Дорогами войны

Дорогами войны... Александр Бондарчук г. Ангарск Где- то под Иркутском... Город Черемхово, где-то под Иркутском… Жмётся робко к парню девушка одна. И звучит гармошка в коридоре узком, Не веселья ради, ведь идёт война… Взят Смоленск и Орша, немец прёт к столице, И в огне пылают наши города… Не играют дети, гнёзд не строят птицы, Смерть повсюду дышит и кругом беда. 201

Александр Бондарчук Вот и здесь в Сибири, городе шахтёров, Где с пелёнок знают, что такое труд! Провожают нынче сельских комбайнёров, Их места девчата временно займут. На вокзале шумно, где-то плачь раздался… Замерли мальчишки в боевом строю. И в руках девчонки медальон остался, Парня, с кем мечтала жизнь связать свою! Письма шли не часто, ведь война, понятно… Лишь катились слёзы по её щекам. Треугольник серый, масляные пятна… Будто прикоснулась к пальцам и рукам. Милый мой, любимый ! Жду тебя с победой! Строчки словно пляшут, губы чуть дрожат… Шлю тебе от мамы и сестры приветы, Слышали, что брал ты город Сталинград! А ещё мне мама сшила сарафанчик! К твоему приезду, буду как звезда! Я ещё мечтаю, чтоб родился мальчик, Чтоб похожим был он только на тебя! Но она не знала, что в краю далёком Принял тот мальчишка свой последний бой… И под обелиском, на холме высоком Он обрёл навечно свой мирской покой. Мелкими нарезаны листья для салата. Каждый День Победы празднует одна… Ждёт всегда девчонка своего солдата, Проклята пусть будет страшная война! 202

Дорогами войны... Ирина Авраменко г. Нетания, Израиль Мой День Победы Посвящается моему дедушке Мише Прошли уже десятки лет, Но позабудется едва ли. Что праздника главнее нет – Мы с детства это понимали. Ходили к Вечному огню, С цветами, замерев, стояли. По-детски, сотни раз на дню, Мы ветеранов поздравляли. 203

Ирина Авраменко Я помню – много было их, Ещё такие молодые. И кто-то плакал о других, Пел кто-то песни фронтовые. А мы бежим по мостовой, В руках цветы, на лицах радость. И дедушка, такой живой, В костюме, на груди награды. И парк Гагаринский гудит, Он полон музыки Победы... Сквозь время на меня глядит Знакомая улыбка деда... На фотографии мой дедушка, Гурков Моисей Данилович (18.02.1911 г. – 25.03.1979 г.). Прошёл всю войну. 204

Дорогами войны... У Вечного огня… Сирени тонкий аромат, Медалей тихий звон. По парку много лет назад Шагает батальон. День этот майский не забыть, По парку шла и я, Чтобы колени преклонить У Вечного огня. Плакучей ивы у воды Застывший силуэт. Там втоптаны мои следы В аллеи прошлых лет. И там, у Вечного огня, Где тишина строга, Заплачет птица за меня У памяти в ногах... 205

Ирина Авраменко 9 Мая Там тихие улицы в зелень одеты, В знамёна, плакаты, улыбки, цветы. Какою ценою оплачено это – Нельзя забывать, должен помнить и ты. Там небо расцвечено ярким салютом И щедро раздарены краски весны. А в воздухе мир и надежда, как будто И не было этой проклятой войны. И запах пьянящий охапок сирени, Что мы ветеранам сегодня несём. Мы встать перед ними должны на колени За то, что мы дышим, за то, что живём!.. Вечер в актовом зале (Основано на реальных событиях, все имена изменены). Лёнька любил праздники. Во-первых, в школу по праздникам ходить не надо было, а во-вторых, в акто- вом зале перед праздниками всегда проводились тор- жественные мероприятия и концерты. Актовый зал в школе был новый, красивый, с мягкими сиденьями, ков- ровыми дорожками в проходах между рядами и боль- шой сценой. Лёнька и сам выступал на этой сцене – с хором, которым руководила его любимая учительница Елена Максимовна. Она была классным руководителем шестого «А» и придумывала интересные вечера, кон- 206

Дорогами войны... церты, спектакли, в которых с радостью принимал уча- стие Лёнька. Приближался праздник, который особенно нравился Лёньке – День Победы. Елена Максимовна приглашала в школу ветеранов, они делились своими воспомина- ниями, показывали награды, рассказывали о подвигах и неизвестных героях. Накануне Дня Победы в актовом зале проводился торжественный вечер. Хор учеников пел военные пес- ни, ребята читали стихи о войне. Приглашённые роди- тели громко хлопали, и мама Лёньки тоже хлопала и улыбалась. А в конце вечера Елена Максимовна вышла на сцену и сказала: — Дорогие дети и уважаемые родители! Сейчас пе- ред вами выступит ветеран Великой Отечественной войны, Герой Советского Союза Курков Леонид Ива- нович! Все захлопали, и на сцену медленно, опираясь на трость и прихрамывая, вышел Герой войны. На его пиджаке было столько медалей и орденов, что им еле хватило там места. Ветеран подошёл к микрофону и оглядел притихший зал. Лёнька ахнул – на сцене сто- ял его родной дедушка Лёня, в честь которого и был назван Лёнька. Дедушка рассказал о боях в Белорус- сии, о своих погибших боевых товарищах, о том, как встретил Победу в мае сорок пятого… Дедушке долго хлопали, подарили цветы и подарок, а Лёнькина мама почему-то плакала… Лёнька хлопал громче всех и гор- до говорил одноклассникам: — Это мой дед! Мой дед – герой! . . .Вечером Лёнька зашёл к деду в комнату. Тот сидел в кресле и читал газету. Он был такой родной и знако- мый: спортивный костюм, очки на носу, домашние та- почки… 207

Ирина Авраменко — Деда, почему ты никогда не рассказывал мне о своих товарищах, о том, что ты настоящий герой? Не показывал все награды? Вау, как их много! Ты крутой, деда! — Это учительница твоя уговорила меня выступить на празднике. Я обычный человек, Лёнька, о войне вспо- минать не люблю. Все мои товарищи погибли, и вспо- минать это очень тяжело… Никакой я не герой, просто Родину надо было защищать от фашистов, по-другому нельзя было… Нам просто нужно было победить, чтобы потом могли жить наши будущие дети и внуки. Чтоб ты мог жить счастливо, Лёнька… Прошло много лет. Лёнька окончил школу и стал во- енным. Давно уже не было на свете его деда, Лёнь- ка жил в другом городе, но тот вечер в актовом зале помнил до сих пор. И разговор с дедом запомнил на всю жизнь. А День Победы остался навсегда любимым праздником. Лёнька смотрел на фото деда и сам себе говорил: «Спасибо деду за Победу…» 208

Дорогами войны... Марк Брызгалов г. Кемерово Собачница Говорят, дело стариков жить прошлым. Молодость ле- тит на крыльях веры в себя к новым свершениям, к но- вым высотам. И память жизни, будь она неладна, нет, нет да и разворошит прошлое, лизнув нечаянно шершавым языком до боли сердце. Возьмет и разбередит душу так, что защемит в груди по счастливой, но ушедшей вдаль юности. Молодость, уверенная в земном бессмертии, в цветастом модном платье вызывает лишь улыбку зрело- сти. Мы знаем – что к чему… Проходили… 209

Марк Брызгалов Крепкий кирпичный дом, оштукатуренный и аккурат- но побеленный, с чистым свежеокрашенным крыльцом, резными строгими наличниками и зеленым забором как магнитом притягивал к себе. Не столько он, как его оби- татели. Баба Надя и деда Костя. Деда Костя, седой ветеран, начинал пехотинцем, про- шел всю войну, два раза горел в танке, выжил, был кон- тужен. Два раза родные получали на него похоронки. Уже и оплакать успели, а мать не верила и ждала. Когда пришел – это был настоящий праздник, Светлый, Теплый, Летний – каких мало. Как же по-другому – этой минутой и жили всю войну. Верили – будет и на нашей улице праздник. Когда собрались в доме родителей односельчане, как принято, пошли рассказы вернувшихся фронтови- ков о жизни, о войне. Мать долго слушала, а потом тихо сказала: — Вымолила я у Бога тебя. После революции, в 30-е в селе закрыли церковь, а война началась, в соседнем селе открыли храм и раз- решили Богослужения. Так она туда стала ходить, десять километров туда, десять обратно. Пешком. И в летний зной, и в лютую стужу. А утром на работу. Живет в русском сердце жажда справедливости, пом- ноженная на терпение и смекалку и жажда эта – согнет любого супостата в бараний рог. И. . . – милосердие жи- вет. Вот – тетка Ефросинья, вечная труженица, мужа и пятерых сыновей забрала у нее война. Одна осталась она на всем белом свете. Старики рассказывали, когда на последнего, на младшего, похоронку получила, так за- выла, жутко, до мурашек, до холодка за спиной. На дру- гом конце села слышно было. Без слов понятно – горе. А когда после войны гнали на восток пленных немцев, зеленых совсем, наварила картошки и отнесла им. Их 210

Дорогами войны... же тоже ждут матери дома, пусть хоть они вернуться… Откуда силы брались. Был весенний перестроечный день, каких много. В тот день я уставший и слегка измотанный возвращался со школы. Баба Надя, (всегда, сколько помню себя, до- брожелательная и отзывчивая), выходила на лицу, отво- рив калитку. Дружный собачий лай огласил всю округу, опове- щая о выходе из дома своей хозяйки. Сколько их было? Двадцать, тридцать или еще больше, не знаю, но точно – много. — Баба Надя, зачем ты их всех к себе собираешь. Все понимаю, любовь к братьям нашим меньшим – никто не отменял. Ладно, ну одну, ну максимум две. Зачем столь- ко то? – спросил я. – Ведь с соседями вечные пробле- мы, Пашинины регулярно жалобы пишут, у них обоняние страдает от собачьих ароматов. За глаза тебя собачни- цей называют. Бабушка улыбнулась своей всегдашней улыбкой. Му- дрой и понимающей. Спокойно от такой улыбки на душе, мирно и радостно. — Знаешь, я когда вот такой, как ты, была, война на- чалась. А жили мы в Ленинграде. Когда стало совсем тяжко, родители отправили меня в сельскую местность к родным. Тогда казалось, что там больше шансов выжить. Папа свой паек отдавал мне, а когда не брала, говорил, что не голоден, и их кормят от пуза на работе. При этом поглаживал вздувшийся от голода живот. За день до моей отправки он улыбался и развлекал нас с мамой, играя на старом немецком пианино. Он все извинялся, что оно расстроено. Старался шутить. Это я потом после войны узнала, что папа через три дня умер от голода. Привезли меня, а родных дома не оказалось. Оста- вили в хате, пододвинули ведро с водой и все. Дверь закрывать не стали. Осталась одна, что делать не знаю. 211

Марк Брызгалов Ослабла так, что с трудом кружкой воду черпала и пила. И вот вижу однажды, в приоткрытую дверь входит соба- ка и кладет мне на кровать сухарик. Рыжая такая двор- няжка, с подпалинами. И, лизнув шершавым языком мое лицо, уходит. Я ведь сначала подумала, что у меня от голода видения начались. Потрогала рукой, а сухарик – настоящий! Помочила в кружке с водой и съела. И стала та собачка появляться каждый день и прино- сить сухари. Принесет, положит и уйдет. Десять дней или больше, сейчас уже не помню. Но наступил день, когда она не пришла. Ждала я ее, ждала – нету. Только когда родственники вернулись, то очень уди- вились, что я осталась жива, проведя столько времени без пищи. Я им про собаку, про сухари рассказала. Они не поверили, посчитали, что я брежу. Только когда зашли за хату в огород, увидели око- левшего рыжего пса с подпалинами, кожа да кости. Он лежал с сухарем в зубах, а в приоткрытом глазу отра- жалась бездонная синева небес. Для меня до сих пор загадка, как же так, сам не ел, а маленькой девочке при- носил. Однажды рассказала знакомому кинологу. Он недоверчиво выслушал, внимательно посмотрел на меня и спросил: «Сама придумала?» А что тут придумывать, какие еще нужны доказатель- ства – вот она я. Вот поэтому я всю жизнь не могу пройти мимо брать- ев наших меньших, нуждающихся в помощи. Сколько вынесла наша женщина – не дай Бог выне- сти никому. И когда говорят, что много воды утекло, что пора бы забыть ту страшную войну, встают у меня перед глазами две светлые души: наши баба Надя и деда Ко- стя. И понимаю, что даже если бы захотел забыть – не смог. 212

Дорогами войны... Наталья Романова г. Москва Погибшим Ухмыльнулась морщинисто осень И слюнями-дождем землю сбрызнула. Ветер вновь равнодушно уносит Темной стаей раскисшие листья. Из песчинок сложились столетия. Исключенья сложилися в правила. Что же их черной меткой пометили? И за что их без жизни оставили? 213

Наталья Романова Мать не верит словам и стенаниям. Ни к чему ей награды и звания. Навсегда ее сердце замерло. Ей теперь не нужны обещания. Даже плакать теперь ей не можется. Ей минуты столетьями кажутся. Ей теперь не болит, не тревожится. И словами вся боль не расскажется. С тяжким вздохом назавтра проснется. Зачеркнули жизнь пули косые. Ей икона теперь остается. И война, не вернувшая сына. Ветеранам над головою нашей синеют небеса, и птицы распевают в проснувшихся лесах. и в городах, и в селах одной большой страны мы все живем в достатке. и нет у нас войны. фашистской наглой гниде не дали шанса вы. без страха шли в атаку, плечом к плечу сильны. чтоб внуки жили в мире, без страха и забот, чтоб Родиной гордился великий наш народ. и слава вашим подвигам не умолкает пусть. спасибо, ветераны! я помню! я горжусь! 214

Дорогами войны... Гастелло Есть маленький город над быстрой Окою, Где храмы любуются зеленью век. Там улицы слышали поступь героя, Там вырос великой души человек. Не ради наград или красного слова Гастелло в горящем штурмовике Ворвался в фашистскую автоколонну, Как гордая птица в предсмертном пике. Пылают машины и танки фашистов, Колонна горит, всюду пламя и дым. Не дал он пробиться врагам ненавистным Вглубь Родины, той, что так нежно любил. Бессмертна героев великая слава, И маленький Муром гордится тобой! Пусть больше страна никогда не узнает, Как страшно жить в мире, объятом войной! 215

Мария Мучинская Мария Мучинская г. Минск, Беларусь 216

Дорогами войны... Символ Победы Наш советский бесстрашный солдат, Уж тебе девяносто и боле, Надевая мундир на парад, Ранит эхо войны поневоле. Вспыхнет пламя, неистовый взрыв, Всколыхнувший вокруг всё живое. За друзей отомстит твой порыв, Что в тот час не вернулись из боя. Девяносто… Но искры в глазах, И сердечко ликует от счастья! Лишь как снег налетает тот страх, Когда вспомнятся годы ненастья. Промелькнут как во сне лица тех, С кем в землянке делились махоркой. Защемит твоё сердце их смех, И осадок в душе очень горький… Пусть звучит на весь мир, как набат, Что живут! Будут жить наши деды! Что советский бессмертный солдат Не стареет! Он символ «Победы»! 217

Алинда Ивлева Алинда Ивлева г. Санкт-Петербург 50 ударов в минуту. Город живой — Роза, слезь с подоконника, немедленно! Метель за окном, опять всю комнату закоптит! Бабушка Циля кашляет! – Голос женщины прозвенел как надорванная струна, зашелестел и превратился в неразборчивый шепот. Её синюшная рука выпала безвольно из-под кучи непонятного шмотья, укрывающего едва замет- ные очертания плоской фигурки на тахте. 218

Дорогами войны... — Мамулечка, только не засыпай, он жив! Жив! Я слышу! Баба Циля говорила, если услышу снова, как сердечко бьется у города, значит, он дышит! – Суще- ство, замотанное в несколько пуховых платков, объе- денных молью, с чумазым лицом от копоти буржуйки, снова прильнуло к заколоченному досками окну. – Оно стучит! – звонким колокольчиком восторженно сооб- щила девочка. Осторожно слезла на стул, медленно спустила один валенок на бетон, затем второй. Закачалась. Но вален- ки умершего вчера соседа деда Яши удержали её. Дев- чушка доковыляла к печурке, открыла заслонку и, тя- жело вздохнув, бросила последний листок из маминых нот. Прислонила прозрачные ручонки к теплому ватни- ку, который сушился на единственном источнике теп- ла в двадцатипятиметровой комнате. Жестяной дракон чадил, извергал копоть, чёрный дым и сизый пар, кото- рый забивал нос, глаза. И усыплял. Роза медленно при- крыла глазки. Провалилась в волшебную спасительную дрему. Метроном успокоительно отсчитывал 50 ударов в минуту. Артобстрелов пока не будет. Радиоточка цела, а, значит, город не сломлен, жив. Бабушка Циля давно уже не шевелилась. Но мама постоянно говорила о ней как о живой. Однажды Роза дотронулась до старушки и отпрянула, хлад чувствовался через одежду, словно прикоснулась к воде в ведре, которую не успели расто- пить. За ночь невская вода в алюминиевом ведре по- крывалась ледяной корочкой с волшебными узорами. У мамы малышки ещё недавно был сильный голос. Роза вспомнила, как она, однажды шикнув, приказала ни од- ной живой душе не говорить, что бабушка не шевелит- ся: «Так у нас будет ещё одна карточка. И хлеб». При любом воспоминании о еде рот девочки наполнялся слюной, и явственно, до тошноты, ощущался горький 219

Алинда Ивлева вкус, будто из сажи пополам с глиной, вязкого блокад- ного хлеба. Неожиданно в комнату в четырехкомнатной кварти- ре на Лиговке, почти в центре непокорного Ленингра- да, ворвался холод. Деревянная покосившаяся дверь, державшаяся на одной петле, скрипнула. Обдало мо- розным воздухом из расщелины после взрыва бомбы, раскурочившей часть фасадной стены. Лестничный пролет сражался за жизнь, повиснув на нескольких прутьях арматуры. Раскачивался и натужно гудел. Лека, как мартышка, зацепился за дверной косяк и запры- гнул в комнату, привычно перепрыгнув зияющую дыру при входе. — Лека! – Девчушка мысленно протянула ручки-ве- точки к брату. Но сил шевельнуться не было. Она не ела два дня. Лека расплылся в довольной улыбке. Скинул мешок из рогожи с костлявых плеч, который глухо стукнулся о бетонный пол. Дубовый паркет был поглощен буржуй- кой в первые морозы. Гордо выудил лошадиное копыто и плитку столярного клея. Из-за пазухи вытащил не- сколько обглоданных кусков рафинада. — На Бадаевских развалинах были с Мишкой! По- везло, лошадь дворника возле «складов» крякнулась. Налетели доходяги со всей Киевской, кто с молотком, кто с пилой. Обглодали за двадцать минут. Я вот копы- то урвал. Мама студня наварит из клея. А ногу эту на неделю растянем. – Лека потормошил маму. Она что-то шелестела бесцветными губами-полосками. Сын забот- ливо укрыл мать с головой. – Спи, спи, набирайся сил, сам сварю еды, и кровь пойду сдавать завтра, дадут 250 грамм хлеба. У меня ж первая, универсальная, я счастливчик. Тринадцатилетний паренёк, маленький мужичок, растопил кусок льда из ведра в котелке. Развел клей, 220

Дорогами войны... бросил лавровый листик и деловито помешивал оскол- ком от фугасной авиабомбы. Зимой 1942 года ртуть на градуснике убегала до самого верха. Лека был от рождения вынослив и си- лен. Он был ответственен за женщин своей семьи, пока отец убивал на фронте фрицев. Мальчишка таскал воду с Невы на санках. Рубил и колол нечистоты со двора, которые росли как пирамида Хеопса до второго этажа. Затем помогал управдому таскать на своих тощих пле- чах в грузовик смердящие ледяные глыбы и трупы, ко- торым не хватило сил дойти до дому. Их просто некому было поднять. Так он зарабатывал на прокорм. В ту ночь снова пришёл дядя Гена. Он на брони. С института. Говорил, что папин друг врал наверняка, размышлял Лёшка, делая вид, что спит. Обнимая труп бабы Цили. Хорошо, что ещё не воняет она. В полудре- ме донеслись обрывки фраз: — Тут сахар, кило муки, две банки тушёнки, я вас подниму на ноги. Переезжай ко мне. Детей переправ- лю на большую землю. — Не начинай, Гена, я жду мужа! – устала шептала женщина. — Да уж, сдохнете здесь, он там в тылу, небось, в карты режется и водку пьёт. Воюет он писарь нквдеш- ный. Уверен, что и семью завёл и как звать вас забыл. Война. Очнись, Вера! Толстый лощеный хряк лобызал сухую, потрескав- шуюся кожу на солёных щеках безвольной женщины. А Леку выворачивало наизнанку от этих звуков. Он с досады все больше вцеплялся в кости бабы Цили. Через две недели Лека узнал от дворника, что НИИ разбомбили. Вместе с противным Геной. Когда матери стало хуже, и она больше не встала, заботливый сын пытался добудиться несчастную. Раскрыл ватное одея- ло, и в нос шибанул смердящий гнилостный запах. Го- 221

Алинда Ивлева лая нога мамочки сгнила и почернела, вся икра и бе- дро были в дырах, словно воронки от взрывов бомб на Невском. Подросток догадался – вот откуда лечебный суп для Розочки, которая уже месяц боролась с воспа- лением лёгких. Мама умерла. Съели всех котов и крыс в округе. Всё чаще и ближе ухали визги фугасов, и выли сирены как гиены. Лека перетащил Розу в подвал соседнего дома. Стена, где находилась их комната, треснула. Щели законопатить было уже не чем. Тахта и диван были сожраны нена- сытной буржуйкой. Когда бомбёжки утихали, парниш- ка вылезал в разведку. Воровал на блошином рынке у зазевавшихся артисточек, которые пришли обменять свое золото и бриллианты на муку и крупу, все, что на- ходил в карманах. Однажды, почти без сил, он тащился в подвал. Там угасала Роза. Детский писк, словно мы- шиный, выдернул его из бесконечного оцепенения. На санках лежал круглый шерстяной свёрток. Рядом в су- гробе, как павшая лебёдушка, раскинув руки, лежала девушка. Уже успела окоченеть. Чудо, что малыш вы- жил. Лека прижал ребёнка к себе. И ускорил шаг, как мог. Втроём, согревая друг друга телами, они спали не- сколько ночей в промозглом ледяном подвале. Пока их не обнаружили дружинники. Привезли детей в больницу. Отходили. Малыша Роза и Лёшка назвали Руслан, как в сказке Пушкина. Пусть будет великим витязем. В опеке назывались родными братьями и сестрой. — На бусурмана какого-то похож ваш брат, – бур- кнула краснолицая тётка в тулупе из опеки. – А вы бе- ленькие. — Он в папу, – нашлась Роза. – А бабушка наша во- обще Циля была. Хоть и не родная. Лека толкнул её в бок локтем. 222

Дорогами войны... — Евреи что ли? – скривила тонкие губы тётка с пре- зрением. — А если и так? Что? – набычился и вышел вперёд Лёшка, закрыв спиной сестру, прижимающую слабыми дрожащими ручонками к себе малыша. Судьба смилостивилась над детьми. И волею случая они оказались в детдоме, оттуда по Ладоге эвакуиро- вали в Краснодарский край. Фашисты прорвались и туда. Спасали сирот, кто мог и как мог. Тогда высоко- горное Черкесское село распахнуло спасательные объ- ятия тридцати пяти детям. Дали душевные горцы свои фамилии и любовь на- шим героям. Растили как родных, кавказских. Роза ста- ла врачом. Лека после войны поступил в летное воен- ное училище. Руслан остался с приемными родителями в селе, занялся хозяйством. А спустя годы нашлась родня. Кровная. Сестра Лёши и Розы. Ушли годы на поиски пропавших детей из Бло- кадного Ленинграда. Новая родственница привезла письмо от отца. Пожелтевшее, потрепанное. Написан- ное размашистым подчерком. «Дети. Не судите строго. Была война. Связался с женщиной. Генеральской дочкой. Место хорошее дали, перспективное. Думал, заберу вас, так руки повязаны были. Грозились и лагерями и трибуналом. Слабак – ваш отец. Если вы читаете письмо – я уже умер, с кам- нем на сердце. Теперь у вас есть большой дом у моря и сестра. Это моё наследство». 223

Нина Сондыкова Нина Сондыкова п. Лиственичный, Тюменская область Просто балалайка Светлой памяти Федора Константиновича Сондыкова Когда Ольга впервые пришла в семью, то страшно робела или, можно даже сказать, боялась деда Федо- ра. Выглядел он, действительно, грозно. Колоритно. Высоченный, костистый, с длиннющими руками, крюч- коватым носом и густыми, торчащими во все стороны кустистыми бровями… Ни дать ни взять – Кощей Бес- смертный. Такой видок у кого угодно робость вызовет! Ходил он по дому и зимой, и летом в старых обрезан- 224

Дорогами войны... ных валенках и меховом жилете. Баба Валя рядом с ним выглядела Дюймовочкой. Дед мало разговаривал, и Ольге всегда казалось, что улыбаться он совсем не умеет! Муж объяснил, почему у деда такой странный «прикид»: — Во время войны попал он под минометный огонь. Вся спина изранена, а икроножных мышц совсем нет. От того и мерзнут у него ноги… От того и летом без ва- ленок не ходит! Постепенно Ольга перестала деда бояться. А когда появился первенец Санька, дед оказался незаменимым помощником и нянькой правнуку. Совсем крошечному Саньке дед менял подгузники, гладил его огромной, похожей на корень какого-то экзотического дерева ру- кой крошечную головку Саньки и приговаривал: — Расти, Батюшко… Вот вырастешь, я те балалайку свою подарю… Ольга видела эту балалайку. Обыкновенная бала- лайка – светлый корпус, черная дека… По всему кор- пусу балалайки где химическим карандашом, где чем то острым выцарапаны имена, фамилии и даты – все – ноябрь 1942 года. Дед иногда брал ее в руки и играл. Играл он превосходно. Его огромные руки-корни так и летали над тонкими струнами. По дому расходилась совершенно необычная, какая-то живая музыка. Чаще всего он играл «Камаринскую», и даже бывало, пел частушки. Но Ольге нравилось, как он играл мелодию «Светит месяц»… В такие минуты Санька визжал от радости, хлопал в ладошки и скакал в своем манеже. Иногда дед позволял ему потрогать балалайку. Потом осторожно забирал ее у правнука, и говорил: — Нет, Батюшко… Подрасти сперва… Этой балалайке цены нет. Когда Саньке было шесть лет, дед впервые позволил правнуку «потренькать» на балалайке. И Санька заго- 225

Нина Сондыкова релся! За год он освоил все, чему можно было выучить- ся у деда. С осени записали его в музыкальную школу. Вечерами дед с правнуком устраивали между собой соревнования или играли вместе. Санька все жаловался, что его балалайка совсем не звучит . Он так и говорил: — Тебе хорошо, у тебя инструмент сам поет, а у меня гремит, как доска. Дед согласно кивал и отвечал: — Да это не балалайка, это души вот этих ребят поют… И дед гладил свой инструмент рукой. Когда он силь- но заболел, Санька не отходил от деда, ухаживал за ним. Вот тогда-то все узнали историю балалайки. Дед рассказал ее своему правнуку. — Было это в ноябре 1942 года в Сталинграде. Ох, и мясорубка была! От города, почитай, ничего не оста- лось! Развалина на развалине! Наша рота стояла на передней линии фронта. Все понимали – ожидается наступление. Атаки немцев не прекращались. И мы, и немцы старались глубже зарыться в землю, делали укрепления. Стояли мы тогда где-то в районе Комсо- мольского сада. А уж точнее – и сам Бог не скажет Та- кая там неразбериха была! В один из дней парни из нашей роты Уразбаев и Клименко пошли в разведку. Языка добыть хотели… Вернулись вечером. Языка не добыли, а приперли аккордеон и вот эту балалайку. Оказывается, напоролись на немцев и сумели укрыть- ся в развалинах какого-то дома. А там! Уразбаев даже палочкой рисовал на снегу то, что он увидел… всякие музыкальные инструменты: и духовые, и рояль, и те, чему названия не знали…Не утерпел Клименко – ак- кордеон прихватил. У нас в роте музыкант был – так ему сразу же отдали… А Уразбаев балалайку принес. Получили, конечно, от ротного на орехи… Задание-то 226

Дорогами войны... не выполнили… А балалайка мне досталась! Все ребя- та в роте решили на этой балалайке расписаться… вот они – тридцать четыре человека… Вот Уразбаев, вот Клименко… Вот Давискиба – тот, что здорово на аккор- деоне играл… Все они у меня здесь, а еще – там, в Ста- линграде, остались. 19 ноября наступление началось. Я со своим ПТРом и вторым номером – Ванькой Дым- шаковым – с левого фланга немецкие танки старался не пустить. А немцы справа из минометов накрыли… Дымшаков в госпитале умер. Совсем мальчишка еще. Не брился даже… Из роты мало кто живой остался. Да и то сказать – какая война-то была! Если не в этом, так в следующем бою убьет. Вот из тех, кто на балалайке расписался, ни одного не осталось. А я в госпиталь по- пал. Балалайка каким-то чудом уцелела. Вот пока эта балалайка живет, живет и память о моих однополчанах. Береги ее, Санька. Сдержал слово дед – подарил свою балалайку правнуку. Хорошо, наверно, ухаживал Санька за своим праде- дом. Выстоял старый вояка и на этот раз. Еще пять лет играли дед с внуком на ней. Умер как-то неожиданно и спокойно. Уснул и не про- снулся. Хоронили деда как настоящего героя. На крас- ных подушечках несли три ордена Красного знамени, Орден боевой славы и, конечно же, медаль за Оборону Сталинграда. Санька, забившись в угол, горько плакал, сжимая деку старенькой балалайки, на которой были написаны тридцать четыре фамилии героев, защищав- ших Сталинград. Потом он вытер слезы и взял гвоздь. Найдя свободное место, гвоздем выцарапал имя и фамилию своего прадеда. 227

Надежда Сысоева Надежда Сысоева село Леуши, ХМАО-Югра Не мне рассказ вести вам о блокаде Не мне рассказ вести вам о блокаде – Вы сами пережили ту войну. Я всем таким бы выдала награду, А некоторым даже не одну. Война знакома вам не понаслышке, Ее вы испытали на себе… 228

Дорогами войны... Она тогдашних девочек, мальчишек Мгновенно делала взрослее по судьбе… Во всех делах вы старшим помогали: В очередях, по дому, на станках… И в медсанбатах то бинты стирали, То раненым читали по слогам. Вы испытали холод зимней ночи, Бомбежек вой, бомбоубежищ тьму, И до сих пор вам брошенный кусочек Напомнит ту блокадную войну, Когда от голода на улицах и дома Лежали трупы в мерзлой тишине. Постигла участь и родных, знакомых… Что я могу сказать вам о войне? На Валаам! Войне конец! Ликуя, целовались, Цветы повсюду, музыка – в эфир… Хоть из разрухи только поднимались, А всё же это было счастье – МИР! С улыбками встречали ветеранов, Гордились как героями войны, А те свои залечивали раны И горькой заливали боль вины. Вины их перед теми, кто не дожил, Не добежал, не смог и не допел… Кто лег под Ржевом, Припятью и Оршей, Пред всеми теми, кто не уцелел. Перед родными, что, наверно, ищут… А как придешь, когда ты полу-цел? А у кого-то только пепелище, И не осталось тех, кто бы пригрел. И тысячи их мыкались по свету – 229

Надежда Сысоева Оставшихся без дома, без семьи – Стыдились, дескать, немощны, калеки, Перебивались, чем и как могли. Но не желали видеть близких жалость, Боялись, что не примут, кто любил… Вот и скитались, в поездах, составах И на вокзалах напивались в дым. А после горько плакали и пели, Слезами омывая ордена. И жизнь свою пропащую жалели, Что никому уж больше не нужна… А годы шли. И становилась краше Страна, что поднималась из руин. И теми уж забрезговали даже, Ценой чьей жизни завоеван мир! Они уже не вписывались в бытность И портили эстетику и вид И тот портрет героя грозной битвы, Которым бы похвастаться могли. А не было бы горько, жалко, стыдно Пред ними, кто все выдержал и смог, А им помочь не могут… как обидно! Ну, не хватало средств пока. И вот Такое было принято решенье: Калек и инвалидов удалить, Очистить города от их скопленья, С глаз их долой! – Куда определить?.. Ведь в лагеря – они не заслужили, И там работать надо, не для них! — Да хоть на остров, где бы тихо жили. Да, жили! Но не видно для других! …На острова – вот самое им место! В монастыри, как в тюрьмы, с глаз людских! И понеслось! Отлавливали честно, С милицией, словно врагов каких. 230

Дорогами войны... Отняв бумаги, деньги до полушки, Задеть не смели только ордена. И, как в войну, всех вывезла в теплушках Им очень благодарная страна! Без рук или без ног, уж не лихие, С сожженным иль уродливым лицом, Они попали в камеры глухие, Поняв, что встретились теперь с концом! Калеки иль нормальные – мы – люди! В бою, в плену – всегда чего-то ждем. Здесь – нет надежды, выхода не будет! Здесь похоронен навсегда! Живьем! Разведчики, минеры и танкисты, Они на «ты» со смертию давно. Их судьбы – череда сюжетов чистых, Готовые романы иль кино! И тех, что поклоненья заслужили, Достойной жизни, благ и разных льгот, Свезли как скот и прав на все лишили! Живи, пока не сдохнешь, так-то вот! Живые люди в кельях, как в могиле, Нет здесь общенья, связи с миром нет… Они, поняв все это, как застыли, Окаменели… Бюст или портрет?! …А люди в большинстве своем не знали, Куда исчезли жертвы той войны, Сначала их искали, вспоминали…. Потом забыли. Нету в том вины. Жизнь продолжалась, строили заводы. Рекордами гордились и страной. И что в сравненьи с этим чьи-то годы, Укрытые за каменной стеной? Кто в лагерях, а кто – на Валааме, Так повелось: возводим на костях… Кричим, что помним, ценим все, а сами 231

Надежда Сысоева Живых Героев превратили в прах! Так знайте все! И содрогнитесь, люди! Героям-инвалидам – Валаам! Не помогли их подвиги, заслуги, На жизнь как смерть оставили их там. Сестрицы На поле боя раненый хрипел. Он звал ее – сестричку фронтовую. А значит, ей обратно под обстрел – Война ей долю выдала такую. Сказать, что трудно – это примитив, Ведь трудно в жизни каждому бывает… А ты попробуй мужика тащить Ползком, колени до́ крови сбивая! Когда он много тяжелей тебя! Но ты – должна! И, сжавшись как пружина, Ты вынесешь его из-под огня, Свою обстрелу подставляя спину. Лишенья с ними терпишь наравне: Шум боя, недостаток пищи, грязь… А женские проблемы? Всё – вдвойне! Откуда сила у тебя бралась? И сутками без отдыха, без сна, В крови, в поту, средь грохота и стонов, Порой на роту целую одна – Сестрица эта, девочка, Мадонна. И сколько их осталось по полям Руси великой или за границей, Оторванных войной от пап и мам И получивших звание «сестрица»?! 232

Дорогами войны... Артеева Елена «Сибиряки!» - звучало очень гордо На всех фронтах Великой той войны: Охотники, на лыжах бегать могут, Стреляли – белке в глаз, закалены. Их не пугали лес или болото, И затаиться на́долго могли, И снайперы, в разведке иль пехота – Везде врагу урон они несли. Девчата тоже – снайперы, медсестры – Шли с первых дней Отчизну защищать. И не беда, что небольшого роста, Справлялись, где досталось воевать. И каждый день на фронте был как подвиг! Пройти огонь и воду там смогли! Безвестны судьбы остаются многих: Кто мог запомнить, рассказать – ушли. И до сих пор в архивах, по крупицам Мы собираем, чтобы не забыть, События и даты, факты, лица, Чтоб для потомков это сохранить! Артеева Елена, Саранпауль. Военный фельдшер. Что тут говорить? Без отдыха и сна людей спасает. Ей двадцать два, еще бы жить да жить! Прорвался танк фашистский к медсанбату, Где безоружных раненых не счесть, Медперсонал, он тоже, не по штату Им, медикам, оружие иметь. Каким-то чудом, но нашлись гранаты. Их только связка. Тяжелы в руке. И кинуть раз, не промахнуться надо! 233

Надежда Сысоева Иначе все напрасно, больше нет! И безоружных раненых раздавит, А по врачам две очереди даст… Нет, рисковать ты не имеешь права! Не можешь промахнуться ты сейчас! Решение приходит озареньем: Рвануть туда, с гранатой вместе шаг! …И всё. Лишь дым и пламя… И Елена За миг один в бессмертие ушла! О многих судьбах-подвигах не зная, Мы все же помнить об одном должны: Они ушли, отважно защищая Отчизну, дочери ее, сыны. Ведьма Она ждала четыре долгих года, И день, и ночь в горячечном бреду, В мороз и зной, в любую непогоду Молила: «Боже, отведи беду!» Как заклинанье, в мыслях повторяла: «Вернись, прошу, родимый, уцелей!» Ждала, молилась, верила и знала, Без писем знала: жив ее Андрей! …Вернулся. Весь израненный и слабый, Рубцов и шрамов не пересчитать, Познал в войну он все ступени ада! Огонь и холод, раны, медсанбат. Сначала плен, бежал, был в партизанах, За плен арест, свой лагерь и штрафбат, Опять на фронт, и снова тяжко ранен, Осколками прошит до самых пят. Но – жив! Вернулся! Редкостная радость! 234

Дорогами войны... От счастья слова не могла сказать, Лишь плакала и нежно прикасалась, Словно боялась, что уйдет опять. …Всё шел в атаку и стонал от боли, А то кричал иль уходил курить. Выхаживала травами, любовью Помочь старалась о войне забыть. Шептала заговоры, растирала, Надеялась, молилась день за днем, Опять, как и в войну, к Богам взывала Лишь для него просила и о нем. Он оживал, затягивались раны, Ночами страшно перестал кричать, Взгляд потеплел. Улыбкою желанной Лицо светилось для нее опять. А как вскружило голову наме́дни, Что жизнь в ней зародилась, поняла, А по деревне зашептали: «Ведьма! Считай, от смерти мужа увела!» Она от счастья словно зазвенела, Все слышала, но не копила зла, Она-то знала, как она сумела, Чем от беды свой дом уберегла! Любила больше жизни – в том спасенье. Любовь ей сдаться в горе не дала, Ей подарила мудрость и терпенье – Спасительных два ангельских крыла. 235

Галина Сапожникова Галина Сапожникова п. Лиственичный, Тюменская область Не качал меня дед в колыбели Не качал меня дед в колыбели И за ручку меня не водил, Похоронен в солдатской шинели, Земля холмиком стала над ним. Дядя мой молодым лейтенантом В сорок первом отправлен на фронт, Атакован немецким десантом, В ночи взорван был их эшелон. 236

Дорогами войны... «Пропал без вести» – этим клеймили Дочь и маму, сестер и жену, Спустя годы – потом отменили Приговор, и с них сняли вину. Жизнь в далекой холодной Сибири Не была для них раем в войну… А на женские плечи взвалили Накормить и обуть всю страну. Вам, девчонкам, лет так по тринадцать, Приходилось пахать, боронить… Вы впрягались в плуги, не упасть бы И тянуть непосильную нить. Ваши плечи в мозолях кровили, Из-под ног уходила земля, Вы ночами хлеба молотили, Вам же сладкой была лебеда. Вы за годы войны повзрослели, Ваша доля в Победе была, Вы мечтали, о будущем пели, Та весна в сорок пятом пришла. Моя мамочка, милая мама, Не видала ты детство в лицо, Крошки хлебные в горсть прибирала, Жизнь – награда терновым венцом. Мы молитвами вашими живы, Жаль, не нянчили внуков своих. Очень рано покинули нивы, Вы – герои для деток моих! 237

Галина Сапожникова Рукавчик до запястья Посвящается детям – узникам концлагерей. Люблю я: платьице в цветок; Рукавчик длинный – до запястья; И майский солнечный денёк; И лица светлые от счастья; Домашний, тихий уголок; Чтоб печка жаркая топилась; И чистый, белый потолок; И кошка возле ног ютилась; И радость на лице детей, Где полный стол и мама с папой, Краюшка хлебная, гостей… И только бы ни крошки на пол..! Колючих проволок ряды, Передо мною возникают… Не отпускает страх: «Воды!» Холодный пот со лба стираю… Лица не вижу, здесь темно… Лишь только впавшие глазницы… И дети.., а на них тряпьё… На ручках цифры… часто снится… Вновь обморок… и крики, стон, И стук колёс, я вспоминаю: И переполненный вагон… И нас от мамы отрывают… 238

Дорогами войны... Бараков тёмные ряды; И лай собак; и лютый холод; И нескончаемые дни; И страшный, бесконечный голод… Ах, как хотелось съесть ЕЁ, Пускай, одну бы крошку хлеба… Прижаться к маминой щеке… Но без неё пришла Победа. Солдат спросил: « Ей два, иль три?» — Семь лет. . . – губами выдыхаю. Вот, на запястье посмотри, Я этих цифр не понимаю… Я буду вечно вспоминать: Несли нас на руках солдаты; Страдающую в муках мать; И это было в сорок пятом… Война оставила одну. И брата долго я искала… В соседнем лагере, в плену На нём вакцину испытали… Надену платьице в цветок, Рукавчик длинный – до запястья, Чтоб видеть бы никто не смог, Цифр выколотых на запястье. 239

Алиса Дмитриева Алиса Дмитриева г. Нижний Тагил Крылатые качели… Мы никогда не бываем так счастливы, как в мину- ту полного покоя, когда светлая голова погружается в мир тишины. Солнце внутри тебя. Стоит только закрыть глаза. Я сижу на широких устойчивых качелях, которые поставил в деревне еще мой прадед. Легкое прикос- новение воздуха и ощущение невесомости… Чем не счастье? Качели дедушка поставил для всех детей на самой окраине села так, чтобы видеть красивый изгиб речки Тагилки, уходящий за гору Змеёвку, горы и лес… 240

Дорогами войны... Это было весной 1941 года. Прадеда звали Петр Ге- оргиевич Финодеев. Когда началась война, ему испол- нилось 18 лет, и он ушёл на войну. Провожали всем селом: девочки дарили ему на память белые платочки с вышитыми в уголках именами. Деда любили. Голу- боглазый, волосы слегка вились, отливали на солнце золотом, веселый, искромётный, душа всех вечеринок, да ещё и гармонист… Как же не полюбить. Не было в деревне девчонки, которая хоть раз бы не вздохнула, проходя мимо окон Петиного дома, и не улыбнулась бы скромно в платочек. Война пришла неожиданно. Его провожали у каче- лей. Тогда прибежали все: особенно много было де- тей… Петя на прощание пел: «Вдоль по улице метели- ца метёт. Скоро все дороги она заметет»… Последний проститься подошла она. Обняла, ничего не сказала и быстро-быстро побежала прочь, чтобы не успеть рас- плескать горе. — Маша, – крикнул Пётр. Она остановилась, обернулась. Худенькая в старень- ком застиранном платье она показалось на минуту ма- леньким лебедем: длинная шея, черные большие глаза и белые волосы… — Маша, жди меня. Я обязательно вернусь. А гар- монь… храни её. Вернусь – сыграю для всех… для сына, для дочки… Маша улыбнулась и, зажав кулачком рот, побежала. Горе накрыло её с головы до ног. А мокрые глаза ниче- го не видели… Октябрь. 1941 год. Волоколамское шоссе. Серое низкое небо. Ничего не слышно от рёва снарядов и че- ловеческой боли. Грязь. Снег. Багровое небо. Красный снег… Новобранцы погибли все. На земле легкие белые платочки, выпавшие из кармана шинели, смешались с грязью и только один, гонимый ветром, полетел вверх. 241

Алиса Дмитриева «Мне кажется порою, что солдаты с кровавых не при- шедшие полей, не в землю нашу полегли когда-то, а превратились…» Каждое 9 мая я пою в селе Балакино, откуда родом красноармеец, рядовой Пётр Георгиевич Финадеев… Здесь ещё живы те, кто помнит, как прово- жали деда и как встречали тех немногих вернувших- ся с войны. Бабушка Таня. Она помнит проводы. А всё, что было потом, старается спрятать подальше, в самый дальний уголок души. Потому что тяжело. Ей было де- сять лет, когда началась война. Слишком невыносимое это испытание для ребенка… Война. Её не вычеркнуть и не переписать. «Я хочу, чтобы не было больше войны» – это строчка из песни. Я пою. Когда поёшь, думаешь о произведении. Одна мысль толкает другую и рождается миропонима- ние. Философия начинается с творчества. Именно стоя на сцене, я поняла, чего я хочу, и кому посвящена эта песня. Я хочу мира, чтобы и через сто лет и через две- сти помнили войну, но чтобы был мир! Семьи нет, люб- ви нет, тепла нет – всего того, к чему я так привыкла… Этого не будет, если начнется война. Мне тринадцать лет, и я понимаю эту тему на уровне своих ощущений. По-детски. Но ведь бабушка Таня тоже была ребёнком, когда началась война. И восемнадцатилетний прадед Пётр – по сути- тоже… Значит, моё понимание войны созвучно их войне... Детство – это ощущения и эмоции. Совсем другие, не такие, как у взрослых. Они легче и воздушнее. Как качели. Вот эти самые качели, на кото- рых в тишине сижу сейчас я. Со временем ощущения складываются в картинку, там нет места черным мо- ментам. Бабушка старается все закрасить белым цве- том в своей памяти. И о войне предпочитает молчать. Есть такой уральский писатель Борис Путилов, в 60-х годах он написал автобиографическую книгу о своём военном детстве. Она так и называется «Детство на Па- 242

Дорогами войны... роходной улице». В повести никто не стреляет, ничего не взрывается. Но в каждой строчке, в каждой букве – она! Война! Война свинцовой тяжестью впечатывается в память. С бабушкой мы часто эту книгу перечитыва- ем. У нас с ней есть любимые места: «Исчезают старые улицы, рождаются новые города – родина наша, наша большая родина остаётся. Она должна остаться вечно. Для этого стоит жить… До конца». Уже вечер, на улице зажглись фонари. Рядом ак- кордеон. Здесь в тиши деревенских улочек мне никто не мешает разливать по клавишам душу. …Вспоминаю всех тех, кому обязана счастливым детством, подбираю слова и мелодию… касаюсь неба одним аккордом… Они меня слышат. Небеса. Легко и быстро поднимаюсь вверх. Здесь хорошо петь и мечтать о мире. 243

Елена Полещикова Елена Полещикова г. Москва В карауле стоят березы В карауле стоят березы, Обрамляя надгробий ряд. На глазах ветеранов – слезы, На груди – медали горят. Сокращается список все резче Тех, кто, жизни своей не щадя, Не страшились ни ран, ни увечий, От Отчизны удар отводя. И сегодня немного растерянно Друг на друга взирают они, Вспоминая погибших безвременно И этапы минувшей войны. 244

Дорогами войны... Вспоминают, скорее угадывают, Сквозь морщины, сквозь слезы и боль Те черты, что навеки утрачивают Все мальчишки, вступившие в бой. И признательные поколения Свято подвиг их помнят и чтут. Им сегодня – цветы, поздравления И в темнеющем небе салют! Ветеранам войны Поколение наше знакомо с войной, К счастью, только по фильмам и книгам. Но живет в нашей памяти каждый Герой – Храбрый воин Отчизны великой. Сколько их не вернулось с кровавой войны, Скольких мучают старые раны, Только братству солдатскому свято верны Не сдаются легко ветераны. И, последние силы с натугой собрав, Вспоминая погибших до срока, Все награды наденут они на парад, Пряча слезы, стесняясь немного. Перед мужеством их в неоплатном долгу Мы за мирные наши рассветы, За страну, что они не отдали врагу, И пьянящую радость Победы! 245

Вера Валиева Вера Валиева пос. Междуреченский, ХМАО-Югра 246

Дорогами войны... Армейский котелок Посвящается моему отцу Кравцову Андрею Петровичу В кладовой на нижней полке Обнаружен котелок. Сколько времени, как долго Прослужил и кто сберег? Сколько он дорог, проселков Прошагал, бывал в бою. Был измят, пробит осколком, Как солдат, но он в строю. Помнит зимы, помнит весны И костров дымящий чад. До Берлина много верст он Шел с хозяином, и рад. Много лет с поры той дальней Отшумело, жизнь кружит. Не положены медали Котелку, хоть и служил. Был он для солдатской каши, Каждой ложкой дорожил, И водою не однажды Он солдата напоил. …В майский день гремят салюты. Ждет на полке, был бы рад Послужить еще кому-то, Кашей всех кормить подряд. Пусть немного он помятый, Поцарапан, искривлен, Но храним его мы свято, На войне был с дедом он. 247

Надежда Андреева Надежда Андреева г. Новосибирск *** Ни тишина, ни страх, ни боль Меня не сдержат от оков. Скажи, мой друг, за что же вновь Мы проливаем наземь кровь? За чью же правду мы горим? Взрываем тени городов, Чтобы потом с тобой они Почили в пепле из врагов. 248

Дорогами войны... Кто посылает на костер? Как Жанну Д”Арк своих солдат. В печали о дороги стер Жетоны умерших ребят. Изгой Страны. Изгои жизни. Без меры жажду утолить, Забыл себя. Погасли мысли... Кадилом грудь перекрестив, Лежит боец, Земля сырая, От слез небес она в крови. Не понимал, что умирает, Не зная, что вокруг враги. Враги везде, врагов и нету. Все это фальшь, один финал. Погонщик начал эстафету, А конь в итоге жизнь отдал. Очнись, солдат! Глаза открой! Ничья война! Она пустая. Как скот вас гонят на убой. За их «идеи» умираем. 249

Ася Сакулян Ася Сакулян с. Песчанокопское, Ростовская область Шёпот «Тихо смерть идет… Тихо… Не жалея никого», – Аста повторяла строчки песни, прижимаясь к буржуйке, тря- сясь от холода. Она повторяла и повторяла, пока детские крики и слезы не стихли. Нет ничего ужаснее голодного ребенка. «Тихо смерть идет…», – Аста не смогла продол- жить песню, зарыдала, её сухие губы и совсем синее лицо казались безжизненными. Дома не было даже крошки хлеба: последнюю она отдала соседским детям, чьи кри- 250