Подписка о невыезде из ада-копия5

*** Все пройдет! Да и так все проносится мимо: мимолетный твой взгляд и бескрылая тень. Только будет без нас на земле нелюдимо. Будет вечность короче на миг и – на день. Я в парадном строю. Но не будет парада. Прозвучала команда: — Два шага вперед! Сквозь штрафные круги безрассудного ада кто меня проведет? *** И как парус наполнится светом эта алая, алая явь... Если жизнь коротка, а бессмертия нету, — ты мне кисти оставь!.. И я, и Ленька — мы оба писали стихи, но я еще писал и рассказы. Мы были богемой. У нас были толпы поклонниц. Моя свита была проще и развязней. Я знакомился с девушками повсюду, где только было возможно, и на Арбате, и в Александровском саду, и в Пушкинском, и в метро. Мне не нужно было сверхчеловеческих возможностей, чтобы зата- щить в постель одновременно пятерых пэтэушниц. Звездных девочек я не любил за чопорность и жеманство. Они слишком серьезно вос- принимали смысл моих романтических строчек, которые доносились не из меня – откуда-то свыше. А в моем юношеском естестве еще оставалось достаточно пошлости и любопытства. Грубая и развра- щенная «пытливость» компенсировалась в этих девицах юностью и совершенством форм. Они были глупы и прекрасны. Когда-то же надо начинать целоваться не через платочек! Я точно знал, когда для них настает пора гонок. Соперничество между девчонками часто заканчи- валось вничью, и те из них, кто поначалу не хотел заниматься ораль- ным сексом, — это считалось расслабухой, переходящей границы приличия, — шли, что называется, на перехват, то есть, чтобы быть ко мне ближе, не отставали от более покладистых подруг. Они все были с чудинкой. Одна была просто помешана на битлах. Резала себе вены, и чуть было не отдала концы. Меня и прозу она полюбила с тоски. По- моему, ее звали Верой. Хотя нет, Люба резала себе вены, а Вера как раз занималась танцами. Она была самой сексуальной, и я с увлечени- ем работал над ее растяжкой. Дело продвигалось не быстро. Наверное, это потому, что она разучивала исключительно русские народные танцы. А там из всевозможных «па» мне больше нравилось «вприсяд- ку». У нас с Ленькой были одухотворенные яйца, а у них — все остальное. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 49

Они были очень молоды и бесились по черному, паиньками сидя в школе на уроках, послушно внемля родительским проповедям. С девственностью они расстались легко, потому что их окружала несвобода и ханжество взрослых, постоянные «табу», игра в домино и скучные шахматы. Им не хотелось жить в мире, отданном на пере- воспитание. Секс был их единственно возможным протестом. Иногда был такой расклад: я, Ленька плюс девочки. Ленька читал стихи, а я добивал их прозой. И получалось так: — На фоне водочки и птичка вылетает... — Ленька говорил. — Птица должна ухаживать за кустом. Птица должна каждый день менять трусы. — Это я говорил. И опять Ленька: — Птица должна нести яйца. — Ленька, а если он - птиц? — Каждый птиц — свои. А птица — наши. — Надо такой плакат над кроватью повесить. — И Дзержинского повесить. Когда он перепивал, то становился совершенно капризным: его не устраивала советская власть — он запускал в нее стаканы и пустые бутылки, — ему не нравился гимн и слово «Русь». И он предлагал свой вариант: «Ой, Русь, я скоро обосрусь!» Петь это было невозможно, хотя, разбившись на два голоса, мы пробовали и петь. В таком состоянии Ленька принимался обзванивать своих телок, предлагая им приехать к нам. Все они, как, впрочем, и я, страдали географическим кретиниз- мом, и не могли понять только по одному адресу, как к нам добраться. Ленька объяснял: — Это же очень просто. Садись в последний вагон. \"Чего, чего...\", - передернул с раздражением в голосе, - чего ты там \"чегокаешь?\" Го- ворю же тебе русским языком: садись в жопу, доезжай до Измайлов- ского парка, а там иди на хуй до остановки троллейбуса... Через пле- чо, газон не стриженный, твою мать. Захочешь — найдешь. Как-то в мае нас нашли спящими в Переделкино на могиле ста- рых большевиков. Мы тогда чуть не подохли от холода. Попали мы туда, конечно, не для того, чтобы потревожить покой большевиков — царство им коммунистическое, а чтобы почитать стихи, посвященные памяти Пастернака. Пахло черемухой. Ее запах нас протрезвил. Хорошо, что мы пе- репутали дни недели и приехали в Переделкино на день раньше. На могиле Пастернака народу было немного. Я читал одним из первых. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 50

Я был молод и уверен в себе, в вечной юности поэзии и людей, положивших за нее жизнь. Писать стихи означало — бороться. Бо- роться с пошлой настенной агитацией, типа, как сейчас говорят, «Мы придем к победе продвинутого коммунистического труда», пропаган- дистскими символами в виде серпа и молота, со всей чепухой, вбитой в голову несчастным обворованным людям, которые тупо загибаются на всевозможных производствах, громыхая встроенными в их орга- низмы цепями. Нас бесили тупоголовые мировые вожди, рабовла- дельцы и работорговцы всех режимов и мастей, разбивших мир на бе- лых и цветных, на звездно-полосатых, кумачовых, коричневых и про- чих. Они присвоили себе право переписывать конституции, править библию, обносить наше сознание колючей проволокой. Мы были — «против!» Мы были — «за!» Мы были совсем за другое светлое бу- дущее, где зло безвредно, где оно принимает только литературные формы и оставлено для контраста, для напоминания о том, что на зем- ле все войны несправедливы, вся кровь пролита зря, а все совершен- ные преступления - от глупости тех, кто нами правит. Править людь- ми может только бог, и он уже все нам сказал. Надо только научиться его слушать. А, вообще-то, прав Артур Кестлер, утверждая, что чело- век – «тупик», «ошибка» эволюции природы. И я читал после небольшого вступления: — Ваш посох — ветры и мечты. Здесь три сосны с наростом кожи вниз головою с высоты летят, летят на вас похожи. Средь ветоши чу- жих могил для вас я б за любую плату достал бы, если мог, чернил. «Февраль. Достать чернил и плакать». Я написал эти строки, потому что верил: Борис Леонидович из окна своей дачи видел эти сосны и знал, что будет похоронен под их кронами, и еще мне было ясно: поэты не должны умирать, ведь без них, — черт возьми! — никто и никогда не уверовал бы в бессмер- тие. Об этом я говорил над могилой Пастернака. А где твоя могила, Ленька, я даже не знаю. Прискорбно. Но я не был на твоих похоронах, и, может, ты еще не умер? Мы брякнули с тобой по стаканчику, и ты, Губанов, опять пошел выяснять отношения с большевиками. А я возвращался пешком. Мне было все равно, когда я доберусь до дома. Но мне повезло. Меня нагнала машина. В ней сидел Галич. Оказывается, ему понрави- лись наши с Ленькой стихи. Он пожал мне руку, и предложил ехать в Москву вместе. За рулем была какая-то женщина. Она была иностран- кой. Она любила Пастернака, Галича и всю русскую литературу. Меня они подвезли до самого подъезда. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 51

Мне хотелось пригласить их домой. Я гордился знакомством с самим Галичем, я хотел послушать его новые песни, но я не мог при- гласить его к себе. У меня не было ни своей комнаты, ни своего места в жизни. Мы все оставались до старости детьми в своих убогих хру- щобах, где можно было сразу из ванной попасть в туалет. Я стыдился, будучи личностью, родительских расспросов и разносов, их старо- модной житейской мудрости, оберегавшей меня от случайных зна- комств. Мы во второй раз пожали друг другу руки, как равные, и прости- лись навсегда. Но я на всю жизнь запомнил эту короткую встречу. Я искал и находил написанные Галичем стихи и часто думал, прав он был или не прав, когда говорил: «И ради вот этой вот строчки и капли засохших чернил воздвиг я себе одиночку и крест свой на плечи взвалил...» Прошли годы. Я познакомился и подружился с его дочерью. Нет, Александр, эта одиночка одна на всех. Я так думаю, что и вы давали эту проклятую подписку, и, значит, как говорил другой хоро- ший поэт, \"нам нужна одна на всех победа\". Победа над страхом, хао- сом, невежеством и, конечно, терроризмом… А я, к слову сказать, Бен Ладена где-то понимаю. Он хочет сделать свой больной и голодный люд счастливым. Нет, я его действий не оправдываю, но как постоять за себя, за народы с иными традициями и культурой? Что, взять, да и описаться перед Америкой, или встать на колени и молиться доллару? Американские интересы должны оставаться в Америке, русские – в России, и так далее. Зачем же сбрасывать на Афганистан бутерброды с маслом и бомбами? Ребята, вашей ковбойской цивилизации сколько лет? Скажите, а ваш Буш читал хотя бы арабские сказки? А он, к примеру, знает, что арабские алхимики через итальянские порты забросили в Европу бе- лила, с появлением которых и началась масляная живопись… Вы, господа, многого не знаете, а беретесь судить… А разве заокеанские президенты не отдают приказов на уничто- жение людей?.. И вот как я предлагаю бороться с терроризмом: поли- тикам, скрывающимся от повседневной жизни в бронированных ли- музинах, ежедневно по три раза в день перед зваными завтраками, обедами и ужинами давать по башке резиновыми палками, пока они не попросят: «Ребята, давайте жить дружно, вы – сами по себе, мы – сами по себе, а оружие перекуем на презервативы…» Не секрет, что президентами становятся не самые лучшие и умные, скорее - наобо- ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 52

рот: у честного человека нет в запасе должного количества каверз и интриг, чтобы добраться до вершин власти… Одиночки метут дворы и коридоры… Они не назойливы и чересчур усердны, до смешного застенчивы и совершенно лишены «чувства локтя», железного локтя. Мне вспоминаются строчки какого-то советского поэта, который, описывая слепого в электричке, призывает: «… толкайтесь, это ниче- го… я буду знать, что рядом люди…». Люди?.. Большой вопрос! Одиночки - пророки с кляпами во рту. Нас слышат, но не слуша- ют. Нас боятся, но нас и убивают. Нам ставят памятники, чтобы мы замолчали навсегда. Властьимущие снисходительно нам говорят: «Памятниками не рождаются». И эти целовальники и трапезиты решают: кому — по пояс, кому — в полный рост. Так и хочется крикнуть порой временщику: «А иди- ка ты, иди-ка ты … куда Макар – коров… Не строй себе эдикулу в присутствии богов?». Не надо никого судить. Мы все сидим на одном электрическом стуле, и рубильник – в руках господа и Чубайса. Рухнула империя зла. А вы думаете, что намного дольше продер- жится империя свободного хамства? Вас объединяет упоение превос- ходством. Оно призрачно, потому что несовершенно. Оружием его не добиться, а словами из комиксов не побороть ни чужую многовеко- вую культуру, ни стремление жить и думать иначе. Хотите стать сво- бодными – стройте больше тюрем. Мы это уже проходили, когда воз- водили наш, новый мир. Кирпичи разлетелись в разные стороны со свистом. Мне жаль людей погибших под развалинами небоскребов, но мне и жаль людей, которые живут в разбомбленных лачугах. Давайте жить по-хорошему, но по разному. Ходить друг к другу в гости, не ходить, но не ходить - без оружия. Одним дают срок за его хранение, а другим дозволено запросто таскаться в чужие страны с ядерными бое- головками. Это никуда не годится. Лучше обязать всех и каждого пи- сать хорошие стихи на всем, что стреляет и режет, и, уверен, люди са- ми избавятся от этих ненужных предметов… Шучу, конечно… Я за всеобщую культурную революцию. И, право, не знаю, как можно быть одновременно творцом и тираном, хотя примеры есть: Критий, живший в 460 – 403 годах до нашей эры в Афинах, был главой «тридцати тиранов», а также философом, оратором и писателем… Чаще всего тиранами и демонами становятся лакеи. Дай вояке во- время генеральский чин, и ему не придет в голову идея о мировом господстве. Нужда и унижения бросают человека во власть. Ленька, ты лежебока. Вставай, а то проспишь собственную славу. Давай я помогу тебе встать с земли... Ленька, ты меня слышишь? ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 53

Руководил нашим литературным объединением Симон Абрамо- вич Бернштейн. Он был карликом. Большая голова с открытым лбом и умными лакмусовыми глазами, которые всегда, сколько я его помнил, казались жадно живыми, была посажена каверзным образом на безоб- разное маленькое тельце с короткими ручками и ножками. Природа безнадежно запутала этот клубок жизненной энергии, ума, терпимости и уродства, которое, впрочем, не вызывало чувства брезгливости, и вовсе не замечалось нами в тесных подсобках раз- личных «ДК», куда мы набивались для занятий по понедельникам и пятницам. Все дни недели в те прекрасные годы только из них и состояли. Мы целиком отдавались творчеству. Параллельно я хотел заниматься живописью. Так совпало, что по этим же дням и в эти же часы по соседству с нами работала изостудия. Наш цех был шумным, а за дверью мастерской всегда стояла ти- шина. В коридоре пахло скипидаром. Как-то раз я заглянул в приоткрытую дверь. Сквозь щель мне бы- ли видны склоненные над мольбертами студийцы. Они были сосредо- точены. Ничто не отвлекало их внимания, как будто взгляд каждого был помещен в пожизненный прицел, а палец лежал на спусковом крючке... Мишенью была модель. Обнаженная девушка позировала самодеятельным художникам. На нее были обращены десятки глаз. Я обомлел. «Ничего себе, — подумалось, — я с таким трудом уговариваю девушку раздеться, прибегая к различным уловкам, вплоть до шлюзования штор с комбинированием света и полутьмы, а тут ничем не прикрытая нагота бесстыдно заполняет атропином мно- гочисленные зрачки. Разве при таком раскладе здоровый человек мо- жет водить кисточкой по холсту? Нет, я бы так не смог. Если бы я по- пытался стереть ластиком прекрасные, переносимые на ватман линии, он превратился бы в кусок скалы, зажатый между пальцами. Навер- ное, надо быть очень немощным и старым, чтобы, кряхтя и покашли- вая, ерзать углем по бумаге... Одна моя семнадцатилетняя подруга бегала к скульптору, чтобы подработать на мороженное. После посещения его мастерской она приходила разгоряченная, но не удовлетворенная. А моя скромность и целомудрие ее бесили, ведь она не могла мне приказать перейти к ак- тивным действиям и овладеть ею. Я брезговал даже прикасаться к ней, представляя, как только что, за час до нашей встречи, сорокалетний ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 54

сластолюб облизывал ее с головы до ног, рассказывая о древнегрече- ских школах, где мальчики и девочки бегали по классам голыми. Его ласки она принимала, как дежурные блюда, а я должен был подать де- серт. Я никогда не был гарсоном, и потому бросал на пол белое поло- тенце подавальщика. Так я поступал по молодости и по неопытности. Верни мне сейчас это время, и я, быть может, уступил и ее и своим тайным желаниям. Сколько коленей я недоцеловал, сколько губ не прочел, сколько вздохов не разгадал! Но такова молодость: наивна и глупа. Все чего-то х о ч е т с я, а не м о ж е т с я, а ведь два этих слова живут на одной улице. Мне показалось, что прошла вечность. Объявили перерыв. Девушка исчезла за ширмой, переоделась и вышла в коридор по- курить. Я тоже курил. Мне хотелось с ней заговорить, но простота и обы- денность ситуации, а вернее резкий переход от возвышенного к кори- дорному мешал мне быть раскованным. Как будто мне дали фору не- сколько очков, а я не готов был воспользоваться преимуществом. Я решил, что познакомлюсь с ней в следующий понедельник. Правда, в понедельник ее место занял мужчина в плавках, а это было менее интересно, и таким образом занятия живописью были отложе- ны. К Симону ходили менее доступные девочки, но легкая добыча интересна только браконьерам. Я же любил посидеть с удочкой на бе- регу... Симон Абрамович был нашим общим любимцем. В разной степе- ни наделенные талантом, мы более или менее одинаково безболез- ненно переносили его критические замечания. Он умел находить в каждом произведении автора стоящие куски, речевые обороты. Даже если под перекрестный огонь критики попадал откровенный графо- ман, он и для него находил мягкую форму \"разноса\", стимулируя лю- бовь к творчеству. Но о том, как проходили наши занятия, писать не буду, чтобы не сбиться на литературщину. Скажу коротко: шел процесс. А ЧТО ТАКОЕ ЛЮБОВЬ? ДА НИЧЕГО, ЛИШЬ ВИНТИК В БАШКЕ. НАДО ТОЛЬКО НАУЧИТЬСЯ ВЫКРУЧИВАТЬ ЕГО ОТТУДА ХИРУРГИЧЕСКИМ СКАЛЬПЕЛЕМ, И ТОГДА - И ВСЕ БАБЫ ТВОИ, И ВСЕ БУТЕРБРОДЫ С СЫРОМ, - КСТАТИ, НЕНАВИЖУ СЫР: ОН ПАХНЕТ НОСКАМИ,- И, ИЗВИНЯЮСЬ, ПИВО КЛИНСКОЕ. ЛЮБОВЬ С СОБОЙ В МОГИЛУ НЕ ВОЗЬМЕШЬ. ВОЗЬМЕШЬ? НЕПРАВДА, НЕПРАВДА! ЧЕМ ТЫ ЕЕ ВОЗЬМЕШЬ – СКРЮЧЕННЫМИ ОКОЧЕНЕВШИМИ РУКАМИ ИЛИ ХОЛОДНЫМИ СОСУЛЬКАМИ ГУБ ПОД СГНИВШИМ ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 55

НОСОМ? ЛЮБОВЬ, ЛЮБОВЬ! ЗНАЕТЕ ЧТО: ПОЦЕЛУЙТЕ СЕБЯ В ЖОПУ! ЭТО БУДЕТ ЧЕСТНЕЕ. А ВСЕ СТИХИ, ВСЕ ВЗДОХИ НА СКАМЕЙКЕ – ДЛЯ ОЧЕНЬ БЕДНЫХ И БОЛЬНЫХ НЕИЗЛЕЧИМЫМИ БОЛЕЗНЯМИ. И НЕ НАДО ПРИВОДИТЬ ПРИМЕРЫ ИЗ КЛАССИКИ. ЭТО ТОЛЬКО РУКОПИСИ НЕ ГОРЯТ, А КЛАССИКА ГОРИТ, ЕЩЕ КАК ГОРИТ… И УЖ ЕСЛИ ЧИТАТЬ ЛИТЕРАТУРУ, ТО ТОЛЬКО ПРИ СВЕЧАХ… А ЛУЧШЕ ВООБЩЕ НИЧЕГО НЕ ЧИТАТЬ. ОСТАВИТЬ ТОЛЬКО ГЛАВНОЕ – МАМА МЫЛА РАМУ. НУ, КТО ТАКОЙ, СКАЖИТЕ, ШЕКСПИР? ЗАЧЕМ ЕГО ЧИТАТЬ? «РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА» - ЭТО ПРО ЧТО? ПРО РАЗБОРКИ МАЛОЛЕТОК С ВЕРОНСКОЙ ПЛОЩАДИ, ПРО ИХ НЕУДОВЛЕТВОРЕННОЕ СЕКСУАЛЬНОЕ ЛЮБОПЫТСТВО. ЭТО – ЧТО: ПОЗНАКОМИЛИСЬ – НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ – И В МОРГ? ТОЛЬКО НЕ НАДО ПРО ЧУВСТВА! ВОТ ТОЛЬКО ПРО ЭТО НЕ НАДО! МАЛЬЧИК ТОМИТСЯ ЖЕЛАНИЯМИ - УЗКИЕ НОЖНЫ, СКОЛЬЗКИЙ КИНЖАЛ… ЭТОТ МАЛЕНЬКИЙ МАНЬЯК УБИВАЕТ ЧЕТЫРНАЦАТИЛЕТНЮЮ ДЕВОЧКУ И КОНЧАЕТ ЖИЗНЬ САМОУБИЙСТВОМ. В НАШИ ДНИ ОН ПОЛУЧИЛ БЫ ПОЖИЗНЕННЫЙ СРОК. А МЫ УМИЛЯЕМСЯ ЧИСТОЙ ЛЮБВЬЮ. ДА НЕ ТАК ЭТО ВСЕ… САМАЯ ОБЫКНОВЕННАЯ ДИСКОТЕКА. ДЕВОЧКА ВСКРЫВАЕТСЯ И ИСТЕКАЕТ КРОВЬЮ ПО ПОВОДУ ВИРТУАЛЬНОЙ ЛЮБВИ К ПОП ЗВЕЗДЕ. В УШАХ – ЛАЗАРНАЯ ВАТА, В НОСУ – КОЗЯВКА, В ДОВЕРШЕНИИ КО ВСЕМУ - НЕТ ДЕНЕГ НА ТАМПОНЫ... ПО-О-ЕХАЛИ!… СОЛНЦА ДОСТАТОЧНО ДНЕМ… ОНО НУЖНЕЕ НОЧЬЮ… ВОТ О ЧЕМ НАДО ДУМАТЬ! И Я БЫ ВМЕСТО СЛОВ « НО НЕТ ПЕЧАЛЬНЕЙ ПОВЕСТИ НА СВЕТЕ, ЧЕМ ПОВЕСТЬ О РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТЕ», НАПИСАЛ СЛЕДУЩЕЕ: «МЫ ВЫЯСНИМ НА КЛАДБИЩЕ: ЗА ЧТО ЛЮБИЛ РОМЕО, БЛИН, ЕЕ БЕРМУДСКОЕ ВЛАГАЛИЩЕ, ГДЕ ПРОПАДАЮТ КОРАБЛИ…» А ТО – «… МАЛЬЧИК КОНЧИЛ В ДЕСЯТКУ…», «ДЕВОЧКА РАСКАЧАЛА КЛИТОРОМ ЛЮСТРУ…», - ИЗ ГАЗЕТНЫХ ЗАГОЛОВКОВ. НЕ НАДО ЕРНИЧАТЬ! И ПРАВИЛЬНО ГОВОРИЛ МУЖ КОРМИЛИЦЫ ДЖУЛЬЕТТЫ: «ЧТО, УПАЛА ТЫ НА ЛОБИК? А ПОДРАСТЕШЬ – НА СПИНУ БУДЕШЬ ПАДАТЬ». И, ЗАМЕТЬТЕ, В ТОТ МОМЕНТ КРОШКА ДЖУЛЬЕТТА ПЕРЕСТАЛА ПЛАКАТЬ И СКАЗАЛА «ДА». ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 56

ОТЛИЧНО. ГРАМОТНО. СРАБОТАЛ НУЖНЫЙ ПРИРОДНЫЙ СЕНСОР, А ЕСЛИ ПОЛЬЗОВАТЬСЯ ДОПОТОПТЫМИ ТУМБЛЕРАМИ ЧУВСТВ, ТО ПЕРЕД СМЕРТЬЮ МОЖНО ОСТАТЬСЯ С КУРИНЫМ ПЕРОМ ЗА УХОМ И СОСАТЬ УКАЗАТЕЛЬНЫЙ ПАЛЕЦ, СМОЧЕННЫЙ ДЕТСКОЙ МОЧЕЙ. И ЭТО – ВСЕ, ЧТО СДЕЛАЮТ ДЛЯ ВАС ДЕТИ И ВНУКИ, ПОМЯНИТЕ МОЕ СЛОВО. УЖ ЕСЛИ ВЫ НЕ ПИСАТЕЛЬ, А ЧИТАТЕЛЬ, ТОГДА ОТЫМЕЙТЕ «Короля Лира». ЭТО БУДЕТ КРУТО. ЭТО ВТОРАЯ СТОЯЩАЯ ВЕЩЬ ПОСЛЕ БИБЛИИ. _______________ВТОРОЕ ОБРАЩЕНИЕ К ТРЮМО:_________________ секвенция НА СКОРЛУПУ — ОРЕХ МЕНЯЮ Я. А ТЫ МЕНЯЕШЬ ГРЕХ НА ГРЕХ. Я РАСПРЯГАЛ ЦВЕТЫ, ПОИЛ ИХ ЗНОЕМ ДНЕЙ. ЛЮБИМАЯ, А ТЫ — ЦВЕТЫ МОИ — НА СНЕГ. УГАСШИХ ЗВЕЗД СЛЕДЫ Я СОБИРАЮ В ДОЖДЬ ИЗ НАШИХ «ДА» И «НЕТ». ТЫ ПОГАСИЛА СВЕТ, ВЕДЬ ТЫ МЕНЯ НЕ ЖДЕШЬ. ВЕДЬ ТЫ МЕНЯ НЕ ЖДЕШЬ. ТЫ ПОГАСИЛА СВЕТ ИЗ НАШИХ «ДА» И «НЕТ». Я СОБИРАЮ В ДОЖДЬ УГАСШИХ ЗВЕЗД СЛЕДЫ. ЦВЕТЫ МОИ — НА СНЕГ. ЛЮБИМАЯ, А ТЫ ИХ ПОИШЬ ЗНОЕМ ДНЕЙ? Я РАСПРЯГАЛ ЦВЕТЫ МЕНЯЯ ГРЕХ НА ГРЕХ… МЕНЯЛ И Я… А ТЫ — НА СКОРЛУПУ — ОРЕХ?.. А назавтра Симон Абрамович Бернштейн умер. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 57

Поэзия никого не воскрешает. Это бесполезное волшебство. Ему нет применения. Потому что, - и все-таки, и все-таки! - это одноразо- вая неизлечимая болезнь… Поэт рождается и умирает не как все лю- ди. Он умирает по несколько раз на день. Он умолкает на годы, а по- том вдруг, когда сказанному \"тайнописью\" себе во зло приходит ко- нец, кажется, поэт становится доступен каждому школьнику. Чушь собачья! Все равно, что залезть к покойнику под дощатое одеяло и сказать: \"Любимый, как от тебя здорово пахнет…\" Поэт не может быть кем-то понят до конца, потому что нет конца непониманию. Он не понят никем. Это просто невозможно. Мне сообщили о дне похорон друзья. Они звонили из его дома и матерились по очереди: Представляешь, и квартиру опечатали, и все наши рукописи по- падут теперь в КГБ. Тогда жди краха империи. — Представляешь, он хотел завещать мне пишущую машинку. Как ее теперь получить? Грифы! Грифы! Грифы! Жлобы. Разве вы не знаете, что рукописи не горят, что лежащих на смертном одре не бьют, что не вручают при жизни подписку о невыезде из ада, что это бесчеловечно и подло! — А, Симушку привезли... — сказал уже знакомый мне могиль- щик. — Мы его в лучшем виде запеленаем... Хо-ороший был человек. Щедрый. Я полез в карман за \"чаевыми\". Странно, неужели эти посмерт- ные поборы не имеют отдельного значения? Но гробовщик отодвинул руку с деньгами: — Он за все заплатил на этом свете. Кинь эту дребедень в могилу, хотя там кабаков нет. Он что-то еще хотел сказать, но на всякий случай отошел от него подальше. Провалился бы он со своими пророчествами. Красные гвоздики ломались на морозе. Я не узнавал кладбища. Как быстро оно разрослось. Сколько све- жих могил. Казалось бы, прошел всего год, а уже и здесь поселилось запустение. Неухоженные могилы были видны за километр. Конечно, запустеет скоро и эта, но я вспомнил маленький кулачок, прижатый к сердцу, и успокоился: «Никогда...» И опять взгляд искал и не находил того загадочного места, куда сейчас летела душа Симона. Наверное, мать ждала его совсем в про- тивоположной стороне. Читали по памяти его двустишья. А мне запомнилось только одно: «В этом мире мы вдвоем: Я и этот водоем». ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 58

Без Симона литературные вечера стали неинтересными. Мы еще какое-то время собирались на разных квартирах и дачах, а потом ста- ли разобщаться, терять интерес друг к другу. Эдмунд Феликсович Йодковсвкий, автор знаменитых строк «Едем мы, друзья, в дальние края…», превратил наши литературные вечера в посиделки. Во- первых, мы стали структурой, которая получила название «Соломен- ная сторожка», во-вторых, сам в юности ударившийся об угол совет- ского романтизма, Эдик не воспринимал иных направлений, а особо гонима была ассоциативная литература, в-третьих, произошла некая коммерциализация процесса: была введена кружковская премия, \"мэтрическая\" система присуждения, печенье к чаю, беспробудное пьянство. По аналогии с «белыми воротничками» мы разделились на «золотые перья» и «куриные». Через занятие читалась Эдикова «не- тленка» под названием «Марсианка бродит по Арбату». Он начал пи- сать ее с пеленок. Вещь всем обрыдла. Ей не хватало искренности и отрешенности. Эта проза была и не коньюктурной, и не диссидент- ской. Так, серединка – наполовинку… У Симона любимчиков не бы- ло. Он находил слова для каждого, и все успевали на его вечерах вы- сказаться по полной программе, даже, помню, пускались в ход стулья. Правда, я и у Эдика получил подсвечником по голове. Обидней всего, что этот бронзовый подсвечник я же ему и подарил. Эдик, надо отдать ему должное, моего обидчика прогнал взашей. Я за себя постоять не мог. Я вообще-то лежал в соседней комнате с двумя девицами и пил шампанское. Меня шатало и тошнило, когда я решил присутствовать на читке. Свою прозу читал Козловский. Его возмутило, что я вошел в комнату голым, и, как ни в чем не бывало, принял участие в обсужде- нии произведения, которое, естественно, не мог слышать через стену. Но, хорошо зная Козловского, я нес вполне доброжелательную чушь. Конечно, чопорность обстановки была смазана. Я слышал смешки де- виц, угрозы шокированных кандидатов в члены СП СССР, а перед глазами раскачивалась отвисшая челюсть автора. Он угрожал: — Не буду читать. — Правильно, - говорил я, - лучше спой… Он и спел двадцать лет спустя. Припомнил мне тот вечер. И наградил меня в своем романе нелестными эпитетами. Роман попался моему отцу на глаза, и он, будучи человеком дотошным, проработав- шим долгое время книжным червем в ранге редактора толстого жур- нала, подчеркнул касающиеся меня строчки красным карандашом. Он сказал: « О тебе тут семь раз нелестно отзываются». – «Пап, я тебе ве- рю, я не буду пересчитывать… Я его частенько критиковал за жлоб- ство, потому что писатель он никакой. И еще: Козловский и есть Коз- ловский. С такой фамилией нельзя быть писателем. Это неприлично. Мог бы взять фамилию жены. Кстати, это я его познакомил с Верони- ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 59

кой Долиной. Нет же, гордыня не позволила. Я же, когда на вечере у Йодковского впервые увидел Веронику, сразу сказал: «Это очень грустно. Эта девочка будет иметь успех». Я вызвался проводить ее до дома, но был не в форме, и поручил эту почетную миссию Козловско- му, между прочим, и такси оплатил… Я подозреваю, что Козловский умудрился и свадьбу сыграть на оставшуюся мелочь. Так-то, папоч- ка…». В принципе, я вполне заслуживал того, чтобы получить под- свечником от Козловского, но руку на меня поднял какой-то его зна- комый, причем, этот гад воспользовался тем, что я покинул апарта- менты с шампанским и девочками… И я застаю такую картину: этот хам пьет мое шампанское из горла, да еще и заглядывается на недопи- тый бокал, который я оставил на жопе одной из своих спутниц, да, пэтэушницы, да, глупенькой и блядовитой, но это, сука, не тобой за- казано… Не трогай. Без разрешения. Я очень вежливо сделал чело- веку замечание, а взамен получил разбитую бровь. Жена Йодковско- го обработала мне рану, и указала другу Евгения на дверь. Это и было признанием моего таланта. Мне многое прощалось. Татьяна была седьмой официальной женой Йодковского. Она бы- ла молодой, симпатичной. Шестерых Эдик предал. Он легко предавал всех и вся. Он и в литературе-то не реализовался только потому, что не был честным даже с собой. Последнюю жену он оставил больной и несчастной. Он променял ее на официантку с необыкновенным ор- газмом. Оргазм этот ему дорого обошелся. Татьяна могла трахаться в ванной с первым встречным, пока Эдик читал очередную главу из «Марсианки». Она с циничным бесстыдством рассказывала в кругу его друзей о своих похождениях. Эдик скрипел зубами, колотил ее, пытался взывать к совести, но – безрезультатно. Это тот случай, когда он не отпустил короткий поволок… Татьяна его бросила. Потом была еще одна жена. И ее передергивает от имени Йодковского, хотя и эта женщина была восторженной поклонницей его таланта, клялась быть с ним до могилы. До могилы и была, а дальше не шагнула, вырвала поводок из рук, перекрестилась и нашла себе другого. Теперь стыдит- ся своих прежних слез, ее устраивают новые, пахнущие бензином… Эдик погиб по- дурацки. Его сбила машина. Распустили слухи, что это дело рук ФСБ. Какое к черту ФСБ... Старая пьяная калоша не в том месте перешла улицу. Вот и все, братцы… И правильно говорил мною любимый Ар- сений Прохожий: «Если ты еще не расстрелян, значит - душу твою растлили». Арсений был прекрасным философом и поэтом. Не пони- маю, за что его-то сломала судьба. Так вот взяла и переломила надвое, как карандаш. Наркоманы убили его единственную дочь. Поводок оборвался, а он крепко держал его в руках. Я не знал о его горе, когда мы встретились в центре Москвы. «Арсений, - сказал я, - давай я по- ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 60

могу тебе выпустить книгу. У меня есть деньги. Пора бы оставить след». – «А, Саша, это ты. Я тебя не узнал. Я теперь никого и ничего не узнаю. Не хочется». Тут он мне и рассказал про свою дочь. Она была одна в своей квартире, и имела несчастье открыть дверь своим друзьям-наркоманам. Те ее за «телек» и «видак» грохнули. Арсений добавил: «Теперь вообще никого не расстреливают. Кончается э п о х а. Справляйте тризну по эпохе без меня… Скрижали не нуждаются в форзацах». Сказал и ушел, не прощаясь… Наверное, навсегда. Планеты переместились. Стихотворные дожди затихли и разба- вились пустотой. Дворники стали мести дворы, слесари, вахтеры и ки- тобойцы перешли на прозу. Стадионы опустели. Теперь там поют. И правильно делают. Жить стало скучно. «За выход кто-то жизнь заплатит, а кто-то три рубля за вход…». Страна не могла остановить свои заводы и фабрики. Она уже и так много сделала для поэтов, отдав им площади, стадионы и Поли- технический. Площадь Маяковского без Симона и нас осиротела. Голуби все реже загаживали выбитые на камне слова: «Владимиру Маяковскому. Поэту пролетарской революции от правительства Советского Союза». Насрать всякому правительству на наши стихи. Прощайте, голуби! Вас будут жрать бомжи на свалках… ТВЕРДОЛОБЫЕ ПРАВИТЕЛИ, с мозгами прошитыми кетгутом, С КАМЕННЫМИ НАШЛЕПКАМИ НА ЛИЦАХ, С БРОНЗОВЕЮЩИМИ ЩЕКАМИ, ОНИ ПРИНИМАЮТ РЕШЕНИЯ, КОГО БОМБИТЬ, КОГО ТОПИТЬ, КОГО НАЗЫВАТЬ РЕВОЛЮЦИОНЕРАМИ, КОГО ТЕРРОРИСТАМИ, А В СВОБОДНОЕ ОТ ЭТИХ ГЛОБАЛЬНЫХ ЗАДАЧ ВРЕМЯ ВЕДУТ СВОИ НАРОДЫ В ДОКАМЕННЫЙ ВЕК, ПИЧКАЯ ЕГО ЯЗЫЧЕСКИМИ ЗРЕЛИЩАМИ. ОДИН ПОЕТ – ВСЕ ТАНЦУЮТ. Я ЭТОГО НЕ ПОНИМАЮ. А ПОЧЕМУ, КОГДА ОДИН ГОВОРИТ, - ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ МОЛЧАТ, И НЕ ПОТОМУ, ЧТО СОГЛАШАЮТСЯ, А ПОТОМУ ЧТО НЕ СЛЫШАТ… И НЕ ХОТЯТ. ЭТО ТРУДНЕЕ ВСЕГО. ПОЧЕМУ, КОГДА МЫ, ПОЭТЫ, ХУДОЖНИКИ, КАЛЕЧА СВОИ СУДЬБЫ, НЕДОЕДАЯ, УМИРАЯ ОТ НЕХВАТКИ ВРЕ-МЕ- НИ, ОБЛЕТАЕМ, КАК ОСЕННИЕ ЛИСТЬЯ С ДЕРЕВА ВСЕЛЕНСКОЙ ЖИЗНИ, УМОЛКАЕМ С БОЖЬЕЙ ПОМОЩЬЮ, К НАШИМ МОГИЛАМ НЕСУТ ЦВЕТЫ?.. НЕ НАДО НАС ДОЛЬШЕ МУЧАТЬ… СЛЫШИТЕ, НЕ НАДО! ЗАБУДЬТЕ! ЗАБУДЬТЕ НАВСЕГДА! И ЗАБЫВАЮТ! ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 61

И ЧЕРТ С НИМИ! Я ЖЕ ПОМНЮ ВСЕХ, КТО ТВОРИЛ НА ЗЕМЛЕ. ОТ БОГА – ДО СЕБЯ… И Я СЧАСТЛИВ… МОЖЕТ БЫТЬ… СТУПЕНИ. СТУПЕНИ. СТУПЕНИ. НЕВОЗМОЖНО ДО БЕСКОНЕЧНОСТИ ПОДНИМАТЬСЯ ПО НИМ ВВЕРХ. ТРУДНО ДЫШАТЬ. НЕ ХВАТАЕТ ВОЗДУХА. НЕ ХВАТАЕТ ЛЮБВИ… Я БОЛЬШЕ НЕ ПОНИМАЮ: ДОЖДЬ, ЭТО ЧТО – КАПЛИ, ПАДАЮЩИЕ С КРЫШ, ИЛИ КРЫШИ, СЛОЖЕННЫЕ КАК БУМАЖНЫЕ ГОЛУБИ, ИСЧЕЗАЮЩИЕ В БЕЗДНЕ ЕДИНСТВЕННОЙ КАПЛИ? ХОЧУ Я ТОГО ИЛИ НЕ ХОЧУ – Я СКАТЫВАЮСЬ ВНИЗ… МИЛАЯ! МИЛАЯ! МИЛАЯ! СВЕТИТСЯ АДСКИЙ ШАР. ЧТО ЖЕ ТЫ ОТПУСТИЛА — СДЕЛАТЬ ПОСЛЕДНИЙ ШАГ?.. МИЛАЯ! МИЛАЯ! МИЛАЯ! ВСКАКИВАЮ НАХОДУ В ПОЕЗД ИДУЩИЙ МИМО… МИГ – И УЖЕ В АДУ. Самые страшные сны — от переедания на ночь. Утром я не ем ничего или почти ничего. Мне не хочется есть. К обеду я успеваю проголодаться, но есть, как правило, нечего. Дежурная курица выни- мается из холодильника для размораживания. — Будешь куриный суп? — спрашивают меня. Что толку в утвердительном ответе, если доподлинно известно, что ночевать птице придется в морозильной камере... И так до беско- нечности: утром она оттаивает, вечером ее ждет северный полюс. А, протухшая, она уже в пищу не годится. Мы отпускаем ее на волю. Я терплю долго. В какой-то из дней наедаюсь на ночь. Съедаю три яйца всмятку, бутерброд с сыром и булочку с изюмом — детское пристрастие. Конечно, меня начинают мучить кошмары. И вот: пожалуйте, билет на последний сеанс. На ночном столике склянка с нашатырем. Это — чтобы иметь возможность проснуться. Судите сами. Вчера мне приснился пятилапый кот. На двух он стоял на земле. Третья заменяла ему хвост. Ее он поочередно протяги- ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 62

вал бедным крысам, которые выстроились по ранжиру и ждали очере- ди, подобострастно вглядываясь в вертлявую пушистую задницу. В двух передних кот держал стеклянный аквариум, но не с рыб- ками, а с обыкновенными хронометрами. Они показывали совершенно разное время. На одних было половина первого, на других — два и т.п. Золотые стрелки были перехвачены наручниками. Они стояли на месте. Время, — только вдумайтесь, — было арестовано и посажено на цепь. Кот не мурлыкал, а тикал. И это было страшно. Я просыпался и хватался за склянку. Нашатырь я рекомендую всем, — и от всех болезней. С его по- мощью мне удавалось снимать у Мариса Лиепы похмельный синдром. Не секрет, что в последние годы жизни Марис злоупотреблял спирт- ным, а, точнее, оно злоупотребляло им. К благородным напиткам мы с Марисом относили только водку и нашспирт. Впрочем, неплохое средство «Громокипящий кубок». Его очень просто приготовить самому: на сто пятьдесят граммов спирта нужно взять две щепотки молнии с ночного неба, один кусочек грома, одну ягоду бузины, и все – напиток готов. Пейте его натощак, так он быстрее усваивается. Лед добавлять по вкусу. А если вам и после это- го не полегчает, приложите лед к голове, к затылочной части, и ждите ответа… Все остальное — брызги шампанского. Брызги звездам пить не пристало, — звездам нашего двора. Это звание давало право на спецобслуживание в \"разрубке\" нашего магазина на набережной, а это, поверьте, во времена сухого закона по-советски — немало. Право на внеочередное обслуживание имел и я. Но по другой причине: переплачивал втрое, вчетверо... Мне было безразлично, сколько водка стоит, я получал дополнительный кайф оттого, что она вопреки всем постановлениям и запретам продавалась не с одинна- дцати утра, а круглосуточно. Я первым вступил с этим прекрасным напитком в рыночные отношения. Марис в то время был неплатежеспособен. Была продана «Воль- во», кольцо с изумрудом, пара икон, на очереди стояла родина, но в то время за нее еще денег не давали. Я помогал Марису как мог. Через свои связи устраивал ему вы- ступления в кинотеатрах. Понятно, для роли Спартака помещения бы- ли тесноваты, да и гибкости у звезды поубавилось. У него появился животик. Он тяжело дышал. Хватался за сердце. Но бойцовский характер и воля к победе над обстоятельствами всегда доводили его до победы. Да, он мог напиться до потери пуант, — так он называл домашние тапочки, — но голову всегда клал на подушку, а ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 63

ноги на чистые простыни. За мной и за ним из лифта на седьмой и пя- тый этаж соответственно всегда тянулся шлейф дорогих одеколонов. Уборщица замечала: «Только от вас двоих так приятно пахнет». Я ей посоветовал: «Тетя Паша, пока мы не испарились в мир иной, за- кажите табличку у нашего правительства: “Здесь пахло Марисом и Сашей”. Я оплачиваю все расходы». Я всегда при встрече давал ей то десятку, то трояк. — Это как же так? — роняла она мусорное ведро. — К празднику! — Какой же сегодня праздник? — А разве увидеть нас живыми — не праздник? Шучу. Сегодня триста лет китайскому тромбону. Она расплывалась в улыбке и, жалеючи нас, бедолаг, просила: — Ну, вы уж там много не пейте. Я для себя высчитал, что слово «много» должно переводиться на английский как «два литра». Например: «Я сегодня наконец-то два литра поел» или «Два литра шума из ничего». Все, понятно, по- английски. Вы мне сейчас будете говорить, что Марис прибалт. Да какая, к черту, разница — пить с акцентом или без. И теперь про английский. Почему я вдруг о нем вспомнил? Как-то похмелялись мы с Марисом шампанским. У Мариса была от него изжога. Он предварительно, наливая фужер, избавлялся от га- зов. Напиток размешивался металлическим трезубцем, который скру- чивался из проволоки, обтягивающей пробку. — Почему не расфасовывать газ и жидкость по отдельности? Не знаешь? — Газ и жидкость? — Да. — Кто-то не должен отделять зерна от плевел. — Должен. — Тогда не мешай мешать. — Мне тебя жалко. Ты выпей и выпусти газ. — А ты не кури тогда... — Вредно? — Квартира взорвется. Мы пили шампанское, и Марис рассказывал мне историю о том, как он в Лондоне посетил магазин, где торговали одежной и всякими безделушками, принадлежавшими в разное время кино, театральным и прочим звездам. — Представляешь, — говорит, — захожу и вижу на витрине свой трезубец. Ярлычок с сопровождением. Моя фамилия. Звезда Большо- ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 64

го. Известный танцовщик. Цена семь фунтов. Дай, думаю, предложу им организовать цех по производству этих самых трезубцев... — И предложил бы. — Наливай. Я разлил остатки шампанского по фужерам и убрал трезубец в карман. — Не возражаешь? — С тебя десять фунтов. — Ты же говорил семь. Вечером надо было попасть на выступление в кинотеатр «Меч- та». Директором там работала Вера Ивановна. Когда-то я работал у нее шрифтовиком. Она была очень милой женщиной и поддерживала всех знаменитостей, настоящих и будущих. Сейчас нам нужны были конвертики с деньгами. И я знал, что Марису Вера обязательно даст больше, добавив из своей зарплаты. Будут крутить ролики с его участием, а я буду читать свои рас- сказы, опубликованные в «Литературке» давным-давно. Нам надо было выглядеть достойно. Мы решили выспаться, а перед выступлением пропустить по рю- мочке, не больше. — Продолжим у меня в пять, — сказал я прощаясь. Мы разбивали ежедневное пьянство на две части: торжественную — без женщин, и заключительную — с их присутствием. Евгения — его новая жена — была по части неприятия спиртного сущей мегерой. Оговаривала за каждую рюмку. Мне она вообще не нравилась. Неприветливая. Вечно всем недо- вольная. Злые узкие губы. Костюмерша. Секретарь по переодеванию. Она была недовольна, что Марис достался ей уже больным и бед- ным, со своими воспоминаниями, которым она не знала цену. Я ей говорил: — Марису совсем не нужно быть богатым. Он сам наше нацио- нальное богатство. Тебе еще повезло: тебе не достался мужик, от ко- торого пахнет бензином. — У него денег и на бензин не осталось. — Да он может все машины в мире заправить бесплатно под одно свое имя. Ты это понимаешь? Только он этого никогда не сделает. Он гордый. Я объяснял ей элементарные вещи, но что ей были рукоплескания какого-то там забулдыжного художника, который никак не может за- работать свой первый миллион. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 65

Марис панически боялся людей, не понимающих искусства. В них была несгибаемая, как оглобля, упрямая нахрапистая невеже- ственность. Ей невозможно противостоять силой одного только та- ланта. Невежеству нельзя возразить: просто нечем. Лиепа терпел. Он боялся остаться один. — Я боюсь не проснуться, — говорил он. — Бывает, что нет сил вызвать врача. Когда Марису было особенно плохо, приезжал семейный доктор и клал его под капельницу. Я ни разу не прибегал к подобным процедурам, потому что при- ходил в норму только с помощью нашатырного спирта: капля на один литр. Три раза в неделю, с постепенным уменьшением первого ингре- диента. Марис долго под капельницей не выдерживал. Едва ему станови- лось лучше, он звонил в дверь, и я отпускал ему лекарство по своему рецепту. Меня домашние пытались лечить совсем уж по-гестаповски. До- думались подмешивать в водку рвотное. Я выпивал стакан и меня вы- ворачивало наизнанку. После второго появлялась вязкость в ногах, голова делалась ватной, и меня опять тошнило. После третьего я за- блевывал пальму так, что она походила на фикус. Я не понимал — что за дела, нашатырь, что ли, протух? — и ковылял на кухню выяс- нять, где была взята эта гадость. Наконец меня пожалели и сказали правду. — Мы думали, что это отобьет у тебя охоту пить. — Охоту пить вы у меня отбили, но пить я буду до полного вы- здоровления. Представляете, вы бы Мариса могли отравить, ведь я обещал с ним поделиться. — Ты вообще ею ни с кем делиться не хочешь. В конце концов, я уговаривал Ирину Петровну купить мне нор- мальной водки. Она знала, что я, если мне нужно, достану ее хоть из- под земли. Она пробовала запирать меня на ключ, но мне приносили спиртное из магазина на блюдечке, и я через соломинку перегонял со- рокаградусный елей в пустую бутылку, потом вызывал по телефону Мариса, и мы вместе лакали из блюдечка. — Как тебе это нравится? — спрашивал я. — Да озверели совсем! — Во бабы! Каких людей поставили на корточки! Когда-нибудь я об этом напишу, чтоб им было стыдно, а ты, Марис, должен рисовать. Если тебе не дадут танцевать, ты должен взять кисти. У тебя есть фломастеры? — Есть. — Ватман я просуну через щель. Будешь? ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 66

— Буду. — Это легко. Талант он и... это как сорняк. Его не затопчешь. — Я буду рисовать. Почему нет? Я научусь это делать, раз мне не дают делать ничего... — Он начал говорить с сильным акцентом, и я понял, что ему достаточно. Я верил, что у Мариса все еще получится. Он разносторонне та- лантлив. Он писал стихи. Он мог стать хорошим постановщиком и хореографом. Он снимался в кино. А каким интересным рассказчиком был этот человек. «Марис, — говорил я, — одни только воспоминания могут обеспечить тебе безбедную жизнь. Пиши книгу». — «Воспоми- нания укорачивают жизнь», — отвечал он. Утром он принес мне два своих рисунка. — Да это же здорово! — сказал я, вчитываясь в линии на бумаге. По технике в них было что-то от росписи Пикассо, — не от рисунков, а именно от росчерка, обнаженного и нервного, как трассирующие пули, — и от японских иероглифов. Это бы экспромт: фигурки тан- цовщиц в движении. — Ты остановил мгновение. Я без всякой лести говорю. Хочешь верь, хочешь нет. — Марис, я великий грешник: я продал сотни картин. Чужих. Свои, сам знаешь, я только дарю, потому что бессмысленно назначать цену тому, что еще не умерло. Я видел шедевры и мазню. Я держал в руках Кандинского и Малевича, голландцев, итальянцев... Я на ощупь могу определить возраст иконы. Все в мире стоит от нуля до плюс пол-литра. Я могу сходу дать тебе бутылку и три листа ватмана. Под- пиши рисунки — и по рукам... Марис отошел на некоторое расстояние вглубь комнаты, пере- полненный новым, доселе не испытываемыми эмоциями, и сказал: — Ну, раз ты так считаешь, я тебе их дарю. — А я тебе свою. Выбирай. Я рисую в основном голых баб, бу- тылки, лошадей, парусники и цветы. Все это один ряд... И если истина в вине, то грация на дне бутылки. Я долгое время хранил его рисунки. Он так больше ничего и не создал. Я верил, что вдохновение еще заставит его взяться за кисти. И когда ко мне перед своим отъездом в Америку приехали пого- стить две знакомые одесситки — поклонницы Мариса, я не смог отка- зать в просьбе отдать им эти рисунки, разумеется, с согласия автора. — Ну, Марис, пожалуйста, вы еще и себе и Саше нарисуете, — простецки уговаривали они его. Но он так больше ничего и не успел. Мы обмыли проводы. Марис продолжил без нас. Утром я встретил его в мясной \"разрубке\". Уже весь двор знал, что Мариса ограбил Чертежник. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 67

«Чертежник» — кличка местного хулигана. Первый срок он по- лучил за то, что угрожал расписать председателя домового комитета картофелечисткой. Он выманил его из квартиры в коридор и со сло- вами: «Я тебе вырежу на жопе звезду», истыкал дверь острым предме- том. Вогнал же в шок домкомовца вид «запорожца», который был куплен на ветеранскую пенсию совсем недавно, а теперь стоял под окнами, со спущенными колесами, исписанный вдоль и поперек ост- рым предметом, имея вид антиорфографического словаря русского языка и космического чертежа одновременно. И второй срок он получил за антисоветскую пропаганду: избил в лифте бывшего сотрудника спецслужб. Он, приставив к его сердцу нож, требовал сказать, где спрятаны деньги партии. Бывший заведующий гаражом, немощный старик, который в гла- за не видел больших денег, а только мог лицезреть больших началь- ников, скончался через месяц в больнице. Он простил этого сумасшедшего придурка, но чертежника увезли в матросский следственный изолятор. Ночью его жена Зина решила взять тюрьму штурмом. С холщо- вой сумкой через плечо, где лежали инструменты, она с помощью лестницы попыталась перелезть через кирпичную стену. Конечно, ее поймали, посмеялись и отпустили. Утром она выпрыгнула из окна и сильно покалечилась. Долго ле- жала в больнице. Через год я встретил ее во дворе. Она еле передвига- лась с помощью костылей, к одному из которых была привязана Муха — убогая, издерганная собственным лаем собачка. — Зачем ты это сделала? — спросил я. — А, пройдет. — Она не унывала. — Челюсть уже заживает. — А зачем? — Он звал меня. Он ведь хорошим был парнем, — сказала она и достала из за пазухи фотографии, завернутые в газетку, — свадебные фотографии. На них она была в белом. На Сергее — черный костюм с цветком в петлице. На одном из снимков был запечатлен момент росписи в книге ре- гистрации. Он сосредоточен. Она улыбается. Обычная ритуальная серия и — никаких других. Память откре- щивалась от остального: от побоев и ссор, от беспробудного пьянства, от восхождения в ад. Может, это и был ее единственный праздник, и ей хотелось шаг- нуть в то волшебное лето, где звон бокалов был прозрачным и чи- стым, как крылья стрекоз. Они разбивались на счастье, а счастье — где оно?.. — Тебе надо было его лечить, — сказал я. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 68

— Я знаю. Он ведь, когда трезвый, такой добрый... В промежутках между отсидками, — а они были очень коротки- ми, — Серега подключался к «лохотронщикам». Он уже не мог жить честно. И не хотел. Зинка, когда он сидел, коротала время с его собутыльниками и откинувшимися сокамерниками, которые сваливались как снег на го- лову, и она по запискам «Прими и обогрей» предоставляла кров, по- стель и свое безвольное тело. Она спала со всеми подряд, кто мог хоть слово сказать о нем. Она его ждала. А он возвращался и избивал ее, затравленную, обесчещенную, доступную, как половую тряпку. Он не знал, что она продолжала его любить и жила тем мгновением, когда он пообещал носить ее на руках всю оставшуюся жизнь. И я вспомнил другую картину. Это было в Коктебеле. Пляж. Запах травы и влажных гор. Вкрапления сердоликовых глаз в камешках под ногами. Голоса птиц, сливающиеся с шумом волн. Загорелые тела на берегу и среди них пожилая парочка. Я лежал на махровом полотенце рядом. Купаться не хотелось. Я вообще не захожу в воду дальше, чем по пояс. В Ялте я чуть не утонул и теперь испытывал страх перед морем. Мы были с ним в разных весовых категориях... Я не сразу заметил, что у мужчины нет обеих ног. Только когда он обнял ее сзади за шею, и она на своей спине понесла его к воде, у меня защемило сердце. Он наслаждался полнотой движения. Он плыл легко и не хотел покидать эту стихию, где он чувствовал себя полноценным человеком. — Ты простудишься, — ждала она на берегу с халатом и поло- тенцем. — Не заплывай далеко. Алешенька, ты меня слышишь? «Наверное, — подумал я, — она каждый раз боится, что он не за- хочет вернуться, что силы оставят его и он навсегда скроется под вол- ной...» Она привставала на мысочках, чтобы лучше разглядеть сливаю- щуюся с горизонтом точку. Было заметно, как она волнуется. Она ед- ва сдерживала слезы. Складывала ладошки рупором: — А-ле-шень-ка!.. Ее волнение передавалось и всем остальным. Уже несколько че- ловек, — они не успели как следует обсохнуть, — явно для подстра- ховки вошли в море и поплыли вдаль, но никто вида не показал, что есть какая-то угроза жизни пловца. Прошло минут сорок или даже больше, прежде чем мы увери- лись, что все обойдется. Он очень хорошо плавал, и это была его обычная дистанция. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 69

Она обтирала его полотенцем и говорила: — Я очень тебя люблю. Зачем ты заставляешь меня волноваться? Он убирал со лба седые пряди и говорил: — Я тебя тоже очень люблю. — Ну, и зачем же ты так поступаешь? — Мне надо знать, что я могу носить тебя на руках всю остав- шуюся жизнь. Просто я, правда, это могу, но ты трусишь и не хочешь поплавать со мной вместе... Мне неловко было сковывать их своим присутствием, и я, так- тично пожелав им хорошей погоды, покинул пляж. «Как это прекрасно, — подумал я, — каждую секунду возвра- щаться друг к другу глазами, губами, желанием жить. Жить под этим ласковым солнцем, приколотым к синему лацкану коктебельского неба...» Тепло уходит. Вспомни обо мне. Все рукотворно: небо, эти сте- ны... Пересыхают русла рек и вены. Прощальный свет горит в твоем окне. И рукопись отложена. И ложь заманчива — как женщина во сне. Прости ее, и больше не тревожь: воспоминанья не горят в огне. Марис выглядел очень расстроенным. Он с удовольствием выпил со мной, но от закуски отказался. В своей разрубке мясники приготовили для нас отличные отбив- ные. Кафельный пол был заляпан кровью и жиром. Мухи лениво пол- зали по топорищу, не веря, что могучая сталь может снести им голо- вы. Разрубка не казалась им страшной. Гильотина для охлажденных коровьих туш не была приспособлена для их уничтожения. Густые тошнотворные запахи отбивали аппетит. — Чего случилось-то? — спросил я. — Чертежник украл у него магнитофон и джинсы. — Я же просил Мариса не пить с этим сумасшедшим. — Мне не хотелось пить одному. И потом, я ужасно скверно себя чувствовал. Не мог выйти на улицу. Мне он показался честным... Фу- жер жалко. С портретом королевы. Я его на приеме... ну, взял на па- мять. — Ты его сегодня-то видел? — Видел. — Ну и что он говорит? — Да он ему говорит, — пояснили мужики, — что сожалеет о случившемся, но ничего не вернет, потому что он вор. Вор должен все время воровать, а то конец квалификации. — Какой он вор? ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 70

— Вот и мы говорим: «Ты у кого украл? Ты звезду балета обчи- стил, Герострат хуев!» По зубам дали. — И что? — Да ничего, — продолжал мясник Толя. — Видишь ли... Марис, расскажи сам. — Да, я спьяну заказал ему Григоровича. — Как это? — Попросил убить. Спьяну, понимаешь, спьяну... И дал ему де- сять рублей. — И какие проблемы-то, не понимаю... — Он обещал сдать меня органам, вместе с магнитофонной запи- сью. Пленка у него с моим бредом. Хочу, говорит, гад, с тобой ча- литься... в тюрьме сидеть вместе. Уважаю, говорит, тебя. Серега целый день ходил по двору с магнитофоном и прокручи- вал всем подряд компромат. Ему это доставляло дикое удовольствие. В середине дня его нашли сильно избитым на задней половине двора. В больнице его переодели в гипс. Но боли он не чувствовал. Оби- ды не было. Он был горд, что познакомился с Марисом. — Не зашнуровывайте меня так! Вы знаете, кто я? Я друг Ма- рицса (он для большего благозвучия воткнул букву «ц») в имя Лиепы. Чертежник был очень живучим. Кто только его не бил. Так он и умер в тюрьме от побоев. Эстафету продолжил его сын. Он сел за мелкую кражу. Отсидел положенный срок. Вышел. Вытянулся. Женился на дочке бизнесмена. Зина показывала мне их свадебные фотографии: невеста в белом и жених с цветком в петлице... Она была счастлива и одинока. Странно: который раз смотрю на часы, а время не убывает. Оно всегда только прибавляется. Оно прибывает, как вода. До бесконечно- сти. Как это? И нас с тобой накроет волна времени. Опушка леса. Ручей. Наши разгоряченные тела остывают. И опять хочется солнца. Лето сложено из солнечных лучей. Оно похоже на деревенскую избу. Пахнет льном. Конечно же, небо вышито гладью. — Тебе хорошо? — Да? — Ты любишь меня? — Да? ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 71

Ты и я. Нас соединил Бог. И это известно. Мы посадили куст жасмина. Я не знаю, какими будут цветы. Но ставлю на «белое». В казино ты не должен отвлекаться на такие пустяки, как время. Ты в царстве азарта. Игровой зал пропитан адреналином и дымом сигарет. Сверкают бриллианты на пальцах дам. Они делают ставки без блеска в глазах. Они похожи на ритуальных служащих. Они ежеднев- но приходят сюда, чтобы скоротать время и присмотреть за мужьями, которым игра щекочет нервы больше, чем женское белье и венская опера. Они как назойливые мухи докучают им болтовней. Господин, сидевший за карточным столом слева от меня, все вре- мя проигрывал. С ним вместе на один карман играли три его дамы. Им тоже не везло, но они не делали больших ставок. Я играть почти не умел. Я плохо считал карты. Задумывался дольше, чем другие, брать или не брать карту. Дамы зашикали на меня, когда я к семнадцати очкам взял еще при плохой карте у крупье. В итоге мы с крупье выиграли, а осталь- ные проиграли. Я смело защищался по-русски. В тот момент мне искренне вери- лось, что я защищаю честь страны, что я свободен от дурацких кар- тежных правил. Мне везет — вот главное. Передо мной выросла целая горка зеленых фишек, я поменял их на другие, более крупного досто- инства. Крупье мне сочувствовал. Нет, я, конечно, уверен, что он мне не подыгрывал, но он очень предупредительно пресек мою попытку взять карту к двадцати очкам. Дамы качали головами, кривили губы, отчего их восковые лица со следами бесчисленных подтяжек буквально лопались от злости, как яичная скорлупа. Я отводил душу: — Да пошли вы! По-моему, они полностью переключили внимание на меня, пыта- ясь понять, что я такое говорю, на каком таком тарабарском языке. А я, подчеркнуто вежливо жестикулируя, продолжал крыть матом эту разнаряженную публику, изредка вставляя знакомое слово «карт». Начало везти и моему соседу. Ему второй раз подряд пришел «Блэкджек». Он кивками поощрял мою ругань. В конце концов, дамам надоела моя вялая реакция на незнакомые слова, и они демонстративно покинули свои места. «Как хорошо не ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 72

знать иностранные языки, — подумал я, добавив, впрочем, вслух по- французски: — Жи-ви-кю». Да, я жил игрой. Мне нравилось, что у меня что-то получается, что я пью отменное пиво и курю настоящее «Мальборо», что я, именно я сижу за рулем «машины времени», что я перенесся — пусть на короткий миг — в страну без вождей и парламента из страны всеобщих выборов, где не из чего выбирать, где все уже давно выбрано... В тот вечер мне подыгрывал главный крупье — дьявол. Он сна- чала дал мне выиграть пять тысяч шиллингов, потом еще пятьдесят тысяч, а потом я стал ставить на «зеро». Зеро не выпадало. Два раза подряд выпала цифра «сорок три». Подошел к столу араб с телохранителем. Он метнул на середину стола плоскую, большого достоинства фишку. Проиграл, как бы ми- моходом, и пошел к карточным столикам. Мне уже порядком здесь надоело, и я последнюю фишку поста- вил на «красное». Выиграл. Не убрал ее. Опять выиграл. Я ставил и ставил на «красное» и все время был в плюсе. Потом все, что у меня было, поставил на «черное». И зря. Так долго везти не может. Мой главный крупье меня наказал. Без копейки денег, счастливый я вышел на улицу. Напротив входа в казино прямо на тротуаре, сидя на корточках, играла на гитаре девушка. В раскрытый футляр прохожие изредка бросали мелочь. Она так здорово играла. Она просто мастерски играла. Чувство- валась школа. Не какие-то там два-три аккорда. Мне так хотелось ей что-нибудь дать, но карманы были пусты. И тут я вспомнил, что вчера в дорогом магазине приобрел галстук с пчелками на цветах по черному полю. Он стоил целых девяносто де- вять долларов. Я снял галстук с шеи. Разгладил его в руках и положил на сукно футляра. Я снова поставил на «черное». Я поцеловал ее руку. Она заулыбалась. Мой подарок понравился ей. Быстро определив, что я иностранец, она спросила, если так можно выразиться, в довери- тельном тоне: — Русишен?! — Да, я русский. И еще раз с глубоким вздохом. — О, русишен. И теперь я стал слушать, как она играла для меня. Мы встреча- лись глазами, и я понимал, что нас соединяет музыка, совсем незна- комая, не русская, не немецкая — божественная музыка. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 73

Я послал ей воздушный поцелуй. Дольше я не мог стоять рядом. Это стоило больше, чем сто долларов. Это не должно продаваться... до бесконечности. Нас накрыла волна времени. Два одиночества. Она и я. Мы так и остались незнакомцами, но ощущение потери останется навсегда. Мы теряем друг друга оттого, что между нами нет понимания, мы словно островки, разделенные водой, и пока на одних цветет буйная поросль, другие, всклокоченные лавой, исчезают в пучине. А как мы находим друг друга?.. Это загадка. Мы в поле непосто- янства. Мы скользим лучами вечного поиска по миражам. На нашем пути – случайные встречи и расставания. Наша фантазия сродни кри- вому зеркалу, но часто недостатки оно превращает в достоинства, и мы доверяемся отраженному свету любви, а потом разочаровываемся, ищем замену прекрасным идолам с ангельскими глазами, и вновь по- падаем на птичий остров с каменными, неподвижными изваяниями… Наши души черствеют, и вот уже из них можно высечь лишь холод- ную искру. Все проходит. Даже страдания не длятся вечно. И даже обещанный ад кажется примитивной страшилкой по сравнению с тем, что доводится испытать при жизни. Эй, гарсон, по чем нынче горящая смола в медной бочке? Я беру все, тем более что и любое дерьмо здесь бесплатно! Что нет нового завоза? Это печально. Это никуда не годится, ведь зло расширяется вместе со вселенной. Вопрос: «куда?», если вселенная бесконечна… бесконечней некуда. Чем там занимается ваш черный вселенский староста?.. Я слышал, как следом за мной идет эта музыка. Как будто она го- ворила. — Постой. Нам здесь хорошо вместе. — Ты думаешь? — Конечно. — Но я ничего не знаю о тебе. — И пусть. — Но в России так холодно. Там такое короткое лето и холодные ручьи воспоминаний. Они прозрачны и холодны. — И музыка прозрачна. — И тепла. — Нам все не хватает тепла. — Но солнце такое маленькое, а айсберги так огромны. — А мы растопим их. — И нас накроет волной. — А футляр от моей гитары? — Он надежный ковчег. — Мне жаль расставаться с тобой. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 74

— А ты не вслушивайся в мои шаги. — А ты закрой уши и не слушай музыку. — Я не могу. — И я не могу. — Но люди уходят, уходят, уходят... — А зачем, ты не знаешь? — Нет. — Не затем же, чтобы купить себе новый галстук. — Конечно, нет. — Хм... русишен. — Какой есть, — развел я руками. Когда я придумываю рассказы, то обязательно слушаю музыку или медленно хожу по комнате. Замыслы подкарауливают меня на улице. Особенно почему-то плодовита набережная Яузы. Вода в ней пахнет жутко. Представьте себе огромную вазу с про- тухшей и трижды тленной водой, которая простояла неделю в комна- те, а теперь представьте, что эта ваза стоит, и будет стоять перед ва- шим носом всегда. Вам сделается дурно. Но человек ко всему привыкает. В этой гранитной вазе даже живет рыба. Рыба будущего. Она гниет и плавает одновременно. Она ходит полудохлая кругами, ища выхода из зловония. Она готова выброситься на берег, но не может покончить с собой, не зная ни единого способа. Зимой по Яузе плавают утки. Вода не замерзает. Она ядовито па- рит. Но зато, я заметил, здесь хорошо лечится насморк. Пока я дохожу от метро до дома, он плавно переходит в кашель. Кашель мне не ме- шает. При курении он стал хроническим. Лет десять назад дно Яузы чистили. Баржи куда-то увозили гре- мучую смесь. Но бездонной она не стала. Чугунные ограждения часто сбивают автомобили. Погибают не все. Кому-то удается выплыть после аварии. Казалось бы, такая река не может служить источником вдохнове- ния. Но что делать, если другой нет. Я же все-таки вижу, что куда-то она течет. И волей-неволей подбрасывает сюжеты. Мне вспомнился теплый летний день. По небу плыли облака. Они отражались в ядовито-оранжевой воде и там становились похожими на юную девушку, злоупотребившую косметикой. Ветра не было. Внимание мое привлекла толпа зевак напротив общежития трам- вайного депо имени Русакова. Сначала я подумал, что они отговари- ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 75

вают от купания молодого человека в плавках, который просил кого- то постеречь одежду. Кто-то сочувственно протягивал ему толстую пеньковую веревку, и точно: легче повеситься, чем нырнуть в эту клоаку. От моей иронии, впрочем, не осталось и следа, когда, сблизившись с ахающими и оха- ющими людьми, я машинально, повинуясь коллективному зрению, увидел на воде старуху со связанными руками. Голова была почти погружена в черную жижу, торчала только восковая мачта носа. Руки сложены на животе. Связаны веревкой. Тело, казалось, было мертво. Солнце подсушило клочок ситца, обтягивающего живот. Но если всмотреться пристальней, можно было заметить, что она дышит и хлопает глазами. Парень уже подводил руки под ее голову, чтобы не дать ей за- хлебнуться. Она не помогала и не сопротивлялась. Не реагировала на уговоры, а на вопрос: «Бабушка, вы живы?» — только открывала рот и закрывала глаза. Наверное, спасатель казался ей Спасителем, перед которым она была готова, но не знала, как держать ответ, ведь, наверное, и она прожила нелегкую жизнь, воспитала детей, в чем-то ошибалась, в чем- то была права... А теперь? Кто тут склонил над ней головы? Ангелы. А те, кто связывал ей руки и требовал дать подписку, — кто они? Кто они, не уважающие старость? Неужели она всю жизнь прожила в аду? Приехали «скорая» и милиция. Когда бабушку вытащили из воды, она испустила вздох и умерла. Она представилась. Когда я хожу по комнате и слушаю музыку, то в первую очередь вспоминаются Крым, рассказы Грина и Паустовского, Бахчисарай, жужжащие над ореховыми скорлупками осы... Как-то, разглядывая памятник Петру, я подумал, что ему не хва- тает алых парусов. Я бы изваял этого властного громилу с игрушеч- ным гриновским парусником на открытой ладони. Европа Европой, но есть и такие, как он, сказочники, похороненные под серыми невзрач- ными камнями. Но, правда... Пройдут века, и эти надгробные камни, продутые норд-остами, разогретые солнцем, продолжающие жить и дозревать под синим небом, превратятся в рубины... И какой-нибудь новый сказочник оправит его в золото и подарит своей любимой. Перед смертью Грин просил привести к нему человека, прочи- тавшего хоть один его рассказ. Такого не нашлось. Всем было неко- гда... «Я живу!» — говорил о себе бахчисарайский фонтан. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 76

Но не оживают памятные и вечные розы под каплями воды, кото- рая должна была сочиться из уголка глаз, не наполняются влагой за- ветные чаши, не касаются их исчезнувшие в океане забвения губы Крым Герея. Не случилось так, как задумывал хан. Фонтан обезво- жен. Он стоит не на своем месте. Розы – искусственные. На них гла- зеют толпы безучастных зевак. «Я живу!» — говорил Паустовский. И он писал: «Для появления замысла, как и для появления молнии, нужен ча- ще всего ничтожный толчок. Кто знает, будет ли это случайная встреча, запавшее на душу сло- во, сон, отдаленный голос, свет солнца в капле воды или гудок паро- хода». Это было у моря, где волна бирюзова, Где ажурная пена и соната пажа. Игорь Северянин Я пытаюсь запомнить каждый камешек на берегу. Вот этот, с тонкими прожилками вместо нервов, похож на тебя. Гладкий и нежный, скатился к самой волне, того и гляди, зароется в соленой во- де. А вот этот, серый и незаметный, - моя копия. Его можно взять в руки, зашвырнуть куда-нибудь подальше, чтоб не мозолил глаза, или увезти на память домой, а там положить в хрустальную вазу или на полку камина для красоты. Он, как и я, совсем не умеет плавать. Страдает ленивофобией. Дурашка. Мальчишка. А мог бы стать бу- лыжником. Булыжником быть хорошо. Никого можешь не бояться. Никто не поддаст тебя ногой. Призадумается. Весомое дитя мостовых. С такими можно и на баррикады! Я пытаюсь запомнить облака на небе. Это трудно. Они разбредаются, как овцы, питаясь голубой тра- вой. Тучные. Ненасытные. Откуда такая прыть? Непонятно. Я пытаюсь вобрать в себя свежесть утра. Дышится легко. Правое легкое перенасыщено кислородом. Срочно хочется разбавить его чем- то жидким. Например, пивом. Испаряясь, оно ионизирует мозговую скорлупу, а пена вызывает неожиданные ассоциации, пробуждает творческое начало. И вот уже мерещится баба-яга в ступе, заправлен- ной под завязку. Ступа, что и говорить, на ходу, шестисотая… С от- кидным верхом. Я еще таких и не видел, все-таки представительский класс. Баба крутит баранку и курит кубинскую сигару. А глаза так и зыркают: ищет, под кого бы подсунуть свою метелку, выглядываю- щую из - под коротеньких оранжевых шорт. Так и хочется взять нож- ницы, да и обкромсать всю ее непотребную сущность, ибо, думаю, уж ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 77

если ты прикатила на пляж без трусов, так не смущай людей, прибе- рись у себя в каморке… И я не знаю, в какой это выльется сюжет. И Паустовский любил слушать Чайковского. Давайте слушать его вместе. Мы можем делать это при жизни... и после. «Я живу!» — говорю я себе. Я иду по венской улочке. Серой. Холодной. Мне надо пересечь несколько кварталов. И время есть. И есть слова. И голос есть. И линии судьбы своих ладоней к твоим губам, о, лишь к твоим, я подношу... Не разучись чи- тать, коль что-то в них тревожит, и ты скажи мне просто «Жи ви кю». Бед стоял на том же самом углу, где когда-то я познакомился с его хозяйкой. Вид у него был глупый и затравленный. Он всматривал- ся в каждого прохожего, но никому не давался в руки. Я замечал, что потерявшиеся собаки теряют инстинкт самосохра- нения. Они могут броситься под автомобиль, бесцельно слоняясь по улицам, попасть под поезд, замерзнуть или умереть от тоски. К ним, как и к людям, прожившим долгую жизнь, приходит ощущение надвигающейся смерти. Они чувствуют ее близость, запах ее одежды. Нечто в белом гонит их черной метлой с тротуаров. Происходит смена хозяев: добрый потерялся, а злой вот-вот набросит металлическую петлю. Тело окоченеет, и никакая шерсть не согреет его. Я вспоминаю белый хвостик своей вертлявой Линды. Она, веро- ятно, потерялась: не знала, к кому бы пристроиться на этой загород- ной платформе. Ее изрядно попинали ногами, прежде чем она научи- лась различать хороших и плохих людей по походке. Поначалу я ее даже не заметил. Она бесшумно шла за мной по пятам от самой платформы, и только когда кончился лес, я обратил внимание на пушистое легкое облачко, которое прижималось к самой траве, чтобы не выдать своего присутствия преждевременно. Она еще только присматривалась ко мне. — Собачка! — позвал я ее. Она попыталась поднять в стойку обвислые уши. Отступила назад. — Ушастик. Мухтар. Дружок. Афродита. — Я произносил вслух первые пришедшие в голову дурацкие мужские и женские клички, ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 78

понимая, конечно, что мне ни за что не угадать, как зовут эту малень- кую дворнягу, прихрамывающую на заднюю ногу. Шерсть ее свалялась. По дороге она собрала все колючки, отчего стала похожа на серо-белый кактус, но я остановился на окончатель- ном варианте прозвища, не зная еще, сучка это или кобель: — Блин, иди сюда, Блин. Не бойся же. Дай я тебя поглажу. Такая хорошая собака... Слова и произношение этих слов вызывали доверие. Мы не могли встретиться глазами. Ее глаза были закрыты густой, сливающейся с усами шерстью, но мои излучали неподдельное сочув- ствие. Она не далась мне в руки, но дистанция между нами сократилась. Возвращаться на станцию было далеко, и она решила довериться мне, просчитав своим собачьим умом, что где-то поблизости у меня должен быть дом с вкусной и сытной едой. Действительно, мы скоро были на месте. Я отворил калитку, хотел пропустить собаку вперед, но она толь- ко виляла хвостом и все еще продолжала держаться на расстоянии. Там, за оградой, вполне можно было получить пинка от кого-то из дачников. Люди большие притворщики и лгуны. Пойди, пойми, что у них на уме. Она осталась на крыльце. Я вошел в дом, снял обувь и разделся до плавок. В холодильнике были колбаса и хлеб. Я нарезал колбасу кусоч- ками. Положил съестное на поднос и вынес во двор. Я не задавался целью приручить эту собаку. Я давно хотел заве- сти немецкую овчарку, но знал, что не смогу уделять ей должного внимания. Устав от Москвы и дороги, я повалился на кровать в деревенской избе. Запах гнилого дерева подействовал как снотворное. Проснулся я от собачьего лая. — Дверь у тебя нараспашку. Это приехала дочь Маша. — Блин, она уже под кровать перебралась. Нет, точно это сучка. — Ты что, пап, собаку купил? — Разве такие продаются? Ты только посмотри на нее. — Ну, милая. — Милая-то она милая... хм... Взяла и назначила себя на долж- ность охранника. — Давай ее оставим. — Ты будешь ею заниматься? Не смеши. Ты со мной сколько пробудешь? — Ни сколько. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 79

— Вот. И я тут ни сколько не пробуду. Она поставила сумки на стол. Собака быстро признала в Маше хозяйку. У нее были сумки с продуктами. Но не только они определили ее отношение к нам. Она пришла к выводу, что здесь ей не причинят вреда. — Нет уж, рано нам заводить собаку. Мы выпроводили ее из дома, плавно перейдя на кличку «Линда». Ей и новое имя понравилось. В общей сложности я пробыл на даче часа два, а Маша совсем ничего — вообще неизвестно зачем приезжала. Я вывалил на поднос все то, что не подлежало длительному хра- нению, налил собаке воды. Она сильно изголодалась, тут же приня- лась за еду. За нами она не пошла. Жизненный опыт подсказывал, что дачни- ки возвращаются к своим клумбам и очагу, а, следовательно, надо за- столбить это место, а то чего доброго возьмут в услужение другую собаку. Совесть меня не мучила. Я сделал все, что мог: приютил на вре- мя, накормил. Не было никаких обязательств. Почему же выбрала именно меня? Откуда ей было знать, что мы исчезнем на целую неделю? Почему в моей жизни всегда так: я всех нахожу на улице — жену, любовницу, собаку, кошку... Почему моей любви хватает на всех, но почему никто не может дать ее мне, почему она обрывается — то трагично, то беспечно и лег- ко. А я похож на часовщика, который пытается починить механизм без стрелок и циферблата, только ради того, чтобы они тикали... Тик, тик... Но не — Так, так... И если в битве я погибну, Габриэль, тебе свое пошлю я сердце... «Я их переживу», — тыкал он палкой в ядовитые грибы... В следующий раз я выбрался на дачу только через неделю. Была пятница. Попутчиков не много. Я шел неторопливо, дав себя обогнать по- жилой паре. Старичок в соломенной шляпе, которого вела под локоть жена, тяжело поднимал ноги. Он то и дело останавливался и сшибал палкой яркие, как запрещающие знаки, мухоморы. Для этого ему при- ходилось отбегать в сторону. Его спутница ворчала: — Будет тебе. Как дитя малое. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 80

В самом деле, было в его глазах что-то детское, озорное. Старуха продолжала ругаться: — Ты сам как сморщенный гриб. Смотри, опять с сердцем плохо будет. — Я их всех переживу, — подковыривал он палкой в ядовитые грибы. — Сарацины проклятые! Ни одного порядочного гриба. Она качала головой. А он бубнил себе под нос какую-то бессмыслицу: — «...И если в битве я погибну, Габриэль, тебе свое пошлю я сердце. Ты съешь его и будешь голодна, и ты умрешь, о Габриэль, мечта поэта...» — Какую ты чушь несешь. Прекрати. — Вовсе это и не чушь. Был такой средневековый рыцарь и поэт Рене де Куси, чье сердце съела воспетая им дама... И ты меня ешь по- едом всю жизнь. Все вы одинаковы. Та хоть по неведению, да и то всего лишь кусочек... Ей эту пакость ревнивый муж подстроил... А ты? — Ты, Кешенька, старый и несъедобный. Мухоморчик ты мой ненаглядный. Иди ко мне. Иди я тебя поцелую. — Поцелуй, поцелуй, может, вырвет... — Фу, как ты выражаешься. Прислушиваясь невольно к их разговору, я дошел до края куку- рузного поля. Там они свернули направо, а я пошел в другом направ- лении. Земля здесь была голой и глинистой. Обувь скользила. Недавно прошел дождь. Дышалось легко. Какой-то жук запутался в моих волосах. Я пытался стряхнуть его на землю, но он взлетал и снова садился на голову. Я закрыл ее рука- ми. Он принял их за запасной аэродром, и мне пришлось его поймать и принудительно посадить на траву. Я решил, что проведу на даче дней десять. Наконец-то выкроил время для рисования. Я даже придумал название для своей будущей картины. Она будет называться так: «Купание дельфина в моих гла- зах». Под Гаграми есть прекрасное место, скрытое от глаз белыми ска- лами. У их подножия плещутся волны. На берегу, среди камней, я увидел выброшенного морем детеныша дельфина. Не думал, что и они умирают. Когда я попробовал его перевернуть, под брюшком за- копошились белые черви. Процесс тления для всякой божьей твари одинаков. Это меня потрясло... Мне доводилось раньше видеть дель- финов только в море. Однажды мы плыли на прогулочной яхте, а они, следуя за нами, чуть ли не вспрыгивали на корму. Их было штук во- ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 81

семь, один грациозней другого. В воздухе они крутили сальто, делали «бочки», словом резвились по высшему пилотажу. Волна в тот мо- мент походила на батут. Она легко пружинила под телами животных, а затем подбрасывала их вверх. По-моему, они улыбались нам. Ты держала меня за руку и говорила, что любишь, и будешь любить веч- но. Боже, какой это короткий отрезок времени - вечность, лучше бы ты любила меня всю жизнь. Неужели только во время медового меся- ца счастьем наполняются паруса?! Зачем их убирают потом? Ловишь себя на мысли, что свеча любви оплывает, а глаза слезятся от тускне- ющего пламени. И все реже слетают с губ слова: «Любимая! Мой ан- гел!». Как будто они становятся неуместными в однообразных буднях. Они, действительно становятся лишними, когда нас обступают забо- ты, когда к чистейшему адреналину жизнь добавляет порции соли и дегтя. Простыни нужно нести в стирку. Даль полиняла, покрылась желтыми пятнами осени… Но я не хочу забывать дивную музыку гласных и согласных! Я готов отдать за них жизнь! И я готов кричать в Никуда: « И все-таки я люблю тебя!». Я слышу зов будущего! Я знаю, что ангелы живут рядом с дельфинами, которые отдали им свои крылья, чтобы они кружили над нами всегда. Всегда! Пусть же этот дельфин плывет по течению наших воспоминаний - навстречу солнцу. Пусть он резвится. Пусть линия горизонта станет линией его судьбы... Возле белых скал я видел мертвое тело дельфина... Как это груст- но!.. Недавно прошел дождь. Деревенские дома вплотную подходили к кукурузному полю. Мне никогда не нравилась эта сельскохозяйственная культура, так по- хожая на болотный, облепленный комарами камыш. К концу лета по- ле облюбовали «потрошители» початков. Деревенские жители затари- вались кукурузой. Они ее отваривали в чугунках с просоленной водой, а затем везли продавать в Москву. К «вредителям полей» при- соединялась и городская нищая саранча, которая набивала початками штопаные перештопанные рюкзаки и сумки из особо прочной мате- рии. Вечно голодные бомжи с удовольствием лакомились кукурузой, излишки же продавали на привокзальных площадях и в подземных переходах. Наверное, в аду тоже есть вокзалы. И туда приходят поезда с ме- шочниками и искательницами приключений. И там платформы захар- каны, заплеваны семечками и завалены банановой кожурой и пустыми кукурузными початками, соты которых охвачены гнилью. На них сле- ды крепких голодных зубов. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 82

Я как-то наблюдал отвратительную, вызывавшую тошноту кар- тину вблизи платформ поездов дальнего следования. Это было рано утром. Ко мне должен был приехать приятель из Пскова. Я его ждал. Не рассчитал: можно было приехать и позже. Ко мне уже несколько раз приставали проститутки. Очень уж потасканные. С синюшными лицами. С убойной косметикой в промежутках между синяками. Капустные кочерыжки в брюках, битые в правую часть ли- ца. Они задавали мне один и тот же вопрос: «Мужчина, вы скучаете»? Вероятно, я не выспался и очень плохо выглядел, потому что одна из них обращала внимание на меня дважды. — Мужчина, вы скучаете? — Вы меня уже спрашивали. Вы повторяетесь. На вид искательнице приключений было лет... Если честно, то зим сорок, хотя и могу сильно ошибаться: человек в таких условиях сохраняется хуже, чем, скажем, морковь или свекла. Но что меня поразило — у «свеклы» были красивые голубые гла- за с поволокой от беспробудного пьянства. Я замечал, что никто так не старается следить за собой, как пад- шие женщины; другое дело — как у них это получается... Те из них, кто ближе к поверхности, мечтают о престижной машине, им досту- пен классный макияж, их тянет к чужой роскоши. Они как будто хотят перемахнуть через невидимый забор, за которым достаток добыт дру- гой, не втоптанной в грязь жизнью. Они сдувают с себя пушинки, сле- дят за обувью и одеждой, от них пахнет дорогими духами. И только матерые хищные зрачки выдают их причастность к древней профес- сии. Скрупулезнее всего они следят за волосяным покровом. Лобки их тщательно выбриты, или украшены коротко стрижеными островками в виде стрелок и треугольников. Так и привлекательней и гигиенич- ней, легче смывается сперма, и волосы не стоят колом и не покрыва- ются молочной перхотью, которая, застоявшись, издает неприятный запах, запросто могущий превратить «шанель – 2000» в одеколон «Саша». За кустом надо ухаживать. Это однозначно. Рабочее место должно содержать в чистоте, тогда реже придется обращаться к услу- гам венерологов и прочих косметологов. Поначалу от таких процедур кожа раздражается, зудит, покрывается мелкими язвочками, но эти неприятные ощущения через пару месяцев исчезают. Кожа грубеет снаружи и внутри. Обычный половой акт становится все неинтерес- нее, приятные ощущения притупляются, и нужны все новые и новые ухищрения и возбудители, чтобы кончить. С клитором мужики рабо- тать не очень-то любят, брезгуют, и он остается «на потом», для лич- ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 83

ного досуга. Приятно после ночного допинга, будучи уже или лучше сказать «лишь» разгоряченной, принять на съемной квартире ванну, распластаться на белой прогретой эмали, закрыть глаза и мастурбиро- вать. Никто не задает глупых вопросов, ничто не отвлекает, и мечтай себе «под сурдинку» о юноше с вьющимися волосами, с которым вы вместе отправляетесь в сексуальный круиз. Ласковый поток из душе- вого шланга нетороплив, не делает резких сбивающих с ритма движе- ний, не становится вялым в самый ответственный момент. И можно идти спать, прикрутив на место металлическую блестящую головку, да, поморщившись, можно идти спать… И хорошо бы не впасть в де- прессию, как в первую взрослую ночь, когда при виде собственной струйки крови текущей по ногам, думаешь: « И это все, что осталось от восторгов и ожиданий?.. Это и есть секс, такой напряженный и короткий, оборвавшийся болью и недодавший нежности и любви… правда, все еще впереди… и все еще будет… как в тающих облаках, ведь рядом, он рядом, любимый, он тревожит своим прирученным звериным запахом, он раскрывает объятья, он будет желанным все- гда…». «Свеклухам» попроще. У них нет подобных амбиций. Но и им хочется выглядеть привлекательней. Для чего в ход идут польская штукатурка и земляничное мыло, пахнущее лимоном. Но и они так же цепенеют перед зеркалом, похожие на неподвижных палочников, сли- вающихся с дикой природой. Вокзальные гетеры находят себя еще до- статочно привлекательными и страстными, потому что у каждой в па- мяти те же ностальгические воспоминания о первом поцелуе, одина- ково неумелом для девушек из высших и низших слоев. Они искренне не понимают, что пересели с тонущего корабля в дырявую шлюпку. Пропойца Ваня пытается протянуть им руку, чтобы вытащить на бе- рег, но сам он стоит в рваных калошах. Они кувыркаются в навозной жиже, не могут выплыть, не получается. Почему? «Греби к берегу, стерва! Не хватайся за «чекушку», а то в зубы получишь... Красивая сука, как мой понос!.. Вот отъебу в ухо, чтоб полчаса в зеркало смот- релась! Блядь подзаборная!.. Чего анналы-то на меня выпучила?!». — А тебе что, трудно ответить? — задиристым тоном продолжа- ла она. — А может быть, я хочу сама тебе заплатить? — Денег не хватит. Отвяжитесь, пожалуйста. — Может, я вчера банк взяла... Ишь, гордый какой! Меня окружили ее товарки. — Ща мы тебе, голубок, яички-то перевяжем золотой лентой. Хо- о-роший букет получится. Мне давно никто букетов не дарил. Все по роже, да по роже. — Дамы, — говорил я, — я вас совершенно не хочу обижать. Я просто жду поезда. Если вам нужен букет, я готов отдать свой. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 84

И я без сожаления отдал им букет роз, который предназначался жене приятеля. Одна жрица вокзальной любви выхватила цветы из моих рук и моментально подобрела. — Ладно, девчонки, оставьте его в покое. Может, парнишка им- потент? Самая пожилая девчонка загоготала. — Ой, завяжу я, завяжу. Скоро замуж выхожу! Ничего, подумал я, без цветов, но зато цел остался. Неизвестно, чем бы эта перепалка закончилась. Я слышал, в Измайловском парке трое женщин изнасиловали мужчину, привязав его к березе, а потом эту березу спилили, чтобы сделать из нее качели. Фамилия у мужчины была Подберезовик. Они это узнали из документов, которые вывали- лись из штанов при совокуплении. Тогда они и метод страшный при- менили: перевязали хозяйство шпагатом, чтобы оно задубело и не раскачивалось, и место это превратилось в сплошную опухоль, что само по себе и неплохо было... для них, конечно, а он с тех пор ходит по-маленькому исключительно через трубочку с ситечком в специ- ально отведенных для этого местах, обозначенных табличкой «М». Но я не эту картину имел в виду. Это только титры к той картине, о которой хочу рассказать. Позади платформы, к которой должен был подойти поезд, стояли контейнеры для мусора. Возле них возлежала на деревянных щитах пара влюбленных. Первым проснулся он. С похмелья он не мог разобраться, где и когда он находится. Ему было плохо и холодно. Потому он тщетно пытался снять с себя свитер, путая голову с рукой. Это была одна из тех задач, которая не имеет математического решения. Но тут заворо- чалась и проснулась его подруга. Она быстро сообразила, что эта чи- сто геометрическая задача должна иметь только сексуальное решение. На виду у всех она взвалила свою вторую половину на свою первую и заставила его двигаться активней. Такой вот получался натюрморт: свекла с морковкой. Морковка совсем обмякла и безвольно подстави- лась солнечным лучам. Свитер легко снялся, и теперь самое время было натянуть его на голову, к чему мужчина и приступил. Просыпалась привокзальная толпа. С другой стороны платформы, приспустив брюки, какал ранний пассажир. Он относительно легко справился с этой естественной по- требностью, но теперь ему нужно было забраться на платформу — в любую минуту мог прибыть поезд, — а без посторонней помощи сде- лать ему это не удавалось. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 85

Он вскидывал руки вверх, прося о помощи. Те, кто стоял рядом, отказывались категорически подать ему руку, потому что руки он не мыл очень давно, а сходил по большому очень недавно и неаккуратно. И только одна молодая и симпатичная девушка проявила мило- сердие, потому что пришла позже остальных встречающих и не могла видеть начала сцены. Закончилась сцена, как и можно было предпо- ложить, по идиотски примитивно. Девушка не смогла удержать рав- новесие, оступилась и улетела на железнодорожные пути, совсем как Анна Каренина. Цветы упали в еще дымящиеся человеческие испраж- нения. Она перепачкалась. Вдалеке показался поезд. Было неизвестно, на какую из платформ он метнется. Не время было рассуждать. Самые отважные встречаю- щие бросились спасать оказавшихся в опасности людей. Мне повезло: в мою руку вцепилась побелевшая от страха девуш- ка, а не мужчина, пахнущий как забытый тюльпан в банке с затхлой водой. Бомж, слава богу не с моей помощью, тоже успел забраться на платформу. Он поблагодарил девушку и пообещал ей сею секунду до- стать валявшиеся на рельсах цветы. Но рисковать жизнью дважды ему не дали, памятуя, что всякая жизнь священна. Так и остались на месте цветы и железо. В тот вечер Марис выглядел особенно неважно. У него не было сил затянуть потуже пояс халата, и полы его постоянно распахива- лись, обнажая гусиную кожу коленей. Тело его было дряблым, непо- воротливым. Моя угловатая, загроможденная мебелью кухня была для него тесновата. Он примостился на край кухонной скамейки с большим трудом. Ноги торчали из-под стола. Тапочки слетели. «Все, — подумал я, — человек расклеился, а ноги, ноги все равно остались ногами танцора... Даже пальцы как-то особенно гуманно сведены похмельной судоро- гой, которая, казалось, отступит, стоит ему собраться для львиного прыжка...» — Тебе холодно? — спросил я. — Вот до сих пор, — поднес он ладонь с разжатыми пальцами к сердцу. — Будем лечить. Сердце болит, пока оно живет. Обычно, даже плохо себя чувствуя, он начинал шутить, выпив же пару рюмочек, рассказывал смешные случаи из своей жизни, и все, что касалось его лично, достаточно подробно и откровенно, но жутко не любил, да и побаивался говорить о сильных мира сего, о любовных ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 86

связях, о детях, о первой жене... В сильном подпитии он мог, пожалуй, признаться и в том, чего никогда не делал, например, убедить собе- седника, что именно он воскресил Христа. И однажды он признался мне, что ему было, пожалуй, лучше все- го с Максимовой. Он с особой теплотой рассказывал, как они работа- ли с ней на новогодних елках, какой мягкой и послушной была сне- гурка в его руках. Пусть подробности этой его привязанности канут в Лету вместе с ним. Он скоро спохватывался, что болтает лишнее, и прерывал рассказ словами: «Как хорошо мне с нею работалось». По- том, допил водку. «А Васильев?» — спрашивал я. «Васильев был у нас шофером». А Марис, бедный Марис теперь и в шоферы не годился. В его во- дительской практике уже был один печальный наезд на человека. Те- перь он побаивался руля. Да и замутненное сознание мешало видеть улицу в правильном порядке: давно перепутались в мозгу люди, све- тофоры, «зебры» и перекрестки. Казалось, в этом оскорблявшем его мраке он уже видел свой вечный «красный» у рампы с оркестровой ямой и могильщиков, в руках которых вместо лопат были смычки и флейты... Еще хватало сил проехать несколько сот метров до магазина и обратно. Последний раз он чуть себя не покалечил. Машина пере- вернулась на обледеневшей дороге. Марис бросил ее. Скрылся с места аварии. В ГАИ обращаться не стал. Женя сама с \"гаитянами\" разбира- лась. Она же потом и пересела за руль. Он уже никогда не подходил к своему «жигуленку», да и после «вольво» он казался ему неуютным, загнанным, ненужным в этой жизни. — Марис, ты пей, не стесняйся. В том, что человек пьет, нет ни- чего предосудительного. Есть разница между запоями дебила и твор- ца. Дебил пьет ради всеобщего дебилизма, а мы с тобой пьем, чтобы протрезветь, чтобы на земле не осталось ни одного пьяницы. Ты со- гласен? Давай выпьем за светлое будущее этой бутылки. — Я согласен. Он смотрел на меня немного исподлобья. Я заметил, что он срав- нивает свои возможности с моими. Я, в общем-то, тоже. Мы оба были больны. — Марис, — сказал я, — ты пропускаешь. Это нечестно. — Я плохо себя чувствую. — Кто из нас доктор: ты или я? — Наверное, ты. Я сам в таких случаях и дьявола бы повысил в звании. Я бы отдал полцарства или полжизни за рюмку. Я мог бы вообще никогда не пить эту проклятую водку, но мне нужно было знать, что где-то в мире еще осталось полрюмки \"на потом\". — Тогда пей, — сказал я. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 87

Он посмотрел на бутылку с каким-то особым презрением, как-то свысока, как человек, которому морочат голову, а он, понимая это, не может достойно ответить из-за чувства стыда за чужую ложь и ни- зость. Марис постучал по стеклянному горлышку и сказал: — Пока. Я больше не буду. Не хочу. Сушите весла, господа. Это он попрощался и со мной. Откуда мне было знать, что он вы- полнит свое обещание, и больше никогда не будет пить, потому что завтра умрет. Завтра, когда состоятся общенародные выборы, на изби- рательный участок не завезут пиво, и моя жена по глупости не пред- ложит утреннему гостю, пришедшему за живительной дозой, которая дала бы толчок сердцу, хотя бы пол рюмки. И Сердце Мариса оста- нется без подзавода... И кто-то наденет оковы на оставшееся без нагрузок сердце, на ноющие от грязного асфальта ноги, на руки, которые теперь вскинуты вниз, в бездну... Нет, его надо было хоронить не так. Я бы оставил цветы, чем-то похожие на чопорное Балтийское мо- ре в целлофане волн, людей в черных фраках, но разогнал толпу. Я бы не оставил его лежать в гробу. Он заслужил, чтобы его в этом Большом, огромном Титанике, который помнит залпы аплодис- ментов, огни, восхищенные взоры, не хоронили, а чествовали, обла- чив в одежды Красса. Никто не поправил сбившуюся у виска прядь. Черт возьми, а где же аплодисменты?! Марис, если ты меня слышишь, я все допил, что оставалось в нашей бутылке. Я пришел на твои похороны в твоей белой рубашке с двойными манжетами, которую ты так любил. Твоя жена Женя ее вы- бросила на помойку в тот же день. Мне было не стыдно завладеть ею. Пока я жив, она будет висеть в моем гардеробе. Помнишь, как на тво- ем дне рождения я говорил: «Дня смерти нет, и не будет, потому что нам суждено умирать ежедневно, и никто не сможет исполнить этого на бис...» Так что же вы не аплодируете, господа? Перед вами настоящий артист. Попросите его встать. Эта сцена слишком затянулась. Жизнь — движение. Начните все с первой циф- ры. Легкий ветерок гладил волосы Мариса, стараясь пригнуть упрямо торчащую прядь. Все чаще в моей жизни потери. И вспомнилось, как хоронили Владимира Робертовича Волина из «Литературки». ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 88

На все праздники я получал от него поздравительные открытки. Он первый отважился опубликовать мой рассказ в газете. Мы часто перезванивались, но я отдалялся от литературной жизни той поры, я чувствовал наступление кризиса жанра. Я не мог и не хотел высмеи- вать сходящих со сцены генсеков, скалить зубы над провинциально- стью наших первооткрывателей всевозможных, еще недавно закры- тых «заграниц». Мне было невесело оттого, что все смешное так грустно. Нелепо склоняться над давно перевернутыми страницами. Но он оставался там, на тонущем корабле, на тонущем гуманитарном «Титанике». Почему так врезался в мысли этот корабль? Не знаю. Не вижу ковчега... Отзвучали прощальные речи. Продолжали летать по залу безучастные мухи. Вот особенно бесцеремонная села на восковое лицо сатирика. Он не пошелохнулся. Не улыбнулся... Никто не подошел, чтобы согнать ее с лица покойника. «Жуткая штука смерть, — подумал я, — и... смешная». Робертыч, если бы мог, обязательно сострил по поводу трагико- мичности ситуации: «Вот человек... И мухи за свою жизнь не оби- дел...» ОНИ ИЗ БЫТИЯ. И БУДЕТ НАД НИМИ СВЕТ. И УВИДИТ БОГ СВЕТ, ЧТО ОН ХОРОШ, И ОТДЕЛИТ БОГ СВЕТ ОТ ТЬМЫ... (а не тьму от света!) В ту ночь, сразу после его кончины, мне снился сон. Я маленький мальчик. Мне пять лет. Я играю во дворе со своими сверстниками в «ножички». Мы вгоняем в землю холодные лезвия, нарезаем ломти, по очереди отхватываем «колонии», завоевываем и теряем пределы... И совсем не знаем, что Бог сказал: «Да соберется вода, которая под небом, в одно место, и да явится суша. И стало так...» Мы еще дети, но мы уже растеряли часть своего любопытства, мы все реже задаем взрослым вопросы «почему?», потому что нас все ре- же устраивают их ответы. Мы просто живем и играем, потому что Бог не сказал нам: «Да соберутся все мальчики и девочки на одном волшебном дворе, и я расскажу им, как впускать в себя этот маленький хрупкий мир, чтоб не поранить души об острые углы овалов планет, имен и звездопа- дов». У нас был самый обыкновенный двор. Обшарпанная кирпичная арка, сквозь которую, цепляясь кузовами о кладку, проезжали по утрам грузовики, чтобы загрузиться мороженым, проезжали тележки, забитые сладкими стаканчиками и льдом. С каким азартом мы обша- ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 89

ривали их по вечерам, находя в потаенных уголках кусочки льда и склеившиеся между собой вафельные пластины. Мне больше везло на кусочки льда. Я бросал приваривающийся к пальцам искусственный лед в железную кружку. Он дымился и пускал пузыри, а затем покры- вался ледяным панцирем. Его приходилось разбивать, чтобы процесс шел до конца. Этот лед таял по особенному: он исчезал без следа. И мы пили щекочущую ноздри волшебную воду. Мы ели черный вар из ржавой раскочегаренной бочки. Мы играли в «чижика». Мы просто гонялись друг за другом. Мы были веселым и беззаботным хаосом этого двора. В тот день мы не играли и не носились взад-вперед: на наших глазах только что убили человека. Пришла машина с милиционерами за рыжим Колькой. Все звали его Колькой, а ему было за тридцать. Он сбежал из тюрьмы, чтобы повидаться с матерью. Никто его не выдавал. Почти в каждой комму- налке жил свой авторитет, вернее был прописан, на самом же деле жили только легенды о них, ибо почти все титулованные зеки отбыва- ли срока или ходили по двору с палочками, старые и больные, совсем не похожие на воров. Мы жили рядом с Курским вокзалом, и он был главным источни- ком бед наших братьев и отцов. Почти каждый пятый был замешен в краже чемоданов с этого вокзала. Удачливый вор разгружал еще \"тепленькую\" добытую, что назы- вается с пылу, с жару ручную кладь на виду у всех, ничуть не прячась от соседей, делясь с малоимущими экспроприированным добром. Кто- то побаивался брать чужое, а кому-то тряпки были в пору, — как не брать? Но вокзальных воров никто никогда не выдавал милиции. Наобо- рот, при первом их появлении преступника оповещали и предоставля- ли ему распахнутое для побега окно. В нашей компании был сын рыжего. Он тоже был рыжий и вес- нушчатый. Он не был задавалой и жмотом. Он даже в лицо не знал своего отца. И он ничего не понял, когда отца убили у него на глазах. К нему бежал какой-то незнакомый дядька, выкрикивая его имя: «Серега! Серега!..» А в спину ему уже летела милицейская пуля. Она чиркнула о его железное тело и рикошетом попала Сереге в плечо. Он схватился за плечо и заплакал. Рыжий выхватил из-за пазухи нож, сделал какой-то дикий пры- жок в сторону человека в форменной одежде и вонзил лезвие ему в живот. Милиционер скрючился и повалился на землю. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 90

Последовали сразу несколько выстрелов. Мы бросились на помощь товарищу. Все произошло в считанные секунды. Рыжий-старший лежал в дымящейся кровавой луже. Лицо его было искажено болью. Пальцы растопырились, а ногти покрылись из- морозью. Так мне показалось издалека. Собралась толпа. Кто-то выкрикнул: — За что же вы его?! Он же с сынишкой и матерью спешил пови- даться. — Вот и \"доспешился\", — сказал кто-то из мужиков. А женщина добавила: — Надо его мать позвать. — Да дома ли она? — Дома, дома. Милиционеры были в растерянности. Они не знали, что делать дальше. Им и сейчас нужен был только порядок. Они с пистолетами в руках разгоняли толпу, предлагая всем разойтись по домам. Кто-то привел мать рыжего. Она была одета по-домашнему. В простом ситцевом халате, на ногах — войлочные тапочки, сцепленные руки мешали при ходьбе. Ее прислонили к стене, и на ее фоне она стала еще белее, чем облупив- шаяся статуя. Кто-то предложил: — Поплачь, поплачь... Бабоньки, обязательно надо, чтобы она поплакала... И не говорит ничего... Это плохо. Как бы умом не трону- лась. — И тронешься тут. Ишь архаровцы чего понаделали. Человека загубили. А за что? Какая-то женщина повела Серегу в больницу вынимать пулю. Она сказала: — Пулю сбереги. Она в твоем папке побывала. Семейная, значит, реликвия. А Серега отвечал: — Неправда. У меня ни папки, ни мамки нет. Одна только ба- бушка. — Теперь уж точно папки у тебя нет. Это правда. Евдокию подвели к распластанному на земле телу сына. Она склонилась над ним, и стала расшнуровывать ботинки на остывающих ногах. Когда ее пытались отвлечь от этого бессмысленного занятия, она сопротивлялась и, крестя свое мертвое дитя, причитала: — Ботинки-то совсем новые. Берегла для него. Они еще ему при- годятся, когда его отпустят. — Ты поплачь, поплачь... Отпустили они его. Но они его не отпустили. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 91

Они погрузили тела в «скорую», пообещав напоследок разо- браться со всем злом на земле. — Дайте хоть матери с сыном проститься. — Раньше надо было прощаться. Вы нас со своим двором доста- ли, однако. И не ведал Господь Бог, что на этом вот кровавом пятачке собра- лось в одно целое добро и зло, и не так было просто отделить зло от добра, как свет от мглы. Добро, в тот момент, когда оно спешило соединить отца, сына и мать, выворачивалось наизнанку, оно было искажено нелепыми и тра- гическими обстоятельствами, оно сложилось в сложный, не поддаю- щийся разгадке узор. Поранило линию судьбы Сереги. Много позже я случайно узнал, что он умер от цирроза печени в тридцать с неболь- шим. Он прожил ровно столько, сколько и отец. И умер он в той же квартире, где закончили свой земной путь его мать и бабка. Они жили в тесном подвальном помещении посреди вечного хо- лода и мрака. Из окна своей комнаты каждый из них видел над своей головой не солнце, а кусочек булыжной мостовой и ноги прохожих. С утра до вечера и с вечера до утра. По стенам, по цветам на отвалившихся обоях ползла плесень. Она здесь жила. Ее белые и прозрачные корни, не видевшие тепла, оплета- ли человека с самого рождения и тащили за собой под землю. Им не нужны были могилы. Они им были не страшны. Они в них родились и умерли. Теперь нет этого подвала. Его заложили кирпичом. Поверх этих жизней и судеб положен асфальт. Но иногда он проседает и трескает- ся, его заполняет дождевая вода, пробуждая к жизни семена клена. Я прихожу во двор, смотрю на эти лужи. По ним бегут облака. Но хаос исчез. Двор чистый. Деревья большие. Детей мало. Никто не играет в «ножички». В школе, где я учился, расположился «Дом адвоката». К нему ве- дут ступени, по которым легко взбегали мальчишки и девчонки. Под каким-то деревом на горе мы с Леной Краснухиной похоронили заби- тую камнями черную ворону. Лена плакала и спрашивала: « За что ее?.. За то, что она не чайка?..». Как долог мой сон, Господи! Вся читающая Москва бросилась писать. Над городом прошел машинописный смерч. Планеты легли на ребро. Зачитывались Платоновым и Кафкой, Пастернаком и Булгако- вым. Евдоким Плескунов — плотник по образованию — давно забро- сил работу, и третий год подряд писал повесть «Смерть в чемодане». ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 92

Главная героиня его произведения была доставлена на этот свет с по- мощью кесарева свечения. Она появилась из скалы, возвышавшейся в центре пустыни. Ее полюбил молодой альпинист, который решил пре- вратить пустыню в цветущий сад. Здесь был вымысел заздравных га- зетных передовиц и сказочная чушь для умственно отсталых детей. Всем литовцам (от «ЛИТО» — литературное объединение) было интересно: чем же он закончит свой труд. Евдокима было бесполезно критиковать. Он сам не понимал, что он пишет и зачем. Так было угодно времени. Шел великий эксперимент. И таких самоуродков, как он, было много. Детские и полудетские писатели, поэты, драматурги и пере- водчики. Целый союз писателей и пачкунов. И это в то время, когда в стране не хватало бумаги, когда авторы ждали десятилетиями выхода в свет своей первой книги. Справочник СП был толще Библии в несколько раз. Мы с Виктором Веселовским придумали игру. Я открываю лю- бую страницу, называю фамилию из справочника, а он получает три рубля за правильно названное произведение данного автора. Виктор Васильевич был большим эрудитом, но и он не мог знать, что же такого талантливого написал член союза писателей Требухов, причем один из семи носителей этой фамилии на одной только стра- ничке. Проиграв достаточно, он говорил: — Сашуль, ну их на хуй. Иди за сухим. Я шел в магазин, что располагался напротив здания «Литератур- ки», это недалеко и от моего места работы - кинотеатра «Мир». В магазине мало-мальски известных сатириков знали и без спра- вочника. Отоваривали без очереди. С великой радостью. Продавцы свято верили в то, что большая литература требует больших вливаний. Они первыми отделили профессионалов от любителей спиртного. От нас, сатириков, не зависел полет ракеты, скажем, на Марс, мы плохо шли по общепринятому курсу. У нас была одна \"шестнадцатая\" полоса на всех. И нам ее всем хватало. Здесь можно было печататься «от вольного». Виктор не поставил в номер ни одного моего рассказа. Я печатал- ся сам по себе, то есть не совсем сам по себе, а благодаря другим со- трудникам: Волину и Хмаре, Володе Владину. Я их всех очень любил, думаю, что и они меня тоже, но я ни с кем так не сблизился, как с Виктором Васильевичем. Наверное, потому, что ничем не был ему обязан. Со мной он раскрепощался. Пил помногу и не таясь, зная, что я не буду в редакционных кругах обсуждать его личную жизнь, что все тайное в наших загулах останется между нами. Я часто бывал у него дома. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 93

Он звонил и умолял: — Сашуль, приезжай. Мне плохо. Я брал бутылок пять сухого и какую-нибудь девицу. Надеялся, что его внимание переключится на ее формы. Но он успевал и хоро- шенько напиться, и украсть у меня спутницу. Впрочем, я только делал вид, что обижен. И тогда Вэвэвэ обещал: — За мной уже три девицы. Двух я задолжал Задорнову. Я все считаю. Не три, а четыре. Вы, Виктор Васильевич, стали забывчивы как мать Тереза,— поправлял я его. — А Юля не в счет? И потом, Вить, за что ты не печатаешь Задорного? Он же смешно пишет, правда, смеш- но. Потом, он тебе дорогой портфель подарил из натуральной кожи. Почему ни Владин, ни ты его не пускаете на полосу? У меня уже есть Жванецкий. Да абракадабра это. Кроме «раков», да «греческого зала», ничего и не написал. А у Задорного породистая проза. Подожди, ему еще бу- дут завидовать. Но меня уже не будет. Вить, ты злой и нехороший. Ты ведь и меня не печатаешь. Только Волин меня и проталкивает на полосу. Ты же мои рукописи вечно те- ряешь или разделываешь на них селедку. А что, плохо? Нехорошо. Ты скоро и читать разучишься. Сашенька, успокойся, и наливай. — А вот Юлю не помню… Сашуль, видишь, как ты мою память терзаешь…Наливай… А хочешь, я Пугачевой позвоню? Она приедет. Верь. Он набирал номер телефона известной певицы, но на том конце провода его далеко-далеко посылали. Он смущался, доставал из-под кровати огромный чемодан с фото- графиями, с трудом выуживал нужную: Вот тут мы с ней на фоне памятника. Видишь бородатого, Са- шуль? Ты видишь двух? Так оно и есть. Одна борода Карла Маркса, а другая моя. Моя рыжая. Не перепутай. А Алла… Господи, она же у меня на коленях сидела… Это - когда она маленькая была? Взрослая. Потом неожиданно появилась его жена Вика. Вика его очень лю- била, и все прощала ему. Они недавно поженились, а были знакомы еще со школы. Вика сгоняла девицу с коленей Веселовского и принималась его стыдить. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 94

— О! И не совестно? - Она не стеснялась площадных выражений, - Скоро уж хер отвалится, а он все проститутками обвешивается. Ко- гда только это кончится! Но против пьянства Вика восставала слабо. Она знала, что в со- стоянии запоя Виктор в полной ее власти, от нее зависело: пить или не пить ему завтра. На меня она не сердилась. Я был умеренным алкоголиком, всегда чего-нибудь приносил в дом полезное: картину или икону, старинный подсвечник, редкую книгу. Мне нравилось делать Виктору подарки, ничего не требуя взамен. Я делился всем, что у меня было. Я хотел, чтобы моих друзей окружа- ли красивые и дорогие мне самому вещи. Этим я не пытался купить их дружбу. Я оставлял о себе память, и уже она бродила в мое отсут- ствие по их комнатам, она молча поселялась рядом, чтобы души наши продолжались и продолжались, образуя новые пучки линий, которые когда-нибудь должны вспыхнуть ярким светом... У Виктора частенько болело сердце. Понятно, оно не справлялось с перекачкой такого количества жидкости. Я задавал вопрос: — Виктор, зачем мы пьем так много сухого? Я больше не могу. В меня не влезает. Давай возьмем водки. — А я могу? — Ну и?.. — А пять бутылок водки мы с тобой вдвоем не выпьем. — Зачем пить пять? Выпьем, сколько влезет. — В меня влезет семь, но я столько не выпью. — Знаешь, я в твоей математике ничего не понимаю. Я буду пить водку, а ты сухое. Идет? — Хорошо. Иди за водкой. Возьмем пять бутылок. — Много. — Не много. Мы ее положим под кровать. — Вика найдет и выльет. — Не выльет. Она в чемодан с фотографиями ни за что не поле- зет. Я ее своим чемоданом достал. Ей на фотографиях моя довольная рожа осточертела, а комментарии к ней она слышала десятки раз. Нет, куда – куда, а в чемодан она не полезет. — Вика все найдет. И потом, у тебя дурацкая привычка заклады- вать самого себя. Зачем ты ей наврал, что трахнул девицу, с которой я тебя познакомил? Ведь ничего не было. — Не было. — Какого черта ты сознался в том, чего не было? — Но ведь, Сашуль, могло и быть. Ведь, право, жаль, что ничего не было! И тут другой фактор: огонь ревности надо поддерживать, а то превратишься в пожарника. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 95

— Ты на себя наговариваешь. — Почему? — Не могло быть, потому что быть не могло. — Не верю. Давай вызывай Юлю. — Я не хочу, чтобы мне выцарапали глаза. — Да? Хорошо. Тогда будем пить. Сашуль, наливай! — это был его любимый лозунг. — За нас с тобой и за х... с ними. Помню, как-то раз мы с Вэвэвэ и двумя девицами отправились на запись передачи «Вокруг смеха». Все прошло гладко. И мы это дело отметили спиртным и купанием в Останкинском пруду. Купались го- лыми. Виктор долго не хотел вылезать из воды. Мы еле-еле его вылови- ли, но одеваться он не собирался. В голом виде мы привезли его до- мой. В лифте он долго с нами здоровался и приглашал зайти выпить по рюмочке. Кто бы возражал? Наше согласие помогло ему справить- ся с ключом в замке. На следующий день телевизионному начальству доложили о наших ночных проделках. У Виктора начались неприятности по службе. Вообще-то дело к отлучению от работы шло давно, но спаса- ло заступничество главного редактора «Литературки». Чаковский це- нил организаторские и журналистские способности Веселовского. Я являюсь невольным предвестником заката карьер и смерти близких мне по духу людей. Почему это? Мистика какая-то! Так было и с Виктором. Вопрос о его увольнении из «Литературки» витал в воздухе. Он все чаще и чаще брал «больничный» и не выходил по неделям на ра- боту. Он плохо спал. Мог по десять раз повторять одну и ту же скуч- нейшую историю. Особенно он стал невыносим после казуса с Чаковским. Как-то рано утром я зашел к нему в кабинет. Он готовился к пла- нерке. — Давай, — говорит, — Сашуль, выпьем телеграфно. Достал из сейфа бутылку коньяка. Налил себе и мне. Его вызвали по громкой связи. — Кто это? - спросил я. — Да это старый мудак Чаковский. Опять нудить будет. А «громкую» - то не отключил. Не на тот тумблер нажал или во- все промахнулся. А по «громкой» и говорят: — Тем не менее, вас, Виктор Васильевич, не я один, а полредак- ции уже ждет. ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 96

Виктор поперхнулся. Ему сделалось плохо. Он не пошел ни на какую планерку, а, махнув из горла еще полбутылки, поехал домой. Дома ему вызвали «скорую». Спас его на время от увольнения инфаркт. Он воспринялся глав- ным редактором, старым и больным человеком, участником многих дворцовых интриг, как факт чистосердечного раскаяния. Виктор после болезни какое-то время не пил, принялся было пи- сать книгу, но вскоре все забросил и опять провалился в беспробудное пьянство. Мне он звонил редко. Я не понимал, что с ним происходит. Я в то время держался и не пил. Мне хотелось его повидать, но я сам не решался напрашиваться в гости. Он погиб в Вялках у себя на даче. Его нашли в пруду с разбитой головой. Вика приезжала и рассказывала о его последних днях. Он вспо- минал обо мне. Никого не было рядом, когда вода поглотила его переполненное горячительной жидкостью тело. Вика была в это время в Турции. Она не пережила утраты, не справилась с одиночеством, как и он. Они поздно друг с другом соединились. Не бывает жизни «до» и «по- сле». Витя был трусом. Он не смог забыть свою первую жену и дочь. Я думаю, что все случилось только поэтому. Вика была товарищем и собутыльником, но она имела право думать иначе. Она искренне лю- била его, но без него она никому не была нужна. Она умерла в Израиле от болезни сердца. Там ее и похоронили, а она так хотела лежать рядом с тобой, дорогой мой товарищ. Глупые, ничего мы не знаем о женской любви. Только благодаря ей, Витек, у тебя над головой каменная крыша. Это она протоптала первую тро- пинку к твоей могиле, и одной дорожкой на земле стало больше. Это она обзванивала твоих друзей, по поводу и без повода, не давая забы- вать быстротечность бытия. Она хотела быть с тобой рядом всегда. Не получилось. Вы в разных концах, вы в разных пределах, и в разное время над вами желтеет трава. А мы, ваши друзья, не соберемся, что- бы исправить эту несправедливость. Вить, если ты меня слышишь, я обещаю, что постараюсь вас соединить… хотя бы кольцами Сатур- на… Ты ведь и с ним пил, когда еще был жив… Как редко у нас что-то получается «при». При сейчас. А что же будет при \"после?\" «И СКАЗАЛ БОГ: ДА БУДЕТ ТВЕРДЬ ПОСРЕДИ ВОДЫ, И ДА ОТДЕЛЯЕТ ОНА ВОДУ ОТ ВОДЫ»/ ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 97

И стало так. Умер в тот же год и плотник Евдоким Плескунов. Его хоронить было некому ни на Марсе, ни на Земле. Он не успел дописать свой роман. «Смерть без начала и конца», — подумал я и задул свечу перед иконой «Спасителя». И сказал зачем-то вслух: — И гробовщик такой же плотник... И червь земляной подводит под жизнью черту. Сумрак метели — он белый. Он сводит с ума. Снова ты карту выбрал не ту. Смерть та- совала колоду сама. Снова без слова оставят нас боги. В небе погаснут бенгальские звезды. Свалят на землю зарю лесорубы. И почернеют березы. Синий троллейбус примчится без стекол. Седла останутся. Кони погибнут. Вверх упадет окровавленный сокол... Хватит!.. Напи- шем же реквием гимнам! Каждому человеку хочется однажды утром проснуться и почув- ствовать себя «накануне счастья». Так очень точно словами своего ге- роя рассказа «Река Потудань» обозначил прелюдию жизни Андрей Платонов. Но очень часто это ощущение-мираж бывает ошибочным, или так быстро проходит, что и все остальное в жизни остается несбыточной мечтой, или желанный миг, ушедший в прошлое, пере- кочевавший вместе с песчинками времени на самое дно запаянных стеклянных часов, кажется наивным и ничтожным. Наверное, это от- того, что человек не умеет мечтать сильно, всем сердцем и всей ду- шою. Он как будто вырастает из одежд, из удач, из желаний. Депрессия и тоска ложатся на грудь. В квартире напротив, в двухкомнатной тесноте ютились два су- щества противоположного пола и противоположных взглядов на жизнь. Такой получался расклад: один, мясник по профессии, соби- рался протянуть еще лет сорок, а соседка его, пенсионерка, готовилась к смерти. Они постоянно мешали друг другу в достижении благород- ных по своей сути целей. Происходило это примерно так: — Умри, несчастная, — говорил Николай. — Ты умрешь первым. И-и-и... и не стыдно? Прямо у дверей накакал. Что, трудно было донести до туалета? Она не хотела понять, что Николай уже давно не знал, что такое быть накануне счастья. Он несколько раз бывал накануне смерти и те- перь ничего не страшился, ничего путного себе не желал. Он радовал- ся всему, что с ним случалось: плохое это было или хорошее. У него, например, почти не было желудка. Хорошо это или скверно? Вроде бы, как и скверно. Водка в таком организме плохо задерживается, и ____________________________________Слушай зов будущего __________________ 98