Пиши!

Евгений Иваницкий Евгений Иваницкий Часовщик Это тема для валторны, двух фаготов, клавесина, Двух свистулек, двух снежинок, колокольчиков зимы. Открывается шкатулка, где Щелкунчик с балериной, – Музыкальная шкатулка, где с тобой кружились мы. Флейте – петь, снегам – искриться, нам – разгадывать загадку: Неужели мы вернулись, неужели влюблены? А над нами две снежинки, и несут нас две лошадки В наше кукольное царство и игрушечные сны. Мы – две сущности, две ноты царской радостной охоты. Нас с тобой не испугает волчий вой из детских книг. Позади большая вьюга, и ликуют два фагота. Бунтовавший тёмный ангел нынче – тихий часовщик. Чёрный пластырь вместо глаза на лице его совином. Словно крылья старой птицы, свисли полы сюртука. Заржавели зодиаки, и растянуты пружины, А в сердцах так мало счастья, тут работы на века. Фея-флейта гасит свечи. Бьют часы, но как-то странно. Надо смазать шестерёнки износившихся миров. Спит усталый старый мастер, сполз парик его стеклянный. Осторожная кукушка не выходит из часов. Часовщик сердец бесплотных, часовщик миров полночных Спит, а облако, как птица, звёзды бледные клюёт. Пусть кружиться нам недолго, наше счастье пусть непрочно, Но счастливая валторна начинает свой полёт. 51

“Пиши!” Эрос В путанице сновидений, в ласковом плеске прибоя Солнце в сетях рыбацких рыбкой плывёт золотою. Утром на цыпочки встанешь, тянешься к спелой черешне, Тянешься к поцелую, – вот он, твой первый, вешний. Эрос, тебя мы не звали, мы не мечтали стать старше. Белый платок на верёвке нам на прощанье машет. Даль в перламутровых бликах. Моря и чаек всевластье. На циферблате крылатом ветреный полдень. Счастье. Парус, как пёрышко в море. К нам не вернётся детство. Как о тебе не думать, есть ли такое средство? Что я посмею поведать той, кто стала богиней? Небо, храни эту лодку. Парус растаял в сини. Линии совершенства. Бёдер прохладных лекала. Буря, минуй нашу гавань. Туча. Предвестие шквала. Бог беспощадный, прекрасный, Эрос, тебя мы не звали, Что же ты мчишься над морем с песней, полной печали? Ах, золотые стрелы! Сколько смятенья и боли! Волны, их сердцебиенье. Нежность. Желанье. Безволье. Счастье, разбитое к счастью. Форточек слабые нервы. Путаница в поцелуях: сотый становится первым. Эрос, ты победил нас. Будет ли добрым семя? Волны следы смывают, волны смывают время… 52

Евгений Иваницкий Покидая Вавилон В непосильные дни, дни любви, бесконечной тревоги, Где тебя мне искать? Только в сон мой зайдёшь иногда, Где ты робко ласкаешь смирённого единорога, Белый агнец уснул, и мерцает серёжка-звезда. Прохожу виноградник, не здесь ли с тобой повстречаюсь? Обовьёшь мою жизнь виноградною щедрой лозой. Я иду мимо розы, и роза бутоном качает, Чуть задетая каплей дождя, а быть может – слезой. Вавилон зазывает, морочит, за полы хватает, А над шумом и гамом – безмолвная кроткая высь. Финикийские перстни, хитоны, шелка из Китая, – Как же много всего, без чего я могу обойтись! Семиглавые звери, огонь в их глазищах-агатах, Голоса лжепророков, послушные звону монет… Я хочу позабыть мутно-жёлтые воды Евфрата, Эти дни без тебя, эту башню, закрывшую свет. От навязчивой яви хочу – не могу пробудиться. И в прикрытых усталых глазах – мельтешение лиц. Город пуст без тебя. В небесах одинокая птица… Город пуст, как пустые глаза вавилонских блудниц. Белый агнец пылает в костре, поднимается пламя, И… мрачнеют жрецы, изучая оттенки огня. Я ловлю твоё имя в гудящем вечернем бедламе, Я ловлю жадным сердцем, и нежность сжигает меня… 53

“Пиши!” Наталья Мринская Рождество «Тьма, пришедшая со Средиземного моря, Накрыла ненавидимый прокуратором город» Михаил Булгаков. «Мастер и Маргарита» Тьма, пришедшая с мертвого моря, Накрывает город ароматом смирны. Город, в котором рисуют узоры, На небе звезды почти тактильны. Все впереди: и дары, и признанье. Матери лоно в крови и сене, Вол на задворках мычит упрямо, Чудо рождается просто в сенях. Звезды заплачут, узнавши участь, Спрячут слезу в подаренном шёлке. Матери шепчут – «он будет лучший» И забывают сказать, что недолго. Спорила б с небом, бросаясь в омут, С собой забирая его как котёнка? Слепому доказывала, клялась бы хромому, Что он должен быть обычным ребенком? Если бы знать, что такое распятье, Если бы видеть вперед, хоть немножко. Всего-то на тридцать три года объятья, Сегодня предвестником плакала кошка. 54

Наталья Мринская Все впереди, поцелуй как предатель, Толстые палки, крестом в перевязке. Первый на вечную жизнь соискатель Сейчас у груди засыпает, трет глазки. Все завершится в ужасном месте, По слову того, кто сам был сосудом. Просто он тоже не верил лести, Тоже мечтал дотянуться до чуда. Он важная птица большого полёта, Но мухой запутался в паутину. Он все понимал, обрывая на взлёте, Он, точно как мать, отрезал пуповину. Тьма, пришедшая со Средиземного моря, Накрыла ненавидимый прокуратором город. Кричит с пустоты, в его сердце вторя: «Пускай хоть кто-то меня оспорит». Гамма Он входит в дом всегда на ноте ДО: ДО ужина, ДО белой прóстыни, Когда на небе бликами бордо, И ДО возможной точки доступа. Ресентимент, отыгранный лицом, Где ревностное РЕ смягчают чаем… На МИ он расстаётся с пиджаком, И «мы», как «я», звучит почти случайно. 55

“Пиши!” Как фантастически меняется акцент На ФА: фактурность, оголенная диезом, Где СОЛЬ в устах, прикосновенья элемент, Язык в плену плетет молитву бесам. Прорвавшись к ЛЯ порывом изнутри, Лелеять золото бедра на белом И в полустоне слышать только СИ, Как верх блаженства, сыгранное телом. DO DOMINUS RE RERUM MI MIRACULUM FA SOL FAMILIAS LA PLANETARIUM SI SOLIS LACTEA VIA SIDERAE 56

Сергей Шилкин Сергей Шилкин Блудный сын Я у входа стою – дух бессмысленной злобы иссяк. Перед взором всплывает далёкого детства картина: Как я, дерзкий подросток, упёршись в облезлый косяк, Исцарапал опасною бритвой кусок дерматина. Ключ английский в замочную скважину входит впритир. Плавно щёлкнул замок, дверь открылась в потерянном мире. Я вошёл. Тишина, будто залпом гигантских мортир, Оглушила меня в этой, вечно знакомой, квартире. Неподвластные воле, зовут в небеса бубенцы – Умирает отец на диване. Ему девяносто. Видел он, и не раз, как его и чужие птенцы, Оперившись едва, покидали родимые гнёзда… Чтобы гнать в 45-м фашистскую нечисть взашей, Молодым новобранцем ты гибнул в болотах под Тосно. Фронтовое твоё я, увы, пропустил меж ушей И к тебе с покаяньем… Прости… Но пришёл слишком поздно… 57

“Пиши!” Остров Скалист пустынный пляж в Крыму. Мы ели спелую хурму – Алтын по смете. Нам в души веял свежий бриз. То время скетчей и реприз Хулить не смейте. Витал в летучих брызгах йод, который чахнуть не даёт – Прошла чихота. Читал, и в тайный смысл проник, Я «На обочине пикник», Ещё чего-то. Брюзжать мне нынче не резон: Обрёл в тот «бархатный» сезон Я скит под днищем. На завтрак – жареный бычок. Со мною Саня Башлачёв: С ним правду ищем. Сквозь воду в щупальцах горгон Останки виделись Арго: Обломки реи. Мы были с жизнью «бодряки» И время, смыслу вопреки, Текло быстрее: 58

Сергей Шилкин Недели две за полчаса. Прозрачной струйкой в небеса Лились аккорды: Пел песни грустно Александр. Но не отведаешь Массандр, Как мы, кагор ты И терпкий дикий abricot: Блаженный край в тот горький год От нас отчалил. Растаял младости задор. Судьба, возможен ли повтор, Чтоб как вначале? Обида – слабое звено. Заел я сладкое вино Сухой ставридой. В башке – тоскливых мыслей нудь, И мне, увы, не возвернуть Роман с Тавридой… Людишки бились за металл, А Дух извечно заметал Песком Тимбукту. Эпоха вздёрнула курки И Крым вернулся на круги В родную бухту. 59

“Пиши!” Наш «остров» – снова континент. И я готов, как «абстинент», Опять к роману… Но путь (о чём тут говорить?) Мне нынче вновь не повторить: Не по карману. Рождественский верблюд Ефиму Бершину Очень часто в глаза мне плюют, В морду бьют безо всяких прелюдий. Я нашёл – хоть совсем не верблюд – Душу близкую в старом «верблюде». Тихо шаркая, этот «брутал», Супротив всех законов гражданских, По московским задворкам плутал, Но душой был в песках иорданских. И бродил, будто выйдя в астрал, Между шумных старух-иностранок, По Арбату поэт, театрал, Недобитый в Молдове подранок. Боль – как будто пронзил самострел. Но махнув на неё, с отрешеньем Он в застывшие лужи смотрел, что мерцали его отраженьем. 60

Сергей Шилкин Год прошедший верстал свой итог. Брови выбелил холод витальный. Под ногами хрустящий ледок. Перезвон колокольцев хрустальный. Дёргал верви незримый звонарь Тьмы и света сакральных сплетений. По брусчатке разбитый фонарь Разгонял изменённые тени. И при каждом неверном шажке Шли они, колыхаясь горбато… В эту ночь получил по башке Вдохновением гений с Арбата. 61

“Пиши!” Никита Брагин У пропасти прощаний (Перекоп) На пустынной равнине у мертвых озер тонкой рябью, дрожащей от зноя, горизонт расплывается, зыбкий узор совмещает с небесным земное, и палит все сильней, и вдали все черней, и горячей золой потянуло, и мерещатся гривы летящих коней, и кипящие тучи в нарывах огней, и раскаты подземного гула. То из прошлого – беглый огонь батарей, батальоны идут на Литовский, и ладони раскинул апостол Андрей, застывая в прицеле винтовки, и каховская кровь прямо в соль Сиваша иссякающими родниками потекла и горит как вино из ковша, и сквозь пух облаков улетает душа, и земля превращается в камень. Это память и родина, ветер и путь, это зарево, пепел и слово, это кровь обратилась в гремучую ртуть, и по сердцу грохочут подковы… Красным – кровь и огонь, белым – свет и слеза, между ними лазурь небосвода, и смолой золотою текут образа… Но когда же покинут война и гроза неделимую душу народа! 62

Никита Брагин *** Ветер, веющий с лимана, полон холода больного – выйдешь поздно или рано, все давным-давно не ново, тяжек снег на месте лобном, сколько душу ни трави, тундра вечности подобна, хрупкой вечности любви. Проводи меня на пристань, погадай мне на дорогу, горький век наш перелистан до начала эпилога, годы старости, что птицы на расклеванный гранат, но последние страницы откровение хранят. Про себя его читая, ощутишь, как сердце бьется – от Днепра и до Китая, от креста и до колодца! Мир подобен тонкой линзе, собирающей огонь – только тронь, она и брызнет жаркой смертью на ладонь! Но на Севере все просто, если спят в стволах патроны, если щедрость – полной горстью, и прощание – с поклоном! Здесь неправда – свет болотный, а ошибка – самострел, здесь за точку платишь сотню, 63

“Пиши!” и полсотни за пробел. Север наизусть заучен, но всегда берет врасплох он – перед горем неминучим все беспомощно и плохо. Здесь видна изнанка мира, швы, заклепки и болты, да зияющие дыры заполярной пустоты. Но у пропасти прощаний неба весточка святая на лишайник и песчаник серой пуночкой слетает, тихой птичкой, легким пухом на протаявшем снегу… Этот ясный образ Духа я до смерти сберегу. В Сокольниках В Сокольниках, у старой каланчи, затерянной среди стекла и стали, пора остановиться. Помолчи и вспомни все, о чем тогда мечтали, чем жили, чем томились, выживая среди утрат, распутиц и разрух… Теперь все это – капля восковая да невесомый паутинный пух. Теперь все это – солнечная даль прозрачного осеннего пейзажа, где каждый звук и каждая деталь о радостях и горестях расскажут. 64

Никита Брагин Вот лиственниц лимонные ресницы, вот елочки зеленая свеча, а где-то дальше детская больница и наш сынок под скальпелем врача. Душа моя, ты светишься сквозь плач, ты смотришь благодарно и влюбленно, а солнышко, упругое как мяч, румянится, смеясь сквозь кроны кленов, и жизни догорающие листья на тротуаре радужным ковром, а воробьи усердно перья чистят и радостно щебечут – не умрем! 65

“Пиши!” Рустам Мавлиханов Каракумлык (Апрель) Соком, как маслом под жаром весенним сочится земля. Синего неба ветра распевают в тугаях Коран. Путь, что не пройден, зенитом Сатурна венчает петля. Я – Самарканд, где орешник в цвету, – вишней время цвести, Бухара. Что мне Джейхуна разлившийся жизнью и смертью поток? – Селем в такыры выносит алмазы безумный Маджнун. Кровью пишу – да впитает её, словно воду, песок: «Я опьянён: за забвенья рекою ты маком цветёшь, Кызылкум». Туга́и — участки террас долин рек Средней и Цен- тральной Азии, затапливаемые во время паводков и по- ловодий. Джейхун персидское название реки Амударья. Сель— поток с очень большой концентрацией мине- ральных частиц, камней и обломков горных пород (до 50—60% объёма потока), внезапно возникающий в бас- сейнах небольших горных рек. Такы́р — форма рельефа, образуемая при высыхании засолённых почв (такырных почв) в пустынях и полупу- стынях. Маджнун — прозвище полулегендарного арабского бедуинского поэта конца 7 века. 66

Рустам Мавлиханов Рок Ветер воет – джин не греет: Если с запада повеет – Рвутся паруса; Если с севера ворвётся – Снежной мглою смерть вопьётся Кормчему в глаза. Ждут в порту и ром, и дева – Ангел ласки, рай для чрева, Солнце поутру. Море хлещет нас плетями И торопит стать гостями Ньёрда на пиру... Адский вой охоты дикой, Дрожь вселенной, молний пики – Он спустил зверей! Небеса сомкнулись с морем – И судьба венчаться с горем Суженой моей. Ангел даст ей утешенье: «Капитана прегрешенья Океан забрал». На пустой могиле крокус, И вода – десница рока – Точит корни скал. 67

“Пиши!” Анжелика Тринц Благослови сонет, Велес! Анациклический стих Анациклический стих — это стихотворение, написанное таким об- разом, что его можно одинаково читать с двух сторон, не меняя поряд- ка слов. Это стихотворение можно читать с четырёх сторон: 1. сверху вниз, слева направо 2. свеху вниз, справа налево 3. снизу вверх, справа налево 4. снизу вверх, слева направо Софит луны посеребрил Небес лиловую парчу. Блестит ажур витых перил. Велес зажёг свою свечу. Манит ступенями Парнас! Сонет рождается душой. Стучит копытами Пегас – Сюжет, лирический герой... Сонет мелодией звучит, Любви слова – стиха венец! Поэт кладёт перо, молчит... Благослови сонет, Велес! 68

Серик Кусаинов Серик Кусаинов Смерть поэзии Мой путь, как литератора, недолог, Не стану о Поэзии рыдать. Но мой редактор – реаниматолог Ей запрещает тело покидать. Твердит-нудит: Жизнь без Искусства лжива, И я тебя назад приволоку. Быстрей несите капельницу, живо! А лучше, сразу литр коньяку. Ответить бы презрительным молчаньем, Я отработал честно все долги. К тому же, перед каждым засыпаньем Я вижу слов погибшие полки. Не подливай мне коньяку, зануда. И мне мои же строки не читай. И в творчестве, и вне его так худо, Что чувствую, что мой ушел трамвай. Я не был ни обласкан, ни замечен. Среди поэтов зависть, склоки, грязь. На псевдопоэтические встречи Я приходил, над догмами смеясь. Поэзия не склонна к переменам, И в ней администраторы уже Считают литераторов по членам, Отсюда невнимание к душе. 69

“Пиши!” По большей части авторы безлики, Надежно скрыты чувства на засов. Читая кем-то изданные книги, Я осуждаю вырубку лесов. Еще не наг, но не привык к наградам. Я не был...не причастен... не знаком... А Власть всегда стоит к поэту задом, Чтоб оценить владенье языком. 14 папок и 8 тетрадок Я долго пишу и при этом не краток, И мысли мои не в золе. Четырнадцать папок и восемь тетрадок Лежат у меня на столе. А творчества час и приятен, и сладок В мечтах над бумажным листом. Четырнадцать папок и восемь тетрадок Мне ласково шепчут о том. Пусть жизнь постепенно приходит в упадок, Распалась со стоном семья. Четырнадцать папок и восемь тетрадок – Мое настоящее «Я». Пусть я порой резок, противен и гадок, Но нет во мне мыслей дрянных. Четырнадцать папок и восемь тетрадок Уже заменяют родных. И верится мне, еще будет награда, К сердцам я открою портал. 70

Серик Кусаинов Четырнадцать папок и восемь тетрадок Заменят собой пьедестал. Под дыханьем студеного дня Под дыханьем студеного дня Я дрожу и мечтаю о лете. Контролеры в трамвае меня Непременно хотят обилетить. Мне б улыбкою их повстречать, мне бы голосом твердым ответить. Это словно такая печать – Обилетить, как будто, отметить. Вот спокойствие скрещенных рук На груди, и расправлены плечи. Станет ясно любому вокруг – Этот парень уже обилечен. Мне б стоять, подражая ему, Но болтаются руки как плети. И мечтаю о чем, не пойму, – О билете, а может, о лете. Я запутан в дневной суете, А хотел поразмыслить о главном... Что-то думаю – мысли не те, Это даже порою забавно. Я устал от ненужных потуг, Вспомнив массы не взятых билетов... Если б стал контролером я вдруг, Я б оставил в покое поэтов. 71

“Пиши!” Сергей Кривонос Васильковое поле. Тропинка. И ветер шершавый Васильковое поле. Тропинка. И ветер шершавый. Паутинка сединки тревожно дрожит на виске. И ползет муравей по своей муравьиной державе, А потом по моей утомленной работой руке. Отчего ж ты, храбрец-муравей, так беспечно рискуешь, Вот укусишь меня, и прихлопну тебя сгоряча. И никто не заметит такую потерю простую, Нам ли, людям большим, небольших муравьев замечать? Вот укусишь, и сразу окончится век твой недолгий. Страшный зверь — человек, но тебе, видно, страх не знаком, И толкает вперед вечный зов муравьиного долга, Без которого не был бы ты никогда муравьем. Люди тоже чуть-чуть муравьи на огромной планете — Мы вгрызаемся в мир, в суете бесконечной живем. Посреди васильков, посреди скоротечного лета, Понимаешь, что жизнь — изначальное счастье твое. Вот пополз и второй муравей, презирая опасность, По уставшей руке. И подумалось грустно сейчас, Что среди муравьев есть какое-то крепкое братство, Но не встретишь подобного братства, увы, среди нас. 72

Сергей Кривонос Каждый сам по себе посредине занудного быта, Каждый сам по себе, оттого и на сердце тоска. Есть среди муравьев единящие накрепко нити, Ну, а нам единящие нити — веками искать. Поле. Небо. Заря. Запах скошенных трав освежает. Золотится простор. Снова щелкнул вдали соловей. И ползет муравей по своей муравьиной державе, И не знает, что он — лишь частичка державы моей. Кочан Здесь и радость, и грусть, здесь повсюду звучат голоса. Здесь буфет-ресторан. Рядом — парк и аллеи просторные. Это маленький город с названьем привычным «вокзал» Во главе с чуть подвыпившим, вечно мешающим двор- ником. Почему, неизвестно, его называют Кочан. Проживает один. Во дворе — только Шарик хромающий. Выпивает Кочан втихаря, а потом по ночам Матерится во сне и кричит в тишину угрожающе. Он собаку когда-то отбил у разгульных юнцов, Что ее на костре, на шашлычном, едва не зажарили. Пусть по полной досталось ему от юнцов-подлецов, Но теперь поиграть во дворе можно с преданным Ша- риком. Подбирает объедки Кочан, подметая вокзал, Каждый день – вид похмельный и рожа с небритыми скулами. Чтоб у Шарика жизнь человечней была, так сказать, Сам он жизнью собачьей живет, но об этом не думает. 73

“Пиши!” Пусть считают отшельником, пусть осуждает народ, Твердо верит Кочан, что простятся ему все чудачества. После смерти к могиле спасенный им Шарик придет, И ему не завоется, не заскулится — заплачется. *** В твоем лице есть что-то от весны, От всех апрелей будущих и прошлых. Проталины морщинок осторожных Улыбкой добрых глаз освещены. В твоем лице от лета что-то есть. Когда приходишь ты, теплеют будни, И на душе становится уютней, Как будто добрую прислали весть. В твоем лице и белизна зимы, И осени задумчивость лесная. Что будет с нами завтра, я не знаю, Но знаю, будет мир с названьем «Мы». И небо исписав наискосок Безоблачными буквами созвездий, Хмельная ночь нам окна занавесит И бережно прижмет к виску висок. 74

Галина Самусенко Галина Самусенко Калинов мост Калинов мост. Смородина-река. Два разных мира – Явь и Навь. Две силы – Морены холод, жаркий свет Ярилы, Добро и Зло на разных берегах. Совсем непросто сделать шаг на мост: трёхглавый сторож впереди маячит, и он не лыком шит. И я не прост. Нелёгким будет поединок, значит. Мне страшно. Но я всё же на мосту. Меняет змей приёмы и обличья: то пламенем плюётся на версту, то жутко-жалобно кричит по-птичьи, то речи льстивые со мной ведёт, то тёмных сил пугает быстрой карой, посулами городит огород, потом грозит Смородины пожаром. Предай, – рычит, – распни, убей любовь, наплюй на совесть и обеты дружбы, да сундуки под золото готовь, коль будешь ты у тёмных сил на службе. А ставки, между прочим, высоки – моя душа да головы змеёвы… И меж Добром и Злом мне выбор делать снова… Горит огонь Смородины-реки. 75

“Пиши!” Екатерина Шмелёва Я – это спящее небо Я – это спящее небо стихии, облако образов, коконы слова. Это колодец, откуда стихи я черпаю бережно снова и снова. Я – это быстрый прыжок объектива в светопись линий и музыку цвета. Я – это звуки, потоки мотивов песен что пелись и тех, что не спеты. Я – это ветер таинственных странствий, я – это ворох причудливых мыслей, это полёт полевого пространства, топот копыт через снежные искры. Я – это танец растрепанной кисти по акварельной фактуре бумажной, Я – вся палитра кочующих листьев, кем-то оборванных с ветки однажды. Я – это горстка сокровищ дешевых, найденных на барахолке случайно, это кулис восхитительный шорох, голос журчащий свирели печальной. Я – это блики подводного света или тропинка по краешку моря. Я – колокольчик на склоне Чегета, Пересеченье любых траекторий. Ну, а вот та, что болтает с подружкой, В телек глядит и сидит в интернете, Та, что подолгу плескается в душе, 76

Екатерина Шмелёва Даже вон та, что напутствует детям, Та, что печет в мультиварке тефтели, В комнату входит с корзиной белья, Та, что свернулась клубочком в постели – Очень похожа, но, все же, не я. Кони в яблоках Приходят кони в яблоневый сад и по траве губами мягко шарят, размеренно копытами шуршат, сминая землю в форме полушарий. И яблоки опавшие хрустят. С листвой мешаясь, солнышко клубится. Присев на корточки восторженно дитя лошадские рассматривает лица. Не шевелясь, утратив жест и речь, следит, как рыжие ресницы подлетают, как ноздри раздуваются, до плеч густая грива падает, сплетаясь. Приходят кони в яблоневый сад, суют носы в пестреющую россыпь. Бесчисленные яблоки висят, лежат, летят и наполняют осень. Ты приснишься Ты приснишься летящим над Питером В дорогущем немецком пальто, Но подкладки по вороту вытертой Уличить не сумеет никто. 77

“Пиши!” Угловатая глыба гостиницы – Детским кубиком из головы Покачнется и медленно двинется Провалившись в туманы Невы. И слова, словно листья осыплются, закружат над сухой мостовой, и теплом золотистым насытится витиеватый узор звуковой. Огибая кленовое зарево, в холодеющий сумрак плыви. Будто все начинается заново, в каждом слове своем оживи. Под тобою дворцы Эрмитажные Над недвижной рекой пролети И колоны как свитки бумажные Непроснувшихся сказок прочти. Над Исакием тучами грязными, Как неистовый ветер – внахлест, Загляни медным ангелам связанным В их зеленые лица от слез. Над осенними крышами Питера Промелькнет желтоватый листок Как случайно упавшая литера Из твоих ненаписанных строк. 78

Елена Волкова Елена Волкова Крик Стынет в воздухе крик, и озябшими пальцами Я хватаюсь за неба спасательный круг; Согреваюсь глинтвейном, свечами и вальсами, Но ничто не заменит твоих тёплых рук. Атмосфера звенит, льдом и эхом заряжена. Я залезу на крышу – смотреть звездопад И считать, сколько окон ещё не погашено, И искать твои руки: наощупь, как клад. Я ладоней твоих помню каждую линию. Я, как сыщик, их чувствую издалека. Эти пальцы художника – тонкие, длинные – Не находит моя ледяная рука, Но я знаю: ты греешь меня в этих сумерках. Электрический импульс по нервам бежит И несёт веру в то, что ушло, но не умерло, И под утро мне силы даёт, чтобы жить. В прошлое Всё вернётся из прошлого времени, Стоит только ступить на перрон. Мы, как будто у памяти пленные, В тихий город идём в унисон. Мы идём в заболевшее прошлое, В предрассветный холодный туман. Вперемежку – плохое, хорошее – 79

“Пиши!” Возвращается медленно к нам. …Вот стоит в парке памятник Ленину, Вот он руку простёр к поездам – Провожает моё поколение Устремившихся вдаль, к городам, Позабывших и стыд, и сомнения, Растерявших себя по пути, Ставших жертвами смутного времени… Те, кого нам теперь не найти – В нашем прошлом. Дорога до площади В тусклом свете ночных фонарей. А заборы домов снова прочные, И землёй снова пахнет с полей. По мосту подвесному скрипучему Мы идём мимо быстрой реки. Помнишь, где были самые лучшие И любимые всеми мостки? Помнишь, там, за полями с картофелем, После полдника пряничный дух? Серый томик с ахматовским профилем И стихи – обязательно вслух. Помнишь, как между полками с книгами Открывались другие миры? Как наполнены детскими криками Были нынче пустые дворы? Помнишь солнце весной, запах свежести, Звук, с которым ломается лёд? Мы вернулись, как будто и не жили. Всё проходит. И это пройдёт. 80

Галина Ключникова Галина Ключникова Сгребают дворники листву Сгребают дворники листву – Так щедро осень насорила… Недолго длиться волшебству, Ведь холода набрали силу. Всю прелесть красок дождик смыл На землю, под ноги прохожим. Холодный ветер был не мил, И город наш не так ухожен. Сгребают дворники листву, В мешки её пакуя грубо, В пасть ненасытному костру… Нам скоро пригодятся шубы. Октябрь. Прошёл день Покрова, Не подарив ни грамма снега. Лишь тротуаров рукава Луж пятнами зеркалят небо. Дают иллюзию листве Полёта ввысь, в простор Вселенной. Но лишь в стихах и на холсте Она останется нетленной. 81

“Пиши!” Октябрь Акростих Вернисаж октября так прекрасен: Охра, пурпур, краплак, изумруд… Каждый листик октябрь перекрасит – Танго с ветром они поведут. Я люблю этих дней перемены, Быстроту лёгкой смены картин, Реквизит потрясающей сцены: Единичной строкой в небе клин, Разноцветные кроны деревьев… А в душе – ликование чувств! С милым, улочкой в городе древнем Целый вечер бродить я хочу. Вспыхнут алостью кисти рябины, Ерепенится клён на ветру… Ты – единственный в мире мужчина, А октябрь, наш свидетель и друг. Если дождь – он нас ближе друг к другу… Тараторит о чём-то с зонтом. Лавры благость осветит округу, Юность вспомнив, вдоль стен мы идём. Будем снова, как в давние годы, Отдавать поцелуев тепло. В каждом миге российской природы Бьётся жизнь всем невзгодам назло. 82

Людмила Иконникова Людмила Иконникова На далёких островах Медвежий край на краешке планеты… Архипелаг подёрнут синевой. Встают грядой туманные рассветы Над далью пенной с тёмною водой. Всегда дождит, хотя и льдины в море. Всегда бурлит, клокочет исполин. Летят ветра, беснуясь на просторе, И сивучи штурмуют низ глубин. Здесь хвойный лес богат многоголосьем. Озёр и водопадов красота. Но не растут хлебов златых колосья, Где лишь китов и ларг видны стада. Тут волн морских назойлив грозный рокот. Отвесных скал причудлив цвет, формат. Базаров птиц повсюду слышен гогот: Несносный гвалт и шум окрест стоят… Медвежий край на краешке планеты – Один из небывалых мест Земли. Летят вдали обычные ракеты. Обходят Рай, не зная, корабли. 83

“Пиши!” Зимние дали Выпростан снег из пушистого облака. Стая снежинок ложится, кружа. Леса далёкого кружева тонкие В дымных сугробах лежат. Падает, вьётся, сметает позёмкою Белой зимы, ослепив, серебро. Солнце садится за дальнею кромкою. Дали совсем замело… 84

Елена Градинарова Елена Градинарова Вторая жизнь Вот сумка славная из кожи. Вещица – бывший крокодил. Не знаю, как он жизнь прожил, Но после смерти стал дороже. Вторая жизнь ему дана. Аксессуар – ну, просто чудо! И крокодила помнить будут, Жаль, что кусается цена. Ведь в жизни часто так бывает – Не видим мы чужих заслуг, Ведь до одних нам недосуг, Других в упор не замечаем. Лишь после смерти оценить Достойно каждого возможно, И кто-то станет нам дороже, Да поздно будет говорить… Мораль стиха о крокодиле – Его при жизни не ценили. Уйти достоинство храня Быть иль не быть? Вопрос не в этом, Когда альтернативы нет. Чего конца бояться света, Раз все уходят на тот свет. 85

“Пиши!” Судьбой дано кому и сколько, Расписано когда и как… Но хочется, чтобы, как только, Был подан хоть какой-то знак. Чтоб все дела свои уладить, Нафраериться, в душ сходить, Костюм заранее погладить, Вопрос с наследством разрешить. Чтобы душа была спокойна, Чтоб отправляясь в мир иной, Ты выглядел весьма достойно, Когда прибудут за тобой. И чтобы на беседе с Богом, Ты, не дай Бог, не подкачал, Ты б впрок поразмышлял о многом, Конспектик краткий набросал. Прости заранее обиды Иль сделай вид, что все забыл. Чтобы во время панихиды Никто тебя не костерил. Отдай долги, очисти совесть, Пред смертью в церковь загляни… И – в дальний путь, не беспокоясь В загробный мир перешагни. Быть иль не быть? Вопрос не в этом, Когда альтернативы нет… Простись достойно с этим светом, Уйди достойно на тот свет. 86

Геннадий Токарев Геннадий Токарев Эхо Там, На хмельной высоте, Где Снеговые поля, Я Нарисую наш дом, В нём Нарисую тебя. Спи Под ночной разговор Гор, Где рождается рек Бег. Я напьюсь Ледяных Вод Из-под талых Твоих Век. Жди, Ведь за мартом – апрель, Верь, Что наступит и май, Знай: Я приду на капель. Дверь Только не запирай. 87

“Пиши!” Я, Не читавший твоих Книг И не знавший подруг, Вдруг, Может, выношу Тот Стих, Что нельзя Прочитать Вслух. 88

Дмитрий Крутов Дмитрий Крутов В ожидании чуда Луна в тишине улыбается, светит, Бесцветные мысли пускаю по кругу, Минуту из жизни отдам сигарете, И все как всегда, в ожидании чуда. Капризная лень упивается мною И времени ход растекается в лужу, Я медленно памяти створы закрою, А смерть улыбнется: кому то ты нужен. Уже рассвело, я напротив окна, Минуту взаймы растягивать буду, Здесь так же тепло и в отрыве от сна, Я буду дышать в ожидании чуда. Графит стирая о бумагу Забыв пороки и борьбу, Графит стирая о бумагу, Я шёл неспешно в тишину, Не растеряв свою отвагу. Я рвал листы и брал вершины, Свой мир ломая и скрипя Душой, величием аршина, Огонь и творчество скрепя. 89

“Пиши!” Я видел горизонты мысли, Я выкурил дотла всю ночь, В глазах людей роняя искры Летел, срывая крыши, прочь. Я выпил с чаем горсть печали, До дна дошёл искав предел, В невинно-облачные дали Впустил когорты бренных тел. Я высмотрел до дыр все окна, Отбросив головную боль, Я понял, что такое форма, Когда воспринял в себе голь. Я скопом выпалил все буквы, На коже дней оставив знак, Я обрубил побеги клюквы, Всецело заглянул во мрак. Я пальцы зажимал до крови, Мозолями играл ноктюрн, Ел килограммы белой соли, Ломая медь попсовых струн. Приняв реальности таблетку, Я обогну сюжетный твист, Отбросив старую заметку, Открою снова чистый лист. 90

Яна Радченко Яна Радченко Осень Весь мир засыпает, и в первых томительных снах Он видит, как в хвойном лесу среди кедров и сосен Задумчиво ходит совсем ещё юная Осень И чашу из тусклого золота держит в руках. Проходят неделями светлые тёплые дни, На ласковый юг улетают последние птицы, А взрослая Осень примерила платье царицы И в спящих лесах зажигает цветные огни. Спокойное время ничуть не ускорило бег, Но ранний октябрь золотит уже пламя заката. До края наполнилась чаша вином листопада, Искристым, как будто ни разу не выпавший снег. Мы в грёзах своих неосознанно ждём волшебства, И Осень сейчас исполняет желания наши: В бескрайних лесах из её перевёрнутой чаши Шуршащим потоком стекает на землю листва. Когда же приходит ноябрь, эта Осень стара – Уже посеребрены косы её холодами, Пурпурное платье изорвано в клочья ветрами, В крови не осталось тепла. Наступает Зима… 91

“Пиши!” Знак бесконечности Фракталы, пределы, законы Ампера, Бернулли, Сходимость рядов, теоремы Лагранжа, Коши… В них – счастье, в них – смысл? Кого мы с тобой об- манули? Всё это мертво, всё мертво, и кругом – ни души. Наш пульс аттогерцами можно измерить, серьёзно. Эмоции – как рудименты – предельно просты, Зато из сложнейших рекурсий плетём виртуозно Шальные узоры чужой, неземной красоты… С тобой говорить бы, да я говорить не умею, И мне до тебя – как от стылых небес до земли. Безжизненный ряд немых чисел свивается змеем В одну бесконечность, и знак её – Две Петли. 92

Яна Радченко Безудержно жить Рвануть запреты надвое – как ткань, В дурман-траву упасть и не подняться. И плакать, и от радости смеяться, Переступив неведомую грань. Зачем нам слушать разных недотёп И размышлять о том, что будет с нами? Пусть днями и бессонными ночами Мы будем жить безудержно, взахлёб! Почувствовать всю остроту ножа, Запомнить вкус солёного прибоя, Примерить маски вора и героя, Пройти по парапету, чуть дыша… Когда внезапно скуку ощутим, Когда мечты растают тихим эхом, Уйдём из жизни с плачем или смехом, – Как захотим. 93

“Пиши!” Арина Грин Поэт Аккорд томился под замком безмолвья, А крылья спеленал седой туман. Строка сломалась на последнем слове. Притихла даль. Растаяли дома. Осколки слов вонзались в бархат ночи, А вдохновенье заперло уста Желанием поставить многоточье И ошибаться с чистого листа. И циферблат луны, и пепел мыслей, И пальцы рук, пытавшихся понять Пассажи ускользающего смысла – Всё замерло и повернулось вспять. Поэт ронял немые рифмы в вечность. Чернила уносились вдаль рекой, И спящий горизонт, сутуля плечи, Заканчивался сломанной строкой. Поэт искал ответ в стихах и прозе, Среди слогов и отчужденных фраз, Но чем сильней он вслушивался в звёзды, Тем безнадёжней таял в сердце вальс, А вместе с ним конец последней строчки. Поэт вздохнул, пыль сна смахнув с руки, В его душе звучало эхо ночи, А в сердце – бесконечные стихи. 94

Арина Грин Ожидание весны Вечер устал, утомлённо зевая, Сонно сидит на верхушке сосны, Глядя на мир без конца и без края, И ожидая наутро весны. Ночь незаметно крадётся по крышам Кошкой за ватным клубком тишины. Мир засыпает, а звёздные мыши Катят по небу головку луны. Южному ветру открыты просторы, Плачет ручьями звенящими снег. «Скоро изменится всё, очень скоро», – Тихо берёзы бормочут во сне. Мир засыпал. И уходит в тумане, Зимнее время по тропкам лесным. Спрятав светило в небесном кармане, Ночь замерла в ожиданье весны. 95

“Пиши!” Анастасия Варивода Смерть моя играет мне на флейте... Выдержка из благородной книги О счастливцах, спасшихся из плена. Скользкие, ползучие интриги Под покровом стертых гобеленов. Под влияньем снов моих недобрых Я доверю тайну лишь бокалу. А перила – каменные кобры – Приведут меня в пустую залу. Ныне здесь лишь мгла и запустенье, Пусть когда-то и кипели страсти. Счастье – в одиночестве? В веселье? Я скучаю по тем дням отчасти. Ныне только пыль – моя подруга, Пьянствую порой я беспробудно. Окажи, читатель, мне услугу, Это будет для тебя не трудно. Я старик, калека средь развалин, Смерть моя играет мне на флейте. Помни же всегда, как меня звали, Чтоб остался в памяти я чьей-то. 96

Елена Винник Елена Винник Ураган Ветер воет, ветер стонет В злобе бешеной, До земли деревья клонит, Листья вешние. Сбил с полёта птицу резко, Птицу певчую, Закружил в потоке дерзко Юбку встречную. Словно пьяный воевода, Ржёт, куражится, Кажет всем свою породу – Ловкий, кряжистый. Искры пыли вздыбил в гору, Дело плёвое, Расстегнул калитке ворот, Грудь медовую, Завалил, как стог, на землю, Забавляется, И завыла челядь в щелях – Приобщается… Гром небесный в страшном гневе, Гневе праведном, Молний сбрасывает невод, Ливня марево. 97

“Пиши!” Коротка кровава сеча, Струи смелые. Урагана сникли плечи – Что поделаешь? Бездыханный растворился – Будто не было. А сквозь тучи луч пробился Белым лебедем. Ещё можно решить Словно раненый зверь, Сердца боль волоча, Ты ушёл. Хрустнул нерв. Между нами ничья. Ни распахнутых душ, Ни раскаянья слёз. Ледяной хлещет дождь На седины волос. Ну, куда же? Постой! Ещё можно решить И живою водой Наши раны омыть, Недомолвок сургуч Оторвать, растопить И сорвавшийся с круч Счастья миг подхватить. 98

Елена Винник Закружиться листвой, Засверкать, зазвенеть! Возгореться свечой В царстве мрачных теней. С головою нырнуть, Ошалев, в море чувств – Губы – в губы, грудь – в грудь, В ритмах огненных чувств… Словно раненый зверь, Сердца боль волоча, Ты ушёл. Хрустнул нерв. Между нами – ничья. Ну, куда же? Постой! Ещё можно решить И живою водой Наши раны омыть… 99

“Пиши!” Мария Целуйко Волчья стая Ведет вожак к лощине стаю, Там пища есть. На пир сородичей сзывают, Не вой, а песнь! И шерсть вздымается на холке, Клыков оскал. Косули – стадо. Стая – волки. Их час настал! Жестокий гнев и волчий разум. Инстинкт велик. И всё смешалось в битве разом: И стон, и рык. Вот, наконец, любимый запах. И...Коловерть! Всплеск новых сил в уставших лапах. Победа! Смерть... И цель одна, и пониманье. Волков набег. Горящий взгляд и обонянье. Кровавый снег. Кровь горяча! Она в награду. Борьбы эффект. Парит добытое... Прохлада. Горячий снег! 100