Дорогами войны

Дорогами войны... ки она слышала в последний раз. Шла война, погибали люди. Ленинградцы были в блокаде. Аста уснула. Дни перед войной. Ленинград жил спокойной жизнью. Стояло утро воскресного дня. Пасмурная погода наводи- ла на Асту тоску. Бабушка Зоя, как всегда, накрывала на стол. «Завтрак всегда должен быть полезным и легким», – говорила она своей единственной внучке. Однажды осен- ним днём в дом зашел её сын, держа в руках ребёнка, не поднимая глаз на мать, молчал. Всё было понятно. Так и растила внучку, отдавая всю себя. После школы Аста на- чала учиться на учителя, решив стать как бабушка. Сама Зоя Александровна гордилась своим дворянским проис- хождением. До революции её семья владела имением и имела статус в обществе. Но чтобы остаться на родине и сохранить всем жизни, они вынуждены были сами от всего отказаться. Аста неторопливо ела варёные яйца, намазывая на них масло, запивая вкусным липовым чаем. Потом пе- реходила к вкусному майскому меду. Квартира их была небольшой, украшала её полка с книгами – их маленькое сокровище, к которому они так трепетно относились. Ка- ждая книга прочитывалась, а потом долго обсуждалась, из-за чего, бывало, возникали споры. Зря Зоя Алексан- дровна сомневалась в кровном родстве со своей внуч- кой: характер у них был очень похожий, и даже одна и та же привычка прикусывать губу во время чтения. — Хочется спать, всю ночь просидела, – сказала ба- бушка, укладываясь на постель. В комнате было свежо, летний утренний воздух на- полнял всё её пространство, пахло цветами, которые украшали комнату, придавая ей уют. — Да, и не только просидела, ещё и ходила туда-сюда. Я слышала, – улыбаясь, сказала Аста. — Мне снился плохой сон, вот… – запнулась бабушка. — Что тебе снилось? 251

Ася Сакулян По своей природе бабушка не могла врать: она обла- дала чувством собственного достоинства. — Мне снился твой отец. Отца Аста не помнила: он пропал, когда ей исполни- лось три года. Она не знала всех подробностей и никогда не задавала вопросов. Когда-то Аста называла бабушку мамой, а Зоя Александровна, чтобы не травмировать ре- бёнка, решила подождать, пока девочка подрастёт и всё сама поймёт. Так и сейчас Аста называла её то бабушкой, то мамой. — Я не могла уснуть… Перед глазами появлялся твой отец. Он что-то кричал мне, но я его не слышала. На него опускалась чёрная вуаль, а он пытался ею укрыть меня. Чтобы это не значило, на сердце мне неспокойно. Аста молчала. Так и не успев ничего сказать бабуш- ке, услышала, как из репродуктора передают страшную весть. Весть о начале войны. Зоя Александровна села, по- смотрев на Асту. «Черная вуаль…» – подумала она. Аста вместе с другими женщинами и подростками го- товилась к обороне города: строила бомбоубежища и де- лала всё, что было велено властями. Готовились к оттор- жению врага. Отступать было нельзя. Война чувствовалась в каждом вздохе, в каждом взгляде, в каждом жесте. В Ленинград шли беженцы, рас- сказывали страшные вещи. Фашисты никого не жалели. Среди беженцев было много евреев, поляков. Приближалась осень. Страшная осень. Начались пер- вые артиллерийские обстрелы. Много людей погибло, особенно женщин и детей. — Ложись, – крикнула Аста бабушке, когда снаряд уничтожил дом напротив. По всему городу стонали и плакали. Людей хоронили и хоронили. 252

Дорогами войны... Аста выбежала на улицу. Её разум помутнел, она не понимала, что происходит. То дети наклонялись над сво- ими матерями, то матери, крича, держали своих мертвых детей. Дети, которых Аста видела каждый день играющи- ми, смотрели на неё глазами, полными страха, боли и от- чаяния. Война причиняет только боль, приносит горе и страдания. Еду выдавали по продовольственным карточкам, нор- мы всё время уменьшались. В городе люди начали уми- рать от голода. — Бабушка, там, на улице, десять человек лежат, они умерли! – распахнув от страха зелёные глаза, сквозь слё- зы кричала Аста. — Я этого и боялась. Начался голод. — Что это значит, бабушка?! — Что такая смерть скоро никого не будет удивлять... Аста сидела с раскрытой книгой, так и не прочитав ни строчки. Чувство голода не давало ей покоя. «Бабушка очень похудела», – подумала она. Сердце Асты сжима- лось от мысли, что их может разлучить смерть. У них ни- кого не было в этой жизни. Только они друг у друга. Аста осмотрела комнату и сказала: — Бабушка, может нам продать вазу? Я слышала, что есть чёрный рынок, там можно купить продукты. — Это память о твоём деде. Я не буду ничего продавать. — Но мы же умрём! — Аста, мы не умрем. Мы продадим, обещаю, но в са- мый тяжелый момент. — Для тебя так важны эти вещи? – повышая голос, спрашивала Аста. – Это всего лишь вещи, я не думаю, что тех бедняг, которые лежат там, на улице, они сейчас волнуют. — Продолжай, говори, моя девочка, говори, – бабушка давала выговориться Асте, понимая все её нелёгкие чув- ства: девчонка не видела ещё смерти и войны. 253

Ася Сакулян — Я не могу так больше… – зарыдала Аста. — Ты сильная, запомни это. Ты должна жить. Должна бороться. Ты не доставишь такого удовольствия врагу. Если получиться покинуть город, то ты уедешь, но обещай, что вернёшься. Это наша земля, наш Ленинград. Обещай! — Я тебя не оставлю! — Обещай! — Я тебя не оставлю! – кричала Аста. — Моя девочка... Они долго обнимались, целовали друг друга. Аста ню- хала волосы бабушки, прятала свой нос в её шаль, как в детстве. Они ещё не знали, что прощаются навсегда… «Тихо смерть идет, не жалея никого…» – Аста пела, когда поняла, что бабушка умерла во сне. Она стояла, укутавшись в шаль бабушки, когда тело закидывали в грузовик. Аста осталась одна. Лютый мороз никого не щадил, люди умирали не толь- ко от голода, но и от холода. Аста решила, что покидать город она не будет. Это её дом, её город, здесь память о самом родном человеке. Многие соседи по Дороге жизни спасались. Все знали, что Ладожское озеро будут обстре- ливать, но какая разница, где умирать. Шанс был один. Аста худела, лицо теряло цвет, она понимала, что сла- беет. Но она хотела воевать, хотела мстить, хотела нака- зать врага. Фашисты бомбили всё, что можно было унич- тожить, но подступа к городу у них не было. — Здравствуй, где ты купила еду? – спросила Аста у со- седки, глядя, как её дети жадно облизывают банки из-под тушенки и едят хлеб. — На чёрном рынке. Отдала всё, что было, – ответила соседка, приблизившись к Асте. – Послушай, – продолжа- ла она, – я умираю, я ничего не ем. Если я умру, возьми детей ты, я тебя умоляю, их ведь разлучат, – соседка за- рыдала. Она была уже синей, смерть приближалась к ней. 254

Дорогами войны... — Я не могу ничего обещать тебе. А если и я умру, с кем они останутся? Лучше отдай их – будут живы. Долго у Асты не поднималась рука, чтобы продать бабушкины сокровища. Она понимала ценность каждой вещи. Но также она понимала, что жизнь дороже вещей, и жизнь очень коротка. К сожалению, это понимаешь ино- гда слишком поздно… Аста написала записку: «Блокада, 1942 год. Война. Моя бабушка хранила эту памятную вазу из Франции, как на- поминание о своём отце. Теперь она должна спасти мне жизнь. Храните её». Она опустила записку в вазу, собрала ещё кое-какие вещи и вышла. Снег затруднял и без того сложный путь. Аста еле передвигала ноги. Люди, шедшие по улице, падали и умирали. Поделилась хлебом с соседями. Сама что-то ела, не понимая что. Проснулась от взрывов. Немецкие самоле- ты летали очень низко. Она не стала спускаться в убежи- ще, укрылась одеялом, закрыла уши руками и ждала. То ли окончания, то ли смерти. Вьюга завывала над великим Ленинградом, в домах угасали люди, потухали, как спички. Аста сидела, прижав- шись к буржуйке, понимая, что дети умерли и, возможно, и их мать. Она напевала свою песню, а каждую секунду, каждое мгновенье кто-то умирал. Она так и не узнала, что ваза – сокровище их семьи – нашла своего хозяина. И записка попала в нужные руки. Аста ушла тихо, как многие блокадники Ленинграда. Ушла, нашептывая что-то. Казалось, будто весь город шептал. Это был шёпот умирающих... 255

Ольга Сибгатуллина Ольга Сибгатуллина г. Владивосток Батя – отец – война Все забывается на свете: смерть, война, Такая память нынче людям не нужна! И только смотрят сверху грустные глаза, И не отпустят… ИХ забыть никак нельзя… 256

Дорогами войны... Человек редко задумывается о бренности своего существования, начинает думать об этом только, когда его прижмет, или начинают душить: смерть, долги, тяже- лые болезни или запоздалое раскаяние за нежелание помочь ближнему. Короновирус – это пинок нам под зад, всем нам, начиная от правительства и заканчивая последним бедуином без регистрации. Начали больше ненавидеть, реже любить, не доверять, чаще пить и ви- нить во всем всех, кроме себя. Этот пинок одних заста- вил задуматься, другие думать перестали. Делать было нечего: утром, днем и вечером! Но сколько б жизнь нас не пинала – упал, стряхнул и все сначала… Не все проснутся, и от пинка мы все равно не полетим. Коро- новирус, как болото, увязли и вылезли, снова увязли. Война пришла к нам поэтапно, короновирус – так же. Пинок сзади – рывок к победе. 75 лет Победы – ском- канный вышел праздник из-за пандемии Короновиру- са. Праздника не получилось – но помнить ИХ нужно… Батя мой, Герман Владимир Тарасович умер 14 фев- раля 2014 года, в праздник, который ненавидел всем организмом, называл гейским праздником, но другими словами, истинно русскими и потому всем понятными. Говорил, что есть исконно русский праздник «День Пе- тра и Февронии», который отмечается 8 июля, но он просто никому не интересен, не рекламный это проект и не западный, а мы любим все западное, все сдираем, повторяем и даем поганый пример подрастающему по- колению, да что там скрывать – дали уже кучу плачев- ных примеров. Еще при жизни, в 2012 году, он написал записки под названием «Моя жизнь». Психовал, когда я называла сие произведение «Mein Kampf», по-старо- сельски. Он вообще любил писать и посылать жалобы в разные контролирующие органы, в Кремль, письма в Академию наук по пустым причинам или стихи в дере- венскую газету и был просто счастлив, когда однажды 257

Ольга Сибгатуллина их напечатали, хранил до конца жизни истрепанные странички. Но сейчас о войне… У бати был очень красивый почерк, я пишу задней левой ногой, поэтому всегда печатаю. Родился он на Украине 10 апреля 1930 года, в селе Чеснивка под Ки- евом. В 1933 году на Украине был большой голод, люди умирали десятками. Хотя у них уже было трое детей – они выжили. Отец, по рассказам, никогда не наедал- ся, чувство голода выжигало его изнутри. Чуть помнил себя в 1938-м и уже пас свиней, а в 1939-м – пас коро- ву, хотя это она его пасла: «Большая была тварь – всех побивала», – говорил он. В 1941 году началась война с Германией, в августе пришли немцы. Но в селе этого не почувствовали, так же работали в колхозе «Красный луч» или «Червоний проминь» на украинском языке. Батя пас коров, голода не было. Что днем намолачи- вали для немцев, ночью все растаскивали по домам, сторожа спаивали самогонкой. Был такой случай: за хатой окопались наши пехотинцы, в хате полно танки- стов, пехоту в хату не пускали. Мать, баба Ульяна, все время варила картошку. Отец вышел на улицу, и под- ходит к нему солдатик, лет восемнадцати, а то и мень- ше. Протягивает горсть фасоли и просит сварить, три дня ничего не ел в окопе. Батя повел его к матери, она наложила ему картошки с капустой, хотя танкисты его выгоняли, мол, самим мало, привилегированная была каста. И тут начался артобстрел, отец с солдатиком вы- скочили из хаты, забежали за угол, и тут разорвалась мина, и солдатика, его звали Сашка из Новосибирска, убило осколком, а отца не задело. Отец переживал, что Сашка так и умер голодным. Так бывает на войне. Был еще случай: две недели три семьи сидели в погребе. Отец и его друг Михаил Приходько носили воду в по- греб, но их поймали немцы. Михаил был выше и стар- ше и ходил в шинели солдата, отца просто попинали, 258

Дорогами войны... а друга поставили к стенке. Еле-еле женщины его от- стояли, выскочили из погреба и принялись причитать и плакать. Мишку отпустили… А про этот случай батя не любил рассказывать, очень уж страшный и, наверное, тогда его и сломало, на тот момент ему было всего три- надцать лет. Когда он мне рассказал эту историю, ему было уже далеко за семьдесят – и все, пазл сложился… все обидки ушли в прошлое, и я до сих пор себя корю, что плохо реагировала на его крики и обижалась на его тяжелый характер… Было лето 1943 года, в их село Чеснивку ночью часто пробирались наши уцелевшие солдатики. Однажды на рассвете в деревне появились три очень измученных советских солдатика, голодные, оборванные и очень напуганные. Мать вышла из по- греба, чтобы дать вареной картошки, и они попросили показать им дорогу через болото, ведь на другом конце деревни были немцы, и там не пройти. Батя с другом Мишкой часто проводили солдатиков через болото и дорогу знали хорошо. Мишка крепко спал, и отец по- вел их один. Камыш был высокий и запросто скрывал идущих, да и немцы туда не совались, боялись болота, но обстреливали по ночам частенько. Все бы хорошо, но один из солдатиков был очень долговязый, и его попросили идти пригнувшись и не высовываться. Батя шел первым, долговязый вторым, а за ними шли совсем молодые солдатики, чуть выше отца. Долговязый впол- голоса постоянно что-то бубнил, его просили молчать и пониже пригибаться. Идти надо было километра два и… То ли он устал, то ли он забылся… Отец шел впереди и слышал бубнеж, потом свист пролетающей мины и страшное бульканье сзади, потом вскрик второго сол- датика. Оглянулся назад и увидел ужасную картину – миной снесло солдатику голову, он упал, тело продол- жало конвульсировать. Второй солдатик упал на колени и зажимал себе рот рукой, чтобы не закричать, третий 259

Ольга Сибгатуллина стоял в оцепенении… Они уже почти дошли, отец по- казал им, куда идти дальше, и со всех ног бросился домой, в погреб. Проспал почти до вечера, колотило еще неделю и потом часто снилось по ночам… Позже – отпустило, но в старости опять часто мерещился этот солдатик, долговязый и очень напуганный, тело без го- ловы и все вокруг в крови… Село Чеснивку Черкасской области освободили 23 октября 1943 года, все были рады. При освобождении села погибло сто девяносто два красноармейца. Киев освободили 6 ноября 1943 года. Вскоре фронт ушел на запад, «Корсун Шевченковская» группировка капиту- лировала. Когда фронт ушел – все вышли из погреба, но хата семьи отца была разбита, а соседский дом был цел, и все «погребенцы» пошли жить в него. Солдати- ки тоже попросились ночевать в хату, но так как окна были выбиты – их закрыли соломой, трубу вывели че- рез окно на улицу, и ночью случился пожар, так как крыша тоже была соломенная – все полыхнуло мгно- венно. Дом сгорел, и все опять вернулись в погреб. По- том семья отца починила свой дом, в который попал снаряд, и все жители погреба стали в нем жить. В фев- рале открылась школа, и отец пошел в четвертый класс, сестра Надежда в третий. Старшую сестру, Евгению, уг- нали в Германию, вернулась она после войны и в семье об этом предпочитали молчать, боялись репрессий. Мы узнали об этом уже в девяностых, после смерти бабы Ульяны. В 1945 году отец окончил начальную школу в Чес- нивке и начал ходить в семилетку села Хижинцы. Это в пяти километрах от Чеснивки, ходили в дождь, в грязь, в морозы. Все, кроме отца и его друга Степана Моска- ленко, бросили, но отец все-таки закончил семилетку в 1948 году. Потом было много всего и хорошего, и не очень. Два раза общался со смертью: в 1976 году 260

Дорогами войны... получил электрический ожог, очень сильную травму, еле выкарабкался. В 1981 году – укусил энцефалитный клещ, но говорил, что это опять была не смерть. «Тянет свои костлявые «лапчонки» к моему горлу», – смеялся он, – но ручонки-то трусятся…» Так и дожил почти до восьмидесяти двух лет, два месяца не хватило, и умер в нелюбимый свой праздник – 14 февраля… Об отце можно писать много, он был человеком с юмором и совершал нелепейшие поступки, которые по- том превращались в домашние анекдоты. Об его уме- нии всегда и везде спать: стоя в автобусе и просыпая остановку, если сидел – мог три круга проехать. Сидя в лодке на рыбалке с последующим переворотом и т. д. А главное, он так громко храпел, что можно было отклю- чать все шумовые приборы, музыку и будильник – ни- чего не помогало и не могло его разбудить. Еще одним поводом для вечных насмешек был вечный голод: он всегда и везде ел, много всего разного сразу и пока ел, мог заснуть, проснуться и опять есть… Если не спал – то ел, если не ел – то спал. Как-то так… Наверное, это защитные функции организма срабатывали после всех его страданий и пережитого. Прошло уже восемь лет с его смерти, но в нашей жизни почти ничего не изменилось. В России никогда не было понятных времен, всегда все было скомкано, нелепо, невнятно и бывало с угрозой для жизни, та- кой «вечный квест» на выживание. Мы всегда не с теми дружили и не с теми враждовали. Россия всегда была во всем виновата, от нее хотели только полного подчи- нения и раболепия. Но «русский медведь» никогда не умел, да и не хотел никому подчиняться. Полжизни в спячке, потом, когда дрыном расшевелят, – бросался в драку, не всегда удачно, но всегда с последствиями. Но мы все твердо верим и точно знаем, что если наступят тяжкие для страны времена – мы всем миром повто- 261

Ольга Сибгатуллина рим подвиг наших дедов и отцов, бабушек и матерей, братьев и сестер. Да у нас не все хорошо, и это наша беда и наши проблемы. Но они наши, эти проблемы, и мы ни с кем не собираемся этим делиться. Никому не позволим нас поучать и нами помыкать. Мы русские: это национальность, смысл жизни, вероисповедание и умение выходить из многих нелепых и сложных ситу- аций героически. Как нам кажется – бог он с нами и только с нами!!! Да будет всегда над нами все яркое и синее, под нами все черное и зеленое! И пускай пере- мешиваются эти цвета только на солнечных рисунках наших детей. Очень трудно уйти от войны, Всем, кто пережили, воевали. Лишь бы помнили это сыны, И всегда цену подвигу знали!!! 262

Дорогами войны... Вера Пчелинцева г. Москва Мемориал в Лидице 82 детям Их ровно восемьдесят два... В глазах застыли слёзы страха! До этого не ведала Земля Такой жестокости размаха. Не знали дети-малыши Куда идут? Что ожидает? И доброй рядом нет души... Кто ж думал, что вот так бывает? Их ровно восемьдесят два... 263

Вера Пчелинцева Погибли в Лидице ребята. Здесь всюду до сих пор война. Здесь болью всё вокруг объято. Босые маленькие ножки И нервно сжаты кулачки... Не зарастает к ним дорожка – Несут игрушки и цветы. Трагедий восемьдесят две! И восемьдесят два ребёнка Погибли в страшной той войне! Ты не услышишь по весне Здесь смех веселья детский, звонкий... Оружейный музей Оружейный музей это мощность и сила! Это гордость страны! Её слава и власть! На витрине лежат пистолеты красиво – Это сон для любого мальчишки и страсть! В центре зала стоит артиллерии пушка. Самолёты врага с ней совсем не страшны. «Мне бы с этим прицелом залечь на опушке… Жаль сейчас всё спокойно, и нет той войны…» Эх, мальчишки – бойцы, вы не знаете горя! Слава Богу, что мирная синь в вышине! А оружие – зло! Но не стану я спорить… Боль и слёзы в витрине лишь кажутся мне? Я на мину смотрю – дом разрушенный вижу… Пули в ряд – чьи-то раны, крик, ужас в глазах… Оружейный музей… для военных престижен. Но кому же нужна эта смерть в орденах? 264

Дорогами войны... *** Вот бы проснуться и услышать, Что просто дождь стучит по крыше, Не грохот бомб, не пули свист, Не как командует нацист, Идя по улице у дома, Где каждый камушек – знакомый! А танк их в пыль с земли сотрёт, И страх в убежище зовёт… Но просыпаешься с мечтой: Опять и снова мчаться в бой, Чтоб смолкли скрежеты войны! И всех нацистов у стены Поставить и стрелять, не глядя, Без сожалений «что ж ты, дядя!» И каждый день мечту свою Осуществляешь ты в бою, Простой и молодой мальчишка! Мы про тебя читаем в книжках, Когда уж столько лет минуло. Но память снова всколыхнула Всю боль тех страшных, серых дней. Нет в мире ничего больней, Душой, всем сердцем понимаем. Салюты в небе зажигаем, Чтобы почтить тебя, солдат, И всех мальчишек и девчат, Тех, кто мечтали ночью слышать, Что просто дождь стучит по крыше… 265

Вера Пчелинцева *** Какое счастье – мы войны не знаем! Спокойно вечерами засыпаем. А утром думаем о том, Что заглянем к соседям вечерком, Души-беседу записать чайком. Какое счастье – мы детей рожаем! И их на фронт не провожаем. Мы отдаем их в детский сад, И в мае на большой пойдём парад, Смотреть салютов звездопад. Какое счастье – мы не голодаем! Друзей на ужин шашлыками угощаем. И на диетах иногда сидим… О качестве продуктов важно говорим, В раздумье возле красочных витрин. Да, наша жизнь порой не идеальна, Но, по большому счёту, все живут нормально. Нам есть, где жить и есть, где спать. Не нужно от бомбёжек в страхе убегать… Вот только стали мы об этом забывать. 266

Дорогами войны... Денис Николайчиков г. Выборг 267

Денис Николайчиков Лёд кольца Круг, разорванный по счастью, И для тех, кто был внутри, Аж, ударной, точно, частью Слал припасы до витрин. Среди прочих местных армий Начинала с Юга путь. В Ленинград, сказали «Парни, Вам здоровья… в общем… Будь!» Долетели, словно птица, Но попали сразу в круг, Из него им не пробиться, Сдался даже Военрук. Сколько было в них силёнок, Разрывали ту петлю Сквозь копну ветвей зелёных, Огрызаясь пулей… Плю Всё прошли: тут страшный голод, Там колонну школ бойца. Пока был совсем расколот (Как не сахар) лёд кольца. 268

Международный Союз Русскоязычных Писателей Дорогами войны... Москва, 2021

Наталья Славина дисциплинированных немцев приехали в Россию. Сре- ди них мои предки. Немцы освоили южные земли, По- волжье, держались вместе, говорили на родном языке, соблюдали традиции, делали всё по расписанию, вещи складывали аккуратно в шкап, обучали детей музыке, языкам, европейскому искусству и культуре. Женились друг на друге. Вставали в шесть утра и делали зарядку. Семья дедушки поселилась в Крыму, была состоя- тельной – с землями, домами, скотом. Поселение пря- мо так и называлось – Принцфельд. Много родственни- ков, много детей. В том числе Фридрих. Киндер. Кюхе. Кирхе. Но вот пришла Первая мировая, потом революция, Гражданская. Русские немцы сидели по домам и жда- ли, что из этого выйдет. Если их не трогали. Но многих трогали, депортировали. Сначала чтоб они не встали на сторону «своих» в Первой мировой, потом, в 30-е годы, – в процессе раскулачивания. Но как только повеяло революцией, семнадцати- летний Фридрих – высокий, образованный, с василь- кового цвета глазами и длинными, как у Ван Клиберна, пальцами, ушёл воевать на стороне красных, против кулаков и аристократии, против, фактически, своей се- мьи. Он служил в коннице Филиппа Миронова – казака, командарма Второй конной армии. Шашки наголо! Бей белых! Землю крестьянам! Миронова потом Троцкий убил. Немецкие родственники Фридриха были сдержан- ны в эмоциях, ждали, когда пройдёт юношеский мак- симализм и закончится переходный возраст. Однако Фридрих не вернулся в семью, чтоб продолжать поме- щичье дело, потому что нанюхался революции и заго- ворил по-русски. Когда волнения улеглись, он пошёл учиться на металлурга. Был почётным стахановцем. Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее. 270

Дорогами войны... В Сталинграде он работал на заводе главным ин- женером. Туда же приехали из Москвы стажироваться студенты. Так Фридрих познакомился с красивой ев- рейкой Фридой. Она была младше его почти на десять лет – с манерами, причёской каре, на каблуках, гор- дая, сероглазая и своевольная. Как он, немец. Только еврейка. Голубоглазый Фридрих и сероглазая Фрида поженились. Гутен морген. Майне Фрау. Их либе зи. И Фрида взяла фамилию Принц. Немецкие родственни- ки, узнав об этом, лишь стиснули покрепче губы и тихо бурчали чеканные слова себе под нос. В 1936 году у немца и еврейки родилась красивая девочка с немец- кими тонкими чертами, которую назвали грузинским именем Натэлла – в честь главной героини популяр- ного тогда фильма. Фрида хотела, чтоб дочка стала ак- трисой. В январе 1941 года у них родился сын – Борис, похожий на немца и еврея одновременно. А завтра была война. Русские немцы были готовы воевать в Красной ар- мии, тысячами писали заявление о вступлении в опол- чение. Но власти с августа 1941 года запустили про- цесс интернирования. Армия и общество очищались от «не внушающих доверие» – одних сажали, остальных переселяли в Среднюю Азию, в Казахстан. Оставаться немцем стало опасно. Сталинград, Москва и ещё пара городов попали в чёрный список – там немцам жить было категорически нельзя. В то время Фридрих уже был главным инженером блюминга – новейшего слова в металлургии. Таких – двое на всю страну. А металл стране был нужен как никогда – сталь, прокат, броня. Поэтому его не сослали вместе с остальными, а направили в Челябинск, на ме- таллургический завод. Но так как он был интерниро- ванный, то днём работал инженером блюминга, а после вместе с другими немцами жил в бараке на террито- 271

Наталья Славина рии завода, в условиях режима. Арбайтен, арбайтен, арбайтен. Фашисты приближались к Сталинграду. Женщин и детей в спешном порядке эвакуировали – сажали в то- варные вагоны и отправляли на Урал, за Урал. Фрида нарочно потеряла все документы, переписала детей на свою фамилию и дала им новое отчество – Фёдорови- чи. И их тоже увезли в Челябинск. Фридриха иногда выпускали увидеться с семьёй, но редко. Позже жена с детьми вернулись в Москву, а главного инженера блюминга после войны выслали на зону – называлось «направить в отряд». Условия в лагере для русских немцев были хуже, чем для плен- ных фашистов. Для профилактики подержали год-два, да отпустили. Он никогда и никому об этом не расска- зывал. Выяснилось совсем недавно, от чужих. Фрида тоже просила детей никому не говорить, что отец – немец. И о муже ей напоминали лишь серо-го- лубые глаза детей, да уроки немецкого, который они проходили в школе. Шрайбен, заген, ви хайсен зи. Москва.1948 год.Три года после войны, два года после «лагеря». С дочкой Натэллой и сыном Борисом. 272

Дорогами войны... В 50-е годы Фридрих поработал на заводах в раз- ных городах, изредка навещал семью, привозил по- дарки. Потом перебрался в Подмосковье, жил в ком- натке домика в Загорске, рядом с детским интернатом. Он вырезал для малышей деревянные движущиеся игрушки – в какие играл ребенком, и какие любили все маленькие немцы в Германии и СССР. Сам делал музыкальные инструменты – скрипку, гитару, отремон- тировал выброшенное кем-то банджо, писал картины – цветы, пейзажи, загорские церкви. Рисовать научился по учебникам. Играл на пианино и губной гармошке. Дружил с соседкой – одинокой ровесницей. Романтика была выдержанная, строгая, без излишеств. Ближе к старости переехал в комнату в московской коммуналке, где жили ещё алкоголики и клопы. Желез- ная кровать на пружинах ножками стояла в банках с ядовитой жидкостью, и клопы падали туда, не доползая до матраса. По стенам висели музыкальные инструмен- ты, картины. Соседи пили, ругались матом, скандалили. «К клопам привык, – говорил, – с ними можно бороться. А эти… Громкие очень, пристают, друзья вечные, все не- опрятные, шумные, пахнут плохо». Дедушку Федю (как я его называла) мы забрали к себе, когда ему уже было далеко за восемьдесят. И он впервые за полвека начал жить в семье. Но как будто один. Сам ходил в магазин, покупал фрукты, складывал на подоконнике в своей комнате. На завтрак у него был кипяток в старой, любимой, помятой алюминиевой кружке и творог. Обедать он ездил на троллейбусе в столовую на Таганке. Пока совсем не стал старенький. На ужин – кипяток, фрукты. «Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, ужин отдай врагу», – всё время го- ворил. 273

Наталья Славина Вставал каждое утро по звонку будильника – ровно в шесть. Делал зарядку с ходьбой на месте. Позже мы обнаружили, что в одном месте комнаты пол был про- давлен – ходил он годами на одном и том же «пятачке» возле окна. Два раза в день прогулки. После завтрака – чтение газеты «Советская Россия», из которой вырезал и складывал в папку самые интересные статьи. В них он красным карандашом подчёркивал основные мыс- ли, а в конце ставил число и свою подпись – Принц Ф. И. Днём после обеда – обязательный сон. Потом пол- дник. После шести вечера – игра на разных инструмен- тах. В восемь вечера – немецкий: в течение часа раз- говаривал вслух, вспоминал стихи. В девять – гигиена, ровно в десять – отбой. Все оставшиеся годы одно и то же, без изменений. Наверное, всю жизнь. Дисциплина – прежде всего. Расписание. Порядок. Воля. Вильнскрафт. Дисциплин унд орднунг. В 90-е годы русские немцы поехали обратно, в Гер- манию. Германия извинялась и всех принимала – да- вала жильё, первые деньги, обучала, предоставляла работу. Наши немецкие родственники с юга России возвращались на историческую родину. Останавли- вались на несколько дней у нас, в Москве. Среди них была и семья старшей сестры Фридриха. Ей было уже девяносто четыре, Фридриху – только восемьдесят во- семь. Мальчишка. Они не виделись всю жизнь. Бабушка плохо слышала, но отлично соображала. Немцы отлич- но соображают даже после многих лет использования. А живут долго. Машина «Мерседес». Дас штимт. Мы постучались в комнату к дедушке: — Там твоя сестра. Старшая. Хочет увидеться перед отъездом в Германию. Пойдём в гостиную? 274

Дорогами войны... Он был против. Недоволен. Он не одобрял идеи пе- реезда в Германию. Не хотел, чтоб ему напоминали о немецких родственниках. Он всю жизнь старался жить как настоящий советский человек – правильно, тру- дом, без излишеств. Он не любил шумные и большие компании. Он считал сомнительной идею встретиться в конце жизни пусть с близким, но давно уже бывшим родственником. — О чём мы будем разговаривать? Не о чем! — Просто посмотрите друг на друга. Она так хочет. Она старенькая совсем. Все-таки старшая сестра… — Хорошо. Через десять минут. Оделся, причесался. Открыл дверь ровно через де- сять минут. Вошёл в комнату. Сел напротив. Она ласко- во посмотрела на него. На этого высушенного прямого старика. Любимца их семьи – красавчика Фридриха. С теми же васильковыми глазами, упрямыми губами и длинными, как у Ван Клиберна, пальцами. — Фридрих… – еле слышно сказала она. – Фридрих… И покачала головой. Укоризненно? Жалеючи? — Фридрих. — Здравствуй, – ответил он. Сестра заплакала одними слезами. Тихо. Две-три су- хих слезы. Старики плачут сухо, как будто нечем уже. Взяла его руку в свою. Погладила. Сказала что-то на немецком. Он по-немецки ответил. — Фридрих… – повторила. Он еще посидел чуть, не двигаясь. Им поднесли по рюмке. Она выпила половинку. Он глотнул целиком. — За встречу? – кто-то произнёс тост. Или за расставание… Он так и сидел – высокий, прямой, с поджатыми гу- бами. Что он думал в эти несколько минут? Что он во- 275

Наталья Славина обще думал о своей жизни, судьбе? О нас? О России? Германии? Никто никогда не знал. Сердце и душа этого немецкого старика, прожившего жизнь советского че- ловека, были покрыты стальной бронёй. Высококаче- ственной, как всё немецкое. Блюминг. Он встал и посмотрел на нас. — Зачем это всё? Не надо было. Ничего не осталось. Махнул рукой, эхнул по-русски и ушёл в комнату. Вышел только назавтра, когда родственники уехали в аэропорт. Девятое мая отмечал в одиночку. Выпивал немно- го из алюминиевой кружки. Отмечал День Победы, не день своего рождения. Не привык. В одиночестве своё рождение отмечать какой смысл. Победу – можно. А немецкая бабушка, сестра его старшая… Умерла через месяц после переезда в Германию. «Вырвали с корнями, не прижилась уже, старенькая», – горевали её дети и внуки. Кто ведь знает, где они – корни. Кто даже знает, где настоящая родина. Кто вообще знает, что в этой жизни правильно. Так? 276

Дорогами войны... Наталья Заводовская с. Ратта, Ямало-Ненецкий автономный округ ВОЙНА — всего пять букв ВОЙНА — всего пять букв, но буквы, как колонны Из чёрного чугунного литья, В них смерть и кровь, измученные стоны, В них то, о чём забыть никак нельзя. Нельзя забыть, как юные мальчишки, Ещё не целовавшие девчат, Забросив недочитанные книжки, К груди прижали крепко автомат. 277

Наталья Заводовская И в бой пошли, за нас — сейчас живущих, За всех девчонок, что остались ждать, И забрала ВОЙНА всех самых лучших, Как будто научилась выбирать. ВОЙНА — всего пять букв, но эти буквы Из материнских и отцовских слёз, Когда детей, от ужаса безумных, Как скот, вагон в Германию повёз. Как жить, когда забрали дочку, А сын растерзан миной на куски? Как жить, когда все дни чернее ночи, И сердце давят мёртвые тиски? ВОЙНА — всего пять букв, пусть эти буквы Из чёрного чугунного литья. В них память, подвиг и людские судьбы, И забывать о них живым нельзя. На площади у Вечного огня Седой старик стоял, согнувшись, На площади у Вечного огня. Он чем-то схож был с ивою плакучей, Он был один, один за всех скорбя… И вспомнил он сурового комвзвода, Который был всех старше — просто дед: «Ему недавно, в прошлую субботу, Исполнилось так много — тридцать лет! 278

Дорогами войны... В тот год молоденький усатый лейтенантик Направлен был на линию огня, Мечтал о подвигах в бою, в душе — романтик… Семнадцать стукнуло ему с рожденья дня! Их было двадцать молодых и сильных, Готовых жизнь за Родину отдать. И вот он бой смертельный — за Россию!. . Лишь одного смогла дождаться мать… Он выжил, с выжженной душой и сердцем! Он жив! Но где бы ни был, рядом с ним Стоят его друзья, растерзанные немцем: Комвзвода Пашка, Борька и Вадим… И Лёха — лучший друг… Прости, братишка! Прости, что не успел тебя прикрыть. Я именем твоим назвал сынишку, Чтоб смог ты снова по земле ходить…» И шепчут губы старика: «Простите… Я отжил уж за каждого из вас…» И молит сердце старика: «Возьмите Меня к себе… Пусть двадцать будет нас!» Спасибо за мир Вас мало осталось, солдаты Великой и страшной войны, Но в день этот гордо и свято Под Знамя становитесь вы! 279

Наталья Заводовская И золото звёзд, как на небе, Сверкает у вас на груди. Вы — память о славной Победе! Вы — честь той Священной войны! И пусть ваши белые главы Склоняются к бренной земле, Вы — Доблесть Великой державы! Вы — песня! Вы — стих о Войне! Войне, что давно отзвенела И маем прошлась по стране, Войне, что так скорбно надела Шелк черный на плечи вдове… Сиротские слезы утерла Победа! И семьдесят лет… Смотрю фотокарточку деда, Где деду всего тридцать лет, Навеки осталось тридцать… Спасибо вам за тишину, За небо, за солнце ясное, За мир, за мою страну!!! Смерть солдата «Господи, спаси!» – кричал солдат. Ему страшно было, очень страшно. На земле валялся автомат, А в руке примятая ромашка. 280

Дорогами войны... А кругом взрывалась на куски, Русская родимая землица. «Господи, – кричал солдат, – спаси!» И слеза дрожала на ресницах. А рука лежала на траве, Мёртвою оторванною веткой. И ромашка вяла в той руке, Выл солдат, как зверь в закрытой клетке. Больно было, губы откусил, Разжевал в куски, не понимая, Был солдат и молод, и красив, Жить хотел и плакал, умирая. И Господь, как любящий отец, Приподнял солдата над землёю, В колыбели пухленький малец, Бог качает дитятко родное… В синь небес взглянул живой солдат, Синими бездонными глазами, И увидел умерших ребят, «Пацаны, – сказал солдат. – Я с вами!» Он обнял друзей живой рукой, Медсестричке подарил ромашку, Он теперь навеки молодой, И ему уже совсем не страшно. 281

Наталья Заводовская Баллада о незнакомом солдате Она села, задумалась, стоит ли? Пожелтевший достала листок. Кругом столько беды, столько горя… Отхлебнула из кружки глоток. И вода потекла по странице, Горькой-горькой солёной слезой, - Я не мама твоя, не сестрица, Они взяли меня на постой. Было нам нелегко, было страшно, Мы делились последним куском. Но мы верили, что однажды, Ты с Победой вернёшься в дом! Я ждала тебя как родного, Столько слышала о тебе. А теперь это страшное слово, Доля выпала молвить мне. Слово «СМЕРТЬ», она сжалась в комочек, Ничего нет на свете страшней, Смяла пальцами жёлтый листочек… А лицо стало мела белей. Ты мужайся, родной солдатик, - Она снова хлебнула глоток. - Твоя мама, сестрёнка и братик… Слёзы капали на листок… 282

Дорогами войны... Нас бомбили… их нет, все погибли, В поле я схоронила всех, Бугорочек там есть, невидный. Как искать будешь, глянь наверх. На берёзку я повязала Чуть заметную красную нить, Чтоб могилку сберечь от вандалов, Чтоб с родными ты мог говорить. Она молча сложила конвертик Фронтовым треугольным письмом. И в туманном исчезла рассвете, Защищая родимый дом. А потом был и май победный, И на землю пришла весна, И стоял у могилы бледный Тот солдат из её письма. Много минуло лет, много вёсен, Уже сам он с родными лежит. И стоит меж берёзок и сосен Скорбно-памятный гордый гранит. 283

Александр Ковалёв Александр Ковалёв г. Саратов Кто из нас помнит... Кто из нас помнит фамилии маршалов, Тех, кто стратегии боя готовил? Армии вёл на фронте пылавшем, В стужу, жару, ночью, в утро седое? 284

Дорогами войны... Знаем фронта, что они возглавляли? Как одержали свои все победы? Где ежедневно войска поднимали? В чьем подчинении все наши деды? Фронт Ворошилова – Северо-Запад, Волховский фронт и затем Ленинградский. А когда немец в страхе стал драпать, Маршал возглавил фронт партизанский. Так Юго-Западный у Тимошенко, Волховский, а затем Прибалтийский. Он занимался разведкой для фронта И до Победы был на Украинском. А Василевский – под Сталинградом, Дальше был Третий его Белорусский. И в сорок пятом, а так было надо, Бил он японцев на фронте Маньчжурском. Помним ль победы Карельского фронта, Бившем врага вместе с флотом Балтийским? Сняв с Лениграда блокаду отменно, Говоров выбил и всех врагов финских. Конев – Степной округ, фронт Северо-Запад И до конца войны – фронт Украинский. Спас от руин восхитительный Краков. Был в операциях Пражской, Берлинской. Где Малиновский, там фронт Юго-Запад, Он станет Третьим Украинским позже. Выручит Австрию он и словаков, Позже в Маньчжурии будет он тоже. 285

Александр Ковалёв Наш самый юный маршал – Рокоссовский, Его «Багратион» рассчитан очень верно. Он в Белоруссии с врагами бился честно, Потом в Берлине приближал Победу. Бой за Москву и взятие Берлина, Парад в Москве – великий акт триумфа. Всем этим нам известен справедливо, Конечно, легендарный маршал Жуков. Сражались Мерецков и Голованов, Толбухин, Воронов и Василевский. Пусть всех давно их никого не стало, Они должны остаться нам известны. Все школы выйдут на Парад Победы, Стихи и песни будут в изобилии. . . Жаль, не проверит лишь никто на деле, Какие помним маршалов фамилии... 286

Дорогами войны... Денис Николайчиков г. Выборг 287

Денис Николайчиков Лёд кольца Круг, разорванный по счастью, И для тех, кто был внутри, Аж, ударной, точно, частью Слал припасы до витрин. Среди прочих местных армий Начинала с Юга путь. В Ленинград, сказали «Парни, Вам здоровья… в общем… Будь!» Долетели, словно птица, Но попали сразу в круг, Из него им не пробиться, Сдался даже Военрук. Сколько было в них силёнок, Разрывали ту петлю Сквозь копну ветвей зелёных, Огрызаясь пулей… Плю Всё прошли: тут страшный голод, Там колонну школ бойца. Пока был совсем расколот (Как не сахар) лёд кольца. 288

Международный Союз Русскоязычных Писателей Дорогами войны... Москва, 2021