Подписка о невыезде из ада-копия5

Азбука на песке Песок сжимающий в горсти, могущий все сподобить праху, меня, упрямого, прости: за каждую песчинку — в драку... Какой упрямый циферблат! — чистилище случайных чисел, аре- на суетных растрат и вечных ожиданий бисер... Последние недели я находился в постоянном напряжении. Долж- на была наступить разрядка. А как этого добиться, если вокруг одни раздражители. Такое состояние, будто в голове торчит ржавый гвоздь. Немного помогла таблетка аспирина, которую я проглотил, садясь в машину. В полулежащем положении я постарался вздремнуть, но от серпантиновой дорожной качки перед глазами поплыли круги памяти: давняя февральская метель по дороге в школу, замерзающий котенок, свалившийся в подвал. Помню, что мне пришлось выпотрошить портфель, чтобы укрыть его от непогоды. Учебники я рассчитывал подобрать на обратном пути. У меня жутко озябли руки, я поперемен- но согревал их, пытаясь не выронить портфель, который продолжал жалобно мяукать. Я перешел на бег. Холодный ветер дул прямо в ли- цо. Собственного носа и ушей я уже не чувствовал. При входе дежурные по школе проверяли у учащихся наличие дневников и сменной обуви. Мне нечего было предъявить кроме «кота в мешке». Странно было услышать глупый вопрос: — Мальчик, а где твой дневник? —? — Мальчик, а где твоя сменная обувь? Неужели не проще было спросить: «Мальчик, что делает в твоем портфеле этот котенок?» Я бы им ответил, что это ученый кот, и в обуви он не нуждается и дневник ему — как корове горчичник. Но дети послесталинской поры ни шуток, ни фантасмагорию не понимали, они даже не могли глаза выпучить от удивления. Зато в нашем классе он вызвал настоящий переполох. Его бук- вально затискали до начала занятий. Он, наверное, хотел есть, пить, но ни у кого с собой кроме конфет и яблок ничего не было, а от сладо- стей он воротил нос, капризничал. Первым уроком была химия. Химичка меня недолюбливала. Она считала, что у меня к этому предмету слишком прохладное отноше- ние. Она, наверное, забыла, что я не так давно поставил такой удиви- тельный опыт, что в классе повылетали все стекла, а классная доска из черной превратилась в белую. Мне надо было давать Нобелевскую, а меня чуть было не выгнали из школы. Теперь, я чувствовал, меня ждал новый разнос. Она вошла. Мы поздоровались. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 149

— Достаньте учебники. Хорошо. Она подошла к моей парте. — А где твой учебник? — Я его забыл дома. — Это нехорошо. Итак, — продолжила она. Кот мяукнул. Калерия Федоровна решила, что, конечно же, это я ее передраз- ниваю, имитируя мяуканье кошки. Она была типичной дамой из прошлого века. Худая. В очках. Они всегда висели у нее на кончике носа и непонятно было, зачем она их носит: чтобы выглядеть построже? Ее и так все боялись. Вот и сейчас все сидели не шелохнувшись. Хоть бы кто-нибудь раскашлялся или расчихался, чтобы не было слышно мяуканья котенка. Я и не знал, что у моей парты такая хорошая акустика. Кто-то из девочек, предчувствуя, что Калерия обязательно прове- рит мою парту, предложил подержать котенка у себя. И очень вовре- мя, ибо медленно, но верно учительница, не сводя с меня глаз, шла на посторонний звук. — Так, — сказала она, — откроем парту. Ну, доставай, что у тебя там? Хорошо. Я достал пустой портфель. — Так, — продолжала она, — откроем портфель. — Может, не будем? — дразнил я ее нетерпение. — Очень хорошо. Откроем портфель, — она пропела очередную фразу. — В портфеле ничего нет. Ты, конечно, очень хорошо, все учебники забыл дома. — Да. Так получилось. — Тяжело было, наверное, нести пустой портфель? — Нелегко, — согласился я. — Очень хорошо, — сказала она. — Завтра пусть придут родите- ли. «Вот въедливая какая! — подумал я. — Ведь через минуту все доложит моей тете, с которой она сто лет дружит, — и далеко ходить не надо: сейчас у нее урок в соседнем классе. У них тут против меня целая террористическая организация с чертежно-математическим уклоном. Ненавижу эти предметы...» Я на секундочку выплыл из круга прошлой памяти и рассмеялся пришедшей в голову задаче с таким примерно заданием: «Из пункта \"А\" и из пункта \"Б\" навстречу друг другу на джипах выехали две группировки. У одних ментовская “крыша”, у других — фээсбэшная. Какая из группировок приедет на “стрелку” раньше, и кто из них кру- че?» ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 150

Но тогда мне было не до смеха. Я было обрадовался, что так лег- ко отделался от Калерии, но, оказалось, перевел я дыхание прежде- временно. Когда прозвенел звонок, и мы стали выходить из химиче- ского кабинета в коридор, Калерия попросила меня задержаться и от- крыть портфель. — Мы же уже это проходили, — сказал я. — Очень хорошо. Но портфель ты все-таки откроешь. Так я со своим котенком оказался в директорском кабинете. Меня сразу же до прихода отца, которого срочно вызвали с работы, поста- вили, как первоклашку, в угол. Из обстановки мне запомнились ста- ринные часы с гирями на бронзовых цепях и большой ковер, протяну- тый от двери к письменному столу, откуда, собственно, директор ру- ководил воспитательной работой. И в его лексиконе имелись люби- мые словечки «хорошо» и «плохо». — Очень плохо. Очень. Ты нам расскажешь, как оказался кот в твоем портфеле? Я молчал. — Очень, очень плохо. Я тяжело вздохнул, делая вид, что смысл слов до меня дошел. — Кот у тебя неряшливый какой-то. А кот взял и написал на директорский ковер. Директор стал на кота фыркать. То ли он забыл о моем присутствии, то ли выходка кота вывела его из равновесия, но он, отбросив напускную чопорность, превратился в обыкновенного домашнего зануду. — Ну-ну. Ты у меня еще тут погадь. Он встал из-за стола и отшвырнул кота в сторону. — Не надо его бить ногами, — вступился я. — Его никто не бьет. И он такой же невоспитанный, как и ты. — Вы, когда маленьким были, тоже писались... — Ты! Ты как это смеешь говорить! Вон отсюда! И забери своего кота! Вместе с ним мы тебя выгоним из школы. Да, дома мне порядком влетело, но не за кота, а за хамское пове- дение. Из школы меня, конечно, никто не выгнал. Директор моего от- ца побаивался, зная, что тот работает в Комитете по печати, да и среди прочих родственников у меня было много высокопоставленных за- ступников. Так что я чувствовал свою относительную независимость. Но и двойка по поведению в четверти мне была обеспечена. Итого: «два» по литературе за стихотворение «Анчар». За одно только это дерево я получил подряд пять двоек, не спасла пятерка за сочинение. Я знал Пушкина лучше других, я мог весь урок читать его стихи, но «Анчар»... Черт его дернул появиться «в пустыне чахлой и скупой...» Я не любил это стихотворение за слово «чахлый». Меня в школе дразнили «чахлым». И я знал: поднимется смех, если я начну читать ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 151

его с места. Лучше уж двойка в четверти. Я уж просил, просил учи- тельницу по литературе дать мне возможность прочесть стихи о люб- ви, но она принципиально требовала программных знаний. Что ж, оставалось читать стихи своей соседке по парте, в которую я был к тому же влюблен. Вообще-то я был влюблен и еще в двух Лен — в Лену Бурбурову и Лену Краснухину. С ними вместе мы катались на лыжах, а потом грелись у горячих батарей в подъезде большого каменного дома, в котором жила Краснухина. Я им тоже нравился. Я был самым веселым мальчиком в классе. А вот Веру я просто боготворил. Я подарил ей на день рождения огромную пластилиновую розу, надушенную лучшими мамиными ду- хами, но она раздавила ее тяжелым портфелем: я забыл предупредить, что в парте — сюрприз. Днем мы встретились в саду неподалеку от школы. Я ей читал стихи Пушкина о любви. Она с удовольствием слуша- ла, а потом вдруг расплакалась. — Ты чего это, Вера? — спросил я. — Что с тобой? — Меня дома никто не любит. Меня бьют. Меня не кормят. Мои родители тираны. Я убегу из дома. Давай убежим вместе в какую- нибудь далекую страну, где не надо учить уроки. — Разве такая есть? — Должна быть. — Я бы убежал с тобой, Вера, на край света, но мои мама и папа, очень хорошие люди, мне будет очень их жалко. Мы сделаем по- другому. Я тебе обещаю, что тебя никто обижать больше не будет. Хорошо? — Хорошо, — говорила она мне. Дома я все рассказал родителям. Я сказал, что очень люблю Веру, что она будет жить вместе с нами, чтобы не подвергаться жестокому обращению. Мы с ней будем делать уроки, а и спать на кухне, и ни- кого не стесним. Это мое непременное условие, а иначе мне придется уехать с ней в другую страну. — В какую? — поинтересовался отец. — В Америку. — Ладно, — сказал он, — замолчи. Я знал, что он боится любого упоминания об этой стране: не дай бог соседи или кто-нибудь еще примут болтовню мальчишки за чи- стую монету и решат, что наша семья готовится эмигрировать в пол- ном составе. Да и чисто по-человечески он меня понял и решил отреа- гировать на мой эмоциональный рассказ. Утром перед началом занятий мы с отцом зашли к родителям Тельпуговой. Тельпугова удивилась, увидев меня с папой в своем до- ме так рано. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 152

— Что случилось? — спросила она. — Ничего не бойся, — сказал я. Она отчего-то покраснела. Моего папу вежливо попросили войти в комнату, а мы с Верой остались в прихожей. — Ты что, спятил? — спросила она. — Не бойся. Все будет нормально, — сказал я. — Дурак. Какой ты бестолочь и дурак! Папа очень скоро вернулся. Он взял меня за руку и сказал: — Пошли. Родителям Веры я руки не подал. И я строго сказал отцу: — Пошли. И уже на улице я спросил его: — Ну, как, устроил им взбучку? — Саш, — сказал он, — ты чудак. Они в ней души не чают. Они ее очень любят. Они ей ни в чем никогда не отказывают. Они ее оде- вают и кормят, и очень даже неплохо. Не многие родители могут обеспечить своих детей всем необходимым, ведь не так-то и давно война кончилась. А ты и она живете даже очень неплохо, а учиться вот не хотите. — И никто ее не бьет? — Ты что! Ее никто никогда пальцем не тронул. — И кормят и не бьют. — А она говорит. — А вот зачем она так говорит тогда? А тогда как это называет- ся? — Это, сынок, обыкновенное женское коварство. — Не ожидал. Как она могла! Как так можно искренне плакать, ведь я ей поверил. Пап, какая же она актриса. Я никогда не женюсь на актрисе. Я ее не буду больше любить. У меня еще лучше девочки есть. — Хорошо, — сказал отец. — Все — и учителя, и ты с мамой — говорите одно и то же: «хо- рошо», «хорошо», «хорошо» или «плохо», «плохо», «плохо», а жизнь- то видишь какая сложная штука. А вы от меня словами отделываетесь. Если бы ты мне раньше объяснил, что девочки бывают коварными, я бы тебя и себя в такое глупое положение не поставил. Ладно, буду умнее. Но мне обидно. Я все допускаю, но так играть... Всё — ника- кой любви они от меня не дождутся. — Не ворчи. Ты что, всю дорогу будешь ворчать? — А ты бы на моем месте что сделал? — Я бы ее выкинул из головы, и все. — Да я бы ее и вместе с головой выкинул. — Голову-то пожалей. Она-то тут при чем? — Она и виновата. Не я же. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 153

— Виновата во всем душа. — Ты думаешь? Ты же не веришь, что у человека есть душа. Тебе нельзя в это верить. Ты партийный. — Я не в том смысле. Я в собирательном. И вообще, ты слишком мал, чтобы разбираться в этих вопросах. Лучше бы «Анчар» выучил. — Не буду. — Опять «пару» схватишь. — Не получу. Она этот «Анчар» на всю жизнь запомнит. От мое- го упрямства у нее нервный тик. Она меня вообще к доске не вызыва- ет, а только причитает: «Ой-ой-ой... Смотри, как бы тебе самому писа- телем не стать...» Много лет спустя я встретился со своей учительницей по литера- туре в Пушкинском музее, в гардеробе, если быть точным. Ее окружа- ла стайка ребятишек, пришедших на экскурсию. Она ничуть не изме- нилась. Есть промежуток протяженностью лет в двадцать, когда время не спешит размывать наши черты, оно пробует на прочность души, задает нравственный вектор или подтачивает изнутри незаметным об- разом, чтобы потом полностью переключиться и вплотную заняться старением, естественным и печальным процессом. Слава богу, я уви- дел ее все такой же свежей и привлекательной, а прежняя строгость с возрастной дистанции смотрелась очень уязвимо: то, что раньше каза- лось доспехами, теперь больше напоминало папье-маше. Я повзрос- лел, приобрел опыт общения с женщинами, любил и был любим, и был отвергнут, и отвергал, и заставлял страдать, и в результате хоть в чем-то преуспел: я научился читать женщину по глазам. Женщина с большими голубыми глазами, если она с вами строга, — в чем-то несчастна, она ранима и беззащитна, она не может предать и ей тяже- ло найти вторую свою половину, ибо она романтична и скромна, а это ошибочно принимается за строгость и недоступность. Как правило, такие женщины чаще сталкиваются с беззастенчивым мужским хам- ством, которому что Мадонна Рафаэля, что самоварная тряпичная матрешка. Красивой женщине можно и нужно служить, и в этом нет ничего зазорного. Ею нужно восхищаться, ей нужно каждый день да- рить цветы, слагать в ее честь оды. Эльвиру Львовну я любил. Ее платья шуршали. Ее руки скользи- ли. Ее ноги плыли. И было в ней что-то хрустально-ледяное, хрупкое и нежное. Я помню, что в своем школьном сочинении на свободную тему мне очень хотелось написать о своей любви к ней, но это было бы дерзостью, и я тогда сравнил ее с первым снегом, идущим с небес, загадочным и чистым, как первая любовь, сулящая и стужу и умиро- творение... Я писал о снежинках, которые тают от соприкосновения с ладонью, и от этого соприкосновения рождаются новые миры, в кото- рых входит нежность… ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 154

Я подошел к ней сзади и поздоровался: — Здравствуйте, Эльвира Львовна. Вы меня помните? — А, Сашенька, — сказала она, — здравствуй. Конечно, я тебя помню. Очень даже хорошо. Как ты живешь? — Без вас плохо. — Ну-ну, хорошо... — Она засмеялась. — Правда, плохо. Хотелось бы исправить двойку за «Анчар». — Я, помнится, и пятерки тебе ставила. — А вы не читали мои рассказы в «Литературке»? — хвастаясь, спрашивал я. — Читала. Конечно, читала. Мне понравилось. — Ох, Эльвира Львовна, Эльвира Львовна, и разве справедливо было так низковато оценивать мои успехи по любимому предмету? — Сашенька, дело не в оценках. Я своим ученикам тебя в пример ставлю. А помнишь ли свое сочинение «Первый снег»? Я до сих пор зачитываю его на своих уроках как образец твоей ранней лирики. Я всегда надеялась, что ты станешь писателем. Ты не был таким, как все, хотя у вас был сильный класс. Лена стала актрисой, Лена Евстю- чева. Паша Хлопков — спортивный комментатор. Да многие ребята выбились в люди. С некоторыми переписываемся, а вот ты весточек не подавал. — Не совсем так. В своих рассказах я между строк намекаю и на свои чувства к вам, извините за нескромность... — Да, надо будет перечитать внимательней. Ты, может быть, и рисуешь? — И рисую. И пишу. И без этого не могу. — Очень хорошо. Я тоже когда-то писала стихи. — Неужели? Я бы никогда не подумал. — Почему? — Мне кажется, что стихи должны быть обращены к любимому человеку, к человеку, которого боготворишь, ну, например, к Лауре — Петрарка, к Айседоре — Есенин и так до бесконечности... А вы, Эль- вира Львовна, простите, конечно, Снежная Королева. Не к деду же Морозу изливать душу... — Ты, Саша, все-таки еще очень молод, да и дерзок по-прежнему. — Эльвира Львовна, это чисто литературный спор. Я не хотел вас обидеть. Я... я... А вы знаете, что я вас любил? Нет, правда, любил. Да, любил, как, может быть, любил Данте Беатрису, как Петрарка Ла- уру... — Ты хочешь меня рассмешить. — Нет, я хочу, чтобы вы знали, что вы можете быть любимы. Вы все время одна, а это несправедливо. Почему это так? — Ну, я не встретила ни Данте, ни Петрарку, ни Маяковского... ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 155

— Раннего, — вставил я. — Раннего, — согласилась она. — А просто быть с кем-то, чтобы быть, катастрофически неинтересно. А потом я не одна. Вон сколько у меня талантов и поклонников. — Неужели еще кто-то читает Бунина и Достоевского? — Читают, читают... — Так что стоит писать, Эльвира Львовна? — Конечно, Сашенька, стоит. Мы стояли друг напротив друга. Таяли снежинки, падавшие на пол с шапок и воротников, и мир наполнялся новыми голосами, и наши голоса растворялись в них, и мы уже не слышали друг друга, расставаясь навсегда, не связанные судьбой, пленники случайных встреч. И ее большие голубые глаза, наполненные каким-то иконо- писным свечением, еще на миг окружил таинственный нимб сближе- ния, и они уплыли под купол мирозданья, красивые и молодые. Пусть они такими и останутся навсегда! «Психическая энергия запечатлевает образы на пластической космической субстанции». (Е.Рерих. Из писем) ПЕРВЫЙ ИМПРИТИНГ Любимая! Хочу, чтобы в комнату падал свет сквозь дырочки чер- ных флейт, хочу, чтобы не спрашивал контролер у падающих с неба звезд, есть ли у них проездной... Хочу, чтобы ты прощала меня, если случится так, что я возвращусь не из всех миров с желтым букетом роз, но все равно я к твоим ногам сложу лепестки снов. И вспомнишь ты, как любила меня, как я тебя боготворил, как таял в пальцах мор- ской песок... Вспомни: я тоже был! Вспомни, как волны ласкали нас и паруса из радуг... Любимая, если я не вернусь к тебе, если не буду ря- дом, если... То только из пекла, из ада! Но ветер, но ветер тебе донесет мой шепот, и шелест неясный, и я не умру — над твоей головой звез- дой негасимой погасну. Но будет свет от моих слов лететь миллионы лет к тебе одной, к одной лишь тебе через черные дырочки флейт... «Молимся звуками и образами красоты». (Листы сад Марии, т. I, § 181) Клавиши на снегу К тебе летит, летит моя душа, распятая на тонких струнах скрип- ки. К ней руки протяни, и, не спеша, глаза мои печальные окликни. О! дай мне сил из первобытной тьмы сойти тебе, любимая, навстречу по этим белым клавишам зимы и, музыкой твои окутать плечи. Как ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 156

холодно! Какая всюду стынь! И так легко с лица земли стереться... И я, безумный, за собой мосты сжигал за тем, чтоб ты могла согреться. Господи, я оглянулся! Во время пути по подземному царству Орфей не должен был оглядываться. Это было условием возвращения к жизни Эвридики. Казалось мне, что время приручил, что будешь ты жива и невре- дима... Не покидают землю без причин... Прости, что оглянулся, Эв- ридика! Повсюду ты! Нельзя не умереть... Тень холодна... и бег печа- лен Стикса. Мне дан был дар любить тебя и петь... Но надо жить и надо зубы стиснуть... Новый виток памяти перенес меня в армейские казармы. Я услы- шал команду «Отбой». Рота — за исключением внутреннего наряда — поспешно заняла спальные рубежи. День был тяжелым: политучеба, строевые занятия, а затем — рубка снега. Приходилось действовать ломом, чтобы вскрыть снеж- ный наст, спрессованный сапожищами, чертовски жесткий, как жили- стое мясо, не ставшее шашлыком. Здешний снег трудно переваривал- ся даже лопатами. Убирали его каждый день. Горы вырастали за ночь. Военнослужащие, получившие взыскания, отрабатывали наряды на снегоповале. В снежинках, застеливших бетонные дорожки, пропадает лириче- ское начало. Поземка походит на хвостатую комету. Шлейф ее то вьется над снежными скирдами, то волочится по бетонке. Поземка шарахается от лопат в разные стороны. Но самое кошмарное впереди: сюда бы «АК» и пару магазинов к нему... Старшина поставил задачу очистить от снега территорию «за» и «перед» забором, и, уж поверьте, наскреблась бы целая Франция с па- мятником идиотизму в центре, которому плевать: по грудь ему этот снег или по яйца... Снег, принявший пирамидальную форму, строго ориентированный на штабное начальство по частям света, проходил последующую обработку: вершины пирамид срубались и подравнива- лись, и весь ландшафт становился похожим на кладбище. Хотелось скрестить на груди руки и отдохнуть. У нас с Ивановым накопилось нарядов больше, чем снега на зем- ле. Сегодня проштрафился любимчик старшины, он же запевала и подхалим, каких свет не видел, активный комсомолец Ярких. Недавно еще его поощрили за успехи в боевой и политической подготовке, а сегодня — и он попал в немилость. Мы с Ивановым, по мнению старшины, были ярким примером союза рабочего класса с интеллигенцией. Он эксплуатировал этот со- юз на все «сто». Иванов попадал из-за меня впросак, и старшина хотел ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 157

отучить его от заступничества. И грозился не дать нам дожить до эры милосердия. «Гнилая интеллигенция! — распалял свои мысли стар- шина. — Только бы кривляться и спать. Умудряются спать стоя. Сур- ки. И не берет их ничего! Когда только силы успевают восстанавли- вать?!» Нужно заметить, отношения у меня с Ивановым сложились как- то сами собой. Никто никому в друзья не навязывался. География, что ли, сблизила? Я — из Москвы, он — из Подмосковья. По характеру — совершенно разные: Иванов флегматичный, по-своему сентименталь- но-справедливый, замкнутый, я — прямая ему противоположность, да еще и с кучей недостатков — неисправимый фантазер, необязатель- ный в мелочах. Больше всего старшину бесило то спокойствие, с которым я вос- принимал наказание. «Два наряда на работы». — «Хоть три». — «Пять». — «Хоть десять. Я не торгуюсь». — «Десять нарядов». — «Не имеете права по уставу...» И какой такой командир будет терпеть подобное препиратель- ство. Тут любой побагровеет. При таких вот стычках перепадали наряды и Иванову. Он без пререканий отвечал «Есть!», брал инструмент и шел следом за мной на снегоповал. Ворчал только: «И нужно тебе было?» — «Мне вообще от него ничего не нужно. Шел бы он знаешь куда?..» — «Идем-то мы, а не он. — «Ничего, прогуляемся перед сном». — «Ага». — «Хочешь, лопаты или лом понесу?» Нельзя сказать, чтобы я сачковал, нет, но так уж получалось, что проезжался-таки за счет физической силы товарища. Мощности раз- ные. Вдобавок у меня — это в пересчете на автомобильный двигатель — на сорок лошадиных одна — ослиная... По окончании работ нужно было явиться к старшине для доклада. Являться к сонному, как показала практика, было бесполезно, ибо ко- мандир ни черта со сна не понимал, ничего не хотел слушать, а только лихорадочно натягивал одеяло на голову. — Отстаньте, дьяволы! Идите спать. — Нет уж, товарищ старшина, в прошлый раз мы уже это слыша- ли, а утром вы заявили, что мы вам не докладывали, а потому наряд не засчитывается. Извольте посмотреть сами. — Сказано, идите спать! Он продолжал бессмысленно ворочать белками глаз, чуть при- поднявшись на подушке. Отмахивался от докучавших ему воинов ру- ками. Находясь все еще во власти сна, командовал, точно компьютер с поехавшей крышей. Точно, чего-то у него было не все нормально с головой: «Ро-та, ро-та, напра-во...» Когда мы потрясли его за плечо, очнулся. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 158

— Все сделали? — Так точно. Проверьте, — доложил Ярких. — Хорошо. Идите спать. С этими словами голова его упала на подушку. Мы перешептывались: «Может, стоит окатить его водой?» — «Брось шутить, тебе что, спать не хочется?» Спать, конечно, хотелось, но было рискованно полагаться на сло- во полусонного старшины. Так и подмывало погонять старшину по морозцу. Ярких — он, похоже, спать не собирался, — поприсутствовав с нами на докладе, потоптался в «курилке», ополоснулся под краном и предложил: — Ребят, а не выпить ли нам? Мы переглянулись, не веря ушам своим: может, провокация? — В воздухе пахнет гауптической, — сказал я. Ярких достал из-под гимнастерки флягу. — Вот. Домашняя. — Отравить хочешь? — Я от души. — Так ты, значит, и выпить не дурак? — Не пил никогда. Попробовать хочу. — Сколько там у тебя для пробы? — откручивал я винтовую пробку. — Пол-литра. — Красиво живут комсомольцы. Не стыдно? — Горе у меня. — Какое же это у тебя горе? Рассказывай, рассказывай, здесь все свои... товарищи, как говорится, по партии... — Дома у меня... — Сберкнижка что ли сгорела? Деньги — тьфу. А ты, запевала, ты по песне живи: «Мы ракетные войска, нам любая цель близка...» Правильно, Вань? Вань, снимем граммов по сто пятьдесят со сберк- нижки? Товарищ вот... стресс снять предлагает. Ваня быстренько сбегал за кружкой. Распивали в туалете, по- дальше от глаз сержанта, который, впрочем, был занят делом: наблю- дал, как дневальный производит уборку помещений. — Как ее пить-то? — интересовался Ярких. — Дыхание задержи и пей. Показываю, — он залпом осушил кружку, — кре-епкая, зараза. — Похлопал Ярких по плечу: — Это ты, Петь, отлично придумал. От лица службы объявляю тебе благодар- ность. С горем пополам Ярких выпил, чуть было не сгрыз алюминиевую ватерлинию кружки при этом. Лицо его стало медленно краснеть. Он ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 159

попробовал было сблевнуть, но Иванов ударил его легонько между лопаток, и позыв отступил. — Припекает? — При-и... — все еще не мог перевести дыхание Ярких. — Эх, рассказал бы, как отпуск провел, чего там, на гражданке- то, творится. Баб, поди, навалом. Ты родом-то из Киева? Хорошие у вас девки. Сейчас бы сюда на пару часов перенести древнюю столицу. А, Петь? Петру было совсем не весело. Он надеялся, что водка разгонит мрачные мысли, но этого не происходило. Я догадался, что с парнем что-то неладное творится. Спросил: — Баба изменила? Ярких закашлялся. Вопрос попал в точку. — Изменила она мне. — Ха! А ты — ей. Теперь все так делают. Или ты веришь только в непорочное зачатье коммунизма? Петь, ты взрослый человек, ты же должен понимать, что мы сами их распустили. Берем в жены всякую лабуду. Отсутствие кровопотерь на брабантских простынях объясня- ем акселерацией, вот они нас и водят за... не хочу употреблять митин- говое слово. Или я не прав? Одни проститутки кругом. Я лично нико- гда не женюсь. Я решил посвятить всю оставшуюся жизнь борьбе с проституцией. Иван ухмыльнулся. — Как же ты с ней будешь бороться? — Вся их проституция от безделья. Завалю их, сук, общественной работой и заставлю одних светлое будущее строить. Тогда им некогда будет в постелях прохлаждаться. Я правильно мыслю, Петь? Петру после второй плохо стало. Лицо потускнело, на ногах ему было держаться тяжело. Иван сгреб его в охапку, перенес в спальное помещение. Там бойца раздели и уложили без лишнего шума. Ярких порывался встать и спеть гимн. Иван заткнул ему рот. Всхлипывая, Ярких, наконец, провалился в пропасть. Его храп слился с мощным сопением роты. Воротило от запаха потных портянок, юлой вертелся потолок, и я, порядком устав останавливать эту карусель, погрузился в сон. Иван уже давно дрыхнул на нижней койке. За окном падал снег. Он был густым. И лунный свет стоял в нем, как ложка в сметане. Снежинки стучались в окно. Они были похожи на слепых щенков: такие же пушистые и ручные. Ивану снился пруд с карасями. Во сне он пыхтел, как будто та- щил на себя лесу с огромной рыбиной, а она горбылем уходила в ти- ну. До подъема оставалось еще часа два. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 160

Ярких проснулся и не сразу, понял, что с ним произошло нака- нуне. Голова была тяжелой. Он попытался сесть, это ему удалось, а вот попасть ногой в сапог оказалось сложнее. Правда, он справился и с этой задачей. Оделся. Заправил гимнастерку под ремень и пошел умываться, но на душе у него было неспокойно: никогда еще не опус- кался он так низко. Он спрашивал себя: «Зачем я это сделал? Напился зачем?» Совесть заплетающимся языком говорила: «...Личные невзгоды не должны влиять на боеспособность, а то — распустил слюни, позво- лил втянуть себя в пьянство. А как же безопасность родины? Как же матери и жены? На кого они могут положиться в трудный час? Так можно и Россию просрать! Эх!..» И Ярких решил доложить о случившемся дежурному по части. Тот впервые сталкивался с подобным случаем. Ему еще не при- ходилось принимать явок с повинной. Он внимательно следил за же- стикуляцией воина, на всякий случай подальше убирая тяжелые пред- меты. Убедившись, что тот не имеет агрессивных намерений, отва- жился вместе с Ярких пойти в роту, чтобы изобличить остальных пья- ниц. Мы встретились на импровизированной очной ставке. — Нет, с ним я не пил, — твердо сказал я. — Я с ним рядом и на очко не сяду. — Отставить! — призвал капитан к порядку. Иванов, который к этому моменту уже оделся и ждал разноса в свой адрес, сказал: — Мы пили сами по себе. — А вас пока не спрашивают. — Надо было дать ему все-таки сблевнуть, — резюмировал я. — Может, он и поумнел бы... Вот додумался всех заложить... Дурак, ты что, соскучился по комсомольскому собранию?.. Меня с Ивановым повели в дежурную часть, а Ярких повезли в госпиталь, где он попал в палату для душевнобольных с диагнозом \"ностальгия\" по комсомольскому собранию\". Я ненавижу наши вокзалы и поезда за их непристойную вонь, ча- хоточное постельное белье, проспермленные юбки тяжеловесных проводниц, подрабатывающих вьючными животными, за назойли- вость пассажиров, за сквозняки и разбитые стекла, за грязь, собран- ную со всех сусек разграбленной и обнищавшей страны, за унизи- тельное отправление нужды в клоунских туалетных закутках. Мне противно и стыдно перемещаться в допотопных вагонах, и, если бы не необходимость, я бы никогда не тронулся с места. Надо было ехать в Москву. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 161

В дороге я либо читаю, либо пишу. Если повезет — сплю. Или мечтаю о том, как приеду домой и высплюсь. Дорожные записки уни- чтожаю. Они весьма специфичны и неприличны. Пишу озорства ради. На публике такое не прочтешь. Например: «Ты тронешь дверь скри- пучую и скажешь бабке: “Слазь!” Ну, бабка!.. в позе скрюченной по- какала здесь всласть». И у меня еще купейное место. И тут подумаешь, что лучше: задохнуться вонью или умереть мо- лодым? Я бы летал самолетами, если бы они летали. Но я не верю, что ке- росин в наши дни не разбавляют скипидаром, что проводится профи- лактический ремонт стальных птиц; я не верю, что они могут разбе- жаться и взлететь, не треснув от перегрузок по швам. Я не доверяю технике точно так же, как женщина не доверяет отечественным пре- зервативам, хотя практическим путем доказано, что они надежнее импортных и дают почти стопроцентную защиту от импетиго и дру- гих болезней. Но, наверное, лучше один раз не взлететь, чем один раз доехать. С вокзала — на вокзал. Как сказку вспоминаю вокзал в Мадриде. Кафе в тропиках. Уют- ные столики. Порхающие официантки. Ни чемоданов. Ни пассажиров. Просто люди. Просто кино. Ты откинулся в кресле и летишь. За окном оливковые рощи и ишаки. Вышколенные проводницы развозят тележ- ки с угощением. В туалете — парфюмерная лавка. Дверь не надо от- крывать обеими руками. Если бы мне пришлось просить политическо- го убежища, я бы выбрал вагон первого класса в поезде «Мадрид— Малага». Почему мы не можем жить, как все люди? Почему нам приходит- ся выживать, протискиваться, устраиваться, попрошайничать? В том же самом Мадриде ко мне обратился молодой англичанин с просьбой дать ему сколько-нибудь денег. Я предложил ему сто рублей и по- русски послал его в Россию. Он все понял, этот образованный стран- ствующий юноша, и он сказал: — Бедный Горбачев. — Горбачева больше нет, — сказал я. — Киллер? Пуф? Он бросился бежать со всех ног. Для иностранца все русские — или мафия, или Достоевский. В России убивают богатых за то, что они грабят бедных и мешают им пропить оставшиеся в недрах богат- ства. Все поделено несправедливо. Надо бы всем посидеть в тюрьмах и хорошенько подумать. Может быть, лучше жить по понятиям, чем по законам без всяких понятий о справедливости?.. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 162

Я ненавижу наши законы. Продажную алчную власть и ее стра- жей. Собаку делает собакой цепь. В поезде я простудился. От раздумий тошнило. Смерил температуру. Высокая. Хотел лечь и уснуть. Боялся не проснуться. Не захотелось быть трезвым. Напился и стал рисовать. Не помню — как. Не помню — что. Сначала досталось шторам и стенам. Я рисовал лежа на полу. Кончилась сажа. И я заплакал: нет ничего светлого на земле. Я нарисовал на оконном стекле аиста, и он принес мне выпить. Мы выпили вместе, и он выпорхнул в окно. Я хотел уле- теть вместе с ним, но рухнул на кровать в холодном поту. Ночью я просыпался и подходил к холсту. Рисовал в полузабытьи с закрытыми глазами. Тубы с краской взрывались. Белила светились. Я был голым. Я спал рядом с картиной. Так продолжалось три дня. Я действительно не помню, как я дописал это полотно, откуда взялась эта юная женщина на нем и голова, сползающая с ее коленей в океан. Смазанный профиль дельфина, бескровные губы, открытый лоб... Наваждение. Я не писал этой картины. Господи, это не я! Я трезв. Но мне больно… Я не сразу нашел могилу дочери. Мне никто не показывал, где она лежит. Меня привело к ней биение сердца. Калитка закрыта на замок. Я перемахнул через ограду. Нас разлу- чили, а мне дали понять, что я здесь лишний. А что будет лет через десять, когда я стану немощным и старым? Не знаю. Веник. Банка. Палка. Куст. Полный порядок и благодать. Узнаю прибиравшую здесь руку. Нет, я не ерничаю. Это послеалкогольная депрессия и обида. Не так провожают звезды и маленьких детей. На памятной плите фамилия не моя. Здесь ничего моего нет. Все черточки и ямочки засыпаны землей. Я принес цветы. Самые красивые. В спичечном коробке — пчела. Я ее отпустил. Она вцепилась лапками в кладбищенский бутон. Неве- домо ей чувство скорби. И место ей показалось странным. Она улете- ла. Никогда я не видел на кладбищах пчел. Я не верю, что тебя больше нет, Энни. Ты вернешься на землю, когда исчезнет этот низший мир измен и лжи, коварства и смертей, духовного убожества и нищеты. И мы обязательно встретимся. Как это холодно – остынуть… Я слезы помню – как сейчас…Но почему из глаз – пустыня течет вся в белом… при свечах… Он уже ворвался в меня, свет твоих первых слов, через дырочки черных флейт. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 163

«Но Свет даже не убивает тьму. Вернее, тьма, приближаясь к Свету, разбивается и уничтожается. Очень существенно понять, что тьма сама уничтожает себя, когда приближается к Свету». (Мир Огненный, ч. II, § 362) Свет наших глаз непобедим. Ты спи и снова будет «завтра». ________________Азбука для губ_________________________________ Спаси меня и сохрани! Все гениальное — от скуки. Задуем свечи. Мы одни. Нас от разлук спасают руки. Убереги меня от бед, ведь жизнь одна. И — сто пророчеств. Я отплачу тебе за свет инопланет- ных одиночеств. Безлюдных улиц и аллей без нас не меньше и не больше, но боже, боже, пожалей: дай на земле пожить подольше. А век — он короток и глуп. Бессмертья скрипнула калитка. На перекре- стах алых губ останутся мои молитвы! И вспыхнет алая сирень. И ти- шину прорежут звуки. Ночь на себя наложит руки. И будет день! Да будет день! Предсказываю, предсказываю, что все мы умрем по-разному, но пчелы, дельфины и муравьи братьями станут по разуму... Предсказы- ваю, предсказываю: на ветках космических верб совьют себе гнезда звезды; под пение их засыпая, кто-нибудь скажет: «Здравствуй, Боль- шая Медведица — добрый и ласковый зверь!» Предсказываю, пред- сказываю, что жителей Атлантид вызволит из глубин и на берег до- ставит израненный гарпунами кит... Ум ошибается. Думайте сердцем и доверяйте ему одному... В пушистом свалявшемся комочке я не сразу узнал увязавшуюся за мной на даче собаку. Она виляла хвостом из последних сил. Лай был сдавленным и перешел в сухой кашель. Она не давала мне войти в дом, выказывая свою радость, и сердце сжималось от жалости. Я взял ее на руки и сказал: — Я буду с тобой. Успокойся. Соседка укоризненно качала головой. — Как так можно! Как так можно! Без пищи. Без воды. Бедное животное, — причитала она. Я чувствовал себя виноватым. Я не рассчитывал на подобную преданность и не знал, что все эти дни и ночи мой добровольный сто- рож голодал и не отходил от дома, боясь пропустить запомнившиеся шаги. Она каким-то собачьим чутьем просчитала свои шансы и опре- делила тип человека, которому нужна не красота, а преданность. В одном она была не права: мне она понравилась сразу. Хитроватая. С ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 164

умными глазами. Жизнь потрепала ее. Она не хотела возвращаться к прежним хозяевам. А, возможно, что я не прав: может быть, ее хозяе- ва одряхлели и не имели сил содержать ее возле себя. — Линда, — сказал я собаке. — Я буду звать тебя Линдой. Она улеглась у моих ног и не выказывала никакого интереса к за- пахам, доносившимся из разложенных по столу свертков и кулечков, или делала вид, что ей это неинтересно. Она принята на службу — и это главное. Ела она с аппетитом. Делала это интеллигентно. Не давилась кус- ками колбасы, а проглатывала их с остановками, как бы давая понять, что и я могу присоединиться. — Ешь, ешь, Линдочка. Это все твое. Какие-то слова она узнавала, какие-то нет. Скорее мои желания она угадывала по тембру голоса. В интонациях не было ничего гроз- ного. Слова не были похожи на команду, и значит, можно было не опасаться, что ее прогонят. Она насытилась. Попила молоко. Целую глубокую тарелку. — Будешь еще? Наверное, она не поняла, о чем ее спрашивают, и на всякий слу- чай перебралась на коврик возле кровати. Легла. Закрыла глаза, боясь, что ее в любой момент попросят убраться, ведь откуда человеку знать, что и собаки живут не хлебом единым. И у них есть сердце. И они умеют страдать. И им бывает одиноко и горько. — Бедненькая, — гладил я ее, — теперь ты всегда будешь со мной. Ты хорошая и красивая. Это твое место. Спи, Линда, спи. Она проспала сутки. Я никуда не выходил, чтобы не прерывать ее отдых. Во сне она вздрагивала, поднимала мордочку и, убедившись, что я рядом, с тяжелым вздохом ныряла в теплую шерсть. Только ко- гда она провела под крышей ночь, стало очевидным, что она будет иметь кров, пищу и друга. Так оно и было. Почти все лето мы провели вместе, довольные друг другом. И она меня любила. И я ее очень любил. Я даже научил ее собирать грибы. Она в них не очень-то разбиралась, но усвоила, что меня интересуют не ветки и пни, а шляпки и ножки, пахнущие дожде- вой водой. Это могли быть и поганки, и когда я отказывался от по- добных находок, она расстраивалась, не понимая, чем мне не угодил мухомор. Вообще-то я не люблю собирать грибы. Все время смотришь себе под ноги и некогда полюбоваться природой. Просто меня забавляла грибная лихорадка с участием Линды. Вместе мы ходили на рыбалку. Линда не любила резиновую лод- ку и боялась воды. По части воды мы с ней были солидарны. Но ради ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 165

моей прихоти она была готова часами лежать на холодном резиновом днище. Я ее и погубил. Конечно, все вышло случайно. Я хотел ее искупать, — а надо за- метить день выдался жарким, — и окунул в пруд с головой: хотел, чтобы согнались блохи. Откуда мне было знать, что так собак не ку- пают, что уши — их больное место. Я только интуитивно понял, что сделал что-то не так, прочитав в собачьих глазах дикий страх и испуг. Линда часто перебирала ногами, пытаясь забраться в лодку. Я ей помог. Успокоил ее. Вытер насухо полотенцем. Потом погреб к бере- гу. Побросал в камыши весла и удочки, взвалил лодку на плечи, и мы пошли домой. Дома я попытался Линду накормить, но она от еды отказалась. Забилась под кровать. — Подумаешь, обиделась. Ничего, не утонули... Ну, иди сюда. Она на минуту показалась, повертелась возле тарелки с водой, а потом, виновато опустив мордочку, вернулась на прежнее место. Я не придал этому большого значения. А когда она не пошла провожать меня в магазин, я просто отказывался понимать, что происходит. Только уже под утро я забеспокоился. С собакой явно что-то слу- чилось. Я позвал ее. Она выползла, волоча задние ноги. Глаза ее были пустыми и ви- новатыми. Я никогда ее такой не видел. Она пыталась слушать меня, но ее тянуло во двор. Я перенес ее на кровать, накрыл одеялом и по- шел за соседкой, чтобы попросить ее посидеть с больным животным, пока я не съезжу за ветеринаром. Но я не успел уйти. Страх одиночества согнал ее с постели. Она свалилась на пол и отчаянно попыталась ползти мне навстречу. Уже и передние ноги ей отказали. Она была парализована. — Линда! Я плакал. — Линда, я тебя теряю? Скажи! Я взял ее на руки. Она открыла глаза, и я увидел, как белки за- полняются рубиновым огнем. Он расходился кругами. Он разгорался ярче и ярче. Она умирала, жалея, что причиняет мне боль, а я понял причину, и я клял себя за то, что не умею жить, не принося несчастий и тревог, что все живое обжигается об меня. Я похоронил ее в лесу. На тропинке, по которой она, доверчивая, пошла за мной, поверив в меня и в мою любовь. И теперь я иду ей навстречу. И это мне передалось ее одиночество, с которым я приду к порогу вечности и попрошу у бога прощения... Свернусь там комоч- ком на коврике мирозданья... И никуда не уйду, потому что и я хочу любить и быть любимым... ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 166

И Пусть останется все высокое в этой жизни, ведь в жизни той, мо- жет статься, чего-то особенного не случится с тобой и со мной. Как мы были здесь странно молоды! И — о господи! — право, жаль, что душа тяжела, как колокол, вознесенный в святую даль. Ты когда- нибудь повтори меня еще раз, чтобы мир познать... Я хочу еще раз «Любимая!» хоть кому-нибудь прошептать. Я уже давно не встречал на углу свою знакомую проститутку, но не придавал этому значения. Что ж, так и идет все по писанному: де- вушки нарасхват, деньги гуляют, жизнь продолжается. Гуляй, пока гуляется. Мне только странным показалось, что ее собака уже второй раз попадается мне на глаза с интервалом в неделю, а самой хозяйки нет. Не может такого быть. Я притормозил чуть дальше обычного. Пришлось проехать за «стрелку»: сзади подпирала разгоряченная «шестерка» с седоками, которым не терпелось посмотреть и подобрать себе товар на соседней точке, в полусотне метров от поворота. Решил и я поинтересоваться у девушек, что случилось с моей знакомой. Я прижался к тротуару и вышел из машины, включив «аварийку». — Девочки интересуют? — спросили меня. — Да, но меня определенная девушка интересует. Может быть, вы ее знаете. Она на том уголке стояла с собакой. Собака здесь, а ее нет. — Может, — собеседница рассмеялась, — на работе. Освободит- ся — придет. — Похоже, что не придет. — Верк, — вмешалась в разговор ее подружка, — может, это Нинка, которую... Она замолчала. — Которую… что? — спросил я. — Пусть она говорит, — занялась она клиентом. — А я-то что... Я вообще по ночам не работаю. Первый раз вы- шла. — Что с ней все-таки случилось? — Мы не знаем. Отстань. Других что ли мало? — Может, надо сообщить о ней... куда-то, чтобы искали. — Вот и сообщи... И жене своей сообщи. — А зачем так грубо? — Работать мешаешь. — Просто мы знакомы, вот я и интересуюсь... — Ты бы просто шел отсюда по-хорошему, а то наши парни по- говорят с тобой поласковей, чем я-то. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 167

Она отошла в сторону, демонстративно давая понять, что разго- вор закончен. Я прогнал по кольцу до разворота и, нарушив правила, свернул в тот же переулок. Открыл дверцу и позвал собаку. Дважды просить его было не нужно. Бед стремглав вскочил на заднее сиденье. Его трясло. Мы посмотрели друг другу в глаза, и каждому стало ясно, что мы уже не расстанемся. — Ну что, Бед, поедем домой? Он доверчиво уткнулся носом в мой подголовник. Каждая улица имеет продолжение. В каждом доме есть светящее- ся окно. В каждое окно утром заглядывает луч света. И тьма, соприка- саясь с ним, отступает. И это есть начало всех начал. Итальянец в поношенном пальто предложил пойти с ним. Он был простужен. Втягивал шею в куцый воротник. Он пытался выразить какую-то абстрактную идею с помощью жестов и английского языка. После проигрыша в казино меня охватило полное бесстрашие, и я ре- шил: будь что будет. Вреда от этого хилого джентльмена не будет. Меня уже обчистили при свете, так что переживем, бог даст, и ночь. Попутчик продолжал настаивать. Дергал за рукав. Всучил визит- ку. Голубенькая карточка с завлекательным словом «BABYLON». В овале буквы «О» чей-то портрет. При свете редких фонарей я не смог различить, женский или мужской. Не догадывался, что это должно означать, ибо в голове продолжала крутиться рулетка. И я рискнул. — Ладно, — сказал я, — вези меня, извозчик. Мы прошли пешком еще пару кварталов, пока не остановились возле большой зеркальной двери. Отступать было поздно, да и без по- сторонней помощи я бы отсюда не выбрался. Денег на такси не было. Дверь внезапно открылась. На пороге стояли двое здоровенных мужиков. Приличные костюмы. Галстуки. Аккуратные стрижки. «Все, — подумал, — влип. Попал в голубятню. Недаром визитка выкрашена в голубой цвет. Прощай девственность. Но живым я им не дамся. Ду- рак, зачем я не учил в школе английский, но ведь не думал, что приго- дится...» Провожатый перебросился с вышибалами несколькими фразами и исчез. Они предложили пройти с ними. Открылись еще одни двери, и взору явился ландшафт — не ландшафт, но яркая пасторальная карти- на: стойка бара, девушки в платьях, больше похожих на пеньюары... То ли из мягких ламп, то ли из хрупких фужеров проливался приглу- шенный, разнеживающий свет, заставлявший забыть о невзгодах и непогоде. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 168

В холле было тепло и уютно. Домашне-театральная обстановка располагала к общению. Я понял, что попал в бордель. Это далеко не худшее, что могло со мной случиться, тем более что это случилось со мной впервые. То есть, конечно же, и в Москве этот сервис отлажен, но как это было подано здесь! Мне показалось, что я окружен с самого начала вниманием невидимых духов, которые подняли занавес, не дожидаясь аплодисментов. Они убрали лишние эмоции, сняли напря- жение, расслабили, обволокли любовным дурманом, и я понял, что помимо своей воли становлюсь участником спектакля или почетным зрителем, сидящим в привилегированной ложе. Не помню, как я оказался на уютном диване, придвинутым к сто- лу. Ко мне подошла приятная девушка. Я догадался, что она спраши- вает, какие бы напитки разбавили мою разгоряченную кровь. Слово «джин» мне было знакомо. — Джин. Джин, — сказал я. — Без тоника. Или водку. На столе появились и джин, и водка. Точно из-под земли. Не успел пальцем щелкнуть. Опять я не заметил, каким образом все это появилось передо мной. Как по волшебству. Сдается, что их итальян- ский менеджер по ключевым словам «Плаза», «доллар», «русский» сделал вывод, что имеет дело с состоятельным клиентом, путеше- ствующим по миру в поисках приключений, просиживающим ночи в казино и ресторанах. И этой информации, похоже, я был обязан тако- му роскошному приему. Мной занимались уже две девушки. Они удивлялись тому, что я каждое иностранное слово запиваю джином, а десять русских — вод- кой. Они не могли понять, почему я так много пью, но не пьянею. Я прочитал этот вопрос в их глазах. — Дурочки, — сказал я, — потому что вкусно. И в «Хилтоне» все очень вкусно. Я у них весь бар опустошил в номере за ночь — и ни в одном глазу, потому что все свежее и вкусное и пьешь лежа. Исклю- чительное удовольствие. Представляешь: на тебе белый халат, в ван- ной играет музыка и льется вода, а тебя в ванной нет; ты лежишь в по- стели и представляешь, что тебе в горло льется Венеция. Какой кайф. Венеция — на джине. И никакого тоника. И белая-белая постель... И никуда не надо ехать. Ни проводниц с Курского вокзала, ни тюков, ни бомжей... И все это в двадцатом веке! Они, конечно, устали ни черта не понимать, но я продолжал их задерживать за столом, потому что все они мне нравились: кто-то цве- том кожи, кто-то обаятельной улыбкой, кто-то оторопью в глазах. Мужиков было мало. И это еще один плюс. Они как изгои торча- ли в баре. Лысый и худой. А может — два лысых и три худых. Не помню. Они уже прошли первый этап знакомства, и уже к кому-то из ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 169

девочек прищипывались. Движения их ручищ были достаточно кор- ректны. Наш бы облапил — и в койку. А тут целый процесс: ухажива- ние, излияние души, коктейль... Я сильно набрался, но не до положения риз. До этого было дале- ко. Мне было весело. И все. И я, воспользовавшись их незнанием мое- го языка, будучи настроенным, весьма патриотично, стал выдавать перлы: — Да еб вашу мать! Вы сюда ебаться пришли или кроссворды решать?! Хорош в рюмки-то кончать, белуги кастрированные! Бабки на стол — и в конюшню! И — о чудо! — опять как по волшебству прямо над ухом русская речь: — Миленький, а ты откуда? Я так соскучилась по родному языку. Поговори со мной. — О, — сказал я, — дай я тебя поцелую. Это можно? И мы поцеловались взасос. Мужики присвистнули. Все-таки я их расшевелил. Они с интере- сом наблюдали за мной, и я бы на месте владельцев ввел дополни- тельную плату за эти мизансцены. — Ну, че вылупились-то, че глаза-то по презервативам-то рассо- вали, мать вашу! — Отстань от них. Выпей лучше со мной. — Выпьем. С тобой выпьем. Ты что будешь? — Водку. — А вам можно? — Ты не угощаешь? — Мне кажется, что это меня угощают. У меня деньги только в «Плазе». — Плевать. Потом расплатишься. Ты откуда? — Из Москвы. — И как там? — Честно? — Честно. — Хуево. — А что так? — По закону сообщающихся сосудов. Если где-то пиздато, то где-то хуево. Извини. Я вообще-то матом не ругаюсь. Но здесь, на свежем воздухе... да и соскучился немного. Зовут-то тебя как? — Оля. — И откуда ты? — Из Одессы. — Давно? — Восемь лет. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 170

— И всё здесь? — Да нет. Я замужем. — Ты даешь. И муж знает? — Не-а. — А как же так? А если он сюда заглянет? Или кто-то из знако- мых? — Исключено. Другой круг. — А ты? Призвание, что ли? — Деньги нужны... Здесь немножко по-другому. Тебе кто-нибудь понравился? — Да мне все нравятся. — Тут еще две девочки русские работают. — Тащи их сюда. — Работают. Освободятся — познакомлю. А я тебе как? — Ты лучшая. Правда, лучшая. Слушай, они что, в одних пенью- арах, а под ними — ничего? — Как же — трусы. И не пеньюары это. Это платья такие. По па- ре штук каждое. — Уж очень какие-то нематериальные на них они. И трусов нет. Я же не слепой. Это, наверное, этот толстый и лысый трусы на карман взял. Точно, трусы телки в черном он заныкал. Видишь, как карман-то оттопырен. Или ты намекаешь, что это у него чего-то другое торчит? — Да, этот такой. Он каждую неделю сюда ходит. — Идиот. Я бы вообще отсюда не уходил. В «Плазе» и дороже и хуже. Кстати, сколько это стоит? — Штука. — Однако! Да за такие деньги я всю Москву перетрахаю. — Слушай. Только тихо. Я тебе под столом телефончик передам, а ты позвонишь, и я тебе дам за половину. Идет? В отель приеду. — Оль, вот за что мне русские люди нравятся. Да мы со своей смекалкой Европу с Америкой за пояс заткнем. Мы же самый пред- приимчивый народ в мире. Мы же не можем работать за зарплату. За половину от половины. За двадцать процентов от ста. За сто от ста хуй куда пойдем. Оль, я хочу вон ту бабу поцеловать в попу, заодно и проверим, есть на ней трусы или нет. Это бесплатно? — Это бесплатно. — Ну, переводи ей мое желание. Она перевела девушке мою просьбу, и та любезно встала «ра- ком». Я убедился в наличии матерчатой перемычки между левой и правой ягодицами. И я поцеловал обе половины, и мне показалось, что я прикоснулся к древнему папирусу, наполненному глубоким и таинственным смыслом. Девушка села на шпагат. Я стал аплодиро- вать и попытался сделать то же самое, но мои «очумелые ножки» не ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 171

разъезжались. Да, подумал я, такие вещи должны дорого стоить. Все- му надо учиться. А я, мудак, читал умные книжки. А на хуя? — Слушай, — сказал я Ольге, — как тут у вас здорово! Ебись – не хочу! А она стала мне плакаться на бездуховность и прагматизм здеш- них людей, на жмотство и жлобство мужиков. Она изливала душу с такими чисто женскими подробностями, что я готов был расплакать- ся. Я готов был любого вызвать на дуэль и постоять за честь одесской шлюхи. А кто не безгрешен, выходи! — Оля, — успокаивал я ее, — Оля, они не стоят твоих слез. Ты мне очень нравишься. Я на тебе женюсь. Ольг, выходи за меня, а? — Я уже же... же заму-жем-же... — А ты не жужжи. Наплюй на него. Хочешь, я тебе яда достану? Или клопов, чтобы они у него ночами кровь пили, как он твою пьет. Мы выпили. — А ты хороший. — И ты хорошая. Мы выпили. — Знаешь, Сань, обычно сюда мужики ходят, чтобы поплакаться, а ты такой веселый и все-то у тебя хорошо, даже трахнуть тебя хочет- ся. — Какие проблемы. Но, Оль, я с друзьями не трахаюсь. Это не- честно. Я же не же-желоб. — Вот теперь сам зажуж-жал. — Давай еще по одной зажужикнем по одной бутылочке? Они нам дадут еще бутылочку? — Мигом. — И чипсов, что ли? — Мигом. Подоспели еще две наших девочки. Я входил в раж. — Давай устроим в вашем «Вавилоне» Содом и Гоморру по- русски, чтоб им запомнилось? Давай, девчат, споем и станцуем. А ну — все на стол, к ядреней фене! На пол полетели свечи и бокалы. Девчонки только и успевали пе- реводить охранникам, что «все нормально». — Все нормально, — заверял я их. И я стал читать им стихи. Они, придурки, полагали, что мы сбацаем «цыганочку», а я читал Есенина и Гумилева, Цветаеву и Ах- матову, Волошина и Бродского. У них отвисли чугунные рты, а у меня пересохло в глотке. И мы выпили вчетвером на брудершафт. И руки наши сплелись, и девчонки вынесли меня на руках к подоспевшему минутой позже такси. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 172

«Мерседес» с негром за рулем домчал меня до отеля. За все было заплачено. И на прощание я сказал водителю: — Ты жива еще, моя старушка! Жив и я. Привет тебе, привет. На самом деле я был скорее полумертв, чем полужив. Потолок кружился. Я не стал гасить свет. Я в него погружался. Глаза закрыва- лись сами собой, и мне посылал эфир картины прошлого. Оно обща- лось со мной. Появился Ярцев. Он вернулся из больницы и сразу за- ступил в наряд. Его назначили дневальным в мою смену. Со мной еще был Серега Ермолов. Солдат срочной службы. У него была чисто женская фигура. Узкие покатые плечи. Широкие бедра. Рот полон же- лезных зубов, которым позавидовал бы любой металлист. Серега сто- ял у тумбочки с подвешенным к поясу штыком. Ярцев предлагал Ер- молову сменить его и хватался за штык. Ермолов держал его кулаками на дистанции. Не знаю, что они там не поделили. Я не вмешивался. Ярцев, не сломив сопротивления Ермолова, направился в кабинет начальника роты. Я слышал весь разговор. — Товарищ майор, разрешите обратиться. Рядовой Ярцев. — Обращайтесь. — Почему мне не выдали штык? Дневальному положен штык. — Вам он не нужен. — Мне, товарищ майор, оружие не доверяют. — А вы пока так послужите. Присмотритесь к обстановке. По- упражняйтесь. — Я хочу со штыком поупражняться. — Зачем это? — А если, товарищ майор, враг или еще кто? — Кто, например? — Диверсант, например. — Диверсантов сегодня не будет. Я вам обещаю. Идите и служи- те родине. — Нет, без оружия не могу. Дайте тогда автомат. Майор испугался не на шутку. Он заподозрил, что Ярцева рано- вато выписали из госпиталя. Он заметил, что я кручусь под дверью, и приказал мне сбегать в санчасть. Ярцева увезли. В дороге он буянил и выкрикивал бессмысленные фразы типа: «Зачем меня посадили в алюминиевую лодку? Уберите весла!» И больше он в роте не появлялся. Ермолов получил благодарность. Я, слава богу, ничего не полу- чил. Потом почему-то картинка поменялась, и я увидел себя катаю- щимся с горки с сестрой Ириной на санках. Мы благополучно съехали вниз с высокой горы, во всяком случае, такой она мне казалась в семь ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 173

лет, а потом я повез ее наверх. Пошел снег. Мне расхотелось гулять, и я решил вернуться домой. Домашние хватились: — А где же Ирочка? Я заглянул в сани. Они были пусты. — Не знаю. Ушла куда-то. — Господи, господи, — запричитала бабушка, — разве она умеет ходить? Где же ты ее потерял? — Украли! Украли! — причитала мама. Все выскочили на улицу. — Показывай, где ты ее оставил! — Я ее не оставлял. Она, наверное, вывалилась по дороге. Я заплакал. Мне стало жалко сестренку. Я представил, что она попала к злодеям, и ее несут сейчас в темный лес, где за каждым ку- стом притаилась стая волков, а она плачет от холода и голода и ничем нельзя ей помочь. Как же я обрадовался, когда мы нашли ее у гаражей. Она как упа- ла с саней, так и осталась лежать на боку. Даже не шелохнулась. Она была маленькой и не поняла, что с ней произошло. Такая послушная девочка... — Ты бы лучше голову потерял, — сказала бабушка. — Еще успеет, — сказала мама. И она была права. Голова моя была такой тяжелой, что я с трудом оторвал ее от подушки, чтобы дотянуться до мини-бара. Бутылка пива пришлась кстати. Я допил ее до конца и включил телевизор. С ним было легче. Незнакомая речь успокаивала и отвлекала. И мне удалось уснуть. И приснилось мне, что меня пригласили на работу президен- том. Дали мне триколор и ящик водки. И сказали: «Выводи, Сашок, нас из кризиса». — «Мало», — сказал я. «Чего мало-то? Все сам добу- дешь». — «Водки, — говорю, — мало. За ящик не согласен». А народ требовал: «Даешь смертную казнь олигархам! Зарплату шахтерам, деньги губернаторам! Наш гимн — “Шумел камыш”. Музыку перепи- сать, слова оставить. Пей с нами, пей больше нас». — «Не, — сказал я, — русский мужик меру знает. Не хочу быть вашим президентом. Вы этого не заслужили. Вам нужна дубина, а не президент». После этого меня схватили и повезли в Ялту на конференцию. Там всем раздали иглы и одноразовые шприцы. Я сопротивлялся и орал: — Не сяду на иглу! Но что я мог сделать против силы? Ничего. Я вырубился полно- стью. В мозг постучали. — Кто там? — спросил я. Молчание. И опять постучали. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 174

— Да кто там, черт возьми?! Вы что, оглохли и ослепли? Вы не можете жить без власти и дубин?! Без воровства и хамства?! Ведь ес- ли по совести, то всем хватит. Проблюйтесь и проссытесь. Хватит хо- дить под себя. Сколько можно заглядывать в рот памятникам? Хватит таскать их с места на место! Дело не в них. Что же вы опять творите себе кумиров?! Господа, вас же мама родила, не президент! Идите и голосуйте за вашу маму. Она вам жизнь дала, а большего вам никто не даст... Люди. Господа. Товарищи... И еще в ту ночь мне вспомнился Генка Паркальцев. Из своих со- рока он двадцать четыре провел в тюрьме. Он рассказывал мне страшные вещи. Его убили в кафе на Мытной. О его смерти я узнал из телевизионной криминальной хроники. Проснувшись, я позвонил ма- ме Геннадия. Она уже знала о трагедии и рассуждала об этом как-то уж очень спокойно и буднично: — Надо бы, чтоб ты приехал. Надо помочь ребятам забрать ма- шину со стоянки. Ключи у тебя есть? Там у него в багажнике осталась какая-то ваза, которую он хотел подарить мне на день рождения. Вот и подарил, сукин сын. Говорила ему, чтоб не якшался с Серегой и его дружками. Не послушался мать. — Как же это все случилось? — Не знаю. Две пули ему в голову попали. Говорят, что он после этого еще минут пятнадцать жив был. — Я не понимал, как так можно говорить о своем погибшем сыне, но, вероятно, она уже давно причислила его к не вернувшимся из лагерного ада. Днем позже я записал услышанный от него накануне рассказ. Привожу его полностью. Генка и сам писал хорошие рассказы. Я даже помог ему выпустить книгу. Она вышла тысячным тиражом. Для дру- зей и знакомых. Рассказ я назвал так: «Помоги же им, господи!» Можно было бы сказать, что он ворвался в камеру, но — нет, его втолкнули. Камера эта была необычная: здесь содержались гомосексуалисты, фуфлыжники, крысятники и прочие отбросы преступного мира. Тю- ремная администрация, испытывая понятную человеческую неприязнь к зэкам низшего сорта, делала все, чтобы здесь не процветали секс и насилие. Каждый вновь прибывающий, получал короткий инструктаж охранника: — Скажешь, что сидишь по двести шестой. Двести шестая — это «хулиганка». В этой статье уголовного ко- декса несколько частей. Но все они — неуважаемые. Тянувшие срок ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 175

по ней — бакланы. Как правило бакланы агрессивны и неуправляемы, им можно порвать пасть, но заткнуть ее не хватит терпения. В этой камере, куда привели Романова двести шестых отродясь не бывало. На шконках — двенадцать осужденных. Они спокойны и ленивы. Все лежат. Каждый занят своим делом. Один — блуждает взглядом по потолку, другой сам с собой говорит по-грузински, третий делает из туалетной бумаги кораблики, рисует на них фашистские знаки. Ему только что исполнилось восемнадцать. Дали ему четыре года за то, что он, заманив в квартиру соседского мальчика, надругался над ним. Все лицо — в угрях. Ими усыпана и половина спины, И весь он похож на одну большую кляксу. Сидит он в пересыльной «обиженке» второй месяц. Дело его пересматривается с подачи родителей потерпевшего, и, вероятно, срок увеличат. Пока же — передышка. Здесь не бьют, не заставляют заниматься любовью, да и какая любовь при такой оттал- кивающей внешности? Скорее всего не на этапе, так в зоне его убьют. Он относится к категории прокаженных. С таким не сядут за один стол, не подадут руки. Под горячую руку заставят жрать дерьмо. Если ума хватит, сам бросится на колючку и получит пулю при попытке к побегу, не хватит — подтолкнут, но сначала дадут возможность реа- билитироваться. Процедура эта изуверская. У опущенного, то есть распрощавшегося с целомудрием, есть шанс занять достойное место среди заключенных. Ему выдается кусок хозяйственного мыла, кото- рое он должен съесть, но предварительно его анальное отверстие за- капывается расплавленным от спички целлофаном. После такой обра- ботки оно считается возвращенным к девственности. Понятно, чем за- канчивается такая поэтапная операция с заложенным в ней летальным исходом. Сегодня Юрий получил от матери вещевую передачу: рабочую одежду, тапочки, носки. Он тут же переоделся в новое. Сначала обра- довался, а потом заплакал. Понятны его чувства: вспомнил дом, ма- менькино крыло, совсем еще вчерашнее «ничего не случилось», ощу- тил свою обреченность. День и ночь в камере горит лампа. Дежурный заглядывает в глазок. Пока все нормально. Зэки изучающе смотрят на вновь прибывшего. Кто-то слез со шконок и помог закинуть матрац на второй ярус. Там его подхватили, развернули на железных полозьях из громоздкого металлического со- оружения с центральной стойкой из трубы, к которой они и крепи- лись. Эти крупные ячейки больно врезались в спины сквозь худосоч- ные матрацы, раздерганные бывшими арендаторами этого учрежде- ния. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 176

Новый пассажир, державший в руке кружку с ложкой, присел у края стола. Взгляд его остановился на Смычкове. Болезненного вида юноша сидел на нарах неподвижно, уставившись в одну точку. Сейчас общаться с ним было бесполезно: он разговаривал с голосами. В такой позе заключенный мог находиться несколько часов, а если его еще и толкнуть в спину — будет раскачиваться. Нечто среднее между ка- менным изваянием с острова Пасхи и Пизанской башей. После много- часового оцепенения — мочил голову под краном, благо рядом с обе- денным столом, навечно сцепленным с полом скобами, видимо, чтоб не уволокли, имелся туалет, ничем не отгороженный от прихожей и трапезной. Впрочем, деление тоже условное: перегородки рисовались воображением, а оно у каждого свое. Намочив голову под краном и помыв руки в унитазе, изваяние заняло в купе верхнюю полку. Здесь, подставив голову под струи холодного январского ветра, врывавшего- ся через не застекленное окно, забранное в частокол прутьев и затем- ненное своеобразным металлическим жалюзи с внешней стороны, называемых «ресничками», юноша проходил курс закаливания. Отго- варивать его, пугать менингитом не имело смысла. Не все ли равно, в какую сторону поедет крыша. Нет, сойти с ума в таких условиях — счастье. Было не ясно: завернут он наглухо, или играет? Если это иг- ра, то она достойна Оскара. А еще он мог раздеться у всех на глазах до гола и встать в угол. Его пытались пристыдить, но в том-то и дело, что так он, наверное, чувствовал себя свободнее. Посмеиваясь, де- журный выводил его на пару слов в коридор. Особенно усердствовал рыжий. Удар у него был поставлен, да и ряха — что надо. После сан- обработки, отведав дубосина — от слова «дубинка», — заключенный возвращался к менее шокирующим гонкам. В свою очередь отыгры- вался на сокамерниках. Как-то утром обнаружился массовый падеж пуговиц. Их не было ни на рубашках, ни на брюках. Это заметил каж- дый. Стали искать, и тогда изваяние, застывшее в своем углу, спрыг- нуло на пол. Оно вытянуло руку вперед. Кулак разжался. На пол по- сыпались белые, черные и коричневые пуговицы. Его спросили: «А это-то зачем?» Оно одними жестами объяснило — тут полно подслу- шивающих устройств, вмонтированных в пуговицы. Это уж было слишком: своих пуговиц он не тронул. За что и получил по зубам. Снес, однако, зуботычку спокойно, с издевкой дал понять, что у раз- махивающих руками не все дома. А тот сказал: «Пот, вот, шизуй один». Тот, кто это сказал, в про- шлом был солдатом. Здоровенный мужик. В плечах — сажень. Му- скулы не из ДСП, а из хорошего дерева. На животе — кубики. Плечи и шея почти на одном уровне. А по характеру — спокойный. В этом случае, когда в ход пустил силу, в гипотоламусе что-то заикнулось от беспрецедентных посягательств на чужое добро. Нервная цепочка да- ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 177

ла волю рукам. Но затем он успокоился и первым подошел к новень- кому. Солдат обжился быстро. Видя, что тут ему опасность не угрожа- ет, — попал он в обиженку после многодневной бойни в разных каме- рах, где его соседством чурались, — он приходил в себя. До этого он неделю провалялся на «больничке», а потом, когда синяки перероди- лись в легкий желтый загар, его спрятали здесь. А не могли ему про- стить того, что служил в «ВВ». Статья-то хорошая: четыре года за со- участие в убийстве. Срок для сто второй небольшой. Все бы ничего, да вот убийство произошло на гауптической вахте. Поди, объясни, что по дури и по приказу сержанта один раз двинул по уху находящегося под арестом воина. Двинул в пол силы, а оно вон как обернулось. Сержант добил огрызающегося солдата ногой в висок. Свидетели по- казали, что удар рядового был единственным, а намерений для руко- прикладства у него не было. Экспертиза установила, что смерть по- следовала от удара в висок. Никто не хотел убивать, а вот как оберну- лось. Вместе с подельником попал в тюрьму. Тот еще раззвонил по всем камерам, что солдат «вэвэшник», повинен в смерти, загубил мо- лодого парня, у которого, может, и мама, и папа в тюрьме сидят. Зэки разве не люди, что же если там для их сирот нет надежной крыши, то они таким вот ублюдкам, педерастам, да насильникам спускать будут? Дудки. Оправдываться бесполезно. Оправдываться нужно было на су- де. Раз закон суров, но справедлив, то он должен действовать. Новенький вдруг резко встал из-за стола. Ложка-чебуражка, име- ющая на конце шар, чтобы ее невозможно было проглотить от хоро- шей жизни, звякнула о край алюминиевой кружки. — Кто тронет, — имелись в виду чайные принадлежности, — бу- дет иметь дело со мной, — сказал он. Глаза у него были слишком уж беспокойные, а так, по замашкам, вроде бы как здорово блатной. — Ты не кипятись. Расскажи о себе, а мы прикинем: что ты за пассажир. — Закурить дай. Дай закурить. Ему дали закурить, но он сигарету, не успев донести до рта, сло- мал. Дали вторую. Поднесли зажженную спичку. Он огонь задул. Ис- чиркал пол коробка. Обмусолил кончик. Бросил на стол превратив- шуюся в труху сигарету, коробок. — Всех сожгу! Поговорить с ним не удавалось. Он метался по камере, готовый испепелить всех и вся. Отложив свои дела, зэки ждали развязки. Такое тут долго продолжаться не может. Либо сменится лидер, либо будет много работы для кулаков. Солдат устраивал всех. Менять его на это- го выскочку никому не хотелось. Надо заметить, что большинство находящихся в этой камере, друг о друге мало что знали. Каждый старался скрыть свою статью. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 178

Многое не договаривалось. Плелись всякие небылицы. Те, что поум- нее, пустили обвинительные заключения, где ясно — за что, на рас- кур. У некоторых на руках — четвертушка машинописного текста, где могли уместиться и смягчающие обстоятельства, типа: «...и при этом сбил сотрудника ГАИ. Смерть наступила... с места происшествия скрылся на угнанной машине. С переломом рук и ног доставлен...» Тут уж, конечно, есть место для фантазии: руки и ноги при задержа- нии перебили менты. Погоня была, потому что поставили на уши «иномарку», прихватил десять тысяч долларов, но пришлось выки- нуть из окна. На счастье упаковка попала в авоську, увильнувшей от правого колеса старухи, — пусть живет богато, дай ей бог здоровья — а то бы не миновать восемьдесят восьмой (валютные операции). Вот и тактика отсюда такая: больше узнай о другом, а о себе по- малкивай. Тот же, кто решился на легенду без предъявления обвини- тельного, устраивал настоящие гонки. Выдумывал такое! Грабежи и разбойные нападения, причастность к мафии. Это, чтобы не трогали и уважали. Изощренная татуировка на ногах — кандалы с цепями. На плече — шприцы с перекрещенными иглами, три карты, финка, на тыльной стороне ладони — «Кот», что следует читать: коренной оби- татель тюрьмы, — не путать с «К.О.Т» (коренной обитатель туалета). За наколки, не соответствующие иерархическому положению, нака- зывались круто, но это уже общаковские разборы. Особняк не уважает размалеванных авангардистов. Эти Малевичи и Кандинские из народа, считают они, позорят воровскую масть. Осо- бо опасные преступники, постигающие науку красивой жизни не по учебникам для поступающих на юрфак, а по казуистическим строчкам следственных протоколов, складывающимся в многотомные дела с подтекстом, достойным пера Достоевского, не носят яркого оперения. На свободе они должны быть чуть-чуть незаметны, чуть-чуть респек- табельны, и, конечно, при деньгах. Бывший начальник Бутырской тюрьмы, наверное, их имел в виду, когда, адресуя радиосообщения служебного характера, не забывал добавить: «Желаю здоровья, а деньги заработаете». — Эй, Валет, какого хрена добро переводишь? Наверное, нашлись бы слова покрепче, да матом в местах заклю- чения не принято ругаться. Надо постоянно следить за метлой. А то сгоряча языком ляпнешь, а тут не все с высшим образованием. Кличка «Валет» к пассажиру мгновенно приклеилась. Уже вышел на связь кореш солдата. Он пользовался его особым покровительством. Вместе ели. Рядом спали. Между ними была за- метная разница в возрасте, но поговорить было о чем. Сутки в тюрьме и так какие-то резиновые, а за разговорами время незаметно тащится. Или заметнее? Не знаешь, как правильней сказать. И то, и то: неуте- ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 179

шительно, в общем-то. Кто-то сказал: «Лучше бы вообще расстреляли и вылечили. Согласен на пять лет реанимации». Тут дождешься, смотри! Вдыхай свой кислород вперемежку с табачным дымом, а умирать не моги. Тут покойников не любят. Раз, два, — и на этап. Привык к казенному стульчаку: и тебе — пописать, и тебе — пока- кать, когда вздумается. Нет, брат, получи на дорогу черного хлеба с селедкой, да поез- жай. В столыпинском вагоне не разгуливаться. Не поймешь сразу, че- го больше хочется: попить или по нужде. А, впрочем, без разницы. И то и другое сделать можешь с позволения конвоира, а у него свой ход времени, своя, не совладеющая с твоей физиология. И умные люди запасаются полиэтиленовыми пакетами, чтобы хоть как-то от времени не зависеть. Удобная непромокаемая вещь. Это что касается сбора мочи. А вот с водой хуже. Тут рецепт один: отдай селедку врагу. Не жадничай. Все равно ржавчины в ней больше, чем витамина «С». А зубы твои раскачиваются от тряски, а тошнит тебя потому, что душно. Ты что думал: раз отдельное купе, то сейчас проводник чифиру по- даст, да белье свежее? Сиди, как воробей на жердочке, нюхай под- мышку соседа. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь... Не считай по головам: собьешься и не твое это дело. Все на месте. Никуда вы не денетесь. Вспомни слова: «Шаг в сторону или прыжок считается по- бегом...» Валет на замечания не реагировал. Он весь напрягся. Сгруппиро- вался для нападения и защиты одновременно. Он готов бил принять бой, хотя никто его не провоцировал. Но человек напрашивался сам. Грех было не шмякнуть его для начала левой. Солдат ударил первым. Отступил назад, прикидывал, каким будет ответ. А драться необходи- мо, ибо стоит кому-либо усомниться в решимости, начнется брожение стаи. Постоянные оскалы и мясорубка. Когда есть вожак, все как-то спокойнее. Равные силы внутрикамерных группировок до добра не доводят. Это и начальству известно. Оно само такого нахала подыщет. В конце концов, зарплату им платят за спокойную жизнь. Валет отошел к кормушке. Он далее не вскинул руки, чтобы за- щитить себя, но и не вскрикнул от боли. Что-то мешало распрямиться собранной пружине. Но агрессивность его не поубавилась. Он про- должал угрозы: — Всех повешу! Порежу гады! Дайте бритву! При всем желании бритву ему никто бы не дал. Многие из сидя- щих здесь и сами вскрыли бы с радостью себе вены хоть каким- нибудь паршивым согнутым гвоздиком, но колющие и режущие предметы в камере — «ЧП». Единственное, на что здесь можно рас- считывать, иголка с ниткой. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 180

Иголка выдавалась часа на два в день. Нитку как можно быстрее сматывали с катушки надзирателя, подававшего конец через кормуш- ку. За маленьким окошком, открывавшимся во время подачи пищи, развлекались. От ловкости и сноровки заключенных зависело, сколько метров нитки им перепадет. Правда, если команда попадалась слиш- ком шустрая, нажимался «стоп-кран», и — хорош. Побаловались — и будя! Обычно ниток хватало. Они шли на латание брючных пролеж- ней, на изготовление самодельных шариковых ручек. На женской по- ловине из них плели кисеты, сувениры. Сложенные в несколько раз и сплетенные особым способом, они могли служить и шнурками и чуть ли не бельевыми веревками. Но это уже нонсенс. Их конфисковывали. Если в камере исчезла иголка, следовало наказание. Камера на долгое время лишалась возможности чинить свою одежду. Иголки те- рялись. Такое случалось. В этом случае искали последнего. Но, быва- ло, отчаявшийся преступник ее проглатывал: был шанс попасть на операцию в городскую больницу. Здравый смысл — за это. Хоть ка- кая-то смена обстановки. Опять же можно попытаться сбежать, как только швы наложат. Однако случай показал, что это весьма пробле- матично. Один заключенный скатал из черного хлеба футляр для иголки. Вогнал ее в хлебный мякиш; затем легко проглотил, запив во- дой. Выждали минут пять. Позвали коридорного. Тот выслушал вни- мательно рассказ сокамерников этого глупца и сказал: «Не верю. Пусть при мне проглотит». С этими словами отшпилил от черной по- душечки две иглы и протянул самоубийце. Иглоглотатель широко от- крыл рот, и тупыми концами направил их в горло. Терять ему было нечего. Мужеложество. Изнасилование двух несовершеннолетних. Срок семь лет. При условии, что ему дадут добыть до звонка. «Ну и дурак». Вертухай вышел. Вряд ли он стал докладывать начальству о случившемся. Скорее всего просто доложил из запасника недостаю- щие иголки. Какие к нему претензии? Да никаких: мало ли чего зэк наговорит. Их только слушай. Свидетели этой сцены дожидались новой смены. Попросили вы- звать врача. Похоже, вновь заступившие были в курсе, но покрывали сослуживца. А с иглоглотателем, странно, ничего худого пока не происходило. Высказывали всевозможные догадки: или еще, как говорится, не ве- чер, или — удачное попадание в желудок. Надавив на «клопа» сдела- ли еще одну аргументированную попытку. На звонок отреагировали. Спросили через кормушку «Что надо?» — «Человек умрет в камере, и что тогда делать? Мы предупредили». — «Совсем плох?» — «Зеле- ный» — «Ждите». Ждать пришлось долго. На следующий день вы- крикнули фамилию бедняги: «Уткин, на выход. С вещами». Это — ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 181

этап. Стало ясно, что здесь с ним возиться не станут. Пусть с ним му- чаются на этапе, а там, как говорится, вскрытие покажет. Сокамерники посочувствовали, на этом дело и кончилось. Экспе- римент воодушевления не вызвал. Подражателей не нашлось. Успока- ивали себя тем, что парню терять нечего. Тем временем крутой мэн продолжал буянить: — Всем писать помиловки. Быстро! Эта фраза насторожила. Понятно: очередные гонки, товарищ рас- считывал, что его признают невменяемым. Здесь пересылка. Будь ты трижды сумасшедшим — кому какое дело. Приедешь в зону, там и трави. Гуляй, кушай мух на здоровье. Заготконтора ответственности за таких не несет. Ну, дурак. Ну, угодил за решетку. А был бы умный, подумал бы раньше, что ты — дурак. Теперь поздно. Кому, скажите, понравится, когда сходят с ума на людях. Никому. Правильно. От своих проблем извилины раком встают, а тут еще дис- комфорт от новоиспеченного Наполеона. — Ты сразу говори, кто ты: Генрих III или Наполеон? — Быстро! Пошли! — Подожди, — сказал тот, кто был дружен с солдатом. — Мо- жет, человеку помочь нужно. Объясним по-хорошему, чтобы щизовал «про себя», не мешал окружающим. Поговорим, а там видно будет. — За что? Валет не отдавал себе, по-видимому, отчета, кто перед ним. Воз- можно, все в его башке перемешалось: следователи, судьи, адвокаты, заключенные. Ясно было одно — между ними связь или звенья одной цепочки, вернее цепь, на которую его посадили, как дворового пса. Он уяснил одно — вопрос, а, следовательно, должен последовать ответ. Он напрягал память. — Я ни в чем не виноват. Хочу к бабушке. — Много тебе дали? — Много. Хочу к бабушке. — Почему не к маме с папой? — Хочу к бабушке. — Сейчас пойдешь. — Правда? — Правда. Только сходи с ума тихо и никому не мешай. — Сожгу. — Опять? — Солдат погрозил кулаком. Сжался, как еж. Только взгляды колючие — в разные стороны. — К бабушке. — Молчи. — К... ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 182

— А я говорю, молчи. Ясно? Ничего тебе не ясно? Приговор с со- бой? Он порылся в карманах. Извлек мятые листы. Черт возьми! Хули- ганка. Двести шестая. Так, запустил банкой в директора магазина... Грузчиком работал. Понятно. И что же тебе не работалось? — Сожгу! Всех! К... — Значит, продолжаешь дерзить? Хорошо. Делаешь себе хуже. Кантик — кличка произошла от сокращения фамилии Кантиков — расправил на столе мятый лист бумаги. Дописал в конце пригово- ра: «Добавить два года за хамское отношение к сокамерникам. Приго- вор окончательный. Обжалованию не подлежит». Валет впились в запись. Магическое действие знаков, а, возмож- но, и сам ритуал, напомнивший самый настоящий допрос, вызвали неожиданную реакцию. — За что? Валет заплакал. Заплакал так искренно, как никто здесь не умел. Даже пуговичных дел мастер на время вышел из транса. — Бабушка. Бедная моя бабушка. Она меня не дождется. Она умрет. — Ладно, не реви. Будешь хорошо себя вести, попадешь под ам- нистию. — Буду вести. Только к бабушке отпустите. — Она тебя воспитывала? — К бабушке хочу. Он надолго замолчал. Сел на край лавки и замолчал. Иногда всхлипывал. Но больше не буянил, видимо, осмысливал слова «окон- чательный» и «не подлежит». С клопами идет постоянная война. Эти душманы такие хитрые, что, кажется, дадут фору любому академику. За неделю могли оста- вить от человека один интеллект. А ты вот сиди и думай, будет сего- дня ночью проводится рекогносцировка местности, или она уже сде- лана, а значит, жди появления десанта: прицельные падения с потол- ка, штурм коленных суставов и мягкой ткани. Можно попытаться дать заявку на их химическое уничтожение. Санитария на это пойдет. Жильцов переводят в транзитную, а это — переезд и хлопоты, равноценные потопу. Лучше, конечно, если «До меня — хоть потоп», когда уже все позади: и сборы, и кочевье, и воз- вращение в обжитую квартиру с уже просохшими ядовитыми лужами. Но передышка будет недолгой. День, два, и разогнанное, но не сдав- шееся полчище снова ринется в бой. Сострадание им чуждо, но, — и все-таки, — клоп единственное существо, сознающее, что и зэк тоже человек, и его можно доить, как и любого не нарушавшего закон. В тот момент, когда открылась кормушка, Валет стоял рядом. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 183

— Пищу принимать, — сказал конвоир. — Буду, все буду! — закричал Валет. Рука его пересекла линию двери, пальцы вцепились в металл. Не тратя слов, мол, убери руки, конвоир ребром ладони дал отмашку. Не подействовало. Тогда он пустил в ход кулак, достаточно ясно давая понять: «Куда лезешь?» Экая фигня! Кулачищи у надзирателя были увесистые, и он не мог понять, почему запястья наглеца не треснули пополам. А Валет уже просунул вторую руку в окошко, и теперь пытался вправить голову в дышащую ударами амбразуру. — Ну, подожди у меня, — сказал вертухай. Кормушку ему за- крыть не удалось, и тогда он, видя перед собой отбивную в перспек- тиве, открыл дверь. — Ты чего хочешь? — К бабушке хочу. — К бабушке? Пойдем. Вертухай взял его под руку, а потом резко заломил ее за спину. Валет почти уперся головой в пол, но даже не вскрикнул. Похо- же, что он не чувствовал боли. Это предположение подтверждалось глухими ударами там, за дверью, где происходил разбор ситуации. В оркестре обычно кончается партия барабана — вступает флейта. А тут флейта молчала. Минут через пять Валет появился в сопровождении конвоира. — Иди, Петя, — сказал он, — иди. Вполне, даже ласково. Отвел душу, и теперь по его жилам расте- калось умиротворение, да и то - понять можно: дома жена, теща — верещат, мельтешат перед глазами... Разрядка нужна человеку, а тут такой случай подвернулся. Груша, а не человек. Валет действительно был похож на грушу. На нем все висело: и кофта зеленая, шерстяная — почему-то с пуговицами на левую сторо- ну, и рубашка, и брюки, и мышцы. Получили встряску и внутренние органы. Он держался за живот. Шел на полусогнутых. — Распрямись, — говорил охранник. Он не распрямлялся. Кое-как сел. Конвоир лично подал ему шленку с дымящейся кислой капустой. Наложил с верхом. Щедро посыпал кушанье мойвой. То ли пожалел, то ли подчеркнул, что с властями не стоит ссориться. — Ешь. — А? — Ешь, говорю. За бабушку. Челюсть у Валета отвисла. Он прямо рукой отправил в пенящую- ся пасть пригоршню капусты. Челюсть не закрывалась. — Закрой рот. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 184

Он послушно закрыл рот. — Теперь жуй. Он послушно жевал. — Хватит жевать. Он перестал. — Теперь глотай. Он проглотил. — Получается? Кивнул. — Попробуй сам. Попробовал. — Быстрее. Подчинился. — Еще быстрее. Стал чавкать. — Издеваешься? По щекам потекли скользкие слезинки. Они скатывались в миску. — Ладно, будем считать, что научился. Баландер все это время скрывался за дверным косяком. Конспи- рация не случайная. Это вам не тайная война в Антарктиде, где шмыгнул между айсбергами — и был таков. Тут из каждой щели — гаргоны и минотавры. Каждый из этих чудовищ жаждет его крови и желает сделать на память рентгеновский снимок в анфас и профиль, чтобы при случае посчитаться. В книге «О вкусной и здоровой пище» таких блюд нет. Так почему же в бескрайнем море жизни нет ни ку- сочка гущи, хотя бы заготовок времен Микояна? Похоже, что все са- мое ценное исчезает в утробах баландеров, во всяком случае, добрая половина. Давайте устроим аукцион. Пусть будет тихо, как в Монте-Карло. Пусть под энергичные удары молоточка председательствующего по- явится и шестидесятикилограммовый мешок кофе, и бульонные куби- ки, и золотистая, обжигающая слюну форель, даже та же мойва, но — лопатами. Пусть продают на валюту. Что, разве здесь мало осужден- ных по восемьдесят восьмой? Только свистни — и получите хоть фунтами, хоть долларами. Можно было бы организовать продажу гжельской посуды. Как бы хорошо смотрелись полуфаянсовые кумча- ны и квасники на дощатых столах. Пусть восемнадцатый век, но ведь это, согласитесь, пробуждает эстетическое начало…. Хватит уже этих штрихованных штампов. Пора окультуривать выпавших на время в осадок членов нашего общества. Дорогие мои, ведь это же наш гено- фонд и от него никуда не денешься. Хватит лозунгов. Одинаково ре- жут слух и лаконичный «СЛОН» — смерть легавым от ножа» и «Со- ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 185

берем урожай раньше срока». Нельзя девать «срок» ни в чем не по- винной кукурузе. И тогда просветленные лики кисти Проньки и Якуньки Федоро- вых всплывут над решетчатой паволокой закрытых пансионов. Люди станут лучше, а при такой постановке дела им даже нельзя доверить ключей от собственных камер. Они озлоблены. Они при плохом рас- кладе могут самодельными ножами нарезать тех же баландеров то- ненькими дольками, и им это хорошо известно. В дискотеке мойщики посуды получают своеобразные пиратские «метки». Они гласят: «Смерть баландерам». Эти надписи украшают каемки алюминиевых шленок. Из такой посуды, гравированной гвоз- дем, страшно есть. Она изымается из обращения. Баландер балансиру- ет на лезвии ножа. Единственный шанс остаться в живых — сделать себе пластическую операцию. Понятно, в условиях содержания под стражей это невозможно. В ход идут полумеры: стукачество и свер- хлояльность. Это отсрочка. На должность баландера идут самые зачумленные, кому в зону никак нельзя, и не только потому, что там они могут натолкнуться на произвол Бонапарта, известного как создателя и разрушителя супру- жеских пар, — неравные браки в его представлении служили интере- сам государства, — но еще и потому, что вся эта беспорядочная поло- вая жизнь кончалась летальным исходом. В лучшем случае — кастра- ция без наркоза. В рабочей зоне есть вполне сносные места. Самое спокойное — зубной кабинет. Спирта как дезинфицирующего средства там почти нет, и он, естественно, не травит душу, но зато — чистота и порядок, минимальное количество посетителей. Зубы предпочитают лечить в зоне: там хоть есть с кого спросить. Работал там некий Электрон. Это не еврейская фамилия. Это рус- ское имя. Говорят, что он написал прошение на имя начальника тюрьмы по-латыни, но текст его почему-то был точной копией талей- рановского от 26-го февраля 1802 года на имя папы Пия VII. Проше- ние сочли выдержанным в духе раскаяния, и Электрон получил это теплое местечко. Самая респектабельная должность — нарядчик. Она требовала и хозяйственных, и административных, и философских навыков. На ней состоял некий Соколов. До осуждения за квартирные кражи работал в горисполкоме г. Сочи. Умелый политик, державший в руках пакет духовных акций под- чиненных ему заключенных, он плел интриги, достойные двора Медичи. Правая рука особистов, он, пожалуй, и их держал в некото- ром страхе, с филигранной точностью взвешивая и используя малей- шие просчеты, рискуя попасть в опалу. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 186

Он любил доверительные беседы, был готов к сопереживанию, но на самом деле мозг его был нацелен на захват информации. Цепкая память с быстротой компьютера выбрасывала на дисплей нужные сла- гаемые паучьей сети. У него не было плохих манер, а лишь хорошие повадки зверя. Ходил бесшумно. Говорил вкрадчиво. Властвовал безраздельно. При нем существовал так называемый «совет коллектива», но этот избран- ный им же парламент был противоположностью существующего ан- глийского. Возможно, нарядчик тосковал по партийным собраниям, и отсю- да ностальгия по всякого рода решениям и политинформациям, про- водимым силами заключенных. Вам было бы любопытно поприсут- ствовать: изгои вникают в суть Афганского вопроса, обсуждают про- блемы общеевропейского дома. Откуда этот лагерный оптимизм? Он что, впитан с молоком колхозницы Веры Мухиной? А сколько от него до хищного орла, сжимающего в когтях свастику? В ходу оговоры, шпионофобия, и все это с одной целью — вернуть обществу полно- ценного человека, то есть коварного, лицемерного, не верящего ни в добро, ни в справедливость. В ходу примитивные провокации. Нужно убрать неугодного — раз плюнуть. Он посылается в овощерезку. Там у него пропадает нож. Этап. Потом попадает на этап тот, кто по наущению нарядчика этот нож украл «за спасибо». Монарх был подчеркнуто вежлив. Целовал по-паучьи, взасос. Это не люди, а мухи, выведенные на пролетарском говне. Он — из кости динозавра. Они еще не дожили до потопа. Они играют в теннис, смот- рят «видео», посещают театры, хотя Руссо был прав, адресуясь к Д’ламберу: театр вреден и порождает моральную никчемность акте- ров и зрителей. Современное социалистическое искусство, выплески- вающее на сцену и на киноэкраны экстравагантную эротику типа «Маленькой Веры», барочный неоавантюризм, напоминает данный стриптиз. На Западе дети проходят его во втором классе. Отметьте, не за медали и призы, а исключительно из уважения к презервативам. Если бы Мольер жил в России, он бы стал Гоголем. Как здесь много глуп- цов! Их так много, и все — в курьеры... Нарядчик имел отдельный кабинет. Конечно, здесь не было гобе- ленов с изображением пышных сцен времен Ришелье и Мазарини, но зато в этой тайной канцелярии судьбоносные бумаги, дающие власть над людьми. Отведавший ее хоть раз, даже в неволе видит непонятные простому смертному сны: мраморный скоросшиватель и бронзовую чернильницу, куда погружается ненавистное перо графа Кавура, под- писавшего в Париже мирный договор, резюмирующий итоги Крым- ской войны... И кричит: «Южную Бессарабию - Молдавии?! Дудки! ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 187

Отдать ее конокраду Григорию Ефимовичу Распутину... Что?.. Не слышу... Повторите номер телефона Александры Федоровны... Что значит «вышла»?.. Тогда Николая Второго... Вечером не могу — обед в Царском Селе...» Валет видит совершенно иной сон. Ему снилась казнь Романовых. Капельки холодного пота высту- пили на лбу. Они отвесно летели вниз, в какую-то пропасть. Мимо. Опять мимо. Господи, да спаси же их наконец! Раздвинь, если ты все- силен, эти стены!.. Мария, ведь она совсем еще ребенок... В марте у нее была корь, ее рвало... Анастасия... ей плохо, у нее в глазах мартов- ские сосульки... Да разве вы не видите слез? Их бисером вышит бар- хат российского неба... Он стонал: «Прочь! Прочь приклады! Вы не смеете бить!» Валет, спавший на верхнем ярусе, вскочил и рванулся к окну. Но- ги месили тела сокамерников. Руки намертво прикипели к решетке. Начался настоящий переполох. Слабые и униженные набросились на беззащитного. Даже самые трусливые, зараженные общей травлей, считали святым делом дать ему пинка. — Бабушка! Бабушка! — не мог докричаться Валет. В его непро- будившихся глазах не было боли. Он плевался. Забрасывая попадав- шимися под руку трехлитровыми банками, бутылками из-под пива. Насильники не отступали. Вот уже упала сраженная пулями Ана- стасия. За ее спиной расправились крылья, и она медленно взмыла вверх. Мощный удар справа. Подумал: «Нельзя уходить по собственно- му желанию. Этого они от него не дождутся». Тут, повернув лицо влево, заметил недавнего знакомого, и в гла- зах появилось томление, как у статуй работы Лисиопа. — А, Беккендорф? И вы, друг, Брут? Беккендорф съездил ему по зубам. — Тогда вы не Беккендорф, — сказал Валет. Солдат натянул на правую руку перчатку. Припомнил, как с поверки до поверки искал пятый угол. Живот- ная злоба переполняла его. — Отцепись, — сказал он. — Никогда. — Тогда получишь. До этого трясшийся в углу под одеялом зэк с вялотекущей шизо- френией разделся до гола и слез с нар. Его поход к параше остался не- замеченным. Оправившись, он принялся сторожить свободный угол. Руки по швам. Его трясло. Валет держал удары. Злоба постепенно отступала, но оставался азарт: неужели он не чувствовал боли? ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 188

— Смотри в глаза! Удар. — В глаза смотри, говорю. Удар. Зрачки не шелохнутся. Как листва в безветренную погоду. Пятый прямой свалил его со шконок на пол. Ему нужно было к чему-то привязать свое тело. Вот подходящий предмет — железная стойка, уж ее-то не свернуть. В ход были пущены ноги. Они находились на уровне его клещей у тех, что лежали внизу. Казалось, должны лопнуть железные стропы человеческих мускул, но они только свивались еще сильнее. Шум в камере привлек внимание вертухаев. Они заглянули в гла- зок. Прикинули, чем грозит этот ночной бунт опущенных. Сошлись на том, что дело не стоит выеденного яйца. Ворвавшись в камеру, они решили, что всему виной голый шизофреник. — Опять масть держишь? — спросил розовощекий вертухай. Отрицательный кивок. — Выходи, — сказал бледнолицый. — Пусть оденется. — Дайте ему брюки. Отрицательный кивок. Валет, стоявший к ним спиной, как будто разрубил связывающие его со стойкой узлы. Он ринулся к открытой двери. Подножка задержала его. Он под- нялся с пола. Руку тут же заломили за спину. — Что, зэк, захотелось поиграть в футбол? — Фамилия? Валету показалось, что он в составе студотряда отправляется на прополку свеклы. Надо выругать колхозников. От него ждут рапорта. Что им сказать: что все относительно, что шапку Российской Империи нельзя носить наизнанку?.. Полно! Его вывели в коридор. С вялотекущей постепенно оделся. Прямо в сапогах лег под одея- ло. Опасно было делать ему в этот момент замечание: еще не лязгнул засов за удаляющимися конвоирами. Здесь, над этими крышами, напоминающими солярии, парящие между небом и землей, небо какое-то Аустерлицкое, почти то же, что видел князь Андрей: «Высокое вечное небо», только исполосованное прутьями. Можно допрыгнуть до него, подтянувшись на руках, можно подставить еще не скошенные беззубыми электробритвами волосы под вольные порывы ветра. Господи, как хорошо-то! ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 189

Снег хрустит под ногами. Стоят крещенские морозы. Хочется пи- сать стихи. «Соната Грига «ля минор». Оставлен в силе приговор». Получается. Все получается. Думать о близких — тоже получается. «Ты красное кресло придвинешь к окну, и сложишь крест-накрест озябшие руки. Я все же любил тебя только одну. Бог даст, я не вынесу этой разлуки». Конечно, это не Алигьери, но ведь это и не Флоренция. Безумное небо, приходящее и наяву, и во сне, небо прогулочного дворика. Десять шагов туда, десять обратно. Ни шага в сторону. Бе- тонные стены сторожат твой шаг. А там наверху — покуривают цер- беры. Они ведут неприцельный огонь по головам камешками, выле- тающими из-под каблуков. Мазилы! Там, в вышине, льющееся через край небо. Вот бы приручить его, чтобы оно не улетало из остывающих зрачков... И малый ребенок зна- ет, как скучно сидеть на одном месте, ничего не делая. Безделье всплывает наружу в самых причудливых формах. Это, к примеру, по- слеобеденное пуканье — кто больше, фальцетом, можно вытянуть до тридцати шести трелей. Тут нужны практика и чеснок. Они тщательно перемешиваются и запиваются водой из-под крана. Лучше это делать в положении лежа. Бас путает ноты и быстро выдыхается. Ваш фла- кон пуст. Но зато нет необходимости надевать противогаз. Правда, за- нятие это скоро надоедает. Интереснее писать письма на женскую по- ловину, благо она рядом, этажом выше и чуть правее. Но это не беда, было бы желание. Из обрывков бумаги, сдобренных клеем, скатыва- ются трубочки. Нанизанные друг на друга, они образуют стрелу. Клей получают из черного хлеба. Выжимки через какое-то время каменеют. Для наведения моста осталось высунуть стрелу наружу и захватить ею маятник из нитки с грузом. Потом нужно изловчиться и каким-то об- разом конец нитки закрепить на «решке». Мост готов. Женщины с нетерпением ждут сигнала, чтобы подтянуть коня к своей хате. Так, что же имеем в кисете? Табак. Отлично. Три писульки. Почитаем. Писулька первая: «У меня большие голубые глаза. Светлые воло- сы. Талия 62 сантиметра. Рост сто шестьдесят пять. Кра-а-сивая. Сто сорок четвертая статья. Срок четыре года. Хочу познакомиться с вы- соким стройным парнем. С насильником знакомиться не буду». Общаковский комментарий: — Не проститутка. — А откуда ты знаешь? — Так глаза же голубые. — Ты никогда не видел проституток с голубыми глазами? — Он вообще ничего такого не видел. — Ах, да, ты же у нас специалист по противоположному полу. Извини, земляк, тогда ты вообще выходишь из игры. — Я это к тому, что она не из группы риска. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 190

— СПИДа боишься? — Можно подумать, что ему ее для этого дела приведут. — Не ему. — Ну, тебе. — Мне блондинки не нравятся. — А я бы ее трахнул. — Пожалуйста. Писулька вторая: «Мальчики, мое письмо будет длинным. Я уби- ла человека. Это долгая история. Но я берусь ее рассказать, так как сидеть мне осталось семь лет, два месяца и четыре дня. Времени, как понимаете, девать некуда. Начну по порядку. У меня были две подруги. Они познакомили меня с одним бога- тым вдовцом. Гораздо позднее мы поняли, что в первую очередь он был крупным дельцом. У него было много денег. Нам он ни в чем не отказывал. Дискотеки. Рестораны. Словом, свободно конвертируемые удовольствия. Любка и Светка встречались с африканцами. Я к ним не ходила, а Светка с малолетства занималась проституцией. Любку втя- нули в это дело. Они копили деньги на машины. Правда, не видела, чтобы они много зарабатывали. Шмотки были. Но и расплата, пони- маете...» Тут читавший ксиву расшифровал многоточие: «Е... во все дыры. Их-то бабы, может, и посисястей, зато наши поп...» — Читай дальше. — Что, интересно? «...понимаете... Я другая. Я училась в Университете. Все шло нормально. Но этот великовозрастный подонок, который годился нам в дедушки, стал нас шантажировать. Мы стали бывать у него реже. Я даже сказала, что выхожу замуж, но это его не проняло. Он грозился предъявить моему жениху фотоснимки интимного содержания. Ниче- го особенного. Это не откровенная порнография. Я как-то по дурости разделась перед ним за пятьсот рублей. В этот момент я чувствовала себя моделью в мастерской художника. Мне и раньше приходилось позировать, но за сущие пустяки. Вот то, что с меня малевали, — настоящая порнуха. Понятно, я не видела в этом ничего дурного. Пе- ред глазами более гадкий пример. Девки вдвоем делали ему минет, а у него никак не поднимался. Я бы и за тысячу не подписалась, а они бы и меньшей суммой довольствовались. Им это нравилось. Так продол- жалось примерно год. Я не уступала. И тут Светке пришла, как казалось, спасительная идея. Она пред- ложила грохнуть Константина Эдуардовича, завладеть его налично- стью и антиквариатом. Я тут же согласилась, думая, что это возьмет на себя Светка. Но она не дура. Ей нужно было повязать нас круговой порукой. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 191

Мы готовились целый месяц. Он как-то заметил: “Что-то вы, де- вочки, зачастили”. — “Так деньги нужны”. Поверил. Игры стали ме- нее продолжительными. Пили кофе. Крутили киношку. Наше предположение подтвердилось. Константин Эдуардович ни с кем не встречался на этой квартире. Ему никто сюда не звонил. Сам он тоже. Бункер, а не квартира. С соседями — такое везение! — нико- гда не сталкивались на лестничной площадке первого этажа. Войти в подъезд можно было вдоль стены, не привлекая ничьего внимания. Все взвесив, мы решили, что дело чистое. Назюзюкались как-то и решились. Константин Эдуардович отдыхал. Он был в одном халате. — А, девочки, привет, — сказал он. Светка без всякой преамбулы звезданула его по черепу бутылкой. Раскупоривать ее не пришлось. Пробка подпрыгнула до потока. По- лилось шампанское. Мы достали фужеры, осушили бутылку до дна: не пропадать же добру. У меня дрожали руки. Светка держалась. — А теперь ты вгонишь ему под кожу пару кубиков воздуха. — Может, не стоит? Вдруг он уже отдал богу душу? — Его душа попадет в ад, — сказала она. — Делай, что тебе го- ворят. Мне пришлось сделать то, что велели. Любка довершила начатое. Она в истерике корчилась на полу и душила его фирменными колгот- ками. Орала: «Не-на-ви-жу!» Мы еле оттащили ее от трупа. «Не кри- чи, соседи могут услышать». Дали ей стакан холодной воды. Она пришла в чувство. Теперь нужно было обыскать квартиру и смотать- ся. Наличными мы нашли тридцать две тысячи. Деньги лежали в шкафу на видном месте. Мы так торопились, что хватали не самое ценное. Набили сумки и карманы. Светка предложила воспользовать- ся вместительным чемоданом, но потом мы сообразили, что он может привлечь внимание милиции. Можно было запросто загреметь под фанфары. Решили, что жадничать не стоит, придем в другой раз и все разделим по честному. Приходили мы еще раз десять: у него столько добра, что и грузовик с места не сдвинет. Потом все — завязали. Сколько можно судьбу испытывать... P.S. Заканчиваю. Девчонки торопят. Им пора отправлять коня, а я предупреждала: история длинная. Да, глаза у меня голубые, волосы светлые...» Комментарий общака: — Не проститутка. — Почему нет? — Так глаза же голубые. — Заметил, и у этой глаза голубые. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 192

— И волосы светлые. — Человека грохнула. Баба! Клевал человек всю жизнь по зер- нышку, а ему даже губы смочить шампанским не дали. — Шампанское, поди, не «Советское». — Ему теперь уже все равно. — А денег-то сколько загребли. — На троих же. — А антиквариат? — Да. — Кто с ней будет переписку вести? Толстяк с небритой физиономией поднял руку. Он поселился в камере недавно. Никто не знал, за что он сидит. Пытались расспраши- вать, но он отвечал коротко: «Был бы человек, а дело найдется». Ни- кому не докучал. Целыми днями ковырял между пальцами ног. Чув- ство брезгливости отталкивало от него пахана, а другие уже сошлись по интересам. — Будешь с ней переписываться? — Угу, — сказал он. — Ладно, уступаю. — Угу, — повторил небритый молчальник. Обиженка оживилась. Отступили на второй план треволнения. Всех захватила переписка. Гуськом потянулись к умывальнику. Рас- хватали из тряпичного кармана листы бумаги. Они не годились для раскурки, нельзя было использовать и по прямому назначению. Гру- бые оборвыши раскроили под прямым углом, добились нужного фор- мата. На третью ксиву вызвался отвечать солдат. Скоро, однако, выяснилось, что литературными навыками никто не обладает. Дело не продвигалось. И тогда Кантику пришлось выру- чать товарищей по несчастью. — Ладно, — сказал он. — Попробуем. В конце концов, не боги горшки обжигают. Дай сюда. — Форматка перекочевала на край сто- ла, где он сидел. Напряг зрение. — Какой жуткий почерк. Как у Марк- са. Так не пойдет. Зачитываю вслух: «У меня никогда не было деву- шек, но я хочу с тобой переписываться... Я люблю папу и маму. Очень скучаю...» Все это ерунда на постном масле. Солдат смутился. — А я действительно скучаю. — Скучать можно на сочинском вокзале. У пальмы. Бабы тянутся к красивой жизни. Им подавай приключения, погони... Словом... Неужели непонятно? Ты должен ее заинтриговать. — Я не умею. — Мы все изобразим. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 193

Кантик сел за письмо. — Врать будешь? — Буду. — Лучше бы правду написать. — В твоем деле много правды? Тогда молчи и не мешай. Так, — он сосредоточился, — завязка, кульминация, развязка. Так, убийство мы тебе, пожалуй, оставим, но оно будет несколько иным. Побольше романтики. На обдумывание ушло пару минут. Дальше несло вдохновение. И получилось совсем недурно. Кантик читал с выражением, точно за- правский эстрадный артист: «Дорогая Блю!..» — Почему «Блю», ведь ее же Катей зовут. — Катя — это купюра. Это пошло. — Давай дальше, — обреченно вздохнул солдат. «Дорогая Блю! Взяли мы с Лехой хату и поехали в город Ялту. Жемчужина в оправе гор! Море вздымает волны. Шуршит гривой. Так и хочется положить голубое небо, и чтобы рядом была ты. Моя рука лежит у тебя на груди...» — Так сразу? — Не перебивай. Продолжаю: «Моя рука лежит у тебя на груди. Губы склеены твоим поцелуем. По телу бежит приятная нега. Воро- вать не хочется. Хочется ласки и тепла. Целовать твои ноги, коричне- вые, врезанные в белый треугольник, похожий на чайку. У тебя кра- сивые ноги. Мы идем по пляжу. Вот гостиница “Ориадна”. Здесь мы остановились. Чудесный номер с видом на море. Белые кораблики кажутся игрушечными. В номер принесли шампанское. Оно подобно прибою. Кусочек льда я осторожно взял губами. Наши губы скрести- лись. Забвение смежило веки. О черт! Дверь выбили плечом, и мне пришлось лезть за пистолетом. Он лежал под подушкой. Пришлось потревожить твои волшебные волосы, уж извини. Блю, мне искренне жаль, что рядом была не ты. Я убил одного. Тяжело ранил второго. Все было как в кино. В два прыжка я достиг окна. Приземление было неудачным. Такая жалость: подвернул ногу. Меня взяли, и вот я здесь, среди этих голых стен. Одиноко и тоскливо...» Тут он сделал паузу. — Нормально. — Красиво, но, думаешь, в это поверят? — А во что поверят, только в коммунизм? Кантика слушали, открыв рты. Сознавалось ничтожество соб- ственных злоключений, движущаяся лента пошлых и омерзительных событий прокручивалась в обратном направлении. — Живут же люди! — подал кто-то реплику. — А дальше что? ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 194

— «Одиноко и тоскливо» — тебе этого мало? Хорошо. Добавим прозы. Он дописал: «Целую твои соски и кончики гуттаперчевых пальцев. Срок — «пятнашка». Искрение у Ваших ног. Петя». — А почему «Петя»? — Потому, что не Павел. Какая разница? Не переписывать же? Они перекурили, и Кантик принялся катать второе послание. Удивлялись, что он строчит, как из пулемета. Тут выжмешь из себя пару строк — извилины щелкают, как провода под трамвайными пан- тографами. Текст получился менее объемным: «Мой ангел! Жизнь моя начи- налась за здравие, а кончается за упокой. Начну по порядку. Недавно я похоронил отца с матерью, а еще раньше жену и двоих детей. Отец убил мать и покончил с собой, а жена с детьми погибли в авиаката- строфе. Мне тридцать, но я уже седой. Последнее время много пил. Стыдно признаться, но в дело шли даже французские духи, — пода- рок моей тети, проживающей неподалеку от аэропорта “Арли”. Это в городе Париже. Там я бывал неоднократно. Сена, конечно, прекрасна, но я больше люблю наши подмосковные пруды. Хорошо посидеть с удочкой на берегу. Срок получил небольшой. Три года. Кража автомобильного при- емника. Не знаю, зачем я полез в машину. Звучал “Ноктюрн” Шопена. Я только хотел послушать. Рука сама полезла за отверткой. Я положил приемник за пазуху, хотел выйти из машины, но после третьего стака- на меня развезло. Проснулся я уже в окружении милиции. Се ля ви! Рост мой метр восемьдесят два. Спортивная фигура. Участвовал в первом туре конкурса красоты. Среди мужчин. Люблю играть в гольф. Вот, кратко, и все. Петя». — Опять «Петя»? — поинтересовался солдат. — А почему в камере не может быть двух Петь. У них в хате три блондинки — я же не протестую. Пусть будет еще один Петя, этакий потенциальный Раскольников. Раскольников, в сущности, был дрово- секом, а не убийцей. И почему у него в руках должен был быть топор, а не отвертка? Ох уж мне этот Достоевский! — А я не читал. — Читал. Просто ты ни черта не помнишь. Век такой. Дешевый портвейн. Телевизор — коробка передач безумного века. Домино. Домино. Домино. И полетели под откос забубенные стены пристанищ, запрокинули в небо квадратные глазницы. Набухли железные вены арматуры. И стала впитываться в песок бетонная кровь, запекаясь на стыках, на шпалах. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 195

И тишина. И тишина. Как. После. Причастия. Пронзительный женский голос, пущенный тетевой горла, дал ей воскрешение. Запястья выдавливали гвозди ночных звезд. Затягива- лись облепленные мухами снежинок лунки на коже неба. Терновый венец полярного сияния скреб когтями вечную мерзлоту человеческих душ. Светила луна. Обреченно. Там, в черной проруби мироздания, лежали закопченные сердца. От них расходились черные нимбы. И тишина. И тишина. Как После. Причастия. А потом на мужской половине изолятора, застигнутой врасплох этим ночным пением, озлобленный, доведенный до последней черты голос сорвался в эту надрывную пропасть: — Пой, сука, пой! Это было время для важных сообщений. Передатчики работали лаконично. С огромным напряжением. «Сто сорок первая, вызывает сто вторая». — «Говори». Шла смена караула. Этим пользовались. Соблюдая неписаную очередность, зэки давали установки, как кому держаться на допросах; делились новостями, выводили на чистую во- ду фуфлыжников, чертей и стукачей. Информация принималась к размышлению. Сегодня их души травил этот нежный, пахнущей волей голос. Попросили более вежливо: — Да спой, что тебе? — Красотка, как тебя зовут? — Пусть он извинится. — Эй, идиот, извинись. — Извиняюсь, хотя все они бляди. — Не буду петь. — Заткни пасть! — Все на них горим синим пламенем. И тут она запела: «Гори, гори, моя звезда...» И взмыли ввысь окольцованные птицы. Их крылья распластались над колыбелью зем- ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 196

ли. Шуршали своими одеждами плакучие ивы, отвешивая поклон за поклоном. Отправку корреспонденции задерживал Молчальник. Свесив с нар ноги, насвистывая что-то про себя, как-то странно водил шариком по бумаге. Губы при этом сложены в капризный бант. — Эй, там, на галерке, ты скоро? Последовало привычное слуху «угу». При этом он только на се- кунду отвлекся, явив лицо отшлепанного ребенка. Жестокость в нем сочеталась с женственностью Фьяменты, разбуженной пением птиц. — Роман, что ли, кропаешь? Дай посмотреть. Солдат залез на нары. Заглянул через плечо пишущего. Тот сло- жился пополам, накрывая грудью тетрадный лист. Это из запасов прошлого месяца. Остальные израсходовали цивильную бумагу на кассационные жалобы. — Паразит! Какую бумагу портит. — Успел разглядеть бессвяз- ные закорючки, которые оставляют дети в предшкольную пору, играя в старшеклассников. Косые навороты даже отдаленно не напоминали буквы. — Кантик, и этот под дурака косит. Кантик закатывал ксивы в целлофан. Нетрудная операция: сло- женное до размеров половины спичечного коробка письмо в целлофа- новом переплете запаивалось на пламени спичек. Получался непромо- каемый конверт. — О боже! — воскликнул он, когда получил написанное мол- чальником письмо. Тот улыбался. У него было хорошее настроение. Он искренне не понимал, что же не устраивает его сокамерников. — Ты это серьезно, — разглядывал каракули Кантик, — или как? — Угу, — говорил молчальник. — Или как. Ему, по-видимому, нравилось произносить нараспев окончание чужих фраз. — Или как... Надо было выяснить: не блефует ли собеседник. Для проверки пустили в ход простенький тест, хотя теперь и визуальных наблюде- ний было достаточно, чтобы с уверенностью констатировать: «Ба- тюшки, да это же вылитый даун». — А скажи-ка, дорогой, кто такой Ленин? Он кокетливо скосил глаза в сторону Кантика. — Конечно, Ленин. — Ну и кем был «конечно, Ленин»? — повторил Кантик его ма- нерные интонации. — Конечно, Ленин был дедушкой. — Правильно. А кем были его бабушка? ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 197

Почему-то он обиделся этому вопросу. Ушел в себя. Однако, явно заинтригованный общим весельем, упер подбородок в кулак, медлен- но соображая, зачем эти не относящиеся к делу вопросы. Кантик повторил вопрос. Молчальник обмозговал его. На это ушла минута. Все успели надорвать животы. — У Ленина не было бабушки. Ленин — вождь мирового проле- тариата, — скороговоркой, по-газетному выдал он. — Ты не прав. Даже у Валета была бабушка... — переводя стес- ненное смехом дыхание, продолжал расспросы Кантик. — Любезный, как ты сюда попал? У тебя же на лице написано, что ты не в чем не виноват. Ты в школе учился? — Учился. Учился. Вы меня за дурачка принимаете? — И сколько же ты классов кончил? Он сначала отогнул на руке три пальца, но затем два убрал. — Один? — Один. — А почему же дальше-то не стал учиться? — А зачем? Я в тюрьме. — А затем, что и в тюрьме нашему обществу полезней грамотные люди. Тебя за что сюда упекли? — А! — отмахнулся. — И все-таки. — Сосед дурак попался. — Ты его чего, съел что ли? — Зачем, я его стулом. — Убил? — Зачем? Ударил. — Это нехорошо. — А он первый начал. Он меня костылем ударил, а его стулом. — А за что он тебя? — А я ему мешал. — Чем же? — Поздно домой приходил. — И чем же ты занимался? — Не скажу. — Почему же? — Не скажу. И все. — А суд-то у тебя был? — Конечно. — И чего ты им сказал? — А ничего. — А потерпевший? ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 198