Путяев. Взаймы у смерти

«Взаймы у смерти». А.С. Путяев / Библиотека Галактического Ковчега, 190 стр., 2021 г. Вместо предисловия …Но ведь жизнь начинается и после смерти. Зачем приспосабливаться к земному циклу перемен с его удачами и неудачами, к чему добиваться восторга толпы, которая не имеет никакого отношения ни к бессмертию, ни к космической проводимости, ни к Белой Флейте. Не всегда «глас народа – глас Божий». Перефразируя Достоевского, – да простит нас гений, – лучше сказать так: «Любите женщин, пейте вино и пишите стихи, пока прямо в постель вместе с чашечкой кофе на завтрак не подали апокалипсис… Не бросайте камнем в каждую лающую на вас собаку, ибо вы никогда не дойдете до цели». Сократ не верил в демократию, не признавал мнения большинства, считая его глашатаем невежества. Отсюда и вывод: Избранные – это не те, кого избирают путем голосования! Не хочу денег! Не хочу славы! Пишу и рисую. Рисую и пишу. Всё от Бога! Богу пусть всё и останется! © А.С. Путяев 1

ВЗАЙМЫ У СМЕРТИ Однако в этот момент плутающую мысль остановили Голоса: «Послушай, Кий… Кий, послушай… Кий, ты нас слышишь?..». Незнакомец обернулся, поскольку, окликнули его сзади, и именно его, в этом он не сомневался. Он спросил: «Вы обратились ко мне»? Ответили уже из угла комнаты: «Да. Нам следует объясниться». Мужчина сделал несколько шагов по направлению к невидимкам: «Да где же вы, наконец? Почему прячетесь?» - «Мы не прячемся. Мы Голоса». – «Просто голоса, и все?» - «Естественно. Впрочем, для нас, конечно, естественно… Но ты этого не поймешь, сегодня не поймешь, возможно, это произойдет позже». - «Итак, чьи же вы голоса?» - «Это не столь важно. Считай, что мы представились друг другу. А теперь слушай и запоминай. Ты, Кий, обречен на «жизнь взаймы». Тебе отпущено всего шестьдесят часов, в течение которых ты можешь оставаться самим собой. Они разделены на два отрезка. В первом – двое суток. Во втором, который отпущен на крайний случай, - как правило, он подстерегает нас в конце земного пути, – двенадцать часов. Промежуток между началом и концом, или концом и началом, смотря как на это взглянуть, - длиною в вечность. Он твой. Но наполнить его жизнью можно лишь с помощью донора. Им может быть любой человек, который согласится поделиться самым дорогим… Хороши все способы: убеждения, просьбы, подкуп, шантаж и т. п. Этими жизнями можно пользоваться, как сменным бельем или вещью взятой напрокат. Важно знать, что внешне вы с очередным донором станете двойниками, но у вас не будет общей судьбы: у каждого она своя. Стоит также учесть, что если по какой-то причине ты, Кий, откажешься от «жизни взаймы», у тебя в запасе останутся двенадцать часов, и их ты можешь прожить без чужой маски. Время пошло…». Кий собрался было попросить разъяснений, но Голоса исчезли. Его вопросы о собственном прошлом, о границах возможного и невозможного, реального и вымышленного остались без ответа. В этот самый момент к нему возвращались потоки стертой информации. Они были отрывочны и неясны, по большей мере относились к уровню подсознания. Какое-то высшее Существо просеивало сквозь сито его потоки, отбрасывая в сторону крупные фракции. Он как бы заново родился. Но родился взрослым, умудренным не житейским, а первозданным опытом, которым делились с ним обезличенные, пришедшие из небытия гены. Только они помнили то, что помогало ему сейчас воскреснуть. Только им было под силу передвинуть пространство и время, научить его думать и любить, терять и находить будущее. 2

Кий облачился в пижаму, и поднялся по винтовой лестнице на второй этаж своих апартаментов. Они частично был отведены под оранжерею, а в центре помещения стоял бильярдный стол. Над ним свисал зеленый, отороченный кисеей абажур. Окон как таковых не было. Их заменяли огромные аквариумы с причудливыми водорослями и маленькими рыбками причудливых форм и окраса. Они шевелили плавниками, отражая утренний свет, разлагая его радужные составляющие. Цветные блики гуляли по выкрашенным в зеленый цвет стенам. В белых полукруглых нишах в умиротворенных позах замерли мраморные нимфы. Сквозь стекла читались очертания площади с низкими пятиэтажными зданиями и памятником какому-то выдающемуся деятелю в центре. Памятник был задрапирован прозрачной сеткой, должной отпугивать птиц. Напротив располагалось полицейское управление. У массивных дверей стоял дюжий детина в форме. Сверху можно было рассмотреть и окна немноголюдных кабинетов. Вид, можно сказать, не самый роскошный, но зато это был самый центр, с сетью ресторанов и бистро, с густым потоком машин, которых, впрочем, не было слышно. Кий срезал понравившуюся ему желтую розу, спустился с ней вниз, к бассейну, и, проплыв на спине стометровку, оставил цветок на середине. Тот отчего-то вмиг раскрылся и стал похож на бронзовое, с кавернами, распятье. Вода приняла желтый оттенок, а бутон пронзило сусальное сияние, будто он превращался в тающий на глазах золотой нимб. Вслед за тем Кий занялся утренним туалетом. Первым делом привел в порядок волосы, укоротив их на две трети, потом принял душ, переоделся в белый костюм, выбрав его из дюжины, висевших в платяном шкафу, а галстук сам скользнул в руку, шелковый, с пчелками на цветочном поле. Через шею перекинул желтый, в тон галстуку шарф, еще раз пригладил ладонью непослушные пряди, закрепил их лаком, собрав сзади в пучок, и освежился одеколоном, пахнущим лесной свежестью. Одежда и парфюмерия не только женщине доставляют радость. Одетый со вкусом и не чурающийся косметики мужчина не сливается с безликой толпой. Он защищен от ее лавинообразной серости, сметающей на пути и собственное \"Я\", и уважительное \"Мы\". И если разгримированная женщина похожа порой на свисающие с бельевой веревки драные чулки, то мужчина, сам того часто не подозревая, кажется ржавым гвоздем, удерживающим ее на весу. Можно иногда позволить себе выглядеть плохо, ну, допустим, днем, но никак не ночью, когда тебя никто не видит, чтобы не опуститься и не опротиветь себе и близким. Можно по-разному относится к мужчинам, плюхающимся на кровать в костюме и ботинках, но если простыни свежие, а ботинки начищены до блеска, то, думается, это вполне куртуазно и приемлемо… по праздникам. 3

Охранники учтиво поклонились своему господину и предупредительно пропустили вперед, не говоря ни слова. Кий вежливо поинтересовался, когда за ними закрылись двери лифта: «Вы со мной, господа»? Ни один мускул не дрогнул на их лице. Они промолчали и отступили в угол. И тогда он предупредил: «Пожалуйста, держитесь от меня как можно дальше». Они, повинуясь приказу, будто растворились в воздухе, но Кий чувствовал их дыхание рядом. Впрочем, он решил ничему сегодня не удивляться и не портить настроение с утра. Кий подошел к администраторской стойке и обменял доллары. Курс был невыгодным, но это его не волновало. Он убрал деньги в портмоне, щедро расплатился со швейцаром, заставив того расплыться в подобострастной улыбке и пулей выскочить из вестибюля, чтобы распорядиться дежурным такси. Водитель подал машину к самому подъезду, и затормозил в шаге от ковровой дорожки. Кий не знал, куда едет и зачем. Он просто решил позавтракать в каком-нибудь кафе, а потом уже ознакомиться с достопримечательностями города, просто побродить по его весенним улицам. Для этого ему вовсе не нужна была машина, и он отпустил ее, проехав всего пару кварталов. Оставшись один, он замедлил шаг, начал рассматривать вывески, приглядываться к лицам, находя их неинтересными, дисгармонирующими с ажурной резьбой клейких, пытливо тянущихся к свету листьев. Демонстрационные и торговые залы вытеснили свою продукцию на тротуары. Металлические стойки с газовыми шарфами, дешевыми, безвкусными галстуками, блузками, рубашками, а также лотки с пластмассовыми часами «на вес» и фотоаппаратами-«мыльницами» оповещали о переходе в менее респектабельный городской пояс. В противовес непритязательной человеческой озабоченности с вечной оглядкой на время, в котором она затерялась, природа впала в беспечную ярость цветения и обновления: радостное пение птиц, вдохновенные паузы майского безветрия, стройные переборы падающих в фонтаны струй, сопровождали повсюду. В мире существуют не только хаос и мрак, но отведено в нем место и поющему одиночеству, наверняка. Кия переполняли незнакомые чувства. Ему хотелось близости родственного существа, ласки, объятий. Он, так долго скованный забвением, страстно желал жить надеждами, которые слепыми поводырями идут впереди нас, зрячих, но невидящих так далеко… Куда они летят – мечты со сложенными крыльями, мечты, противящиеся и отрицающие любую реальность?.. Они – как паруса, не знающие рифов, иль краски, не познавшие холстов, иль тень от призрака, иль рифма не для слов… «Ну, вот, это то, что мне нужно, - сказал про себя Кий, - переступая порог небольшого кафе с претенциозным названием «Для поцелуев». Он 4

прошел внутрь, выбрав столик у окна, и принялся разглядывать убранство молодежного заведения. Вообще-то, оно походило на стеклянный лабиринт: стены-ширмы теснились друг к другу, образовывая узкие беспорядочные проходы, формируя кабинки в виде граненых стаканов, затененных до уровня головы, в центре же оставалась свободная площадка для танцев, - ее было видно отовсюду, - соседствующая с кухней, где на виду у всех готовились коктейли и дежурные блюда. В центре площадки стояла высоченная искусственная пальма. На ветках висели красочные открытки со смешными надписями: «Не жди меня мама», «Оторвись от задницы», «Переплюнь Лету» и другие, не менее зажигательные. Поверх кабинок была пущена рыбацкая сеть, с запутавшимися в ней панцирями черепах, акульими челюстями, обломками мачт и обрывками канатов. Но в это время дня кафе было похоже на необитаемый остров. Народу – никого. Официант предложил Кию меню. - А это что? – Кий ткнул в длинный перечень блюд пальцем наугад. - «Поцелуй кита». - Это из чего? - Из яиц. - Кита? - Нет же, нет… Из перепелиных, но приготовленных особо. Плюс рыба... - Это вкусно? - Это блюдо само просится в рот. - Замечательно. Тогда, пожалуй, к нему – солнцезащитные очки и кофе. - Не понял. Кий положил на край стола три солидные банкноты: - Солнце мешает. - Это мы исправим. Пока вы позавтракаете, заказ будет готов. Простите, вам две пары или одну? - Одной достаточно. Спасибо. - Вы очень остроумный и состоятельный молодой человек. - Так уж и «молодой»? - Несомненно. С деньгами каждый из нас молод и красив. Сейчас все будет на столе. Приятного вам аппетита. - Спасибо еще раз. Уча детей вежливости, взрослые старательно вдалбливают в их умишки признательную аксиому: за все на свете, почти за все надо говорить «спасибо». Это не так. Этот постулат вырабатывает в нас рабское угодничество. Есть вещи, за которые не стоит благодарить вовсе, например, за подарки к женским праздникам, за повышение по службе, за награды, политые кровью, за многое другое, если не хочешь стать немножечко японцем. Благодарить надо за данную тебе жизнь и за любовь, 5

которую испытываешь сам. Но сегодня Кий готов был каждому фонарному столбу кланяться в пояс и говорить «спасибо» писающей на него собаке, потому что утро было замечательным. С такими вот спорными, но забавными рассуждениями, он, не спеша, дошел до гранитной набережной, спустился по ступеням вниз, миновал серые ангары с инвентарем для летнего отдыха, пересек заасфальтированную велосипедную дорожку, переходящую в почти загородный пейзаж, и оказался у самой воды напротив дебаркадера с верхом из алюминия и стекла. Он еще не был переведен на летний режим. За его витринами виднелись разобранные столы и плетеные стулья. Соблазнительно запахло хмелем. Рядом на скамеечке медленными глотками пил пиво из бутылки невзрачный старик. Рядом с ним, держа на поводке криволапую, греющуюся на солнце собаченцию, беспокойно дремала седая, худенькая женщина. Поминутно вздрагивая и озираясь по сторонам, она всматривалась в редких прохожих, а когда Кий поравнялся с пожилой парой, спешно засобиралась домой. - Пошли, Джон. Пора, Джон. Сколько можно пить это пиво. - Другого нет. Но я тебя люблю. - Если ты меня любишь, то поторопись, пожалуйста, а то мы опоздаем. - Разве мы куда-то спешим? - К врачу. Или ты забыл, мой хороший? Ты старенький, бедный и больной. - Нет, я не бедный. - И не кричи так громко. Пожалуйста, я тебя очень прошу. Она потянула за поводок, и сонная собачка, до последней возможности вытягивая шею и упираясь, чуть ли не волочась по земле на брюхе, - такие у нее были короткие и непослушные лапы, - наконец-то приняла походную стойку. Она с притворным довольством повиляла хвостом и поплелась следом за хозяевами, которые были явно чем-то напуганы. И Кий понял чем: истуканы опять стояли за спиной. «Я же вам сказал, - прикрикнул он, исчезните! Совершенно не нуждаюсь в ваших услугах. От кого и от чего вы меня защищаете»? – «От жизни, - сказал один из них». Впрочем, его окрик подействовал, и они словно испарились. Оставшись один, Кий сел на скамеечку и стал смотреть на воду. Река на середине была темной, как изнанка стародавнего зеркала, что говорило о большой глубине. Быстрое течение образовывало редкие, но внушительные воронки, которые затягивали в свою безостановочную карусель линялые прошлогодние листья. Спуск был относительно пологим, и к нему легко было подойти, не рискуя подвернуть ногу. Здесь, у самого берега, вода была чистой и прозрачной, позволяющей разглядеть огромные зеленоватые камни на дне, гладкие, со скользкими проплешинами. Кий ополоснул в холодной воде руки, стер платком 6

оставшиеся капли, и выбрался наверх. Скамейка уже была занята. На самом краю, скрестив вытянутые ноги и укрывая колени полами черного пальто, сидела девушка. Она безучастно смотрела на воду. Несомненно, это притягательное свойство воды как-то влияет на души людей: она может быть и живой и мертвой, излечивающей от ран, или наоборот – жуткой и заглатывающей целиком. Она может отшлифовать камень и разложить до неузнаваемости прекрасное тело, навечно смыть любимые черты, размыть фанатичную, цепко хватающуюся за соломинку память… Страшно взглянуть на облитое луной лицо утопленника. Не приведи господь! - Я вам не помешаю? – спросил Кий незнакомку. Она молчала, а он продолжал ее разглядывать, затрудняясь продолжить разговор. Сердце его сбилось с такта, а дыхание стало неровным. Он будто был загипнотизирован ее остановившимся взглядом, который вместе с живой водой и илом зачерпнул со дна все «яти» невостребованных чувств. В этой мутной взвеси, способной довести до головокружения, плавала боль забытья. Невозможно разобрать и разложить по полочкам песчинки, невозможно собрать их вместе, невозможно выплеснуть – и уйти. Не в нашей воле манипулировать миром теней и править восторженно и робко царством наслаждений. Он был прикован к этому взгляду огромных, подернутых патиной воспоминаний голубых глаз, и только одна она могла лишить его удовольствия смотреть и тайно поклоняться небесным чертам. Как мы находим друг друга? Что заставляет нас сделать единственный выбор, не лучший, не худший, а именно единственный, даже если он не последний? Неужели виной всему воображение, скука, обстоятельства иль случай? Кто так бесцеремонно распоряжается нашими судьбами? Кто третий стоит между нашими «Я», такими разными и неприводимыми к общему знаменателю, к этой бесконечной черте небытия?… Не ждите ответа: откуда-то сверху льется дождь бесконечных и неразгаданных длинных гудков, таких же загадочных, как прозрачные капли в вечном водовороте природы… Если вы будете стоять над душой, я охотно уступлю вам место. Может быть, и в раю. – Напрасно вы принимаете меня в штыки. У меня нет дурных намерений. Вы просто мне очень нравитесь. Я не имею намерений вас оскорбить. Я могу вас сделать счастливой. Незнакомка окинула его взглядом с головы до ног, ядовито заметив: – За что? Я– – А, знаете, еще Франц Кафка утверждал, что каждого окружает уготованное ему великолепие жизни во всей его полноте, но только нужно знать заветное слово, а оно, увы, недоступно. Я думаю, что если мы не попытаемся разгадать тайну, то так и погибнем в путах выживания. Это недостойно человека. Для себя у судьбы ничего не 7

прошу, но я бы с удовольствием помог Вам. Мне кажется, что Вам сейчас нелегко. Не стоит отчаиваться: всегда есть выход из любого положения. – Если вы сумасшедший, то странный сумасшедший. Я очень хорошо знаю мужчин, уж поверьте, но вы могли бы быть среди них королем, хотя нет, их там уже предостаточно… Знаете что, у меня нет настроения разговаривать. Понимаете, я не в духе. Без вас и вашего Кафки тошно. – Я не могу вас покинуть. – Господи, вы из какого века? «Не могу», «великолепие жизни», «не имею намерений» - что за чушь вы несете? Вас невозможно слушать без слез. Вы что, инопланетянин? – Уже то приятно, что у нас завязывается беседа. - И часто вы добиваетесь расположения женщин с помощью такой чепуховой казуистики? - Все, что я успел сделать в жизни, так это позавтракать… Я не имел ни счастья, ни случая, познакомиться с какой либо женщиной. - Все до единой прошли мимо? Рассказывайте, рассказывайте… - Я не считал, сколько прошло мимо… Я прежде не обращал на них внимания. Вы первая, с кем я заговорил. - Послушайте, это уже чересчур! Я, честно, передумаю топиться! Это вам нужна помощь, а не мне. - Помощь нужна. Это совершенно верно. Вот я и предлагаю позавтракать вместе, а вечером пойти в театр. - Вы же уже завтракали. - С удовольствием позавтракаю еще раз. Выбирайте самый лучший ресторан, и поедем. Все-таки от реки веет прохладой. Вы, должно быть, замерзли. - С удовольствием посмотрю, как вы лопнете. Будем считать, что вы меня «сняли», но это в последний раз. И деньги вперед. - Вам нужны деньги? О, этого добра у меня хватает, - Кий выпотрошил свой портмоне, отдав незнакомке все деньги, - пока достаточно? - Чтобы красиво умереть – да, чтобы хорошо жить – нет. А вы чудак. Честное слово, вы меня заинтриговали… но только до вечера… у меня свои планы. Надо успеть заказать надгробие. Договорились? - Как прикажете. - Как прикажу? Воистину, не самоубийство, а скоморошество какое- то получается. Такое только с русскими случается. - А вы русская? - А вы не извращенец? - Я проснувшийся навсегда… - Романтично, романтично до безобразия… Ладно, рискнем. Где наша не пропадала… 8

Неожиданно на Марию свалилось целое состояние. У нее не было ни гроша. С тех самых пор, как ей удалось выбраться из подвала, где ее больше двух месяцев держали на игле, унижали, насиловали и заставляли сниматься в порнофильмах, она голодала. До этого Мария танцевала в мужском клубе «Амбот». Это была менее грязная работа, но у нее не сложились отношения с Ритой, тоже русской. Соперница, которую она считала сестрой по несчастью, приревновала ее к богатому завсегдатаю, владельцу целой сети казино, чеху по происхождению, пожилому, азартному и прижимистому. Он легко проигрывал состояния, но не тратился на своих нескольких жен, предпочитая расслабляться на стороне, переезжая из страны в страну. Подставили ее тривиально: подбросили в сумочку две сотни долларов и золотую зажигалку этого гнусного типа, который не захотел вступиться. В его присутствии ее подложили под двух криворотых амбалов, а потом затолкали в дешевый бордель. Кормили впроголодь, почти не давали спать, заставляя обслуживать за день до тридцати клиентов. Этот животный конвейер довел ее до истощения. Однажды во время полового акта она потеряла сознание, и чуть было не задохнулась. Бледную, с пеной у рта, ее как загнанную лошадь, бросили умирать в придорожных кустах. Когда она очнулась, при ней не было ни одежды, ни паспорта, ни денег, даже фотографии маленькой, оставшейся в Москве дочери. Ей повезло: ее не переехала машина, она не умерла от переохлаждения и побоев. Ехавшая за город супружеская пара заметила ее вовремя. Они помогли Марии прийти в себя, умело воспользовавшись дорожной аптечкой, приодели, - в их багаже нашелся спортивный костюм и старое демисезонное пальто, - а потом развернулись, подбросив до полицейского участка. Но она, конечно, не обратилась за помощью, испугавшись, что ее, как проститутку и наркоманку, могут обвинить во всех смертных грехах: русских в этом городе не любили, не любили за то, что они не умеют постоять за себя. Если русский, то обязательно либо главарь мафии, либо агент спецслужб, а еще хуже – нищий художник с подсолнухом на обед и ужин, любитель семечек и \"матрешкин\" командир. Прошли те времена, когда англичане и немцы служили у них лакеями. Эти времена никогда не вернутся, нечего и мечтать. Нация может пережить максимум две революции, третья – это Везувий, это горы пепла, оставшиеся от рукописей и партитур… Это вам скажет любой академик словесности, или физик-атомщик, ныне надомный экстрасенс и «колдун в седьмом поколении». Что ж он, гад, раньше не дергался, когда Чапай шашками его предков рубил?.. Теперь вот пусть отсиживаются в сортирах и электричках, да жуют кроссворды. Фальшивомонетчикам заливали в глотки расплавленные золотые слитки, а новых русских стоит поить нефтью из блюдечка, до полной готовности, а потом поднести спичку, да и сжечь, чтоб не осталось на земле этой слюнявой загадочности, раз страна не может ее покарать или 9

прокормить… Ведь и им хочется жить, как людям, а живут как всегда… низостью и воровством. Бизнесмены… до первой получки. Украл, выпил, переспал с девочкой, - и в тюрьму в наручниках работы Фаберже. Они шли по уже знакомой Кию улице. - Только ведите меня в самый дорогой ресторан. Я так хочу, сказал он. - Я не так шикарно выгляжу в этом чужом наряде. - Почему «чужом»? - Длинная история. - Я готов выслушать. - Есть истории, от которых нельзя освободиться простым пересказом. Это плохие истории, очень плохие. Они держат вас на булавочном острие, как обреченную бабочку. - Я не понимаю. - И, слава богу, а то за такие деньги вы могли бы потребовать и уроков сольфеджио. Я не понимаю, почему я их взяла. Просто решила, что если уж и пропадать, то, как говорится, с музыкой. - Я так давно не слушал хорошую музыку. - И какая музыка вам нравится? - Безусловно, классическая. Я бы с удовольствием послушал сейчас Моцарта. От вас тоже исходит музыка. Ее излучают ваши глаза. Они печальны, как минор. В них что-то от космоса. И эти черные зрачки… - Скорее черные дыры. Все прекрасное, на что я когда-то смотрела с детским восторгом, провалилось в них, как в преисподнюю. Сама удивляюсь: и почему я такая невезучая? - Вы красивая. - Поэтому? - Нет, я просто констатирую факт: вы красивы и умны. Я не хочу верить, что вы несчастны. Таких женщин должны окружать роскошь и поклонники. Вы, как бы это лучше сказать, преддуэльная женщина. - К сожалению, дуэли заменили разборками. Приходилось слышать такое слово? Верх одерживает хамская сила. Скажите, вы талантливо играете, притворяясь интеллигентным и внимательным, или вы действительно так наивны, что ничего не видите вокруг? - В данный момент ничего и никого, кроме вас. И это правда. Мне хочется дарить вам цветы и комплименты. Я бы сию минуту встал на колени, если бы это вас не шокировало на людях, правда, мне до них нет никакого дела. Замечали, наверное, что развязность прощается легче, чем порядочность? - На себе испытала. - Да, простите, я забыл, как вас зовут. - Я вам этого не говорила. А зовут меня Марией. - Какое волшебное имя. Если мне станет когда-нибудь плохо, я позову – «Мария»! А я - Кий. - Необычно. Но зато легко произносится и запоминается. 10

- Кстати, Марии Магдалене Моцарт посветил целый фортепьянный концерт. И его отказывался исполнять Бетховен, вероятно потому, что он был замешан на крови женщины, но это другая история. - И что было с этой женщиной? - Она была ученицей Моцарта. Ревнивый муж, - он ревновал к творчеству Моцарта, хотя, кто знает, как там было на самом деле, - попытался перерезать ей горло и покончить с собой. Второе ему удалось, а Мария жила еще долго. Но не хочется о грустном, даже если этому грустному сотни лет. - А вы случайно не пишите музыку или стихи? - Еще не пробовал. Но для вас я что-нибудь обязательно напишу. Хотите вы того или нет, но с сегодняшнего дня я назначаю вас своей музой. - Любовницы, музы… Как все у вас мужчин недолговечно и просто. - А у женщин не так? - Не так. Совсем даже не так. В юности мы доверчивы, впечатлительны и глупы. Отсюда начинаются все беды. Мы дарим вам свою любовь и нежность, а вы втаптываете их в грязь ложью, изменами, эгоизмом и трусостью. Вы не способны защитить нас от невзгод и унижений, перекладывая этот груз на наши хрупкие плечи, и мы устаем, и опускаемся до того, что платим вам той же монетой. - Вы так молоды, и так страшно рассуждаете. Я, конечно, не так опытен, можно сказать, вообще неопытен в житейских делах, хотя и старше вас, но то, о чем вы говорите, действительно, страшно. Мне казалось, что если я могу кого-то сделать счастливым, даже ценой потерь и отречений, то я обязан это сделать, и не для того, чтобы быть совладельцем, а чтобы … иметь перед глазами. Сиянье солнца из-за туч. Ручное облако над нами. Меж пальцев пропускаю луч, чтоб ты смогла поймать губами… - Уже и стихи в ход пошли? - Это экспромт. Четверостишье сложилось само собой. Вы красивы. Вы очень красивы. Вы похожи на мою любимою киноактрису. - И кто же это? - Орнела Мутти. И, значит, быть вместе – судьба. - О судьбе еще рано говорить, да она и не вступает с нами в переговоры, мне так кажется. - Во всяком случае, по-моему, и вам стало чуточку легче? - Совсем немного. Но говорить не хочется. А я должна? - Вы мне ничего, Мария, не должны. Мне хорошо с вами. Но где же ваш ресторан? - Мы пойдем в кафе. - Уж не потому ли, что вы не так одеты? Давайте прежде заглянем в магазин. Идет? - Я не знаю… Это нечестно… соблазнять меня, как Золушку… 11

- Хорошо. Согласен на компромисс: мы идем в недорогое кафе и посещаем недорогой магазин. Такой вариант вас устраивает? - Хорошо. Но я буду тратить из тех, что вы мне дали. - У меня это далеко не последние деньги. - Так не выйдет. - Ерунда. Кому, как ни женщинам тратить деньги мужчин? Я не нахожу их даже привлекательными… Сплошной макияж. Краска, бумага и цифры. - Деньги это проклятье человечества. - С этим я согласен. Давайте их тратить вместе. Как можно активнее. - Если все так… я сожалею лишь об одном… - О чем? -О том, что мы не встретились раньше. -Раньше или позже, но мы должны были встретиться. Оставьте груз прошлого в прошлом. На краю тротуара, согнувшись в три погибели, играли дети. Совсем маленький мальчик сидел на корточках, подобрав под зад резиновый мяч. Судя по всему, они вышли на окраину города. Мария погладила девочку по голове и заплакала. Она вспомнила оставшуюся в Москве дочь. И угораздило же ее связаться с бывшей комсомольской конторой. «ООО», или «ААА», какая теперь разница. Ей обещали, что по окончании занятий в «Башмачке», - под такой вывеской скрывались вербовщики молоденьких девочек, ее устроят на работу в один из престижных заграничных клубов танцовщицей. Для поступления в этот, как выяснилось позже, вертеп требовалась и медицинская справка, и свидетельство об окончании хореографического училища или, как минимум, стаж работы в каком- нибудь танцевальном коллективе. Тогда, во времена шальной перестройки, во все верилось легко. Маша несколько лет занималась бальными танцами, и рассчитывала, что легко пройдет конкурс. К конкурсанткам был индивидуальный подход. От нее потребовали интимных услуг. Пришлось уступить. Выбора не оставалось: она только что развелась с мужем, и должна была содержать маленькую дочь и больную мать, а счета в банке не было. Коммерческий директор поводил ее с месяц по ресторанам и саунам, покатал на дорогой импортной машине, а потом стал захаживать в гости. Единственно полезное, что оставалось после ночных посещений – пачки презервативов, коробка конфет и два надкушенных яблока. Презервативы летали по всем комнатам, заменяя детские игрушки. Потом Юрий Давыдович, - у него была семья, обязательства и все такое прочее, - сплавил ее своему приятелю. Тот какое- то время попользовался переходящими женскими прелестями, а потом предложил заняться проституцией. И опять ничего другого не оставалось, как согласиться. Банальная история падения. Она уговаривала себя, что это временно, что скоро она устроится на настоящую работу, будет отсылать 12

большую часть валюты домой, оставляя себе на самое необходимое, а потом все как-нибудь забудется само собой. Новый хозяин самолично отснял целую пленку для представительского фотоальбома и для собственной скабрезной фототеки, чтобы Маша, на которую к тому времени был накоплен серьезный компромат, не вздумала начать честную жизнь. Он так и сказал: «Если попытаешься улизнуть или ссучишься – ославлю, так и знай». Но первым шальным деньгам она обрадовалась. Вернувшись с ночной смены, Мария в каком-то угарном азарте, разбросала купюры по всей комнате, а потом крепко уснула, видя как ее бедра оплетают чужие волосатые ноги, а обвислые животы и жирные губы тычутся в грудь. Первый клиент, его можно было отнести к разряду застенчивых, - даже сумел «завести», отчасти потому, что была глубокая ночь, а ночью женское начало брало свое, отчасти потому, что все было без грубости. Ей даже посочувствовали, когда она искренне расплакалась и призналась, что такое с ней случилось впервые. Помнится, тот клиент, возбужденный правом «первообладателя», еще несколько раз заказывал ее через диспетчера. Замуж за него выйти не предлагал, но пообещал сделать дорогой подарок, правда, и он исчез: наверное, материальное положение не позволило или влюбился по весне. На те первые, кровные, она купила торт, фрукты и нижнее белье, не очень дорогое, но сексуально-задиристое. Разные ситуации случались: одному мужику сразу натуру подавай, другой повозиться хочет, а иной брезгует - сам себя удовлетворяет, только просит при этом ноги шире раздвинуть и трусы «засучить». Противно, конечно, но человек ко всему привыкает. Так и весна прошла незаметно. А потом ее с Раисой вызвали для оформления документов. На это ушло еще пару недель, а потом их проводили в аэропорт «Шереметьево», и – прощай Родина. Прощай, продажная и лживая! Прощай, безвольная и никчемная! Прощай! Разве можно тебя не винить за то, что ты теряешь таких замечательных девчат, которые дарят тебе своих сынов, и их ты положишь под танки… И какого рожна тебе рожать бандитов в кепках, бритоголовых уродов, дебилов с членами наизготовку?.. Прощай, не поминай лихом. Тебе еще корячиться лет двести, а кушать хочется сегодня, а музыка звучит сейчас, а детям завтра в школу… За котлету и булочку на короткой перемене чего получишь-то – кирпичом по голове из-за угла. Не-а, не хочу в космонавты, да вот хоть убей!.. Никогда сюда не вернусь!!! - Не надо плакать, Кий коснулся ладонью ее щеки. Мария не выдержала: обвила его шею руками, спрятала лицо на груди, зарыдала еще сильнее. Она плакала оттого, что хорошие люди, - если и правда они есть, - почему-то ходят порознь, как зачумленные, а плохие и встречаются на каждом шагу, и объединяться умеют, и все-то им нипочем, и цели - по фигу, и живут безбедно, ни талантами не обладая особыми, ни знаниями. Почему? Наверное, потому, что и родители их были проще, да осмотрительней, и не учили их дурацкие стишки 13

разучивать к праздникам, а чаще бабой ягой пугали, да подзатыльников отвешивали сполна, как будто предвидели, что ветры переменятся. - Не буду. Я вообще-то сильная. - И не надо. Я рядом. Я помогу. - Не хочу привыкать к хорошему. - Надо. Легко беду накликать, если о ней думать постоянно. Думай о хорошем. - Не могу. - Так уж ничего и не было? Конечно, было. И костры пионерские были. И тайные пожатия, от которых заливаешься краской стыда, и адская дрожь от первого поцелуя, и мечты о том, что юность не кончится никогда. Старость? А что такое старость? Старуха в стоптанных ботинках на меху? Смешно, право. Уж она-то никогда не покроется сетью морщинок, и не будет переваливаться с ноги на ногу, как жирная гусыня. Обозримое будущее виделось ей светлым и радостным. Оно будет качать ее на морской волне, выбрасывать залпы ландышевых салютов. Она выучится и станет врачом. Она будет лечить больных, а однажды откроет секрет долголетия и подарит его своему возлюбленному. Они будут жить счастливо и не умрут в один день, как в добрых, но грустных сказках. Они будут ходить в театры, принимать дома друзей, путешествовать по миру. - Было, все было, - отвечала она быстрее себе, чем Кию, - и прошло. Тебе не холодно без плаща? - Купим. Правда мне кажется, что мы заблудились. - Нет, здесь магазины на каждом углу. Да вот же он, мы прямо перед ним остановились. Или он тебе не нравится? - Разве могут магазины нравиться или не нравиться? Ты, Мария, смешная. Любой магазин нас устроит. Сегодня, во всяком случае. А завтра, если пожелаешь, зайдем в фирменный. - Мне тоже все равно. Вещи в магазине висели без всякого подбора. Это был комиссионный магазин. Они прошли к вешалкам, и Мария, безошибочно и быстро угадав размер, выбрала для него черный с погонами плащ. Он был на подстежке, которая легко отделялась с помощью молнии. - Спасибо. Теперь себе. - Нет. Не хочу. Мне тут ничего не нравится. - А как же ресторан? - Лучше пойдем в кафе. Я знаю одно, но, пожалуй, пешком туда не дойду: ноги стерла. - За мной пришлют машину. - Ты позвонишь и вызовешь такси? 14

- Зачем? - машина нас уже ждет. В этот самый момент к ним подкатил шикарный новенький «Мерседес». Дверь предупредительно распахнули, и они удобно устроились на заднем сиденье, предоставив охране передние места. - Это твоя машина? - Не знаю. - Не шути. - Я и не шучу. - Тогда мне страшно. - Это почему? - Как же! Трое незнакомых мужчин… - Ты боишься? - Конечно. Я бы лучше прошлась пешком. Так спокойнее. - Успокойся. Это легко. Их не надо учить хорошим манерам. Они сейчас же исчезнут. Машина притормозила, и господа в серых костюмах из нее вышли. - Чудеса, да и только! Они тебя послушались? - Наверное, им за это хорошо платят. - Это твоя охрана? - Не знаю. Мария, я, правда, не знаю. Мне самому интересно. Они целый день ходят за мной по пятам. Мысли мои читают. - Невероятно. Ты должен мне рассказать о себе. Обязательно. - Я это сделаю. А теперь говори, куда ехать. - Пожалуйста, в «Кафе для поцелуев». – Как бы извиняясь за самостоятельно принятое решение. – Оно не дорогое. Кий не признался, что уже знаком с его кухней. Он продумывал варианты своего поведения. Рассказать сейчас Марии о странном послании Голосов для Человека из Ниоткуда, значит - окончательно подорвать ее психику, и опять перейти на «Вы». Кий чувствовал, что между ними завязывается что-то большее, чем случайная связь. Крохотные светлячки помогали идти на встречу друг другу только на ощупь, а их сердцам так нужен был яркий огонь. Он еще плохо понимал, что, собственно, связывает и разобщает людей, что более правдиво – ложь или истина, в каких случаях надо к ним прибегать? Достаточно ли уметь отличать белое от черного? Жизнь строится на нюансах, и смерть – один из них. Еще совсем недавно в глазах Марии он смог прочитать поминальные отрывки… Он видел ее белую тень, шагнувшую в черный квадрат мироздания, который в долю пикосекунды «схлопнулся» как при «термояде», высвобождая энергию жизни, и ее уже нельзя было измерить, понять, вернуть назад или окликнуть… Еще не научившись спать, мы видим сны. Мы не помним их, но они помнят нас, «до» и «после» жизни. Мы слышим Голоса. Они что-то скрывают, они ищут способ проникнуть на нашу планету и обжить ее «по-настоящему», завладев плотью и душой каждого, кто смертен во имя Высшей Власти. Это голоса сумасшедших и 15

самоубийц, прокаженных и каторжан, бряцающих кандалами проклятой жизни, отверженных и посторонних… Пройдя круги ада, познав тайну небытия, они хотели бы вернуться назад первыми, только какое отношение ко всему этому имеет он? Наверное, какое-то отношение все-таки имеет, раз интуитивно почувствовал, что заглянул слишком далеко. Его пугало то обстоятельство, что у него совершенно нет воспоминаний, будто их стерли до бела, зачем-то оставив элементарные навыки, коробку цветных карандашей и альбом «Раскрась сам». Но, похоже, там, наверху, неправильно смонтировали схему. Он чувствовал в работе мозга какие-то «сбои», нехватку здоровых и отлаженных блоков, а иначе, да, а иначе чем другим объяснить свою старомодную сентиментальность и тягу к прекрасному? Официант поступил тактично: он сделал вид, что не знаком с господином в черном плаще, подобострастно и вежливо принял заказ, зажег стоявшую на их столике свечу, пожелал приятного аппетита. - Тебе понравится это блюдо. - Я верю, - сказал Кий, - это случайно не яичница? - Что-то среднее между яичницей и рыбным рулетом. Я вообще-то рыбу не люблю, только соленую, да и то - в охотку. Но в этом блюде сохранены правильные пропорции. - Я больше люблю отдельно рыбу, отдельно мясо. - Давай закажем мясо. Я же не знаю, что ты больше любишь… Учту на будущее. - Забудем. Я не гурман. Я вообще могу питаться раз в тридцать лет. - Извини, что я и ем, и слушаю одновременно, то есть не по этикету, но, стыдно признаться, у меня зверский аппетит после ломок. - «Ломки», а что это такое? - Это болезнь, жуткая болезнь, следствие употребления наркотиков. Но с этим покончено. Мне было так плохо. Лучше и не интересоваться. - Не буду. А смотреть на тебя, это как наркотик? - Я смущаюсь. Мне все время приходится следить за тем, как я ем, чтобы рот был в порядке. - У тебя прекрасный рот. Не понимаю, что ты так к себе придираешься? Не обращай на меня внимания. Я же не могу повернуться к тебе спиной, согласись? - Пожалуй. - Ладно, я проделаю в меню дырку ножом, и буду на тебя смотреть через нее. Так можно? - А есть ты будешь? - Если ты скажешь «нет», я объявлю голодовку еще на целых пятьдесят лет. - И умрешь. - Спорим, что не умру? Ну, на что спорим? На поцелуй – идет? - Поцелуй через пятьдесят лет, он тебе будет нужен? 16

- Нужен. И через сто он мне будет нужен, потому что я тебя люблю. - Кий, ты как ребенок. Ты совсем меня не знаешь. - А что, люди, которые живут подолгу вместе, всегда счастливы? Я так не думаю. Наоборот, чем дольше они живут вместе, тем несчастней. - Не все. Есть исключения. Если я полюблю кого-то, то навсегда. Любимый человек не может наскучить. - Если так, то я записываюсь … - Куда? - А куда, скажи, в таких случаях записываются? - Могу сказать. Я бы тебе сказала, но ты обидишься. - Я догадываюсь, куда… На прием к психотерапевту, правильно? - Извини, ты сам догадался. - Значит, я нормальный. - Нормальный сделал бы вид, что не догадался. - Я сделал вид. Только я сначала сделал вид, а потом – догадался. А ты в это время… ты в это время… - А я в это время жевала. Ты это хочешь сказать? - Догадалась. Только ты догадалась со второго раза. Видишь, как много у нас общего. - Есть немного, - впервые за эти минуты улыбнулась Мария. - И я тебя за это «немного» люблю. - Несерьезное, глупое дурачество. Такими словами не играют. - Мне все равно, какой ты была. Женщина будет такой, какой ты ее вылепишь, только лепить ее надо не из глины и грязи, а из солнечного утреннего света, из обнаженного луча… А если ты когда-нибудь меня бросишь, то я уйду навсегда… по лунной дорожке, моя радость, по лунной дорожке… Мне будет трудно вернуться, потому что я никогда не смогу повторить этих слов, потому что ту же самую Жизнь человеку вернуть нельзя… Я так же открыт, как и раним, потому что к любви в придачу даются и горести, и радости. Я их с благодарностью принимаю. Да, и горести тоже, потому что они не чужие, они твои и мои, а если это не так, то мы исправим ошибку. Будет жаль, если такое выпадет на мою долю. - Мы еще ни о чем не договорились. - Разве можно договориться о любви? - Нет, конечно. Но бросаться в объятья друг друга вот так вот, прямо на улице, ни с того ни с сего? - А почему бы и нет? - Так не принято. Я раньше вообще ни с кем на улице не знакомилась. - И что? И что? Улица сама тебя нашла… Прости, но это так. Зачем жить в мире условностей? Кем они придуманы? Опытом поколений? Каких поколений? Богом? Он не разменивается на мелочи. Сколько людей искалечили свои судьбы этими глупыми условностями, которые и не они- то придумали. Я только что наблюдал картинку, ты тоже на нее могла обратить внимание, когда мы садились в машину: девочка поцеловала 17

мальчугана за то, что он уступил ей свой мяч. Она поступила так, как подсказали ей чувства, хотя, казалось бы, какие в их возрасте чувства. А главное в том, что им не нужны наши условности. Они эмоционально раскрепощены, им можно только позавидовать. - Тогда, по-твоему, хватай и делай, что хочешь… - Я так не говорил. Я говорил о человеческих, а не о животных чувствах… и не хватай, а заслужи, и не погуби, а возвеличь… и полюби так, чтобы тебя хотя бы уважали… - Я тоже так думаю, только я не умею так красиво говорить. - Умеешь. Это должен уметь каждый человек. Каждый человек должен уметь мечтать, писать стихи, рисовать, сочинять музыку… Сколько лет мы живем на земле?.. Очень и очень много. Пора бы всему этому научиться, а мы скатываемся по ступеням вниз, к пещерным сводам, к дележу лакомого куска, к набедренным повязкам, к танцам под шаманский бубен, и скоро будем носить хвосты вместо галстуков… Прости, я, наверное, слишком эмоционален? Мария отложила в сторону столовые приборы, поставила правый локоть на стол, как послушная ученица: - Можно сказать? - Прости, я тебя совсем заговорил. - Я тебя тоже люблю. Я буду говорить то, что чувствую. Тебе страшно не будет? - Пока мне приятно. Но такими словами не играют. - Теперь это не только мои слова, но и твои. Правильно? - Минуточку, минуточку, всего одну минуточку. Затрудняюсь ответить. Правильно-то, конечно, правильно, но трудно поверить. - Мне тоже было трудно, но я же справилась. - О такой ученице я только мечтал. Это какое-то чудо. Я хотел сказать, что ты – настоящее чудо. - Тебя не смоет со стула волной красноречия? - Может. - Но!…Я хочу тебя поцеловать. Можно? - Господи, ты еще спрашиваешь? Они одновременно поднялись. Кий вышел из-за стола, и Мария поцеловала его в губы. Официант появился вовремя. Он спросил: - Что-нибудь еще? - Шампанское и цветы, - дополнил заказ Кий. - Цветы, - какие: белые или красные? - Лучше - желтые, - попросил Кий. - Два букета или три? - А третий-то для кого? – поинтересовалась Мария. - Для меня, - ответил официант, - за счет заведения, разумеется. У вас такой веселый молодой человек… Я вижу, ему понравилась наша кухня. 18

Шеф-повар будет в диком восторге. Кстати, вы утром забыли свои солнечные очки. - Спасибо, это очень кстати, потому что те, в которых я от вас ушел, потеряны. Мне кажется, что я всегда буду терять очки и зажигалки. - Так ты уже здесь сегодня был? – Спросила Мария, когда они остались одни. - Представь. И брал на завтрак то же самое блюдо. - Тебя здесь принимают за обжору. - Точно. Ты, надеюсь, так не думаешь? - Я вижу, что ты ни к чему не притронулся. Можно поменяться с тобой тарелками? - Нужно. А ты не будешь смотреть на меня как на… - Обжору? - Снова догадался. Какой ты, право… - Умный? - А вот и нет: я хотела сказать «догадливый хвастунишка». Принесли цветы и шампанское. Они выпили по бокалу, и у Кия закружилась голова. Он побледнел и почувствовал себя плохо. В глазах потемнело. Он увидел белый стол, покрытый простынями, чьи-то руки в перчатках, пронзительный свет автомобильных фар, хирургические инструменты, электрические разряды, огромную каплю воды, свисающую с острия лезвия, а в этой капле - жирные, расползающиеся по лотошным бочонками буквы, которые сами собой сложились в единое слово – п р о щ а й. - Тебе нехорошо? - Она опустилась на колени, и подняла вверх подбородок, испуганно глядя ему в глаза. – Любимый, что с тобой? - Мне уже лучше. Я совсем не умею пить вино. Мне, правда, лучше, ведь ты знаешь так много волшебных слов, Мария. Расскажи мне о своей стране. - А что о ней рассказывать… Работы, заботы, авоськи, да Фроськи…Утро я там начинала со слов: - Ой, мамочка, опять сыр из авоськи украли! Ну-ка, скажем вместе – чи-и-з… - Ты так не любишь свою страну? - Это не моя страна. У меня была не такая пошлая… Пусть наивная и нескладная, но другая… *** Любовь, также как дух и душа, является частью животворящей космической матрицы, которая, проникнув в любую структуру, возмущает ее и заставляет самовоспроизводиться и улучшаться. Ученые вывели математическую формулу, доказывающую способность искусственного интеллекта к самоусовершенствованию. Например, такими свойствами может обладать компьютер. Мы напрасно направляем электронные 19

телескопы в сторону могущественного космоса, ища там братьев по разуму. Эти потуги, скорее всего, окажутся тщетными: жизнь настолько многообразна, что не поддается дефиниции. Информация хаотична и не имеет точного определения: слово – против слова. Язык дельфинов непонятен человеку, и наоборот. С нами пытаются контактировать и камни, и деревья, и сами планеты, но мы к этому не готовы. Возможно, древним цивилизациям это было под силу, вероятно, они были посвящены в секреты высшей сенсорной деятельности и вселенской гармонии. Эмпирический путь привел их к гибели, или все-таки они сумели выкарабкаться из тленной оболочки и пойти дальше через ворота мира теней и привидений?.. - Ты водишь дружбу с привидениями? - спросила Мария, когда они вошли в номер, уже убранный прислугой. - Почему ты так подумала? - Мне показалось, что здесь кто-то есть. - Никого. Только мы с тобой. - Я видела странное свечение над твоей кроватью. Правда, я видела, но оно мгновенно исчезло. Хотя, постой, видишь…… вон там, на коврике, - заметила удивленно, - встает в полный рост… Я вижу… Оно движется в нашу сторону… - Не пугайся. Может, оно хочет с тобой познакомиться. - Не-ет, я боюсь. - Не бойся, - заключил Кий Марию в свои объятья, - оно обнюхает тебя, повиляет хвостиком и убежит. А, может, это твоя душа пришла ко мне в гости? - Что ты такое говоришь? Моя душа, - она ощупал грудь, - на месте, слава богу. - Значит, я свою забыл взять на прогулку. Больше ничего тебя не пугает? - Все очень странно. - Просто ты устала. Прими душ, поплавай, отдохни… - Ты тащишь меня в постель? Ты такой же, как все? - Пожалуйста, не сравнивай меня ни с кем и никогда. Я ничего такого не имел в виду. Я сам не лягу в эту кровать. Я ее ненавижу. - Грустные воспоминания? - Скорее наоборот - никаких. Я это место предпочитаю обходить стороной. - Да-а? - Правда, правда. Сегодня мне приснился страшный сон, будто я был похищен инопланетянами, которые на хирургическом столе перекроили меня на свой манер, начинив светодиодами и прочей пиротехникой… А потом они хотели изъять мою душу, чтобы пересадить ее кому-то из своих правителей. Я отчаянно сопротивлялся, но не помню, чем все кончилось… 20

- Бедненький мальчик, ты насмотрелся глупых \"ужастиков\". Я ненавижу мутные сериалы про всяких там бескровных монстров с железками вместо мозгов. Я не понимаю, как можно бездарно транжирить время, сидя у телевизора. - У меня телевизора нет, но есть кинозал. - Это совсем другое дело. А чего у тебя нет? - С тобой у нас будет все. Я люблю тебя. - Ты не слишком часто повторяешь это слово? - Я этого не замечаю... Но только любовь защищает нас от всякого рода напастей. Это часть матрицы, спасительный животворящий символ, поддерживающий человеческий род. Ее не заменит никакой секс. - Ты говоришь как проповедник. Мне тоже хочется верить, что любовь существует. - Существует. Я убежден. И это не слово против слова, а другой, более вечный и упорядоченный эмпирический закон. - Кий, я не знаю этого слова. - Забудь слова. Просто поцелуй меня, и помолчим, глядя в глаза друг друга… - Ты мне нравишься, Кий. Я боюсь тебя потерять. Не знаю, зачем я тебе это говорю, и правильно ли это. Не подумай, что из-за денег. - Я и не думаю. - Ты мне веришь? - Конечно. - Тогда, я буду… как дома. Это прилично? - Это замечательно. - Тогда, как ты и хотел, я приму ванну, поплаваю, а потом отдохнем, если ты не передумал... - Я только «за»! Какое это блаженство: предать свое тело теплым струям воды, прикрыться толстым слоем ароматной пены и слушать спокойную музыку, доносящуюся из встроенных в ониксовую стойку динамиков. Слушайте музыку любви! Крестообразные, с выпуклыми головками позолоченные краны приятно возбуждают подушечки пальцев. Лосьоны и кремы дразнят обоняние, и обещают коже райскую усладу. Мужчины наивно полагают, что женщину легко удовлетворить игрой бицепсов и отбойной работой фаллоса. Они не понимают, что половой акт, это только завершающий аккорд. Ему обязательно должны предшествовать беззвучные эротические увертюры, пробуждающие воображение, горячие порывы дыхания, колдовская магия пальцев, точно такая же, как у пианиста, проводящего за роялем по восемь часов в день, и бесконечный набор ласковых слов, приводящих к оргазму. Скептик, берущийся с атеистическим сарказмом рассуждать о непорочном зачатии, жалок и смешон: он не знаком с азбукой любви, он примитивен и грешен. 21

СЛУШАЙТЕ, слушайте музыку любви! Хамство, эгоизм – вот от чего, казалось бы, надо бежать сломя голову. Это та же неопрятность. Не должно существовать дурно пахнущих ног и подмышек. Чаще стирайте белье и не жалейте денег на зубную пасту. Но есть тип женщин, которым нравятся мужчины, поднятые со дна отстойных ям. Им нравится их перебродившие в рвотной пене тела, их кабаньи клыки, громкое чавканье и корявое удержание ножа в левой руке. Они за культ грубой силы, которая дает более дерзкие и бесхитростные ощущения. Ее бывшая подруга Рая постоянно имела при себе пару презервативов на случай нападения насильника. Она буквально накликивала на себе беду. Ее уже несколько раз насиловали на чердаках и в подъездах, но она не считала это трагедией, а принимала подобные случаи как проявление повышенного к себе внимания со стороны дьявольских сил. Особенно ей запомнился один такой набег. Она как-то раз возвращалась домой с вечеринки, и была, как понимаете, немного навеселе. Ей повстречалась компания парней, естественно, тоже в подпитии. Они предложили ей прогуляться. Раиса почувствовала недоброе, но противостоять даже не пыталась, когда те трое завели ее в темный подъезд и садистски изнасиловали. Потом они предложили ей продолжить начатое в более цивильных условиях. Самый молоденький паренек, - ему едва ли исполнилось шестнадцать, - предоставил свою квартиру. Рая провела с ними буйную ночь, а под утро, припудрив синяки под глазами, тихо ушла, оставив для чего-то дерзкую записку: «Милые дракулы, мне было с вами хорошо. Спасибо». Когда Рая со смаком пересказывала ей эту историю, Марии делалось дурно, и она не понимала, зачем прощать насильников, ведь если им так легко все сошло с рук, они не прекратят охоты на женщин. А Раиса, видя, что они не сходятся во вкусах, говоря о сексе, ушла в сторону: «И что я могла сделать? А так расслабилась и получила удовольствие. Было бы лучше, если бы мне горло перерезали?..». Марии казалась, что она была более разборчива в своих знакомствах с юных лет. Росла, как и многие в то время: в семье с относительным достатком, но медленно разваливающейся из-за пьяных скандалов. Она не была отличницей, но и не плелась в хвосте, активно участвовала в общественной жизни. В выпускном классе за ней ухаживали многие мальчишки, - хотелось выпорхнуть из родительского гнезда скорее, чтобы начать другую, спокойную жизнь, - и по окончании школы она вышла замуж за одного из них. Его звали Андреем. Он был еще больше неприспособлен к жизни, чем она. Работать не хотел. Дома денег не хватало на элементарные вещи. Он мог оставить ее с дочкой голодными, а сам тайком кормился у родителей. Ей приходилось работать и заниматься 22

хозяйством одной. Их отношения портились, отчуждение росло. А после его дикой выходки, - Андрей ее избил, скинул с кровати за отказ заниматься сексом, и заставил, как собачонку, спать на полу. Мария не выдержала и подала на развод. Место Андрея занял Валерий Михайлович Дворников. К моменту их знакомства у него уже был солидный жизненный опыт: сын от первого брака и дочь от второго. Откуда Мария могла знать, что поменяла шило на мыло. Валерий Михайлович и одевался прилично, и ухаживал основательно, и знал, какую из струн надо тронуть, чтоб обострить женских слух, чуткий, но наивный. Как ни странно, обольстил он ее примитивнейшим образом: два выхода в театр, две шоколадки с ванильной начинкой для дочери, и каскад банальных слов – «солнышко», «ягодка», «Лисенок», «Колесико ты мое недошурупленое». И все. И этого было достаточно, чтобы сердце закрутилось волчком и шмякнулось в его потные руки. Только потом она стала замечать, что он не моет на ночь ноги, засыпает одетым, экономит на мелочах: на туалетной бумаге, на кремах и шампунях, на стиральном порошке, одним словом – скупердяем был порядочным. С его появлением в квартире обстановка стала какой-то нервозной, хотя, в общем-то, обвинить Валерия Михайловича в бестактности и равнодушии она не могла. Он неплохо относился к ее дочери, решал хозяйственные задачи: мог сходить в магазин за продуктами, постирать белье. Валерий был неплохим любовником первые три месяца. Потом его потянуло на другие игры. У него была одна неизлечимая и пагубная страсть: любил карты, и, естественно, частенько проигрывался дотла. А так как жить без этой своей страсти он не мог, то залезал в долги, обманывал людей, а потом прятался от них, не подходя к телефону. Когда-то он очень неплохо зарабатывал на филателии. Обладая хорошей памятью и мошенническим талантом, Валерий в молодые годы успешно торговал марками на улице Волгина, где в советские времена размещался черный рынок. У него была обширная клиентура и милицейское прикрытие. Потом, влипнув пару раз с крадеными коллекциями, он был вынужден пойти на прямое сотрудничество с Комитетом государственной безопасности. Тут он себя почувствовал совсем вольготно. Под прикрытием таких сильных спецслужб можно было расслабиться и не пугаться случайных обысков и облав. Он стал посещать гостиницу «интурист», входя в контакт с иностранцами, работая на заказ. Сам получал товар из Вены, из Польши, сортировал, раскладывал по пакетикам, сдавал на комиссию в магазины. Его знали многие приемщицы, от которых он отделывался коробками дешевых конфет и букетиками цветов, зарабатывая огромные деньги на страсти к коллекционированию детей и стариков. Дома у него стояли огромные коробки с дефицитными красочными сериями, которые он получал от иностранцев в обмен на иконы и антиквариат. А еще он приторговывал импортными сигаретами, шмотками и видеотехникой. Она сама собой вошла в товарооборот. В 23

общем, он был весьма упакован по тому времени: имел машину, квартиру, дачу, валюту. За хранение валюты в те времена можно было залететь под фанфары, но Валерий был застрахован от любого срока, так как грамотно и регулярно строчил доносы в контору: «Как стало известно от источника информации…», а далее шло бессвязное мычание, так как никаких секретов, конечно, выведать он не мог, да их в кругу фарцовщиков и не водилось. Чистая коммерция, никаких тайн: ты мне джинсы – я тебе советские марки. Другое дело, что из этой мышиной возни профессиональные «гэбисты», тоже загруженные отчетностью и бумагомарательством, вынуждены были извлекать пользу, разрабатывая перспективные долголетние операции, которые помогали вербовать в основном иностранных студентов, пойманных с контрабандой. В душе они пренебрежительно относились к стукачам, отлично понимая, что теми движет не любовь к родине, а обычное подленькое стяжательство, но жизнь заставляла плодить этих пройдох. Валера не гнушался никакой низостью: обманывал лишенных средств к существованию старух, которые за бесценок продавали ему коллекции своих покойных супругов, воровал иконы из церквей, скупал и перепродавал краденное, кидал иностранцев, подсовывая им вместо раритетов «новоделы». Он исколесил всю ярославскую область, скупая и выменивая за колбасу настоящие шедевры у деревенских выпивох. Жить он привык одним днем. Но дни разночинного предпринимательства заканчивались. На арену вышли олигархи и бандиты. И те, и другие не церемонились: брали родину, что называется, за жопу по-крупному и с размахом. Отпала необходимость в использовании мелких жуликов. Кагэбэшники спешно избавлялись от мелкого гнуса, и предавали огню многочисленные папки с тактической отчетностью, чтобы не компрометировать себя связью с агентурной шпаной. Каждый – за себя, а все вместе – за новую Россию. А новое, это, как известно, хорошо забытое старое. И Валерий это понял. Он понял, имея в школе хорошие отметки по истории и занимаясь в специальном кружке, что сейчас править будут бандиты. У бандитов много амбиций и нечестно заработанных денег, и, выходит, ему, имеющему такой утонченный опыт работы в разведке, сам черт дает шанс заработать настоящие деньги. К тому времени некоторая сумма у него была. Ее хватило, чтобы открыть фирму на базе «Союзпечати». Фирма заработала, но рухнул потребительский рынок. Марки с развитием электронной почты перестали давать стабильный доход. Тогда он призадумался, но извлек пользу и из этой ситуации, взяв в компаньоны администрацию издательства «Марка». Дело в том, что изданные и не распроданные марки, обесценились так же, как и деньги. И это было мошенникам на руку. Они успешно продали за границу несколько фур списанной продукции, положив на государственный баланс деньги за сданную макулатуру, то есть за превратившиеся в бумагу почтовые марки. Отчетность в порядке, черный «нал» составил миллионную прибыль, в долларах, разумеется. Валерия 24

Михайловича в этой сделке кинули, так как идея принадлежала не ему, а его коллеге по филателистическому клубу Ивану, который, впрочем, тоже свое изобретение не запатентовал и остался без денег. Друзья по несчастью обратились к бандитам «за правдой», но и в этой разборке потерпели фиаско, так как доказать ничего не смогли, и «крыша» поставила их на деньги. У Марии начались веселые дни. Теперь уже ломились в дверь ее квартиры. Две группировки соперничали за право первой брачной ночи с Валерием Михайловичем, который скрывался в тот момент на квартире у мамы на Можайском шоссе. Бандиты не верили, что Мария не в курсе, где искать Валеру. Они для начала ее изнасиловали, а потом пригрозили убийством ребенка, если она не расколется. К милосердию и справедливости взывать было бесполезно. Никто ей не верил, что в доме нет денег, и что она не знает, где скрывается Валерий Михайлович. Он появился через неделю, предварительно проведя вокруг дома разведку, чтобы удостовериться, что ночью опасность ему не грозит, что, если его и искали в первые дни, то теперь наблюдение «за давностью» снято. Однако расчеты его были не верны. Как только он переступил порог квартиры, его вырубили ударом кулака и скрутили. «Ребята, - говорил он, - да вы чего, я же пришел с деньгами. Я по-честному. Десять тысяч долларов вас устроит»? Братва под натиском долларового дождя оттаяла, сменила гнев на милость. Им все-таки занимались не простые «отморозки», а близкие подручные одного из солнцевских авторитетов, которые рассудили, что легко сделают из этого гнилого интеллигента доеную корову, в конце концов, мозги у него работают в нужном направлении. - Мы тут немного с твоей подругой позабавились. Ты уж, извини… Сам виноват. Женщину нельзя надолго оставлять без внимания. Мария, не скрывая слез, смотрела в Валерины глаза, извиняющиеся, жалко бегающие по сторонам. Она не могла понять, ради чего он поставил на крапленую карту и их отношения, и всю ее жизнь, чем она заслужила этот позор, какие еще такие муки она должна принять, чтобы заслужить право на элементарное уважение, не на обожание и восхищение, а на самое минимальное уважение. Валера не мог дать вразумительных объяснений. Он твердил одно и то же: «Все образуется, мое солнышко… Это дурацкое недоразумение надо забыть… Мы будем счастливы и богаты…». Потом он взял ее на руки, отнес в кровать, и, покрывая поцелуями, плакал, просил прощения, определял крайний срок перемен к лучшему, взывал к всевышнему и грозился отомстить всем, кто посягнул на ее честь. «Еще не пришло время, говорил он, глотая сладострастную слюну, вызванную унизительным, но патологически возбуждающим враньем, - я им всем дам прикурить! Они будут наказаны, поверь. Я тебя очень люблю, моя фисташка…». 25

Странно, почему эта история не послужила Марине уроком. Вероятно, Валерий обладал силой гипноза, а иначе трудно объяснить, какая такая необходимость заставила ее поверить очередной патетической лжи. И опять вранье, игра в карты, долги, «кидоны». На сей раз Валера с Иваном разработали план отъема денег у мафии. Иван предложил издать серию марок к 850-летию Москвы, а заодно и марку с последним профилем Ленина. Они хотели, воспользовавшись слухами об уничтожении пробного тиража в связи с падением коммунистического режима, вытащить из небытия этот проект. Марку никто не видел в глаза, и ее легко было сфальсифицировать, выдав потом как утаенную от уничтожения кем- то из цековских работников. Рекламную утку о существовании редкой «беззубцовки» они предполагали дать в журнале «Обозрение», где главным редактором работал их общий знакомый В. Б. Загорский. Можно было не сомневаться, что легализованная фальшивка принесет крупный доход. Цена ее предположительно должна была установиться в районе пятидесяти долларов за штуку, а то и выше. Теперь считаем: один лист – двадцать пять марок, далее – умножаем на пятьдесят долларов, и в итоге имеем тысячу двести пятьдесят долларов за лист. Любой дилер охотно, «влет», возьмет пару листов за пару тысяч, если будет убежден, что является единственным обладателем не растиражированной почтовой марки. Теперь продолжим маркетинг: сколько дилеров и директоров книжных магазинов соберет в апреле ежегодный салон на открытом воздухе? Много, очень много. И каждый – потенциальный покупатель. Валерий с Иваном прикинули, что надуть тысячу лохов им будет под силу, а это, с ума сойти, два миллиона долларов! Стоит взяться и за клубных игроков, а потом свалить. Куда? Да у Валеры первая жена Марина с сыном обосновались в Вене. Какой он молодец, что вовремя их туда закинул. Они вот-вот должны были получить австрийское гражданство. Он все предусмотрел, когда подсунул жену пожилому австрияку, как свою двоюродную сестру, надеясь со временем заполучить обратно с солидным состоянием и фамильным склепом в придачу: сохранил ей и советский паспорт, и московскую прописку в своей неприватизированной квартире, - это чтобы не разгорался аппетит у кредиторов. Он, правда, Марине много нервов испортил, но с деньгами она бы его приняла, как никак проститутка со стажем и бывшая осведомительница Комитета знала им цену. Сложив состояния и интеллект, они могли бы вдвоем элементарно дурить доверчивых капиталистов. Теперь важно было заполучить у мафии деньги на раскрутку. Не было настоящей любви в жизни Марии, а в однообразной житейской суете встречались не те подруги, не те мужчины. А как ей хотелось опереться на чье-то сильное плечо, чтобы не грести все время против течения, теряя веру, попусту растрачивая силы! Почему, когда она была маленькой девочкой и верила в принцев и алые паруса, никто не предупредил ее, что добрый сказочный мир оттого и существует лишь на книжных страницах, в сердцах чудаков, да еще в кино, что спрятать его от 26

черствых и бездушных людей больше негде? А так он вроде бы пылится на полках и никому не мешает, не занимает много места. Хрупкий и маленький, совсем как далекая планета, он ждет своих мечтателей со звездными билетами только в один конец… Как так получилось, что она никому, решительно никому не нужна? Родители считают, что она бесится с жиру и не хочет жить как все. А как живут все? Да разве так можно жить?! В этой стране ребенок, еще не зная русского языка, свободно владеет матерным. С рождения перед его глазами пьяные дворовые рожи, перенаселенные звукопередающие пятиэтажные коробки, откуда по ночам доносятся ругань и стоны. Зловоние подъездов, выбитые двери, бомжи, развороченные помойки и заблеванные скверы – разве это для всех. Люди больше не хотят так жить, и она не хочет, но ей трудно ухватиться за новую соломинку, потому что за нее уже держатся более цепкие и уверенные в себе. А если не каждый способен урвать, задавить, перешагнуть через труп ближнего, он, что, должен погибнуть? Научите, подскажите. Или так и должно быть в эпоху революций: оставим тех, кто бойчее, кто вооружен и опасен, у кого крепкие нервы и кулаки, а вечно вшивую и гнилую интеллигенцию, этих матерей-одиночек, этих художников и пророков предоставим самим себе. Да пусть подыхают с голоду, идут на панель, вешаются, выбрасываются из окон, если не хотят и не могут воровать как все. Эти новые «Все» придумали новые сказки про то, как можно утолить голод дорогостоящими таблетками от болей в желудке, а с помощью бульонных кубиков превратить репчатый лук в куриную ножку. Ребята, ну зачем вы прячете за пазухой пиратские флаги? Поднимите их высоко над головой, и требуйте рая для богатых, под лозунгом: «Война хижинам»! Трудно, ох как трудно нести в скупку алые паруса, ради того, чтобы выжить! - Мария, ты там уснула? – спросил Кий. – В номер принесли фрукты и мороженое. Такой изумительный виноград, не виноград, а персики. Тебе принести? - Можно. Все равно ты ничего не увидишь. Я сейчас похожа на белого медведя. И, действительно, пена делала ее неузнаваемой. - Только ты не на медведя похожа, а на маленькую мышку. - Вкусный виноград, очень вкусный. Ты сам-то попробовал? - Только из твоих губ. - Они соленые. - Не верю. - Точно, это от морской соли. Я случайно всю банку в воду опрокинула. - Я должен убедиться, - он прильнул к ее губам, замочив по локоть рукав халата. 27

- Убедился? - Вкус специфический, но мне понравилось. - Еще бы, ты пол виноградинки прихватил… хитрый какой… Хочешь еще? - Хочу. Это баловство кончилось тем, что Кий нырнул в ванную с головой. Потом он принялся отфыркиваться, право, совсем как неуклюжий медведь. - Слушай, Мария, как ты можешь терпеть такую холодную воду? Я себя чувствую полярником на льдине. - Тебе со мной холодно? Правда? - С тобой? Да, пожалуй, уже и не так холодно… Я бы сказал, что чуточку прохладно… - Ладно. Добавим горячей. Но только пять капель. Марии некому было излить душу в те, теперь уже отступившие в зигзагоподобный кошмар времена. Никто не удосужился поделиться с ней счастьем, даже самым маленьким, задвинутым в коморку, через щели которой дули бы нордовые ветры и вползали ленивые сумраки. Какое-то подобие своего угла у нее было в детстве, когда жива была горячо любимая бабушка. Она отвела Машеньке комнатку на подмосковной даче, где одно лето пролетало за другим. Уединенные и тихие летние дни широко распахивали резные ставни бабочек-полигоний, бродили по лиственным аллеям, нежились на лесных опушках… Как было радостно и покойно, вставая пораньше, бродить босиком по росистой траве до самого полудня с веером ромашек в руке. Вплетенный в волосы солнечный луч приманивал стрекоз. Они, пучеглазые и любопытные, кружили над самой головой, а потом зависали над водной гладью канала, отыскивая сочные и упругие стебли травы, откуда как со сторожевой вышки им открывались совсем уж бескрайние, - конечно же, по меркам насекомых, - обожаемые единозвучные дали. А перед самым заходом солнца она любила постоять в яблоневом саду и подивиться причудливости красок горизонта, будто только что сваренных в жарких июньских котлах из земляничных и черничных полян, а потом вместе с тягучим и клейким сиропом разлитых по поднебесью. Там, в вышине, плыли сладкие миражи детства, плыли, чтобы затем быть разорванными на лоскуты мощью неприветливых осенних ветров… - Не смотри на меня, - попросила Мария, кутаясь в халат и переступая через край скользкой ванной, - пожалуйста… Ей в такой позе нелегко было удерживать равновесие, и Кий отважился перехватить потерявший пространственные ориентиры центр тяжести, хотя, по правде сказать, откуда могла взяться хоть какая-то тяжесть в этом хрупком создании, потерявшем так много сил за последние дни. Он взял Марию на руки, и, точно жонглирующий на ходу канатоходец, боясь поскользнуться на кафельном полу, переступил мраморный окаем, и 28

торжественно прошествовал к бассейну. И все-таки его мастерства было недостаточно. Когда они стояли у самой кромки воды, ноги у Кия заплелись, он оступился и выронил драгоценную ношу, моментально принятую родственной стихией, которая в знак благодарности взметнула каскад брызг. Путаясь в набухших раструбах мохнатой ткани, Мария сначала ушла под воду с головой, а потом, всплыла на поверхность, смеясь и смешно отфыркиваясь. Она принялась на месте описывать небольшие круги, подзадоривая Кия: - Ну, прыгай, слабак… Прыгай, прыгай, безрукий статуй. - Я вовсе не безрукий… Просто я не могу работать без аплодисментов. - Надо же! - Да, я такой. Я тоже нуждаюсь в поощрении. - И все-таки раскланиваться лучше в воде. Она теплая. Прыгай. Тебе понравится. Долго Кия упрашивать не пришлось. Сделав в воздухе невероятной сложности неуклюжее сальто-мортале, он плюхнулся в воду и надолго задержал дыхание, не выныривая, заставляя Марию поволноваться. Ему это удалось. Мария испугалась, решив, что он отбил себе легкие или, ударившись головой о бортик, потерял сознание и захлебнулся. Она сделала несколько сильных гребков в его сторону, и очутилась в намеченном квадрате, но уже без халата, так как возмущенная отчаянными движениями вода потребовала компенсации. Кий и Мария чуть не столкнулись лбами. Она встала на ноги, - в этом месте было неглубоко, - прикрыла грудь руками, и притворно сердясь, сказала: - Больше так не делай. - То есть: в воду – ни ногой?.. - Не претворяйся кашалотом. - Да я отличный пловец на малых глубинах, даже заслуженный. Ну, согласись, я продемонстрировал фигуру высшего пилотажа. Да, немного долго выходил из пике, но, извини, мастерство и очарование не тонут, я готов спорить на поцелуй… - Тебе скромности не занимать. - Я не о себе. Ты так прекрасна в русалочьем наряде. - Прекрати меня разглядывать. Это даже неприлично. По твоей же вине я осталась без халата. - Это не вина, это моя очередная заслуга. Не сердись, любимая. Иди ко мне…маленькими шажками…а я к тебе, - он вытянул вперед руки и закрыл глаза. В этот миг Марии послышался еще чей-то голос, нежный, медленно окрашиваемый в сиреневые тона, как лакмусовая бумага, опущенная в неизвестный раствор. Он даже источал запах сирени и излучал свет, точно 29

перенося в другое измерение, где невидимое и неосязаемое приобретает волшебные свойства. Повинуясь этому голосу, точно вернувшемуся из детства, она теряла всякую волю. Голос убаюкивал, нашептывал в самое ухо: - Доверься мне… не надо бояться… Иди ко мне… маленькими шажками… а я к тебе… мы с тобою из сказки с названием «Жизнь». Нас сиреневый ветер хранит и ласкает. Ты меня в своих снах подожди, подожди… Я осыплю тебя лепестками… Теплое дыхание обожгло кожу, трепетная волна накрыла с головой и погрузила в шелковый кокон. Мария едва ощущала слабые колебания своего тела, точно оно находилось в гамаке из тонкой паутины под кронами белых берез. Она слышала, как накрапывает дождь, и видела, как капли пронизывает озон, скрепляя их в свадебное ожерелье. Губы ее были охвачены пламенем желаний, они были мягкими и податливыми, как глина в мастерской скульптора, который сам находился во власти безумства и вдохновения. Мария на секунду открыла глаза и встретилась взглядом со странным существом, светящимся, будто вылепленным из ядра шаровой молнии. Существо было абсолютно голым и очень походило на Кия, - точно они были близнецы-братья, - поэтому Мария ничуть не испугалась страстных губ, коснувшихся ее возбужденных сосков, и теплой ладони, скользнула между ног. Упругая и ласковая, она вошла туда, точно киль летучего корабля… Мария застонала и перевернулась на живот, и снова перед глазами проплыли алые паруса, унося ее в неведомый, наполненный негой мир… И Мария спросила: - Это не галлюцинации? - Нет. - И все это правда? - Это больше, чем правда. Это любовь - Я люблю тебя, Кий. Это такое счастье. - Я люблю тебя тоже. - Мы всегда будем вместе. - Ты и я. Пока жизнь не разлучит нас. - Мне так хорошо. - Здесь поют звезды. - Я слышу. - Здесь открываю дверь дождям. - Здесь пьют росу из губ любимых. - О, сколько лет друг друга мимо… - ходили мы… - Не верю дням… - Здесь живут рассветы. - Я вижу. - Я… я… 30

- Я знаю. Я тебе верю, Кий. Я хочу, чтобы у нас родился сын. - Я люблю тебя, Мария. - Я тоже, любимый. - Обними ты меня, обними. Ты из музыки соткана Грига... - Отними меня, отними… у молчания и у крика… - Ты ни о чем и никогда не пожалеешь? - Никогда. - Это правда? - Это правда. Да, это так. Это больше, чем правда. Это любовь. Ночь это - черная карета, запряженная быстрой тройкой. Из-под копыт летит звездная пыль. Дорога петляет среди черных гор, спускается к океану и поворачивает назад, к той же самой бесконечность, с которой и началась… Но вот уже красным пионом распускается утро. Кони замедляют свой бег, форейтор соскакивает с подножки и открывает хрустальную дверцу, чтобы высадить вас на краю диковинных снов… Очнитесь, уже пора. Начинается новый день. *** - Очнись, уже пора… - сказала Мария, тронув Кия за плечо. Она уже давно проснулась, и, пожалуй, еще с полчаса лежала с открытыми глазами, не решаясь спугнуть наивную безмятежность, в которую с трудом верилось после перенесенных невзгод. – Милый, хочешь я приготовлю тебе кофе? - В постель? - Конечно. А ты хочешь еще поваляться? - Сам в это не верю. Мне казалось, что я выспался вперед на всю оставшуюся жизнь, но теперь вижу, что сон вошел в привычку. Хорошо еще, что хоть в эту ночь так легко отделался… Сколько я спал, шесть, семь часов?.. Мария посмотрела на часы: - Уже полдень. - Чудесно. И главное, нас никто не беспокоит. В дверь постучали: - Ваш завтрак, господа… - Входите, - сказал Кий, - да, да, можно… Оставьте все внизу. Спасибо - Когда ты успел заказать завтрак? - Не помню, чтобы я его вообще заказывал… но так даже лучше. Во всяком случае, это избавит тебя от лишних забот. - Жаль, хотелось показать, какая я замечательная хозяйка… Кий, любимый, ты уже придумал, чем мы займемся после завтрака? - Ты пойдешь по магазинам, а я немного поработаю. - Бедненький. Ты, однако, не говорил, что кроме меня, тебя занимает еще что-то. 31

- Я решил написать книгу. - Правда? И о чем она будет? - Еще сам не знаю. Понимаешь, я столько времени провел бесцельно, что теперь должен наверстывать упущенное. Мне надо выразить себя. Меня переполняют чувства, но я еще не придумал сюжета. И это из-за отсутствия опыта. Но я попытаюсь начать. Я составлю первую главу из обрывков снов, из потока сознания, в конце концов, из света и тьмы. Это тоже имеет право быть. Может, я окажусь совершенной бездарностью, но хочется попробовать. Совсем не обязательно, что книга увидит свет. Пусть останется в рукописи. Я посвящу ее тебе, и ты узнаешь обо мне чуточку больше. Не все можно передать изустно. Когда остаешься со словом наедине, оно точнее передает смысл. В китайской «Книге перемен» иероглифы настолько многозначны, что потеряли первоначальный смысл. - Ты и китайским владеешь? - Нет. Я не читал книгу в подлиннике. Но я знаю о комментариях к ней. Эта книга, я бы сказал, и ни о чем, и обо всем на свете. Когда-то она была написана на разрозненных бамбуковых дощечках, а потом тексты обобщили, издали типографским способом, и получили еще одну хитроумную загадку. Книга составлена из афоризмов, которые современникам кажутся плодом больного воображения, европейцам уж точно… Но мне лично интересен этот печатный феномен. Я приведу пример. Оговорюсь, в книге этого нет, но так будет доходчивей. Запоминай: по небу летит птица, а тень ее машет крыльями по земле… потому что воображение тоже пространство… Тебе что-нибудь понятно? - У тебя китайская горячка. - Вот видишь, ты смеешься. Это тоже реакция. А я хочу разгадать смысл. Если отрицать недоступное, легко затеряться в трех соснах. - Не дуйся, как маленький, я пошутила. Конечно же, я хочу, чтобы ты написал толстенную книгу, и пусть в ней немножечко будет и обо мне. - Обещаю. - Прекрасно. Это здорово, Кий. А ее будут читать? - Надеюсь, что на земле еще найдется парочка сумасшедших. - Нет уж, с ума, пожалуйста, не сходи, а то я сойду тоже. - Не обещаю, но постараюсь. - Как это, как это? - Мария, я не шучу. Но ты не находишь, что всякого рода странности, если не обращать на них внимания, не мешают нам любить друг друга? Я люблю тебя такой, какая ты есть, хотя и в тебе достаточно странностей. - Например? - Например, ты очень красива. - Это приятная странность? - Несомненно - Еще пример? 32

- Еще? Пожалуйста, еще ты – точная копия двух кристаллов в стойках бассейна. Вчера, когда я нес тебя на руках, мне бросилось это в глаза. - Я тоже видела эти профили, но хорошенько не разглядела. - Сделай это при случае. Я тебя уверяю: одна – в одну… - Странно. - Ты никому не позировала? - Кий… - Я только спросил. Будем считать, что ты – плод чьего-то воображения. Я верю, что ты никому не позировала. Будь я на месте этого творца, я изваял бы тебя в полный рост, разумеется, обнаженной. Может быть, в будущем я так и сделаю. - Все. Ловлю на слове. Хочу статую. - Тебя можно или любить, или лепить. Третьего не дано. Мария склонилась над Кием и стала его беспрерывно целовать, чтобы он не смог возразить. Она сковала его упрямые губы, и он замолчал. Она целовала широкие плечи и грудь, отчего его тело покрывалось мелкими мурашками. Ей и самой становилось то зябко, то жарко, и Мария скользнула к Кию под одеяло. Они слились воедино, и в ее воображении нарисовались вздыбленные, с белыми гривами облака, которые несли их к океану блаженства. Шумел прибой, а над головами светились летучие рыбы, и тени их хлопали по воде плавниками… - Я больше не могу, - сказала она. А он продолжал покрывать ее поцелуями, задерживая дыхание, не давая опомниться, не давая сказать ни слова Было слышно, как шуршит простыня, точно морской песок во время прилива. - Я больше не могу, - Кий закрыл глаза и уткнулся лицом в подушку. Какое-то время они лежали молча, а потом он положил ей руку на грудь, сказал обессилено: «Мария»! Прекрасно все-таки, что усталость делится на две разновидности, и приятная - жаждет повторения. Кий взглядом устремлялся к тому месту, где только что испытывал верх блаженства. Мария прихорашивалась у зеркала. Она была все такой же нежной и желанной. Лучи солнца заигрывали с ее волосами, а он готов был преградить им путь ладонью, чтобы только ей одной достался этот чистый, чуть пахнущий сеном, обжигающий шелк. Он не мог поверить, что прикоснулся к еще одной тайне, которую невозможно постичь, заучить наизусть или забыть навсегда, потому что она прошла через каждую клеточку, через каждый нерв. Говорят, что время все лечит и помогает забыть и боль, и восторги. Не может такого быть. Такого быть не может. Все равно, что-то останется в однажды открытой «Книге перемен». И пусть смысл этой любви со временем станет неясен, пусть он будет размыт бегущими прочь годами, но останется жажда, и она будет мучить нас еще миллионы лет, как свет от потухшей звезды… 33

Во время бритья Кия не покидало ощущение, что кто-то постоянно наблюдает за ним, контролируя не шаги и движения, а сами желания, поощряя одни и стесняя другие. И делалось это с каким-то зловредным ехидством и завистью. Точно кто-то, вытягивая вперед любопытную шею, свободно разгуливал по комнатам в идиотской маске, и всюду совал свой нос. Чтобы избавиться от непрошеного невидимки, Кий пробовал мысленно гнать его прочь, но наталкивался на сопротивление, впрочем, на идиота подействовала идиотская же угроза: «Господин Бесцеремонность, если вы не оставите меня в покое, я отошлю вас в кровать…». В ушах послышался звон, а потом исчез, точно и впрямь, испугавшись, невидимое существо раздосадовано хлопнуло игрушечной дверкой. - Боже, я из-за него порезался бритвой… Какой я неловкий, господи… Мария прибежала на крик и увидела, как из ранки на ладони капают на кафельную плитку капельки света, не крови, нет, эта светящаяся жидкость даже цвета не имела. Мария в первую секунду испугалась, не зная, что и подумать, но Кий продолжал стонать, и ей пришлось действовать. Она достала из аптечки перекись, обработала ею ранку, а затем наложила пластырь. - Здесь же есть «Браун». Почему ты воспользовался опасной бритвой? – Она хотела и другой вопрос задать по поводу странного вещества, которое останавливается таким простым средством, но тактично промолчала. - Я и сам не знаю. Поверь, я ничего о себе не знаю. И что течет в моих жилах, мне тоже неизвестно. - Наверное, голубая кровь. - Если бы! Повсюду этот непонятный свет. - А ты про него забудь. Тебе сейчас больно? - Уже нет, а боль была нестерпимой. Я готов был лезть на стену. - Значит с тобой все в порядке: никто из мужчин не переносит боль. - Теперь-то ты убедилась, что я не такой, как все. - Это не беда, ведь я тебя за это и полюбила. - А вдруг я инопланетянин? Я этого не переживу. - А что, собственно, в этом плохого? Ты первый и последний инопланетянин в моей жизни. Только если вздумаешь улететь обратно, возьми и меня с собой. Договорились? - Скажешь тоже, я и в самолет-то без особой нужды не сяду. - Не расстраивайся, мы еще никуда не летим. - Ладно, любимая, ты извини, что я так тебя напугал. - Вовсе ты меня и не напугал. - Я совсем другого боюсь. Боюсь, что однажды ты исчезнешь навсегда. - Когда-нибудь это произойдет, но не по моему хотению… В этом я тебя могу заверить. Либо я умру, либо ты сама меня бросишь. 34

- И не надейся, я-то тебя точно не брошу. - Моя беда в том, что, - конечно, я не умею читать мысли на расстоянии, - хочу того или нет, смутно угадываю события из будущего. У меня обострено предчувствие… - У нас там, в будущем, все нормально? - Сложно сказать. - Но оно есть, наше будущее. - Без тебя мне оно будет не нужно. - Мне тоже. - Не зарекайся. Женщина всегда найдет оправдание предательству. Извини, это к тебе не относится… Просто… всякое может случиться со мной, а ты не должна из-за этого страдать… Если хочешь сделать женщину по-настоящему счастливой, не предупреждай ее об этом… - Вот-вот… а ты меня уже предупредил. - Я постараюсь, если правильно понимаю, что такое счастье. Боюсь ошибиться. Для меня счастье – быть рядом с тобой всегда и везде, но я не знаю, где окажусь завтра. Беда еще в том, что это «завтра» может оказаться таким растяжимым понятием. - Хуже, чем было, не будет? - Хочу в это верить. - Тогда мне ничего не страшно, ведь я люблю тебя, Кий. - Может, это просто минутный порыв? - Ты сомневаешься? - Я знаю одно: женщине нужно такое счастье, чтобы оно стояло на месте… как столб, врытый в землю. И не качалось. - А я знаю, что некоторые мужчины… ну, то есть – столбы, врытые в землю – гниют и нуждаются в подпорках. Они с радостью обопрутся на женские плечи, чтобы выстоять… - Я не очень сильный мужчина. Я самый обыкновенный. У меня есть принципы, а они иногда очень мешают при достижении цели. Я не тщеславен, не умею приспосабливаться и заискивать. Я не смогу нарушить ни одну человеческую заповедь… - Есть божественные, а о человеческих редко слышишь. Человек способен и убить, и украсть, и обидеть… - За человеческие прегрешения наказывает жизнь, а за божественные – бог. Зло наказуемо. Это главное. Рано или поздно за все приходится платить. Я еще тебе не надоел со своим брюзжанием? - И никогда не надоешь. - Хорошо. Но мы будем завтракать или нет? - Я выпила стакан апельсинового сока. Мне этого достаточно. - А я хочу есть, но не буду. Одному есть неприлично. - Хорошо, я ненадолго отлучусь, а ты пока позавтракай и поработай. Будешь скучать без меня? - Буду. 35

- Только не переусердствуй. А потом я вернусь и буду тебя любить весь оставшийся день и всю ночь. Кий выдал Марии пластиковый ключ от номера, и попросил долго не задерживаться в магазинах: вечером они планировали пойти в театр. Мария с неохотой высвободила руку из его ладони, поцеловала подушечки своих пальцев, чтобы помада с губ не перенеслась на его щеку, и с этим символическим прощанием закрыла за собой дверь. Уже возле проема к Марии прилипли две неотлучные тени в серых костюмах. Оставшись в одиночестве, Кий стал ходить по комнатам, отыскивая, где бы ему лучше работалось: он в точности не успел изучить планировку апартаментов. Кабинет находился за живой стеной оранжереи. Экзотические кактусы-карапузы росли вперемешку с вьющимися растениями, и оптимально фильтровали свет, падающий на Кий придвинул к себе лист бумаги, сосредоточился. У него уже многое накопилось в душе, что требовало выхода. Далеко не факт, что это могло быть интересно еще кому-то, и иначе как творческим зудом он свою затею назвать не смог. Хотя, черт возьми, многое делается вопреки здравому смыслу, помимо нашей воли, а, главное, не здесь, на грешной земле, а там, на небесах. Он понимал, что испытывает нечеловеческие перегрузки, решая какую-то архисложную задачу со многими известными и неизвестными. Ему откуда-то свыше диктуют ответы, но их значительно меньше, чем вопросов. Он сотворен из другого вещества, у него нет прошлого, он подобно губке впитывает разнообразную информацию, зачастую скрытую в подвалах интуиции. Считывающие механизмы помогают ее перерабатывать, а затем воспринимать. Он ощутил себя объектом компромисса между земным началом и электронной постройкой. Но первого в нем значительно больше, и, наверное, оно-то и требует сиюминутного решения, хотя, кому как не человеку, должно быть известно, что сам он является частью непостижимой тайны и совершенно не обязан своим развитием свалившейся с дерева обезьяне. Ей там, на ветках, до сих пор хорошо. Об этом уже сказано пересказано. Кий не претендовал на открытие. Нет, ему сейчас было важнее шаг за шагом проследить за своей судьбой, постараться ее выстроить так, чтобы никто не пострадал. Рядом с ним появилось доброе существо. Он обязан был его защитить, еще не осознавая, зачем это нужно. Возможно, он и послан на землю только за тем, чтобы дать начало новому человеческому древу, не способному к вражде и насилию. Может быть, пора укреплять вершину, а не корни?.. Целый час Кий провел в раздумьях, которые, впрочем, не легли на бумагу. За все это время он написал только одно слово: «Мария», да еще сами собой начертались кривые линии, одни из которых взмывали вверх, другие уходили за поля. 36

Мария возникла у него за спиной внезапно: - Ты гений сказала она, успев прочитать свое имя на листочке с черточками. Я так тоже могу. А эти черточки кого обозначают, тоже меня? - Пол работы знаешь кому показывают? - И это ты называешь «пол работой»? Здорово же ты потрудился. Ты мне поэму обещал, а это какой-то импрессионизм. - А тебе нравятся работы импрессионистов? - Да, я видела их в Пушкинском музее. - А я в Лувре. - А кто тебе больше нравится из них? - Я не могу кого-то выделить. Мне нравятся пейзажи Сезанна, но они неотрывны от танцовщиц Дега, они в таком же движении. Тот же рваный и ликующий ритм есть в полотнах Ренуара, только он еще и элегантно подан, он как бы снят с мягкого кончика кисти, а потом одним дыханием перенесен на холст. Тогда как Ван Гог больше латиноамериканец, по манере ведения буйства красок, к которым больше подходит «румба»… - А Мане там есть? - Однажды мне показалось… Понимаешь, я как будто видел тебя раньше маленькой девочкой… Я сидел на диване в центре зала и как раз разглядывал какую-то картину Мане, а ты подошла сзади, дернула меня за косичку и сказала, что я загораживаю ей мир… Тогда я пообещал малышке, что превращусь в волшебное прозрачное окно. И знаешь, что она сказала? - Нет, конечно. - Она сказала, что не проживет так долго. Я спросил: «Почему она так решила»? – «Знаю - и все, - сказала она». Вот и я иногда живу с этим «знаю – и все». Ты что-нибудь поняла? - Если честно, то не очень. - Нет, я точно тебя видел в Лувре… может быть среди греческих богинь? - И я была каменной? - Почти живой. - Давай, ты мне будешь делать в день не больше трех комплиментов, а то разбалуешь… - Не торгуйся. Кстати, а почему ты без покупок? - Я купила тебе дорогую зажигалку. - Спасибо. - Нравится? - Очень. Только теперь у меня с ней будет больше забот. - Почему? - Я же все на свете теряю: память, очки, зажигалки… Лучше уберу ее в стол. Надеюсь, там она будет целее, хотя, как знать… - Меня ты, надеюсь, не потеряешь? 37

- Я видел странный сон. Рассказываю. Мы едем в старинном экипаже вдоль кладбищенской стены. На коленях у тебя мой черный головной убор в виде цилиндра, а в нем болтается зажигалка. Ты пытаешься высечь огонь, а кремень сломался. Ты смеешься и спрашиваешь: «Кий, а как же ты появишься в театре без головы, но в головном уборе»? - Все понятно: в театр мы не идем. Не зря я не купила вечернее платье. - Может, мне это тысячу лет назад приснилось. При чем тут театр? Я не хочу верить снам. Это противно и глупо. Пусть они сбываются хоть через миллионы лет, но без меня. Мне надоело видеть во всем предзнаменование, пророчество или загадку. Я хочу жить как все, без оглядки на прошлое и будущее. В конце концов, я хочу отсюда куда- нибудь уехать, хоть в Санта-Барбару. Буду плавать рядом с акулами, пока их от меня не вырвет. Я хотя бы в воде научусь молчать. Наберу полной рот воды… и ни за что не вынырну на поверхность... Нет, лучше мы поедем в Испанию. Мы побываем в Кордове, Севилье, Гренаде. И я буду обращаться к тебе, не иначе как - моя сеньорита… А в театр мы все-таки пойдем... - Нет. Мы займемся тем, чем занимались утром. Согласись, это разгоняет мрачные мысли. Или у тебя наоборот? - Не говори глупости. Любовь не может надоесть, если ей заниматься вдвоем. - Ты хоть понимаешь, что ты сказал, засмеялась Мария. - Если бы не понимал, то смеялась бы ты одна… - Прыгай. Прыгай в мои объятья, скорее. Любимый, любимый, любимый, я хочу тебя всего… Что принадлежит человеку до той поры, пока он не встретил и не возлюбил вторую свою половину, господи? Да, ничего особенного: обрывки бессонных ночей, коричневая пуговица от старого или нового плаща, носовой платок, солидный счет в банке, а, может быть, последняя съеденная молью купюра, убогая каморка, замок или дворец, и пустота, смахивающая все до последней пылинки со скользкого паркета бытия. За что мы держимся обеими руками, чего боимся потерять, глупые?.. Почему мы не дорожим тем, что ничего не стоит: травинкой на болоте, пеньем ветра, обрывком бессонной ночи, на которой остались имена любимых, пуговицей от старого плаща, которая отполирована прикосновением пальцев, носовым платком, который помнит черты дорогого лица… С каким трепетным волнением перебирает память ничем вроде бы непримечательные эпизоды из прошлого… Вот день, похожий на свечу, с которой ты идешь молиться, вот то лицо, которое дороже всех, еще не в оковах морщин, а с румянцем весенних радуг… Вот глупые письма на желтой бумаге, вот почерк пропавший, вот слово «любимый»… оно повторилось: «любимый, любимый…»… Когда это было? В каком из столетий? Кого так любили, что не пожалели оков из морщинок, бумаги и слов?.. 38

Кий потянулся к ночному столику, достал пачку сигарет, распечатал ее и закурил. Теперь его мысли были заняты судьбой Марии. Он не представлял, как будет дальше обходится без нее, как, главное, она будет жить в разлуке, если придется согласиться на условия Голосов. Они уже напомнили о себе вспышками света, который как бы предупреждал, что время на исходе. Оно всегда на исходе, только мы не хотим этого замечать, и напрасно. Время жить и время умереть, такие одинаково несуразные отрезки… - Кий, ты не спишь? - Я должен тебе что-то сказать, но не решаюсь. Я тебя к этому еще не подготовил, а времени не остается. - Ты меня пугаешь. А нельзя все самое плохое отложить на утро? - Но уже утро. - Уже? - А ты не можешь сделать так, чтобы была ночь? Пусть всегда будет ночь, ночь с тобой. Я не хочу просыпаться. Пусть все происходит без меня, а я буду жить снами, ведь будешь же ты мне сниться, или ты даже этого не можешь? Я знаю, ты хочешь меня бросить. Ты наигрался, а теперь я тебе надоела. - Глупости. Ты не можешь надоесть, как не может надоесть фантазия. Она или есть или ее нет. Это животным отводится время для случки и время для спячки. Я от них, все-таки, отличаюсь. И, потом, постель, уверяю, для меня не главное. Если я и хочу обладать тобой, то не из желания подавить волю, подчинить своим капризам, или удовлетворить страсть. Мне этого мало. Или, лучше сказать, с этим, пожалуйста, - к фельдмаршалу или к фининспектору… Шучу. Я же хочу, чтобы воедино слились наши души. Если я только почувствую, что что-то во мне раздражает, или я чем-то унижен в твоих глазах, ну, предположим, бедностью, или трудностями, я исчезну… - А что, твои деньги могут исчезнуть? Разве они могут исчезнуть в таком большом количестве … - Тебя это интересует? - Нет. Просто я тебя спрашиваю, как специалиста по деньгам. Я могу пошутить? - Дорогая, две вещи исчезают первыми: деньги и женщины, потом друзья, потом… потом все остальное. - За меня можешь не волноваться. Я не исчезну. - Не зарекайся. Всегда найдутся форс-мажорные обстоятельства. - У меня их столько было. Лучше не вспоминать. - И не будем. Я про другое. Я должен буду, - Кий решил, что еще рано посвящать Марию в непроверенную тайну, да, может быть, все не так обстоит на самом деле с этими Голосами, - на некоторое время отлучиться 39

по делам. Действительно, у меня дела в другом городе. Я приведу их в порядок, и скоро вернусь. - Здесь замешана женщина? - Нет же. Ты у меня одна-единственная. Других не хочу. Не вынесу. - Я тебе в тягость. - Говорю же, что нет. - Но ты уже раздражаешься. - А мне кажется, что раздражаешься ты. Не спорь. - Хорошо, уступаю. - Вот и хорошо. Они замолчали. На душе у Кия было гадко. Он вдруг поймал себя на мысли, что, действительно, впервые чуть погорячился и повысил голос. Это заговорил в нем эгоизм. Надо ставить его на место, и не перекладывать свои заботы на чужие плечи. Надо в трудные минуты уходить в себя. Ни к чему хорошему размолвки не приводят, даже если они рождаются недопониманием. Сначала недопонимание, потом - ссоры, а потом – взаимная неприязнь. Это уже диагноз. И это не лечится. Люди расходятся и забывают друг о друге, или до конца дней терпят уродливые отношения, которые перерастают в привычку. Только не это. Уж лучше разбежаться по разные стороны дороги в самом начале. А, собственно, зачем ему эта связь? Чем он обязан этой случайной женщине? Она из другого мира, из другой колыбели, со своим прошлым, со своим мировоззрением, уже сложившемся, закрепленным цепочками связей: родина, ребенок, семья, подруги… Бесконечный лабиринт понятий и правил. Чтобы ознакомиться с этими новыми правилами, потребуется новая жизнь. А кому нужны его правила, его прошлое, его состояние души разве должно кого-то волновать, разве к нему обязаны приспосабливаться? Любовь, как озарение – вспыхнет и пройдет. А что потом? Кивнуть друг другу на прощанье, топиться, писать стихи, чтобы потом по вымученным старческим маразмом строчкам плавали такие же старческие зрачки? «Ты изо льда, Изольда?»… Ну, и что тут нужного? Аллитерация? Слог? Вкус? Кому, извиняюсь, все это продашь? В это даже купленную на базаре рыбу не завернешь. Право, а было бы очень красиво… *** - Честно, Кий, я не понимаю, чего ты от меня хочешь. - Я хочу, чтобы мы вместе сняли для тебя квартиру. Очень скоро ты переедешь ко мне, а потом мы купим дом. И не в этой стране, где тебя обижали. Хочу, чтоб там круглый год было солнце, а весной у самого моря цвели кусты мимозы и азалии. А в нашем саду я посажу папоротники и сосны. Пусть это будет дремучий лес. - Это красивая сказка, а в жизни все не так. Ты оставляешь меня одну. 40

- При этом обеспечу всем необходимым. Я буду писать тебе. - И звонить. - Звонить не смогу. - Разве это так трудно? - В наш век очень даже легко, но я не смогу. Понимаешь, у меня есть обязательства, обстоятельства, - назови это, как хочешь, - которые меня связывают по рукам и ногам. - Ты боишься, что тебя будут прослушивать? - Меня постоянно прослушивают и прощупывают. Я пока не могу сказать тебе большего. Не пытай меня. Мария, пусть пройдет время… Пусть оно пройдет. Над ним я имею какую-то власть. - Тогда постарайся, чтобы оно пролетело, как можно быстрее. Я буду ждать тебя и скучать. Вместе они отправились в аэропорт. Взяли билет для Кия, потом сфотографировались и получили снимки. Кий поделил их, не глядя, на две колоды, потом перетасовал, взял первую попавшуюся фотографию себе, а остальные отдал Марии. - Пусть хранятся у тебя. Мне не везет с прошлым. Потом они зашли в небольшое кафе, скорее, чтобы послушать музыку, - печальная, она была слышна с улицы, - и выпить соку. Есть не хотелось. Они сели друг против друга, и вытянули руки, так чтобы кончики пальцев соприкасались. Рядом за столиком сидели телохранителя Кия. - Они полетят с тобой? - Я оставляю их тебе. - Мне-то зачем. - Так я буду спокойней. - Вот еще, мне не нужны другие мужчины. - Они будут держаться на почтительном расстоянии. Мария взглянула в их сторону. Те почтительно улыбнулись. - Каждое движение ловят, сказала она. - Они ни во что не вмешиваются. К ним я не ревную. - Вот еще!.. - В твоем голосе все больше ноток уверенности. Мне это нравится. Приучай людей уважать себя, и заметишь, что это дает преимущество. Ты ни от кого не зависишь. Этого не надо допускать. Договорились. Ты должна быть недоступной и немного высокомерной. Мария выпрямила спину. - Это то, что нужно, - сказал Кий. - Постараюсь, - сказала Мария. Они замолчали. Молчанье длилось несколько минут. - Тебе со мной не интересно. - То, тебе кажется, что я слишком много говорю, то я немного решил помолчать, и ты обижаешься. 41

- Я не обижаюсь. Я капризничаю. - Снимаю все упреки. А молчу я потому, что хочу тебя запомнить. Будет о чем грустить в свободное время. - Зачем тебе твое свободное время? Ты его копи и отдавай мне. - Отлично придумано. Я бы все проповеди начинал с этих слов… А почему нет? Кий выпустил изо рта колечко дыма, затушил сигарету, и они пошли к выходу. Пола плаща зацепилась за массивную медную ручку. - Не хотят тебя отпускать, сказала она. - Точно. Сначала они предприняли было попытку снять квартиру в центре города, но Мария попросила водителя отвезти их к реке. - Хочу, - сказала Мария, чтоб из окон была видна наша скамеечка. - Тогда в одном из этих домов? Не слишком скромно? - Нормально. Мне нравится. По утрам я буду здесь прогуливаться и ждать. Тебе легко меня будет найти. - Тогда я дам распоряжение, чтобы связались с городским агентством и подыскали тебе приличную квартиру. - Это точно? Мы не растеряемся? А где я тебя буду искать? - Я дам знать. Пришлю человека… Нет, лучше ты зайди ко мне завтра. Кстати, чек, который я тебе выписал… ты хоть на цифры взглянула?.. - Нет, конечно. Это совсем неважно. - Это важно для меня. Но тебе вполне хватит на первое время, а если что-то случится, - хотя и не должно, но – вдруг? – всегда найдешь деньги в моем номере. - Зачем ты так часто упоминаешь о деньгах? - Чтобы они были. То, о чем постоянно думаешь, сбывается. - Тогда не было бы столько нищих и голодных. - Я не могу с тобой спорить. В житейских вопросах ты разбираешься больше, чем я. - Ты специалист по мистике. - Вероятно. А теперь я отвезу тебя в центр, и там мы простимся. Поскучай, походи по дорогим магазинам. Я не хочу, чтобы к тебе кто- нибудь привязывался из дешевой публики. - А из прочей? - Ну, знаешь!.. За этим проследят крепкие ребята. Они будут охранять тебя от праздных и назойливых мужчин, но если выбор будет сделан тобой, то тут чья либо власть бессильна… - А мне нельзя тебя проводить? - Ненавижу прощанья. Не знаю, наверное, в той, другой жизни, мне со многим пришлось расстаться не по своей воле. Как только подумаю об этом, перед глазами встают безлюдные перроны, потерянные взгляды, пустынные ленты дорог, короткие железнодорожные составы, вечерние огни за окнами, роботы-стюардессы, алюминиевые коробки с дежурным 42

мясом или рыбой… Тоска и мрак, будто все обнесено кладбищенской стеной… Меня пугает смерть. Я боюсь уснуть и не проснуться. Я боюсь, что у меня внезапно отнимут то немногое, во что я верю и люблю. Мне жалко потерять не жизнь, а то, что ее наполняет. Мне кажется, что на земле без меня наступит одиночество. На самом-то деле я знаю, что никто и не вспомнит обо мне через какое-то время. И фотографии, и любые упоминания, и такие мелочи, как зажигалка или запонка станут достоянием работающих по ночам мусорщиков. Они сгребут ненужный хлам в кучи, погрузят черные полиэтиленовые мешки на свои черепашьи автомобили и отправят их на переработку. Из этого потока родится новый хлам, и так до бесконечности… Но в этой бесконечности не будет меня. Я буду наблюдать за людским произволом из другой бесконечности. Я хочу, чтобы каждая вещь, которой касалась рука человека, имела место упокоения… И пусть каждому будет, что вспомнить. Кто-то торговал телевизорами и компьютерами, кто-то стоял на блошином рынке с бронзовой статуэткой под мышкой, кто-то орудовал скальпелем и топором, взрывал атомные бомбы, писал книги, спал на тротуаре, укрывшись картонной коробкой… И так это все будет смотреться наивно и смешно из будущего!.. Жуть берет! Кий вспомнил отрывок из разговора двух посетителей кафе, где они с Марией были недавно. Пожилой иностранец, - по всему видно в далеком прошлом бравый вояка, - рассказывал, попивая пиво из кружки, как во время войны в одну из окопных ночей у него из-под головы сперли вражеский труп, который был обтянут отличной тканью, и служил ему подушкой. Вояка изрек: «Ведь умели раньше делать добротные вещи!..». Что тут возразишь? Кий поперхнулся от такого цинизма. А собеседник добавил: «И мародерство процветало, и женщин насиловали, и финики цвели…». – «Было, было, все было и прошло». И были они похожи на две ржавые селедки. Кий тогда еще подумал пусть от каждого времени останется хотя бы по одной страшной строчке. И тут же задал себе вопрос: «А страшной для кого»? И вовсе этим двум старикам не страшно становилось от грустных воспоминаний, а скорее смешно. - Все относительно, - сказал Кий, - и там, где есть слово, и там, где его нет. Вот и задумаешься, а что для наглядности и в назидание оставить потомкам: плаху, топор или отрубленную голову?.. - Мне не нравится, что ты покидаешь меня с таким мрачным настроением, - сказала Мария. - Настроение такое, каким и должно быть. Тут все в норме. А человек со своим специфическим отношением к норме меня страшит. И с этим ничего не поделаешь. Я не виноват, что задумываюсь над тем, что меня окружает. Проще, извини за грубое выражение, запереться в сортире с газетой, и примется разминать в руке, - голова-то давно не работает, - 43

разжеванную тюлю… Извини, это всплыло из первобытного подсознания… - Я не сомневалась в твоем уме, но поговорим лучше о тебе. Во- первых, ты ничего не взял в дорогу, во-вторых… - И, во-вторых, и, в-третьих, дорогая, мне ничего не надо. У меня все есть. - У тебя даже зубной щетки нет. - Зато есть зубы. Уже хорошо. - Мне больше нравится твое остроумие, чем … чем, ну, как бы это выразить… чем диалог с человечеством. - Ты права. Не буду разговаривать с глухонемым человечеством. Отказываюсь. Я уже от него устал. Хочу во вселенную. - Вот. Там и построим себе замок из песка, когда ты вернешься. Мечтателям - скидки. - Тебе тоже в остроумии не откажешь. Значит так и есть, и я нашел родственную душу. В первую очередь с человеком хочется поговорить, а если и говорить с ним не о чем, если он туп, как оловянный солдатик?.. - Ты не опоздаешь на свой дурацкий самолет? - Время есть, чтобы ты меня поцеловала. - Да? Я с радостью, только, чур, не смотреть на часы… - Только на тебя. - Да. Только на меня. - Только. - Толь… *** Простившись с Марией, Кий растворился в толпе. Она успела помахать ему вслед рукой, а потом потеряла из вида. Отойдя на расстояние и обернувшись, Кий продолжал еще некоторое время рассматривать ее с упоением, точно прописывая и лессируя дорогие черты портрета. Сердце сжималось и не отпускало. Оно стучало и ныло на стыках души, будто катясь по невидимым рельсам. Точно так чувствуешь себя, когда поезд покидает перрон, а на нем остается маленькая точка, обозначающая проводившего тебя в дорогу любимого человека. Ты смотришь в оконное стекло, затененное вечерней амальгамой и пожухлой листвой, и не находишь в нем отражения… И ты уже не считаешь себя могущественным творцом: слишком далеко отодвинут твой холст, ты не властен коснуться его покорною кистью. Перед глазами замелькали замшевые куртки, шляпки, перчатки, плащи, и эта тряпичная карусель окончательно заслонила Марию. Кий не хотел заниматься подбором донора в центре, понимая, что неприлично приставать к прохожим с глупыми предложениями о купле-продаже, и не 44

чего-нибудь, а жизни. Конечно, его бы тут же приняли за сумасшедшего. И он решил перебраться в отдаленный район, благо время еще было. Заказав такси из ближайшего телефона-автомата, он купил свежую газету, но не успел пробежать глазами и нескольких столбцов, как оно подъехало почти к самой будке. - Это вы заказывали такси? - Вы не ошиблись. - Куда мы поедем? - Четырнадцатый район. - А точнее? - До набережной. У моста остановимся. - У моста Каменных плавников? - Точно. Таксист, это был молодой африканец, предупредительно распахнул дверцу, и стал покачивать головой в такт музыке, доносившейся из салона машины, ехавшей в соседнем ряду. Кий прикинул, стоит ли ему входить в контакт с этим малым, чтобы поменять заодно и цвет кожи, но тут же отбросил эту мысль, как неприемлемую, годную лишь на крайний случай. Остановившись у моста, он заплатил по счетчику, и быстрым шагом направился к уже знакомым ступенькам, которые привели его на берег реки. Кий среди немногочисленных горожан, избравших это место для прогулок, узнал пожилую пару, что так внезапно ретировалась в минувший выходной. Мужчина и женщина с криволапой собакой сидели на скамеечке в прежней позе, как будто никуда и не уходили. Он подсел к ним, заговорил: - Извините, что побеспокоил. Старушка медленно приоткрыла глаза, но сию же секунду зажмурилась, точно увидела наяву прерванный кошмарный сон. Она принялась сопеть, надеясь, что это поможет избавиться от наваждения, но, расшнуровав было сомкнутые веки, еще туже затянула темно-коричневые, измочаленные ветхостью шнурки, прижала сумочку к остреньким коленям, и оцепенела в этой испуганной позе. Она сдавленным голосом, точно прощаясь на веки, успела дать мужу последние указания: - Попроси этого типа пощадить собаку. Хотя бы ее. Касик не реагировал на слабый призыв о помощи. Он продолжал похрапывать, грея руки в узких карманах клетчатого демисезонного пальто. - Касик, проснись! – уже громко крикнула она, - Нас, кажется, будут убивать! - Тише, тише, да что вы такое говорите, - не ожидая столь бурной реакции, говорил Кий, - разве я похож на насильника? Я не сделаю вам ничего плохого. Мне, как бы это лучше объяснить, нужна ваша жизнь, 45

вернее даже не ваша, а вашего мужа, и не вся, а только отрезок… маленький такой отрезок… - Касик, нас не будут убивать, нас будут резать… - В чем, собственно, дело?! – вздернул старичок вверх коротенькие ручки с крохотными кулачками, ни капельки не вникнув в суть происходящего. Он вздрагивал от резко сотрясаемого воздуха над самым ухом. – Я еще достаточно хорошо слышу. Нельзя ли лишать людей отдыха молча? - Какой отдых? Что ты несешь? Этот молодой человек хочет лишить нас жизни! Молодой человек, я вас правильно поняла? - Вы не даете мне объясниться. Я просто хочу у вас попросить, - не бесплатно, разумеется, за деньги, - чтобы ваш муж поделился со мной своей жизнью. Мне всего-то и нужно пару дней. - Теперь, вы поменяли ориентацию, так? Теперь вам вздумалось убивать беспомощных стариков? Нет, - она выпятила грудь вперед, - я буду его защищать. Мы вместе прожили пятьдесят лет, молодой человек. Это равносильно, знаете чему это равносильно?.. - Это равносильно смерти, - вставил суждение Касик. - Замолчи. Не перебивай! – дернула его за рукав. - Так, - принялся успокаивать их обоих Кий, - объясняю еще раз. Я веду праздный образ жизни… - Насильника и убийцы… Я газету с собой ношу. Сами посмотрите, - она развернула газету, - разве здесь не ваш портрет напечатан? - Не мой. - Вам очки дать? - Вы внимательней посмотрите. Там фотография чернокожего человека, а я белый. Что ж я белым гуталином воспользовался? Доводы были вескими, и старушенция согласилась: - Вы правы, но мы жизнями не торгуем. - Объясняю подробно: даю вам тысячу долларов, а вы мне на словах дарите два дня жизни, не вы, ваш муж. - На словах? - На словах. - Деньги при вас? - При мне. - Деньги даете вперед? - Да. Я вам верю. Но муж ваш должен мне эти два дня подарить от чистого сердца. - Подарит. Я вам обещаю. Кий достал из кармана пачку. - Пересчитайте, пожалуйста. - Вы так разбрасываетесь деньгами, молодой человек, что мне вас жалко, но деньги мы вынуждены взять, как компенсацию за моральный ущерб. Мой муж мог бы, согласитесь, остаться заикой… - Соглашаюсь. Я на все соглашаюсь. И за все вам большой спасибо. 46

- Вы странный молодой человек, но очень милый. Спасибо и вам, - и уже обращаясь к мужу: «Касик, нам пора, дорогой». - Еще раз – спасибо, и до свидания… До свидания, молодой человек, в следующий раз мы обязательно будем более приветливы… уж извините… Боясь, что незнакомец одумается и даст сделке обратный ход, старушка, еще минуту назад дрожащая на ветру, как одуванчик, живо спрыгнула с дощатой скамейки на землю, расправила ладошками слежавшиеся складки одежды, и буквально сдернула за собою главу семейства. Тот чуть ли не кубарем последовал за ней, и Кий обратил внимание на его горб, который прежде не заметил. Горб сильно бросался в глаза, делал фигуру старика еще более приземистой, неказистой и тщедушной. Теперь было поздно что-то менять, и Кий заторопился в свой гостиничный номер, чтобы в его тиши принять первое «крещение», если таковое вообще состоится. Подгоняемый неизвестностью, нехваткой времени и страхом вылезти из кожи на виду у прохожих, он прибавил шаг, а затем, удачно поймав такси, быстро домчался до отеля «Хилтон». Через минуту он был уже в лифте, перехватив его у носильщика, который остался дожидаться свободного. Торопливо нажал нужную кнопку, и очутился в пустынном коридоре, где орудовала предупредительная прислуга. Он чуть было не столкнулся с горничной, которая в этот момент катила в дальний конец тележку с халатами и принадлежностями для ванн. Он дал ей щедрые чаевые. Она, профессионально не выказывая удивления, поблагодарила тороватого клиента. Затем Кий вставил в замок карту, повернул ручку, перевесил на нее табличку «Не беспокоить» и заперся с внутренней стороны. От всей этой суматохи и волнений на лбу выступила холодная испарина. Но это еще не было признаком начала священнодействия. А вот когда часы начали бить двенадцать, в ванной, куда он успел заскочить, чтобы перевести дух и привести себя в порядок, состоялось настоящее светопреставление: пол заходил ходуном, зеркало принялось раскачиваться из стороны в сторону, при этом оно так деформировалось, что стало похоже на чудовищную пасть дракона, из которой стали извергаться образы один страшнее другого, то вдруг ударился в пляс пузатый чертенок с отвисшей многоэтажной челюстью, то обезглавленная птица с обожженными перьями, то старуха с клюкой. А под потолком плавал необычайной яркости свет, давивший со страшной силой на глазные яблоки, так что хотелось взвыть от боли, упасть и притвориться мертвым, чтобы не подвергаться изощренной пытке. Кожа слетала с плеч узкими лентами и падала к ногам, шипя, покрываясь пузырями и язвами, точно была снята с ядовитой гигантской змеи. Голова раскалывалась. Затем свет как будто расслоился, и стал похож на плохо смешанный коктейль. Кий потерял сознание от этой мистической экзекуции, - хоть какая-то, но все-таки передышка. Когда же он пришел в себя, потусторонние силы успокоились. Зеркало отразило морщинистое 47

лицо с узкими щелками глаз, безвольный подбородок, окаймленный седой и реденькой «испанкой», которую прямо сейчас хотелось выщипать или сбрить. Ужасней всего было то, что зеркало кривлялось, носилось, как живое, по стенам, отражая все новые ракурсы, и Кий с прискорбием отметил, что он превратился в точную копию горбатого старика: предначертание Голосов сбылось. Из прекрасного юноши он превратился в уродца. Позлорадствовав, зеркало успокоилось. Оно было удовлетворено: каверзная истина восторжествовала – любуйтесь пороками, прихорашивайтесь, не отходя от крышки гроба, походите босиком по осколкам зазеркалья… Странная суть зеркала не изучена до конца. Известно только, что в нем, как в копилке, хранится энергия прошлого и образный ряд, прошедший через стекло. Принцип фотопластины: засвеченный объект очень медленно проявляется на обработанном серебром и другими компонентами стекле, но не с помощью химических реактивов, а под воздействием замкнутого пространства и так называемых малых полей присутствия человека. Магам на сеансах спиритизма удавалось вызывать из небытия образы давно умерших владельцев зеркал. В прошлом венецианские мастера, работая по заказу, прятали глаза за черными повязками, чтобы случайно не отразиться потом в чужом зазеркалье. Такая примета, как разбитое зеркало – к несчастью, срабатывает под воздействием перегрузок, то есть оно лопается или разбивается вдребезги, умножая несчастья, от переизбытка отразившихся в нем субъектов. Еще Сократ предупреждал своих учеников о том, что самолюбование перед зеркалом полезно лишь в том случае, если пытаешься лучше разглядеть свои добродетели, и тогда даже уродец становится красавцем… Маленький уродец с кривыми ножками, точно нацарапанный ребенком на школьной доске, носился по зеркальному потолку ванной комнаты, строя рожицы, дергая Кия за жиденькую бороденку. - Что, и тебе досталось, красавчик? Ты теперь не Кий, а Касик. Два горба – пара. Я научу тебя, как надо жить. Ты теперь мой астральный двойник. Что хочу, то с тобой и сделаю: пожелаю - получишь дыркой по голове. Ты думал, что горб это раскрытый над головой парашют? Нет, дружок, это тяжелая ноша. Я тащил его на себе от Аргентины до Африки, я мял им марокканские апельсины, пока меня не занесло в эту страну… Тебе хочется подробностей? Я открою тебе страницы своей судьбы, ведь ты, кажется, собираешься стать писателем? Это может пригодиться. Как правило, писатели брезгуют копаться в своей судьбе… Мне было шесть лет, когда самолет, в котором я летел со своими родителями в Испанию, разбился. Погибло двести восемьдесят девять человек. Чудом уцелел только я один. Врачам так и не удалось срастить все мои кости. Я тоже искал сострадания. Я тоже хотел стать настоящим писателем. Моим кумиром был Ганс Христиан Андерсен. Я мечтал, что и в моей петлице в 48

честь любимой Сары всегда будет жить белый цветок, что и я когда-нибудь побываю в Копенгагене и поклонюсь русалке, рядом с которой стоял великий сказочник. Мне не нужно балаганное поклонение! Я не хочу добровольно горбатиться за гроши! Но бог дал мне тот горб, который у него был под рукой. Ты веришь в бессмертные творения, хочешь читать хорошие книги, и не ведаешь, что слово давно задули, как свечку… Людям не нужны книги. Они разучились читать. Они перестали понимать друг друга. Вокруг – пустота, разве не видишь? Люди стремятся в первую очередь наполнить желудок или кошелек, а о голове не думают вовсе. Тебе не интересно? - Не понимаю, ничего не понимаю. И понимать не хочу. Мне плохо. Если вы не покинете номер добровольно, я прикажу вас вывести. - Ты только-только вылупился на свет, а уже требуешь утешения и одиночества. Заслужи сначала. Дурачок, кого «вывести» - дырку от бублика? Меня можно стереть смоченной в воде губкой. - Я, пожалуй, воспользуюсь подсказкой. - И сделаешь глупость: ты никогда не узнаешь, как нужно правильно охотиться на акул. И никогда не узнаешь, что сказал о женщинах Петрюс Борель. А он сказал мудро: «Любовь! Любовь! Me muero por la mozuelf! Женщины не стоят жертв. Ни в чем прочном не рассчитывайте на них: слишком горьким будет разочарование». - Переживу как-нибудь. Кстати, непонятно: откуда вам известно, что я собирался охотиться на акул? Я так наобум сказал, но вовсе не собираюсь ни на кого охотиться. - Мне многое, что известно, но я промолчу… - сказала каракуленция, смачно сплюнув на черную кафельную плитку, орнаментированную желтыми розами, - не люблю цветы! Мне не дарили, и я не собираюсь дарить. Лучше бы нарисовали макароны. - Пожалуйста, делайте, что хотите, но у себя дома. Вместо макарон я могу предложить улиток, омаров с утятиной, да что угодно, лишь бы… - Избавиться от меня. Фу! Какой ты ворчун! А ведь я когда-то танцевал на мышином балу с твоей мамой. Ах, какая у тебя великолепная мама! - Чушь. Какой мышиный бал? Откуда вам знать мою мать, если я сам не могу ее вспомнить. - Обыкновенный бал. Мышки встают на задние лапки и танцуют с нами медленное танго. Я бы мог тебя туда проводить. - Так проводите, я уж и не знаю, что сделать, чтоб вы от меня отстали. Хоть в клетку с тиграми! У меня нет вариантов. - Рискнешь? - Рискну, если это и, вправду, возможно. - Запросто. Туда можно попасть за горбушку хлеба. - В клетку с тиграми? - На бал. 49