Путяев. Взаймы у смерти

чувствовала руку мохнатую, то предполагался богатый жених, если голую – бедный. Бани обычно строились у реки, на краю деревни, что располагало к тайному разврату». - Вы хотите предложить себя на роль домового? Спасибо, но у меня есть свой. - А вот и нет. Мне известно, что он в отъезде. Незнакомец сообщил Марии и еще некоторые подробности событий никому не известных. Это было поразительно, хотя Мария уже привыкла ничему не удивляться. В последние дни она часто сталкивалась с необъяснимыми явлениями. Ей снились странные чужие сны, она общалась с привидениями, слышала голоса, при ее появлении исчезали и появлялись из ниоткуда молчаливые телохранители. Что теперь? Похоже, теперь ей ничего не угрожает, ведь ее хранит сама судьба. Она ей доверилась. Хорошо это или плохо, покажет время. «И все-таки, - подумала Мария, - откуда такая осведомленность»? - Как, вы говорите, вас зовут? - Решилась нарушить молчание. - Не устояли? А зовут меня Зюзи. - Так вот, господин Зюзи, откровенность за откровенность: мое сердце вам не завоевать. Оно принадлежит другому. Вы, безусловно, интересный человек. Даже местами умный. Почему бы нам не расстаться, обменявшись любезностями? - Вы сами этого не хотите. - Откуда такая уверенность? - Вам ведь интересно узнать, где сейчас Кий? - Откуда вы знаете его имя? Вы с ним знакомы? Да не томите же, господин Зюзи… - Не то, чтобы знакомы… это другое. Я не смогу объяснить. - Попробуйте. - Я занимаюсь оккультными науками. Это совершенно другая область знаний, недоступная простым смертным. Это – как талант художника. Но всегда найдутся такие тупицы как Пьеро Медичи, который заставлял Микель Анджело ваять статуи из снега. Представляете, сколько потеряло итальянское искусство?! В талант вы верите? - Конечно. - Это разновидность таланта. У людей моей профессии обостренная интуиция, обширные познания в области психологии. Это никакой не фокус. Мы обладаем сверхпроводимостью. Стоит только хорошенько сосредоточится, отключившись от внешнего мира, и можно делать чудеса. Мы черпаем информацию из космоса. В космосе царит вечный покой. За ним начинается хаос. - «За ним»? Разве за ним есть еще что-то? Мне казалось, что под космосом подразумевают … - Мария задумалась, подыскивая слова, чтобы выразить свое представление о космосе. 100

- Не напрягайтесь. Это долгий разговор. Может, посидим где-нибудь? - И не надейтесь. - Почему? Я совершенно не опасен. Ужели вам кажется, что я замышляю недоброе? Нет. Вы просто очень интересный объект для моих исследований. Я работаю в институте «Мозга», и в данный момент меня интересует проблема обработки мозгом перемещающихся в пространстве флюидов и их воздействие на объект. Если я буду щеголять терминами, вы вообще ничего не поймете. - Я и так ничего не понимаю. - Вы можете дать мне руку? - Вы завоевываете женщину по частям? - Мне нужна ваша ладонь. Вернее, одни только линии. - Линии? И всё? - И всё. - Линии мне, пожалуй, не жалко. Она подала Кию левую руку. Он принял ее с большей нежностью, чем полагалось приличиями. Хотел было поднести к губам, но вовремя спохватился. - Ну, о чем говорят линии? - Они говорят, что у вас будет еще один ребенок. - У многих женщин есть дети. - Но ведь я не знал, что у вас есть ребенок. - Девочка или мальчик? - Девочка. - Верно. А второй? - Вторым будет мальчик. Он будет необычным мальчиком. - Я постараюсь, чтобы это было так. - Я не в этом смысле. Он будет посланником. - Не пугайте. Посланником чего? - Небес, по всей вероятности. - А мы что же – посланники преисподней? - Мы люди. - Ну, а дальше, дальше? - Давайте все-таки где-нибудь присядем. Впереди я вижу накрытые столики. - Хорошо. У меня есть время. Так и быть, мы выпьем по стаканчику сока. Я бы могла вам заплатить. На другую благодарность не рассчитывайте. - У меня другая цель.. Мария взвешивала каждое слово, произнесенное Зюзи, и старалась примерить его то к фигуре, то к бегающим глазам, широко разнесенным по сторонам, но маленьким и хитровато-злым, то к рукам, грубым, готовым в любой момент свернуться в кулаки, и находила, что они не вяжутся с манерой говорить, мягкой и добродушной, почти, как у Кия. У 101

них даже лексикон чем-то схож. Подмечено, что женщины весьма наблюдательны и прозорливы. Они оценивают не только суть, но и детали, тогда как мужчины с прохладцей относятся ко всякого рода рюшкам и оборкам. Они оценивают объект поверхностно. Женщины мыслят трезво, лаконично и рассудительно, тогда как мужчинам зачастую не хватает внимания и терпения. Это приводит к тому, что в жизни они совершают гораздо больше ошибок. Главное, в чем может ошибиться женщина, это в выборе своей второй половины, мужчина же – и в этом, и во всем остальном. Но, с другой стороны, такое приключенческое поведение мужчин способствует раскрытию их творческих способностей. Чем больше закручен жизненный сюжет, тем больше вероятности стать писателем, художником или идиотом. Но даже идиоту хочется выговориться прежде, чем над его головой появится каменное резюме. Кий чувствовал себя полным идиотом, делая попытку во что бы то ни стало завладеть сердцем Марии. Однако, он больше не мог противостоять одиночеству. Он не мог ни думать, ни писать. Ему была необходима его муза. Он должен был знать, что она рядом, что верна, что только для него распахнуты ее глаза и объятья. Интересная деталь во взаимоотношениях мужчины и женщины: женщину почти невозможно соблазнить, пока она влюблена, влюблена, грубо говоря, «с нуля», - она может и не думать в момент короткого и случайного знакомства о своем избраннике, - но подспудно он будет присутствовать, и мешать контакту, пусть и более интригующему, не помогут отличиться и более приятная внешность, и словесный натиск, мужчина не такой: это вечный двигатель без тормозов - легко изменит лебедю, чтобы понять, что же такое лягушка, конечно же, лягушку он тоже не поймет, но зато одержит еще одну победу. Зачем ему эти победы? Наполеонов синдром. Сумасшествие на ровном месте. *** Женщина, с которой Валерий Михайлович Дворников познакомился в электричке, оказалась не очень обеспеченной, но и не нищей. В тот день Элеонора возвращалась с дачи «своим ходом» из-за мелкой поломки автомобиля, - у нее была старенькая ржавая «пятерка» белого цвета. Элеонора растила дочь Люсю, которую, впрочем, обеспечивал хорошо зарабатывающий за границей отец. Он имел в Лондоне свой бизнес. Еще у Элеоноры было аж целых две квартиры в Москве, и обе на одной лестничной площадке в известном доме «на курьих ножках» возле ипподрома. Они жили с Люсей в двухкомнатной, а однокомнатную сдавали, - прибавка к бюджету. Временно меньшая квартира пустовала, и ее занял Валерий Михайлович. Они с Элеонорой решили, что это на первых порах не так будет травмировать Люсю, а, когда Валерий 102

Михайлович завоюет и ее расположение, они переберутся в двухкомнатную. Люсе должно было скоро исполниться семнадцать. Ей потенциальный отчим пришелся не по вкусу: слащавый, пидерастичный, с толстыми очковыми линзами, как классический школьный «хорошист», только великовозрастный, пахнущий потом. Он стелился перед ней, заискивал, обещал водить в театры, а сам даже «Недоросля» не читал. С утра, как приступит к своей золотой лихорадке, - смачивание марок с конвертов, - так до вечера и не оторвешь, и одни обещания: «Скоро разбогатеем». Все деньги у матери выманил. Сначала притащил откуда-то дорогую шубу, - позже выяснилось, что он ее у своей бывшей любовницы спер, - а потом заставил мать залезть в долги: деньги под грандиозный проект потребовались. Мать ему верила, любила. А Люся его мелочную сущность как рентгеном просвечивала. Она его за глаза называла то коллекционером клопов, то двуглазым циклопом-мутантом. Притащится поздно вечером с какой-то деловой попойки и начнет рассусоливать: «Люсенька, скоро мы за границу поедем. Ты где хотела бы побывать в первую очередь: в Турции или на Канарах»? Задницу почешет, и – спать. А на утро ничего не помнит. Спит до двенадцати. Ходит по комнате в рваных трусах. Ванная от его вонючих носков протухла. Зайти невозможно: как в свинарнике. И как мать на такую рухлядь польстилась, это после папы-то, красавца и молодца? Просто непонятно. Нонсенс. А сама не так давно отчитывала ее за Андрея Будашкина. Видите ли, он хулиган. Хулиган, зато в обиду не даст ни себя, ни ее. Сейчас как раз сила в цене. Вот вырастит, и может из него хороший бандит получится, ну, справедливый такой, да, Робингуд. А почему нет? Ограбит удачно какого- нибудь лоха, или банкира разведет, вот тогда-то они вместе и махнут на Канары. А этот ее Инфузорий Михайлович уже в Турции развалится. Дорожные знаки со столбами путает - как обкуренный, едет. Колеса накачать не может, неизвестно, подо что только у него руки «заточены». В общем, понятно, любви между Валерием Михайловичем и ею не намечалось. *** Мария села за столик под парусиновым козырьком, который прикрывал от яркого полуденного солнца, спиной к витрине, лицом к прохожим, а Зюзи сел напротив нее. - Почти как в Крыму. Не хватает только пальм, лебедей и мушмулы. Зато бабочки по городу летают. Сейчас погулять бы по Воронцовскому парку. Я не люблю Россию. Мне, к примеру, очень нравилось в Алупке. Я там когда-то с родителями была. Затхлый городской пляж я не любила. Мы пешком добирались до санаторского пляжа. Народу там было мало. Вода чистая. Галька шуршит. Я нашла на берегу камень с дырочкой. Это к счастью, говорят. Только не хватает его на всех в нашей стране… Впрочем, вам это не подойдет для эксперимента. 103

- Очень даже подойдет, - сказал Зюзи. - А вам приходилось бывать в России? Нет, конечно. Иностранцев пугают медведями и матрешками. В их представлении мы ходим по улицам в валенках и телогрейках, палим во все стороны из автоматов, - это, правда, есть, - запихиваем героин за обе щеки, - и это правда, - но так было не всегда. - Я верю. Мне очень интересно вас слушать. - Правда? - Я не люблю врать, - исправился, - но иногда, к сожалению, приходится. - Это нехорошо. - Знаю. Но что такое правда – одичавшая ложь. - Вы и мне собираетесь говорить неправду? - С вами я буду предельно правдив. - Перейдем к пророчествам, господин Нострадамус? - Вы мне льстите. Я еще только учусь. - Эти слова из «Золушки». Вам тоже в детстве читали эту сказку? - У меня не было детства. - Вот я и поймала вас на неправде. - Это вы про что? - Про детство. Вы сказали, что у вас не было детства. Так не бывает. - Бывает, но об этом потом. - Все мужчины одинаковы. - Так в чем же дело? Готов хоть сейчас на вас жениться. - Опоздали. - Но вы же не замужем. - Пока. Но скоро мы с Кием поженимся. - А если не скоро, если очень не скоро? - Все равно я буду его ждать. - Это тоже национальная черта? А мне казалось, что декабристки в вашей стране перевились. - Вы и нашу историю изучали? - Что-то помню, что-то нет. Со мной такое случается. - Нет. Я совсем не декабристка. Я даже на рай в шалаше не согласна. Мне надо дочь на ноги поставить. Мужчина должен уметь зарабатывать деньги. - Так вы ради дочери готовы собой пожертвовать и выйти за первого встречного. - Кий не первый встречный. Он последний встречный. Большая разница. - Не очень. Первый, последний… Вы бы еще билеты мужчинам раздали – кому на галерку, кому в партер… - Вы становитесь фамильярным. 104

- Я поддерживаю беседу. Прежде, чем говорить по существу, мне нужно составить ваш духовный портрет. - Это много времени займет? - Представьте, что я ваш давнишний друг. Это поможет быть раскованней. - Но мы с вами едва знакомы. - Разве у вас мало было «едва знакомых» мужчин? - На что вы намекаете? - Я ни на что не намекаю. Я предполагаю, что вам уже не семнадцать лет, и, значит, связей у вас было предостаточно. - Это в прошлом. Я бы хотела узнать свое будущее. - Ну, если вкратце, все у вас будет хорошо. Гарантирую. - А подробнее? Вы хвастали, что обладаете даром ясновидения. Надеюсь, что изучение моей духовности прошло успешно? - Я бы разговаривал с вами всю жизнь, но, вижу, что начинаю надоедать своими расспросами. - Точно. - Не буду дольше тянуть. Итак, для полной картины мне потребуются два зеркала. Их нужно будет установить друг против друга, а затем осветить двумя свечами с разных краев. Зеркала устанавливаются таким образом, чтобы внутри них образовался длинный коридор, освещенный огнями. Разумеется, зеркала должны быть безукоризненно чисты и без пузырей и других пороков. - Что же прикажете делать: громить витрины? Мне неоткуда взять зеркала. - Они есть в номере отеля, в котором вы бываете. - Уж этому не бывать. - А вы подумайте. - И думать нечего. - Если бы я задумал что-то плохое, то не открыл вам еще одну тайну. Но я ее открою. У меня есть ключ от вашего номера. Я бы мог загодя проникнуть в ваше жилище. Я бы мог на вас напасть, улучив самый удобный момент. Согласны? - Если, действительно, у вас есть ключ от нашего с Кием номера, то, скажите, как он к вам попал? Мне становится страшно. Я позову полицию. - Полиция не нужна. - Что вы сделали с Кием? Вы его ограбили или убили? – Мария откинулась на спинку стула, готовая броситься прочь. – Если вам нужна я, то не трогайте Кия. Оставьте его в покое. Я готова вернуться. - Куда? - Туда, откуда вы явились. - Я явился не оттуда. - Откуда «оттуда»? - Не из подвала. 105

- Это подло. Вы вздумали меня шантажировать? Так знайте, это напрасно: я обо всем рассказала Кию сама. - И это мне известно. Вы страшный человек. - Чем? - Не знаю. Ваше лицо не внушает доверия. - У меня много лиц. Какое из них? - Все сразу. Не вижу разницы. - Правда? А вы присмотритесь внимательней. Жестоко с вашей стороны подвергать меня этим пыткам. Почему вам, мужчинам, необходимо для самоутверждения подчинять и унижать беззащитных? Вы похожи на животных. Чем вы от них отличаетесь? - Теперь уже вы меня незаслуженно оскорбляете. Я не пытаюсь вас насиловать. Я демонстрирую силу магии. И все. Вы верите в приведения и не верите в магию. Где тут последовательность? - Это не магия. Вы выбили у него сведения под пытками. - А он способен вас предать под пытками? Подумайте, что вы такое говорите? «В общем-то, действительно, - проанализировала Мария ситуацию, - Кий не такой. Он не способен сдать ее обидчикам, и, конечно же, не станет делиться с кем бы то ни было подробностями из их интимной жизни, если, конечно, у него не пропало к ней уважение». - Тогда я ничего не понимаю. - Я дам вам время успокоиться и поразмыслить. - Хотелось бы. - Давайте встретимся завтра? - Где? - У реки - Только не там. - Тогда назначайте время и место сами. - Здесь же. В двенадцать. - Согласен. - Я ухожу, а вы не вздумайте за мной следить. - Только взглядом. - Нет. - Дыханием. - Нет. Отвернитесь. - В какую сторону? - Смотрите на витрину, и считайте про себя до ста. - Во-первых, витрину разглядывать неинтересно, а во-вторых, куда бы я ни смотрел, всюду я буду видеть вас. - Закройте глаза ладонью. Обещаете не подглядывать? - Хорошо. В конце концов, вся жизнь начинается с обещаний. *** 106

Валерий Михайлович только начал было входить во вкус безмятежной жизни, - хвастаясь перед друзьями подарком своей новой любовницы, пусть не новым и недорогим, но все-таки автомобилем, просаживая добытые мошенническим путем деньги в казино, - как вдруг сны его стали беспокойными, а давление начало скакать беспричинно. У него было обостренное чутье на всякого рода опасности, почти как у волка обложенного флажками. Еще утром он увидел недобрый знак в рассыпанной Элеонорой соли, и похвалил себя за предусмотрительность: в его кармане лежал билет на самолет до Вены. Он надеялся с помощью бывшей жены выгодно продать в Австрии редкий сапфир, которым его наделили за наводку на квартиру компаньона. Бандитам, которые пошли на дело, он соврал, что сапфир принадлежит лично ему, и он его для «заманки» передал потерпевшему в качестве долевого участия. Ценность сапфира превышала стоимость остальной добычи, это он знал от владельца сейфа, но мафию, которая плохо разбиралась в камнях, он убедил, что цветные, в отличие от бриллиантов, ничего не стоят. Он и не рассчитывал, что налетчики, с которыми он познакомился в игровых автоматах города Калинина, с ним поделятся. Прикинувшись, как всегда в таких случаях, доверчивым простачком, Валерий Михайлович пообещал оценить и выгодно продать золотые украшения только затем, чтобы выиграть время и завладеть драгоценным камнем приятного василькового цвета. Есть такое понятие в воровском мире: мошенник на доверии. Дворников блестяще «развел» молодых грабителей, доверяя под «честное слово» сбыть краденое в Калининграде и согласившись ждать своей доли в Москве, где, конечно же, уже полным ходом шли опасные оперативные мероприятия. Ненавязчиво устрашив своих безадресных дружков, он навел их на мысль поскорее покинуть столицу, оставив его, наводчика, с носом. Где он живет, они не знали, и, следовательно, в случае поимки, не смогли бы выдать органам. Валерий проявил еще раз свою компетентность, предупредив бандитов, что и на вокзалах, и в метро скупщики золота являются осведомителями Петровки. Это на случай соблазна реализовать часть краденого на месте. Мысленно он уже разделил деньги, которые предполагал выручить за сапфир, на две кучки: четыреста сорок девять тысяч восемьсот пятьдесят долларов себе, сто пятьдесят маме, - у нее недавно врачи нашли неизлечимую болезнь, рак груди, кажется, - так пусть уж старушка купит себе дорогие лекарства: не чужая все-таки. Какая у него замечательная голова! Не голова, а компьютер. Он с улыбкой вспоминал, как отважился на следующий день после преступления прийти в гости к ограбленному по его наводке партнеру с соболезнованиями. Его ни в чем не заподозрили, и он имел возможность наблюдать за ходом следствия. Какие все-таки мудаки эти оперативники. 107

В советское время они первым делом опросили бы соседей и покопались в телефонной книге потерпевшего, чтобы выйти на след преступников, ведь дураку понятно, что на квартиру навел кто-то свой. Они же ограничились выбиванием мозгов из впопыхах названного Клюквина, соседа потерпевших по дому, который на свою беду приходил накануне к ювелиру оценивать бриллиант. Клюквин получил от ментов свою долю увечий, - его увозили в лес и, прикованного к заброшенным рельсам, избивали и пугали участью Анны Карениной. Клюквин не выдержал истязаний и признался им в совершенных преступлениях, но совершенно не относящихся к делу. Ментам эти преступления были не нужны, - и без того писанины в отделе хватало, - и они предпочли взять по штуке баксов за эпизод. Клюквину это обошлось в четыре тысячи долларов. Правда, хмыреныш, - ох, нельзя мошенникам верить! – настрочил кучу жалоб, и одному из оперативников пришлось уйти из органов «по собственному желанию». Убедившись, что следствие находится на ложном пути, Дворников со спокойной душой простился с приятелем и отбыл по делам в Польшу. В дальнейшем он планировал через мать известить компаньона о своей скоропостижной смерти от сердечной аритмии. Он был уверен, что мать поддержит его обман, чтобы уберечь от бандитской пули. Он к тому времени поселится в Вене. Там его хрен кто достанет. В дверь квартиры, где скрывался Валерий, позвонили. - Кто там? – спросила Элеонора. - Откройте, милиция! - Не открывай. Меня преследуют бандиты, - умолял Валерий свою любовницу, - я тебе потом все объясню. Ты сама знаешь, в какой сраной стране мы живем. После одиннадцати спокойно гулять можно только на кладбище. С топором в руке. Не открывай. - А что вам нужно? – Спросила Элеонора. - Нужно поговорить. - Вот и говорите сами с собой. Я уже легла спать. Я буду жаловаться главному прокурору! - Я и есть прокурор. - Я вам не верю. - А вы откройте дверь, и убедитесь. - Я в глазок вижу, что вы не прокурор. - Прокурор. - А почему же в кепке? - Какая вы привередливая, однако! Что же мне до гола раздеться, чтобы вас убедить? Вам что не нравятся люди в кепках? - Не нравятся. - Тогда мы взломаем дверь. Элеоноре пришлось открыть. Валера за это время успел спрятаться на балконе в мешке с грязным бельем. Он затаил дыхание и молил бога, чтобы его не нашли. 108

Трое омоновцев с автоматами бегло осмотрели комнаты, но на тщательный обыск, не имея санкции, не решились. - Вы знакомы с Дворниковым Валерием Михайловичем? – спрашивал Элеонору следователь с Петровки. Богдосарян действовал по просьбе своего приятеля, занимавшего высокий пост в Управлении. Сегодня вечером его разыскал ювелир, который каким-то образом сам вышел на Дворникова и, подкупив соседку Элеоноры, имел его полное расписание. Она-то и сообщила ему, что Дворников на месте. Теперь ювелир с дочерью и зятем, находясь у подъезда в машине, следили за развитием событий. - Знакома, а что? - Он нам нужен. Где он сейчас? - Улетел в Австрию. - Давно? - Он мне не докладывает. - В каких вы с ним отношениях? - Не ваше дело. Завтра же я буду жаловаться вашему начальству. Какое право вы имеете врываться в квартиру с оружием? Богдосорян со своей свитой вышел на улицу. - Там его нет, - сообщил ювелиру. - Не может быть. У соседки точные сведения. Возможно, он в другой квартире. У Элеоноры их две. Ведь уйдет, гад. - У меня санкции нет. - Какая санкция?! Гад он, тебе говорю. Скольким людям крови перепортил. Тебе же эта Элеонора потом спасибо скажет. Он, поди, и ее на деньги раскрутил. - Хорошо. Вы тут за окнами поглядывайте, чтобы он ничего не сбросил. Из подъезда вышла Элеонора с пакетом для мусора. - Слушай, Андрей, попроси кого-нибудь проследить за этой крысой. Она сейчас наверняка попытается от краденых вещей избавиться, пока вы помойку вылизывать будете. Он вас за болванчиков держит. Он там, в квартире сидит. Ты на балконе смотрел? - Нет. - Посмотри. Очень тебя прошу. Я чувствую, что он там. Я все его повадки изучил. Элеонора Львовна, демонстративно имитируя осмотрительность, бросила мусор в контейнер, и возмутилась, что на этот жест, следящие за ее действиями милиционеры никак не отреагировали. Они дали ей возможность продолжить ночной поход. - И куда мы направляемся теперь? – Поинтересовался Богдосорян. - В магазин. - В такое позднее время? - Приспичило. Очень кушать хочется, а в доме ни крошки. - Я другое заметил: у вас стол от закусок ломился. 109

- Хлеба нет. - Хлеб всему голова. Вас проводить? - Есть кому. - Так, значит, Валерий Михайлович вас в квартире дожидается? Сумку ее Андрей проверить не мог, но держал под прицелом. Элеонора, дойдя до угла дома, повернула назад. - Передумали? - Передумала. Боюсь, что квартиру ограбите, пока я буду по магазинам ходить. Элеонора поразмышляла на свежем воздухе и решила, что вторично вламываться в ее квартиру менты не станут. Богдосарян проводил ее до лифта, вместе с ней поднялся на этаж. Там на всякий случай дежурили его люди. Когда же Элеонора открыла дверь, Андрей распер косяк плечами, и пригласил автоматчиков. - Проверьте балкон, - приказал он им. Элеонора Львовна нервно покусывала губы, и криком сзывала соседей: - Караул! Убивают! Насилуют! - Что, все сразу? – Выглянул на крики сонный сосед. - А вам завидно, завидно, да? Тем временем кто-то из омоновцев предложил: - Может пальнуть по тому мешку и по этой стерве разом? Мешок в углу, заваленном всяким хламом, зашевелился, подав признаки жизни: - Не надо. Я выхожу. Сдаюсь. На заасфальтированный пол посыпались грязное женское трусики, простыни, наволочки и носки. Следом из мешка высунулась голова Валерия Михайловича. Когда он нервничал, у него непроизвольно урчало в животе, и тянуло опорожниться через брючину. Сейчас он мечтал об одном: успеть сходить в туалет. Он мог сэкономить на сне и еде, но не на походе в нужник. Здесь он разрабатывал стратегические планы, и времени на это уходило не мало. Он вспомнил, сколько пострадало от этих планов народу, и взялся за жопу, ибо прекрасно понимал, попади он в тюрьму, бесплатное лечение от геморроя ему обеспечено. Будучи в доперестроечное время профессиональным сексотом, он был хорошо осведомлен о нравах, царящих в исправительных учреждениях. Ему было также известно и о связи криминального мира с представителями правопорядка. Порядок один: стучат все на всех, и все на одного. Замазан – значит свой. Для удобства вся коррумпированная сеть называется агентурной. Наколки на погонах, звезды на плечах под тюремной робой. Генералы в едином строю. И все вроде бы не просто воруют и покрывают преступления друг друга, а служат родине и выполняют ответственные задание. Укрыл, выпил, поделился – не сел в тюрьму. Удобно. Делиться проще не с тем, кто берет, а с тем, кто отбирает. Бандитам, прошедшим 110

школу выживания, наработавшим за годы отсидок колоссальные связи, конечно же, не составит труда с ним посчитаться. Их за отстежку \"крышуют\" и прокуроры, и менты. У них все правосудие куплено еще за рубли. Дворников призадумался, ощупывая заначку, спрятанную в шерстяном носке: «Двух тысяч долларов должно хватить. Не хватит – подбросит Элеонора. Пора становиться нужным этой сети. Для того, чтобы в наши дни воровать, нужны большие деньги…». - Мне он не нравится. Надо было пальнуть. Богдосорян, прежде чем надеть на него наручники, сказал: - Трусы-то с башки можешь снять, да и прокладку изо рта вынь – еще пригодится… Дворников даже не спросил, в чем его обвиняют. К этому обряду он привык еще со времен существования ОБХСС. Зная, что скоро его будут бить, он принял согбенную позу больного человека, постоянно хватался за грудь и спрашивал валидол. Но терять сознание было еще рано, и он послушно и медленно проследовал к милицейской машине. Ювелир отметил, что Дворников успел изменить внешность: линзы – вместо очков, перекрасил волосы в черный цвет. Он сопроводил арестованного до самого отделения милиции, и поехал домой, чтобы отметить поимку обидчика. Ночью с ним поработает закон и Андрей, а утром он намеревался поговорить с ним особо. Уже к утру Дворников подписал несколько чистосердечных признаний. Ювелир вошел в кабинет следователя, и бывшие компаньоны встретились глазами. Богдосарян опирался увесистой битой в край стола. Тело его отдыхало. Дворников понуро сидел на его месте. Спать, похоже, ему не пришлось. - Ты, пидер, что же наделал?! – Ювелир, разгоряченный похмельной водкой, запустил в бывшего компаньона стопку книг, попавшуюся под руку. Это была специальная литература: уголовные и процессуальные кодексы. – Ты, гад, о чем думал? Куда деньги дел? - Я боялся. - А теперь ничего не боишься? Деньги-то мои где, сука?! - Я их проиграл. Так уж вышло. - Башку ты свою проиграл, а не деньги. Ты не понял, что тебе скоро думать будет нечем? Не думал? В эту секунду в кабинет вошли двое сотрудников. Они, иронически оценивая эту гладиаторскую сцену, предложили ювелиру купить у них недорогую гирьку, и бить ею обидчика по голове до полного и чистосердечного признания. Ювелир выложил на стол пятьдесят долларов. - Хватит? - Не переплатил? Они отдали ему гирю с привязанной к ней короткой веревкой. 111

- Приятель, ты добавлять не будешь? – В шутку спросили Дворникова. - У меня с собой денег нет. - Согласны подождать. - Ладно, спокойно, - сказал Богдосарян, давая понять, кто тут хозяин. Затем, не надеясь на вменяемость своего подопечного, взял его за руку и вывел в коридор. - Ты что, с ума спятил? Ею убить можно. - Нужно. Я лишь припугнул его. - Иди лучше и проспись. - Признался он в ограблении? - Подтверждает, что брал на проект деньги, но грабеж – не его рук дело. Точно. - Какой проект, какой проект! Дуру гонит. Кидон это преднамеренный. И почему ты ему веришь? - Уверяю, с ним поработали. Круто поработали. Вадим ему все зрение по полу размазал. Выходит, не он на квартиру навел. - Да он, сука, больше некому. Те небритые были. И этот. Он их и привез откуда-то. Из Польши или из Калининграда. Не верь ему. Он родную мать за деньги продаст. Я раньше не знал, что такие уроды на свете живут. Честно. Жену с ребенком подставил, брата, мать, любовницу… О чем тут рассуждать. - Остынь. Мы еще с ним потолкуем, а ты проспись и к вечеру приходи. Без гири, конечно. Извини, лично досмотр учиню, - уже стоя в дверях сказа Богдасорян. - За кого ты меня принимаешь? – сдерживая гнев, оправдывался ювелир. *** «Зюзи, Зюзи, - думала Мария, что за дурацкое имя? Что от меня нужно этому типу? Нет, он не похож ни на убийцу, ни на насильника. Однако физиономист отметил бы некоторое несоответствие между колючими, какими-то блочными чертами лица и мягкостью манер. Умен, велеречив, а главное – поразительная осведомленность… Тут, пожалуй, начнешь верить и в привороты, и в заговоры, и в прочую чушь. Доходит до того, что забываешь, с кем говоришь…». В дверь постучали. От предчувствия чего-то неминуемого зашлось сердце, но воля Марии была наполовину подавлена. Она, повинуясь инерции, точнее закрепленной в мозгу последовательности – впечатление, приглашение, продолжение и так далее… - поддалась искушению увидеться с этим человеком еще раз. На короткое время. На час. Нет, на полчаса. Этого будет достаточно, чтобы удовлетворить любопытство. Опыт подсказывает: не стоит идти на поводу у любопытства, даже если оно 112

весьма заманчиво. Но – что он значит, все наш опыт, если его положить на весы? – у-у, пушинка, дунул – и – ни-че-го… Так и жизнь – череда сует. Может человек один раз поверить в свою несгибаемость? Может он бросить вызов соблазнам? Может. Может, но не должен, потому что соблазн велик, а человек мал. Это аксиома. Но если мы вооружимся одними аксиомами, развитию придет конец. Дети не будут рождаться. Зачем? Итак, все ясно: родился по одной причине – умер от другой, родился, умер… А хочется, чтобы было наоборот. Мы все к этому стремимся, и не надо врать… А Мария и не умела врать. И не хотела. Никогда не хотела. Пусть: что было в жизни, то было, что будет – то будет. А Зюзи уже стоял в дверях, и будто читал ее мысли. Он сказал: - Судьбу надо дергать за нитки… пока не порвутся. Тогда только что- то изменится. Он сел в предложенное кресло. - Обычно, попадая в незнакомое жилище, люди проявляют любопытство. - Я это тоже замечал. - Но вы не такой? - У вас хорошо. - Спасибо. - У вас есть «Мартини»? - Надо посмотреть. - Для вас эту квартиру снимают? - Предположим. - Вы содержанка? - Это бестактный вопрос. Я люблю человека. Человек любит меня. - Понятно. Отсюда квартира и деньги. Я всегда утверждал, что любовь, прежде всего, экономическое чудо. Рокфеллер, Морган, они, конечно, тоже нажили состояния на любви… - При чем тут они? - К слову пришлось. - Вы очень много говорите. Учтите, я пригласила вас к себе только затем… - Я все помню. Вернее, не все, конечно, но наш уговор я помню. Я к вам не пристаю, вы ко мне – тоже. Примитивный, но уговор. Если не возникнут форс-мажорные обстоятельства. - Вот еще! Никогда! - Все так говорят, но слово «никогда» похоже на циферблат без стрелок. \"Никогда\" – это - в котором часу? Ваш циферблат, мои стрелки. Вернуть их на место? Вы пока не знаете. Я тоже не знаю. Это зависит не от нас. Вариантов миллион. В этом столетии без пяти минут двенадцать, в прошлом веке в половине восьмого… У памятника Моцарту, у памятника Гоголю… А, может быть, вчера?… Или все-таки сегодня?… А вы говорите 113

– «никогда»… Так просто не бывает. Не бывает никогда. Давайте больше никого никогда не полюбим. Страшно. Один человек умрет завтра, а другой через тысячу лет. И что, между ними - пустыня из поцелуев без губ и дождей, без цветов и тритонов?.. - Тритонов?! - Да, представьте, тритонов. У человека в бетонном колодце жил тритон. Он попал туда очень маленьким, и не помнил, как выглядел мир. Он жил там долго, очень долго. Питался мелкими мошками, что залетали случайно в сырую темницу. Ему приходилось описывать бесчисленные круги, чтобы прокормиться. Круг за кругом, представьте, как это мучительно больно: не знать передышки. Эти круги чуть уже кругов ада, но их больше, больше во много раз. Все относительно. Страдания не похожи друг на друга, как две капли воды. В одной капле отражается солнце, в другой – мрак. Можно только мечтать, что кто-нибудь вычерпает воду до дна, и с нею кончатся мучения. А потом вдруг откуда- то сверху спускается серебряный садок на веревочке, и чья-то рука сначала поднимает тритона на поверхность, а потом переносит на берег пруда. За это тритон дал человеку себя погладить. И он улыбался. Чем не Воскресение?.. Для обоих… - Это такая притча? - Это такая быль. - И этим земным богом были, конечно, вы? - Мне это только приснилось, но так явственно, так явственно… - Я смотрю… Вы… Вы забавный. Вы любите животных… - И цветы. Больше, чем людей. Но они у меня не живут. Это, кажется, русский поэт сказал: «У меня не живут цветы. Красотой их на миг я обманут. Постоят день, другой – и завянут… У меня не живут цветы…». Возможно, что я прочитал эти строчки не с теми интонациями… Прошу меня извинить… Да, и еще: я пришел без цветов, но их я дарю только любимым… и никому больше. - Значит, если вы без цветов, то вас можно не опасаться. Так? - Абсолютно. Опасаться надо не человека, а того, что он может вам дать. Человеку должен быть страшен только он сам. - Правда, с вами интересно. Вы мне напоминаете одного человека. - Когда женщина так говорит, она начинает забывать… - Нет, я его не забываю. - Еще успеете. Забыть никогда не поздно. - Никогда. - Далось вам это слово, право. Забудьте о чувствах и обязательствах. Сейчас другой век. Все очень условно. Все проходит. Придет время, и наши чувства окажутся на свалке. Возможно, это вторичное сырье послужит в новом качестве, и люди научатся делать из него дырки для бубликов. А в день святого Валентина влюбленные будут дарить их друг другу на счастье. Мария подала Мартини. 114

- Красное. Мое любимое. Когда я пью Мартини, я вижу голый иней. Он мне напоминает, что все на свете тает: и то, что изо льда, и то, что из любви… Не слушай, и – живи… - Это тоже классика? - Пока нет. Прежде должны утечь реки этого божественного напитка. - Вы любите выпить? - То есть, хотите спросить: не пьяница ли я? Нет. Увы, нет. Но иногда я им завидую. - Чему же тут завидовать? - Им хотя бы есть с кем поговорить. На равных. - Я бы не стала разговаривать с пьянчугой. - А ему этого и не надо. Ему достаточно того, что он может поговорить с самим собой, по душам. Согласитесь, мы этого лишены. - Почему же. - Очень даже просто. А иначе нас примут за сумасшедших. Не замечали, как много пьяниц среди художников и писателей? Им не хватает общения. Кому нести неразумное и невечное? Куда это все положить?.. Кому изваять из внутреннего света настольную лампу? Вам нужен такой свет? Пьяный, в слезах, тянущийся к розетке?.. Нет? Не нужен?.. Вы ищите выключатель? Пожалуйста, выключите свет: как здесь темно!.. - Вы это вполне серьезно? Я что-то начинаю вас побаиваться. - Не бойтесь. Я не схожу с ума. Люди этого не поймут. Я разговаривал с психиатром. Он мой давний друг. Доктор мой приятель. Он занимается такими больными. И вот что он мне сказал: он сказал, что зачастую сумасшествие это синтез гениальности и младенчества. Это другая, непонятная нам, не умеющая выразить себя ипостась души. Она пытается прорваться наружу, но эти попытки нам кажутся нелепыми и необъяснимыми. Слова и краски это язык сумасшедших, только словами они записывают холсты, а расплавленные краски глотают как драгоценную влагу. Они – идущие по пустыне. Они такие же, как и мы. Только мы ищем пристанища, им же хочется дойти до самой сути… Дай волю сумасшедшим, и они превратят землю в цветущий сад. А куда девать сорняки? Нет, это невозможно! Зло вечно и зловонно. Возможны только земляничные поляны, клумбы и колумбарии… Вы меня слушаете? - Да. - И зря. Я тоже говорю с самим собой. - Это не страшно? - Нет. Я же понимаю, с кем я разговариваю. - С самим собой. - С самим собой. Потому что я себя уважаю. - А когда мы начнем говорить о моем будущем? - Да, я чуть было не забыл. О будущем – при свечах… - Так мне нести свечи? 115

- И зеркала. И ночь. И свежесть ветра. И белые цветы. И шар земной в руке. - Это стихи? - Скорее медитация. Это для того, чтобы вы расслабились и чувствовали себя спокойней. - Я спокойна. - Выпейте со мной вместе. - Если только глоток. Глоток это глоток. Два глотка это только два глотка. Накиньте на вечер шторы, и вы получите ночь. Закройте глаза, и притворитесь спящими. Какой непонятный сон… Вас мучат угрызения совести? Не обращайте внимания на то, что с вами происходит в этот момент. Это сейчас пройдет. Вы поддались соблазну?… Вы себе его придумали сами. Это здорово! Это архиприятно! Вашу грудь давно не ласкали нежные руки. Рядом чужое дыханье. Странно, оно не кажется чужим. Оно как волшебная лиана вплетается в губы, и они отвечают на поцелуй. Они безвольны. Они тянутся к свету. Разве это грех? Разве это нельзя понять и простить? Разве нужно платить друг другу одиночеством за одиночество, за любовь – ненавистью или признательностью?.. Шепот похож на елочные огни. Нет, скорее так освещена карусель в летнем парке. Кружится голова, перед глазами плывут красные огни. Почему они красные? Почему?.. Это священный трепет или тоска?… Чьи это руки? Зачем они здесь? Голова на плече – как на блюде. Это не та голова! Не та, хоть убейте! Совсем другая улыбка, совсем другие глаза. Зачем они отражаются в зеркалах, злорадно щурясь, укоряя и торжествуя? Не хочется с ними встречаться. Ах, оказывается вот в чем дело: они чужие, совсем чужие… А свечи оплавились и остыли. Тонкие восковые ручейки. Из капель. Из мягких капель. Что еще можно вылепить из них? Разлуку, только разлуку. - Мне было с тобой хорошо. Я люблю тебя, Мария, - сказал Зюзи, пытаясь заключить ее в объятья. - Ты должен уйти… То есть, - она стыдливо прикрывала простыней обнаженную грудь, - вы должны уйти. - Только и всего? А все, что было между нами этой ночью? - Ничего не было. - Как, а это? – Он откинул простыню. - Оденьтесь. Немедленно оденьтесь. Мне очень стыдно… Если вы еще раз до меня дотронетесь… - Право, я не понимаю этих перемен. Что случилось? - Вот именно: случилось… Я презираю себя. - За что? Плоть есть плоть. От нее не убудет. Успокойся, Мария, я сделаю тебя счастливой. Мне под утро приснился сон. В стихах. Хочешь я тебе почитаю? 116

- Мне все противно. Я ничего не хочу слушать. Читайте свои стихи дурацким тритонам. Почему, господи, ну, почему это происходит со мной?.. - Еще недавно вы говорили обратное. - Я ничего не говорила. Я просто дурочка. Вы что-то подсыпали мне в вино. Да, я с вами переспала. Но это были не вы. Я рядом чувствовала другого. - Да? Странно. Мы сейчас его поищем, - говорил Зюзи, с ехидной улыбкой шаря руками под простыней, - ау-у … здесь кто-нибудь есть? Странно, не отвечает. Здесь никого нет. Мы одни совсем одни. - И дурачества ваши глупые. - Как на них посмотреть. - Вы воспользовались тем, что я была во власти любви. - И это здорово. Я пью за любовь, - налили он в бокал красного «мартини». - Прекратите, в который раз вам говорю! Убирайтесь! Вы мне противны. - Вы такая нежная, и вдруг эти слова… - Это была не я. Вам это все приснилось. - Господи!.. Слава богу, я опять сплю… *** … Кий сел на прежнее место, указательным пальцем потянул на себя картонную подставку с кружкой, по стенкам которой еще роилась пена, крепко сжал стеклянную ручку, чтобы не расплескать пиво, и только хотел поднести ее к губам, как на запястье защелкнулись наручники. Появившийся из-за спины человек в штатском ловко пристегнул Кия к своей левой руке, точно нашкодившую собачонку. Он сказал: - Вы арестованы. - За что? – Удивленно спросил Кий, поглядывая по сторонам в надежде на помощь своих телохранителей. Но на этот раз они почему-то вовремя не появились, и он был вынужден подчиниться силе: еще двое человек в форме стояли по бокам. - Мы разберемся. Вы имеете право хранить молчание. - Я не хочу молчать. Я ничего вам не сделал. - Ну-ну! – Полицейский в штатском широко улыбнулся, довольный, что задержание прошло без лишнего шума. – Теперь тебя ждет пожизненное. Его насильно поволокли к выходу. Кий попытался упираться, но получил удар в спину резиновой дубинкой, вдобавок его весьма невежливо подтолкнули. Пришлось подчиниться. У выхода их ждала полицейская машина. Кию наклонили голову и насильно усадили на заднее сиденье. Кия доставили в участок и сразу же приступили к допросу. 117

- Ваше имя? - Кий. - Предположим. Откуда вы к нам прибыли? - Не знаю. - Сколько вам лет? - Не знаю. - Где родились? - Не знаю. - Вы нормальный человек? - Не знаю. Думаю, что да. - Ах, вы еще и думать умеете? А когда вы убивали всех этих людей, - следователь высыпал на стол пачку душераздирающих фотографий, - о чем думали? Думали, что это сойдет вам с рук? - Я никого не убивал. Поверьте. Это какая-то ошибка. - Надеетесь, что вас признают невменяемым? - Но почему вы мне не верите? Почему вы не допускаете мысли, что перед вами стоит честный человек. Честный и глубоко несчастный. Я никого в жизни пальцем не тронул. Я не смогу обидеть и крокодила. Я, действительно, ничего о себе не знаю. Я часть какого-то эксперимента. Я вынужден брать жизни взаймы. - Ах, так?! Вы никого не убиваете, а, так сказать, берете жизни в долг, чтобы потом вернуть их обратно. - Конечно. Мне так объясняли голоса. - Про голоса это, конечно, интересно. С голосами мы разберемся отдельно. Вы тут, вроде бы, про чужие жизни начали рассказывать. Нельзя ли подробней: когда вы совершали все эти преступления, где, и так далее. Ну, будем говорить? - А мне полагается адвокат? - Можно и с адвокатом. Но, голубчик, одна из ваших жертв выжила. Женщина вас обязательно опознает. В этом нет сомнения. Так что, предлагаю вам честно во всем признаться. Да, и отпечатки ваших пальцев мы уже имеем. Кстати, я уверен, что они совпадут с орудием убийства, найденным у вас в кармане. - Вы имеете в виду этот дурацкий нож? - Да-да, именно. Все зафиксировано протоколом личного досмотра. - Я не знаю, как ко мне попал нож. Правда. - Да. Это понятно. Мы имеем представление о людской забывчивости. На суде Кия признали виновным в убийстве шести женщин и двух мужчин. Его сочли вполне вменяемым, и суд приговорил Кия к высшей мере, хотя он сам был ярым противником смертной казни. Парадоксально и смешно. Всю свою защиту он свел к отстаиванию гуманистических начал в выборе наказаний: «Если существует бог, если мы верим в неотвратимость божьей кары, то зачем брать на себя смертный грех»? Ему отвечали из зала: «А куда прикажешь 118

складывать трупы, пока у бога дойдут до тебя руки»? Дилемма. Адвокат уже в тюрьме, куда его перевели сразу после суда, сказал: «Мы будем за вас бороться. Если бы мне пришлось выбирать между электрическим стулом и гинекологическим креслом… - как бы успокаивал он. - Тоже, впрочем, дилемма… Я уже подал кассационную жалобу». - И когда же за мной прибудет главный гондольер этого города? - Кого вы имеете в виду? - Харона, конечно. - Не скоро. - Вы-то хотя бы мне верите? – Спросил его Кий, когда они расставались. - Мне это очень нужно. Нужно, чтоб кто-нибудь верил. И, уже обращаясь к невидимому образу, добавил: «Господи, господи, и почему в словах нет отпечатков пальцев – ни в твоих, ни в моих?!.». - Я буду за вас бороться. - Скажите, вы верите моим словам? - «Словам»? – Он задумался. – Я часто имею с ними дело… Вы понимаете… Адвокат удалился. Дома его ждала молодая жена и вкусный ужин. Сегодня был особенный день в их жизни: они в этот день познакомились ровно год назад. Это было в кафе. Они заказали бутылочку выдержанного вина и яйца динозавра. Вино было отличным, а вот яйца слишком острыми и маленькими. На утро, после альковных игр, ему, помнится, очень хотелось есть. Он целую неделю питался одним только мясом, пропитанным кровью и вином, - это было что-то!.. *** В камере душно и сыро. Тридцать три железных звена отгораживают ее от коридора. Между прутьями можно просунуть руку. Металлический унитаз в углу. Здесь же рукомойник. В камере душно и сыро. Тридцать три железных звена отгораживают ее от коридора. Одиночество в тюрьме это одиночество в «кубе». Одинаково жестоко держать в клетке льва, соловья или питающегося падалью ворона, а если к тому же и клетка одна на всех?.. … Не в ларце же держать человеческие пороки? Кий не справлялся с одиночеством. Его неудержимо тянуло к любимой. Голоса издеваясь над ним, дразнили, точно жаждущего в пустыне, миражами воспоминаний. Они среди ночи громыхали у виска дождевыми каплями. Душа пересыхала, трескалась от недостатка воли. Пытаясь избавиться от одиночества, Кий пробовал слагать в уме стихи. Одно из них ему и самому понравилось. Время белых берез, Перелетных дождей… 119

Обращаясь к судьбе, говорю ей: - Ни пуха!.. - К черту, к черту! Не думай о ней… - Шепчет старая ведьма на ухо. Все пройдет. Все пройдет. И пора бы понять, что от горных вершин Остается лишь горстка… Так, как прежде – Тебя не смогу я обнять. Мне не вылепить пламя из воска. Зажигаю свечу. И берусь окрестить Каждый крик в опустевшей вселенной. Но – ни капли воды!.. И песок лишь хрустит На губах, пересохших от тлена. До утра этот пух с тополей облетит. Я на что-нибудь все же отважусь: Если в реку – нельзя, То в пустыню войти Попытаюсь, Любимая, Дважды. «Как все-таки нелепо и неправильно устроена жизнь, - задумывался Кий, - и ничего в ней нельзя исправить и изменить к лучшему. К худшему, наверное, можно. На него здесь все смотрят, как на убийцу, а между тем он никого пальцем не тронул. Он бы и сам не смог защититься от убийцы, ведь для этого в ответ нужно было тоже применить насилие. Он себе даже представить не мог, что бьет кого-то по лицу, или по спине, - не имеет значения, - каким-то предметом или ладонью. Люди, господи, люди способны на жестокость! Это в них самое отвратительное. Они жестоки в поступках, неразборчивы в словах. Ими они могут обидеть так больно, что не захочешь жить. Каждый с помощью слов хочет навязать свою волю другому, орудуя ими как дубинами, или плетет беспощадные сети, расставляет на всем пути подобно капканам. Даже немой пытается из себя выдавить крик, когда ему кажется, что он прав, и никому не придет в голову в знак протеста выдавить прыщ. Находятся и такие, которые садятся писать книги, когда им совсем уж не в моготу. А на фига? С собой в могилу ни золота не возьмешь, ни ценную мысль… ». Кий решил, что он ни за что не будет сидеть в тюрьме. Это и глупо, и стыдно. Что за наказание такое придумали люди: посадить человека в камеру, чтобы там его выпотрошило одиночество и озлобленность, чтобы 120

затем они же и распоряжались его дальнейшей судьбой. И уже на свободе, присоединившись к толпе, он будет дичать с ней еще скорее. Было бы продуктивней, - отделять, так уж отделять зерна от плевел, - человечество загонять в тюрьмы, а преступников оставлять на воле. Вот тогда-то они, быть может, и исправлялись бы, и становились настоящими людьми. Самое страшное наказание – жить среди людей себе подобных. А электрический стул, если разобраться, всего лишь стул, на нем сидят… Эта часть тюрьмы называлась коридором смертников. В смежных, просматривающихся отовсюду железных клетях, сидели убийцы и душегубы. За ними был постоянный присмотр. Даже естественные надобности заключенным приходилось отправлять под прицелом посторонних глаз. В первые часы и дни, которые затем сливались в серую тягучую массу, некоторых узников, привыкших к комфорту и роскоши, такое животное провождение времени приводило в шок. Они протестовали. Каждый по-своему. Кто-то требовал пересмотра дела, строча прошения во все инстанции, кто-то клял судьбу и, ни на что не надеясь, пытался свести счеты с жизнью. Но сделать это было невозможно. Для самоубийства, как это ни странно звучит, не было ни условий, ни орудий. Самоубийство – акт для свободных людей. Пленник же не может рассчитывать в таких ситуациях на личную инициативу. Попав сюда, он теряет право выбора. Жить ему или умереть, решают за него. Он мечется по камере, бьются головой о прутья, ходит под себя, лижет собственные испражнения, симулируя помешательство, становится на четвереньки, выкрикивает бессвязные и абсурдные слова, но они повисают в воздухе. Все это быстро проходит. Человек привыкает ко всему. Он свыкается с неволей. Он продолжает надеяться на бога. Он прокручивает пленку назад, ища своим поступкам хоть какое-то оправдание. Иногда он его находит, иногда нет, но это не мешает ему молить о сострадании. Серийный убийца, например, находит утешение в том, что ему не придется умирать мученической смертью, и жизни его лишат только единожды, тогда как он отправил к праотцам десятки людей. И, потом, это произойдет не сейчас, а спустя какое-то время. Время, вот что дорого ему сейчас. Время для него течет совсем иначе. Он чувствует его прохладу, когда подставляет руку под резвую струю. Он еще способен прикрутить кран или открыть его сильнее. Он как будто запасается им впрок, взвешивая, процеживая, пропуская через всевозможные реторты и колбы в своем мозгу, выпаривает и собирает конденсат, И он уже не знает, зачем ему это, если он все равно умрет. Это говорит в нем инстинкт. Инстинкт заставляет искать выход, а его нет. Вернее, он есть, но охраняется законом. Давящийся крошками в его камере таракан имеет возможность убраться отсюда безнаказанно. Он приходит сюда, как на званную вечеринку: нажирается, а потом ползет отсыпаться. Ему не нужны ни ключи, ни отмычки. Он, это тщедушное и зловредное насекомое, свободен! Он рискует быть раздавленным, но он может выбирать. Он как будто уверен, 121

что ничего с ним не случится в камере смертников: здесь нет смерти на двоих. Он нужен, за ним интересно наблюдать. Стрелки его усов показывают без пяти час. Он тоже часть ускользающего времени… Но есть и другого сорта убийцы. Если те, кто хотел бы сохранить себе жизнь, примеряют смерть десятки раз на дню, «капризничают», надеются на помилование, на начало вселенской войны, на всемирный потоп, который чудом даст им уцелеть, то убийцы без царя в голове желали бы разобраться со своей ненужной жизнью как можно быстрее. Она им стала обузой. Она им больше не нужна: они и раньше-то не знали, что с ней делать. Монотонная и малообеспеченная жизнь их не устраивала. Повсюду мерещились богатства, золотые пляжи, серебряные берега, красивые женщины, власть над ними и над толпой. Они преступали закон и убивали ради денег и удовольствий. Им хотелось короткой, но красивой жизни. Смерть их и раньше не пугала. Такие скучные философские понятия, как жизнь и смерть, были уж слишком абстрактны. Раньше или позже наступит расплата, но все равно это расплата за жизнь, за жизнь и только… Они и сейчас готовы идти убивать, не жалея себя. Они не верят ни в бога, ни в дьявола: не доводилось сталкиваться лицом к лицу. В их душе не было места для раскаяния. Они не признавали законов общества, которые позволяют развязывать войны. Все на земле делается во имя каких-то целей. Одни называются благими, другие бессмысленными. А цели у всех между тем одна – подмять под себя более слабых, стать их вожаком, пупом земли или центром вселенной. Нет кумиров, говорящих на человеческом языке. Они могут рассчитывать на роль шутов, да и только. Признается лишь сила и глупость, потому что они доходчивее, они понятнее массам. Даже тараканам это понятно, и они никогда не заползут в камеру, где сидит убийца по призванию… Время тараканьих бегов…Память человеческая загружается деталями, обрывками чего-то значимого. Она как бы выкраивает из целого рулона крохотный лоскут, чтобы человеку было чем прикрыть свою наготу и незащищенность. А в распоряжении Кия был слишком уж крохотный клочок. И он, доставая его из глубинных тайников души, принимался разглаживать и перебирать эти, ничего не значащие для человечества, детали. Они были дороги только ему. Они позволяли ему перемещаться в пространстве и времени. Их не могли спрятать ни высокие заборы, ни колючая проволока. Воспоминания свободны. Они прекрасны и светлы. А он не привередлив. 3 мая 19.. года Кию прямо в камере зачитали приговор Вездеверховного суда. Он, в частности, гласил: «Пьер-Бертье Карнаре признан виновным, и должен быть казнен 13 мая в 19. 00.». Дни, оставшиеся до казни, Кий решил посвятить исповеди. Он не стал призывать священника. Кий потребовал ручку и бумагу, и в этом ему не было отказано. Каких только фантазий не исходит от 122

приговоренных к смерти. Они почти все: мгновенно, - вдруг – сразу, - становятся философами, композиторами, художниками и писателями. Издательства заключают с ними обоюдовыгодные договоры. В считанные часы насильники становятся знаменитостями. Шоумены делают из них телезвезд. Они обзаводятся толпами поклонников и поклонниц. Последние готовы визжать от восторга и писаться при виде звериного лица, растиражированного с помощью телесигнала. Вместо того, чтобы облить серийного убийцу с ног до головы кислотой отвращения, взбалмошные дамы способны явиться на личное свидание с собственной удавкой, лишь бы вызвать к себе всеобщий интерес. Откуда это дикое желание?! Откуда в людях это доязыческое поклонение?! Что, их память все еще грезит инквизиторскими кострами?!.. Снова это извечное вожделение - «хлеба и зрелищ»!.. Однажды ночью его камеру открыли. Она осветилась знакомым ярким светом. В висках застучало от напряжения. Успел подумать: «Неужели подоспела помощь»? Вошли двое. На одном из гостей была арестантская одежда. Кий знал всех охранников в лицо. Этот сопровождающий был ему незнаком. Он сказал, глядя куда-то в сторону, поверх головы Кия: - Договаривайтесь. И, пожалуйста, побыстрее… Времени нет. Только по голосу Кий узнал своего охранника. Он поинтересовался: - О чем? - Да все о том же. Этот человек скоро выходит на свободу. Он будет признан невиновным, - сообщил его статный архангел. *** Прошло еще несколько недель томительного ожидания. Тюремное начальство сбилось с ног. Никто не понимал, куда мог подеваться один из опаснейших преступников. Работала канцелярия. Был запущен «детектор лжи». Никаких следов побега: замки на месте, решетки целы, ничто не указывало на подкуп и сговор. И тут только припомнили незадачливые конвоиры, что через тюремные ворота в тот печально известный день каким-то странным образом, - или это был мираж, - на свободу, с промежутком в полчаса, был выпущен один и тот же человек дважды. Это был господин Обстерваль. В ходе судебного разбирательства он был признан невиновным. Впрочем, это странное обстоятельство не повлияло на раскрытие тайны исчезновения знаменитого преступника Пьера-Бертье Карнаре. Утренние газеты пестрели заголовками: «Испарись, и сбросишь оковы», «Душегубы исчезают в полночь», «Убийца женщин на свободе». *** 123

Обстерваль же, настоящий Обстерваль пил в это время пиво в кафе напротив своего дома. Он не собирался возвращаться к своей жене и двум неряшливым сорванцам, которые вечно были голодны и просили есть. Он не имел возможности ни прокормить их, ни дать им приличное воспитание. Они целыми днями слонялись по улицам, попрошайничая и зарабатывая на кусок хлеба нехитрым ремеслом. Они были чистильщиками обуви. При себе у них имелся наготове походный инвентарь: небольшие деревянные ящички с чистящими щетками, кремами для обуви и полирующими кожу средствами. В иные дни они неплохо зарабатывали своими услугами. Но росли они черствыми, расчетливыми и скупыми. Наличные деньги мальчишек развращали. Они не несли их в дом, а тратили исключительно на себя, на свои желудки. Не зная еще им настоящей цены, ребята тратили их глупо и нецелесообразно. Обстерваль, конечно же, мог потратить их с большей пользой: закупить, например, впрок хорошего вина и провианта на неделю, О внутренней испорченности пострелят можно было судить по незначительным эпизодам. Как-то раз Обстерваль наблюдал такую картину, - сцена происходила под их окнами, - мальчишки вышли погулять, и, удовлетворяя свое обжорство, купили по сэндвичу. Роняя на асфальт слюну, за ними наблюдала бродячая собака. Они ее подманили аппетитными запахами, заставили исполнить несколько примитивных команд - «лечь», «сесть», «встать», - а затем вместо ожидаемого угощения выбросили вверх распрямленные средние пальцы. Известно, что обозначает этот жест. Им было смешно, что они провели такое же в сущности, как и они, безмозглое существо. Только у собаки глаза были гораздо добрее. Она поняла, что не получит награды, и с достоинством задрала лапу на усыхающее придорожное дерево. Вот в какую семью после долгих злоключений попал Кий, приняв облик Обстерваля. Конечно, его не связывали никакие обязательства, он мог и не появляться в чужом доме, никто его не заставлял вникать в чужие проблемы. Мало ли на свете семей похожих в нужде и горе друг на друга? Всем не поможешь, не обогреешь, не наставишь на истинный путь. Таких людей, готовых взять на себя миссию переустроителя миропорядка, не существует. Есть партии, есть вожди, есть программы содействия, помощи, искоренения, но нет, да и не может быть равенства на земле. Тогда давайте поставим знак равенства между богом и человеком. Как раз борьба за равенство и ведет к неравенству: ведь если есть ведущий, то есть и ведомые. Это уже расслоение. Богатый, помогая бедному, не становится беднее. Кия подкупила бесхитростная и нерасчетливая привязанность госпожи Обстерваль к своему мужу. О большой любви говорить не приходилось. Маленькие люди о ней ничего не знают. Они живут по привычке, по законам продолжения рода, и, да простит бог, наверное, из принципа. Непритязательные в быту, не имевшие возможности получить 124

образование, безграмотные и слепые, они существовали по инерции с незапамятных времен. Это потерянные и обреченные племена, только умудрились они потеряться в ярко освещенном мире, мире, шагнувшем за грани возможного, мыслимого и немыслимого, променявшего луки и стрелы на ядерные боеголовки, цветные бусы и прерии на фешенебельные отели и картинки с портретами американских президентов. Когда-нибудь кончится и эта блажь, потому что, сколько ни ставь на «красное», все равно рано или поздно выпадет «черное». Госпожа Обстерваль встретила супруга, - она и не подозревала о чудесной подмене, - радушно. Его ждал накрытый стол. Бутылка вина – по случаю возвращения, мясо индейки, почти как на рождество, салат из овощей, а на краю пепельницы – толстая, дорогая сигара. Вместо сигары можно было купить жирного гуся или еще что-то более полезное, но ей хотелось побаловать супруга чем-то «вкусненьким». Да и потом, честно говоря, она соскучилась по сигаретному дыму, который всегда присутствовал в их доме. Им провоняли все тряпки и вся мебель. Потрескались желтые потолки без привычной дозы этого наркотика. Он был необходим, как признак «неперемен». - Ты ждала меня? – спросил Кий. - Конечно. Я считала дни до твоего освобождения. - Тебе было тяжело? - Ничего. Я справлялась. - Мне приятно это слышать. - Правда. Ты никогда не был таким. - Каким? - Ну, не знаю, я от тебя не слышала таких слов раньше. - Я ничего особенного и не сказал. - Ты прежде не был таким внимательным. - Наверное, - он направил дым в сторону от ее лица, - всему виной твоя сигара. - Тебе она понравилась? - Настоящий шик. - Господи, да ты, наверное, голоден? - Если честно, то тюремная пища усваивается хуже. - Здесь все специи, какие ты любишь. Вкусно? - Замечательно. Просто объедение! Как в ресторане. Даже лучше. Кий, едва притронувшись к еде, спохватился, отложил в сторону приборы: - Я уже сыт. - Да ты ничего не поел. Не попробовал вина. - Мне не хочется. Я спешу. - Как это? Не успел прийти, и уже уходишь? - Я договорился о работе. - Да? Когда ты только успел… 125

- Случай. - Ты еще не видел мальчишек. - Успею. Я скоро вернусь. Да, - он вручил ей полученную от своих телохранителей кредитку, - это в качестве аванса. Ровно пять тысяч. - Ты не врешь?! – Она всплеснула руками и подпрыгнула на стуле. - Разве я когда-нибудь врал? - Всегда. Ты всегда говорил мне неправду. Ты очень часто меня обманывал. Ты не мог прожить и дня без вранья. - Правда? - Самая что ни на есть… Откуда же такое богатство? - Ну, это компенсация за сбой в правосудие. - Может быть, мне отправиться по твоим стопам? Я не прочь заработать такие денежки… - Нет же, дорогая, деньги это не окупают… - Странно. Все это очень странно. Тебя точно подменили. Ты никогда не произносил таких замечательных слов. Тюрьма пошла тебе на пользу, хотя мне очень жаль. Я скучала и переживала. Я молилась, чтоб все обошлось. - Так я пойду? - И ты не посидишь со мной еще немного? Мне впервые за долгие годы так хорошо. Знаешь, дорогой, я сегодня самая счастливая женщина на земле. Ты… Кия даже передернуло от этих слов. - «Бить»? Разве я когда-нибудь поднимал на тебя руку? Прости… Прости, если можешь… Настоящий и единственный Обстерваль между тем продолжал пить со случайным собутыльником. Его разгорячила пивная и винная смесь. Смешавшись в желудке, она искала выхода, закипая и бурля, отчего рождались рыгания и толчки на противоположном конце глотки. Страшные звуки не поддавались укрощению. Господа пьянствовали и рассуждали о мерзости совокупления мух и тараканов. - Эти засранцы и извращенцы, - рассказывал свою тюремную эпопею Обстерваль, - трахают друг друга. Они проделывали это у меня на глазах. Ненавижу зеленых тараканов! - Не бывает зеленых тараканов, - возражал его новый приятель, сморкаясь в салфетку. - Бывают зеленые тараканы. - А я утверждаю, что не бывает тараканов зеленых. Ты их сам там раскрашивал… - Я?! Я раскрашивал?! - Ты. - Настаиваешь? - Настаиваю. - Тогда получи! – Обстерваль шарахнул Фому Неверующего бутылкой по лбу. 126

Черепная коробка собеседника не выдержала мощного удара и раскололась, а, быть может, в ней просто не уместились несуразные представления о сущности полового акта и цветовых гамм. Забулдыга сделал последний глоток, качнулся, упал лицом на скатерть и скончался. Приехала полиция, и убийцу арестовали. Обстервалю уже была известна эта процедура. Он думал, что все происходящее ему только снится. По приказу полицейских он послушно поднял вверх руки, и начал раскланиваться, представляя себя участником театрального действия, ведь, будучи молодым, Обстерваль мечтал стать актером. Наконец-то свершилось. У него есть своя маленькая роль. Пиво перемешалось с вином, а явь перепуталась с наваждениями… Все вместе дало этот страшный эффект. Вот и рассуждайте теперь о справедливости. Справедливо ли было держать Обстерваля несколько лет в тюрьме по обвинению в несовершенном им прежде убийстве? Наверное, скорее «нет», чем «да». Но тот факт, что оправданный судом присяжных Обстерваль все-таки ни за понюх табака покусился на жизнь человека, говорил о его предрасположенности к преступлению. Сегодня он жертва, завтра – злоумышленник. Отсюда следует сделать вывод: человек грешен уже в зародыше. Он виновен, а, значит, должен безропотно сносить любую несправедливость. Другое дело, что он этого не хочет. Возможно, через все «не хочу» достигшего совершеннолетия гражданина следовало бы держать какое-то время в изоляции от общества в целях профилактики, и тогда желающих нарушать закон стало значительно меньше, а нравственных людей сделалось больше. Ведь есть же страны, где воинская повинность является почетной обязанностью. Почему бы не сделать почетной обязанностью отбывание в местах лишения свободы?.. У Кия по этому поводу собственного мнения не было. Он не входил в составленный кем-то свыше список обывателей, а потому такие животрепещущие темы его не волновали. Вернее, задевали, как индивидуума, но чисто теоретически. Он полагал, что решать такие проблемы надо проще: всячески избегая их. То есть – постучалась пакостная проблема в дверь, а ты ей должен ответить: «Никого нет дома. Зайдите позже». И проблема исчезнет. К сожалению, в таких случаях помогает только иронический ум и сарказм, а их-то на всех и не хватает. *** Обычно, мужчине льстит, что его сравнивают с мартовским котом. Как ни относись к повесам и распутницам, а все-таки, согласитесь, в выражении «гулящая женщина» вульгарный оттенок присутствует явно, тогда как эпитет «гулящий» применительно к мужчине звучит безобидно и даже притягательно. Гуляка тот же повеса. Некоторые коты имеют очень даже приличные манеры. Они красивы и грациозны, умны и 127

соблюдают кодекс чести: например, воспитанный и порядочный кот никогда не станет охотиться на мышь, попавшую в мышеловку. Валерий Михайлович перенял у этого прекрасного животного не самые лучшие наклонности: изворотливость и неограниченную алчность. Остальное в нем было от крысы. Теперь он, как последний трус, цеплялся за спасительное предложение начать сотрудничать с милицией. Предложение исходило от начальника антикварного отдела, который рассуждал приблизительно так: «Участие Дворникова в ограблении квартиры доказать не удалось. Без заемных расписок дело о мошенничестве рассыплется в суде. Взятка в две тысячи долларов весомый аргумент в пользу закрытия дела». Он вызвал Богдосоряна. - Гони его в шею. - А марками заниматься не будем? - Какими, к черту, марками? Ты что, школьник? Людей режут на каждом углу, а мы пальцы будем слюнявить, и Карла Маркса в лупу разглядывать! Ты во что меня втравил? Говорю, гони в шею! Богдосорян работал в отделе недавно, но умел потрафлять желаниям начальника, предугадывать их, и потому быстро продвигался по службе, став его правой рукой и доверенным порученцем, вторым после молоденькой секретарши. Недавно они вместе раскрыли кражу скрипок «Страдивари» из музея. Александр Иванович был отмечен наградой и прославился. Его показывали по «ящику». Богдосорян остался в тени, но при всяком удобном случае выпячивал армянскую грудь и намекал, что в раскрытии этого преступления он играл первую скрипку. Коллеги делали вид, что все прекрасно понимают, но за глаза говорили: «Ему и курицу, выбежавшую на дорогу, ни за что не поймать, и в яйцо с двух шагов не попасть». - За ювелира вроде бы просили… - И за этого просили. А мне что делать? - Ничего и не будем делать. Как всегда, Александр Иванович. - Ты и так целыми днями дурака валяешь! Ты когда работать начнешь? Хоть какой-нибудь склад с оружием нашел… что скажешь? - Найду. - Не х… ты не найдешь, пока тебе на яйца не наступят. Ходишь целыми днями по вернисажу и доишь мелюзгу. Ты мне дело дай. Настоящее дело. - Ювелир говорил, что издательство «Марка» миллионами долларов ворочает. Они чего-то там списывают и в Америку отправляют. - На что намекаешь? - Ни на что. - В Америку собрался? - Вам бы туда съездить. Я так, на всякий случай говорю. - Мудак ты, Богдосорян. 128

- Я знаю. Боюсь, что они поубивают друг друга. - Нам-то что? Мы это дело и раскроем. - В два счета. - Соображаешь. - А с ювелиром что делать? - В шею гнать. Пригрози, что он у нас за вымогательство загремит. - Мне как-то неудобно, Александр Иванович. Может, вы?.. - Ладно уж, помогу в последний раз… Хорош мне междусобойчики разводить. С ювелиром у Александра Ивановича разговор был коротким. Когда тот вошел в кабинет, он сунул ему под нос раскрытый том «Уголовного кодекса». - Читай внимательно, - ткнул он начальственным перстом пальцем в статью о вымогательстве. - Я в курсе. - У тебя расписка есть, что он деньги брал? - В том-то и дело, что нет. - Ювелир еще не понимал, к чему клонит начальник. Он полагал, что Дворников написал встречное заявление. - А он сам-то где? Устройте нам очную ставку. Я хочу ему в глаза посмотреть. - Мы его отпустили. - Не может быть! - Может. - Он же скроется. Как его без прописки найти? - Он свободен в передвижении. - Ничего не понимаю. Мне вот лично стоит плюнуть не в том месте, меня потом по судам затаскают, а этого гада отпускают. Что он такого вам напел? Не понимаю. Но я хотел бы официальное заявление оставить. - Хотел – оставь. Мы его потом вызовем. - Я все понял. Я, конечно, заявление оставлять не буду, чтобы не подводить вашего коллегу, который вызвался мне помочь, но я меры приму. - Принимай. - И больше ничего? - И больше ничего. Александр Иванович с абсолютно равнодушным видом пробежал все- таки глазами заявление ювелира и убрал его в стол, сказав на прощание: - У тебя ведь несколько экземпляров? - Точно. - Пусть на всякий случай поваляется у меня. Посмотрим, что можно сделать. Конечно же, получив взятку и обзаведясь осведомителем, делать он ничего сверхестественного и не собирался. Просто надеялся на дополнительный гонорар. Он знал, чего стоит служебное рвение: нервов, риска и мизерной зарплаты. Милиционер тоже человек. Но очень 129

хороший милиционер – очень мертвый. Поэтому нужно оставаться не глупым. Перестройка развратила систему. Когда нажатием пальца на курок стало возможно зарабатывать миллионы долларов, встала необходимость поберечь и пальцы, и голову. Они еще пригодятся. Вся арифметика убийств – это деньги. Подольше держи их в руке, и какая-то сумма в ней обязательно задержится, прилипнет. Кто-то назовет это коррупцией, и будет не прав. Это физика. Это чисто физическое явление, когда благородные предметы, такие, как, например, золото, бриллианты и деньги, притягиваются друг к другу сами собой. А когда все это ты видишь не под микроскопом, а «в живую», естественно, хочется пощупать и самому олигархический пульс страны. Можно бороться с криминалом, а можно его теснить. Теснить удобнее и безопаснее для всех: «теснить», значит, быть рядом, сомкнуть ряды. Пословица гласит: в тесноте – не в обиде. Хороший бандит - это богатый бизнесмен. С ним делятся, и он делится. Благородно и справедливо. Не надо зря расходовать бюджетные деньги на прибавку жалования, на лучшее оснащение. У бандитов все это уже есть. Они поделятся, только свистни. Они сдадут тебе отморозков, а ты прикрой их с тыла. Ты отвечаешь за порядок в своем секторе, а он – в своем. Делите, так сказать, ответственность. И на хер нужны СССР или Россия! Давайте все вместе строить общество с ограниченной ответственностью. Александр Иванович, когда дверь за заявителем закрылась, еще раз пролистал купюры, полученные от Дворникова, потом набрал номер своей секретарши, справился о ее здоровье, и бросил в трубку: - Я выезжаю. Тебе что-нибудь купить? Ювелир с Богдосоряном вышли в коридор покурить. Богдосорян, поигрывая золотой зажигалкой, пожал плечами. Этот жест означал: «Сам понимаешь, не все в моих силах, но, что мог, то смог…». Он оказался между двух огней. С одной стороны, он своим зачислением в штат был обязан прежнему руководителю, который пошел на повышение, ему-то как раз он и пытался оказать услугу, хлопоча за ювелира, а с другой - нынешний шеф ближе к телу, и, значит, выгодней вести его линию. На работе не вкалывают, а ведут правильные линии. Интересно, и как такое стало возможно? Тут же сообразил, в чем дело, перехватив другой выразительный жест. Сказал: - И я бы дал. Я бы дал больше. - Там помимо всего прочего нюансик нашелся. - Какой еще нюансик? - У сожительницы твоего партнера лапа в МУРе. Большая, скажу тебе, лапа. - Какой он мне, сука, партнер? Он меня, жопа вафельная, раздел до нитки! 130

- Потише, потише. Не шуми. Тут уши кругом. - И что теперь делать? - Будем думать. – Заторопился. – Ладно, пока. Мне до вечера кучу дел нужно разгрести. *** Ровно год прошел с тех пор, как Мария рассталась с Кием. Год – это много, это очень много. Она не получила от него ни одного известия. У нее родился сын. Роды не были такими мучительными, как в первый раз. Все прошло на редкость благополучно, хотя она попала в больницу с небольшим опозданием, уже дав отойти водам. Врачей же изумил тот факт, что после того как они перерезали пуповину, живот ребенка покрылся ни то мелкими пупырышками, ни то чешуйками, и они светились. Впрочем, кожу малыша протерли смоченном в спирте тампоном, и сыпь исчезла. Марию перевели в послеродовую палату. На прикроватной этажерке стоял роскошный букет роз. В него была вложена записка. В ней всего два слова: «Поздравляю. Люблю». Единственный намек, что он жив, и помнит о ней. Но этого так мало для женщины. Если мужчина может хранить в себе идеал долгие годы, то женщине необходимы постоянные знаки внимания, родные запахи должны сопровождать ее ежесекундно. Мужчины более впечатлительны и ранимы. Горечь утраты они восполняют творчеством. Не все способны творить. Это так. Это почти так, потому что формы творчества многогранны и завуалированы… Образ любимого тускнеет, покрывается патиной. Правда, если связь была насыщена значимыми событиями и подкреплена волшебной магией слов, найденных в беспамятстве ярчайших, не альбомных, а именно ярчайших, божественных чувств, которые дают продолжение свету и жизни, заставляют влюбленных забывать обо всем на свете, то впечатления становятся неизгладимыми. Они сопровождают человека всю последующую жизнь. Человек возвращается к ним в своих снах. Он принимает их на веру. Он покланяется им. Он примеряет их ко всякому, с кем сталкивается в жизни. Рожденный воображением, помещенным в замкнутую раму, любимый образ не устаревает, только покрывается странной пылью, которую нельзя смахнуть ни чем, как ни старайся. Эта тяга к незыблемому есть в каждом. Без этого не складывается жизнь. Она не интересна, потому что не имеет продолжения и пахнет предательством. Душа черствеет без рождественской елки, без прогулок под дождем, без семейных праздников и музыки любви. Рядом с ночью обязательно должен быть свет: свет луны, пламя свечи, мерцание звезд, тепло камина, запах сена, дыханье ребенка… Да, да, да, это все свет! Несказанный, различаемый губами, подушечками пальцев, обонянием и ударами сердец. 131

Мария назвала сына Алексом. Собственный ребенок всегда кажется самым прекрасным и самым умным, особенно если он зачат в порыве страсти и любви, если он желаем. С ним легче строить планы на будущее. Он частичка семейного счастья. Он плоть и кровь. Он вырастет, и в нем проявятся черты тех, кто дал ему жизнь, кто открыл для него смысл продолжения человеческого рода, кто обогрел, научил радоваться и страдать, страдать только по-своему, а, значит, и за других… Но мир изменился. Рождение первенца планируют в зависимости от достатка, положения в обществе, перспектив на будущее. Женщина все чаще взвешивает и соизмеряет. У нее есть, конечно, такое право. Будущее не всегда безоблачно. Оно давно разделило нас на касты. Богатые и бедные. Сытые и голодные. Какая из матерей захочет, чтобы ее отпрыск прошел через унижения и нищету, пополнив когорту отверженных? Таких матерей нет. Каждая мать желает своему ребенку счастья. Хорошо, когда в доме есть отец, когда этот отец – опора, а не пьяница и гулена. А если семья неполная? Если ее нет? Сошлись и разошлись по молодости, да по глупости. В двадцать, в двадцать два, становясь матерью-одиночкой, женщина ставит на себе крест. Теперь она вынуждена рассчитывать только на себя. Она к этому не готова. Она еще достаточно интересна и молода, чтобы иметь право на счастье и для себя. Ей хочется хорошо одеваться, нравится мужчинам, бывать в обществе. Не может быть молодость такой короткой. Не может! Дайте ей двадцать, тридцать лет, пусть она продлится как можно дольше. Женщина отплатит вам за возможность остаться желанной преданностью и лаской. Пусть морщины подождут. Не перегружайте ее заботами. Поберегите, мужчины, ее силы. Не давайте ей с головой спрятаться в панцирь феминизма. Силы женщины невелики, не бесконечны, как бы они ни уверяли нас в обратном. И нужно-то ей для полного счастья ни так уж и много: чувствовать к себе внимание и уважение, но чувствовать каждый день. Ей хочется просыпаться и знать, что любимый рядом, что он готовит себе на кухне завтрак, что он уходит, но скоро придет, а пока простыни хранят его тепло, а разбросанная по всем комнатам одежда и беспорядок на рабочем столе ни что иное, как признак и залог надежности семейных уз. Приятен запах роз, доносящийся из окна. Но он летуч, он во власти переменчивого ветра. Любая женщина предпочтет, чтобы букет стоял у нее на ночном столике. Маленький, но свой, пусть даже это будет не букет, а одна единственная роза. Она должна отражаться в ее глазах, она должна пахнуть только для нее, радовать только ее, увядать только у нее на руках… Все чаще случалось так, что она, обделенная вниманием, грустила. Она была забыта и брошена. Она была не нужна. Ее приучали обходиться без мужчины. Не получается – усмирить одиночество. К нему нельзя привыкнуть. Это было бы превосходным средством от избавления: вот уж к чему нельзя привыкнуть, так это к одиночеству. Ему нет конца, потому 132

что оно приходит из бесконечности, и туда же стремится попасть. День, два, пожалуй, такую разлуку можно перенести, но – год, целый год! Для женщины не существует веских причин, которые бы могли оправдать длительное отсутствие любимого. Кий знает, что его ждут два человека, что они скучают. Неужели отцу не хочется понянчить на руках своего ребенка, узнать все ли у них в порядке? Может быть, Кий завел на стороне другую женщину? Тогда пусть он скажет об этом честно. Она поймет и оставит его с ней. А если это не так, пусть он объявится. Она хочет спать, уткнувшись в его плечо. Она хочет обретать кротость под его рукой, встречаться глазами, слышать его дыхание и легкий храп. В комнатах должно быть уютно, кто-то должен гасить и зажигать свет, искать тапочки, сигареты, зажигалки, очки… Память, ее память хранит все его движения и запахи, но - сколько это будет продолжаться? Сколько отпущено человеческим воспоминаниям? Сколько длятся их чары и ворожба? Боже, боже, как хочется его увидеть! Как хочется, чтобы он обнял ее и замер, и уже никогда не разжимал рук. Спрятать бы сейчас лицо в его ладонях и заплакать, но только про себя, чтобы он не видел слез, а только обжегся. Она бы опутала его своими волосами, и преданно шепнула в самое ухо: «Слышишь, ты мой! Ты только мой! Зачем, зачем так долго тянутся дни… и так быстро проходит время!..». Мария задумчиво сидела у окна, перелистывая какую-то книгу на русском. Она купила ее на развале. Случайно. Фамилия автора ей ничего не говорила. Она пыталась отвлечься, но, пробежав глазами пару абзацев, не могла вникнуть в суть, она не была ей созвучна. Пожалуй, лишь знакомое с детства начертание букв напоминало ей о родине. И тут же ее охватывала новая печаль. И сердце металось. И щемило в груди. И хотелось бросить все, и вернуться, вернуться туда, где в ней нуждались. Сейчас ее маленькая дочь закончит еще один класс, нужно будет подумать об устройстве летних каникул. Хотелось, очень хотелось, чтобы они провели лето все вместе. *** Кий часто задумывался: что есть душа, чего ей не хватает в нашей оболочке, почему она не находит себе места, почему она ищет и не находит термали, с помощью которых можно вечно парить в потоках покоя и блаженства?.. Почему она болит? Может быть, она пришла к человеку из высоко виртуального барокко, где явь и сон неотличимы, где каждому – и нежности, и жестокости, и жадности, и расточительства отпущено по потребности без предъявления способностей? Быть может, это продукт компьютерной жизнедеятельности прошлых цивилизаций, и продукт этот безнадежно просрочен? Но раз душа болит, значит, она все еще одинока, все еще не убита? Болит… 133

Как она болит!.. Болит душа? Дело поправимое. Есть рецепт: надо взять горстку крыльев ночных бабочек, щепотку пепла преданных аутодафе еретических сочинений, четыре миллиграмма яда австралийской змеи и ложечку крысиной мочи. Ингредиенты пропустить через мясорубку, затем вскипятить на медленном огне, и пить на ночь, добавляя хрен по вкусу, погружаясь при этом во всемирную компьютерную паутину. Пусть ваша душа там отлежится. Скоро, очень скоро, мы зажжем виртуальные костры, на которых будут гореть книги. Мы приделаем им ноги, и они навсегда покинут нашу планету. В них нет ничего умного и путного. Они противопоставляют себя всемирному разуму, а ведь меньшее всегда меньше самого маленького большего. Чувства? Переживания? Воздух на одной чаши весов и р а й – на другой, разве это соизмеримые вещи? Пора выйти из тени оракулов и философов. Для этого нужны цилиндр, перчатки и трость от Билла Гейтса. Инакомыслие необходимо искоренить, а маньяков, повторяющих вслед за Кемпийцем: « Повсюду я искал покоя и в одном лишь месте обрел его – в углу, с книгою» надлежит навечно отлучить от Всемирной Паутины. *** Мысли Марии прервал легкий стук в дверь. Три коротких удара. Это был Ларсен, телохранитель Кия, который вместе с Сеном скрашивали ее одиночество. Они были молчаливыми, почти не одушевленными. Невозможно было понять, сопереживают они вам, или находятся в полуоцепенении, сохраняя способность двигаться и реагировать на опасность. Разговаривали они неохотно, большей частью безучастно кивали головами, как бы резюмируя: «Pewt – etre…». Истукан появился в дверях. Он протянул Марии визитницу. На ней лежал пригласительный билет. - Странно, от кого бы это? Ларсен, вы не знаете? - Догадываюсь. - От Кия? - Pewt – etre… - Вы и знаете по-французски одну только фразу. Зачем она вам? Вы хотите продемонстрировать, какой вы полиглот? - Одной достаточно. - Вы когда-нибудь проводите время в семье? - Может быть. - Браво. На этом языке и продолжайте со мной разговаривать. Вы не любите много говорить? - Нет. Только, если прикажут. Не хочется выглядеть глупее или умнее других. Можно лишиться работы. 134

- По-моему ваш наниматель не суров и не привередлив. По-моему, Кий вообще не способен обижаться. - Он не наш хозяин. Мы служим Голосам. - А кто они такие, эти голоса, можно спросить? - Никто точно не знает. - Как можно служить, тому, кого не знаешь? Нам платят. - И что, на жизнь хватает? Ларсен улыбнулся. - Впервые вижу, как вы улыбаетесь, Ларсен. Улыбка вам очень даже идет. Нет, правда идет. Она ничуть не лишает вас мужественности. Что случилось? Какой-то праздник? Обычно вы – образец непроницаемости. - Да, сегодня можно расслабиться. - Откройтесь. Не томите меня. Вы должны знать, чего стоит женское любопытство. Я хочу знать, что случилось. Я могу приказывать? - Конечно. - Тогда я приказываю сказать вам всю правду. - Ну, хорошо… Я могу сказать только главное: все идет по плану, как задумано… И, вполне возможно, вы скоро увидитесь со своим избранником. Можно в свою очередь поинтересоваться?.. - Да, я вас слушаю. - А что вы испытываете, когда вас переводят к другим мужчинам? - Меня никто к ним не переводит. - Разве? Мне известно другое. - Ах, это?… Это было вызвано обстоятельствами. Кстати, вы слишком много себе позволяете, напоминая мне мое прошлое. Откуда оно вам известно? - Вот видите, к чему приводит любопытство. Вы сердитесь. - Не хочется быть стеклянной. Каждый делает в жизни ошибки. - Вот наша контора по возможности и пытается их исправить. У меня нет другой информации. Я лишь маленькая фигурка, которую двигают по шахматной доске. Я ничего не решаю. Поэтому я вам и задал нескромный вопрос. Мне казалось, что вы получаете приказы свыше, как всякий испытуемый. - Я испытуемая? - Не знаю. - А Кий? - Может быть, но маловероятно. У него, как мне кажется, другой статус. Он в основной программе, тогда как мы работаем временно. Сегодня здесь, завтра – там. - А что это за программа? - Я знаю о ней еще меньше, чем вы. Можете мне верить. Я привык ничем не интересоваться. - Вас совсем, совсем ничего не интересует? - Может быть. На земле, точно, нет. 135

- Почему, здесь не интересно? - Здесь есть над чем посмеяться. Там у нас все по-другому. - Рациональней? - По-другому. Мы не задаем вопросов, нам не нужны ответы… Как это объяснить?.. Невозможно. - А вы попытайтесь. - Не получится. Я в этом убежден. Для вас, землян, слово «невозможно» как бы и не существует. Вы лезете напролом. Действуете с позиции - вынь, да положи. Вы, например, проповедуете принцип: не откладывай на завтра, то, что можно сделать сегодня, но в то же время ваше «сегодня» длится бесконечно долго и никогда не переходит в «завтра». - Что есть, то есть. - Вы очень часто не реализуетесь, как личности. - Вы себя считаете личностью? - Да. - Вы добились всего, чего хотели? - Я на определенной ступени. Вы же скачете через пропасти. - А жизнь без них была бы неинтересна. - Неправда. Всему свое время. Вы же не будете заставлять вашего ребенка поднимать штангу весом в тридцать килограммов? - Зачем? - Правильно, «зачем»? Он ее не поднимет. А вот в двадцать он поднимет ее легко. Вы сами создаете себе трудности. Мы их сводим к нулю. - И вы никогда не страдаете, у вас нет желания принести себя в жертву идеалам? - Почему? Нет, если ты хочешь страдать, то – пожалуйста. Запишись в клуб по интересам, и страдай, сколько тебе вздумается. - И где же находится эта ваша непонятная планета? Далеко? - Относительно близко. - Сколько до нее световых лет? - У вас совсем иное представление о времени и пространстве. Вы смотрите вперед глазами стрелочников, а мы машинисты. Ларсен снова улыбнулся. - Я могу идти? - А вы мне так и не сказали, будет ли на вечеринке Кий, - она чуть ли не трясла его за грудки, вы бездушный истукан, - скажите, ну, чего вам стоит…. Я хочу знать! - Успокойтесь, Мария. Он был бы рад там вас увидеть. - Правда? - Уверен. Нам с Сеном он нравится. 136

*** До семи еще оставалась уйма времени. Но женщинам его всегда катастрофически не хватает. Будь в сутках сорок восемь часов, они и тогда опаздывали на свидания, в парикмахерские, на приемы к врачам… Исключение, пожалуй, составляют свадьбы, собственные свадьбы. Там секунда промедления чревата крахом всех надежд. В общей сложности женщина добальзаковского возраста тратит на свой макияж одну тысячу пятьдесят суток ровно. Это значительный срок. За преступления против личности дают меньше. Это плата за красоту. Мужчина, если ему не нравится, как он выглядит, пойдет в кабак и напьется, поправит, что называется, лицо движением кружки с пивом. Умная женщина пить не станет. Заметив на своем лице наметившуюся морщинку, она, прежде всего, оббежит всех подруг, проверяя по их реакции, на сколько углубился процесс. Те уж точно в чужом глазу соринку разглядят. Если подруга встретит замечанием: « А ты сегодня не плохо выглядишь», значит, зависть в ней теплится, и ей можно доверять. Вот если она скажет «…Как хорошо ты выглядишь», надо насторожиться и последить за собой. Искренность у женщин ценится только до первого свидания. *** Мария оставила Алекса на попечение кормилицы. Ларсен с Сеном зашли за ней в шесть тридцать. К этому времени она была уже собрана, но поинтересовалась: - Это не близко? - Это загородная вечеринка. - Нам потребуется час, чтобы туда добраться? - Нам час, а кому-то и жизни не хватит. Там будут только избранные. - Вы меня интригуете. Рука Ларсен в белой перчатке соскользнула с мраморной полки камина, он по-военному вытянулся, подчеркивая тем самым торжественность момента. - Там будут только избранные, - сказал он. - Я хорошо выгляжу? – Поинтересовалась Мария. - Избранных не обсуждают. - Как мужчине, я вам нравлюсь? - К счастью, как мужчина, я ничего не понимаю в женской красоте. - Мне вас жаль. - Ерунда. Понятие красоты субъективно. Мне все равно, кто передо мной: Джоконда, или Беатриса Григорьевна. - Вы не Дон-Жуан. - Нет, хотя я сегодня в черном. - А я в белом. Я правильно одета? 137

- Женщина никогда не одевается правильно. - Это почему же вы так считаете? - Я боюсь показаться пошлым, поэтому промолчу. Я стараюсь больше молчать и меньше говорить. - Сегодня вы особенно разговорчивы. - Сегодня – да. Общение с людьми не проходят бесследно. - Мы взаимно обогащаем друг друга. - Увольте. Мы давно прошли этап взаимозачетов. *** На семьдесят восьмом километре машина притормозила и остановилась у обочины. - Дальше придется ехать на трамвае, - сказал Сен. - А что случилось? – Мария не заметила ни запретительных знаков, ни ухудшения асфальтового покрытия. - У нас кончился бензин? - Больше половины бака осталось. Дело в следующем: здесь проходит маршрут трамвая W – 7690479. Только на нём мы сможем добраться до места. Здесь он сворачивает в сторону. Видите, нам тут даже не развернуться: сплошные кусты и овраги. - Равносильно самоубийству, - подтвердил Ларсен. - Впервые слышу, чтобы трамвай преодолевал такие преграды. - Мы даже сможем на это посмотреть, - убеждал Сен. - Хорошо. Подождем трамвая. Он хотя бы раз в год проезжает мимо этих мест? - Именно раз в год. - Что-то не верится. А остановка где? - Рядом с шалашом. Вам видна тростниковая крыша? - Видна. Но я не вижу там рельсов. - Вожатая привозит их с собой. - В хозяйственной сумке? - Мы не вникали в подробности. - Черти что! – Скорее удивилась, чем выругалась Мария. - Здесь не ругаются. Понимаете ли, в этих местах очень глубокое и обидчивое эхо. Надо ждать молча, а то трамвай вообще не придет. - Ваш трамвай обидчив, как ребенок. - И это еще не все. - А что еще? - Вожатая там тоже со странностями. Она, собственно, и не вожатая, а художница. Учится в каком-то училище. У нее трамвай, как мастерская. Места достаточно. Кстати, мы сядем во второй вагон, так вы свое платье от красок убережете. - Она, что, ведет вагоны и рисует одновременно? 138

- Именно. - Это же отвлекает. - От чего? - От дороги. - Она на нее и не смотрит, да и не увидишь ничего сквозь стекла завешанные холстами. - Ничего себе! - Зарплата у нее маленькая, но на краски хватает. - Она неплохо рисует, - сказал Сен. - Мне нравится, - сказал Ларсен. - А я боюсь, что мы вернемся уродами, - сказала Мария. - Трамвай этой компании еще ни разу не сходил с рельс. Наконец вдалеке появился самый настоящий трамвай. Его было хорошо заметно по ярко светящимся оранжевым полосам, которые тянулись вдоль бортов, выкрашенных зеленой краской. - Веселенький. - Заметила Мария. - Остановки-то хоть будут объявлять? - Мы не пропустим. На этом маршруте всего одна и есть. Они побежали к остановке, чтобы не опоздать. - А как наша остановка называется? - Так и называется – «Наша». - Вот бы такое в России устроить! - И устроят со временем. Такие остановки в любом уважающем себя государстве есть. «Чужих» - не надо, но «Наши» есть «Наши». Они успели вовремя. Свободных мест искать не пришлось, ибо все сидячие кресла были свободны. Сидеть в них было очень удобно. В кресла были вмонтированы наушники, соединенные с телевизором. Но демонстрировали по нему только его же собственные внутренности, в общем, кино на любителя. Вагоновожатая попросила пристегнуть ремни безопасности. По вагону летали бабочки, пчелы и комары. Мария испугалась, что их покусают, но насекомые вели себя прилично. Они докучали не своими жалами, а энциклопедическими цитатами. Комар: Осмеркин Александр Александрович – 1892 – 1953 – живописец. Член объединения «Бубновый валет», АХРР, ОМХ. Произведения Осмеркина 1910 – 192о-х годов созданы под влиянием кубизма и фомизма. Бабочка: Чушь понапишут. Пчела: Формалисты! Писакомараки! Вторая пчела: Моя троюродная прабабушка бывала в гостях у его жены. Пчела: 139

Она красивая? Четвертая пчела: Она несчастная. Ей по бедности почти все его картины пришлось продать. Но знай, у художников не бывает некрасивых жен. Пчела шестая: А ты откуда знаешь? Четвертая пчела: Я с женами двух современных художников спала. Пчела: Тебе понравилось? Восемнадцатый комар: Вы как старые бабки на завалинке. Противно слушать. Об интимном вслух не принято говорить. Бабочка: Суриков Василий Иванович 1848 – 1916 – русский живописец. В 1888 году, после смерти жены, впал в острую депрессию, оставил живопись. Шестая пчела: Почему бы ни сказать прямо: ушел в запой. Он же потом все-таки вернулся к работе. Да еще какие картины написал! Бабочка: Здесь так написано. Комар: Наплюй и забудь. Чушь собачья. Почитать бы, что они о нас пишут. Пчела: О нас – в другой энциклопедии. Шестая пчела: Обидно. У себя под сиденьем Мария обнаружила зайца. Его трясло и тошнило. Ему было плохо в этом вагоне. Мария спросила: - А что тут заяц делает? - Это безбилетный заяц. Ему тут положено быть. - Но он всего боится. Его бы нужно в лес отпустить. - Нельзя. Его сначала должны оштрафовать. Так заведено. - Кем? - Контролерами. Они его оштрафуют, а потом угостят морковкой. - Бедненький. Жалко его. Его сейчас вырвет. - Если контролер придет вовремя, то не вырвет. - Давайте его в таком случае сами оштрафуем и отпустим. - Нельзя: у нас морковки нет. - Тогда я возьму его на руки. - Это можно. 140

- У нас-то, надеюсь, билеты есть? - А то высадят посреди леса с морковкой… - Нам билеты не нужны. Мы не зайцы. - Запутанные правила. - По запутанным правилам легче жить. - Тем, кто их запутывает. - Конечно. Трамвай подпрыгивал и дребезжал, то почти отвесно падая в овраги, то, погружаясь, как поплавок, в крохотные озерца, но всякий раз благополучно справлялся с препятствиями. Всю дорогу насекомые зачитывали пассажирам отрывки из биографий художников. Спорили об их работах. Вагоновожатая Вера списывала мелькавшие за окном пейзажи. Она успела сделать сорок восемь масляных этюдов. Возле пруда они остановились. Вере было необходимо набрать воды, чтобы поработать акварелью. - Обычно трамвай здесь никогда не останавливается, - сказал Сен. - Да уж, - сказал Ларсен, - не останавливался. С Марией все необычно. Ей бы нужно было стать женой художника. - А спать с пчелами? – съязвил Сен. - Уже темнеет, а мы все едем, - заметила Мария. - Кстати, Мария, хотите с ней поговорить? - А можно? После утвердительного кивка Мария обратилась к вагоновожатой: - Скажите, вам больше нравиться вести трамвай или писать картины? Вожатая лизнула кончик кисточки и сказала: - Мне больше нравится балет. - И? - И я буду балериной. Но мне хочется танцевать голой. Мое тело просит не грубого и сального созерцания, а поклонения. Я ненавижу женские партии. Мне импонирует сила, полет мускул. Моя мечта - станцевать Карла Маркса. - Его и читать-то невозможно, а вы «станцевать» хотите. Как это, как это? - Элементарно. Шажками, шажками… Высоко над головой я буду держать красные пуанты, и выкрикивать гневные лозунги. Я буду кричать: «Долой партер! Даешь галерку!». - Странные у вас желания. - И танцевать я буду не на паркете, а на булыжной мостовой. - Ноги не жалко? - У меня протезы. - Простите, я не знала. Тогда все понятно. 141

- Вам, товарищ, ничего не понятно. Однажды я подорвалась на минете, вернее, на мине. Это было на войне. А на войне, как на войне, сами понимаете… Впрочем, это слишком интимно, чтобы об этом говорить с первым встречным. Время собирать камни, время забрасывать ими друг друга! Простите. Мне нужно сосредоточиться. Она переключила внимание на дорогу. - Мне нравится, как мы едем - сказал Сен, - от руля отдохну. - А я от тебя никогда не отдохну, - сказал Ларсен, - никакого покоя. И гудят, и гудят… Лучше бы природой любовались. Скоро уже приедем. И тут вагоновожатая объявила: - Господа, у меня все готово. - Выходим, выходим, - торопил Ларсен Марию, - вот и добрались с божьей помощью. Надо спешить, а то Вера, чего доброго, захлопнет двери перед самым носом, завезет на дальнюю станцию и сбросит с моста. Элементарно. Набросит на шею веревку с палитрой, и – в реку. Она плохо переносит «месячные». Когда кто-то хвастает в моем присутствии, что у него «все готово», я начинаю остерегаться, и задаю вопрос: «Для чего готово, для убийства»? От женщины всего можно ожидать. Сегодня она признается тебе в любви, готова даже положить тебя на музыку, а завтра забросает пустыми водонепроницаемыми кошельками. - Она что, ненормальная? - Относительно, да и то – может быть… Не знаю… Нормальных женщин я видел только в гипсе и в мраморе. Эти, действительно, божественно хороши. Они милосердны и сговорчивы. Чем больше времени они находятся в гипсе, тем мягче становится их нрав. Но мрамор надежнее. Вы думаете, почему восхищаются купающейся Вирсавией Себастьяно Риччи? Я знаю ответ. Она уже ничего плохого не может сделать ни одному мужчине. Она нарисована, а, значит, не опасна. Хотя задний план картины как бы предупреждает зрителя: не все так просто. На дальнем плане, опершись на балюстраду, за купальщицей на всякий случай приглядывает одинокий мужчина. Может создаться впечатление, что подглядывающего интересую ее формы, что он ждет, когда с ее обнаженных ног спадет банное полотенце, и она обнаженная войдет в воду. Нет же, взгляд его прикован к изящному, но тяжелому сосуду под ее левой рукой, и он бы хотел от него вовремя увернуться... А то бы сюжет поменялся, и мы увидели под левой же рукой, но уже кающейся Магдалины полуистлевший череп кисти господина Эль Греко. И хотя Эль Греко в 1614 году умер, а Риччи только родился спустя сорок пять лет, великий художник, творивший в ХY1 веке, сделал некое предупреждение. Мне лично всегда хотелось объединить два этих сюжета: под левую руку Вирсавии поместить череп, а на книгу 142

Магдалины поставить сосуд с вином. Череп служит ей всего лишь закладкой. Читает она книгу явно «с конца», или не читает ее вовсе, а только делает вид, что ее захватывает сюжет. Скажите, как можно прочитать текст, если его загораживает череп? Ей не до содержания библии. В ее глазах не раскаяние, а упрек и вопрос: «Боже, ты не забыл выключить молнию»? Череп же в руке купальщицы избавил художника от написания мужской фигуры на заднем плане. - Вы, Ларсен, наслушались искусствоведческих проповедей. - Я все-таки продолжу. - Не стоит. - А мое суждение о Венере вас не интересует? А почему ее нашли без рук, знаете? - Нет. - Да вся мужская половина человечества в тот день молила: «Только без рук!.. Пожалуйста, боже, только без рук»… И чудо свершилось. - Да, забавно. Но мне интересно, куда мы пойдем дальше? - На свет. Видите вдалеке свет? – При этом Ларсен помахал Вере рукой на прощание. - Она, надеюсь, за нами вернется? - Конечно. На рассвете. Так вы свет видите? - Теперь вижу. Слабый. Вдалеке. - Это только так кажется. Идти всего две минуты. Могу засечь время. - Про время я больше ничего не хочу слышать. Ненавижу время. - Точно. И есть за что, хотя вы этого не можете знать. - Да, - сказал Сен, - вы еще слишком молоды. Слишком. - Спасибо за комплимент. В наши дни они так редки. И, вообще, мне с вами все интересней… - Это ответный комплимент? - Да. Мне хорошо. У меня добрые предчувствия. - У вас, Мария, верные предчувствия. - Не томите, что за сюрприз меня ждет? Сен плелся позади всех. Он спотыкался и чертыхался, сожалея, что не взял фонарик. Настроение у него было подавленное. Он ворчал: - Могли бы устроить по такому случаю фейерверк. Могли бы ракету запустить на луну, чтобы было светлее. - Что с вами, Сен? Вас что-нибудь тревожит? Вы самый неразговорчивый в нашей компании. - Я не смогу сегодня увидеть свои любимые рекламные выпуски. В лесу нет телевизора. - Реклама такая гадость! Такая!.. 143

- Ничего подобного, Высокое искусство, как и молитву надо созерцать. На это нет времени. Мы уже говорили об этом проклятье человечества – о квадратуре мгновений, об этой не имеющей решения задаче. Я люблю рекламу. Хорошую обожаю. Я могу часами сидеть у телевизора в надежде увидеть любимый рекламный ролик. Жаль, что нет специального канала. Все охвачено: и политика, и культура, и новости, а базового канала нет. Я не фанатик. Я ценитель. Если я увижу после выпуска новостей классную картинку со спецэффектами о женских прокладках, я забываю обо всех новостях. В новостях нет никакой новизны. Это схема. Это сухой и ощипанный пересказ того, что уже произошло или того, что никогда не было и не будет. В новостях обо мне ничего не говорят. Мне они не интересны. Мне не интересно, кого выберут президентом той или иной страны. Я президентом никогда не буду. Я просто просплю ядерную войну или землетрясение в Китае. Я, к примеру, не соображу, куда надо посылать войска, а откуда их пора выводить. А от рекламы я торчу. Я, конечно, не брошусь под скальпель хирурга, чтобы изменить пол после просмотра рекламы о прокладках, но я их куплю. Я верю, что со мной ничего не случится. А широко рекламируемые таблетки от запора? Скажите, разве их реклама не полезна? Я о запоре ничего не знаю. У меня нормально работает желудок. Но и таблетки от запора я тоже куплю. Знания о запоре полезны. Они обогащают не меньше, чем знание живописи. Многих реклама раздражает. Мне же хочется усилить звук, когда я слышу правдивые и наполненные ассоциациями слова: «Горят на солнце протуберанцы, а дети без памперсов просто засранцы». Чем плохо? И смысл есть, и рифма, и аллитерация, и астрономический посыл, завязка, кульминация и развязка. Это, батеньки вы мои, классика. Новости тут никакой нет. И это понятно. У многих родителей дети рождаются и счастливо живут до самой смерти чистейшими засранцами. - Все! Хватит! – прервал эту тираду Ларсен. – Своими словами ты, пожалуй, все искусство обосрёшь, прости господи. - Да уж, - сказала Мария, - так вы все трамваи распугаете. Давайте обходиться без грубых слов. Мы же культурные люди. - Мы? Забудьте о культурных людях. Они ушли вслед за мамонтами. Их больше нет. Где вы культурных людей видели? Может, в московском метро? Человек, которому дышат в лицо селедочным перегаром, не может долго оставаться культурным. Рано или поздно от него начнет пахнуть чесноком. Может быть, вы видели культурных людей в театре? Назовите такой театр. Назовите всех зрителей поименно. Я перепишу фамилии в блокнот и закажу в церкви заздравную мессу. А, может быть, они в эти минуты перемещаются по оживленной улице в дорогих автомобилях? Может быть, их просто не видно за тонированными стеклами? А вдруг они 144

так опасно культурны, что им пора прятаться от серых и бескультурных масс, рыщущих по помойкам в поисках куска хлеба? Вы, Мария, чересчур наивны и благодушны. Это в оркестре солирует скрипка, а в жизни – барабан. Вам для чего даны ушные перепонки, думаете, чтобы лучше слышать? Для этого дано сердце. А ушные перепонки лучше заткнуть ватой. И глаза придется завязать, чтобы остаться культурным и интеллигентным. Мой вам совет: реже выходите на улицу. Пользуйтесь услугами фантазии. Летайте во сне и наяву. Читайте сказки. Или смотрите рекламу. Реклама – зеркало мертвых душ. Я это прекрасно понимаю. Но реклама – это моя слабость. Я и сам придумал коротенький сюжет, рекламирующий косметику. Крупным планом лицо покойника без косметики. Потом еще более крупным планом его жопа, но с косметикой. В абрисе женских губ на ягодице, как на гербовой печати – название известной фирмы. Хорошо придумано? Что скажите? - Ужасно. Отвратительно и ужасно. Мне сейчас за каждым кустом будут мерещиться привидения. - Сен, успокойся. Ты сегодня слишком разоткровенничался. Уймись. *** Поляну ярко освещали прожекторы. Каждый размером с мексиканское сомбреро. Укреплены они были на рогатках между деревьями. Зажгли их с приходом важных гостей. Но и до этого здесь горело множество разноцветных огней. Гирлянды, составленные из пустых бутылок, были набиты лампочками меньшего размера. Стеклянные стойки бара, кувшины, бокалы, хрустальные вазы со льдом, прозрачная посуда на столах, стеклярусы, свисающие с козырьков танцевальной веранды, переливались разноцветными огнями. Весь этот светящийся peristyion был наполнен волшебной музыкой. Она сочилась из прозрачного, вздыбленного родника, сбегавшего с почти отвесной горы. Камни, покрытые стеклянными водорослями, были похожи на арфы. Их бесчисленные струны шевелило течение, заставляя мелодично звучать. Отражаясь от лиственной падуги, звук возвращался на землю к танцующим парам. В центре поляны помещалась хрустальная rotonda. Возле каждой колонны за пюпитром сидел музыкант. Взгляды оркестрантов были устремлены внутрь прозрачной ротонды, где парила, задавая темп, огромная черная роза. Она была похожа на дирижера во фраке. - Настоящий lwsthaws, - сказал Ларсен. - Как это перевести? - Спросила Мария. - Монбижу, - сказал Сен. 145

- Теперь понятно. Но очень, очень здорово… Эти смешные танцующие люди мне кого-то напоминают… - И кого же? - А вы сами не видите? Ну, вот же, вот же… крутит хвостиком… да, точно, точно… это же самый настоящий ослик. А на ногу ему, того и гляди, наступит цыпленок. Здорово, - Мария захлопала в ладоши, - смешнее не бывает. Она залилась хохотом, когда маленький человечек с желтой лысиной наступил-таки на ногу ослику, и тот, поджав ее под себя, застыл на месте и стал причитать: «Не буду больше с тобой танцевать, бульонный кубик». – «Я нечаянно. Я больше не буду». - Между прочим, этот желтый цыпленок настоящий герой. - Герой? - Переспросила Мария, - правда? - Да, он поражен ракетным топливом, гиптилом. Работал вместе с другими на стартовой площадке, а она разлетелась на куски. Его можно только пожалеть. Он из команды выжил один. Раз в год мы его приглашаем на вечер-встречу. Года три назад он был настоящим атлетом. Теперь, конечно, сдал. - Вы хотите сказать, - она все-таки с трудом сдерживала смех, - что это не цыпленок, а человек? Вы меня не разыгрываете? - У него от гиптила пожелтели волосы. И все. В остальном он хоть куда!.. - Скажите, а это тоже человек? – Она прикрыла рот ладошкой, чтобы не прыснуть со смеху, а мизинцем, чтобы присутствующим был незаметен ее интерес, указала на лягушонка в немецкой каске времен Второй мировой войны. Поверх каски на лягушечью голову был натянут картуз. - Он бывший узник концлагеря. Он потерял всех близких. - А почему он танцует один? Он всего боится. - Попробуйте его пригласить, если вам не противно танцевать с таким стариком. - Это же лягушонок, а не старик. - А вы подойдите ближе, загляните в его глаза. - Я его сама боюсь. - Он же, как вы говорите, старенький и маленький. Он совершенно ручной. Да, он некрасив. Время никого не красит. Неизвестно, во что мы превратимся, когда нам будет за восемьдесят… - Нет, все-таки вы меня разыгрывайте. Я его сейчас приглашу, а вы поднимите меня на смех.* - Как хотите. Я не настаиваю, - сказал Сен. - А этот голый мужчина в валенках, что он тут делает? Почему он в таком виде? Мы все одеты в вечерние платья, а этот совсем уж неприличен… Ему не во что одеться? - А это не человек. Это косолапый мишка. 146

- В профиль он похож на чернокожего китайца, этот ваш мишка. - Это северный медведь. Но в валенках. Я отвечаю. - Я, что, по-вашему, никогда в зоопарк не ходила? Говорю же вам, этот мишка гол до неприличия… Я, все-таки, женщина… - Вас смущают половые признаки? - И это тоже. - Ему сделали операцию. Он был чересчур активен. Пришлось трансплантировать этот орган. Теперь мишка менее агрессивен, и может проделывать сложные цирковые номера. Мы еще это увидим во второй части. А в сторону водонапорной башни я вам, Мария, смотреть не советую: зрелище не для слабонервных… - И что же там такое? Я слышу только приглушенные стоны. Подойдемте ближе? - Я пас. - Что же там происходит? - Казнь-шапито. - Казнь? Там по-настоящему казнят людей? - Преступников. Им отрубают головы. В кустах стоит гильотина. Каждые шесть минут чья-то голова оказывается в корзине. Скажу вам, что подонки заслужили большего, но контора проявляет к ним снисхождение. Будь я судьей-распорядителем, поджарил их на углях. Медленный огонь – самый справедливый огонь. Я бы поджаривал негодяев изнури: нехороших запахов меньше. - Скажите, Ларсен, их казнят по приговору суда? - Суда быстрого реагирования, ибо, если вы, земляне, будете медлить, от вас останутся бирки и товарные чеки… - А справедлив ли этот суд? - Он почти божий, если вы сомневаетесь. - «Почти», как это может быть? - Мы выдаем казненному справку, что он понес справедливое наказание. Во всяком случае, еще никто не жаловался. Виноват – отвечай. Гуманность хороша при ловле блох. Послушали бы вы их предсмертные слова. - Увольте. - Хотите знать, о чем они просят? Они умоляют, чтобы их гильотинировали по пояс. - Правда? - Сущая правда. - Зачем это? - Не знаю. Бюст все-таки… - И им идут навстречу? - Нет, конечно. Головы рубят, затем складывают в корзины и несут на Поле Чудес. - И что с ними происходит дальше? 147

- Ничего. - Зачем же их тогда там закапывать? - А вы знаете другое место? - Не знаю. - Вот. Вот и ответ на ваш вопрос. - А палач?.. Он один или их несколько? Как он справляется с такой работой? И еще: кто назначает палачей? - Это выборная должность. Приговоренные к высшей мере сами выбирают палача… тайным голосованием. Как только он выбивается из сил, его меняют, и он кладет голову на плаху. Должность авторитетная, но не вечная, как и все под этой луной. Прекрасная луна. Вы не находите? – Спросил Ларсен. - При чем здесь луна? Вы путаете возвышенное с низменным. - Ничего подобного. Я их перемешиваю в нужных пропорциях. Возьмите, к примеру, Босха… Страшная птица лакомится юной девой, достаточно гибкий юноша какает золотыми монетами, проваливающимися в отстойную яму, туда же летит человеческая рвота… И так далее, и так далее… Вам нравится Босх? Вижу, что вы с ним знакомы. Мне тоже нравится этот художник. Он еще в то далекое время понимал, что солнечные дворики и пруды с лилиями мир не спасу. Вы вслед за Достоевским повторяете, что красота спасет мир. Я согласен. Но какая красота? Вы ополчились на ужастики с расчлененкой, на мистику и мудистику… Вы отчасти правы. Но только отчасти, потому что эти работы в кинематографе сродни работам Босха? Они не равноценны, но они перекликаются. Важен талант. Талант это все. Талан спасет мир. Надо уметь его видеть таким, каков он есть и таким, каким он снится. А офорты «Капричос» Франсиско Гойи? Какие прекрасные сны посещали этого гения. В Кинта дель Сордо вряд ли кто предполагал, что оттиски его снов потрясут грядущие поколения. Не бойтесь всепожирающего и всепоглощающего призрака Эль Хайана. Все живое пожирает и пожирается. Лишь творчество бессмертно, в нем остается наша усмешка, а не страх… Вот почему, Мария, вам смешны танцующие клоуны. Вам их такими представили, они такими предстали перед вами, но не перед Всевышнем… - Честно, Ларсен, я не предполагала, что вы можете быть ходячем кладезем мудрости. Но с вами можно не согласиться. - Не соглашайтесь, Мария. Истины нет. Ее придумали те, кому лень искать и не находить… Никогда ни с кем не соглашайтесь, особенно с самой собой… Билеты у приглашенных проверяли Арлекин и Мельпомена Ивановна. Арлекин был выдержан и предупредителен. Он смахнул специальной щеткой дорожную пыль с туфелек Марии, предложил ей 148

театральный бинокль или прибор ночного видения на выбор. Он сказал: - Сейчас будет звучать Стравинский. Советую взять бинокль. - Спасибо, - поблагодарила Мария, - нет ли у вас таблеток от кашля? - Конечно. Вам сколько? - Одну, если можно. Сен забеспокоился: - Вы приболели? - Мне они нужны на всякий случай: боюсь в неподходящий момент раскашляться. Со мной всегда такое случается, когда слушаю классику. Мельпомена Ивановна проверила подлинность билетов на ультрафиолетовой установке. И, хотя сомнений в их подлинности не было, на всякий случай спросила: - Они не поддельные? Ларсена это предположение возмутило. Он резким движением выхватил из-за пазухи пистолет: - А это, старая карга, ты видела? Или тебе хочется гнойного геморроя?!.. Мельпомена Ивановна скрылась за ширмой. Вероятно, решила сменить прокладку. Указатель с надписями информировал: «commedia dell^ arte», «opera», «show», «а пошли бы вы…»… - Нам куда? – Спросила Мария. - Это условные надписи, - перехватил ее взгляд Ларсен, - нам можно находиться повсюду. На импровизированной сцене давали пьесу под названием «Трусы без горошин». Они заняли места в партере. Собственно, амфитеатр и бельэтаж отсутствовали как, впрочем, и зрители, если не считать неразлучной троицы. Все действие сводилось к тому, что главная героиня со словами «мне одиноко» откидывала прочь покрывало и демонстрировала свои прелести жен-премьеру. - В чем тут суть? – Обратилась Мария к Ларсену за разъяснениями. - Суть в том, что трусы у нее на голове. - Тогда мы не будем им аплодировать. - Мне кажется, что они того и ждут, чтобы мы удалились. - Не будем им мешать. Совершенно не стоит этого делать. - Сказал Сен. Они прогуливались в дубовой роще, когда в небе послышался шум работающих лопастей. - Это еще что? – Удивилась Мария. - Это главный сюрприз. Мы должны кое-кого встретить. - Кого же? - Президента Лунной Дубравы. 149