Путяев. Взаймы у смерти

-Хлеб у меня есть. - Рокфеллер нашелся. У тебя булка с марципаном, а не хлеб. На хлеб надо заработать. Ха-ха! Глупый малыш, ты все еще веришь в сказки? - Я во что угодно готов поверить. Зловредный вы старикашка, вот что я вам скажу. - Сам такой. А ты что подумал: возьму я тебя за руку и отведу к маме в цирк, как маленького? А, может, она не захочет ходить при тебе на голове, да еще с мышками под мышкой, об этом ты подумал? И, потом, - главное, - я не собираюсь посещать балы за чужой счет. Я гордое вице- приведение. Старое, ощипанное, но гордое! Но, подожди, придет время, и я обязательно отведу тебя на мышиный бал в День Черной Кошки. - А это когда будет? - В мае. - А точнее? Мне бы хотелось побриться перед смертью… - Не в этом году. Больше ничего не скажу, а то будет неинтересно. - Умирать? - Жить. Конечно, жить… А теперь, мой друг, прощайте. Я получил удовольствие от общения с вами. Прошу извинить за дурачества, но без этого я не могу… и за резкий тон вы должны меня извинить… Я не могу себя контролировать. Никто не знает, что сидит у него внутри: змея или курица. Я знал одну юную особу, с виду очень миловидную, которая испражнялась на могиле своего отца. Не верите? А вы ее недавно видели. Это моя жена. Да, да, и с этим милым созданием я до сих пор живу. Она на девяносто процентов состоит из гноя, а остальное в ней…Женщины потрясающие существа. Я вам советую ни одной из них не верить…однако, не буду оскорблять ваш слух… Прощай же. До встречи в Испании. Dios os guarde muchos anos! Приведение вспыхнуло, как спичка, а потом погасло и скрылось в щели зеркальной мозаики. От него осталось маленькое закопченное масляное пятно. У Кия это перевоплощение отняло последние силы. И теперь ему было решительно все равно, какую спальню избрать для отдыха: верхнюю или нижнюю, лишь бы поскорее добраться до кровати. Его уже не пугал тот таинственный свет, которым он был разбужен, не пугали и голоса невидимок. Казалось, что еще может дурного случиться с ним в этот день. И так как он находился внизу, то выбрал открытую спальню с бассейном. С трудом передвигая ноги, шаркая подошвами, он доплелся до кровати, и, не дав себе труда раздеться, плюхнулся на нее в одежде, прямо с ботинками. Вот только глаза закрывать не стал, боясь одного – не проснуться. И, чтобы не провалиться в глухую неизвестность, он сосредоточил взгляд на хрустальных кристаллах, перебирая в памяти милые минуты, проведенные с Марией. Он даже ощутил ее дыханье, 50

настолько сильно работало воображение. Воспоминания приятно скрашивали вынужденное бездействие, и Кий быстро набирался сил, не тратя энергию мозга на решение одноклеточного кроссворда с вопросом «Почему»?.. *** Нет цветов прекрасней, чем фиолетовая сирень. Самые теплые воспоминания из детства: эскимо на палочке и веточки сирени в зеленом стекле банок из-под соленых огурцов. Можно чертыхаться на бедность или тупое и однообразное времяпрепровождение, заставляющее выживать, а не наслаждаться жизнью, но в детстве об этом не думаешь. Когда влюбленный мальчишка дарит тебе охапку сирени, срезанную в тенистом больничном дворе, хочется радоваться всему на свете. Валерий Михайлович тоже был любителем дармовой сирени, но только букеты от него попахивали нафталином и скаредностью. Он был не очень-то сентиментален, если это стоило денег. Мария несколько раз пробовала с ним расстаться, но он, как побитая собака, возвращался домой, слезно просил прощения, дарил коробку конфет, но, впрочем, всю ее съедал один, когда ему удавалось добиться своего измором. Что вынуждает женщин мириться с присутствием в их жизни подобных типов – неизвестно. Казалось бы, разобравшись, что сделана ошибка, всегда можно указать такому субъекту на дверь, но – нет, лучше женщина будет нести свой крест до конца, боясь перемен, страдая от одиночества. Она всегда будет искать положительные качества, смягчающие обстоятельства, но так и не решится разрубить гордиев узел. По-другому это еще называется привязанностью. Но, скажите, привязанностью к чему, к холодной как лед комнатной батареи. Марии не хотелось вспоминать о существовании Валерия Михайловича, но, расставшись с Кием, она невольно, из-за контраста отношений, обращалась к тому времени, когда ей было особенно тяжко. Нужно было прокрутить в памяти эту ленту до конца и выбросить ее из головы навсегда, сжечь и забыть. До конца она не была посвящена в его махинации, но потом выяснилось, что его разыскивают серьезные люди. Борис Ефимович Илюхин когда-то работал художником на Гознаке. Он был высококлассным портретистом, и работы его ценились. С началом перестройки люди бесились с жиру. Очень многим хотелось увековечить свой образ на почтовой миниатюре, благо на это не требовалось разрешения правительства, наличия наград и особых заслуг перед обществом. Он получал заказы от звезд шоубизнеса, от богатых бритоголовых и многочисленных президентов фирм-однодневок. Деньги платили хорошие, и ему хватало и на жизнь, и на краски, и на содержание 51

студии, где два раза в неделю он занимался с учениками, передавая свой опыт. Эта работа была для души. По старой памяти наведался к нему и Валерий Максимович. Он предложил три тысячи долларов за портрет Ильича и праздничную серию. Договорились о сроках, ударили по рукам. Деньги на эту аферу Дворников получил из рук Александра, который в свою очередь взял их под честное слово у одного из бизнесменов, с которым был хорошо знаком и потому пользовался безоговорочным доверием. Откуда ему было знать, что Дворников, явно страдающий шизофренией, подставит всех… Первый взнос в десять тысяч долларов предполагалось истратить на оплату эскизов и погашение долгов фирмы, зарегистрированной на имя Валерия Михайловича. Но этого сделано не было. Александр, решив лично проверить надежность и честность партнера, уже через две недели попросил представить его художнику. Объяснил он это не недоверием, а естественным желанием на «всякий пожарный» держать концы сделок «под копиркой». Человек в наши дни легко может исчезнуть бесследно, и совсем нелишне иметь дубликат контактов. Каково же было его удивление, когда уже в гостях у художника выяснилось, что аванс выплачен, не был. В день, когда они навестили Бориса Ефимовича, тот в одиночестве пил горькую. Глаза его были потухшими, он плохо следил за ходом беседы. Недавно у него умерла жена. Денег хватило на похороны и скромные поминки. - И что же, Валера не дал вам ни копейки? - Ребят, - отвечал, - да вы пейте коньяк… Какие деньги у художника… Ерунда это все и отчаянье. Валерий Михайлович пил коньяк молча, пряча глаза за непроницаемой фарфоровой кружкой предназначавшейся для чая, но никак не для утонченных напитков. Но ответ у него на все был готов: - Слишком большие долги пришлось заплатить. - Какие долги?! Какие еще долги?! Наша фирма долгов не имела. Ты куда деньги дел, урод? Человек жену похоронил на последние, а ты ему и ста долларов из десяти тысяч не дал. - Я перекручусь. Завтра отдам. Обещаю. Уже на улице Александр потребовал подробных разъяснений: - Ну, и куда же ушли наши деньги? Это же огромная сумма. - Я за все отчитаюсь. Выручил своего приятеля. Я с ним начинал дело, а теперь он в доле. - А почему я не в курсе? - Я не думал, что это важно. - С такими деньгами все важно. Я не хочу, чтобы мне голову оторвали. Или ты меня кинуть хочешь? 52

- Вот тебе крест! Матерью клянусь, сыном и дочкой… - Серьезная клятва. На этом разговор закончился. Они разошлись и не виделись вплоть до отлета в Вену. Там сдали заказ в типографию, подобрав нужную бумагу и оговорив цену. Деньги уплатили наличными. Директор типографии пообещал изготовить продукцию в короткие сроки. Дворников в свободное время посещал аукционы и развлекался с любовницей и женой по очереди: ходил по ресторанам, ночи просиживал в казино, а на вопрос, откуда лишние деньги, отвечал, что его спонсирует жена. - Хорошая у тебя жена, Валера. - Верно. Солнышко мое. - А что же ты ее при себе не держишь, богатую и красивую? - Она замуж здесь вышла. И сын мой при ней. - Это ты ее бросил. - Нет. Мы как-то приехали сюда по туристической путевке, понимаешь, а она ногу сломала. Я оставил ее в больнице, а сам поехал в Москву за деньгами. Приезжаю, а у нее вместе с гипсом роман завязался с хирургом. Время советское, зашоренное, а здесь как никак заграница. Язык она хорошо знает. Переводчицей в «Интуристе» работала. Ну, сам понимаешь, соблазн оказался слишком велик. Но мы остались друзьями. Она мне в бизнесе помогает. - В «Интуристе», говоришь, работала? - Да. - Так значит она у тебя еще и проститутка? - Обижаешь. - Чего ты мне рассказываешь: или стукачка, или проститутка, а скорее и то, и другое. - Не знаю, я ее любил. - Да, выходит у вас семейное кидальное предприятие раскручено? - Я же детьми поклялся. - Я бы близких на кон не ставил, а ты игрок. Смотри, с огнем шутишь. - Понимаю. В следующий свой приезд они пошли получать продукцию. Коробок с продукцией было столько, что для транспортировки требовался отдельный состав. - И как мы с этим хозяйством справимся? - Возьмем по паре коробок, а остальные я позже отправлю в Калининград. Мой друг гоняет в Вену автобусы с туристами. Через него все и устрою. - Лады. - Главное дело сделано. - Похоже, что так. Теперь осталось все это продать. По-моему, задача не из легких. Неужели в нашей стране найдется такое огромное количество выживших из ума коллекционеров? 53

- И не только в нашей. Мы часть продукции будем распространять за рубежом. У меня везде есть клиенты. В Америке. Во Франции. В Польше. Спроси лучше, где их нет. - Слушай, а что ты предъявишь таможне? - Документы в порядке. Печатная продукция не облагается налогом. - А марка с Лениным, с ней как быть? Ведь на ней не указано, что она не является знаком оплаты. Я лично не хочу сесть как фальшивомонетчик. - Власть же переменилась, и деньги теперь другие, а там номинал в копейках указан. - Все равно это чистое мошенничество. Ты же собираешься их коллекционерам впаривать, как настоящие? - А, кто там будет с этим разбираться? Менты в этом ничего не шурупят. Откупимся, если что… - Тебе видней, но я на это не подписываюсь. Сам через таможню тащи. Мое дело ссудить тебя деньгами. Я в этом ничего не понимаю. - Скоро поймешь. - Надеюсь. Уже в Москве, внимательно рассмотрев красочную продукцию, Александр заподозрил, что с ней что-то не то. - Слушай, - сказал он Валере, - туфта какая-то, а не марки. И бумага не глянцевая, и зубчики отсутствуют. Ты же сказал, что мы затем и летели в Австрию, что в России нам не добиться высоко полиграфического исполнения. Это же в лучшем случае качество спичечной этикетки. Неужели нам за них дадут миллионы долларов? - Конечно. Коллекционеру не качество нужно, а уникальность. - В этом смысле мы, конечно, с тобой впереди планеты всей. Ладно, посмотрим, как пойдут дела… Ты ведь у нас главный специалист. Но дальше дела не пошли. Худшие опасения оправдались. Валера исчез. Он просто сыграл, что называется, на разнице. А разница между этикеткой и маркой составила семьдесят четыре тысячи долларов, которые он преспокойно положил в карман, пересмотрев один на один сделку с директором типографии. Ему удалось убедить австрийца вернуть большую часть денег, удешевив продукцию. Просто и сердито. Первые недели Валерий Михайлович кормил партнеров обещаниями, выгадывая время для продажи собственной квартиры, а когда он эту проблему решил, то, выписавшись «в никуда», стал недосягаем. Ищи ветра в поле. А заодно он навел на квартиру Александра грабителей и убийц. Не будет его, не будет и врагов. А у того в сейфе и бриллианты, и расписки. Правильно он задумал, что предложил Александру новенький сейф. Сказал: «Мне он ни к чему, а тебе пригодится. Ключа, правда, у меня от него нет, да и кода я не знаю, но попросишь его открыть. Мастера найдутся. Хорошая шкатулка получится для твоих драгоценностей». Жаль, что тот не повелся, а то бы задача была упрощена. Картина: к клиенту приставят нож к горлу, 54

попросят познакомить с содержимым сейфа, а он начнет уверять, что это подарок, и он к тому же не открывается. Башку снесут мигом. На это и весь расчет. Но, нет – так нет. Валера решил отдать часть своей доли наводчика в обмен на труп. Денег на всех должно хватить. Раньше у Александра был свой ювелирный магазин, и, потом, он своими глазами видел всю эту роскошь, которая тянула тысяч на двести, в долларах, разумеется. И никакие бандиты его не найдут… в Австрии. Там что ли нет лохов? А менты это дело под сукно положат, не станут же они ради справедливости Интерпол на ноги поднимать? Спишут на кого-нибудь. Да и потом, им, с их узкими лбами, ни за что его не расколоть. Бить будут, а он - в несознанку… На этот случай Валера себе и болезнь изобрел, чтобы слишком не покалечили: сердечная аритмия… Какой им резон без явных доказательств юродивого-то обижать: а вдруг у них в кабинете и наглотается смертельной синьки… Отвечать придется. *** Поздно вечером в дверь квартиры Хведынечей позвонили. Александр, потеряв всякую бдительность после месячного пребывания в свободной и благополучной в криминальном отношении Австрии, не удосужился посмотреть в «глазок». Прятавшиеся в изолированном холле лестничной клетки грабители навалились на массивную медную ручку и резко потянули ее на себя, выволакивая хозяина из квартиры. Один из них приставил к виску Александра пистолет, заткнул ему рот рукой и несколькими ударами в спину втолкнул в прихожую. Двое тяжеловесов вошли следом и закрыли за собой дверь на ключ. Вместе со своей жертвой вооруженный пистолетом бандит проследовал в спальню, где стоял сейф. По тому, как он легко сориентировался, резонно было предположить, что бандиты отлично были осведомлены о расположении комнат. Двое других ринулись в гостиную, где в это время дочь Александра разговаривала по телефону со своим приятелем. К ней подскочили сзади, приставили к горлу нож. Телефонные провода тут же срезали. Все произошло в считанные секунды. Вероятно, налет был тщательно спланирован. Прошел он без задержки, как на генеральной репетиции. - Открывай сейф. Быстро! – приказал вооруженный пистолетом наводчик. Он нервничал. Покусывал нижнюю губу. По всему было видно, что хотя у него в руках и грозное оружие, но он не является главарем. Кавказец с более жестким взглядом и узким лицом, старший по возрасту, пришел ему на помощь: «Выполняй»! Александр послушно повиновался. Он только мельком успел разглядеть лица без масок, и его это насторожило: раз действуют в открытую, то в живых не оставят. Вот сейчас он сдаст сейф, и прозвучит выстрел. За спиной поторапливали: «Открывай»! 55

Едва он успел набрать комбинацию цифр, - как еще вспомнил-то в такую минуту! – и опустить ручку вниз, его оттолкнули в сторону, боясь, что на одной из полок может лежать заряженный и снятый с предохранителя пистолет, ведь должен же бизнесмен с такой рискованной профессией и такими богатствами быть начеку. По их мнению, ювелир просто обязан был ходить по дому в тапочках начиненных тротилом. Убедившись, что хозяин не вооружен даже рогаткой, бандиты все же не стали расслабляться. Когда они увидели содержимое сейфа, зрачки их, что называется, поехали в разные стороны. Игра бриллиантов и сапфиров с рубинами в старинных оправах кружила головы. Перед глазами плыли счета с семизначными цифрами, песчаные пляжи с загоревшими красавицами, загородные виллы и спортивные самолеты. Они набивали карманы драгоценностями, присматривая друг за другом и стараясь хотя бы приблизительно прикинуть, каково же их количество, чтобы никто не сжульничал при дележе добычи. Охранявший Ксюшу бандит нервничал. Он еще не видел сокровищ, а ему не терпелось почувствовать себя удачливым кладоискателем. Очистив сейф и сорвав украшения с хозяина квартиры, они поволокли его в ванную комнату. Один из них наполнял ванну водой, а второй заинтересовался фирменной электробритвой. Тут до Александра дошло, что его будут топить и добивать током, точно, как в гангстерском фильме. Когда ванна наполнилась до краев, его стали макать в воду: раз, другой, третий. Перед глазами пронеслась жизнь. Годы – в секунду. И не самое главное, а может быть и наоборот – наиглавнейшее: пальма в кадушке с железными обручами, день свадьбы, рождение дочери, и две протоптанные дождями дорожки на могильном камне мамы, точно под самыми глазами на фотографии, где она была такой молодой… И всякий раз, когда его окунали в воду, он прощался с тем, чего нельзя было украсть. Страха не было. Но он боялся за дочь, боялся, что ее изнасилуют и убьют. Как тогда умирать, не имея возможности отомстить. Он получал удары в челюсть, а потом его приводили в чувство холодной водой. Так повторялось многократно. - Где деньги? - Я же говорю, денег нет. Все в бизнесе. Раньше надо было приходить. Если бы были деньги, то вы бы их нашли в сейфе. Сами рассудите, где бриллианты, там и деньги… Но денег нет. Если найдете сто рублей, я сам себе пущу пулю в лоб. И это было правдой. Это подсказывала логика. Денег в квартире не было. По-видимому, грабителям это было известно, и они скорее для очистки совести и для отвода глаз перерыли белье в шкафу и скинули десяток книг с полок. - Как же ты живешь без денег, миллионер хренов? - Как все миллионеры. - Пушку видишь? - Не слепой. 56

- Поговори еще! Скоро и оглохнешь, и ослепнешь. Жену молодую, поди, за деньги купил. Это она тебя выпотрошила. Бабы это лучше нас умеют. - Только дочь не трогайте. - Так она тебе дочь? - Дочь. - Ладно, замолкни! Так что насчет пушки? – Он демонстративно вытащил обойму и показал, что она заполнена боевыми патронами, - Теперь все понял? Понял, что мы не шутим? - Какие уж тут шутки. - То-то! Покончив с представительской частью преступления, они перешли к показательной. Александра с дочерью усадили на крышку унитаза, связав по рукам и ногам телефонными проводами. Бандиты дали жертвам передохнуть. Один из них угостил Александра сигаретой. Затем они приступили к чистке, воспользовавшись имевшимися в доме чемоданами. Обчистили квартиру до нитки. Не брезговали ничем. Как потом обнаружилось, украдены были его ботинки и даже носки. От нажитого за годы, семью Хведынечей избавили за полчаса. Потом все внезапно затихло. Александр с дочерью переглянулись и попытались освободиться от пут. Шнуры на запястьях Ксюши были затянуты не сильно, и она легко от них избавилась, затем помогла отцу. Александр вышел в коридор. Бандиты заперли их на ключ с внешней стороны, а сами исчезли. В это просто не верилось, ведь их должны были убить. Убивают и за меньшее, а дочь, к тому же, запомнила лица кавказцев, правда, для русских они почти все на одно лицо, этим и пользуются. Александр все еще не мог прийти в себя, а Ксюша не растерялась и, открыв окно, по карнизу добралась до соседей. Она быстро связалась с милицией, и те уже через пять минут были на месте. Набилось их в квартиру человек десять. Старший по званию слушал их сбивчивые показания, а сам пытливо изучал обстановку и следил за глазами рассказчиков, профессионально подозревая всех и вся во лжи. - Не бедно вы жили, судя по ущербу, - сказал он, - заявление писать будем? По всему было видно, что ему жутко надоели новые русские, которых без конца грабят и убивают. И чего людям не живется спокойно на зарплату? Его почему-то никто грабить не приходит. Нет, сочувствия в его глазах не было. Добро бы у пенсионерки гробовые деньги умыкнули, тут бы он рогом уперся, а к этим сострадания не было: еще наживут. - Кого-нибудь подозреваете? - Подозреваем. Тут один тип приходил бриллиант оценивать. - Фамилию знаете. Хорошо. Разберемся. Двое с красивым чемоданчиком расположились в гостиной и начали искать отпечатки пальцев. Милиционер в штатском работал за пишущей 57

машинкой. Он спросил только о висевших на стене иконах. Его интересовали сюжеты и века. - А иконы-то почему они не украли? Не известно: может быть, товарищи другой религии придерживаются . Резонный вопрос, но хозяева на него не смогли ответить. Люди с Петровки потолкались, потолкались еще с полчаса на месте преступления, да и разошлись. Время было позднее, время было смутное. Грабили и убивали на каждом шагу. Здесь, вроде, все обошлось, и на том спасибо. *** Мария задумалась: «Сидеть у окна и ждать прихода любимого? Опять ждать. Да что это за доля такая?! Вроде бы и не уродина, женщины с куда менее выразительной физиономией умеют устраиваться в жизни. Им не хватает ума, искренности, но зато у них лучше развит хищнический инстинкт. Уж если они вцепятся в какого-нибудь напыщенного и богатого горохового шута, то – на всю оставшуюся. Нарожают мужьям детей, и будут приходить в постель, как на работу. Стерпится – слюбится. Да бог с ним, со счастьем-то! По большому счету счастье – необитаемый остров в далеком океане без Пятниц, с нескончаемыми понедельниками… иным, более привлекательным и нежным, достаются отбросы, или же сюжеты их романов настолько запутывает жизнь, что хоть бери и вешайся или призывай на помощь дьявола, чтобы он разорвал круговые цепи. Наверное, надо быть более развязной и беспутной, носить на шее легкомысленный красный фуляр, одеваться только в короткое, по улицам ходить в сапогах со шпорами… Болеть – так уж сифилисом, выбирать не из одного, двух, а из сотен и даже тысячи, разыгрывая саму невинность. Хотя, среди тысячи идиотов - придурков больше, чем среди…одного, вот и получается, что хороший мужчина большая, почти музейная редкость. Неужели ей повезло с Кием? Но где он? Почему исчез так внезапно? Откупился от своей совести съемной квартирой и испарился? Неужели она опять ошиблась?..». Тоска и оцепенение придвинули к ней свои лица, они подтачивали изнутри, опрокидывали в душу сосуды с апатией и ядом. Она не могла отделаться от их мизантропии. Она гнала от себя невеселые мысли, но яростный ветер наполнял их паруса. В это время года все обновляется и пробуждается к жизни. Души требуют упоительных встреч, в растениях бродят жаркие соки, и они сходят с ума, выбрасывая вверх бутоны, как флаги. С ними они поднимаются на борьбу с серостью и унынием. Пахнет туберозами, вербеной, жасмином. Нельзя расставаться с любимыми! Нельзя забывать 58

их глаза! Все проходит, все когда-нибудь кончается: явь или сон, дождь или снег, грусть или радость, но все-все-все все… - это только твое, это принадлежит тебе одной, и ты не можешь, не имеешь права быть несчастной. Нельзя выпить море, нельзя выплакать горе, но они даны нам вместе с лучами солнца, с короткими мгновениями жизни, которые тают еще быстрее, чем снег… Подбросьте дров сухих в камин. Не отходите ни на шаг! Не расставайтесь ни на миг! Любите так, чтоб не дышать!.. *** Кий уселся за рабочий стол. Ему не хотелось поддаваться унынию. Но был в нем какой- то тонко отлаженный механизм, который жадно реагировал на боль и одиночество, регистрировал малейшие колебания души, переводя язык чувств на еще более непонятный: Пространство, единое ночью!… Ступени из дней – в никуда!.. О, кем вы разорваны в клочья, Судьбы и провода?!. Что же мне не пригрезились Прежде твои уста?.. Оба мы вышиты крестиком - Дети Христа… Зачеркнуто. Написано заново: «Будет некого мне обнять. Не умею прощать измены. В мою душу вогнали вены, чтоб больнее ее распять. Лучше перья и кисть в руках! Ну, а в небе – лишь луч и дождик. Поцелуй на твоих губах не допишет другой художник…». *** Можно жизнь не любить, а можно ее ненавидеть. Очевидно, что большую эмоциональную окраску имеет второй оттенок, который и принуждает к жизни. Отчего так происходит? Возможно, подогревается наше желание добраться до сути, когда нервы обожжены. Но меняются обстоятельства, меняются наши взгляды, меняемся мы сами, и хочется жить не по принуждению, а с надеждой на лучшую долю. Мария впервые почувствовала, что она счастлива. При всех «но», при всех «если», раз уж без них невозможно, ей хотелось продолжения, 59

продолжения уже и любой ценой, но не только ради себя. Благополучия в чистом виде не существует. Это призрак. И ты не станешь гоняться за призраком, если только ты не сумасшедший. Это только гении умеют сходить с ума по-настоящему, а простые смертные не могут с ними сравниться. Их выходки смешны и претенциозны, пороки очевидны, а счастье бесхитростно или примитивно. Вот Кий, как ей показалось, сумасшедший настоящий. Его приятно слушать, он находит такие слова, что они кружат голову. Им можно верить или не верить, но за ними следишь с замиранием в сердце, как за полетом раненой птицы. Его язык образен и ироничен. Он непригоден в быту. Художники и поэты тоже сумасшедшие. С ними тяжело жить. Они витают в облаках. Не умеют зарабатывать деньги. Кому-то кажется, что их отличительные аксессуары – бороды и шевелюры – нарочито небрежны из-за нехватки времени, которое расточительно тратить на такие пустяки, как бритье или стрижка. Оно целиком отдано поиску прекрасного? Нет же, все куда банальней: творческие люди, как, впрочем, и все мужики, не придают значения своему внешнему виду, кажется, только потому, что он им не столь необходим. В чем-то они правы: у бессмертия нет внешности, как ни крути. Все-таки актеры и музыканты, - исключение составляют композиторы, - рангом ниже. Они исполнители. Они лгут на сцене, а мы им аплодируем за талантливую ложь. Да, безусловно, они талантливы, они исполнители главных ролей, они прекрасно играют по нотам, богом даны им редкие голоса… А писатели и художники – исполнители от бога, они исполняют партию жизни… Не каждому дано. Мария когда-то с увлечением читала книги из серии «Жизнь замечательных людей». Ее не оставляли равнодушной судьбы великих людей. Сопереживая вместе с ними, она могла расплакаться, заболеть, не пойти в школу… Она близко к сердцу принимала чужие страдания, и ей было обидно, когда близкие не понимали ее. Она вновь и вновь обращалась к прожитым дням, пытаясь понять их исключительность. Но, нет, они были серыми и однообразными: кухня, стирка, магазины. Потом, с появлением дочери, они и вовсе превратились в полную беспросветность с крохотным окошком для праздников. Любви не было. Находясь в объятиях мужчин, она не испытывала неземного восторга. Они не отличались изысканностью ласк, их заводило и возбуждало собственное превосходство, им не нужно было ее тело как предмет воздыхания, им хотелось владеть обнаженной женщиной безраздельно и непристойно, в невероятных и неудобных позах. Не один из них не признается, что испытывает удовлетворение не от самого полового акта, а от того, как он протекает, насколько он унизителен для женщины. А с проститутками вообще никто не церемонится. Мужчины не стесняются раскрыть звериное начало, пуская в ход скабрезные словечки, применяя насилие и всевозможные извращения. Они как бы отыгрываются 60

за собственное неумение священнодействовать в любви, страдая от пресыщения, от невозможности включить дополнительное воображение. Их половое бессилие – следствие скудости чувств. Они страдают от недоразвитости ума, от чрезмерной самовлюбленности, эгоизма и прочих комплексов. Новый век, казалось бы, дал им наглядные порнографические пособия, снабдил дополнительными техническими средствами, но чего все это стоит без поэтического восторга, без самопожертвования?.. Дети, они еще дети, и в тридцать, и в пятьдесят. Перед сном им хочется прочесть книгу с картинками: чем больше картинок, тем лучше усваивается текст, предназначенный для умственно отсталых детей. Мария вдруг вспомнила объятия Валеры, и невольно поморщилась: и как это она могла с ним спать? От него вечно разило потом, который не перебивал ни один дезодорант, запах от ног мог свалить замертво быка, белье на нем прело через пару часов носки, а когда он совал ей носки и трусы для стирки, она чуть ли не теряла сознание. Большинство мужчин считают, что это в порядке вещей, что так оно и должно быть, ведь только розы пахнут розами. Разве они не дарят их по праздникам? А дорогие духи? А губная помада и тени? Разве это не проявление внимание? Разве это не компенсирует мужскую неряшливость и нечуткость? Дудки… Женская холодность оправдана. Возможно, ее причиной является мужская бездарность в любви? Когда мужчина приносит на твой день рождения полкило ливерной колбасы, свиные ножки для холодца, батон черного хлеба и бутылку водки, ему трудно рассчитывать на взаимность. Приди и скажи честно: «Я пришел пожрать»! Обидно другое, обидно, когда не можешь сказать «нет!», потому что в доме нечего есть, потому что осыпается штукатурка на потолке, потому что нет средств вывести тараканов, сносились каблуки на единственных туфлях… За что распяли бога на кресте? За то, что он не от мира сего. А за что пригвоздили русскую женщину к кухне, к тротуарам, к домам терпимости?.. За то же самое. Просто никто не хочет и не может этого понять. Как трудно научиться разбираться в людях. Ведь и в Валере поначалу виделось только хорошее. А он оказался трусом и альфонсом. До Марии доходили слухи, что и теперь он нашел пристанище у женщины намного его старше, но с квартирой. После того, как должники взяли его в кольцо, он продал квартиру и долгое время скитался. А было время - его караулили у подъезда с пушками. В кафе на Ярославке она вместе с ним попала под пули. Их столик находился рядом с дверью. Они ужинали. Валера обсуждал с новыми партнерами очередную сделку, когда трое рослых мужчин, внешне ничем не привлекших их внимание, прошли в подсобные помещения, вероятно проверяя, не исходит ли оттуда опасность, а потом один из них, убедившись, что все нормально, выхватил из-за пазухи пистолет, и направил дуло в их сторону. Валера всегда был 61

начеку, и поэтому первым вскочил со стула. Он бросился к двери, даже не подумав о ее безопасности. Налетчики открыли огонь. Первая пуля полпала в голову предпринимателя, и тело его осело, разом лишившись костяка. Обмякшим локтем бизнесмен опрокинул чашку с чаем, и крутой кипяток обжег ее колено, но она не почувствовала боли. Она ничего не предприняла для своего спасения. Бандиты хладнокровно прострелили ногу второму гостю, а потом, насмешливо зыркнув зрачками, помахали посетителям на прощание оружием и ушли. Они даже не удосужились нацепить маски, просчитав, что их, стрелявших почти в упор, перепуганные жертвы не сумеют описать достоверно. За Валерой они не погнались, считая, что преподали ему нормальный урок, который заставит задуматься. За развитием событий он следил из-за кустов. Когда опасность миновала, он с толпой зевак приблизился к месту трагедии, схватил Марию за руку и оттащил ее в сторону. Она была в шоке и ничему не сопротивлялась. Послушно села в такси, и они уехали, не дождавшись милиции. Валера не имел желания лишний раз «светиться», и полагал, что ему сейчас совсем некстати любые протоколы, по которым его запросто могли вычислить. Возможно, эта перестрелка и была затеяна с таким расчетом, чтобы через ментов выяснить его нынешнее место жительства, хотя проще было бы проводить их с Мариной до дома. А, может, им нужно было прилюдное действие для банального запугивания? Все могло быть. Он объяснял Марии: - Видишь, за мной охотятся. Я не хочу, чтобы тебя убили. Нам надо расстаться. У меня впереди очень денежное дело. Только ты никому ничего обо мне не рассказывай. Понятно? Мария молча слушала. Ее трясло. Валера продолжал: - Я все продумал. Сейчас со мной на связи подручный одного авторитета. Я усыпил их бдительность посулами богатого куша. Не знаю, зачем это тебе говорю, но хочу, чтобы ты верила: я с тобой. Сейчас проверну это дело, и мы уедем в цивилизованную страну, где тебе не придется работать. В конце концов, я не граблю и не обманываю старух, а этих бандюг сам бог велел. Им бы в телогрейках на Колыме ишачить, а они в малиновых пиджаках разгуливают. Кто-то должен восстанавливать справедливость? Должен. И вот что я придумал: я скажу Кириллу, что собираюсь подарить ему сейф, - он у меня с прежнего места работы, тот, большой, что я тебе в спальню поставил, - он, конечно, к тебе за ним приедет, но ты ему код не говори, а ключ спрячь, не отдавай. - Зачем тогда ему твой подарок? - Мария плохо следила за ходом коварных мыслей. Она все еще не пришла в себя, и задавала только один вопрос: «А зачем ей все это нужно: грязь, чужая ложь, погони со стрельбой… Неужели она готова превратиться в пособницу мошенника и проходимца, который прикрывает свою деятельность благими намерениями?.. Его хоть сколько-то интересует ее судьба, судьба дочери?.. Похоже, что ему на всех наплевать». – Мне это все надоело! 62

- Потерпи. Еще чуть-чуть. Дело в том, что я хочу навести ребят на квартиру Александра. Они поживятся содержимым его собственного сейфа с ювелиркой, а когда примутся за мой, он им ничего вразумительного и под пытками сказать не сможет. И что они сделают? - Они же его убьют! - Правильно. И долг мне спишется. И все концы в воду. И доля наша. - И тебе его не будет жалко. Он, кажется, к тебе не плохо относится… - А кто он мне, родственник? Плевать я на него хотел. Откуда у него все эти драгоценности? - У него же свой магазин был, как ты рассказывал. - Понятно, старухи последнее из дома тащат, чтобы не обременять родственников тратами на похороны, а он скупает у них обручальные кольца за бесценок. Ты посмотри, ни в ломбардах, ни у скупок нет очередей. Благодаря таким, как он, все десять раз перепродано и вывезено из страны. Народ нищенствует. - А ты, значит, все вернешь народу по списку. - Я свою долю отдам тебе, ты ведь не из богатых? Тебя надо дочь выучить. Вот и будем жить, да поживать. - Ты по трупам готов идти? - Все идут. Мы выбрали законы джунглей. - Я не выбирала. - Брось. Не дури. Люди и под машинами гибнут. А тебе какую-то гниду жаль… - Мне человека жаль. А если с тобой так поступят? - Лбы узковаты. - А если? - А я у ментов защиты попрошу. Мол, так и так, товар я им передал, а то что он никому не нужен – простой просчет, от потерь никто не застрахован. - И ты, думаешь, милиция кинется тебя спасать? - Конечно, я так не думаю. Но я уверен, что в этом случае со мной счеты сводить не будут: след-то к бандитам потянется, а они люди состоятельные, им есть чего терять… - Да тебя могут из принципа грохнуть. Когда людей загоняют в угол, они на все способны. Ты плохой человек. Твои злобные мысли легко читаются… - Ты рассуждаешь, как дилетантка… Если бы люди умели читать чужие мысли, то сообщество людей распалось само собой, мы бы разбились на стаи и принялись пожирать друг друга, снедаемые завистью и корыстью. А чем это плохо? Пусть останутся сильные и жадные. Для выживания не нужны ни высокие цели, не смелые мысли. Человека надо не клонировать, а кланировать, от слова «клан». Немыслимое дело плодить поэтов и живописцев. А кто будет их кормить, кто будет обворовывать беззащитных, кто, наконец, будет наживаться на бедности? Богатый себя 63

в обиду не даст. Он обзаведется прилипалами, подхалимами и пройдохами, которые обеспечат его волчьими законами, вручат власть и обнесут ее колючей проволокой. Трудно поверить в богатство, нажитое честным трудом. Когда удачливому бизнесмену поют дифирамбы, восхваляя его талант, умение руководить кадрами, - и слово-то подходящее придумали, - честных людей передергивает. И никакие это не бизнесмены, а натуральные маклаки с камнями за пазухой. И за их спинами стоят не кадры, а те несчастные, подневольные люди, которым можно дать по рукам, поставить на место, украсть их мысли и талант, заставить работать на себя. Кулак – против ладони. Оружие и погоны – против веры в справедливость. Игра в кошки-мышки придумана кошкой, а никак не наоборот…Мир так устроен, что каждый ползет, карабкается… но – наверх. Убивают тысячами, миллионами. Не жалеют ни старых, ни малых. Эксплуатируют немощных и малоимущих. Я вчера картинку по телевизору видел: старушка-пенсионерка из последних сил давит несгибаемой ногой на край лопаты, чуть ли не писает кипятком от слабости. Ты думаешь, это реклама памперсов? Ничего подобного. Это социальная программа. Старушка погашает таким образом задолженность по квартплате. Ей бы греть кости на пляже в Марбельи, а она вкалывает как при рабовладельческом строе. Чиновникам так, видите ли, захотелось… А теперь перекрестись и пожелай мне удачи. Я с тобой расстанусь, а ты в случае чего обращайся в милицию. Пиши заявление, мол, угрожают, хотят убить и меня, и дочь. - В твоем монологе только слова правильные. И все! Сволочь ты, Валера!.. Я тебе так отвечу: когда-нибудь матушка эволюция научится наделять людей видимыми недостатками и соответствующими обликами, чтобы по клыкам, по хищническим оскалам, по звериным когтям мы безошибочно угадывали волка и вора, лису и мошенника, божью птаху и певца. А, может быть, появление на свет человека будет сопровождаться сертификатом качества, и, выбирая себе спутника и друга, мы будем защищены от неискренности и лжи, подлости и насилия. А пока мы вынуждены доверяться интуиции, которая нас часто подводит… Во что ты меня втравил? - Если я «сволочь», то ты дура! - Как я сразу тебя не раскусила? Ты же шизофреник самый настоящий. Ты любого подставишь из-за своих шкурных интересов. Валера со всего размаха ударил ее по лицу. Он прибегнул к шантажу: - Да, ты не в доле? А с каких денег, спросят, ты шубу купила? - Ты же мне ее купил. Можешь забрать свой подарок. - Подарки надо отрабатывать. Вот и поработай. - Проваливай, ублюдок! Хорошо, что она рассталась с этим не глупым, но тяжело больным человеком. И дай бог, чтобы - навсегда! 64

*** - Каждый миг проходил в ожидании чуда. Марии в посторонних шумах за дверью слышались шаги Кия. Ей казалось, что вот сейчас он потянет на себя крепящуюся на шарнирах бронзовую подковку, и постучит ею по деревянной обшивке. Чтобы отвлечь себя от навязчивых видений, она прогулялась по балкону, но, замерзая в накинутом на плечи платке, перебралась в комнату и включила телевизор. Смотреть было нечего, а, скорее, сосредоточиться трудно, когда тебя волнуют более важные проблемы, чем жизнь насекомых и кариес ногтей. Она «погуляла» по каналам, но так никакой и не выбрала. Фантастика и триллеры ее не интересовали вовсе. Звездные войны, приключения глистов и гигантские акулы, пожирающие купальщиков, – адресованы людям инфантильным и дебильным, а убийства и погони – праздно-любопытным, страдающим от нехватки адреналина, и скучающим кроссвордистам. Можно еще было посмотреть хороший детектив, - такие фильмы хотя бы логику развивают и прививают чутье к парадоксальному, - но и сейчас, наткнись она случайно на один из шедевров, ей были бы не интересны самые первоклассные коллизии. Юмор вообще не лез ни в какие ворота: пошлость, клоунада, комедия положений, дешевое заигрывание с толпой, растягивание ртов до ушей… А, возможно, виной такой придирчивости и нетерпимости было плохое настроение. Марии скоро осточертели и самоедство, и доморощенная критика, никому не нужная, никем не услышанная, и она решила провести остаток дня в апартаментах Кия, благо он сам разрешил наведываться туда в любое время. Возможно, она там и переночует, ведь постель еще хранит запахи его тела, а рубашки источают тонкий запах одеколона, который она не встречала прежде. Она его хорошо запомнила. Он дразнил и молил вернуться, будто в его букет собрали тепло и нежность… не только цветочные эссенции… Мария закрыла балконную дверь, прошла в спальню, там переоделась в вечернее, привела в порядок прическу, впрочем, ничего особенного делать с ней не пришлось, - две пряди у левого виска неправильно разделились, - привычным приемом добилась равномерного наложения неброской губной помады, подушечкой мизинца перенесла за ухо капельку духов из причудливого флакона, сунула его в сумочку, посмотрелась на дорогу в зеркало, и вышла на улицу. Ей нравился этот город. Немноголюдные улицы хорошо освещались фонарями, похожими на перевернутые нотные знаки. Тротуар, улица, асфальтовая дорожка парка, улица, тротуар, - как нотные линейки. Бесшумное движение автомобилей. Огни в высоких арочных и прямоугольных витринах побеленных пятиэтажных особняков, 65

украшенных лепниной в виде кисеи или строгими колоннадами. Даже в светлое время суток некоторые выложенные булыжником улочки были затемнены из-за вплотную прилегающих друг к другу домов. В ширину они были шагов в девять. Здесь не было шикарных, зазывающих витрин. На всю такую улочку приходилась одна, две чугунных вывески с изображением сапога или часов, да и то, заметить их можно было либо издалека, либо высоко задрав голову. Мягкая, приглушенная парадность. Чистота и строгость. И рядом стрельчатые соборы с окнами, напоминающими рыцарские щиты. Ажурные кокошники арок над створками массивных ворот. Скульптурные композиции и памятники выдающимся деятелям культуры, полководцам и ученым. Фонтаны. Узкие газоны, всегда зеленые, аккуратно подстриженные, со свежей, сочной травой. Они похожи на трапы, перекинутые от дерева к дереву. Сувенирные лавки. Их немного. Они не захламляют площади, не отвлекают внимания от средневекового великолепия. Это центр. Повсюду цветочные клумбы в форме геометрических фигур, которые появляются в калейдоскопах. Здесь стоянка прогулочных фаэтонов для туристов. Важные кучера. Высоченная афишная тумба, карлик по сравнению с собором, мрачным и холодным, как сама вечность. Только внутри она соприкасается с человеком, но подавляет его своей торжественностью и бесспорной красотой. Человек чувствует себя здесь маленьким и лишним, грешным и беспомощным. Время здесь не течет. Оно остановилось. Оно дает понять, как быстротечна земная жизнь, как она неустроенна и однообразна. Пространство над головой, когда входишь в храм, кажется бесконечным. Ты видишь купол, ты касаешься его взглядом, но он так же недосягаем, как край вселенной. Далекий и близкий, он – ее копия?.. Прежде этот город казался Марии лишь красочной открыткой, и доводилось его видеть из окон автомобилей, доставлявших ее к очередному клиенту. Ощутить его колорит она не имела возможности. Она не была свободной. И шагу не удавалось сделать, не чувствуя себя без привязи. Она уже было и свыклась с этой несвободой, которая началась в Москве. Ей и в голову не приходило, что можно вырваться из замкнутого круга. Она приглядывалась к жизни подруг: у всех одно и тоже. Казалось, все женщины разом запутались в ловко расставленных сетях. Подруга Оля работает на автомойке, и ее при этом трахает, кто хочет. Подруга Лена – на рынке. Ситуация та же. Зина – секретарша. Высокие стройные ноги, недурна собой, молода, умница. Обслуживает шефа и его партнеров. Одноклассницы – на улице, пасутся под фонарями троллейбусных остановок. Хорошие мужики разобраны и привязаны к дому. Четырнадцатилетние конкурентки наступают на пятки. У них железная хватка, свежее тело… Выпрыгивают из юбок при первой возможности. В порядочность никто не верит. Да и она продается. Залеживается, но продается. 66

Наконец-то Мария почувствовала себя свободной, а главное – свободной от одиночества. Теперь ей просто хотелось посидеть на скамеечке в парке, подышать свежим воздухом, коснуться рукой розового куста. Она верила, что все изменится к лучшему, что черные полосы закончились, не осталось ни одной. Можно ведь быть человек самим собой, ни от кого не зависеть, даже от переменчивых обстоятельств, когда- то должны сбываться его самые простенькие мечты. Кто-то мечтает быть сытым и счастливым. Он что, дерзок? Он это должен заслужить? У Марии учащенно забилось сердце, когда она поравнялась с отелем. И, хотя она почти наверняка знала, что Кия в номере не застанет, ей хотелось верить в обратное: а вдруг он отменит все дела и вернется. Она бы сама так поступила. Как часто человеческие отношения рвутся из-за пустяков, из- за нашего неумения противостоять обстоятельствам. Взять и отменить разом все поезда, все расписания сжечь, дела закрыть… Нет, не можем. Живем, как заведенные, а потом сетуем, что растранжирили прошлое в пустую, а дай новый шанс - уж смогли бы распорядиться временем иначе, спрессовали бы его так, чтоб и секундочка меж пальцев не утекла, ведь сколько их было необязательных, отложенных на потом. И вот оно, это «потом», уже стучится в дверь, спрашивает: «Вы меня вызывали»? - «Спасибо, что вы… Никогда». – «Перелистайте календарь, перелистайте, пожалуйста, сегодня как раз… второе… нет же, сегодня, точно, именно сегодня третье никогда…». Мария открыла дверь своим ключом. Она набрала в легкие воздуху, и хотела громко спросить, есть ли кто в номере, но вопрос сорвался, будто зацепился за какую-то преграду, и расползся по буковкам, так что остался шумный выдох – и все. Она прошла внутрь. Ее услышали. Со второго этажа по лестнице к ней спустился горбатый старик, он довольно шустро, не касаясь руками перил, спустился вниз, по инерции пролетел еще пару метров, и чуть не поскользнулся на паркетном полу. Марии даже пришлось отступить назад, чтобы они не столкнулись. Старик подставил ей свою небритую щеку. Любимая, как я без тебя скучал. Ты не представляешь, как мне было плохо. Я тосковал. Как нас унижает жизнь! Смерть – никогда. Да, мне не хотелось жить… Эта правда. Мы стремимся объять разумом и то, что нам надо, и то, что может подождать, и то, что никогда не пригодится, что вредно и опасно. И ради чего? Ради того, чтобы увидеть свет в конце тоннеля? А я хотел увидеть мрак, мохнатый и когтистый. Я устал от веры в будущее счастье. Мне не хочется, совсем не хочется выживать. Меня опутывает черная паутина. Не слышат меня, - и я никого не хочу слышать. Господи, дай мне тропу! Господи, приведи к храму, где нет убогих и 67

молящихся, а есть восторженные и немые!.. Я научусь ходить босиком по звездам! Я все пойму по губам… - Постойте, постойте, - перебила его тираду Мария, - мне это все непонятно. Я надеялась увидеть другого человека. Она широко раскрытыми, полными ужаса глазами, смотрела на этого непрезентабельного старикашку, манеры которого для сумасшедшего были уж слишком изысканными, а для маньяка, подкараулившего жертву, чересчур изуверскими. Правда, замешательство длилось недолго. Что-то ей подсказывало, что это приведение не причинит ей вреда. В апартаментах Кия вечно что-то светится, исчезает и является… Скорее всего это очередное безобидное явление. Хлопнешь в ладоши – оно исчезнет. Горбун со своими реверансами выглядел настолько нелепо и смешено, что Мария отбросила мысль о нападении. «Интересно, - оценивала она ситуацию глазами сценариста страшилок, - такой будет раскланиваться, вонзая в жертву нож, или сначала сыграет на рояле?..». Кий быстро спохватился. - Простите, простите, простите, тысячу раз простите. Признание в любви – оно, действительно, ваше, но оно не мое. Сумбурно, понимаю, и еще раз прошу извинить. И я не представился. Я отец Кия. Я заучил наизусть все эти прекрасные слова по его просьбе, и теперь ничуть не жалею о проделанной работе. Вы, конечно же, достойны оды. Вы ангел во плоти. Это уже моя личная оценка. - Спасибо. Не знаю, заслужила ли я? - Заслужили, заслужили, хотя я не очень люблю это слово. Женщина ничего не должна заслуживать. Право иметь все должно принадлежать ей по факту рождения. Мы, мужчины, очень часто забываем об этом. - Вы говорите, совсем как Кий. Она протянула руку для приветствия, и ей ответили долгим пожатием. Мария, смущенная таким приемом, покраснела. Почувствовала, как дергается жилка у виска, так всегда с ней было от волнения. Слова горбуна подкупали теплотой, но она не могла избавиться от чувства брезгливости. Конечно, ей было стыдно, что она шокирована уродством, но не могла отстраниться от этого чувства: торжественность трансформировалась в слащавость и никак не сочеталась с физическими данными. Странно, как необычно влияют интонации и внешний облик на наше восприятие. Из уст одного – это шедевр ораторского искусства, из уст другого – сплошные «запинки». Кий догадывался, что происходит с его возлюбленной в этот момент. Он приуныл, полагая, что сделал ошибку, представившись ей в таком виде, возможно, лучше было бы оставить для нее пространное послание, и в нем объяснить свои чувства, исчезнуть на время, а не скакать старым козлом, выписывающим дикие кренделя. - Вы, наверное, представляли меня другим. А я, я такой вот, мягко говоря, некрасивый. Горбатый и страшный. Если меня намазать фосфором, 68

то я буду похож на кощея бессмертного. Мною можно пугать детей. Вот и вы меня испугались. - Что вы такое говорите? Я испугалась оттого, что здесь оказался посторонний человек. Кий меня не предупреждал, что я могу вас здесь встретить. Я была не готова. Мне совершенно все равно, как вы выглядите, но вы совсем не страшный. Главное не внешность, а содержание. - Не скажите. Не помню, чтобы женщины бросались в мои объятья. Вот вы, вы могли бы полюбить такого, как я? - Я не знаю. Но я не единственная женщина на земле. - Давайте мы поднимемся на второй этаж, а эту тему закончим. Я уже решил эту проблему старостью. Говорят, что перед смертью любой человек способен распрямиться, так что в гробу я буду выглядеть пристойно. - Не знаю, зачем вы так говорите о себе. - Во всяком случае, красивым и богатым быть лучше. - А ваш сын? Он же плод любви? - Скорее, плод воображения. - Всем бы такое воображение. - Вы любите моего сына? - Конечно. Очень. Он единственный. - Как я не люблю это слово. - Похоже, что вы вообще слов не любите. - Если честно, то так оно и есть. От них одна головная боль. Лучше бы я родился глухонемым. - Вы пессимист. - Нет. Просто слова мешают нам понимать друг друга. Мы часто вкладываем в них противоположный смысл. Кто-то идет на костер со словом «любовь», а кто-то за этим словом идет в публичный дом. Простите за эти уточнения в присутствии дамы. Вы навели меня на раздумья, но это пройдет. Мысли приходят и уходят, а голова, к сожалению, остается. - Вам грех обижаться на голову. Она у вас светлая. - Бедный Ерик. - Я не расслышала. - Это я не о себе. Вы не обращайте на меня внимания. Я сейчас угощу чем-нибудь вкусным, и мы расстанемся. - Да нет, куда вы пойдете? Мне есть, где жить. - Я все знаю. Кий так хотел. Я должен передать вам деньги … и кое- что на словах. - Мне, право, неловко. У меня есть деньги. Вы, наверное, думаете, что я из-за денег полюбила вашего сына? - Это не имеет значения. - А для меня имеет. - Все правильно. Но для него – нет. И это «нет», потому что у него нет пустого кармана. 69

- Даже если он разорится, я не расстанусь с ним. - Правда, на сколько часов вас хватит? - На всю оставшуюся жизнь. - Не думаю, что Кий примет такую жертву. - Мы будем вместе и в горести, и в радости. Я так ему обещала. - Никому ничего не обещайте. Оставайтесь свободной от обещаний. Только богатый может себе позволить быть нищим, а бедный – нет. - Это почему? - Почему богатый это может себе позволить? - Ну, пусть в этом смысле. - Нищета – одна из форм недвижимости. Вот он и приобретет себе за бесценок эту недвижимость. - А бедный?.. - А бедность это болезнь с летальным исходом. К нищенству она не ведет. И, потом, бедности не стоит стесняться, если у тебя есть что предложить богу и человечеству, талант, например, порядочность… - А богу это нужно? У него разве мало своих доходяг? - Богу это нужно. - Получается, по-вашему, что пока есть бедность, есть и вера. - Согласен. Не зря сказано, что в могилу с собой ничего не возьмешь. Поднявшись на второй этаж, они продолжили беседу. - Бедная девочка, - сказал горбун, как вы отважились связать свою судьбу с этим человеком? - Так получилось. - Хотите шампанского? - Совсем немного. - Кий ведь не совсем обычный человек. - Продолжил он. - С обычным человеком проживешь обычную жизнь. Обычной жизнью я уже жила. Мне это не понравилось. - Знаете, мы очень быстро забываем, что собой представляет обычная жизнь. К ней возвращаются. А вот к необычной нельзя вернуться, тогда, точно, это будет очень уж тривиально. Согласны? - Согласна. - Прекрасное качество женщины – во всем соглашаться с мужчиной. Кию повезло. Иногда, правда, нужно уметь возражать. Ненавязчиво, но весомо, не подчеркивая авторства. Мужчины честолюбивы. Они не любят, когда их гладят, что называется, против шерсти. - Смотря чем. - Верно. У вас большой опыт. - Большой, но печальный. Я никем не хочу руководить. Мне легче довериться. Я за это расплачиваюсь всю жизнь, но изменить себя не могу. Знаете, любой человек чувствует, когда им пользуются, но почему-то терпит. 70

- Потому что он боится перемен. Он боится быть искренним: искренность беззащитна, над ней можно глумиться, использовать ее в корыстных целях, тогда как у хамства и лицемерия есть преимущество: вам их прощают, от вас их ждут. Это как в шахматах: с опаской посматривают только на пешку, ферзя можно свалить известными средствами… - Я совсем не умею играть в шахматы. - Ничего. Кий вас научит. - Он хорошо играет? - Меня обыгрывает, а я играю очень неплохо. Правда, никогда не был первым шахматистом планеты. Шахматная доска слишком тесна для моего ума. Зеваю фигуры на ровном месте. Собранности не хватает. У Кия ее тоже нет. Но он первый в другом. - Интересно в чем? - В чем? Трудный вопрос. Наверное, в области человеческих чувств. Не важно в чем, но в чем-то нужно быть первым. Вторым быть нельзя. К примеру, у женщины вторым, уж точно, нельзя быть. Простите, что я коснулся этой пикантной темы. - Ничего. Даже любопытно – почему же? - Ответ прост: мужчина, уважающий себя мужчина, не должен быть поводом для сравнения. Десятого с одиннадцатым уже не сравнивают, а вот первого со вторым – и днем, и ночью. Мне, я так думаю, приходилось стоять в конце и более длинной очереди. Мне нравится в женщине капелька разврата. - Однако. - Это жажда очищения и покаяния. С одной женщиной я стоял как-то раз в храме и мысленно поклялся никогда ей не изменять. Она этого не могла знать, потому что я многократный, даже закоренелый клятвопреступник. - А она, эта женщина, она давала клятву верности? - Это было давно. И, главное, храм не был достроен. Службы в нем еще не проводились. - Разве это так важно для клятвы? - Это имеет значение для женщины. Нет храма – нет обязательств. Каким-то обязательством может служить свадебная фата и жемчужная диадема, обручальное кольцо и брачный контракт. - Вы ей, значит, не верили. - Не верил. Хотел верить, но не мог. - Как это? - Одна упрямая ослиная сила во мне всегда брала верх над ста лошадиными. До сих пор ничего не могу с этим поделать. Из-за своей горячности и упрямой гордости я много чего лишился. Будь я сговорчивей и терпимей, я бы имел гораздо больше. Но этот недостаток перешел ко мне 71

с генами. Не могу же я вмешиваться в столь тонкую область, как генетика… Не могу и не хочу. Горбатого могила исправит. - Опять вы… словом, не надо произносить эту фразу. - Я совершенно безболезненно акцентирую на уродстве только потому, что оно живет само по себе, а я сам по себе. Мне оно не мешает. Я уже в том возрасте, когда все меньше вещей становится обременительными. В юности нам хочется изменить прическу, избавиться от невинного прыщика, а у старости совсем другие требования. Тут думаешь, как бы тебя паралич не разбил посреди улицы. Рукава не успеешь засучить, как шлепнешься лицом в лужу. - Вам еще жить да жить. Что вы, право, о смерти, да о смерти? - Вы правы. Больше не буду, хотя философы советуют думать об этом чаще. Но правда и то, что философия наука для многих мертвая. Это когда- то она двигала прогресс, а теперь прогресс достиг такой стадии, что его пора вести к регрессу, чтобы наша цивилизация не встала на четвереньки. - С вами не соскучишься. - Я вас совсем заговорил. Простите старика, простите мне мое брюзжание. Так приятно, когда тебя кто-то слушает, но надо и меру знать. Я главного не сказал. Кий меня просил опекать вас. - Мне ничего не надо. У меня все есть. - Честно? - Да. - А деньги? Впрочем, вы их здесь всегда найдете: здесь и наличные, и кредитные карты, и чеки на предъявителя. В этот момент над головой горбуна возникло оранжевое свечение, и затем оно, точно цветной балахон, скрыло его целиком, и, теряя контрастность, растворилось в воздухе, будто его и не было вовсе. Мария осталась одна. Она сидела за столиком с шампанским и думала, как бы вся эта история не оказалась сказочным приключением. Сколько еще будет длиться эта сказка – день, год? Может быть, она зря доверилась добрым волшебникам? Чем приятней сон, тем страшнее пробуждение. Вот бы никогда, никогда, никогда не просыпаться. Она сделала еще пару глотков, спустилась вниз, чтобы принять ванну, но ноги не слушались ее. Из последних сил она добралась до кровати, которая так пугала Кия, и, не раздеваясь, стала засыпать. Какое-то время она пыталась бороться с приятной дремой, но та закрыла ей глаза, бережно подхватила на руки и понесла в неведомую страну. *** И привыкаешь, и несешь, слепой – как дождь, немой – как семя, в пустыню – боль, на камни – дрожь. Над головой – петля да время. 72

Кию нелегко было расстаться с Марией, но ему пришлось это сделать, потому что он почувствовал себя лишним. Старость всегда лишняя на празднике жизни. И это естественно. Даже если тебя, умирающего, окружают заботой, это не вызывает ничего, кроме чувства тоски и боли. Когда не раскрывается рот, когда куски пищи падают на пол, а ты не можешь шевельнуть рукой, это невыносимо. Ты между жизнью и смертью. Ты – как потерявшаяся, с облезшей шерстью, собака - мечешься между двигающимися машинами, и выбираешь ту, которая размажет тебя по асфальту. Нет того короткого поводка, который тебя удерживает от самоубийства. Пусть и не самоубийства, пусть просто смерти, какая разница, если итог один. Ты часть другого пространства. Ты судорожно цепляешься за весеннее цветение природы, а ты уже вне природы. Твоя природа – пустота. Что в ней, в этой пустоте: знакомые запахи, или знакомые воспоминания, новая молодость со стертым представлением о прошлом? Что? Что?! Из горстки пепла – горстка мечущихся по асфальту черного пространства чудовищ, которые не понимают, чего хотят сами, и снова их постигает участь бездомных собак. Жизнь без начала и конца? Жизнь без любимых, без страданий? Жизнь без желания обнять, без нитки слез на день прощенья… Идти, собственно, Кию было некуда. Ночь он провел с бездомными. В свою компанию его приняли трое бомжей, среди которых была женщина. Перед ними, прямо на картонке, стояла початая бутылка сухого и пакет томатного сока. Из еды ничего. Женщина была сильно пьяна, и пыталась плоско шутить: - Дай я покатаюсь на твоем горбике. Я хочу. Хочу кататься на пони. На нее цыкнули: - Кончай базар. Хорош, чего ты…Не мешай человеку. Что ты к нему пристала? Пожилой бомж поинтересовался: - А ты почему не пошел в ночлежку? Ты исповедуешь индивидуальный образ бродяжничества, так получается? Я сам презираю людей, сбившихся в стадо. Дикий человек, такой, как я, например, нетерпим к любому сборищу, сообществу, назови, как хочешь. Они сегодня мои собутыльники, и только поэтому их терплю, но я в обществе не нуждаюсь. Пьянствовать вместе – пожалуйста, а сморкаться будем отдельно. Я всегда ночую на улице, но не в целях экономии, пойми правильно. Там нужно бриться, мыться, стелить белье… и все такое прочее. А мне нравится, как я пахну. Я даже воняю хуже, чем пахну. Как- нибудь я тебе это продемонстрирую. Да я смотрю, ты уже и нос воротишь. Скажи, откуда ты такой взялся? Я тебя раньше не видел. Молчишь? И правильно делаешь. Я болтунов ненавижу. Все, что я мог услышать от людей, я уже услышал. И ты мне ничего нового не расскажешь. Я прав? Впрочем, я всегда прав, потому что я всегда соглашаюсь с самим собой, а если нет, то сплю или пьянствую. Человек ко всему привыкает. Даже к смерти. Пьяные люди несут такую невыносимую чушь? Замечал? Я, 73

наверное, тоже несу чушь. Но я несу свою чушь. Хочешь слушать – слушай, а не хочешь – скатертью дорога. Хочешь, я тебе страницы из дневника почитаю? Да, я веду дневник. – Он достал из кармана брюк крохотный блокнот, до такой степени растерзанный, что, казалось, из него вот-вот должны посыпаться крошки, как из черствого куска хлеба. – Итак, «Вчера пробовал раскачать фонарный столб. Безрезультатно. Сработано на совесть. Столб источает свет, но заслоняет мир», «Вчера помог одному знакомому утопающему. Протянул ему булыжник. Булыжник продержался на воде чуточку дольше», «Вчера хотел попасть в музей, чтобы увидеть улыбку Джоконды. Не пустили. Сказали, что она улыбается в другом месте, да и то за деньги. Если пишут портреты проституток, то чем моя рожа хуже? Пардон, я никогда не продавался», «Вчера сильно болел правый бок. Буду спать на левом, а если и он начнет гнить, то буду лежать на среднем боку или на спине», «Вчера…». Тут бомж сделал паузу и недружелюбно посмотрел в сторону своих приятелей, которые втихомолку расправлялись с бутылкой. - Свиньи. Форменные свиньи. Говорят, что умирает литература. А как ей существовать среди таких проходимцев? Им вообще ничего не интересно. Им лишь бы нажраться. Все пропили: и совесть, и душу. А по мне так: если уж пьешь, то закусывай или пиши. А пить без всякой цели - кощунство. Вот почему меня никто не понимает. Ты, вижу, человек добрый, ты меня понимаешь. Я тебе свою постель уступлю. В этом месте подземного перехода всегда горячие трубы. Любую хворь излечивают. Бесплатный оздоровительный центр для таких прокаженных, как мы. Примешь грязевую ванну, и – сюда. Я тебе всегда рад буду… Эй, вы, бродяги, да оставьте же и гостю глоточек. С сегодняшнего дня он будет моим главным литературным критиком. Кий достал из кармана стодолларовую банкноту, придавил ее пакетом с соком, чтоб не улетела: - Это на всех. Правильно? Старый бомж похлопал его по плечу: - Зачем тебе быть критиком? Я возьму тебя в соавторы. Кий кивком головы поблагодарил за оказанную честь. Женщина, - ее так можно было назвать с большой натяжкой, - выглядела ужасно: синяк под глазом, круглое опухшее лицо – медь с купоросом, на голове струпья и парша, узкие сутулые плечи, плоская грудь, свалявшаяся под шерстяной, в сплошных зацепах и дырах кофтой, тонкие опухшие ноги, спущенные чулки, сношенные туфли. Она накрыла купюру ладонью, сказала: -Первый раз вижу горбатого миллионера. - Заткнись, - сказал пожилой бомж. - Беги и сделай. Смотри, не исчезни, а то пришибу. Ты меня знаешь, - сказал ее сожитель. 74

- Знаю, - сказала она. Ухажер поднялся и отвесил ей оплеуху. - А это за что? – запищала она. – Я тебя люблю, а ты меня постоянно избиваешь. Я не заслужила. - Ты пьяница. - Ты тоже. - Я это я. Бабы не должны пить. - Правда? - Порассуждай. Еще получишь. - Хоть бы ты сдох, отошла на безопасное расстояние. - Нельзя на женщину поднимать руку, - вмешался Кий. - А ногу? Друг, как было здорово, пока ты молчал. Заглуши музыку. За деньги спасибо, но моя женщина не продается. Он явно приревновал новоиспеченного бродягу к даме своего сердца, и теперь подчеркивал превосходство силы над силой денег. Когда незнакомый мужчина пытается осчастливить женщину в присутствии «кавалера», это, конечно, унижает его достоинство, если и он не может себе позволить подобное. Кий это понял. Он успокоил драчуна: - Я верен другой женщине. - Мне плевать. А если моя шалава к тебе будет приставать, то я и ее сделаю горбатой. - Да прекратите вы цапаться, - сказал здравомыслящий бомж. – А то пущу вас на цитаты. Незнакомое слово и грозный вид бородача подействовали. Парочка перекинулась нежными взглядами. «Боже, подумал Кий, как люди могут так опуститься? Они что, не понимают, что так жить нельзя? Они не могут этого не понимать. Им не хватает воли подняться с коленей? Или им так удобней, и не надо дополнительных усилий, чтобы плыть против течения, которое сносит в отстойную яму? Нет, это не так. Скорее виною их падения отчасти кроется в терпимости людей, которые проходят мимо, отворачиваясь и затыкая уши. Причин больше, много больше. Но как общество может считать себя цивилизованным, если допускает существование бедности, пороков и бродяжничества, пусть даже и с идейным оттенком… Хотя, может, этих людей устраивает такая жизнь, и они по-своему бывают счастливы?..». - Люкия, купишь мне колбасок и перца. На углу. Ты знаешь, где. - Хорошо, Вакс. Я так и сделаю. Люкия, как будто ее только что не шатало из стороны в сторону, уверенно поплелась по переходу на другую сторону улицы. - Ты уверен, что она не сбежит? – спросил самого себя старый бродяга. И ответил себе, - Нет, не уверен. Будь я моложе, начал бы с этими деньгами новую жизнь. Я бы купил букет цветов, и отхлестал ими Каталью по заднице. Она этого заслужила. Цветы – шипами в трусики. Ей бы понравилось. Вообще-то она редко носила нижнее белье. Бывают такие 75

женщины. Сядет где-нибудь в парке на лавочку, и греет икры, а там, где икры, там и лобок. Ну, вы меня понимаете. Меня это возбуждало, пока я на ней не женился. А когда женился, мне это начало надоедать. Два раза я снимал с ее загривка здоровенных мужиков. И все ей, лошади, прощал. Купил на день рождения самый мощный, двухскоростной вибратор, кучу насадок и журналов. Пусть, думаю, пока я в поездке, оторвется по полной. Все ей мало. Так и тянуло в кусты. Одного ее хахаля пришлось изуродовать до основания. Думается мне, что после этого случая он перестал писаться по ночам. А еще утверждают, что энурез не лечится. Чушь. Лечится, еще как лечится… А я ее очень любил. Расстались мы. С тех пор и пью. Очень я раним, понимаешь ли. Сорок лет прошло с тех пор, а я все пью. Забыть ее не могу, а как выглядит, убей бог, не помню. Загадочная это штука – любовь. Ты, горбун, этого не поймешь. Никто не поймет. Один господь бог знает, как велико это чувство. Слушай меня. Никого не слушай. Никого. Так, зачастую, разгоряченный горячительными напитками, доходяга-собеседник, волей случая оказавшийся рядом с человеком из другого, не плебейского круга, требует к себе внимания, старается перекричать и привести пример из собственной жизни, который неоспорим, а значит доказателен. Он с пеной у рта, с верой во всеобщее равенство, пытается претендовать на роль пророка. Его возмущают посторонние замечания. Попытки доказать такому оратору его несостоятельность – тщетны. Он себе интересен, и это главное. От таких людей нелегко отделаться. Гнать их от себя бесполезно. Их большинство. И в итоге, как бы там ни возражали ученые мужи, - психологи и искусствоведы, - идеи оглупления работают эффективнее редких и парадоксальных озарений, потому что они доступней и понятней, их вроде бы как «можно по-свойски похлопать пор плечу». Попробуйте говорить тихо и разумно, уверяю, останетесь в одиночестве. А посмейте, что есть силы, заорать: «Сволочи! Сволочи!..». Отыщется в толпе несколько человек, которые с пониманием отнесутся к такому заявлению, и будут поглядывать по сторонам, отыскивая, кому же эти слова предназначаются, конечно же, не глашатаю. И я Люкию свою люблю, - сказал Вакс – а за что, не знаю. И чесоточная она, и легкие кашлем повреждены, а я ее ни на кого не променяю. Заноза в сердце. Не вынешь. Баб у меня много было. Бросал их пачками. Ни у кого не задерживался. А эта как тень. Куда я, туда и она. Сейчас вот и проверим, как она меня любит. - Сбежит она от тебя. Точно, сбежит. С такими-то деньгами? - Не сбежит. Подумает, и не сбежит. - Чем ей думать-то? - Бабе мозги не нужны. У них много других полезных органов. - Это точно. Ты в этом, Вакс, прав. А я редко с кем соглашаюсь. Я даже с Джордано Бруно не согласен. С Коперником - согласен, а с Джордано нет. Такой я человек. Странный. - Характер у тебя вредный. Точно. 76

- Это не характер. Это вино. Кислое слишком. А, главное, мало выпил. Больше, наверное, сегодня и не выпью. - Не каркай. Пока они поддевали друг друга и спорили, прошла, могло показаться, целая вечность. Но вдруг они смолкли как по команде. Вдалеке показалась знакомая фигура. Фигура плавала как восковая свеча в емкости с водой. Она была почти прозрачной. За спиной у этой прозрачной тени плавала бутылка крепкого вина и еще какая-то дрянь с металлическим усом, дрянь, похожая на лохнесское чудовище. Когда фигура окончательно нарисовалась в ночи, стало совершенно очевидно, что это была Люкия. Люкия попыталась сделать театральный книксен, выпростав вперед обе руки. В одной у нее была бутылка, а в другой, крепко зажатой, переносной проигрыватель. Она сказала: - Бутылка – на всех, а проигрыватель я купила Ваксу в подарок. Он давно мечтал слушать музыку на ходу, хотя, пожалуй, давно разучился ходить. - Ты что, - взревел Вакс, - совсем очумела, калоша подзаборная?! Ты сколько денег на эту ерунду потратила? Я тебя спрашиваю, виноград без косточек! - Я, я… - запиналась Люкия. - Что - «Я»! Деньги, сдача, спрашиваю где? - Меня угостили… И я это купила. - Где ты это купила среди ночи? - У молодого человека. Он был так любезен и мил. Он продал мне эту вещь за полцены. - Почти как у О. Генри в рассказе «Дары волхвов», - прокомментировал ситуацию бородач. А тем временем, выпив из горла пол бутылки, Вакс сделался неуправляемым. Какая-то дремучая обида пронзила его насквозь, и он, не контролируя свой разум, выхватил из кармана выкидной нож, и со всего маху всадил его прямо в сердце Люкии. Удар был от самого предплечья, и он насадил ее на острие по самую рукоятку. Люкия подогнула ноги, охнула и прохрипела, как бутылка легкого вина с натуральной пробкой. Взгляд ее обрел блаженство, а отечность мгновенно спала и преобразила черты лица. Что- то в них появилось детское и жалостливое. Вакс так и застыл с этим мертвым телом наизготовку. Концы пальцев побелели. Потом окаменевшие мышцы руки обмякли, тело стало заносить в сторону, не отпуская убийцу. Они рухнули одновременно. Вакс с трудом вытащил нож из раны. Брызнул фонтанчик крови. Он слегка вспенился и запузырился. Кофта окрасилась в красный цвет. Над растекающейся лужей повис клубок тумана. Кий попытался оказать помощь, но она была уже не нужна. Старый бомж покачал головой: 77

- Он ее убил. Бесполезно. Девочка отмучилась. - Надо что-то делать, - сказал Кий, - нельзя так стоять… - Я не виноват. Я не хотел ее убивать. - Надо вызвать полицию, - сказал Кий. - Полиция не поможет, - сказал пожилой бродяга. - Я не пойду в тюрьму, - причитал Вакс, - не пойду, не пойду… Я без нее не смогу жить… не смогу, не смогу… - Заткнись. Надо сбросить труп в реку. Ее никто не будет искать. Мы никому не нужны. - В реку?! Женщину, которую я любил, ты хочешь утопить, как котенка? - Не я ее убивал. Идиот, надо воспользоваться темнотой, пока нас никто не засек. Я тоже не хочу давать показания. А ты, - бомж похлопал Кия по плечу, - иди своей дорогой. Ты точно не из наших. Ты не приживешься на улице. Тебе нужен дом, кофе в постель и рюмочка коньяка. Не примеряй чужую жизнь. Мы взяли ее взаймы у бога, только взаймы. Вот, возвращаем, понемножку. Так что ты не думай ни о чем. Мы управимся без тебя. - А, может… Мы управимся без тебя. – Добавил совсем ни к месту: «Горят на солнце протуберанцы. Богатые, нищие – все засранцы!..». *** Кий в этот день спал среди надгробий загородного кладбища, на голой земле, подстелив под спину пыльный плащ. Погост – унылое и печальное зрелище. В этих каменно-скорбных джунглях покой отлит в бронзу, а память переселена в надгробия. Концы и начала обрублены датами. За годом рождения следует год смерти. При взгляде на эту немую символику у живых деревенеет язык, а руки повисают как плети. При этом их покачивает из стороны в сторону, точно их задевают тени умерших. Тени эти похожи на лесных клещей. Вечно голодные, гладкие и цепкие, они всегда готовы к прыжку. Они намерены впиться в чужую память, чтобы набраться свежих впечатлений. Там можно затаиться и замереть на время, чтобы потом поселиться в грезах и сновидениях до следующих похорон. Им хочется внутреннего света и тепла. Они будут точить человека изнутри, обдавая его мозг жутким холодком неотвратимого. Приходя на кладбище, чтобы почтить память усопшего, мы невольно думаем о приближении собственной смерти. Нам становится жаль в первую очередь самих себя, своих неосуществленных надежд и желаний. Мы просим у судьбы чего-то вечного, и не понимаем, что вечное рядом. Нам отпущено полной мерой и любви, и сострадания, и майских дней, и январских стуж. Ничего нового природой не изобретено. И не стоит поддаваться унынию. У нас все есть. Всего достаточно. 78

Если ты сегодня любим, это огромное счастье. Если твоя любовь безответна, то это еще не конец света, ведь ты-то, Господи, ты-то сам во власти этой самой неотступной любви. На тебе ее вериги. Пусть! Главное не чувствовать себя при этом вьючным животным. Ноша твоя почетна, хоть и тяжела. Сердце щемит от тоски. Тебе больно. Боль стягивает петлю на каждом кончике нерва. Становится трудно дышать. Дыши через силу, и не дай щупальцам тоски повиснуть на твоей шее. Выпростай крик летящей навстречу птице, а потом гони его прочь. Горечь этого крика останется в тебе. Она похожа на плод с маленькой косточкой внутри. Ты вкусил этот плод. Но… Но июньским утром сорви веточку жасмина, обери с нее цветы, засуши, и спрячь их в морскую раковину. Ложись затем на спину, приложив раковину с лепестками к своему сердцу, и слушай, как оно будет гудеть в унисон с белоснежным роем. Неземной аромат через твое обоняние проникнет в каждую клеточку мозга, и ты перенесешься в царство белых теней. Садовые феи будут с тобой разговаривать. Выбери из них самую юную и красивую. Ты уже успел ее полюбить? Тогда раздень ее медленно догола, путая бесчисленные пуговки и крючочки подвенечного платья. Ее грудь еще не оформилась до конца. Она белая и гладкая, будто клавиша рояля. Тронь ее губами. Слышишь, как в ответ на прикосновение рождается звук. Это нота «ля». Рядом «ля бемоль». Обними свою фею. А потом перевернись на спину, не разжимая рук, и пусть она окажется над тобой, сверху. Какие дивные и глубокие у нее глаза! Не глаза, а череда озер. А волосы танцуют на ветру, и их кончики щекочут твои ноздри. Ты вдыхаешь запах жасмина. Он цветет в тебе. Ни с чем не сравнимый запах будоражит твою плоть. Она напрягается. Она становится похожей на вулкан, готовый выбросить огненную лаву и осыпать мир, не серым пеплом, а цветочной пыльцой. Обмакни подушечки пальцев в спелую мякоть, проведи ими по складкам пещеры, пока она не раздвинет тайные своды. Освети их вспышками своих завороженных глаз. Пусть твой язык плутает в открывшемся лабиринте, то проникая внутрь, то выбираясь наружу. Извергни свой восторг, дай этой юной фее почувствовать его вкус, вкус трепета и нежности. Тела влюбленных пахнут мятой, розмарином и жасмином. Также пахнут смятые простыни и подушки… Не обрывай мелодию любви! Не обрывай! Пусть губы продолжают священнодействовать. Пусть они покроят поцелуями все ее тело, каждую пядь земли возле ее ступней, каждую дождинку, упавшую на землю, каждое облачко, проплывающее мимо. … Наконец-то этот земной шар станет по-настоящему обитаем! Наконец-то люди откроют волшебные земли и построят там волшебные 79

города. Их будут населять феи и эльфы. Мостовые и тротуары будут в этих городах белыми. Белыми будут платья. Даже грязь в них будет белой, даже печаль. А сниться нам будут белые одуванчики и белые дожди… - Скажи, любимая, а ты в это веришь? – мысленно спросил он. - Ты сказочник. Но оставайся таким, как ты есть… - мысленно ответила она. - Идиотом? Пусть. Пусть одним идиотом на земле будет больше… - Пусть, - ответила она мысленно. Во сне Кий увидел себя взбирающимся на вершину огромной горы. Гора была выложена черепами. В пустых глазницах горели свечи. У подножия горы валялись деревянные кресты с обшарпанными перекладинами. Казалось, что это место недавно покинуло полчище крыс. Ржавые гвозди впивались в пятки. В небе щелкали бичи молний. Кто-то невидимый кричал: «Разбойники! Разбойники! Следом идут разбойники!…». Стонали деревья, слышались раскаты грома, а маленькая девочка в белых одеждах стояла на вершине этой жуткой горы и жонглировала вырезанными из жести игрушечными голгофами. Кресты с распятыми вращались в воздухе, но всегда падали ей на ладошку… Когда Кий проснулся рано утром и открыл глаза, то увидел позади себя большой двухэтажный дом. Белый. С белым высоким деревянным забором. У самых ног его разверзлась пустая могила. Кию и без того было жутко. Он замерз, плохо себя чувствовал, перед глазами все еще стоял кошмарный апофеоз прошедшей ночи. Пасмурное утро. Небо затянули тучи. Кий решил напроситься в гости к хозяевам особняка. Поблизости другого жилья не было, а силы покидали его. Ноги заплетались, сами собой подкашивались. Да и место было мало приветливым. Хотелось поскорее уйти от него подальше, выпить чашечку кофе и забыться. Может быть, в доме есть телефон, и он сможет вызвать такси до какой-нибудь гостиницы. Кий пошел к дому напрямик. Подошвы ботинок утопали в грязи: весенняя земля еще не подсохла. Ветки деревьев, - это была лесополоса, - лезли в лицо. Он раздвигал их руками, но, почти голые, с острыми пиками почек, они расцарапывали кожу в кровь. Казалось, этой преграде не будет конца. Но вот показался просвет, и Кий вышел на тропинку, которая вела к самому крыльцу. Подойдя к дому ближе, Кий отметил, что в его облике есть какая-то кладбищенская неприветливость, неприветливость без умиротворения. От мрачной архитектуры, и не архитектуры вовсе, - для рядового строения слишком громко сказано, - пробирала дрожь. Вытянутое по фасаду здание было похоже на крышку гроба. Из окон, выходящих во фруктовый сад, доносилась какая-то похоронная музыка. «Может быть, подумал Кий, это ритуальное предприятие: слишком уж безжизненно оно выглядело». Он поднялся на ступеньки и постучал. За дверью минут 80

десять что-то грохотало. Создавалось такое впечатление, что в мертвецкой передвигают мебель и пакуют коробки, готовясь к вселенскому переселению. Потом все стихло. Смолкла и музыка. Кий постучал громче, более настойчиво. Ответили нехотя: - Что вам надо? Мы еще спим. - Я хотел бы воспользоваться вашим телефоном, чтобы вызвать такси. - Я ни с кем не разговариваю, с тех пор как умерла моя мама. Да-Да. Бедная моя мама. Она умерла. - Я вам сочувствую. Но если вы мне не откроете, то могу и я замерзнуть на вашем пороге. Мне очень плохо. - Мне тоже. - Тогда вы должны меня понять. - Я вас понимаю. Вам, действительно, плохо? - Действительно. Я вам заплачу. Человек за дверью наверняка смог рассмотреть сквозь стеклянную дверь, что перед ним стоит безобидный горбун, изнемогающий от усталости, небритый и потерянный. Он не внушал опасений. - Я сейчас вам открою. Только спущусь со стула. Подождите. - Я жду. Дверь скрипнула, и из-за нее сначала повалил легкий пар, - так сильно было натоплено в доме, - а потом в проеме появилась круглая и лысая бородавчатая голова на высокой и тонкой, похожей на клюшку для игры в гольф, шее. Шея покрутила головой, убедилась, что поблизости с горбуном никого нет, изогнулась вопросительным знаком. Наклон означал – «Войдите». Это был Дарвинский. Дарвинский с детских лет любил проводить время на кладбище, благо оно было рядом с домом. А, собственно, поблизости других достопримечательностей и не было. Это, конечно, не Диснейленд, но все-таки интересно. Ему нравилась сдержанная торжественность траурных церемоний. Омраченные горем родственники покойных не вызывали в нем абсолютно никакой жалости. Скорее наоборот. Их печальные лица смешили его. Они были похожи на бледные мыльные пузыри: дунь посильнее – лопнут. И речи священника, обращенные к мертвецам, были смешны и непонятны, потому что отскакивали от них как от стенки горох. Что за глупость разговаривать свысока с тем, кого уже нет? Человек уже представился, а ему приходится выслушивать бесполезную чушь: «Прах к праху…». А куда же еще? Быстрее свалите все во вселенскую кучу, да и дело с концом. Дарвинский частенько рисовал в уме издевательскую картинку, как кто-то из родственников покойного ставит подножку говорливому священнослужителю, а тот кубарем летит в яму. А, ударившись головой о крышку гроба, орет благим матом: «В очередь, становитесь в очередь!..». Потеха, да и только. И все вдруг наперегонки принимаются бегать друг за другом, кидаться камнями. Господи, до чего же смешны люди, пока они живы! 81

А мертвецы прекрасны. От них не исходит зло. Они молчаливы и послушны. Их можно научить чему угодно, было бы желание и терпение. Дарвинский мечтал, что когда-нибудь, когда мама умрет, он перережет на ее ногах сухожилия, а потом научит ходить заново: шаг за шагом. И недели не пройдет, как они вместе будут вальсировать в саду под яблоней. Он рассудил так: раз ноги мешают при ходьбе, от них нужно избавиться. Болит сердце? Нужно его вынуть… Нужно освобождаться от всего лишнего, что мешает и жить, и умирать… - А сколько вы мне заплатите? – С порога спросил высокий сорокалетний мужчина, по-детски капризно надувая губы. На нем был синего цвета махровый халат, сильно застиранный и полинявший. Глубокий вырез обнажал тощую грудь без признаков растительности. Соски в припухлых мешочках были розово-девственными, но бросались в глаза многочисленные угри на коже. - Сто долларов хватит за телефонный звонок? - Если бы у меня был телефон, но знаете… Мы с мамой жили обособленно. Позволите предложить вам крепкого горячего чая? - Лучше бы, конечно, кофе. Чашечка кофе помогла бы мне справиться с недомоганием. - Хорошо. Будет вам кофе. - Вы любите с молоком или без? - Без молока, если вас не затруднит. - Вы такой… - Какой? - Обходительный. Вы, случайно, не полицейский? - Разве такие, - Кий поводил вверх-вниз плечами, демонстрируя свою ущербность, - работают в полиции? - Мне трудно судить. – Он улыбнулся. – Я никогда не видел полицейских, вернее, видел только по телевизору. Я вообще почти не выхожу из дома. - И не работаете? - И не работаю. Я живу на ренту. Отец в свое время сделал кой-какие сбережения, да и мама что-то оставила. Пока хватает. Продукты мне привозят раз в неделю. Из прихожей, заваленной рулонами из искусственной ткани, почерневших досок, сломанных черенков от лопат, они прошли в гостиную. Вовсю пылал камин. В ноздри ударил резкий сладковатый запах, вызывающий тошноту. Кий спросил, не курит ли хозяин. Тот сказал, что не курит, но осталась пачка сигарет от покойной родительницы. - Можете одолжиться. – Все с той же ухмылкой сказал сутулый господин. - Спасибо. - В доме пахнет плесенью, или еще чем-то, не замечаете? 82

- Не знаю, - к спокойным интонациям прибавились нотки раздражения, - я ничего не чувствую. Наверное, сдохла крыса. Она бегала по всему дому. Кажется, яд на нее подействовал. Но мы можем пройти на кухню. Там воздух более свежий. - Я бы посидел в кухне. - Мне будет спокойней. - А вас что-то волнует? - Меня всегда что-то волнует. - Как это понять? - Никак. Мама учила, что люди – великие обманщики, а женщины нечистоплотны и неразборчивы в связях. Они болеют венерическими болезнями и дурно пахнут, тратят много денег, изменяют мужьям, выходят замуж за старых и богатых, а потом желают им смерти. Они продажны с малолетства. Когда я был маленьким, к нам в гости ходила мамина знакомая со своей пятнадцатилетней дочерью. Мне было тогда семь. Эта девочка играла со мной во врача и больного. Я, конечно же, всегда в этих играх был пациентом, и лечила она мой пенис. Она утверждала, что вялый пенис не поддается лечению, и ей нравилось доводить его до состояния эрекции. Она измеряла его в возбужденном состоянии, а потом втирала в него крем, перебинтовывала, и просила не снимать повязку до следующего раза. Целый год продолжались эти процедуры. Мне они нравились, но я знал, что она поступает плохо. - По-моему она поступала хорошо. - Не спорьте – плохо она поступала. Очень даже плохо. Я это теперь понимаю. Бог эту девушку наказал. Она в девятнадцать умерла. - И что же с ней случилось? - Обыкновенная ангина. Ей случайно вкололи антибиотик, а она страдала аллергией. Горло ее распухло, и она отдала богу душу. Задохнулась. - Разве нельзя было ей помочь? - Рядом никого не оказалось. Вернее была с ней ее старая бабка, но она положилась на врачей, а те недосмотрели. Все произошло очень быстро. - Вам было ее жалко? - Кого? - Эту девочку. - Нет. Совсем нет. Но мне ее не хватало. Я уже втянулся тогда в это дело, ну, вы понимаете, какое. - Да, веселое у вас было детство. - Так не надо говорить, - заключения его были похожи на лепет. - А как надо говорить? Я ничего такого не имел в виду. - Просто не надо об этом говорить. И все. - Вы сами начали. Мы говорим как добрые друзья. Это обычные детские шалости. Теперь и я стар. И вы не молоды. Меня женщины давно 83

не волнуют. Приятно с вашей помощью освежить воспоминания. Вас-то они еще должны волновать? - Может быть. Не ваше дело! – Настроение у него менялось, как у хлюпика: то он был предупредителен и вежлив, а то чересчур агрессивен. – Мама мне говорила, что секс вреден. Мужчина не должен спать с женщиной. Половые связи высушивают мозги и в них заводятся черви. - А вот я до сих пор занимаюсь онанизмом, - зачем-то приврал Кий, испытующе глядя прямо в глаза собеседника, - и ничего. – Наверное, он хотел вызвать собеседника на большую откровенность. - Мама меня поймала за этим занятием в детстве, и мне сильно досталось. Она пообещала меня кастрировать, если я буду усердствовать. А, уж поверьте, если мама что-то обещала, то она это исполняла. А я так и не понял, при чем тут яички, если мне нравилась моя игрушка. До той первой порки, естественно. Она перебила мне три пальца на руке, - он вытянул вперед правую руку с оттопыренными костяшками, - а одно яичко у меня опухло, да-а, и стало величиной с кулак. Поднялась высокая температура. Вызвали врача. Он посоветовал отправить меня в больницу, но мама отказалась от его услуг. - Что это за мать такая!.. Калечить родного сына… Не понимаю. - И не поймете. Мать была золотой женщиной. Я никому не позволю говорить о ней плохо. Она одна справлялась и с домом и со мной. Она меня вкусно кормила. Она спала рядом со мной. Согревала меня своим телом. У нее была сладкая кожа, нежные волосы. Ее прикосновения меня успокаивали. Видите ли, иногда меня мучат страшные головные боли. Боль непереносима. Дело доходит до рвоты. А мама клала мне руку на голову, и злой дракон, барабанивший в виски, превращался в белоснежную голубку. Лучше мамы в мире никого не было. - Не знаю, вы и мира-то не видели. Мама вас прятала от людей. - Не все такие добрые, как вы. Вокруг очень много плохих людей. Они воруют детей. Они целуют грязных женщин. Ими владеют похоть и корысть. Разве вы встречали хороших людей? Я почти уверен, что каждый второй тычет в ваш горб указательным пальцем. - Это не так. Нормальный и воспитанный человек не обратит на мой недостаток никакого внимания. - А мне сдается мамаша частенько колотила вас палкой по спине. - Не помню. - Не хотите очернять мамашу? И я не хочу. Я плохого не помню. А ваша мать занималась с вами любовью? - Я не помню свою мать. - Вы врете. Вы не хотите говорить правду, потому что вам стыдно. Все матери должны любить своих детей. Меня моя любила так, как никто никогда полюбить не сможет. Ваша мать, если она вас любила по- настоящему, должна была научить вас настоящей любви, она должна была с вами ею заниматься. Она была просто обязана. 84

- Может быть, и занималась, а что? - Со мной тоже. Но очень редко. Она говорила, что это грех. Не знаю, я ничего в этом плохого не находил. Мы лежали, прижавшись друг к другу, и мне было очень тепло и приятно. Я был нужен маме. Она была нужна мне. Мне с ней было очень хорошо. - Хорошо и все? - А разве этого недостаточно? - Нет. - Я погружался в маму целиком, и чувствовал себя сверхчеловеком. В эти минуты я готов был отдать свою жизнь Азазелле, забыть обо всем на свете. Я… не могу подобрать нужных слов… «Дырявым презервативом, - хотел подсказать Кий, но сдержался. Он понимал, что имеет дело с глубоко больным человеком. А тот продолжал исповедоваться: - Я любил маму. Мне ее так не хватает. Скоро ее совсем не будет, мой милый. Покинет меня теперь уже навсегда... Кий не понял последних слов, относящихся к покойнице, но не стал углубляться в больные фантазии. - Перестаньте плакать, вы же мужчина, - сказал Кий. - Как же не плакать, - он по-детски тер кулаками покрасневшие глаза, - если я не могу без нее жить. У меня никого нет на свете, совсем никого. Сначала я хотел повеситься, но гнилая веревка не выдержала моих страданий и веса моего тела. Потом я хотел лечь рядом с ней, чтоб никогда не расставаться. Это плохо, что мы покидаем друг друга. В нас должны сомкнуться начала и концы. А вы знаете, что такое одиночество? Нет, вы этого не знаете, потому что вам не приходилось страдать так, как мне. - Успокойтесь, успокойтесь, пожалуйста. Я не хочу, чтобы вы расстраивались. Никто не может помочь чужому горю, но я его уважаю. Я тоже страдал. Я и сейчас страдаю. Быть может, больше вашего. - Не больше, не больше. - Давайте не будем считаться своими горестями. Простите, если я вас чем-то расстроил. Мужчина резким движением поставил на стол кофейник и, всхлипывая, убежал в дальнюю комнату, оставив Кия в одиночестве. Кий успел выпить две чашки кофе, а хозяин так и не появился на кухне. Он, казалось, совсем забыл о присутствии гостя. Кий не знал, как ему поступить, и отправился на поиски Дравидского, - он запомнил табличку при входе с фамилией хозяина. Дравидский тем временем на полную мощь включил похоронную музыку. Закрыв нос и рот носовым платком, Кий приоткрыл дверь в комнату, которая смердела особенно невыносимо. От картины, которая открылась его глазам, он чуть было не лишился чувств. Голый Дарвинский вальсировал по комнате с трупом в обнимку, вернее с тем, что от трупа осталось. Живодер, а, точнее сказать, мертводер держал за талию разлагающийся женский торс. Что такое торс – понятно. 85

Не поворачивалась самая подвижная из извилин, чтобы сканировать и затем передать воображению отпиленные по локти руки, завернутые во влажную простыню нижние конечности с трупными пятнами на расползающейся коже. В кастрюле с водой, которая стояла на столе, плавало сердце. Кия стошнило. Он ударился головой о косяк, но удержался на ногах. Переведя дыхание, стремглав бросился бежать. Свернул не туда, и оказался в тупике. Дарвинский занес над его головой огромный топор. Кий закрыл глаза, сказал только два слова: «Господи, пощади!..». Палач замешкался, и тут вовремя подоспели бравые ребята в серых двубортных костюмах. Они перехватили руку Дравидского на замахе, сбили его с ног, скрутили веревками , бросили на пол, а затем вызвали по мобильному телефону полицию. - Почему у вас есть телефон, а у меня его нет? – спросил насмерть перепуганный Кий. Ему помогли дойти до машины, и повезли в город. В пути телохранители не проронили ни слова, будто происходящее было продолжением кошмарного сна. Уже утром следующего дня Кий узнал из газет, что в доме Дарвинского было обнаружено девять женских трупов. Его интересовали умершие женщины в возрасте до шестидесяти лет. С ними он занимался труположеством, а потом приступал к каннибализму. Один из абажуров в его комнате был сделан из кожи матери, которая умерла несколько дней назад. Психиатры, проводившие с ним многочасовые беседы, в один голос утверждали, что Дарвинский невменяем. Его потрясла смерть матери. Ее воспитание и послужило прологом страшной трагедии. *** Марии снился необыкновенный сон, и не то, чтобы сон, а странная, бегущая перед глазами сиреневая лента, в которой были прорезаны крошечные окошечки, сквозь которые она заглядывала в незнакомый мир. Неосвещенная мостовая. Въездные ворота, похожие на богато убранные киоты. Ажурная решетка. Трехэтажное, освещенное огнями здание. Под окнами восточных и южных фасадов - лепные розетки, орнаментальные вставки. Невысокий вестибюль, разделенный тремя арками, выводит к чугунной трехмаршевой лестнице. Перила отделаны золоченой бронзой. Лестница выходит на галерею, тоже огражденную чугунными перилами. Гостиная. Белый зал. Золотой зал. В белом – стены с коринфскими полуколоннами. В торце зала в первом ярусе экседра, над нею – хоры, открытые в зал аркадой с короткими колонками, почти повторяющими въездные. Повсюду зеркала. Сцена. На сцене рояль. За ним, глядя в раскрытые ноты, сидит юная пианистка. Ее музыка сопровождает пение вокалистки. Взгляд ее устремлен вверх. Голос звенит в кисее хрустальных люстр. Он растекается по пустынному залу, смешиваясь с бархатом кресел и шероховатостью стен. 86

Прислонясь к белой двери, ведущей в зал, стоит юноша. Как он похож на Кия! Да, это и есть Кий, только совсем еще юный. У него длинные волосы. Он в белом костюме, в белой рубашке, галстук тоже белый, с черной горошиной, смещенной к правому борту. Отзвучал романс. Смолк последний аккорд. Кий стал аплодировать. Только тут его заметили репетирующие девушки. - Потрясающе! А для меня вы бы могли исполнить на бис русский романс? «Боже, - подумала сквозь сон Мария, - Кий говорит по-русски… Ничего себе! А какими глазами он смотрит на эту девушку…». - Волшебный голос. А где же ваша публика? - Пока без публики. Мы репетируем. Готовимся к празднику. - Меня пригласите? - Приглашаем. - И зовут вас? - Марина, Катя, - представились девушки. - Скажите, а что это за здание? - Бывшее Дворянское собрание. Оно еще Писемским в романе «Масоны» описано. - А чей это проект? - По-моему архитектора Праве, - сказала Марина, - да, точно… Обрыв ленты. Яблоневый сад. Кий целует Марину. Обрыв ленты. Небольшой дворик в том же провинциальном городке. Ранняя весна. Великий пост. Храмовая тишина. Старинный бревенчатый дом. Большой. Просторный. Батюшка Андрей отдыхает после утренней службы. Матушка возится у плиты. На столе постные щи, гречневая каша, чай. - А почему в доме нет икон в дорогих серебряных ризах? – спрашивает Кий. - Воруют православные, воруют. Обрыв ленты. Проснулся батюшка. В руках у него два ведра с теплой водой и тряпка для мытья окон. Троекратно целуется с Кием. - Батюшка, хотел стихи ваши послушать. - Не обижайтесь, милые, не обижайтесь. Вот дал себе труд, - сказал, балансируя плещущими через край ведрами. - Книга на столе. Напротив дома, на крохотном пятачке, пять стройных берез. Высоченные. Корни подобрались к самому фундаменту, кое-где вспучили землю, приподняли вековую кладку, и теперь готовы сбросить с себя тяжесть чужой жизни. Дом переходит из рук в руки вместе с приходом. Он давно покосился и прогнил. Под пол льет вода. Но дом по-прежнему уютен и гостеприимен. Помнит молитвы и просьбы, детские игры и праздничные куличи. Кий сидит на лавочке под окном кухни. Лавочка шаткая. Через березовые чурбаны перекинута широкая доска, серая от прошлогодних 87

ливней. Перед ним книга стихов, написанная Андреем. Кий читает вслух: - Мы пили кофе, ты курила. Я жил тогда среди бумаг – Блок, Рильке, Кафка, Пастернак – и ты мне что-то говорила. Его внимательно слушает Марина. Она сидит напротив. У нее печальные глаза. Она витает в облаках. Локти лежат на столе, а губы прикрыты домиком ладошек. На ней длинная вязаная юбка. Серая. Белая блуза. Кофта. Тоже серая. За деревянным забором греется соседский цепной пес. Его заинтересовала бабочка. Он щелкнул челюстями. Впустую. Он подумал: «Ну, вот, опять разминулись… Значит, на обед будут опять куриные кости: такая примета. Обидно, но не смертельно…». Читает дальше: - По старинному городу Костроме – православный священник в подряснике черном – со святыней у сердца, с молитвой в уме я привычно иду своим шагом проворным, и привычно дома отверзаются мне. Батюшка на себя наговаривает. Он уже не молод. Едва не свалился с лестницы. На мытье трех окон потратил два мечтательных часа. Матушка, как и двадцать лет назад обслуживает всю семью. Помимо этого у нее на иждивении - великовозрастная Катерина. Кать - дочь подруги из Москвы. Катя до сих пор ходит в вечернюю школу. Ложится спать рано. Встает за полчаса до занятий. Раньше вставала в пять часов вечера. Бывшая наркоманка. Здесь на перевоспитании. В свободное время матушка преподает в институте и пишет диссертацию. В ее обязанности входит встречать и провожать гостей. Кий и Марина – гости. Пришла богомолка к батюшке за советом. Пришла богомолка к батюшке. Пришла богомолка. Пришла. Пришел с каверзным вопросом нехристь: - Батюшка, а батюшка, но если господь всемогущ, то может ли он сотворить такой огромный камень, что сам будет не в силах его поднять? Батюшка задумался, поставил ведра на место, попрощался со всеми и, обиженный на людскую бесцеремонность и невежество, уединился у себя в кабинете. От мирской околесицы его постоянно клонило в сон. Нехристь дожидался ответа отца Андрея во дворе, сидя за столом и уплетая за обе щеки не прожаренные куски мяса, принесенные из дома по случаю поста. От него несло перегаром. Из принципа. Обрыв ленты. Берег Волги. Высокий. Крутой. Ступеньки. Табличка на перилах: «Лестница закрыта на ремонт». Кий. Марина. Они стоят рядом, взявшись за руки. Это место свиданий. Рядом незнакомая девушка. Она ждет своего парня. По асфальтовой дорожке, прямо под окнами губернатора, бежит группа студенток. Бег для оздоровления и для похудания, так они говорят. А скорее всего от недоедания и из-за интереса 88

к обстановке на смотровой площадке. Почему-то волосы у всех окрашены в яркие цвета. … И девушек здесь явно больше, чем молодых людей. Обрыв ленты. Абсолютная тьма. Яркий сноп света. Обрыв ленты. Черная горошина. Белая горошина. Обрыв ленты. Кий. Стоит за оградой. В руках – маленькая свечка. Она то разгорается, то гаснет на ветру. Он переносит ее в лунку заснеженного холмика, укрывает ладонью пламя от ветра. Кладбище. Снег. Замок. Холодно. Стынет Сердце. Колких сосулек звонок. Как ты немилосердна!.. Кладет на могилу цветы. Белые бутоны сливаются со снегом и сложенным вчетверо листом бумаги. Если его развернуть, то можно прочесть: Глаз не закрыл, глаза твои любя. Надпись на камне: «Спи, ангелочек». Траурная. Но. Пошлая. Чужая. Сквозь зубы.Обрыв ленты. А вот собор на высокой скале. С белыми куполами, он похож на ландыш. Пахнет ладаном и кипарисом. Это от икон. Кий перекрестился. Рядом с ним женщина. Он о чем-то задумался. О чем? Нельзя прочесть. Предчувствие. Оно не только в сердце, но и в глазах. Ни у кого нет таких глаз… Обрыв ленты. *** - Кий за эти два дня натерпелся такого, что не пожелаешь и врагу. Ему, с его врожденными, - да, скорее всего – так, - аристократичными манерами, претили случайные знакомства. В другой своей жизни он, вероятно, уклонялся и от стороннего взгляда, и брезговал соприкасаться плечами с бродягой в толпе. Разные планеты должны иметь и разные орбиты. Ничего странного и сверхъестественного. «Да уж, - отчитывал себя Кий, - впредь надо быть разборчивее в подборе доноров, ведь так, чего доброго, преждевременно станешь трупом, а еще хуже – попадешь в сумасшедший дом или на электрический стул. Этот каннибал показался на первый взгляд таким безобидным и приветливым, а его странные, полуфантастические откровения, можно было принять за нездоровые шутки, и только. Эдакие «фи», и прочее, и прочее. Как легко ошибиться в человеке, если исходить лишь из своей нравственности и своей убежденности. Все гораздо проще, и в то же время сложнее. Шизофрения бессмертна, а шизофреники могут быть смертельно опасны. Надо чаще 89

обращаться к классической литературе. Там есть примеры. И нам кажется, что это лишь примеры, примеры и все, а ведь это зачастую предостережение, не красивые обороты речи и запутанные сюжеты, а чистая правда. Во всяком случае, как отличить вымысел от правды? Никак. Тень отца Гамлета – правда или вымысел? Неизвестно. Только на театральной афише, которая попалась на глаза, значилась фамилия глухонемого актера, которому была доверена эта роль. Есть реальные вещи: афиша, фамилия, роль, даже улица указана, где можно увидеть «Гамлета» в своеобразной режиссерской аранжировке. Офелию в этой пьесе Шекспира играла девушка, перенесшая церебральный паралич, а Гамлета являл зрителю актер с болезнью дауна. Так что, все возможное возможно. С этим постулатом легче жить, честное слово. Видеть в человеке только хорошее – болезнь страшнее врожденного сифилиса. В общем, осмотрительность, и еще раз – осмотрительность…». Размышления Кия прервала неожиданно вспыхнувшая на улице драка. Завязку Кий пропустил, а вот в эпицентр как всегда успел попасть. Улица была полупустынной, и дерущиеся на кулаках атлетического вида парни, не стеснялись выражений, да и приемы пускали вход не безобидные. Кию даже послышался хруст костей. Трое бились против одного. Этот «один» удачно держал удары, причем, не менее успешно отвечал. Кию тяжело было вертеться между ними, а по-другому не выходило: ни убежать, ни призвать их к порядку он не мог, уж в больно разных весовых категориях они были. Наверное, со своим горбом он был похож на шута в этом диком вестерне: пару раз его пнули ногой, да и работа чужих, острых локтей не прошла бесследно. Один из ударов сбил его с ног, и от боли стиснув зубы, Кий застонал. В этот момент прозвучал выстрел, и все бросились врассыпную. Он не видел, кто именно стрелял, но его поднял с земли высокий и симпатичный юноша, тот самый, которого еще недавно держали в грозном круге. - Вставай, папаша, - сказал он, помогая Кию подняться. - Спасибо. Спасибо. Я вам очень благодарен. Если бы не вы, то… - Сейчас некогда болтать. Если хочешь меня отблагодарить, то сделаем это чуть позже. Боюсь, что скоро здесь будет полиция. - Конечно, конечно. Но я едва поспеваю за вами. - Я помогу, - атлет легко сгреб его под правую руку и потащил какими-то закоулками подальше от этого места. Когда они выбрались из опасной зоны, незнакомец поставил его на ноги. - Ну, как ты, старик, досталось? - Терпимо. Я бы хотел вас отблагодарить. - Это справедливо. Благородных людей почти не осталось. Я бы с удовольствием выпил пару кружечек пива. Потянешь? - В смысле денег? 90

- В этом самом смысле. - Деньги найду. Они зашли в первое попавшееся кафе. Незнакомец выбрал столик у окна, чтобы иметь возможность обозревать улицу. Он нервничал. Капли пота катились по его лицу, и он то и дело пускал в ход носовой платок, чтобы убрать их. - Вам светлое заказать? - Светлое, папаша. Пока они дожидались заказа, Кий внимательно разглядывал молодого человека. На вид ему было лет двадцать пять. Он весь был сплетением мышц. Даже скулы казались накаченными, так они выступали вперед. О лице можно было сказать одно – волевое, но без изюминки. Обычное, с крупноватыми чертами. Лоб мог бы быть чуть больше, но, возможно, он был закрыт светлой шевелюрой, распускавшейся косыми пучками, которые к тому же вились в разные стороны. - О чем задумался, папаша? - Можете называть меня Кием. - Смешное имя. - Почему? - Ключ. Ключ от сейфа? - Имя как имя. - Меня зовут Гирнем. - Хорошее имя. Я хотел предложить вам выгодную сделку. Не знаю, право, с чего начать, чтобы не показаться смешным. - Начни с денег. - С них я и хочу начать. – Кий вытащил из кармана восемьсот долларов. Подали пиво. Незнакомец залпом выпил первую кружку. Спросил: - Настоящие? - Настоящие. - А если пощупать? - Пожалуйста. – Кий придвинул к нему стопку банкнот. - И что ты за них хочешь? - Услугу. - Какую? Убить кого-нибудь нужно? Этого маловато. - Никого убивать не придется. Вы должны одолжить мне год своей жизни. - Год жизни? – Он надолго задумался, соображая, что же от него требуется, но так и не понял предложения. – Как это? Я тебе отдам год, а со мной-то что будет? Я этот год, черт возьми, где проведу? В аду, что ли? Ты, старик с головой, как, дружишь? - Все будет нормально. Вы, как жили, так и будете жить. Это чистая формальность. - Ты случайно не «Фауста» ли на ночь начитался? - Вам и книги серьезные приходилось читать? 91

- Приходилось. Я расценки знаю. Душа, старик, или как там тебя, Кий, дороже стоит. - У меня при себе нет. - Давай встретимся завтра. - Мне нужно получить согласие сегодня. - Ладно, часть денег я возьму сегодня, а остальные ты принесешь мне завтра. Пятьдесят тысяч долларов. Это мое последнее слово. – Гирнем решил, что от легких денег, которые сами плывут к нему в руки, грех отказываться, а получать разъяснения сумасшедшего дело и вовсе бесперспективное. Надо брать то, что есть, да и сматываться быстрее, пока горбун не передумал. – Годиться? - Что? - Эти сейчас, а пятьдесят завтра. - Да. Меня это устроит. - В котором часу мы завтра можем встретиться? - В десять. - Вечера? – Переспросил Кий. - Утра, конечно. - Так по рукам? - По рукам. Только уж ты приди, не обмани меня, папаша. Из-под земли достану. - Я буду точен. Гирнем воровато посмотрел по сторонам, пересчитал еще раз деньги, спрятал их в боковой карман, встал из-за столика и сказал: - До завтра. - А как же пиво? - Пиво допьем в другой раз. Ты бывал в Париже? Приглашаю тебя. Погуляем в Пале рояле. Так и быть, подыщу тебе бойфренда, и ты будешь обращаться с ним, как со своей эпузой. А теперь, извини, пора уносить ноги. Завыла сирена. Улицу наводнили люди в полицейской форме. У Кия оставалось несколько минут, чтобы привести себя в порядок. Он прошел в туалет, заглянул в отпертую кабинку, но еще раньше посмотрелся в зеркало, - это было необходимо для ритуала перевоплощения, точно оно-то и давало толчок необратимой реакции, - и процесс пошел, едва Кий задвинул за собой щеколду. Резкий удар сердца по живому… Кий стоял секунду как оглушенный, набрав в легкие как можно больше воздуха и задержав дыхание, чтобы не закричать от боли. Но уловка только на мгновение отодвинула муки. Боль вонзила жало сначала в спинной мозг, набрасываясь на искривленный позвоночник, потом перекочевала в голову, сплющивая и дробя черепные кости, высекая из глаз снопы искр. Кожа на Кие буквально горела, и он, не выдержав этих адских пыток, совсем обессилел, обмяк и сполз на кафельную плитку, упершись ногами в дверь кабины. Когда Кий, еще не до конца восстановившись, с трудом передвигая ноги и едва справляясь с одышкой, 92

вернулся к столику из «примерочной», народу в кафе поприбавилось. Кий не спеша, допил свое пиво, расплатился и вышел на улицу. Затем он поймал такси, и попросил водителя отвезти его сначала в банк и магазин, а потом к отелю. Там он надеялся встретиться с Марией. Кий, сменив внешность на более презентабельную, но чужую, не собирался возвращаться в номер для объяснений с любимой. Он решил подежурить в баре, расположенном на первом этаже «Хилтона». Внутренний голос подсказывал ему, что Мария будет там. Он ни на что не надеялся. Ему просто хотелось ее увидеть. Чтобы не привлекать внимания, Кий воспользовался входной дверью слева от швейцара, миновав его. Заказал себе \"капучино\". - Больше ничего? – спросил бармен. - Ничего. Благодарю. Двое мужчин о чем-то беседовали в полголоса, поминутно подглядывая в документы, которые лежали в закрытой папке. Они обсуждали одну и ту же проблему уже минут двадцать, Кий даже заучил помимо воли обрывки некоторых часто повторяющихся фраз. Они назойливо лезли в голову, мешали сосредоточиться. Кий успел выкурить пачку сигарет. Открыл вторую. Его поташнивало от проглоченного дыма и крутого кофейного аромата. Сердце билось учащенно, точно внутри разбирали на булыжники мостовую.. Кий сейчас понимал одно: он не перевоплотился, а окончательно потерялся. Сначала у него отняли его одиночество, потом разлучили с любимой. Хотелось кричать и грызть железные прутья невидимой клетки, чтобы вырваться на свободу. Что за время такое настало?! Циферблат без стрелок! Стрелки без циферблата! Маска вросла в кожу, покрыла ее струпьями, которые невыносимо зудели, проникая в нервные окончания, и заставляли их умирать. Для того, чтобы умереть, нужна жизнь. Вдумайтесь - мы тратим на эту безумную затею целую жизнь. Лезем из кожи – зачем? – чтобы продлить мучения? – зачем?! Какая от этого польза?! И как это – взять и сказать: «Мария, мне плохо. Обними меня, любимая, я все тебе объясню. Я объясню тебе этот сигаретный дым, это биение сердца, это сошествие в ад, это желание творить для тебя, для одной только тебя, сжимать твою ладонь в своей, открывать глаза – и видеть тебя – как сон, смежать веки, и вместо черной ночи вспугнуть ресницами утро, утро – в котором есть ты. Какое это счастье – говорить, говорить тебе днем и ночью одно только слово – люблю! Люблю! Люблю! Сколько слов человек должен произнести, нацарапать на бетонной стене, написать кровью, зачеркнуть, задушить, разбить о камни, расколоть на мелкие кусочки, растолочь в ступе, предать огню, и так далее, и так далее, чтобы донести или стереть суть? В какие лохмотья их рядить?! В каких одеждах бросить на свалке? Будь проклято слово, которое я не успею сказать! Будь проклято слово, которое станет последним». Все эти связные, а, скорее, бессвязные мысли, подброшенные из Поднебесной неведомым существом, 93

потирающим руки от сознания своего могущества, роились в голове Кия, приводя его в уныние. Ему казалось, что, разбежавшись для прыжка, он заступил за линию судьбы, и теперь результат не зачтется. Сколько еще попыток впереди?… Неужели и своя жизнь, если бы ему удалось прожить ее от начала и до конца, также скучна и неинтересна, как те, которые он берет взаймы, которые он наблюдает со стороны. Что это за чудовищная планета, где кто-то жует, кто-то убивает, кто-то борется со злом, кто-то сажает деревья, сбрасывает бомбы, покупает золотые часы, сморкается, занимается любовью, учится или учит, ходит в гости, пьет, блюет, насилует, митингует… Стаи, толпы, группы, ячейки, партии, объединения… Так и хочется крикнуть этой полудикой серой толпе: «Разъединяйтесь же, черти! Читайте книги! Пишите стихи! Ходите на головах, но при этом будьте при шляпах и галстуках. Хватит лизать чужие подметки: люди должны летать. Вот вам крест, люди должны летать, а иначе – зачем эти звезды, зачем это небо, зачем эти дали»? *** - Больше всего человека пугает неведение. Как хочется знать, что ждет тебя там, впереди, когда тебе уже далеко не двадцать. В двадцать ты можешь мечтать о космосе, о полярных льдинах, ты смел и молод, и, кажется, нет таких вершин, которые недоступны. Ты не можешь затеряться в толпе дебилов. С твоей-то наружностью, с твоими-то данными и способностями, ты легко добьешься успеха. Ты будешь знаменит и богат, у тебя будет толпа поклонниц. Ты ни в чем и никогда не будешь нуждаться. Да, да, тебя, конечно же, ждет вечный полет. Минуточку, но, минуточку, обязательно надо помнить, что всегда найдется человек, который захочет наступить тебе на крыло, чтобы … опустить на землю. Ну, какая ты птица! Мальчик, ты еще глупый мальчик. Запомни: на свете есть простые и горькие истины, такие, как - паралич, болезни сердца, скверные обстоятельства, дурные связи, алкоголь, наркотики, да мало ли еще что, всего не перечислишь. Это только гирьки часов висят на цепочке, а время болтается на ниточке. Раз – и оборвалась тоненькая ниточка. Валерий Михайлович ехал в Москву на электричке, и не знал, где сегодня будет ночевать, на какие деньги будет питаться, как дальше жить и что теперь делать. Он оплатил некоторые карточные долги, но денег не хватило, чтобы покрыть и десятую часть. Теперь он вынужден скрываться и от прежних кредиторов, и от новых, которым известны все его адреса. Он подговорил мать, брата, бывшую жену и бывшую тещу, торгующую марками вместо него на Красной площади в киоске, подать заявления в милицию, чтобы застраховаться, и самому тоже, от бандитской расправы. 94

Вообще-то, мягко говоря, ему было на родственников наплевать. Он предвидел заранее, как будут развиваться события, и всячески демонстрировал перед доверчивым компаньоном свою неприязнь к ним. То из-за пустяка выйдет из себя, доведя мать до истерики, хлопнет дверью, пригрозив, что никогда не появиться в доме, а это на самом деле - информация на будущее, на то будущее, когда обманутый компаньон начнет прокручивать все обстоятельства сделки, анализировать поведение, вычислять адреса и связи. А связей, вроде бы, и нет. Ищи ветра в поле. Лучше всего у Валеры получались любовные сцены. Тут он был настоящий мастер. Для большей убедительности он зазывал свои будущие жертвы в дом любовниц, как правило, матерей-одиночек, немолодых, бухгалтерш или парикмахерш по профессии, нетребовательных и покладистых, со сломанными судьбами, которые, помотавшись по чужим простыням, лишенные ласки и заботы, легко покупались на лживые обещания и приторные комплименты. Мама и ребенок, которым он демонстрировал свои мужские и отцовские качества, служили хорошей крышей: образ примерного семьянина внушал клиентам, имеющим с ним дело, особое доверие: согласитесь, нормальный человек не будет из-за денег, даже больших, подставлять семью. Откуда им было знать, что Дворников чужие семьи ненавидел, патологически ненавидел. И, поскольку первая его жена была интуристовской проституткой, которая взяла его своей продажной красотой и бесшабашной программой: «Бери от жизни все… Оторвись по полной…», он, за то, что она, отвергнув его, обошла по жизни и припеваючи жила за границей, ненавидел всех женщин. Тех из них, кто еще не хлебнул лиха, он мечтал отправить на самое дно, а остальным желал смерти. Он бы и сам убивал их пачками, но боялся тюрьмы. Когда он ложился со своей очередной подругой в постель, то болезненное воображение рисовало волосатые мускулистые тела, чужое прерывистое сопение, сопровождающееся извержением семени, и это подавляло, приводило к полному половому бессилию. Дворников переходил к более доступным приемам, заменявшим эрекцию члена. Он работал языком и руками. Изображать из себя страстного любовника перед этими перезревшими, оплывшими жиром женщинами было противно, но он понимал, что на одних совах долго не продержишься. К заклинаниям «моя ромашка, мое солнышко», необходимо добавлять действия. Находясь вне дома, он часто звонил своим сожительницам и справлялся о самочувствии, об успехах детей, принимал заказы на продукты. И это в нем подкупало. Женщины готовы простить многое за участие к судьбе своей кровиночки. Он делал вид, что любит детей больше жизни. На самом деле чужие дети, пищащие, вертящиеся, задающие глупые вопросы, требующие постоянного внимания, выводили его из терпения. Общаясь с ними, он затыкал уши ватой, чтобы не сорваться и не отхлестать сорванца по заднице. Ходить с мальчишками по магазинам одно расстройство: то купи, это дай, ответь на сотню «почему?», а время где взять на всю эту 95

детскую канитель, а здоровье, а силы?.. Тут голова забита такими ломками, что хоть в петлю полезай, вот, правда, жить очень хочется, красиво, с размахом… Вспомнил, как карапуз одной его пассии привязался в зоомагазине: « Пап, а пап, купи нашей киске домик. Пожалуйста, купи. Ей в нем будет тепло». Так и подмывало ляпнуть продавщице, которая поддерживала это капризно-отвратительное, ушастое и курносое шестилетнее существо: «А у вас, случайно, нет в продаже кроличьих плеток для занятий садомазохизмом, или пустых консервных банок с веревочками для подвязывания кошачьих хвостов…»? Дети – отвратительные создания! Кто выдумал эту ложь, что можно полюбить чужого ребенка, как своего собственного? Чушь это собачья! Свои-то, - вырастишь их и выучишь, - со света сживут ни за понюх табака. Вошедшая в вагон пожилая пара разделилась, и к Дворникову подсел тяжеловесный дед. Дед немного поработал локтями, утрамбовав и его, и его соседку, мечтательную, бальзаковского возраста женщину, которая, прикрыв ладонью рот, то ли жевала, то ли беззвучно напевала какую-то песенку, - во всяком случае, из-за шума колес слов не было слышно. - А что, нельзя подвинуться?! - Грубо и недовольно изрек красноносый старик. По виду он был похож на деревенского полицая времен Отечественной. - Нельзя, спрашиваю в последний раз?! - А то что, убьешь? - Он парализованный, милок. – И уже, обращаясь к своему деду. - Сиди уж, а то убьют ненароком. Дед заерзал на месте, а потом накинулся на старуху, пытаясь огреть ее по голове тощей дорожной кошелкой, которую бабка намертво прижала к груди. В ней хранилось все ее состояние, зеркальце, расческа, счета за коммунальные услуги, пенсионная книжка, складенек с изображением святых и мелочь на обратную дорогу. - У вас, мамаша, он, по-моему, недостаточно парализован. - Как дам по шее! – Злился дед. Молчи, - остужала его пыл старуха. При этом она постоянно улыбалась и строила деду глазки, точно гипнотизировала. Дед успокоился, и безучастно уставился в окно. За окном проплывали то шикарные особняки, то кургузые постройки, то собранные в чистом поле из металлолома заборы. Они теснились точно так же, как люди в электричках, колючие, злые и нищенские. Они огораживали убожество и пустоту. Грустно было смотреть на разворованное пространство. Страна такая. Воруют веками. Не могут остановиться. Такие азартные люди. Всего, вроде бы, много, а всем, вроде бы, мало. И живут по принципу: сегодня ты у меня украдешь, а завтра я у тебя. Бабка в застиранном цветастом платке постоянно крутила башкой, и то и дело, закрывала не то, чтобы очень красивую и юную, но все-таки единственно привлекательную женщину в этом вагоне. Женщина была поглощена разглядыванием картинок в иностранном журнале. Дворников 96

ждал, когда рядом с ней освободится место. Он хотел его занять, чтобы попытаться завлечь женщину: чем черт не шутит: может, ему повезет и с крышей над головой. Из тамбура нагрянул десант музыкантов. Молодой парень в кожаной куртке, с серьгой в ухе, пел нейтральную, видно уже опробованную на путешествующей самым примитивным способом публике песню, а двое других собирали с пассажиров деньги. Бабка пожертвовала рубль. Дед сделал ей замечание: «Дура»! – «Я тебе мороженое куплю». Успокоился. Чем-то эта старуха напомнила Дворникову его собственную мать. Даже внешнее сходство угадывалось. Женщины в этом возрасте похожи друг на друга, - согнутые, морщинистые, потерянные. Гены деградировали, остались только кожа да кости. Общие для всего живого. Чего, конечно, не скажешь о породистых женщинах. Этих и время не берет. Дворников свою мать не любил. Не мог ей простить, что воспитывался отчимом. Тот скоро спился и умер. Замерз в пути, не донеся до дома четвертинку, в каких-то ста метрах от дома. Отец до дома не дотянул всего десяти метров. Этот же забор стал его последним приютом, такой уж, видно, был длинный забор во дворе, где он родился. И фамилия ему своя не нравилась: слишком уж простетская, не звучная. Мать получала маленькую пенсию и подрабатывала тем, что собирала на помойках пустые бутылки и сидела с чужими детьми. У детей зрение было зорче, и они были отличными помощниками и добытчиками. Понятно, если бы родители знали, чем занимаются их дети на улице, мать Дворникова потеряла и уважение, и работу. Но на людях она держалась подобострастно и плебейских манер не показывала. Проскакивали порой в ее речи не литературные словечки, но – что возьмешь с Арины Родионовны? Валерий Михайлович подспудно отмечал, что и неискренность, и изворотливость у него, конечно, от мамы. Просто он эти качества усовершенствовал, добавив немного актерской игры. Как, например, ловко он изобразил перед испуганным партнером остановку сердца? Мастерски. Того чуть инфаркт не хватил от одного только опасения вместе с человеком потерять огромные деньги. Этот трюк он держал в запасе и для милиции, и для мафии. Мафию сердечная лжеаритмия при соответствующей подаче могла бы убедить в его скоропостижной смерти, - «труп» в случае чего они искать не станут, - а милицию, он уже убеждался, обмороки удерживают от излишнего рукоприкладства, они в них не разбираются. У Дворникова был брат. Сводный. К нему, понятно, с его-то характером, любви особой он не питал. Вечно его ставили в пример, выучили, и он стал художником. Хотя, какой из него художник? - вернисажная мазилка, а ля Айвазян. Следом за музыкантами вошел продавец волшебных ножниц. По его уверению ножницы отечественного производства резали рубероид, картон, тонкую 97

проволоку и многое другое. В рекламных целях продавец надвое разрезал десять копеек. Понятно, этим он хотел сказать, что деньги по сравнению с чудо товаром – ничто. Кто-то сидящий в первых рядах спросил: «А доллар сможешь этими ножницами перекусить? А - сто? Слабо»? Ножницы двое парней купили. Следом вошла торговка сладостями. Волосы у коробейницы были слипшимися и сальными, руки липкими, а пальцы корявыми. Это, наверное, чтобы удобней ковырять в носу. У нее мечтательного вида женщина, сидевшая рядом с Дворниковым у окна, купила шоколадку с орехами за десять рублей. У Дворникова денег не оказалось… у него были одни слюни. На следующей станции объявился интеллигентного вида продавец книг. Он говорил долго и красиво об истории и литературе. Но среди пассажиров читателей не нашлось. Никто не захотел приобрести книгу Забылина «Русский народ». Да и сами интеллигенты никогда не пользовались у народа популярностью, потому что не умели сморкаться в тряпочку. -Народ, - настаивал раздосадованный продавец, - это же о тебе! Это о твоих обычаях, обрядах, преданиях и суевериях! Нет, господа, вы не народ, ибо народ таким быть не должен!.. Народ безмолвствовал. Вывод напрашивался сам собой: люди готовы резать и душить, чтобы хорошо кушать, но не готовы думать о душе, ибо душа может ждать, а желудок – нет. Такова сегодняшняя жизнь, и по- французски этого не скажешь. Дворников это давно усвоил, потому и языков не изучал. Он и среднюю школу-то не окончил. А зачем? В учебе есть перспектива, когда за твоей спиной – родители с чинами, связями и знакомствами. Безо всего этого имя тебе Нуль, отчество – Нульевич. Лучше уж марки собирать. Сегодня это копейки, а завтра – состояние. Российские люди, - да почти все! – мечтают не о хорошей и стабильной зарплате, а о приличном состоянии. К примеру, пятьдесят состояний в год – это нормально, а пятьдесят долларов в месяц – фигня, да еще какая маленькая фигня. На эти деньги даже кур развести нельзя, можно, конечно, но они не будут нести золотых яиц. Мы же все сказочники. Нас же к чему приучили: пальнул в лягушку из лука, - и вот тебе царевна, взял яичко в руки, - а оно работы Фаберже, так-то, легко и быстро. Вся русская загадочность – от лени, от желания разбогатеть внезапно, ничего не делая. Лишь спустя неделю Кию удалось встретить Марию неподалеку от «Хилтона». Он было собирался зайти в здание, но вовремя заметил, как Мария переходила улицу, видимо, только-только покинув отель. Он моментально развернулся на каблуках, чтобы изменить маршрут, но не выглядеть преследователем. Легко догнав девушку, он мог показаться ей случайным попутчиком. Какое-то время Кий шел позади, славя удачу. Он хорошо представлял себе в этот момент, что испытывал средневековый рыцарь, спеша заглянуть в зарешетчатые окна замков, замечая вдруг в 98

одном из них свою возлюбленную. Он и сам, точно после долгого и утомительного похода, пережив лишения и страдания, мучаясь от разлуки, - пусть кому-то это покажется архаичным и банальным, а хочется верить, что романтизм и высокие чувства вечны под этой луной, - ощущал прилив волнительной энергии, которая заставляла и робеть, и радоваться одновременно. Как людям не страшно расставаться надолго? Разлука постепенно притупляет и убивает наши чувства. Она похожа на детскую игру «морской бой» - бьет наугад по клеточкам и ставит жирные кресты на всем, что когда-то было дорого. Наклоненным крестом в записях шахматных партий обозначается «мат», окончание игры - победа одного гроссмейстера, и поражение другого. В разлуках никто не выигрывает. Ее можно было бы обозначить двумя падающими крестами. - Я иду за вами уже довольно-таки продолжительное время. Вы не находите это странным? – решился Кий заговорить, ничем себя не выдавая. - Я не разговариваю с незнакомыми людьми. - Я представлюсь: Зюзи. - Ваше имя мне ни о чем не говорит. - Вы не хотите слушать. - Не хочу. Что тут странного? - Ни слушать, ни говорить? - Вы меня правильно поняли. - Дайте мне еще минуту. - Глупо с вашей стороны. - Вы плохо обороняетесь, и не даете мне проявить себя. - Это можно сделать в полиции. - Вы так не поступите. - Не поступлю, конечно, но разговор на этом мы закончим. У меня есть человек, которого я люблю, и, уверяю вас, он более интересный собеседник, чем вы. - Этого не может быть. Мария решила прекратить «прения». Она молча шла своей дорогой, а Кий, - его, конечно же, радовала неприступность любимой, но, с другой стороны, задевала мужское самолюбие, - нашел новый подход, придумав, чем ее заинтриговать. Он решил отрекомендоваться ясновидцем, и привести в доказательство своих способностей известные ему факты. Понятное дело, когда речь заходит о судьбе и о суженых, никакая женщина не устоит перед соблазном заглянуть в будущее. Виной тому патологическое желание докопаться до сути, которой просто нет в природе. В ход идут и кофейная гуща, и сушеные тараканы, и карты, и прочая ерунда, в которую трудно поверить, если дела идут хорошо. Кий сказал: «Я знаю, что вы родом из России. Кстати, в древней Руси девушки занимались гаданием в бане. Оно заключалось в том, что, отворив немного дверь бани, девушки обнажали интимные части тела, подходили к ней по очереди, и просили домового прикоснуться к их лобкам. Если девушка 99