Пиши!

Александр Борохов — Ну, вот и всё, Игорь Владимирович, забирайте вашего Димку из КПЗ, дело закрыто. Я и бухнулся на колени, пытаюсь ему руки целовать, а он убрал их за спину и говорит: — Ну, это совсем лишнее. Вам же больные после опера- ции руки не целуют, хотя Вы им жизнь спасли. А как мне его отблагодарить?! Деньгами это не меря- ется! — Если я когда-нибудь смогу… А Штерн, только улыбнувшись, махнул рукой и вышел. И вот однажды ночью звонит мне мой ученик Лешка Харченко и мёртвым голосом говорит: — Игорь Владимирович, ЧП, срочно приезжайте! — Перитонит? Ножевое? – спрашиваю. — Хуже… Штерна привезли, пять пулевых, состояние критическое. Я как стоял, так в пижаме и тапочках выбежал, и за руль. Шесть часов длилась операция… Честно говоря, не знаю, выжить он практически не мог, но у меня было ощущение, что это не я оперировал, а кто-то рядом водил моей рукой. Когда Штерн очнулся в реанимации, я зашёл его про- ведать. Захожу, а он в руках какую-то старую фотографию держит. Поворачивает голову ко мне и говорит: — Спасибо, доктор! А ему отвечаю: — Даже не знаю, что сказать… Вам просто чертовски по- везло! Видимо там наверху кто-то за вас попросил. А Штерн мне так серьёзно отвечает: — Я знаю. Это мой ангел-хранитель. 151

“Пиши!” После этого развернул фото ко мне. А там любительская фотка и два солдата с автоматами. И Штерн пальцем пока- зывает: — Вот он. Вот такая странная история. Так что в ту ночь, оказыва- ется, мне ассистировал ангел… *** История фотографии Два десантника в парадной форме замерли в напря- жённой позе с заряженными Калашами… — Так, повернитесь лицом к душманскому буру*, улы- бочку, сейчас вылетит отсюда маленькая пулька… — Ты что, Герасим, охренел?! – зло произнёс старший сержант, поправляя свой голубой берет, – сейчас вылетит мой кулак и встретится с твоим глазом, а может даже и два раза… — Да, ладно, товарищ старший сержант, вы же с сержан- том Шепитько на дембель, так это по приколу, для альбома. Вот, вернетесь в часть, а я уже всё проявлю и отпечатаю в лучшем виде. Застиранное, как десантный тельник, небо Афгана. От чего оно выцвело? От дыма горящих и чадящих БТРов, от жаркого солнца, повисшего неподвижно между гор, от слёз матерей, которые ненавидят и боятся слова «цинк» или от пыли и глины, взорванных кишлаков? А может, от всего вместе? Ответ знает только тот, кто правит там, наверху! Но он молчит… До дембеля оставалось двенадцать дней. Не двенадцать месяцев и даже не две недели. Сто сорок четыре часа днём и столько же ночью, и всё! Но для пацанов их взвода это 152

Александр Борохов «всё» наступило сегодня… Сначала подорвался на фугасе их БТР, одни, как спелые яблоки, посыпались с брони и, ударившись о скалу, замерли навсегда, ошмётки других, которые подорвались на двух противопехотных минах, за- ложенных рядом, разбросало вокруг на несколько метров. Остальные приняли бой. Через час их осталось только двое. Если бы не Юркин пулемёт и четыре гранаты, они бы уже никогда бы не спустились с небес… Потом сумели отойти за небольшой перевал. И всё бы было ништяк, если бы Юрку не пробили. Не- смотря на то что рана была затампонирована двумя пере- вязочными пакетами, из его груди месте с кровью толчка- ми выходила жизнь. — Юрок, братан, на, хлебни из фляги. Нас обязательно найдут. Дрозд успел сказать, что вызвал вертушку. Дыхание Шепитько было прерывистым и хриплым, сло- ва комками вываливались из пересохшего рта. — Себе, Давидка, оставь… Мне уже не понадобит- ся… Смешная у тебя фамилия «Штерн». Как ты говоришь: «звезда»… Давид подтащил ближе раненого сержанта и, припод- няв, положил его голову себе на грудь. — Молчи, дурак! Силы береги! — У меня к тебе одна просьба, – попросил раненый, – спой мне мою любимую, сам я уже не смогу. . . — Ты что, Чунга-Чанга, у меня ни слуха, ни голоса. Да и всего полтора куплета знаю… — Ты главное, пой! Пока ты поёшь, я буду жить… Их нашли через три часа… Непьющий лейтенант Абдуллаев, который первым их нашёл, потом непрерывно пил водку, не просыхая, и мол- чал. На третий день он, держась двумя руками за голову, рассказал: 153

“Пиши!” — Вертушка села невдалеке. Ну, мы пошли искать, кто остался из пацанов, а потом услышали песню, ну, из дет- ского мультика про Чунга-Чангу. А потом увидели полусе- дого Штерна, который прижимал голову мертвого Юрки Шепитько и как заводной пел эту песню, а главное, всего один куплет, закончит и заново… Он продолжал её петь и в вертолёте, и когда Юрку простыней накрыли. Хорошо, что ему вкололи тридцать кубиков валиума. Одинадцать дней пролетели быстро. Старший сержант Давид Штерн молча стоял с дембельским дипломатом воз- ле вертолёта. Он возвращался домой один... Кто-то робко тронул его за плечо. Давид медленно обернулся, перед ним стоял ефрейтор Герасимов. — Вот, – тихо произнёс солдат, протягивая прямоуголь- ный кусок бумаги, – ваша последняя фотография с Чун- га-Чангой, он здесь как живой… 154

Ксения Алексеева Ксения Алексеева Снежинка Снежинки, как белые ангелы неба, Одевшись в пушистые белые шубы, Порою так нежно, порой так нелепо, Скользнули на теплые мягкие губы. Ты знаешь, зима – это время любви, Ты знаешь, зима – это время признаний. Снежинку ты нежно к себе помани И, нежно обняв, пригласи на свиданье. Она же расскажет про тысячи звезд, Которые встретились ей на пути, О ветре, который ей крылья принес, И, в жизнь отпуская, добавил: «Лети!» Ей нежный рассвет подарил яркость дня, А месяц в подарок туман преподнес, Закат ей добавил немного огня, А дождик ей слезы в конверте принес. И долго снежинка летала средь гор, Но гордость забыв, опустилась с ветвей. И непринужденный ведя разговор, Спокойно сидит на ладони твоей. 155

“Пиши!” Сказки для Солнца 1 Давным-давно, когда Земля была плоской и держалась на трех китах, жили на ней маленькие человечки. Они все- го боялись и жили в своих маленьких мирках, порой не зная даже соседа. Но один из этих маленьких человечков был не такой, как все. И ему было ужасно интересно уз- нать, что же находится за границей его мира. А вдруг его мирок – это не единственное, что есть на Земле. И вот этот маленький человечек отправился в путь: мимо соседей, деревьев, полянок, лесов. Все с удивлением смотрели ему вслед и качали головами, но это не смущало его, и он продолжал идти вперед. Он видел прекрасные огромные деревья с сочными плодами, видел рассветы и закаты, расписывающие небо яркими красками, ощущал нежное прикосновение ветра и аромат полевых цветов, слышал шелест трав и пенье птиц. Он шел и удивлялся изобилию и красоте, царящей за пре- делами его маленького мира. Он шагал все быстрее, желая увидеть все и узнать как можно больше. Мелькали прекрасные неизвестные кар- тины – звуки, краски, чувства сплетались, создавая новую реальность. Все это было таким увлекательным, что чело- вечек даже не заметил, как дошел до края Земли. Перед ним простиралось бесконечное море света и бе- лый туман, поглощающий пустоту. Маленький человечек остановился на краю пропасти и стал смотреть вдаль. Он смотрел и смотрел. Проходили секунды, минуты, часы. Часы складывались в дни, дни – в недели, недели – в месяцы. И однажды человечек повернул голову и увидел такого же человечка, так же, как и он, всматривающегося в 156

Ксения Алексеева бесконечную даль. Он даже не заметил, когда тот пришел и давно ли тут стоит. А второй человечек просто подошел к нему, взял за руку и сказал: «Полетели». И они полетели. 2 Жили-были на Земле два человека. И хоть Земля до- статочно большая планета, так получилось, что жили они в соседних домах, и окна их как раз смотрели друг на друга. Сначала одному из них просто стало скучно и он на- чал смотреть в окно, где все время мелькал чей-то очень милый силуэт. И он даже не понял, как так вышло, что тот, второй, поселился у него в сердце. Каждый день он хо- дил на работу, обедал, смотрел телевизор, ложился спать, и вместе с ним ходил на работу, обедал, смотрел телевизор и ложился спать второй. Первый же, глядя в зеркало, никак не мог понять, поче- му он выглядит все хуже и хуже день ото дня, почему ему так тяжело и больно в районе груди. А просто это второй человек у него в сердце обустроил себе уютный уголок, проделывал окна и двери, мастерил мебель и каждый день съедал по кусочку его сердца – надо же было ему чем-то питаться... 3 Жили когда-то на неизвестной картине два маленьких масляных существа. Нарочно ли выдумщик-художник посе- лил их там или это были просто два неловко положенных мазка, или две капли, упавшие с его кисти. Как бы то ни было, они жили там и радовались этому. Каждый день они покоряли новые нарисованные вершины, ходили на нари- сованный пляж, купались в нарисованном море и собирали нарисованные цветы. И все было прекрасно в их нарисо- ванном мире. 157

“Пиши!” Но однажды один из них вдруг решил, что все это не настоящее, а придумано кем-то, а, значит, неправильное. И он ушел. Он отправился в настоящий, непридуманный мир и радовался тому, что он наконец-то узнает всю правду и будет по-настоящему счастлив. Он гулял по освещенным улицам, паркам, садам с кова- ными оградами – ничего такого не было на его картине. Он много ходил и много видел. Он понял, что на самом деле реальный мир не так уж хорош, как ему казалось, и разо- чаровался. Он блуждал по реальному миру, где было много серых и черных красок, и не мог вернуться домой, потому что ду- мал, что тот мир не существует, а является лишь его сном. А второе масляное существо долго горевало об ушед- шем друге, потом обижалось на него за то, что он его поки- нул, но, в конце концов, успокоилось и продолжало купать- ся в море, собирать цветы и покорять вершины. Но оно так и не узнало, насколько прекрасен его дом. 158

Юлия Скоркина Юлия Скоркина Судьба Ох, судьба-судьбинушка. Жизнь, как дорога, вьётся. Что за поворотом ждёт, никто не скажет… Жила Дарья, не тужила. Мать хорошая, отец волевой, дом добротный. Всего девке молодой вдосталь было. Един- ственная дочь, милая да пригожая, со всеми учтивая, слова родительские — закон непререкаемый. Женихи из соседней деревни свататься приезжали. Ещё бы! И семья зажиточная, и невеста хороша собой. Только не милы они все Дарье были: любила она уже… Николай — парень статный, могучий! С людьми ладил, никому в помощи не отказывал и просто так мог соседке старенькой новый забор состряпать да крышу подлатать. В руках любое дело спорилось, за любую работу брался. Рад был, если платили. Знал он, на что копит. К Дарье свататься надо да откуп за невесту давать, иначе отец ее не даст благословения. Крутого нрава отец Дарьи, разговор у него короткий. Виданное ли дело: первую красавицу на деревне да нище- му сироте замуж отдать? Ну и что, что рукастый? Такого до- бра в любом селе найдётся, а вот кормить семью с первых дней надоть. А ежели детишки народятся… Вот и старался Коля, копейку к копейке складывал. Дарья и Николай давно любили друг друга. Почитай, с возраста, когда несмышлёнышами на одной улице игра- ли. Со временем и любовь крепла. Встречались в саду за- брошенном на краю деревни, почти у самого леса. Тайком встречались, чтоб отец Дарьи не прознал да арест домаш- 159

“Пиши!” ний не наложил. Узнает — и Дарье плохо будет, и Николаю небо с овчинку покажется. И жили так, скрываясь многие годы. Ждали, когда время настанет, и Николай к отцу Дарьи придёт просить любимую за него замуж отдать. Короткие встречи были желанней всего. Бывало, при- сядут на скамеечке, прижмутся друг к другу да оторваться не могут. Тела молодые, сердца горячие, в один раз и со- грешили. Да кто ж их осудит? Не сегодня-завтра Николай придёт свататься, да и не узнает никто. Ночь темна, многие грехи перед людьми покрывает, а перед Богом расскажут, как любовь крепка, да повенчаются после. Неделя прошла, третья на исходе. Николай работу боль- шую доделывает. Как рассчитается хозяин с ним, так пря- мой наводкой к любимой — в жёны звать. Идёт время тихонечко, стала Дарья замечать, что мутит её, огурцы маминого засола по-особому вкусны стали. По- няла, что ребёночка под сердцем носит. А как поняла, так испугалась, что чуть посреди светлицы сознание не поте- ряла. Дни потекли один страшнее другого, а ну как отец узнает… Позор для семьи, жизнь не мила будет… Чуткая мать у Дарьи, смотрит — за дочерью неладное чудится. Наблюдает за ней, а кровиночка её бледней мела ходит да всё платья широкие из комода достаёт, примеряет. Смекнула мать, подошла к дочери, спросила напрямую, а Дарья-то и созналась. И про любовь свою с Николаем рассказала, и что свататься на днях он должен прийти, и что отца боится, да ребёночек под сердцем лежит. За болтовнёй и не заметила, что не одна она с матерью в комнате-то стоит. А как поняла, уже поздно было: в две- рях стоял отец с перекошенным от зла лицом. Кинулась Дарья ему в ноги, просить-умолять стала, го- ворила, что не узнает никто, а Николай своё слово сдержит, 160

Юлия Скоркина свадьбу справят, и дитя вовремя народится, не будет слу- хов да толков по деревне. Отец слушает, а у самого глаза кровью наливаются. У него под носом! С нищим холопом снюхалась! В подоле принесла! Да ещё на свадьбу рассчи- тывает! Застлала злоба чёрная ум и сердце отца, ничего слу- шать не стал. Схватил Дарью за косы и волоком из дома вытащил. Мать на помощь бросилась, да только как с цепи муж сорвался, словно бес в него вселился. Отшвырнул её, она и осела, головой о лавку ударившись. Волочет отец девушку к заднему двору. Открыл калитку и выкинул её за порог. Посыпались проклятия на голову Дарьи. — Пропади с глаз долой, поганая девка! Не дочь ты мне больше. В деревне увижу — удавлю! И тебя, и нищего тво- его, не дам вам жизни! — сказал и выгнал из дому, заперев калитку. Уж как мать в ногах валялась, причитала, чтоб вернул дочь, да всё без толку. Не муж перед ней стоял, а сам са- тана в мужнем обличии. Непримиримый и безжалостный. Стоит Дарья на коленях. Впереди — дверь запертая, по- зади — лес дремучий. По деревне не пойдёшь: отцу на глаза покажешься — до смерти забьёт, да и за Николая страшно… Вся в слезах от безысходности побрела девушка к лесу. Ох и темны леса северные. Не каждый старожил в не- которые места сунется, а уж приезжему вообще лучше не хаживать. Что ни шаг, то трясина… Вечер на дворе, а в лесу, как ночью, темно, холодно. Не разбирая дороги, с заплывшими от слёз глазами, шла Да- рья, горем убитая. Хлюпнуло под ногами, и провалилась девушка в топь болотную. Стала цепляться за сучья, ветки, да разве совла- 161

“Пиши!” даешь с трясиной! За минуту ушла в жижу чёрную, не по- давилась топь, утаскивая жертву нечаянную. К утру в дом Дарьи стучался Николай. Счастливый, с по- дарками дорогими, с деньгами. Открылась дверь, с кулаками на парня бросился отец Даши. Бьёт, проклятиями да угрозами сыплет. Насилу ноги уволок. Сидит у своего дома, пригорюнился, ничего не понима- ет. Видит — идёт к нему мать Дарьи. Подошла и со слезами и воплями всё рассказала. И что узнал отец, и что Дарью выгнал, и что уж ночь прошла, а дочь так и не воротилась. Схватился Николай за голову, взревел и в лес побежал искать свою любимую. С тех пор его никто и не видел. Рассказывают, что путники лесные да грибники ино- гда, зайдя чуть подальше в лес, видят две тени бесплот- ные да слышат, как зовут друг друга два голоса. Девичий и мужской звучат, словно идут друг за другом, кличутся, да встретиться не могут. И от зова этого сердце сжимается, да такая тоска нападает, хоть вой. А отец Дарьи, когда понял, что три души ни за что сгу- бил, с ума сошёл, потом в беспамятство впал да в бреду всё в лес рвался кровиночку свою искать да спасать. Так и помер, до последнего вдоха имя доченьки своей, Дарьюш- ки, повторяя. 162

Валентин Лебедев Валентин Лебедев Гвозди. Папе, самому доброму папе на Земле Бегут годы… Вроде незаметно… И сорок совсем недавно было. Как недавно? Как ни крути, а тридцать лет уже про- летело. Нет времени обернуться… Затянуло в водовороте дел, событий… И мелькают дни, опадают листки календаря, как осенние листья, сорванные порывом ветра, улетают, за- сыпая числа, даты…Ложатся сзади плотным слоем, иногда приподнимая завесу памяти, ярким пятном воспоминаний. *** День суматошный. Крикливый, взбудораженный…пута- ется в нервах, дергает за жилы, не дает сосредоточиться… И вот все постепенно затихает, успокаивается… Все реже звуки проезжающих машин за окном…Неожиданно проне- сется последний байкер, взлает соседский дворовый пес Гарри, заскучавший по ребятне, с которой не расстается целыми днями. Разбрелись по домам мальчишки-девчонки, зализывать раны царапин, отмываться от дневных забот, чтобы скорее прислониться щекой к прохладной наволоч- ке подушки, скорее заснуть и проснуться уже в завтра… *** Дождь зашелестел… . Ненавязчиво, успокаивающе, плот- но. Опять не уснуть… Может быть под утро… Поворошим память….Повспоминаем… 163

“Пиши!” *** В конце августа выкопали картошку. Уродилась! С двух соток опять больше десяти мешков…Земля еще не устав- шая, ухоженная… Картошку высушили и убрали в подпол… На взъерошенной пашне осталась омертвевшая ботва. Дня два подсохла, и отец сгреб ее к середине участка. Будет сжигать… Помните, как пахнет горящая ботва? Зажмуришь- ся и втягиваешь носом… Сладко.., аж в желудке засосало... Успеть бы картохи сунуть под огонь… Быстро прогорает ботва… Легкий пепел будет разлетаться даже без ветерка, иногда вспыхивая красной искрой… Еле терпя, поковыря- ешь прутиком в золе… Выкатишь загорелую, обгоревшую боком картофелину, похватаешь пальцами, обожжешься… Покидаешь с ладони на ладонь, подуешь и разломишь на две половинки… Сунешь краешек в спичечный коробок с крупной солью и откусишь.., обжигая губы, языком пере- катывая во рту комочек вкусняшки… Завтра… Завтра отец будет жечь ботву. Воскресение! Праздник! Утром проснулся. Солнышко уже играет зайчиками по кухне. Все спят. На цыпочках прокрался в сени, обул кеды, удочку двухколенку прихватил. На крыльце в консервной банке из-под кильки прикрытые влажной тряпкой красные червяки. И побежал в прогон к речке! Вода тихая. Небольшой туман. Редкие ласточки бере- говушки снуют туда-сюда, оттаявшую мошкару цепляют. Высоко в небе одинокий стриж.., стрижет голубое осеннее небо. Стороной галки погнали кукушку, еле уворачивается прохиндейка… Уселся на свое любимое местечко в устье почти высо- хшего ручейка. С левой стороны лопухи листьев кувшинок. Уже поблекшие, в наносной накипи. Нацепил червяка и за- 164

Валентин Лебедев бросил поближе к травке. Белый пенопластовый поплавок, покачавшись, успокоился, заблестев боком на солнце. Неожиданно потянулся, заволнил. Подсек и вытащил окушка сковородничка. Жесткий, упругий, колючий… Пове- сил на снизалку и пристроил ее у ног. Рыбка заплескалась и ушла в глубину. Потаскав окуней часа два и поймав около полутора де- сятков, засобирался домой. По прогону до дома – совсем недалеко… Пять минут и наш забор. На полпути засмотрел- ся на строящийся дом. Недавно отрезали от участков Станционной улицы зады и сформировали новую улицу. Дубенскую. Вот здесь и стро- ился интересный дом. Стены из блоков, которые изготав- ливались хозяином вручную. Он засыпал шлак в ящики и заливал цементным раствором. Несколько дней и блок вы- сыхал. Ящиков стояло штук десять. Стены были почти воз- ведены, осталась пристройка и крыльцо, где были еще вид- ны темные, не просохшие блоки. Окна были пустые. Вот крыша…. Она была покрыта тонкой жестью. Никто бы не подумал, что эта жесть от консервных пятилитро- вых банок из-под томатной пасты. Мастер был хозяин, вы- думщик! Разрезал банку, отрезал крышку и дно — прямил боковины деревянной киянкой, и получались небольшие прямоугольники, которыми внахлест он покрывал крышу. Красиво получалось… В доме никого не было слышно, и я, оглядываясь по сторонам, прошмыгнул в проем двери… Внутри было мрачно, сыро. Половые балки обернуты сло- ем рубероида. На земле лежал кулек из плотной бумаги синего цвета. В нем толстые и короткие толевые гвозди. Они были тоже сырые и подернулись слоем коричневой промасленной ржавчины. Я поднял грязный сверток и зачем-то сунул его за пазу- ху… Вышел на улицу и побежал домой. Домашние завтра- 165

“Пиши!” кали. Я затолкал кулек с гвоздями под крыльцо, бросил рыбу в таз с дождевой водой и вошел на кухню. - Как дела, рыбак? – отец взглянул в мою сторону. - Окуней на жареху надергал, — ответил я ему и уселся рядом за стол. - Руки! – прикрикнула мама. – Потом за стол… Я вымыл руки и присоединился. После завтрака отец засобирался на огород и сказал, чтобы мы с братом набрали картошки и приходили жечь ботву. Брату Сережке было года четыре, и был он под моим присмотром. Пока разложили костер, пока нагорали угли, мы с бра- тишкой запускали в небо мелкую картошку. На тонкие зао- стренные прутики насаживали картофелины и, размахнув- шись, с силой швыряли их вверх. Улетали так высоко, что скрывались из вида. Потом отец разгреб середину костра и сунул картошку, привалив ее свежими углями. Навалил сверху еще сухой ботвы. Костер запылал. - Пап… У меня гвозди есть. . . – обратился я к отцу. – Какие гвозди? – поинтересовался отец. - Щас принесу, — и я помчался к крыльцу, схватил синий кулек и вернулся на поле. - Вот… — протянул ему мокрый ржавый пакет. - Откуда такая ценность? – вопрос отца прозвучал по- дозрительно. Немного смешавшись, я все же справился с волнением и сказал, что нашел гвозди утром на берегу. - Что они там делали? – рассматривал гвозди отец. - Андреич! — окрикнули отца. Все обернулись на голос. В прогоне за забором стоял хозяин гвоздей и смотрел в нашу сторону… У меня пересохло в горле, ноги онемели. - Андреич! Подойди, – попросил мужчина. 166

Валентин Лебедев Отец пошел к забору, а мы с Сережкой наблюдали за происходящим. Мужики поговорили о чем-то. Папа вернул- ся и, протянув мне кулек с гвоздями, хрипло проговорил: - Берешь и несешь туда, где взял… Желваки на его щеках ходили ходуном. — Пап… … не пойду. . . — я сгорал от стыда. И тут отец без размаху коротким хуком врезал мне от- крытой ладонью по левой щеке… Я устоял. А отец как-то сгорбился сразу и побрел к калит- ке. Его фигура замелькала в прогоне за забором… Он сам пошел относить гвозди…Я успокаивал плачущего брата. *** Дождь все не утихает… Шелестит по мягкой кровле кры- ши… Не гремит… Включил телефон… Четвертый час уже… Не спится... Да… Бежит время... Завтра 21 августа… Отцу было бы сто лет… А в девяносто четвертом отец лежал после инсульта со- роковой день. Жизнь покидала его. Стоя на полу перед ним на коленях, обняв его голову и прижавшись к его прохлад- ной щеке, я прошептал: - Пап… прости меня за все… и за гвозди... Он еле слышно сжал мою руку… Наши слезы смешива- лись и скатывались по чуть пульсирующей жилке на его шее. . . Через пятнадцать минут его не стало... А дождь все не утихает… За окном засерело. . . И щеку что-то заломило... 167

“Пиши!” Ляман Багирова Свободный Ищи света и свободы и не погрязай слишком глубоко в болоте жизни Винсент Ван Гог «Вильгельм-Дроня»… Его давно уже называли так. И за глаза, а порою и в глаза. По имени-отчеству его величали только гардеробщица тетя Вера да редактор переводче- ского отдела Лев Зусьевич – оба люди пожилые, хранящие верность церемонным обращениям. Иногда ему казался странным звук собственного имени – он вздрагивал и под- слеповато моргал бесцветными глазами. Артемий Констан- тинович звучало как-то выспренне и совсем не шло к его облику. Удобнее было обращение по фамилии — Сорокин, а еще удобнее странная кличка «Вильгельм-Дроня». Он не обижался: казалось, порог обиды, унижения, насмешки не существовал для него. Да и как можно унизить челове- ка, не стеснявшегося ходить на работу в измятой донель- зя рубашке, заляпанном пиджаке с вечно болтающимися пуговицами и побелевших от времени брюках? Когда ему намекали на несоответствие внешнего облика высокой должности корректора в крупном журнале и пеняли на не- эстетичную одежду, он лишь пожимал плечами, и некое по- добие улыбки появлялось на серых губах. Сорокин не то чтобы пренебрегал материальными цен- ностями – ему нравилась и добротная одежда, и хорошая еда, но он не считал нужным самому добиваться их. Есть – хорошо, нет – тоже славно. Он не выпрашивал ни путевок 168

Ляман Багирова в санаторий, ни интересных командировок, не требовал прибавки к зарплате, ни даже отпуска в летние месяцы. Но и витающим в облаках переростком его тоже нельзя было назвать. Он как бы существовал в двух параллель- ных мирах, причем материальный, плотный и зримый был где-то внизу, и в нем Сорокин оставлял лишь свою оболоч- ку, действительно неэстетичную. Душа же парила в подне- бесье, беседовала с Пушкиным, восторгалась Державиным, спорила с Ахматовой и Шелли и упоенно замирала перед небесно-золотым чертогом своего кумира – Вильгельма Кюхельбекера. Незадачливый поэт, имя которого в основном упомина- лось в общем списке «Поэты пушкинской поры», друг Пуш- кина и Баратынского, декабрист и коллежский асессор – был всем для Сорокина. Стоило ему завалиться на диван с потрепанной книжкой стихов Кюхельбекера, как время за- мирало, и жизнь казалась одним большим праздником. Он искренне полагал, что только переменчивая фортуна оста- вила Кюхлю в вечной тени его великого лицейского това- рища, и если бы не роковая цепь случайностей, то именно Кюхельбекер, а не кто-то другой блистал на литературном небосклоне той поры. Сорокин знал о Кюхельбекере все, книгу Тынянова «Кюхля» цитировал чуть ли не наизусть и так надоел сослуживцам, что кличка «Вильгельм» пристала к нему всерьез и надолго. Семьи у него, конечно, не было. Как-то не задержива- лись жены рядом с человеком, с которым даже Обломов со своей любовью к дивану и халату казался сгустком энергии. Впрочем, дамским вниманием Сорокин не был обде- лен. Трудно сказать, что манило их в нем – нелепом, не- ряшливом, не вписывающимся ни в один из стандартов, привычных человеческому сознанию. Не человек, а одно сплошное «не». Несовременный, непрактичный, незазем- 169

“Пиши!” ленный. Очевидно, это «не» и притягивало к нему женщин. Брутальность или то, что выдается за нее – нагловатость, резкость, властность прискучивали им, и они припадали к старомодности Сорокина как к живительному роднику, бессознательно ища в нем ласки и тепла. До Сорокина в конце концов доходило, что дамы ждут от него не только интеллектуальных бесед, и он, как ни странно, оказывал- ся страстным любовником. И женщины, пораженные эти- ми новыми талантами Сорокина, сохраняли по нему тро- гательную и благодарную память. Но ни одной из них не удалось задержаться надолго – для этого нужна не только удивленная нежность, но и бег в одной упряжке по дороге жизни, а впрягаться и тем более бегать Сорокин решитель- но не умел. И женщины оставляли его, кто со слезами, кто с криком, кто с упреками, и Сорокину было тяжко от их боли, но изменить что-то в себе он не мог. Все облеченное в плоть и кровь существовало для него словно за стеной невидимого бассейна. За его пределами шумела жизнь – не всегда понятная, тяжелая, добрая, жестокая, милосерд- ная – она неслась, мчалась, рвалась и создавала связи, но Сорокин существовал в своем плотно замкнутом бассей- не, и немеркнущим светом для него был образ Вильгельма Кюхельбекера. Вторая, более ранящая часть клички – «Дроня» расшиф- ровывалась просто. Вильгельм Кюхельбекер, будучи на по- селении в городке Баргузин Иркутской области, умудрился жениться там на дочери местного почтмейстера Дросиде Ивановне Артеновой, миловидной, но почти неграмотной и очень раздражительной бурятской девице. Она не могла выговорить и фамилии своего мужа, называя его «Клухер- брехером». Но он звал ее ласково «Дронюшка», ей он чи- тал свои сентиментальные стихи, и во всем потакал. В ее облике заключалась для него уют и обаяние, нежность и 170

Ляман Багирова женственность. Впрочем, милый поэт был не оригинален. Разве за несколько веков до него странствующий рыцарь из Ламанчи не обожествил крестьянскую девушку Альдон- су Лоренцо и не нарек ее Дульсинеей Тобосской? Что нам стоит дом построить – нарисуем, будем жить! Нелепый, долговязый, глухой на одно ухо, (а к старости и вовсе ослеп) Кюхельбекер – драчун и дуэлянт, добряк и умница, человек, в жизни которого было больше безу- держной пылкости и недоразумений, чем здравого смысла, был близок Сорокину и недосягаем для него. Донкихотство Кюхельбекера было несвойственно Сорокину – для этого он был слишком пассивен. Но – безумству храбрых поем мы песню! Само очарование подвигом, отвагой, куражом уже зажигало золотой свет счастья в сердце скромно- го корректора литературного журнала. Имена Вильгельм, Дросида, Дроня не сходили с его уст. О Кюхельбекере он мог говорить бесконечно, мечтал съездить в Тобольск и поклониться его могиле. Сослуживцы, заметив издалека в коридоре долговязую, сутулую фигуру, под любым бла- говидным предлогом бросались врассыпную. Взволнован- ный шепот «Вильгельм-Дроня» отскакивал от стен как клич SOS. Сорокин не слышал этого. Снисходительный к окружа- ющему миру, он не доверял ему и стремился в собственную обитель радости – вожделенному неистовому романтику Вильгельму и его ненаглядной Дросиде. Только с ними он испытывал чувство неомраченного счастья – такое состо- яние он пережил только раз, когда в девять лет впервые увидел море с высокого утеса. Необъятность двух стихий – небесной и морской так потрясла его, что ночью он долго не мог уснуть, и мать выговаривала отцу, что нельзя сразу обрушивать на мальчика столь яркие впечатления. Никогда более это состояние не повторялось – даже самым радост- ным моментам жизни всегда сопутствовали неуверенность, 171

“Пиши!” тревога, подозрительность. Они легкой тенью заволакива- ли счастье и мешали ощутить его сполна. Но, слава Богу, никуда не денутся бескрайность и широта двух лазурных стихий, потому что они вечны, и, слава Богу, никуда не де- нутся Вильгельм и Дросида, потому что они уже в вечности, а значит незыблемы. А если так, что значат все насмешки и подтрунивания, все намеки и жалостливые взоры? Он, Со- рокин, маленький ничтожный человек, жалкий корректо- ришка, возмущающий и даже оскорбляющий своим видом более успешных сослуживцев – на самом деле богаче их всех. У него есть бескрайность моря и неба, есть Вильгельм и Дросида, есть изумительная легкость отказа от всего за- земленного, материального, вещного. Он, нелепый «Виль- гельм-Дроня», счастливее их. Он… После очередного отпуска сотрудники журнала не сразу заметили отсутствие «Вильгельма-Дрони». Затем по отде- лам дружно прошелестело радостно-удивленное: «Да, вы что?! Взял расчет? Неужели уехал? В Тобольск? О, Боже! Ну, туда ему и дорога! С милым сердцу Вильгельмом оста- ток жизни проведет. А квартира как же? Дурак он и есть дурак. Дальним родственникам оставил? Повезло им. Хо- рошо еще, что не чужим людям. С такого бы сталось. А кем? Школьным библиотекарем?! Фи-у-у! Да, что с такого возь- мешь? Блаженный и есть. Ну, хоть позорить отдел своим драным видом не будет. Все к лучшему!» — Хороший человек Артемий Константинович, умница. Дай ему Бог. Скучно без него будет, – задумчиво протянула гардеробщица тетя Вера. — Да, уж, — неопределенно пробормотал неповоротли- вый, похожий на встрепанную птицу, редактор переводче- ского отдела. И вздохнул полузавистливо: — Свободный. 172

Лариса Агафонова Лариса Агафонова Такая жизнь Вот видишь — проходит пора звездопада, И, кажется, время навек разлучаться… … А я лишь теперь понимаю, как надо Любить, и жалеть, и прощать, и прощаться. Ольга Берггольц - Тужься, милая, тужься. Уже головка показалась. Давай, помоги маленькому. Молоденькая роженица ревела в три ручья, вцепившись в подлокотник жёсткого родильного кресла. - Да что ж ты рыдаешь? Не ты первая, не ты последняя. Сейчас родишь, и всё пройдёт. - Ра-а-ано мне было рожать, – всхлипывала между по- тугами черноволосая большеглазая девчонка. – Семь ме- сяцев всего. - Рано не рано, а тебя привезли со схватками, и воды, как свекровь твоя сказала, уже отошли. Ребёночек явно на свет просился. Чего теперь вздыхать? Выходим, и не таких выхаживали. - Ой, мамочки, ой, как больно, – громко закричала дев- чонка, и через несколько минут малыш появился на свет. . - Вот и славненько. Вот и ладненько. Посмотри, мальчик у тебя, – ворковала пожилая акушерка, – а сама сноровисто обмывала, очищала, вытирала крошечного недоношенного малыша. Тот едва кряхтел, обессиленный долгим трудным делом: появлением на свет. – Сейчас доктора позовём. Он всё остальное сделает. 173

“Пиши!” - Мальчик, – измученная девушка откинулась на подго- ловник кресла и закричала снова. – Ой, как больно! Опять больно! Опять схватка. - Да не придумывай, – отмахнулась было акушерка. – Погоди-ка, схватки возобновились. Ты, часом, не двойню носишь? УЗИ когда в последний раз делала? - Да не знаю я, – простонала роженица. – Я УЗИ вооб- ще не проходила ни разу. Я только тест сделала и на учёт встала, а потом с мужем к его родителям уехала в деревню. А там врача нет. Ой, мамочка, – орала она уже в полный голос. - Вот уж дурочка малолетняя, – проворчала акушерка. – Как детей делать, она умная, а как к врачу сходить, так дура-дурой. Давай, тужься. Этот попкой идёт, не перевер- нулся. Давай! – прикрикнула она на притихшую было дев- чонку. – Угробишь ребёнка. Второй малыш явно не торопился на свет. Только че- рез два часа, наложив щипцы, акушерка вытащила второ- го мальчишку, ещё более мелкого, чем первый. Перевитый пуповиной, посиневший, малыш поначалу долго не кричал, несмотря на все усилия акушерки. И лишь услышав крик старшего брата, которого принесли и положили матери на живот, тоже закряхтел. Близнецы, близкие. Вроде бы всё обошлось… Обоих недоношенных малышей медики взяли под осо- бый контроль. Районная больница – это вам не перина- тальный городской центр, конечно. Но врачи своё дело знают, независимо от места работы. Выхаживали мальчи- шек. Юная мамочка часами простаивала у дверей особой палаты. Не так, как в кино, за стеклянной перегородкой, а перед обычной палатой с ободранной краской на двери, за которой держали сложных малышей. 174

Лариса Агафонова Папаша близнецов в больнице не появлялся. Привез- ли роженицу его родители, пожилые деревенские жители, испугавшись, что невестка родит дома. А сам отец он был в отъезде. Да что уж там скрывать, непутёвый у них был сынок. Поздний ребёнок, заласканный, залюбленный – Ди- мочка. Мамина радость, папина гордость. Высокий, широ- коплечий, со светлым кудрявым чубом, мечта всех местных девчонок. Он рано уехал из дома, подался в город, после девятого класса поступил в автодорожный техникум. Сво- боды ему захотелось, воли. Кто ищет, тот почти всегда на- ходит. Вот и он нашёл. Прибился к одной компании, снача- ла травку покуривал, потом таблетки в ход пошли, следом инъекции. Очнулся Димочка в наркологической клинике. Рядом такие же, как он, наркоманы с ломкой. Оказывается, роди- тели приехали сыночка навестить, а он, оказывается, в от- ключке на полу в общежитии валяется. Они его в охапку – и в больницу. Денег заняли, в хорошую клинику положили. И вроде бы вылечили… В клинике медсестричка работала. Невысокая, худень- кая, черноволосая, большеглазая, как оленёнок. Ингой зва- ли. Ласковая такая девчонка, рука у неё лёгкая. К ней паци- енты бегом на уколы-капельницы бежали. Вот и Димочка бегал-бегал да и влюбился. И она тоже. Ну и что, что нар- коман, так ведь бывший же. Наивная девочка, она была аб- солютно уверена, что её любовь его спасёт. И родители Ди- мочки так её привечали, пирожки домашние носили. Она и растаяла. Её-то родственники далеко, не наездишься. Инга – девчонка домашняя, на маминых-бабушкиных харчах выращенная. Третий ребёнок в семье, последыш. Старшие дети давно разъехались, а её уж очень опекали, шагу не давали ступать. Вот от этой душившей её заботы и решила она сбежать. После медучилища надумала само- 175

“Пиши!” стоятельной стать, мир спасать. Собралась и уехала за три- ста километров от родного дома. Подружка-однокурсница с собой поманила, работу в клинике обещала. В компании оно всегда веселей. С работой не обманула, а с компанией Инга пролетела. Подружка живо замуж выскочила, и с му- жем военным укатила. А Инга осталась. Одиноко ей было, а тут Димочка. Вот и кинулась его спасать. Быстренько у них закрутилось. Только родители Димины настояли, чтобы сынок с невестой домой вернулись, от греха городского подальше. Инга уволилась, и уехала за своей непутёвой любовью в деревню. Так ведь любовь же! Пожениться влюблённые не успели, а вот ребёнка сде- лать – это дело нехитрое, быстро управились. Мелькала, конечно, у Инги мысль, что Димочка недавно лечился от этой пакости. Но так то мысль – разве её поймаешь? Как Инга забеременела, так Димочка и подался на заработки. На свадьбу заработать да на малыша. Руки у него золотые, машину-мотоцикл собрать-разобрать с закрытыми глаза- ми может. Родители переживали, что кровиночка снова из-под контроля выйдет. Ну, так он же теперь ошибки осоз- нал, скоро отцом станет. Вроде бы беда прошла стороной… Инга легко переносила беременность. Даже обещанный подружками токсикоз почти не мучал. Вот только поправи- лась она сильно. Прямо как на дрожжах росла. Свекровь откармливала тощую невестку, а Инга и рада, ела за двоих. Правда, оказалось, что за троих. Димочка бывал дома на- ездами. Поначалу деньги привозил, жену будущую бало- вал деликатесами. Не нарадуешься на такого заботливого мужа. Ну, почти мужа. В один из приездов Инга с ужасом заметила свежие следы уколов под коленками у будущего папаши. Димочка почти не отрицал, говорил, что всего один раз ширнулся за компанию. Обещал больше ни-ни и спешно уехал. Потом 176

Лариса Агафонова кто-то из деревенских донёс родителям, что видел Димоч- ку в компании бывших дружков. Родители по проторённой дорожке рванули в город спасать непутёвого сыночка. На- шли, снова уложили в клинику. А когда вернулись, невестка несостоявшаяся рожать начала. На седьмом месяце. Сроч- но повезли её в районный роддом. И получили на руки сразу двух недоношенных внуков. Надеялись, что пацаны выживут. Выжили, спасибо докторам. Вроде бы опасность миновала… Своим родственникам Инга сообщила, что стала мамой, только когда её с мальчишками выписывать собрались. Ди- мочка так и не появился. Сбежал из клиники, и с концами. Свекровь, правда, квохтала над ней, как курица над цыпля- тами. И помогать обещала, и Димочку выгораживала. Но ехать в деревню Инга не захотела. Позвонила родителям и огорошила новостью. А они что? Примчались сразу, конечно же. Мать запричитала, отец сначала громы и молнии метал, что дочь-любимица такой фортель выкинула, а потом ничего, остыл, даже прослезил- ся, на внуков глядя. И постановил: ехать блудной дочери домой, под крылышко к матери с бабушкой. Непутёвого несостоявшегося мужа забыть, мир спасать перестать, за- ниматься близнецами – и точка. Ну, точка так точка. Что уж теперь ершиться? Мальчишек Павлушу и Петрушу забрали. Всё, как положено, с шариками и цветами. И отбыли восво- яси. Вроде бы всё шло своим чередом… Через пару месяцев стало ясно, что мальчики развива- ются по-разному. Петруша, прямо как по руководству для молодых мамочек, активничал, а плакал только, если был голоден. А вот Павлуша всё больше вяло лежал в кроватке, не реагируя на окружающий мир. Ножками не сучил, глаз- ки так и продолжали косить, как у новорождённого, и всё чаще маленькое тельце принимало неестественные позы. 177

“Пиши!” Первой забила тревогу мать Инги. Настояла на внеплано- вой поездке к врачу, тот послал к невропатологу. Ну и за- крутилось. Обследования, анализы, консилиумы. Первый диагноз. Перепроверка. Вроде бы могли ошибаться врачи… Не ошиблись. Павлуше поставили окончательный ди- агноз: детский церебральный паралич. Почти приговор. Беда. На всю жизнь. Инге даже предложили отказаться от сына, пока не поздно. Ну а что: это ведь не на день-два, а навсегда. «Ты молодая, незамужняя. У тебя останется второй ре- бёнок. Тебе его поднимать надо». «Это ж такая ответственность». «У тебя личной жизни не будет. Редко какой мужик на чужого ребёнка пойдёт, а тут двое, и один из них больной. Подумай! Оно тебе надо?» «Ты ж сама медик, понимаешь, что тебя ждёт». Каких только доброжелателей не было: и подруги, и медсестра в больнице, и просто знакомые. Родные поддер- живали, как могли. Но ведь решение принимать Инге. Ей крест нести. Мать ревела в подушку, отец пил валокордин литрами. Бабушка свечки в церкви ставила, а Инга, домаш- няя девчонка, не знавшая в жизни никаких проблем до встречи с Димочкой, ни минутки не сомневалась: Павлу- ша будет жить дома, в семье. А разве можно по-другому? Плоть от плоти. И началась совсем другая жизнь. Инга пошла на курсы массажистов, чтобы Павлуше массаж делать. Потом под- ружка посоветовала на маникюршу выучиться. Деньги ж надо зарабатывать, а с больным ребёнком куда устроишь- ся? Вот и стала Инга на дому клиентов принимать. Отец по- ловину комнаты с кладовкой объединил, кабинет оборудо- вал небольшой, там дочка и работала. Мальчишек мама с 178

Лариса Агафонова бабушкой по очереди нянчили, пока Инга вкалывала. Петя охотно оставался с бабушками, а вот Павлушка без мамы плакал, тосковал, а она за стенкой слушала и, сцепив зубы, пилила, обрезала, красила. А куда деваться? Павлуше ле- карства требовались, процедуры всякие, а всё денег стоит. Хочешь жить – умей работать. Жизнь строилась по жёсткому графику, иначе не получа- лось. Кормления, купания, прогулки, процедуры. Пока сы- новья лежали в колясках, было проще, а вот когда Петруша пошёл, а потом побежал, стало невозможно гулять без по- мощников. Павлик ведь лежит в коляске, а за Петькой не угонишься. Выходило так, что на двоих детей для прогулки нужны двое взрослых. Подстроились. Спасибо родителям, выручали. Бабушка-то старенькая, куда ей за Петькой уг- наться. Да и Павлушу не поднимет, силы уже не те. Зато дома помогает со стряпней и стиркой. Роли распределили. Наловчились. С несостоявшейся свекровью Инга отношения поддер- живала: а как же, бабушка ведь. Димочкин отец почти сра- зу после рождения близнецов умер. Сердце остановилось. А мать так и возилась с сыночком – из притонов вытаски- вала, возила его по врачам, в моменты ремиссии откарм- ливала и на работу пристраивала. А куда деваться? Мате- ринская любовь всё выдержит, выдюжит. А женская? Конечно, Инга про Димочку думала. Когда без сил ложи- лась в свою старую девичью кровать, когда купала беспо- мощного Павлика, когда сидела у кроватки, опутанной проводами капельниц и всяких-разных приборов. Когда не могла разорваться между прытким Петькой, гоняющим воробьёв и голубей, и только-только сумевшим сесть без посторонней помощи Павликом. Когда руки опускались от бессилия помочь собственному ребёнку. Когда те же самые руки отваливались, а спина не разгибалась после 179

“Пиши!” очередного маникюра или педикюра. Думала, вспоминала, ненавидела, проклинала и…любила. Первая любовь самая сильная. Когда мальчишкам было два года, заявился Димочка. Просочился мимо остолбеневшей Ингиной матери и пря- миком к Инге. На колени бухнулся, лбом в пол и заплакал. Навзрыд, со всхлипами, куда там скупой мужской слезе. Каялся, прощения просил, в любви клялся к Инге и маль- чишкам. Замуж звал. Инга и растаяла. Мать в крик: «Куда ты, дура, собралась? Он наркоман, а они бывшими не бы- вают!» Отец поначалу ультиматум поставил: «Или он, или мы», а потом остыл, увидел дочкины глаза и на попятную пошёл. Такая надежда в них светилась, такая усталость от одиночества. Девчонка ведь и не видела ничего хорошего, одна боль сплошная. В общем, приняли зятя. Расписались Инга с Димочкой без помпы: печати-под- писи поставили и стали жить. В той же Ингиной комнате, разве что диван вместо узкой кровати поставили. С маль- чишками полегче стало. Димочка хорошим отцом оказался, заботливым. Павлушу на себе таскал, на процедуры возил, развивал по-всякому. Книжки читал про паралич этот це- ребральный, новые методы лечения выискивал. С Петькой в футбол играл, на велосипеде научил ездить. С работой поначалу не ладилось, своих автомехаников хватало в го- роде. Но ничего, потихоньку клиентами оброс. Инге выдох- нула немного. Она даже улыбаться начала, оттаяла. Вышла на работу в поликлинику, хоть глаза от ногтей подняла, лю- дей увидела. Жизнь-то налаживалась. Петю отдали в садик. Черноволосый крепенький уша- стый мальчишка ни минуты не мог усидеть на месте. В че- тырёх стенах хандрил, задирал такого же лопоухого, но худенького и нескладного Павлушу, не понимая, почему брат сидит в коляске и не хочет играть в догонялки. Со 180

Лариса Агафонова временем, конечно, Пете объяснили, что Павлик немножко другой, он не будет бегать и прыгать, но всё равно всегда будет самым лучшим Петиным другом, самым близким и родным. И самое главное – Павлика нужно защищать, нико- му не давать в обиду. Петя же старший. На целых два часа. Он и защищал. Когда стало хватать силёнок, катал коляску с братом, развлекал его рассказами из садика, смешил и тормошил. Первым делом после возвращения домой бе- жал к Павлуше, проверить, всё ли в порядке. Павлик брата обожал, без него тосковал и куксился. Так близнецы же. Когда мальчишкам стукнуло шесть, пропал Димочка. Ушёл утром на работу и не вернулся. Инга почернела вся, извелась. Она и так жила, как на пороховой бочке, каждый день – как последний. Порой со страхом вглядывалась в глаза мужа, по ночам с фонариком от телефона искала сле- ды уколов на теле, замирала от ужаса, если он срывался и куда-то уходил по вечерам. Бывших-то наркоманов – по пальцем пересчитать. Но надеялась, что Димочка как раз из этого короткого списка. И со временем немного рассла- билась. Оказалась, зря. Обзвонила больницы, подняла телефоны всех знакомых, связалась со свекровью. Ничего. Пропал Димочка. Отец хо- дил темнее тучи, молчал, ни в чём не упрекая любимицу, мать поначалу наскакивала: «Я же говорила, да кто бы слу- шал», – потом притихла, видя, как поникла дочь и ревут в два голоса пацаны. Через месяц Димочка нашёлся в поли- ции. Задержали за драку с поножовщиной. Был под кай- фом, ничего не помнил. Быстрый суд и немаленький срок: пять лет в колонии общего режима. Почти предсказуемый финал. А Инга? А что Инга – снова впряглась в работу. Плачь не плачь, а мальчишек поднимать надо. В школу отправ- лять. С Петькой-то понятно, а вот как быть с Павлушей? 181

“Пиши!” Он мальчишка смышлёный, раньше брата читать научился, да только ножки не держат, и руки не всегда слушаются. Предложили домашнее обучение – пацаны в крик. Петька без Павлика в школу не хочет, а Павлуша дома ни в какую не желает учиться, к детям просится. Оно и понятно, кому понравится в четырёх стенах сидеть? Нашли выход: Инга в школу медсестрой устроилась. Зарплата крошечная, зато Павлик под присмотром. Утром на коляске привезла, после уроков увезла. Мальчишки довольны. Ну и мама тоже. Глав- ное, детям хорошо. А что в душе? А кто ж туда заглядывает, в душу-то? Не до неё как-то. Удалось выбить путёвку в санаторий для Павлушки – удача. Смогла пробиться на консультацию к светиле медицины в области ДЦП – чудо. Ухитрилась ско- пить денег на поездку на море – красота. Так и жила. От удачи до чуда. А иначе – хоть сразу ложись и рыдай. Только вот рыдай не рыдай, а жить надо. Ради детей. Родители одновременно сдали. Отец сердцем маялся, мать подже- лудочной. Старенькая бабушка – спасибо хоть сама себя обслуживала. Одна подмога – Петька. После того, как отец исчез с го- ризонта, он сразу повзрослел, взял на себя функции стар- шего в семье. Сумки из магазина таскал, уборку по дому сам себе в обязанности вменил. Павлушку втайне от ма- тери научил картошку чистить. Инга, как узнала, за голову схватилась: куда ему нож? Руки ведь не слушаются, а ну как порежется. Было дело – пару раз поранился, ну так кто по первости всё без ошибок делает? Вот и Павлик, гордый до невозможности, стал помогать по дому. Помощники ма- мины. Инга гордилась обоими. Со стороны казалось, что Инге легко и просто. Ну а что: родители живы. Болеют, конечно, ну так возраст уже такой. Все болеют. Работа есть, клиентов на маникюр-педикюр 182

Лариса Агафонова море. Деньги почти лопатой гребёт… ну ладно ковшиком. Сыновья золотые. Ну и что, что один на коляске. Зато ум- ный. У других вон здоровые, да что толку, бездельники и грубияны. А Ингины: вежливые, всегда здороваются, в школе хорошо успевают и матери помогают. Чего ещё-то желать? Ещё? Да сколько хотите! Чтобы хотя бы один день мож- но было поваляться в кровати. Ну ладно, полдня. Чтобы не нужно было всё (абсолютно всё) свободное время подра- батывать. Чтобы голова не пухла от мыслей, что ещё можно попробовать применить, чтобы Павлуше стало лучше. Что- бы во время его обострений не выдавать своего отчаяния. Чтобы не рыдать в подушку от бессилия. Чтобы хоть кто-то снял этот груз с хрупких плеч и дал подышать полной гру- дью. Хватит или ещё? А в голове нет-нет да и мелькала мысль: «А если Димоч- ка вернётся?» Тот категорически запретил матери (когда вынырнул из наркотического тумана) сообщать Инге, где он отбывает наказание. Писем не писал, посылок не про- сил. Отрезал семью от своего позора. Стыдно было. Не все мозги растерял. Но ведь от мыслей-то не спрячешься, не уйдёшь. Вот и думала, гадала Инга: появится Димочка или нет. Близнецы-то нет-нет и спрашивали про отца. Скучали. Хоть и непутёвый, а родной. Петька про футбол вспоминал. Павлик про книжки, что отец читал. Но со временем всё реже. Боль утихает, забывается. От свекрови Инга узнала, что Димочка вышел на сво- боду. На денёк заскочил к матери и уехал. Сказал, что на заработки подался. А Инга так ждала и верила, что заедет, не к ней, так хоть на мальчишек посмотреть. Ведь как вы- росли. Не заехал. Вот тогда-то Инга и сняла обручальное кольцо, тоненький ободок, нет, не семейного счастья (о чём вы?) – всего лишь надежды. И теперь чувствовала себя как 183

“Пиши!” на людной площади голой, беззащитной без этого оберега. Хотя какой там оберег? Так, иллюзия. Время бежало вперёд, как пассажир, который боится не успеть на последний поезд до остановки под названием «счастье». Бежит, руками машет и тащит за собой тяжелен- ный чемодан с приданным. Без него никуда. А вдруг при- годится! Близнецы росли. Петька вымахал к четырнадцати годам, как дядя Стёпа. Даже деда перерос. Дед на старости лет огородником стал, дачу засадил рассадой. Помидоры-огур- цы мешками таскал, клубнику вёдрами собирал. Супруга не успевала закатывать на зиму. Ворчала иногда, но втайне годилась – вон какой муж, всё в дом, всё в семью. Сама-то она из дому почти не входила. Ноги опухали, не слушались к вечеру. Излишками торговали на базаре. Петька хоть и стеснялся, бухтел, но помогал деду. Понимал, что трудно живут. Он с седьмого класса подрабатывал, листовки раз- давал, почту разносил. Всё матери подмога. А Павлуша программированием увлёкся. Обещал Инге миллионером стать. Она смеялась, а он надувался, но не- надолго. Отходил быстро, ластился к матери. Ласковый, не то что Петька. Тот всё больше делами любовь показывал. С братом они не разлей-вода. Петька коляску в охапку и впе- рёд. Все мальчишеские дела вместе, даром что один нехо- дячий. Павлик, когда на костылях передвигаться смог, сам стал в магазин ходить. Медленно, падал порой, зато сам. Много не купит, но хлеб-сыр принесёт. И гордый такой. А как же? Сам смог. Инге, когда пацаны подросли, полегче стало. С подруж- ками в театр выбиралась или в кино. Один раз даже в са- наторий одна съездила, когда желудок сильно прихватило. Переживала, конечно. Ну, так не одних же близнецов оста- вила, а на бабушку с дедом. Хотя кто за кем присматри- 184

Лариса Агафонова вал – ещё вопрос. Отец со своей дачи не вылезает, а мать всё забывать стала: то печку не выключит, то кран оставит включённым. У неё и мать так же к старости всё забыва- ла, а перед самым концом память вернулась, да ненадолго. Возраст, что поделать. В санатории Инга познакомилась с одним кавалером. Лет сорока пяти, подтянутый, с лихим казачьим чубом и выправкой военного, он сразу сказал, что женат, хотя коль- ца не носил. Предложил курортный роман. Инга подумала и согласилась. А что? У неё уж страшно сказать, сколько ни- кого не было. Вдова при живом муже. Она не девочка уже, конечно, но вполне себе привлекательная молодая женщи- на. И не пожалела ни разу, что согласилась. Отвлеклась не- много, развеялась, желудок опять же подлечила. Вернулась посвежевшая и довольная. Как мало нужно для счастья! Первого сентября на линейку в девятом классе у маль- чишек заявился Димочка. Н-да, Инга его сразу и не узна- ла. Вместо густой шевелюры стриженый ёжик поседевших волос. Вместо ярко-голубого игривого – пронзительный взгляд поблёкших глаз. Но ясный и бодрый. Накачанный, в белой футболке, без всяких следов уколов. Как ни в чём не бывало, пришёл и стал в ряду родственников. Как будто и не было этих долгих лет. После линейки пошли все вместе в кафе. А куда? До- мой идти – там мать раскричится, отец за сердце схватится. Пацаны настороженные, обниматься не стали. Петька руку отцу пожал, а Павлуша и вовсе набычился, за мать обижен. Димочка – да нет же, какой он теперь Димочка, уже давно Дмитрий, ну на худой конец, Дима, обстоятельно расска- зывал о себе, о глупости юношеской, об ошибках молодо- сти. Скупо коснулся темы колонии. В подробностях описал последние годы жизни на севере. Работал механиком на крупном заводе, ума-разума набирался. 185

“Пиши!” - Север хлюпиков не любит, можно сказать, дурь мне из башки выбил окончательно. Вот я и вернулся к вам, – за- вершил Дима свой рассказ. - К нам? – взвился Петька. – А ты подумал, ты нам сейчас нужен? Нам и маме? Ты ей нужен был, когда она Пашку на руках таскала, спину надрывала, да по ночам ревела. А ты сейчас явился, когда мы выросли. - Ты маму обидел сильно, – вклинился Павлик. – Я снова её обижать не дам. Мы не дадим, – исправился он. - Всё понимаю, пацаны, – покачал головой Дми- трий. – Маме решать. Прогонит, уеду. А не прогонит, ужи- вёмся как-нибудь. - Решать, говоришь? – невесело усмехнулась Инга. – Вот, значит, как. Пропал на десять лет, а теперь на тебе – лю- бите меня таким, какой я есть. Сгорела, Дима, моя любовь без остатка, и пепел развеялся на ветру. Но мальчишкам ты отец. Какой есть, другого нет и не будет. Хочешь, оставайся в городе, будешь приходить, общаться, помогать. - Ну, мам, зачем нам? Мы обойдёмся, – хором забасили близнецы. – Привыкнем, а он снова исчезнет, как раньше. - Вот мы и посмотрим. Да, Дима? - Да, Инга. Дмитрий снял квартиру недалеко от дома Инги и стал приходить в гости. Отец сначала пытался запрещать, мол, ноги его в моём доме не будет, а потом махнул рукой. Что уж запрещать? Все давно взрослые. Мать в светлые пери- оды, когда память возвращалась, тихо плакала, то ли печа- лясь, то ли радуясь – не разберёшь. А когда память дремала, то потчевала зятя пирожками (сноровку готовить никакая память не отняла). Пацаны поначалу дичились, особенно Павлик, разговаривали с отцом сквозь зубы, а он ничего, внимания не обращал. Купил два ноутбука для сыновей, 186

Лариса Агафонова установил Павлику кучу полезных программ, оплатил под- готовительные курсы: Петьке в строительный, Паше – по веб-программированию. Взял на себя все поездки с Павлу- шей на процедуры. Инга не препятствовала, старалась не встречаться с Димой. Но как не встретишься, когда все в одной квартире? Натыкалась на мужа (а как его ещё назы- вать?), здоровалась и уходила работать с клиентами. Хотя, что и говорить, легче стало с деньгами, когда Дмитрий объ- явился. Легче, но тревожней. Тревожило что-то внутри, саднило, как подсохшая корка от глубокой ранки. Вроде бы и заросло, а тронешь – непри- ятно. И чего ей не рубцуется, ранке этой? Вот так и с Ди- мой. Отболело уже всё давно, отгорело. Казалось, что шрам уже вполне себе формировался. Ан нет, не шрам, корочка ещё. И руки сами так и чешутся расковырять, посмотреть, что там внутри. Вот и посмотрела. Женское любопытство, чтоб его. Дима ни на чём не настаивал, рук не распускал, намё- ков не делал. Не дети ведь. Просто взял и потихоньку пе- реложил на себя заботы. Стал тестю на даче помогать. Тот сопротивлялся для вида. Но помощь принял. Так ведь что ж на себе таскать мешки, если Дмитрий тут как тут с маши- ной? Или опять же дерево выкорчевать – это ж старику на неделю работы, а зять взял и за пару часов управился. Тёщу в клинику положил, к хорошему врачу определил. Выле- чить не вылечили, но с памятью получше стало. Продукты с рынка привозил, брал с собой Петьку вроде как для помо- щи, а там, суть да дело, и подобрел сынок. Павлик сопро- тивлялся долго, но ведь близнецы схожи – и он потянулся к отцу. С ним-то лучше, чем без него. Родной как-никак. Инга смотрела, подмечала, но повода для сближения не давала. Хотя, ой, как непросто было видеть немое ожида- ние в глазах сыновей. И каждый раз разочарование. Ох, 187

“Пиши!” как непросто. Дима в глаза не смотрел, не умолял, ниче- го не просил, он иногда говорил. Усядутся пацаны за свои компьютеры, родители-старики спать улягутся, Инга, про- водив последнего клиента, выйдет в кухню, а Дима ей яич- ницу пожарит, чай с мятой заварит и любимое пирожное «картошку» припасёт. Как тут прогонишь? Вот он садится рядом и рассказывает. Как жил, о чём думал, о жизни своей северной байки травит. И не уходит. Иной раз уснёт Инга в кресле, он её в кровать отнесёт, но ситуацией не пользует- ся. Укроет пледом и уходит восвояси. А время бежит. Казалось бы, только-только в первый класс близнецы пошли, и на тебе – школьный выпускной! Пролетело время, не успели оглянуться. Петька в свой строительный посту- пил в соседнем городе. Ему-то что: утром сел на электрич- ку, и ты на месте. А с Павлушей пришлось повоевать. Тот упёрся рогом: не хочу дистанционно учиться, хочу очно. «Я что инвалид?» – кричал он матери. А что тут ответишь, ког- да она его всю жизнь учила, что он всё может, нужно толь- ко очень захотеть и сильно постараться. Вот он и захотел. В спешном порядке Дмитрий купил Инге машину. Подер- жанную, конечно, но приличную. Сам-то он не всегда мог возить сына. По утрам ещё куда ни шло, а днём с работы не будешь же каждый день отпрашиваться. Вот и стал учить Ингу машину водить. И ведь терпения у него хватало, не чета некоторым инструкторам, что на учеников благим ма- том орут. Инга с перепугу научилась быстро. Глаза боятся, как говорят, а руки руль крутят. Привезла первый раз Павлика домой, руки-ноги трясут- ся, губы прыгают, вот-вот водопад случится. Открыла бар- дачок, салфетки поискать, а там коробочка. А в ней колеч- ко. Тоненькое, такое же, как то, что Димочка на роспись покупал. Повертела в руках, да и на место положила. Но плакать расхотелось. Не спалось ночью долго. Перебирала 188

Лариса Агафонова воспоминания, себя слушала. А утром, когда Павлика от- везла на учёбу, взяла да и надела кольцо на палец. А что? Нельзя разве? Оберег ведь. Вечером Дима мальчишек в кино возил. Зашёл на чай. Надо было видеть его глаза. Так все и увидели. Кому надо было. Жизнь – она такая, разная, сложная. У каждого своя. 189

“Пиши!” Татьяна Юдина Сказка про огонь Я расскажу вам сказку, люди взрослые и дети. Всего три вещи есть на белом свете, которые к себе влекут, пленяют всех – огонь, вода и звонкий детский смех. Когда ребёнок весел и здоров, играть, смеяться он всег- да готов. Задор, энергия, веселье так искрятся – ему ведь некого и нечего бояться: его все любят, солнышко смеётся, его чела ничто дурное не коснётся. А если вдруг окажется такое, то на защиту встанут все его родные, мать и отец, чтоб всем опасностям – злосчастьям пришёл конец, чтоб вновь его повеселели глазки, чтобы на жизнь смотрел он без опаски. Удивляли, радовали бабочки, стрекозы, под лёгким ветром стройные берёзы качали бы раскидистою кроной. Листва и трава зелёная была не запылённой, а мягкой и душистой, птиц оперенье ярче и пушистей. Чтоб в синем небе радуга смеялась, и детским смехом эхо отдава- лось. А семицветный мостик, радуга-дуга ведь появляется с дождём, которого нетерпеливо ждём, чтоб напоил поля, пополнил реки… Вот, люди добрые, порой мы дождь ругаем, не ведая, что где-то жизнь иная: там капелька воды дороже золота, ведь без воды недалеко и до беды, до засухи и голода. В жару припасть к холодному ручью, напиться вволю, утоляя жажду, умыться и натруженные ноги в воду погрузить и осознать – как я страдал, а вот теперь не стражду. Вода прозрачная, подвижная как время, которое порой влачим, как бремя. Она журчит, струится, каплет, льётся, 190

Татьяна Юдина росою на кустах, траве сверкает, то льдинкой на оконце обернётся, туманом белым в поле оседает. Зимой вода снежинками кружится, сосульками висит под крышей каждой – вот надкуси как леденец, как вкусно, и, между прочим, утоляет жажду! Как снежной скатертью вода поля покроет – хороший снег к большому урожаю. Любители зимы друг другу ска- жут – я снег и зиму просто обожаю! Но всё идёт своим, брат, чередом – весной зима пока- жется нам сном – весенний воздух свеж и так пахуч! Про- глядывает солнце из-за туч, снега становятся вновь талою водой. Народ весёлый, радостный такой – ура, зима про- шла, дожили до тепла! На огородах, дачах кутерьма, все жгут костры и палят сор, старьё. Огонь нетерпелив, и что ему ни брось – сказал «моё» — не отберёшь, как у собаки кость. Ах, что за чудо-чудное Огонь! Он быстр, горяч, как норовистый рыжий конь. Он обогреет, отгонит, напугает зверя, рассеет тьму… Но страш- ная потеря от огня бывает – понятно всем и самому ему, когда за ним не доглядят! «Меня», – твердит он, – «никому рукою голою не взять. Пусть детям ещё в детстве расскажут и отец и мать, что миллионы лет назад впервые древний человек добыл меня, а до сих пор боится как огня! Таков я зверь, хоть нет когтей, клыков – что попадётся, всё я съем, обычай мой таков! Люблю к себе вниманье, но! – в печи хозяйке дома испеку я калачи, хозяину портянки просушу, ребят озябших обогрею-обсушу. Но лишь кому-то стоит зазеваться, могу за старое опять приняться, всё сокрушу я на своём пути, со мною шутки лучше не шути! От искры лишь одной займусь пожаром — горяч, упрям, боятся все недаром, когда я объ- являюсь вдруг. Но смелому, умелому – я друг! Я сам люблю в кругу костра плясать и петь, и мошек разгонять своим 191

“Пиши!” дымком, чтобы не уходили люди в дом, чтоб дети рядом хлопали в ладоши и говорили – наш огонь не злой, хоро- ший, чтоб под гитару песни пели до утра…» Но сказка кончена, всем спать идти пора! 192

Александр Зиборов Александр Зиборов Тайна золотого яйца Детективная повесть Глава 1. ЧП Еще до того, как зазвонил телефон, полковник Думович понял — произошло ЧП. Он взял трубку и, услышав взвол- нованный голос майора Бухаловского, молниеносно при- нял единственно верное решение: — Выезжаю. Глава 2. Думович действует На окраине Самары, на улице Старобрёховской, около дома № 13 собралась толпа. Люди уважительно расступи- лись, пропустив полковника. Подбежал, козырнув, майор Бухаловский. Обменявшись с ним парой слов о вчерашней погоде, Думович узнал сле- дующее. . . Глава 3. Куракин-Рябов У пенсионеров Дедова и Бабкиной жил квартирант Ку- ракин-Рябов, который работал в местном музее. Накану- не вечером он самовольно тайком взял оттуда уникаль- ный экспонат — золотое яйцо Ивана Грозного, сделанное русским умельцем Ванькой Квасовым. Куракин-Рябов намеревался показать редкое изделие хозяевам, а затем вернуть на прежнее место… Утром же яйца в квартире не оказалось, хотя двери были заперты на три прочнейших амбарных замка. Дело казалось безнадежным. 193

“Пиши!” Глава 4. Таинственные следы — Эксперты в недоумении, — доложил Бухаловский пол- ковнику, — никакой зацепки, никаких следов. . . — А это что? — указал Думович на отпечатки птичьих лап. — Наверное, курица пробежала. — Наверное? — прищурил глаз полковник. — Срочно ро- зыскную собаку!.. Глава 5. Барсук идёт по следу Скоро пес Барсук с проводником Тузикянцом устреми- лись по ухищренно запутанному следу… Он привел в со- седнюю квартиру, где проживал некто Мышкуев. Тот был застигнут врасплох и не мог скрыть явной растерянности. — Где яйцо? — гаркнул с порога Бухаловский. — Съел, — показал на свой живот Мышкуев. Дедов, Бабкина и Куракин-Рябов зарыдали слезами ве- личиной с куриное яйцо. Глава 6. Неожиданная развязка Мышкуев скоро пришел в себя и сделал озадаченную физиономию. — Не понимаю, а в чем, собственно говоря, дело? Ведь я съел свои яйца, купленные мною в магазине. В его голосе Думович уловил фальшь. «Явно врёт, да и лицо его чем-то знакомое. Где я его мог видеть?. .» Мол- нией сверкнула догадка, которая быстро переросла в уверенность. Полковник протянул руку и сорвал с головы Мышкуева искусно сделанный парик с этикеткой «Маде ин Дурландия». Бухаловский ахнул: перед ними стоял суперагент за- падной разведки с правом на убийство комаров О’Харя по кличке Королевский шакал. 194

Александр Зиборов Глава 7. Секрет золотого яйца — О’Харя признался во всём, — доложил на следующий день майор полковнику Думовичу. — Он был заслан к нам в со специальным заданием — выкрасть золотое яйцо, внутри которого находилась карта с указанием места захороне- ния сокровищ атамана Степана Разина в пещерах Жигулей. Стены в доме тонкие и он подслушал, что Кураков намерен принести яйцо. Тогда О’Харя замаскировался под рябую курицу и ночью выкрал его, открыв замки компьютерной отмычкой с лазерной наводкой. Нашли золотое яйцо, как вы и указали, в холодильнике. Оно было выкрашено в бе- лый цвет и ничем не отличалось от обычных яиц. Порази- тельно, как вы догадались, что оно именно там? — Молодчик в спешке выронил на пол пару молекул краски, о которые я споткнулся при осмотре комнаты, — объяснил полковник. — Как просто, — молвил потрясенный Бухаловский и вы- шел из кабинета. Вместо эпилога Думович встал, закрыл документы в сейф и направился домой. Ласково светило солнце. Шли по своим делам без- заботные люди, не подозревающие о существовании вся- ких там о’харь, а из соседнего дома доносился аппетитный запах яичницы. «Яйца занзибарские», — определил наме- танным нюхом полковник и прибавил шагу: дома жена го- товила к его приходу омлет. P.S. Данная повесть написана по мотивам известного народного криминального произведения «Курочка Ряба». 195

“Пиши!” Андрей Авдей Бабы Вот и весна. Земля наконец-то избавилась от снежных оков и облегченно вздохнула свежим легким ветерком. Пришла пора запрягать лошадей и выходить в поле — вре- мя пахать. — Навались, бабы! Одна за плугом и трое в упряжи. Вместо коней, их нет уже давно, еще в сорок первом забрали на фронт. Все для нее, все для победы. Лошади, телеги, шитые ночами ру- кавицы и … мужики. Сыновья, племянники, внуки, мужья. Остались только дети, глубокие старики. И бабы. — Навались! Ноги дрожат от напряжения, пот ручьем, но ничего. Вы- тянем, мужикам хуже. Здесь не стреляют, не рвут бомба- ми землю. Здесь пашут на себе. И ждут. Каждый день ждут почтальона. Дядю Мишу. Их деревушке повезло, немцев остановили в каких-то двух сотнях километров. «Не дошла сюда война», — скажет кто-то. И будет неправ: война была здесь в каждой из двух десятков хат. Много раз. Сначала уходящими на фронт колоннами бравых красноармейцев во главе с молодыми и не очень офицерами. Маршировав- шими с песнями и залихватским посвистом. А потом – бесконечными колоннами отступающих. Шли без песен и улыбок, в грязных гимнастерках, перемотан- ные окровавленными бинтами. Небольшое деревенское кладбище разрослось. Хоронили умерших: русских и бе- лорусов, казахов и украинцев, татар и поляков, грузин и 196

Андрей Авдей дагестанцев, разных национальностей, разной веры. Бабы отпевали всех одинаково и хоронили как родных. А по вечерам смотрели на дорогу – ждали почтальо- на. Смешливую Катьку из соседней деревни. Ждали и бо- ялись. Что несет? Измазанный штампами треугольник или извещение? И замирали, глядя, как останавливается по- чтальонша у Михайловны. Как, опустив глаза, протягивает похоронку. Муж. — Бабы! Они сбегались к стоящей на коленях подруге и утешали. Как могли. Почту приносили два раза в неделю. Два вечера надежды и страха. Потом Катька пропала. Ушла на фронт вместе с похоронкой на жениха. Новым почтальоном стал дядя Миша. *** — А ну, еще немножко, потянули, бабоньки, вы мои до- рогие. Это бригадир, Иван. Муж Семеновны. Счастливая. Одно- го дождалась, даст Бог, и сыновей увидит. Ну и что, что без ноги. Зато живой. Да хоть совсем без ног — только бы вер- нулся. Так думали многие. И два раза в неделю ждали. Дядю Мишу. До войны он был председателем колхоза. Вместе с Иваном служили. Выжили под Сталинградом и вместе вер- нулись домой. Один на костылях, другой – молчит и только изредка улыбается. Вся деревня знала примету – если дядя Миша поклонился кладбищу – значит, похоронка. И бабы, замерев, ждали. А он, тряся головой, шел. Медленно, глядя прямо перед собой. На секунду остановился у хаты Светки-учетчицы. За не- делю до войны замуж вышла, пожить-то не успела по-че- ловечески и на тебе, — призвали мужа. Застыла девка, но 197

“Пиши!” Бог миловал, дядя Миша дальше пошел, а Светка разреве- лась. Чего реветь — радуйся, дура. — Бабы! Вся деревня бросилась к Михайловне. Погладить по седым волосам, обнять, утешить. Опять похоронка. Сын. А дядя Миша подошел к хате Ивана. И под вой и причитания они долго стояли, молча глядя друг другу в глаза. — Меняемся! Можно стянуть с головы платок и облегченно выдохнуть. *** Потом война прошла в третий раз. Обозами с ранены- ми. Кто-то бредил, кто-то стонал, а кто-то молча смотрел в синее небо. И метались бабы у подвод, протягивали варе- ную картошку, куски зачерствевшего хлеба, воду. Может, и их мужиков кто-то напоит, накормит и утешит добрым словом? Раненые улыбались, благодарили, а некоторые оставались в деревне навсегда. Отпетые по церковному обычаю — мусульмане и католики, иудеи и атеисты, право- славные и неизвестные. Без имен, без фамилий, обгорев- шие, изуродованные, без лиц. Слава Богу, справились, одно поле вспахано и засеяно. Теперь домой. *** — Дядя Миша! Это кричали дети. Бабы высыпали на улицу и, затаив дыхание, смотрели на приближающегося почтальона. Вот он поравнялся с кладбищем. Остановился. Деревня замер- ла. Поклонится или нет? А дядя Миша стоял и смотрел на 198

Андрей Авдей ровные ряды могил. Поклонится? Нет, не кланяется. Стоит. Наконец, словно решившись, он поправил выгоревшую фу- ражку и отдал честь. А затем повернулся лицом к деревне и низко поклонился. В этот вечер никто не пришел к Михайловне, получив- шей похоронку на младшего сына. Выла вся деревня. Де- вятнадцать извещений. «Ваш сын…, ваш муж…, ваш отец… пал смертью хра- брых…, умер от ран…., пропал без вести». А дядя Миша стоял, молча глядя в глаза Ивану, и сжимал в руках двадцатое извещение. Сын. *** — Навались, бабы! Одна за плугом и трое в упряжи. Вместо коней. По лицу струится пот, и текут слезы, плакать можно, а останавли- ваться нельзя. Надо пахать. Весной день месяц кормит. А слезы текут. — Немцы! Бабы, забыв о плугах, со всех ног бросились в дерев- ню. Бригадир не сказал ни слова. Ничего, земля подождёт. Пусть бегут. . . По дороге медленно тянулась колонна плен- ных. В непривычной серой форме, грязные, оборванные, измученные. Они шли, опустив головы. На них смотрели. Молча. Кто-то сжимал кулаки, кто-то шептал проклятия, кто-то вытирал слезы. — Бабы! Это Михайловна подошла к остановившейся колонне. В руках сверкнул нож. Стоявшая невдалеке молодая вдова, Светка-учетчица, закрыла глаза. — На, поешь. 199

“Пиши!” Подоспевший Иван замер от неожиданности, глядя, как женщина нарезает тонкими ломтями хлеб и кладет в про- тянутые руки. — Бабы! И заголосила деревня. Заметались вокруг платки. Плен- ным несли воду, хлеб, картошку. Солдаты из конвоя пыта- лись оттеснить женщин, да разве справишься? Положено стрелять, но тут же свои… Молоденький лейтенант, глядя на растерянных конвоиров, выхватил пистолет и крикнул Михайловне: — Назад, нельзя, буду стрелять! Она посмотрела ему в глаза и повернулась спиной: — Возьми, голодный, небось. Последний кусок хлеба лег в чью-то грязную ладонь. — Данке... — Конвой! — лейтенант оглянулся. — Что делать собрался? — спросил подошедший Иван. — У меня приказ, это ж немцы, да они… нельзя… Что они делают? — сбивчиво начал офицер. — Это, лейтенант, бабы, — и посмотрев в сторону клад- бища, Иван повторил, — наши бабы. 200