Борис Конофальский-Нечто из Рютте

«Безродные выскочки не должны», «взбалмошны и распутны», «взбалмошны и распутны»… – Успокойтесь, друг мой, успокойтесь и не смотрите на меня так, а то зарубите своим топором, как кровопийцу, а я даже не причащался сегодня, – продолжал настоятель, – я вам не враг, уж я точно не враг. Я говорю вам о том, что вас ждет, и не хочу, чтобы это стало для вас неожиданностью. Солдат перевел дух и перестал про себя повторять обидные слова монаха. Он спросил: – Так что, мне не дадут герба, дочь барона и землю? – Думаю, что дадут, сначала, правда, заставят потанцевать, словно собаку на задних лапах, что пляшет за кусок хлеба. И объяснят, что если ты все это получил, то плясать тебе придется всю оставшуюся жизнь, так что не надейтесь на тихую семейную идиллию и разведение лошадей. – Значит, вопрос решен? – Решен, – твердо сказал настоятель. – Ваше место определено. – Решал граф? – спросил солдат. – Граф мальчишка, решают за него. Пока другие. – А что за должность мне предложат? – Помощника коннетабля графства. Потом и место самого коннетабля. Вы же переловили людоедов, перевешали дезертиров и грабителей, вы местная знаменитость. Другой должности для вас не будет. И отказа они не примут. Солдат помолчал. Он подумал, что, может, и не стоит отказываться, если ему и впрямь это предложат, ведь герб, земля и самая красивая женщина, пусть даже ее считают распутной и взбалмошной, будут его, и он спросил у настоятеля: – А что хотите вы? – Я лично – ничего, я пекусь только о процветании Матери Церкви, а вот Церкви такой воин, как вы, точно пригодится. – То есть если я откажусь от должности, которая мне уготована… – Святая Матерь Церковь наша откроет объятия вам. – Вот как? – Именно так. И помните сын мой, сеньоры мирские служат себе, сеньоры Церкви служат Богу. И Мать Церковь наша воздаст вам больше, чем нобили мирские. – И рыцарское достоинство? – И шпоры, и герб, и землю, и людишек. Все, о чем может мечтать человек, вы получите. – Вы щедро обещаете. – Я уже писал о вас епископу, а епископ упоминал про вас курфюрсту-архиепископу. Тот сказал, что вы достойны награды за дела свои. Запомните, сын мой и друг мой, если предложение местных нобилей вам не по сердцу, приходите к нам, Церковь не разбрасывается обещаниями. Мать Церковь ждет вас. Разговор этот у солдата оставил осадок. Еще утром все было хорошо, а теперь чувство тревоги не покидало его. Он шел в свою келью и думал над речью аббата. Особенно вспоминались обидные слова, и больше всего – слова о распутстве, будя в нем глухую ненависть. Он очень хотел найти ла Реньи. А еще хотел посадить Хедвигу под замок и дрессировать ее, как дрессируют молодых кобылиц – до полного послушания. И он был рад, что встретил Агнес, девочка умна и поможет ему и дом новый содержать, и за - 351 -

госпожой присматривать. Никаких сомнений у него не было, он хотел получить герб и шпоры, а еще Хедвигу и землю. Все! А что там после ему предложат нобили, будет видно, попу тоже доверять сильно он бы не стал. Туч на небе не было, а солнце еще не встало, когда он оказался на ногах и молился с братьями монахами. Отец Матвей молился рядом, как все, разговоров больше не заводил, а Ёган уже ушел седлать лошадей. Сам он был чист и выбрит – для него это тоже был важный день, он того и не скрывал и говорил, что теперь служить будет рыцарю и заведет себе одежу с гербом и в цветах щита господина. И тут во время молитвы к солдату подошел один монах и тихо сказал, что к нему гонец принес письмо. – От кого? – спросил солдат тихо. – Гонец в цветах графа нашего, – так же тихо ответил монах. Солдат шел по длинным коридорам монастыря, он был взволнован. Он ждал эту новость, может быть, всю свою жизнь. Во дворе монастыря, у коновязи, он нашел человека. Это был тот же гонец, что привозил ему письмо от графа, в котором тот обещал произвести его в рыцари в это воскресенье. Волков не без трепета взял у гонца бумагу, сломал сургуч. Настоятель Дерингховского монастыря отец Матвей, вышедший вслед за солдатом во двор, абсолютно бесстрастно наблюдал за изменениями, которые отражались на лице коннетабля из Рютте после того, как он прочел письмо. Волков побелел, опустил бумагу, чуть постоял, глядя в стену, снова стал читать письмо и вдруг левой рукой схватил себя за горло и тяжело задышал. Аббат подошел к нему, взял под руку. – Что с вами, друг мой? Волков молча дал ему письмо, и аббат прочел: «Коннетабль из Рютте, сообщаю вам, что родственник мой, герцог Конрад фон Бюлоф курфюст Ренбау, пересмотрел свое решение и отказывает вам в рыцарском достоинстве. Предлагаю вам незамедлительно приехать в замок Шлоссер для обсуждения дел и где для вас есть вакансия. Граф Максимилиан фон Шлоссер». Над монастырским двором взошло солнце, а Волков приходил в себя, и теперь его захлестывал гнев. Он посмотрел на гонца, привезшего письмо, и сказал: – Чего ждешь? Талера не будет. Ступай. – Мне велено дождаться ответа, – сказал гонец удивленно. – Ответа? Передай графу, что ехать в его дом мне недосуг, дел много. А в его вакансиях я не нуждаюсь. Таким ответом гонец был обескуражен, он все еще с недоумением смотрел на солдата, ведь такие фразы едва не переступали черту грубости. Но что-либо уточнять у такого человека, как коннетабль из Рютте, гонец побоялся, поэтому пошел к своему коню. А солдат заорал на весь двор: – Ёган, где шляешься?! – Так я не шляюсь, я коней седлал, – тут же появился Ёган. – Оседлал? – Готовы уже. - 352 -

– Так поехали. Солдат забрал у настоятеля письмо и спрятал его в кошель, потом произнес: – Прощайте, господин аббат. – Стойте, – сказал настоятель. – Ну что еще? – Обещайте мне, что не будете делать глупостей, слышите? Никаких глупостей. Как бы ни было больно, держите себя в руках. – Я постараюсь. – И вот еще, – настоятель достал из рукава письмо, – передадите его нашему епископу. Он вас ждет, он заинтересован в вас. Волков взял письмо и тоже спрятал его в кошель. Ёган помог ему забраться на коня. И уже сидя верхом, солдат спросил: – Аббат, а вы знали, что мне откажут? – Наверняка не знал, но догадывался. – Причина? – Настоящая причина – оставить вас здесь, чтобы вы были зависимы, не давать вам все сразу. А видимая причина – это Гирши. Я знал, что Гирши не оставят без ответа ваши действия. – Гирши? Эта семейка ростовщиков из Креденбурга? – Да, они. Чертовы безбожники. – Он тут же осенил себя святым знамением. – Менялы из Креденбурга. Они удобно расселись во многих городах: и в Байронгофе, и в Райсбурге. Они главные финансисты дома Ренбау. Я знал, что они не простят вам того, что вы выпороли на площади их щенка, но это бы они пережили, а вот то, что вы отняли у них деньги, – такого они не прощают. – Какие деньги? – не понял Волков. – Трактир. Вы же отобрали у них очень выгодное дело, а за такое эти безбожники спуска не дадут. Уж поверьте. – Это всего лишь повод, – сказал коннетабль. – Это всего лишь повод, – согласился аббат. У Волкова опять перехватило дыхание. Он понял, насколько прав аббат, и снова схватил себя за горло левой рукой. – Успокойтесь, у вас будет удар, и вам придется остаться тут надолго. – Да, вы правы, вы правы, мне надо успокоиться. – И помните, ничего страшного не произошло. Если решитесь, езжайте в Вильбург, к ночи будете там. А еще день пути, и будете в Шреенбурге. И вы получите там все, что заслуживаете. И герб, и должность, и почет. – Я подумаю, но не могу обещать, что поеду, – ответил солдат аббату. – Я и не требую обещаний. Просто знайте, что вас там ждут. Коннетабль Рютте поклонился и поехал в замок. - 353 -

Все рухнуло, Волков это отчетливо понимал. Барон никогда не выдаст свою дочь, какой бы она ни была и какая бы молва о ней ни ходила, за простолюдина. Да и сама Хедвига скорее с башни прыгнет, чем согласится на неравный брак. А значит, ни жены, ни приданого у него нет, и прощай феод, мужики, дом на холме, луга и конюшня. Как он умудрился за столь короткое время разозлить двух главных сеньоров на всем верхнем правобережье? Двух герцогов, двух курфюрстов. Да уж, умудрился. Но, честно говоря, виноватым он себя не считал. И в первом случае с поединком, и во втором случае с трактиром. Он поступал честно, открыто и справедливо. И дуэлянт курфюрста Ребенрее, и сопляк из рода ростовщиков, банкиров Ренбау – оба получили то, что заслужили, но сути это не меняло. Все рухнуло. Если бы не письмо к епископу и вексель, что лежал у него в кошельке, который оставил ему купец, да еще золото, обещанное бароном, то хоть ложись и помирай. Теперь же он с чистой совестью мог потребовать золото у барона, так как свою часть сделки он выполнил. А прекрасная госпожа Хедвига… Что ж, так навсегда и останется его мечтой. Если, конечно, не взять ее под мышку и не увезти к епископу. Такая мысль то и дело посещала голову Волкова. А Ёган не болтал, как обычно, ехал молча, видя, что господин чернее тучи. Так и продвигались без разговоров. И только на подъезде к Малой Рютте солдат произнес первую фразу за всю дорогу: – Приедем в замок – собирай вещи, запрягай телегу. Мы уезжаем. Ёган хотел было спросить: «Что, опять уезжаем?» – но у него хватило ума промолчать и задать другой вопрос: – Далеко? Корм коням брать? – Едем в Шреенбург. Два дня пути. – Значит, далеко, – сказал слуга. Солдат молчал и ничего не хотел говорить – он чувствовал, что Ёган его жалеет, и это было особенно неприятно. Герою и победителю вурдалака чужая жалость не к лицу. Не хотел он ничего отвечать и видеть никого не хотел. Особенно не хотел видеть госпожу Хедвигу. Еще недавно он с важным видом стоял в ее покоях и рассказывал о скорой свадьбе. Напыщенный дурак, которого поставили на место, безродный выскочка, возомнивший о себе, как он теперь мог с ней даже взглядом встретиться! Да и барона тоже он не хотел бы видеть. Получилось, что барон не смог выполнить свои обязательства. И Волкову не нужны были объяснения и упреки барона, что солдат, мол, сам во всем виноват. И всех людей, что жили в замке, с их верой в него и их сочувствием. Он обошелся бы без всего этого. Сегодня он ничего не чувствовал, кроме позора, а позору не нужны свидетели. Солдат надеялся, что просто заберет семь цехинов у барона и, не прощаясь ни с кем, покинет замок. Но, как и всегда с момента его приезда в Рютте, все пошло совсем не так. Стоило только въехать в замок, как к нему подбежал стражник с ворот и быстро сказал: – Господин, дочь барона сбежала. Барон с сержантом поехали ловить, за вами собирались посылать, да, видно, забыли. – Сбежала? – удивился солдат. – Когда? – Утром на заре. Велела седлать свою лошадь, ей оседлали, и она выехала со двора, а за стеной ее ждал какой-то человек верхом. Коннетабль сидел, какое-то время молча смотрел на стражника, а потом вдруг заулыбался: – Вот хитрая дрянь. - 354 -

Он вспомнил свою последнюю встречу с госпожой Хедвигой. Вспомнил их разговор и удивился тому, как искусно она притворялась. Она уже тогда решила бежать, но вела разговоры об отдельной спальне. О боже, какой же она была хитрой! Делала вид, что готова к замужеству, а сама, наверное, уже планировала побег. Хитрая, хитрая тварь, ничего, кроме плети, не заслуживающая. Волков сжал плеть так, что костяшки пальцев побелели. Наверное, смеялась над ним про себя и тут же говорила с ним о его хромоте и отдельных покоях. Солдата колотило. Его немного успокаивало лишь понимание, что эта распутная женщина сбежала, окончательно опозорив себя, вместо того чтобы досидеть в своей башне и с радостью узнать, что Волкову отказано в рыцарском достоинстве. Да, это его позабавило, чуть приподняв настроение. – Эта распутная перехитрила сама себя. – Он даже засмеялся. – И черт с ней. – Верно говорите, господин, на кой ляд она нам сдалась такая, – добавил Ёган. Это он сделал зря. – Прикуси язык, олух, – сквозь зубы зашипел солдат, – иначе… – Он показал слуге кулак. Он снова попал в объятья ярости. Спрыгнув с коня, пошел в свою башню и по стене оттуда в покои сбежавшей госпожи. Дверь была не закрыта, он вошел и с удивлением нашел там служанку госпожи Франческу. Волков был уверен, что госпожа не могла уехать без своей верной прислуги, а оказалось, что могла. Второй раз за день солдат чуть-чуть порадовался. Служанка сидела у окна перед кучей платьев и другой женской одежды, она была простоволоса и растрепана, лицо ее распухло от слез. Франческа тихо выла, прижимая к лицу нижнюю рубаху своей госпожи. Она бросила на вошедшего короткий взгляд и продолжила выть. Солдат подошел к ней, крепко взял за волосы, заглянул в лицо и спросил: – Что, кинула тебя твоя госпожа? – Это все из-за тебя! – заорала Франческа и попыталась встать. Но солдат крепко держал ее волосы в кулаке. – Не взяла тебя, значит, больше тебе не целовать ее ног. – Что б ты сдох, – визжала служанка, – это ты во всем виноват, ты! Она снова и снова пыталась встать, но он опять не давал ей этого сделать. Она попыталась даже бить его по ноге, по-бабьи, не больно. Тогда он просто швырнул ее в кучу тряпок и пошел прочь. – Ответишь, за все ответишь! – неслось ему в спину. Он вдруг обернулся и заговорил негромко, но так, что служанка сразу затихла, словно подавилась своим криком. – Молчи лучше, – велел солдат, – с огнем играешь, я о тебе не забыл, я знаю, что ты о вурдалаке знала! Знала и молчала, пока он тут людей жрал! Вот велю на дыбу тебя отволочь, а госпожи-то твоей нет больше, кто тебя из подвала вызволять будет? – Он помолчал. – Она ведь со вторым кровососом уехала? С ла Реньи? Ушел, значит, от меня людоед? Где ж он прятался, неужто в одной могиле с сыночком барона? Надо было проверить ее мне. Не додумался сразу. Франческа с ужасом смотрела на солдата и молчала, продолжая прижимать к лицу рубаху госпожи. А солдат вдруг понял, что прав, что угадал все, и тут же почувствовал облегчение. Гора с плеч, да и только. Он осознал, что не было в этой богом забытой дыре у него ничего. Ничего! Ни невесты, ни земли, ни сеньоров. Он мог уже сегодня собраться и уехать отсюда. Уехать и быть счастливым. От этой мысли ему стало спокойно на душе, и он произнес: - 355 -

– Сжечь бы тебя надобно, тварь, да недосуг мне. Катись куда хочешь. Волков шел вниз по лестнице и был уже почти спокоен. Он собирался сесть в донжоне за большой стол, взять пиво и ждать, пока не прибудет барон, затем забрать у него деньги и уехать; ловить госпожу он уж точно не собирался. Единственное, конечно, он бы хотел прихватить ла Реньи, но, скорее всего, тот был так же опасен, как и сынок барона, поэтому встречаться с ним у солдата никакого желания не было, как не было и болтов с серебряным наконечником… Но в этот день его планы рушились один за другим. Едва перед ним поставили большую кружку пива, как в донжон вошел стражник с мальчишкой и сказал: – Господин, это к вам. Волков видел мальчишку раньше, но припомнить не мог. – Кто таков? – спросил он. – Я Яков, сын хозяина мельницы. Вы были у нас и сестру мою из подвала ведьмы достали. – Ах да, я помню тебя. – На мельницу приехал человек, говорит, что поутру на него напал огромный желтый мужик, упырь, наверное. – Что? – Коннетабль опешил, ведь это все меняло. Он отставил кружку. – Где? – Говорит, что на дороге у старого кладбища. Говорит, ехал, мол, вдоль болота, и из него желтый великан с огромным пузом, а конь стал прыгать, понес. Едва, говорит, не упал. – А как он был одет? – В плаще с капюшоном. – При мече был? – Не видел, он же в плаще. Монах и Сыч, присутствующие при разговоре, вопросительно смотрели на солдата, и монах произнес: – В книге писано, что у одного вурдалака может быть три слуги. – Да помню я, – раздраженно сказал солдат. – Значит, у нашего трое было. Тем более что их самих было двое. – Сынок барона и ла Реньи? – уточнил Сыч. Коннетабль молча кивнул. Он думал. Получалось, что денег у барона он пока просить не мог. Дело-то было не сделано. Солдат встал: – Собирайтесь все. Монах, Ёган, со мной поедете. Ёган, егерю скажи, пусть собак берет. Эх, ни одной стрелы с серебром не осталось, придется его топорами рубить. – А может, подождем барона с сержантом, – предложил Ёган. – Может, и подождем. Только когда найдем его, – задумчиво ответил солдат. – Но искать пойдем сейчас, пока знаем, где он. К ним подошла Агнес, поклонилась и тихо произнесла: – Господин, если надо – я могу в стекло глянуть. Солдат посмотрел на нее и едва узнал. Перед ним стояла молодая госпожа в красивом синем платье с - 356 -

белым воротником, волосы вымыты и убраны под белоснежный чепец с лентой. Обута она была, правда, в простые деревянные башмаки, но ничего больше общего с деревенской замарашкой у этой девочки не было. Волков изумленно разглядывал ее и наконец произнес: – Хорошо, иди, погляди, мне нужно знать, где упырь. Агнес обрадовалась. Стуча деревянными башмаками по камням, побежала к башне, легко взбежала в покои коннетабля, нашла ларец, достала шар, молниеносно сбросила с себя одежду, залезла на кровать и стала, волнуясь, поглаживать шар, а потом заглянула в него. А заглянув, глубоко вздохнула и заулыбалась. Все время, пока Волков был в монастыре, девочка приводила себя в порядок, мылась, чистила ногти, училась носить обувь, к которой не привыкла, ежедневно подолгу занималась с монахом, изучая буквы, и ждала. Ждала момента, пока господин позволит ей заглянуть в шар. И теперь она получала буквально физическое удовольствие от общения с шаром, именно от общения, ведь она не просто смотрела в него. Так она и сидела, глядела долго и пристально, не отрываясь ни на миг, пока глаза не заломило. Только тогда она отбросила шар на перину, словно он стал ей противен, сама завалилась рядом и стала тереть глаза ладонями, и хотелось ей спать или хотя бы полежать, но лежать ей было нельзя, надо было торопиться. Девочка знала, что над замком, а возможно, и над коннетаблем нависла большой черной тучей какая-то беда. Агнес быстро оделась, обуваться не стала, башмаки взяла в руки и кинулась во двор, надеясь застать коннетабля и предупредить его. Но оказалось, что он с людьми давно уехал, слишком уж долго девочка разглядывала что-то в шаре. Агнес взбежала в башню и со стены вдалеке увидела уезжающий отряд. Что было сил она закричала: – Господин! Господин, вернитесь! Но это было бессмысленно, отряд оказался уже слишком далеко, и шли они быстро. Агнес кинулась вниз, босая пробежала через двор к конюшне, где одинокий конюх лопатой сгребал навоз. – Конюх, – запричитала девочка, – конюх, седлай коня! – Чего? – недовольно спросил мужик, на мгновение отрываясь от своего занятия. – Коня седлай, скорее, нужно скакать за коннетаблем. – А чего же за ним скакать? Он только что уехал. – Знаю, знаю, – говорила Агнес. – Нужно его вернуть, нужно его догнать, а то беда будет. – Чего ты? Чего, дура? – зло сказал конюх. – Сам ты дурак! – крикнул девочка. – Седлай коня и скачи за коннетаблем, иначе беда будет! Нужно сказать, чтобы он возвращался, немедленно! Вот не послушаешь меня – выпорют тебя за это. – Да глянь, дура, кого седлать-то?! – заорал конюх, в сердцах кидая лопату. – Нет коней! Мужики утром на борону взяли. Барон с сержантом взяли, коннетабль своих брал. Нету коней, кого седлать-то? – Ох, – чуть не плача произнесла Агнес и стала озираться. Конюшня и вправду была пуста, там осталась только одна лошадь, и та была уже оседлана. – А вон же кобылка! – радостно воскликнула девочка, указывая на лошадку. – Так то лошадь госпожи Хедвиги, ее служанка велела оседлать, сейчас поедет куда-то. – Так бери ее, бери! – стала умолять девочка. – Скачи за коннетаблем, догони его и скажи, чтобы обратно торопился, иначе беда будет. – Да что за беда? – не верил конюх. – Да не могу я тебе сказать, дяденька. Сама толком не знаю, знаю только, что тебе нужно скакать за - 357 -

коннетаблем. – Коли возьму этого конька – убьет меня чертова Франческа. – Не убьет, не убьет, коннетабль не позволит, бери эту лошадку. – Ты эту Франческу не знаешь, она злобная! – Приведешь коннетабля – не убьет. Скачи, дяденька, дорогой! – умоляла девочка. – Ну ладно, – сказал конюх, подошел к кобылке, осенив себя святым знамением, взял ее под уздцы и повел к выходу из конюшни. – А что коннетаблю-то сказать? – Скажи, что Агнес увидела кровь в замке и коли он не вернется, крови будет много. Когда он вернется – я все ему расскажу. Она что-то говорила и говорила, продолжая убеждать конюха, а тот вдруг остановился и замер, уставившись в сторону выхода, как будто увидел что-то страшное. Девочка тоже повернулась в ту сторону и от удивления выронила свои деревянные башмаки. На выходе из конюшни, загораживая проход, стояла служанка господи Хедвиги, Франческа. Смотрела на конюха исподлобья, а все ее зеленое платье, особенно правый рукав, было заляпано бурыми пятнами. На поясе у Франчески висел кинжал. Конюх и девочка молчали, перепуганно глядя на нее. Франческа молча подошла к конюху и вырвала у него из рук узду кобылки, отпихнула Агнес и легко, как мужчина, запрыгнула в седло. Не взглянув больше в их сторону, служанка госпожи Хедвиги ударила пятками кобылку и выехала из конюшни. Секунду девочка смотрела ей вслед, а потом зашипела, обернувшись к конюху: – Все из-за тебя, олух! – Да я-то что? – чуть испуганно ответил тот. – «Да я-то что?» – передразнила Агнес и, пнув его в ногу, выбежала из конюшни, забыв свои деревянные башмачки. – Ишь, зараза какая растет, – только и произнес конюх. Солдат и его люди до мельницы доехали быстро. Человека, который видел упыря, на мельнице они, конечно, не застали и, чуть посовещавшись, решили ехать к кладбищу, а не к старому замку. Несмотря на отличную погоду, настроение солдата стало ухудшаться, всю первую половину дня он провел в седле, и нога начинала болеть. Таскались по болоту долго, даже разожгли факелы, в склеп заглянули, в котором вурдалак жил, – ничего, собаки даже следов старых не нашли. Только два полуразложившихся трупа, и все. Волков решил заехать на мельницу. Первый раз с мельником поговорить не удалось, не было его, а когда приехали второй раз, после поисков, все ему стало ясно. – Так что за человек тебе про упыря рассказал? – спросил солдат мельника. – В сапогах был, верхом. Одежа добрая. Не местный. – Из благородных? – Без оружия был. Но руки не рабочие. Белые. – Молодой, старый? – Не молодой, да и не старый, ваших годов или чуть моложе. – Красивый из себя? - 358 -

– Да под капюшоном он был, но вроде как красив. Зубы у него белые, ни у кого здесь зубов таких нет. – Белые, говоришь? – переспросил Волков. – Белее не бывает, – произнес мельник. – Значит, он это, – сказал Сыч. – Наверное, спрятался и ждал нас, пока мы сюда поедем, а как мы проехали, так к замку поскакал. – Он, – согласился Волков, – вместе они тут промышляли с барским сынком. Того мы убили, а этот бежать решил и нас из замка зачем-то вызвал. Что ему в замке нужно? – Поедем и узнаем, экселенц, – произнес Сыч. – Может, и догоним. – Нет, не догоним, уж больно много времени потеряли. Надо Агнес спросить, где он. Обратно ехали, коней не жалея, и чувствовал солдат, что не напрасно его из замка вызвали. А нога болела уже немилосердно, но гнал и гнал он коня. В замке был переполох. Волков въехал во двор и, не найдя на воротах стражников, сразу направился к донжону, спрыгнул и едва сдерживался, чтобы не пнуть кого-то из дворовых, которые толпились у входа. – Дорогу коннетаблю! – рявкнул Ёган, вслед за господином спрыгивая с коня. – Коннетабль, коннетабль, – заголосили бабы. – Ну наконец-то, – сказал конюх. Солдат растолкал всех, вошел внутрь и там на столе увидал старого мертвого слугу барона Ёгана. И Агнес, которая вскочила и кинулась к нему. – Господин, Франческа… Волков подошел к мертвецу, оглядел его. У старика была искромсана вся шея, кровь, видно, рекой лилась, одежда вся почернела от нее. Солдат молча посмотрел на Агнес, ожидая рассказа, его сейчас волновал только один вопрос, и девочка сразу поняла какой: – Баронесса, жива, ее Франческа порезала, но не до смерти, и молодой барон тоже жив, его она тоже ножом порезала, но живы они, их уже в монастырь повезли к монахам. – Давно? – спросил Волков. – Как вы уехали, так она и начала всех резать. Так сразу мы и коня нашли у мужиков, и телегу и их отправили в монастырь. – А зачем же она всех резала? – Так деньги барона красть надумала, ларец взяла, открыла, а Ёган старый ее и застал. Она его и взялась резать, да баронесса услыхала. А она и на нее кинулась. А потом и на барона молодого. – Откуда знаешь ты все? – Баронесса говорила, пока лошадь ей искали. Волков сел на лавку, принялся тереть больную ногу, подозвал слугу своего. Тот подошел, и солдат сказал тихо: – Собирай вещи, уезжаем мы. – День-то к вечеру пошел, – так же тихо отвечал Ёган, – до утра не дотерпим? - 359 -

– Нет, – зло рыкнул солдат, – сейчас поедем! Ёган ушел, а к нему подошла Агнес, стала ладонями трогать ногу, там, где болело. И говорила при этом: – Видела я ее. В стекле. – Франческу? – спросил солдат, с надеждой смотря на руки девочки. – Госпожу, – бесстрастно произнесла та. – Ее руки в воде. И с мертвецом она. – Руки в воде? На болотах она, что ли, где-то? – Нет, вода течет вокруг рук ее, на реке она, плывет куда-то, – говорила Агнес, и боль в ноге начинала затихать. – И мертвец ей служит. Их догнать можно. Волков некоторое время молчал, думал, а потом, глянув девочке в глаза, сказал устало: – Зачем? Пусть катятся. Не нужна она мне больше. – Если нужно, найду их. Поймаем их. Мертвеца убьем, госпожу вернем с позором, на веревке приведем – пешую, – со злобой говорила девочка. – А тебе-то это зачем? – спросил солдат удивленно, не ожидал он от нее такого. Агнес молчала, продолжая лечить ногу, косилась на него. – Со мной уехать думаешь? – продолжил Волков. – Ты из свободных? – В крепости я, – ответила девочка и с надеждой поглядела коннетаблю в глаза. – И как же мне тебя забрать? За воровство крепостных и повесить могут. – Я пригожусь вам, господин, – произнесла Агнес, – я все буду делать. Все, что пожелаете. Боль в ноге прошла, солдат встал. – Забудь, не буду я крепостных уводить. А Агнес стояла у стола, на котором лежал мертвец, и смотрела солдату вслед, и не было в ее взгляде ничего, кроме тоски беспросветной. Даже слез не было. Он пошел на двор, даже не глянув на покойника, что лежал на столе. Это было уже не его дело. Франческа украла его деньги, так что ждать барона не требовалось. Волкова снова посетило чувство, которое приходило к нему после долгой и изнурительной войны. Чувство пережившего войну солдата. Все закончилось, он жив. Это было радостное ощущение покоя. Даже воспоминания о прекрасной женщине, сбежавшей от него, уже почти не беспокоили. И пусть ему даже ничего не заплатят, но все закончилось, и он жив. У входа в донжон его остановил Фридрих Ламме по кличке Сыч. – Чего тебе? – спросил его солдат, когда тот робко и как бы извиняясь преградил ему дорогу. – Уезжать надумали, экселенц? – спросил Сыч. – Откуда знаешь? – Так Ёган с дворовыми мужиками вещи ваши в телегу носят. Много ума не надо, чтоб скумекать. – Уезжаю, – произнес солдат. – Значит, обманул вас барон, не дал вам рыцарства. И дочка его сбежала? Значит, и свадьба отменяется? – Тебе-то что за дело, – сухо сказал Волков, – чего хочешь? - 360 -

– Может, возьмете меня с собой? – Куда, дурень, я тебя возьму? Я сам не знаю, куда еду и где жить буду. И денег жалованье тебе платить у меня нет. – Так мне и не надо, пока с вами буду, авось еду мне купите, а как куда приедем, так я и сам прокормлюсь. Либо в должность пойду, либо при вас буду, коли вы должность сыщите. А в дороге от меня завсегда польза будет. Вы ж знаете, экселенц, от меня польза завсегда есть. Сыч говорил, заметно волнуясь и уговаривая, – он боялся, что Волков его не возьмет. – Зачем тебе со мной, Сыч? – спросил солдат. – Ты ловкач еще тот, ты и без меня должность найдешь. – Добрый вы и честный, – сказал Фридрих Ламме. – Таких, как вы, мало. Волков понял, что он врет или привирает. – Правду говори, Сыч, а то не возьму. – Ну раз так, то скажу. – Сыч заговорил заметно иначе, серьезно, обдуманно: – Люди говорят, что вы непросты, что вы птица большого полета, с такой птицей и другим легко взлететь будет. И я думаю, что людишки обычно дураки, а тут-то они правы будут. – Что ты несешь, говори, что удумал, – опять не поверил ему солдат. – Раз так, ладно, скажу. Монах надысь с Агнес, этой блажной, разговаривал, а я на лавке спал, ну как спал, дремал. Так вот, блажная наша и говорит: господин наш – птица большого полета, так и сказала, – уточнил Сыч. – Большого полета и здесь свой путь только начинает. Вот я и думаю, может, мне с вами полететь. – Дурак ты, Сыч, – вдруг засмеялся солдат, – девчонке косоглазой поверил. Птица… Чушь глупая. – Так ей все верят, экселенц, даже вы. А раз чушь, то чего вам бояться? Погоните меня потом. Ну так берете меня? – Жалованья не будет, только корм, – сказал Волков, заканчивая разговор. – И то добро, пока я на это согласен. – Сыч поклонился. – О, согласен он, – съязвил солдат и тут же увидал монаха. Тот нес секиру, копье, алебарду и еще какие-то вещи в телегу. И главное, он положил свою большую книгу в телегу. Волков позвал его к себе, брат Ипполит быстро покидал все остальные вещи и поспешил к солдату. – Я уезжаю, – произнес Волков. – Да, господин, я знаю. Ёган велел вещи в телегу снести. Я помогаю. – Помог ты мне, монах, хотел спасибо тебе сказать на прощанье. А книгу ты мне что, даришь, что ли? – Книгу? На прощанье? – Брат Ипполит замялся. – Господин, я прощаться-то не желаю. – Ты что, монах, никак с нами собрался? – на правах хозяина спросил Сыч. – А монастырь свой бросишь, что ли? В расстриги подашься? – Зачем в расстриги, я благословение от аббата получил. Благословил он меня на путь с господином коннетаблем. – И куда это ты собрался с господином коннетаблем, если он сам не знает, куда поедет? – допытывался Сыч. - 361 -

Волков стоял в растерянности. – Почему же не знает, знает он, он к… – Помолчи, – прервал монаха солдат, – так что ты говоришь, настоятель тебя благословил со мной ехать? – Благословил, – кивнул монашек, – даже книгу разрешил из библиотеки забрать. – И велел, наверное, писать ему обо мне. – Да, велел каждый месяц писать о вас ему, – ничуть не смущаясь, отвечал брат Ипполит. – С кем встречались, что делали. – Соглядатаем, значит, едешь, – сказал Сыч. – Наверное, – честно отвечал монах, не понимая смысла этого слова. – Вот нужен он нам такой, экселенц? – спросил Сыч. – Лишнее брюхо. – Да пусть едет, – сказал Волков. Он подумал, усмехаясь про себя, что раз не дали ему рыцарского достоинства, так хоть пусть свита будет у него как у благородного, тем более что кроме прокорма тратиться на нее не нужно. Он еще раз усмехнулся. Оброс он здесь и вещами, и людьми. – Сержант едет! – закричал со стены один из дворовых мальчишек. Ёган бросил таскать вещи, не поленился, полез на стену с дворовыми людьми и уже оттуда заорал радостно: – Он Франческу поймал. – Франческу поймали, – задорно подхватили мальчишки на стене. – Поймали ее. Везут, везут убийцу. – Поймал, значит, – тоном, не предвещавшим ничего хорошего служанке госпожи Хедвиги, произнес Сыч. Он покосился на Волкова, но тот ничего не сказал, стоял посереди двора и ждал, когда сержант привезет Франческу. И тот вскоре доставил ее, ничего не зная о том, что натворила служанка. – И ведать не ведал, – рассказывал он, – я от реки ехал, туда следы вели лошадей, и вижу конный нам навстречу. Нас увидал и в лес поворотил. Ну я и думаю, гляну, кто там с нами видеться не желает. Заехали в лес, а там эта… – он указал на Франческу плетью, – в кустах прячется. Служанка сидела на камнях посреди двора, платье разодрано, руки вывернуты и стянуты натуго сзади веревкой. Сама растрепана, на зверя похожа и со всей ненавистью глядит только на солдата. Вокруг нее дворовый люд собрался, бранят ее и даже пытаются бить, а она лишь на него одного смотрит. Если бы взглядом можно было убивать – Волкова разорвало бы. Нет у этой страшной бабы больше врагов, только он! Он единственный! А Волков на нее даже и не глянул, стоял, слушал сержанта, чуть улыбался да похваливал его. А потом произнес небрежно: – Сыч, а ну глянь-ка ее, поищи мое золото, вдруг она не успела в лесу его схоронить, пока от сержанта пряталась. – Сейчас все сделаю, – заверил Сыч, – как ее обыскивать, по-честному в подвале или с позором – прямо тут? – Никакой чести ей. Тут обыскивай, – сказал коннетабль с усмешкой. – По-доброму она все равно не понимает. - 362 -

– А ну-ка, ребята, подсобите, – велел Сыч самым крупным стражникам, подходя к женщине. – На брюхо ее кладите и сверху садитесь. Держите крепко. Франческа была необыкновенно сильной женщиной. Даже когда два крупных стражника положили ее на живот и уселись на нее сверху, раздвинув ей ноги широко, она сопротивлялась и выкручивалась как могла. Но Сыч знал свое дело; видно, делал это не в первый раз, поэтому он задрал ей юбки и, не брезгуя, запустил пальцы женщине в зад. Франческа завыла, попыталась сбросить стражника, сдвинуть ноги, но ничего у нее не вышло. Сыч вытащил пальцы из нее, вытер о ее же платье и скомандовал: – На спину ее. Стражники перевернули Франческау на спину, один сел на ногу, другой придавил ей лицо коленом, а она продолжала выть и извиваться, даже пыталась грызть колено стражника и проклинала Сыча на ламбрийском языке, а Сыч спокойно запустил руку ей в утробу. Плевать ему было на все ее проклятия. Фридрих Ламме делал свое дело. А народ глядел на это бесчестье и надругательство и с отвращением, и с презрительным ехидством, мол, и поделом ей. Наконец Сыч с колен встал. Снова вытер руки о платье женщины и, подойдя к коннетаблю и сержанту, стоявшим в стороне, сказал: – Пусто, экселенц, золотишко она либо в лесу спрятала, либо проглотила. Если в лесу, то искать непросто будет, собаки потребуются. Или на дыбу ее вешать и пытать, где спрятала, да и то дело пустое. Баба с перепугу ежели спрятала, то потом и нипочем место не найдет, даже если и сама захочет. Они ведь, дуры, если что прячут, то и сами потом не вспомнят где. А ежели проглотила, то поить ее соленой водой, пока не вырвет ее, или кормить да ждать, кислым молоком кормить с огурцами. Что делать будем? – Упряжь лошади осмотри, – ответил солдат и пошел к Франческе, а сержант пошел следом. Волков подошел к ней и, стараясь не вызвать новый приступ боли в ноге, присел перед ней на корточки. Женщина смотрела на него с ненавистью. – Вижу, не вразумил тебя сегодняшний наш разговор. Сидела бы тихо, а лучше уехала бы, а ты вон что вытворяешь. На госпожу руку подняла! Знаешь, что тебя за это ждет? – спокойно говорил солдат, глядя ей прямо в глаза. – Знаешь? И тут Франческа как будто взорвалась, она начала осыпать солдата самыми отборными и мерзкими портовыми ругательствами на ламбрийском, какие только он слышал. – О чем она болтает, господин? – спросил сержант у Волкова. – Проклинает, – отвечал тот. – Кого? – насторожился сержант. – Тебя, – соврал Волков с ухмылкой, хотя все проклятия и ругательства адресовались ему. – Меня? – удивился старый вояка. – Тебя и твоих детей, – продолжал забавляться солдат. – А меня-то за что? – искренне удивлялся сержант. – Так это ты ее поймал, – врал Волков, которого забавляло удивление сержанта. – Ах ты ж тварь, – разозлился сержант, пошел к коновязи и, набрав полную пригоршню конского навоза, вернулся к Франческе и левой рукой, сдавив ей щеки, разжал зубы и забил ей его в рот, приговаривая: – Жри, тварюга, жри за свой подлый язык! - 363 -

Он сжал ей челюсти, чтобы она не могла все выплюнуть, и держал так. А она не сдавалась: выпучив глаза, мотала головой, старалась оторвать его руки от своего лица, плевалась. Вырывалась. – Успокойся, Удо, – оторвал его руки от лица Франчески солдат, – ты ее задушишь, гляди, посинела уже. Сержант встал рядом, а солдат спросил: – Ну что, будешь еще лаяться или поговорим? Франческа сидела, словно не слышала его, и выплевывала навоз. Отплевывалась. – Я человек добрый, – продолжил Волков, – я обещаю, что передам тебя в руки ландфогта и не осужу сам, если ты ответишь мне на два вопроса. Слышишь меня? Франческа не поднимала головы. Не смотрела на него. – Два вопроса: где мое золото и где твоя госпожа? Ответишь, и тебя будет судить фогт, и кто знает, как там все повернется. А если нет, то я сожгу тебя сегодня же. Слышишь? Сегодня же! Думаю, барон будет не против. Женщина не ответила ему. – Упрямая тварь, – произнес сержант. А Франческа вдруг глянула на него с такой злобой, что старого воина качнуло. Он начал свирепеть: – Еще навоза хочешь, тварина? – Успокойся, сержант, – остановил его Волков и продолжил: – Еще одно предложение: говоришь мне, где мое золото, и я тебя просто повешу. Никакого костра, мне уже плевать на твою госпожу. Я про нее спрашиваю больше для порядка. Франческа опять не ответила, смотрела на камни мостовой и не поднимала головы. – Где мое золото, ведьма?! – вдруг заорал солдат. У него начинала ныть нога, отчего он бесился и, схватив женщину за волосы, начал ее таскать, приговаривая: – Где мое золото, а? Где мое золото? А служанка упрямо продолжала молчать. Терпела и молчала. – Ведьма, – сурово сказал сержант. – Ведьма, – согласился Волков, вставая, и, указывая на женщину, крикнул: – Стража, на площадь ее! Два стражника подхватили Франческу под локти и поволокли к выходу из замка. За ними устремились все дворовые, приговаривая с благоговением: – Жечь решили! – Говорят, ведьма! Сержант помог солдату сесть на коня, сам залез на своего, и они направились следом. Ехали молча, говорить им было вроде и не о чем. Участь женщины была предрешена. Прямо за воротами замка собралась толпа. Были люди из Рютте и Малой Рютте, знавшие о том, что случилось, было много и пришлых. Все пошли за стражниками, что тащили женщину на площадь. Все ждали казни, все знали, что коннетабль не простит нападения на баронессу и молодого барона. На площади и у нового рынка народа собралось еще больше, там были и Крутец, и монах. Стражники приволокли и бросили на землю Франческу, полуголую, в разодранном платье и нижней рубахе. Люди поначалу не узнавали спесивую прислугу спесивой госпожи, а когда узнавали ее, то начинали, не - 364 -

скрываясь, радоваться, что наконец-то она получит по заслугам. А Франческа сидела на земле с разбитым лицом и распущенными волосами, даже не пытаясь прикрыть наготу. Страшная. И зло смотрела на людей. Ей в голову прилетел ком земли, что вызвало у собравшихся радостный смех, и люди ей кричали: – Что, лошадиная морда, получила на орехи! – Валяешься вон в грязи, а раньше ходила барыней, через губу не переплевывала! – Наш коннетабль тебя скрутит в бараний рог, не таких крутил! – Повесьте ее, господин! Нехай ногами подрыгает! Нас потешит! А она всех их ненавидела, люто ненавидела. И больше всех его. Женщина глядела, как с трудом солдат слезает с коня и идет к ней, и проклинала его про себя. Проклинала, словно надеясь, что его прямо тут убьет молнией или здесь и сейчас разобьет паралич. Но с ним ничего не происходило, он опять опустился на корточки рядом с ней, а с ним пришел и стоял рядом сержант. И солдат спокойно заговорил: – Повторяю тебе еще раз, может, к тебе, дуре, разум вернется: я не буду казнить тебя прямо сейчас, а может быть, даже отпущу, и сбежишь, когда тебя к графу повезут, если ты ответишь мне на два вопроса. Где госпожа Хедвига и где мое золото? Франческа взглянула на него, попыталась даже встать, но стражник, стоявший сзади, врезал ей древком копья по пояснице. Женщина скривилась от боли и уселась на землю опять, чем вызвала новый всплеск радости у людей. – Ишь, как перекосило паскуду, – веселились собравшиеся. – Врежь ей еще разок! – Да, не милосердствуй, бей как следует! – Ну так где мои деньги? И где госпожа? Ответишь, где деньги – повешу, ответишь на оба вопроса – помогу сбежать, не ответишь ни на один, – он помолчал, – сожгу. Женщина снова убрала волосы с лица и произнесла: – Ты выродок, ублюдок, сын портовой шлюхи, сосавшей у прокаженных, и сам шлюха, который давал матросам в детстве, ты виноват во всех бедах, чтоб ты сдох, будь ты проклят. – Закончив, она плюнула в лицо солдата. Волков встал, вытер лицо, а сержант стал бить эту злобную бабу здоровенным кулаком по башке, на радость толпе. – Тихо, тихо, сержант, успокойся, – чуть усмехаясь, говорил Волков, – убьешь раньше времени. Затем он повернулся и крикнул: – Крутец! – Да, господин коннетабль, – тут же подбежал к нему управляющий. – Мне нужно двадцать вязанок хвороста. Скажи людям, что дашь по крейцеру за вязанку, и еще мне нужно вкопать жердину на три локтя в землю в центр площади. Хворост сложить вокруг жердины. Распорядитесь. Крутец что-то хотел спросить, но по виду коннетабля понял, что вопросы сейчас не совсем своевременны. Волков же в упор смотрел на него – ждал вопроса. – Я немедленно распоряжусь, господин коннетабль, – заверил управляющий. Солдат залез на коня, выехал на середину площади и закричал: – Сегодня эта бешеная собака, – он указал плетью на Франческу, – укусила руку, которая ее кормила, - 365 -

и украла деньги у господина вашего и моего, у барона Карла фон Рютте. Ее поймал слуга барона, старик Ёган, и она располосовала его ножом. Дальше эта взбесившаяся тварь напала на госпожу нашу, на добрейшую нашу баронессу, и даже на сына барона – и он, и его мать ранены, но живы, их уже отвезли в монастырь. Люди стояли в полной тишине и даже не осуждали женщину, действия Франчески повергли их в ужас, ведь напасть на госпожу было сродни святотатству. А солдат продолжил: – Еще она же помогала людоеду, что жил на старом кладбище, и якшалась с ведьмой. И людоед, и ведьма – слуги сатаны, и я хочу спросить вас, добрых людей, что ходят к причастию, чего заслуживает эта тварь? – На костер ее! – крикнул кто-то. – На костер, – тут же поддержал еще кто-то, – на костер! – Спалите ей патлы, господин! – Или все-таки передадим ее в руки ландфогта? – спросил Волков, хотя знал ответ заранее. – В огнь эту тварь! Пусть катится за своими дохлыми людоедами! – В огонь ведьму! Сколько людей извели! – Зажарим спесивую! – В пекло! – не унимались люди, они явно не хотели отдавать Франческу на суд графа, уж больно ненавидели ее все. Все! Волков согласно кивал. Ценник, назначенный им за хворост, был очень высок. И Крутец тут же набрал столько хвороста, сколько было нужно. Люди с радостью несли хворост за хорошую деньгу, да и для доброго дела. И тут на площади появился настоятель местного храма, отец Виталий. Растолкав людей, он пробрался к коннетаблю, схватил его за стремя и спросил: – Господин коннетабль, что здесь происходит? – Собираемся казнить ведьму, – ответил солдат. – Да вы с ума сошли? – искренне удивился поп. – Если она ведьма, то ее должен судить Священный Трибунал инквизиции. – Да? – Волков чуть подумал. – Тогда казним ее за попытку убить молодого барона и баронессу. – Я был в монастыре, баронесса в порядке и ее сын тоже, она решила простить эту несчастную. – Вот как, а убитый слуга Ёган тоже ее прощает? – Это будет решать барон или ландфогт, – ответил отец Виталий. – Ландфогт – это слишком долго, а барон черезчур добрый, он ее уже один раз отпустил из подвала, и вот что из этого получилось. – Ее должны судить не вы, не берите на себя столь тяжкий груз, ноша сия не каждому по плечу, Господь наш… Волков вдруг положил руку на голову попу, склонился к нему и, повернув его лицо к себе, тихо сказал: – Убирайся отсюда к дьяволу! – Что? – растерялся священник. - 366 -

– Пошел вон! – рыкнул солдат. Слез с коня и снова подошел к Франческе: – Последний раз спрашиваю тебя, ответишь… Она не дослушала – заорала с радостью и что было сил и злобы: – Сдохни, пес, мать твоя была… Он тоже ее не дослушал, пнул в зубы сапогом. Женщина упала на землю, замолчала. – И для этой бешеной собаки ты просишь суда барона? – возвращаясь к коню, спросил солдат у попа. – Он опять по доброте своей ее отпустит, и она по злобе своей опять будет служить дьяволу. Нужно сжечь эту тварь. – Вы не вправе! – воскликнул отец Виталий. – Ты вообще на чьей стороне, поп? – холодно спросил Волков. Он остановился и пристально глядел в глаза священнику. – Ты в этой войне за кого? За людей или за людоедов? – Я за людей, – быстро заговорил отец Виталий. – Все люди – дети Божьи, и она, – он указал на Франческу, – тоже, просто она… – Не все люди дети Божьи, – перебил его солдат, – я тут у вас повидал сатанинских выродков, и она служила им. И вот ты стоишь здесь, в сутане, и пытаешься спасти эту бешеную собаку от справедливого возмездия. – Господь наш есть милосердие?! – воскликнул поп. – Не забывайте об этом, да и не прячу я ее от возмездия. Я прошу лишь снисхождения и справедливости для нее! Суда, справедливого суда. – Сынок барона и его дружок жрали людей, – говорил солдат, – они особо не милосердствовали, и суд им был не нужен, выпивали детей досуха – сходи на старое кладбище, они там, в воде плавают, разлагаются, черные. Нет у тебя желания рассказать им про милосердие, поп? – Но мы же не они, мы не должны быть такими. – Заткнись ты! – зарычал солдат сквозь зубы, наливаясь холодной яростью. Говорил он тихо, но попу все равно стало страшно. – Заткнись лучше, вы и они одно целое. Они жрут – вы их защищаете, казуисты, мастера болтовни, адвокаты дьявола, готовые заболтать любое возмездие и объяснить любое скотство, все вывернуть наоборот, все запутать. – Он вдруг схватил священника за шею и сжал ее так, что тот стоял, кривясь от боли, и заговорил ему прямо в ухо: – Ты будешь ее причащать или мне сжечь ее без причастия? – Я буду, – выдавил поп, – но я… – Заткнись, ни одного слова больше, иначе… – Волков поднес к носу отца Виталия кулак. – Пошел вон! Два мужика быстро вкопали в центр площади жердину, вокруг нее сложили грудой хворост. Народ, как спектакль наблюдавший общение коннетабля и местного попа, теперь ждал казни, люди все прибывали. Но Волков не начинал: во-первых, ждал, пока поп устанет убеждать Франческу принять причастие и покориться, а во-вторых, он все-таки хотел дождаться барона. Так было бы правильно. И тут до людей дошел слух, что коннетабль уезжает, что Ёган собрал все вещи в телегу и вывел всех коней господина со двора замка. Пошли разговоры. – Господин, вы что ж, уезжаете? – крикнула бойкая селянка. – Не приглянулось вам у нас? – Эх, какой добрый коннетабль был! – крикнул один мужик, стоявший недалеко. - 367 -

Солдат влез на коня, нужно было сказать пару слов. – Добрые люди Рютте и пришлые, ваш барон пригласил меня для работы, я ее исполнил. Надеюсь, что вы все довольны моей работой. Думаю, что теперь вас обворовывать не будут, и ваши дети будут спокойно ходить по дорогам, и никто на них не нападет. Я бы рад был остаться, – врал солдат, – но хочу повидать свою мать, которую не видал почти двадцать лет. Думаю, что теперь у вас все будет хорошо. Некоторые бабы зарыдали, мужики стояли хмурые, разочарованные. – А может, мамку-то повидаете да вернетесь? – крикнул кто-то. – Может, и вправду вернетесь? – поддержали голоса в толпе. Солдат лишь усмехнулся в ответ, его просто потряхивало от нетерпения и желания наконец отсюда убраться. Он подъехал к сержанту и сказал, указывая на попа и Франческу: – Заканчивай этот балаган, тащи ее на кучу. Сержант молча кивнул, и тут же стражники подошли к женщине и, несмотря на протесты священника, поволокли ее к куче хвороста. Служанка почти не сопротивлялась. Ее поставили спиной к жерди, завели ей за жердь руки и там накрепко связали, да еще и обмотали ее. И живот, и грудь, и ноги. Стояла она на куче хвороста, пошевелиться не могла, лишь головой мотала. Поп стоял рядом, продолжая с ней говорить, но казалось, что она его почти не слушает. Женщина опустила голову, и волосы полностью закрывали ей лицо. И тут священник вдруг покинул ее и бодро двинулся с площади, Волков глянул, куда он направился, и увидал барона и двух стражников с ним, они через толпу пробирались на площадь. Поп тут же стал что-то говорить барону, тот слушал его молча, не слезая с коня, хмурился, и весь его вид свидетельствовал о том, что он чем-то недоволен. Солдат направил к нему коня. – Добрый день, господин барон, вы из монастыря? Надеюсь, что с молодым бароном и баронессой все в порядке. – Какого дьявола вы здесь устроили? – вместо ответа произнес барон. Он был пьян. – Сержант поймал Франческу, это она напала на вашу жену и убила вашего слугу, я ждал вас, чтобы вы одобрили казнь этой твари. – А я не одобряю вашу затею, – заявил барон, глаза его были мутны, и смотрел он на солдата с неприязнью. – Отвязать! – Господин барон… – Солдат был изумлен, он даже не знал, что говорить дальше. – Отвязать, я сказал, – продолжил барон. – Она убийца, она напала на вашу жену и сына. Неужто вы ее отпустите? – удивлялся солдат, но он начинал понимать, что доводы его бессильны. – Вам-то что за беда? Это мои жена и сын, и убила она моего холопа. – А вот деньги она похитила мои, – Волков сказал это, не подумав, – вы их мне обещали за мою работу. – Не заслуживаете вы этих денег, – зло произнес барон, – раз довели до того, что на мою жену и на моего сына, – Карл фон Рютте поднял палец для придания веса словам, – на моего сына в моем доме нападают и ранят! Волков опять растерялся, даже опешил от таких слов. А барон не унимался, продолжал говорить и пьяно растягивая слова: – Это даже не вы ее поймали, а мой сержант! Сержант! Мой! А не вы! Не вы! И хочу заметить, пока - 368 -

вас тут не было, никогда, вы слышите, никогда ни на меня, ни на моих близких никто в моем доме не нападал! Ни разу. Внутри солдата все просто клокотало, его чуть не трясло от такой несправедливости. Он смотрел на своего нанимателя и едва понимал, что тот говорит. Слова приходили словно издалека, будто через шлем и подшлемник. – Господин коннетабль, – вдруг произнес священник, который стоял между ними, – барон просто хочет, чтобы вы отвели эту несчастную в подвал, а завтра препроводили ее к ландфогту. – Что? – сквозь зубы переспросил его Волков. – Я говорю, что необходимо отвязать эту несчастную… – Никого никуда я препровождать не буду, я больше не служу вашему барону, это мое последнее дело, – говорил солдат не столько ему, сколько самому барону. – Вот и прекрасно, – сказал барон, – все равно от вас никакого проку. – Никакого проку? Ах вот как! Наверное, и на награду я рассчитывать не могу? – На какую награду? Которую у вас украли из-под носа? – хмыкнул барон. – Вы из-за своей глупости все упустили. Все! – Вот как! – Солдата так и подмывало сказать, что это именно барон выпустил Франческу из подвала. Но тут его посетила одна мысль, которая вдруг сложилась в голове, как из кусочков мозаики складывается изображение, она казалась простой и естественной настолько, что было удивительно, как она не пришла раньше. – Барон, а ведь вы знали, что это ваш сынок жрет людей в вашем феоде. – Что? – Барон побагровел и покосился на попа, который стоял рядом и слышал каждое слово. – Что вы мелете, Фолькоф? – Ваша дочь знала, эта тварь, – Волков кивнул на Франческу, – тоже знала, и вы знали, да, знали, поэтому и предложили мне все деньги, что у вас были. Знали, за что платите. – Заткнитесь, Фолькоф! – прорычал барон. – Вы их боялись, – продолжал Волков, он даже улыбался, ему снова было легко, – вы боялись своего сынка и свою доченьку, поэтому и обещали мне рыцарское достоинство, свое золото, руку дочери и деревню в приданое. И Франческу из подвала освободили потому, что боялись дочь свою. Думали, что они вас зарежут когда-нибудь вместе с женой и сыном. Дочь ваша станет баронессой, а сынок будет спокойно жить в подвале да жрать ваших людишек. А теперь я вам не нужен, сынка я убил, и всех его страшных слуг тоже, ла Реньи с доченькой сбежали, и вряд ли они вернутся, воров переловил, аудит провел, теперь у вас все прекрасно, теперь я вам не нужен. – Теперь не нужен, – угрюмо потвердил Карл Тилль, барон фон Рютте. Он опять косился на попа, который стоял рядом и слушал коннетабля с открытым ртом. – Поэтому и награду мне отдавать нет смысла, да? – продолжал Волков. – Вы не заслуживаете. Вы сами все испортили, Фолькоф, вам ведь предложили приехать к графу, чтобы принять должность, а вы отклонили предложение в грубой форме. Вы все портите, вы убили миньона герцога, вы выпороли родственника банкира другого герцога, вы упустили золото, что вам причиталось, и никто не виноват, что вы дурак… – Да, я дурак, – сказал солдат, – умный бы давно раскусил вас. И уехал бы. Вы бесчестный человек, барон! - 369 -

– Что, что ты мелешь?! Что такое… Да как ты смеешь! Вон с моей земли, пес безродный! Наглец, он будет оскорблять меня на моей земле, при моих людях! – рычал барон. Все люди на площади молчали и, в ужасе раскрыв глаза, следили за бароном и коннетаблем. – Пес безродный! – Волков даже засмеялся. – Карл, как же так, еще неделю назад вы называли меня другом, обещали свою дочь мне в жены, что с вами произошло? Волков говорил с издевкой, да еще при попе, и пьяный барон это понимал и вынести не мог. Он положил руку на эфес меча. – Я сказал, вон с моей земли! – продолжал беситься барон. – Эй, друг Карл, ты что, хочешь вызвать меня на поединок? – Солдат откровенно издевался над бароном. – Я бы не советовал тебе это делать. – Я убью тебя, пес! – сказал барон, вытягивая меч. Волков чуть склонился с коня и, перехватив движение барона, поймал его меч за гарду, легко, как у ребенка, вырвал его из руки и что было сил кинул подальше за спины людей. – Ах ты, пес, – зарычал барон. – Эй, холопы, меч мне! Ищите! Где он? Солдат его больше не слушал, он подъехал к сержанту и сказал: – Пьяный он, убери его. Сержант молча кивнул и побежал ловить барона, чтобы тот не сотворил чего. А Волков, подъехав к Сычу, наклонился и тихо сказал: – Найди Агнес, скажи, что беру ее с собой, тихонько уведи ее, и ждите нас на восточной дороге у моста. Знаешь, где это? – Знаю, экселенц, все сделаю. Волков огляделся, увидал стражников и крикнул: – Факел мне! Дальше он поехал к управляющему, что стоял среди людей в первом ряду. – Крутец, в казне деньги есть? – Нет, господин коннетабль, все пошло на амбары и на новый трактир. – А у тебя деньга имеется? – Немного есть личных сбережений. – Дай мне семь цехинов, возместишь все из казны, барон мне должен, но сейчас у него нет. Эта тварь, – солдат кивнул на Франческу, – его обворовала. – Господин коннетабль, – замялся молодой управляющий, – у меня столько и нет, вернее, может быть, и есть, да надобно бумаги бы составить, понимаете… – Понимаю, понимаю, – произнес солдат, – вы помните, что обещали мне долю в трактире? А? – Да, – кивнул управляющий. – Оставьте долю себе. Мне дайте деньги сейчас. – Конечно, можно, но надобно посчитать, какова будет прибыль, мы ж не знаем, сколько трактир будет приносить… чтобы вам семь цехинов сразу выдать. Мы ж пока даже народ не запустили. Вот народ… - 370 -

– К черту народ, – рассвирепел солдат. – Я из-за вашего трактира рыцарское достоинство не получил. Давайте сколько есть и прекратите тут считаться со мной. Давайте деньги, чертов купчишка! – У меня только четыре кроны злотом, ну и талеров двадцать наберу еще серебром, – испуганно произнес Крутец. Волков прикинул, что это меньше семи цехинов, но ему уже было плевать: – Давайте сюда. Молодой управляющий опустошил свой кошель, передал солдату целую пригоршню денег и спросил: – А как же так случилось, что из-за трактира вы потеряли право на рыцарские шпоры? – Эти ублюдки Гирши нажаловались своему герцогу на меня за то, что отняли у них трактир, вот он и отказал мне, – произнес солдат, пряча деньги, – да и бог с ним, проживу простолюдином как-нибудь. Я вас не забуду, Крутец. Он протянул управляющему руку. Тот пожал ее. А солдат заорал: – Где факел, я сколько буду ждать? Один из стражников уже бегом бежал, неся ему факел. Волков взял его и поехал на центр площади. Поп подбежал к нему, схватил за стремя и попытался было с ним заговорить, но солдат сапогам отпихнул его: – Пошел вон. Отец Виталий упал. А солдат слез с коня и закричал: – Добрые люди Рютте и пришлые, вы все знаете, кто такая эта Франческа, спесивая ведьма, убийца и воровка, и что с ней делать, решайте сами. Как скажете, так и будет. – В огонь! – тут же заорал кто-то. – Жгите ее, господин. – В ад ее гадину, в геенну! – Так тому и быть, – произнес коннетабль Рютте. Вернее, бывший коннетабль. Священник уже встал с земли, кинулся к солдату, надеясь успеть уговорить его: – Не вправе вы это делать, не вправе. – Ты мне это уже говорил, – ответил Волков, подходя к костру, – если таких, как ты, слушать – зло победит. Впрочем, ладно, послушаю тебя. Поп опять попытался что-то ему сказать, но солдат отпихнул его и заговорил с Франческой: – Тут наш поп просит за тебя – может, ты хочешь что-то сказать, покаяться перед людьми, просить прощения или пощады. Если хочешь – говори. Франческа подняла голову. Все на площади затихли, стояли, прислушивались. А она еще раз обвела всех взглядом и заорала: - 371 -

– Будьте вы все прокляты, прокляты! А особенно ты, – тут она даже плюнула в сторону солдата. – Господи, несчастная, уймись, – умолял ее поп. Но она не унималась, продолжая орать: – Проклинаю тебя, все из-за тебя, сын портовой шлюхи… Дальше солдат слушать не стал, а ткнул ей факелом в лицо как следует, и она замолчала на полуслове. – Жгите ее, господин, – кричали люди, – в пекло ее! Пусть летит к своему сатане! – А я ведь тебе предлагал жизнь, – сказал солдат. – Ну что ж, сама выбрала – гори, тварь. Хворост занялся сразу – видно, был полит чем-то, полетел дым тонкими струйками, побежали по вязанкам быстрые рыжие языки. – Господи, Господи, – причитал отец Виталий, – прости их, не ведают, что творят. – Будь ты проклят! – ревела женщина, пытаясь вырваться из пут, что притягивали ее к столбу. – Будь ты проклят! – Хватит, – сказал солдат, – никого ты не проклянешь, проклятые проклясть не могут. А по подолу платья Франчески уже струились белые дымки, а пламя уже забралось на верхние вязанки хвороста. – Ладно, – вдруг закричала женщина, – ладно, я скажу тебе все, скажу. – Что ты мне скажешь? – Денег в ларце не было. – Врешь! – Клянусь, не было, не было. – Тут первый язык пламени вспыхнул на ее платье. – А-а-а-а… не было денег, не было. Клянусь, клянусь. – Ну и черт с ним, – отвечал Волков и кинул факел в огонь. – Я скажу тебе, где меня будет ждать госпожа… Пожалуйста, отвяжи меня… Я умоляю… – Плевать мне на твою госпожу, не говори мне ничего! – крикнул ей солдат. – Они с ла Реньи поехали в Ренну. – К еретикам подались, значит. – Отвяжи меня, ты же обещал. Отвяжи! – Платье на ней вспыхнуло, а за ним вспыхнул и клок волос, что был снизу. – Отвяжи, я тебе все сказала! – орала Франческа. – Поздно, – ответил Волков, но тут же выхватил меч и быстро и точно ударил женщину в сердце, она даже не успела и вздоха сделать, лишь одно мгновение смотрела на него изумленно, а потом уронила голову на грудь. Ее волосы охватило огнем. Поп упал на колени и молился, а солдат спокойно вытер меч о сапог и вложил его в ножны, сел на коня и сказал: – Прощайте, добрые люди Рютте. На площади гудел огромный костер, вокруг стоял народ, тут же молился священник, а он выехал из деревни и у замка встретил монаха Ипполита, который сидел в телеге с его вещами, и Ёгана, тот был - 372 -

верхом и в поводу держал лошадей господина. – Сыча видели? – спросил солдат. – Они с Агнес уже побежали к мосту, там будут нас ждать. Волков кивнул, говорить ему больше не хотелось. Так они и доехали до моста, где и нашли Сыча с девочкой. Агнес с радостью залезла в телегу и была возбуждена, оглядывалась вокруг, смотрела на деревню свою. Наверное, прощалась с ней. Сыч сел на коня. – Ну, с Богом, – сказал солдат. Он даже не повернул голову, чтобы глянуть в последний раз на Рютте, видеть он ее не мог. И тут Агнес крикнула: – Стойте, бежит за нами кто-то! Рукой машет. Ничего и никого хорошего солдат не ждал, он подумал, что это не все его неприятности на сегодня, и повернулся. Но когда разглядел того, кто бежал за ними, – обрадовался. Это была Брунхильда. Она, выбиваясь из сил, бежала и, когда была совсем радом, перешла на шаг, а подойдя, с упреком сказала: – И что ж со мной никто попрощаться-то не захотел? Сказано это было с вызовом, и глядела она на Волкова. Тот только улыбнулся в ответ и промолчал. А Брунхильда глянула на Сыча и добавила: – А ты, женишок, так и вовсе в любви клялся, а сам бежать… – Так я… – Да ладно уж, не оправдывайся, – произнесла девушка и полезла в телегу, – с вами я поеду, в город. А ну-ка подвинься, худоба, – сказала она Агнес, – ишь, за двоих сидит. – А что тебе в деревне-то не сиделось? – спросил Ёган. – Там у тебя и деньга водилась, и работой ты себя не утруждала. Авось не руками-то работала. Он захихикал. – Так батька, подлец, всю деньгу забирал, что ни заработаю! То на конюшню новую, то кухню пристроить, все дай да дай – талер ему дала, а через неделю еще просит. Вот поеду в город, думаю, может, там мужа найду. Эй, попенок, уселась я, трогай. Брат Ипполит щелкнул кнутом, и телега покатилась. А Волков пришпорил коня, думая, что красавица Брунхильда ему точно не помешает в дороге. И солдату было все равно, что день идет к концу, и скоро солнце начнет садиться, и что он не ел целый день, и что телега перегружена, и что до ночи они могут не найти жилья на постой. Все это было ерундой, на которую можно не обращать внимания, главное – уехать из этого проклятого места, где он пару раз чуть не отдал Богу душу. Он выжил, и это главное, хотя нога не давала ему покоя, но в компенсацию ранения он получил немало ценных вещей, коней и даже целую свиту людей, да еще и письмо, которое он вез важной персоне. Волков еще не знал наверняка, нужно ли будет ему искать расположения этой особы или просто выкинуть письмо, уж больно он не доверял теперь всем этим сеньорам. Пока он не решил и просто уезжал из Рютте, слушая, как распутная Брунхильда поет похабные песни, чтобы смущать молодого монаха. - 373 -

Эпилог Епископ молчал и что-то жевал, ковырял ложкой в тарелке, но уже без аппетита. Он давно наелся и только делал вид, что ест, а на самом деле обдумывал то, о чем ему рассказал солдат. А солдату больше рассказать было нечего, он хотел есть и уйти, но вынужден был ждать, глядя, как жирный епископ серебряной ложкой скребет дорогую тарелку. А тот взял в руки пустой бокал, повертел его, но вина не попросил и поставил на место. Затем посмотрел на солдата и произнес как бы нехотя: – Значит, золото ты получил, а кавалером не стал? – Именно так, монсеньор. – Ну что ж, в моих силах это поправить, – сказал епископ, глядя на солдата и надеясь, что его слова на того произведут впечатление. Но солдат был внешне безучастен, как будто не ему это предложили. – Тебе ведь все равно, от кого ты получишь рыцарские шпоры, от князя мирского или от князя Церкви? – продолжил епископ. – Абсолютно все равно, – заверил его солдат. – Абсолютно, – почти передразнил его поп. Он глядел на Волкова и подумал, что хуже воинственного клирика может быть только образованный солдат. А солдат не торопился, он давно уже смекнул, что нужен этому жирному и хитрому попу. И вопрос напрашивался сам собой: что захочет его жирное преосвященство за шпоры. И это дело будет явно непростое. Волков молчал, незачем ему было спешить задавать вопросы. Необходимо дать попу понять, что именно он будет решать, взяться ли за то, что нужно попу, или послать его к черту. Такое поведение раздражало епископа, но он старался не подавать виду, держал долгую паузу и продолжал скоблить тарелку серебром. И все-таки солдат его перемолчал, епископ продолжил: – Но я должен буду тебя проверить, так ли ты ценен для Матери Церкви, как о тебе пишут, а уже после ты получишь и герб, и шпоры, если, конечно, справишься с одним деликатным делом, которое я тебе поручу. – Прошу прощения, монсеньор, – прервал его солдат. – Что? – спросил епископ. – Если ваше дело действительно деликатно, то мне не хотелось бы знать о нем. Я не могу обещать вам, что возьмусь за него. – Вот как? – удивился епископ сначала, а потом стал и вовсе раздражаться. – И почему же? Тебе не нужны герб и шпоры? – говорил он с видимой неприязнью. – Да кто бы отказался от герба и шпор? – отвечал Волков. – Да только, выполняя задания барона, я три раза едва избежал смерти. Я навсегда остался хромым, я попал в немилость сразу к двум принцам- курфюрстам и нажил себе кучу опасных врагов. А рыцарского достоинства я не получил, хотя мне его обещали дважды. – И что все это значит? Зачем же ты приехал тогда сюда? – раздражался все больше поп. – Аббат убеждал меня, что я нужен Церкви и Церковь оценит меня по достоинству. Вот я и приехал. - 374 -

– Так делай то, что нужно, и получишь то, чего заслуживаешь. – Последние дела мои не принесли мне того, что я заслужил. Сеньоры легко обещают, но неохотно выполняют обещания. – И что же ты хочешь? – спросил епископ. – Оплату вперед, – твердо сказал солдат. – Ах вот оно что, – епископ расплылся в мерзкой улыбочке, – о тебе писали, что ты солдат, а ты не солдат, ты купец, купчишка. Еще немного, и ты гарантий попросишь, адвокатишек да нотариусов позовешь. – Он продолжал улыбаться. – Тебе бы в нотариусы диплом купить, зачем тебе герб? Вон как ты дела-то ведешь умело. Эти оскорбления попали в цель, солдат наливался злобой, он уже ненавидел этого жирного попа, хотел есть, да и нога у него болела. Но он вдохнул глубоко, сдержался и сказал: – Только так и никак иначе, сначала герб и шпоры – потом деликатные дела. – И помолчав, добавил: – Герб – вперед. – Вперед? А может, корону тебе графскую на щит? – Герб вперед, – повторил Волков. Он уже знал, что дело будет непростое – будь оно простым, давно бы епископ нашел желающих. А епископ не гнал его, бесился, но не гнал – значит, он все делал правильно. Поп откинулся на спинку кресла, помолчал, пожевал губами и сказал: – Хорошо, мой брат, архиепископ-курфюрст Ланна, дарует тебе рыцарское достоинство, но без лена. Если заслужишь, получишь и лен. – Меня это устраивает. Как только на моем щите будет герб, я возьмусь за ваше дело, – произнес солдат. – Если, конечно, оно не покажется мне чрезмерно опасным. Епископ поднял руку и щелкнул пальцами. Тут же из-за его кресла возник монах и положил на стол кошель. Глянув на кошель, Волков понял, что дело будет очень непростое. Во-первых, кошель был немал, во-вторых, он был приготовлен заранее, а в-третьих, поп сразу согласился сделать его кавалером. Значит, епископу было очень важно, чтобы солдат согласился. И тут солдат вдруг начал сомневаться, а так ли уж нужен ему этот титул, ведь неспроста хитрый поп приготовил столько денег и почти сразу соглашается на все его условия. – Ты слыхал о городе Ференбурге? – спросил епископ уже без всякого раздражения. – Тот, что на Эрзе? – Да. – Слыхал, он с трех сторон окружен водами Эрзе, двое ворот, окованных железом, шесть хороших башен. Город огромен, стены новые. Еретики два раза подходили к нему, один раз даже взялись осаждать, да не вышло у них, уходили ни с чем. Я не был там ни разу. Говорят, очень большой город, многолюдный. – Все верно, – кивал епископ, – все верно. Только сейчас он немноголюден, там чума. Чума ушла из земли Ребенрее еще зимой, пошла на север, а там задержалась. Они живут по Лиденгофскому праву, поэтому герцогу плевать на них, а еще еретики его не стали штурмовать, потому что там много своих еретиков, и они договорились, откупились, но… – Он замолчал. – Мне придется ехать в чумной город? – догадался солдат. – Придется, – кивнул епископ. – Придется. - 375 -

– В чумной город, да еще живущий по Лиденгофскому праву, где, скорее всего, не выносят благородных и где часть жителей еретики, и мне придется туда ехать? Что ж мне нужно там сделать? Умереть? – Нет, умирать я мог послать туда других, – улыбался епископ. – У тебя будет другое дело. Почти несложное. – Насколько несложное? – Пустяковое, тебе нужно будет забрать из кафедрального собора раку. – Раку? – Это такой гроб из серебра и стекла, в котором хранятся мощи святых. – Я знаю, что такое рака. Вы предлагаете мне ограбить церковь? – Как такое тебе в голову могло прийти?! – возмутился жирный поп. – Епископ Ференбурга мертв, я хочу, чтобы рака с мощами святого Леопольда была помещена на хранение в моем храме. Пока все не успокоится и город снова не заживет. Рака из серебра, понимаешь? Шесть пудов серебра. Не шутка! Тебе будет нужно поехать в Ференбург, найти кафедерал Ризенкирхе, собор Святого великомученика Леопольда, и забрать оттуда раку и все, что грабители могут растащить. В Ризенкирхе очень богатый приход, нужно будет осмотреть все как следует. Все как следует! – Думаете, ценности еще там? – спросил солдат. – Вот ты мне это и скажешь. Даже если серебро и золото разворовали, привези мне хотя бы кости святого и иконы. Все, что там найдешь. Все просто. – Если так просто, почему вы не послали туда кого-то из своих людей? – А кто тебе сказал, что не посылал? Я посылал, и брат мой посылал, втайне от всех. – И что? – И ничего. – Никто не вернулся? – догадался Волков. – Никто не вернулся, – кивнул поп. – Все умерли от чумы? – Ходят слухи, что там есть кое-что похуже чумы, – сказал епископ. – Слухи? – Волков смотрел на него с подозрением, поп явно что-то недоговаривал. – Слухи, слухи, – снова кивнул епископ. – А почему вы думаете, что я соглашусь? Епископ помолчал и сказал: – Потому, что о тебе ходят легенды. Говорят, что тебе под силу любой подвиг. – Чушь, крестьянские байки. Никаких особых подвигов я не совершал. Едва живым ушел из Рютте. – Так соверши. Привезешь мне раку, и я впишу тебя в церковную летопись. Как тебя зовут – Фолькоф? «Добрый рыцарь Фолькоф, победитель людоедов, великанов и разбойников, добыл в чумном городе Ференбурге мощи святого Леопольда и передал их на хранение в наш приход во славу Матери нашей, Святой Церкви». Число, месяц. Мало записи – получишь еще и серебра. – Великанов я не побеждал, – сказал солдат, беря со стола тяжелый кошель и взвешивая его на руке. - 376 -

– Ну так что, берешься? – спросил епископ. – Сначала герб и шпоры, – сказал солдат, – если я сгину в этом городе, так хотя бы с гербом на щите. – Будет тебе герб, сегодня же напишу брату письмо. Завтра поутру выезжай, через два дня будешь в Ланне, еще через два дня ты кавалер. В кошельке сорок пять талеров и пять имперских марок. На талеры наймешь двадцать добрых людей себе в помощь, а марки отдашь офицеру, принц Карл поставил заставы вокруг города и ни в него, ни из него никого не впускает и не выпускает. Я думаю, ты договоришься с офицером. Солдат молчал, все еще взвешивая кошель в руке. Уж больно неприятное было дело, и не знал он ничего о городе, в котором живет чума. И знать он не хотел, что там может быть «пострашнее чумы». – Ну, что молчишь? – Густав Адольф фон Филленбург, епископ Вильбурга и Фринланда, смотрел на него, не отрывая глаз. – Берешься? На кону герб, слава и деньги! Волков поглядел на огромный кошель, что лежал у него на руке, подкинул его, как бы проверяя его вес, и ответил: – Берусь. Примечания 1 Атур – высокий женский головной убор на каркасе. - 377 -