Борис Конофальский-Нечто из Рютте

– Вы слышали, господа, – произнес фон Фальц, – это уже его захолустье. – Ваша помощь нам не нужна, и мы будем ездить где хотим, – в первый раз заговорил самый молодой из рыцарей, – и скажите своему холопу, чтобы разрядил арбалет. Юноша был заносчив. – Ёган, это господин фон Плезендорф. Если он будет настаивать на том, чтобы ты разрядил арбалет… разряди его ему в ногу, – спокойно и твердо произнес солдат и добавил чуть погодя: – Или в брюхо. Ёган оскалился так, что это произвело впечатление даже на самого Волкова. – Это будет опрометчиво с вашей стороны, – произнес фон Фальц, – вам отрубят голову, коннетабль, а ваших людей повесят. Всех. – Ах, вот для чего эти славные господа приехали в Рютте, – язвительно заметил солдат. – Они приехали сюда хвастаться могуществом своего сеньора. Ну что ж, господа, мы вас слушаем, расскажите, как всесилен ваш господин. Уверен, он действительно всесилен, ведь местным баронам такие, как вы, рыцари не по карману. – Дерзите, коннетабль? – сурово спросил Кранкль. – Да разве ж я посмею? – И чего вы добиваетесь? – почти крикнул самый молодой. – Затеять потасовку хотите? – Ни в коем случае, я хочу, чтобы вы уехали отсюда, никого не убив. – А кто вам сказал, что мы приехали кого-то убить? – спросил фон Фальц, и теперь он не улыбался. Совсем. – Зачем же еще столь изысканные господа могут кого-то искать. Зачем им какой-то коннетабль из захолустья? Если такие, как вы, кого-то ищут, значит, они решили его убить. Вы ведь ничем другим не промышляете. Все трое молчали, даже говорливый фон Фальц не знал, что сказать. Молчали и перепуганные стражники, и Ёган с арбалетом, и хмурый сержант. – Уезжайте, господа, пока не пролилась кровь, потому что эта кровь может оказаться и вашей, – закончил солдат. – Не смейте указывать, что нам делать, – почти крикнул молодой фон Плезендорф, – нам не требуется ваше разрешение. Они не собирались уезжать, и тут Волков понял: – А, вы не можете уехать! Вы взяли задаток! Я вас понимаю, взять деньги и даже не попытаться сделать то, что кому-то обещали… Это претит вашей рыцарской чести… Много хоть взяли? Вряд ли… – Волков говорил со всем сарказмом, на какой был способен. – За меня много не дадут. – Вы хотите нас оскорбить? – спросил фон Фальц, снова улыбаясь. – О, разговор пошел про оскорбления, – улыбнулся ему в ответ солдат, – просто зарезать меня не получилось, кому-то придется вызывать меня на дуэль. Ну конечно, деньги-то получены. Придется отрабатывать. – Вы забываетесь, коннетабль, – сухо сказал Кранкль. И Волков уже знал, кто будет вызывать его на поединок. Видит Бог, наверное, он сейчас отдал бы все, да, все, чтобы избежать поединка, но эти господа приехали не для того, чтобы что-то у него забрать. Они - 251 -

приехали его убить. Конечно, можно было уехать в замок, к барону, развернуть коня и поскакать. При бароне они не отважились бы на убийство его коннетабля. Но солдат знал, что никогда он так не поступит, он просто не может так поступить. Он так не умеет. И он произнес: – Еще раз прошу вас господа, уезжайте. – И, посмотрев Кранклю в глаза, добавил: – Кранкль, уезжайте, прошу вас. – А я еще раз говорю вам, – снова повысил голос фон Плезендоф, – никакой коннетабль не будет указывать нам, что делать… – Ну хватит, – прервал его Кранкль, – ваши слова оскорбительны, коннетабль… – Фолькоф, – снова напомнил солдат. – Да, Фолькоф. – И что вы сделаете, Кранкль? Вызовете меня на поединок? – Да, вы были грубы, и я вызываю вас. – В его голосе слышалась холодная решимость. – Я знал, что это будете вы, – спокойно сказал Волков. – И как же вы догадались? – удивился Кранкль. – По вашим кружевам. – Волков улыбался, хотя ему было не до улыбок. Он знал, кто перед ним. Это был не пьяный юнец, этот человек не один раз уже вот так стоял перед кем-то, зная, что скоро его убьет. Или погибнет от его руки. Скорее всего, перед Волковым стоял чемпион курфюрста славной земли Ребенрее. Даже в лучшем своем состоянии, без хромоты и со здоровой рукой да при равном оружии у Волкова имелось мало шансов победить Кранкля. А сейчас шансов не было вообще. Только если… – Что вы имеете в виду, – холодно спросил Кранкль, – что вам мои кружева? – Ваши кружева великолепны, и не будь у меня столь грязной работы, сам бы мечтал носить такие, – отвечал солдат, – но пока забудем про кружева. Вы вызываете меня на поединок? А раз так, значит, выбираю оружие я. Кранкль великодушно улыбнулся. – Меч, шпага, алебарда, цеп, моргенштерн… Все, что вам угодно. – Ничего из этого, – отвечал Волков. – А что же вы выбираете? – спросил Кранкль. – Наверное, едкие остроты, – заметил фон Фальц, – в этом он большой мастер. – Я выбираю арбалет. – Что? Арбалет? – скривился фон Фальц. – Арбалет? – переспросил фон Плезендорф. И презрительно фыркнул: – Арбалет – оружие черни. – А я не из благородных. Как раз мое оружие. – А говорили, что вы служили в гвардии де Приньи, – сказал Кранкль. – Да, но попал я туда не по происхождению. – Все равно арбалет оружие трусов, – сказал фон Плезендорф. – Да? А вот в гвардии де Приньи трусом бы посчитали того, кто вызывает на поединок хромого и почти однорукого, – сьязвил солдат. – Не говорите, что вы не знали о том, что я не владею левой рукой. Или что я хром. – Волков засмеялся. – Вижу, что знали. И тем не менее храбрец Кранкль вызвал меня на - 252 -

дуэль. А когда мой выбор оружия хоть чуть-чуть уравновешивает шансы, у вас, господа храбрецы, стали кислые лица. – К дьяволу, – сказал Кранкль, – хватит болтать, коннетабль, арбалет так арбалет. И давайте покончим с этим, мы еще не обедали. Все было решено. Волков, да и все остальные сразу успокоились. Все поняли, что большой драки не будет, будут биться лучшие. Из рыцарей это был Кранкль, из людей барона – коннетабль. Стражники, сержант и Ёган с удивлением наблюдали, как общались рыцари и коннетабль. Они были в недоумении, как эти люди, господа, сидящие на лошадях и вооруженные, собираясь сойтись в смертельном поединке, между тем были вежливы, говорили, не повышая голоса, не пытались оскорблять друг друга и даже шутили и улыбались. Как будто договаривались о совместном ужине. – Если вы не возражаете, стрелять будем на пятидесяти шагах, – говорил Волков Кранклю. – Нет, не возражаю. Как вам будет угодно, – ответил тот. – Арбалет один, стрелять будем по очереди. – Значит, жребий? – спросил Кранкль. – Жребий, – ответил солдат. Улыбчивый фон Фальц достал золотую крону, повертел ею и спросил у солдата: – Герб или голова? – Голова, – ответил тот. Большим пальцем фон Фальц подкинул монету вверх. Крона крутилась в воздухе, и все присутствующие, за исключением Кранкля, глядели на нее. Рыцарь отрешенно смотрел вдаль, как будто все происходящее его совсем не касалось. Монета была поймана фон Фальцем на внешнюю сторону левой руки и накрыта правой. Волков и Кранкль молчали, ждали. – Фон Фальц, какого черта, открывайте, – спешил молодой фон Плезендорф. Фон Фальц убрал руку. Волков глянул на монету: он проиграл, на руке рыцаря блестел золотом герб славного города на востоке. Фон Фальц показал солдату другую сторону монеты, где был изображен профиль бургомистра. И сказал: – Как всегда, Кранклю везет, он будет стрелять первым. – Хорошо, – сказал Волков, хотя ничего хорошего в этом не имелось: он был уверен, что любой из этих господ неплохо стреляет. А Кранкль, наверное, лучший из них. – Отсчитай пятьдесят шагов, – сказал Волков стражнику, – и не мелочись. – Кстати, коннетабль, хотел вас спросить, – произнес Кранкль, – а где у вас тут можно поесть, есть ли где нормальное вино? – Господа, если бы я хотел вас отравить, я бы посоветовал харчевню в Малой Рютте, – ответил солдат. Рыцари засмеялись, а стражники, сержант и Ёган смотрели на это с непониманием. Как могли шутить и смеяться люди, которые собирались друг друга убить? Солдат продолжал: – В Рютте можно поесть, если очень голоден. Честно говоря, в здешних местах нет хорошей кухни, даже у барона кухня будет недостаточно изысканна для вас. – Вы, к сожалению, правы, коннетабль, – заметил фон Фальц. – Местные рыцари – ужасная деревенщина. - 253 -

– Господа, а вы помните вино, которым нас угощали вчера? – вставил фон Плезендорф. Рыцари стали кривиться и смеяться. – Только кухню фрау Анны можно считать достойной, но она живет далеко, почти у монастыря, – порекомендовал Волков. Солдат шутил и вел беседы, хотя ему было не до этого. Он смотрел на Кранкля и думал о нем. Тот осставался холоден и спокоен, улыбался и говорил, но был сосредоточен. Он являлся самым серьезным противником из всех, с кем солдату приходилось сталкиваться. Конечно, он умел стрелять. Единственное, что Волкову было неизвестно о Кранкле, так это то, насколько он самонадеян. Будет ли он пристреливаться или выстрелит без подготовки. – Кстати, коннетабль, а вы будете в кольчуге? – спросил фон Плезендорф. – Если кавалер Кранкль изволит, мы можем раздеться до рубах, – предложил солдат. – Нет необходимости, – ответил Кранкль. Теперь солдат не сомневался, что под камзолом и воротником из кружев прячются кираса и горжет из доброй каленой стали, которые с пятидесяти шагов не возьмет ни один арбалет. – Коннетабль, надеюсь, вы не против, если я сделаю два-три выстрела, прежде чем мы приступим, чтобы познакомиться с оружием, – сказал Кранкль. Нет, никаких поблажек, никакого снисхождения, никакой расслабленности. Кранкль не собирался давать Волкову ни единого шанса. – Конечно, не против, – отвечал солдат, все понимая. – Ёган, отдай кавалеру арбалет. Ёган передал оружие, и кавалеры поехали туда, где стоял отсчитавший пятьдесят шагов стражник. – Господин… – начал Ёган, – так это… он вас убьет. Он видел, как солдат слез с коня и стал на открытом месте. – И что, может, ты встанешь, за меня постоишь, ты ж хотел быть воином, – спросил его Волков. Ёган удивленно глядел на господина, не понимая, как ему в голову пришла такая мысль. – Что, раздумал? – усмехнулся солдат. У Ёгана наконец созрел план, занимать место Волкова ему не хотелось, потому он предложил: – А сядем-ка на коней и поедем прочь, объедем замок, заедем в него да запрем ворота. Там они нас нипочем не достанут, там и барон за нас заступится. – Заткнись, дурень! – рыкнул Волков. – Отведи лучше коня подальше, и вы тоже отойдите. «Черта с два, кольчуга не выдержит, будь она хоть трижды ламбрийская, а вот его каленая кираса выдержит», – думал он. Человек на расстоянии пятидесяти шагов выглядит не больше фаланги пальца. Казалось, попробуй попади, но для опытного стрелка это весьма реально, а Кранкль делал выстрел за выстрелом в дерево, что росло у дороги, и не промахивался. Два других кавалера стояли вместе с ним – видимо, давали советы и деловито обсуждали арбалет и выстрелы, сам же Кранкль был спокоен, он собирался сегодня кого-то убить. Наконец он натянул тетиву, уложил болт, подошел к стражнику и крикнул: – Вы готовы, коннетабль? – Делайте свой выстрел, Кранкль! – крикнул Волков и приготовился. - 254 -

Все, что он мог теперь, так это сложить руки на груди. Он даже не молился, не смотрел по сторонам. Он смотрел только на Кранкля. Может быть, в лицо своему убийце. К нему снова пришло подзабытое уже чувство войны. Чувство стояния в строю, когда вот-вот люди справа и слева от тебя заорут, загремят латами и оружием и двинутся вперед, и, несмотря на все твое желание выйти из строя и уйти, ты двинешься вместе с ними, вместе с ними будешь подбадривать себя криками и глядеть, как к тебе приближаются те, другие, такие же, как ты, только с противоположной стороны. Это было солдатское чувство фатализма, безысходности. Он не видел ничего вокруг, не видел, как из деревни бегут зеваки, как на стене замка, казалось, собралась вся дворня. Он не видел, что там же на стене, чуть дальше от дворовых, стоят одна прекрасная дама и ее неприятная служанка. Он видел только Кранкля, который уже поднимал арбалет и кричал: – Вы мне нравитесь, коннетабль, но удачи я вам не пожелаю. – Вы мне тоже нравитесь, кавалер! – крикнул солдат и тихо добавил: – И будьте вы прокляты. И тут он увидел, как из ворот замка выбежал барон, именно выбежал, не выехал. Он бежал к Кранклю настолько быстро, насколько мог, но тот его не видел, стоя спиной и целясь. Солдат очень надеялся, что барон добежит и успеет его остановить. Барон уже был близко, и тут Волков получил удар. Сначала ему показалось, что ударили палкой, не больно. Солдат опустил глаза и увидел, как по почти черному древку болта побежала, извиваясь, тонкая, вишневого цвета, струйка крови. И добежав до конца, стала капать на сапог. Конечно, болт пробил кольчугу и вошел в левую, и без того больную ногу на ладонь выше колена. И тут пришла боль, такой боли он не чувствовал давно. Словно молния, она прошила его от ноги до макушки, солдата аж передернуло от нее. Он даже качнулся. Все видели это. А кто-то на стене крикнул: «Попали!» Другие тоже заголосили: «Попал! Попал!» Но тут же притихли. Волков поднял руку в знак того, что теперь его очередь стрелять, и сказал: – Ёган, что стоишь, дурень, вези мне арбалет! Ёган пешком кинулся к кавалерам, а Волков крикнул: – Вы попали, Кранкль, но я сделаю свой выстрел! – Как вам будет угодно, коннетабль, – отвечал кавалер, передавая арбалет Ёгану. А к солдату уже подбегал барон, он тяжело дышал и сбивчиво говорил: – Фолькоф, подождите, нужно остановить дуэль. Но солдат его не слушал, он смотрел на торчащий из ноги болт и думал только об одном: не задел ли болт главную жилу в бедре. Не потеряет ли он сознания, пока не выстрелит. Но кровь из ноги не хлестала, и силы его не покидали. Он поднял левую руку, чтобы проверить, не ограничивает ли прибитая к ноге кольчуга его движения. Нет, кольчуга почти не мешала. – Фолькоф, оставьте выстрел за собой, – продолжал барон, все еще задыхаясь. – Не стреляйте. Сержант тем временем забрал у Ёгана оружие, натянул тетиву, уложил болт. – Ёган. Ты чего стоишь, дурень, – произнес солдат, забирая оружие у сержанта, – лети к кузнецу, скажи, что нужен, и тряпок найди, и насчет воды горячей распорядись. – Ага, – сказал слуга, сел на коня и уехал. – Фолькоф, друг мой, прошу вас, остановитесь, это люди принца Карла. – Они приехали убить меня и убьют, если я им позволю. - 255 -

– Это рыцари ближнего круга Карла-Оттона Четвертого, курфюрста фон Ребенрее. Понимаете? – продолжал барон. – Я немного знаю одного из них, я с ними поговорю. – Я сам поговорю, – ответил солдат и крикнул Кранклю: – Кранкль, я не буду стрелять, если вы скажете, кто вас нанял! – Вы нас за кого принимаете, коннетабль, – ответил Кранкль, – за бродяг? Стреляйте. – Не стреляйте, – вцепился в правую руку солдата барон, – я договорюсь с ними. Волков вырвал руку. – Барон, придите в себя, они приехали сюда меня убить и убьют, не сейчас, так после. Волков снова повернулся к кавалеру и еще раз крикнул: – Это мое последнее предложение, Кранкль, назовите имя заказчика, и на этом закончим. – Вы выставляете себя шутом, коннетабль, делайте, черт возьми, свой выстрел. Или следующим выстрелом я убью вас. Барон больше ничего не говорил, он все понял, а Волков поднял арбалет. – Da stivali, – произнес он, прицеливаясь. Левая рука его была слаба и, кажется, чуть заметно подрагивала. Долго целиться, ловя ветер, он бы не смог, но и не собирался, рука сразу начала уставать. Он делал это тысячу раз, он знал, как нужно целиться: da stivali. На рассвете три или четыре сотни борчианцев сбили заставу у моста де Риве Роккачо, перешли на левую сторону и сразу стали грабить. У селения Скъяволи не было стен, и борчианцы этим пользовались вовсю, а гонец с известием об этом прискакал в лагерь после утренней мессы. Капитан, его первый лейтенант и казначей уехали к барону ди Паркузе покупать масло и яйца, а еще один лейтенант третий день валялся в лихорадке. И командование принял девятнадцатилетний сын капитана, которого все звали Ловкий Руди. Посоветовавшись с ротмистрами, он взял с собой всех, кто был готов к бою: полуроту копейщиков и немного имперских ландскнехтов, человек сто двадцать. Все проходило сумбурно. Разведку никто не посылал, и толком не знали, сколько врагов и где они. Валявшийся в жару лейтенант отправил вслед Ловкому Руди шесть копий своих жандармов, но пока те надевали латы и седлали коней, ландскнехты ушли далеко вперед. Старый лейтенант также послал гонца к Руди с просьбой не начинать бой, но, поняв, что тот его никогда не послушает, кинул ему вслед всех арбалетчиков, находящихся в его распоряжении. Среди них был молодой солдат по фамилии Фолькоф. Ландскнехты собирались впопыхах, щитов никто не брал, копий было мало. Ловкий Руди в миле от селения Скъяволи построил баталию ландскнехтов в три линии, а копейщиков в колоннах по четверо сзади. По-другому в оливковую рощу они бы не прошли. Построились и двинулись. К селению подошли быстро, что для борчианцев было большой неожиданностью, и по дороге отбили у них стадо коров. Враги, узнав о приближении Руди, бросали награбленное и бежали к мосту, там и строились. Если бы Руди оказался более опытным, он сразу бы повел людей к мосту, только он был юн и увлекся в городе ловлей грабителей, трех-четырех из которых зарезали, но потеряли время. Борчианцы успели построиться и двумя колоннами пошли к мосту, чтобы вернуться на свою сторону. Окажись Руди постарше, он бы дал им уйти, и на этом все закончилось бы. И он был бы просто молодцом, так как отразил вылазку - 256 -

врага. Но быть просто молодцом казалось ему мало. Подойдя к мосту, он построил ландскнехтов в четыре линии. Корпоралов и старых бойцов в последнюю, сержантов поставил на фланги и повел их наперерез одной из колонн борчианцев. Пикинеров Руди построил в маршевую колонну по четыре человека, а сам на коне поехал впереди. Он гнал их что было сил, чтобы первым занять место у моста. Колонна все время растягивалась, приходилось останавливаться и подгонять людей. Тем временем ротмистр ландскнехтов со своими людьми догнал одну колонну врага. Те успели перестроиться, и началась привычная толкотня, где ни одни, ни другие не хотели рисковать. Враг, четко выдерживая строй, пятился к мосту. Ландскнехты, так же четко выдерживая строй, на них наседали, но вяло. Руди и его пикинеры к мосту подошли первыми, но сильно растянулись и быстро построиться в линии не успели. Первая баталия борчианцев им не позволила. Ловкий Руди оказался между сбившихся в кучу своих и четкой линией врагов. Юноша не испугался и попытался построить своих, но под ним сразу убили лошадь. Он почти вылез из-под нее, но получил сильный удар алебардой. Затем еще один. И еще. Шлем с головы слетел, и несколькими ударами копья его лицо превратили в кровавое месиво. Копейщики стали разбегаться, но борчианцы их не преследовали, забрали труп Руди и, спокойно развернувшись, пошли к мосту. В это время подошли жандармы, они быстро и коротко ударили в хвост уходящей колонне врага, убили пару человек и смогли отбить труп Руди, который борчианцы бросили. Но больше жандармы ничего не предпринимали – их ротмистр решил, что нет смысла. Копейщики построились, как положено, но руководить ими уже было некому. Ни ротмистр жандармов, ни ротмистр ландскнехтов продолжать бой особо не рвались, хотя удача сама им шла в руки. Вторая баталия борчианцев сбилась в кучу у узкого моста, ландскнехты поджимали их с юга. А с востока, из оливковой рощи, по ним стали бить подошедшие шесть десятков арбалетчиков. Волков совсем недавно купил арбалет, пришлось подкопить денег, и сейчас он был даже горд, что его сразу взяли в корпорацию. Чернявый и худощавый корпорал по кличке Кьячи-конь внимательно наблюдал за ним, смотря, как новый солдат работает в бою. Волков натягивал тетиву и пускал один за другим болты в кучу сбившихся врагов. Не спешил, не суетился. Целился. Волкова двадцать два человека единогласно приняли в корпорацию, как только коллеги увидели, как он работает с фальшионом и щитом и с копьем и что у него есть свой конь и добрый доспех. И сейчас корпорал был доволен новым бойцом. А с другой стороны реки полетели болты и в самих арбалетчиков. Арбалетчики борчианцев были матерыми, опытными. Они не торопясь подходили к реке, блестя начищенными капеллинами и неся с собой огромные, роскошно раскрашенные щиты. Ставили щиты на упоры, садились за них и не спеша, хорошо целясь, довольно успешно кидали болты в оливковую рощу. Кьячи-конь велел прятаться за деревьями, но на той стороне реки врагов становилось все больше, а болты ложились все точнее. Одного из сослуживцев Волкова слегка достали, а потом и еще одного. – Ладно, отходим, – сказал Кьячи-конь, – все равно эти уже почти перешли мост. Но Волков не собирался уходить так просто. Ему хотелось хоть в кого-нибудь попасть. Он улегся за дерево, натягивал тетиву, упираясь в скобу сапогом, и выцеливал арбалетчиков врага, которые, потеряв осторожность, вылезали из-за щитов. Но раз за разом мазал. – Ты хочешь попасть в кого-то лежа? – услышал он голос за спиной. Волков обернулся: рядом с ним на одном колене стоял самый старый солдат из его корпорации, звали его Бартезо. Он был уже седой, морщинистый, загорелый и имел мало зубов, его редкие длинные волосы лежали на плечах. Он продолжал: – Лежа ты ни в кого не попадешь, тем более что они за щитами. - 257 -

– Они высовываются, и у них торчат сапоги, – ответил молодой солдат. – Сапоги! – Старый солдат усмехнулся. – Пошли отсюда, иначе ты поймаешь болт своей глупой головой. И они ушли из рощи. А бой тем временем закончился. Они шли по дороге в лагерь. – Скажи-ка мне, парень, ты правда видел их сапоги? Через реку до них было шагов восемьдесят, а то и сто, – спрашивал Бортезо. – Видел, даже целился в них. – Вот как, – старик протянул молодому солдату свой арбалет, – на-ка понеси. Это оказался самый огромный и тяжелый арбалет из всех, что Волков видел, и болты к нему были под стать. Оружие сделали едва ли не из половины доброго бревна, имел огромную рессору и веревку-тетиву, на которой можно было повесить бродягу. – Ты вроде как бывший лучник? – спрашивал старик. – Да, маэстро. – Значит, глазомер и понятие о расстоянии имеешь. – Меня учили этому. – Что ж, приходи после обеда на стрельбище, кое-что покажу тебе. – Приду, маэстро, – ответил молодой солдат. День тот выдался жарким. Бартезо и Волков шли вдоль маленькой речки. У старика с собой был старый треснувший кувшин. Он привязал к нему веревку и спросил у Волкова: – Со скольких шагов попадешь? – С тридцати, – ответил тот. – Мало, – сказал Бортезо, привязал кувшин к ветке дерева, качнул его и стал отсчитывать шаги. Отсчитал пятьдесят, сам сел в тени. Пока Волков подходил к старику, кувшин почти перестал раскачиваться. Волков поднял арбалет и стал целиться. – Нет, – сказал старик, – отложи-ка свою игрушку, возьми настоящее оружие. – Ваш, маэстро? – спросил молодой солдат. – Мой, – сказал солдат старый. Арбалету старика было, наверное, столько же лет, сколько и его хозяину. Волков смог натянуть тетиву, только когда взялся двумя руками и уперся как следует. – Крепкий у вас арбалет, – сказал он, – им можно убить лошадь, не пользуясь болтами. – Да, верно, – сказал старик, – поэтому я до сих пор жив. А ты не стой, стреляй. Попади в дерево. – В дерево, не в кувшин? – Просто в дерево. – Ох и тяжелый, – сказал Волков, поднимая оружие. - 258 -

Он выстрелил и попал. – Попал? – Старик смотрел, но, очевидно, уже не видел. – Попал. – Сразу видно, что ты бывший лучник. – А что, заметно? – Конечно, – старик усмехнулся, – лучник всегда целится сверху. Опуская оружие. – Так вроде все целятся, – ответил Волков. – Все, да не все, – заметил Бартезо, – заряжай давай и целься, но не стреляй, пока не скажу. Молодой солдат так и сделал: стоял, держа оружие, а старик сидел, кривился, щурился, приглядывался, но команды стрелять не давал. Затем достал платок, стал вытирать шею и лицо. Было жарко. А Волков стоял и держал огромный арбалет. Руки стали уставать, а затем и подрагивать. По виску потекла капля пота, а старый солдат все еще не давал команды. Наконец, когда левая рука устала и начала заметно дрожать, Волков сказал: – Может, все-таки выстрелить? – Ну, выстрели, – разрешил Бортезо. Волов спустил крючок. Он не то что в кувшин не попал, он не попал в дерево, болт улетел в кусты к реке. – Не попал? – спросил старик. – Не попал, – отвечал молодой солдат, опуская оружие. – Ну что ж, – резюмировал старый арбалетчик, – стоишь неправильно, руки хилые, целиться не умеешь. – А как же нужно целиться? – Это не лук, а ты целишься, как будто из лука стреляешь: поднимаешь оружие и опускаешь на цель. – Так все так делают, – ответил солдат, – я наблюдал за другими. – Нет, не все, – сказал старик, – те, кто умеет стрелять, всегда целятся снизу, от сапог врага. И поднимают оружие. – Хорошо, – согласился Волков, – сейчас попробую. – От сапог, – уточнил старый солдат, – целься от сапог. – Da stivali, – тихо произнес солдат и нажал на спуск. Сколько нужно арбалетному болту, чтобы пролететь пятьдесят шагов? Один миг, два. Волков не сомневался, что попадет. И он попал. У Кранкля подкосились ноги, и он упал. Упал и остался лежать с согнутыми в коленях ногами, не шевелясь. Два кавалера бросились к нему. – Дьявол вас задери, Фолькоф, – выругался барон, – вы что, убили его? – Да, – коротко ответил солдат, отдавая арбалет сержанту. Теперь он занялся болтом. С этой раной что-то было не так. Она болела, как не болела ни одна из его - 259 -

ран. Кровь почти не текла, но любое движение ноги вызывало резкую, как удар, боль, от которой его просто передергивало. Чтобы не шевелить болт в ноге при движении, ему пришлось стягивать с него кольчугу. От боли он оскалился, и даже слеза потекла по щеке, но снял кольчугу с болта. Стоял, пережидая уходящую боль, тяжело дыша через нос. Все окружающие смотрели на него с трепетом и молчали, только барон не унимался: – Зачем вы это сделали, глупец? С ними можно было договориться! – Идите, договаривайтесь, – сказал солдат, превозмогая приступ боли и садясь на коня, – по опыту знаю, теперь они будут более сговорчивы. Дав шпоры коню, поехал к мертвому кавалеру. Тот все еще лежал на спине, с согнутыми в коленях ногами и поднятыми руками, как будто сдавался. Его глаза оказались открыты, он умер сразу. Волков был почти уверен, что под камзолом кавалера крепкий панцирь, поэтому целился в лоб, но не попал, а попал ниже. Болт выбил рыцарю верхние зубы и вышел наконечником из затылка, перебив позвоночник. Кранкль умер, когда еще стоял. Солдат слез с коня, снова, кривясь от боли, опустился на колено и постучал мертвецу по груди костяшками пальцев. Послышался звук. На Кранкле был панцирь. – Я смотрю, вы подготовились к честному поединку, господа, – сказал он кавалерам. – Приятно иметь дело с благородными людьми. Рыцари стояли чернее тучи, ничего ему не отвечая, а зеваки подходили все ближе, и барон с сержантом подошли. Они поняли, о чем говорил Волков. А солдат тем временем расстегнул пояс убитого и стянул его вместе со шпагой. Стал снимать с пальцев перстни, один из которых был очень дорогим. Забрал деньги из кошеля и хотел взять еще перчатки Кранкля, больно хороши были, да не стал. Скалясь от боли, встал и сказал: – Сержант, забери у господина фон Плезендорфа гнедого под ламбрийским седлом, это теперь мой конь. Фон Плезендорф смотрел на Волкова с ненавистью, но ничего не говорил, сержант почти силой вырвал у него из руки повод коня. – Что вы так смотрите на меня, Плезендорф, что-то не так? Или забыли про право победителя? Кавалеры молчали. А солдат, сжимая кулаки и зубы от боли, снова залез на коня и сказал: – Я велю запрячь вам телегу. Он хотел уже было уехать, но повернулся к кавалерам и добавил: – Господа, если я увижу вас здесь, я вас убью, никаких поединков не будет, просто прикажу своим людям убить вас. Кавалеры ничего ему не ответили. Солдат ехал в замок и только теперь стал замечать десятки людей, что прибежали из деревни и толпились на стене. В их глазах он видел восхищение и благоговение. Он был бы счастлив, если бы не выедающая боль в левом бедре. И тут он на стене замка заметил ее. Она, как и вся дворовая челядь, смотрела на него. Да, это была дочь барона. На секунду ему показалось, что нога перестала болеть. Он выпрямился в седле. Он был горд. Пусть эта белокурая дрянь видит его триумф. Пусть видит, как смотрит на него местный люд, пусть знает, кто он такой. Он сидел во дворе замка на колоде, вокруг толпились люди, сам барон был тут, стоял неподалеку, даже баронесса спускалась, но барон ее проводил. - 260 -

Лицо Волкова было белым как полотно, губы превратились в серую нить, он сжимал и разжимал кулаки. На корточках перед ним сидели кузнец и монах Ипполит, руки их были по локоть в его крови. Кузнец вид имел растерянный, а вот молодой монах держался молодцом. Он встал и спокойно сказал солдату: – Болт уперся в кость, дальше не пойдет, не протолкнем. – Может, попробуешь вытащить, в прошлый раз ведь вытащил, – сказал Волков кузнецу. – Да как же, господин, в тот раз он на полпальца вошел, а тут… – ответил тот виновато. Со стены за ними наблюдала госпожа Хедвига, но сейчас солдату было не до нее, ему начинало казаться, что нога немеет, словно он отлежал ее во сне. – Тянуть нет смысла, господин, – твердо продолжал монах, – ногу придется резать. – Резать? – Да. Причем резать лоскутом. – Лоскутом? Монах нарисовал в воздухе угол: – Углом, болт дошел до кости, он рядом с главной ножной веной, и если не знать, как его доставать, то можно ее порвать. И тогда… – Кровь не остановить, – догадался солдат. – Да, кровь не остановить, – подтвердил монах. – Ёган, давай телегу, – согласился солдат. Монах был прав, нужно что-то делать, боль не прекращалась, она выматывала его. – Уже готово, господин, – ответил слуга. – Монах, а ты так резал уже кому-нибудь? – спросил Волков. – Я нет, но я видел, как резал старший лекарь. Я буду ему помогать. Вы не волнуйтесь, господин, в монастыре есть маковые капли. Боль вас так терзать уже не будет. Ёган подогнал телегу и помог господину улечься в нее. Волков попытался пошевелить пальцами на ноге – они и раньше-то шевелились неважно, а сейчас у него вообще не получилось. Слуга накрыл его плащом и уселся на передок, рядом с ним сел монах, и телега выехала из замка. Барон так и не проронил ни одного слова. Глядел вслед. А еще со стены за телегой следила дочь барона и не уходила, несмотря на дождь. - 261 -

Глава восемнадцатая «Увечья и смерть к контракту прилагаются», – опять вспоминал он. И увечья прилагались, нога болела, и боль эта не стихала. Еще недавно он собирался жить тихо и мирно, прикупить землицы и разводить коней. На лошадях можно было неплохо зарабатывать. А может, и осесть в каком-нибудь тихом городке, открыть мастерскую и делать хорошие арбалеты недорого. Он почему-то считал, что преуспеет в любом из этих дел. Но после ухода со службы его жизнь почти не изменилась. Стычки, раны, напряжение, враги, недосыпания – все как обычно. Даже награда, как водится, призрачная. Все как всегда. Ничего не изменилось. И тут прямо в телеге под мокрым плащом ему в голову пришла простая мысль: «Если монахи поставят меня на ноги… соберу вещи и уеду отсюда. Да, просто соберусь и уеду. Деньги у меня есть, коней больше, чем нужно, слугу вот завел, вроде ничего, расторопный, хотя и бестолковый. Сбегу. Сбегу, сколько раз бегал, а не бегал бы, уже давно сгнил бы в земле. А не сбегу, так отравят, или приедет еще один благородный в кирасе под камзолом. Да. Барону я ничем не обязан, это он мне обязан. Хоть немного навел порядок в его феоде. Разогнал воров, что тут промышляли во главе с Соллоном, переловил кучу дезертиров, начал и оплатил аудит, ну и чем я не молодец? Да, еще и упыря выследил. А что я получил взамен? Мне разломали плечо, да так, что умники монахи еле собрали, в грудь удар получил и кровью харкал два дня, да две лишние дыры в и без того больной ноге. Да, я, конечно, прихватил деньжат тут, да коней, да барахлишко, ну так в бою все брал, не барон дал. Нет, ему я ничем не обязан. А оскорбления! Я за всю свою жизнь столько не слышал, сколько от этой дряни белокурой. Нет, нужно отсюда бежать, пока меня тут не прикончили». – Господин, вы там живы? – окликнул его Ёган. – Жив, – ответил хрипло он. – Терпите, господин, скоро приедем, монахи вас залечат. Они в этом проворные. – Ёган. – Да, господин. – Ты готов отсюда уехать? – Куда? Когда? Сейчас, что ли? А к монахам не едем, что ли? – Господин, – подал голос брат Ипполит, – нельзя вам сейчас уезжать, пока ногу не залечим. – После монахов собрать вещи и уехать готов? – продолжал Волков. – Да куда? – Да хоть куда. – В ночь ехать? Зачем в ночь ехать? Давайте хоть утра дождемся. – Дождемся, ладно. – А куда вам ехать, зачем? Вас здесь почитают более барона, – сказал Ёган. – Да, – подтвердил монах, – вы уже на все графство знамениты. – Дураки вы оба, – ответил Волков, – не понимаете, убьют меня здесь. Ворье меня ненавидит местное, благородные меня ненавидят, дочь барона со служанкой меня ненавидят, а теперь еще миньоны герцога в «друзья» записались. - 262 -

– Все ничто, – сказал Ёган, – а вот насчет дочери барона – тут, конечно, не поспоришь. Стерва еще та. Тут телегу качнуло на кочке, что вызвало новый приступ боли в ноге. – Не тряси так, Ёган, – сказал монах, – господину тяжко. – Терпите, господин, – с пониманием говорил слуга, – вон уже замок госпожи Анны завиднелся. Скоро и монахи будут. Все длилось долго, очень долго. Монахи разрезали ногу, вытянули древко и стали искать наконечник. И лезли все глубже и глубже. Ковырялись и ковырялись, потом переговаривались, и снова резали плоть, и снова ковырялись; капли почти не помогали. И терпеть это было все невыносимей с каждой минутой. Волков, стиснув зубы, молчал, обливаясь потом. Вцепившись в края стола, на котором он лежал, терпел. Молчал. Иногда только судорожно вздыхал и снова стискивал зубы. Он не мог по-другому, здесь были еще монахи, кроме лекарей, и Ёган. Поэтому ни выть, ни скулить, ни причитать он не мог. Мог только зажмуриваться да шумно дышать носом. И мечтать, мечтать о потере сознания. Но силы кончаются у всех, даже у него они кончились, и когда он готов был уже зарычать, старый лекарь произнес: – Вот он, я разведу мускулы, а ты бери щипцы и тяни, тяни прочь от жилы, чтобы, не дай Господь, не задеть ее. Понял? – Да отец, – отвечал молодой лекарь. – Ну, тяни. – Тяну – не идет, за кость цепляется. – Пробуй расшатать, иначе еще резать придется. Волков думал, что до этого боль была невыносимой, но теперь он готов был орать или дать брату Ипполиту в ухо, лишь бы эта пытка прекратилась. И тут он услышал: – Все. Пошел. – Вытягивай, аккуратненько. Молодец. Все, вышел. – Отец Ливитус облегченно вздохнул. – Я доволен тобой, брат Ипполит. Монахи, державшие лампы, дружно загалдели. Волков не знал, как он выдержал эту боль, а теперь она стала стихать. – Все, зашиваем, – сказал старый лекарь, поглаживая руку солдата. – Терпите, друг мой, вы удивительный человек. Вы лежали так, как будто вас все это не касалось. Редкая стойкость. А у Волкова не было сил даже ответить ему. – Все, мы уже зашиваем, – продолжал монах. – А потом я дам вам сонных капель. Ночевать останетесь тут, а завтра посмотрим, что будет с раной. Потом Волков что-то выпил, а монахи и Ёган перенесли его в холодную келью. Солдат все никак не мог заснуть, и рана по-прежнему болела. – Холодно тут, – сказал он. – Ёган, попроси у монахов одеяла. – Господин, вы укрыты одеялом и еще плащом сверху, – ответил слуга. – Попроси еще, холодно мне. Нового одеяла он не дождался, заснул. Вернее, не заснул, а забылся. Тут же не то просыпался, не то приходил в себя и от озноба снова засыпал. Ему почти все время было холодно. А когда на заре его пришел - 263 -

проведать отец Ливитус, солдат с трудом понимал, что происходит. Монах щупал пульс, трогал лоб, смотрел мрачно и наконец сказал: – Ну, вот и началось. – Что началось? – спросил Ёган. Старый лекарь поглядел на него и ответил: – Молись Господу нашему за господина. И ушел, а Ёган начал цепляться к брату Ипполиту, но и тот ему ничего не ответил и тоже ушел. Иногда солдат слышал людей и просыпался. Он не знал, что это за люди, он просто хотел пить. Все время хотел пить, когда было жарко и даже когда было холодно. Он пил, а потом засыпал и видел плохие сны. Ему снились его друзья. Все они были уже мертвы – боевые товарищи, которых он давно похоронил. А еще снились ему рвы, заваленные трупами, сожженные деревни, бедные церкви еретиков, обезлюдевшие города, трупы лошадей на окраине дороги. Но больше всего старые боевые товарищи. Они ничего не говорили, просто смотрели на него, а Волков знал, что они его ждут. Когда он проснулся, он тут же забыл про них. Открыл глаза, прислушался, огляделся. Он не сразу понял, где он. Лежал в каморке с малюсеньким окном на твердой доске вместо удобной перины. «Я у монахов, – догадался солдат. – А где Ёган?» И тут дверь открылась, и на пороге появился Ёган. Он увидел, что глаза Волкова открыты, и сразу обрадовался. – Господин, вы очнулись! А монах мне уже вчера говорит, мол, господин твой идет на поправку. А я-то думаю, вот дурень старый, какая поправка, когда господин мой при смерти? Видно, грех на монаха так думать. – Я что, болел? – спросил Волков. – Конечно! Почитай, неделю в лихоманке провалялись. А уж трясло-то вас как. И трясло, и трясло… Я аж молиться устал. Думал, уже все, нет у меня господина. А монах приходил и говорил: «Крепок твой господин, молись еще за него!» И велел вам отвар елки давать и еще каких-то трав. Вы лежите, я побегу на кухню, еду принесу. Он убежал, а солдат подумал, что вообще не хочет есть. Он лежал и недоумевал: «Неделю? Я что, тут неделю?» Последнее, что он мог вспомнить, – это поединок, а еще мучительная операция. А вот потом словно обрезало. Вернулся Ёган, принес хлеб и теплое молоко с медом. – Что было, пока я спал? – Да ничего особо и не было… – И никто мне не писал? – Писать-то не писали, а вот приходить проведать – приходили. Много кто приходил. – Ну и кто же? – Так барон приезжал. – Барон? – Ага, приезжал. – А еще кто? – Госпожа Анна один раз была. - 264 -

– А еще? – Лекарь. Отец Ливитус по два раза на дню захаживал. И даже сам аббат каждый день приходил. Тут все за вас переживают. Ах, да, забыл сказать. Сам граф приезжал с господами. – Молодой граф? – Ага, приезжали. Зашли, пошептались с аббатом, спросили у меня, не нужно ли чего. – Ну а ты? – А что я? У нас вроде есть все. Аббат велел давать все, что нужно. Велел беречь вас. – Беречь? – Ага, говорит, береги своего господина и молись. – И ты молился? – Да, по пять раз на дню. А вы как себя чувствуете, господин? – Не знаю. – А есть хотите? Я вам молочка принес. – Нет. – Да как же нет? Вы неделю не ели ничего. На вас одни глаза остались. – Ты лучше давай езжай в замок да посмотри вещи мои, коней проверь. – Так что, уезжать будем? – Будем. Как на ноги встану – так поедем. – Ну что ж, хорошо, господин. Сейчас поеду. И тут Волков вспомнил про дочь барона. Конечно, она не могла приехать и проведать его, но он все- таки спросил на всякий случай: – А еще никто не приезжал? – А, точно! – вспомнил Ёган. – Бродяга ваш приезжал, этот Сыч. Вчера приехал, так тут и остался, вас дожидается. Разумеется, солдат рассчитывал не на это. Он вздохнул, помолчал и сказал: – Ладно, зови его. Слуга сходил за Сычом, тот был в келье паломников. – Рад видеть, что хворь отступила, экселенц, – проговорил он, зайдя в келью Волкова, – не смел бы беспокоить вас в такой час, да дело больно интересное. – Ну! – Позавчера к ночи в трактир пришел убогий и принес трактирщику бумагу. – Все? – Нет, не все, бумага была важная, трактирщик заволновался, сел писать ответ тут же. – А говорил, что грамоты нашей не разумеет, – заметил Ёган. – Все он разумеет, – продолжал Сыч, – написал он, значит, бумагу и послал своего холопа с ней. – И куда холоп пошел? Знаешь? – спросил солдат. - 265 -

– Вот и я так подумал, куда холоп с ней пойдет, и подумал, что господину коннетаблю будет интересно, взял да и пошел за ним. А холоп-то пошел к замку. – К нашему? – зачем-то спросил Волков, как будто там были еще замки. – К вашему, экселенц, к вашему. Только не в сам замок, туда бы его не пустили, стемнело уже. А пошел он к башне, к самой большой. – К донжону. – Ну да, в той башне окно одно светилось, холоп стал свистеть и свистел, пока из окна не выглянула баба. – Ты ее разглядел? – Да куда там, темень же кругом, я по голосу понял, что баба. А потом эта баба из ворот вышла, стражники ее выпустили ночью. – Ты разглядел ее? – не отставал солдат. – Экселенц, темно было, луна чуть светила, да мало видно было, приметил только, что она ростом с холопа трактирщика, а тот не махонький. – Так то была эта кобыла Франческа, – догадался Ёган. – Так вот, баба потом пошла в замок, а холоп не уходит, ждет. И я жду. – Хитер ты, Сыч, – восхитился Ёган. Сыч не без гордости согласился, кивнув. И продолжил: – Подождали мы с ним малость, и эта баба вышла опять, потолковали они с ней, и холоп пошел обратно. Я за ним. Холоп пришел в трактир и из рукава достает бумагу. Отдает трактирщику. Трактирщик ее читает и садится писать ответ. Трактирщик, значит, бумагу пишет, а я гляжу: калека-то в трактире сидит, ждет. Трактирщик бумагу дописал и убогому ее отдал. – А ты глянул, куда он пошел? – спросил Волков. – Хотел было, да куда там, пока я к двери шел, он как растаял. Словно не было его. Хотя я в темноте хорошо вижу. – Ёган, а много в Рютте убогих? – поинтересовался солдат. – А чем убог-то он был? – спросил Ёган у Сыча. – Доходяга, кожа да кости, сам пег, годков за тридцать, бороденка как у козла, крив на правый бок, хром на правую ногу. Ходит – качается, – четко описал убогого Сыч. – Так то наш сапожник, – сразу догадался Ёган. – Его так и кличут – кривой Стефан. – Сапожник, значит, – задумчиво произнес солдат. И помолчав, добавил: – Думаешь, письмо было от этого скомороха ла Реньи? – От скомороха не от скомороха, к чему нам гадать, мы, чай, не цыгане, – отвечал Сыч, – возьмем колченогого да спросим, от кого письмецо-то было. – Молодец ты, Сыч, – сказал солдат. – Для вас, экселенц, стараюсь, – отвечал ловкий мужичок, заметно заискивая и с просящими нотками в голосе. – Чего? – спросил Волков. – Деньги нужны? - 266 -

– Нужны, экселенц, поиздержался я, – промямлил Сыч. – Я ж тебе давал, и немало, пропил, что ли? – Нет, экселенц, я к вину равнодушный. – А что, кости? – И играть я не люблю. – Да не мог ты столько денег прожрать. – И тут солдат догадался: – На баб спустил все? – Да не то чтобы на баб… На одну… Тут появилась в трактире одна бабенка. Молодая. Вся такая… аж голова от нее кругом, похлеще, чем от вина. – И ты, дурак, все деньги на нее спустил? Я ж вроде тебе полталера давал, ты все потратил? – Уж больно она много берет, – виновато ответил Сыч. – Так брал бы кого попроще. – Да шваль мне без интереса, – объяснял Сыч. – Я твоих девок оплачивать не буду, – произнес солдат зло, – Ёган, дай дураку двадцать крейцеров. – Маловато, экселенц, – мялся Сыч. – Маловато ему, – возмущался Ёган, – мужик на такие деньги со всей семьей месяц живет. – Экселенц!.. Еще бы хоть десяточку… – Иди, иди, – выгонял его Ёган, – господин хворый, а тут ты еще… Иди в кабак да сторожи там трактирщика. – Ни пфеннига больше, – отрезал солдат. – Сиди там и смотри в оба. И чтобы денег тебе на десять дней хватило. Когда Ёгану удалось выгнать Сыча, он спросил: – Вы, может, поесть чего желаете, аббат велел вам всего давать, что в кладовых есть. – Позови-ка Сыча обратно, – сказал коннетабль, чувствуя, что силы потихоньку возвращаются к нему. – Да зачем же он дался-то вам? – Зови. – Волков сел на кровати и поморщился от боли в ноге. Взял молоко, стал пить без удовольствия, через силу. Сыч вернулся. Стоял, ждал, пока Волков допьет. Тот допил и начал: – Трактирщика брать думаю. – Нельзя так, экселенц. – Почему. – Возьмете вы трактирщика, а он в деревне человек видный. О том сразу разговоры пойдут. И тот, кто письмецо-то ему слал, об этом и узнает. И тогда ищи ветра в поле. Жидка брать нужно напоследок. – А что ж нужно делать? – Так убогого брать нужно, да и этого тихо, в ночь, чтобы слухи не пошли. Волков вспомнил, что со старостой из Малой Рютте Сыч оказался прав, да и сейчас он говорил дело. – Что ж, значит, будем брать ночью. - 267 -

– Да, тихонько подъехать с телегой, дверь не ломать, позвать на улицу, мешок на голову и в подвал. А там уже спросить, от кого он бумаги носит, и желательно все вызнать до утра, пока его не хватились. – Каков ловкач! – восхитился Ёган. – Откуда ты все знаешь? Но Сыч на него даже не взглянул, он заискивающе улыбался Волкову. – Экселенц, может, пожалуете еще хоть десять крейцеров? – Ёган, дай ему деньгу, – сказал Волков. После ухода Сыча то ли от молока, то ли от новой информации, но солдату захотелось есть. Морщась от боли в ноге, он откинул одеяло и произнес: – Давай-ка одежду. – Господь милосердный, вы хоть когда-нибудь угомонитесь? Вы три дня назад при смерти лежали, монахи за вас большой молебен устраивали, а он только глаза открыл, и одежду ему подавай. Ни поевши, ни помывшись. – Хорошо, грей воду, – согласился Волков. – А поесть? – Мыться, одежду, еду. Ёган вздохнул с укором и ушел. Раньше было непросто, а сейчас стало еще сложнее. Волков заметно похудел и теперь с удивлением смотрел, как болтаются его ноги в сапогах. Старая добрая стеганка была велика, а кольчуга стала невыносимо тяжелой. Он носил доспехи последние пятнадцать лет как одежду, и теперь для него была тяжела кольчуга. Он встал, его лицо перекосило от боли, а левую ногу, ступню, вывернуло. Качнулся так, что Ёган едва его успел поддержать, даже стоять было больно, не говоря уже про то, чтобы идти, но он сделал шаг. И снова от боли всего передернуло. И тут до него вдруг дошло, что та хромота, которая имелась у него до поединка, и хромотой-то не была. Так, особенность походки. А вот теперь ему придется хромать по-настоящему, а может, даже ходить с палкой, как старику. Ему показалось, что с ним случилось то, чего он боялся больше смерти. Он стал колченогим, увечным. Волков стоял посереди маленькой кельи, прислушивался к себе и думал о двух вещах: это навсегда и сможет ли он сам сесть на коня. Ездить верхом? Или это будто так же больно, как ходить и стоять? Ёган, придерживающий его за локоть, спросил: – Господин, а кушать-то что будете? Есть Волков уже хотел. Из горшка обворожительно пахло курицей, чесноком и травами, а бульон оказался такой густой, что его можно было использовать как клей. Сев на лавку, он стал есть жадно и быстро, отламывая куски хлеба и макая их в чесночный бульон. Ёган было надеялся, что ему из курицы что- то достанется, но ему перепали только хлеб и сыр. – Ты телегу-то запрягай, не стой. – Господин, так мы с вещами поедем? В прошлый раз вы говорили, чтобы я вещи собрал, так я собрал. – Собрал – молодец. Будь готов ехать в любой момент. А в замке случилось то, чего солдат никак не ожидал. Когда телега с измученным от боли в ноге Волковым въехала в замок, стражники, что стояли на воротах, кинулись к телеге и стали помогать ему из нее вылезти, а мальчишка из поварят, что пришел во двор за дровами, увидев его, закричал громко и звонко: - 268 -

– Коннетабль вернулся! – Чуть помолчал и заорал еще громче: – Наш коннетабль вернулся! Волков хмуро глянул на него: чего, мол, орешь? А мальчишка, бросив дрова, подошел к нему и стоял, улыбаясь, а из донжона уже выходили стражники. Сержант подбежал к Волкову и обнял, словно родственника. Будто и не было между ними ссор, словно не был с ним груб Волков. Вышли и егерь, и конюх, и повариха – все подходили к нему, откровенно радостные. – Я за вашими лошадками присматривал, с ними все в порядке, все здоровы, – докладывал конюх. И прачка, и дворник, и доярка, и сапожник – все, кто был в замке, вышли во двор. А кухарка, которая, как думал солдат, его побаивалась, даже погладила рукой по щеке, чего солдат никак не ожидал, и произнесла: – Матерь Божья, заступница наша, как вы похудели. Ох-ох, господи, я вам сейчас свинины пожарю с луком, а бобы уже готовы. И пива вам свежего налью. Никогда в жизни ничего подобного с ним не случалось. Его награждали и одаривали перед строем, его хвалили, ставили в пример, присваивали звания, но вот такого общего признания он никогда не добивался. – Ну хватит вам, что вы… – растерянно говорил Волков, а сам краем глаза искал наверху, на стене ее. А она смотрела на него из окна. И в ее взгляде не было ничего доброго, все те же спесь и высокомерие, да еще чуть-чуть раздражения – видимо, не нравилось прекрасной Хедвиге, что чернь так радуется его приезду. Она что-то сказала служанке, и они отошли от окна. И тут появился барон: – Отойдите от коннетабля, расступитесь, какого дьявола собрались, идите работать, бездельники. Он подошел к солдату и обнял крепко, по-мужски. – Рад вас видеть, Фолькоф, никому давно не радовался так, как вам, – проговорил барон. И уже добавил ворчливо, для и не думавшей расходиться дворни: – Ну чего вы, что, вам заняться нечем, бездельники? Расходитесь. От такого приема Волков забыл про боль в ноге, тем более что если ногой особо не шевелить, то она почти не напоминала о себе. – Пойдемте, Яро, выпьем за ваше выздоровление, – не отпускал его из объятий барон. Солдат сделал шаг, и… лицо его перекосило от боли. Он подсел, выпрямился, замер, пережидая приступ, стоял и дышал через нос, сжав кулаки и сдвинув брови. Он бы пережил и эту боль, и хромоту, но вот чего он не мог пережить, так это что все вокруг видели его слабость. – Расходитесь, чертовы дети, – уже не по-доброму заорал барон, – у вас что, дел нет? А сержант подхватил Волкова под левую руку и стал помогать. Лучше бы он этого не делал – со стороны, наверное, это выглядело ужасно, и солдат, скорее всего, был жалок. За большим столом в зале у камина сидели мужчины. Барон, Волков и сержант, которого барон пригласил за стол в честь возвращения коннетабля. – Я в порядке, – закрыл тему о своем здоровье солдат, – выжил, и слава богу. Расскажите, как тут дела. – Дела идут хорошо, – неожиданно для Волкова отвечал барон, – этот молодой управляющий, кажется, толковый малый. Вроде со всем справляется. Он шустрый. Амбары строит. – А у тебя как? – спросил солдат у сержанта. - 269 -

– Порядок, господин. Все было тихо, один раз подрались мужики, скотина у одного огород потравила. А так все тихо. – И он вспомнил: – Да еще раз подрались из-за рынка. – Из-за рынка? – Так управляющий рынок открыл на площади, прямо у виселиц, я ему говорю: ты чего, зачем здесь, а он мне: коннетабль разрешил. Ну, я не стал перечить, раз вы разрешили. – А дрались-то чего? – Так то бабы начали. Из-за мест. Сначала не хотели становиться торговать там, где лужа, все хотели где сухо. Ну и начали за космы друг друга таскать. А там и мужики пришли. Крутец велел лужу засыпать, и все захотели теперь торговать там, где она была, там люда больше ходит. И опять лай пошел, а за ним и мордобой. Обычное дело. Теперь каждое утро лаются. Солдат слушал и улыбался. Он поглядывал на барона и видел, что тому тоже есть что сказать, но он не перебивал сержанта. – Господин барон, Карл, а как дела у вас? – спросил его Волков, видя, что барону уже невтерпеж. Барон было покосился на сержанта, а потом решил говорить при нем: – Вами все восхищаются, Фолькоф, а некоторые гербы вам и вовсе благодарны. Этот Кранкль досаждал многим. Чертов бретер получил по заслугам. Скажу вам по секрету, наш герцог был в бешенстве, когда узнал, что Кранкля убили. Говорят, он лично был на его похоронах, но ничего поделать не мог, все знают, что это он вас вызвал на поединок. И, говорят, за деньги. Но все эти подробности как-то мало интересовали солдата, его заботило только одно. Он посмотрел на барона внимательно и спросил: – Принц Карл знает, что Кранкля убил я? Это значит, что кавалером мне не быть? – Быть, друг мой, быть, – улыбался барон. – Вы знаете, что одно из имен нашего юного графа – фон Бюлоф, он четвертый наследник Конрада фон Бюлофа, курфюрста Ренбау. Или он третий наследник, не помню точно. Неважно! Главное, дядя нашего графа уже написал курфюрсту письмо с просьбой произвести вас в рыцари. И тот сразу ответил. Он дарует вам рыцарское достоинство. Вопрос решен! Друг мой, поздравляю вас. Волков сидел и молчал, он то ли не верил своим ушам, то ли не совсем понимал, что происходит. – Слышите, друг мой, герцог Ренбау написал, что будет рад видеть столь доброго воина своим рыцарем. – Барон многозначительно понизил голос. – Вы понимаете, друг мой, не просто рыцарем, а своим рыцарем. – Он поднял палец к небу. – Я не видел письма, но если там написано так, то значит, что вы станете ленным вассалом, а значит… – Он будет моим сеньором, – сказал Волков. – А значит, вы получите землю или место при дворе! – поспешно произнес барон. – А с чего такая милость, я ведь ничего не сделал для курфюрста? – не понимал солдат. – Как же не сделали! Вы же убили любимца принца Карла, и принц Конрад этому очень рад. А чтобы принц Карл узнал, как радуется принц Конрад, принц Конрад произведет вас в рыцари, отчего принц Карл будет беситься еще больше. – Вот как все, оказывается, просто, – произнес Волков, – они что, не любят друг друга? – Последние триста лет недолюбливают. Бюлофы и Ребенрее родственники, постоянно рядятся из-за спорных земель и стародавних обид, наше графство тоже предмет раздора. Так что они никогда не упустят - 270 -

возможности нагадить друг другу. А солдат слушал его и начинал верить, что это не сон и все это происходит с ним, что барон не шутит. И тут же он начал волноваться. Стал думать: «Хорош я буду со своей хромотой да с гримасами на церемонии. Нужно будет подлечиться или научиться терпеть». А потом он спросил: – Мне придется ехать в Ребенрее? – Нет, вас посвятит наш граф, – ответил барон. – Но ведь указом императора баронам и графам нельзя посвящать в рыцари кого-либо. – Да, нам нельзя, но курфюрст подпишет эдикт о посвящении вас в рыцарское достоинство и передаст дело своему родственнику – нашему графу. Тот будет посвящать вас от имени курфюрста. И герб вам выберет, и девиз. Сержант, сидевший с открытым от удивления ртом, наконец произнес: – Поздравляю, господин! Волков кивнул ему. – Поздравляю вас, друг мой, – сказал барон. – Спасибо, Карл, – отвечал Волков, – я всегда буду помнить, что не встреть я вас… В общем, хорошо, что я поехал через ваши земли. Я благодарен вам, барон. – Поднимем кубки, господа, – сказал довольный барон. – За вас, Яро, за будущего хозяина Малой Рютте. Волков и сержант, оба не донесли кубки до губ. Остановились, замерев в изумлении, и солдат произнес: – Карл, не спешите, мы здесь не одни, вы говорите в присутствии свидетеля. Вы уверены, что хотите это сказать? Может, вы шутите? – Какие, к дьяволу, шутки, Фолькоф, и я, и баронесса мечтаем выдать мою дочь замуж. Вот только кроме вас с этой дикой кошкой никто не справится. Как только вы получите рыцарское достоинство, я сам отволоку Хедвигу к алтарю, как бы она ни царапалась, как бы ни бранилась… – Тогда мне нужно срочно выздоравливать, – сказал Волков, – потому что для жизни с прекрасной Хедвигой сил и мужества потребуется побольше, чем для поединка с Кранклем. – Все это понимают, и я, и баронесса, и чтобы скрасить вашу жизнь с моей дочерью, я дам вам в приданое… – Осторожнее, Карл, здесь свидетель, – с улыбкой попытался прервать барона солдат. – И пусть, – продолжил барона, вставая, – я дам вам в приданое за дочерью Малую Рютте и все леса, луга и поля вокруг. Выпьем, господа. И они с бароном выпили, а сержант не пил, сидел с кубком в руке и открытым ртом. Таращился то на солдата, то на барона. – Сержант, рот-то можно закрыть, – сказал Волков, ставя кубок на стол. И они с бароном засмеялись. - 271 -

Когда к вечеру Волков вышел во дор, там его уже поджидал Ёган, и, видимо, давно ждал. – Господин, так мне вещи-то собирать? – спросил он. – Какие вещи? – не понимал солдат. – Да как какие! Ваши! Мы поедем отсюда? Если поедем поутру, так вещи нужно уже сейчас собирать. – А куда ты собрался? – Да то не я собрался. То вы собирались. – Угомонись, не едем мы никуда. – Значит, завтра не едем? – Мы вообще, может, никуда не поедем, – загадочно улыбаясь, ответил солдат, поглядывая на окна донжона, что уже светились в сгущающихся сумерках. – Ей-богу, вас никогда не поймешь, то едем, то не едем, – пробубнил негромко слуга. – Угомонись ты, – отвечал, улыбаясь солдат, – может, мы вообще тут жить останемся. - 272 -

Глава девятнадцатая К ночи все были готовы. Кроме Ёгана и сержанта, Волков взял еще двоих стражников из тех, что поумнее. Один из них знал, вернее, видел Сыча. Он-то и зашел в трактир, осмотрелся, а сам сделал Сычу знак, и тот все понял. Фриц Ламме по кличке Сыч с виду был неказист, по-мужицки коренаст и изрядно вонял. Когда он запрыгнул в телегу, где уже сидел Волков, тот сразу это почувствовал. Но, несмотря на это, Фриц Ламме по кличке Сыч дело свое знал крепко, и ночью солдат опять в этом убедился. – Вон он, дом, в котором живет кривой Стефан, – сказал сержант. – Далее ехать не нужно. – Сыч спрыгнул с телеги и взял мешок. – Как свистну, так сразу ко мне телегу гоните. А вы, господин сержант, со мной ступайте на всякий случай, вдруг он там не один, только тихо. Сыч с сержантом ушли в темноту, было тихо, только собаки лениво перебрехивались, даже дождь не шел. Все молчали, но недолго. Вскоре послышался свист, а уже через пару мгновений Сыч с сержантом закинули в телегу подвывающего человека, до половины сверху упрятанного в мешок. – Погоняй, погоняй! – крикнул Сыч, сам заскакивая в телегу. – Он? – спросил солдат, ткнув кулаком мешок, чтобы не выл. – Он, экселенц, он, – заверил Сыч. Телега, чуть скрипнув, покатила по темной деревенской улице к замку, а там все уже ждало гостя. Жаровня, которой отапливают господские спальни зимой, была полна раскаленных углей, а в углях краснела кочерга. Кривого Стефана привязали к доске, как на распятие, с его щуплого тела сержант сорвал рубаху. – Все снимай, все! – командовал Сыч. Фриц Ламме знал, как вести такие дела. Стефан был худой, даже костлявый, в чем только душа держалась. Он все время всхлипывал и подвывал, а стражник поднес поближе жаровню, поставил рядом с Волковым. Солдат взял в руки кочергу, осмотрел ее и спросил: – Ты знаешь, кто я? – Да, – испуганно кивал Стефан. – Говори: «Да, господин», – сказал сержант и для доходчивости отвесил калеке оплеуху. – Да, господин, – послушно заныл тот. – Я буду задавать тебе вопросы, – начал было солдат, но его перебил Сыч: – Экселенц, обождите малость, не спешите, дайте этому скорбному человеку шанс не попасть на виселицу. – Это как? – недоуменно уставился Волков на Сыча. – Экселенц, – тихо заговорил Фриц Ламме, – дозвольте мне вести дело, так будет лучше. Солдату не понравилось то, что Сыч его перебил, но он был ему благодарен за то, что тот оградил его от подобной работы. Было ясно, что у Ламме намного больше опыта. Волков швырнул кочергу в жаровню и сказал: – Ну давай. - 273 -

А сам уселся на колоду. – Стефан, – начал Сыч, – ты ведь знаешь, почему ты здесь? Калека озирался по сторонам, он был в панике. – Вижу, знаешь, – улыбался Сыч. В свете тусклых ламп и жаровни его улыбка больше походила на страшный оскал. – Ну, говори, знаешь, почему ты здесь? – Да, – выдавил Стефан. – Что «да»? – поинтересовался Сыч. – Знаю. – Так расскажи господину коннетаблю, и только правду говори. Запомни, только правда спасет тебя от виселицы. И тут Стефан зарыдал. – Это не я! – завыл калека. – Что не ты? – Не я мальчишку отравил! Господом клянусь! Волков сначала даже не понял, какого мальчишку и кто отравил, и хотел было переспросить, но Сыч его опередил: – А если не ты, то кто тогда? – Соллон! Это он мне велел! Я не знал, что еда отравлена! И тут Сыч вдруг заорал: – Врешь, сволочь, все ты знал! – Не знал! Не знал! Господом клянусь, ни сном, ни духом. Он велел мне еду в замок отнести и мальцу этому отдать, Михелю! И сказать, чтобы он на подносе доставил ее в покои господина. – Тут Стефан покосился на Волкова. – А я и не знал, что в еде отрава. – А как же тебя пустили в замок? – спросил Волков. Он сидел чуть ошарашенный, ведь до сих пор, до сего момента, солдат думал, что отраву ему принесла служанка госпожи Ядвиги. – Так я тамошнему сапожнику шкуры ношу, меня охрана вся знает! Волков с укором глянул на сержанта, а тот молча развел руки, мол: кто ж мог знать. – Яд откуда взял? – снова заорал Сыч и, схватив Стефана за волосы, стал трясти. – Яд откуда взял?! – Ы-ы-ы! – завыл Стефан, которому было страшно. И в это мгновение Волков понял две вещи: во-первых, Стефан знал про яд, а во-вторых, коннетаблю очень повезло, что он не повесил Сыча. – Отвечай, – орал Сыч, тряся Стефана, – иначе железом пройдусь! – И поднес к самому носу калеки раскаленную кочергу. – Да у матери он свой яд взял, – сказал сержант. - 274 -

– У матери? – переспросил Волков. – Он же сын нашей ведьмы. Помните, мы были у нее до того, как вас подранили? – Значит, у мамашки яд взял? – спросил Сыч. – Ы-ы-ы, – выл Стефан. – Что за яд был, я спрашиваю! – Ы-ы. – Упорствуешь, паскуда?! – Сыч два раза ударил калеку. – Сейчас железом жечь буду! Говори, что за яд! – Буз… Буз… – всхлипывал Стефан. – Бузина, – догадался Сыч. – Да-а-а! – заорал калека. – Вываренная, ядреная. Он просил, денег сулил, говорил, что ему нужно. – Кто, Соллон? – спросил солдат. – Да, – рыдал Стефан. – Я не знал, что для вас. – Значит, деньги сулил? Сколько? – вел допрос Сыч. – Д-двадцать крейцеров. – Ого, большие деньги. А дальше? – Я принес ему. – Дальше говори. – А он говорит, сходи к трактирщику, купи доброй еды и доброго вина. Я сходил. – Дальше рассказывай, – не отставал от него Сыч. – А он говорит «неси в замок, отдай Михелю, пусть отнесет в покои коннетабля». А я ж не знал, что еда отравлена. Сыч бросил кочергу в жаровню, подошел к Волкову и тихо сказал: – Врет он. Знал, что еда отравлена, только не сознается никогда. А вот мальчишка не знал, поэтому вина и выпил или чего поел. Волков еще раз подумал, что Фриц Ламме свое дело знает. Если бы не он, то солдат задавал бы вопросы про письма, а про отравление так, наверное, никогда бы и не узнал. – Ладненько, ладненько, – продолжал Сыч, – а когда ты, мил человек, видел Соллона последний раз? – Вчера. Да нет, позавчера уже, – говорил Стефан, заметно успокаиваясь. – Еду ему носил. – И куда же носил? – В дом сбежавшего старосты, он там живет. Сыч с улыбкой глянул на Волкова. Он был доволен собой. Волков, кривясь от боли, встал с колоды, на которой сидел, вытянув больную ногу. – Ёган, ты коня не распрягал? Поедем брать Соллона. – Нет, готова телега, – ответил слуга. – Я его привезу, – пообещал сержант. - 275 -

Волков глянул на него с ухмылкой и сказал: – Ты уже привез старосту. – Я привезу Соллона, – настоял сержант, – не сомневайтесь, господин, Соллон мне не родственник. А вы сидите, чего вам ногу ломать. – Ну смотри, – солдат потряс пальцем пред лицом сержанта, – потом не говори мне ничего, если не получится, не поверю. Если Соллона не найдешь, рядом с калекой висеть будешь. – Пусть ваш холоп со мной поедет, чтобы видел все. Если Соллона, не дай бог, на месте не будет. – Ёган, езжай с ним. – Да, господин. Они ушли. Волков сел, снова вытянул ногу, так она меньше болела. А Фриц Ламме продолжил то, что у него так хорошо получалось: – Ну а теперь, друг мой Стефан, поговорим мы о самом интересном. Расскажи-ка нам, от кого ты принес сегодня письмо трактирщику. Калека, начавший было думать, что самое страшное уже позади, вдруг понял, что это не так. Он сразу перестал поскуливать и подвывать, а налет придурковатости с его лица исчез без следа. Он исподлобья глядел на Сыча и молчал. – Чего молчишь? Про Соллона-то сразу все выложил, а тут замолчал. А Стефан, видимо, думал, что сказать, поглядывая то на Сыча, то на Волкова. – А вот теперь, экселенц, можете брать кочергу, вот теперь разговор только начинается, – проговорил Сыч, – дальше он нам по добру ничего не скажет. Да, Стефан? Сапожник угрюмо смотрел на Сыча и молчал. Жечь людей каленым железом – дело невеселое, мало кому по душе. Человек, которого жгут, визжит, воет, бьется в судорогах, извивается и испражняется, а на железе остаются кусочки его кожи и жира, они горят и воняют. Крики и вонь, вонь и визги – нормальному человеку такое не может нравиться. Волков ловил себя на мысли, что ему хочется встать, вырвать кочергу из рук Сыча и разбить калеке голову, лишь бы только он заткнулся. Но человека пытают не для того, чтобы он молчал. Волков терпел, ждал. Он сидел на неудобной колоде, с болью в ноге. Как ее ни ставь и ни вытягивай, она болела. А Сыч бросал кочергу в жаровню, и, пока стражники мехами доводили железо до нужного цвета, он разговаривал со Стефаном: – А ты хороший человек, Стефан. Ты сильный, висишь, терпишь, молчишь. А вот тот, кого ты выгораживаешь, он тоже хороший человек, он тоже будет терпеть за тебя? А главное, твои страдания бессмысленны. Понимаешь? Утром мы возьмем трактирщика, и он нам расскажет, от кого было письмо. Он-то точно терпеть не будет. Все выложит. И что, твои муки зря? Зря, зря, ты уже и сам знаешь это. Пустое все. Сыч берет покрасневшую кочергу, подносит ее к лицу калеки: – Всего на один вопрос, Стефан, ответишь, и мы уйдем, а ты полежишь, водички попьешь. Отдышишься. В ответ калека только жалобно всхлипнул и глубоко с надрывом вздохнул. – Ну-ну, успокойся, хочешь, я отложу кочергу? Отложить? – Да-а, – выдавил Стефан. - 276 -

Сыч кинул кочергу в жаровню. – А ты мне за это скажешь, от кого было письмецо. Да? Скажешь? Что было в бумагах? Ну! Говори, господин коннетабль ждет. – Не знаю я, что было в бумагах, – выл Стефан, – неграмотный я. – Верно, верно, а я больше и спрашивать не буду, что в них было, я у трактирщика спрошу. А ты мне скажешь, от кого ты их принес. Да? Скажешь? Стефан завыл. Выл нудно, долго и противно. Сыч ждал, а потом взял кочергу: – Упорствуешь, так и не кляни меня потом. И снова вой огласил подвалы замка. И снова вонь горящей плоти поплыла вместе с едким дымом. А Волков морщился и пытался усесться поудобней. Да, тяжко ему было, слаб он еще. Сыч подошел к нему и заговорил тихо: – А убогий-то хитер и крепок, ох крепок. Такой может три дня молчать. Нам бы палача настоящего. Мыслю я, что того, кто дал ему бумагу, он боится поболе нашего. – А может, боится он не кого-то, а за кого-то, – произнес Волков. – Это как, – не понял Сыч, – а, так вы на мамашку его думаете? На ведьму? – Да. – Старая она? – Старая. – А что же, может, и правда ваша, может, возьмем старуху да потолкуем с ней, вдруг сынок-то и обмякнет, как маманю тут увидит, – размышлял вслух Фриц Ламме. – Только вот старуху жечь железом без толку. Помрет. А вот попугать можно. И ее, и сынка. Ну так что, будем старуху брать? – Тут полдеревни брать нужно, – зло сказал солдат, – управляющий вор, старосты воры, ведьма, сынок ее, трактирщик, мужики упрямые как бараны, барыни малахольные со служанками полоумными… Дьявольщина, а не деревня. – Он помолчал, тяжко вздохнул, в очередной раз попытался найти для ноги удобное положение и не нашел. – Одного я не пойму, если этот, – он кивнул на Стефана, – нес письмо от кого-то к госпоже, зачем тогда нужен трактирщик. – И то верно, – Сыч поскреб небритый подбородок, – а может, барыня только трактирщику доверяет. Или боится, что проследить смогут. – Уж больно хитро все, – сказал солдат, – да и кто следить-то за ней будет. – Так вы же и будете, – усмехнулся Сыч. И тут они услышали шаги, кто-то шел по коридору, открылась дверь, и на пороге появилась огромная фигура сержанта. Он улыбнулся, сложил руки на груди и крикнул в коридор: – Давай его сюда! Кто-то втолкнул в подвал человека, а за ним следом вошел Ёган. Сыч взял лампу, подошел к человеку поближе, посветил и сказал, улыбаясь: – Он, экселенц, отравитель ваш. Да, это был он – Эммануэль Соллон. Роскошный, упитанный красавец, управляющий имением. Только теперь он уже был не роскошный и упитанный – Соллон заметно похудел, зарос щетиной. Его дорогая - 277 -

одежда была засалена и в пятнах. Он с ужасом глядел на голое тело в ожогах и язвах и с трудом узнавал в нем Стефана. Управляющий шевелил губами, не издавая звуков. Волков с трудом встал, подошел к Соллону и спросил: – Ты нанял рыцарей, чтобы убили меня? Соллон мотал головой в ответ. – Только отравить хотел, – съязвил Сыч. Соллон опустил голову. – В подвал его, сержант, и не дай бог он убежит. – Двух людей на стражу ставить буду, – заверил сержант. Потом они вышли из провонявшего горелым мясом подвала на свежий воздух. Волков поглядел вверх и увидел, что в окне госпожи Хедвиги горит свет. – Светает, а госпожа еще не спит-то, – заметил Ёган. «И вправду, какого черта не спит эта женщина?» – подумал солдат, а вслух сказал: – Сыч! – Да, экселенс. – Делай что хочешь, пытай кого хочешь, но найди мне этого скомороха ла Реньи. Теперь он мне нужен еще больше, чем раньше. – Что ж, господин, тогда трактирщика брать надо. – Слышал, сержант? – произнес Волков. – Сейчас брать? – спросил сержант. – Сейчас, – сказал Сыч. – И весь выводок его бери, чтоб не разбежались. – А куда ж их сажать? Все подвалы заняты. – Придумай что-нибудь, – произнес солдат и отправился в свою башню. Ёган шел следом. Волкову очень, очень хотелось получить землю. Малая Рютте, что обещал ему барон в приданое за госпожу Хедвигу, казалась ему райской землей. О таком он никогда даже не мечтал, а теперь такая вещь, как земля с мужиками, выглядела реальностью, и единственной преградой к его мечте был белозубый красавец ла Реньи, который мог увести дочь барона. Он остановился, повернулся и крикнул: – Сыч! – Да, экселенс. – Найди мне его, и получишь награду. – Я сделаю все, что смогу, экселенс, – пообещал Фриц Ламме и добавил, уже обращаясь к сержанту: – Я с тобой за трактирщиком поеду. – Поехали, – ответил тот. Солдат не мог поверить своим ушам, когда Сыч сказал ему, что трактирщик отбыл. – Холопы говорят, что начал собираться с вечера, – говорил Сыч. – Жену и детей усадил в первую - 278 -

телегу, когда еще не стемнело. Думаю, когда мы брали кривобокого, выводок его уже отъехал. – А сам? – А сам еще был в трактире, деньгу с постояльцев за ночевку собирал. Сначала солдат подумал, что трактирщика кто-то предупредил, но потом вспомнил, что подходил срок, к которому Авенир бен Азар обещал ему собрать денег. – Вот крыса, – усмехнулся солдат. – Обманул, значит. А ну-ка, проедемся до трактира. Ёган, коня седлай. Он не спал всю ночь. Раньше такое с ним часто случалось, а теперь уже не получалось, как раньше. Не доехали они до трактира, как солдату стало плохо. Слабость навалилась как-то сразу, аж повод из рук выпал, а ногу крутило, не готов он был еще в седле ездить. – Что-то вы бледный, экселенц, – заметил Сыч. – Да домой ему надо, – с заметным раздражением сказал Ёган. – Он неделю в беспамятстве валялся. Похудел – кожа да кости. А вы его все таскаете да таскаете. – Да мы не таскаем, – сказал сержант. – Что ж мы, не понимаем, что ли? Господин, вы бы домой ехали, угробитесь вы так. – А ты, балда, куда смотришь? – сказал Сыч Ёгану. – Господину покой нужен. – Так он разве слушает? – продолжал Ёган. – Глаза свои злобные вылупит и скакать, и скакать. Ему всегда куда-то надо. Хоть ночь, хоть дождь – все равно куда-то скачет. Какое же тут здоровье будет. Волков хотел было одернуть зарвавшегося слугу, да сил ругаться не было. Они развернулись к замку, и тут через лужи к ним подбежал Ипполит. Монах был рад видеть Волкова. – Здравствуйте, господин! Что ж вы из монастыря сбежали? Наверное, выздоровели. – Да уж выздоровел, еле жив твой коннетабль, – заметил Ёган. А за ним подъехал и управляющий Крутец, низко кланялся. – Здравствуйте, управляющий, как вы тут без меня? – спросил Волков. – Да вот амбары строим. – Я видел, – сказал Волков и опять обратился к Ипполиту: – Зайди вечерком, мне надо поговорить с тобой про упырей. – Господин, поехали домой. Серый вы весь, боюсь, помрете, – просил Ёган. Но тут Волков почувствовал себя заметно лучше, отдышался как-то, ожил и сказал: – Поехали-ка в трактир, пива хочу. – Да чтоб вас! Вот неугомонный. Я что, вам дома не принесу? Он и Сыч двинулись следом, а за ними поехал управляющий Крутец. В трактире ничего не изменилось, отсутствие хозяина никак на шумной жизни трактира не отразилось: кухня стряпала, бабы носили еду, люди ели. Волков сел за стол к трем завтракающим колбасой, пивом и луком купчишкам. Все трое встали, поклонились ему, солдат кивнул в ответ. Все его знали, и это было приятно, что ни говори. Толстуха-разносчица тут же подошла и с поклоном спросила: – Чего изволите, господин? - 279 -

– Пива, – сказал солдат. – Три пива! – добавил Сыч, садясь напротив Волкова, а управляющий Крутец примостился на самом краешке скамьи. Ловкая баба тут же принесла четыре тяжелые кружки и спросила: – Может, поесть что желают господа? – Колбасы нам принеси и капусты. – Стой, – сказал Волков, пока баба не ушла. – А хозяин где ваш? – Да кто ж его знает. Вчера был, а под вечер все в телеги попрыгали и укатили. Говорят, вроде в Вильбург. – И как же вы без него? – Да как обычно. Только вот деньги не хозяину теперь отдаем, а господину управляющему. Управляющий кивком подтвердил. Дальше они пили пиво, им принесли какую-то еду. Волков тихо говорил с Сычем все о том же, как ему нужен ла Реньи. Только теперь оба понимали, что бегство трактирщика обрубило ниточку. – Как ни крути, экселенц, а придется брать бабу, – сказал Сыч. – Бабку, – заметил Ёган, – она уже старая и лысая. – Ну, значит, придется с ней поласковей. Солдат согласно кивал, обдумывая, как лучше обходиться с ведьмой, и вдруг увидел одну женщину. Она разительно отличалась от всех тех баб, что были в трактире. Те вели себя вызывающе, за словом в карман не лезли, за что и получали от постояльцев на орехи, неряшливы были и навязчивы. Воровки и любительницы выпить задарма. А эта оказалась опрятна, чиста, и платье у нее было с белыми кружевами. Да и красивая к тому же. И волосы причесаны и забраны лентой, как у порядочной. И солдату показалось, что ее лицо ему смутно знакомо. Он смотрел на нее и думал: что могла приличная на вид молодая женщина делать в трактире? А женщина сидела за столом одна, и перед ней стоял стеклянный стакан, а не глиняная кружка. И тут она поймала его взгляд, улыбнулась и помахала рукой. Он узнал ее. У нее не было одного зуба. – Это что, Брунхильда, что ли? – произнес Волков. – Она, – томно вздохнул Сыч, – услада сердца моего. Давно на вас поглядывает. – Да иди ты! – воскликнул Ёган, не веря своим глазам. – Наша Брунька! А я думаю, что за краля такая, а мордашка-то знакомая. Ишь какая, прямо благородная госпожа. – Денег берет точно как благородная, – невесело заметил Сыч. – Да ты что! – продолжал удивляться Ёган. – Вот те на, в девки, значит, подалась! И почем же берет? – Десять крейцеров, – сказал Сыч, – да еще чтоб не на полу, а на кровати, и чтобы простыня была. – Ух ты, и что, есть желающие? – не отставал Ёган. – Желающих-то полно, – заверил Сыч, – на нее все облизываются, да только вот не у всех есть деньга на нее. – Это ты на нее все деньги спустил? – спросил Волков. – А на кого же еще, уж не на тех шаболд. – Сыч кивнул на группку потрепанных трактирных девок. - 280 -

Волков поманил Брунхильду пальцем. Девица тут же встала и гордо пошла к нему, но не быстро, чтобы не подумали, что бежала-спотыкалась, авось не рвань кабацкая. Она чуть улыбалась. Собирала на себя взгляды жадные от постояльцев и завистливые от местных баб. Встала рядом с солдатом, поздоровалась. – Ты ли это, Брунхильда? – спросил Волков. – Так я, а вы что ж, не признали сразу? – Да разве ж тебя теперь признает кто? Я ж тебя видал в лохмотьях да с воласами нечесаными. Да с синим ухом. А теперь ты вон какая, прямо госпожа, только по кольцу и признал, – сказал солдат, указывая на кольцо, что он ей дарил. – Забыли меня, а я ж вам ногу шила, – напомнила девушка. – Да не забыл я тебя, не признал. Вон ты какая красивая стала, говорят, мужики по тебе сохнут. – Этот, что ли, – Брунхильда взглянула на Сыча, – да ничто, пусть сохнет, может, хоть мыться научится. Сыч смотрел на девушку печально. – А ты что же это, в девки подалась? – поинтересовался Ёган. – А ты чего спрашиваешь? Что ли жениться по второму разу надумал, как от старой жены сбежал? – Да просто интересно же, – отвечал Ёган, заметно конфузясь. – А раз интересно, так копи деньгу да приходи, – с вызовом подбоченилась Брунхильда, – я тебе за ночь все расскажу, что захочешь. – Да я просто спросил, – как-то съежился Ёган, – так, для разговора. – Ну, раз просто для разговора, то пошла в кабак я, потому что папаша мой замуж хотел выдать за слюнявого. Да не согласилась я, уж лучше тут на спине работать, чем о коровьи дойки всю жизнь руки ломать. – А батька-то не прибьет тебя? – спросил Ёган. – С чего же прибивать, когда он у меня на новый чан для пива деньгу просит. – Вона как оно! – искренне удивлялся слуга коннетабля. – Придешь ко мне в замок сегодня вечером? – спросил солдат, любуясь красавицей. – У меня и перина, и простыня есть. – Так приду, чего же не прийти к красивому мужчине, раз у него перина имеется, – отвечала Брунхильда кокетливо и добавила уже по-деловому: – Только вы деньгу приготовьте. – Деньгу? – усмехнулся Волков. – А по любви не придешь? – А по любви нехай вам благородные дают, – нагло отвечала девица, – слыхала я, они вас бесплатно привечают, а я так за десять крейцеров приду. – Десять крейцеров! – возмутился солдат. – И даже скидку как старому знакомцу не сделаешь? – Может, кому другому и сделала бы, да не вам уж точно. – А что, не мил тебе я? – Так, может, и поболе других мил, да люди говорят, что у вас одних коней на сто талеров, а вы скидку у бедной девки просите. – Ладно, – улыбнулся Волков, – приходи перед ночью, будет тебе десять крейцеров. Спросишь у - 281 -

стражников, где меня искать. – Да уж найду, авось не дура, – пообещала Брунхильда. Слабость то отпускала его, то снова накатывала. Долго в трактире солдат не просидел, вернулся в замок, с ним поехал и управляющий. – Не было случая сказать, – начал Крутец, – но я очень рад видеть вас в добром здравии. – Не такое уж оно и доброе, – отвечал Волков, чувствуя головокружение, – ну да ничего, окрепну со временем. Вы разберитесь с трактиром: раз в день заезжать, чтобы забрать выручку, это не дело. – Знаю, поэтому хотел попросить вашего монаха, он добрый верующий, воровать не будет. Да и считает хорошо, и вести бумаги сможет. – Прекрасно вы придумали, – съязвил солдат, – молодому монаху в кабаке, где под вечер девки на столах пляшут голыми, самое место. А Крутец продолжал, не замечая иронии: – Комиссия закончила опросы, сейчас господа аудиторы пишут отчет, через два дня все будет готово. – Господин управляющий, – влез в разговор Ёган, чего раньше не бывало, – господину коннетаблю нездоровится, в седле сидит качается, весь белый, может, потом донимать его будете? – Ах, ну да, ну да. – Крутец поклонился и отстал. По ступенькам Ёган и Сыч Волкова почти тащили. Сам он не мог опираться на левую ногу. Ёган руководил и упрекал солдата, Сыч кряхтел да молчал. Насилу справились. Волков рухнул лицом в перину, а Ёган стал тянуть с него сапоги, да так, чтобы нога не сильно болела, и пока стягивал, коннетабль Рютте уже заснул. - 282 -

Глава двадцатая Утром он чувствовал себя уже лучше: нога, конечно, болела, но к этому он, кажется, уже начал привыкать. А вот немощь, именно немощь, а не боль, время от времени приводила его в ярость. Он валялся на перине, ощущая легкий утренний голод, когда в дверь постучали настойчиво и сильно. – Кто там, входите! – крикнул солдат. И в покои вошел барон. Волков думал было встать, но барон не дал, придержал его рукой: – Лежите, друг мой, лежите, я зашел спросить о здоровье, видел, вчера вас под руки вели. – Жив, барон, – ответил солдат. – Вот и хорошо. А что за грязный тип был с вами? Он ходит по моему замку, распоряжается здесь. – Вы о новом управляющем? – Да нет, этого юношу я узнаю, я про другого, мрачный тип, что распоряжается моими стражниками. – А, вот вы о ком, так это Сыч! – Да, кажется, его так и кличут, а что он делает в моем замке? – То же, что и все, он работает на вас. Причем работает отлично. – Уж больно опасный на вид, разбойник или душегуб, не меньше. – Да, вида он разбойничьего, но дело свое он знает. Уж поверьте. – Вам он нужен? – И мне, и вам, барон, вурдалак-то еще не пойман. Нам нужно его поймать, – говорил солдат, – сегодня отправлю Сыча поспрашивать, не пропадал ли кто в деревнях, пока меня не было. – Вам бы полежать, Яро, уж больно мы волнуемся все за вас. – Лежа дела делать могут только трактирные девки. А нам нужно вурдалака изловить. – Я прикажу жарить вам свинину каждый день, и пиво, друг мой, пиво вернет вас к жизни. Сев на коня, солдат понял, что далеко не уедет, и велел Ёгану запрячь телегу. Он вообще-то никуда и не собирался, думая, что сержант съездит сам, но когда тот узнал, что нужно привезти ведьму, то сразу переменился в лице и сказал: – Господин, я-то, конечно, поеду, но вот люди наши к ней в дом со злом не пойдут. – Что? – не понял Волков. – Почему это? – Боятся, господин, сила у нее большая. – Что за глупости? Какая еще сила? Ты ее видел? Ее щелчком убить можно. – Убить-то да, можно, но вот проклясть или сглазить она успеет. Волков не без удивления смотрел на огромного седеющего мужа с усами, воина в кольчуге и при мече, в начищенном шлеме, и не верил, что это говорит он. – Сыч! – крикнул солдат. – Да, экселенц. – Ты-то ведьм не боишься? - 283 -

– Как-то жгли мы одну. С тех пор бояться не боюсь, но отношусь осторожно. Неплохо бы попа какого-нибудь с собой взять, а лучше двух. Мы без попов за ведьмой не ходили. Это было еще одним разочарованием. Волков перевел взгляд на Ёгана, и тот сразу высказал свое мнение: – Держаться надо от них подальше – вот что я скажу. Ведьмы – они бабы очень паскудные, а наши так особенно. – Ты что, многих ведьм видел? – спросил Волков. – А мне многих и не надо, нашей достаточно. Потому что вот как оно бывает… – собрался что-то рассказать Ёган. – Иди-ка коней седлай, – велел Волков и вздохнул. – Ну так что? Поп будет? – спросил сержант. – Я вам вместо попа, – ответил солдат. Они отправились без попа. Коннетабль, сержант, Сыч, Ёган и три стражника. Волков ехал в телеге, лежал на соломе, глядел в серое небо. И только он единственный был среди них спокоен. Только он не боялся ведьмы. Да, может, и его конь, что шел в поводу за телегой. А ведьма знала, где выбрать себе место для хижины. Жила она в тихом уголке. Ни птицы здесь не орали, ни жабы не голосили. В первый раз солдат не обратил внимания на эту тишину, тогда его интересовали развалины замка. А теперь он, приподнявшись на локти, осматривался, приглядывался. И наконец начал понимать, почему даже старые воины, такие как сержант, не любили эти места, а может, и побаивались ведьму. Хижина старухи стояла между вонючим болотом, в которое превратилось заброшенное кладбище, и черным старым гнилым лесом. Влажно тут было и муторно. Все прело вокруг. Пахло гнилью. Дышать было тяжко. Они подъехали к самой хижине, Ёган и Сыч помогли солдату вылезти из телеги. Волков, видя нерешительность на лицах своих людей, только криво усмехнулся и первым шагнул в дом старухи. За ним шли Сыч с мешком в руках, сержант и Ёган. Остальные остались с лошадьми. Ведьма сидела на корточках у очага, что был посереди хижины, что-то пекла на углях, тут же желтыми пальцами расковыривала и жрала это. А еще что-то мерзкое держала на палке над углями. Увидев Волкова, она вздрогнула и вскочила. – Что, старая, испугалась? – спросил солдат, подходя к ней. – Видать, не ждала, а говорят, ведьмы – ведуньи, наперед все знают. Старуха не то засмеялась, не то закудахтала, ощерилась и зашепелявила: – А-а, коршун-ворон прилетел. Живехонек, здоровехонек. Не берет его ни бабье оружие, ни стрелы мужей добрых. Жив коршун-ворон, снова пьет кровь слабых. Огнем жжет хилых. – Да заткнись ты, не боюсь я твоей болтовни, – ответил солдат, разглядывая ее. А старуха не затыкалась, буравила его своим глазом и шепелявила дальше: – А кожа у него железная, а холопы его дерзки да проворны. Все выглядывают, все вынюхивают. – Бабье оружие – это ты про яд говорила, которым ты меня отравить хотела? – Не ведано мне ничего про яды, – снова оскалилась ведьма. – Сынок твой яд у тебя купил. Сказал, что для управляющего, а сам этим ядом меня хотел травить. - 284 -

– Ущербный он у меня. Сам не знает, что лепечет. А ты его слушаешь. Нет у меня никаких ядов, зря ты, ворон, меня тревожишь. – Сержант, в мешок ее. – Волков махнул рукой, поняв, что говорить с ней не о чем. Сержант взял было мешок у Сыча, но в этот момент ведьма так зашипела на него, словно кошка, так зафыркала, что огромный воин отшатнулся. Глаз с бельмом налился кровью, а здоровый глаз расширился и светился, будто у животного, в полутьме хижины. Сыч и Ёган, как и сержант, замерли, словно истуканы. – Да чтоб вас! – рыкнул солдат, вырвал у сержанта мешок и хотел надеть его на старуху, но та завыла, а потом снова зашипела по-кошачьи, подняла тощие старушечьи руки, подошла к Волкову сама и, обдавая его гнилым дыханием, зашепелявила: – Не смей, коршун. Когти свои прочь от меня, глаза свои прочь от меня и сам ползи от меня как от смерти своей. И в это мгновение солдат почувствовал, как больную левую ногу заломило. Да так, как будто рана открылась. И судорога пошла от нее в левую руку, и заныло плечо забытой болью, и грудь заломило, как прежде, а во рту появился железистый привкус крови. – Прочь глаза от меня, – продолжала выть ведьма, – все прочь отсюда! А не пойдете – кровью мочиться будете! А ты коли тронешь меня, глаза твои сгниют, и сам сдохнешь в гнили да в коросте. Смерти просить будешь, прочь лети, прочь лети, коршун-ворон! У солдата перехватило дыхание, вздохнуть не мог. Видел он краем глаза, как Сыч задом вывалился из хижины и Ёган пятится к двери вслед за ним, а сержант замер безмолвным истуканом. Стоит, не дышит, на старуху глаза выпучив. Волков знал, что с ними. Сталкивался с этим не раз. Доводилось видеть, как липкая лапа страха берет человека за горло, сначала неспешно, как бы пробуя, а потом твердо и накрепко, так что звон стоит в ушах. И сжимает сердце, да так, что перехватывает дыхание и слышно, как сердце бьется, гулко и часто. А потом – белая пелена перед глазами, суматоха, перекошенные лица. Звуки как из подвала, не разобрать ничего. И все! Все! И мечется человек, словно сумасшедший, и суровые мужи визжат как дети, и, бросая оружие, бежит человек, вместо того чтобы стоять, и гибнет, вместо того чтобы побеждать. Это все страх. Знала старая тварь, как раскачать людей, как страх в них вызвать. Страх, который в человеке пробудит ужас, а ужас тот убьет сознание. И победила бы их ведьма, да вот только солдат такое уже видел. Видал он в своей жизни и страх, и панику и знал, что они с людьми делают. Вспомнил он, как один раз в крепкой баталии вот так же поселился страх. И первый ряд стал притормаживать – сомневаясь. А второй уже остановился – оглядываться. И третий стал разворачиваться – бояться. А четвертый ряд людей так и вовсе побежал, обгоняя пятый, и бросали они свои длинные пики, не понимая, что это то единственное, что может спасти их от конных волн, которые катятся за ними. И бежали они не от того, что их били, а только из-за страха. И погибали под палашами кавалерии только потому, что испугались. Дрогнули – побежали – умерли. Волков знал: страх убивает лучше палашей и копий. Он сам был среди тех, кто бежал. Все это солдат пережил, все это видел. Но теперь дело было еще хуже. Было еще что-то, что в простом страхе не водилось. Ногу ему вывернуло судорогой, скособочило его, да так, что не пошевелиться, левая рука висела плетью, словно чужая, в груди ломило, каждый вдох с надрывом, противно хлюпало что- то в груди и привкус крови во рту. А ведьма тем временем присела и, не отрывая от него своего страшного глаза, тянет с земли что-то, чего он разглядеть не может. Подняла, и сделала шаг к нему, и что-то выла, выла не переставая. Или смеялась так. - 285 -

– Не страшно мне, – прошипел Волков тяжело, воздуха не хватало ему, – не испугаешь ты меня, черта с два! И как подошла она и замахнулась на него наотмашь, тяжелой солдатской рукой отвесил он ведьме оплеуху. Такую, что улетел старая тварь в угол. Закудахтала там жалостно и заткнулась, всхлипывала, лежала, скреблась, сучила ногами по земляному полу, пытаясь то ли уползти, то ли встать. И судорога сразу отпустила, и боль в груди ушла. Солдат задышал спокойно и глубоко. Выпрямился, расправил плечи. А старуха тоже пришла в себя и, не вставая, поползла к выходу. – Куда, куда ты? – Он поймал ее за ногу, подтянул к себе. – А ну в мешок лезь, тварина. Левая рука тоже ожила, наступив старухе на спину, он стал прятать ее в мешок. Закутав ведьму, солдат подошел к сержанту, который все еще стоял, не шевелясь и уставившись в одну точку. Ёган скорчился в углу и бубнил молитвы, осеняя себя то и дело святым знамением. Сержант вдруг выдохнул, как будто долго не дышал, стал озираться, а в хижину боязливо заглянули Сыч и один стражник. – Сержант, – сказал солдат. – Проснулся, неси старуху в телегу. Начнет голосить или причитать – сразу бей ее, только не до смерти. Пришедший в себя великан кивнул и взял старуху, легко, как пучок хвороста, вынес ее на улицу. Он уже не боялся ее. – Да святится имя Твое, – продолжал бубнить Ёган в углу, – да приидет царствие Твое… – Хватит уже, закончилось все, молодец, победил ты ведьму, – сказал Волков. Ёган не верил ему, выглядывал из-за очага, искал ее. – С ведьмами завсегда так, – заявил Сыч зачем-то, поджигая пучок сухой травы, – но эта очень сильна, очень, у меня аж живот от нее скрутило. – У меня тоже, – признался Ёган, видя, что ведьмы нет. – Как же мы ее одолели-то? – Так ты ее побил, – сказал солдат. – Я?! – спросил слуга, вставая. – Ты да Сыч, – усмехнулся Волков. – Говорю же, живот у меня скрутило, – виновато продолжал Фриц Ламме. – Я видел, как ты облегчился и кинулся задом в дверь, – заметил солдат Сычу. – Экселенц, я десятка не робкого, но что касается ведьм, то уж тут я против них… – Фриц Ламме развел руками, показывая свое бессилие. – И ничего я не облегчился, просто на воздух вышел. Он стал ворошить ведьмин хлам по углам, светя себе пучком горевшей травы как факелом. – А что ты ищешь? – спросил Ёган. – Надо поглядеть, что тут у нее есть, может, бумаги или чернила. Может, она письма писала. Ну или еще что. – А что еще-то? – не отставал от него Ёган, чувствуя, что Сыч что-то не договаривает. – Да мало ли… Золотишко, может быть. – Золотишко? У нее? – Ёган сомневался, но страх у него уже прошел, и он тоже стал копаться в хламе, тем не менее приговаривая: – Золотишко! Да ты глянь, как она живет. Рвань да гниль. - 286 -

– Вот именно, – сказал Сыч, беря новый пучок травы со стены. – Девок от бремени избавляла, яды да отвары изготовляла, сглазы, привороты делала – все денег стоит. За все ей деньгу несли, а жила она, – он обвел лачугу рукой, – видишь, как зверь дикий. Так где деньга? Закопана где-то здесь, бери огонь и ищи. – Делай, как он говорит, – сказал солдат, в очередной раз подумав, что с Сычом ему повезло. Но и без его указаний слова Сыча произвели на Ёгана впечатление, он тоже зажег пучок травы и начал искать. – Давай-давай, – подбадривал его солдат, и сам потихоньку ковыряясь в горе мусора стилетом, чтобы не пачкать рук, – найдешь бумаги или деньги – награжу. Забылся и присел на корточки, и ему опять скрутило ногу. Он скривился, и тут Сыч вдруг сказал: – Тихо! Все замерли. – Слышали? – Нет, – ответил Ёган, – а чего? Солдат встал и помотал головой, он тоже ничего не слышал. – Показалось, что ли, – сказал Сыч. И тут же снова напрягся: – Тихо, а сейчас слышали? Из угла. – Он указал на угол. – Да ничего мы не слышим, – сказал Ёган. – Да нет, точно звал кто-то, – Сыч полез в угол. Отшвырнул корзину, разбросал какие-то гнилые тряпки, а под ними нашел старую, криво сбитую крышку, поднял ее. – Лаз тут, – сообщил он, – в подпол. А я слышу, вроде зовет кто-то. – Повернулся к Ёгану и добавил: – Лампу давай. Волков и Ёган подошли поближе и увидели лаз в земляном полу, а чуть посветив, заметили и лестницу, ведущую вниз. – Эй! – заорал Сыч в яму. – Есть там кто? – Я тут! – донесся из-под пола приглушенный детский голос. – Сюда ползи, сможешь вылезти? – Смогу, вы только свет не гасите, – донеслось снизу. Вскоре на лестнице появились детские руки, а потом и белокурая голова девочки лет двенадцати- тринадцати. Сыч помог ей вылезти и спросил: – Та-ак, и кто ты? – Я Марта, – сказала девочка, – с мельницы. – И что же ты, Марта с мельницы, делала в подполе? – Не знаю, сидела, видать, там. – Сидела? А кто тебя туда посадил? – Никто, – вдруг сказала девочка. – Не знаю кто. Мамка меня послала за хворостом, а я пошла к лесу, - 287 -

собирала хворост, а потом увидела нашу ведьму. – И что? Она тебя схватила? – спросил Ёган. – Нет. Она меня позвала и начала что-то говорить, а сама стала пальцем перед глазами водить. Вот так, – она показала, как водила пальцем ведьма. – А что она тебе говорила? – Не помню. «Бур-бур-бур» сказала и ноготь свой желтый стала показывать. – Ну а дальше что было? – спросил Ёган. – Не помню, – ответила девочка. – Помню только то, что платье уже мокрое и сижу в темноте на земле. Я стала звать людей, долго звала, а потом вы огоньком посветили. Сыч поглядел на солдата: – Экслеленц, надо будет ведьму попытать, зачем ей деваха. – Я слыхал, что ведьмы детей жрут, – сказал Ёган. – И я слыхал, – кивнул Сыч. – Слыхал, что жрут или еще для какой-либо надобности пользуют. Но детей ведьмы воруют точно. – Вот и выяснишь, – велел Волков Сычу. – Только, думаю, не для себя она девочку поймала. – А для кого же? – испуганно спросил Ёган. – Неужто для упыря? – догадался Сыч. – Надо не гадать, а выяснить, – произнес Волков. – А пока гляньте-ка, что там еще в подполе. – В подполе? – несильно обрадовался Сыч. – Пусть Сыч туда лезет, – сказал Ёган. – Я в такую дыру не пролезу. – Трусы чертовы, – разозлился Волков. – Я бы и без вас сам глянул, если бы ногу не ломило и рука слушалась. Лезьте в подпол, проверьте, что там, лентяи. Нехотя и ворча, Ёган и Сыч поискали масло для ламп и потом, вооружившись ими, полезли в подпол. Собачились, не переставая. Солдат понял, что они друг друга недолюбливают. Даже при нем они иногда срывались на брань, ругались они и сейчас внизу. В хижину зашел сержант, принес факел, стал ножом ворошить хлам по углам. Волков тоже поглядывал, искал что-нибудь интересное. И тут донесся приглушенный крик, потом глухая перебранка, и из дыры в полу появился ларец. И Ёган произнес: – Возьмите кто-нибудь. Сержант взял ларец и поставил к очагу, там было виднее, а из подпола вылезли Ёган и Сыч, оба были грязные, но Ёган выглядел довольным. – Вот, господин, я нашел! – гордо заявил он и добавил: – Золотишко там, наверное. Сыч тем временем уже вертел ларец, думая, как его открыть. – Что ты лезешь? – пихнул его Ёган. – Да угомонись ты, дурень деревенский, я только отпереть хотел. – Да я сам отопру. – Сам! Что ты сам? Ты курятник сам не отопрешь! - 288 -

– Курятник не отопру? Да я тебе сейчас мордасы-то распечатаю! – Заткнитесь оба! – вмешался Волков. – Отпирай, Ёган. Отпирать особо и не пришлось. Ёган просто поднял петлю и откинул крышку. Все попытались заглянуть в ларец одновременно: Ёган светил лампой, а сержант факелом. Внутри лежала красивая синяя бархатная ткань, собранная в большой узел. – Кошель! – удовлетворенно сказал Сыч. – Золотишко. – Да-а, медь в таком не хранят, – согласился Ёган, взял за край бархата и потянул его. Но ни золота, ни серебра они не увидели, а был там лишь тяжелый и большой, с голову младенца, красивый стеклянный шар. Волков взял его в руку, стал разглядывать. Сыч даже потряс бархат, надеясь, что хоть что-нибудь да звякнет, а Ёган в ларец посветил – вдруг хоть на дне что есть. А потом разочарованно сообщил: – Нет тут никакого золота. Но Волков его не слушал, он продолжал внимательно вглядываться в шар, и ему все время казалось, будто он что-то там видит, какие-то отражения. Не то белые извивающиеся полосы, не то полыхающие в неведомой бесконечной синеве языки пламени, а может, волны золотистого тумана. Зрелище это притягивало переливами и пугало своей бесконечностью. – Красиво, – сказал солдат. – Да чего же там красивого, – не согласился с ним сержант, – мрак беспросветный, как в могилу смотришь. – Дайте мне, – попросил Ёган, стал смотреть в шар и тут же отшатнулся. – Фу, аж замутило, словно с перепоя. – И что там увидал? – спросил у него Сыч. – Да не пойми что! Муть лиловая. Круговерть. Глядеть туда невозможно, когда посмотришь туда, так словно пьяный лежишь, а тебя кружит. – Дайте мне глянуть, – сказал Сыч. Солдат дал ему шар, Сыч стал морщиться, всматриваться и так шар крутил, и этак, потом отдал его солдату и сообщил всем: – Не там ничего, стекляшка это, забава для детей; надо золотишко искать. А вот Волков не думал, что шар – забава для детей, не стала бы нищая старуха так хранить эту вещь, будь она простой игрушкой. Солдат бы еще поглядел, да чувствовал себя плохо. Он завернул шар в бархат и положил его в ларец. И сказал: – Ну, поищите чуток, а я на улицу пойду. Выйдя, стал возле телеги, разглядывал босые, уродливые и страшные, не знавшие обуви ступни ведьмы. Слушал ее бормотание из мешка и думал о том, что не поедет с ней в телеге. Верхом поедет. Страшная она была тварь, что там ни говори. Да, как бы ни ломило ногу, с этой бабой он в телегу садиться не хотел. Сержант, Ёган и Сыч вышли из лачуги. Видимо, без Волкова там им было неуютно. Слуга помог солдату взобраться на коня. С трудом, с гримасами Волков перекинул ногу через седло, а Сыч сел в телегу. Косился на бормочущую ведьму, но сел. Девочку к себе на коня взял сержант, и все тронулись к водяной мельнице. - 289 -

Родители девочки и не знали, что она пропала. Думали, что просто заплутала немного. И ничего больше Волкову узнать не удалось, кроме того, что мельник и его жена заметно обрадовались, когда увидели в телеге ведьму с мешком на голове. Баба даже пару раз осенила себя святым знамением и поблагодарила Господа. Видимо, людишки побаивались старуху, и это его ничуть не удивило. Как узнали дворовые о том, что в замок привезли ведьму, Волков не ведал, но пока та валялась в телеге, сбежалась почти вся дворня. Глядели с испугом, как стражники, не шибко церемонясь, волокут старуху в подвал. – Расходитесь, – сказал им солдат, – дел, что ли, нету? Он с трудом слез с лошади и пошел вслед за стражниками в подвал, где для ведьмы освободили помещение, переведя Соллона к старосте из Малой Рютте. Сыч сразу принялся за дело: отправил стражников на улицу разжигать жаровню, а сам привязывал ведьму, пытаясь заодно говорить с ней по душам. – Эх, бабуля, ни за грош влипла. Ну да ничего, может, еще выйдешь отсюда. Старуха, растянутая на доске, поначалу не обращала на него внимания, висела размякшая, а потом вдруг встрепенулась, подняла голову и снова выпучила свои страшные глаза, уставилась на Сыча, стала моргать ему глазом с бельмом и заговорила: – А у коршуна-ворона холопы проворны, лапы жирные да ловкие, глаза черные да острые. – Ну начала, – чуть разочарованно сказал Сыч. – Ты давай это прекращай. Я знаю, как экселенц твою болтовню оплеухой заткнул. Первый раз я испугался, а сейчас я так сам смогу. Может, рука моя не так тяжела, как у коннетабля, но врежу так, что звезды в глазах замелькают. Отвечай, чума старая, – и тут он понизил голос, – золотишко-то где прячешь? А? Ведьма то ли зашипела, то ли засмеялась сипло в ответ. – К черту золото, – сказал Волков. – Говори, от кого твой сынок кривобокий письма носил? А старуха снова обмякла, повисла на руках, бормоча что-то себе под нос, а потом снова подняла глаз с бельмом. – А-а, коршуна-ворона золотом не купишь. Коршун-ворон в суть смотрит, коршун-ворон кровь ищет. – Да заткнись ты! – оборвал ее Волков. – Говори, кто написал письмо дочери барона. Или, думаешь, пожалею я тебя? Сейчас жаровню принесут, посмотрим, как ты заголосишь. Ведьма только беззубо ощерилась. Волков не выдержал, вскочил, но Сыч успел встать между ними. – Экселенц, не нужно. Нельзя так. У вас и для мужика рука тяжела. Не пойму, как она от первой оплеухи выжила. Волков посмотрел на него чуть раздраженно, но ничего не сказал, потому что Сыч, как всегда, был прав. – Но что ж делать-то нам? Она так и будет бубнить да ужас на всех нагонять. – А ну-ка, ребята, – Сыч обернулся к стражникам, – тащите сюда ее сыночка кривобокого. Если ее ни бить, ни жечь нельзя, то сыночка ее убогого можно. Он костлявый, да крепкий. И тут ведьма неожиданно завыла. Да так, что холодом повеяло по душному подвалу, а Волков опять ударил ее по морде. Вой прервался, и старуха засмеялась или заухала, как филин в ночи. – Смеешься? Ничего, сейчас сынка твоего приволокут, и посмотрим, как ты смеяться будешь. - 290 -

Ведьма в ответ снова оскалила свои немногочисленные зубы, стала кашлять и улыбаться, а стражники притащили кривобокого. Тот почти не шел, ноги его волочились по каменному полу. Ведьма, увидев его, сначала было завыла, а затем замолчала, как отрезало, и опустила голову. А Стефан, подняв глаза и увидев ее, только и смог произнести: – Мама, я давно уже тут. Ничего им не сказал. – Вот дурак, – засмеялся Сыч и, недолго думая, врезал ему под дых, чтобы не болтал. И Стефан заткнулся. А Фриц Ламме продолжил: – Ну что, старая? Теперь ты говорить будешь? Или будешь смотреть да слушать, как твоего сынка убогого жарят? – А-а-а! – раорала старуха, и снова холодом подуло. – Коршун! Коршун мясо себе жарить собрался! Никак ужин себе готовит! Волков едва сдержался, чтобы кулаком сверху не ударить ведьме по темени так, чтобы она больше никогда не выла. Сдержался, перевел дух, а потом подошел к жаровне, которую принесли стражники. Достал из углей раскаленную чуть не добела кочергу, поднял ее, подошел к ведьме и поднес к ее лицу. Так, чтобы жар чувствовала. – Сейчас ты мне расскажешь, кто писал письма для госпожи и для кого ты приготовила девочку. Иначе вот это, – он потряс перед носом ведьмы раскаленным железом, – окажется на ребрах твоего сыночка. Сыч стоял рядом, боясь, как бы коннетабль не сунул кочергу в морду старухи, но произошло то, чего он никак не ожидал. Ведьма по-старушечьи пожевала губами, а потом, вылупив на Волкова глаза, сказала: – Наш господин за все тебе заплатит. Сполна! И вдруг, облизав губы, словно съела что-то вкусное, открыла рот и последними зубами вцепилась в раскаленное железо кочерги. Волков так растерялся, что ничего не мог поделать, даже кочергу не отдергивал, стоял и смотрел, как потянулась вонючая струйка белого дыма от жареных шипящих губ ведьмы. Да и Сыч ничего не делал, только кривился от отвращения и был немало удивлен этому внезапному представлению. А старуха изо всех сил челюстями сжимала раскаленное железо. Глаз с бельмом готов был лопнуть, дым поднимался по ее лицу, но челюстей она не разжимала, глядела на солдата, словно наслаждалась его растерянным видом, сопела носом и выла сквозь зубы. Так продолжалось совсем недолго, пока коннетабль не пришел в себя и не вырвал кочергу из пасти старухи вместе с последними ее зубами. Он глянул на дымящуюся кочергу, а ведьма закинула голову, посмотрела в потолок и хрипела страшно на каждом вздохе, и из ее открытого рта поднимался вонючий дым. Все присутствующие безмолвно, с раскрытыми от ужаса ртами наблюдали, как короче и короче становятся ее вздохи и тише завывания. Наконец старуха заткнулась, ее голова повисла, и она перестала дышать. – Вроде все, – с заметным облегчением сказал Сыч, – сдохла. И тут сын ведьмы завыл, забился в руках стражников, заорал: – Мама, мама, господи, ма-ама! Упал на пол и пытался ползти к ведьме, а стражники едва его сдерживали, вдобавок стали бить за страх, что нагнала на них ведьма своей смертью. Верхом на нем сидели, руки ему крутили, но не могли справиться: он изворачивался ужом, орал как резаный и не успокаивался. И тут солдат не выдержал. – А ну поднять его! – велел Волков. Стражники подняли извивающегося калеку, а Волков подошел, хромая, и тяжеленным солдатским кулаком дал ему в скулу так, что голова мотнулась у бедолаги, и еще раз. Сыч подлетел к солдату, повис на - 291 -

руке у него, приговаривая: – Экселенц, убьете. Да убьете же. Убьете же. Экселенц. А Волков бил и бил, словно не замечая Сыча. Калека затих. То ли боль переживал, то ли сознание потерял – висел на руках стражников, и кровь капала с лица. Солдат успокоился. Отдышался. И распорядился: – Жги его, пока не скажет или не сдохнет. Хочу знать, от кого он письма носил и кто хозяин у них, кем они меня пугать вздумали, слышишь, Сыч? Пока не скажет или пока не сдохнет. – Да, экселенц. – А ведьму на помойке зарыть, никакого ей кладбища. – Да, экселенц. Волков было пошел из подвала, но Сыч окликнул его: – Экселенц! – Ну. – Я вот что думаю, пока я калеку жечь буду, неплохо бы егеря с собачками к дому ведьмы пустить. Нехай там поищет. Должно быть там что-то. – С чего ты так решил? Чувствуешь что-то? – Да нет, просто думаю про девчонку, что мы в подполе нашли. Думаю, правы вы были. Ведьма, конечно, могла ее для себя словить, а ежели не для себя, то кто-то должен либо рядом с ней жить, либо сам за ней прийти. – Ничего не понимаю, – сказал солдат. – Объясни. – На ноги ее гляньте, пятки в трещинах, кости артритные, сами ноги опухшие. На таких ногах она далеко ходить не может. Значится, если девчонку она не для себя словила, то кто-то за ней должен прийти. А значит, следы он оставит. Или этот кто-то живет с ней рядом, к кому она и сама сможет дойти на таких ногах. Пусть егерь поищет. – Понял, – согласился солдат, – скажу егерю, пусть ищет. Ни ведьму, ни калеку ему жалко не было. Он убивал сильных, смелых и молодых мужчин – может, когда-то он об этом и сожалел, а про старуху и калеку он даже не думал. Тем более если они стояли между ним и его заветной мечтой, его землицей с мужиками. За эту землю он готов был жечь всех старух и всех калек графства. Солдат вошел в донжон. Там, за длинным столом, он увидел Ёгана, который ел фасоль из одного горшка с конюхом барона. – Ёган, найди егеря, пусть завтра собирается к дому ведьмы. – А кого ж ему искать? – Слуга пережевывал фасоль. – Кого найдет. Ёган бросил ложку, встал. – Только сначала на кухню сходи, пусть кухарка мне свинину пожарит – обещала. Все-таки Волков думал о смерти ведьмы, ел и думал. Думая про нее, он вспомнил про ларец. И пока ждал кухарку с куском пирога с требухой после жареной свинины, он приказал Ёгану принести ларец и - 292 -

теперь сидел, разглядывал его. Рядом уселся сержант. Волков достал бархат, развернул его и потрогал стекло. Обычное стекло – холодное, красивое, гладкое, чуть отливающее голубым. Солдат взял шар, с каким-то непонятным удовлетворением почувствовал его тяжесть в руке и решил снова поглядеть на красивые полосы, те, что видел в первый раз. Он понял, что просто смотреть на шар – дело бессмысленное. Вот лежит он на руке и лежит, а чтобы увидеть там что-то, нужно в него заглянуть, словно в колодец. Он стал вглядываться, смотреть в центр шара. Долго глядел, но ничего, кроме размытых, перетекающих теней там не было. Он уже собирался положить шар в ларец, как вдруг внутри стекла словно что-то появилось, то, что не расплывалось и не искажалось. Сначала это казалось простой точкой, что, мерно покачиваясь, плывет издалека. Точка приближалась, быстро превращаясь в то, что он совсем недавно видел. Прежде чем Волков понял, что это, у него резануло в груди. Прямо там, где еще недавно был огромный синяк. Закололо глубоко, да так, что вдохнуть из-за боли не мог. Солдат слабеющей левой рукой начал тереть себе грудь через кольчугу, дышал с трудом, но все равно продолжал таращиться в шар, желая узнать, что приближается к нему. И он узнал, узнал это. Белесый глаз старухи с желтым бельмом. И этот глаз смотрел на него, видел его. – Дьявол, – выругался солдат и кинул шар в ларец. Крышка ларца захлопнулась сама. – Разбить его надо. Он открыл ларец, зашвырнул туда кусок синего бархата и заорал: – Ёган, где мое пиво?! Ёган, спускавшийся с кухни, развел руками. – Господин, сейчас вам его принесу. – Он пошел обратно. Волков, все еще вспоминая страшный глаз, брезгливо повел плечами и повторил: – Разбить его надо. – Кого? – спросил Ёган, останавливаясь на полпути. – Никого, – буркнул солдат. Весь оставшийся день он просидел за столом в донжоне, ел, пил пиво и растирал больную ногу. Самочувствие его заметно улучшилось, а к вечеру, после пятой кружки пива, он и вовсе повеселел. Особенно рад был видеть монаха. Тот из трактира пришел мрачный: он провел там целый день, считая кружки пива, блюда с жареной колбасой и все-все-все, что приносило деньги. Вывалил на стол целую кучу меди и серебра, и они с управляющим стали ее пересчитывать. – Это что, за один день столько? – спросил солдат. – Да, – невесело сказал монах. – Это ж сколько денег было у трактирщика! – восхитился Ёган. – Много было у него денег, – сказал управляющий Крутец, заканчивая счет и записывая цифру в большую книгу. – Господин управляющий, а долго мне еще там сидеть? – жалостливо спросил монах Ипполит. – А что тебе там не нравится, – спросил Крутец, – в тепле и при еде? – Богомерзко там, воры там, девки, игроки и пьяные. Меня из монастыря отпустили, чтобы я господину коннетаблю помогал, а я за трактиром слежу. Сегодня пришлось у одной из девок деньгу из-за щеки доставать, а она старая, и зубов у нее половины нету, противно было. – Что, воруют? – спросил Волков. - 293 -

– Конечно, все время воруют. Все воруют. До уборной дойти некогда, все следить приходится. – Хорошо, что только из-за щеки, – оскалился Ёган. – А то бабы – они знаешь какие ушлые. – Сержант, – сказал солдат, – завтра съездишь в трактир – воров и игроков гони оттуда в шею, да так, чтобы они туда не вернулись. А всем остальным скажи, что за воровство пороть будем. – Да, господин, – сказал сержант. – А ты, монах, вот на это взгляни. – Волков открыл ларец и достал шар, поиграл им. – Знаешь, что это? Монах, видимо, знал. Его глаза округлились не то от ужаса, не то от восхищения. – Конечно, знаю, – почти прошептал он. – Это oculus pythonissam. Где вы его взяли? – У ведьмы отняли! – похвастался Ёган. – Ну что же это такое? – Монах жалобно посмотрел на управляющего. – Я в кабаке богомерзком сижу с грешниками, а добрые люди ведьм ловят. Господин управляющий, отпустите меня. – Не я тебя туда отправил. Коннетабль попросил тебя мне помочь. Вот и помогай там, где более нужен, – ответил Крутец нравоучительно. – Ну да, помогаю. То возы считаю, то бревна, то мелочь в трактире. Я бы это и в монастыре мог делать, а меня отпустили ведьм ловить и упырей. Я ведьм ловить хочу. – Хочет он! – заметил Крутец. – Смирения в тебе нет, брат Ипполит. Тоже мне, монах. Назначил тебя господин коннетабль мне в помощь – так неси в смирении долю свою. – Ты знаешь что-нибудь про этот шар? – спросил монаха Волков. – Конечно, господин. Можно? – Он потянулся к шару. – Бери. Взгляни в него. – Глядеть в него мне смысла нет, ничего я там не увижу. – Это потому, что ты монах? – В книжке сказано, что «мало кто из мужей очами своими узрит в шаре что-либо. Только жены недобрые да с демонами в душе способны в нем что-либо зреть и, попирая законы Господа, даже заглядывать в будущее», – по памяти процитировал монах. – Чушь, – коротко бросил солдат. – Взгляни в него. – Хорошо. – Ипполит уставился в шар. Смотрел долго и неотрывно. Все сидящие за столом с интересом наблюдали за ним. Ждали. – Ну что, увидал чего-нибудь? – не выдержал Ёган. – Туман только. Клочьями. Как на болоте поутру, – ответил юный монах. – А больше ничего. Получалось, что Волков был единственным, кто видел в шаре чуть больше, чем туман да рябь. А он разглядел в шаре глаз мертвой ведьмы. Говорить солдат об этом никому не стал и предложил монаху: – Ты поешь, а потом книгу принеси сюда, почитаем про шар этот. – Да я в таверне уже поел. – Монах вскочил и убежал за книгой, стуча деревянными башмаками. Вскоре вернулся, сразу нашел место про ведьм и начал читать: – «Ведьмин глаз – агрегат дьявола, часть дьявола, суть дьявола. Сам из себя-то шар стекла белого, чистого, или синего, или красного. Дозволяет дурным женам видеть невиданное и, попирая законы Божьи, - 294 -

зрить в будущее. Добрые мужи ничего доброго в нем не увидят. И болеть будут, глядя в него, а недобрые жены видят в нем все. И смотреть могут сквозь стены, и расстояние им не помеха. Коли подлая жена хочет узреть в нем кого – то ведьминым глазом разглядит его. Но долго в сей агрегат смотреть не может никто, ибо болеть будет. И кровью глаза пойдут, и животом, и дыханием немощен станет надолго». – Вот так вот, – многозначительно заметил Ёган. – Меня сразу замутило, как только я него глянул. Прям в животе все крутить начало… – Помолчи, – сказал солдат. – Монах, читай дальше. – «Ведьмин глаз, – продолжал Ипполит, – дан бесчестным женам сатаной, чтобы те могли с людьми сатанинское творить и в будущее глядеть. А коли добрый муж ведьмин глаз сыщет и коли чтит он веру отцов наших и в Господа непогрешимого верит, тот глаз он должен разбить, а осколки разбросать. Или коли боится он агрегата сатанинского, то пусть передаст он его какому отцу святому или какому воину доброму, который глаза того разбить не убоится». Солдат оглядел всех, взял шар, закутал его в бархат и положил в ларец. – В общем, не игрушка это, – сказал он. – Больше в него никто глядеть не будет. А монах продолжил читать: – «А создают сии агрегаты сатанинские люди – алхимики и ученые. А коли кто узнает о таком человеке, тот должен донести о нем какому отцу праведному или какому воину доброму». Волков слушал его уже вполуха. Он думал о себе: «Что ж, не такой я и добрый муж, если сумел разглядеть в шаре бельмо ведьмы. Интересно, а как заглянуть в будущее? Как бы узнать, что будет?» А монах все читал, и вскоре за столом стал собираться люд дворовый, робко садились с краешку, вставали за спину монаху, не галдели, вели себя чинно, слушали. Сидеть за столом с коннетаблем было почетно, и солдат никого не гнал. Он видел, что людям интересно слушать монаха, а монаху нравилось читать людям. И он продолжал и про ведьму, и про упырей, и про других тварей, пока наконец солдат не встал и не сказал: – Ну, хватит. Ночь уже, идите спать. Может, завтра вечером монах вам еще почитает. Он поставил ларец перед Ёганом, неси, мол. А сам стал переставлять больную ногу из-за лавки. И предложил монаху: – Монах, можешь спать у меня. Ипполит согласился с радостью, завернул книгу в дерюгу и побежал за Волковым. – А где же он у нас спать будет? – не очень обрадовался Ёган. – Негде у нас спать. – Придумай что-нибудь, – ответил солдат. А в покоях Волков с удовольствием завалился на свою роскошную перину и, пока Ёган стаскивал сапоги, спросил: – Послушай, монах. А как через шар заглянуть в будущее? В книге не написано, наверное. – Нет, господин, не написано. Все, что написано, я прочел. – Да, жаль, что ведьма сдохла, – сказал солдат. – Ведьма сдохла? – спросил Ёган. – Ведьма сдохла? Когда? – одновременно с ним спросил монах. – Сегодня, укусила раскаленную кочергу и сдохла. - 295 -

– Как укусила? – не поверил Ёган. – Зачем? – А вот так, – морщился солдат, вспоминая событие, – от злобы вцепилась зубами, когда я ей к морде кочергу поднес, и держала ее, пока не сдохла. – Вот баба, – ужаснулся Ёган, – я эту сатанинскую бабу с детства боялся. Вот как сейчас помню, однажды… – Да погоди ты, – перебил его Волков, – ты скажи лучше, Брунхильда вчера приходила? – А, ну да, была, вечером приперлась вся из себя, прям такая, – он показал, насколько Брунхильда была прекрасна, – да я сказал, что вы спите, что слабы после болезни. – А она что? – Так взбесилась, бранилась: мол, зря по грязи ходила, платье пачкала. Я дал ей крейцер из вашего кошеля, чтобы только не бранилась, она и ушла. Может, зря дал? Жалко деньгу. – Да бог с ним, с крейцером. – Да нет, зря давал, она все равно лаялась, ушла злая. – На меня? – улыбался солдат. – На вас, на вас, а потом и на меня, – проговорил Ёган, сооружая постель монаху на полу. Волков больше ничего не сказал, лежал на перине, улыбался, нога не болела – так он и заснул. И не слышал, как ворчит Ёган на монаха, из-за которого ему пришлось тесниться и делить с ним одеяло. А утром он сидел в одном исподнем в донжоне. Перед ним стояло огромное корыто с теплой водой, а Ёган и мальчишка с кухни помогали ему мыться. Мальчишка держал большой ковш с водой, а Ёган, прилагая усилия, тер господина мылом. И тут неожиданно для всех с кухни спустилась госпожа Хедвига со служанкой. Она скривилась, увидев помывку, и, проходя мимо Волкова, произнесла: – Нужник бы еще тут устроил. Солдат ничего не ответил, поглядел ей вслед и подумал: «Пофыркай мне еще, получу рыцарское достоинство, так не Ёган мне будет ноги мыть». Он еще улыбался от предвкушений, когда в донжон вбежал стражник: – Господин… – он задыхался, – господин… – Да отдышись ты, дурья башка, потом говори спокойно. – Господин, – чуть переведя дыхание, продолжил стражник. – След нашли? – догадался Волков. – Да, господин, сразу собака след нашла, егерь и говорит мне, беги к коннетаблю, след утренний или ночной. Как только на болото пришли, так сразу след взяли. – У дома ведьмы? – Дальше, у кладбища. – Ты бегом бежал, что ли? – Бегом, господин, егерь говорит: беги к коннетаблю, я и бежал. – Молодец, останешься на воротах. – Господин, егерь говорит, что след свежий, поспешать нужно. - 296 -

– Ёган, полотенце, – сказал Волков, – и сержанта мне. – А сержант поутру взял жаровню и поехал в трактир воров ловить, – сказал Ёган, подавая полотенце. – А жаровню-то зачем? – Так клейма ставить, вы вчерась ему сами велели в трактир ехать воров выводить. Вот они с утра и поехали с Сычом и монахом. – Эй, малый, – сказал Волков мальчику, что помогал ему мыться, – лети в деревню, в трактир, скажи сержанту, что егерь дичь нашел и что он мне тут нужен. Ёган, одежду мне и доспех, а ты, – сказал он стражнику, – поднимись к барону, спроси, не угодно ли ему еще одного упыря изловить. Барон был счастлив! Справа позади ехал его коннетабль, затем его сержант и шестеро его людей. А в телеге, замыкая шествие, находились Ёган и Сыч. Так в былые времена барон выезжал на большую охоту, и все это видели. Да еще, к большой радости барона, у выезда из деревни они встретили соседа барона, господина фон Филькенгофа, тот отправился с семьей на богомолье в монастырь. Барон от широты души тут же пригласил Финкельгофа и его сына присоединиться, и те даже были и не против, но их духовник, а особенно жена оказались недовольны таким приглашением, и соседи продолжили свой путь в монастырь. А барон с удовольствием наблюдал, что Финкельгоф уехал с женой расстроенный. Барон откупорил большую флягу с портвейном из далекого города, что на юго-западе у самого океана, и предложил вино солдату и даже сержанту. Он был действительно счастлив. Егерь Клаус свое дело знал: он выяснил, где прячется упырь, по собакам узнал – собак он чувствовал почище, чем людей. И теперь сидел и ждал, когда появится коннетабль с людьми. А когда люди приехали, он точно и грамотно их расставил, как будто загон собирал на охоте с гонщиками и номерами. И уже после того, как все были готовы, он с собаками поднял людоеда с лежки. С собаками, с хрустом кустов, с ревом рога погнал его на барона и сержанта, не давая ему уйти в лес и отгоняя от опушки к болоту. Упырь продирался сквозь кустарник, храпел, как загнанный лось, но двигался бодро, он был меньше первого, но, видимо, такой же сильный. Он вышел чуть южнее кладбища, уже уставший. И встал, харкался, отплевывался смачно, тяжело дышал, оглядывался на собак, что крутились вокруг него, не пытаясь напасть. Был он страшный. Серо-желтый, с налитыми глазами и огромным брюхом. Он издали увидел барона и сержанта с копьями – упырь не был зверем и все, видимо, понимал. Чуть отдышавшись, мерзкая тварь кинулась бежать к болоту, к зарослям и развалинам замка. Но бежал он уже не так быстро и подустал, уходя от собак и Клауса. А барон, увидев его, радостно затрубил в рог, фон Рютте был счастлив. Запрыгнул на коня и погнался за ним. Старый рыцарь летел за уродцем с копьем наперевес, как на турнире, и уже у болота, у зарослей рогоза в рост человека, нагнал его. И со всего маха, как положено, вогнал копье в поясницу людоеду, так, что наконечник вышел из брюха, откуда стразу же показалась мерзкая, зловонная жижа, заливая мокрую траву вокруг. А упырь повернулся, легко ломая древко копья, и одним ударом лапы с черными когтями опрокинул коня барона. Конь завалился на задние ноги и повалился на бок, барону на ногу. Чудовище двинулось было к нему и наверняка убило бы одним ударом, но в него на всем скаку врезался сержант и рубанул уродца мечом по голове. И упырь, и конь сержанта повалились на землю, а сержант успел выскочить из седла, и, пока упыряка не поднялся на ноги, он продолжал рубить его мечом, но поняв, что занятие это пустое, стал колоть его, прилагая все силы, чтобы хоть немного сталь входила в мерзкую тушу. Упырь отмахивался от него, вставал на ноги и готов был кинуться на сержанта, но к тому подоспели на помощь стражники с копьями и уже неплохо кололи его. - 297 -

Тварь устала, это уже было заметно, она угрюмо смотрела на сержанта и стражников налитыми желтыми глазами, тяжело отмахивалась от них и лезла в болото, в рогоз. Лошадь барона встала, он тоже поднялся и не без помощи стражников взгромоздился на коня. К ним подъехали Волков, Ёган и еще один стражник. – Видали, как я его? – хвастался барон. – Видали, господин барон, – сказал солдат. – Ваша храбрость впечатляет, только я боюсь, уйдет он. – Черта с два! – Барон отпил из своей огромной фляги. – У него в брюхе половина моего копья, и сержант его порубил неплохо. Сидит вон в траве, дышать боится. И как нам его оттуда выгнать? – Сейчас придет Клаус и поднимет его собаками. Он выйдет на чистое место, там мы его и прикончим, – предложил сержант. – Живым мне он нужен, – сказал Волков. – Ну что ж, значит, будет брать живым, – пообещал барон и тут же забрал у одного из стражников копье. Барон был пьян, весел и задорен. И солдат понял, что живым ему тварь не видеть. Он вздохнул. А невдалеке, в зарослях рогоза, уныло и натужно заревел раненый упырь. Кони как с ума посходили, Волков едва удержался в седле, да и барон тоже. Два коня, на которых не было седоков, кинулись прочь. – Ишь как орет, – восхитился барон. – Зря стараешься, мы тебя сегодня возьмем, сатанинское отродье. Вскоре собрались все: подъехал Сыч, подошел Клаус с собаками. Решали недолго. Клаус и два стражника стали рубить рогоз на краю болота, делая ход. Упырь, видя, как к нему приближаются, с хрустом и шелестом начал ломиться к воде, вышел на нее и уже медленно и тяжело ступал по болоту, с каждым шагом погружаясь в воду все глубже и глубже. – Пойду за ним, – решил пьяный барон, слезая с лошади. – Погибнете за просто так, – сказал ему солдат. – Возьму людей парочку. Втроем мы его одолеем. – Он выше нас всех на голову, ему воды будет по пояс, а нам по грудь. При его силе всех перетопит. – Так что ж делать? Объезжать болото с другой стороны? А вдруг он не пойдет на другую сторону? Вдруг он пойдет вдоль? – В том-то и дело, – задумчиво произнес коннетабль. – Ладно, сейчас кое-что проверим. Ёган, дай мне арбалет. Ёган принес из телеги арбалет и болты, натянул тетиву. – Я его копьем не убил, а вы его хотите из арбалета подстрелить, – усмехнулся барон, опять отпивая портвейн. – Сейчас посмотрим, – сказал Волков. – Ёган, болт с серебряным наконечником давай. – Ага, – ответил тот и уложил на ложе болт с серебром, прижал его зажимом и отдал оружие Волкову. А упырь медленно шел в глубь болота. Грязь и тина доходили ему уже до пояса, а он могучими руками разбрасывал тину перед собой и все отдалялся. Солдат поднял арбалет. В такую цель и с такого расстояния он промахнуться не мог. – Что ж, посмотрим, не врет ли книга, – прошептал он и нажал на спуск. - 298 -

Болт вошел упырю прямо между лопаток, а тот даже не вздрогнул, как будто и не заметил. Как шел, так и шел. Но это были только первые мгновения. А потом чудовище остановилось, повело плечами, словно что-то чесалось меж лопаток. Затем он полез за спину лапищей, да дотянуться до того места не мог. Он стал приплясывать в воде, а на берегу все собравшиеся с любопытством глядели на него. И тут Ёган сказал: – Ишь ты, как хребтина чешется, аж затанцевал. Все засмеялись, и громче всех засмеялся пьяный барон, а упырь все-таки изловчился и дотянулся до болта, отломил половину с оперением, но не более того. Наконечник остался меж лопаток, и уж тут его затрясло. Он заметался, стал молотить руками по воде, зачем-то подгребать тину к себе и выть трубно и нудно. Кони словно ждали этого, запрыгали, заскакали, начали брыкаться, пытались разбежаться. Стражники ловили их, держали крепко. А упырь завалился в воду набок, забился, поднимая серую муть, как будто плыл куда-то, но плавал недолго и вдруг замер, затих так, что из воды торчало только плечо и ухо, и пар от него шел. – Все, натанцевался урод, устал маленько, – резюмировал Ёган, и все опять засмеялись. А барон дал Ёгану флягу, предварительно отпив. Слуга с поклоном взял флягу и сделал аккуратно глоток, так чтобы не мусолить горловину. – Сержант, – сказал Волков. – Вроде сдох, достать его нужно. – Да, господин, – ответил сержант. Стражники кинули жребий. Проигравшие полезли в болото, привязали тушу, а оставшиеся на берегу выволокли ее, с трудом подняли и под ржание лошадей закинули в телегу. Повезли в Рютте. По дороге барон еще больше напился: пел песни, орал и хвастался. А ближе к деревне уже чуть ли не падал из седла. Сержанту и Ёгану пришлось его поддерживать и увезти в замок, а Волков с остальными поехал на площадь вешать упыря. Стражники уже хотели взять упыря, но солдат остановил их. Чуть свисая с коня, заглянул в телегу и стал рассматривать рану. В спине упыря чернела дыра с обугленными краями размером в кулак. Внутри все тоже было черным, словно выгорело. – Что ж, не врет книга, – сказал солдат и добавил: – Вешайте. Стражники подогнали телегу и прямо из нее вздернули людоеда. По деревне понеслись крики мальчишек: – Коннетабль нового людоеда убил! И на площадь снова шли люди. И смотрели не только на упыря, смотрели и на коннетабля, кланялись ему, а одна румяная бабенка, не старая, глазастая и озорная, крикнула: – Господи, спасибо, что послал нам такого доброго человека! Солдат величественно отвечал на поклоны и даже милостиво улыбался сельчанам. А зеваки сходились на площадь, бабы с нового рынка даже оставляли товар, чтобы взглянуть на очередного упыря, и из трактира вывалили все, кто не был на работах в монастыре. И тут появилась она. Как всегда, со своей чертовой служанкой. Были они верхом, и, бесцеремонно расталкивая зевак лошадьми, женщины добрались почти до самой виселицы. Постояв там, красавица скривилась от отвращения и, подъехав к Волкову так близко, что их колени почти соприкоснулись, сказала, вложив все свое пренебрежение в слова: – Что, поймал несчастного уродца и теперь горд собой? – Поймал и горд, – ответил солдат с вызовом. - 299 -

– И теперь наслаждаешься почитанием черни. – Наслаждаюсь, и дальше буду ловить, и дальше буду наслаждаться, пока всех не переловлю. Мне нравится, что люди славят меня, – говорил он тоном, который госпоже Хедвиге явно не нравился. – Ты ничтожен, – скривила губы красавица. – Тогда мне остается вас только пожалеть, – с улыбкой сказал Волков. – С чего бы тебе меня жалеть? – Потому что скоро я получу рыцарский статус и вам придется стать женой ничтожества. – Ни-ко-гда, – выговорила она заносчиво, с презрением уставившись на него. – Представляю, как тяжко вам будет делить со мной супружеское ложе, – с притворным сочувствием говорил солдат, – возможно, вас придется привязывать к кровати. – Лучше сдохнуть, – зло сказала красавица, – лучше я поднимусь на башню и спрыгну. – Только после свадьбы, – вдруг холодно заявил Волков, – если вы мне не понравитесь после брачной ночи, я вас сам туда отволоку. Он поглядел на эту взбалмошную женщину так, что у нее не осталось сомнений в правдивости его слов. И первый раз солдат заметил в ее глазах неуверенность или даже признаки испуга. Он продолжил: – Кстати, вашу служанку я велю пороть, а потом отправлю работать в коровник, где ей и место. И запрещу ей входить в дом. Хедвига смотрела на него с ненавистью, а он улыбался в ответ и, не отводя глаз, говорил: – Привыкайте, госпожа, вскоре вы будете есть у меня с руки. Вы будете кроткой и ласковой, а иначе я посажу вас на цепь. Как медведя. Или отволоку на башню. Ненависти в глазах молодой женщины сразу поубавилось, появилась тревога. Бойкая на язык, сейчас она даже не знала, что сказать. – Молчите? – Он читал ее как книгу. – Продолжаете ненавидеть меня, но не понимаете, как победить? – Он улыбнулся и чуть склонился к ней. – Вы знаете, мне кажется, что это вы наняли миньонов герцога, чтобы убить меня. Ну, сознайтесь. Сколько вы им заплатили? Или золото здесь ни при чем? Она не созналась, ударила коня плетью и, чуть не сбивая зевак, ускакала. А Волков глядел ей вслед, улыбаясь, ему давно не было так хорошо, несмотря на то, что нога разболелась. Она теперь все время болела, стоило только сесть в седло. Вечером в донжон пришел монах, принес целую чашку мелочи, меди и серебра. Вместе с управляющим они пересчитали деньги, и Крутец сказал: – Да, хороший доход приносит трактир. Откуда столько сегодня? – Трактир полон, все пришли на упыря смотреть, даже те, кто раньше ночевал в монастыре, – дерзко ответил юный монах. – Ты сегодня груб, – сказал ему Крутец, пряча деньги. – Потому что мне там не место, – запальчиво возразил Ипполит, – я из монастыря ушел, чтобы упырей ловить, а не блудными девками любоваться. Господин коннетабль уже второго упыря поймал, а я весь день считаю, какая девка сколько раз ходила с кем на конюшню или в комнаты. – Нет у меня никого, кому бы я мог доверить деньги эти. Понимаешь? – проговорил Крутец - 300 -