оглушённый Свен, из виска его алой струйкой текла кровь. – Так вот что натворили эти бродяги! – мелькнуло в голове. – Что ты медлишь? – заорала я на Ганса. – Быстро беги за Гудрун и Анетт, а со Свеном пока останусь я. Ганс быстро поднялся с корточек и со всех ног помчался домой за помощью. Я не знала, как остановить вытекающую из виска кровь. Прислонив ухо к его груди, я услышала слабое биение сердца, значит, Свен ещё жив. Я боялась дать волю панике, хотя вид крови приводил меня в шок. Лихорадочно вытащив свой белый носовой платок, я приложила его к раненому виску. В этот момент я

услышала топот ног – на помощь уже бежали Гудрун и Анетт. – Отойди от него! – закричала на меня Гудрун, явно забывая, что я пока что её хозяйка. Но мне было не до церемоний, и я послушно отошла от раненого Свена, освобождая поле деятельности народной целительнице. Наклонившись над ним, Гудрун, прижимая покрасневший платок к ране, стала нашёптывать какие-то заклинания. Я не могла расслышать слов, собственно говоря, это и не нужно было, лишь бы Свену они помогли. После окончания заговора Гудрун подняла голову и, достав свободной правой рукой из кармана платок, вытерла им пот со лба, словно в данный момент была не холодная предзимняя ночь, а жаркое лето, и она возилась около горячей печки. – Ну чего на меня уставились? – прикрикнула она на Ганса и Анетт. – Быстро в дом за носилками! Вышколенная ею прислуга бросилась исполнять приказание. – А с тобой, – строгим голосом сказала Гудрун, обернувшись ко мне. – Другой разговор будет. Быстро повернись ко мне спиной. Я покорно повернулась, словно Гудрун была хозяйкой, а я прислугой. Но в такой ситуации мне было не до рассуждений, и я не могла не исполнить её повеление. Гудрун встала, приблизилась ко мне и молниеносно что-то сдёрнула у меня со спины с такой силой, что сама от этого вскрикнула, а я краем уха услышала звук, напоминающий треск поленьев в костре, и даже почувствовала запах. – Вот оно что… Полюбуйся на это творение! Предупреждала тебя и я, и Мария, не ездить к своим родным. Но ты нас не послушала. Вот теперь посмотри, что ты привезла с собой. Это и есть смерть Свена. Но ничего. Она – сильная, но и я не промах. Ещё увидим – кто кого! Повернись ко мне лицом и увидишь всё сама. Повернувшись, я увидела в её руках иголку с обгоревшей ниткой, оставившей на её ладони след ожога. Так вот что мне на плащ приколола Гертруда под видом того, что хотела вынуть прицепившуюся колючку. – Да, да! Она самая, да и не только иголочку прицепила, а и ниточкой её обмотала! Вот мне и пришлось её сжечь силой заговора да так, что собственные руки обожгла. Но ничего, это не смертельно – выживу, да только вот одной из нас уже жить на этом свете не придётся! Эта ведьма ведь ещё и фигурку восковую проколотую в карету тебе подбросила! Не теряла бы свой амулет, который я тебе на шею одела, ничего бы тогда не случилось. Хотя не твоя в этом вина. Это твоя невестка ночью к тебе в гости заходила, чтобы своей маменьке помочь чёрную работу справить. Но, надеюсь, одолеем. Ты уж прости меня старую за грубость, но сейчас медлить нельзя. Видишь? Кровь я Свену остановила. Теперь всё дело за травами. Но завтра не мешало бы костоправа местного вызвать, чтобы кое-кому глаза для видимости отвести. А лечить сами

будем! Да и ты пока торговлю свою повремени. Пусть все вокруг думают, что у нас дома все деньги на лекаря уходят. Завистников много у вас появилось, и их косые и злотворные взгляды этой колдунье только в помощь пошли. Пока Гудрун рассуждала и наставляла, нам навстречу уже бежали с носилками молодые люди. Уложив на них раненого Свена, мы в четыре руки втащили его в карету и Ганс довёз его до самого крыльца. Дома Гудрун, уже в постели, перебинтовала раненому голову, положив на рану мази собственного приготовления. С трудом раздвинув ему ручкой ложки плотно сжатые зубы и вытянув язык, чтобы освободить дыхание, влила ему в рот настой трав, собранных ею в июньскую пору: \"Каждая травка, как она учила меня, имеет своё время сбора\". Именно в этот трагический момент я осознала, насколько необходимы были её травы и её знания. Через некоторое время Гудрун отправила меня спать, пообещав, что она сама будет дежурить у кровати Свена. Когда всё в доме стихло, я, вертевшаяся в постели от бессонницы из-за стольких пережитых событий, услышала скрип открывающейся двери и, наспех накинув на себя накидку, решила посмотреть, что происходит. Я увидела, как Гудрун вышла из дома и тихим осторожным шагом пошла в сарай, где Ганс держал карету. Она вышла оттуда, держа в руках какой-то предмет, и вошла с ним в дом. Старуха поставила на стол три маленькие деревянные мисочки и две свечки в подсвечниках, затем подожгла их от горящего уголька из камина. Теперь я отчётливо могла видеть, как она в одну мисочку насыпала соль, в другую положила щепотку гальки, в третью налила из кувшина воды. А между свечками уложила узкую полотняную дорожку. Усевшись за стол, она начала что-то нашёптывать над каждой мисочкой. После чего развернула свёрток, в котором оказалась эта злополучная восковая фигурка. Бормоча себе под нос, она вынула из виска фигурки длинную толстую иглу. Продолжая свои заклинания, она накалила иглу над одной, потом над другой свечой и теперь сосредоточила своё внимание на мисочке с водой, начав этой иглой колоть воду. Мне показалось, что я слышу какой-то знакомый резкий голос, перешедший в жуткий стон. Мне трудно было сосредоточиться, и я завороженным взглядом продолжала наблюдать это таинство борьбы одной колдуньи против другой, белой колдуньи против чёрной ведьмы. Вдруг, огонь свечей начал нарастать, пламя увеличивалось до тех пор, пока не загорелась полотняная дорожка на столе. У меня мелькнула мысль побежать тушить, но ноги мои словно приросли к моему потайному месту за портьерой, и я не смогла сдвинуться ни вправо, ни влево. Словно жизнь и время остановились, а ноги приросли к полу корнями. Гудрун потушила дорожку, продолжая свои заклинания. Потом, что-то бормоча, подошла к камину и, бросив в огонь сушёные травы, начала водить вокруг печки руками, растопырив пальцы. Огонь в камине начал переходить из красного цвета в синий, из синего в красный и снова в синий. Из печки выплывали в кухню

причудливые тени дыма, в форме понятных только колдунам таинственных фигур. Потом колдунья резко с силой смяла руками восковую фигурку в бесформенную массу и бросила в огонь. Раздался оглушительный раздирающий тишину ночи женский крик, перепугав заснувшую в доме прислугу. – Ну чего рты разинули? – прикрикнула Гудрун на прибежавших Ганса и Анетт. Или вам что-то страшное приснилось? Тогда помолитесь защитнице нашей деве Марии, чтобы беду от дома отвести. Быстро назад по постелям. А ты, – обратилась она ко мне. – Задержись со мной на минутку. Молодые, недоумевая, поплелись в свои постели досматривать прерванные неожиданным криком сны. – Видела я спиной, как ты за мной подсматривала. Ничего, теперь можешь спать спокойно. Эту восковую куколку с проколотой иголкой дыркой у виска, посланную Гертрудой Свену в подарок, я кинула в печку. А перед тем как бросить, иглой предварительно проколола изображение её хозяйки в блюдце. Это она кричала перед смертью. Так что, не обессудь. Зато теперь Свен будет жить. Хотя готовься к худшему. Когда он поправится, это будет уже не прежний любящий Свен, а злой, ворчливый, вечно всем недовольный семьянин. Я ведь его, можно сказать, с того света домой вернула, хотя не знаю, где ему лучше. Так что жалуй, как есть! – Ой, да что ты! – перекрестилась я трижды, перепуганная. – Ну, прости меня за чрезмерную болтливость. Кстати, выпей мой корешок, тебе нужно хорошо выспаться, достаточно ты сегодня натерпелась! Хотя это только цветочки, ягодки будут потом! И старуха протянула мне маленький стеклянный флакончик с настоянным на вине корешком коровьего колокольчика. – Только смотри, весь не пей! А не то три дня проспишь! – предостерегла меня Гудрун. – Накапай себе в кружку с водой половину фляжки и медленно маленькими глотками выпей. Я прошла в спальню, и, накапав в кружку с водой, которую я по привычке каждую ночь ставила на маленькую подставку у себя в изголовье, ровно половину жидкости из пузырёчка, выпила содержимое. Мои глаза начали медленно закрываться, и я как будто вылетела в густую вязкую темноту. Я долго блуждала во тьме, пока не увидала вдали спасительный свет и, размахивая руками, словно это были не руки, а крылья, полетела на него. Неожиданно за спиной послышался шум от взмахов мощных крыльев. Оглянувшись, я увидела такое, что у меня защемило от страха сердце. За мной летела большая чёрная птица, с огромными чёрными, как грозовые тучи, крыльями, а голова её, вместо птичьей, напоминала голову матери Зольды – Гертруды. – Ну, вот ты и попалась! Теперь от меня не вырвешься, вместо Свена тебя с собою заберу! – закричала громовым голосом птица. Я стала лихорадочно работать своими руками-крыльями, чтобы долететь до света, около которого, как мне казалось, находилось моё спасение. Но эта птица

летела намного быстрей и расстояние между нами ужасающе быстро сокращалось. – От меня ещё никто не уходил живым! – кричала мне в спину преследовавшая меня птица. Я поняла, что меня уже ничего не спасёт. А птица настигала меня, и поравнявшись с моей головой, сильно клюнула в темя. Потеряв равновесие, я начала падать вниз, в глубокую пропасть, на дне которой горел огонь, а по краям ходили два страшных дракона, извергающих огонь из пасти. Дно пропасти приближалось. Этим дном было огненное озеро, в котором я должна была окончить жизнь. В тот самый момент, когда, казалось, ничто уже не может спасти меня, я увидела белого лебедя с золотой короной на голове. Он стремительно кинулся ко мне на помощь: – Держись за меня! – крикнул мой нежданный спаситель. – Я послан за тобой! Садись ко мне на спину и держись крепче руками за мои бока. Подлетев ко мне, он подставил свою спасительную спину. Как только я уселась на неё и схватилась за бока, он взметнул вверх и унёс меня от этого страшного кошмара. Свет, на который я летела, исчез из моего поля зрения, но я верила, что мой неожиданный спаситель отнесёт меня, куда полагается, в безопасное место. Начинал уже брезжить молочный рассвет, и я увидела, что мы летим над лесом. А вот и поляна, на которой рос могучий дуб, показавшийся знакомым. Недалеко от дуба вокруг большого костра сидели люди в белых одеждах с накрытыми капюшонами головами. Лебедь подлетел к ним и велел мне сойти со спины, так как дальше его спасительная по отношению ко мне миссия заканчивалась. Как только я очутилась на земле, лебедь взмахнул крыльями и улетел в неизвестном направлении. Люди, сидевшие около костра, как по команде, повернули ко мне головы, и я увидела их бородатые лица, совсем не похожие на лица моих земляков. – Ах, вот и наша старая знакомая! – воскликнул один из них. Люди смотрели на меня, сохраняя полную неподвижность, и как мне показалось, начали мысленно совещаться между собой. Ах, да! Это же те самые друиды, которые хотели меня прошлый раз принести в жертву своему божеству. Но теперь можно не опасаться, я уже не девственница, которую требовал их бог. Да и сегодня у них как будто не праздник. Они просто собрались вокруг своего не жертвенного костра для решения накопившихся в их жизни трудных вопросов. – Ага! Поумнела на этот раз! – высказался другой из сидевших у костра. – Отведённое нам для этого схода время подходит к концу. С первыми солнечными лучами мы должны покинуть это священное место. Но тебя предупреждаем, готовься к тяжёлым испытаниям. Видишь, как изменился дуб? Я бросила взгляд на дуб, который в прошлый раз был молодым, зелёным, полным жизненных сил, а теперь он, словно старик. Ветки полуголые, поникшие, с наросшей на них плесенью, ствол покрылся зелёным мхом. Вокруг валялись полусгнившие жёлуди. Из ствола дуба на меня внимательно глядели глаза Свена,

только в этот раз печальные и слезливые, как у немощных стариков. – О, дева Мария, спаси мою душу грешную! Упав на колени, я стала неистово молиться. В это время на поляну выехала Чёрная всадница в сиреневом платье, большой тёмно-сиреневой шляпе в диамантах, на руках её были тёмно-сиреневые, почти чёрные, перчатки. Это означало, что не сразу, а в течение года-двух ждать смерти близкого мне человека. Я хотела кинуться к ней, как к своей спасительнице, но ноги меня не слушали, и словно заколдованные привязали меня к месту, на котором я стояла. – Эльза, не приближайся ко мне, не велено. Для тебя наступают тяжёлые времена. Но ты выдержишь. А я появлюсь, когда они будут подходить к концу. Будь мужественной. А пока прощай. И Хильда растворилась в предутреннем тумане. Очнулась я в собственной постели. Около меня сидела Анетт, держа в руках миску воды с уксусом и замоченную в этом растворе тряпку: – Фру Ильзе, наконец-то, вы проснулись! - И, выжав тряпку, положила её на мою пылающую голову. – Как вы нас напугали, Госпожа! Вы проспали двое суток. Пойду сообщить Гудрун о вашем пробуждении. – Погоди Анетт, а Свен как? Живой? – Живой, живой, но пока ещё в себя не приходит. Гудрун постоянно около него хлопочет. Ганс ездил за нашим лекарем, господином Гольдбергом, который посмотрел раны и пустил ему из вены кровь. Вначале такая густая была, а потом жидкая пошла. Велел ему пить красное вино для восстановления крови, перевязал рану на голове и выписал ему много разных микстур. Но сказал, что, к сожалению, его вызывают в полк, и поэтому нас раз в неделю будет навещать его молодой ассистент. Он сказал, что у вас тоже горячка от всего пережитого и велел вам пить капли. Правда Гудрун после его ухода все микстуры и капли выбросила, а нам велела о том забыть, и сказала, что сама вами обоими займётся. Довольная Анетт побежала сообщать Гудрун о моём пробуждении. Я услышала приближающиеся ко мне шаги: – Да, сильным мой корешок оказался, но ничего, тебе это на пользу пойдёт. Самое действенное лекарство – сон. – Свен жив? – Конечно, жив. Я мёртвым припарки не ставлю. – Можно мне к нему пойти? – Разумеется, вставай и иди, но только помни, что он ещё без сознания. Так что тихо, без звука, посиди около него. Он ещё долго пролежит в этом состоянии. А я велю Анетт приготовить тебе завтрак. Посидев немного около перевязанного и спящего Свена, я пошла с сопровождавшей меня Анетт в гостиную. На столе стояла овсяная каша, политая конопляным маслом. Каша была только что вынута из печи, и от неё шёл ароматный пар. Хлеб, такой же тёплый, душистый, был нарезан на куски, лежал

на плетёной тарелке с намазанным на него мёдом. На столе стояли кружки с цветочным отваром. Начинался рождественский пост, и вся наша семья переходила на постную еду. Несмотря на то, что всё на столе было свежим и вкусным, есть мне не хотелось, и я молча сидела за столом, ковыряя в тарелке деревянной ложкой. – Надо есть, а то свалишься больная, кто тогда о твоём Свене подумает! – повелительным голосом сказала зашедшая в гостиную Гудрун. После её окрика я начала лихорадочно есть, забыв, что пару минут назад я этого вовсе не хотела. – Вот это другое дело, сейчас не время капризничать! – Гудрун! Кто научил тебя этому? – Колдовать над свечками и мисочками? Гудрун сразу изменилась в лице, лицо её начинало краснеть, а затем белеть. – Не ожидала я, что ты за мной проследишь. Ну, ладно, коли уж видела, расскажу тебе всё, как было. Только смотри не проговорись на исповеди, а то сожгут меня на костре, и тебя со мной вместе за то, что покрывала меня все эти годы. Хотя… очень бы хотелось мне перед смертью кому-то свою душу излить. Но не священнику же. И она начала мне рассказывать то, что хранила в себе эти долгие и трудные годы своей мудрёной жизни. * Фру Ильзе - северогерманский диалект

Чёрная всадница Часть X Картинка из интернета Цыгане возле палаток. Генри Бриттэн Уиллис (Henry Brittan Willis) Английский художник (1810-1884). Холст, масло. Фрагмент. ИСПОВЕДЬ ГУДРУН Усевшись поудобнее на скамейке, Гутрун внимательно, несколько задержав взгляд, посмотрела мне в глаза, перекрестилась, глубоко вздохнула и, скрестив по крестьянски на коленях узловатые пальцы ещё крепких рук, заговорила. А я, облокотившись о стол, подперев щеку ладонью, смотрела на сморщенное временем лет лицо старого человека, на необыкновенно ясные живые глаза, отражающие огоньки стоящих на столе свечей, и старалась не пропустить ни единого слова этой мудрой женщины. Штефан, мой покойный муж, в отличие от своей старшей сестры, прилежной и послушной Амалии, был, как скажут в народе, непутёвым и бесхозяйственным сыночком, одним словом – разгильдяй. Их родители, на то время довольно зажиточные и обеспеченные, приготовили хорошее приданое дочери и выдали замуж за хорошего парня из такой же зажиточной семьи. Штефан продолжал жить с родителями, и после их смерти дом перешёл в его полное распоряжение. Но его разгульный и расточительный образ жизни привёл к тому, что дом родителей вскоре ушёл в чужие руки. Муж Амалии, несмотря на просьбы жены, не разрешил приютить в своём доме такого непутёвого шурина, так как боялся, как бы он и его собственный дом не поставил в залог очередной карточной афёры. Тогда Штефан записался в действующий полк курфюрста. Отличившись безудержной храбростью и смекалкой в боях с постоянно враждующими между собой германскими землями, был особо отмечен своим начальством, и вскоре дослужился до звания сержанта. Женившись на вдове погибшего гауптмана*, у которой после смерти мужа имелись кое-какие деньги, они смогли приобрести небольшой домик. Его сестра и зять приветствовали этот брак, думая, что Штефан наконец-то образумился. Но, на беду, через год-полтора его жена захворала и вскоре предстала перед богом. Такие случаи скоропостижной смерти были в наши суровые времена нередки. Тогда Штефан, чтобы найти себя, решил снова вернуться в действующие рыцарские отряды своего курфюрста. Однако на этот раз судьба не очень к нему благоволила, и в первом же сражении он получил серьёзное ранение. Полк его наступал, оттесняя неприятеля дальше в леса, а раненого Штефана решили оставить в избушке местного дровосека до поправки. Этим дровосеком был мой отец – Карл. Я была старшей дочерью из пяти в нашей семье. Я и мои сёстры Гертрауд, Лиззи, Гестинда и Мария жили дружно, но очень бедно, и в будущем нам светил либо монастырь, либо работа прислугой в каком-нибудь богатом доме. Слава Богу, что на лечение раненого нам

подбросили несколько золотых монет. Штефан был старше меня на пятнадцать лет, но я всей душой к нему прикипела, постоянно крутилась рядом: перевязывала раны, кормила супом с ложки, делала примочки из трав. Я немного разбиралась в травах – этому меня и сестёр с детства учила умершая после рождения пятой дочери мать. Как на старшую, всё хозяйство в семье легло на мои плечи. В то время мне едва исполнилось пятнадцать лет. Мне полагалось не оставлять отца до тех пор, пока он не приведёт в дом другую жену. Но он не спешил. Мы жили бедно, но дружно, и отец боялся, что с приходом мачехи этой дружбе придёт конец. Довольно скоро, и не в последнюю очередь благодаря моим заботам, Штефан начал поправляться. Однако на меня он не обращал внимания, как мне очень хотелось, а только раз за разом повторял о желании вернуться в свою роту. Я часто убегала в лес под видом сбора трав и рыдала там под кустиком. Однажды я увидела группу людей. Одни ехали на запряжённых лошадьми телегах, закрытых полукруглой крышей, другие шли рядом, пешком. Они были очень не похожи на нас – смуглые, с чёрными кучерявыми волосами. В ушах у них большие золотые серьги и такие же браслеты на руках. Я слышала, что в наших краях иногда появлялся такой народ джипси**, но никогда их прежде не видела. О них рассказывали страшные истории. Говорили, что они колдуют, воруют детей, и от них лучше убегать подобру-поздорову, так как они в сговоре с самим дьяволом. Но в этот момент меня взяло любопытство, и я решила подсмотреть, что же они будут делать. Они расположились на опушке, расставили свои шатры для ночлега. Потом мужчины развели костёр и повели куда-то лошадей, по-видимому, поить. А женщины, закрепив свои шатры, тоже куда-то удалились вместе с детьми, предварительно поменяв новую одежду на старую, заношенную до дыр. Около костра осталась одна пожилая женщина. Она подбрасывала в костёр хворост и перебирала засушенные травы в мешочке, висящим у неё за поясом. Вдруг, она резко встала и пошла как раз к тому кусту, за которым я пряталась. Я страшно испугалась, подумав, что она может превратить меня в какого-то дикого зверя. Но она мне приятно улыбнулась и предложила выйти из укрытия и подойти к костру. Отступать было поздно, и я приняла её предложение. Когда мы уселись возле костра, старая джипси предложила мне выпить отвар из трав, заваренных в котелке, и угостила куском хлеба. После трапезы она решила посмотреть линии на моей руке. Что-то пробормотав на своём языке, она раскинула передо мною карты, в которых я тогда ничего не понимала, видя всё это впервые, а потом сказала: – Жить тебе, красавица, долго и трудно, такова твоя судьба. Ехать тебе и в карете, и с рукой протянутой ходить. А вот счастья тебе женского немного отпущено. Но что отведено, всё твоё будет, коли меня слушать будешь! Со мной твоя судьба пересечётся. Если не испугаешься, то приходи через три дня в полночь на молодой месяц, я тебе зелья любовного изготовлю, и твой фельдфебель*** с тобой будет. А пока, домой ступай. Негоже, чтобы мои дети

застали тебя со старой шувани**** в этот час возле наших спальных бендеров*****. Но я тебе сейчас пособлю, а ты мне в лихую годину понадобишься! И, кстати, вот тебе амулет с названием «Узелковый амулет», наденешь его на шею своему солдату, и он придёт с войны целым и невредимым. Этот амулет у меня от стрел и пуль заговорен с помощью мужского корешка мандрагоры. Я побежала домой, не чуя ног. И всё время с нетерпением ждала, когда эти три дня пройдут. Штефан выздоравливал, на меня так и не обратив никакого внимания, кроме как на сиделку, приставленную к нему по случаю его болезни. Только с моим отцом он мог немножко побеседовать, да и то вроде бы как от скуки. Наконец, три заветных дня прошли. На небо вышел молодой месяц. Я побежала в лес. Мариула, как звали старую шувани, уже поджидала меня около костра. Весь лагерь спал мёртвым сном, бодрствовала только одна Мариула. – Возьми этот порошок из высушенного корня мандрагоры, – сказала старая джипси, протягивая мне мешочек. - Разведи его в вине и добавь немножко своей крови. А как только солдат поправится и ему захочется выпить немножко вина, налей ему этого, но только смотри не переборщи. Не больше одной кружки! Остальное вылей, либо спрячь в потайное место, куда никто, кроме тебя, не сунется. А чтобы он поскорее на ноги встал, вот тебе травы, завари их кипятком и пои его. Я была безмерно счастлива, но у меня не было чем отблагодарить Мариулу. – Не беспокойся, – успокоила Мариула, словно прочитав мои мысли. – В будущем наши дороги пересекутся, и ты мне отплатишь за всё с лихвой. Я тогда не знала, какой дорогой ценой мне всё это обернётся, но, тем не менее, в тот момент я, безмерно счастливая, побежала домой. Трава, которую мне дала шувани Мариула, действительно, ускорила выздоровление и быстро подняла Штефана на ноги. Он уже собирался покидать наш дом, но решил напоследок устроить нам прощальный ужин. А для этого он дал моему отцу денег, чтобы тот прикупил нужное угощение и бутылочку хорошего винца. Готовить ужин мне помогали сёстры, а за столом обслуживала всех я. Вот так я незаметно и капнула Штефану в бокал несколько капель любовного зелья. Как только он его осушил, так сразу же раскраснелся и пожелал ещё один, но я, помня наказ Мариулы, оставшееся вино как бы случайно пролила на пол. Схватив тряпку, я начала вытирать пол, а Штефан кинулся ко мне. В это время он взглянул в мои глаза и воскликнул: – Карл, я, конечно, осёл! Столько времени находился в вашем доме, и только сейчас увидал, какая ваша Гудрун красавица! Отдайте мне её в жёны, если я с войны живым вернусь. – С большим удовольствием! Лучшего жениха, чем вы, нам во всей округе не отыскать! – ответил мой отец. – Но, увы! Мы бедны, как церковные мыши, и у Гудрун нет приданого.

– Не надо мне приданого! – у меня кое-какие дукаты в запасе имеются, да и домик небольшой в Майнце. А лучшей хозяйки, чем ваша Гудрун, мне не сыскать! Так что, соглашайтесь. Что ж, мой отец дал своё отцовское благословение. Штефан вернулся в армию, а перед уходом я повесила ему на шею амулет Мариулы. Он действительно вернулся через полтора года целый и невредимый. Мы обвенчались в нашей маленькой кирхе, и он повёз меня к себе в город Майнц. Я была безмерно счастлива. Но когда он привёз меня в свой дом, а потом повёл знакомиться со своей сестрой и зятем, последние вознегодовали. По их мнению, он заслуживал невесту богатую, с приданым, а не такую нищенку, как я, и не пожелали нас обоих видеть. Однако, несмотря на такой недобрый приём его родственников, мы были с первых дней счастливы. Его небольшой домик мне показался очень богатым, и я с удовольствием стала в нём хозяйничать. Сам Штефан не умел дельно вести хозяйство, да и я по молодости не была настолько серьёзной, сколько нужно. Мне нравилось, что Штефан буквально заваливал меня подарками: всякими обновками и булавками, да и сам частенько в кнайпы захаживал, чтобы пропустить две-три кружки пива. Любил он и в кости сыграть. Так что наши деньги таяли быстро, как апрельский снег. Прошло три счастливых года. Когда я стала ждать ребёнка, он начал задумываться, как нам дальше втроём жить. Однажды пришёл к нам в дом один его старый закадычный приятель и предложить отправиться в горы, где, по рассказам жителей, зарыт клад известного в округе разбойника. Разбойник много лет тому назад был пойман и казнён. Перед казнью он успел сказать, что награбленное добро спрятал в горах, но не помнит точно где. А дукатов и драгоценностей, говорили люди, там столько, что хватит на три жизни вперёд. Рано утром, когда я ещё спала, он тихо поднялся и ушёл, а амулет мой оставил на тумбочке вместе с запиской. Что в этой записке было, я не могла прочитать, так как грамоты не ведала. Но потом мне сказали, что он, видимо, чувствовал - не вернётся и хотел, чтобы этот амулет я надела на шею нашему родившемуся ребёнку. Больше я его не видела. Один из его друзей, которые вместе с ним в эти горы пошли, говорил, что он оступился и упал со скалы в пропасть, а перед смертью кричал: – Чёрная всадница!.. Чёрная всадница-а!.. Я была в отчаянии. Не представляла, как буду жить дальше. В один из вечеров в оставшийся мне после смерти Штефана домик заглянула его сестра Амалия и предложила: – Мы достаточно богатые люди, но Господь Бог нам детей не даровал. Хочешь, переходи к нам жить на время и родишь у нас в доме. Ребёнок останется нам, и станет нашим сыном или дочерью. Ты же поживёшь у нас в доме на правах его кормилицы. Потом покинешь наш дом, но за это мы тебя обеспечим так, что ты сможешь снова выйти замуж, но уже с хорошим приданым, если

пожелаешь. А если нет, то проживёшь, ни в чём не нуждаясь, до самой старости. Подумай хорошо. Если решишь, то переходи в наш дом жить, как договорились. У меня не оставалось другого выхода, и я согласилась. Муж Амалии стал очень богатым и влиятельным купцом, и такую роскошь, которую я увидела в этом доме, мне и во сне не снилась. Дом моего отца по сравнению с ним казался мне жалкой собачьей конурой. Ко мне приставили двух служанок, которые должны были следить за моим здоровьем. А когда пришло время родить, они вызвали на дом местного лекаря. Я родила сына, которого они назвали Ульрих. У меня в груди было достаточно молока, что хватило бы на двоих детей! Мне в помощь предоставили ещё одну пожилую женщину, в качестве няньки. Как и было между нами договорено, Кнут, муж Амалии объявил всем, что у него, наконец-то, родился долгожданный сын-наследник, а я – взятая к нему в дом кормилица. Амулет по желанию покойного Штефана надели Ульриху на шею. Он быстро набирал в весе, рос крепышом. Однажды, этак примерно через месяц-полтора после рождения сына, мне захотелось ранним утром пройтись по саду, подышать свежим воздухом, пока Ульрих спал и видел свои детские безоблачные сны. Вдруг, за оградой послышались громкие неразборчивые крики. Любопытство взяло верх, и я выглянула за калитку. Передо мной предстала страшная картина: стражники вели по улице на казнь джипси, косматых и в оборванных одеждах. Я слышала краем уха, что они появились в нашем городе. Их необычная для наших краёв внешность не давала им возможности найти работу. Да они, собственно говоря, и не очень к этому стремились. Эти люди развлекали публику своими песнями и танцами, после которых некоторые из бюргеров лишались кошельков. Женщины занимались гаданием или попрошайничеством и вызывали тем самым ненависть святой церкви. И всё это закончилось тем, что их обвинили в сговоре с дьяволом, и по окончании суда и пыток повели на казнь. Когда они поравнялись с нашим домом, из их толпы ко мне кинулась одна молодая джипси и сунула мне в руки маленький свёрток, шепнув: – Гудрун, спаси мою Зару, я - дочь Мариулы. Раздумывать было некогда. Схватив свёрток со спящим ребёнком, я кинулась с ним в дом. В спину мне долетали крики стражника, обрушившего свой гнев на дочь Мариулы за её неповиновение. Дома я быстро перепеленала начавшую плакать девочку, а остатки тряпья выкинула в печь. Маленькая Зара жадно припала к моей груди, а на вопрос вошедшей в мою комнату Амалии, чей это подкидыш, я ответила, что духом не ведаю, просто кто-то подбросил его к нам под калитку. А так как девочка такого же возраста, как Ульрих, то пусть она станет моей рождённой дочкой, если Ульрих теперь считается сыном её и Кнута. И если нельзя мне оставаться в их доме на правах кормилицы, то я покину дом вместе с этой девочкой. Что сказать? Такие подкидыши случались, потому как девушек, родивших без венца, бичевала разъярённая толпа. Иногда дело доходило до детоубийства со стороны брошенных матерей, за что последние

оказывались в дальнейшем в тюрьме. За ужином я услышала, как отец Кнута рассказывал о казни путём сожжения на площади около двух десятков джипси. Сославшись на сильную головную боль, я убежала из-за стола, чтобы не слушать эти неприглядные подробности. Но я считала своим долгом спасти внучку Мариулы. Прошло два года. Зара, которую я назвала Урсулой в память моей почившей матери, подрастала, и её необычный облик уже давал о себе знать, тем самым давая повод для сплетен. Правда Амалия и Кнут не догадывались, что она джипси, и принимали её за испанку. Но вскоре Амалия объявила мне, что я должна покинуть её дом. Эта смуглая девочка с чёрными кучерявыми волосами не должна больше оставаться в её доме, потому что все знают, что Штефан и я светловолосые. И Амалия не желает пересудов светлой памяти своего брата, тогда как меня могут заподозрить в прелюбодеянии. Как и было обещано, я получила в приданое большой сундук с нарядами Амалии и тугой мешочек дукатов. О таком приданом можно было только во сне мечтать! Ранним утром, посадив меня вместе с Урсулой в свою карету, Амалия велела кучеру отвезти нас в дом моего отца. Я последний раз в жизни обняла своего Ульриха и отправилась вместе с дочерью в родительский дом. Сёстры меня встретили довольно приветливо, но я чувствовала, что на душе у них скребут кошки. Я рассказала им причину моего возвращения, но появлением в моей жизни Урсулы настоящей причины не указала. А на вопрос, кто её настоящие родители, ответила, что одну из горничных в доме Амалии соблазнил заезжий купец испанец. Этот ответ их пока вполне удовлетворил. Очень скоро я поняла, в чём причина возникшего натянутого настроения в нашей семье. Сёстры подросли. Две старшие уже работали прислугой в доме богатого фермера. Но все они мечтали о своей собственной семье, чего, увы, за отсутствием приданого невозможно было построить. А мой сундук с нарядами и полный кошелёк вызывал у них зависть, граничащую со злобой. Однажды, накануне Рождества, Гертрауд с Лиззи приехали домой бледные, как полотно. Оказалось, что их соблазнили два молодых кнехта, которые работали вместе с ними. Гертрауд, беременная, терзалась страхом в ожидании своей участи. О женитьбе не могло быть и речи, так как их соблазнители ждали приданого. Пока я с Гестиндой и Марией готовила трапезу к Адвенту, нервы у Гертрауд сдали, и она разразилась на меня бранью так, словно я была виновницей несчастий, которые с ней приключились: – Прямо не сестра, а какая-то бесчувственная головешка! – кричала на меня возмущённая Гертрауд. Чужого подкидыша пожалела, а к своим родным сёстрам не имеет никаких родственных чувств! Что теперь ожидает меня и моего будущего ребёнка, если этот позор выйдет наружу? Всеобщее поругание, измазанная дверь, сечка на пороге?! А потом мне его также подбрасывать под чью-то дверь, как тебе подбросила горничная, или задушить при рождении? У тебя полный сундук приданого, так почему бы тебе родным сестрам не помочь!

Или ты всё это решила держать для своего чумазого подкидыша? От таких слов у меня потемнело в глазах, и я увидела, как в углу, слыша всё это, притаилась маленькая Урсула. Гертрауд забилась на диване в истерике. Но самое интересное, что все остальные сёстры приняла сторону Гертрауд, и только один отец пытался нас всех утихомирить, предлагая спокойно всё обсудить по окончании праздников. Но я поняла, что нужно что-то делать, медлить больше нельзя. В эту ночь мне приснилась моя покойная мать, которая меня просила: – Гудрун, помоги моим дочкам, и тебе тогда самой спокойнее станет. А Карл ещё пару лет проживёт и ко мне пойдёт. По окончании Рождества Христова я пошла на исповедь к нашему отцу Эриху, и он взялся уладить наши семейные проблемы. Пришлось разделить подарки Амалии на пять равных частей, и этого хватило на приданое моим сёстрам. Но я им сказала, что теперь наши дороги расходятся. Вскоре Гертрауд и Лизз обвенчались в церкви со своими женихами. А спустя примерно год-полтора Гестинда и Мария тоже вышли замуж за местных небогатых крестьян. Прожив ещё год, Карл, наш отец, отошёл в мир иной. После его смерти в нашем маленьком уютном домике осталась только я и подрастающая Урсула. Я не знала, что нас ждёт в будущем, и, поэтому, тщательно берегла оставшиеся деньги. Нас кормил лес и маленький огородик, который я развела около дома. Весной мы ходили в лес собирать различные травы и коренья, а осенью – ягоды, грибы. Часть этих сборов мы высушивали и раскладывали по мешочкам, другую отвозили на расположенные поблизости торговые площадки для продажи. Зимой мы пряли кудель, вязали тёплые вещи, пользующиеся в холодное время большим спросом. Но, надо сказать, что у Урсулы не было большой охоты к рукоделию. Зато у неё был необыкновенно красивый голос, и она с большим удовольствием и с такой душевной глубиной напевала народные песни, что у меня наворачивались слёзы. Любила она также и пляски, которые исполняла зажигательно и с такой лёгкостью, будто парила в воздухе. Её народу эти таланты даны богом от рождения, вот только разгуляться ей негде было, а в деревню одну я её не отпускала. Боялась, как бы её внешность не вызвала пересуды, как уже случилось в доме Амалии. В лесу её чёрные глазёнки оживали, когда она находила нужные коренья и травы. Она росла такой красавицей, что с десяти лет на неё уже засматривались проезжавшие по лесу молодые охотники. Но я не спускала с неё глаз, чувствуя своим материнским сердцем что-то недоброе. Однажды под вечер кто-то постучал в наш дом. Выглянув за дверь, я увидела старую нищенку в изношенной одежде и усталым лицом, которая попросилась ко мне на ночлег. Когда она вошла в дом, я, вглядевшись в её лицо, вскрикнула от удивления и радости. Да это была она! Передо мной стояла живая шувани Мариула! Когда она умылась, сбросила свои старые нищенские одежды, я увидела, что она вовсе не такая старая, как показалась мне тогда в лесу и сейчас, при встрече за порогом.

Я предложила ей поужинать с дороги, а она мне кратко рассказала, что в тот злополучный день, когда всё их племя повязали, её с ними не было, так как она около недели блуждала по лесу в поисках нужных ей трав, корней, ягод, которые должны собираться именно в это время и без посторонних глаз. А когда она вернулась на место нахождения табора, никого из племени уже не было в живых. Но сердцем она чувствовала, что жива её внучка Зара, и поэтому ходила под видом нищенки по свету её искать. А теперь, если я не возражаю, она может остаться у нас жить. Она умеет собирать травы, ворожить, и этому научит нас обеих, и мы тогда проживём безбедно. Разумеется, я не могла разлучать внучку с её родной бабушкой, но только попросила её назвать себя бабушкой, матерью отца, поскольку внучка теперь не Зара, а Урсула. Её мать теперь я. А настоящую правду открыть Заре только после моей смерти. Прошло около шести лет. Мы с Урсулой постигали мудрёную науку Мариулы. Я жадно вслушивалась в каждое её слово, а у Урсулы не всегда хватало терпения. – Да, молодость ветрена, а к этим знаниям подходить надо серьёзно. – А, может, к свахе обратиться, и выдадим Урсулу замуж? – как-то раз предложила я. – Джипси только за своих сородичей должны выходить замуж, а с другими у неё жизнь не заладится, не поймут её особую душу – душу джипси. Вот как только появится у нас на пороге родные длинные бардо****** племени нашего, тогда и подумаем. А ежели не появится, так пусть лучше травами да ворожбой займётся. Это верный хлеб на всю жизнь. – А ежели святые отцы узнают? Не постигла бы её та страшная судьба её родной матери! Я ведь Урсулу в церкви крестила, чтобы прожила она честную добропорядочную жизнь. – Судьба всем нам даётся при рождении, от неё не спрячешся, не уйдёшь! – ответила старая джипси, вдыхая носом пылевидный порошок какой-то травы из своего мешочка, сидя около пылающего очага. Да, судьба – есть судьба! В том роковом году накануне Адвента выпало много снега, за окном ревели метели и бураны*******. Но мы запаслись валежником и дровами, а запасов еды нам хватало до весны. Мариула старательно зарабатывала свой хлеб ворожбой и травами, блуждая по ярмаркам, в то время как мы с Урсулой пытались сбыть то небольшое количество плетёных корзин, вязаных чулок и прочих изготовленных нами вещей домашнего обихода. С появлением в нашем доме Мариулы у нас, вообще, все домашние дела наладились и даже пошли в гору. Я начинала потихоньку собирать Урсуле приданое. А вдруг появится в нашем доме и для неё подходящий жених! Но всё сложилось по-другому. Так, в один морозный вечер к нам в дом постучал заезжий путник. Он ехал по своим торговым делам из Майнца в Аахен, а на обратном пути из-за обильных снегопадов застрял в дороге, и кучер его сильно занемог.