Прозелень

Последний отзвук затихающей трели еще звенел где-то в безбрежной прозрачности, когда я встала, простерла руки ввысь и на одном дыхании вымолила: - Гор, где бы ты ни был, приди! Я зову тебя, Гор! И в тот же миг, словно только этого и дожидаясь, до меня донесся прозрачный и ясный голос: - Я слышу тебя, Грю! - Гор, Гор, где ты? Почему ты не возвращаешься? Вернись, ты нужен нам! - Я далеко, Грю, в совсем не здесь. Оттуда очень сложно вернуться. Да и не время еще. Листья падают в осени. За стужей придет весна. Трудитесь и бдите. Вы на верном пути. Я горд за вас. - Хорошо, Гор, я понимаю. Но скажи, что произошло? Почему всё это? Почему был разлад и Гиблые Дни, куда ушли Тонкие? Почему всё это, и вернется ли Старое и Доброе? Ответь мне, Гор. - Слушай меня, Грю, и пойми: Космос – живой. Он весь – движение, изменение, развитие. Вы – часть этого. Что ушло – ушло, что было – было. То, что придет и будет – будет Другим. Но каким оно будет, какими будете вы – зависит от вас. Поэтому – бдите! - Но, Гор… - Это всё, что я могу сказать тебе, Грю. Всё сложнее и проще и иначе. Не вместить капле моря. Не объять птице ветра. Язык земной Надземное не 150

зрит. Хороша дорога. Бесконечен Путь. Время – безбрежно. Повисают нити, падает натяжение. Мне пора. Но помни – будет! И тут же, без всякого перехода, заговорил другой голос, голос, узнанный мною мгновенно. Шок был настолько силен, что едва не погубил всё. - Здравствуй, Грю, сестра моя, зорька моя утренняя. Слушай меня и не перебивай, времени очень мало. Я всё знаю, вижу тебя и чувствую, и вопросы твои – тоже. Нет, я не там, где Гор. Гор совсем в другом. Да, мы вместе, я и Лир, он шлет тебе привет. Нам хорошо там, где мы. А теперь – главное, слушай меня внимательно: ты должна сочинить свою Трель. Многое, очень многое зависит от этого, быть может – всё. - Но, Ульна, послушай, разве Трели сочиняют? Их только можно услышать, и то… - Молчи, Грю, и слушай. Ты должна сочинить Трель. И слова на нее. Сейчас. Прямо здесь, в Пралье. Я не знаю, как это делается. Даже там, где я нахожусь сейчас, я не знаю этого. Но ты знаешь. И можешь. Ты обязана сочинить Трель. Я могу лишь дать тебе один намек. Помнишь ли ты нашу крестную? Да, я имею ввиду фею. Она одарила нас обеих – меня и тебя – своей двойной природой. В ней – мы одно существо. Вот всё, что я могу тебе сказать. Я верю в тебя, Грю, сестренка моя, верю. Голос Ульны растаял в тихом звоне… я осталась одна. Много противоречивых чувств смешалось во мне, но более всего я была, пожалуй, ошеломлена. Ошеломлена и растеряна. К этому примешивалась и досада, на самом краешке сознания затрепетала нечаянная мысль: господи, да когда же кончится это бесконечное испытание?! Я же совсем одна… - Никогда, - был ответ, - а посему – молчи и иди дальше. Мои мысли вернулись к Ульне, а от нее - к нашей крестной. И тут же я ощутила, как вновь что-то изменилось в атмосфере Пральи. Я, наверное, 151

впервые за всё время, внимательно огляделась округ. Центральная Зала была светлой и тихой. Музыка смолкла, погасли всполохи хрустального куба, затих сапфир на груди Гора, а сам он продолжал лежать недвижно, заботливо укутанный в бирюзу, и даже легкий румянец на щеках его не выдавал происшедшего. Да, Зала была светлой, но что-то со светом всё же произошло, хоть поначалу я и не смогла взять в толк: что именно. Но мысли об Ульне сами обратили мой взгляд вправо, на Закатный витраж, и тогда я поняла, что же было \"иначе\" со светом: свет струился в Залу из Закатного витража. Он весь был выдержан в темно-кирпичных, густых тонах конца дня позднего лета. Медные кудри Ульны, ее домотканое платье цвета дикого льна, пятна анемонов на лугу, даже рыжеватый мех зайчонка, - всё несло на себе отсвет спелой пряности, полноты дня тихого, млеющего собой заката. Именно этот свет и наполнял сейчас Залу, сообщая всему некую камерную законченность, томную усладу. \"Час Ульны – прошептала я, - Настал Час Ульны\". Но как же так? Ведь не прошло же за это время без малого двенадцать часов?! Не могла же я, сама того не замечая, провести в Пралье целый день! Или могла? Я не чувствовала ни усталости, ни голода, все, что было – помнила четко, включая последние слова Ульны: \"Я верю в тебя, Грю, верю\". Сочинить Трель? Я? Здесь и сейчас? Трель, в которой бы слились воедино я и Ульна, как были мы когда-то в до-рожденьи в облике нашей крестной феи…- Но как? Я подошла к витражу и встала точно в проем, струящийся закатным светом. \"Свет\", – подумалось мне, - \"всё – свет\". 152

И в тот же момент, ниоткуда, вдруг родились слова: Свет закончил полуденный росчерк. \"Свет закончил полуденный росчерк\", - повторила я медленно и столь же медленно стала водить пальцем в воздухе, повторяя линии узора витража. Линии были плавны, текучи, силуэты переливались один в другой, они были правильными. Я описывала их контуры в воздухе все увереннее и гибче, все быстрее и гармоничнее, и вот уже они оторвались от давших им жизнь образов витража, обрели свое собственно, иное значение, высвободили подлинную, глубинную суть. Рука моя чертала в тёплых лучах заката картину Запредельности. На лугу все так же сидела прекрасная девушка, но то была уже не Ульна. Неуловимо изменившись, она была черноволоса, как я, но в черни виднелась спелая медь; огромные зеленые глаза обрели мотыльковый разрез и сквозили фиолетом. Одновременно тонкая, как тростинка и округлая, как речной камушек, мягкая и лукавая, как лисенок, проказливая и доверчивая, прозрачная, как роса и непредсказуемая, как язычок свечи на ветру… звук и цвет, свет и тень, ангел и дьяволица – то была фея. Я всё ваяла ее в лучах света, всё вживаясь в нее, всё больше видя в ней саму себя. Иль, может, становилась ею? Я была уже там, на нездешнем лугу, свет другого заката веял негой и тихостью. Существо моё было неотделимым от окружающего, я питалась и жила им. Роса и нектар, лучи Солнца и Луны, испарения земли, эманации всего живого – я знала и чувствовала всё, я была этим всем и сразу… Но я не была человеком. Я была фея. \"Свет закончил полуденный росчерк\", - повторила я медленно, и эти незамысловатые слова обрели вдруг совершенно иной, нездешний смысл, полный настоящего их значения. Они стали правильными. И, став таковыми, тут же породили продолжение. Свет закончил полуденный росчерк Золотистый, вишнёвый, сиреневый... 153

Замерев в полушаге, в безвременьи, Обернусь стебельком мимолётности. Загляжусь средоточием ласковым, Оглянусь совокупностью гибкою, Отражением чутким, тростинкиным Заскольжу по сгущению раннему... Ты меня не выискивай попусту Ни огнём, ни дозором, ни окриком... Захочу - сам отыщешь, по-доброму, А коль нет - так хоть волоком до смерти... А коль нет - так хоть реки пожарами А коль нет - так хоть радуга вдребезги! Не кори ты меня - уж такая я... Лишь такую хотел бы ты, верно ведь? Я сидела на лугу, задумчиво глядя в свое отраженье, подрагивающее в предзакатном мареве, и напевала-причитала заклинанье-заговор. То был тайно-девичий запев, или по-фейному – фриль – не то молитва-чаянье, не то присказ-оберег, а может и то и другое вместе и много чего ещё… Фриль был обращен к моему возлюбленному (\"Силы! Не дайте злу его достичь! А еще пуще – не дайте догадаться ему о любви моей!\") То ли в сознании моём, то ли в наяву извеянной грёзе, он и вправду был там, там, где взгляд мой истаивал в дымке скользящих бликов, становясь всем. Я видела его, этот, подёрнутый поволокой образ, такой далёкий, мучительно близкий… потусторонний… рыжебородый, ясноокий, с эльфийским, удивительно родным разрезом глаз, и всё же, до боли недостижимый… смертный… И я напевала… Напевала? Да, напевала! Мелодия появилась сама собой, словно свитая из рисунка, чертимого моею рукой по абрису витража, словно излучилась из самого света предвечернего, словно в самих словах фриля заложена была изначально, как бабочка в куколке и вот – распустилась… 154

Я была фея, и Грю, и Ульна, я была в Пралье, на земле Рода, и там, на поляне нездешней, я сплела воедино Тонкое и земное, проникнув в сокровенную природу самой себя. Я сотворила Трель. Ибо то, что на языке феи в Тонком мире было фрилем, на земле стало Трелью. Удивительно-непереводимо-ускользающей гаммой гармонии, ажурным, невесомым мостиком в нездесь. Я сотворила Трель. - Ты непросто сотворила Трель, - раздался тихий голос у меня за спиной. Я обернулась, около меня стоял Лиль. А за ним еще несколько фигур. Закатные блики играли переливами на оранжевых полосах их бирюзовых туник. - Ты не просто сотворила Трель, - повторил Лиль, - Ты сотворила шантилью, - удивительно редкое произведение, сплав магии и искусства, гармонию, наводящую мост меж сферами. Секрет ее создания был утерян еще древними. Ты сотворила чудо, Грю. Ты сама – чудо. Всё, что произошло с тобой в Пралье, - просто невероятно. Но, - добавил он проникновенно, - я знал, что так будет. И Вея знала. Всё, что было сегодня здесь, будет всегда, я напишу балладу. Она будет жить, пока будет жить Род. И уже более торжественным, напевным голосом проговорил: - Грю, дочь Греи, ты посвящаешься настоящим в дочери Ордена Звучащих Сфер. – И тоном пониже, словно подчеркивая, что этим он отходит от строгого протокола, добавил – Я счастлив и горд принять тебя в наши ряды. Лиль подал знак, и вперед выступила девушка, державшая в руках сложенную одежду. Лиль взял бирюзовую тунику, накинул ее на меня и скрепил на плече серебряной геммой в виде сплетенных сфер. Затем 155

надел на меня такой же бирюзовый плащ. На талию – чешуйчатый серебряный поясок, такой же браслет на левое запястье и, наконец, увенчал мой лоб цепочкой-диадемой. - Будь благословенна ты, вступившая в Орден, - пропел Лиль церемониальным речитативом. – Неси Свет, множь Красоту, твори Гармонию. Зри Истину, плоди Добро. Свет в небесах – мир на земле. Да будет! Зазвучала торжественная, возвышенная музыка – свирель, арфы и альны. Я шла во главе процессии к выходу из Залы Посвящения, и время, казалось, застыло в медовом багрянце заката, все длившемся и длившемся в незабываемой своей полноте. *** Я вышла за порог Пральи и ахнула: вдоль дороги, ведущей к Обители Ордена, в два ряда по обеим ее сторонам, нескончаемой чередой стояли люди Рода. Изумрудные тоги Сестер Силы смешались с бирюзовыми туниками ордена Звучащих Сфер; темно-лазурные мантии Наставниц перемежались строгими, светло-серыми камзолами парадной формы Внешнего Дозора; коричневые плащи горцев и бутылочно-зеленая форма пограничных лесничих; гранатовый бархат знати и льняные рубахи долинников; сожженный фартук кузнеца, остроконечные шапочки ловчих и женские чепцы; малые дети и старосты грундов…, - 156

казалось, весь Род, все люди земли выстроились в две шеренги перед Обителью. Но почему?! Опешивши, я застыла на крыльце. А собравшиеся, завидев меня, запели. То был старинный, духовно- церемониальный гимн, величавый и горделивый, он звенел мощью и торжеством веры. Гимн – \"Песнь Всех Вёсен\" – почитался столь могущественным и действенным, что исполнялся лишь в исключительных случаях: при восхождении на престол нового айна, возведении в сан верховной жрицы, либо при всеобщем Коле – собрании всего народа во время принятия судьбоносных решений. Древние летописи упоминали о подобном в связи с выходом на войну с готами и римлянам, или с полу-мифическим Исходом в совсем уже легендарные времена… На моей памяти гимн не исполнялся ни разу. \"Песнь Всех Весен\"? Сейчас? Но по какой причине?! Не может же быть, чтобы я,… чтобы из-за меня…» А люди пели и бросали на дорогу, уже устланную пахучими травами, веточки омелы и дуба – соединение Веры и Силы. Я застыла бирюзовой свечой в пламени заката, не в силах и моргнуть, а тем временем две фигуры отделились от общего строя и приблизились ко мне. Одна, высокая и худая, в темно-синей мантии, оказалась Веей. Вторая принадлежала Дану – главе Внешнего Дозора и моему непосредственному начальнику. Огромный рост, львиная грива седых волос, пружинистая поступь, – все выдавало в нем повадки благородного хищника, но ярко-голубые глаза искрились умом и добротой. Вея и Дан молча встали по обе стороны от меня и, вместе с Лилем, стоявшим позади, образовали некий магический треугольник, центром которого являлась я. К моей ошеломленности прибавился самый 157

настоящий страх. \"Силы небесные, - шептала я, как маленькая испуганная девочка, - что же это такое-то? Защитите и избавьте…\" Не защитили. Гимн стих и на смену ему выступили два щеголеватых герольда. Став по обе стороны дороги в картинно заломленных беретах, они поднесли к устам рожки и вострубили Сигнал Радости – условный знак, предупреждающий появление Великого Айна. Звуки рожков едва растаяли в закате, когда в дальнем конце дороги показались три всадника. В центре, на гигантском коне, под стать ему самому, сидел Великий Айн Нимрод. С боков ехали двое. Один - официальный летописец народа Ливсток, чьё присутствие означало, что происходящее носит строго церемониальный характер. Он был невысокий и сухощавый, с заостренными скулами и подбородком, и такими же острыми глазами. Ему уже перевалило за семьдесят, но в седле он держался, как стройный юноша. Вторым был Ольбрих – первый советник двора, оплот власти во всей земле Рода. Блестящий политик и дипломат, многие годы проведший как представитель народа во Внешнем парламенте, он великолепно владел многими языками и считался крупнейшим знатоком культуры Большого мира. Именно он был главным и незаменимым инструктором выпускников первого курса Внешнего Дозора, и моим в том числе. Но вместе с тем Ольбрих слыл и ярым ревнителем заветов предков и Кодекса Высшей Чести. Серьезные проступки в этом плане карались им по всей строгости Свода Правил. Помню, как мне, курсантке школы Внешнего Дозора не раз хотелось провалиться сквозь землю при взгляде на меня его незнающих поблажек глаз, а ведь речь тогда шла всего-навсего о чужих прегрешениях, приводимых нам в пример и назидание… Трое всадников, не доехав до Пральи ярдов тридцати, остановили коней и замерли на долгий миг. Затем Ливсток и Ольбрих спешились, а еще миг спустя спешился и сам Великий Айн Нимрод. Три фигуры – Нимрод во главе, двое других на полтора шага сзади и побоку, стали медленно и чинно двигаться к Пралье, ко мне. Стояла полная, звенящая тишина, - ни всхрап коня, ни щебет птахи. Картина в целом поразительно напоминала иллюстрацию к некоему историческому фильму, и прежде всего – ввиду облика самого Великого 158

Айна. Нимрод был сказочно, невыразимо прекрасен. В самом расцвете сил (ему недавно исполнилось шестьдесят), он походил на легендарных царей древности: буйные златоволосые кудри и такая же борода, античные черты лица, темная зелень глаз, излом бровей… О нем говорили, что в молодости при его появлении девушки лишались чувств просто от неспособности выдержать близость красоты столь совершенной… Нимрод медленно ступал ко мне, не сводя с меня глаз, весь – воплощение силы, мужества, власти. Голова его была непокрыта, и густеющий закат играл сочными отсветами на меди волос и темными угольями пылал на пластинах древней кольчуги и ножнах короткого меча, на рукояти которого покоилась правая рука Нимрода. Рука была в перчатке из тонкой малиновой замши и поверх неё, на безымянном пальце было надето кольцо из белого золота с аметистом в форме кедрового ореха – фамильный перстень Великих Айнов. Высокие сапоги Нимрода мягко ступали по пряным травам, сливаясь с ними, и казалось, - он некий предвечерний дух лета, порождение света, листвы и самой сути спелости. Шмель с полосатым оранжевым брюшком, безошибочно выбрав место и время, сел на плечо Великого Айна. По мере его приближения, я приходила все в большее смятение, щеки мои заливались румянцем, взгляд метался от одной фигуры к другой, вот он скрестился со взглядом Ольбриха и сердце мое заколотилось от страха. \"Не защитили меня силы небесные, - пронеслось у меня в голове, - Господи, что же я такое наделала, если сам Великий Айн и Ольбрих… и Вея, - вспомнила я, - и Дан…\" Великий Айн приблизился на расстояние двух шагов и застыл вновь. Герольды вострубили сигнал Глаза и Сердца: высший призыв к вниманию. 159

Нимрод сделал еще шаг, пронзил меня зеленью глаз своих, и голосом, казалось, впитавшим в себя весь медвяный багрец заката, возгласил: - Грю, дочь Греи! Внемли и зри! – и медленно, церемониальным жестом поднял руку. Выступил вперед третий герольд. Он был совсем юн, ему, наверное, не исполнилось и шестнадцати и это, несомненно, было первым его выступлением. Тонкий и стройный, как эльф, он весь зарделся от волнения, но, поборов его, поднял пергаментный свиток с печаткой, развернул его, и звонким, не сломавшимся еще голосом, стал читать: - Сегодня, 22-го дня месяца Березы, во второй год Новой Эры, с согласия и одобрения Большого Совета, Собрания жриц, глав Орденов и старейшин грундов, и следуя всеобщему на то пожеланию народа, Я, Нимрод, Великий Айн, повелитель всех грундов Рода постановляю: 1. учредить настоящим новую - высшую награду Земли и ее правителей. Награда сия есть Орден отличия и символ особых заслуг перед отечеством. Имя ему \"Око рассвета\" 2. в знак почета за самоотверженную службу на благо Земли и Рода, за исключительные достижения в сферах Духа и Разума, за чистоту Веры и блюдение Заветов, за воплощение в себе идеалов предков и чаяний современников, Я, Нимрод, Великий Айн, присуждаю Око Рассвета Грю, дочери Греи, что из Долинного грунда, а так же 3. настоящим, Грю, дочери Греи, присваивается дворянское звание. Отныне она - фрея Грю, а так же, 160

4. настоящим, Я, Нимрод, Великий Айн, объявляю фрею Грю своею нареченной дочерью, со всем из того следующим Во славу и во благо! Вы слышали меня, люди! Да будет! - Да будет! – ответило герольду многоголосое эхо людей Рода. Еще две фигуры отделились от общего строя и приблизились к Нимроду. В руках у одной была гранатовая мантия. - Преклони колена, - шепнула мне Вея, - и я, склонив голову, стала на одно колено. Нимрод, Великий Айн, лично накинул на меня мантию, расправил складки и легким нажимом на плечи дал мне знак встать. Вторая фигура держала в руках ларец. Он покоился на подносе, покрытом голубым бархатом. Это была изумительной работы кипарисовая шкатулка, покрытая тончайшей резьбой. Нимрод взял поднос со шкатулкой, подошёл ко мне вплотную и сказал тихим голосом, исполненным необычайного почтения: - Око Рассвета. – Он открыл крышку и моим глазам представилось необычайное: на подушечке синего бархата лежал огромный, невиданных размеров, опал. Он весь переливался серебристым, сиреневым, бледно-зеленым, золотым… Величиной он лишь немного уступал голубиному яйцу. Опал был взят в сложную сферическую оправу 161

из едва уловимых, паутинных обручей, на вид – серебряных. \"Девять, - подсчитала я мгновенно, - девять пересекающихся сфер\". Обручи не касались опала. Непонятным образом он словно парил в невесомости внутри сферического пространства, едва вращаясь и переливаясь всеми оттенками. - Это не просто знак отличия, - сказал Нимрод так же тихо. Услышать его могли лишь я, Вея, Дан и Лиль. – Это особый, единственный в своем роде духовный артефакт. Он носитель Силы. Вея тебе потом все объяснит. И он передал ей ларец с Оком Рассвета. Затем Нимрод встал прямо предо мной (я стояла на две ступеньки выше его, но все равно он был почти на голову выше), заглянул мне в глаза и сказал тепло и просто: - Здравствуй, дочь моя, Грю. - Здравствуй, Нимрод, отец мой, - ответила я. Он поцеловал меня в обе щеки и на краткий миг прижал к груди. - У тебя еще есть силы? - спросил он, улыбаясь. - По-моему, есть, - ответила я, - а на что? - На пир, конечно же! На пир в Кедровом Оплоте! Так я стала принцессой, хоть и нареченной, но наследной. И обрела Око Рассвета . 162

*** конец второй части часть третья К десяти часам вечера кавалькада достигла Звениозера и по крутому мосту стариной кладки въехала на остров, где гордо высился Кедровый Оплот – крепость, замок и дворец, уже свыше тысячи лет служащий резиденцией Великих Айнов. Всю дорогу к нему я проделала в настоящей карете, несомой парой вороных, с кортежем из всадников с факелами и с личным пажем на облучке – тем самым юным герольдом, зачитывавшим указ Нимрода. В карете сидели я и Вея. - Ну, фрея Грю, - сказала Вея с чуть легкомысленной, но дружеской интонацией, когда лошади взяли ровный аллюр, - ты, конечно, не из тех, кому дух бахвальства топырит ноздри, но то, что устроил тебе сегодня Великий Айн (я сама не одобряла такой пышности) способно кому угодно вскружить голову. Поэтому надобно тебе кой-чего разъяснить. Как ты сама догадываешься, торжество такого размаха не готовится за час или за два, а значит, всё было продумано заранее. Что из этого следует? Что мы – я, Дан, Лиль, Великий Айн, - предугадали почти в точности результаты твоего… эээ… посвящения в Орден Звучащих Сфер, по крайней мере, того, что касалось Гора. То, что произошло потом - с сестрой твоей Ульной, с закатным витражом, крестной феей, с сотворенной тобой Трелью, и, особенно, с шантильей, - вот тут ты нас и вправду удивила, да что там! – поразила, потрясла. За одно это достойна ты какой угодно награды. 163

Да только знай: награды ты сегодня не получила никакой. Вообще никакой, понимаешь? Око Рассвета… Око Рассвета в любом случае было бы дадено тебе, и не как награда, или, там, орден какой, а как орудие. Да и не орден он никакой вовсе, как правильно сказал Нимрод, он - духовный артефакт огромной, прямо-таки чудодейственной силы. Он был создан в процессе поисков совместными усилиями людей Гора (или следует говорить \"Лиля\"?) и наших, т.е. он – воплощенное слияние Старого и Нового, и, как многое из такого, до конца нами все еще не раскрыт. Но одно стало ясно с самого начала: Око Рассвета должен принадлежать тебе. Это сложно объяснить, но по целому ряду окольных намеков- указаний мы это поняли. После того, как ты его познаешь, научишься с ним работать, он станет для тебя не только проводником в Тонкие сферы, но и мощнейшим амулетом-оберегом. А через тебя - и нашим. Но для этого его нужно активизировать, задействовать, и сделать это в полной мере сможешь только ты. Это была идея Нимрода: обставить все так, будто Око Рассвета – орден высшей ступени и присуждается он тебе за заслуги и так далее… Красиво, конечно, но – лишнее, на мой взгляд. Далее. Твое производство в дворянское звание. И это не награда, дорогая моя Грю, т.е. я хотела сказать, фрея Грю. Коли уж захотел Великий Айн тебя удочерить, то предварительно должен был \"одворянить\", без этого – никак… А почему, собственно, вознамерился Великий Айн облагодетельствовать тебя княжьей милостью, назвать дочерью своей нареченной, да к тому же еще и с реальными шансами наследовать престол? Тут тоже всё достаточно ясно, но, видимо, не тебе, ты у нас в придворных сплетнях не особо сведуща, не так ли? Ну, так уж и быть, я тебя просвещу. 164

Как тебе, конечно же, известно, Нимрод не бездетен. У него и жены его, Ялты, трое сыновей. Да вот только, в смысле престолонаследства… как бы это сказать?.. Не всё с ними обстоит благополучно. Старший сын, наследный принц Эрез, коему уже тридцать четыре пробило, ни в какую не желает восходить в трон. Государственные дела его не интересуют, на церемониях засыпает, ежели не игнорирует их вовсе, на традиции и заветы смотрит сквозь пальцы… Одно его заботит – наука и опыты. А какая такая наука – может полезное что, на общее благо и процветание направленное, или, там, на борьбу с Разладом, на восстановление Старого и Доброго? Как бы не так! Две вещи поглощают все время и силы Эреза: одно – астрономия. Сидит ночи на пролет в башне Кедрового Оплота, да в трубу на небо пялится, за светилами небесными наблюдает, будто без наблюдения его они и светить перестанут, и с путей своих собьются… И не из каких-то там астрологических побуждений: судьбы предсказывать, советы действенные давать, предупреждения, - это-то я бы, хоть как-то, да приняла б, хоть и не княжьих наследников это дело… Нет, он, видите ли, \"из чистой науки, из жажды познаний…\" \"Вы, - говорит, - не понимаете, что магия ваша, суть, та же наука, только закостенелая и замшелая, как гнилой пень, что только так и можно постигать законы вселенские, а не молитвами и песнопениями вашими…\" Привели мы его как-то в лаборатории наши новые, чтоб своими глазами увидел, что молитва – действенна, и что не только молитвами занимаемся. А он: \"Все это, говорит, лишний раз доказывает, что я прав, и сами вы рано или поздно к тому же придете, дай бог, что б не слишком поздно…\" В общем, ночи свои принц наш наследный Эрез в трубу просиживает. А дни? Тут уж и вовсе непотребство полное. Дни свои отдает он другой своей страсти-увлечению: фотографии. Да, фрея Грю, фотографии. Называет ее \"великим искусством, увековечивающим мгновение\". Понавыписывал себе из Большого мира аппаратов всяческих, чуть ли ни целое крыло Оплота под фотолабораторию себе отрядил, ходит везде, ящичками да коробочками обвешанный, и, знай себе, \"увековечивает мгновенья\". А как по мне – всё то блажь и непотребство, ежели не похуже чего: происки бесовы… 165

И все это в урон долгу своему престолонаследному… - Средний сын Великого Айна – Волод, двадцати семи лет отроду, одногодка твой, значит. Тот, напротив, так и рвется к власти. Чего только не делает, дабы своего достичь. Да только нельзя его к власти допускать, никак нельзя. Злой он, Волод, злой и алчный. Ни добра в нем нет, ни духовности, ни понимания красоты…, да и ума-то он невеликого, всё больше хитрость одна. Как уразумел он, какими качествами наследнику обладать надобно, так принялся, якобы, в себе их воспитывать, а на деле – показуха одна: традиции блюдет, да обрядов придерживается - лишь коли присутственные они, прилюдные, значит. Щедрость и милосердие – показные, опять, же, по неумению все, по подсказкам прихлебателей. Он бы и перед убийством брата своего единоутробного, Эреза, не постоял, коли бы уверен был, что унаследует затем престол. Да только понимает он, что Эрез ему не помеха: с радостью от престола того откажется в чью угодно пользу… Ты уж прости меня, что неуважительно говорю о княжеских отпрысках – братьях твоих нареченных, да только правда то всё, чистая правда, и больно глядеть мне на такое, за землю, за народ больно. И, наконец, меньшой сынок Нимрода с Ялтой, пятнадцатый годок пошел ему. Истрий звать его. Странное имя, не так ли? Да и сам он странный, более чем странный – нездешний. Кто другой сказал бы – \"полоумный\", но не я. Я-то знаю: Истрий умнее любого из нас, чистой воды гений, да вот беда: ум его - не от мира сего. От какого именно – не ведаю, много дала бы, дабы узнать, но – не ведаю. Контакта с ним почти никакого, языка нашего он то вовсе не разумеет, то редко и невпопад. В глаза тебе не глядит, все в бок: связи установить не позволяет. Сидит, молчит, иногда - воздух пальцем почертит, но, опять же, не пассы какие, нам понятные, а свое что-то, запредельное. Да и реакции у него странные, непредсказуемые, всякий раз иные: то вскрикнет радостно при виде батюшки своего или кормилицы, то волчонком глянет и в угол забьется, а то вдруг вовсе без причины, заголосит в голос, заверещит и давай по замку носиться, что ветер буйный, крушит, ломает, никакого спасу с ним нет, дабы в следующий миг застыть изваянием и заулыбаться мечтательно так, ни дать ни взять – влюбленный отрок, да и только… 166

Чего только ни делали Нимрод с Ялтой – и знахари, и чары, и врачеватели всякие…, из Большого мира крупного специалиста привозили – ничего. Тот им сказал, будто по-ихнему недуг его \"аутизмом\" зовется, что не болезнь сие, а так – \"отклонение от нормы\", и что по-настоящему вылечить это невозможно, а только вроде как сгладить, облегчить, да и то необходим для того надзор постоянный, методы особые, пансион закрытый… Отказался Великий Айн с сыночком своим расставаться, в Большой мир его отсылать на сомнительное и частичное излечение. Так и остался Истрий в Оплоте. То буйный, то тихий, но всегда – нездешний. Знахарь тот, из Большого мира, сказал, что такие, как он, живут, мол, в своем собственном мире и входа туда нам – никакого. А какой он из себя, мир ихний, - то неведомо. Вот и получается, что как ни посмотри, сыновей у Великого Айна трое, а наследников – ни одного… Ну, хорошо, скажешь ты мне, предположим. Но почему же тогда не усыновить какого-нибудь знатного юношу, сироту, хорошего собой и подающего всяческие надежды? Ведь наверняка же, есть такие при дворе. Почему понадобилось удочерять меня, Грю, сироту, хоть и древнего, и уважаемого, но не дворянского роду, да и девушку, к тому же? Тут вот какое дело. Не все я могу тебе рассказать, незачем тебе знать того, не время еще. Но есть одно древнее пророчество. Оно и раньше нам, Сестрам Силы, ведомо было, а в ходе поисков забытых рукописей в Гиблые годы мы еще один манускрипт нашли, там оно, как бы, в развернутом виде было, с подробностями разными. И хотя и не указывалось нигде точных дат, как обычно с пророчествами водится, но все описания удивительно под Нашу Эпоху подходят, даже имя Великого Айна – Нимрод – и то там есть: что в период властвования его-де, бедствие тяжкое народ постигнет, что сама земля, и люди, и Вера под угрозой будут, что Великое Кольцо разомкнется, что Тонкие уйдут – все есть. И говорится там, что унаследует его женщина. Сказано лишь, что 167

сирота она знатного, но не княжеского роду, и что с Тонкими она в древнем родстве. Ну… и еще кой-какие подробности, все на тебя указующие. То, что в истории нашей Великий Айн бывал и женщиной – Великой Княжной, - тебе ведомо, конечно. Не раз и не два такое случалось. Взять, хотя бы Бретту, - мифическую Бретту, с которой народ наш пришел в Землю по Исходу своему из Загорья, или Фирелью, под предводительством которой вышли мы на войну с Темными на стороне наших побратимов-эльфов, или… да чего далеко ходить, еще лет сто пятьдесят назад, - почти что на моей памяти, - народом правила Великая Айна Ирема, и как правила! Я уже не говорю о Верховных Жрицах, чья власть часто превышала власть самого Великого Айна. Так что женщины-правительницы, сама знаешь, у нас не редкость. Короче, сверили мы древние пророчества с нынешним нашим житием, и получилось все один к одному: Грю, дочь Греи, и никто иной. К тому же, тут еще один нюанс имеется: я Великого Айна Нимрода с пеленок знаю, в молодости я и отец его, Великий Айн Орбут, благословенна память его… да чего уж там, давно все это было, а коли было, значит – правда. Я это к чему? Да к тому, чтоб знала: не случайно всё это, не по капризу или прихоти какой – так должно быть, понимаешь? А коли должно быть, то и будет, как же иначе. Только ты не волнуйся – не завтра тому быть и не через десяток лет. Нимроду еще править и править. И хорошо, что так: Нимрод – добрый Айн. И справедливый, и суровый в меру. Еще одну вещь хочу сказать тебе, последнюю. Ты почему, думаешь, я на уступку Нимроду пошла, позволила ему провести весь этот спектакль сегодняшний с Оком Рассвета и прочим? Зачем дала тебя, дитя малое, неразумное, чуть ли не в героиню народного эпоса претворить, а? 168

Так вот, есть тому причина и хочу я, что бы ты ее знала, ибо кто предупрежден, тот вооружен, как говаривали наши недруги римляне. А причина вот какая: очень опасаюсь я Волода и приспешников его. Уж они-то тут же распознают в тебе явную и серьезнейшую угрозу себе и планам своим нечистым. И вот подумала я: дай-ка вознесу мою Грю на высоту недосягаемую, где только кумиры народные, да орлы дикие витают, глядишь, - и не посмеет он посягнуть на святыню нашу, на всеобщую… Так что, как видишь, гордиться тебе тут особо нечем, ни подарков ты не получила, ни наград особых, больше все заботы да тяготы одни… К тому же, еще одно не забудь: ты – Внешний Дозорный. Это твое обличие никому я разменивать не стала, да и сама ты, знаю, не желаешь того. Даже сам Великий Айн и отец твой нареченный не в силах тебя со службы твоей Внешней снять, разве что случится нечто совсем уж из ряда вон… А поэтому погуляешь ты ночку нынешнюю на пиру на княжьем, ознакомишься слегка с Кедровым Оплотом и порядками ихними и – на отдых, как обещала мне давеча, помнишь ли? Ну а потом – на Внешний Дозор, службу свою нести. Так-то вот, принцесса моя наследная, фрея Грю. - А теперь – спать. День у тебя был - дольше некуда, да и вечер с ночью такие же предстоят, поэтому – спатки. Вея сделала едва приметный жест рукой и я провалилась в глубокий сон. Это был настоящий живительный сон без сновидений по старинной системе Сестер Силы, и когда часа три спустя я пробудилась от него при подъезде к Звениозеру, то была отдохнувшей и свежей, как после безмятежной ночи. *** 169

Кедровый Оплот возвышался на озерном острове, словно сама чащоба вознамерилась объединить усилия деревьев-исполинов, дабы взметнуться башнями, стенами, бастионами. При свете дня замок поражал красотой, гармоничностью пропорций, законченностью форм. Крепость содержалась в отменном порядке: все деревянные части – огромные тесаные балки и панели, брусья и плиты – были начищены, отполированы и смазаны до блеска; благородные мхи и вьюнки покрывали гигантские каменные блоки; редкие породы дерева преобладали в этом мощном и горделивом строении, излучающем красоту и силу незнающего старости властелина, как то и подобает обители Великих Айнов. Но сейчас была ночь, и темная громада Оплота высилась лишь силуэтом стен и башен, едва посеребренных ущербной луной. Кавалькада звонко процокала по плитам моста и въехала в настежь распахнутые ворота. Две шеренги трубачей встретили нас приветственным мажором. Дверь кареты отворилась и, уже знакомый мне звонкий голос юного герольда, возвестил: - Пожалуйте, фрея Грю, и Вы, матерь Вея, извольте проследовать за мной в тронную залу. – И добавил с нескрываемым волнением: - По желанию Великого Айна Нимрода имею честь сопроводить Вас в качестве личного пажа, с разрешения фрейи, конечно… - Ну конечно, конечно, - улыбнулась я приветливо и весело, - звать-то тебя как? - Элем, фрея Грю, - ответил отрок и вновь зарделся в румянце. 170

- Вот и чудно, Элем, веди нас. И мы с Веей были чинно проведены сквозь шеренги факельщиков в тронную залу резиденции Великих Айнов. Зала поражала размерами, но еще больше - суровой стройностью и возвышенным благородством. Необхватные колонны из цельных стволов кедра возносили своды на неразличимую высоту. Арки и контрфорсы, балки и перекрытия – все из нетленных пород дерева, - изваянные многие века назад, дышали спокойной мощью, стены были облицованы громадными плитами из кедра, дуба, лиственницы, и производили впечатление живого камня. По центру протянулась плита стола, весящая на вид многие тонны. Только она, очевидно, и могла выдержать все те горы снеди, коими была уставлена. У людей Рода никогда не было полного запрета на мясо, многих домашних животных употребляли в пищу. Однако у всех из нас имелись свои побратимы, и они, разумеется, были неприкосновенны. Поэтому, веками выработавшаяся традиция, негласный этикет, гласила, что дабы нечаянно не нанести ближнему смертельную обиду, пригласив его ненароком на трапезу из его побратима, следует предварительно и, по возможности, ненавязчиво, разузнать у него и о личных его связях в Кольце и об общем его отношении к корниворству. Так, например, было известно, что члены духовных орденов, - к каким бы сакрально- философским направлениям они не принадлежали, - мяса не потребляли вовсе, ни под каким предлогом, не говоря уже о духовных наставниках. К тому же было не мало иных, так сказать, \"мирян\", которые по тем или иным соображениям придерживались того же. Но это еще не всё, ведь побратимами были не только животные, но и птицы, рыбы, насекомые, растения, а среди них, практически, все представители видов, употребляемых так иль иначе в пищу: злаки, овощи, фрукты, грибы и ягоды. Разумеется, запрета на их поедание не было, наоборот, считалось, что растение, употребляемое в пищу своим побратимом, приносит максимальную пользу его организму, с удвоенной силой отдавая ему свои целительные свойства. Точно так же, побратимы 171

деревьев именно их избирали для изготовления той или иной деревянной утвари, а часто и самого дома. И все же, трапеза, рассчитанная более, чем на несколько человек, всегда считалась настоящим вызовом не только кулинарным способностям хозяйки очага, но и испытанием ее памяти, искусства психической совместимости, просто элементарному такту. Что уж тут говорить о многолюдных торжествах с сотнями гостей… Как подбирать их друг к другу? Как рассаживать? Как и в каком порядке подавать? \"Искусство гостеприимства\" являлось одной из главных, и, быть может, наиболее деликатных статей придворного этикета, ему обучались долгие годы и опытные учителя в нем ценились не ниже государственного советника. Я, выросшая в знатном, но не дворянском доме, была, к счастью, свободна от необходимости всего этого, ограничиваясь лишь опытом, перенятым у моей матери, да врожденной интуицией. И сейчас, глядя на необъятный стол, уставленный мисками и чашами, котлами и кувшинами, я была охвачена искренним любопытством: как советник Ольбрих, при всей своей истовой приверженности традициям и этикету, сумеет выйти с честью из столь непосильного испытания? Мы вступили в тронную залу, Элем протрубил в рожок и, перекрывая нестройный гул голосов, возгласил: - Матерь Вея и фрея Грю! Все лица в зале обратились к нам, и в тишине, установившейся, как по мановению волшебной палочки, Вея и я проследовали в верхний, \"княжеский\" конец залы, где короткий, перпендикулярный главному, стол предназначался для семьи Великого Айна и ближайших придворных. 172

Все еще стояли подле своих кресел, ожидая сигнала к началу пиршества. Завидя нас, Великий Айн подошел поближе: - А вот и виновница торжества, наша почетная гостья и моя нареченная дочь! Прошу знакомиться: фрея Грю – гордость народа земли, покорительница Сфер запредельных и Большого мира в придачу! Я подняла руку в приветственном жесте, но Великий Айн шутливо отмахнулся и подвел меня к высокой стройной женщине с тонкими чертами лица и большими задумчивыми серыми глазами. Европейцы назвали бы ее \"пепельной блондинкой\". На вид ей можно было дать не больше сорока, но я знала, что ей далеко за пятьдесят. - Ялта, моя супруга (и лучший друг, к тому же), - конфиденциально добавил Нимрод голосом, который слышали абсолютно все. Я сделала книксен и взглянула на княгиню и мою нареченную мать. Она смотрела на меня взглядом, который до боли напоминал мне что-то во взгляде моей собственной матери Греи. Очевидно, это отразилось у меня на лице или, быть может, мы с первого взгляда понравились друг другу, потому что Ялта подошла ко мне, тепло обняла и сказала тихо, так, чтобы слышали только я , ну и Вея с Нимродом: - Я горжусь тобой, Грю. Ты найдешь во мне настоящую, а не только нареченную мать, а в Кедровом Оплоте прошу видеть свой дом. - Мой старший сын, наследный принц Эрез, - провозгласил Великий Айн и обратил мой взгляд на статного мужчину, одетого на европейский манер – твидовый костюм, гольф и нашейный платок. Эрез носил короткую стрижку и чертами лица походил на мать: такие же 173

внимательные серые глаза, такие же темно-русые волосы, бороды он не носил. - Здравствуй, Грю, - сказал он, не сводя с меня глаз, - я всегда мечтал иметь сестру, но о такой даже не помышлял… - говорил он искренне, ни позерства, ни желания понравиться. - Я тоже всегда мечтала о брате, принц Эрез, - ответила я, столь же открыто глядя на него. Он, опять же по-европейски, протянул мне руку, и мы обменялись теплым рукопожатием. - А вот и мой средний сын, Волод, - услышала я голос Великого Айна. Я повернула голову и встретилась взглядом с… силой? брошенным вызовом? надменной волей? – со всем этим вместе и еще со сложной смесью чувств. Волод тоже был высок, но плотен, даже кряжист. Прической, манерами, уверенностью, с которой он держал себя, - во всем старался он походить на отца. Но давалось ему это с видимым трудом, такие же буйные медно-каштановые кудри, борода, упругость хищника и резкость взгляда, но… непогрешимость черт отца, у Волода была словно смазана влажной губкой: манеры были заучены, а царственная недосягаемость, столь естественная Нимроду, не давалась ему вовсе. Волод был облачен в подчеркнуто дворянское платье, со всеми приличествующими случаю регалиями. \"Полный противовес старшему брату\", подумала я и встретилась взглядом с Володом. Без сомнения, передо мной стоял человек страстей, - ноздри его раздувались, костяшки пальцев, унизанные перстнями и сжатые на богато украшенном каменьями широком поясе, побелели. Если бы сейчас, сей же миг, он подошел бы ко мне и отпустил увесистую пощечину, как самозванке и выскочке, я не особенно удивилась бы… 174

Но Волод отступил на шаг, склонился в церемонном поклоне, а когда вновь распрямился, - на лице его играла улыбка радушия. - Не сомневаюсь, фрея Грю насладится каждой минутой, проведенной ею в Кедровом Оплоте, сколь бы коротки они ни были, - добавил он тоном управляющего, принимающего на испытательный срок новую горничную. Это было почти открытое оскорбление. Я заметила, как напряглась Вея, как Ялта замерла, поднявши бровь... Великий Айн Нимрод побледнел, казалось, вот-вот грянет буря, но, вспомнив, где находится, он натянуто улыбнулся и сказал: - Все мы уверены, что пребывание Грю в ее новом доме будет исчисляться не минутами, а годами, долгими годами, - и, чуть замявшись, добавил, - У тебя есть еще один брат, мой младший сын, Истрий, но он... эээ... несколько нелюдим, поэтому познакомиться с ним не так уж и просто, он... да вот он сидит, вон там. Я посмотрела в указанном направлении и различила в глубоком кресле в конце залы щуплую белобрысую фигурку, одетую во все бархатное, темно-синее. Я подняла руку и в приветственном жесте слабо пошевелила пальцами в воздухе. Светлая головка повернулась в мою сторону, зыркнула по мне двумя, такими же темно-синими зерцалами глаз, и (или то лишь почудилось мне?) по лицу ее пробежала тень чего- то неописуемого. Ольбрих, зорко следящий за всем происходящим, подал незаметный знак, и звук рожка, теряясь в складках драпировки, возвестил о том, что гости призываются к вниманию. Когда в зале установилась тишина и глаза всех присутствующих обратились к княжьему столу, Великий Айн поднял руку в традиционном взмахе власти Дома Владык, и зычный голос его вознесся под своды: 175

- Люди Рода, фреи и фритты, благородные гости! Сегодня – тройной праздник: канун дня Березы, дня Песни Всего Нового, оплота нашей Веры, традиций и заветов предков, всего лучшего, что воплощает в себе наша культура. Сегодня народ наш отдает честь своей героине, самой знаменитой личности нашей бурной эпохи. Во втором году Новой Эры мы по праву чествуем фрею Грю. В ней, как в самой Березе-матери, воплощено наше славное прошлое и залог будущего – удивительного, нового и, уверен, прекрасного, как и она сама. И, наконец, сегодня я, Нимрод, и весь Дом Владык, обретают дочь и наследную фрею. По- моему, - добавил Великий Айн с улыбкой, - вполне достаточно, дабы поднять чарку-другую. Одобрительный, сдержанный гул встретил его последнее предложение. Великий Айн сел в тронное кресло, что было знаком занять свои места и всем прочим. Мне указали на отведенное место и я поняла, что оно точнехонько между самим Великим Айном и его супругой Ялтой – высшая честь, коей мог бы удостоиться любой член княжеской семьи, и то - в одноразовом порядке и за редчайшие заслуги. Как меня просветила потом Вея, случай был попросту беспрецедентным: новонареченная дочь разъединила на один вечер неразрывную связь княжеских супругов. Обычно же сыновья Великого Айна сидят (как и сидели они сегодня) по правую руку владыки в убывающем возрастном порядке (Эрез, Волод, Истрий), а дочери, буде таковые имеются, - по левую руку Великой Княгини. Заняв свое место и очутившись между двумя благороднейшими особами, я впервые по-настоящему осознала глубину перемены в моей жизни: принадлежность к роду Владык земли и всю связанную с этим ответственность. Тягость ее уверенно легла мне на плечи и вынудила прибегнуть к технике «концентрации воли», дабы остаться спокойной и внешне непринужденной. По левую руку Ялты сидела Вея, за ней – знатные фреи Дома. Я взглянула направо: в третьем кресле от Великого Айна, закинув ногу на подлокотник и устремив взгляд в пространство, сидел Истрий. За ним – 176

Лиль и Дан, за ним – Ольбрих, Ливсток и еще несколько приближенных, мне не знакомых. Эрез о чем-то говорил с отцом. Волод поймал мой взгляд и весело улыбнулся мне. По залу стали разносить первый «круг»: виночерпий с деревянными бадьями разливал по чаркам традиционный, настоянный на луговых травах, березовый сок. То был старинный, освященный веками обряд, требовавший особой песни-молитвы-благословенья. Вея встала и, выпрямившись, высоко подняла чарку со священною влагой. - Мать-Береза светлая, Мать-Береза белая, зеленью увитая, соком напоенная: соком, тайно зреющим, ток земли вбирающим. Жизнь дающая, силы дарящая! Матерь деревьев, радость творящая! Кланяемся тебе поясно. Благодарствуем! И церемониальным жестом Вея осушила чарку целительного напитка. Все мы последовали ее примеру. Атмосфера в зале оживилась, разговоры стали громче, послышались приветствия и шутки. Слуги стали обходить гостей с первым, опять же, традиционным блюдом, даже не «блюдом» вовсе, а, скорее, причащением: хлебцами с имбирем и чашами с густым яблочным сидром. 177

Разговоры затеялись и за княжеским столом. До меня доносились обрывки фраз: - ... о, будьте уверены, повара у нас отменные, а учитывая изобилие нынешнего сезона... – Великий Айн обращался к Дану через головы всех троих своих отпрысков. -...традициям надлежит следовать неукоснительно, - раздался голос Волода, слова, скорее всего, предназначались Лиллю, - не так ли, фрим Ольбрих? – Ольбрих взглянул на Волода и задумчиво кивнул. - Скажи, дочь моя, - обратилась ко мне Ялта, - не утомил ли тебя весь сегодняшний день? Ведь если не ошибаюсь, он начался еще до рассвета, в Пралье? Как ты можешь выдерживать столь длительные и... насыщенные напряжения… и столь разнообразные? Или тут какая-то особая техника? - Техника, конечно, есть, – улыбнулась я, - и опыт тоже, ведь я же, как ни как, сестра Силы, да и Внешний Дозорный, к тому же. В Большом Мире часто приходится сталкиваться с напряжениями самого разного толка. Хотя, - лукаво прибавила я, - дочерью княжеских особ с дворянским званием и наследной принцессой мне еще становиться не приходилось. Не говоря уж о том, - добавила я более серьезно, - что сегодня я впервые установила связь с Гором, со своей сестрой, Ульной, и с крестной феей, обрела новых отца и мать, семью... Сегодня, и впрямь, удивительный день. Но уверяю тебя, мать, я чудесно отдохнула по дороге в замок, благодаря помощи Матери Веи, и сейчас я свежа, как утренняя роса (это было уже некоторой натяжкой, но соответствовало общему возбуждению, царившему в зале). Ну, - поправилась я, - максимум, как вечерняя... Ялта внимательно посмотрела на меня, покачала головой и сказала в задумчивости: 178

- Нет, ты, все-таки, удивительная девушка, Грю. Я, хоть и не прошла школу ни одного из этих орденов, зато у меня есть простая женская и материнская интуиция, меня не обманешь... – Она обвела меня долгим пристальным взглядом, и легкая тень тревоги промелькнула в ее прекрасных серых глазах. Или то лишь показалось мне? - Эта Новая Эра, - сказала Ялта в раздумье и покачала головой, - что-то еще ждет нас в будущем? Слишком уж стремительно наступает на нас Новое. Или, быть может, это мы вступаем в него? - Скорее, влетаем, мать Ялта, - ответила я. – Темпы перемен, и вправду, с трудом постижимы. Но все лучшие силы народа обращены к тому, чтобы наше вживание в него было... правильным. Ты, ведь, понимаешь о чём я? И, уверена, так оно и будет, не стоит тревожиться понапрасну. - Я понимаю тебя, Грю. И верю. Я почувствовала, что в чем-то сумела ее убедить, но не развенчала ее опасений окончательно. Знала ли Ялта что-то, чего не знала я? Или просто предчувствовала? Я оглядела залу, пиршественный стол, и на секунду мне показалось, что я девушка из Большого Мира, попавшая в сказочную страну, или удивительным образом перенесшаяся во времени далеко назад, в Средние Века или еще раньше, ибо почти всё (исключая некоторые второстепенные детали) живо напомнило мне фильмы, книги и картины из истории внешнего мира, или, как мы еще называем его, Заземелья. Хоть вентиляция в зале была хорошей, он постепенно затягивался синей дымкой от двух громадных очагов, где ярко пылали кедровые поленья – обязательный атрибут любого пиршества, да и просто собрания людей вместе, олицетворение домашнего тепла, духа дома; дальний конец стола уходил в даль, и вдоль него нескончаемой вереницей тянулись фигуры и лица, каждому из которых мог бы позавидовать ренессанский живописец, настолько они были колоритны, столь ярко отражали дух эпохи (какой эпохи, – спросила я себя, - Старой и Доброй? или Новой? 179

Нет, - ответила я себе, - конечно же, Старой и Доброй). Все дышало тут патриархальной благостью, стоявшей под угрозой исчезновения в Гиблые Дни: изобилие, благодушие, дружеское подтрунивание, полушутливые бравады, удалое заламливание берета, кокетливо изогнутая бровь, стыдливо опущенный взгляд притворной скромницы... Слуги, факелы на стенах и колоннах, собаки, лениво развалившиеся пред очагами, тявканье щенков... «Скоро, очень скоро, - сказала я себе, - по мере смены блюд и разлива напитков, шум усилится, голоса сделаются непринужденнее, жесты – резче, ужимки – нарочитее...» И всё же, любое застолье моей земли, и княжеское в том числе, не будет походить на подобное ему в Большом Мире: разнузданность и бесчинства, ядовитые оскорбления и поруганная честь, грубость, вульгарность и чревоугодие, алчность и плотские вожделения, корысть и злопыхательство... – все это есть и у нас, но как-то сглажено, облагорожено, что ли. Поведение и мысли людей, весь их психологический настрой веками впитывал в себя духовные ценности – они были живой, интегральной частью самой культуры, дорогой, свято почитаемой, коренной. В отличие от Большого Мира, они не были навязываемы религиозной догмой, не вызывали антагонизма, не становились пищею бунтарей-одиночек: люди исстари жили в непрерывном соприкосновении с чудом, в союзе со всем живым, в братстве. Там, где в Заземельи царили слепая вера и невежественное повиновение, у нас правили живой опыт и знание: доброта и взаимопомощь, радость и чистота устремлений – все это приносило свои незамедлительные плоды и не могло не отразиться на натуре людей. \"Нет, - сказала я себе, - это не Средневековье, это – моя земля, земля людей Рода, мы здоровее, чище, правильнее\". В шести нишах по периметру залы находились музыканты. Они играли на альнах светлые, напоенные истомой середины лета, мелодии и, хоть звуки и заглушались застольным гомоном, всё же создавали некий особый звуковой фон, словно обрамлявший собою картину пиршества, вознося ее ввысь под своды замка, туда, где она сплеталась воедино с самим духом Кедрового Оплота, и затем, погуляв округлым эхом под древними балками, нистекала теплотою, домашним уютом, благостью. 180

Я взглянула влево, в направлении ближнего музыканта и уголком глаза заметила Элема, моего новоиспеченного юного пажа. Он стоял навытяжку, как то и подобает ему, за моим креслом. Этикет не позволял мне обратиться к нему без крайней необходимости, потому я ограничилась подбадривающей улыбкой. Когда я вновь обратилась к столу, то заметила, что подали новые блюда: моченые яблоки и соленые пряные травы: укроп, анис, лунную змейку, хубейзу. Это так же было традиционным, вполне предсказуемым продолжением кулинарного листа, кое по всем правилам предваряло собой первое, по-настоящему серьезное блюдо, и я стала гадать, каким же оно будет, когда близ моего уха раздался чопорный голос: - Подарок от принца Волода фрее Грю. И я увидела, как старческая рука обтянутая белой перчаткой с фамильным гербом семьи Великого Айна, - рука личного слуги принца Волода, - протягивает мне кубок с вином. Я поняла, что подарок – собственно кубок, а наполняющее его вино – просто приличествующее случаю содержимое, временная принадлежность, так сказать. Кубок был изумительной старинной работы, темной меди, безупречных пропорций, инкрустированный драгоценными камнями – изумрудами и рубинами, увитый филигранной чеканкой, доминирующим элементом которой был кедр, увитый омелой – символ союза Силы и Веры, герб Великих Айнов. Волод дарил мне семейный кубок, признавая во мне сестру. Я тут же оценила ситуацию: отказаться было невозможно, да и не за чем, наоборот, подумала я: вот он - превосходный случай проявить взаимное расположение. 181

- Передайте принцу Володу, что я признательна и тронута столь дорогим подарком, - сказала я слуге и взглянула в сторону кресла Волода. Он внимательно наблюдал за происходящим и, заметив мой взгляд, широко улыбнулся. Кресло Эреза пустовало. Смею добавить, фрея Грю, что и вино особое, раздался тот же скрипучий голос, - старинное фамильное вино Великих Айнов, у него совершенно неповторимый букет. Я взглянула на содержимое кубка: вино было темно-бордовым, почти бурым, в нем пробегали зеленоватые блики. - К соленьям полагается белое вино, проговорил тот же голос за моим плечом, - но высокая фрея, несомненно, поймет исключительность данного момента… Я поднесла кубок к губам. На меня повеяло странным запахом: смесью притягательности и затхлости. Оценивая свои ощущения, я подумала: \"Действительно, сложный букет…\", и на миг моя рука замерла у губ. Краешком глаза я успела заметить обращенное ко мне встревоженное лицо княгини Ялты, поднятую в протесте руку Веи со сверкающим на ней перстнем… Я все еще держала кубок у самых губ… В тот же миг два события произошли одновременно: ярчайшая белая вспышка ударила мне в лицо и что-то неуловимое синей молнией промелькнуло сбоку и выбило кубок с вином из моих рук. Чуть плеснув на бирюзовый лён моей мантии, кубок звонко упал на плиты и, гулко перекатываясь, затерялся под столом. Вино бурой лужицей застыло на полу. Никто из сидящих за столом не успел ещё толком отреагировать на произошедшее, когда один из резвых щенков огромных горных овчарок, что игриво носились по зале, решив, очевидно, что хозяева позаботились, наконец-то, остудить его пыл, притормозив на бегу всеми 182

четырьмя лапами, уткнулся в лужицу и стал жадно лакать густую жидкость. Он успел лизнуть не более двух раз, как по телу его пробежала судорога, он жалобно тявкнул, еще одна короткая судорога, и вот уже его толстое тельце безжизненно уткнулось в тёмную жидкость. Я неотрывно смотрела на бедного щенка, а вокруг меня разливалась тишина. Фигуры за княжьим столом все еще застыли, словно окаменев в магическом \"замри\", когда сверкнула новая вспышка. Усилием воли я заставила себя повернуть голову и увидела, что Эрез приник к фотографическому треножнику. Объектив был направлен на Волода. Он, как и все, был прикован взглядом к лужице на полу, лицо его было белее мела и быстро покрывалось багровыми пятнами. Как ни странно, первым из всеобщего ступора вышел Элем, мой верный паж. Он подскочил к щенку, схватил его за загривок и приподнял. Сверкнул подернутый пленкой сизый глаз, розовый язычок тускнел ядовитой зеленью… Элем опустил щенка, подбежал ко мне и стал торопливо вытирать платком пятно бурой жидкости на моем плече. - Фрея Грю, тебе необходимо снять мантию, срочно, это очень опасно, яд может проникнуть и сквозь кожу, я знаю… И он просительно указал мне на скрепляющую мантию гемму. В глазах его стояли слезы, слезы страха меня потерять, слезы стыда за то, что не сумел меня оградить от опасности… - Он прав, Грю, послышался голос Веи, - немедленно снимай мантию, а если потребуется, - то и тунику. Я знаю этот яд - это страшное зелье. Я поспешно отстегнула гемму и сняла бирюзовую тунику Ордена Звучащих Сфер. На правом плече темнело крохотное бурое пятнышко: яд просочился сквозь мантию на травянистую зелень туники Сестер Силы. Ткань туники была достаточно плотной и все же…, под ней на мне была лишь тонкая льняная рубашка. 183

- Вот, сказал Элем, - этого я и боялся. Еще бы чуть-чуть… Но рисковать не стоит. Лучше всего подложить под это губку или плотный слой ваты. - Нет времени для всего этого, - заявила Вея, - Отрежь широкую полосу от мантии, сложи всемеро, подложи под пятно. Я услышала, что Вея говорит Голосом. Элем повиновался мгновенно. Когда все было сделано, мы вспомнили, наконец, об окружающих. За столом почти ничего не изменилось. Все так же стояли на своих местах, но смотрели они уже не на бедного щенка, а на Волода. А лужица тишины тем временем разливалась по зале, затопляла, поглощая смех и шутки, как осеннее половодье гасит жизнь. Музыка смолкла. Немота безмолвия едва шелестела в пространстве, от неё повеяло жутью. Первым заговорил Великий Айн Нимрод: - Надеюсь, тебе есть, что сказать, сын мой Волод. – Голос Нимрода был ровен и спокоен, но звенел силой - так звенит ветер на обнаженном клинке. Рука Великого Айна утвердилась на рукояти меча, костяшки побелели. - О, да, отец мой Нимрод, - отвечал Волод, вызывающе вскинув голову, - мне есть, что сказать. Ты хочешь знать, что это значит, не так ли? Так вот, это значит, что я – единственный во всей вашей славной семейке, кто не намерен терпеть оскорбления, единственный, кто по-настоящему заботится о будущем земли, народа, трона, кто защищает честь Рода и традиций предков! Мало мне было старшего братца моего Эреза, которому на всё это наплевать, или младшего – дефекта и урода! Так нет, ты мне еще сестрицу сварганил. Как же! Народная героиня, покорительница миров, да к тому же еще умница и красавица! Дворянство ей, в дочки княжьи ее, нет, мало! Наследование ей прочишь! 184

Ха! Как бы не так! Пока сохранилась в этом гнилом семействе хоть капля живой крови предков – не бывать этому! - Довольно! – загремел Великий Айн трубным голосом. – Ты – позорище нашего Рода, всей земли! Веками были мы свободны от таких, как ты! Я отрекаюсь от тебя, как от сына, и отлучаю от Дома Айнов! - Это я отрекаюсь от тебя, как от отца своего, - воскликнул Волод и выхватил короткий меч из ножен. Он не успел еще замахнуться им, как Ольбрих, стоявший позади, обхватил запястье Волода железной хваткой. - Прочь! – закричал Волод страшным голосом. - Прочь, нечестивцы! - но к нему уже подскочили еще трое, обезоружили, скрутили руки за спину, пригнули голову. - В Лисью башню его, приказал Нимрод. - И в кандалы. Он боле не сын мне! - Ненавижу! – прошипел Волод. - Ох, как же я вас всех ненавижу! – Он рвался из державших его рук, на краткий миг ему удалось высвободиться и бросить на отца взгляд багровых, налитых кровью глаз. В тот же момент вспыхнула еще одна вспышка и, одновременно с нею, залу разорвал надвое жуткий, леденящий душу визг: Истрий взобрался по тяжелому гобелену и, повиснув на нем пятном синего бархата, дико раскачивался и визжал, как смертельно испуганная обезьянка. И я поняла вдруг, кто был тот, кто выбил у меня из рук кубок с ядом и кому я обязана жизнью. Волода, спотыкающегося и сыпящего проклятья, увели. 185

Слуги приставили лестницы и сняли Истрия с гобелена, тихого и вмиг обмякшего. Великий Айн застыл на месте. Ноздри его раздувались, рука, словно прилипла к мечу. - Великий Айн Нимрод, этот час тяжек для тебя. Позволь мне молвить Слово, - сказала ему Вея. Нимрод посмотрел на нее рассеянным взором и кивнул. Вея повернулась к зале. - Знатные гости, люди Рода! Страшен час смертельной опасности. Но еще страшнее час стыда. Ибо нет страшнее позора, нет ужаснее коварства и вероломства, нет презреннее трусости, нет гнуснее предательства, чем предательство веры, Заветов предков, устоев дома Великих Айнов, предательства доверия. Прокляты и благословенны мы, ставшие свидетелями такого: прокляты – ибо допустили, благословенны – ибо открылись глаза наши, ибо пришло время сменить детскую веру в то, что мир Земли и Рода чист и свободен от скверны, что нет в нем места ненависти и лютости, себялюбию и зависти, злу и пороку. Если у кого-то из нас и оставались остатки иллюзий – пора с ними распрощаться. Гиблые Дни и Новая Эра, наступившая вслед за ними, вывели всех нас из поры счастливого детства и беззаботной юности в трезвую зрелость. Пусть каждый из нас заглянет в сердце свое… Вея продолжала медленно и спокойно, даже торжественно, каждое слово ее падало в тишину, как камень в омут, как слеза в песок… Я стояла, неподвижная и пустая, оцепенелость разливалась по всему телу, словно субстанция дубовых досок стола, на которые я опиралась кончиками пальцев, просачивалась в меня и, мало помалу заполняла царившую во мне пустоту. 186

\"Уж не яд ли это?\" – вяло подумала я, но мысль прошелестела весело и бесследно канула… Зато странные вещи стали происходить с моим слухом. Я продолжала внимать каждому слову Веи и, вместе с тем, столь же отчетливо воспринимать все побочные звуки: скрип стульев и шипение факелов, отдаленное покашливание и глухую возню собак под столом, и шепот, да, шепот. Безликий и настолько тихий, что не предназначался ни для чьих ушей, он был на уровне тайнозвука – особого искусства, привилегии обладателей Силы. Шепот исходил от Ольбриха, он стоял в каких-нибудь двух метрах от меня и шептал на ухо Великому Айну: - …его нигде не могут найти, старый прислужник как испарился. Это может говорить лишь об одном из двух: либо он воспользовался искусством исчезновения, либо потайным ходом, но таким, который не известен даже мне. В первое я попросту не верю, но если верно второе, то это может значить лишь одно: покушение на Грю не было спонтанной вспышкой ревности, это был долго и тщательно вынашиваемый план. Ты понимаешь, Нимрод? Это заговор. И я очень боюсь, что посвящены в него не только сам Волод и его служка Марток, но и не известно, кто еще. И сколько еще. Нимрод, нужно объявить общий Тревожный Призыв. Публично и немедленно. Пока еще не поздно! Великий Айн, неотрывно глядя в некую безымянную точку пространства, помолчал и так же неслышно, не разжимая губ, отвечал: - С Призывом погоди. Утрой стражу. Перекрой выходы, подними мосты. Назначь конные патрули вдоль всего Звениозера. Усиль охрану Волода особо надежными людьми. Да, вот еще что, справься у Ливстока: известно ли ему что-то о древних - самых древних – из сохранившихся чертежей Кедрового Оплота и о позабытых тайных ходах. Ольбрих кивнул и исчез. Уголком зрения я заметила спешно передаваемые приказы, тени фигур, бегущих по периметру залы, уловила обрывок слов Веи и… перестала быть. Ибо как еще определить состояние, при котором пропадает весь мир снаружи и внутри, чувства, разум и память? Беспамятство? Малая смерть? 187

*** Я очнулась в незнакомых покоях, на твердом, но удобном ложе. Под низким деревянным сводом горели свечи удивительно чистым, лазурным пламенем. И запах… сложный и гармоничный одновременно, он неистребимо лез в ноздри, проникал в поры, наполнял кровь… От него, видимо, я в конце-концов и пришла в себя. Я лежала под тонким сребротканым покрывалом, и на мне не было ничего кроме браслета Ордена Звучащих Сфер, тонкой змейкой обвившего мое левое запястье. Впрочем, нет, на правое предплечье был наложен компресс – многослойная льняная материя, щедро пропитанная чем-то густым, мягкого, светло-травяного цвета. Он-то, компресс, и издавал тот острый запах, возвративший меня в явь. - Она очнулась, - услышала я голос и узнала его, это была Ялта. - Вижу, - ответил голос Веи. Потом появилось ее лицо, строгое и доброе, как у мамы. \"Сейчас мне очень перепадет, \" - почему-то подумала я и приготовилась – маленькая непослушная девочка – выслушать полный разнос. - Ты можешь говорить? Если да – скажи, что ты чувствуешь? – сказала Вея. - Я чувствую радость и ласку, покой и избыток лета, трав неизбывный запах и тонкой хвои игру, я чувствую Звук и Силу, я слышу Красу и Ладность, я звонко роняю струи в небесную глубину, по облакам велею пушинку нездешней неги, ступни мои шелковисты и крылья мои… Вея подняла руку в знак того, что достаточно. Ялта устремила на нее тревожный, непонимающий взгляд. 188

- Побочное, - коротко пояснила Вея, - все в порядке, так и должно быть. Хвала всем Силам, она спасена. Можно сказать – чудом, – она обратилась ко мне, – ты была буквально на волоске. Ума не приложу, что нужно было подмешать в этот яд, чтобы он подействовал даже, как запах, ведь сама жидкость так и не достигла кожи… \"Какой яд?\" – хотела я спросить в полном недоумении, но все вдруг подернулось мелодичной дымкой и я провалилась в сон. *** Я проснулась от птичьей трели. Да и луч солнца пробился сквозь просвет меж тяжелыми шторами и упал прямехонько мне на грудь. Было необычайно легко и хорошо, я сладко зевнула, потянулась и окончательно открыла глаза. Предо мной стояла незнакомая девушка, явно моя ночная сиделка. Она улыбнулась, радостно и застенчиво, сделала книксен и сказала: - Доброе утро, фрея Грю. Как вы себя чувствуете? - Замечательно чувствую, лучше не бывает, - ответила я искренне, - а утро и впрямь на редкость доброе! – и я опять потянулась от всей души. - Коли вам и вправду совсем хорошо, то пожалуйте в ванную. Вам приготовлена особая целительная смесь. А я сообщу матери Вее о вашем пробуждении, - она приоткрыла дверь и что-то сказала тому, кто стоял по ту ее сторону. Я встала и пошла в ванную. Деревянная, покрытая эмалью, она благоухала каким-то бодрящим раствором, и первое же прикосновение к воде показалось мне погружением в ни чем не замутненную негу. И я решила предаться ей сполна. Что-то мурлыча себе под нос я залезла в 189

ванну, села поджав коленки и уставилась в бирюзу. И вспомнила всё. Весь вчерашний, нескончаемо длинный день: мое чествование, удочерение меня Великим Айном, возведение в дворянское звание, дарование мне Ока Рассвета, путь в Кедровый Оплот, пир, Волода, кубок с вином, синюю молнию, выбившую его у меня из рук… все, что произошло затем… \"Господи, - сказала я вполголоса, - это был самый насыщенный день в моей жизни. И самый, пожалуй, странный из всех\", - добавила я уже менее уверенно. \"Странностей\" в последнее время было столько, что само это понятие уже начинало терять всякий смысл… Я прислушалась к своему телу, разуму, душе, заглянула даже чуть глубже и поняла: все у меня чудесно, что бы ни было там вчера – оно прошло, прошло и исчезло, а впереди – новый день и он обещает быть самым что ни на есть расхорошим. И я, уже спокойно и в полной мере, отдалась блаженству. Когда я вернулась в комнату, на столе меня дожидался завтрак. Вот тут я поняла, что меня по-настоящему балуют: поразила не безупречная сервировка, не изумительной красоты посуда (все-таки, как-никак, я была в доме Великого Айна и приходилась ему нареченной дочерью), но то, что было на столе. Мой завтрак состоял из самых моих любимых блюд, некоторые из которых, как например, клубни водяных лилий в розовом соусе, я не едала, пожалуй, с глубокого детства. Я подняла крышку серебряной чаши и обомлела: там дымились тушеные лисички в пряных травах с кедровыми орешками. Я не смогла сдержать ошеломленного возгласа: лисички? в июне?! Но ведь это значит, что за ними снарядили целую экспедицию в северные предгорья, нигде в другом месте в это время года их было попросту не сыскать! И я принялась за еду. Я еще обтирала корочкой последние капли соуса с тарелок, когда дверь отворилась и в комнату в сопровождении Элема вошла Вея. Элем глянул боязливо и тревожно, но при виде меня, деловито приканчивающей остатки роскошного завтрака, взгляд его наполнился чистым восторгом. А я, взглянув на его, поняла, что он, - сколько бы не бодрился, не сомкнул глаз всю ночь, стоя на карауле у моих дверей и, на самом деле, еле держится на ногах. И еще я поняла, что никогда еще в моей жизни не было у меня столь безусловно преданного мне человека, то была 190

даже не преданность, - обожание, причем не меня, как женщины, а именно, как сущности, персоны, меня, как феномена в природе. И я благодарно улыбнулась в ответ. - Ну, принцесса трона, я вижу, ты вполне вернулась в себя, - произнесла Вея полушутливым тоном, но, осознав, что мы не одни, уже вполне официально добавила, - фрея Грю, коли Вы уже завершили трапезу, соблаговолите проследовать в Залу Совета, все дожидаются уже более часа. Я поспешно вскочила. *** - …как сквозь землю… - Та-ак… а Ливсток что? - Пока ничего, зарылся в архивы, как кроль в капусту – не видать… Великий Айн Нимрод говорил с Ольбрихом, сидя во главе стола в форме листа омелы. Зала Совета представляла собой очень узкую и очень высокую комнату с такими же узкими и высокими листообразными окнами, единственное убранство которой заключалось в фамильном гербе Дома Айнов, высеченном в белом камне, прямо за креслом самого Нимрода. Камень стен и арок, стола и кресел вокруг него, пола и потолка, камень – и ничего больше. И все же эта зала, несмотря на всю свою строгость и торжественность, была удивительно гармонична, более того – добра, линии взмывали ввысь и вдаль, глаза не отвлекались на лишние подробности, мысли устремлялись к главному, сама архитектура фокусировала их и направляла в нужное русло, отсеивая всё лишнее, ему, казалось, было просто не удержаться на тонких, целеустремленных 191

изгибах. Но и это, как я заметила, было не всё: окна располагались так, что свет, проникая внутрь, скользил вдоль тех же линий архитектуры и, словно, уплотнялся, насыщаясь и насыщая энергией. Комната являла саму идею мудрости, изваянную в камне. \"Да, - подумала я, - действительно, лучшего места для Совета не сыскать…\" При нашем входе в Залу все, кроме Великого Айна, встали в приветствии. Мне указали на мое место – по левую руку Нимрода, Вея же заняла противоположную от него точку – на самом острие \"стола- листа\". За мной молча стал Элем. - Как себя чувствуешь, дочь моя? – обратился ко мне Нимрод, и в голосе его звучала забота, тревога и еще что-то, чего я не смогла распознать… оценка моих сил?... попытка побудить меня на откровенность?... на неформальную искренность? - Я чувствую себя превосходно, отец мой,- ответствовала я, устремив на Нимрода ясный и открытый взгляд. – Если таковы истинные последствия этого яда, то, по-моему, его надо прописывать, как эликсир и панацею… Я постаралась вложить в свои интонации ровно столько шутливости, сколько требовалось для того, чтобы понять: я говорю вполне серьёзно. Нимрод переглянулся с Веей, и опять уловила я нечто не поддающееся определению в мимике их лиц. - Да-а…, - протянул Великий Айн, и на миг пустил свой взор скользить по линии оконного проёма, перетекающей где-то далеко вверху в едва различимые контрфорсы, - да-а… панацея нам бы не помешала, уж это точно… 192

Я оглядела сидящих. Вдоль стола помещались двенадцать кресел, но одно из них пустовало. Помимо меня там сидели Великий Айн, Вея, Дан, Ольбрих и Лиль. Пятеро других были мне незнакомы, - три мужчины и две женщины. Один из мужчин – огромного роста бородач в куртке из плотной кожи, судя по всему, был начальником дворцовой охраны, или придворной гвардии, или как там она у них величалась. Второй являлся, несомненно, секретарём: длинное узкое лицо, изящные пальцы, иссиня-чёрный строгий камзол без позумента. Он непрерывно записывал что-то в открытую папку, то и дело, макая в чернильницу пегое орлиное перо. Третий был невысок и строен, даже тонок, всё в нём дышало подвижностью и продуманной, густо замешанной на уме силой. Не зная, кто он есть, я окрестила его про себя «фехтовальщиком». Он был облачён во всё серое, без каких-либо излишеств или знаков отличия, но покрой одежды – приталенной и подогнанной, как перчатка под его безукоризненную фигуру, как и сама манера держаться, - спокойная властная уверенность, - выдавали в нём дворянина самого высокого ранга, да и сидел он по правую руку от Великого Айна… Одна из незнакомых мне женщин сидела по правую руку от «фехтовальщика», другая – по левую от командира стражи и между нею и Веей выделялось пустое кресло. Обе женщины несомненно принадлежали к духовным сегрегациям, об этом в них говорило всё: церемониальные мантии с сакральной символикой, величавость осанки, целомудренность лиц… Это-то было понятно, поразило меня другое: я не знала и даже не догадывалась к каким именно орденам они принадлежали! Ни цвета мантий, ни символика начертанных знаков, ни форма диадем и рисунок камней, - ничто было мне не знакомо! И это мне, с юности ходившей в воспитанницах Сестёр Силы, дотошно изучавшей историю и суть всего духовного наследия, да ещё и под личным руководством самой Веи! Сие было настолько неслыханно, что я тут же позабыла обо всём, сосредоточив внимание на этих таинственных незнакомках. Первая, та, что сидела рядом с «фехтовальщиком», была неопределённого возраста, высока и худа. Длинный волнистый волос её 193

был совершенно сед, сед какой-то потусторонней прозрачностью, такими же были и глаза – льдисто-синие, словно подернутые изморозью; скованность фигуры, заостренные черты лица, застывший взгляд, - всё навевало мысль о стуже, кинжальном ветре и непоколебимом ему противостоянии. Она была облачена в белую мантию, на груди которой завивалась в спираль странная бирюзовая змея, вся словно составленная из отдельных шипастых сегментов, с двойным жалом во рту и на кончике хвоста. Лоб ее украшала диадема из крупного цельного сапфира очень необычной огранки, а левое запястье и правый налокотник опоясывали два таких же змеевидных браслета из незнакомого мне металла цвета ртути. Женщина неподвижно глядела в некую точку пространства меж Даном и командиром стражи, сидящими против нее, куда-то, где плиты стен неуловимо становились обрамлением оконного проёма… Другая сидела несколько дальше от меня, к тому же, по одну со мной сторону стола, так что рассмотреть ее было сложнее. Она была так же высока, но массивна и кряжиста. Темно-каштановый гладкий волос был стянут на затылке, тяжелые руки покоились на столе, взгляд прочно укоренился между ними, словно от сосредоточенности его завесила сама крепость столовой плиты. Мантия ее была из материи, которой, - я могла бы поклясться в этом! – глаза мои не видели никогда, ни в Земле, ни в Большом Мире: цвет, на первый взгляд, казался золотым, густого медно-пшеничного тона, но вот, по ней пробежали блики алого, вот – сполохи бордового, вот – некий язык синего… Передо мной пылал огонь! Материя рдела угольями, полыхала костром, переливалась отблесками очага! На груди ее покоился кулон в массивной золотой оправе, сперва он показался мне янтарным, но сполохи багрянца, пробегавшие по нему, разуверили меня и в этом. Очевидно, мое ошеломление было столь явным, что не осталось незамеченным. До меня донесся голос Великого Айна: - Теперь, когда мы все… в сборе, - сказал Нимрод и слегка запнулся на слове \"все\", - мне хотелось бы представить вас друг другу, ибо не все вы имели честь быть знакомыми ране. Прежде всего, представляю вам наследную фрею Грю, как вам хорошо известно, она воспитанница 194

Сестер Сила, адепт Ордена Веры и Знания, личная ученица Веи- хранительницы, член Ордена Звучащих Сфер, Внешняя Патрульная, обладательница Ока Рассвета и моя нареченная дочь. – Я ужаснулась длине и пышности моих титулов! - Слева от нее, - продолжил Великий Айн, - Дан, командир Внешнего Патруля, защитник интересов Земли и людей Рода в Большом Мире, охотник и воин. Нет нужды упоминать о его личных заслугах и о той ключевой роли, которую сыграл Внешний Дозор в Гиблые Дни и в начале Новой Эры. Дан рассеянно скользнул по мне взглядом, и я опять прочла в нем нечто невысказанное, странное. Это уже становилось интересно! - За ним следует маршал Эвъятар – военачальник и главнокомандующий сил обороны Земли, потомственный оборонитель Дома Великих Айнов и крепости Кедровый Оплот. Только он сам, да, пожалуй, Ливсток, знают, на протяжении скольких поколений находятся представители этого славного рода на службе во благо Земли. – Великий Айн помолчал и задумчиво добавил, - иногда, глядя на наш герб – омелу, оплетающую дуб, - кажется мне, что княжеский Дом – омела, а род Эвъятара – дуб, тот дуб, который только и дает ей опору расти и ветвиться, - соль и стержень, твердыня и сила… \"Вот как, - подумала я, - \"маршал…\", а я-то думала, какой-нибудь капитан стражи…\" То, что Эвъятар был облачен в простые кожаные доспехи без всяких знаков отличия, говорило явно в его пользу. Позже я узнала, что род Эвъятара занимал эту должность, действительно, потомственно, но никак не наследно, просто, в их роду с незапамятных времен повелось посвящать себя ратному делу, в семье их рождались исключительно сыновья, причем, никак не меньше четырех в поколение, и со временем они образовали некий особый клан офицерства высшего состава и личной гвардии Великих Айнов. Дабы подчеркнуть бескорыстность своего служения Земле и Княжескому Дому, в роду Эвъятара вот уж множество веков назад было заведено не принимать ни титулов, ни дворянских званий (кои, несомненно, были бы им дарованы), 195

дабы сохранить в чистоте всю простоту исконно народных корней. О доблестных подвигах их предков слагались баллады, и вот, я впервые находилась лицом к лицу с одним из них. Эвъятар обвел взглядом залу, спокойно и уверенно, казалось, никак не отреагировав на дифирамбы Великого Айна. - За маршалом Эвъятаром я имею честь представить вам… (Нимрод слегка запнулся)… Раду. Она, несомненно, незнакома большинству из вас. Рада – Хранительница тайного Ордена Извечного Огня. Да, он существует на самом деле, это не просто легенда, о которой поют гвельды… Будь она вам знакома ранее, - каким же тайным был бы ее Орден, а ведь он не просто тайный – сокровенный. К сожалению, - а может и к счастью, - большего я сказать не могу, даже в столь узком кругу избранных. Рада лишь несколько напряглась при последних словах Великого Айна и, не меняя позы, согласно кивнула. Нимрод перевел взгляд на пустующее кресло между Радой и Веей, промолчал, перевел взгляд на Вею, опять промолчал и обратился к правому крылу стола, к сидящему рядом с ним \"фехтовальщику\". А в моих ушах все еще звучали его слова: \"Хранительница тайного Ордена Извечного Огня\". У меня было ощущение, что я попала в сказку и герои преданий и эпосов ожили и обросли плотью для того лишь, чтобы принять участие в некоем грандиозном театральном действе, не доверяя своих ролей обычным актерам, ибо Орден Извечного Огня для людей Рода был тем же, чем для германцев – сказание о Нибелунгах, исход из Египта для иудеев или Бхагавад-Гита для индийцев. На самом рассвете нашей истории, настолько древнем, что давно потонул он в дымке веков, народ Земли пришел в нее из полу-мифической страны, называемой нами Загорье. Он вынужден был покинуть свою прародину в силу глобальных катаклизмов, являвшихся следствием противостояния сил, намного превышавших всякое понимание. Он пустился в путь в 196

поисках земли обетованной и своего собственного земного предназначения, с тем, чтобы осознать и обрести себя и вписать многотысячелетнюю летопись в книгу духа и культуры той планеты, на которой суждено ему было развиваться. Его вела Великая Айна Бретта. В те времена Великий Айн (или Айна) совмещали в одном лице высшую светскую и духовно-жреческую власть, разделение на секулярное и сакральное начала произошло много позже. Бретта была Верховной Жрицей-Хранительницей Ордена Извечного Огня. Говорят, что еще ранее, в совсем уж мифические, нелетописные времена, когда народ наш жил неразрывной жизнью с близкой природой, не познав еще идеи целостности мирозданья, люди рода исповедовали культы Оленихи- Матери-Всего-Сущего, а еще раньше – культ Бэра-Хозяина, культ, не лишенный темных, зловещих оттенков… Но тогда, на Исходе, в эпоху зарождения письменности, национального самосознания и, собственно, истории, - народ исповедовал культ Великого Извечного Огня – космической первоосновы, творителя миров. Вера была простой и чистой, а силы – неизмеримыми по мощи. Подвиги героев той эпохи и народа в целом, даже с поправкой на мифологический пафос, - были воистину грандиозны по масштабам и широте порывов, несопоставимы ни с чем последующим. Для каждого из нас то время и посейчас окружено праведным благоговеньем, а праотцы, стоявшие у истоков именуются нами не иначе, как Великими Древними… Постепенно, по мере познания нами духовных основ, разветвления и обогащения культуры, расселения по Земле – той Земле, кою сумели мы отстоять и поныне, - по мере умножения грундов, увеличения их независимости и автономии, да чего таить, нередко и ввиду причин чисто личного характера, - возникали все новые сакральные Ордена, духовная власть отделилась от светской, росли различия, развивались самобытные черты, зарождались культы и учения… Исповедуя Единый Извечный Огонь, мы вознеслись к пониманию Абсолюта, теперь же мы углублялись в частности, познавая землю и самих себя, пока частности не затмили целое. Нет, мы, конечно же, не позабыли идею Единого и Предвечного, не потеряли связи с основами мирозданья, не скатились до фетишизма, анимизма и примитивного язычества, но единый и всеобщий культ Извечного Огня перестал быть всеобщим, превратившись сначала 197

в главный, затем – в один из многих, а еще позже… еще позже он исчез. Так, по крайней мере, гласили все официальные версии, включая те, что преподавались в духовных школах. И вот теперь пред моим взором предстала живая святыня: верховная хранительница Ордена Извечного Огня. Она сидела во плоти и крови в каких-нибудь пяти метрах от меня и мантия ее пылала пожарищем тайной, неведомой и непостижимой мощи. Я представила себе, какой был бы эффект, если бы на одном из закрытых заседаний комиссии по безопасности Великобритании, в году, этак 1940-м, Черчилль представил бы членам кабинета величественного седовласого старика, сказав: \"Господа, прошу знакомиться – Мерлин!\" Не знаю, как другие, но я была в состоянии, близком к шоку. Одно уже это придало совершенно иную оценку не только истинному развитию нашей истории, но и современной расстановке сил, глубинам знания и духа, степени их неисчерпаемости. Мое сознание претерпело ряд стремительных метаморфоз, и я задала себе вопрос: чего же еще я, мнившая себя столь искушенной в сферах духа, я, обладательница титулов и посвящений, чего же еще я на самом деле не знаю?! И сколь ничтожна та часть, коя мне известна! Меня вернул к действительности голос Великого Айна. Он обратил свой взор к тому, кого я окрестила \"фехтовальщиком\". - Я имею честь представить вам высокого фрима Вальдерима. Как вы все заметили, он – моя правая рука и это не просто формальность или долг вежливости. Как и всё по-настоящему важное и простое, его должность трудно поддается четкому определению. По аналогии с Большим Миром, я бы назвал его моим тайным советником и эмиссаром по особым делам. Он происходит из старинного и очень знатного рода, ни в чем не уступающего роду самих Великих Айнов. (При последних словах Нимрода на лице фрима Вальдерима промелькнуло сложное выражение, суть которого я прочла так: \" На самом деле, Великий Айн Нимрод, род моих предков много древнее и знатнее вашего, да вы и сами это прекрасно знаете, чего уж там, но так уж и быть, ладно, не будем об 198

этом…\", - вообще же лицо его носило на себе странную противоречивую смесь этакой живой отстраненности, так что казалось, он полностью погружен в чрезвычайно занимательную игру ума, но игра эта имеет самое отдаленное отношение ко всему происходящему, а по сему присутствующие в зале интересуют его в весьма и весьма незначительной степени, но коль уж по долгу службы надобно ему наличествовать здесь и сейчас, - пускай себе наличествуют и они, что вовсе не означает, что ради этого стоит прерывать то, что интересует его на самом деле… никак не обязательно. Так мне казалось, однако же, когда Великий Айн закончил свою краткую характеристику, фрим Вальдерим оглядел залу и каждого сидящего за столом быстрым, умным взглядом, и я тут же поняла, что недооценивала его: в какие бы воображаемые шахматные партии не был бы тот погружен, это ни чуть не мешало ему контролировать происходящее, принимать решения и делать молниеносные выводы, быть может, далеко превосходящие по дальновидности всё, на что способен любой из нас… И я пообещала себе и впредь именовать его про себя \"фехтовальщиком\"). А Нимрод, меж тем, был уже обращен ко второй из незнакомых мне женщин, сидящей справа от фрима Вальдерима, - седовласой, пронзенной стужей…, он глядел на нее и пребывал в явном смущении: Великий Айн просто не знал, что сказать, точнее, как это сделать. Наконец, он решился. - Перед вами – матерь Тимна. Она…, - Нимрод подыскивал слова, а заодно и тянул время, - родом из горных грундов…, - опять пауза, - матерь Тимна – верховная жрица сокровенного Урочища, точнее, Урочища Сокровенного…, - я с изумлением глядела на Великого Айна, который запинался, заикался и краснел, как неуверенный в себе ученик на выпускном экзамене. – Урочище Сокровенного – это… - …это вполне достаточно, Айн Нимрод, - сказала матерь Тимна, подняв руку, словно желая ладонью положить конец и самой информации и конфузу, - благодарю тебя. 199