Борис Конофальский-Нечто из Рютте

примирительно. – Надо найти, – сказал Волков, – монах прав, не место ему там. Да и мне он теперь надобен, упырей- то мы словили, а как господина их найти, я не знаю. – Да, господин коннетабль, – согласился молодой управляющий, – буду искать ему замену, пусть еще хоть пару дней там посидит. Крутец вздохнул, а Волков кивнул в знак согласия. Управляющий сел рядом с ним и, понизив голос, заговорил: – Я бы хотел с вами побеседовать. – Говорите, – кивнул солдат. – Без лишних ушей. – Хорошо. – Волков, морщась от боли в ноге, поднялся из-за стола. Они вышли на улицу. – Аудит почти закончен, – начал молодой управляющий. – Господа аудиторы дописывают отчет. – Прекрасно. – А я не знаю, что мне делать. Ведь вы предложили мне должность управляющего временно. – Да, и что? – Солдат делал вид, что не понимал. – Ну, понимаете… – мялся Крутец. – Понимаю. Вы бы хотели остаться на этой должности. – Да, господин коннетабль, именно. Я бы хотел предложить свои услуги барону и подписать с ним контракт. – И? – Солдат продолжал не понимать. – И я бы хотел, чтобы вы ходатайствовали за меня. – И почему же я должен это делать? – Разве вы не довольны моей работой? – с удивлением спросил молодой управляющий. – Я стараюсь заработать барону больше денег. – Я вижу ваше рвение. – Я построил рынок, который приносит доход. А сейчас я строю амбары, чтобы не продавать хлеб даром сразу после урожая, а продавать к весне, когда цена выше всего. – Вы молодец, – кивнул солдат. – А еще я собираюсь стоить пивоварню, ведь в городе нужно бесконечно много пива, и хлеба нужно много, солонины, дерюги, дров – да всего. А нам здесь нужны плуги с отвалом. Тут у мужиков в деревне только два железных плуга. – Да, работы много, – соглашался Волков. – Если с умом взяться – здесь можно зарабатывать много денег. – Не сомневаюсь, здесь хорошие места. Но что должен сделать я? – Понимаете, барон – суровый старый воин. К сожалению, на меня он смотрит как на мальчишку. Я пытаюсь с ним поговорить, а он меня либо выпроваживает, либо не слушает. А вас он слушает. Вас здесь - 301 -

вообще все слушают. – И что я должен предложить барону? – улыбнулся солдат. – Мой контракт. Жалованье я себе положу небольшое, двадцать пять талеров в год. – А кроме жалованья? – Как обычно – содержание хлебом, мясом, пивом, жильем, место в конюшне. – Это понятно, а кроме?.. – Ну, и десять процентов с годовой прибыли. Волков усмехнулся, посмотрел на юношу и спросил: – А не жирно ли? – Вот я к этому и веду. Я хочу, чтобы вы поняли – три процента пойдут вам за содействие. – А я смотрю, вы ловкий парень, Крутец. – Коннетабль перестал улыбаться. – Здесь, в Рютте, я вижу больше возможности, здесь всем денег хватит: и барону, и вам, и мне. Нужно только приложить руки и голову. – Вы разбираетесь в людях. – Я стараюсь быть таким, господин коннетабль. – Только вот со мной вы просчитались. – Речь Волкова стала сухой и колючей. – Я люблю деньги, Крутец, да, люблю. Но я не буду делить проценты за спиной барона. Я вообще ничего не люблю делать за спиной. Имейте в виду: я не из купчишек, я из солдат. А у солдат все то, что делится втихаря от других, одобрения не вызывает. В ротах и корпорациях все делится честно и открыто. И свои проценты я должен получать не от вас, а от барона. Запомните, Крутец, на всю жизнь: ловкость и хитрость работают вбыструю, а порядочность и честность работают вдолгую, на репутацию, а репутация – это капитал. Юный Крутец стоял и мял в руках берет, растерянный и смущенный. – Пишите контракт, двадцать четыре талера в год и семь процентов годовых. Принесете мне его – я поговорю с бароном. – Спасибо, господин коннетабль, – обрадовался Крутец и надел берет. Они пошли в донжон, сели за стол. Крутец раскраснелся и попросил принести пиво. Выпив пиво, Волков огляделся и сказал: – Ёган, сходи-ка в трактир. – Чего еще? Ночь на дворе, чего вы забыли в трактире? – Позови-ка мне Брунхильду. – Господин, ну какая вам сейчас Брунхильда, сами еле ходите, неделю назад без памяти лежали в жару, а вам Брунхильду подавай! Вам поспать бы надо да поесть. – Не перечь мне, дурень, иди за Хильдой. – Вот она вам сдалась-то… – Иди в трактир, лентяй, только сначала помоги мне в покои подняться. – Вот и я о чем! По лестнице еле ходите, а Бруньку, значит, осилите, – бубнил слуга, помогая господину. – Не ровен час помрете, а все туда же… Брунхильду ему веди! - 302 -

– Я бы при смерти был и то попросил бы Брунхильду, – сказал Сыч, тоже помогая Волкову подниматься по лестнице. – Уж ты-то конечно, – не сомневался Ёган, – как дурной кобель, глаза бы выпучил да бегал бы за ней по всей округе. Язык на плечо. – И бегал бы, – согласился Фриц Ламме. Волков проснулся, когда в незакрытый ставень уже светило солнце. – Солнце, – сказал он тихо. Это было даже непривычно. Рядом под периной сопела Брунхильда, горячая как печка. А на полу спали Ёган и молодой монах. Утро было прекрасным, в окно светило солнце, и у солдата, если не шевелиться, ничего не болело. – А ну-ка просыпайтесь, – громко сказал он и, забывшись, одним движением свесил ноги с кровати. Это было опрометчиво, тут же боль в ноге дала о себе знать. Он скривился. – Ох, как хорошо спать на перинах, – потягивалась Брунхильда, – когда разбогатею, заведу себя перины. Она была обворожительна: чуть припухла от сна, пышные волосы растрепались, и сидела, бесстыжая, на кровати, не пряча груди. Монах старался не смотреть, а Ёган откровенно пялился, глаз не отводил. Солдат, не стесняясь других, брал ее тяжелую грудь в руку, как будто взвешивал – девица была вроде и не против, сидела, улыбаясь. Волков хотел было еще раз завалить ее в перины, но тут ему на глаза попался ларец. – О, – сказал он, выпуская девичью грудь из руки и слезая с кровати, на этот раз аккуратно, чтобы ногу не растревожить, – а ну сюда взгляни. Он достал из ларца шар и протянул его девице. – Красивый, – сказала Хильда, разглядывая шар – И тяжелый, а что мне с ним делать? Поглядеть в него? Там есть что-нибудь? – Женщина сразу знает, что с ним делать. – Монах изо всех сил избегал смотреть на голую девушку. Солдат подумал о том же, а Ёгану было все равно. Хильда почти голая сидела на кровати, прикрыв низ живота углом перины, и он смотрел только на нее. – Ну так погляди в него, – сказал Волков, – и увидишь, может быть. – А что увижу? – спрашивала девушка, не решаясь заглянуть в шар. – Всяк свое видит, – сказал монах, – а многие так и вообще ничего не узревают. – А как глядеть? – Ну так, посмотри внутрь, – объяснил солдат. – Гляди в серединку. – Ну, смотрю, ничего не видно, – вертела стекло красавица. – Ты смотри дальше. – Смотрю… – Внутрь, внутрь… - 303 -

Она вдруг замолчала. Стала сосредоточенно смотреть, даже чуть морщить лоб, словно то, что она видела, было вдалеке. Так продолжалось недолго, и вскоре лицо ее прояснилось, она вглядывалась уже без напряжения. Даже с интересом что-то рассматривала, и вдруг лицо девушки перекосилось от злобы, она глубоко вдохнула носом, набирая воздух, отбросила шар на перину и заорала что есть мочи: – Зачем, зачем ты мне это показал?! – Да что ты там увидала? – удивлялся Волков. Девица схватила шар снова и замахнулась. Не перехвати солдат ее руку, шар полетел бы в стену. – Ополоумела? – удивлялся уже и Ёган, все еще разглядывая голую женщину с восхищением. И монах уже не отводил глаз, смотрел на девицу с испугом, а та не унималась: – Да чтоб вы сдохли все! Вскочила с кровати голая, никого не стесняясь, стала собирать свою одежду. – Чтоб вам всем пусто было! – Чего разоралась-то? Скажи, что видела? – пытался говорить с ней Ёган. – Что б ты поносом изошел, – завыла Хильда, надевая нижнюю юбку. – Ироды вы все, зачем добрым людям такое показывать?! Не слушая ни уговоров, ни разговоров, кое-как одевшись, она кинулась прочь из покоев. – Да, – сказал молодой монах задумчиво, – видно, что-то недоброе увидала сия женщина в шаре. – Так в книге сказано, что шар для подлых баб, – заметил солдат. – Видать, Брунька не то чтобы подлая, просто на передок слабая, а до денег жадная. А так-то она не злая, – резонно рассуждал Ёган. – Да и нет худа без добра. – И в чем тут добро? – удивился монах. – Так убежала, а денег не взяла. Деньга при нас осталась. – Так остынет и вернется за ними, – сказал Волков. Подбросил шар на руке и добавил: – Что ж за чертовщина в шаре этом? – Нет добра в шаре этом, господин, – сказал монах, – лучше бы разбить его. – Тогда уж лучше продать, – произнес Ёган. – Пока ни бить его, ни продавать не буду, нужно найти вурдалака – может, шар поможет. А ты, монах, иди пока в трактир, посиди еще два дня, а там, может, управляющий тебе замену найдет. – Да, господин, – невесело сказал монах и стал собираться. – И думай, как нам вурдалака сыскать. – Буду думать, – обещал монах. - 304 -

Глава двадцать первая Только Волков вышел во двор, как увидел господ аудиторов и, хромая, направился к ним здороваться. Они раскланялись, и старший из аудиторов, магистр Кранц, сказал: – Поздравляю вас с очередным успехом, господин коннетабль. Да, да, с очередным успехом. Мы все вами восхищены. – Вы о чем? – спросил солдат. – Ну как же, вы опять поймали вурдалака, мы ходили смотреть. Ужасное существо. – К сожалению, господа, это не вурдалак. Это всего-навсего девурер кадаверум, трупоед. Или сервус мортус. – То есть это всего-навсего слуга? Значит, нужно искать господина? – спросил тощий Деркшнайдер, понимающе морща лоб. – Да, мне еще надо найти самого гул магистра, или, как изволил выразиться господин Кранц, вурдалака. – Тем не менее то, что вы сделали, это уже подвиг, – продолжал старшина аудиторов. – Я пренепременно сообщу о вашем подвиге в своем отчете. – В отчете? И перед кем же вы отчитываетесь? – спросил солдат. – Перед канцлером его высочества принца Карла, господином Нойбертом. По закону мы обязаны после аудита составлять для него отчет. К тому же я знаю самого герцога и не премину упомянуть вас в личной беседе с ним. – Вы знаете и герцога? – удивился коннетабль. – Конечно, мы все знаем нашего курфюрста и иногда встречаемся с ним, да хранит Господь нашего Карла Оттона Четвертого, курфюрста Ребенрее. – Аудит всех его поместий, а у него их немало, делаем для него мы, – похвастался Деркшнайдер. – Что ж, я буду вам очень признателен, – сказал солдат, а сам подумал: «Герцог уж точно будет чертовски вам признателен за упоминание обо мне после того, как я прикончил его миньона-дуэлянта». – Но мы же пришли сказать вам, – продолжал не без самодовольства Кранц, – что наша работа закончена. Мы сделали все на совесть и готовы зачитать отчет. – Сейчас? – удивился Волков. – Господа, солнце только встало, а барон еще нет. – Мы прекрасно это понимаем, мы готовы ждать. – А нужно ли мне привести на слушание управляющего Соллона? – Безусловно, мы обвиним его в подлости. Мы считаем, что он вор, – сказал Деркшнайдер. – А нужен ли нам будет ландфогт? – Нет, земельный судья нам не понадобится, – произнес Деркшнайдер. – Соллон служил барону, а значит, находится в его юрисдикции. – То есть сегодня барон сможет вынести приговор управляющему? - 305 -

– Мы на это надеемся, тем более что мы хотим сегодня же покинуть ваши гостеприимные места, – говорил Кранц. – Что ж, давайте сделаем так, чтобы наши желания сегодня же сбылись, – отвечал солдат. В главном зале замка были зажжены десятки свечей и ламп, от привычного мрака и следа не осталось. Огромный стол застелили сукном. Барон, баронесса и даже маленький сын барона сидели с одной стороны стола, а по бокам от них – господа аудиторы. Тут же было кресло и для коннетабля, но он, несмотря на боль в ноге, стоял за креслом барона. У входа в зал было позволено стоять старостам деревень и лучшим из мужиков с их женами. Также без спроса в зал пролезла придворная челядь, и даже кто-то из мастеровых, что жили в Рютте, узнав о суде, пришел посмотреть. Для всех этих черных людей постелили на пол рогожу, и стражники зорко следили, чтобы черный люд с рогожи не сходил. А напротив стола, за которым восседали барон и прочие господа, стояла лавка, на которой сидели Эммануэль Соллон и староста из Малой Рютте. Теперь Соллон совсем не напомнил того управляющего, которого некогда боялись все мужики: и крепостные, и свободные. Его дорогая когда-то одежда была драная и замызганная, сам он сильно похудел и зарос. Мужики с удовольствием глядели на падение этого грозного человека. Они считали, и не без основания, Соллона главным кровопийцей. Именно он гнал их на ненавистную барщину. Именно этот грязный человек считал им оброк, брал выход за зиму и драл проценты за все долги. Именно он, а не барон, которого они видели нечасто, был их главным врагом. Мужики и бабы, стоящие на входе в зал, не скрывали своей радости. Магистр Кранц, дородный мужчина с красивой бородой, встал и, чуть повернувшись к барону, произнес с поклоном: – Соблаговолит ли господин барон выслушать наш доклад? Барон милостиво кивнул, и тогда по левую руку от него встал бухгалтер Виллим. Он взял в руки бумаги и начал читать. Читал он громко, четко выговаривая каждое слово: – Итак, согласно договору между господином Карлом Фердинандом Тиллем, бароном фон Рютте, и аудиторской комиссией в лице магистра Кранца, нотариуса Деркшнайдера, бухгалтера доктора Виллима, мы, вышеперечисленные, провели аудит имения и установили, что пахотной земли доброй имеется… – Он говорил громко, четко и монотонно, но понимать его было непросто. – А недоброй земли имеется в имении… «Барон так долго не продержится, – думал солдат, глядя на кипу бумаг в руках бухгалтера, – заснет, хоть и трезвый». – Также пастбищ… – продолжал Виллим. «Да и мальчишка столько не высидит». – …и лугов под сенокос, и добрых опушек под сенокос, и полян под сенокос… «Да и я не простою столько с больной ногой». – …и сто шестьдесят три двора, включая мельницы, водную и ветряную. Из них сто двадцать один двор мужиков в крепости и сорок два двора мужиков свободных. А из всех дворов только тридцать один двор имеет лошадь, а остальные все мужики безлошадны, а волов не имеет никто. – Матушка, – зашептал маленький барон, – а можно мне уйти? – Нет, вам нужно слушать, – твердо сказала баронесса, – учитесь и запоминайте. Мальчишка свис с кресла, болтал ногами, разглядывал мусор на полу и не унимался, канючил. Глядел на Волкова и шептал: - 306 -

– Коннетабль, скажите матушке, что мне можно уйти. Не хочу про мужиков и коров слушать. Коннетабль его прекрасно понимал, но улыбнулся и сказал: – Нет, господин барон, вы обязаны остаться. Сейчас будут судить человека, и вам как будущему сеньору нужно знать, как проходит суд. – …а мужиков, что плуг имеют, – девять, а плуг с отвалом всего двое, – бубнил Виллим, – остальные либо берут плуг в пользование, либо пашут сохой. – Значит, нельзя уйти? – не унимался мальчик. – Мне надоело! – Нет. Представьте, что вы воин и стоите в строю перед сражением. Стоять приходится долго, и в холод, и на солнце, но надо стоять и терпеть. Вы ж не попросите разрешение у командира выйти из строя, потому что вам надоело? Баронесса с благодарностью поглядела на коннетабля. – А зачем ждать, чего ждать в строю? – спрашивал молодой барон. – Все ждут приказа командира. – Не люблю ждать. – Никто не любит ждать, но если вы собираетесь стать добрым рыцарем, вам придется учиться. – …и того коров во всех дворах, кроме подворья барона, сто восемьдесят девять, а в одиннадцати дворах коров нет вовсе. Те дворы живут впроголодь. А быков у мужиков четыре, а волов и вовсе нет. Замечу, что для такого стада коров быки уже стары, нужно завести молодых быков. Чтобы все стадо могли покрывать. Птица… Солдат хотел уйти сесть в свое кресло, но мальчик его остановил: – Вы куда? – Пойду сяду. – Останьтесь, – попросил мальчик. – Успокойтесь, барон, – сказала мать, – господин коннетабль недавно был ранен на дуэли, он еще нездоров и не может все время стоять рядом с вами. – У вас болит рана? – Беспокоит. – Ну тогда садитесь, а потом расскажете, как вы дрались на дуэли? – спросил мальчишка. – Обязательно, – обещал Волков. Он сел, с удовольствием вытянул ногу и подумал: «Лишь бы барон не заснул». А бухгалтер все вещал и вещал, и информация, которую он озвучивал, становилась все интереснее. – …и староста Малой Рютте гонял мужиков на барщину четыре раза в месяц, а не три, как было уговорено с сеньором. Там было и в марте месяце, и в апреле месяце, и в мае. И в те лишние дни велел он мужикам рубить орешину и продавал ту орешину в монастырь по семь крейцеров за воз, и того продал девять возов, а сеньору о том не сказал. И в книгу то не записал, а деньги присвоил. – Гнида! – крикнул кто-то из мужиков. - 307 -

Бухгалтер перестал читать. Волков чуть склонился над столом, ища взглядом того, кто крикнул, погрозил мужикам пальцем и громко сказал: – Выгоню! – И потом добавил: – Продолжайте, господин бухгалтер. – А еще требовал с мужиков… – снова начал тот. «Господи, невыносимо нудный человек, – думал солдат, – наверное, все бухгалтеры такие». Прошло уже много времени и много листов, прежде чем с делами старосты было покончено, и бухгалтер наконец перешел к тому, что интересовало солдата, – к делам управляющего Соллона. И тут все пошло по-другому. Эммануэль Соллон не собирался сидеть сложа руки, как староста, понурив голову. Он то и дело перебивал бухгалтера и вступал с ним в пререкания. Каждую новую фразу о себе он встречал репликой: «Врете! Не было такого! Выдумки! Вздор!» Сержант одергивал его, шептал ему что-то на ухо. Управляющий успокаивался, но ненадолго. – А с крестьянина Ёгана Швайнефельда взял шестьдесят крейцеров, якобы пеню с долга в шесть с половиной крейцеров, что тот задолжал два года назад за пользование господской лошадью, что он брал для вспахивания трех десятин под озимые. – Лай собаки! Вы, что, поверите этому пьянице?! Бухгалтер посмотрел на Соллона и ответил: – Сей крестьянин готов поклясться в том перед Господом и перед сеньором. – Так пусть выйдет и поклянется! – настаивал Соллон. – Пытаетесь затянуть слушание? – спросил магистр Кранц раздраженно. – Не выйдет. Потому что мы вас не судим – мы аудиторы. А в списке тех, кто на вас показал, шестьдесят три имени, и это только те, кто не испугался. – Это все лживые свиньи! – крикнул бывший управляющий. – Они ненавидят меня за то, что я им не давал воровать и лениться! – Господин барон, – произнес магистр, – прикажите привести тех мужиков, чтобы они свидетельствовали. – Мужиков? А сколько их? – встрепенулся барон. – Шестьдесят три. – О! К дьяволу. Не думаю, что они все врут. – Конечно, барон не собирался сидеть тут целый день. – Абсолютно справедливо, – согласился магистр. – Бухгалтер, продолжайте. – Это не суд! – заорал Соллон и попытался вскочить. Волков дал знак сержанту, и тот все понял. Без разговоров он врезал управляющему под ребра, тот скривился и сел. Этот удар вызвал бурю ликования среди стоящих у входа мужиков. Селянам нравилось, что кровопийцу управляющего бьют, как простого мужика, а бухгалтер тем временем продолжал читать: – Аудиторы пересчитали свиней, коз, гусей, овец, кур и уток… Казалось, всему этому не будет конца. Волков то и дело косился на барона, дабы убедиться, не заснул ли тот, но барон сидел, насупившись, не спал и слушал. А солдат сам начал тереть глаза, когда нудный бухгалтер дошел до мельниц, и он удивился, услышав: – …подведя баланс всего вышеперечисленного, комиссия постановила, что в добрый год имения все хозяйство в совокупности может и должно давать доход от ста семидесяти до двухсот талеров, а в худой - 308 -

год от ста двадцати до ста шестидесяти. Комиссия считает, что управляющий Соллон Эммануэль и его дружки ежегодно уворовывали у своего сеньора от сорока до семидесяти талеров. На этом все. Бухгалтер Виллим хотел сесть, но не успел. – Ложь! – заорал Соллон, опять вскакивая. – Все ложь! Ложь! Ложь! Ложь! – Зачем же ложь? Вот вам все цифры и все подписи. – Бухгалтер показал Соллону пачку бумаг. – А вот бухгалтерские подсчеты и обоснования. – Он показал другую пачку бумаг. – А вот показания мужиков. – Он потряс в воздухе третьей пачкой. – Никакой лжи тут нет, господин Соллон. Все комиссионеры считают, что вы вор. – Лжецы! – заорал Соллон. – Все придумано! Все ваши расчеты ложны, а показания – подделка. Вы все куплены! – И кем же мы куплены? – искренне удивился магистр Кранц. – А вон им! – Бывший управляющий указал на коннетабля. – Им! Он уже и управляющего из вашей шайки назначил! – Смиритесь, Соллон, вы пойманы и разоблачены. Ваш сеньор вам не доверяет, а мужики вас ненавидят. Вы вор, господин Соллон, и ваш сеньор сейчас вынесет вам приговор. – Нет-нет! – снова заорал бывший управляющий. – Я требую настоящего суда, а не этого балагана! – Что вы себе позволяете?! – вдруг крикнул барон и вскочил. – Мой суд вы считаете балаганом?! Вы мерзавец и вор! – Я требую суда ландфогта! Пусть меня судит ландфогт! – Это не обязательно, – спокойно заметил нотариус Деркшнайдер. – Согласно эдикту принца Карла, курфюрста славной земли Ребенрее, да продлит Господь его дни, добрый барон фон Рютте рукой своей давал хлеб вам, а значит, был вам сеньором, то есть и судить он вас может сам, не отдавая вас под суд доброго графа и ландфогта местного, Леопольда вон Шлоссера. Сказано это было негромко и спокойно, но это тихое спокойствие убило Соллона, он устало опустился на лавку и, сгорбившись, уставился в пол под ноги. Он проиграл. – Итак, господин барон, – продолжал магистр Кранц, – принимаете ли вы нашу работу и будете ли вы выносить вердикт по поводу своих людишек, что обворовывали вас? Если да, то ваше решение мы оформим юридически как решение судебное. Прямо сейчас. Волков встал и зашел с правой стороны от кресла барона, стоял за его спиной, ждал. – Ну? – спросил барон у него тихо. – Что с ним делать? Волков произнес только одно слово: – Виселица. – Помилосердствуйте, я с ним за одним столом столько лет просидел. – Вы сидели за одним столом с крысой. В одной из рот, в которой я служил, такую же крысу, которая обворовывала своих друзей, резали на куски, причем резали так, чтобы не сдох сразу. – Может, обойдемся кнутом и клеймом? – Ну, ежели желаете, чтобы следующий управляющий вас обворовывал точно так же, можете быть милосердным. – И все-таки… - 309 -

– Не забывайте: он еще хотел отравить меня, а отравил мальчишку. – Я понял, понял. – Барон встал нехотя, глянул на Волкова, который неотрывно смотрел на него, и произнес: – Соллон, вы сидели за моим столом, и брали на руки моего сына, и называли меня другом, а сами воровали у меня. Он замолчал, обернулся на солдата, надеясь, что тот смягчится, но солдат тихо прошептал: – Виселица. Барон повернулся к Соллону и произнес: – Я приговариваю вас к повешению. – Что?! – заорал Соллон. – Да как вы смеете?! Я для вас делал все что мог! Я делал для вас все! А мужики в проходе одобрительно загалдели, а вот аудиторы были удивлены приговору. – Вы уверены, барон? – спросил магистр, уставившись на барона. – Барон уверен, – твердо сказал солдат, склоняясь к магистру и заглядывая ему в лицо. – Абсолютно уверен. – Ты просто хочешь меня убить! – заорал Соллон. – Чертов наемник! Просто убить. Волков предполагал, что до этого дойдет, и он был к этому готов. Он подал знак, и в зал, расталкивая мужиков и баб, что толпились возле входа, двое стражников ввели, а вернее, втащили калеку Стефана. Кривобокий сын ведьмы почти не мог идти. Стражники бросили его на холодный каменный пол перед сапогами Соллона. – Господин барон, господа аудиторы и вы, добрые люди Рютте, я, ваш коннетабль, заявляю, что бывший управляющий Соллон пытался меня отравить. Отравить при помощи яда, что сделала ведьма, и при помощи ее сына, который принес отравленную еду в замок. Но как вы все знаете, отравился не я, а поваренок с кухни, который выпил вино, предназначавшееся мне. Господин нотариус Деркшнайдер, скажите, что грозит отравителю в доброй земле Ребенрее? Нотариус Деркшнайдер, знаток законов, встал и четко произнес: – Коли отравителем является жена – то сожжение, а коли отравителем является муж – то на усмотрение судьи: закапывание в землю живым или четвертование. – Ну, так что вы выбираете, Соллон? Петлю, могилу или топор? Соллон ничего не ответил, он сидел и смотрел на Волкова с ужасом. – Ясно, – сказал Волков. – Господин барон, как ваш коннетабль я прошу приговорить к повешению соучастника отравления, сапожника Стефана, сына ведьмы. Барон буркнул без всякого желания, лишь бы быстрее закончить все это: – Приговариваю. – Стефан, – продолжал Волков. – Твой сеньор был милостив к тебе, и тебя всего-навсего повесят за твои преступления. Люди у прохода одобрительно загудели, они полностью поддерживали коннетабля. А со старостой из Малой Рютте решили быстро: так как он раскаялся и отдал часть денег, по его согласию его обратили в крепостного, хотя все дети его остались свободными. Староста, насмотревшись приговоров о повешении, был несказанно рад, что остался жив. Пообнимавшись с семьей, тут же ушел. - 310 -

– Добрые жители Рютте, – громогласно объявил Волков, – вор и убийца Соллон и сапожник Стефан будут повешены на площади после обедни. Мужики снова одобрительно гудели, и даже славили коннетабля, и выходили из зала, а стражники уводили приговоренных. Барон, довольный, что все закончилось, встал и сказал: – Я рад, господа аудиторы, что вы приехали и навели порядок у меня в доме. Все господа аудиторы встали и поклонились народу, а магистр Кранц произнес: – Мы рады, господин барон, помочь вам, но это не только наша заслуга. Мы просто приехали и посчитали, а порядок в вашем доме наводит ваш славный коннетабль. – Да-да, – закивал барон, – тут вы правы, тут вы правы. – О вашем добром коннетабле молва идет по всей округе, – добавил Деркшнайдер. – Да, вы все не лыком шиты, – сказал барон, – поэтому я приглашаю вас и коннетабля на прощальный обед. – Мы польщены, господин барон, – улыбнулся магистр. Так и начался добрый обед, перешедший в ужин. К вечеру, когда вино и веселье лилось рекой, а Волков был уже не совсем трезв, к нему подошел старый слуга барона Ёган и сказал на ухо: – Господин коннетабль, вас там девица дожидается. – Девица? – спросил солдат. – Девица – это кстати. Он извинился и вылез из-за стола, несмотря на протесты барона и аудиторов. Пришлось пообещать вернуться. Во дворе замка его ждала Брунхильда. – Деньги вы-то мне не отдали, – не здороваясь, с раздражением начала она. – Деньги? Какие еще деньги? Волков улыбнулся, попытался ее обнять и схватить за грудь. – Да не придуривайтесь, я ушла утром, а деньги не взяла. Десять крейцеров гоните! – Она не давала себя ни обнять, ни хватать. Ловкая. – А-а, ты про деньги. – Он все-таки пытался ее обнять, но девушка была непреклонна. – А ну-ка, куда вы! – Девушка вырвалась из его рук. – Не лезьте ко мне, я за деньгами пришла. – Да ладно тебе, – не отставал солдат. – О-о, а вы, оказывается, бельма залили. А я чувствую, винищем несет, – злилась девица. – Сказала «нет», значит, нет. – Ишь ты, «нет» она сказала. – Вижу, пьяный вы. Ладно, завтра приду. – Она собралась уходить. – Стой! – Волков полез в кошель, стал отсчитывать монеты. – Вот, держи. Только расскажи, что в шаре видела. – Ой, отстаньте вы, чтоб вам пусто было. – Девица уже разозлилась не на шутку и пошла прочь. – Стой! Возьми деньги! – Волков догнал ее. – Бери, пятнадцать крейцеров даю. - 311 -

Девушка быстро, как кошка лапой, забрала деньги, тут же закинула их в лиф платья, развернулась и пошла, не прощаясь. – Да стой ты! – догнал ее Волков. – Расскажи, что в шаре видела, мне нужно знать, чтобы поймать вурдалака. В умной книге написано, что женщины в шаре могут что-то увидеть. Я-то ничего толком, кроме глаза ведьмы, там не видал. Брунхильда остановилась, посмотрела на него исподлобья и сказала: – Я видела, как людоед моего брата убивал. – Да иди ты?! – не поверил солдат. – Да, – злобно сказала девушка. – Видела я, как он ему ногой на поясницу наступил и за ногу его дернул, а поясница хрустнула, а упырь моего брата закинул на плечо. – Девушка всхлипнула. – А он еще жив был, а кричать не мог и на меня смотрел, а людоед шел себе… – А где ж это было? – спросил Волков. – Ой, да отвяжешься ты от меня?! – заорала девица на весь двор. – Зачем пытаешь?! Через кусты он шел, – она зарыдала, – по болоту. Девушка кинулась бежать вон из замка, солдат за ней не пошел, стоял, чесал подбородок и думал, а затем он двинулся в донжон, но не дошел, ему стало и не до застолья у барона, да и хмель как-то выветрился на улице. Думал, ходил и остановиться не мог, зашел на конюшню и велел конюху оседлать одного из своих коней. И пока не стемнело, поехал в деревню, толком сам не зная зачем. На площади остановился у виселицы, где висел упырь, некоторое время рассматривал его в нелепой надежде узнать что-то, что помогло бы найти хозяина этой твари. Так ничего и не увидев, поехал в трактир, где должен был находиться монах. Там он его и нашел. Ипполит сидел в углу и старался не обращать внимания на пьяный гомон, распутные песни и веселых местных девок. Он следил за разносчицами еды, отмечая на клочке бумаги количество пивных кружек и тарелок, что те ставили на столы, после чего плюсовал деньги в длинный столбец. Когда Волков сел рядом, монах обрадовался: – О, вы! Говорят, барон управляющего сегодня на смерть осудил. – Да бог с ним, с управляющим, у тебя как дела? – С деньгами как обычно, деньги идут, но будет хуже, чем вчера. Вчера, когда упыря вешали, много народу пришло. – Завтра управляющего вешать будут, еще больше народу придет. С управляющим мы вопрос решили, а вот что с вурдалаком делать – ума не приложу. – По чести говоря, я и сам не знаю, – сказал молодой монах, – думаю об этом. Деньги считаю, а сам думаю. Понятно только одно – пока мы гул мастера не изловим, он так и будет людей в трупоедов обращать, а вам так и придется их развешивать. – В том-то и дело, – соглашался Волков. – Я надеюсь, что шар нам поможет. – Который вы у ведьмы отобрали? Злой он, как он поможет? – Пока не знаю, ты сам-то в нем что видел? – Да муть одна. По сути, ничего и не видел. - 312 -

– Вот и я по сути… – Солдат замолчал и случайно обратил внимание на девочку лет четырнадцати. Та была в убогой одежде, босая. Она грязной тряпкой вытирала разлитое пиво со стола и лавки. Волков спросил: – А это кто? – Это? – взглянул монах. – Это Агнеска, сирота. У нее одна бабка болящая, а девчонка тут пробавляется. За еду да деньгу медную. Волков окликнул девочку и поманил рукой: – Пойди-ка сюда. Девочка послушно подошла, не выпуская грязной тряпки из рук, поклонилась. – Как тебя звать? – Агнес, господин, – ответила та. Была она не очень красива, худа, невысока, абсолютно не развита как девушка, ряба, да еще малость косоглаза. – Ты знаешь, кто я? – Да, господин, вы наш коннетабль. – Хочешь заработать пару крейцеров? – спросил солдат, разглядывая ее. – Коли вы мне блуд предлагаете, то напрасно. Истово верю я и свою душу чистую на серебро не променяю. И блуд вам предлагать – грех. Вам грех, – уточнила она. – Да что ты, глупая, – сказал монах. – Господин коннетабль блуд тебе никогда не предложит. Такие, как господин коннетабль, – оплот церкви нашей. – Тогда простите, – сказала девочка. – Если вам что-то прибрать, постирать или помыть нужно – то я согласна. – А ты, значит, в Господа нашего истово веруешь, – заметил солдат. – В Господа нашего верую, и церковь нашу чту, и пастырей наших почитаю. Все посты соблюдаю и ко всем обедням хожу, каждую неделю причащаюсь и все заповеди исполняю. – Молодец, – одобрил солдат, кивая. – А что же вам сделать нужно, господин? – Она смотрела на него, чуть кося левым глазом. – Я даже и не знаю, чем смогу помочь такому господину. – Посмотришь в шар и скажешь, что видишь. – В какой еще шар? – В стеклянный, – сказал Волков. – А к чему мне? – Так надо мне. – Ну ежели вам надо, то погляжу. Авось спина не переломится. – Пошли тогда. – Волков встал. – Монах, вставай, поможешь мне на коня сесть. Солдату было стыдно, но нога разболелась так, что забраться на коня он сам не смог бы. Монах ему помог, а потом подсадил к нему девочку. Агнес была немного не в себе от волнения. - 313 -

Никогда в жизни она еще не ездила верхом, никогда в жизни столь важный господин не уделял ей внимания. Так они и въехали в замок, а как только они въехали, за ними следом прибежал монах. Очень уж хотелось брату Ипполиту видеть, как Агнес будет смотреть в шар. Коннетабль не стал упрекать его в том, что он бросил трактир. Они втроем поднялись в башню, а за ними пришел и Ёган узнать, что там задумал господин. Волков посадил девочку на кровать, несмотря на ее грязное платье и давно не мытые ноги, сам уселся рядом. Ёган достал из ларца шар и протянул его девочке, а та, чуть опасаясь, взял его нежно, как живой, подержала в руках, улыбнулась неожиданно и произнесла: – О боже, какой он теплый. Трое мужчин переглянулись. Теплым его никто не считал, а девочка стала гладить его, как зверька, а потом взглянула на Волкова и спросила: – И что? Если я в него погляжу – то вы дадите мне два крейцера? – Да, если поглядишь и увидишь там что-то – дам тебе денег. – Ах вот как, мне там нужно еще что-то и увидеть? А что? – Не знаю, что увидишь. Хотя меня интересует, где прячется вурдалак. – Это такой, которых вы на площади вешаете? – Нет, вешаю я его слуг, а мне нужно знать, где прячется их хозяин. – И что вы думаете, что я, – она погладила шар, – смогу его там увидеть? – Ну, пока не поглядишь – не узнаем. – Хорошо-хорошо, – закивала Агнес. Она подняла шар, поднесла к лицу и уставилась в него. Смотрела долго, все приближая и приближая шар к глазам. Солдат, монах и Ёган терпеливо ждали, а девочка начала хмуриться, как будто пыталась увидеть что-то далекое. Потом постепенно ее лицо становилось менее напряженным, а вскоре, когда шар почти касался ее носа, она вдруг заулыбалась. Волков, Ёган и монах старались не дышать, ожидая, когда девочка оторвется от шара и что-нибудь скажет. Вскоре так и произошло. Агнес аккуратно положила шар на перину рядом с собой, посмотрела на солдата и произнесла: – Мне нужно раздеться. – Совсем? – спросил тот. – Да. – А зачем? – Не знаю, но нужно. – Нам что, выйти? – Как хотите, мне все равно, – вдруг сказала девочка, встала с кровати и скинула с себя ветхое несвежее платье, потом снова села на кровать, абсолютно голая, взяла шар и поднесла его к глазам. Трое взрослых мужчин смотрели на нее оторопело. У Волкова ее тщедушное тельце не вызывало ничего, кроме чувства неловкости, да и у остальных, видимо, тоже. Они просто ждали, когда она наконец оторвется от шара, а она только чуть улыбалась и продолжала глядеть внутрь. – Ну? – наконец не выдержал солдат. – Видишь что-нибудь? Агнес его даже не услышала, тогда солдат потянул ее за руку, в которой девочка держала шар. - 314 -

– Видишь что-нибудь? – Не мешай! – вдруг зло и резко ответила девочка, даже не посмотрев на него. Ёган и монах удивленно переглянулись. Они не знали людей, которые осмелились бы в таком тоне говорить с коннетаблем, но Волков не обратил на грубость девочки никакого внимания. Он просто отобрал у нее шар, и та сидела на кровати голая, не понимая, что происходит, как будто проснулась в незнакомом месте. – Ну, что ты там видела? – повторил солдат. И тут Агнес поняла, что она голая среди мужчин. Вскочила, стала одеваться. – Так ты ответишь или нет? Девочка слегка тряслась, ее даже передергивало, словно от холода, она смотрела в сторону и вдруг произнесла раздраженно: – Она хочет вернуть шар. – Кто она? – спросил солдат. – Его хозяйка. – Ведьма? Она мертва два дня как. Агнес стояла, продолжая глядеть в стену, и повторила: – Она хочет вернуть шар. И сына. И еще убить вас. Она что-то придумывает. Коннетабль какое-то время смотрел на Агнес пристально, а потом произнес: – А ну-ка пошли со мной. Все четверо спустились и направились в донжон. Там, за столом, ужинали дворовые и стражники. Там же был управляющий и Сыч. – Сыч, – сказал солдат, – ты ведьму дохлую куда дел? Сыч встал из-за стола. – Так это… Я управляющему сказал, он приказал мужикам, вон тем, – он указал на двух дворовых мужиков, сидевших в конце стола, и они тут же поднялись и были заметно напуганы. – Куда дели ведьму? На кладбище? – Так это… Поп велел на кладбище ее не хоронить. – И я велел, а где похоронили? – За околицу повезли. – Место помните? Мужики стояли, мялись. – Ну, что? – настаивал солдат. – Где яму ей копали? – Так сбежала она, – ответил один мужик. – Как сбежала? – не поверил Волков. – Под рогожей в телеге лежала, а как за околицу выехали… Я случайно через плечо глянул… – Ну? - 315 -

– Ну, через плечо глянул, а она сидит, на меня бельмо свое таращит. – Сидит? – Да, господин. – И что дальше? – Сидит и вот так пальцем у меня перед глазами туда-сюда-туда-сюда, – мужик помахал пальцем. – И что? – И все. Мы поехали в замок. – А она? С ней-то что? – не успокаивался Волков. – Мы не знаем, – понуро сообщил второй мужик. – В телеге ее не было. – Болваны! А почему не доложили? – Так это… – мужик пожал плечами, – боязно было. – Боязно, – передразнил солдат, – дурни. Волков повернулся к сержанту. – Двойную стражу к приговоренным, и сам там ночуй, как бы она за сынком своим не пришла. – Да, господин, – кивнул сержант. – Эй, слышали, что сказал господин коннетабль? Стражники слышали, кивали, а солдат, морщась от боли, сел на лавку, притянул к себе Агнес и, глядя ей в глаза, тихо спросил: – А что еще видела? Девочка, не отворачиваясь, тихо ответила: – А все остальное – то не про вас, вас не касаемо. – Я сам буду решать, что касаемо, а что не касаемо. – Отстаньте, – раздраженно шептала Агнес, – голова у меня болит. Все, что вам нужно знать, так то, что ведьма жива и шар вернуть хочет. Шар она хочет вернуть больше, чем сына, а вас она ненавидит люто. Солдат не удивлялся почему-то такому непочтительному разговору с ним – так же грубо вела себя и Брунхильда, после того как в шар заглянула. – И где же она? – В норе какой-то. – А где нора? – Не ведаю. Отстаньте, все я вам сказала, спать хочу. Солдат достал две мелкие монеты, вложил девочке в руку. – Можешь здесь в людской ночевать. – Правда? – Тон девочки изменился. – Спасибо, господин. Спал он плохо, ломило ногу всю ночь, приходилось ворочаться, чтобы найти положение, в котором она не болит. Дождался утра, а оно выдалось дождливым. Серый свет едва проник в окно, как в дверь постучались, вернее даже поскреблись. Ни Ёган, ни монах даже не пошевелились. Дрыхли крепко под шум дождя. - 316 -

– Эй, лентяи, – окликнул их солдат, на всякий случай подтягивая к себе меч поближе, – гляньте, кто там. Монах поднялся, пошатываясь со сна, пошел и открыл дверь. На пороге стояла Агнес. – Я к господину, – говорила она. И смотрела на монаха, чуть кося глазами. Монах ее впустил. Не мог он не впустить, уж больно странным был взгляд девочки. Она словно ждала отказа, готовясь начать борьбу за проход в покои. – Заголяться, что ли, опять пришла? – спросил Ёган спросонья, глядя на нее. А она только зыркнула на него, да так, что тот аж сел на своем ложе. – Ишь ты, – восхитился Ёган, – сама квелая да косая, а смотрит змеей. Агнес не удостоила его ответа, подошла к кровати, к Волкову и, поклонившись, заговорила: – Господин, вам постирать ничего не нужно? Могу полы мыть или заштопать чего. Я все могу по хозяйству, могу за огородом ходить, могу за скотом. Солдат смотрел на нее с интересом. – Да? И какую плату ты хочешь? – спросил он. – Да вы небось знаете какую, – заявила девочка. – Небось – знаю, небось – не знаю. Ты говори, чтобы я не гадал. Что в плату хочешь? – Буду делать все, что по хозяйству нужно, а за это в шар буду смотреть, когда захочу. Агнес явно волновалась, она мяла свои натруженные ручки. Волков хотел было сесть на кровати, да сделал это так неудачно, что в ноге дернулась какая-то жила, словно иглой ткнули. Его лицо перекосилось от боли. – Не дозволяйте ей, господин, в шар пялиться, – сказал Ёган. – Почему? – пережидая приступ, спросил Волков. – Она ж и без шара с придурью, а с ним и вообще умом тронется. Девочка неожиданно повернулась к нему и сквозь зубы, с шипением и злобой тихо произнесла: – Замолкни, холоп. – Вот и я об этом, – подтвердил свои слова Ёган, жестом указывая на нее, – одно слово – припадочная. – И разъяснил: – Дура же! – Это я дура? – взвизгнула Агнес. – Меня наш поп хвалит, я все псалмы наизусть помню. И до тысячи считать умею! И все жития первых святых помню со дня вечери. – Неужели все псалмы помнишь? – не поверил монах Ипполит. – Все сто пятьдесят, – гордо отвечала девочка. – Монах, спроси у нее что-нибудь, – сказал солдат. – Читай девяностый, – предложил монах. – Живый в помощи Вышняго в крове Бога небесного водворится, – затараторила девочка, – речет Господи заступник мой, прибежище мое… – Ладно, – прервал ее монах чуть растерянно, – читай двенадцатый. - 317 -

Агнес чуть задумалась, подняла глаза к потолку, вспоминая, и заговорила: – Доколе, Господи забудешь Ты мя до конца? Доколе отвращаешь лицо Свое от мене? Презри и услышь мя, Господи Боже мой, просвяти очи мои, да не когда усну в смерть, не когда речет враг мой, укрепихся на него… Монах с изумлением смотрел на нее, Ёган с подозрением, солдат с непониманием, а она все читала, пока не дочитала почти до конца: – Но я на милость Твою уповаю, да возрадуется сердце мое о спасении Твоем. Буду петь Господу… – Хватит, – сказал Волков, – ясно, знаешь. Агнес стояла гордая, с вызовом поглядывала на Ёгана. – Ну, то самые известные псалмы, – нерешительно произнес Ипполит. – Так другие спрашивай, какие хочешь, – твердо произнесла девочка. – Ну, давай тридцать седьмой, – сказал монах. – Не нужно, – прервал его солдат, все еще кривясь от боли, – Ёган прав: девочка, умом ты тронешься от этого шара. Ступай в свой трактир. Но девочка не пошла в трактир, она подошла еще ближе к солдату, положила руку на перину и произнесла: – Корчит вас от ноги, господин. Хотите боль отгоню? Не дожидаясь разрешения, она откинула тяжелую перину одним движением маленькой руки и сразу нашла место в ноге, откуда расползалась боль. И положив на него свою мозолистую руку, заговорила торопливо, при этом смотря в стену: – Мясо, что к кости прирастает, криво заросло после раны. Оттого жилу главную теребит. Оттого и боль идет. Так будет всегда. До смерти. Со временем легче будет, но до конца никогда не отпустит. Хромать будете, пока не помрете. – Бредишь? – спросил солдат с раздражением. – Откуда знаешь? – В шаре видела. – Что ты там видела? – продолжал раздражаться солдат. – Рану мою? Мясо? Жилу? – Нет, ни рану и ни жилу, а видела, как стою тут и говорю вам это. – Значит, врала мне вчера, когда говорила, что обо мне в шаре ничего не видела, кроме ведьмы. – Не врала, не помнила, а сейчас как встала возле вас, так и прошибло меня. Все, что вчера в шаре про это видела, то и сказала. И говорю я, а словно не я. – Гоните ее, господин, горя мы с ней хлебнем. Дурная она, – сказал Ёган. – Слышишь, что он говорит? – спросил солдат у девочки. – Боится он, ему и положено, оттого он и холоп, а вы уже про страх и вспоминать не умеете. Оттого вы и людоедов ловите. – Значит, говоришь, до старости хромать буду? – произнес Волков, откидываясь на подушки. Она стояла, не убирая руку с его ноги, и молчала. И кивала. – Значит, до старости я доживу? - 318 -

– Мне то не ведомо, господин, – ответила девочка. – Ты ж сама только что говорила, – напомнил монах. – Да неведомо мне то, – повторила Агнес, – я сказала то, что в шаре видела, и все. Пока она это все говорила, боль, на удивление, прошла, нога почти не болела. – Иди в трактир, – сказал солдат, – я подумаю. Ёган, дай ей крейцер. Ёган нехотя, но без обычных замечаний достал деньги и дал девочке, та низко поклонилась и даже попыталась поцеловать Волкову руку, он не дал. И она вышла. Только после этого Ёган произнес: – Вот вы как хотите думайте, а я скажу вам, что она ведьма. И как по мне, она ведьма похлеще старухи будет. Просто она молодая еще. Солдат посмотрел на монаха, ожидая от того суждения, и тот сказал: – Страшная она. Псалмы читала, будто кого проклинала. – Ясно, – кивнул Волков. Может быть, оба они были правы, и Ёган, и монах, да вот только нога у него не болела совсем. – Ладно, собирайтесь, нам сегодня людей вешать. Ёган, мыться, одежду, завтрак. Монах, пойдешь в трактир – забеги к попу, скажи, что скоро висельников на площадь привезут. Ёган и монах ушли, а Волков остался лежать в кровати. За окном тихо шуршал дождь, а он думал: «А девчонка и вправду страшная, да и бог с ней, лишь бы помогла найти мертвеца». Сколько солдат ни кутался в плащ, но под проливным дождем от воды он не спасал. Одежда быстро промокла, и сначала заныло плечо, а потом и нога. Надо было бы слезть с коня, чтоб ногу не ломило, да слезать некуда, все площадь превратилась в огромную лужу. Зеваки, собравшиеся поглазеть на повешение, терпеливо ждали, пока привели Соллона, потом притащили несчастного, истерзанного пытками калеку. – Господь всемилостивый, когда же он закончится, – произнес барон, разглядывая тучи и протягивая Волкову флягу с вином. Тот только вздохнул в ответ, глядя на попа, который уже бесконечно долго говорил с сыном ведьмы, невзирая на дождь. Волков взял у барона флягу. Сержант, Сыч и стражники терпеливо ждали, когда поп отпустит грехи одному и перейдет к другому. Наконец поп перешел к Соллону и, осенив его святым знамением, начал с ним говорить. – Сержант! – крикнул барон. Перепрыгивая лужи, сержант подбежал к барону. – Скажи попу, чтоб поторопился, мы промокли до костей, а коннетабль еще не выздоровел. Сержант кивнул и побежал к попу. Поп, послушав сержанта, тоже понимающе кивал, но это никак не повлияло на скорость процесса. Соллон явно не торопился умирать и что-то говорил и говорил священнику. Наконец барон не выдержал и заорал: – Сержант, заканчивайте там уже! Сержант вежливо отстранил попа, несмотря на его протесты, и они с Сычом быстро вздернули калеку. Поп еще что-то бормотал и осенял святым знамением Соллона, когда Сыч надел тому петлю на шею. Поп не успел даже договорить, как Сыч и сержант потянули веревку. Вскоре зеваки стали разбегаться, все было кончено. - 319 -

– Фолькоф, поехали, выпьем горячего вина с медом и специями, а то заболеете, – предложил барон. – Да, хорошая мысль, – согласился солдат. И тут в пелене дождя он увидел крепкую повозку с добрым возницей. Повозка катилась с востока к замку. – Я поднимусь к вам, господин барон. Выясню, кто это, и поднимусь. - 320 -

Глава двадцать вторая В донжоне на первом этаже было тепло. Управляющий Крутец велел разжечь очаг. Он и Волков сидели за столом, приезжему они присесть не предложили. Богато одетый молодой человек лет девятнадцати стоял напротив с гордым видом и ждал, пока управляющий закончит читать бумагу. Крутец дочитал и поднял глаза на юношу. Они оба были одного возраста и оба важничали друг перед другом. И все-таки Крутец был важнее. Улыбаясь, он произнес: – Так вы и есть Абрам Гирш, который выкупил трактир в деревне Рютте у Авенира бен Азара? – Конечно, это я и есть, – ответил молодой человек с заметной долей сарказма. Честно говоря, ему было обидно, что эти двое, молодой управляющий, который вряд ли старше, чем он, и солдафон-коннетабль, даже не предложили ему сесть. И он должен был стоять как проситель, как какой-нибудь мелкий купчишка, а они как господа рассматривали его просьбу. А ведь это была вовсе не просьба. Это было правильно оформленная купчая, которая давала ему право владеть трактиром. – А вы из каких Гиршей? – спросил управляющий, откладывая бумагу. – Из тех, что из Креденбурга? Или из тех, кто из Байронгоффа? – Это одни и те же Гирши, и я из них, – не без гордости сказал юноша. – И с каких же это пор Гирши стали интересоваться шинками? Вы ведь всегда были мытарями и ростовщиками. – Этот трактир я купил по случаю, – отвечал Абрам Гирш небрежно. – Были лишние деньги, и почему бы не купить, подумал я. Или вы считаете, что я не имею права? – Имеете, имеете, – заверил молодой управляющий молодого покупателя. – В землях государя нашего императора вы имеете право покупать все, что захотите, кроме земли. – Так я землю и не покупаю, я покупаю трактир. – Абсолютно верно. Вот только нотариус, что заверил вашу купчую, как я вижу, – Крутец опять заглянул в бумагу, – он же из Креденбурга. – Да, я заверял сделку там. – В таком случае я буду вынужден сделать запрос вашему нотариусу, вы уж извините, но пару недель вам придется подождать, прежде чем вы вступите во владение трактиром. – Что это значит? – насторожился Абрам Гирш. – Не волнуйтесь, это простая формальность, простая формальность. Вы ведь знаете, ваш герцог не любит нашего герцога, а наш герцог не любит вашего, поэтому наш прошлогодним эдиктом велел проверять ваших нотариусов, не воры ли, не мошенники. – Это возмутительно, – сказал юноша. – Успокойтесь, господин Гирш, ваши юристы делают то же самое. Как говорится, господа бранятся, а у подданных синяки. – А если я заверю купчую у вашего нотариуса? – Вступите в правообладание немедленно. Абрам Гирш недовольно забрал бумагу со стола. - 321 -

– Я не буду ждать две недели, я оформлю все у вашего нотариуса. – Это правильное решение, – заметил Крутец. – Ведь прибыль за две недели значительно превысит затраты на нотариуса. Гирш едва заметно поклонился из вежливости и хотел уйти, но его остановил Волков: – Гирш, передайте Авениру, что я все еще жду деньги, что он обещал. Гирш нагло ухмыльнулся Волкову прямо в лицо: – Вряд ли я смогу. – То есть? – не понял солдат. – Я веду дела не с Авениром бен Азаром, а с его семьей, с его доверенными лицами. – Что ж, так передайте его семье, его доверенным лицам, что он сбежал, не заплатив обещанного. – А расписка у вас имеется? – поинтересовался юноша ехидно. – Нет, он обещал мне на словах. – Ну, раз так, – нагловато заявил юноша, – то и денег вы не получите. Как говорится, нет подписи – нет золота. – Хорошо, а как мне найти Авенира? – Я не знаю. Думаю, что он уже далеко. – Юноша повернулся и пошел к выходу. – Какой наглый, – вслед ему произнес Крутец. – Думает, что если его семья кредитует герцога Ренбау, то может вести себя невежливо даже в нашем герцогстве. – И что? Этот сопляк через пару дней вступит во владение трактиром и будет нам здесь мозолить глаза? – Вряд ли. Гирши такими мелочами не занимаются, – ответил Крутец, – он его перепродаст. – Может, выкупим? – предложил солдат. Конечно, Волков был солдатом, смышленым, но солдатом, а вот Крутец был из рода городских чиновников, да еще с университетским образованием. Он приблизился к Волкову и зашептал: – Можно, конечно, и выкупить, а можно и… – Что? – Сжечь его, – продолжил управляющий. – Сжечь? – удивился солдат. – Да, сжечь. А на его месте построить больше и лучше, с хорошими номерами, с печью и с хорошей кухней. И это будет дешевле, чем купить. – А разве Гирш не предъявит нам претензии? – В том-то и дело, что нет. Вы что, закона не знаете? – Какого закона? – Закона о земле, принятого еще при Людвиге Втором Справедливом. – Нет, не знаю. – Так вот, – пояснял Крутец. – Любой, кто приобретает землю в славном герцогстве Ребенрее, должен - 322 -

принести присягу принцу Карлу, а присяга приносится как? – Как? – спросил солдат. – Во время присяги вы должны положить руку на Святое Писание. Ни один жид никогда не положит на святую книгу руку. Скорее он согласится ее отрезать. Поэтому ни Гирши, ни кто-либо другой не смогут купить землю, только строение. – Теперь ясно, – произнес Волков. – Спалим трактир и построим лучше старого. Леса кругом много. Мужики есть. Мастеровых наймем. Поставим добрый трактир с конюшнями и амбарами, и будет стоить он нам пятьдесят талеров максимум. – А Гирш? – Волков не был уверен, что это хорошее дело. – А Гирш пусть катится к чертям. У нас свой герцог и свой барон. – Ну, не знаю, – сомневался солдат. – Этот Гирш смеялся над вами, и нагло себя вел, и предлагал вам самому искать какого-то Авенира, чтобы долг вернуть. Когда спалим трактир – он этого Авенира из-под земли найдет, чтобы деньги вернуть. Хотел бы я посмотреть на их ругань, – засмеялся Крутец. – Подумайте об этом, господин коннетабль. Барон, вы и я – мы все от этого выиграем. – Я подумаю, – сказал солдат. – Думать-то особо некогда, господин коннетабль. Через пару дней он вернется, – продолжал молодой управляющий. И тогда Волков поглядел в конец стола, где среди других сидел Сыч. Тот поймал его взгляд, и Волков поманил его. Сыч сразу подошел. – У господина управляющего для тебя есть работа, – сказал Волков. – Я всегда рад работе. – Сыч улыбался не по-доброму. Волков пошел к барону, сидел там, пил вино и вспомнил, что у него есть контракт, который ему дал Крутец, с просьбой подписать его у барона. Он положил бумагу перед бароном и попросил прочесть. – На кой черт ломать глаза? – ответил барон. – Скажите, вы мне его рекомендуете, Яро? – Рекомендую, – сказал солдат, – а еще я вам рекомендую читать все, что собираетесь подписать. – Ладно, давайте, – произнес барон, беря бумагу в руки. Стал читать контракт. Читал он плохо, медленно. Тогда солдат забрал у него бумагу и прочел вслух. Пока он читал, барон пил вино и даже зевал, совсем не вникая в текст. – Знаете, барон, вас будут обворовывать все, – сказал солдат, дочитав. – Это еще почему? – искренне удивился барон. – Подписывайте, – ответил солдат. Он пошел на улицу, ему что-то крикнул вслед барон, но он не разобрал, а на выходе из зала, у лестницы, где дремал старый слуга Ёган, солдат увидал человека, которого сразу узнал по цветам одежды. – Вы от графа? – спросил Волков. Человек только поклонился в ответ. Да и кланялся он так, будто делал одолжение и вообще всем своим видом показывал свою важность. Протянул солдату конверт и стал ждать, приняв вальяжную позу. - 323 -

– Письмо барону? – спросил Волков, не читая, что написано на конверте. – Письмо коннетаблю Рютте, – важно сообщил посыльный. – Что там? – из зала крикнул барон. – Не знаю, – ответил солдат и взял конверт с немалым удивлением, – кажется, граф пишет мне письмо. – И что в нем? – не вставая с любимого кресла, орал барон. Волков развернул бумагу, но там, в прихожей, было темно, и он перешел к свету. У него вдруг бешено заколотилось сердце. Ладони вспотели, он так не волновался, даже когда Кранкль целился в него из арбалета. Он словно почуял что-то. Стал читать: «Добрый друг наш, коннетабль Рютте, Яро Фолькоф, рад сообщить вам, что родственник мой принц Конрад, курфюрст Ренбау, узнав о вашей беспримерной доблести, соблаговолил произвести вас в рыцарское достоинство, передав полномочия свои в деле этом мне, что я с радостью исполню. От начала уборки урожая, то есть через воскресенье, я буду в Рютте, где мы и проведем обряд. Максимилиан, граф славной земли Шлоссер». – Ну, что там? Чего вы молчите? – не унимался барон. Волков залез в кошель, достал талер и подал его посыльному. Тот сделал одолжение, взял деньги. – Передайте графу, что я жду с нетерпением. Посыльный поклонился и ушел, а солдат третий раз начал читать письмо. – Да не мучайте вы меня! – орал барон. – Яро, черт вас дери, что там?! Солдат подошел к нему, сел рядом и положил перед ним письмо от графа. – Кажется, меня производят в рыцари. Волков не до конца понимал, что происходит. То ли от вина, то ли от поздравлений барона, но он был как пьяный. – Поздравляю, друг! – Барон вскочил и как следует хлопнул его по больному левому плечу. – Я же говорил вам, что все будет хорошо! Он опять попытался хлопнуть солдата, но тот увернулся, уж очень тяжелой была рука барона. А Карл и не заметил этого, он радостно говорил: – Ну что, Фолькоф? Вы еще не передумали жениться на моей дочери? Наш уговор в силе? – Если вы не передумали, барон, с чего передумывать мне? – ответил Волков. – Вот и отлично! – Барон повернулся к выходу и крикнул: – Ёган, вина неси! Портвейна нам! Затем он уселся в кресло и стал читать письмо от графа: – Значит, через одно воскресенье. То есть время у нас есть, еще десять дней. Успеем купить красный бархат и позолоченные шпоры. – А зачем нам красный бархат? – спросил солдат. – Вам нужно красное сюрко, так положено. И еще красная подушка. - 324 -

– Сюрко? Да кроме нашего сержанта Удо сюрко больше никто не носит. И зачем мне подушка? – Вы должны быть в красном сюрко на церемонии, а подушка будет вам нужна под ногу для коленопреклонения. И золотые шпоры. – Золотые? Вы уверены? – Да нет, конечно. Позолоченные. Пошлете своего холопа в Вильбург, хотя можно и в Байренгоф. У любого хорошего оружейника они найдутся. – Что еще? – Три дня поста и молитвы. – В монастыре? – Конечно. А еще от вас еще потребуется добрый щит, и найти художника. Вам нужно придумать греб. И кони. Кони у вас добрые есть. И копье, точно. Вам нужно рыцарское копье. А еще вам нужно придумать цвета. Цвета и герб. – Это все, что необходимо? – Да, Фолькоф, да. Барон замолчал, задумавшись, а потом продолжил: – Интересно, а герцог Ренбау даст вам лен или должность при дворе? Или вы будете свободны? Интересно, интересно… – А что, по-вашему, лучше? – спросил солдат. – Конечно, лен. Сначала это будет лен, а потом, для ваших детей, это будет феод, – объяснил барон. – Но за кусок земли вам придется воевать, когда вас позовет герцог. Сорок два дня в год вы будете служить герцогу, являться по первому требованию, и отказаться можно будет только по болезни. – Я знаю об этом, но все же это будет земля. – Да, но не всякий лен того стоит. А вот быть пятым конюшим, или четвертым виночерпием, или каким другим придворным, на мой взгляд, мерзко. Но… – Что? – Вы всегда можете уйти в отставку, в любой момент, а герб и шпоры у вас останутся. Но я думаю, что вам предложат стать свободным рыцарем. Рыцарем без лена и без сеньора. Мне кажется, это для вас лучший вариант. Волков отпил вина, он заметно волновался. Волновался так, как не волновался уже многие годы, даже когда его производили в корпоралы в армии. То волнение, которое он испытывал перед боем или схваткой, было совсем другим. Он сидел и практически видел свой герб на щите. Он еще не знал, что там будет изображено и какие будут цвета, но знал, что у него будет герб. И это было удивительно. – Я сам займусь подготовкой церемонии. Церковь у нас маловата, но мы сделаем все как положено. У нас есть десять дней, мы все успеем. Волков встал. – Барон, мне нужно выйти, обдумать, прийти в себя. – Идите, Яро, идите, скажите Ёгану, чтобы позвал мне швею. И скажите мне, какой бы герб вы хотели. Солдат спустился вниз, во двор. Какое-то время стоял под моросящим дождиком, приходил в себя, а - 325 -

потом пошел в донжон, где встретил управляющего Крутеца. – Пойдемте со мной, – коротко бросил он и пошел на конюшню. Вскоре они сидели верхом на лошадях около виселиц, что стояли на центральной площади в Рютте. – Вы знаете, кто это? – спросил солдат, указывая на труп Соллона хлыстом. Молодой управляющий Крутец прекрасно это знал, это же было очевидно, но он не стал задавать вопросов, а ответил: – Да, господин коннетабль, это бывший управляющий. – А знаете, за что его повесили? – Знаю, господин коннетабль. Он воровал у сеньора. Волков протянул молодому человеку контракт: – Барон подписал ваш контракт. Держите и помните, за что повесили Соллона. – Господин коннетабль, – юноша схватил бумагу, он был растроган, – я никогда, никогда не нанесу барону такого оскорбления. Я всегда буду с ним честен. – Запомните эти слова, – сказал солдат. Ночью солдат долго не мог заснуть. Ворочался. И дело было не в храпе Ёгана и не в больной ноге. Он мечтал, мечтал о гербе. Нет, он не мечтал, он его представлял и думал, как тот будет смотреться на щите. И как щит будет смотреться, привязанный к луке седла. И Ёган, верхом, следом за ним, с оружием и в его цветах. Он знал, что как только герб будет на его щите и верный человек будет при нем, никто больше не посмеет ему тыкать. Сон его сморил глубоко за полночь, а вот выспаться ему не удалось. Свет только стал сочиться в окна, как в дверь начали тарабанить. – Господин, господин, – неслось из-за двери. – Ёган. – Встал уже, – сказал Ёган, идя к двери и отпирая ее. На пороге стоял стражник, если не испуганный, то уж точно обескураженный. – Ну что там у вас опять стряслось? – спросил Волков, садясь на кровати. – Господин, – произнес стражник, с трудом переводя дыхание после бега, – висельник пропал. – Что? – не понял солдат. – Стефана колченогого с виселицы украли. – А Соллон висит? – Висит, а ведьминого сына нету. Волков сидел молча и думал, остальные ждали его решения, не произнося ни слова. Сейчас больше всего на свете ему хотелось откинуться в подушки и лежать под теплой периной, придумывая себе герб, но он был коннетаблем, человеком, который отвечал за все во вверенном ему феоде. И он произнес: – Ёган – лошадей, монах – поможешь одеться, а ты, – он кивнул стражнику, – беги за сержантом. – Так сержант еще с ночи на пожарище, – отвечал стражник. – На каком еще пожарище? – спросил Ёган. - 326 -

– Так ночью трактир сгорел. – Как сгорел, а почему нас не разбудили? – продолжал допрос Ёган. – Сержант не велел, говорил, что коннетабль еще хвор после ранения. – Трактир весь сгорел? – с надеждой в голосе произнес монах. – Весь, – как-то радостно сообщил стражник, – вместе с конюшнями и амбаром, один забор остался, да и тот погорел малость. – А люди не погорели? – спросил Волков. – Вроде нет. – Ясно, иди. Ёган, монах, чего ждете, одежду и коня мне. Соллон висел, как положено, выгнув шею и склонив голову набок. На другой стороне улицы еще дымились головешки бывшего трактира, да по ним ползали его толстые работницы, собирая то, что не сгорело. Но Волкова пожарище не интересовало, он разглядывал конец веревки, на которой висел Стефан. – Срезана, – констатировал сержант. – И часто у вас такое бывало? – спросил солдат. – Первый раз вижу, чтобы висельников воровали. Правда, до вас мы людишек немного чтобы вешали-то. В основном кнутом да клеймом учили, а вешали нечасто. Одного-другого за год, но ни разу у нас их не воровали. – И кто же мог это сделать? – задумчиво произнес солдат. Ёган, Сыч, сержант и монах молчали. – Ну! Есть мысли? – Может, он… – сказал сержант. – Кто? – спросил Ёган. – Вурдалак, мы у него слуг-то переловили, вот он и взял колченогого, чтобы нового слугу себе сделать. – А как он их делает? – спросил у сержанта Ёган. – Сначала вроде как укусит, а кровь им пить самим не дает. Дает только трупы за собой доедать, – отвечал за сержанта монах, так как тот молчал, обдумывая ответ, – но это я так за книгой домысливаю, в книге про это ничего нет. Просто книга говорит, что обратил, и все. – Трупы доедать, – Ёган поморщился и передернул плечами, – фу… – Не брал его вурдалак, – сказал Волков, подумав, – он Соллона бы взял, а не этого плюгавого. – Это значит, – продолжал тему вурдалака Ёган, – кровушку пить он им не дает, а дает после себя объедки догладать. Тот, значит, ему свежей человечины, он ему только объедки… Эх, и у мертвых, выходит, правды нет. – А раз не вурдалак, то кто мертвяка снял? – спросил сержант. Монах глянул на солдата, как будто искал разрешения, тот не заметил его взгляда, он думал, и тогда брат Ипполит произнес: – Может, ведьма, если она еще жива, конечно. – Так сдохла же она, – напомнил сержант. - 327 -

– А девчонка Агнес, когда в шар глядела, сказала, что жива она, – ответил ему Ёган. – Да, – подтвердил монах, – так и было, Агнес сказала, что ведьма шар вернуть хочет и сына. Вот сына и вернула. – Ведьма? – не поверил сержант. – Да она ж хилая, попробуй сам, брат монах, висельника закоченелого с земли-то поднять. – Сержант, – сказал Волков, – найди мне эту Агнес. Ко мне ее. Я в замке буду. – Да, господин. В донжоне, у самого входа, Волков увидел две большие бочки. Еще вчера их тут не было. Он заглянул в одну из них и узнал то, что увидел. Это был жир. Тот, что собирал Авенир бен Азар в своем трактире. И тут же рядом были сложены всякие нужные пожитки и посуда из трактира: чаны, сковороды, горшки, ножи. Пока Волков все это рассматривал, к нему подошел улыбающийся Сыч и поздоровался: – Доброго вам утра, экслеленц! – И тебе, – отвечал солдат. – Ночью все сделал чисто, – не без гордости отчитывался Сыч. – Комар носа не подточит. Все ценное вывезли, только в конюшне осталось чутка, так дело уже к утру шло, не успевали. Постояльцы все целые, кони тоже, никто даже не угорел. – Забыл, как тебя звать, Сыч? – Матушка звала Фридрихом, да то когда было. Меня давно так не кличут, все Сыч да Сыч, я уж и привык. – Ты молодец, Фридрих, а ты мылся, как я тебя просил? – На Святом Писании могу побожиться, – поклялся он и посмотрел на Волкова честными глазами. – Вы сказали, экселенц, – я помылся. Волков поглядел на него и не очень-то в это верил. – Управляющий расплатился с тобой? – Да, экселенц, деньгу уже получил. – А где он сам? – Так с мужиками поехал лес смотреть. У трактира оказался каменный фундамент. Немного леса хорошего, и трактир будет лучше старого. – Ну что ж, Сыч, хорошо, – произнес Волков и обратился к Ёгану: – Крикни на кухню, пусть завтрак несут. Он еще ел, когда сержант привел девочку. Агнес встала рядом с ним, чинно поклонилась и произнесла: – Доброго дня вам, господин, да благословенны будьте. – Здравствуй, здравствуй, наверное, знаешь, зачем я тебя позвал, – сказал солдат и протянул ей чашку молока. Девочка опять поклонилась, беря чашку, и ответила: – Знаю, господин. Хотите, чтоб я в шар поглядела. – А может, знаешь, что я хочу узнать. - 328 -

– Знаю, господин. Хотите знать, где ведьма, – сказав это, она быстро выпила молоко и поставила чашку на край стола. Стояла, смотрела на него своими косыми глазками. Не боялась, не волновалась, она и вправду все знала, она и вправду была умной. – Ты грамотная? – спросил солдат. – Нет, господин. – А откуда ж все псалмы знаешь? – На все службы хожу, за отцом настоятелем повторяю. Министрант читает – я запоминаю. – Ну хорошо, пошли в мою башню. – Только давайте вдвоем пойдем. – Почему? – Не хочу заголяться перед другими мужиками, глазеют они. – А я, по-твоему, не глазею? – Нет, вы не такой, как они. Они поднялись в башню, но солдат не отставал: – А в чем же я не такой? – Вам все равно, а холоп ваш таращится, а монах украдкой глядит, словно ворует. Вроде не смотрит, не смотрит, да и зыркнет. – Ясно. А что ты в шаре видишь? – Так я ж вам сказала, все, что вас касаемо, – говорю, а что не касаемо – шар говорить не велит. – Не велит? – удивился солдат. – Как это он тебе не велит? Агнес опять уставилась на него. Молчала с укором и ответила, как отрезала: – А вот так. Не велит, и всё. Не знаю как. У двери Волков остановился, скривился от боли. – Что, нога болит? – спросила девочка. – Заходи, не стой. – Солдат чуть толкнул ее в спину. Едва переступив порог, Агнес сразу скинула платье, залезла на кровать, уселась так, чтобы грязными ногами не пачкать перину, и сказала: – Я сейчас в шар погляжу, а потом вас полечу. Солдат, тяжело хромая, достал из ларца шар и протянул ей его. Девочка схватила шар так, как голодный схватил бы кусок хлеба, и сразу, словно в омут, кинулась в него смотреть. И тут же заулыбалась. Смотрела она долго, долго и неотрывно. Только дышала часто, словно бежала куда-то, а потом ее начало вдруг потрясывать, передергивать, словно судорогами или как от озноба, но она продолжала улыбаться, только как-то уже вымученно, а трясло ее все сильнее. Солдат не выдержал и выхватил шар из ее рук, а Агнес повалилась на бок на кровать, зажмурилась крепко и закрыла лицо руками. И лежала так, а потом с трудом села, затем слезла с кровати на пол, присела и помочилась, не разжимая глаз. Волков ошарашенно глядел на нее и, видя, что она так и осталась сидеть, спросил: - 329 -

– Эй, ты в своем уме-то? – В своем, в своем, – холодно ответила Агнес, встала, покачиваясь, подошла, подняла платье, медленно надела его и снова зажмурила глаза. Стояла, терла их. – Что с тобой? – спросил солдат. – Ничего, – медленно ответила девочка. – Просто глаза ломит, аж темнеет в них. – Ведьму видела? – Ведьму видела. – Где она? – В лесу прячется, вам ее бояться нечего, она вас больше боится. Уходить отсюда хочет. – Точно? – Точно. Днем и ночью коршуна-ворона ждет. Говорит, что он силы большой. Она боится, что ее господин с коршуном-вороном не совладает. – А что за господин у нее? – Не знаю, но его она тоже боится. Она хочет в своей дом зайти, там у нее есть вещица нужная, а потом уйдет отсюда. – А висельника она сняла? – Она, она. С ней сынок ее. Мертвый, но с ней. – Да как она снять-то его смогла? – не поверил солдат. – Может, кто помогал ей? – Хватит уже спрашивать, устала я, – ответила девочка. – Полежать мне надо, глаза ломит. – А пол вытереть не желаешь? А то после тебя как на конюшне. – Потом вытру, потом, – пообещала Агнес. – А ногу мне обещала полечить? – Сказала же, потом! – раздраженно взвизгнула девочка. – Иди спать в людскую, – произнес солдат и вытолкнул ее за дверь. В донжоне он собрал людей. – Сержант, седлай коней, запрягай телегу, четырех людей с собой берем, Сыч и монах тоже едут с нами. – Куда едем, экселенц? – спросил Сыч. – В берлогу к ведьме. Ты, Сыч, пару ведер жира из бочек возьми. – Хибару ее жечь будем? – догадался Сыч. – Будем, а там вода кругом, все сырое, просто так гореть не будет. – А я еду? – спросил Ёган. – Поломойку найди, пусть уберется в моих покоях, одежду к прачке снеси. Мне лучшее платье скоро понадобится. И к сапожнику сходи, скажи, что сапоги мне новые нужны, да из лучшей кожи, самые дорогие. – Никак праздник какой намечается? - 330 -

– Намечается, – коротко ответил солдат. Сколько они ни искали, сколько ни ворошили убогий скарб ведьмы, ничего ценного найти не могли. Сыч с одним стражником в подпол лазил – все без толку. Только травы сушеные, коренья уродливые, всякий мусор да гнилое тряпье. – Ну не знаю, где еще искать, – говорил Сыч, и было видно, что он устал, – в подполе пусто, кости только. Если только копать начать. Знать бы, что искать. – Если бы знать, – задумчиво ответил солдат, поднимая на палке гнилую тряпку, – ладно, Сыч, пали хибару, палить-то ты вроде мастер. – Добро, экселенц, сейчас сделаю. Но все вокруг было сырым настолько, что даже облитый мерзким жиром хлам плохо горел. Хибара ведьмы сильно дымила и разгоралась с трудом, но все-таки пламя победило. Когда весь дом был охвачен огнем, солдат сказал: – Ладно, поехали домой. Добравшись до Рютте, солдат заехал на пепелище, где нашел управляющего, а с ним одного городского. – А это кто? – псросил он. – Нотариус, – хитро улыбнулся Крутец, – я пригласил его, чтобы он удостоверил пожар и что больше никакой собственности у Хирша здесь нет. – Вот как, даже пожар нужно удостоверять? – С Хиршами по-другому нельзя, на все должен быть документ. Волков поехал в замок и вдруг понял, что его жизнь изменилась. В замок ехал совсем не тот солдат, что еще недавно въезжал в Малую Рютте. Не тот солдат встретил молодого коннетабля, который вот-вот погибнет. Он стал другим. Тот, прошлый, был отставным гвардейцем герцога де Приньи, да, он был корпоралом, правофланговым, хранителем штандарта, но по большому счету для любого благородного он был никем. Особенно после отставки. А теперь… Теперь все менялось. Он был почти самым главным здесь. И уж точно самым уважаемым. Его знали во всей округе. И барон не скрывал гордости, что у него есть такой коннетабль, как он. Господа из соседних уделов, проезжая через Рютте, приветствовали его как равного. Да, как равного. Видимо, весть о том, что ему будет даровано рыцарское достоинство, разлетелась по округе, да еще и слава жесткого и неутомимого стража приносила ему уважение. Но сейчас он поймал себя на мысли, что едет домой. Да, замок Рютте он уже воспринимал как дом. Как когда-то казармы гвардии, куда так хотелось попасть после долгого похода. И можно бы считать себя счастливым, если бы не три важных дела: ему требовалось поймать вурдалака, это очень нужно для статуса. Тогда бы все знали, что он доводит дело до конца. А еще ему поймать ла Реньи, это для себя, для спокойствия. Ему неприятно было вспоминать, что его будущая жена, госпожа Хедвига, его буйная Ядвига крутила шашни с этим белозубым скоморохом, смазливым простолюдином. Он бы вывесил его на площади и был бы рад. А еще требуется пройти обряд посвящения и жениться. Он был уверен, что преград для этого нет. И тогда и щит с гербом, и красавица жена с приданым – все его. Все его! Они с бароном сидели в зале возле камина, разглядывали золоченые шпоры и великолепное алое сюрко. – Роскошь, – гладил бархат барон, – сам бы такое носил. - 331 -

– Не слишком ли? – усомнился Волков. – Императорский цвет. – Нет, то что надо, а шпоры, конечно, дрянь, холоп ваш выбирал? Солдат кивнул. – Продадите потом, один раз надеть можно. И тут в залу вбежал стражник. Встал. Стоял и ждал, пока на него обратят внимание. – Что тебе? – спросил барон. – Я до господина коннетабля. – Слушаю, – сказал солдат. – Жиденок приехал, буянит в донжоне. – Буянит? – удивился барон. – А что ж ему нужно? – На месте его сгоревшего трактира управляющий строит ваш трактир, – произнес солдат, поднимаясь из-за стола, – не волнуйтесь, господин барон, я разберусь. Когда солдат вошел в донжон, он увидел молодого Гирша. Тот был вне себя, стоял у стола и размахивал руками, зато Крутец, сидевший за столом, был абсолютно невозмутим. – Думаете, я дурак?! – орал Гирш. – Я не дурак! Все это ваших рук дело! Ваших! – Суд нашего сюзерена, принца Карла, неподкупен, – меланхолично отвечал Крутец. – Подайте в суд. – Думаете, я дурак?! – снова повторял Гирш. – Какой еще суд? Вы воры! Просто воры! Вы просто украли у меня деньги! – Вам придется доказывать это в суде, – невозмутимо заметил управляющий. Он почти улыбался в лицо юному Гиршу. – Не сметь! – заорал тот. – Не сметь скалиться! Ты вор! – Я попросил бы вас не разговаривать в таком тоне, – мягко говорил Крутец. – Иначе стража выкинет вас отсюда. – Выкинет?! Да я за этот трактир заплатил сто двадцать талеров! Сто двадцать! А ты хочешь меня выкинуть?! – Сто двадцать? – искренне удивился Крутец. – Сто двадцать талеров трактир приносит за год, вы купили его очень дешево. Интересно, почему хозяин продавал его вам за такие малые деньги? – Не твое дело, вор! – Возможно, это был рискованный актив, – продолжал управляющий. – Вы рисковали, Гирш, связываясь с таким человеком, как наш трактирщик. Ваш трактирщик был должен коннетаблю. Вы знали об этом, он вам об этом сказал? – Я повторяю, ты вернешь мне все деньги, проклятый вор! – взвизгнул юноша. – А ну, успокойтесь, – твердо сказал Волков. – Иначе я велю выбросить вас отсюда. – А-а, вот еще один вор! – заорал Гирш, заметив коннетабля. – Вся шайка в сборе. Я требую вернуть мои деньги! – Какие твои деньги, жид? – холодно спросил солдат. Он знал, что мальчишка не в себе, поэтому пытался сдерживаться, но юный Гирш по юности своей - 332 -

этого не понимал. – Мои сто двадцать талеров, что я отдал за мой трактир! – орал он и зачем-то начал размахивать пальцем перед лицом солдата. – Который вы сожгли, проклятые воры! Где мои сто двадцать талеров?! – Твои сто двадцать талеров, жид, – холодно продолжал он, – там же, где и мои тридцать пять. У Авенира бен Азара. В прошлую нашу встречу я спросил, как его найти. Напомнить тебе, что ты мне ответил? – Ах вот, значит, как вы ведете дела. – Гирш успокоился и заговорил заметно тише. – Мы с вами здесь никаких дел не ведем, – спокойно произнес управляющий. – Ваш трактир сгорел. Мы в этом не виноваты. Если считаете по-другому, подавайте в суд. – Вы просто свиньи! – снова заорал Гирш. – Бесчестные свиньи! Гойская банда свиней! Вы еще не знаете, с кем связались, гойская сволочь! – Жид, – произнес солдат, – лучше тебе замолчать. Еще одно слово – и ты пожалеешь. – Не пугай меня, свиноед гойский, ублюдок. И тут даже он понял, что переборщил. Он замолчал. Все это происходило в донжоне, переполненном людьми. Здесь были и стражники, и дворовые. Люди собирались, чтобы посмотреть на скандал, и все слышали слова юного Гирша. Теперь они ожидали, что будет. Если бы все это было сказано наедине, возможно, Гиршу еще сошло с рук, он отделался бы парой оплеух и двумя-тремя ударами палки, но теперь так просто закончить дело Волков уже не мог. Солдат указал на Гирша пальцем и произнес: – Стража, взять его. Повторять было не нужно. Двое стражников тут же вскочили из-за стола, схватили мальчишку, выломали его руку, согнули. Возница, что привез Гирша, попытался было вступиться за господина, но еще один стражник немилосердно ударил его древком копья в лицо, и тот свалился на пол. – Гой, вор, свиноед, – кряхтел Гирш, когда стражники крутили ему руки. – Сержант, у тебя кнут готов? – спросил Волков. – Как всегда, господин, – отвечал сержант Удо. – Десять раз ему будет мало, давай пятнадцать, на площади. – Ублюдок! – завизжал Гирш. – Двадцать, – добавил Волков. – А гавкнешь еще что-нибудь – получишь клеймо на морду. Гирш пытался посмотреть на солдата и, увидев его ледяное лицо, понял, что тот не шутит, и больше ничего не сказал. Сержант и стражники выволокли мальчишку из донжона. – Может, нужно было его в подвале подержать? Он и успокоился бы, – предложил Крутец. – А так мы с ним строго. – Мы с ним слишком мягко, – сквозь зубы отвечал солдат. – Надо было ему язык отрезать, но сегодня я очень милосерден. Потому что скоро меня посвятят в рыцари, и я не хочу омрачать праздник дерьмом и кровью этого животного. – Поздравляю вас, господин коннетабль, – сказал Крутец. – Вся Рютте ждет вашего повышения. – Раз вся Рютте ждет, – произнес Волков, подумав, – значит, у всей доброй земли Рютте будет праздник. Мы устроим фестиваль для мужиков. Я устрою за свой счет. – Зачем? – удивился управляющий. – Они вас и так боготворят, вас все любят. - 333 -

Он не знал, что солдат, возможно, скоро станет не только рыцарем, но и господином Малой Рютте. Если, конечно, барон отдаст Хедвигу за солдата. И Волков хотел, чтобы мужики со всей округи, особенно свободные, знали о нем как о щедром и добром господине. Все это солдат не стал объяснять управляющему, а просто произнес: – Пара коров на жаркое, пять свиней, два десятка куриц, пуд сыра и пуд колбасы, пять бочек пива и браги, детям пряники, незамужним девкам ленты. Подготовьте все это к следующему воскресенью. – Господин коннетабль, фестиваль талеров на пять получается, – чуть замялся управляющий. – Сейчас в казне нет денег. Я мужикам за рубку леса дал, кузнецу за скобянку, все деньги на новый трактир идут. – Вы что, не слышали? Я же сказал – за мой счет. - 334 -

Глава двадцать третья Агнес стала много спать. После того как она заглядывала в шар, девочка шла в людскую и, не поев, ложилась спать. Спала долго, могла лечь днем и встать только утром. И ни клопы, ни блохи, что докучали другим, ее не беспокоили. Волков велел ее не трогать, а дворовые не могли понять, зачем коннетаблю эта косоглазая замарашка, ведь работать она не работала, да и для постельных утех вряд ли годилась, уж больно неказиста и костлява была. Посыпаясь, Агнес долго молилась, потом ела – много и жадно, все, что ни дадут, иногда тихо разговаривала с коннетаблем, который задавал ей только один вопрос: как найти вурдалака? – Ведьма звала его господином, – говорила Агнес. – Ты мне это уже рассказывала. А где она сама, знаешь? – Нет, знаю, что далеко. Не вижу ее и не слышу. – Ушла, значит, – задумчиво произнес солдат, – может, и господин ее ушел? – Может, – пожала плечами Агнес. Волков видел, что почему-то девочка не любит рассказывать о том, что видела в шаре. Каждое слово приходилось тянуть из нее клещами. Наверное, потому что девочка стеснялась, поэтому он и не позволял никому присутствовать при этих разговорах, кроме монаха. А монах сидел рядом и слушал. Он всегда молчал, когда коннетабль говорил с Агнес. А на этот раз он произнес: – Значит, мы больше никого не знаем, кто мог бы указать, где прячется вурдалак? – Я не знаю, – сказала Агнес, – шар не показывает. – А как же вы узнали про ведьму до того, как к нам попал шар? – продолжал спрашивать монах. – Сыч видел, как ее сынок принес письмо трактирщику, а трактирщик написал письмо в замок. Видимо, к молодой госпоже. – А шар не говорит о госпоже Хедвиге ничего? – не отставал брат Ипполит. – Говорит, – недовольно ответила Агнес. – Говорит, что наш коннетабль мечтает о ее заднице. – Что? – Волков нахмурился и глянул на девочку. – Стекло говорит, что вы и во сне, и наяву алчете госпожу Хедвигу, – сказала Агнес. – Прикуси-ка язык, – велел Волков. – Разговорилась. – А еще что шар показал про нее? – продолжал монах. – Больше ничего, – ответила девочка. – Я не алчу госпожу Хедвигу, – сказал солдат. – Мне и монаху можете врать, – резонно заметила Агнес. – Да и себе можете врать, а вот стеклу вы не соврете! Вы о ней все время думаете. И про приданое думаете. У вас все мысли только, что мертвеца поймать и на ней жениться. – Прикуси язык, – сухо повторил коннетабль, холодно глядя на девочку. – Ишь, разговорилась. Слушаю тебя, пока вурдалака не поймали. А как поймаю, пойдешь в трактир лавки за пьяными мыть. – Лицо девочки сразу переменилось, она заметно испугалась. – Простите, господин. - 335 -

– Повтори-ка, – сказал солдат. – Простите, господин. – Как ты меня называешь? – Господином. – И не забывай об этом. – Да, господин. Монах, пытаясь замять неловкую ситуацию, продолжил: – Значит, у нас есть подозрения, что госпожа Хедвига получила письмо от мертвеца? – Вряд ли от него… Скорее, письмо было от ла Реньи, – ответил солдат. – А ведьма точно знала о вурдалаке? – вслух размышлял монах. – Агнес так говорит, – сказал солдат. – Стекло так говорит, – поправила его Агнес. – Да, стекло… – задумчиво произнес Волков, – хотя всякое быть может. Мне такие мысли о госпоже Хедвиге самому в голову приходили. – А с чего же вам такие мысли в голову приходили, что молодая госпожа с вурдалаком знается? Невозможно такое, – вслух размышлял Ипполит. – Я у дезертиров письмо нашел на ламбрийском, а здесь вроде никого нет, кто ламбрийский знает, кроме служанки госпожи Хедвиги. Поэтому на них и думал. – А это та здоровенная женщина, которая с госпожой ходит? – догадался монах. – Да, вроде она из Ламбрии или из Фризии. В общем, из тех краев. – А я тоже из тех краев, – произнес монах, – я тоже ламбрийский знаю. – Знаешь? – Конечно, у нас в доме все на двух языках говорили. А у вас, господин коннетабль, то письмо сохранилось? – Сохранилось. – Волков полез в кошель и достал порядком потертый кусок бумаги, передал его монаху, и тот, развернув бумагу, стал читать, сразу переводя: «Сопляк узнал про склеп, предупредите господина из склепа. А с сопляком разберитесь, иначе донесет. Но так разберитесь, чтобы никто ничего не подумал». – Склеп? – удивленно спросил Волков. – А разве это слово, – он ткнул пальцем в записку, – не «мельница»? – Да нет же, господин, – монах был уверен, – мельница – это mulino, а la cripta – это могила, склеп. – Ты уверен? – Волков встал с лавки. – Конечно, у сеньора Причелли в долине был свой фамильный склеп. Его так и называли – la cripta famiglia. – Дьявол, – выругался Волков, он не верил в такую удачу и свои глупые оплошности. – А я все мельницы от подвалов до чердака обыскал! Сержант, собирай людей! Запрягай телегу, седлайте коней. Поедем, одно местечко проверим. Ёган, не спи: арбалет, доспехи. Сыч, жир бери, мало ли что жечь придется. Брать все лучшее оружие! Один кто-нибудь, сходите за бароном, добрый воин нам не помешает! - 336 -

Будем молить Бога, чтобы он был там. – Куда едем, господин? – спросил сержант. – К старому кладбищу, проверим там кое-что… управляющий, соберите двадцать мужиков покрепче, вдруг пригодятся. – Хорошо, господин коннетабль. – Управляющий встал. – И Клауса с собаками мне, может понадобится. – Большая охота? – спросил сержант. – Очень на то надеюсь. Волков был взволнован. Такое же волнение последний раз он ощущал перед крупным сражением. Коннетабль собрал всех, кого смог, даже мужиков с собой набрал. Ёгану и Сычу выдал кольчуги и бригантину, алебарду сержанту, раздал свое оружие стражникам, объяснив им, что для них лучше умереть, чем его потерять. Народу набралось двадцать человек, а вот барона не было, он уехал к родственникам жены. Волков не хотел его ждать, слишком часто он слышал разговоры о том, что именно барон ловит упырей, а не он, и вурдалака он хотел поймать самостоятельно. Они двинулись. Солдат на коне не ехал, валялся в телеге вместе с монахом, заставляя того еще и еще раз перечитывать главы о гул магистрах. Монах читал: – «Зело быстр он и силен, но то все в ночи. В день солнечный он слабее, чем ночью, но и днем не найдется трех мужей добрых в добрых латах и с добрым оружием, что его одолеют, ежели нет у них оружия из серебра первородного, а ночью он видит не хуже кошки. А днем видит плохо, а ежели на солнце, так совсем не видит. А вот слышит он и днем, и ночью хорошо, как птица ночная, и любой шепот слышит на тридцать шагов. А днем он прячется от солнца в подполы и пещеры, а ночью ходит, где пожелает. А чтобы взять его, надобно вызвать его на солнце и там рубить его топорами или колоть первородным серебром. Или жечь его, связав. Или бить голову и кость его молотом или клевцом». Волков слушал внимательно, Сыч, сидевший на передке телеги, тоже. Даже Ёган и сержант, ехавшие рядом верхом, прислушивались. – Господин, – сказал сержант. – Нам что ж, придется к нему в склеп лезть? – За погибелью? Нет, будем звать его на солнце. Если не удастся убить болтом с серебром, стражники будут его колоть копьями, чтобы обездвижить, а мы будем рубить. Попытается бежать – будем травить собаками, чтобы выдохся. А если не вылезет из склепа, нарубим хвороста до крыши, обольем жиром и подожжем. – Добрый план, – произнес сержант. Волков видел, что все, кто слушал разговор, почувствовали себя уверенней, ведь их командир знал, что делать, хотя сам он до сих пор понятия не имел, сработает ли его план, но он знал главное: командир должен излучать уверенность, поэтому он всячески скрывал волнение, которые его ни на секунду не покидало. – Ну, что замолчал? – сказал Волков монаху. – Читай дальше. – «А бить его нужно пешими, – начал читать монах. – Ибо кони его боятся, и от вони его кидаются от него, и всадника бросают наземь, и не слушаются. И только лишь добрые рыцарские кони с добрым всадником устоят пред магистром де вурер кадаврум». – Монах оторвался от чтения и пояснил: – То есть пред сеньором трупоедов. Вроде мы двоих его слуг убили, но у него может быть третий трупоед. - 337 -

– Молим Господа, чтобы третьего не было, – сказал Волков. – Читай дальше. – Так все. Следующая глава про его слуг, упырей, трупоедов. – Тогда читай снова про их господина. Монах перелистнул страницу и снова начал читать. Доехали. Стали от кладбища к западу. Волков вылез из телеги, Ёган и Сыч помогли ему надеть доспехи. Солдат не особо раздумывал и надевал все, что только можно: и бугивер, и поножи, и наголенники, и латные рукавицы, и шлем. Все остальные тоже готовились. Даже мужики, те, что пришли с топорами, рубили себе колья. Все должны были идти пешими в болото, кроме солдата. Не мог он в доспехах и с больной ногой идти по колено в воде и тине, а в своем коне он почти был уверен. При первой встрече с вурдалаком конь дурковал, но при последней уже вел себя спокойно. Раньше Волков даже в доспехе мог запрыгнуть в седло, не пользуясь стременами, но те времена ушли, наверное, навсегда. Теперь он брался за луку седла двумя руками, только так он мог опереться на левую больную ногу, а правой встать в стремя, которое придерживал Ёган. Потом он не без труда перекидывал ногу через коня, но даже там он не мог попасть больной ногой в стремя, если его не держал Ёган. Да, командир, ведущий своих людей в бой, не должен так садиться на коня. Подобным образом садились немощные старцы, но другого командира у этих людей не было, и они это знали. Он оглядел всех своих людей: и стражников, и простых мужиков. Они тоже смотрели на него. Смотрели с верой, люди не сомневались в нем, это же был их коннетабль. Их смелый и непреклонный коннетабль. И Волков заговорил спокойно и твердо: – Сержант, ты с двумя своими людьми и двумя мужиками идешь справа от меня в десяти шагах. Копья вперед, ты сзади, мужики рядом с тобой. Ёган, Сыч, вы и два стражника идут слева от меня, стражники с копьями вперед, вы сзади, вы трое, – Волков посчитал пальцем трех стражников, – передо мной, копья вперед, идете шагом, не спешите и не пятитесь. Я буду сзади вас, ты, – солдат указал на самого старого и самого опытного из стражников, – сзади с Клаусом и мужиками в пяти шагах за мной. Следи, чтобы мужики не побежали, и, что бы ни случилось, держитесь за мной. И говорю всем, слушайте меня, все время слушайте меня. А вы, – он снова обратился к самому старому стражнику, – не вздумайте отстать. – Не отстанем, господин, – заверил тот. Егерь Клаус тоже заверил коннетабля. Его люди волновались, это было заметно, и это было нормально. Главное, чтобы они верили в него, и тогда все должно получиться. А они вроде бы верили и выполняли все, что он сказал; суетились и малость бестолково, но старались. Волков достал топор, с которым никогда не расставался, и протянул его монаху: – Держи. Слушай внимательно: не знаю, как все сложится, но если кровососа удастся вытащить на свет, ты должен кинуть топор в него. – В кого? – удивился монах, беря оружие. – Я не попаду! – Слушай меня, болван, нужно просто кинуть в него топор, и все, – говорил Волков тихо, чтобы другие не слышали. – Просто кинешь в него, отвлечешь внимание. Нужно будет отвлечь его. Понял? – Я попытаюсь. – Не надо пытаться. Нужно кинуть топор в вурдалака, понял? - 338 -

– Да, я кину топор в вурдалака, господин. – Слушай внимательно, – продолжал солдат тихо, чуть склоняясь с коня, – ты кинешь топор, когда я вытащу ногу из стремени, будешь стоять справа от меня и следить за ногой. Я вытаскиваю – ты кидаешь. Понял? – Да, господин, – монах подбросил топор, – я все понял. – Ёган, арбалет, – скомандовал Волков. Ёган молча передал ему взведенный арбалет, на ложе которого уже был болт с серебряным наконечником. Солдат проверил оружие и закричал: – Копейщики, в морду не колоть, в ляжки тоже, только брюхо, только пах. Длинным выпадом, чтобы насквозь: мне нужно, чтобы вы его прокололи как кабана и держали, пока мы будем его рубить. Кто верует в Господа нашего – читайте молитвы. Он осенил себя святым знамением. Его люди делали то же самое. Шептали молитвы, а многие подходили к монаху, и тот наскоро благословлял их. Становились в боевой порядок. – С Богом! – крикнул солдат. – Пойдемте и убьем эту тварь, вернем ее обратно в ад. Они пошли в болото. Шли они то по щиколотку, то по колено в грязи к центру кладбища, обходя покосившиеся надгробия. Туда, где в тумане темнел склеп. Шли не спеша, как положено, держались вместе, не разбегаясь. Все молчали, все были напряжены, и даже собаки, бредя в воде почти по живот, не лаяли. И тут за порывами ветра облака разлетелись, и вдруг пришло солнце. – Вот, видите? – сказал солдат громко. – Кого-то из вас, чертовых грешников, Господь еще слышит, Он послал нам солнце. Люди тихо радовались, глядели на солнце и на коннетабля. – Молитесь, добрые люди, о том, чтобы адская тварь была там, но не сбежала. Вскоре они подошли к склепу. Он был старый, черный, без лишних украшений, только крест на стене да дверь из железных прутьев. Камни его старые поросли мхом. – Господин! – крикнул один из стражников, что шел справа рядом с сержантом. – Глядите! Волков взглянул, куда указывал стражник, и увидел, что у поваленного надгробия из воды торчали не то женские, не то детские ноги, серые от разложения. – Ну вот, – сказал солдат, – кажется, мы его нашли. – Конечно, он здесь! – крикнул Сыч. – Чувствуете, трупьем воняет? – Пошли. – Солдат взмахнул плетью, и его люди двинулись вперед. А солнце разгоняло туман, светило не через облачка, не лучиком, а жарило во всю мощь уходящего лета. Оно осветило мерзкое, запущенное старое кладбище, разогнало туман, а заодно и мрачное предчувствие смерти. Перед ними было просто замшелое и мрачное здание, сложенное из огромных камней. В двадцати шагах от склепа Волков поднял руку, приказывая остановиться. Все стояли тихо, даже собаки его понимали и не лаяли. Все ждали, что будет делать командир, а коннетабль крикнул: – Эй, кровосос, я знаю, что ты нас слышишь! Выходи, мы пришли за тобой! - 339 -

Он не знал наверняка, но очень, очень надеялся, что вурдалак там. Самое страшное, чего он больше всего боялся, – это то, что склеп окажется пуст. – Я знаю, что ты там! И не надейся, я не полезу в твою могилу. Я привел достаточно людей, чтобы нарубить хвороста и дров. Я завалю дровами весь склеп по самую крышу. Я привез бочку жира, я запеку тебя, как гуся в печи! Он замолчал, но ничего не происходило. Светило солнце, было тихо, даже птицы не пели. – Ну что ж, значит, быть посему, – кричал солдат. Надежда на то, что вурдалак там, у него таяла, но отступать он был не намерен. И Волков крикнул мужикам, что были сзади: – Эй, вы, рубите жердины, подопрем дверь! Запечем этого гуся! И тут, напугав многих, заунывно и страшно заскрипели старые петли. Дверь из железных прутьев с грохотом ударилась о стену склепа, распахиваясь настежь. И из склепа вышел он. Вурдалак остановился, щурясь на солнце, по колено в воде. Это был молодой, белокурый, абсолютно белокожий красавец, его штаны были изрядно потрепаны, а рубаха, некогда белая, была серой и буро-черной на груди и животе. Солдат даже думать не хотел, сколько человеческой крови засохло на этой рубахе. Вурдалак, продолжая щуриться от солнца, пошел навстречу людям, он улыбался. Остановился в десяти шагах прямо перед копейщиками, что стояли перед Волковым. Его зубы были на удивление белы, сам он был бледен, грязные волосы до плеч и никакой растительности на лице. – Вот вы какой, коршун-ворон! – произнес он звонко и отчетливо. – Снимите-ка шлем, коннетабль, а то за ним и бугивером я не вижу вашего лица. И тут Волков неожиданно заметил, что люди его стали волноваться, принялись шептаться и смотреть на своего коннетабля. – В чем дело? – видя их замешательство, рявкнул солдат. – В чем дело? Стоявший перед ним стражник повернулся к нему и произнес с испугом: – Так это наш молодой барон… – Какой еще барон? – не понял Волков. – Наш молодой барон, сын нашего барона, что сгинул на войне. – Вы удивлены, коннетабль? – с усмешкой произнес вурдалак. – Холопы узнали меня. Сержант, ты ведь тоже меня узнал? Волков глянул на сержанта. Тот смотрел на вурдалака с ужасом и удивлением. И тут коннетабль почувствовал себя неуверенно и от души пожалел, что не дождался барона. Он даже представить не мог, что сержант может выглядеть таким растерянным, и понял, что нужно что-то делать. Из-под шлема и бугивера докричаться до кого-то непросто. Железо глушит голос. Солдат это знал и знал, что докричаться нужно, поэтому заорал изо всех сил: – Они тебе не холопы! Они люди барона фон Рютте! А ты – кровосос. С тех пор как ты решил стать кровососом, ты перестал быть наследником фон Рютте. Даже если ты им когда-то был! Теперь ты бешеная собака. Ты вне закона. И тут случилось ужасное. – Ты – недоумок! – заорал вурдалак, разевая огромную пасть. В этом оре слышался визг и скрежет. - 340 -

Все, кто слышал его, вздрогнули и попятились, а конь под Волковым взбрыкнул, заплясал и попытался развернуться, чтобы сбежать. Волков натянул поводья изо всех сил, а вурдалак не успокаивался, продолжая скрежетать: – Неужто ты думаешь, что я, сын барона и рыцарь, стал бы пить кровь по своему желанию?! – А ну-ка стали ровно! – заорал солдат на своих людей. – Копья на врага, не бойтесь его. Сам он, уже усмирив коня, похлопывал его по шее. – Тихо ты, волчья сыть, тихо. Убедившись, что все стоят и никто не бежит, он крикнул: – Мне все равно, как ты стал кровососом. Ты – порождение ада, губитель душ! Ты убивал детей и баб, а значит, ты более не рыцарь! Даже если и был им когда-то. Все, что я могу для тебя сделать, так это предлагаю тебе сдаться и отправиться на суд к барону! Стань на колени, заведи руки за спину. Тогда я не буду тебя убивать, а отдам тебя барону или церковному фогту, чтобы они судили тебя. – А ведьма говорила, что ты умный. – Вурдалак засмеялся. – А ты тупой, как свинья. Сегодня я тебя убью, но перед тем, как убить тебя и выпить твоей крови, я объясню, что произошло со мной. – Мне это не интересно! – крикнул Волков. – Я это не тебе расскажу, а людям, что пришли с тобой. Вы же помните меня, да? Все молчали. Смотрели на него и боялись шевелиться. – Вижу, что помните. – Вурдалак улыбался, он был доволен производимым им впечатлением. – Вы знаете, что я поехал на войну. И, к сожалению, в первой же мелкой стычке я получил небольшую рану. Мне поранили ступню левой ноги. Я даже к лекарю обращаться не стал. Думал, пустяки. Через неделю рана не затянулась, а через две недели ее края стали черными, а нога красной, я чувствовал себя все хуже. И тогда я пошел к лекарю, а тот сказал, что ногу надо отрезать, причем по колено. Как мне, молодому рыцарю, остаться без ноги? Я не хотел с молодости быть калекой. Я стал искать лекарей, что вылечат ногу. И находил. И они лечили. Брали деньги и лечили. А потом сбегали. И когда я уже трясся в лихорадке, а чернота покрыла всю ступню, я решил ехать домой и поехал. Как-то вечером я и мои люди не успели найти ночлег. Мы остановились на опушке около леса, а ночью началась гроза, и на нас напали. Это были дезертиры, уж слишком у них оказалось хорошее оружие. Мы начали с ними драться, а утром я очнулся у крестьянина дома. Без коня, без денег, без оружия и слуг. Я остался один и умирал. Валялся на лавке в крестьянской избе, прикрытый рогожей. Своими стонами я изводил всю крестьянскую семью, объедал их и подыхал. И вот в одно утро крестьянин привел человека. И человек сказал, что вылечит меня. – Вурдалак поднял левую ногу, продемонстрировал ее всем. – И он не соврал, он вылечил. Только предупредил меня, что после лечения я не буду прежним, но мне было все равно. Я готов был на все. Я был согласен на все, лишь бы мучения прекратились. И он укусил меня в горло, а когда я очнулся, жара уже не было и нога совсем не болела. Сын барона, если, конечно, это был он, замолчал. – Очень жалостливая история! – заорал Волков. – Я почти что плачу, только чувствую, крестьянин привел к тебе не человека, а кровососа. Такого же, как ты сейчас. И вот я думаю, а той тварью, что тебя укусил, был случайно не ла Реньи? Вурдалак молчал, пристально глядя на коннетабля. – Эй, молчишь? Я что, угадал? Да, угадал. Хватит болтать, кровосос, становись на колени, иначе мы убьем тебя. - 341 -

– Холопы! – опять завизжал вурдалак. – Повелеваю, убейте этого ублюдка или я убью вас всех! Слушайте своего господина! Визг этой твари въедался в мозг и деморализовал, в нем Волков чувствовал лютую ненависть к себе, как будто она адресовалась именно ему. – Слушайте меня, своего господина! – визжал людоед. – Слушайте… Конь снова заплясал под солдатом, а люди озирались растерянно, морщились, смотрели на коннетабля, не знали, что делать, ожидали и надеялись, что коннетабль знает, коннетабль сейчас все скажет. Они не слушали вурдалака, они смотрели на коннетабля. Ждали его приказа. Люди были за него. Пока. И он понимал, что с кровососом нужно кончать, уж больно опасен тот был, но стрелять с коня, который волнуется, бессмысленно, только болт потеряешь в грязи. Волков стал успокаивать коня и орал одновременно: – Не слушайте и не бойтесь его, он отринул Святую Церковь нашу, забыл долг рыцаря – защищать слабых, наоборот, он жрал детей и баб, он больше вам не хозяин, он тварь, нелюдь, пес дьявола! Волков гладил и похлопывал коня, и тот вроде как угомонился. Стал, как положено боевому коню смирно, и почти не тряс головой. Тянуть больше не было смысла; что собирался делать людоед, не было понятно, он мог и кинуться в бой, и бежать, и солдат решил стрелять. Он вытащил ногу из стремени, ожидая, что монах кинет топор, но ничего не произошло. Волков глянул на Ипполита, а тот стоял, разинув рот и уставившись на вурдалака, еще и поигрывал топором. Волков пнул монаха в ребра и зло зашипел: – Уговор, дурень, помнишь? Брат Ипполит поднял глаза на солдата, словно не понимал, о чем говорит тот. – Не слушайте этого пса, – снова визжал вурдалак, – этот безродный ублюдок приехал в землю нашу и командует тут, как будто он господин… Конь опять заплясал, а Волков видел, как пар поднимается над головой вурдалака. Эта тварь уже не могла ждать и двинулась вперед, не спеша… Пока… «Убьет меня, все остальные разбегутся, – думал солдат, – никто не осмелится напасть на сына барона, даже если он нелюдь». – Я, ваш господин, – продолжал вурдалак и орать, и приближаться, – повелеваю вам – убейте чужака! Надо было стрелять, но как в него стрелять, если конь не стоит на месте, а этот выродок неотрывно смотрит на него? Солдат решил спрыгнуть с коня. И тут монах кинул топор. Как ни странно, точно и сильно. Топор летел прямо в рыло нелюдя. Солнце светило ярко, людоед щурился, но все равно все видел. Он отмахнулся от летящего топора, словно от мухи назойливой, откинул его от себя с такой же легкостью, как девушки откидывают непокорную прядь волос. Одним движением. И хотел было оскалить великолепные зубы в улыбке превосходства, как в голову ему, прямо в угол между лбом и виском, врезался болт. Волков выстрелил сразу, как только увидел взмах монаха. Конь не стоял ровно, но до вурдалака было всего несколько шагов. С такого расстояния он никогда не промахивался. А нелюдь, среагировав на топор, пропустил выстрел. Теперь солдат ждал его реакции. А вурдалак все так же улыбался и на глазах опешивших людей взялся за древко болта и с хрустом и черной жижей вытащил его из головы. – Ты думал убить меня так, ублюдок! – крикнул он и отбросил палку с оперением в воду. - 342 -

Реакция нелюдя насторожила солдата, но он еще не потерял надежды: – Если бы ты и в правду был на войне, людоед, ты бы знал, что ни стрелы, ни болты так из себя доставать нельзя! – крикнул ему солдат. – Иначе наконечник останется внутри. От головы вурдалака на солнце шел пар, а он улыбался и двинулся на копейщиков, что стояли перед солдатом. – Да плевать мне на твой наконечник! – визжал он. – Плевать! «А вдруг и вправду ему плевать, – думал Волков, – тогда мне конец, людишки-то разбегаться собираются. Думают, что его не убить». Судя по всему, так и было, а людоед опять завизжал так, что кровь в жилах стыла, и снова двинулся на стражников. Люди стали поворачиваться, глядеть на своего коннетабля. Собаки сзади зашлись лаем и разбегались, вырывая повода у егеря из рук. – Господин, что делать? – крикнул один из мужиков. Коннетабль пытался навести порядок и успокоить людей, но его никто не слушал. Конь стал крутиться вокруг своей оси и бил ногами, поднимая тучи грязных брызг. И тут вурдалак, щурившийся до этого от солнца, вдруг широко открыл глаза, остановился и замолчал, словно прислушиваясь к чему-то. Застыл, а из черной дыры в голове выползла струйка белого дыма. Он зашипел, словно огромный кот, широко разинув пасть, и с силой сдавил виски руками. Так и стоял с широко открытыми глазами, уже и солнце его не пугало. – Что? – крикнул солдат, останавливая наконец своего взбесившегося коня. – Голова заболела? Теперь нелюдь зажмурился изо всех сил, но продолжал стоять. – Заболела, – продолжал Волков, – говорил же тебе, нельзя оставлять наконечники в себе. И тут вурдалак снова завизжал, да так, что один из стоявших перед солдатом стражников бросил копье, закрылся руками, как будто они могли защитить от визга, и кинулся бежать по болоту. Визгом этой твари как кипятком обдавало. Двое других растерянно оглядывались на коннетабля. Он захотел остановить бегущего и ободрить своих людей, но тут конь его совсем взбесился и встал на дыбы. Правая нога солдата была не в стремени, а на левую он опереться не мог, и удержаться в седле шансов не было. И, выронив арбалет, он с грохотом рухнул в грязь и воду. С трудом подняв голову над водой, он отрешенно смотрел, как разбегаются дворовые мужики, догоняя скулящих от страха собак. А тварь все визжала и визжала, все ближе и ближе. Так, что уже резало уши. А Волков барахтался в тине и грязи, пытаясь найти твердую и нескользкую почву под ногами, чтобы встать. И тут чьи-то сильные руки подхватили его и подняли. Это был Ёган. – Господин, вы живы? Волков был жив и зол, уж он-то не собирался бежать. Солдат вырвал из рук Ёгана секиру и сказал: – Арбалет обронил, найди, – и двинулся навстречу вурдалаку, распихав сидевших на корточках от страха стражников. А тот остановился и визжал, зажмурившись, но уже не так громко и страшно, все еще сжимая виски руками. Дыра у него в башке стала заметно больше, ее края обуглились, и из нее шел дымок. Тяжело шагая по черной болотной мути, солдат подошел к твари и, забыв, что он может снова повредить еще не зажившее плечо, взял секиру в обе руки. Он нанес вурдалаку страшный удар, вложив в него все силы, всю свою злость. И плечо сразу заныло. У него было такое ощущение, что он рубанул старый, влажный дубовый - 343 -

пень и что его удар бесполезен. Но визг вдруг стих, и стало слышно, как с криками, брызгами и шумом разбегаются его люди, лают собаки, ржут кони. Вурдалак стоял и во все глаза смотрел на Волкова, даже протянул к нему правую руку, левая ключица с левой же рукой у него были разрублены до соска на груди, из раны сочилась черная жижа. – Ну, – сказал ему тот, – и кто из нас теперь тупой, как свинья? Нелюдь не ответил, глядел на солдата как-то удивленно. И Волков, невзирая на ноющую боль в плече, еще раз со всего размаха рубанул вурдалака, на этот раз по башке. Тот безмолвно завалился набок в черно-серую воду, от его притопленной головы шел пар. А солдат, опустив секиру, огляделся вокруг. Кроме пары стражников, сержанта и Ёгана, остался лишь монах, все остальные разбежались. Было тихо. Все смотрели на него. Во взглядах людей Волков видел восхищение и даже благоговение, но ему было не до этого. – Ты арбалет нашел? – спросил он у Ёгана. – Да нашел, нашел, – показал оружие тот, – цел и невредим он. – А конь мой где? – Сейчас сыщу, – обещал Ёган. – Господин, как вы себя чувствуете, – разбрызгивая грязь, подошел к нему монах, – вы упали с коня, плечо ваше цело? – Плечо, – солдат пошевелил плечом под латами, – ноет. – Вы убили вурдалака, нужно снять доспех, плечо поглядеть. – Нужно топор мой найти, помнишь, где он упал? – Сейчас найду, – обещал монах. – А где остальные? – спросил солдат, еще раз оглядываясь вокруг. – Разбежались, – ответил ему сержант. – Надо эту тварь к телеге отволочь. – Не волнуйтесь, господин, все сделаем. – Сержант подошел к нему и забрал из руки секиру. А Волков стоял и глядел в небо, щурился на солнце. Он и представить себе не мог, что может так радоваться солнцу. Если бы не боль в ноге и нытье в плече, он был бы сейчас счастлив. Коннетабль не поехал в телеге: нога, конечно, болела, но лезть туда, где между ведер с жиром валялся вурдалак, не хотелось. Он был накрыт рогожей, но его белая как полотно рука свисала с телеги. Вернее, сначала она была белой, а под солнцем становилась пунцовой. Мужики и стражники подходили, смотрели на руку, но под дерюгу никто заглянуть не решался. Так и шли. Возница хотел было повернуть к деревне, но коннетабль окликнул его: – Куда собрался? – Так на площадь, – пояснил возница. – Ты что, дурак, хочешь повесить на площади сына барона? Возница перепугался и направил телегу к замку. - 344 -

Теперь солдат думал, как будет страдать барон и не станет ли упрекать его в смерти сына. И какие слова ему придется говорить другу Карлу, а возможно, и оправдываться. Наверное, лучше съехать из замка. Но все закончилось на удивление спокойно. Настолько спокойно, что солдату даже не верилось. Ему не пригодились все приготовленные слова и фразы. Барон спустился во двор, заглянул в телегу, осмотрел вурдалака, взглянул ему в лицо, вернее, в часть лица, так как одна половина с левым глазом просто выгорела. Барон стоял у телеги и молчал, пока солдат пересказал ему историю о том, как молодой барон превратился в кровососа. Фон Рютте выслушал, а потом произнес спокойно и тихо: – Похороните его, Фолькоф, – и, чуть помедлив и осознав, что на кладбище это невозможно, добавил: – Найдите ему место. Хорошее место. – Я все сделаю, господин барон, – чуть рассеянно произнес солдат. – Вы молодец, Фолькоф, – сказал барон. – Вы настоящий рыцарь. Я рад, что встретил вас. И пошел к себе в покои, а все еще растерянный Волков остался стоять возле телеги, ничего не понимая. И тут до солдата дошло. Он вдруг подумал, что не только госпожа Хедвига знала о своем братце, но, возможно, и барон знал о своем сыне. Волков готов был биться о заклад, что барона не удивил убитый вурдалак. Солдата это почему-то стало сильно злить. Он захотел сказать пару слов барону, а тот уже ушел, и дальше стоять во дворе коннетабль не мог, ломило ногу. Непривычно было просыпаться от того, что в окно светит солнце. Оно встало уже давно, а солдат все еще валялся в постели, не спеша вылезать из перин. По сути, дел для него больше и не было. Вурдалака похоронили за околицей с мечом и доспехом, со всеми рыцарскими почестями. Крест на его могиле поп ставить не велел. Крутец пообещал привезти на могилу большой камень, а барон даже не пришел на похороны сына. Наверное, он его уже давно похоронил. А Волкова, валявшегося в перинах, посетило чувство, которое он давно не испытывал. Это было чувство мира. Чувство отсутствия войны, когда измотанный бесконечными стычками солдат вдруг понимал, что ему больше ничто не угрожает, враг повержен и теперь можно отдыхать в приятном ожидании своей доли добычи, при этом у него, если не вставать с кровати, ничего не болит. Ёган принес ведро теплой воды, и только тогда Волков выполз из постели. С удовольствием помылся, надел чистую одежду и, не замечая слабой боли в ноге, спустился во двор, где увидел Агнес. Она издали ему поклонилась: – Доброго утра вам, господин. – Здравствуй, здравствуй, тебя кормили? – Да, господин. Управляющий велел давать мне еду, пока не откроется новый трактир. – Хорошо, – сказал солдат, но видя, что девочка продолжает идти за ним, спросил: – Что еще? – Хотела узнать, не надо ли чего? Может, нога болит? Могу боль зашептать. Солдат остановился, пристально посмотрел на нее: – А кто тебя этому научил? – Бабка моя. Всегда, когда кто-то из детей убьется, она и кровь, и боль заговаривала. – Да? А что ты взамен хочешь? Девочка молчала, смотрела на него. И он сказал: – Забудь про шар. Это сатанинский глаз. Монах в книге прочел, что он пьет жизнь из тех, кто в него - 345 -

глядит. Я его разобью. – Не бейте его, господин. Коли нельзя в него глядеть, я и не буду. А коли понадобится – я в него гляну и все увижу, пусть цел будет. – Иди, – сухо сказал солдат. Она поклонилась, а он пошел завтракать в донжон. А после завтрака велел седлать коня, а потом поехал с Ёганом в Малую Рютте, смотреть то, что уже считал своим. Они ездили весь день, инспектируя поля, хлипкие хаты мужиков, кое-какой лес, и заодно нашли хорошее место. Это был небольшой холм, что лежал между деревней и рекой. Ёгану, болтавшему без умолку о хороших и плохих сторонах Малой Рютте, он ничего не сказал, но именно на этом месте он решил построить дом. На замок, конечно, денег у него не было, даже самый маленький замок стоил бы пару тысяч талеров. А вот добрый двор с большими хлевом, амбаром, а главное – с большой конюшней он готов был ставить. Место оказалось удачное. И Малую Рютте, и реку, и дорогу на монастырь прекрасно видно. Ему все очень нравилось, оставалось дело за малым – нужно жениться на госпоже Хедвиге. Да, она была дикая, как волчица, но ему настолько нравилось приданое, что он женился бы на волчице. Тем более если волчица настолько прекрасна. Солдат собирался привести ее в свой дом хоть в мешке, хоть в корзине, хоть в цепях. И тут он неожиданно понял, что у него нет прислуги для дома. Один Ёган не смог бы уследить за тем хозяйством, что он собирался завести. Для большого хозяйства нужны умные и опытные слуги. Волков поехал в замок, размышляя о многих вопросах, о которых думают рачительные господа. И во дворе замка он опять увидел Агнес. Она болтала с дворовой девочкой, что была при коровнике. Солдат позвал ее и, войдя в донжон, подвел Агнес к управляющему Крутецу. – Господин управляющий, эта девица будет мне надобна. – Хорошо, велю кормить ее, – сразу сказал управляющий. – Того мне мало. Прошу пошить ей два новых платья. Одно простое и крепкое, второе доброе, как для госпожи. И нижние платья чтобы были. И все, что нужно там для девицы. И обувь. – Деревянную? – спросил Крутец. Он не был ни удивлен, ни обескуражен: раз коннетабль просит, значит, так надо. Любое пожелание коннетабля и для всех окружающих, и для управляющего тоже было законом. – И деревянную, и добрую кожаную. Такую, как носит служанка госпожи. – Хорошо, господин коннетабль, – сказал управляющий. И тут солдат произнес фразу, которая удивила всех присутствующих в донжоне, всех без исключения, и Крутеца тоже: – Монах, научи ее грамоте. – Ее грамоте? – удивился монах. – Да, псалмы она запоминает. Может, и грамоту осилит. И счету научи. Она хвалилась, что умная. Может, оно и так. – Хорошо, господин, – сказал брат Ипполит. – Сегодня начни, – солдат подтолкнул к монаху девочку. – Хорошо, господин, – повторил монах все еще удивленно. А Волков полез в кошель и достал оттуда пригоршню меди, кинул ее на стол: - 346 -

– Купи себе гребень, чепец, мыло и что там еще вам нужно и помойся вся, а волосы особенно, больше грязная не ходи. Не терплю грязь. Девочка с открытым ртом сгребла пригоршню меди со стола, от удивления и растерянности она даже не поблагодарила его. Солдат повернулся и, хромая, пошел к барону. Только во дворе девочка догнала его, схватила правую руку, поцеловала и произнесла: – Спасибо вам, вы господин мой! – Запомни то, что ты сейчас сказала, – ответил Волков. Следующим утром он надел лучшую свою одежду, новые сапоги, самую дорогую ламбрийскую кольчугу и, позвав с собой сержанта и управляющего, поднялся к барону. Тот был удивлен появлением главных своих людей в столь ранний час, но принял их. Волков вышел вперед, встал в трех шагах от кресла барона и начал с поклоном: – Господин наш Карл Фердинанд Тилль барон фон Рютте, при сержанте вашем и вашем управляющем я, Яро Фолькоф, ваш коннетабль и отставной корпорал и правофланговый гвардии, охрана штандарта герцога де Приньи, спрашиваю вас: готовы ли вы отдать мне в жены вашу дочь Хедвигу Тилль в награду за дела мои в земле вашей? Барон смотрел на солдата с неприязнью, что было для того неожиданностью, а потом произнес с раздражением: – Фолькоф, какого дьявола, что за балаган? Солдат чуть растерялся и, думая, как ответить, молчал, и сержант с управляющим молчали. – Вам что, мало моего слова, – продолжал барон, – вы приволокли свидетелей? Я, по-вашему, купчишка, что ли? Вы бы еще нотариуса притащили! – Все должно быть по правилам, – все еще неуверенно продолжал солдат, – просто я хотел знать, отдадите ли вы мне в жены Хедвигу Тилль, вашу дочь? – Да. Говорил же это вам. Как только получите рыцарское достоинство – сразу назначим дату свадьбы. – Господин мой, – продолжил Волков, он чувствовал себя неловко, но хотел довести дело до конца, – а дадите ли вы в приданое за дочерью своей деревню Малую Рютте и весь клин земли, лесов и лугов, что идет вдоль реки почти до монастыря? – Да-да, – барон раздражался еще больше, отвечая так, будто хотел побыстрее закончить этот разговор, – все как обещал, и золото тоже. – Благодарю вас, господин барон. – Солдат низко поклонился. Они вышли на улицу, и Волков перевел дух, уж больно неприятным получился разговор. Он не мог понять перемены в настроении барона, а перемена несомненна была, и с того самого дня, как он привез труп сына барона в замок. – Я не понял, – заговорил Крутец с заметным удивлением, – сеньор наш даст вам в приданое за дочерью лен? И останется вашим сеньором? – Нет, – ответил солдат машинально, он думал о своем, – сеньорат на приданое не распространяется. Сержант изумленно молчал, глядел то на управляющего, то на коннетабля. – А когда же вас произведут в кавалеры? – не отставал Крутец. - 347 -

– Надеюсь, что в это воскресенье. – Вон оно как! – удивленно сказал сержант. – Поздравляю вас, господин коннетабль. Дальше сержант и управляющий были ему не нужны, и он без них поднялся в свою башню, откуда прошел по стене до покоев прекрасной Хедвиги. Потянул за ручку, дверь оказалась незакрытой. Он шагнул в покои, служанка госпожи попыталась преградить ему путь, но он бесцеремонно отодвинул ее в сторону. – Куда? Куда ты? – шипела служанка, пытаясь его остановить. – Госпожа не одета. Не смей! Он отшвырнул ее, как куклу, и прошел в покои. – Кто там? – резко и с вызовом крикнула госпожа из-за ширмы. – Ваш будущий муж, – громко сказал солдат, подходя ближе. – Муж? – Госпожа словно осеклась, голос ее уже не звучал грозно. А Волков смело зашел за ширму, где и увидел прекрасную дочь барона. Она только что мылась и была обнажена, она прикрыла наготу, схватив нижнюю рубаху и прижимая ее к телу. – Да как вы смеете?! – воскликнула госпожа Хедвига. – Кто вам дал право! Солдат усмехнулся и смотрел на нее во все глаза, а она была уже не так уверена в себе и в первый раз обращалась к нему на «вы». – Так кто вам дал право врываться ко мне? – продолжала красавица. – Ваш отец. Только что при свидетелях он обещал мне вашу руку. – Вы разглядываете меня, как лошадь! – взвизгнула девушка. – Не смейте смотреть! – Хорошо. Но после свадьбы я буду разглядывать вас столько, сколько хочу. Он вышел из-за ширмы. – Это мы еще посмотрим, – чуть с вызовом сказала Хедвига. – Я потребую от вас отдельной спальни. – Даже не надейтесь, у нас будет одно ложе. – Вы пришли, чтобы мне сказать об этом? Как храбро! Еще один ваш подвиг? – Я пришел сказать, что перед посвящением я еду в монастырь на три дня поститься и молиться. Хочу спросить вас, не желаете ли присоединиться ко мне? – Вы совсем умом тронулись от свадебных предвкушений? – насмешливо произнесла молодая женщина, выглянув из-за ширмы. Служанка зашла за ширму и помогала ей переодеваться, женщины там захихикали. – Почему же я тронулся? – удивился Волков. Хедвига тем временем вышла из-за ширмы, села в кресло и, уже не стесняясь солдата, подобрала юбки так, что он мог видеть ее ноги по колено, а служанка села ее обувать. – Да кто ж пустит молодую женщину в мужской монастырь? – насмехалась она. Волков понял, что она права и еще что она была очень хороша собой. А служанка, обув госпожу, стала расчесывать ее роскошные волосы. – Не пяльтесь так на меня, – игриво сказала молодая девушка. – До свадьбы рассматривать невесту – сглазить. А солдат все равно стоял и рассматривал красавицу. - 348 -

– Идите! Иначе буду требовать отдельную спальню, – с угрозой произнесла девица. Тогда он поклонился и молча пошел к двери. У него, старого солдата, кружилась голова от этой женщины. – Стойте! – крикнула она. Он остановился, повернулся к ней. Глядя в зеркало, а не на него, Хедвига проговорила твердо и без всякой снисходительности: – Поменьше хромайте. Я не хочу, чтобы моего жениха считали калекой. Волков еще раз поклонился. Три дня поста и молитв, три дня. Да за всю свою жизнь солдат молился в десять раз меньше, чем за эти три дня. В основном он читал короткие молитвы перед схваткой или сражением, а сейчас их читал часами. Правда, молитвы эти были не самыми чистыми. Всякий раз, когда он начинал молитву, его посещали мысли совсем не о Боге. В голову лезли размышления о лесе, который тянулся от Малой Рютте до реки, и о лугах, что идут вдоль дороги. Ему хотелось бы знать, сколько лугов залито водой и сколько хороших коней они смогут прокормить. А потом, машинально бубня молитвы, он думал о том, что до зимы нужно поставить покои. Он не хотел жить в замке барона с молодой женой. Да! Еще и жена! Как только он вспоминал о ней, весь настрой на молитву пропадал. Солдат закрывал глаза и буквально воочию видел ее, там, за ширмой. Ее обнаженные плечи, и руки, и ногу значительно выше колена. Он с удовольствием вспоминал, что она перестала обращаться к нему на «ты». И ее требование отдельной спальни говорило лишь о том, что девушка смирилась, что будет его женой. Коннетабль вставал с колен и перед монахами, что молились с ним, он делал вид, что разболелась нога. Те понимали, сочувствовали. Потом он ходил из угла в угол, машинально бубня какую-нибудь молитву, и пытался гнать от себя девичий образ, но это было непросто. Даже в трапезной, жуя варенные без соли бобы и похожий на глину черный мужицкий хлеб, Волков то и дело вспоминал о ней, мечтал о ней. У него было много женщин. Может быть, даже сотня. Многих он брал по праву меча, многих за деньги. Некоторые искали его ласк сами. У него были даже благородные женщины или выдававшие себя за благородных, и одна из них совсем недавно. Он не был обделен вниманием и богатых горожанок, и купчих. Но ни одна из них не волновала его так, как волновала госпожа Хедвига. Ядвига. Что делало ее такой желанной, он не знал. Может, ее ослепительная северная красота, а может, заносчивость, спесь и недоступность. А может, и все вместе. Но факт оставался фактом, у него не было женщин более желанных. Единственное, что могло оторвать его от мыслей о ней или о феоде, так это внимание отца Матвея. Настоятель монастыря каждый вечер приходил к солдату и подолгу разговаривал с ним. Эти разговоры начинались, как правило, со спасения души, но постепенно переходили в воспоминания. Отец Матвей начинал интересоваться прошлой жизнью Волкова. Где, кто, с кем, когда? Это вопросы то и дело звучали в разговорах настоятеля. Пару раз Волков ловил себя на мысли, что эти мягкие беседы смахивают на завуалированный допрос. Но скрывать ему было особо нечего, поэтому он спокойно рассказывал историю своей жизни отцу Матвею, а тот, кивая, внимательно слушал. На третий, последний день пребывания Волкова в монастыре отец спросил солдата: – А в чем вы видите счастье свое? Солдат, не задумываясь, ответил: - 349 -

– В покое. Жизнь у меня была нелегкой. Как только вырос – пошел на войну. Война так и не кончалась. До сегодняшнего дня я с кем-то воюю. Очень хочу, чтобы все это прекратилось. Остаток жизни хочу провести в достатке и тишине. – И что ж вы, надеетесь пятнадцать лет прожить с женой и детьми, не думая о хлебе насущном? Чем же вы будете заниматься? Не думаю, что турниры, охота и балы будут вам интересны, – произнес настоятель. – Меня интересует две вещи: кони и оружие. Может, буду разводить коней, а может, делать оружие. – И рожать детей, – добавил монах, – от вас будут хорошие дети, добрые воины. – И рожать детей, – согласился солдат. – Ну что ж, блажен, кто верует, – произнес настоятель, и в его словах Волков уловил неверие или даже легкую насмешку. – Думаете, у меня не получится? – Конечно, не получится, и не надейтесь. На любой войне такие, как вы, всегда в цене. Вам дадут рыцарское достоинство и попросят воевать. – Войны кончаются. – Войны никогда не кончаются, уж поверьте старику, никогда. Сколько себя помню, мы всегда воевали. Еретики с истинно верующими. А до этого князья с императором. А до этого курфюрсты с князьями. А до этого сеньоры с вассалами. А еще раньше господа с мужиками. И между делом с чужаками здесь или с чужаками в землях чужаков. Вы всю жизнь воюете и думаете, что это закончится? – Монах замолчал. Волков тоже молчал. Он подумал, что больше его эти все войны касаться не будут, но вслух этого говорить не стал. А настоятель словно прочел его мысли: – Надеетесь, что проживете тихую жизнь? После того как стали героем? Думаете, вам дадут тихо прожить? Только если сбежите куда-нибудь, где вас не знают. Но ведь вы сбегать не собираетесь, я слышал, что вы надеетесь получить приданое здесь. «Все ты слышишь, чертов поп, – думал солдат, не понимая, куда клонит настоятель, – что же тебе нужно от меня?» – Не надейтесь, что получите клочок земли и тихо заживете тут, – продолжал отец Матвей. – Приданое леном не считается, значит, я буду свободен от сеньората, – сказал солдат. – Не будьте наивны, друг мой, – ответил настоятель. – Ваше место уже определено. – Определено кем? – Местными нобилями, кем же еще, они довольны вами и решили, что вы достойны высокой должности. Но вы никогда не будете им ровней, только Карл из Рютте будет с вами пить, и называть другом, и хлопотать о вашем посвящении в рыцари, он один тут такой болван, а остальные вам объяснят, что вы еще недостаточно на них поработали за рыцарский титул. Так что не надейтесь на тихую жизнь, даже если вам удастся получить приданое за дочкой барона. Кстати, местных господ раздражает, что вы получите в жены дочь барона, безродные выскочки не должны жениться на дочерях баронов, даже если те взбалмошны и распутны. Волкова как плетью по лицу ударили. Он побагровел, сидел пунцовый с налитыми глазами и как заведенный повторял про себя: - 350 -