А. Тажибаев

Сам изранен герой, Но держался, как лев, до конца... Невозвратно текла Драгоценная кровь храбреца... До последнего диска Он волчий обстреливал лог, Больше не было дисков,— И, выполнив долг, он прилег. Видел, он, что враги убегали вразброд, Видел он, что друзья мчались Вихрем вперед, — Он лежал! Вот лежит Тулеген, И товарищи встали вокруг. Раны друга кровавые видит В унынии друг. Нелегко, Тулеген, умирать молодым, Нелегко! Но не стонет — молчит И куда-то глядит далеко... Смертный чувствует гнет, Но глаза его влажно блестят: Если тяжко вздохнет — Молодые бойцы загрустят... Он лежит и молчит, Как могучий на отдыхе лев. До конца и до дна Полновластно собой овладев. 200

«Вы прощайте, товарищи», — Внятно сказал, и тогда Взор спокойно погас, К ак за облаком редким звезда... К ак он смерть лобедилі К а к бессмертие он испытал! Д р у г мой, кто его мать? К то вспоил его, кто воспитал? 2 Хвойным лесом одеты Родного Алтая хребты, Будто сытых верблюдов горбы,— Высоки и круты. В одопады, как белые птицы, К ричат на лету, Н испад ая стремглав, О бгоняю т саму быстроту! Солнце, в небе кочуя, Завиду ет стойкости скал. Скалы ветер ласкает, К а к ты сячу лет их ласкал. М не, товарищ, не веришь, — Любой тебе скажет казах: Н аш и горы живые. Все сказочно в наших горах. Песни есть о батырах,— Н ельзя позабыть ни одной! Здесь родился и он — Тулеген, наш батыр удалой. 201

Здесь живет и она — Та, что жизнь Тулетену дала, Та, что писем от сына, сгорая. Тоскуя, ждала... От заката весной Розовеет на склонах ковер. Ветерком ледяным Весть доносятся к жителям гор: «Лев погиб молодой», — И нельзя этих слов не понять. Прочитали соседи — И замерли, глядя на мать. Мать недвижна сидит, Будто выпила огненный яд, Будто сердце обуглилось: Угли под сердцем горят! Будто душит ее из-под сердца огонь. А сама Взгляд вперила, недвижная, В черные строки письма. Застонала б она — Застонали бы скалы в ответ! Зарыдала б — Заплакал бы с матерью каждый сосед! Загудели бы горы, И птицы кричали бы с ней, Родники бы горячие Брызнуть могли из камней! 202

Это знала она. Но сид ел а, безмолвствуя, мать, Реки слез из очей обратила, Могучая, вспять, Львиной властью своей Запечатал а слез родники! Так м олчала она. Были дум ы ее далеки... Ночь на зем лю пришла. Нет в затихшем жилье перемен. М ать сидит меж людьми... П еред взором ее — Тулеген... Как сыновней щеки На прощ анье касалась щекой! Ц еловала его. П роводя по одежде рукой... Ночь прошла. Рассветало. И все, кто сидели в кругу. Головами качая. Проклятье послали врагу. Д олго люди глядели на львицу, Родившую льва. Раньш е черной была,— С тала белой ее голова. В бой, свободный народ! О казах ск и е юноши, в бой! М ать! Ответят фашисты З а к аж ды й твой волос седой! 1942

СВЕРСТНИКИ И з одного колхоза — зеленые юнцы, Ровесники. Их смех летит во все концы. Играют, и дерутся, и мирятся тотчас. И вот уж, за руки держась, приходят в первый класс. Дастан — звать одного. Другую — Айбола. Школа для юнцов родной семьей была. Та парта, где сидели рядком он и она, Стоит на том же месте, у самого окна. Дастан нетороплив, не то что та коза, Смекалист, но другим не бросится в глаза. И робостью считали застенчивость его, Н а переменах видя Дастана одного. Хоть знал, но если вдруг класс начинал молчать, Он руку не тянул с желаньем отвечать. — Дастан найдет ответ! — кричала Айболэ И, в бок его толкнув, к доске сама вела. 204

Чудесна Айбола, заб<»тлива, добра, Она была... д а нет, не то что, как сестра — Он дружбою ее гордился все сильней. Но про себя. С другими не говорил о ней. И в школе с Айболой не обсуждал дела, Еще дразнить начнут: «Дастан - |- Айбола». Но шустрая д евчон ка, все раскусив давно. Сама его в ел а и в школу и в кино. «Она» не побеж ит, коль не захочет «Он», — Таков уж вековой обычай и закон. Ах, эта Айбола — хмельная голова, Ей разве не страш на возможная м олва? При людях, не б оясь, — пусть говорят о н и ,— То — «подержи портфелик», то — « бантик затяни». Да, Айбола решила воспитывать его, Перебороть реш ила Дастана своего. Как, «своего Д а стан а» , — сказал я?! Что ж теперь. Виновен в оговорке я не один, поверь. Давно уж догадалась девушка сама. Что юноша бледнеет, когда идет она. Недавно как-то , в марте, склонившись к парте, вдруг Услышала по парте его сердечный стук! И взгляд его горящий ловила Айбола, Не подавая ви да, сама душой цвела. Прошли н а д ними годы, Шумят и надо мной! Надвинулись экзамены и вечер выпускной. Играли, пели... ели (и пили лим онад), Плясали, танцевали — сейчас глаза горят.

Вышли все на улицу, поопать — и в мыслях нет. Идут широким валом, приветствуя рассвет, Идут со всеми вместе Дастан и Айбола, Всё говорят о будущем, планируют дела... — Теперь куда поедешь, Дастан? — друзья кричат. — Разъедемся — пишите! — слышно у девчат. — Работать буду. Надо. Чем плох теперь аул? — Сказал Дастан и голову застенчиво нагнул. Все видела и слышала сквозь крики Айбола. И перед нею улица аула поплыла. 2 Приподнимает дух джигита быстрая езда, Он крепнет в поясе, и руки его тверды тогда. К галопу скакуна приучен, летит во весь опор И вылетает на степной высокий косогор. Вся перед ним родная степь — куда ни погляди. И чувства нежные теснятся в кованой груди. Захочется запеть, и вот — во весь затянешь дух, Хоть у тебя не ночевал ни голос и ни слух. И вот уже умелым табунщиком он стал, Задорных скакунов смиряет наш Дастан. Три лета, три зимы, и холода, и зной Дастака закаляли закалкою одной. Взлетел он на коня и круто брал разбег, Д а, видно, полноценный, серьезный человек! Хозяином хорошим и с опытом он слыл. Бывалым человеком. 206

Таким ведь он и был. Знал тропы, и погоду, и выгоны с травой, Ходили стригунки з а ним на водопой. Какой когда рож ден, по масти разобрать, Всем имена д а ва л и заносил в тетрадь. А заболеет конь — умело врачевал. И часто, словно бог, под небом ночевал. А иногда, табун храня ночной порой, Тихонько пел, камчою вторя, как струной. Хоть голоса и нет, зато — ведь голова! — Между собой, заметь, рифмуются слова. А уж луна! Не только на небе, — на земле Все осветила вдруг, подобна Айболе. Сравненье это вр а з его бросает в дрож ь, Душа летит. Куда? Не сразу и поймешь... С весны, к ак из аула табун направил свой. Ни разу не видался табунщик с Айболой. Где вспаханное поле? Там у нее страда! Затосковав, он карточку достанет иногда. Сначала убедится: нет рядом никого? С ним навсегда осталась застенчивость его. Возьмет газетный снимок ч сорок строк хвалы И долго, долго смотрит на губы Айболы. Снимали А йболу в день пахотной страды, Кофточку проткнули для золотой звезды. Стихи ей прочитал, вручил их, как цветы — Приезжий Т аж ибаев из Алма-Аты. Дастан бы л в клубе, только он прятался в углу. 207

Застенчивость мешала поздравить Айболу. Ушел из клуба, а утром — к табуну. Ее не видел больше. Любил ее одну. Ни злые стаи волчьи, ни ураганный шквал Достана не страшили. Он шел и побеждал. Ни стригунка в обиду не дал. Берег коней. Так почему же храбрый терялся перед ней? Все обходил сторонкой. Двух слов «е мог сказать. Виной всему — все та же застенчивость опять! А из аула вскоре ему пришел пакет: В Алма-Ате он принят на биофакультет. 3 «В ауле ходят вести, Ты что ж, в Алма-Ату? Учиться вроде вместе растили мы мечту? А я тебя, Дастан, ж дала день ото дня, А ты решил поехать учиться без меня?» — Так Айбола смеялась, пальчиком грозя, Вокруг смеялись люди. «Постой же, так нельзя», — Дастан шептал, краснея, смущаясь все сильней. В райкоме комсомола Д астан попался ей. И вышли из райкома, пошли — рука в руке, Обменивались взглядами, как в детском далеке, Все та же, та же, рядом — певучая струна, И чернотою глаз и кос такая же она. Все та же — ясным смехом и ясной добротой... Он перед этой так ж е горит, как перед той 208

Поэтому-то девуш ка потрясена была, Когда он прямо в губы шепнул ей: «Айбола!..» Уедал И приехал снежною зимой. И вот — Звенит дорога, веселый путь земной. Роятся под копытами искорки огней, Вихрь рвется от напора упитанных коней. В повозке к парню девушку прижал, наверно, садах, А впереди — подросток стоит с камчой в руках. Поет подросток. Спутники не разм ы каю т рук. Подножье А ла-Т ау кружится вокруг. Спустилась ночь, а кони без передышки мчат. Поет подросток, слышит — путники молчат. Молчат они, Но светится .искорками мгла. От глаз ее счастливых. Д а это ж Айбола! А он молчит и чувствует огонь в своей крови, Но все ж никак не может найти слова любви. Да кто ж такой застенчивый? Д астан! Ни кто другой! — Придерживает сердце свободною рукой. 194914 14 4. ТажиПаев

КУЗНЕЦ Д о сих пор живет в ауле тот почтенный аксакал, что лицо отца родного — моего отца —видал. Потому-то в час печали я к нему издалека прихожу и по-сыновьи обнимаю старика. Я догадываюсь сразу, в чувствах мы с ним наравне: я соскучился по деду, он соскучился по мне. И в его объятьях крепких все печали истребя, на седьмом —ей-богу! — небе ощущаю я себя. Счастлив я, что не однажды — тяжела и широка — на плече моем лежала та железная рука. Кузнецом он был отличным и остался кузнецом, я с его лихой работой с детства самого знаком. Вот он левою рукою — о могучая ладонь! — Постепенно раздувает краснопламенный огонь. 210

Вот он длинными щ ипцам и, их неся наискосок, опустил на наковальню раскалившийся брусок. Вот он молотом тя ж е л ы м — в этом всей р аб о ты суть!— бьет размеренно и точно — искры сыплю тся .на грудь. Эту славную р а б о ту невозможно позабыть. Я мечтал, со-всею страстью , кузнецом так им ж е быть. Я отчаянно и ж а д н о лю бовался кузнецом, был он, в детском пониманье, человека образцом . Все изделия д л я пользы человечества всего выходили — мне к а за л о с ь — из умелых р у к его. Ведь не зря по всей округе, от аула до села, слава мастера б ольш ого беспрепятственно прошла. Ведь не зря « его зем л янке с четырех сторон земли проторенные тропинки по лугам и взгорьям шли. И не зря по у зким тропкам — я свидетелем то м у — люди шли с утра д о ночи за издельями к нему. Конь стучит об л е д подковой, ходят глад кие б ока — я, коня того зав и д е в , вспоминаю старика. 1 В кетмене, что у д и в л я е т блеском ровной красоты , словно в зеркале р аб о ты , вижу я его черты. Вот коса звенит и шепчет в молодых р у к ах косца, отдаленно по вто р яя см ех и шепот кузнеца. В топоре, что р у ш и т назем ь круглый ствол, наверняка есть его ж ивая с и л а и ж ивет его рука. Труд его повсю ду ви ден . И, конечно, оттого с неизменным восхищ еньем вспоминаю я его. Не болея, не п ечалясь и не ж алуясь другим, был он сам — т а к мне казалось — от рож д ения сталь­ ным. От жары и от м ороза он нисколько не страдал, от усталости не о х а л и уныло не вздыхал. 211

Много лет он жил на свете, много видел старина, но волос его покамест не коснулась седана. Был он добрым и веселым, зла тихонько не таил и ни разу грязной бранью губ своих не осквернил. Как любили мы, мальчишки, окруживши кузнеца, слушать сказки золотые про Алдара-хитрецаІ А когда снижалось солнце, вечер землю холодил, он снимал свой дымный фартук и на волю выходил. В тот же миг, довольным гамом, веселя свои сердца, все аульные ребята обступали кузнеца. Он загадывал загадки и смеялся сам тайком, недогадливых карая укоризненным щелчком. Затевать любил он игры к общей радости детей и устраивал нередко состязанья силачей. А тому, кто в состязаньях в с е х ' умело побеждал, он, довольно улыбаясь, круглый гривенник давал. А когда аул в потемках лампы спичкой зажигал, и на улице вечерней шум последний затихал, и, отужинав, детишки засыпали наконец, звал меня к себе нередко обожаемый кузнец. З а горячей чашкой чая — самовар уже пылал — я ему стихи Абая с вдохновением читал. Он меня усердно слушал. А потом неловко сам книгу брал, и, как ребенок, разбирал он по складам. Строки мудрого поэта он упорно повторял — до тех пор, пока вторично самовар не закипал. Хороша была в ту пору кузнеца того жена — необычно белолица, те.мноока и стройна. Л об высокий и широкий, брови тонкие — вразлет. Шел ей в давнее то время только двадцать пятый год. 212

Помню я, как голос женский ради м ужа напевал песню нежности и страсти, песню дивную «Макпал». И кузнец, весьма довольны й,— глаз с нее он не спускал, — дал ей имя этой песни, называл своей М акпал. И ее в ауле скоро стали все так величать,— то ли песня, то ли им я — трудно сразу разобрать. Были дороги супругам больше, чем зрачки очей, малолетние детиш ки: дочь Кундыз и сын Кобей. Кроме этого н арода, жили с ним одной семьей только молот с наковальней, словно верный б рат с сестрой. Был кузнец прямым и стойким, лжи не слуш ал и не лгал, ради славы и корысти никому не угождал. Был и добрым, и радушным, не чурался никого. И поэтому в округе уваж али все его. И за это постоянство, беззаветна и верна, горячо его любила темноокая жена. ...Человеческая пам ять в глубь прошедшего ведет и безмолвно воскреш ает тот далекий скорбный год. Телеграмма из столицы, о несчастье говоря, кровь у всех заледенила в день студеный января. «Ленин умер... Умер Ленин...» — повторял в тоске казах, и у всех в ауле слезы проступали на глазах. Опустились ср а зу руки от печали от большой, и поникли скорбно флаги с черной траурной каймой. В горести стонали л ю д и — это время помню я , — и стонала вместе с ними вся печальная земля. В этот день тоски и горя я увидел кузнеца: не забыл и не заб у д у искаженного лица. 213

Выпустить не мог он молот и не мог его держать, не хватало сил, чтоб слезы утереть или унять. И они ручьем печали — он сдержать его не мог — по усам его сбегали на пылающий брусок. Он стоял, подавлен горем, в черной угольной пыли, словно ноги по колено в землю самую ушли. Неподвижный и молчащий, он все более бледнел, будто сразу от печали навсегда окаменел. Трое суток, трое суток, острой болью поражен, не видал людей и людям не показывался он. Под своей печальной кровлей одиноко он страдал, и тоску его делила только верная Манпал. Что она ему сказала, что он ей сказал тогда, я не знаю и, конечно, не узнаю никогда. Я секретов их не слышал — знаю только, что они оба в партию вступили в знаменательные дни. Только знаю я, что вскоре — сам отчетливо слыхал — снова в кузнице аульной тяжкий молот застучал.I II Далеко осталось детство. Сам давно я взрослым стал. Но родного аксакала никогда ие забывал. Забывать друзей старинных не положено, не след, письмецо ему отправлю, получу его ответ. Он на письма те вначале клал немалые труды, различал я на бумаге пота явные следы. Карандаш был слишком тонким для руки богатыря: буквы косо разбегались, об усильях говоря. Но они намного лучше стали выглядеть потом, словно их бока кривые распрямили молотком. 214

Он писал мне, в общ ем , часто, это дело он любил. Я одно письмо на п ам ять для поэмы сохранил. «В стар о й кузнице тот ж е ды м , тог ж е м олот — мой побратим. Был мне нужен всегда колхоз, и ем у я необходим. У важ ает м еня колхоз. М астерство я ему принес. На поковку, на болт, на гвоздь нынче всю ду немалый опрос. Мы ж ивем , как одна семья. Коль н у ж д а — подкую коня, а сл учится паять, так что ж , зап аяю подойник я. Не заб ы в ухватку свою, часть д л я трактора откую. А придет старуха, ну что ж , для нее иглу сотворю. О себе я все написал. А теперь — о своей М акпал. Стала бойко она читать — если б только ты увидал! Мы совсем н е скучаем с ней. Только н ету рядом детей. Обучаются далеко наш а дочка и наш Кобей. На поля — вот уж скоро год — от к а н а л а вода идет. 215

Видно, мы не так-то бедны, если крыши красит народ. Нынче вдосталь у нас овец, с хлебом нынче пахарь и жнец. До свидания, светик мой, обнимает тебя кузнец». ...Время быстро поспешает. Надо в ногу с ним шагать, чтоб в хвосте не очутиться, от народа не отстать. Я с тобою вместе вырос и мужал, моя страна. Средь волос, до блеска черных, появилась седина. Детство вспомнилось и юность. И однажды в свой аул, по родному стосковавшись, я с волненьем завернул. Удивленно смотрят дети на костюм нездешний мой: мол, откуда появился этот житель городской? С отчужденным любопытством не глядите на меня, завтра станем мы друзьями, дорогая ребетня! О прекрасная минута, незабвенный милый миг: предо мною в красных искрах дорогой кузнец возник! Он ссутулился порядком — видно, вышел в старички, и по-стариковски ниткой перевязаны очки. Голова совсем седая,... Н у, да это не бедаі И заметно поредели и усы и борода. Но, однако же, как прежде, в быстрых искрах ив дыму, бьет он молотом тяжелым, хоть за семьдесят ему. От его работы взгляда не могу я оторвать, а к нему не обращаюсь и не знаю, что сказать. ...Старика я нежно обнял, как любимого отца. Был я рад, как мальчик прежний, поцелуям кузнеца. Поцелуй-то поцелуем! Но зачем меня потом за писательский жирок мой обозвал он барсуком? 216

«Ты хоть малость помоги мне. Брось-ка свой ученый вид. Пусть огонь, д а побыстрее, все железо раскалит! За работой веселее разговор у нас пойдет, да к тому ж излишек жира с живота к а к р а з сойдет». И вручил он м не веревку от потершихся мехов, глядя с доброю усмешкой из-под стареньких очков. Я не взял веревки в руку и качать меха не стал. Вместо этого, представьте, вот что я ем у сказал: «Разрешите мне, к а к сыну, вам совет хороший дать: вам пора р аботу бросить и спокойно отдыхать». Аксакал нахмурил брови. И сейчас ж е , в то т же миг понял я, что не на шутку разобиделся старик. Он длиннейшими щипцами, их неся наискосок, из огня схватил со злостью раскалившийся брусок. И — пошел к о вать ж елезо, посветлевшее в огне, заодно с большой обидой выговаривая мне: «Говорил ли мой ровесник о недугах хоть кому? А ведь он совсем не молод, ведь за семьдесят ему. Почему же — ты сказки мне, я хотел бы это знать — вправе я р аботу бросить и в сторонке отдыхать? Если враг опять ворвется, молодежь на ф ронт пойдет, кто же в битву снарядит их и коней им подкует? Не хочу я оставаться перед младшими в долгу, не умею быть обузой, не работать не могу. Как же мне л е ж а ть и охать, всяким лодырям сродни, в это время, в эти годы, в эти пламенные дни?!» Так, обиженно и гневно, говорил мой аксакал. Я его покорно слуш ал — сам себе противным стал. Хоть от звонкой наковальни и стоял я в стороне, мне казалось, что с размаху молот прямо бьет по мне. 217

Я раздул меха, как надо. И веселым сразу стал, оттого что в шуме ветра синий пламень заплясал. Оттого что в старой кузне — мне безделье не к лицу! в меру силы и уменья помогал я кузнецу. Взгляд, заметно подобревший, и улыбку старика даже в час далекой смерти вспомню я наверняка.

ДЖАМБУЛ (Из поэмы) Свой зам ы сел тайно устал я носить, мне надо его н а бумагу избыть. Пришло твое время, настал твой черед, но боязно что-то шагнуть мне вперед. С чего это с та л нерешительным я, куда п о д евал ась ты, муза моя? Быть м ож ет, железные строки во мне еще не согрелись на жарком огне? Быть м ож ет, ещ е не настала пора для рифм и д л я строф — для работы пера? Едва не запнувш ись на первой строке, к тебе обращ аю сь, почтенный Д ж а к с 1. Домбру обхвати богатырской рукой и вещие струны, как прежде, настрой. Хоть несколько тактов на ней проиграй — 1 Д ж а к е — форма почтительного обращения к старшему; в данном случае — к Джамбулу. 219

началу поэмы мелодию дай. За музыкой этой я смело пойду: на счастье себе иль себе на беду. Коль будет удача — друзья н семья от чистого сердца поздравят меня. А если не справляюсь с горением слов, обрадую всех лицемерных врагов. Согласен на все и готов ко всему— что будет, то будет! — работу начну... молодость Вечерние звезды блестят в небесах. Огонь угасает во всех очагах. По юртам уже старики отдыхают и лишь молодые еще на ногах. И в сумерках летних звучат то и знай то песня, то смех, то отрывистый лай. Невзрачная юрта стоит в стороне. Старик седовласый вздыхает во сне. Он самый известный акын Семиречья — нет равных акынов в степной стороне. Когда он домбру свою в руки берет, в предчувствии счастья трепещет народ. Услышавши пенье за мягкой стеной, очнулся от сна песнетворец седой, к домбре потянулся, настроил умело, попробовал голосу вторить домброй. Но старая глухо звучала струна — над ней усмехнулся тайком старина. 220

Над степью вечерней, печален, высок, звенел чабана молодой тенорок. Припомнилась старому давняя юность и ленты далеких дорог. Ушедшее время — и радость н зло — . пред взором его постепенно прошло. Страницы вчерашние бросив листать, о будущем начал он тихо мечтать. Но это ему представляется смутно, не знает он точно, чего пожелать. Поменьше бы зла, да побольше добра, да пусть не печалится больше домбра. Вот т а к он над жизнью прошедшей вздохнул, в грядущ ее глазом одним заглянул. Утихло гулянье, и песни умолкли, и в м едленный сон погрузился аул. Как вд руг в тишине возле юрты самой раздался пронзительный голос чужой. Пел громко и смело полночный певец: по голосу судя — какой-то птенец. Усталый старик не шутя обозлился: дадут л и ему подремать наконец? Слова, за которыми нет ничего, всегда р азд р аж ал и и злнли его. Но этот его раздраженный запал мгновенно возник и мгновенно пропал: гремела во тьме соловьиная песня, и старец с улыбкою песне внимал. Д ав ай те ж и мы, как и он, д о конца прослушаем песню ночного юнца. 221

ЖАРАМАЗАН Кто самый сильнейший казахский акын? И самый храбрейший казахский акын? Нельзя никого приравнять к Суюнбаю, ■почтительно я преклоняюсь пред ним. Он лучший из лучших. И я потому, боясь я взыскуя, приехал к нему. Похвалит меня иль прогонит сердито — любую оценку покорно приму. Пускай он меня похвалой наградит, пускай меня в юрту свою пригласит, тогда моя песня, как гром поднебесный, степные просторы кругом огласит. Тогда и домбра моя в пальцах моих прославится сразу в аулах степных. В сравнении с малой его похвалою что стоят проклятья завистников злых? А если он не обратится к певцу, и крыльев больших не подарит птенцу, и крикнет, чтоб я поскорей убирался, хотя это вовсе ему не к лицу? Ну что же? И этого я не боюсь. С дороги своей ни за что не собьюсь. Отсюда коня поверну, но обратно сюда через год за признаньем вернусь. ■ Ж а р а м а з а н — традиционное словословне, певшееся 222

Я с новою песней приеду сюда и вызову сам Суюнбая тогда: пускай состязается с песнею песня и правильным будет решенье суда. На скачках быстрейший выходит вперед, на играх сильнейший победу берет. Как силою в кузнице гнется ж елезо, так сильная песня признанье возьмет. ...Старик ож ивился, как будто не спал: он пенья такого давно не слыхал. Свечу засветить приказал он старухе и смелого юношу в юрту позвал. И сел, все хозяйство свое оглядев, как дряхлы й, но все еще царственный лев. Красивы костистые руки певца и выпуклый лоб над овалом лица. Плечистый и смуглый, он держится прямо, не гнет мускулистую шею борца. Вот только бородка уж слишком редка да нету ресниц возле глаз старика. Вот он, С уюнбай, знаменитый акын, певец несравненный казахских равнин. Хвалою чиновникам, одами ханам он белых своих не позорил седин. Его до сих пор еще огненный р от о жизни народа народу поет. Вот слабый портрет песнетворца того, что выше народа не знал ничего, недаром ж е ценится этим народом, 223

как золото, каждое слово его. Его справедливый и острый язык богатство и власть восхвалять не привык. ...Понравилось старому пенье птенца — не зря же улыбка не сходит с лица. А может быть, кто-нибудь дал ему песню и с умыслом тайным направил юнца? Так думал акын Семиречья седой, рассеянно гладя бородку рукой. В раздумье немало минут он провел: припомнил, представил, прикинул, учел. Но вот — наконец-то! — приветствуя старца, таинственный юноша в юрту вошел. Акьгн, пригласив его сесть на ковер, в пришельца вперил испытующий взор. О этот пронзительный старческий взгляд! В зрачках его красные искры блестят. Пред ним опускали глаза малодушно невинный юнец и седой конокрад. Пока проходили сквозь искус такой лишь только наглец и бесстрашный герой. Давно уж нс верил старик никому, лишь опыту он доверял своему. Поэтому он с удивлением встретил доверчивый взгляд, обращенный к нему. Давно не встречал седовласый казах такого участья и веры в глазах. Волнение мальчика он угадал, что в сердце творится его, увидал. Понравился смелый подросток акыну, 224

и ой подозреньй свои Отогнал. Юнец ж е г л азам и народа всего глядел с обож аньем на старца того. Был юноша э то т никак не из тех, что бр о д ят в расчете на быстрый успех. Сидел он свободно, не горбясь, не пыжась. Большая улыбка. Младенческий смех. А было ему, как прикинул поэт, пожалуй, не больше шестнадцати лет. — Откуда ты , милый, ко мне завернул, откуда ты родом и где твой аул? Лицо твое мне отдаленно знакомо. — Отец мой — Джабай. — Так ты, значит, Джамбул? — Дж амбул! — улыбаясь, ответил Джамбул, и рот бел о зу б ы й мгновенно блеснул. — А зн аеш ь л и ты, — собеседник спросил, — кто именем этим тебя наградил? — Я знаю , что вам этой честью обязан... — И юноша голову смирно склонил. А старец задумчиво, сидя в тени. Припомнил далекого времени дни. — То врем я неслыханных бед и невзгод в душе у меня никогда не умрет: свистит о го л тел ая белая вьюга, бежит от кокандского хана народ. Ту гору, где наш караван ночевал, давно уж е кто-то Джамбулом назвал. И ты, совер ш ая свой жизненный путь, всегда благодарно признательным будь 15 А- Тажнбаев 225

тем храбрым героям, что гибли со славой, чтоб ханскую свору назад повернуть. Ведь в ночь поражений, смертей и побед ты, громко крича, появился на свет. Сидел, побледнев до предела, Джамбул, как будто он в страшную ночь заглянул, как будто сквозь время и землю услышал младенческий крик и воинственный гул. Хоть сжалось мучительно сердце юнца, он с жадностью слушал седого певца. От взгляда акына ничто не уйдет — понравилось старцу, что юноша тот как будто расправил незримые крылья, чтоб с возгласом мести рвануться в полет. Поэтому он, хоть и поздно сейчас, в тиши продолжает неспешный рассказ: — Народ, что аулами мирными жил, рукой волосатою хан придавил и наших степных волооких красавиц в пределы свои, как рабынь, уводил. Он в рабство от нас угонял сыновей, отрезав им уши рукою своей. Был голос сказителя жизни под стать: вот плачет над сыном несчастная мать, вот черная туча окутала гору, и этой горе уже нечем дышать. Кипит и вздыхает наш юный казах: отмщение в сердце, и слезы в глазах.

Старик не смирялся и не утихал — он доблесть народ а, гордясь, воспевал и подвиги полузабытых героев из мрака заб в ен ь я, как бог, воскреш ал. Торжественной речью, исполненной сил, он сердце Д ж а м б у л а увлек и пленил. — Припомним, — сказал он, — былые дела. Достойна прекраснейших слов Айбола. Немало мы знали храбрейших героев — она среди них н е последней бы ла, — сказал Сую нбай и мгновенно затих — и был он у ж е средь видений своих. — Я был мальчуганом в те давние дни, мой в о зр аст к а к раз твоему был сродни. Ушли н а д ж а й л я у все наши мужчины. В ауле — с тар у х и и дети одни. Как вдруг услыхали мы топот и гул — то ханская сотня влетела в аул. Ж елания хана не знают границ: он сотню вел ел отобрать кобылиц и, кроме то го , приказал есаулам доставить в д во р ец его лучших деівиц. Старухи, у сл ы ш ав об этом, в слезах, надеясь на бога, кричали: «Аллах!» Под громкие вопли седых матерей вели есаулы чуж их лошадей и, громко р у гаясь, по юртам искали несчастных красавиц казахских степей. И вот, оты скав ее в темном углу, наемники наш у ведут Айболу. 15* 227

Характером и красотой Айбола всех прочих затмила и превзошла. Шумело на ней белоснежное платье, и в талию сшита жакетка была. А черные косы — достаток ее — почти добегали до пяток ее. Хоть в Эти минуты томилась она, но громко к родным обратилась она: «Родные, не плачьте и не унижайтесь, я твердо решила, что сделать должна. Родная земля мне не в силах помочь, но ей не изменит несчастная дочь...» Пройдя сквозь толпу, как идут сквозь туман, на плечи накинула белый чапан и красным, как алая кровь, кушаком тончайший сама опоясала стан. И в грозном моленье, тиха и бледна, сама оседлала себе скакуна. Стояли мы тихо, дышали едва, глотали бессильного гнева слова. А наша красавица нам поклонилась, вскочила в седло — и была такова! Вся ханская свора — охвостье его — не поняла в первый момент ничего. Но вскоре опомнились. Старший — визжит. Растерянный — в стремя попасть норовит. Рванулась в погоню свирепая сотня, земля задрожала от стука копыт. Прерывисто лая, нестройной толпой сто псов полетело за серной одной. 228

Мы, как и с то я л и , остались с то я ть: отсюда м огли мы всю степь увидать. «Зачем по равнине она поскакала? Ей лучш е бы с р а зу ж е в горы ск акать... Настигнут коня, за поводья возьмут и тут ж е устроят неправедный суд...» Все стел ется дл и н н ая пыль за конем. А вот она вдруг закрутилась клубком, взвилась, как колеблемый столб, постояла и кладбищ е все обогнула кругом. Мы эту з а г а д к у смогли отгадать и сразу ж е стали беззвучно рыдать. Чтоб этом у ты удивляться не стал и странный поступок ее понимал, тебе поясню я, что в братской могиле отец А йболы средь героев леж ал. Прощаясь с родною землей, Айбола героям последнюю честь отдала. И сразу д орогу свою изменя, как быструю птицу, пустила коня. Та птица стремилась в далекие горы и таяла в мареве летнего дня. Глазища старух и глазенки детей, гордясь и надеясь, следили за ней. ...Акын з а м о л ч а л . Хорошо. П омолчи. Безмолвием бедное сердце лечи. Зачем ты, сказитель, глядишь неотрывно в дрожащ ее ж елтое пламя свечи? А может быть, в пламени этом была, как в венчике славы, сама Айбола? 229

Джамбул не решается громко дышать, не смеет раздумье акына прервать, ему от волненья никак не сидится, но все-таки он не решается встать. Хотел попросить продолженья Джамбул, но сразу загшулся и только вздохнул. А сам Суюнбай сокровенно молчал: в груди его ветер морской трепетал, и он, озарясь, набегающим строкам, как волнам, бегущим на берег, внимал. И вот услыхал потрясенный Джамбул прибоя того нарастающий гул. — Погоня, визжа от азарта, спешит, лишь слышится бешеный топот копыт. Но ввысь, уходя в неприступные горы, красавица наша бесстрашно летит. Того скакуна, что умеет летать, всем ханским собакам теперь не догнать! Но некий холуй от погони отстал, прямую стрелу из колчаяа достал — зачем не ослеп ои?! — стрела просвистала, и гордый скакун на колени упал. О горе! Наемная эта стрела у храброй красавицы крылья взяла... Собаки беснуются: наша взяла! И лезут за нею... Плохие дела! Но бросилась прямо в озерную бездну с отвесной вершины рывком Айбола. А тело ее подхватила волна, и белою лебедью стала она. 230

И юноша видит озерную гладь так близко, что можно рукою достать. Над нею кружатся пернатые тучи — лишь белая лебедь не может летать. И крик лебединый, похожий на стон, услышал с печалью сочувственной он. Жива Айбола и вовек не умрет: то в строках ск азанья она оживет, то явится тенью на горных отрогах, то лебедью белой опять проплывет. Казахские горы, обрыв и скала твой подвиг ревниво хранят, Айбола? ...Едва огонек догоравший м ерцал. Акын седовласы й , должно быть, устал: не то он в прошедшие дни погрузился, не то в полум раке тихонько д рем ал. Но вот шевельнулся, протяжно вздохнул, и мудрое слово услышал Джамбул. — Признанье народа силком не берут, на рынке тебе его не продадут. Недорого стоит дешевая слава, но многого сто ят отвага и труд. По делу пустому батыр не спешит, чем петь по пустому — акын промолчит. Народа фальш ивый герой я е прельстит — он ср азу от золота медь отличит. Не будет хитрить, лицемерить не станет: одних — возвеличит, других — заклейм ит. Без лести сладчайшей, без мерзостной лжи ищи у народа, народу служи. 231

Народом погибший герой не забыт: он бережно меч закаленный хранит, и кличку его скакуна повторяет, н место его погребения чтит. И так же, как славных героев своих, народ уважает акынов больших, ...Давно уже спит, успокоясь, аул. И наш огонек напоследок мигнул. И, тихо облокотись на подушку, старик наконец-то и вправду уснул. Теперь в этой юрте царит тишина. Но только Дж амбулу совсем не до сна. Объятый одной беспросветною тьмой, сидит, удивляясь, Дж амбул молодой: неужто же весь этот мрак побеждало лишь слабое тление свечки одной? Неужто вся юрта на зыбких лучах держалась, как будто на светлых столбах? Он сном бы, пожалуй, забыться не прочь, но трудно не думать й думать невмочь, и кажется милому юноше чудом вся эта, и вправду, волшебная ночь. Пред ним простираются, светят едва, как словно бы дальние звезды, слова. Он, сидя недвижно, совсем не сидит: бредет по долинам, на скалах стоит, в ушах его, то удаляясь, то ближе, неясный напев потаенно звучит. Но вдруг нарушая мелодии гул, слова Суюнбая припомнил Джамбул: 232

«Назвался Т е зе к 1 господином и рад. Тебя заклеймлю , господин конокрад! Ты, вместо того чтобы зло пресекать, повадился сам по ночам воровать!» Да, надо героем недюжинным быть, чтоб хана таким и словами клеймить... Так смел говорить Суюнбай — он один... А впрочем, уступит ли хану акын? Ведь лихо л етя щ ая конница слова сильнее твоих холуев, господин! Так гордо и сладко подумал Д ж ам б у л и, веки прикрыв, безмятежно уснул. № Т е з е к - х а н . против которого смело выступал Суюнбай.



Лирическая комедия в четырех актах, четырех картинах

Д Е Й С Т В У Ю Щ И Е ЛИЦА: Г ю л ь б а й р а — табуншица. Д о с а й — ее отец, старый чабан. Ж а н б и к е — ее мать. А н г а р б а й — продавец передвижной лавки. Ж у р к а — председатель колхоза. Б а я ш — поэт, командированный из Алма-Аты. Акын. П очтальон. Д е в у ш к и , ю н о ш и1, с т а р и к и .

действие первое К артина первая Теплый, яркий день ранней весны. На фоне гор, покрытых мо­ лодой изумрудно-зеленой травкой, виднеются пастушьи юрты,— это колхозные чабаны приехали на летнее кочевье. Полдень. Закончены последние приготовления к тою 1, устроенному в честь благополучного завершения окота. Разостланы ковры и кошмы, расставлены стулья. В середине толпы стоит а к ы н с домброй, он песней встречает гостей. Акын Э й, д р у зь я мои, эй, д р у зья. П риходите, друзья, на той. О ткрываю веселье я, В ас встречая песней простой. Н адевайте лучший наряд, П риходите гурьбой сюда! Ю ных сверстников буду рад Я приветить песней всегда. В честь окота устроен пир, В честь хорошей работы — пир. 237

Масла пир, свежих сливок пир, И зимовок счастливых пир. Пир сметаны, айрана той, Молодого барана той. Будет старый, как молодой. Если выпьет кумыс хмельной. Х ор (вторит акыну) Ох, запел, залился акын, Зазвенел, как вешний поток. Чтобы житель гор и долин Этот голос услышать мог. Пой, акын, еще громче пой, Собирая людей на той! Акын Вот пришел Досай аксакал По прозванью Шапоната, Покровитель колхозных стад. Он отары оберегал Знойным летом и в холода. Я его приветствовать рад. Благодарна ему страна. Рядом с ним Ж анбике, жена, Гордость наша — мужу под стать. А начнет работать она — Молодым ее не догнать. На почетное место вас Молодежь проводит сейчас. Молодежь почтительно усаживает старых супругов. На сцену бодрым шагом выходит ч е л о в е к с р е д н и х л е т с бородой и усами —ато Журка. К нам пожаловал сам Журка. Величав, как горный хребет. 238

Он глядит, прищурясь слегка, Он в костюм двубортный одет. От простых отличен людей! ( Обращается к Ж урке.) Держишь ты хозяйство в руках, Экономен, гд е надо, ты, Но тебя не сыщешь щедрей. И з а песню награду ты Д а ш ь ак ы н у рукой своей. Н а почетное место сядь Среди самых важных гостей. Не заставь себя долго ждать И кусок бери пожирней. Ж у рка (польщ ен ны й) Х валить ты мастер, мой акын, Твой дар прекрасен, мой акын. Н а, получи подарок мой. Ты беспристрастен, мой акын. (Достает из карм ана завернутые в платок д еньги и. согласно старинному обычаю, бросает его акы ну. Акын ловко, н а лету, ловит сверточек.) Х ор Ох, запел, залился акын. Зазвенел , к а к горный поток, Чтобы ж итель гор и долин Э тот голос услышать мог. П ой, акын, ещ е громче пой, Пусть все знают, что начат той! На сцене появляется м о л о д о й ч е л о в е к . Это Баяш. Он громко и даже несколько развязво приветствует собравшихся. Одет он с претензией, явно кому-то подражая. Кричащий гал­ стук, длинные, чуть ли не до плеч, волосы. 239

Ва яш Привет, привет, я очень рад... Чуть задержался — виноват! Д оса й Привет, тебе, гость юный наш. (Спрашивает тихо у Журки.) Кто это? Н ам не скажешь ты? Журка Товарищи, поэт Баяш Приехал из Алма-Аты. Баяш (продолжает любезно раскланиваться с присутствую­ щими) Я в творческий отпуск приехал сюда. Мне нравится гор снеговая гряда. Нащупаю тему — создам я поэму Про степь, про любовь, про овечьи стада. Стремительно, верхом на гнедом скакуне, разукрашенном перья- коне. Девушки и юноши радостно приветствуют ее. Акын И наряд красив дорогой, И тулпар игрив огневой. Ты приехала, Гюльбайра, И собой украсила той. Ловко держишь в руках курук1, Не отыщешь искусней рук. Улыбаешься, как заря, Как луна, взошедшая вдруг. ■ К у р :у к —палка, которой пользуются табунщики. 240

М олодцң-джигиты, вперед! Час лихой байги1 настает. Кто ее осилит в байге. П олучает награду тот. Народ открыто любуется красавицей. Журка и Баяш , поражен­ ные и восхищенные, проталкиваются поближе. Баяш Н е верю я своим глазам. Я сплю, боюсь проснуться сам! М ечта м оя, неужто ты Ж и вы е обрела черты? О разреш и тебе помочь Сойти с коня! Журка (р евЛ иво отстраняет Б а я ш а ) Л ю безны й, прочь! Т вое здесь дело сторона. Надень-ка шляпу, вот она, — А то в горах у нас жара! Чужим не внемлет Гюльбайра. Ч то б весело было тебе, Гю льбайра, З а д у м а л устроить я пир д о утра. Когда захотела ты выбрать коня, Препятствий не видела ты от меня. П оставил я белый шатер д л я тебя, И песни поет, этот хор для тебя. Хочу, чтоб была весела Гюльбайра, М не ж изнь без тебя не м ила, Гюльбайра! Журка, сам Ж урка подходит к Гюльбайре, чтобы снять се с лошади. Но Гюльбайра ловко спрыгивает сама. Один из джиги­ тов уводит коня девушки. 1 Б а й — скачки. 16 А- ТажибЕ

Гюльбайра Плохо знаешь ты Гюльбайру! Не была бы я на пиру, Если б знала, что этот той В честь меня устроен одной. Не затем скакала в буран. Торопя красавца коня, Чтоб в двойной попасться капкан, Приготовленный для мечя. (Обнимает отца и нежно прижимается к матери.) Досай (сердито глядя на Журку) Оскорбляешь, Ж урка, мой слух. Говорю тебе не шутя. Что ж ты думаешь — я пастух Или дочка еще дитя. Поднимая се на смех? Стыдно это, скажу при всех! Ж а нб и ке Что случилось с тобой, старик! Пошутить нельзя молодым, Сам ведь тоже ты был таким, — Средь джигитов первый шутник! ...Я прошу, почтенный Журка, Не сердитесь на старика. Он в горах от шуток отвык. От людей живем вдалеке. 242

Журка У важаемая Жанбике, м ол одеж и.) Я не ж д ал подобной гррзы. П омощь ваш а мне дорога. (П овелит ельно обращается к Пусть скорей начнется байга, С остязание на призы. Слышен гудок подъехавшей машины. Из кабины выходит одетый а синий комбинезон А н г а р б а й . Это высокий и стройный джигит с открытым, симпатичным лицом. Ангарбай Пусть удачным будет ваш той, Пусть веселье бьет через край. Журка Мы не знаем , кто ты такой. Ангарбай Познакомимся: Ангарбай. Заполняю анкету в миг: Н е женаты й я, холостой И ничей ещ е не жених. По профессии кто? — Ответ: Выйду драться, скажут — боксер) Сочиняю песню — поэт! За баранку сяду — шофер. Сто профессий в моей одной, Веселее, не подкачай! В горы я любой крутизной Ч абанам доставляю чай. Н а колесах лавка моя, Я подарки привез па той. 243

Заходите ко мне, друзья, , Выбирайте товар любой. И кастрюли и ложки есть, Ситец в мелкий горошек есть, Зеркала и помада есть. Будь покоен, что надо —есть. Сахар есть, есть конфеты, чай, Я товары привез для вас. Приглашает всех Ангарбай В автолавку зайти сейчас. Апгарбай, сопровождаемый веселой, гомонящей толпой, исче­ зает в дверях автолавки. На передней сцене остается Гюльбайра и несколько ее подружек. . Гюльбайра (с мечтательной улыбкой) Ах, какой джигит Ангарбай! Первая девушка На тебя глядит Ангарбай! Гюльбайра Ах, глаза его ярче звезд... Втор ая девушка Сразу всех затмит Ангарбай. Гюльбайра Как прекрасен бровей полет... Первая девушка Речь сладка, как пчелиный мед. • Гюльбайра (так же мечтательно) Удивительный Ангарбай. 244

В торая девушка Он подругу с ума сведет. Гюльбайра С разу видно, что он умен. П ервая девушка Остроумием наделен. Гюльбайра П усть подольше у нас гостит! Девушки Ах, к а к скромен, воспитан он. Подружки тоже направляются к лавке. Н а сцене Б а я ш и Ж урка. Журка Черт принес к нам в горы ларек. О н вним ание всех привлек. Этот, как его, — Ангарбай В горле стал моем поперек. Но со мной опасна игра, Я соперников не терплю. Б у д е ш ь ты моей, Гю льбайра, Постановлено: я люблю! Б ая ш Ты любовь, ты страсть, Гюльбайра, Ты беда, напасть, Гюльбайра. Ты Лейли, я Меджнуном стал. Н еземная власть, Гюльбайра. 245

Нам бы встретиться при луне. Пошептаться бы в тишине. Чтоб сливались нежно уста. Чтобы жизнь прошла, как во све. Журка Ты что тут делаешь, дружок? Командировки срок истек. Давай свою бумажку. Ну!.. Поставлю я на ней печать. Б аяш Мы любим девушку одну, И не хочу я уезжать. Журка (засучивает рукава) Что?! Повтори, я глуховат. Б аяш Меня позвали, виноват! (Бочком, бочком незаметно исчезает в тол­ пе, окружившей Ангарбая.) Молодой торговец разложил товары. Судя по всему, торговля идет хорошо. Ангарбай Я привез вам журналов, книг, Покупайте, читайте их. Мне стихи! Мне новый журнал! 246

Журка Хватит вам ! Уймите галдеж. Ангарбай Вот платочек, как утро, ал, Лучше, девушка, не найдешь! Темно-синий этот халат, Словно небо весною, шелк. Вам продать его буду рад. (Н акиды вает халат на Д о са я .) Покупателя я нашел! Голоса Досеке, халат вам как раз... П оздравляем с обновкой вас! Ангарбай (продолж ая показывать товары) Темный штапель для пожилых, Ш елк и бархат для молодых. Д енег нет — забирай в кредит. Разодену друзей своих. Голоса Мне халат! Мне пестрый платок! Ангарбай щедрой рукою бросает товары. В воздухе мелькают, \"ак яраздаичаые птицы, синие, желтые, алые косынки, платоч- кн. Одну из этих косыночек, ярко-красную, поймала Гюльбайра. Журка Хватит. Эй, закрой свой ларек! Прекращай немедля базар, Уезжай отсюда скорей! 247

Лнгарбай (высоко поднимает девичью шапку с ото­ рочкой из собольего меха) Мех на солнце, как светлый жар. Чудо-шапка из соболей Для красавицы создана. (Спрыгнув, подходит к Журке) Поглядите-ка, что за мех!.. Ж у рка Что прикажешь мне делать с ней? Ангарбай Вы ее подарите той. Кто вам нравится больше всех. Журка (глянув на цену, отсчитывает деньги) Я согласен. Вот получай! Но условие, Ангарбай: Угадать изволь, кто она. Ошибешься — шапку отдай. Деньги тоже вернешь сполна И от нас домой поезжай! Народ с любопытством собрался возле Журки и Ангарба*. Ангарбай Ангарбай, смотри не спеши, Как нарочно, все хороши! Вам скажу не во гнев, Журка, Если я бы Ж уркою был, Каждой шапку бы подарил. Девичьи голоса Не обидел нас Ангарбай! 248

Ангарбай Полюбил почтенный Ж урка, А кого, поди — угадай! И задача ведь не легка Друга вы брать из ста друзей И одну из тысячи звезд. Подскажите сам и скорей. Кто Ж уркой увлекся всерьез! (Подходит к Гюльбайре.) оба смотрят друг на друга долгим и нежным взглядом. Гюльбайра опускает глаза. Ошибиться я буду рад... Ты зачем потупила взгляд? Если ты подарок возмеш ь,— Провалиться я буду рад. (Протягивает ей соболью ш а п ку.) Гюльбайра смотрит на Ангарбая с улыбкой. Гюльбайра Мой отец Д о сай аксакал Взрослой дочку свою назвал. И уж как-нибудь я без вас В лавке ш апку себе куплю Ту, которая мне пойдет. А джигит, кого полюблю, Мне посредника не пош лет,— С полувзгляда он сам поймет. (Обращается к своим молодым д р узь я м .) Эй, но где ж е мой конь гнедой?• •Д»К на джигитов приводит коня. Гюльбайра ловко вскакивает 249