Путяев. Взаймы у смерти

- Есть и такие? - Если есть академики Конной академии, то почему вас это удивляет? - Я не права. Лунная дубрава мгновенно опустела. Исчезли декорации. Исчезла avant-scene. Черная роза со сломанным стеблем взмыла к звездам, и затем растеклась по черному непросохшему ватману неба, точно написанная скорописной акварелью. Она стала невидимой для непосвященных. Смолкла музыка. Сгинули, растворились в воздухе экзальтированные танцевальные пары. Свет рампы погас. От сказки не осталось ничего, будто выключили разом фантазию и воображение, к сожалению, так бывает очень часто. Но во всякую такую чепуху и чертовщину лучше верить. И люди верят, так, на всякий случай: а вдруг все-таки есть другая жизнь, отличная от этой? Ведь если тебе завязали глаза и собрались отрубить голову, ты как миленький поверишь в существование палача. Ты его не видишь, но чувствуешь приближение смерти. А если во сне твоей щеки коснется рука любимого, ты обязательно уверуешь в то, что сны сбываются, потому что наступит утро, его рука накроет твою обнаженную грудь, и сквозь закрытые веки в глаза польется свет от теплых ладоней. Любимый рядом. Не обязательно верить только в то, что видишь. Верь в то, что чувствуешь. Доверяй своим чувствам, и все хорошее и плохое еще свершится… На небесах и выше… Не расставайтесь! Никогда не расставайтесь с любимыми. Даже на час! Не расставайтесь с их запахами, с их фантазиями, несбыточными обещаниями, наивной ревностью, ведь все проходит, чего когда-то было не жаль. Не думайте, что если вы расстаетесь с человеком, то он перестает существовать. Нет же: он там, среди прохожих, он слился с серой, безликой толпой, откуда однажды был выбран не вами, а вашим взбунтовавшимся «Я», потому что его место было рядом с вами, потому что желания были еще неясными, но дерзкими и священными, свойственными влюбленной юности, одной лишь ей. И вы, только вы сказали себе: «Все! Все! Все! Я не хочу! Я хочу «завтра» при «сейчас»! Я хочу лететь хоть в пропасть, но! Вверх! Головой! но! против! течения! но! Против! Правил»!.. А что теперь? Теперь он часть ничего незначащей тени. Фантом. Вы теряете не его, вернее, не его только, а часть своих ощущений. Терять это не находить!.. Со временем боль от потерь притупляется, и вы уже никогда не сможете жить по законам иной гравитации. Ваша душа стала в шесть раз тяжелее. Зачем теперь смотреть на луну?… Зачем теперь ломать голову над дурацкими вопросами? Поздно выбирать между «да или нет?» и «быть или не быть?»…. Я целовал неистово, Жил вечно – на краю… 150

Не пригодится исповедь Мне, грешному, в раю. Мы устаем от верности, А вены в нас отвесные, И умирать расхочется, Когда – с любой руки - Куда ни брось – расходятся Квадратные круги. А от измен вдвойне. Как градусы в вине. Божественная грация, Я счастлив всем назло! Бог с нею, с гравитацией, Ведь мне в любви везло! Мария со своими спутниками была выхвачена из этой подошедшей к концу антрепризы светом мощного прожектора. Она прикрывала лицо руками и от яркого луча, и от поднявшегося ветра, который трепал волосы и метал во все стороны срезанные лопастями высоченные лесные колокольчики и травинки. Я отпускаю фей. Я не держу рассвет. Уздечку на коней Я не меняю, нет. Даю холстам пустым Тепло иных планет. Привязанность – как дым От едких сигарет. И я прощаю вас. И я целую лес. Вот, отзвучал наш вальс, И опустел мой крест. Мария не верила своим глазам. Одна сказка сменила другую. Из вертолета вышел непонятного вида человек, на голове у которого вместо шляпы был самый обыкновенный черепаший панцирь. Он вел за руку маленькую девочку. Мария сразу же узнала в ней свою дочь, и ей некогда было разглядывать чудаковатого старца, который приветствовал встречающих взмахом руки в белой перчатке. Но, показалась, что она не выпускала волшебную светящуюся палочку. 151

- Не может быть! – Восторженно закричала Мария. – Этого не может быть! Или я сплю, или … ущипните меня… Как?.. Каким образом?.. Девочка шагнула маме навстречу и провалилась в жаркие объятия. Почему в радостные минуты встреч бешено колотится сердце, точно его через минуту должны замуровать навечно в тесной каменной клетке, почему оно стремится вырваться из груди, почему его начинает щемить? Откуда это чувство тревоги и радости за свое продолжение? Кто его может выхватить из груди? Скорее, скорее под защиту материнской любви, под ее теплое покрывало, сшитое из лоскутов бессонных ночей, тревожных ожиданий, жарких, не требующих отдачи, до боли родных и прозрачных поцелуев. - Я никому тебя не отдам. Слышишь, слышишь, ты только моя. – Не стесняясь слез, причитала Мария. Точно в эту минуту она больно обрезалась о свое одиночество. Все женщины одинаковы в эти трогательные моменты. Они превращаются в язычниц и готовы поклоняться любым богам в обмен на уверенность в благополучии своего ребенка. Мужчины уходят на второй план. В них нет этой смесительной нежности, она течет по каким-то другим каналам, подчиняется каким-то другим законам. В них крепка философская связь, а ласки кажутся вымученными и неестественными, хотя это можно отнести на счет большей сдержанности. Отцы и дети это другая школа жизни. А у матерей она – как на ладони… - Нас никто не представит? – Спросил чудаковатый старец, выждав вполне достаточно. - Простите. Ради всех святых, простите меня. Не знаю, как вас благодарить! Это так неожиданно и неправдоподобно. Я не верю своим глазам. - Верьте ощущениям. Это важнее. - А знаете? - Что, дорогая? Позвольте, позвольте вас так называть. Я стар и не гожусь для подозрений… То есть, в моих словах нет ничего, кроме участия. Я это хотел сказать. - Да. Отлично. Спасибо. Просто мне кажется, что я вас уже видела… видела, видела… и, возможно, это был не сон, не совсем сон, но мы о чем-то таком говорили, о чувствах, которыми нельзя разбрасываться и подвергать их сомнениям… Или это было в церкви с белыми куполами… Там было холодно, и мы замерзали, а вы писали инеем на стене какие-то пророческие слова… я их не помню… Они что, растаяли? - Инеем? Ну, если стихи сравнивать с инеем, то тогда… тогда - так и было… Да вы, дорогая, ни о чем не переживайте… что иней, что стихи – узор и все, узор и представленье… красивые слова и сочетанья букв. Как в поле колокольчик, ласкает взгляд и слух, но отлетит его 152

душа, которой в тягость сила притяженья. В ней – синь небес, а небеса безруки… как решето… Все призрачно: и человек, и звуки… Он поднял вверх обе руки. Волшебная палочка описала круг над его смешной шляпой. Поляна вновь превратилась в Поляну Сказок. - Как-то я тоже растерялся, - сказал Ларсен, - забыл представить устроителя вечера господина L. - Здорово! Просто очень здорово! Господин L. Волшебник? - Скорее я Сочинитель. Вы меня так и называйте, господин Сочинитель. Но это не навсегда. Это временно. Еще Сенека утверждал: «У человека можно отнять жизнь, но не смерть». Всю жизнь сочинять утомительно. Да и невозможно. Всегда приходится говорить и болтать за двоих, а то и за троих. Но для того, чтобы тебя услышали, надо замолчать. Ничего в мире не изменилось с древних времен. И нравы те же, и мораль также бесхребетна, как при Петронии. Как удивительно он заметил: «Наша округа полным-полна богов-покровителей, так что бога здесь легче встретить, чем человека». А как он славно умер! Изящно. Без суеты. За пиршественным столом, то открывая, то закрывая вены, слушая пение и декламацию стихов. Вы читали его роман «Сатирикон»? «Satiricon libri». Конечно, нет. Удивительная книга. Представляете, главный герой, выдававший себя за богача, объявляет претендентам на наследство, что они должны после его смерти разрубить и съесть его труп. Думаете, голодных людей с тех пор стало меньше? Думаете, тяга к золоту угасла? Какой это был изящный и утонченный человек. И вот его нет. Я так говорю, как будто его не стало только что. А почему? Он этого заслужил. Он и себе сочинил красивую смерть. Его смерть стала пессимистическим приключением. Без этого было бы скучно умирать. Но жизнь я себе сочинять не пробовал. Вернее, пробовал, но получалась ерунда. Полнейшая, простите, ерунда. Если раньше пророков слушали, но не слышали, то теперь просто захлопывают и стараются перекричать. Нет, жизнь надо сочинять в соавторстве с кем-то сильным и влиятельным. От меня всегда ускользает сюжет. Вы не поверите, я забываю имена своих героев, я путаю, с кем надо дружить, с кем враждовать. В сущности, тяжело, очень тяжело враждовать. Я этого не люблю. Тут бы и пригодился соавтор. Они это умеют. У них это здорово получается. Они шустрые. Они знают законы, а я профан. Меня очень легко надуть. Я всегда вижу и чувствую подвох, но не предпринимаю ответных мер. Или эти меры становятся бесполезными. Не могу себя переделать. Не могу точно вести одну линию куда-то. В никуда – пожалуйста. \"В никуда\" - могу. У меня всегда получается несколько линий. Не знаю, что с ними делать… А вы, дорогая, что делаете с линиями? Да, обычно, что вы делаете с линиями?.. - Ну, не знаю… Одну линию мне выбрать тоже трудно. 153

- Мы с вами родственные души. Это прелестно и сказочно. Это удивительно. Об этом уже написано… Дай бог памяти, как там у поэта: «Дайте мне женщину синюю-синюю, я проведу на ней белую линию...». С ума сойти и не вернуться! - С ума сойти и не вернуться? - Это не из стихотворения. - Это у меня такая поговорка. Привязалась, противная. Слышали о словах-паразитах? Грешен. Употребляю. Каюсь. Виноват. Всегда и перед всеми. Иногда пью Мартини. Иногда, значит, вчера, сегодня и завтра, то есть по праздникам. Для настроения. Вот надел на голову вместо головного убора этакую эпитафию. Пусть будет смешно, правда, дорогая? - Дочке нравится. Видите, она смеется. - Смешная шляпа. - И дедушка смешной. - По-настоящему смешных людей мало. - Мало, мало, - захлопала девчушка в ладоши, - хочу, чтоб все… - Правда, хочешь? - Правда, хочу. - Тогда так и будет. Для тебя, мой ангел, я раскрою на этой поляне шатер из незабудок. Мы устроим здесь настоящий цирк. Для тебя будет петь Багдаляш. - А кто такой Багдаляш? - Багдаляш это медведь, который умеет танцевать на ушах. Он танцует всегда один, чтобы не наступать никому на ноги. Такой вот воспитанный господин. Его этому научили в цирке, и теперь он этим искусством зарабатывает себе на пропитание. Ему еще очень нравятся детские аплодисменты. Они для него как мед. - Ты любишь мед? - Не знаю. - Он его запихивает за обе щеки. Будь у него их три, он и тогда бы не насытился. Потрясающий медведь. Рыжий и большой. Очень любит детей. Я его сейчас позову, чтобы он с нами поздоровался. – Господин сочинитель поманил пальцем сидящего в кустах Багдаляша. – Иди, иди к нам… Багдаляш только того и ждал, чтобы с ним пообщались. Он не стал долго переминаться с ноги на ногу, а сразу же сделал кувырок и встал на уши, чем привел девочку в восторг. А потом специально для нее спел куплет из романса Булахова на слова В. Чуевского: «Твоих лучей небесной силою вся жизнь моя озарена. Умру ли я, ты над могилою гори, сияй, моя звезда»! - Ой-ля, - захлопала она в ладоши. В кустах заиграла гармонь. Ей почему-то вторил барабан. С этим какофоническим сопровождением косолапый мишка начал 154

отплясывать «русскую». Остановить Багдаляша было невозможно. Даже аплодисменты не подействовали. Белки жонглировали орешками, рыбы сидели на деревьях и пели песни, в небе взрывались зеленые арбузы и желтые подсолнухи, разбрасывая разноцветные семена. И это было похоже на настоящий салют. Представление длилось целых два часа. Но они пролетели незаметно. Последним на поляне появился сам Феокрит. Никто не верил, что это настоящий Феокрит. Но Кий пригласил его только за то, что тот в свое время в идиллиях давал отповедь богачам, не желающим платить певцам, которые прославляли труд простых людей. Кий восстановил справедливость и дал Феокриту заработать. Тот произнес поэтическую речь: - Трава – женские кудри. И далее: ломонос, плющ, виноград, сельдерей, мята. Шиповник, боярышник, терновник, тростник, камыш, клевер, тамариск, нарцисс, анис, левкой, цикламен, лилия, анемон, вяз, фиалка, сосна, платан, змеи, львы… И далее: лошади, олени, собаки, удод, медвежата львы… Феокрит говорил долго и красиво, но целиком его выступления никто не слышал. Девочка заснула на руках у Марии, а господин Сочинитель на руках у охраны. Вероятно, их утомили приготовления к отлету, сбор документов и получение виз. Сен пытался заманить всех в ресторан «Аид-над-дюнах», нахваливая его кухню, красочно расписывая антураж. Если верить его словам, то ресторан располагался на глубине пяти метров. Под земляными сводами, среди египетских мумий, помещенных в стеклянные ящики с подсветкой, располагался обеденный зал. Обслуживали столы полуобнаженные официантки, натертые люминесцентной краской. Экзотические блюда подавались в человеческих черепах, а вина в бокалах из трубчатых костей. Здесь можно было заказать и «Сердце дьявола», и «Прокисшую ангину по- японски», и коктейль «Месячные Афродиты», на десерт подавали мороженное с «катушками» от Дюймовочки. Попасть в ресторан можно было, оплатив процессию плакальщиц, которые провожали гробы с посетителями в подземные лабиринты. Ленточный ритуальный конвейер, больше похожий на «американские горки», доставлял ополоумевших от страха и оглушенных яростным песнопением чревоугодников до места. В программу обслуживания не входили пытки, танцы за колючей проволокой и «брудершафт» с серийным убийцей, но все это можно было заказать отдельно. По желанию здесь можно было принять душ или клизму… Впрочем, Мария отказалась отпраздновать встречу в столь экстравагантном месте: ей как можно быстрее хотелось попасть 155

домой, да и перспектива опоздать на последний трамвай ее никак не устраивала. *** Кия тошнило от выкуренных сигарет. Он проглотил уже целую пачку, приступил ко второй. В горле першило, глаза слезились, участилось сердцебиение. Но мозгу, похоже, нравилось клубиться вместе с дымом. Он занимался самоблужданием. В самых укромных уголках памяти, - как будто это была приватизированная им территория. - Он выбирал какую-то одну нишу, и застревал там надолго, ни за что на свете не желая расставаться с уютным гнездышком. Он расслаблялся, ходил кругами, еще и еще раз цеплялся за детали и отрывки воспоминаний, анализировал их, бегло просматривал тривиальные куски, возвращался к пройденному материалу, выворачивал его наизнанку, но перетряхивание и перетаскивание с места на место древних как мир проблем, не приближало ни к решению, ни к пониманию. Воспоминания были красноречивы, но ни цветистый слог, ни аллитерации, ни антитезы и метафоры не, ни делали их радостней. Одному человеку хватает секунды, чтобы избавиться от ненужного груза воспоминаний, это для него - как спрыгнуть с подножки трамвая. Другой тратит целую жизнь на поиски трафарета «Выход здесь», но так и не находит, «спрыгивая» в итоге с ума или принимаясь сочинять руководство по использованию садового инвентаря на дачном участке, что, собственно, еще трагичней. Но это объяснимо. Одна проблема рождает другую, а десятая возвращает к седьмой, и так далее. Требуется разгрузка. Жизненные перипетии заставляют одних залезать внутрь атома, вторых сочинять прозу, басни, стихи. Человеку хочется эстетствовать. Эстетствовать значит познавать. Это если по Аристотелю. И тогда нужно вернуться в иную эру. Там вас поймут и оценят, а может быть, - если повезет, - сбросят со скалы, как фригийского раба Эзопа. А если ты живешь в мире далеком от поэтики, что тогда, да, что тогда? Тогда опорожняй свою голову как минимум три раза в день. Живи проще. И Кий, конечно, понимал, что все его проблемы, вся неустроенность от чрезмерной требовательности к себе и к пространству, именно к пространству, по другому не скажешь. Определение «пустота» было бы еще более оскорбительно для среды, которая его окружала. Ведь как-то довольствуются люди пустотой. Им плевать, где затонула Атлантида. Ее ищут одиночки и безумцы. Зачем спасать фрески, картины, книги, ноты, гекзаметры, пентаметры? Зачем? Завтра начнут спасать Северный полюс. Целиком. А, может быть, уже поздно?.. 156

Кий уже долгое время жил жизнью взаймы. Он не по своей воле заглянул в чужие души, и ничего кроме отвращения они не вызывали. Если находилась какая-то тонкая струна, которую ему хотелось тронуть, заставить звучать, то она обрывалась. Может быть, ему просто не везло, может быть ему не удалось переселиться в мир музыки и поэзии, ведь они существуют, ведь их до конца еще никто не отменил. Ведь ходят еще по земле и Шуберты, и Геродоты, и Сервантесы, и Кафки… Но, правда, и Геростратов прибавилось, хотя гореть уже почти нечему. От последней встречи с Марией в душе не осталось ничего. Она отдалялась. Он как будто отошел на расстояние от полотна, и разглядел всю картину целиком, не отдельные мазки, а всю палитру, весь сюжет. Он прежде был размыт и фрагментарен, а теперь четко обозначился. И что он увидел? Женщину? Какую? Да, милую, да, привлекательную, да, смотрящую на него влюбленными глазами. Но это даже была не Атлантида! Не надо себя обманывать. Рядом с ним все это время была придуманная женщина, женщина из черновиков, которые нельзя показывать на свет. Те черновики наивны и несовершенны, хотя нет совершенства на свете, и еще древние философы предупреждали, что мир таков, каким нам его представляют. Мария, та, единственная и неповторимая, о губы которой не жаль стереть дотла свою кожу, мысли, чувства существует только в воображении. Она вошла в его жизнь с улицы. К ней потянулась душа. Сама. От неопознанного одиночества. Может быть, в него оно заложено, как проклятье. А откуда еще берутся эти терзания и треволнения, это желания близости с другой орбитой? А, может быть, пора, пора расцепить пальцы и положиться на волю случая, ведь случай их свел вместе. Его теченье похоже на свет потухшей звезды с ее метрической системой стихосложения… Кий достал из кармана пиджака тоненький блокнот и записал: «Жизнь в паутине смерти. Изначально. Никому не удавалось выбраться из нее. Даже невидимке, уменьшенному до спичечной головки, ничего не требующему от жизни, не имеющему никаких устремлений, уготованы паучьи струны-удавки, невидимые, но останавливающие дыхание и биение сердца. В свой последний час облачись в смертенепроницаемый скафандр и выйди в Сеть. Пусть навстречу тебе вместо облаков плывут знаки Знаков. Сядь в лодку рядом с Хароном, выброси весла за борт, а в руки возьми клавиатуру и напиши книгу. Пусть рецепторы обожгут воспоминания. Пусть на кончиках аорт расцветут розы. Пусть сквозь череп, как сквозь асфальт, пробьются ростки великой Любви. 157

Реальность такой же миф, как и строчка на экране. Мы все живем в придуманном мире жизнью взаймы. Мы – и люди, и призраки. Мы видим то, что хотим, а не то, что есть на самом деле. Задай себе вопрос: «Кто я такой? Головешка? Мумия? Фантом»? Задай другой, если не нашел ответа: «Где я? В Зазеркалье? В Загадке? В Западне? В Лабиринте?» И снова разведи руками. Это поможет сделать новой вдох… Опустись на дно жизни. Смерти нет, как это ни печально. Есть покой, и только…». Мария, Мария, Мария! Как переплелись слоги, какая волшебная музыка начинает звучать, когда закрываешь глаза, отрешаясь от этого алчного, пошлого и развращенного пресыщенностью мира. И, прогуливаясь по набережной, Кий спрашивал себя: «Но почему, почему мне хочется писать это имя на песке, который слижет соленая морская вода, почему эти буквы просятся в небо, отчего пересыхают губы, когда я не даю крику высвободиться наружу?! Почему? Почему? Что мне в имени ее? Она спала не со мной. Она спала не со мной до меня, и будет спать после… Она мне изменила. Она… Она спала с другим… Она спала с самозванцем. Да, это был я, но все-таки – не я… Это мои слова обезоружили ее, моя страсть уложила ее в постель… Но я был далеко в тот момент, и она это знала. Ей казалось, что я рядом. Ее тоже разрывало одиночество, но это было не ее одиночество… И что она может знать об одиночестве?.. Для нее одиночество – невозможность лечь рядом и обнять, а для меня – невозможность угаснуть рядом. Господи, да ведь это несоизмеримые вещи! Ее одиночество эфемерно…». Теперь все будет наугад. Любовь и ненависть – набегами. Я как разбитый циферблат с непередвинутыми стрелками. У времени прошу ночей. Бессонница! Как это здорово! Ты смотришь на часы. – Зачем? – Ведь мне совсем в другую сторону… *** В последнее время Дворников ходил туча тучей. Надувать людей становилось все труднее, да и опасность нарваться на неприятности возросла. Ведь раньше как было – киданул человека, и спишь относительно спокойно, потому как в милицию тот не обратится: давать показания - себе же во вред, ибо уголовный кодекс предусматривал наказание за спекуляцию. В цивилизованных странах спекуляция была уважаемой профессией, в Англии, например, а в СССР за этот вид деятельности наказывали лишением свободы. В прежние времена завел клиента с партией джинсовых брюк в 158

проходной подъезд, приладил над дверью ведущей на улицу табличку с номером квартиры, попросил немного подождать, и можешь на поджидающем тебя такси ехать обедать в любой дорогой ресторан. Продавец, которого ты оставил в дураках, тоже, впрочем, «жук», в лучшем случае робко постучит в дверь и спросит: «Кто там»? И убедившись для очистки совести, что там уже никого и ничего кроме плохой погоды нет, поедет в другой ресторан пить с досады горькую, пообещав себе в следующий раз быть умнее. В следующий раз, чтобы отбиться, он раскромсает ножницами каждую пару брюк надвое и впарит провинциальным лохам у магазина «Березка»: на тщательный осмотр товара под бдительным оком милиции, пресекающей торговлю с рук, времени не останется. Честный круговорот обмана в природе: сегодня надули тебя, завтра надуешь ты. Завтра ты возьмешь билет на электричку, сойдешь на любом триста двадцатом километре, и окажешься на Клондайке. Деревенский житель прокатит тебя на тракторе, угостит луком и хреном, а ты нальешь ему стакан, другой, водки, и вы навеки станете друзьями. Ты в знак расположения оставишь ему пустые бутылки, которые он сдаст наутро, чтобы похмелиться, а он достанет с чердака бесценные иконы, которые в Москве ты попытаешься продать иностранцам. Ты и фарцовщик, и удачливый контрабандист. Тебя прикрывают гебисты. Ты даешь им информацию, которая помогает вербовать будущих шпионов. Это отлаженная схема. И западным разведкам она известна. Каждый обучающийся в СССР иностранец был замазан грязными делишками. Торговля шмотками весомая прибавка к стипендии. Денег хватает и на девочек, и на то, чтобы питаться с рынка. За губную помаду и трусы с иностранным лейблом любая русская студентка оторвется с черномазым по полной программе. Это ведь настоящая экзотика - запивать минет соком манго. В общежитии для иностранных студентов всегда можно отстегнуть вахтеру «стольник» и безбоязненно заниматься проституцией. Некоторым проституткам удавалось выходить замуж за африканцев. Девочки, готовясь к отъезду за рубеж, чувствовали себя принцессами. Правда, они и не подозревали, какая перспектива ждет их на новом месте. Большинству не везло. Границы иностранного рая для новоиспеченных принцесс ограничивались скромным цветным кварталом и скудными заработками мужей, которых едва хватало на пропитание. Через некоторое время поистасканные красавицы забрасывали консульства просьбами о возвращении на историческую родину, напоминая о своих прежних заслугах перед органами. Как правило, спецслужбы не интересовали судьбы неудачниц. Их в первую очередь интересовали перспективные учащиеся, чьи родители в обозримом будущем могли занять ключевые посты в правительствах неподконтрольных стран, где политические режимы 159

были особо переменчивы и шатки. Супердержавы заботились о расширении своего влияния, их агенты о торжестве национальных идей, а простых смертных с той и другой стороны объединяла интернациональная идея наживы. Шло столкновение миров, противостояние систем. В СССР коммунистическая пропаганда пробуксовывала, советских людей все меньше и меньше прельщали бесплатные идеи равенства и братства. Слухи о существовании спецраспределителя для вождей пролетариата на улице Грановского и в секциях ГУМа, где прилавки ломились от дешевой черной икры, осетров, колбасы и специальной посольской водки с винтовой пробкой будоражили голодные умы. Хотелось хлеба и зрелищ. Контрабандно доставляемые в страну видеосистемы и кассетные фильмы с порнографией и другой, богатой и красивой заокеанской жизнью, развращали граждан. Им казалось, что настало время перемен. Даже высшие чины в государстве решили перестроиться, чтобы иметь возможность легально зарабатывать большие деньги на красивую жизнь. Надоело таиться по засекреченным заимкам и банькам с комсомольской прислугой. Ни одна голая бабья жопа не могла претендовать на звездное поклонение. От провинциальных лобков пахло дешевыми пробными духами и рыбьим жиром. Заскорузлые ногти с дешевым педикюром походили на рыбью чешую. Они падали в обморок при виде презервативов с нетрадиционной окраской, не владели приемами садомазохизма, их тошнило от орального секса, а анальный секс вызывал понос. Мириться дальше с таким домостроевским укладом было нельзя. И начались подвижки в обществе. Правозащитники и прочие засранцы, которые видели в перестройке шаг в новое светлое будущее, и, наконец-то, решились оторвать свои задницы от мечтательного чаепития, и все как один ринулись к трибунам. Они, наивные, полагали, что после того как они свернут голову чугунному Феликсу, их приведут к присяге и попросят управлять страной по демократическим понятиям. Валерией как-то ехал в электричке с дачи, и в тамбуре разговорился с бывшем зеком. Вернее, это зек вызвал его на разговор. Он завил: - Ну, наконец-то и наше время настало. Наша возьмет. Зек был мужчиной в годах. Он много повидал на своем веку. Говорил, что впервые попал в лагерь еще при Сталине, и уже тогда объявил коммунистам волчий террор. Он видел гнилую сужность ссучившихся бюрократов и проходимцев, которые, прикрываясь партийными билетами и демагогическими лозунгами, шагали по трупам близких к постам и кормушкам. Он ненавидел их за подхалимаж, мелкое взяточничество, лизоблюдство, подлое 160

интриганство, карьеризм, трусость и тупость. Он всех бы их отимел, будь чуточку моложе. - Будет как в Америке. Сколько у нас народу по тюрьмам сидит, а? Это же, батенька, огромная сила! Мы там и политэкономию изучили, и план Маршала, и Льва Толстого читали, и Солженицына… Отсидка это как высшее образование. У нас и свои астрономы с космонавтами, и бухгалтеры, и готовые коммерсанты, и члены правительства. Одним словом, головы есть. Мы физически крепки, выдержаны, знаем законы. Сплочены, умеем красиво жить… Что еще нужно, чтобы установить новый порядок? Неужели ты думаешь, что диссидентов и прочих кухонных слюнтяев близко подпустят к финансовым потокам и политике? Они за что боролись? За независимость и справедливость? Они всего этого даже от своих жен не получат. Они хлюпики и утописты. Власть это сила, деньги. Сколько им надо денег? На карманные расходы – и все. На карманные расходы мы им дадим. На благотворительность – ни копейки. Помогать надо богатым, а не бедным. Бедные последние гроши похерят. Рупь за сто! Ты со мной согласен? Валерий кивнул в знак согласия. В полемику с бывшим зеком вступать не очень-то хотелось. Такой тип и нож пустит в ход, если слово поперек скажешь. - Ты хочешь быть богатым? Будь им. Богатей и делись. Вот высшая справедливость. Мы ведь сами работать не можем. Мы свое отработали на лесоповалах. Ты знаешь дело. Мы знаем принципы. У тебя консенсус, и у меня консенсус. Только он у меня стоит, а у тебя не работает, и работать не будет. А почему? - А почему? - Ты как всякий скрипач канифолью пользуешься, а я вазелином. С вазелином, батенька, революции делаются, с вазелином… Через жопу, но с вазелином. Даже оружие маслом смазываю, дурачок ты мой. Он обхватил его голову руками, сжал как в тисках, добавил: «Хочу, чтобы меня похоронили на Ваганьковском кладбище рядом с Есениным». Валерий Михайлович занял свое место у окна и погрузился в раздумья. И зачем он тогда не женился на Рукие, ведь какая знойная была женщина, просмоленная до костей. Попка как дикая слива. Крутые бедра. Раскидистая грудь. Не женщина, а ландшафт. И очень богатая. У нее были акции двух известных звукозаписывающих фирм, которые приносили солидный доход. Родители ее были заняты шоубизнесом во Франции. Она могла бы жить на ренту, но предпочла обучаться в СССР. Поступила в медицинский на биофак. Жила в общаге на Волгина. Правда, ей выделили «двушку», хотя на первом 161

курсе и мечтать было нельзя об отдельных апартаментах. Студенты жили и по двое, и по трое. Русских же селили в продуваемых корпусах и вовсе не прореживая. Они с Рукией ходили в театры и рестораны. Она денег не жалела. Платила за все сама, да и одевался он исключительно во все импортное. Кожаный костюм Рукия привезла ему из Англии, а повседневный гардероб укомплектовала одеждой из Франции. С ее помощью Валерий провернул несколько выгодных дел. Рукия во время каникул съездила за рубеж и привезла на продажу пару чемоданов платков с люрексом. Они отлетали только так… Узбеки брали их у чеченцев большими партиями. Валера толкал их через своего приятеля Рому. Рома заключал и проворачивал сделки в ресторане «Узбекистан». Навар получался солидный. С каждого платка им с Ромой прилипало по двенадцати рублей, а если умножить на тысячу?.. А где тысяча, там и две… Однажды на чеченцев наехали Люберецкие. Стрелка была назначена в ресторане. Рома с Валерием сидели в отдельном кабинете, обедали, обговаривая детали очередной сделки. Тут совершенно некстати попали под «разборку». Валерий не умел драться и не хотел. Откланяться было неудобно: сочтут за труса, при случае наедут и обберут до нитки, только дай почувствовать слабину. Чистое попадалово. Ничью сторону принять нельзя. Одно из двух – либо нож в спину, либо – под молотки «люберов». Не годится. С одной стороны – братья славяне, с другой - друзья чеченцы. Они не раз вытаскивали его из передряг, да и он для них сделал немало: троих через свои связи от тюрьмы спас, пару наводок на богатеньких буратин из общежития дал. Чеченцы по его наводке ливанца обули на сорок тысяч и у сына посла Йемена чемодан с деньгами сперли. У того денег куры не клевали. Рано или поздно он бы их все равно лишился. Нельзя людей в соблазн вводить. А он слишком козырял своим богатством. Как-то Валерия зашел к нему с двумя девочками, а тот после первой банки пива выдвинул из-под кровати чемодан с деньгами на середину комнаты, и стал девкам червонцы в трусы запихивать. Припер одну деваху в угол и стал ей ухо кусать. Темперамент! Ухо Зинке кусает, нос вылизывает и одновременно пипиську достает. Колени подкашиваются и дрожат. Зинка не сопротивляется, но и ничего понять не может: какого хрена такого «стояка» ловить, если кровать рядом. Студент и так, и эдак пристраивается, а дело не идет: запутался в советских крючках и резинках. Зинка по максимуму расслабилась. Живот надула, колени прогнула, трусики спустила, а упора все нет и нет. Глянула вниз, а там так и задумано – пиписька под нулевку заточена. Помпон с яичками, а не член, прости господи. Иметь такую можно, но пользоваться тяжело. И все-таки студент из Йемена кончил. Доволен. Гогочет по- 162

своему. Переключился на Люську. Той весело. Ртом поработала пару минут и два стольника срубила. Валера потом у девочек половину денег отобрал, но блок «Мальборо» они отстояли. На следующий день из номера студента исчез и чемодан, и аппаратура… Рома был единственным в семье ребенком, и его от участия в побоище освободили, чтобы, - всякое может случиться, - род не прервался. А с ним и Валера ретировался к выходу. Рукия уже подумывала о том, чтобы приобрести на его имя автомобиль «Жигули», - ей это было вполне по карману, - но потом передумала, заметив, что он злоупотребляет спиртным. Бутылка в день это не злоупотребление, а недобор. Полторы – самая оптимальная доза, не вызывающая утренней тошноты. С дневной бороться легче: зашел в любой магазин и похмелился. Две бутылки в день – это «гусли», это бесконечный волнообразный перебор. Рукия сделала ему первое предупреждение, затем второе, а третье, последнее, прозвучало по- французски. И Валерий, не будучи полиглотом, понял одно: они расстаются навсегда. Смешная женщина – отречься от такого мужика из-за лишнего стакана водки!.. Эх, хорошее было время! Иконы и марки менялись на отлично конвертируемые часы и шмотки. Валера понимал, что рано или поздно органы им заинтересуются. И как-то раз он влип по крупному с партией часов «Ориент». Принял он их в обмен на иконы из расчета по двести двадцать рублей за штуку. Всего у него в портфеле было их тридцать штук. Готовая статья – спекуляция в особо крупных размерах, и бесполезно упираться и доказывать, что ты хочешь сделать подарки родственникам, ни на одном суде не прокатит. Прихватили его с партией новеньких часов у проходной. К нему подошел человек в штатском, и предложил подняться на второй этаж. Там у него был кабинет. По манере держаться в нем угадывался комитетчик. У ментов задержание было бы шумным и болезненным. Правда, с ментами всегда можно договориться, а гебисты народ неподкупный. - Ну-с, с чего начнем Валерий Михайлович? Все знает, - отметил про себя Дворников, - даже отчество. Но к худшему готовиться рано. Если бы захотели повязать по полной программе, пригласили бы на Лубянку, а это наверняка вербовка. А что, поломаюсь для приличия и соглашусь». - И ломаться не стоит, - будто читал мысли гэбэшник. Валера вывалил содержимое портфеля на стол. Сказал: - Это все. Гебист представился: - Меня зовут Валерием Николаевичем. - Это все, что есть, Валерий Николаевич. - Ну, вот… Вы человек не глупый. - В меру. 163

- И с юмором. Это хорошо. Комитетчик придвинул к себе лист бумаги и положил сверху простенькую шариковую авторучку. Зазвонил телефон. Мысли его работали сразу в нескольких плоскостях. Он успевал одновременно просматривать записи в ежедневнике, отвечать по телефону и продолжать беседу. Валерий вынул ручку с золотым пером: - Возьмите мою. Возьмите, это подарок. - Спасибо, меня и моя вполне устраивает. - Писать будем? – Поинтересовался Валерий. - Говорить будем. По душам. А там посмотрим. Итак, Валерий Михайлович, вы ведь не мафиози, если не ошибаюсь? - Нет. Что вы, боже меня упаси! В нашей стране вообще нет условий для организованной преступности. - Обосновать можете? - Могу. - Попробуйте. - А мне за это ничего не будет? - За это? За это нет. - Очень просто. У нас коррупции нет. Без коррупции, как без конспирации, невозможна организованная деятельность. Русская расхлябанность в любой момент может дать сбой, и любая пирамида развалится на корню. В нашей стране, с ее участковыми инспекторами, с обязательной профилактикой, с непременной поднадзорностью для рецидивистов, с широкой сетью осведомителей, оперативными разработками, бдительной общественностью организованная преступность невозможна. - Неплохо. Что еще? - А на какую тему? - На любую. Можете импровизировать, пока я тут с бумагами покончу. Кстати, инакомыслие преступление или нет? - Преступление. Угадал? - А гадать не надо. Вы по совести отвечайте. - Готов стать узником совести, если нужно моей стране. - Не надо. Вы Александра Исаевича читали? - Только «Один день Ивана Денисовича». - И все? - «В круге первом» хотите почитать? - И сколько мне за это сидеть придется? - Грамотным людям такие книги можно читать. Для расширения кругозора. И только. Народу это ни к чему. Как вы думаете? - Точно так. - Вы хотели бы сотрудничать с органами? 164

- Мечтал. Честно, всю жизнь хотел стать шпионом. Не знал, куда обратиться. - Ну-ну, шпиона из вас делать никто не собирается. У вас обширные связи с иностранными студентами, вы контактны, грамотны. Вы давно в нашем поле зрения, и это понятно. Нам бы хотелось знать настроение наших студентов, кто и чем занимается. Понятно, что я имею в виду? Да? От неприятностей мы вас прикроем, если, конечно, они не перейдут границы допустимого. Думаю, инструктировать вас не надо на этот счет. И надо бы устроиться на работу. - А куда? - Мы подыщем для вас работу в институте. Подумаем. - Только не научным сотрудником. Я ничего не смыслю в медицине. - И не гинекологом, так? - Так точно, - по-военному отрапортовал Дворников. - Пожалуй, стоит подумать о должности сторожа. - Младшего? - Надо с чего-то начинать. - Мне, вообще-то, на жизнь хватает. - Мы знаем. Мы все про вас знаем. У вас будет возможность свободней контактировать с иностранцами, и со спекуляцией будет проще. - И приторговывать будет можно? - Даже нужно. И чуть побойчее, но я вам этого не говорил. Для такой работы кристально честные люди, к сожалению, не годятся. А вы плут умеренный. Только не обижайтесь. Это я шутя. Все понятно. - Понятно. - Значит, свободен. - И ничего подписывать не надо? - Пока не надо. - Можно идти? - Конечно. Валерий Николаевич улыбнулся и пожал Дворникову руку. Тот развернулся на каблуках и направился к двери. - Товар не забудьте. - И товар можно забрать? - Нужно. - Валерий Николаевич, оставьте себе пару «котлов», простите, часиков. Я от души дарю. - Спасибо, меня мои вполне устраивают. - Совсем нельзя брать… подарки? - Совсем. 165

- Да, тяжело. Я бы не смог. Ну, как говорится, извините… На том и расстались. Позже Валера дал расписку о неразглашении государственной тайны, и стал нештатным сотрудником Комитета государственной безопасности. Шеф его был покладистым, но донимал буквоедством. Он страдал бумагофобией. Все ему нужно было задокументировпать и описать. Роман в неделю, не меньше. Скучнейшая и нуднейшая текучка: кому чего продал, кто чего сказал, кто чего думает, кто и сколько раз ходил в туалет. А если без преувеличений, то писанины было много. Валерий Николаевич составлял бумаги сам после скучных и нудных расспросов. Валерию оставалось их только подписать. Занимались они этим на конспиративной квартире, которую Комитету предоставляла вдова одного из сотрудников. Она открывала дверь, здоровалась и исчезала в соседней комнате. Внешность у нее была самая обыкновенная, не запоминающаяся. Ее было и не видно и не слышно. Валерий первое время старался вести дела с иностранцами честно и не зарываться. Всех денег не заработаешь, а неприятности – их сегодня нет, а завтра обязательно будут. Пока ты незаметен, на тебя смотрят сквозь пальцы, а высунешься – где гарантии, что тебя не сдадут? Таких гарантий ему никто не давал. Сегодня одно можно, а завтра другое – нельзя. Как угадать? Никак. В З7-ом, к примеру, такое уже проходили. Ведь если стучишь ты, то наверняка стучат и на тебя. Ты работаешь с полковником, а кто-то работает с генералом. Это как при серьезное игре в карты: колоды меняются… В любой момент можно выпасть из колоды, и тогда никакие связи не помогут. От солнца защищают солнцезащитные очки, а от тюрьмы и от сумы зарекаться нельзя. Все сходило Валере с рук, и он поддался соблазну срубить денег по легкому. А тут и случай подвернулся. В расставленные им сети попался молоденький африканец. Тот часто ездил в Германию, и не прочь был заработать. Валера предложил ему провезти за границу несколько древних икон. И уговор был такой: иконы они покупают в складчину, а прибыль делят пополам. Валера удвоил закупочную цену, которая при любом раскладе приносила ему стопроцентную прибыль. Иконы он подобрал для отправки на запад бросовые, годящиеся лишь для «врезок» и новоделов. На них совсем не осталось красочного слоя, а обратная сторона была съедена жуком. Валера не считал новый контакт перспективным, и потому, получив от африканца затратные деньги вперед, остался в сделкой вполне доволен. Теперь нужно было предпринять действия, которые бы не позволили товару пересечь границу, ведь если иконы попадут к знающему человеку, тот объяснит перевозчику, что ему либо преднамеренно впарили фуфель, либо он имеет дело с 166

некомпетентным сбытчиком. Снабдив африканца неприметным чемоданом, куда были положены прикрытые полотенцем иконы, Валера простился с ним у Белорусского вокзала, и тут же направился к телефонной будке. Он набрал номер дежурного по Комитету, и, изменив голос, сообщил о попытке нелегального провоза исторических ценностей в Германию. Обращаться с доносом непосредственно к шефу Валера не решился: тот не поощрял провокации и мошенничество. Каково же было изумление Валеры, когда африканец по возвращении рассказал ему об относительно благополучном исходе поездки для него лично и о серьезном шмоне в поезде. В результате обыска в соседнем вагоне накрыли дипломата, который пытался провезти несколько чемоданов с иконами. Африканец продолжал: - Когда я назвал антиквару сумму, за которую хотел бы продать иконы, он поднял меня на смех. Ты сказал, что мы получим десять тысяч долларов, но мне никто не давал больше семисот. Валера про себя отметил: «Везет дуракам. Это же сумасшедшие деньги! В Москве за эти доски не дадут и ста рублей». И он спросил: - И ты взял эти деньги? - Не везти же иконы назад. - Это точно. - Я не хотел рисковать. - Правильно. - Но больше я этим заниматься не хочу. Это не выгодно. Меня просили привезти что-нибудь стоящее, но я не хочу рисковать. Я учиться хочу. А за иконы могут посадить. - Могут. Ладно, что мы имеем? - Шестьсот долларов на двоих. Я учел расходы. - Хорошо. Надеюсь, что это справедливо, хотя я лично понес убытки. Валерий Николаевич был кристально честным офицером. Он, как бы это точнее сказать, был усидчивым контрразведчиком. Всегда приветливый, снисходительный к человеческим порокам, он не цеплялся за звезды и должности, не плел интриг, не старался угождать начальству, а продвигался по служебной лестнице с выдержкой и достоинством. Часто, не имея лишних денег на обед и бензин, - у него была трухлявая «шестерка», - он был вынужден заниматься извозом. Делал он это в исключительных случаях. И вот однажды исключительный случай оказался еще и роковым. Дело было к вечеру. Валерий Николаевич возвращался с работы домой. Его машину остановил подвыпивший гражданин. Обычно полковник с такими людьми просто не разговаривал, потому, как вообще не уважал спиртное. А тут как на грех срочно потребовались деньги на техобслуживание, и он впервые решил изменить принципу. Голосующий гражданин, - правда, он 167

извинился за нетрезвый вид, - пояснил, что позволил себе пропустить пару рюмочек по случаю окончания сроков беременности жены, к которой и просит доставить по адресу Ярославское шоссе, дом, номер, и далее – по требованию… - За город не смогу вас отвезти, но до вокзала подброшу, если вас это устроит. – Очень вежливо предложил Валерий Николаевич. - Тогда и двух моих приятелей. Они мне как родные. Мы вместе будем жену в родильный дом провожать. Она уж нас заждалась, поди. Валерий Николаевич ничего плохого в намерениях пассажира не заподозрил. Он мыслил другими масштабами, и, что вполне естественно, не мог противостоять примитивному вранью и дешевой алчности. Конечно, профессиональная логика подала слабый тревожный сигнал, но он не придал ему значения. Он подсадил на углу еще двух пассажиров, переложил кейс с секретными документами в багажник, закрыл его и преспокойно поехал к Ярославскому через центр. Подогретые алкоголем пассажиры перемигнулись, явно прикидывая, какой улов ждет их сегодня. Верзила, что сидел сзади, за водительским креслом, накинул на горло полковника удавку. Сразу же сидевший на переднем сиденье преступник перехватил руль, а третий нападавший навалился всей грудью на судорожно дергающиеся ноги разведчика. Агония продолжалась недолго. С водителем было покончено. Мертвое тело перенесли на заднее сиденье, и один из бандитов привалился к нему плечом, чтобы сохранить парное равновесие. На лице его не было и тени раскаяния. Троице не терпелось проверить содержимое кейса. Новоявленный водитель легко открыл багажник, кинул кейс под ноги подельщику, завел машину и дал по газам. Когда же бандиты обыскали труп и нашли при нем удостоверение полковника Комитета государственной безопасности, а в кейсе не деньги, а какие-то документы, не представлявшие для них никакой ценности, они не на шутку перепугались. Страх подхлестнул их. Они стали ругаться и спорить. Кто-то предложил бросить все и бежать, но самый старший и пьяный успокаивал. - Подумаешь, гаденыша замочили. Нам этот подвиг зачтется. Что мент, что комитетчик, одним хреном мазаны. Прорвемся. Они выбросили кейс и удостоверение на обочину, прибавили газу. В ста метрах был пост ГАИ, о котором они просто забыли. Сотрудники зафиксировали превышение скорости, и, дав отмашку жезлом, приказали водителю остановиться. Тот. Естественно, и не подумал подчиниться. Сделав вид, что притормаживает, дабы съехать на обочину, преступник резко набрал скорость и попытался свернуть на боковую дорожку. Но стоявшая наготове машина ГАИ начала преследование. Расстояние между машинами сокращалось, и тогда бандиты приняли решение 168

остановиться и разбежаться в разные стороны. Гаишники предположили, что гонятся за пьяным нарушителем. Патрульные, перекрыв шоссе, подошли к брошенной машине, окружили ее со всех сторон, и, взяв автоматы наизготовку, открыли заднюю дверцу. Труп рухнул на землю. Один из сотрудников остался охранять труп, двое других стали прочесывать придорожные кусты. В одной из канав им удалось обнаружить сидящего на корточках подозреваемого. Они повалили его на землю, заломили руки за спину, и надели наручники. В отделении подозреваемого допросили и почему-то отпустили. Тот утверждал на допросе, что ничего не знал о совершенном преступлении, и оказался в машине случайно, на правах пассажира, возможно, с риском для жизни. Неопознанный труп определили в районный морг. Такого, чтобы Валерий Николаевич не ночевал дома, прежде не случалось. Жена забила тревогу. Поиском пропавшего сотрудника тут же занялась служба собственной безопасности. По сводкам из дежурной части удалось выяснить, что автомобиль, которым Валерий Николаевич управлял по доверенности, находится на специальной стоянке и числится «ранее угнанным». По телефону не удалось выяснить подробностей. Уголовное дело по факту убийства, как потом выяснилось, возбуждено к тому времени еще не было, возможно, как бесперспективное. Протокол осмотра места происшествия отсутствовал. К делу, мягко говоря, отнеслись халатно. Оперативно-следственная бригада Комитета государственной безопасности в тот же день выехала на место преступления. Она быстро вышла на след преступников, и уже к двум часам дня вся троица была арестована. Тут же их повезли на злополучное шоссе, по дороге избили до невменяемости, завели в лесополосу и предложили бежать, чтобы пустить в след автоматную очередь. - Ну, подонки, кто из вас хочет умереть свободным? Может ты? – Майор Зонтиков приставил дуло пистолета к виску ссутулившегося наркомана, который всю дорогу стонал и мочился, пытаясь прислонить отбитую почку к чему-то твердому, чтобы она не так ныла. – А вы думали, вам это с рук сойдет? Побледневший олигофрен шире раздвинул ноги, чтобы беспрепятственно пропустить очередную струю через промокшие, приобретшие парусность портки. Он взмолился: - Только не бейте, дяденьки… Не бейте… - Ты еще скажи, что больше не будешь… - Больше не буду. Честно, я осознал… Это они меня заставили, - мотнул он головой в сторону лежащих вповалку со связанными руками подельщиков. - Ты проссысь сначала. - Пожалейте. Я нечаянно. 169

Комитетчикам надоело слушать его всхлипывания, и они пустили его под молотки. Не надо объяснять, чего стоят удары натренированных ребят. Майор вытер о его лицо запылившиеся ботинки. Больше олигофрен ни о чем не просил. «Просилка» его опухла, и сравнялась с шеей. Теперь он был точной копией статуи с о. Пасхи. Максим и Федор, которые наблюдали за этой бойней, притворились мертвыми. Их расшевелили прикладами автоматов. Они то вставали, то падали. Удары сыпались на их головы градом. Череп Максима Воробышки в конце концов не выдержал испытаний на прочность и треснул. Было слышно, как теменной шов расползается, и кости сдвигаются в сторону, и скрипят, точно доски рассохшейся телеги. Зубы разлетелись на десятки метров вокруг. Небо распухло и давило на пищевод, не давая сделать полный вдох. Он начал хрипеть, и ему снова сказали: - Беги гад, пока тепло на улице… Беги, падаль! Но он уже при всем желании не мог сделать ни шагу. Федор, пожалуй, перехитрил оперативников. Он с опаской выругался первым, за что и был согнут пополам одним ударом кулака. Комитетчики выкурили по сигарете, выругались напоследок, сгребли покалеченных бандитов в кучу и закинули в объемистый багажник, благо и кости и мясо были хорошо утрамбованы. Майор сказал: - Не хотели умереть свободными, умрут на зоне, как собаки. Зубами будете себе вены вскрывать и на «колючку» бросаться…». Клятвы они друг другу не давали, но и без того было известно, что слов они на ветер не бросают. Преступники предпочли долгое судебное разбирательство и длительные срока заключения. В ходе следствия выяснилось, что это далеко не единственное их преступление. На счету бандитской группировки было еще несколько разбойных нападений на водителей. От трупов они избавлялись, топя их в лесном озерце, превращенном дальнобойщиками в клоаку, а машины продавали. Причем, по договоренности с другой шайкой со станции техобслуживания, за каждый угнанный автомобиль, - независимо от года выпуска и марки, - они получали по пятьсот долларов. Это на всех. Выяснилось также, что молодчики не брезговали и менее прибыльными кражами и грабежами. Так, за неделю до нападения на Валерия Николаевича, банда в том же составе зарезала девяносто двух летнюю старушку, которая доверчиво впустила их в квартиру, приняв за социальных работников. Там они поживились видеомагнитофоном и золотыми сережками. И что удивительно, на рынке, где они попытались сбыть краденое, их задержали сотрудники милиции. Было подозрительно, 170

что они очень дешево продавали аппаратуру. Их обыскали. Нашли, между прочим, нож со следами крови. И, что совсем уж непонятно, следователь удовлетворился примитивным объяснением Воробышки: «… кровь на лезвие принадлежит выращенной мной и мною же зарезанной курице, из которой был изготовлен суп на дружеский ужин». Невероятное «упущение» или что-то другое? Не верится, чтобы сыскарь не сопоставил кричащие факты. Вот они вещественные доказательства – сами в руки приплыли. Бери, пользуйся, крути и раскручивай… Никому нет дела… Бандиты получили максимальные сроки. У каждого – по пять, по семь лет крытой тюрьмы, да плюс зона. «Крытка» - как правило – туберкулез и смерть. Обо всех подробностях убийства и ходе судебного разбирательства Дворников узнал от жены шефа, с которой познакомился на похоронах. Раньше он мог слышать только ее голос, когда дозванивался до Валерия Николаевича по-домашнему. Ему было искренне жаль еще очень привлекательную и молодую женщину. В одночасье она вдруг стала одинокой. У нее, правда, остались сын с дочерью, но это совсем другое. Время шло. Дворникову казалось, что о нем забыли. А, может, и не было никакой вербовки? Может быть она была неполноценной, и Валерий Николаевич пользовался его услугами в личных целях, приписывая себе его заслуги? А почему нет? Хотя вряд ли: шеф был таким предусмотрительным чистюлей… Он предвидел все. Возможно, он и свою нелепую смерть предвидел? Нет уж, прости господи грешного… Два раза в неделю Дворников заглядывал в кабинет на втором этаже, но он был по-прежнему опечатан. Собственно, смерть шефа не очень-то волновала Валеру. Он не отличался особой сентиментальностью. Врожденная эгоистичность продвигала в нем прагматизм. Его больше волновало, кого вместо Валерия Николаевича назначат на должность проректора, и кому он будет теперь подчиняться. Его тяготило неведение. Он не знал, на что может рассчитывать в сложившейся ситуации. Интуиция подсказывала, что не все так просто. Пахнуло ветром перемен. Будет ли востребована его профессия осведомителя? Танки в центре Москвы. Дикие лозунги. Скажи кто пару лет назад, что такое возможно, Валерий бы рассмеялся. Союз нерушимый… И вдруг все к черту… Валерий не любил политику. Он в ней ничего, во-первых, не понимал, а во-вторых, она рушила все его планы. Вороны умеют экстраполировать, а он и подавно. Его этому жизнь и знание истории научили. Завтра, за этим так называемым «Белым домом» будет полно 171

мусора и неразберихи. Воровать будут по черному, жить по белому… Но кто? Да, кому все достанется? А это известно кому – комсомольцам. Он, дурак, учился клевать «по зернышку», а эти неучи и горлопаны делали карьеру на том, что высиживая собственные яйца на всевозможных собраниях. Поэтому у них и связи, и начальные капиталы, то есть всякие там профсоюзные, комсомольские, пионерские и прочие взносы… Да, еще не забыть бы о Добровольном обществе озеленения… Вот откуда доллар-то потянется… А к доллару посторонних на выстрел не подпустят… Сначала голодуха, потом – инфляция по итальянскому варианту: больше нулей, меньше денег… Потом – всенародное рабство. И ведь наши олухи не поймут, что их рабами сделают. Всех до единого. Каждому будет только казаться, что он кушает, ходит в туалет, ездит на машине и строит дачу. Все не так. Господа, все не так. Раб это не тот человек, который пашет от зари до зари под ударами хлыста, раб это тот, кто не имеет достойной работы. Кто, скажите, в сорок лет пойдет переучиваться на отморозка или авторитета? Кто в шестьдесят «задрав штаны» угонится за ебанутым комсомолом, которому удалось прокрутить идею всеобщего равенства в банке «Похеренных идей»? Разве такие найдутся? Эпоха обдурит любого. И Валерий это смутное время решил переждать, предавшись пьянству и разврату. Студент первого курса Сергей Анютин составил ему компанию. В Черемушках они в складчину сняли двухкомнатную квартиру, и забили ее молоденькими девчушками. Младшей, Катеньке, было четырнадцать, а старшей, Анюте, семнадцать. Девушек было четверо. Все они буквально упивались самостоятельной жизнью, освободившись от родительской опеки. Спали до двенадцати, а потом до двух по очереди принимали ванну. Водой они заливали соседей. На кухне постоянно горел газ. Что-то на плите подгорало, что-то протухало в холодильнике. Они никак не могли установить очередность уборки квартиры. Нижнее белье было разбросано по всем комнатам. Квартира не проветривалась, пропитавшись насквозь табачным дымом и жидкостью для снятия лака. Через пару дней они превратились в настоящих токсикоманок. Девочки бездельничали и попивали горячительные напитки. Предпочтение отдавалось шампанскому и ликерам. Они почти ничего не ели, и поэтому быстро пьянели. Валерий с Сергеем с ними не церемонились. Брали их силой и грубостью. А те и не обижались: другого отношения к себе они и не ждали. Их приучили к послушанию. Мужиков они должны были ублажать по первому требованию, ведь те их кормили и поили, дали кров. Спасибо, что морали не читали. О первой чистой любви они даже не слышали. Каждая прошла школу подворотен и подвалов. Не считалось 172

зазорным отдаться двум, трем ровесникам одновременно за банку пива. Отдавались исключительно по уговору. Уговор та же взаимность. Получалось, что это и есть любовь. Немного мата, немного секса, глядишь день и заладился, а если еще и на мороженное перепадет, то вообще кайф. От жизни надо брать все. Уколоться тоже неплохо. Чем-нибудь легеньким, перивинтинчиком, например. От «винта» канва идет классная. Лежи и балдей. А под спермой, как под капельницей. Тоже приятно. Даже подмываться неохота. А ты бы все-таки, Катя, сбегала в ванную. - А на фига? - Положено, - говорил Валерий. - Отстань. Не хочешь меня, еби Анюту. Ее сегодня еще никто не ебал. - И до Анюты очередь дойдет. Я тебя хочу. - Ты что, в самом деле после Сереги брезгуешь? - Вот заставлю тебя с Анькой лизаться, тогда посмотрим, что ты запоешь. Давай. Хочу посмотреть, как вы тащитесь. Я жду. - Слышь ты, чмо, - обратилась к подружке Анюта, - иди подмойся. Тебя по-хорошему просят. - А ты по-плохому можешь? - Желаешь? - Только двинься! - А то что? - Хорош вам, девчонки, - подала голос Галина. Она чистила в ванной зубы и слышала перепалку с самого начала. – Не сердите наших мальчиков. Они хорошие. Они нам выпить принесли. Валера выставил на стол две бутылки водки и рассыпал рядом шоколадные конфеты. - Фу. Не хочу водку, - сказала Катя. Я еще маленькая. - Маленькая, а рот как афонская пещера. Небось, одна собираешься все конфеты уплести? - Тут всем хватит. После небольшой паузы Катя все же пошла в ванную. Уже через минуту ее стали дергать: - Ты что уснула там? - Вот: то мойся, то не мойся… Вам не угодишь. Даже не накинув на себя полотенце, голая Катерина легла на матрац у окна. Это был дежурный станок. Валерий успел постелить принесенные из общежития свежие простыни. - Ну, - томно прошептала она, - кто идет ко мне? - Сначала Аня, - сказал Сергей. - А ты? - Я уже. Ты что, забыла? 173

- А еще? - Не моя очередь. Валентина возмутилась: - Вы только одну Катьку и трахаете. - Точно, - поддержала ее Галина. – Смотрите, кончится тем, что мы других мужиков с улицы приведем. - Попробуйте, - конкретно предупредил Валерий. Наконец Катя с Анной занялись лесбийской любовью. Сначала они делали это под нажимом, но очень скоро вошли во вкус. Наблюдающая за их действиями половина разминалась выпивкой. Галя размачивала в стакане с водкой «белочку». Конфета не хотела растворяться в непривычной среде, и девушка настойчиво размазывала ее по стеклу чайной ложкой. - Как коктейль назовем? - «Бельчонок». - Отлично. Я тоже хочу, - сказала Валентина. Достаточно возбудившись, Валерий перебрался на матрац. - А нам можно? – спросили хором оставшиеся не у дел девчонки. - Всем можно. И лесбийская любовь плавно перешла в коллективный секс. Подключился и Сергей. Он был моложе Валеры, и быстро восстановился, хотя Валера брал свое умением «держать перед глазами картинку». Весь этот сложный сюжет был отснят мини-видеокамерой, которая была установлена заранее и работала в автоматическом режиме. *** Мария подметила, что ее сны с четверга на пятницу в отеле отличались какой-то особой правдивостью. Стоило ей, находясь в бассейне, коснуться парных бюстов хотя бы краем халата, или пройти мимо своих хрустальных копий, а затем лечь в кровать Кия, она становилась свидетельницей его прошлой жизни. Сны были короткими. Они даже не снились, а прочитывались, как рассказы. Мария хотела узнать как можно больше о прошлом любимого. А, главное, ей хотелось найти следы провала в его памяти и причину его вызвавшую. Она подозревала, что основанием его беспамятства могла быть авария или другая катастрофа. Мария при первой возможности задумала показать Кия хорошему психологу. Правда, как минимум, требовалось присутствие самого Кия. Пока же она довольствовалась 174

вещими снами, если, конечно, в прошлом есть что-то вещее. Вероятно, только там его и можно найти. *** … От белой плакучей березы тропинка спускается к самой воде. Берег порос ивовыми кустами и осокой. В том месте, где кончается песчаный пляж, трава гуще и выше. Здесь пристанище стрекоз. Они похожи на летающие яхты с синими, прозрачными парусами. Они скользят по теплым воздушным волнам, то, зависая над незабудками, то проваливаясь в лиственную чащу. Илистое дно будто испещрено клинописными знаками. Это следы моллюсков. Никому недоступен их язык. Ни слова нельзя разобрать в чудесном послании. Но кажется, что им хочется еще раз напомнить людям о прекрасной любви Галатеи и Акида, который погиб по вине ревнивого Полифема. Этот одноглазый злодей придавил его скалой. В одночасье юноша, истекающий голубой кровью, превратился в речной поток и стал богом. Кажется даже, что видится его отражение на воде. Он где-то рядом. На его голове - тростниковый венок, из которого сочится грустная мелодия любви. Кий встает на колени и молится этому богу. Кий молится за него. Кий молился за себя. Кий знает, что такое любовь, и какое это счастье быть любимым. Он говорит: «Мне порой хочется, войти в эту воду и унестись вместе с ней к тому морскому гроту, где когда-то наслаждалась летней прохладой Галатея. Но нельзя дважды ступить в одну и ту же воду, как нельзя дважды исчезнуть навсегда…». *** Напротив дома, где родился Кий, была больница. Там росла сирень. Мальчишки играли на той тихой, скрытой от родительских глаз территории, в \"пристенок\", \"расшибалку\", в прятки. Коммуналка была пропитана запахами цветов и лекарств. Близость лечебного учреждения провоцировала у взрослых болезни, а у детей вырабатывала к ним стойкий иммунитет. За зеленым забором любил посидеть на скамейке дядя Миша. Там он мог спокойно выпить и закусить ливерной колбасой, не нарываясь на домашний скандал. Дядя Миша был портным. Он перешивал старые вещи. Мог запросто несколько раз перелицевать старое пальто, и оно выглядело как новое, и еще долго служило своему хозяину. Свою работу он называл халтурой, доброкачественной, но халтурой. А ему хотелось 175

сшить что-нибудь замечательное, для себя, и не для того, чтобы вещь иметь, а чтобы она была картиной. А заказчика такого не было. Несмышленышам, он объяснял: «Вот, ребят, и время проходит, и звуки, и запахи, и сирень отцветет. Боя часов во вселенной не слышно... А надо ходить по земле в белых фраках, потому что это красиво... И вся грязь исчезнет сама собой... Это факт». Мальчишки только смеялись в ответ и просили денег. Денег он никогда не жалел. Подкинет вверх мелочь, а они налетают стайкой, подбирают, пускают в игру. А если денег не было, то угощал конфетами. Он был совсем стареньким, но никогда не болел и к врачам не обращался. Он был до такой степени проспиртован, что микробы шарахались от него в разные стороны. Кия он часто хвалил и гладил по голове, приговаривая: «За то, что ты музыке учишься. Молодец». Как-то родители решили сшить Кию для выступлений костюм. И, естественно, обратились к дяде Миши. Он с радостью заказ принял, и стал снимать с него мерку. Надо заметить, что пахло от него отвратительно. Да и комната, которую он занимал с женой, как белыми нитками, была прошита струйками дыма. На его примерках запросто можно было потерять сознание. - А помимо прочего, сошью я тебе, Кий, фрак. Белый. Как ты мыслишь? Кий честно сказал, что не знает, что это от родителей зависит, и, еще неизвестно, захотят ли они его в нем видеть, да и куда в таком наряде идти - вот вопрос. И без того каждый мальчишка норовил обдать Кия грязью из лужи, чтобы он не выпендривался и не носил ни галстук, ни белую рубашку. Дядя Миша понимающе кивал головой: - Это мне известно. Мне это очень даже известно. А ты внимания не обращай. Имей белый фрак на всякий случай, а случай сам нас находит. Это будет моим подарком. Денег не возьму. Такие вещи ничего не стоят, потому что они шьются не для тела, а для души... В человеке, как ты думаешь, есть душа?.. Конечно, есть... Прошел год. Дядя Миша тяжело заболел и умер. В его комнате остановили напольные часы. Раньше их было слышно через стенку. Их бой сопровождал каждую четверть часа и напоминал жильцам о быстротечности бытия. Гроб для прощания был выставлен на узкой лавке. Крышку, обитую красной материей, вынесли с кухни на улицу: иначе живым с мертвым было бы невозможно разминуться. В обычные дни на 176

деревянной спине коня стояли тазики для стирки, а по воскресеньям - корыто, в котором по очереди купали детей. Кий стоял у гроба в белом фраке. Кий стоял и думал, как все-таки стыдно и унизительно лежать голым в корыте на самом проходе, или, к примеру, совсем беспомощным - в гробу. Его кто-то дернул за фалду, а потом ущипнул за руку: - Куда вырядился-то, чучело! Это был ровесник Кия. Кий промолчал. Как ему было объяснить, что случай такой и другого, по-видимому, не будет, ибо он вырастет, и фрак этот станет ему мал, вот и сейчас уже рукава коротки... Эти сны были отрывочны. Они рождали предположения. По ним нельзя было репродуцировать картину целиком. Даже город, где разворачивалось действие, Марии не был знаком. Но она теперь точно знала, что корни Кия были в России. Возможно, что он тоже когда-то жил в Москве. Она видела его совсем маленьким, повзрослевшим. Реже во снах он являлся взрослым. Но появление Кия в этом городе и происхождение его богатства оставалось тайной. *** Валерий, собрав видеокомпромат на девочек, решил подзаработать и на «порно». Ему поступило заманчивое предложение от приятеля Вадима подыскать молоденькую девочку для участия в съемках порнографического фильма. Он как посредник получил бы сто долларов. Мало, но ведь ни за что. Сценарий был уже написан, найдена хорошая аппаратура, оператор и режиссер. Проблем с «актрисами» тоже не было. Проституток, которые согласились бы поработать перед камерой было хоть пруд пруди, но уж слишком потасканных приглашать не хотелось. Нужен был свежий материал. У девушки, претендующей на роль порнозвезды, должны были загораться глаза, в них должны были быть испуг и любопытство, а не потухший и мыльный блеск, как у коров, переболевших бешенством. Такие неиспорченные глазенки, конечно же, были у Кати. Она переспала, может быть, с десятком юнцов, но печать разврата не успела отложиться на ее юном личике, а кожа живота и ягодицы не успели заскорузнуть от слитой на них спермы. Ее кожа была гладкой, хорошо натянутой, легко пружинила, точно предназначалась для барабанных палочек. Одним словом попа ее была красивым и хорошо настроенным инструментом. С такой попой хоть сейчас в консерваторию или на конкурс им. Чайковского. Катя была и отличной «рукодельницей», и умела достойно поработать и ртом и влагалищем, сохраняя при этом внутреннюю невинность. Со стороны 177

могло показаться, что этот наивный ребенок ничего другого кроме мороженого «эскимо» не пробовал на вкус. Отбор претенденток происходил в полузакрытом клубе «Аист». Вадим был директором этого клуба. Он сам беседовал с девушками, иногда бесплатно пользовался их услугами, поясняя, что в этом заключается его работа, которая сродни работе шеф-повара. Он снимал пробу первым. Впрочем, он был весьма разборчив, и далеко не каждая девушка допускалась до его холеного тела. Он хорошо одевался. Знал толк в дорогих вещах. Был красив собой. Мужчина в расцвете сил. Циничный и пробивной. Деньгами не разбрасывался. Как все небедные люди, был весьма прижимистым. Только в художественных фильмах смакуются сцены найма на подобную работу с особым шиком и размахом. Здесь и интерьер роскошен, и гардероб богат и соблазнителен. В жизни все не так. Вадим не тратился на мишуру. Он брал девушек в том, в чем они были. А были одеты они бедно. Плохенький, обтрепанный, как правило, поржавевший от пота в подмышечной части, лифчик. Скромные, с претензией на «последний писк» трусики, тоже застиранные, с въевшимися в дешевую ткань следами прошлогодних месячных. Девушки старались быстрее раздеться и спрятать в сумочку белье, чтобы как можно быстрее покончить с застенчивостью. Раздевшись до гола, они чувствовали себя естественней и уверенней, а еще через минуту и вовсе респектабельными порнозвездами. Вадим украдкой кривил губы, хотя чувства брезгливости не испытывал, привыкнув и к блеску, и к нищете куртизанок. Как-то раз великовозрастная мамаша привела в клуб двух своих малолетних дочерей. При ней был альбом с семейными фотографиями. Она демонстрировала их Вадиму, часто вздыхая, рдея от напускной стыдливости, так как снимки носили интимный характер. Вот фотограф, скорее всего бывший муж, запечатлел ее купающейся в ванной. Вот она на «диком» пляже в Паланге, а здесь, пожелтевшая и голая кутается в морскую волну… А этот черно-белый глянец запечатлел ее сидящей на бревне выброшенном прибоем. Снимки из далекого прошлого. Зачем они? Куда годится эта superflu? Если у мужиков – седина в бороду, то у этой – таракан заполз под извилину… Но женщина настаивает: - Я могу сниматься, так сказать, в любом виде… - Правда? - Честно, я дорого не возьму. - А вы хоть знаете, что мы снимаем? - Догадываюсь. - Нет, не то, что вы думаете… Мы не снимаем фильмы о лохнесском чудовище, не при детях будет сказано… - А девочки мои вам не подойдут? 178

- Мамаша, вы это на полном серьезе? - Сейчас жизнь такая. Нам деньги нужны. Валерий много раз присутствовал на подобных просмотрах. Вот и сейчас он буквально тащил туда на аркане Катю. Ему стоило большого труда разыскать ее. Дело в том, что Катя влюбилась и сбежала со съемной квартиры. Ни дома, ни у подруг ее не было. Он совершенно случайно встретил ее в метро. Влюбилась Катя в ровесника, и, понятно, ей не хотелось, чтобы он узнал о ее загулах. Валера провел с ней предварительную беседу. Он дал ей просмотреть некоторые видеопленки, и пообещал опозорить перед мальчиком, если она не согласиться принять участие в порнопроекте. - Дура, денег заработаешь. Тебе деньги не нужны? - Не нужны они мне. Я больше этим не занимаюсь. - Чем «этим»? Ты что, не трахаешься с ним? - Он не такой. - Ага. Он не мужчина. - Он мальчик. Он музыкой занимается. - И пусть занимается. Никто ему мешать не собирается. И ты занимайся с ним, чем хочешь. Мне это не интересно. Но, будь добра, отработай. Ты мое шампанское пила? Пила. Подарки получала? Получала. - Я отдам. - А на хрена они мне? – Валерий продолжал шантажировать девушку. – Смотри, хуже будет. Твой мальчик получит пленки из рук в руки. Катя плакала и обещала покончить с собой. Валерий ей не верил. - Хватит играть. Играть будешь в кино. Тебе что впервой? - Нет, я не хочу. Я не буду. Вадиму Катя очень понравилась. Наверное, он словил кайф от ее неподдельных переживаний. Он дал Валере деньги вперед, чего с ним раньше никогда не случалось. Достав из кармана белоснежный платок, Вадим пытался убрать им выступившие на щеке юной красавицы слезинки, а свободная рука его лезла под юбку, и дрожащие пальцы теребили кромку трусов, пытаясь сквозь скрещенные ноги протиснуться к влагалищу. Он вкрадчивым голосом пытался успокоить: - Ничего страшного. Все будет хорошо. Мы только посмотрим, и все… - Правда? И ничего такого делать не будете? - Вас Катей зовут? - Катей. Им сообща удалось сломить Катино сопротивление. Вадим налил ей бокал шампанского. Веером рассыпал стопку шоколадных плиток. 179

Она выпила несколько бокалов полусладкого. Валерий чуть ли ни насильно влил ей в рот стакан водки. И Катя отрубилась. Ей уже было безразлично, что произойдет дальше. Ее тошнило. Вадим подвел ее к пальме, наклонил, спустил трусы, подождал, пока она проблюется, а потом, дав ей возможность упереться руками в край кадки, пристроился сам сзади, и ввел член во влагалище. Валерий зашел спереди, и просунул свой член между разлапистых веток так, чтобы Катя дотянулась до него ртом. Она едва удерживала равновесие, то и дело подкашивая ватные ноги. Потом они перенесли ее на кожаный диван. Она свернулась калачиком, пытаясь уснуть. Но Вадим пригласил в кабинет фотографа, чтобы тот успел сделать несколько каверзных снимков. Ян Карлович был стареньким и немощным. Передвигался с помощью палочки. Но профессионализм сохранил, не взирая ни на что. Даже очки с сильной диоптрией не мешали ему делать хорошие снимки. Когда-то он работал в фотоателье на Арбате. Работы его экспонировались на международных выставках. Были отмечены наградами. Специализировался он на портретах. Ему мастерски удавалось останавливать мгновенья. Это был Дориан Грей в фотоэссе. Теперь он остался не у дел, и скатился до откровенной халтуры и порнографии. - Господа, - сказал он, когда ему велели «пощелкать» девочку, - в ней же нет никакой экспрессии. Получится смешно, но неинтересно. - Снимай. - Я сниму. Я все, что угодно могу проэкспонировать, но это будут снимки, с которыми глухонемые ходили по вагонам после войны. Неужели это все еще кого-то интересует? Вот так, так… - Ты Ян Карлович не рассуждай, а секи момент, пока ее опять не вырвало. А вообще-то, если тебе удастся и душевную качку передать во всем объеме, я тебе сегодня выдам премиальные. - Премиальные это хорошо. Я не помню, когда я их получал. Вот так, так … Может быть, некоторые, так сказать, подробности тела задрапировать шелком? А я бы ее как жемчужину в ракушку поместил… Символично получилось бы… - Валяй, Карлыч, по-простому, без выкрутас. Дай зрителю ноги и жопу. - Как грубо. Такое, можно сказать, волшебство – и без всякой обертки… Но я сделаю, если это имеет место быть. - Имеет, имеет, давай побыстрее, а то возбудишься, чего доброго и никогда не кончишь. Они рассмеялись. - Ржете, как кони. Я могу и не снимать. Я могу и не получать премиальных. Я иногда все еще работаю «за спасибо»… 180

- Не обращайте на нас внимания, Ян Карлович. Работайте, как считаете нужным. После того, как фотограф закончил работу и ушел, Вадим стал прощаться и с Валерием: - Катя пусть остается здесь. Ей надо проспаться. - «Проспаться» у тебя - стоит других денег. - Хорошо, сколько тебе надо, чтобы ты отстал? - Надо подумать. С ночевкой? - Речь о тебе. Сколько ты хочешь, чтоб я закрыл за тобой дверь? - Еще сто долларов. - Договорились. - Мне приходить? - Приходи. Лучше не один. - Понял. Вадим забавлялся с Катериной несколько дней. Она не выходила из офиса. Он прятал ее от сотрудников в комнатушке рядом с туалетом. Днем она вела себя тихо, не успевая просыхать от спиртного. А когда оно кончалось, дубасила кулаками в дверь. Вадим принес ей недельный запас: - Не напивайся до чертиков, малышка. Малышка, ты меня слышишь? У Кати был самый натуральный запой. Она почти ничего не соображала. Ела мало. - В туалет не забывай проситься. - Хочу. - Нет. Ты только что там была. - Я опять хочу. - Не «опять», а снова. - Снова хочу. Тебе жалко дать мне пописать? - Ты не хочешь писать. - Откуда тебе знать? - Знаю. - Моя пиписька. Что хочу с ней, то и делаю. - Теперь уже не твоя, а общая. - Так не бывает - Бывает. Я ее купил. - Все равно она не твоя. - Не буду с тобой спорить. Спи. В каморке хранился всякий ненужный хлам. Там Катя и спала на старом матрасе. Изредка Катерине разрешались непродолжительные прогулки по коридорам и свидания с шефом. Иногда ей удавалось перемолвиться словечком с секретаршей. Та всегда была «при исполнении», и неохотно вступала в разговор, тем более не бралась обсуждать не относящиеся к делу проблемы. Эта вымуштрованность помогала ей в 181

карьере. Вадим приглашал Катю в кабинет, когда не был сильно занят. Без посторонних, разумеется, он вел себя еще раскованней. Убирался лишний лоск. Речь становилась развязней, даже пошлой. А завсегдатаев клуба он вообще не стеснялся. Здесь каждый знал подноготную каждого. Под вечер приходили «самые-самые», «завернутые» режиссеры и адвокаты, мальчики- балерунчики, поэты и художники с нетрадиционной ориентацией. Любили сюда приходить за клубничкой третьеразрядные бизнесмены и политики. В спокойной обстановке можно было и поболтать, и выпить хорошего вина, посмаковать последние анекдоты. Катерина пила со всеми. Порой она забывала о своем статусе порнопленницы, пыталась поддержать беседу на равных, и, понятно, по недомыслию несла всякую ахинею. К ней, впрочем, видя ее состояние, относились снисходительно. Так, полемизируя с молодым писателем, она заявила: - А мне Зюскинд вообще не нравится. - А какие его вещи вам особенно не нравятся? - Я его вообще не читала. - Как же тогда он может вам не нравиться? - Может. Если бы он хорошо писал, я бы его знала. Я же, к примеру, знаю, кто такой Достоевский. - Простите, лично? - Лично мне его видеть не приходилось. - И, слава богу. - Почему? Он такой страшный? - Он такой мертвый. - Бр-р-р… Надо за него выпить, как вы считаете? - Не возражаю. - А чокаться надо? - Я думаю, что это его бессмертию не повредит. - Я тоже так думаю. - У вас, я заметил, своеобразный склад ума. - Я с вами соглашусь. Я редко соглашаюсь с взрослыми, но с вами соглашусь. Вы приятный человек. - Спасибо. - С вами можно чокнуться? - Вполне. - И чем, простите, вы занимаетесь? - Я пишу. - Как интересно. - Не верите? - Почему же. Я верю женщинам. Это один из чтимых мною же недостатков. - Не верьте женщинам. 182

- Советуете? - Умоляю. - Как странно. За что ко мне такое участие? - Вы не как все. - Точно, - вставил реплику Вадим, - он голубой. - Вы, правда, голубой? - Скорее, я разный. Катя захлопала в ладоши. Ей было отчего-то весело с этим молодым человеком. Пожалуй, он больше всего подходил ей по возрасту. - Прекрасно, прекрасно. Неужели у вас на меня … ни того? Это же прекрасно! А все-таки жаль… Как можно жить без страсти? - Да, его можно пожалеть. Он за свою страсть и в тюрьме тараканов ел, и три года в психушке провел. - Вы страдали за любовь? - Дрочмейстер, расскажи ей, за что ты страдал? - Как это с твоей стороны бестактно, Вадим. - Расскажите. Расскажите о себе. Вам мальчики нравятся? - Да, я люблю одного мальчика. Что тут такого необычного. - Ничего. Я тоже люблю одного мальчика, а меня к нему не отпускают. - Сколько вашему мальчику лет? – проявил интерес Юрий. - Пятнадцать. - Очень интересно. - Он блондин? - Блондинчик. С веснушками. - Давайте дружить вместе. - Кать, ты его остерегайся: в два счета отобьет у тебя парня, - предупредил Вадим. - Я его все рано больше не увижу. - Увидишь. Еще надоест, - успокоил. Юра, сколько все его помнили, писал стихи. Неплохие стихи. О любви. Ни о чем больше. Сплошное нытье: «неприпаркованные звезды», «карамель сна», «ущипни асфальт у дома моего, чтоб я с тобой на Альфе лишь проснулся», и прочая декадентская чушь. Понятно, что никто стихи его не публиковал ни в этой стране, ни в этой галактике. Им и без его метафор нелегко приходится. И все-таки однажды фамилия Архипова мелькнула в толстом журнале. Там опубликовали два его стихотворения. Заведующий отделом, который продвинул подборку, таланта сам не имел, был видным и принципиальным комсомольцем, а потому взяток не брал, но не по бескорыстию токмо… Он брал почти никому ненужной в те времена натурой. Юре эта связь понравилась. Он вошел во вкус. А после смерти мамы стал использовать свою квартиру, как притон. Содержал он ее вместе с Харитоновым, тем самым заведующим отделом поэзии, который 183

обогатил половой опыт Юрия. Квартира скоро попала на заметку. Милиция задержала Архипова, а вскоре и Харитонова. Харитонову удалось избежать наказания, а вот Юра пошел и по статье за мужеложство, и за совращение несовершеннолетних, и как содержатель притона. В тюрьме ему сначала выбили зубы, потом отбили яички, а потом он сам стал биться головой о стену, приведя ее практически в негодность. От вечной мигрени его спасла больничная койка, на которую он попал еще до суда. Начались долгие годы лечения в Белых столбах. Поместили его в отделение для особо буйных. Но, надо отдать врачам должное, они легко перековывали мечи на орала. Уже к вечеру больной под воздействием лекарств становился шелковым трупом, а к утру член его был не менее опасен, чем катетер. Плоть поддавалась воздействию легче, чем душа. Душа продолжала творить с удвоенной энергией. Юрий исписал три толстых тетради. Неизвестно, пытались ли врачи хотя бы в научных целях извлечь из этой горькой поэзии исследовательское зерно, скорее всего, нет. И это понятно: на каждую букву – по мензурке, так что ли? Это сколько же надо влить в человека лекарств, чтобы он перестал, наконец-то, рифмовать слова «любовь» и «кровь». Ведь остается же в подсознании эта гадость, эта провоцирующее все болезни рифмоплетство. Ведь, что интересно, в стихах шизофреников не встретишь обидных рифм. В их больные головы почему-то они не приходят. В них не держатся и не рифмуются слова типа, педофил – без чернил. И, может быть, абстрактны не мысли, а голова? Настал день, и Вадим сказал себе «Все»! Катя ему надоела. Он набрал группу для съемок, и теперь срочно приводил Катю в порядок. Ее помыли и причесали, дали, во что одеться. Для поддержки Вадим пригласил в день съемок и Валерия. - Матросский костюмчик? - Тебе не нравится? - Нет, почему? И что я должна буду делать? - Видишь этих мужчин и женщин? - Вижу. - Будешь с ними трахаться. - Со всеми? - А тебе кто-то не нравится? - Мне никто не нравится. Я Лешу люблю. - Хорошо, зови всех Лешами. - Мне никто не нравится. Мне вообще все это не нравится. - Катенька, поверь, тебе понравится. Поверь на слово. Мы тебе хорошо заплатим. - Мне не нужны деньги. Я домой хочу. Отпустите меня. - Мы же уже договорились: посмотрим – и все… Вот тебе, возьми на конфеты, - Вадим просунул через резинку на трусах 184

скатанные в трубочку деньги, - сними трусики, посмотри, это несколько сотен долларов. И это только аванс. - А вы можете выйти? - То есть? - Я разденусь, а вы все пока выйдете. - Ну, хорошо, если ты так настаиваешь. Актеры вместе с Вадимом и Валерием вышли из кабинета в коридор. - Отличная девочка. Это то, что нужно. Они закурили. Вадим сказал: - Самое - то. Как раз для сцены с воздушным змеем. Сюжет такой: «Девочка в матросском костюмчике сидит у реки. Ей становится жарко. Она раздевается, и обнаженная пытается запустить воздушного змея. Она бежит на камеру. В траве мелькает ее голое тело, а воздушный змеей тем временем взмывает вверх. Вдруг порывы ветра усиливаются, и змей запутывается в кроне деревьев. Девочка раздвигает кусты, чтобы высвободить игрушку, и буквально спотыкается о любовный многоугольник. Прервавшие совокупление мужчины оставляют свою единственную даму и пытаются девочке помочь. В благодарность она принимает участие в их играх. Отдается им по очереди, а потом они все вместе запускают воздушного змея, и главная героиня привязывает его к члену одного из партнеров». И все это будет происходить на фоне голубых васильков. Ну, как? Здорово придумано? Такого еще не было. - Мне все равно. - А, ты только деньги любишь. - Кстати, сколько я получу? - Ты их уже получил. - Этого мало. Свеженькая девочка-то. Не жмись. - Ладно, еще «стольник» добавлю. Так и быть. Времени прошло достаточно. Вадиму не терпелось взглянуть на добычу. Он дернул ручку, но дверь оказалась запертой изнутри. - Здесь что-то не так, - сказал он, - Катя, открой. В кабинете было тихо. Они навалились на дверь плечами. Выбили ее. В кресле с потухшими глазами сидела Катя. Она была голой. Руки ее свисали плетьми, а из вен струилась кровь. Подлокотники стали красными и липкими. Кровь заскользила под ногами Валеры. Он вбежал в кабинет первым: - Дурья башка, что ты наделала?! – Воскликнул он. И первым делом вместо того, чтобы оказать помощь, попытался одеть Катю, уже осознавая, что зашел с шантажом слишком далеко. - Руки ей подними. Согни локти. Возьми в шкафу бинт, чтобы перевязать… - Давал команды Вадим, побледневший еще больше, чем 185

Катя. – Да не там ищешь. Совместными усилиями они остановили кровотечение. Вадим принялся хлопать Катю ладонями по щекам, чтобы она пришла в сознание. - А все ты… Блядь, блядь… Какая она блядь? С тобой, еще срок получишь, чего доброго за растление… - Да блядь она… Только маленькая и подлая… - Да уж не подлей тебя. Чего теперь делать-то? Тут врач нужен, а как я это все ему объясню? - Не надо бритвы бросать, где попало… - Учи ученого… Обзаведись своим офисом, а потом советы давай… Катя сделала глубокий вдох, и открыла глаза. Валерий с Вадимом облегченно перевели дыхание. - Кать, ну, ты чего наделала-то… Я ведь пошутил. Ты что, в самом деле, поверила, что я пленки твоему мальчику демонстрировать буду? Нехорошо. Я тебе все до единой пленки отдам, только ты врачу говори, что мы тебя на улице подобрали… Скажи, если будут расспрашивать, что это на улице произошло… Придумай чего-нибудь… Ну, любовь, там, неразделенная… и все такое… Договорились? С меня два билета на любую рок-группу. А, может, и без врача обойдешься? Я немного петрю в медицине. Ничего страшного. Я тебя запястья сам перебинтую. Соку попьешь. Ну, как ты? Знаешь, в «Склифе» суицид на особом контроле. Тебя в картотеку занесут, и наблюдаться ты будешь как минимум две недели… Тебе это надо? - Не надо. По щекам Катерины текли горячие детские слезы. Но текли они медленно, не как у обиженной девочки, а как у опытной женщины с несложившейся жизнью. В сущности, она еще и была глупым, наивным ребенком, но ребенком, попавшим в силу разных причин под влияние улицы, где детство кончается очень рано, где просто его нет… Маленькие волчата, помогая друг другу выжить, подражают взрослым. Мальчики в двенадцать становятся сутенерами. Девочки их возраста зарабатывают на жизнь проституцией, кооперируются с милицией и потрошат вместе с ней в районе вокзалов заезжих любителей нимфеток. Попавшиеся в ловко расставленные сети педофилы отстегивают за избавление от уголовного наказания кругленькие суммы «бдительным» ментам, которые сами же создают и разводят щепетильную ситуацию. Дети бегут от пьянства и жестокости родителей. Они покидают дома. Они убегают из детских учреждений, где за ними нет должного ухода, где они предоставлены сами себе, и вынуждены жить по недетским понятиям. Сильные и здесь подминают под себя слабых. В таких условиях не может проявить себя талант. Он беспощадно подавляется или перерождается в криминальный. Ум становится бесполезным. В цене поднимаются изворотливость, жестокость, хамство, вульгарная и примитивная бравада… Дети спиваются, становятся наркоманами. Сердца их 186

ожесточаются. До них никому нет дела. И даже правительство с его гуманными программами не сможет помочь ни одному беспризорнику, потому что всенародная любовь таким детям не нужна. И уже скоро, очень скоро они станут коренными обитателями тюрем. Утром следующего дня Кати не стало. Она выпала из окна одиннадцатого этажа. Дело в том, что Катины родители заперли ее дома на ключ, решив наконец-то заняться воспитанием дочери, а она рвалась к любимому, и, пытаясь перелезть через балкон на лестничную площадку, не удержалась на циркулем расставленных ногах, и полетела вниз… Валерий узнал об этом происшествие от Катиных подруг. Они сообщили также, что милиция, обнаружив на ее руках свежие порезы, всерьез занялась этим делом. Ходят слухи, что она вела дневник, и он попал к родителям. Теперь менты выясняют, с кем она встречалась в последние дни. Дознаваки уже допрашивали Аню, и неизвестно, что она им наплела. *** Кий проклинал себя, за нерешительность. Мужчина должен знать четко, чего он хочет, к чему стремится, и правильно распределить силы. В противном случае ни сил, ни времени не останется на главное. Любовь может подождать. Многие неординарные люди не успевали реализовываться, вверив ей свою судьбу. Хотя, с другой стороны, возможно, в этих людях и не было заложено ничего особенного изначально. Не веря в любовь нельзя открыть новую звезду. Без любви нет поэзии. Чего еще нет без любви? Да, если разобраться, ничего нет. Работа, и только она одна, унылая и однообразная работа над собой, которую всегда хочется отложить на завтра. Желание всюду успеть и все сделать правильно приводит к летальному исходу… Разве не так? Тогда зачем лишать себя права на ошибки, ведь чем больше мы их совершим, тем их меньше останется… Кий решил положить конец своим терзаниям. Он хотел жить как все люди. Вернее, он хотел попробовать. А вдруг у него получится? А вдруг это интересно: воспитывать детей, водить их на прогулки, пить перед обедом аперитив, хвалить жену за стряпню, читать газеты, ходить в театры, иметь друзей, посещать магазины, дарить и получать подарки, ездить в Испанию на отдых, глупеть, сдавать, стареть, худеть, смотреть, сидеть, лежать лечиться… А для этого всего-то и нужно жениться. А кто выйдет за тебя замуж, если ты кожу и лицо меняешь, как перчатки. В общем-то, большинству женщин абсолютно все равно, есть у тебя лицо или нет. Они лягут в постель хоть с роботом, только был бы он при деньгах. Вибрировать чуть-чуть умеет, да и ладно. И нельзя за это на них обижаться. Женщина первой узнала, что все равно все хорошее рано или поздно кончается… в отличие от электричества… 187

Кий подозревал, что жизнь несовершенна. Даже загробная. От жизни взаймы он устал. Ему все время приходится общаться с собой как с тяжелобольным. Это ужасно. Он должен ходить в маске, рядиться в чужие одежды. А если завтра голоса прикажут стать шкурой неубитого медведя? Он не может вечно идти на поводу у каких-то там голосов. Может быть, нельзя отрицать, они и желают ему добра, но добро, как сказал поэт, должно быть с кулаками. Нет защиты буквально ни от чего. Сплошной произвол. Чужие грехи, Чужие страданья. Чужая жизнь. Испытывать это дольше не было сил. Но отчего-то хотелось, чтобы жизнь еще сколько- нибудь продлилась. Кий шел по улице Шаундерми. Он хорошо помнил, что сразу же после мясных рядов нужно было свернуть налево. И сразу же за углом, он не помнил, где точно, находился офис редакции газеты «Киноман». Во всяком случае, вывеска прежде попадалась ему на глаза, когда он гулял в этой части города. Она отпечаталась в сетчатке глаз вместе с рекламой тира, что располагался по соседству. На асфальте, прямо у входа в тир, по вечерам зажигалась неоновая реклама. Она изображала бегущих по кругу зверей. Кий ни у кого не стал уточнять адрес, потому что особенно никуда не спешил и надеялся на удачу. Был день. И круг он не нашел. Реклама просто не была включена. Но мимо нужного здания он не прошел. На узкой улочке потеряться ему было трудно. Кий толкнул дверь, прошел через турникет и поинтересовался у сонного дежурного: - Как пройти в отдел рекламы? - Это второй этаж. Кий кивком поблагодарил работника охраны. Лифт поднял его на второй этаж. За общей стеклянной дверью в правом проходе было множество комнат. Он не сразу сориентировался по указателям, и попал, по всей видимости, не туда. В 214 комнате его почему-то встретили песнопением, как только он вошел. Девушка сидевшая в глубине кабинета взяла несколько аккордов, а мужской бас пропел заздравный куплет. Кий подивился прозорливости сотрудников, решивших поздравить его с выбором трудного решения. - Спасибо. Я тронут. Сразу чувствуется отличная постановка голосов. Ему вручили букет желтых роз в целлофановой обертке и бронзовую статую с трезубцем. Статуя была небольшой, но тяжелой. А, главное, подарки заняли обе руки, и он не мог ответить на приветствия мужчин. Девушку же с удовольствием поцеловал в щеку. - Без бороды вы гораздо моложе, - сказала она. - Боюсь, что это ненадолго. - Бросьте кокетничать, шеф. Вы сбросили лет десять. - «Шеф»? Вы меня ни с кем не спутали? 188

- Ну, хватит, хватит… - подмигнула блондинка. В этот момент появился настоящий шеф задушевной компании, и все прояснилось. Кию пришлось вернуть подарок и цветы. - Вообще-то к Посейдону я уже привык. - Это не Посейдон, - уточнила блондинка, - это наш бронзовый шеф. Вы не заметили сходства? - Все люди похожи чем-то друг на друга. Как, впрочем, и статуи. - Это точно. Кию помогли сориентироваться на местности. Объяснили на пальцах, как попасть в отдел рекламы. Оказалось, что комната 269 – «а» была самой дальней и размещалась в аппендиксе плохо освещенного коридора. - Я хотел бы дать объявление в вашу газету, - сказал Кий с порога. - Нет проблем. - Текст вы подготовили? - Он у меня с собой. Я держу его в уме. - И это не проблема. Сейчас мы его извлечем оттуда. - Буду весьма признателен. *** - В пятницу, - газета выходила раз в неделю, - Кий читал набранное петитом объявление под размещенной на предпоследней полосе фотографией, - единственный снимок из прошлого, - где он был запечатлен в полный рост: «Киностудия «Теньтроном» приглашает на главную роль мужчину, имеющего портретное сходство с человеком, изображенным на фотоснимке вверху. Актерское образование не обязательно. Гонорар высокий». Потом от нечего делать Кий пробежал глазами рубрику «Заяви о себе». Целая колонка была отведена под предложение любому состоятельному читателю за солидный взнос в новый телепроект «Любовь и насморк» стать на сутки сценаристом и главным режиссером высокозатратного сериала с участием популярнейших актеров. Участникам коммерческой акции гарантировалась полная свобода действий, упоминание в титрах и долевое участие в прибыли от размещения рекламы. 189

А.С. Путяев (17.08.1947 г. - 12.05.2020 г.) 190