Прозелень

И Великий Айн с величайшим облегчением вздохнул и перешел к сидящему рядом Ольбриху. \"Урочище Сокровенного, - тихо прошептала я про себя и обратила мысленный взор в глубины своей памяти, но… напрасно. Если про Орден Извечного Огня слагались легенды и баллады, - пусть и, как о чем-то давно исчезнувшем, - об Урочище не было известно ничего, причем не только мне, но, как я сумела определить по выражению лиц окружающих, и подавляющему большинству из присутствующих. И тогда я решила применить особую \"практику направленного поиска\", - приём, которому меня учили на курсах Внешнего Дозора, она специально предназначалась для таких вот случаев, когда требовалось срочно извлечь из пучин памяти любую, сколь угодно раннюю и фрагментарную крупицу. Я сконцентрировалась на слове \"Урочище\", облекла буквы и звуки в цвет и форму, подыскала для них единственно правильное место в пространстве-времени моего памятийного континуума и вот, в мутном, изжелто-сером тумане замаячило голубоватое пятнышко. Оно трепетало, как свеча на ветру, грозя в любой миг погаснуть без возврата, но я крепко за него ухватилась и, как тяжеленную рыбину из проруби, медленно вытягивала, перебирая руками, пока пред глазами моими не возникла картинка: я маленькая девочка, мне от силы четыре годика. Зима. Я сижу на поваленном стволе, где-то в лесу, в предгорьях. Передо мною теплится костерок, защищенный от ветра каменной плитой. По ту сторону костра – Урия, мой отец-во-знаке. Порывы ветра играют мехом шапки и воротника тулупа, а отблески огня – озорством в темных больших глазах. Он преподает мне урок по географии Земли, указывая прутиком на грубую карту, начертанную на снегу. - …самый северный из долинных грундов – вот тут, - и Урия протянул прутик в указанном направлении, - его центральное поселение зовется Три Водопада, оно уже прямо граничит с предгорьями на севере и востоке. Если тебе когда-нибудь доведется там побывать, знай: к северо-востоку от него есть маленькая укромная долина, которая зовется Вратная. А зовется она так потому, что, опять же, на самом ее северо-востоке стоят Ворота. Да, просто так себе и стоят, ворота в чистом поле. Имя им – Ворота-в-Никуда, и проходить сквозь них запрещено строжайше, никому и ни при каких условиях, понимаешь? А 200

потому, что ведут они в Урочище, вот почему. И непрошенных там не жалуют, да чего там, не жалуют, просто не найти никому ни Урочища, ни Ворот самих, а коли упорствовать будет – сгинет. Да и сама Вратная Долина – место заповедное, никто туда без особого повода не заглядывает, даже коли скот потеряется или ещё почему… Что такое Урочище, спрашиваешь? Есть такая поговорка у горцев: \"Говорящий – не знает, а знающий – молчит\", так что, знай я про Урочище – промолчал бы, уж поверь, но я и не знаю, а зря болтать и вовсе ни к чему. Сизая дымка подернула картинку моей памяти и растворила отца-моего- во-знаке Урию, лесной костер, карту на снегу, всё… \"Урочище\", - повторила я про себя, задумчиво глядя на матерь Тимну. И представилась она мне пришелицей из Ниоткуда, из потустороннего зазеркалья, куда ведут Ворота-в-Никуда, да только, вот, пройти в них заказано. А Великий Айн, оказывается, уже окончил представлять Ольбриха – первого советника Дома Владык и перешел к Лилю, сидящему за ним. - Лиль, - представил его Нимрод, и голос его заметно потеплел, - герольд Ордена Звучащих Сфер, адепт Тайного Знания и сакральный гвельд. Орден Звучащих Сфер, самый молодой из наших духовных орденов, представляющий, пожалуй, в наиболее чистом виде тот уникальный сплав Старого и Нового, что стоит у истоков Новой Эры, в которой всем нам доводится ныне жить, он во многом является ее провозвестником и, - я уверен в этом, - залогом. Залогом того, что народ Земли обретет в ней свой правильный путь и надлежащее место. А сам Лиль, несомненно, как никто лучше воплощает в себе и то и другое. Лиль сидел, не шелохнувшись и не подняв головы. 201

За ним был тот, кого я окрестила \"секретарем\". И действительно, Нимрод перевел на него взгляд и сказал: - Парток - мой личный, бессменный и незаменимый секретарь. - Парток склонился в поклоне не поднимаясь с места и в очередной раз макнул перо в чернильницу. Наконец, Великий Айн добрался до противоположного острия стола, где сидела Вея. На сей раз он не промолчал. - Вея-хранительница, - провозгласил Нимрод тоном, в котором мне послышалось больше торжества, чем торжественности, и я вспомнила, как долго и как тесно Вея была связана с княжеским домом, - верховная жрица людей Рода, глава всех духовных Орденов, высший адепт Знания, Силы и Веры и, - если мне будет позволено добавить, - наставница наследной фрейи Грю и мой старый и близкий друг. Великий Айн закончил официальную часть, ритуал был соблюден, он почувствовал явное облегчение, а я… я не переставала пребывать в недоумении: для чего всё это вообще было нужно? Ведь заседание – экстренное, ну представил бы коротко каждого по ходу дела, кроме того, они, - если верить словам Веи, - дожидались меня уже больше часа… Не сидели же они тут молча и чинно, всем им явно представилась возможность познакомиться и обменяться мнениями, так неужели же весь этот церемониал опять-таки предназначался для меня? И если да, - то с какой целью? И эти странные взгляды… - Ну, - сказал Великий Айн уже совсем другим, простым и деловым тоном, - после того, как мы все познакомились друг с другом, предлагаю перейти к предмету нашей встречи. Это – чрезвычайное заседание и продиктовано оно, соответственно, чрезвычайными обстоятельствами. Большинство из вас имели сомнительное удовольствие присутствовать вчера вечером на пиру в честь наследной фрейи Грю, - моей нареченной дочери и всеобщей любимицы. Что, к прискорбию моему, не помешало Володу, бывшему еще вчера моим сыном, - Нимрод нахмурился, голос 202

его зазвенел сталью, но он твердо продолжал, - и не являющимся им более, - совершить гнусное, трусливое покушение. Поступок сам по себе неслыханный, а учитывая все подробности, и, так сказать, подноготную его – так и вовсе немыслимый. По моему мнению, - как и по мнению некоторых из вас, - он продиктован далеко не только безграничным честолюбием Волода и его чувством ущемленного достоинства. На мой взгляд, силы куда более мощные и зловещие стоят за его спиной, а сам Волод – лишь орудие в их руках, ибо в душе его нашли они столь необходимые им темноту и ненависть, да и с точки зрения занимаемой им позиции – лучшего претендента на покусителя не сыскать… Но Волод, - сколь бы коварен и опасен ни был бы сам по себе, - лишь средство, промежуточное звено, ни он сам, ни его кровожадные амбиции не являются самоцелью. Чудовищное убийство фрейи Грю, - будь оно осуществлено (а помешало этому лишь чудо, или чудесное стечение обстоятельств), - так же, на мой взгляд, не является самоцелью. Я подозреваю, - и опасаюсь, - что все мы стоим на пороге чего-то весьма и весьма серьезного: темного, губительного, враждебного. И покушение Волода, быть может, было лишь самым началом, пробным камнем… Дай бог, чтобы я ошибался. Посему, наша первейшая задача: определить, что или кто скрывается за спиной Волода и каковы их цели. Кто желает высказаться? Как ни странно, первым руку поднял Лиль. - Если предпосылка Великого Айна верна, и мы принимаем ее, так сказать, за \"рабочую гипотезу\", - то, по-моему, есть два варианта: при первом из них \"темные\" (назовем их так для краткости) имеют свое происхождение в тонких планах, как то уже бывало не раз за нашу историю, когда люди Рода были вовлечены помимо собственной воли в глобальные конфронтации надземного уровня. Быть может и сейчас затевается там нечто, о чем мы не имеем понятия, быть может, вновь отводится нам некая роль в противоборстве сил света и тьмы… Но что-то мешает мне окончательно поверить в это. Дело в том, что в прошлом, при схожих ситуациях, мы жили бок о бок с тонкими, были буквально пронизаны ими. Естественно, что в таком случае все происходящее с ними затрагивало нас напрямую. Но сейчас, точнее, уже с начала Гиблых Дней, связь с ними порушилась, тонкие оставили нас, мы 203

позабыты. Вспомните наше главное ощущение тогда: то было чувство сиротства! Так зачем же темным втравлять сейчас нас – оторванных, брошенных, отстраненных – в их вселенские игры? Мне это не ясно. - Второй вариант: темные проистекают вовсе не из тонких планов, а, наоборот – из Большого Мира. Каким образом? А вот каким: предлагаю на рассмотрение следующую возможность: Волод, ослепленный стремлением к власти, решил прибегнуть к помощи извне. С этой целью он вошел в контакт с… назовем его \"фактор Х\" в Большом Мире, рассказав ему кое-что о нас (даже я не верю в то, что Волод настолько глуп и опрометчив, что выдаст все тайны Земли внешним), посулив им уж не знаю что после своего восхождения на трон, - это может быть все, что угодно: концессии на добычу самоцветов, доступ к научным исследованиям, передача в их руки экстрасенсорных способностей. В любом случае это должно быть что-то, что сумело их по-настоящему заинтересовать. А они ему за это – всякую и всяческую поддержку… Но в одном не согласен я с Великим Айном: каково бы ни было происхождение \"темных\" и их конечные цели, убийство фрейи Грю (будь оно успешно осуществлено) являлось бы, по-моему, пусть и промежуточной, но самоцелью, оно необычайно важно само по себе, более того, на мой взгляд, оно не больше и не меньше, как залог грядущего успеха, достижения конечной цели. Нужно знать и понимать Грю так, как ее знаю я, - Лиль чуть покраснел, - понял, что сказал лишнее и поправился, - как матерь Вея, чтобы сознавать очень ясно: фрейя Грю уникальна – и в силу своего опыта и в силу прирожденных способностей. Ее знания и степень её ориентации на самых разнообразных уровнях тонких планов, равно как и в Большом Мире, - делают ее с одной стороны почти незаменимой, с другой – очень и очень опасной. Устранение ее, быть может, способно привести к перевесу чаши весов. Слишком важно и соблазнительно, чтоб не попытаться… И Лиль улыбнулся грустно и тихо. Руку поднял Дан. 204

- Я – Внешний Патрульный, разведчик и воин. Я создал службу Дозора. Я знаю Большой Мир, как никто из вас. Мое мнение: темные не из внешних. Именно потому, что методы Волода так схожи с ихними. Мне трудно это объяснить, но общая атмосфера, как бы это сказать… эмоциональная окраска всего произошедшего больше напоминает мне давно позабытые времена нашей собственной истории, чем попытку вмешательства извне. Не знаю… что-то во мне противится этой идее. Я не исключаю возможность, что будь Волод в силах, быть может в будущем он бы и не исключил возможности привлечь на свою сторону могущественных союзников из Большого Мира, но и тогда – лишь как крайнее средство, да и в этом случае постарался бы ограничиться неизбежным минимумом, не раскрывая своих карт никому. Всё-таки, следует отдать ему должное, при всей своей кровожадности, есть у Волода одна отличительная черта: он ревностно блюдет заветы предков или, по крайней мере, их букву, если не дух. Ему вовсе не чуждо понятие патриотизма, он не предает интересы Земли и людей Рода… В общем… Не знаю, но что-то во всем этом у меня не вяжется… чего-то недостает… И тут Великий Айн взглянул на меня и сказал: - А что ты сама обо всем этом думаешь, дочь моя, а? Я посмотрела сначала на него, затем на сидящих за столом и почувствовала себя растерянной и немножко виноватой. Что я сама обо всем этом думаю? Думаю, что больше всего на свете мне хотелось бы проснуться и узнать, что все это был сон, дурной и страшный сон, что всё уже позади, всё прошло, да ничего и не было, не было ни пира, ни чествования, даже не присуждения мне Ока Рассвета и дворянского звания, даже не удочерения, что я просто патрульная Внешнего Дозора, которая только-только окончила учебу, приехала на каникулы домой, впереди – долгое лето, отдых, отдохновение, а за ними - увлекательная и не очень опасная работа… И никаких \"темных\"… Я взглянула на свои руки, лежащие на столе, и попыталась сконцентрировать внимание на еле заметной щербинке в камне меж ними. Что же я чувствую?.. 205

- Мне тяжело говорить о собственной роли во всем этом, - сказала я тихо, - на это требуется взгляд со стороны. Но я согласна с Даном: это не проделки Большого Мира, не знаю почему, но так мне кажется, по крайней мере – на данном этапе. И еще… еще меня не покидает ощущение… глубины. Да глубины, где холодно. Но не водной. Быть может, пещера, или пропасть… Если мы и впрямь имеем дело с \"темными\", то у меня такое чувство, словно связаны они с чем-то, что находится очень близко от нас, рядом, но не в тонких планах, по крайней мере, не в их высших уровнях, даже, если можно так сказать, не вверху, а внизу… я не знаю, как это объяснить… Быть может это последствия отравления, быть может – остаточное влияние яда, но ощущение у меня – словно речь идет о чем-то очень-очень древнем и очень недобром. Как потревоженный от спячки медведь-шатун… Я почувствовала на себе взгляд. Разумеется, все смотрели на меня по мере того, как я говорила, но взгляд я почувствовала один. Я подняла голову и ответила на него. На меня неотрывно смотрела Тимна. Это был один бесконечный взгляд, взгляд без конца и края, да и без начала тоже, он, казалось, истекал из ниоткуда и всепроницал насквозь, неся… что? пустоту? нет, пожалуй, напротив, бесконечную заинтересованность. Казалось, Тимна впервые меня увидела. \"Ага, - подумала я, - до сих пор она воспринимала меня как избалованную почестями принцессу, которая вряд ли заслуживала и малой их толики…Теперь же она обнаружила меня, как личность, и личность эта заинтересовала ее необычайно, быть может, даже изумила. Вот…\" - Нельзя ли всё это как-то… эээ… материализовать, что ли, - это был низкий, почти утробный голос Эвъятара, - и не только потому, что для меня это сложно, а потому, что нереально. Я человек простой, духовными и прочими Силами не обладаю. Дайте мне живого осязаемого противника, скажите мне кто он и где - и я его одолею. Уж это я вам гарантирую, будь он вооружен мечами и копьями, автоматическими карабинами либо… ядом. Но вы должны мне его показать, с духами я воевать не умею… - Речь не идёт о духах, Эвъятар, - промолвил Ольбрих. – Впрочем, даже духа можно схватить за хвост… Но, на сколько мне известно, - а 206

известно мне столько же, сколько и всем вам, перед нами – заговор. А в заговоре всегда замешано как минимум двое, а чаще всего – больше, быть может – много больше. Причем, даже из этих двоих, один все еще нами не пойман и бог весть, где он сейчас и что замышляет. Вот вам и враг – живой и осязаемый. - Если не ошибаюсь, есть в Священном Писании христиан в Большом Мире такое выражение: \"По делам их судимы будут\", - это был голос Вальдерима. \"Фехтовальщик\", - опять промелькнуло у меня: каждое слово – свист клинка, каждое предложение – выпад. – Я бы перефразировал его: по делам их узнаваемы будут. Они боятся фрейю Грю. Именно боятся. Причем не за то, что или кто она есть или сделала, а за то, что ей предстоит сделать. Они боятся ее грядущих свершений. Вспомните пророчества. А значит: они знают о них. Уже одно это само по себе исключает их происхождение из Большого Мира и весьма сужает круг поиска. Тёмные – не извне, они – из тонких планов, из каких именно – не ведаю, это не моя область. Но! – Вальдерим поднял палец вверх – они могут, во-первых, стараться замаскироваться под \"внешних\", специально, и, во-вторых, действительно прибегать к их помощи по необходимости. Нам следует исходить из того, что перед нами хитрый, коварный враг. И ещё одно: мы сами убедили их в том, насколько фрейя Грю уникальна и незаменима: все эти награды, чествования, титулы, Око Рассвета…, я уж не говорю об удочерении княжеском и праве наследства… Что это? комедия? глупость? преступная недальновидность? или просто святая простота? Да понимаете ли вы, что делаете? И с кем имеете дело? Мне неизвестно, кто они и что преследуют, но одно я знаю наверное: они не остановятся ни перед чем. Они всемеро хитрее нас. А о жестокости, коварстве и полном отсутствии сантиментов и говорить нечего… И это ещё… По мере того, как Вальдерим говорил, тон его становился все более резким, обвинительным, запальчивым, и атмосфера в зале менялась на глазах: из-под отстранённо-вежливого пепла уныния, этакой вялотекущей тревоги, даже некоего благодушия, стали пробиваться наружу языки страстей: он-таки их пронял! Лицо Лиля пошло красными пятнами, под бородой Эвъятара так и играли желваки, Дан сидел 207

мрачнее тучи, а Ольбрих пожелтел, как пергамент. Великий Айн молчал, упершись взглядом куда-то поверх Веи, молчал и багровел… Но вот, за дверьми залы послышался слабый шум, затем они без стука распахнулись, и закрытое заседание совета было потревожено появлением…Ливстока. Тонкий и сухонький он, казалось, влетел, несомый порывом сквозняка и продолжал трепетать под ним и после того, как двери затворились. Сходство с листом в ненастье усиливалось еще и тем, что руки Ливстока, а, может, и всё тело, дрожали мелкой непрерывной дрожью, длинное узкое лицо его было бледнее мела и крупные капли, несомненно, холодного, как лед, пота покрывали его лоб. Ливсток перевел дыхание, сглотнул и слабым дрожащим голосом, словно дрожь рук проникла и в него, проговорил: - Великий Айн, высокие фрейи и фримы, прошу извинить меня, произошло ужасное… - Успокойся, друг мой Ливсток, - промолвил Нимрод, - успокойся и поведай нам, что же такое ужасное произошло. Ливсток еще раз судорожно сглотнул, и залпом выпалил: - Они исчезли, Великий Айн, все древние чертежи и схемы, карты Кедрового Оплота со времени заложения твердыни и вплоть до тех времен, когда крепости был придан ее настоящий вид, - а это более четырехсот лет назад, - всё исчезло. Они хранились в нескольких коробках, в отделе древностей, обычно туда редко кто заходит кроме меня самого. Более того, сам каталог, где числились они и их расположение в архиве был перепрятан, точнее, спрятан, точнее, в общем… ну, да, спрятан, он только что отыскался, случайно и в самом неожиданном месте, я проискал всю ночь. Не имея самих схем, я, попутно, искал любые упоминания о тайных ходах, дверях, туннелях и прочем, упоминания в связи с осадами, дворцовыми смутами, архитектурными и инженерными хитростями, - со всем, что могло бы натолкнуть на… Так вот, есть они, всё есть, и ходы, и туннели, и ложные 208

двери, и тайные проходы, и колодцы-ловушки, и даже целые подземные галереи. Часть из них, разумеется, нам хорошо известна, но, боюсь, лишь малая их часть. Более того, они были похищены, я имею ввиду коробки с чертежами, - по всей видимости, уже давно, но когда – не имею представления… полка, где он лежали, успела покрыться пылью и даже паутиной… - Паутиной? – переспросил Вальдерим, и голос его звенел, как на допросе. – Так обычно содержатся архивные залы в вашем распоряжении, фрим Ливсток? Да ещё и отдел древностей? - Н-нет, - испуганно ответствовал Ливсток, - вовсе нет, залы тщательно убираются, проветриваются, … я и сам недавно… - Она была старая или новая? – продолжал допрос Вальдерим. - Кто? - Паутина, Ливсток, паутина. - Э-э… не знаю… А что, это имеет значение? - Да, Ливсток, имеет, попытайтесь вспомнить. Я надеюсь, вы ничего там не трогали? - Нет, не трогал, увидел пустую запыленную полку и сразу побежал сюда. Погодите… у меня еще мелькнула мысль, что это полка как-то выделяется на общем фоне… Да, теперь я понимаю, очень странно, видите ли, все соседние полки были чистые, пыли на них не было, да и быть не могло: архив убирается регулярно, по меньшей мере, раз в две недели, пыли, как правило, никакой, разве что в период весенних бурь, а так – нет, в отделе древностей лишь одно небольшое окно, выходит 209

оно на северо-запад, там парк, роща, пыли очень мало… Погодите… да, я вижу эту полку: толстый слой застарелой пыли… кружево паутины затянуло большую ее часть, справа внизу она надорвана… очень странно… - Ольбрих, - Вальдерим обратился к первому советнику, - ты ведь у нас большой любитель насекомых? Или я ошибаюсь? - Нет, не ошибаетесь, это моя страсть – энтомология, наука о насекомых, как ее называют \"внешние\". В моих побратимах числился не один вид жесткокрылых и … - А что вы знаете о пауках? - О пауках? Да практически всё… Я имею в виду, всё, что может узнать человек через своих побратимов, многие из которых являются потенциальными жертвами… - А что вы можете сказать о пауках здесь, у нас, в Кедровом Оплоте? - Здесь? Ну, тут у нас обитает, по меньшей мере, восемь видов. Некоторые активны круглый год, но большинство – летом, ведь они питаются насекомыми, а… - Какими конкретно? - Всякими практически, любыми, кроме очень ядовитых, но в основном – мухами, разными их видами, так, например, крестовики предпочитают золотушек, зеленцы… 210

- Скажите, Ливсток, - перебил его Вальдерим, не обращали ли вы внимание на этакое нашествие мух у вас в архиве в последнее время? - Очень интересно, фрим Вальдерим, что вы это спросили, да, замечал. Особенно в более отдаленных частях архива. Неделю назад я даже сам, собственноручно, обновил отпугивающие насекомых средства, которые я раскладываю по полкам, это, как правило, лаванда, барбарис и… - Насколько я понимаю, Ольбрих, - Вальдерим вновь обратился к нему, - пауков привлекают мухи. Следовательно, паук раскинет свою паутину там, где их больше всего, верно? - Верно. -А как сделать так, чтобы их было много? Чем привлечь мух? - Едой, разумеется, - не задумываясь ответил Ольбрих. – Постойте, я начинаю понимать… Да… хитро… - И какую же еду вы избрали бы, Ольбрих? Она должна быть такой, чтобы привлекала мух, но никого больше, и не вызывала бы подозрения у людей – ни видом, ни запахом, к примеру, это не может быть кусок гнилого мяса… А? - Я бы… - Ольбрих задумался всего на миг, - я бы выбрал мед. Просто смазал бы полку медом в некоторых местах. Кстати, меда сейчас уйма – ведь только недавно был собран свежий, майский… - Ну что ж, фрейи и фримы, - подытожил Вальдерим, - все ясно, вот вам частный пример того, насколько изворотлив наш противник. На самом деле, старо, как мир, не так ли, фрейя Грю, вы ведь, кажется, 211

специализировались по сравнительной истории религий \"внешних\", верно? - Да, фрим Вальдерим, совершенно верно. И, да, вы правы, я могу вспомнить, по меньшей мере, два случая, когда Всевышний использовал подобный же трюк с пауком. В Ветхом Завете иудеев, когда Давид спасался бегством от царя Саула в пещере, Господь озаботился покрыть ее вход паутиной и преследователи решили, что в нее давно никто не входил. Интересно, что более чем 1600 лет спустя мы находим практически аналогичный рассказ в Коране. Магомет так же скрывается от преследователей в пещере, Аллах так же опутывает ее вход паутиной, да еще, кажется, помещает туда и гнездо с голубкой… Да, фрим Вальдерим, можно сказать, история с пауком пересекает века и культуры. Для этого не нужно быть большим знатоком \"внешних\" религий… - Попозже, Ольбрих, мы вместе с Ливстоком спустимся в архив и обследуем это место, - сказал Вальдерим. – Теперь же я хочу обратить ваше внимание на следующее: весь этот стародавний трюк с паутиной понадобился злоумышленникам для того лишь, чтобы у нас создалось впечатление, будто манускрипты выкрадены давно. Но зачем им это? Думаю по двум причинам, во-первых, дабы в сознании нашем не связались два происшествия: похищение документов и покушение на фрейю Грю (а значит, покушение это тщательно планировалось задолго до вчерашнего вечера), во-вторых, они заинтересованы в том, чтобы у нас создалось впечатление, что схемы у них давно, т.е. они их досконально изучили, использовали, подготовились, что у них огромные форы перед нами. Вот вам тактика, именуемая \"двойной обманный выпад\", - Вальдерим, к вящему моему удовлетворению, использовал настоящий фехтовальный термин!- с одной стороны – убедить нас в непричастности, в отсутствии всякой связи, с другой – запугать, т.е. убедить в прямо противоположном. А знаете ли вы, кто запугивает противника? Тот, кто не уверен в себе. На самом деле, возможно, что выкрадены они недавно, быть может, несколько дней назад, и вовсе не факт, что ими успели воспользоваться в полной мере. Скоро нам предстоит это выяснить… Ливсток, вы свободны, по окончании заседания мы с Ольбрихом к вам зайдем. 212

Ливсток поклонился и вышел. Когда за ним закрылась дверь, Вальдерим заговорил вновь. Однако на сей раз голос его звучал иначе – глухо и горько: - Попомните мои слова: не за горами то время, когда мы будем с тоской и нежностью вызывать в памяти эти вот самые дни, вспоминать и думать: господи! какими же наивными и несмышлеными мы были! Какими жалкими были наши полумеры! Пред лицом хитрости и коварства змеи, мы вели себя, как слепые котята – неуклюжие и доверчивые, во всем искали честность, благородство, гуманность… О, я прозреваю наш скорый горький опыт и заклинаю вас всех, пока еще есть время, хоть его уже и нет: проснитесь! Нам надлежит действовать, и действовать не быстро - мгновенно и беспощадно. А жалить – смертельно. Иначе у нас просто нет шансов! Воцарилась тишина. Спустя долгий тягостный миг в ней раздался голос Веи: -Сегодня День Всего Живого, День Березы. Это всенародный праздник. - Мы не можем его проводить сейчас, - взволнованно воскликнул Ольбрих, - это безумие! Мы не сможем обеспечить … - Ольбрих, - Вея чуть изменила интонации голоса и Ольбрих замолк на полуслове, - День Березы – священен. Отменить его нельзя, равно, как и перенести на другой день. Гвельды всей Земли съехались в Кедровый Оплот, а с ними и всё лучшее: умельцы, торговцы товарами, артисты, смельчаки, врачеватели… Долгие полгода народ готовился к празднику. Мне ли вам говорить, что он значит для всех? Наша задача – не только успешно его провести, но превратить в настоящее торжество, веселое, открытое, беззаботное. И, ежели фрим Вальдерим прав хотя бы отчасти, - а я, к сожалению, считаю, что прав, - то день этот сулит на долгие годы остаться в памяти, как последнее воспоминание о \"добрых, старых 213

временах\". Он будет посвящен чудесному спасению фрейи Грю, ее возвращению из страны теней… Да, да, знаю, опять возвеличивание, подыгрывание врагам… Раньше я и сама противилась бы всему этому. Но не сейчас. Всё, что они уже знают, им известно и так. Устраивая всенародные чествования фрейи Грю, мы лишь подчеркиваем в их глазах свою независимость и беззаботность. Именно этого они от нас и ожидали бы. Мы усыпим их бдительность, расставим ловушки. Вот увидите, они клюнут на это. Сложность не в этом, а в том, что бы в любую минуту, в самый буйный разгар пира, каждый из нас был бы на чеку и под маскарадным костюмом носил бы кольчугу и, да, Вальдерим, кинжал (фигурально выражаясь, разумеется). Мы обязаны обеспечить максимальную безопасность не только фрейи Грю, но и каждого из людей Рода. И в то же время - следить за всеми и каждым. Что бы не произошло - мы должны быть первыми, ничто не должно застать нас врасплох. Да, до сих пор фактор неожиданности был на их стороне. Мы должны в корне это изменить. Многие из сидящих стали согласно и задумчиво кивать головами. - Если Великий Айн не против, - сказала Вея в заключение, - я бы предложила созвать малый совет по безопасности, куда вошли бы фрим Вальдерим, Дан, Эвъятар и доверенные лица каждого из них, а позже, по составлении оперативного плана действий, в него будут посвящены Ольбрих, я и сам Великий Айн. Причем действовать надо спешно, как вам известно, открытие Дня Березы – с заходом солнца, а в полдень проводится особый священный обряд летнего солнцестояния, но это я беру на себя и на Сестёр Силы… - Да, Вея, ты права во всем, - сказал Айн Нимрод, - так и поступим. Теперь же, продолжим. Сегодня несколько странный день, ощущение у меня такое, как будто все мы завязли в меду, топчемся на месте, время идет и… - И только паука не хватает, - закончил за него Вальдерим. 214

- Да, - промолвила Вея, - что-то такое, действительно, висит в воздухе… топкое, липкое. Давайте же вознесем малую молитву во благо света, во благо победы над тьмой, во славу Всего Живого! И каждый из нас простер пред собой обе руки, положив их на теплеющие плиты каменного листа омелы – символа мудрости и веры. Наши взгляды скрестились в осевой точке – энергетическом центре стола, приходящейся между Лилем и Радой. Всё смолкло. Мы открыли души свои и разум спокойствию и безбрежью… Шум за дверьми, голоса, вот они распахиваются настежь, вот вбегают четверо, двое из личной стражи Нимрода, я видела их у дверей, двое, тоже воины, но одеты иначе – в кожаные красноватые доспехи, без алебард, с тяжелыми клинками на поясе. Они стремительно припадают на одно колено, склоняют главу, столь же стремительно вскакивают и застывают в молчании, молчании, ждущем приказа – два танцора в едином слаженном па. - Говорите, - приказывает им Эвъятар - их прямой командир. - Волод сбежал. Четверо его стражей мертвы, очевидно, убиты ядом. – Голос полностью лишенный эмоций - чистые факты. - Подробности, - вновь приказал Эвъятар. - Волод содержался в угловой камере восточного крыла Лисьей башни – это самая высокая и непреступная часть, под нею – пропасть. Ночная стража сменилась в шесть утра. Смена прошла нормально, Волод спал в кандалах. В семь утра ему доставили завтрак, он откликнулся и взял поднос, хоть к еде и не прикасался. В восемь доставили завтрак страже. Ели, как положено, по очереди, по двое. Судя по всему, все успели позавтракать. В десять с четвертью их посетил обходной патруль. Все четверо лежали в коридоре, мертвы. Скорее всего, они умерли почти мгновенно, хоть и не все сразу. Судя по позам, они пытались помочь 215

друг другу. Следов борьбы – никаких. Дверь камеры была распахнута, Волод исчез, кандалы сняты, ключи найдены. - Что было предпринято? - Я приказал поднять весь гарнизон по тревоге. Утроить посты, поднять мосты. Дозорные по внешнему периметру стен – удвоены, все выходы перекрыты, переходы из башни в башню блокированы. Им не уйти. -Если они этого еще не сделали, - раздался голос Ольбриха. - Подождите меня за дверью, - приказал Эвъятар и все четверо удалились. Несколько секунд в зале царило безмолвие. Затем заговорил Великий Айн. - Настоящим объявляю Общий Призыв. С этого момента и до отмены приказа каждый взрослый и здоровый человек в Кедровом Оплоте, будь то мужчина или женщина, фрим иль фрейя, поступает на службу отечества и Дома Владык и обязуется делать все от него зависящее для обеспечения их блага. Фрим Вальдерим, - настоящим назначаю вас встать во главе операции вплоть до ее окончания либо отмены приказа, все военные и светские органы власти - у вас в подчинении. Эвъятар, Ольбрих, - отныне фрим Вальдерим является вашим прямым командиром. От вас требуется всё возможное и невозможное. Фрим Вальдерим был прав: времени нет и жалить надо смертельно. Слепые котята превращаются в диких кошек. Фрим Вальдерим встал. - Эвъятар, Ольбрих, Дан - прошу со мной. 216

- Да, и вот еще что, фрим Вальдерим, - сказал Нимрод, - День Песни Всего Живого – будет проведен, как намечено. Сегодня мы чествуем Березу-мать, а так же наследную принцессу, высокую фрею Грю! – Голос его возвысился и зазвенел властностью и силой. Он взглянул на Вею, встал во весь свой огромный рост и провозгласил, как боевой клич: - Во благо света! И все присутствующие встали и повторили за Великим Айном: - Во благо света! *** Забегая вперед, скажу, что Вальдерим, спустя вот уже одиннадцать лет, всё еще стоит на своем посту…, приказ Великого Айна так и не был отменен, операция продолжается. Всё оказалось много труднее, чем то мог предположить кто бы то ни было из нас тогда, в Зале Совета, кроме, разве что, самого фрима Вальдерима…, - Грю грустно улыбнулась, - такое впечатление, что ему действительно было видение… и оно, к сожалению, подтвердилось: мы вспоминаем те дни, как \"старые и добрые\"… Давай же сейчас вернемся в них, ибо осталось кое что еще, что мне следует тебе поведать. *** После ухода фрима Вальдерима и прочих, Нимрод объявил перерыв, прежде всего для предоставления возможности Вее и другим главам орденов провести полуденное священнодейство у Березы-матери, как то подобает ритуалу этого дня. Было решено собраться в той же зале в три часа пополудни. 217

Когда мы сошлись вновь, число присутствующих уменьшилось еще на два: Парток, секретарь, был освобожден от необходимости вести протокол: заседание было тайным, а Элем, мой юный паж- телохранитель, был отправлен спать самим Великим Айном, несмотря на его слабые протесты – он просто валился с ног от усталости. Нас осталось шестеро: Айн Нимрод, Вея, Рада, Тимна, Лиль и я. Каждый из нас занял свое прежнее место. - Насколько я понимаю, - сказала Вея, - новостей всё ещё никаких? - Да, никаких, - ответил Нимрод, - прочесывается каждый квадратный дюйм. Найдены несколько неизвестных ранее подземных галерей, но они еще не вполне исследованы. Ведутся систематические допросы всех, кто так или иначе мог быть причастен к происшедшему… - К происходящему, Нимрод, к происходящему, всё только начинается. Считаешь ли ты, что мы способны обеспечить безопасность празднеств? - Мне думается, - сказал Великий Айн, - что самое худшее, что может произойти, уже произошло. Максимум, на что они сейчас способны, это просто попытаться скрыться незамеченными под дымовой завесой торжества. Я не верю, что они решатся на еще одно открытое нападение, не сейчас, по крайней мере. Ситуация, конечно, беспрецедентная: с одной стороны - День Песни Всего Живого, с другой – Общий Призыв…Но я уверен – народ поймет это правильно, все мы способны веселиться, не теряя головы и держа при этом руку на тетиве… - Или на склянке с ядом, - сказал Лиль, и у меня в ушах раздался, вдруг, тонкий звон стекла, а в глазах полыхнуло чем-то буро-зеленым. Волна дрожи прошла по всему телу. Вея посмотрела на меня долго и пристально, промолчала. 218

За все время нашего совещания я следила за Радой и Тимной, не переставая удивляться. Казалось, лишь их тела пребывают в здесь и сейчас, а сами они – где-то, где их присутствие много важнее, причем их дух не только присутствовал там, но проделывал непрерывную, сложнейшую работу, требовавшую всей концентрации сил… не делая при этом ничего, - лишь сосредоточась, не шелохнувшись, на самих себе. Рада и Тимна ухитрялись делать это по-разному, так, что у меня сложился следующий живой и четкий образ: Рада работает \"внутри\": что бы она не делала, она погружена в это вся. Передо мной вспыхнула живая картинка: женщина, месящая густое тесто, погрузив в него руки по локоть, рядом – пылающая печь и отблески от нее красят ее в багрянец. Тимна же работает \"снаружи\": она фиксирует, руководит, правит. Картинка: взгляд вперен в холодную сизую воду, руки делают осторожные, выверенные пассы над ней. В ответ от воды начинают восходить бледные туманные дымки; повинуясь пассам, они меняют оттенки и форму, и то и другое – крайне важно и столь же изменчиво, ошибиться нельзя никак… Внутренняя и внешняя, горячая и холодная, обе были потусторонние, обе – непостижимые… - Я вновь призываю всех нас к пенью, - тихо сказала Вея, и мы простерли руки свои вдоль стола, сойдясь взглядами в осевой точке. Я погружаюсь в саму себя. По мере погружения тишина и спокойствие снаружи проникают внутрь, а благость и лад, царящие внутри меня, изливаются во вне и полонят пространство. Я сливаюсь с Безвременьем. Каждый из нас – живой камень, окунутый в воду, от каждого исходит круговая пульсация, круги пересекаются, стремясь друг к другу, накладываются, сливаются и вот, в осевой точке перекреста порождают новое. Мы все, совместными, слаженными устремлениями наполняем точку, пробуждаем к жизни, она превращается в еще один \"живой камень\", испускает пульсирующие круги-волны. В отличие от наших собственных, эти были мощными, густыми, напоенными цветом, где каждая последующая имела свой, несколько отличный от предшествующей, оттенок и, неуловимо для глаз, гамма проходила большую часть странного спектра от бледно-фиолетового, через лазурь, пурпур и оранж – к темно зеленому и серо-сизому. Ритмичность 219

концентрично расходящихся кругов так же менялась, сама пульсация была неровной, \"волнистой\" и, казалось, подчинялась некоему сложному неведомому ритму, находящемуся, тем не менее, в потаенных синхронных связях с цветовой палитрой. Пройдя апогей, где максимальной интенсивности пульсаций соответствовала такая же истовая насыщенность цветов, - биение осевого центра стало мало по малу стихать, пока не обрело полный покой и прозрачность. Немного погодя стали успокаиваться и наши собственные живые камни, один за другим растворяясь в себе самих. Всё замерло. Я очнулась, вынырнув на поверхность чуть сонная, напоенная истомой и тихой радостью. Воздух вокруг звенел тонким, неуловимым ароматом и еле слышимой, трепещущей нотой \"звука-в-себе\", словно пробужденная жила пространства, струна эфира… \"Благозвучный аромат\" – подумалось мне, но я тут же поправилась: \"благоуханный звук\". Косой луч света падал на лист стола… пылинки парили в неслышном танце… Еще до того, как я успела обвести взглядом окружающих, поняла: что-то стало иначе. Структура материи преобразилась, изменились взаимоотношения объектов, их соотнесенность друг с другом, - так появление нового небесного тела приводит к пересмотру взаимосвязей планет, обрекая на иное равновесие… Я оглядела сидевших более внимательно и поняла, откуда взялся у меня образ \"нового небесного тела\". Кресло между Радой и Веей, бывшее единственным незанятым на нашей утренней встрече, больше не пустовало. И хотя поняла я это тут же, далеко не сразу смогла распознать обитавшего в нем, настолько был он неприметен и мал. Сказать, что он был стар, - значило не сказать ничего. Это был древний, неописуемо ветхий старец. Только сейчас я по-настоящему поняла выражение \"седой, как лунь\", ибо разве что умудрённая ветошью лет птица эта имеет столь изжелта зеленую белизну, сияющую собственным свеченьем. Голова старца была большой, круглой, 220

шишковатой, седые пряди спускались с нее много ниже плеч и сливались с такой же, как они вездесущей бородой, что росла, казалось, от глаз и носа, полностью покрывая лицо, непомерно раздаваясь вширь, заслоняя грудь, и исчезая глубоко под столом. \"Сколько столетий подряд, - подумала я, - нужно курить трубку самого ядреного табаку, чтобы борода смогла приобрести столь благородную патину?! Крупный нос картошкой жил, казалось, собственной жизнью, принюхиваясь туда и сюда, а маленькие глубокие глаза стреляли острой, как иглы, живостью; густые, кустистые брови, нависающие над ними, как козырек над гротом, придавали взгляду недовольство и сердитость. \"Гном! – вот первое, что пришло мне в голову, - передо мною сидит настоящий живой гном!\" Меня приятно удивило, что мои способности к изумлению, оказывается, всё ещё не исчерпались за этот, поистине, невероятный день! Увидеть гнома здесь, в Замке, а не в тонких планах, после всех этих Гиблых Дней, после безвозвратно утерянного контакта с малыми народцами, после их ухода, - это было… чудо. Но я тут же мужественно призналась себе в том, что ошиблась: старец не мог быть гномом, для этого он был слишком велик, добрых три фута и восемь дюймов, прикинула я, а то и все десять. \"Таких гномов не бывает, – сказала я себе, - ни ты, ни кто-либо другой таких не видел\". Но если не гном, то кто же? \"Человек, - ответила я себе, - просто очень маленький человечек. Больше ему быть некем\". А «человечек», тем временем, повёл плечом, положа руку на стол, приходящийся ему на уровень плеч, и я ощутила вдруг всю кряжистость его тела, словно свитого из древних волокон, тут же окрестив его \"Дубовый корень\". Рука его так же была покрыта седыми, курчавыми волосами, из-под которых проглядывали не старческие пигментные пятна (чего вполне можно было ожидать), а самые настоящие веснушки. \"Дубовый корень\" зыркнул по сторонам, глянул на Вею и что-то пробурчал. Вея ответила ему тихо, но отчетливо. И, хоть я и слышала каждое слово – не поняла ничего! Это повергло меня в еще большее недоумение, ибо я по праву гордилась знанием местных диалектов, в совершенстве владела сердалом – священным языком таинств, а наречия эльфов и фей изучила ещё в раннем детстве, едва ли не раньше, чем свой собственный, язык моей матери… И тем не менее я не поняла ни слова! Я вся обратилась в слух. 221

Дубовый корень ответил Вее, на сей раз достаточно внятно, несколько предложений подряд. Мне показалось, что я различила что-то вроде \"ничего хорошего\" и \"и на том спасибо\", но я не была уверена. Вея перевела взгляд на Великого Айна и, глядя на него, обратилась, казалось бы, ко всем нам: - Я имею честь представить вам Бурвиля, - сказала Вея, и по тону ее я поняла, что она явно не собирается добавлять ни слова к этой исчерпывающей, по ее мнению, информации. \"Вот, как, Бурвиль, - повторила я про себя, - ну, конечно же, что может быть проще, - Бурвиль! - этим все сказано!\" У Дубового Корня, оказывается, обнаружилось вполне человеческое, хоть и странное на слух, имя – Бурвиль. И…? Я оглядела сидящих: Рада и Тимна явно изменились: сейчас не только их тела, но и души присутствовали в зале, глаза обрели блеск, взгляды – интерес, они вернулись. Лиль был тих и торжественен, я чувствовала, что он очень волнуется, но не из-за неожиданности происходящего, а, скорее, ввиду его чрезвычайности, исключительности. Великий Айн был спокоен и, казалось, полностью подготовлен к появлению Бурвиля. И вдруг до меня дошло, что я - единственная из всех, для которой возникновение старца оказалось полным сюрпризом: все остальные знали о том, что должно произойти, с напряженным нетерпением ждали этого, а Вея, Рада и Тимна, очевидно, прилагали именно те необходимые усилия, которые только и позволили чуду воплотиться… И тут заговорила Рада, впервые за время своего присутствия в зале. Голос ее оказался глубоким, мягким, удивительно богатым оттенками и перекатами, так что, казалось – закрой глаза, и пред тобою предстанет образ жаркого очага, камина с хорошей тягой, где пылающие поленья уютно попыхивают, то и дело, пуская яркие языки. Она говорила на всё том же непонятном мне языке, голосом звучным и певучим, и я поняла, что сам Бурвиль, Вея, а теперь и Рада – все говорили на том же языке, но на разных его диалектах или наречиях. Из речи Рады я не сумела разобрать ни одного слова, как и из речи Веи. Бурвиль вновь ответил, на сей раз он говорил медленно, задумчиво, тщательно подбирая слова. И опять почудилось мне, что я разбираю, по крайней мере, четверть, а то и треть сказанного, но не в силах связать его в логическое целое, в частности потому, что услышанные обрывки, - при условии, что расшифровывала я их правильно, носили весьма странное содержание. 222

Мне слышалось: \"облака… да-да… было… не кроты, а полевки… притворство… третья четверть… сухости…три совы… сразу и наружу… печально и сильно…\" Ответила ему Вея, и опять я не поняла ни слова. Заговорила Тимна и я узнала, что у этого непостижимого языка может быть и еще один, - четвертый по счету, - диалект. Тимна говорила резко, отрывисто, с присвистом, в голосе ее, как и во всем ее облике, слышался тот же кинжальный посвист шквальных ветров, стужи, бурана, ледяных струй, всепронзенности… Я вслушивалась в эти студеные посвисты, заслушивалась ими, погружалась в картины собственных мыслеобразов, но смысл сказанного всё так же оставался за пределам моего понимания. Лиль выглядел, как человек, присутствующий на встрече в верхах¸ которому не удосужились предоставить переводчика, на лице его читалась явная досада: он не понимал ни слова, включая и самого Бурвиля. На лице Великого Айна блуждала улыбка рассеянного восхищения: школьник в цирке на представлении фокусника, - мелькнуло у меня: было очевидно, что он даже не силился понять услышанное, полностью полагаясь на женщин-жриц… Вновь заговорил Бурвиль с большим нажимом и убежденностью: \"…серая нить… красная нить… всё к одному… напрасный труд… игольное ушко… земля под землей… три совы… только начало… необходимо…\" Вея, Рада и Тимна переглянулись, Вея помедлила и проговорила на сердале, которого, по-видимому, Бурвиль не знал: - Коли он так уверен, по-моему, стоит попробовать, хоть риск и слишком велик, если память мне не изменяет, вот уже десятую дюжину веков никто не предпринимал ничего подобного… я уж не говорю об осложняющих обстоятельствах… - Да, - сказала Рада, - риск очень велик. Представляете ли вы себе, что будет в случае неудачи? - Неудачи не будет, - просвистела Тимна, - иначе, чего стоят пророчества. К тому же других выходов у нас все равно нет, точнее – все они еще опаснее… - Значит, три совы? – полувопросительно сказала Вея. Тимна кивнула, за ней, с явным сомнением, покачала головой Рада. 223

Вея вновь перешла на язык Бурвиля. Начался долгий разговор, как я поняла – обсуждение технических подробностей. Бурвиль, по большей части, молчал, лишь иногда вставляя замечания, из которых я, как правило, не улавливала ничего. Но вот разговор их стал взволнованнее, резче. Рада явно была не согласна и старалась что-то доказать, предостеречь, Вея возражала, Бурвиль упрямо гнул свое… По мере того, как спор разгорался, во мне росло странное чувство неправильности, словно некое чужеродное тело зреет во мне, тучнеет, полнит изнутри… Оно разрасталось, заполняло собой всю меня, его присутствие становилось нестерпимо, мне следовало избавиться от него немедля, во что бы то ни стало, исторгнуть, изрыгнуть, я не знала, что и как должна я для этого сделать, но сопротивляться неудержимому порыву становилось уже выше моих сил, и, к полному собственному изумлению я громко, на весь зал, прокричала на языке Бурвиля: - Три Совы! – вот, - я изрыгнула, выплюнула это нечто, зревшее во мне и требовавшее воплощенья, изрыгнула… и замерла в величайшем смущении. В зале воцарилась гробовая тишина. Все как один, неотрывно глядели на меня с таким выражением, как если бы внезапно заговорил каменный истукан или безногий бы пустился в пляс… Вея первая вышла из всеобщего ступора и тихо спросила: - Что ты сказала, фрейя Грю? Что ты только что сказала? - Я… я не знаю, матерь Вея…я… просто не могла больше… оно росло во мне, его нужно было выпустить жить… и я… - Повтори то, что ты сказала сейчас. Ты можешь это повторить? - Конечно, сказала я: Три Совы – вот, я сказала: Три Совы,- теперь для меня было совершенно ясно, что речь идет об имени собственном, я не знала, кто это или что, но была совершенно уверенна, что это не три совы, сидящие на ели, или деревянные, стоящие на полке, - в этом я была убеждена. - И ты понимаешь значение того, что сказала? – спросила меня Тимна. - Конечно,- сказала я, - это Три Совы, - я повторила значение слов на обычном языке земли, на долинном диалекте и, для верности, - то же самое на горном. И опять воцарилась ошеломленная тишина. 224

На сей раз ее нарушил Бурвиль. Он поглядел на меня из-под своих непролазных бровей, усмехнулся в бороду и сказал весело и, по-моему, чуть лукаво: - А я вам что говорил?! – и я поняла без труда каждое его слово! - Бурвиль-дедушка, - сказала я, не успев себя остановить и не имея ни малейшего представления, что же это я делаю, - что такое \"Три Совы\"? И почему я и ты говорим на одном и том же наречии твоего языка, а Вея, Тимна и Рада – нет, и я их не понимаю? – и только закончив это по- детски наивное предложение я осознала, что сказала его на чистом \"бурвильском\", сказала без малейшего напряжения, без поиска недостающих слов, как на своем родном, с пеленок знакомом мне языке… А \"Бурвиль-дедушка\" разразился смехом, неистовым, неудержимым смехом. Столь искреннего веселья мне не доводилось наблюдать, пожалуй, со времён ранней юности, задолго до наступления Гиблых Дней… Бурвиль смеялся всем телом, смеялись его глаза и губы, брови и борода, плечи и руки, смеялись слезы, текущие по щекам, смеялся сам смех… Но вот он насилу отдышался, утер кулачком щеки и сказал, глядя на Вею: - Ну, что ты на это скажешь? Говорил я тебе или нет, а?! Вея безмолвствовала, так же вели себя Рада с Тимной, казалось, все трое начисто утратили дар речи и теперь это уже навсегда. - Так что же, Вея, - повторил Бурвиль всё так же весело, - сказать ей? И Вея, неимоверным усилием воли поборов в себе немоту, ответила: - Да, Бурвиль, пожалуй, ей стоит сказать… И тогда Бурвиль поглядел на меня чуть более серьезно, загнал смешинки в самые уголки глаз и промолвил: - Три Совы, доченька, это – древнее, исконное название Урочища Сокровенного, как его нынче называют долинники, это имя утвердилось за ним недавно, какие-нибудь две тыщи лет назад, не более… А почему ты да я говорим на том же наречии синтара?... Ну, это просто: дело в том, что он - такой же твой язык, как и мой, тебе не нужно ему учиться, а тот, кто учит его сам, искусственно, как Вея, Рада, Тимна и еще 225

некоторые… - тот никогда не сможет говорить на том его наречии, которое зовется у нас \"утробным\", понимаешь? только на внешних, как бы, иностранных его диалектах, да и то с трудом. И все они настолько отличаются от утробного, что ежели кто, без подготовки, как ты вот, к примеру, услышит их в первый раз, то и не разберёт вовсе, мне и самому взяло время понять мой собственный язык в устах внешних. Ну, как, ясно? - Я-ясно, дедушка, - ответила я, хоть была далеко в этом не уверена…, - но как же синтар… может быть моим родным языком, да еще утробным, ведь родилась я недавно, сейчас и здесь, в долине… - А вот это уже будет разговор подлиннее да пообстоятельней, - отвечал Бурвиль, становясь по-настоящему серьезен. – Пока же скажу тебе только вот что: не зря назвала ты меня дедушкой, уж кому, как не тебе так меня величать, и к возрасту моему это ну никак не относится. Когда- нибудь, достаточно скоро, впрочем, тебе всё станет ясно. А пока – добро пожаловать домой, располагайся, привыкай к воспоминаниям. Считай, что ты родилась заново, на сей раз – у себя на родине. Бурвиль улыбнулся и слегка похлопал ладошкой по столешнице, будто именно она и являлась моим истинным позабытым домом. Кажется, я сидела с широко открытым ртом и распахнутыми настежь глазами, и так, скорее всего, и осталась бы навеки, если бы всех нас не возвратил к действительности стук в дверь, тихий, но настойчивый, он повторился дважды, прежде чем Великий Айн на него ответил. Порывисто вошел Эвъятар. Лицо его было хмуро, со следами пыли и пота, к кожаной куртке пристали листья и глина. На долю секунды он застыл по стойке смирно и, не глядя ни на кого, обратился прямо к Нимроду. - Великий Айн, сожалею, что вынужден потревожить вас, но нашел нужным оповестить. Найден Марток, прислужник Волода, его обнаружили в зарослях камыша у озера. Завидя нас, он пытался бежать, но его окружили. Тогда он принял яд. Очевидно, он загодя находился у него во рту. Марток умер на месте, более того, почти сразу стал разлагаться. Никогда прежде не видел я ничего подобного, это страшное зелье! Но это еще не всё. Мы стали тщательно обследовать каждую пядь земли вокруг и обнаружили подземный ход, он выходил к озеру недалеко от того места, где был Марток. Ход старый, кое-где - земляной, кое-где с кирпичной облицовкой, иногда – с деревянными подпорками. 226

Очевидно, совсем недавно он был расчищен и укреплен заново. Мы пошли по нему. Ярдов через двести он раздвоился. Правый ход вел в сторону Кедрового Оплота, вблизи него он раздвоился вновь, одна ветвь вела в Тронную Залу, другая – в Лисью Башню, да, именно туда. Этот ход еще не исследован нами до конца, но я уверен, что в него можно попасть из камеры Волода. Моё мнение, - и фрим Вальдерим со мной согласен, - убийство четырех стражей и открытие камеры, - всё это было сделано для отвода глаз, ну, разве что, для того, что бы раздобыть ключи от кандалов. На самом же деле Волод бежал по подземному ходу. Если вход в него ведет из его камеры, то он замаскирован настолько, что до сих пор не обнаружен даже при самом тщательном осмотре. И еще одно, левая ветвь хода, та, что поворачивает у озера, уходит резко вниз, на юг, по всему видно – ход идет под озером, в долину… Если Волод воспользовался именно им – он уже снаружи, мы его упустили. Ясно, что число его приспешников не ограничивалось Мартоком, скорее всего, они все еще здесь. Мы их ищем. По подземному ходу я велел пустить собак. У меня всё. И Эвъятар вновь застыл, лишь доспехи скрипели от дыхания… - Честно говоря, - промолвил Великий Айн задумчиво, - я даже затрудняюсь сказать, что лучше: что бы он сбежал из Кедрового Оплота и оставил нас спокойно праздновать День Березы, или что бы оставался здесь, давая нам скорую надежду его поймать… Нимрод помолчал. - Великий Айн, - Эвъятар вновь обратился к Нимроду, но на сей раз голос его звучал тихо, робко, - у меня к тебе просьба. Почти личного порядка. Речь идет о похоронах четырех стражей, погибших этим утром. Возможно ли сочетать их погребальный обряд с чествованием Дня Березы и фрейи Грю, позволительно ли в День Песни Всего Живого воздать должное его защитникам, прилюдно, всенародно? Поверь мне, Великий Айн, они того заслуживают. Нимрод вопросительно взглянул на Вею. Та утвердительно покачала головой. - Позволительно, Эвъятар, а учитывая все существующие обстоятельства - даже желательно. Поговори с Сёстрами Силы, обговори церемониальные подробности, подготовь и свое короткое поминальное слово – именно в том духе, в котором ты сейчас выразился… Мы проведем ритуал у самой Святой Березы-матери, в самом начале, сразу 227

после открытия. Пусть установят помост с телами и караулом у них, в общем, всё, что у вас полагается в таких случаях, а затем – торжественная кремация… - Матерь Вея, - сказал Эвъятар и понурил голову, голос его дрогнул, - к сожалению, это невозможно: действие того же яда, что и в случае с Мартоком. Фрим Вальдерим полагает, что он может быть заразен. Тела находятся в оцинкованных ящиках, мы не можем кремировать их в соответствии с обрядом. – Эвъятар сокрушенно покачал головой, - все, бывшие с ними в контакте, прошли полную стерилизацию и находятся в карантине. В зале повисла тягостная тишина. Все были подавлены услышанным, оценивали степень опасности. Я переводила взгляд с Веи на Великого Айна и поймала себя на том, что всеми силами пытаюсь вникнуть в технические подробности, тактику и логику противника, во все сообщенные и недосказанные мелочи, и поняла я, что делаю это исключительно для того лишь, что бы не думать о сказанном мне Бурвилем: \"добро пожаловать домой… привыкай к воспоминаниям… считай, что ты родилась заново, на сей раз – у себя на родине… кому, как не тебе, величать меня дедушкой…\" Я взглянула на кресло справа от Веи, то, где сидел Бурвиль. Кресло было пусто. Бурвиль исчез. *** Я стояла на боковой веранде замка-дворца и глядела в сад. Скоро должно было зайти солнце, и длинные тени цвета темной зелени мягко покрывали его, как плюшевым плащом. Пряные травы тонули в папоротниках и длинные, густые лучи заката выхватывали из потаенного бархата то ярко-голубой барвинок, то скальную лилию, то пунцовеющий анемон… Воздух дышал настоянным на травах летом, началом лета и концом дня… нега… истома… даже птицы стихли, опьяненные этой полнотой живого, той, что за пределами любого дополнения, казалось – скажи слово, проведи рукой, - и полнота его не дозволит, вытолкнет из себя, а всего-то и можно, что стоять вот так, недвижно, немо, - лишь так возможно быть допущенным до полноты, до чести ненарушающего присутствия. За моей спиной так же неподвижно стоял Элем и я знала, что он ощущает то же, что и я, как и я очарован он магией заката, заката священного Дня Березы, Дня Песни Всего Живого. 228

Но вот, издалека, и, словно, отовсюду, в гармонию вплелась мелодия. Она появилась столь неслышно, столь естественно и плавно, будто была порождением самой полноты, ее проявлением во звуке. Но я знала, что совсем рядом, за поворотом, на поляне, что вокруг Березы-матери, уже всё готово для открытия торжества, что сотни и сотни людей Рода безмолвно стоят вокруг, застывшие в благоговейном трепете, так же, как и я с Элемом, застигнутые очарованьем, околдованные… А мелодия… мелодия была флейтой Лиля, это он вплетал свою гармонию в гармонию целого, богатил его, лелеял, вёл за собой и, одновременно, вводил в него всех окружающих. Да, Лиль был чаровником, кудесником, его слушались сферы… Мелодия росла, крепчала, звала за собой, и я поняла, что мой черед идти занять свое место у Древа, украшенного льняными лентами, цветками омелы и берестяными кружевами, самоцветными нитками и дарами лета – мёдом, нектаром, соком… Я появилась на поляне как раз в тот миг, когда последний краюшек заходящего светила скрылся за горизонтом, мелодия флейты достигла ликующего крещендо, а люди Рода ответили на него звонким хором – священным песнопением в честь Березы-матери. Славься Береза, матерь всесущая Белая телом, жизнь дающая Радостью полная, соки несущая Ладом ведомая, благость дарящая Я знала свое место в ряду окоёма, объемлющего священное Древо. Мы, жрицы-хранительницы, взялись за руки и медленно вознесли их ввысь. Славься во благо Света и Силы Славься в Земле, славься в светилах Множь красоту, расточай состраданье Чадам бессчетным многим и малым 229

Матерь-Вея обходит священное дерево трижды, каждый раз праведно окропляя его в такт песнопению: первый круг – березовым соком, второй – оленьим молоком, третий – вечерней росой. Вейся ветвями, листвой серебрись, Росами мойся, ветрами кружись Почками зрей, соком броди Славься, Береза, матерь Земли! Мы образовали три малых кольца вокруг Дерева, и повели хоровод, каждый круг – в противоположном направлении, ритуальным тройным переступом. Вея завела речитатив на сердале и, как положено, на каждый седьмой открытый слог все мы отзывались на ее соло. Красота и сила древних текстов были столь велики, а слаженность наших шагов, движений и голосов столь безупречна, что гармония сотворённого нами целого порождала неохватную, всепоглощающую, вводящую в транс мощь. Мы знали это, и никогда не затягивали ритуал до через чур опасного накала. Вот и сейчас, после положенных двенадцати полукружий, Вея опустилась голосом до нижних тонов (корней), а затем враз взметнулась ввысь (и мы взметнулись руками ей вслед), к кроне, к восходящим сокам, к темнеющему поднебесью. Ритуал открытия Дня Березы был соблюден, теперь празднество можно было считать открытым, за исключением одной неизменной детали: переход от священного Дня Березы-матери к традиционному, но светскому в основе своей, Дню Песни Всего Живого совершался с помощью особой баллады, что служила этаким узким мостиком, соединяющим сакральное и земное, дух и тело. Эта песня уже давно превратилась в неофициальный гимн Земли, негласный пароль- принадлежность людей Рода. Где бы, в каком бы из уголков Большого Мира не встретились двое наших соплеменников, одной строчки этого гимна бывало достаточно для взаимного распознаванья. Вот и сейчас в наступившей тишине, в чистом синеющем воздухе, неведомо откуда раздался кристальный девичий голос: На краю, на грани, на пределе, 230

Где за высью гор таится даль, Стражи-ели устремляют стрелы Охраняя заповедный край. Мелодия была медленная, величавая, она неслась вширь и ввысь, заполняла пространство, вливалась в души, и каждый, слышавший ее, приложил к сердцу сжатую в кулак правую руку – в знак принадлежности Земле, Роду, заветам предков. Грю внезапно остановилась, взяла меня за руку и, заглянув глубоко в глаза, сказала: - Запомни эти строчки, Сюр Гном, запомни их слово в слово. Где бы ты ни был, скажи их на любом языке одному из нас – и тебя признают, - она помолчала и добавила задумчиво и грустно,- хотя с тех пор, как Волод… сама принадлежность к людям Рода уже не является, к сожалению, залогом преданности Земле… И всё же, Сюр Гном, ты обязан знать эти строчки наизусть! Мы вновь тронулись в путь, по грудь утопая в тумане, и Грю вернулась к своему рассказу. - Я стояла и внимала торжественному гимну. Кольцо жриц-хранительниц в туниках различных цветов, обозначающих их орденскую принадлежность и степень посвящения, окольцовывало священное Древо. Вкруг них шло внешнее кольцо светской знати: в центре – Великий Айн Нимрод, от которого расходились веером дворяне, приближенные, главы духовных обществ, старейшины грундов, и те, кто были удостоены высокой чести в силу тех или иных личных заслуг – Лиль, Эвъятар, Ольбрих, Вальдерим, - я видела их всех. За внешнем кольцом в свободном порядке должны были стоять все, кто пришел на чествование – любой человек Земли, из любого долинного или горного грунда имел полное право принимать в нем участие. Однако же, к 231

удивлению своему, я увидела, что между внешним кольцом и народом на сей раз шло еще одно, причем двойное, плотное кольцо – кольцо лучников в полном боевом облачении, первое из них, внутреннее, состояло из настоящих великанов. Они были в легких кожаных доспехах, блестящих свежим, темно-красным лаком. Руки на луковищах, стрелы на тетиве, направлены ввысь. За ними, припав на одно колено, расположился второй круг: луки воткнуты в землю, стрелы наизготовку. Все они неусыпно следили за собравшимися людьми, за каждым движением каждого. Да, на сотню отборных бойцов гвардии Эвъятара была возложена ответственность за безопасность торжества и мою собственную. Но, как вскоре стало ясно, этого оказалось недостаточно, и сотни зорких глаз смотрели вовсе не в том направлении… Песня близилась к концу, без всякого музыкального сопровождения, чистая акапелла И какие б беды не настали Кто б ты ни был – мал или велик, - Побратим в Кольцо Живое станет, Отзовется на призывный Клич! Сумерки сгустились до глубокой, почти непроглядной синевы. По традиции, с завершением песни должны были по единому знаку зажечься сотни факелов и разноцветных фонариков – голубых, фиолетовых, зеленых, золотых… Я с нетерпением ожидала этого феерического зрелища, всякий раз изумлявшего меня заново. Резкий чужеродный скрежет вторгся в гармонию гимна, раздирая слух, руша очарованье…, спустя миг он превратился в ужасающий грохот. Святое Древо, Береза-мать, затрепетало всем телом, и мощная ветвь столетнего великана обломилась с жутким, леденящим душу стоном вниз, на стоящих под ним жриц. Всё смешалось, песня смолкла, 232

послышались нестройные крики, приказы, один за другим спешно зажигались факелы. Что-то просвистело у самого моего уха, мелькнуло черным, унеслось прочь. Меня тут же окружило не меньше дюжины людей, здесь были Эвъятар и Вея, Дан и Великий Айн и, конечно же, Элем. Десятки огней ярко осветили поляну и мы увидели. Береза-мать была изуродована, перекошена. При полном безветрии она вся содрогалась от боли, гнева, стыда… Из открытой раны обильно истекал густой, зеленовато-янтарный сок. Под обрушившейся ветвью, точнее, толстым ответвлением ствола, были погребены четыре тела. Трое из них, судя по мантиям, были жрицы, одна из них слабо стонала, две другие – безмолвствовали. Четвертый человек не был жрицей. Темным пятном выделялся он на фоне серебристой листвы, мы обступили его: серо-зеленый пятнистый комбинезон с плотным черным капюшоном и такие же перчатки-митенки, высокие коричневые ботинки, комбинезон весь в кармашках и застежках, в руках мертвой хваткой зажат арбалет, совершенный, мощный, с оптическим прицелом и двойной мануэлой, - \"Последняя модель\" – определила я сразу. На лице – черные резиновые окуляры с цилиндриком на лбу – прибор для ночного виденья, всё из Большого мира, стандартное снаряжение спецназа, я и сама тренировалась на подобном в качестве кадета Внешнего Дозора. Из-за плеча его выглядывал колчан с полу-дюженой стрел с длинным, темно-синим оперением. Человек был мертв, это было ясно с первого взгляда, о чём красноречиво свидетельствовала вся изломанность его позы, свернутая набок голова, остекленелый взгляд. Картина была достаточно ясна: чужак загодя пробрался на Священное Дерево и затаился, выжидая урочного часа. Стараясь занять наиболее выгодную позицию для выстрела, он пробирался всё дальше по стволу, пока тот не обломился, обломился, калеча себя и спасая меня. То, что перед нами был чужак, не вызывало не малейших сомнений, и не потому, что он был экипирован Большим Миром, просто ни один человек Земли, сколь бы ни был он предан Володу, сколь не ослеплен был бы 233

ненавистью, - не осмелился бы на столь чудовищное святотатство, на столь неслыханное осквернение. И еще одно. Он всё же успел выпустить свою стрелу, именно она и была тем, что просвистело у меня над ухом, но сделал он это, очевидно, уже в падении и ошибся всего на чуть-чуть. Стрела глубоко вонзилась в траву, ее предусмотрительно оградили стражей. Вокруг меня суетились люди, высвобождали погребенных под стволом жриц (одна из них позже скончалась, несмотря на все наши усилия), кто-то взял меня под локоть, отвел в сторону, усадил на траву, поднес кружку с чем-то пряным… Всё это я видела и слышала, как в тумане, в ушах стоял гулкий предобморочный звон. Я была в шоке. Только сейчас на меня обрушилось всё по-настоящему. Покушение в Тронной Зале, ночная болезнь, утреннее заседание совета, ошеломление от появления Рады и Тимны, потрясение Бурвилем и всем им сказанным…, - всё это находилось где-то на задворках сознания, интуитивно я не давала этому полного хода, рассчитывая, наверное, разобраться во всём потихоньку, попозже… Но сейчас я прозрела, у меня открылись глаза, и я ужаснулась всей бездонности зла, перед которой мы предстали. Нет, это не было покушением на меня, это было покушением на Березу-матерь, на сам Дух Земли, на все святое моего народа! Это была война. Наконец-то я осознала это. По-моему, именно тогда я вмиг повзрослела (или постарела?) на добрый десяток лет, насквозь проникшись непреходящей грустью, навек растеряв мой прежний беззаботный смех… Именно с этого момента стала я той непримиримой Внешней Дозорной, которой слыву поныне… Постепенно шум в ушах стих, стихло всё, на его место пришла огромная, как сиротство, пустота. Помню, я оперлась на чью-то руку, подошла к Березе, обняла ее теплую, гладкую кору в берестяных завитках и разрыдалась, горько, навзрыд. И Береза-мать плакала со мной вместе, друг друга орошали мы слезами, и все усилия оторвать меня от Древа были тщетны. Наконец, слёзы мои иссякли, я смолкла, но еще крепче обняла ствол, прижалась к нему всем телом, стремясь защитить и, в то же время, обрести защиту, успокоить и обрести успокоение. 234

- Люди Рода, - услышала я издалека голос Великого Айна, - все вы видели, перед каким врагом мы стоим. Никогда еще, за всю историю Земли нашей не было ничего чудовищнее и гнуснее. Народ Земли вступает в войну! В Войну Священную! И врагу нашему не будет пощады! Каждый из вас отныне – воин, каждый – борец за благо Рода, за его честь, веру, заветы предков! День Песни Всего Живого стал сегодня днем великого траура и горя, днем позора и стыда, днем трусости и подлости, днем мерзости и святотатства. Пусть же станет он и днем великой мести и сплоченности, братства и отваги, преданности и доблести, веры и чистоты. И да исполнятся помыслы наши устремлением, а десница – отвагой, ибо все наши силы, мудрость и вера потребуются для одоления темных. И мы их одолеем, люди Рода, одолеем, иначе не быть нам более народом Земли! Да свершится! Глухой, грозный гул дал ему ответ. Я оторвалась от Древа, повернулась и… не увидела ничего, только кожаные доспехи обступивших меня воинов. - Дайте мне пройти, - сказала я тихо. Никакой реакции. Верные полученному приказу, они окружили меня живой стеной, напрочь отгородя от мира. Это были настоящие великаны, плечи каждого приходились много выше моей головы. - Дайте мне пройти! – повторила я громче. Ничего. И тогда я вскричала Голосом, вложив в него весь свой гнев и ярость, боль и непримиримость: - Дорогу! 235

Стена стражей распалась веером, мне открылся проход. И я пошла туда, где в скоплении огней звучала речь Нимрода. Ко мне подбежал Элем, протянул руку в просительном протесте, я отмахнулась от него. Мне заступил дорогу Эвъятар. - Прочь! – прокричала я, и Эвъятар исчез. Я шла на свет. Вот еще двое – Дан и Вея, они встали у меня на пути, не намереваясь сдвинуться ни на шаг. Не знаю, как я выглядела, но, очевидно, страшно. Дан изменился в лице, глядя на меня, как на привидение. - Прочь с дороги! – я простерла руку к Вее, взгляды наши встретились, Вея попыталась воздвигнуть щит, я разбила его вдребезги, даже не замедляя шага. Я проснулась. Великий Айн стоял на торжественном помосте, превращенном в траурный, на нем вряд покоились четыре оцинкованных гроба с останками убитых стражей. Они были покрыты темно-бирюзовыми полотнищами с веткой дуба на них – символом рода Эвъятара. Я поднялась на помост. Великий Айн замолчал на полуслове. И вот я смотрю в огни, их сотни и сотни, с каждым мигом их становится все больше, так разгорается костер, пожарище. Я стою лицом к моему народу открыто, у всех на виду. Тихий шелест проходит по толпе, проходит и стихает. Я поднимаю обе руки ввысь, словно призываю небеса в свидетели, словно черпая в них силы. Я простираю руки пред собой, словно стремлюсь всеобъемлить собравшихся, объять их волю, оголубить, защитить. 236

Я склоняюсь перед ними в низком земном поклоне, застываю на долгий миг, встаю в полный рост, поднимаю правую руку, сжимаю ее в кулак, разнимаю пятерней, сжимаю вновь, - то древний ритуальный знак обета, клятвенной присяги. Я говорю, и Голос мой, кажется мне, несется по всей Земле, по всем селениям и грундам, крепостям и заставам, хижинам и дворцам, каждый человек Рода, где бы он ни был, слышит в тот вечер мои слова, они достигают самых далеких пределов, опережая всех княжьих гонцов. Потом об этом сложат легенды и песни, но то будет потом… - Я, Грю, дочь Греи из Долинного Грунда, в священный день Березы- матери, в лето второго года Новой эры, стоя здесь перед вами, перед сферами небесными, под сводом Мирозданья, клянусь и обязуюсь: - до последнего дыхания стоять на страже Земли, охраняя ее от всякого зла и напастей - свято блюсти заветы отцов, устои Духа, Веры и Знания - бороться за благо Всего Живого, сея свет в мирах - во имя Чутких и Тонких, Могучих и Добрых, во имя Чуда! - и пусть девизом моим станет: Где я – там темному нет места! - Да услышат Сферы и Духи: клятва моя - священна, обет – вечен! … А затем произошло невероятное: Великий Айн Нимрод, правитель всех долинных грундов, Владыка и Властитель, мой нареченный отец, пал предо мной на колени, склонил главу, поднес сжатую ладонь к сердцу, произнес присягу. И народ, все до единого, пал на колени с ним вместе. 237

Великий Айн встал по мою правую руку, а его место уже занял Дан, мой командир во Внешнем Дозоре, принося коленопреклоненную клятву. За ним – Эвъятар, Лиль, Ольбрих и Ливсток, Вальдерим и Элем, Эрез и Ялта…, придворные и знать, воины и слуги… Ко мне тянулась бесконечная череда людей и каждый из них склонял голову, принимая обет. А поляна пред нами, – факельная, полная огнем поляна, – чудесным образом преобразилась: то не была уже беспорядочная толпа собравшихся на праздник пришлецов – люди группировались по селениям, грундам и кланам, школам и орденам. Откуда ни возьмись появились знамена и вымпелы, вот – светло-зеленое полотнище Долинного, моего родного селения; вот – фиалковый стяг Лугового; там – бирюзовое с белой полосой знамя Озерного; тут – знамя Верхнего: три горизонтальные полосы – белая, голубая, синяя… Еще и еще становились люди под стяги, делились на ряды и семерки, на дюжины и полусотни, словно прямо сейчас, с места, готовы они тронуться в путь, на бой и оборону отечества, опоясать неодолимой стеной Землю свою, всё ценное, любимое, родное… Позже мне рассказывали, что то же самое происходило одновременно во всех уголках Земли, что мои слова присяги и обета действительно разнеслись повсюду и были услышаны сердцем каждого, даже за пределами Земли, в Большом Мире. Если и вправду было именно так, то объяснением тому может быть лишь одно: совершенно непостижимым для меня образом мне удалось создать всеохватное Кольцо Жизни, включив в него всех до единого людей Рода. Такого не было никогда, такого не помнят ни летописи, ни преданья… Но лично меня это не очень удивило: чудо происходит тогда и там, когда и где в нем есть надобность, жизненная необходимость, именно в этом, на самом-то деле, и кроется чудесное. То же касается и людей: народ обретает вождей и героев в момент крайней опасности: вчера – обычный пахарь, монах, учитель, сегодня – воитель и символ… 238

Так и произошло в тот роковой день, удивительная метаморфоза враз вознесла меня на иной духовный уровень, пласт сознания, скрытый до поры во мне самой, а народ… народ оказался достаточно восприимчив и чуток дабы уловить это, что говорит лишь о степени потрясения. Береза-мать болела семь лет, болела несмотря на все наши молитвы, врачевания, дары и ласки… На седьмой год на месте безобразной раны появился молодой росток. Сегодня ему идет уже пятый год, он успел превратиться в сильную гибкую ветвь, в точности повторяющую рисунок прежней. *** Я сидела в карете и смотрела во мрак. Только-только перевалило за полночь, и взошла луна, - тёмно-желтая, почти полная. Карета была неприметной, без гербов, опознавательных знаков, факелов, - обычная крытая коляска. Лишь четверка конников была придана ей в сопровождение, один из них был Дан, другой – Элем. Мы двигались в Прозрачное, на северо-восток, но не по главному тракту, а окольными, почти забытыми и запущенными дорогами, и вместо обычных четырех часов, путь обещал занять всю ночь. Я была одета в походную форму патрульного с кинжалом на поясе. Напротив меня сидела Вея. Она молчала. Молчала и я. Всё, произошедшее в Кедровом Оплоте за последние два дня, исполнило меня какой-то просветленной решимостью, возвышенным, благородным упрямством, неистовостью. И еще я ощущала в себе присутствие новой, неведомой мне Силы. То не были минутные всплески духовного вдохновения, как в Улитке Пространства или в Пралье, когда я сотворила Трель и шантилью, пробилась к Гору и Ульне…, нет, это была постоянная величина, фактор, непреходящая сущность, что обратилась в неотъемлемую часть меня самой. Я стала другой. Я молчала и думала. 239

Прощанье в Кедровом Оплоте было кратким, трогательным и… странным. Странным в основном потому, что никто из присутствующих не знал больше, как же себя со мной вести: в их поведении (включая Вею и самого Великого Айна) сочетались восхищение, преданность и… страх. Да, меня боялись, словно я стала неким ожившим демоном, могучим, своенравным и непредсказуемым, они не знали, как ко мне обращаться, как смотреть, чем грозит им прикосновение ко мне… В конце концов, в них взяла верх этакая смиренная кротость, преданная чуткость. Никогда и никто с тех пор не повышал на меня голос, не отдавал прямого приказа, не относился ко мне, как к юному, подающему надежды гению или необычайно одаренному ребенку, который сам не знает, что делать со своим даром, а потому его надлежит всячески наставлять в уме-разуме. Я не просто стала взрослой, но взрослой, не терпящей по отношению к себе ни малейшего ласкового снисхождения. Я была обладательницей Силы и Знания, и лишь мне одной предстояло определить их границы и мощь. Мы стояли в заднем саду замка, княжья семья и провожатые. Карета была уже заложена. Всё произошло само собой, словно было оговорено заранее. Вея коротко сказала мне, что этой же ночью следует покинуть Кедровый Оплот, \"это скорпионье гнездо\", как она выразилась, и ехать в Прозрачное, а оттуда… \"ты, ведь, и сама знаешь, куда, верно?\" – спросила она тихим ровным голосом, внимательно глядя на меня и, по- моему, впервые за всю жизнь я услышала в нем усталость, да, Вея- матерь была очень уставшей, даже изнуренной и, казалось, еще больше состарилась, если такое вообще возможно. \"Думаю, что знаю, Вея\" – ответила я также тихо. Я и на самом деле знала. Ко мне подошел Великий Айн. Он раскинул руки, приглашая меня в объятья и не решаясь сделать это сам. Я прильнула к нему на долгий миг. - Грю, дочь моя, - сказал Нимрод, - быть может, ты знаешь, что всех нас ждет, мне же сие не ведомо. Мне больно и горько вдвойне, оттого, что всё, что произошло, произошло в Кедровом Оплоте, в месте, которое должно было стать твоим домом. Он и есть твой дом, и я клянусь к следующему твоему приезду очистить его от всякой скверны, ибо 240

чертоги твои должны быть чисты. Чисты настолько, чтобы в них могла бы поселиться святость. А сейчас, в миг нашего печального расставанья, позволь сделать тебе подарок. Ведь всё, что было до этого – Око Рассвета, дворянство, удочерение, - было для меня не подарком, а честью. Это же – мой личный скромный тебе подарок. Нимрод сделал знак, и из темноты сада выступил… конь. Я всегда любила лошадей, хоть они и не числились в ряду моих побратимов. Наверное, любовь к ним передалась ко мне от отца, да еще от Урии – оба они были заядлыми наездниками и большими ценителями коней, но у меня никогда не было лошади, которую я могла бы в полной мере назвать своей. Теперь же передо мной стоял конь, мой конь, и я не могла оторвать от него взгляд. Ибо то был не конь, сколь бы прекрасен он ни был, - казалось, предо мной предстала сама идея лошади, обретшая себя в пространстве и во плоти, словно всё лучшее из всех мыслимых пород лошадей всех времен обрело в ней свое законченное воплощение. Высокий, стройный, изящный и мощный, чуткий, стремительный и невыразимо прекрасный - вот каким был этот конь. В ночной синеве он весь будто светился изнутри мягким голубоватым светом, изгиб великолепной шеи венчала гордая голова, глаза сверкали умом и отвагой, ноздри безукоризненной формы дышали пылом. Я подошла к коню. - Его зовут Рай, - сказал Великий Айн. Рай поднял правую ногу в грациозном приветствии, вскинул голову, пряднул гривой и тихонько заржал. Я обняла его горячие ноздри, заглянула в глаза. Я тут же поняла, что он – мой, всегда будет только моим, его-то я и ждала. 241

- Это прекрасный конь, отец мой Нимрод, - сказала я. – И он, действительно, мой, ты угадал. Спасибо тебе. Затем я простилась с Ялтой и Эрезом, Ольбрихом и Эвъятаром, Ливстоком и Вальдеримом. Никто из них не промолвил ни слова, лишь взгляды, преклонение колен, рукопожатия… Когда я уже обратилась к карете (Вея поджидала меня внутри), - неведомо откуда стремительно выскочила маленькая фигурка, вся в бледно-сиреневом. Это был Истрий. К полному ошеломлению всех он бросился ко мне не останавливаясь и повис у меня на шее, как цепкая обезьянка. Обхватив меня руками, он стал торопливо и жарко что-то лопотать мне на ухо. Я не понимала ни слова, но звуки, ритм, вибрации его вдохновенного лепета наполнили меня целым сонмом сложных, непередаваемых ощущений, полных некоего важного, необычайно важного, но ускользающего от меня смысла. Вот, Истрий замолчал, торопливо ткнулся губами в щеку, разжал объятья и – исчез, лишь сиреневый ветер мелькнул по саду… …………………………………………………………………………………………………………… В окне мелькали придорожные кусты, все облитые лунным светом, время от времени слышалось цоканье копыт по камням. Рай бежал за каретой, привязанный на длинном постромке к лошади Элема. Мысли неторопливо колебались в моей голове в такт покачиванию кареты. Что хотел сказать мне Истрий? В каком из бесчисленных странных миров пребывает его дух, какие истины открыты его чуждому нам разуму? Можно ли наладить с ним связь, и если да, то как? …Бурвиль… дедушка… синтар… сплошные загадки. Я попыталась, было, настроить сознание на точечный поиск в недрах памяти, как недавно проделала это с \"Урочищем\", но тщетно, - то ли сознание отказывалось фокусироваться, то ли знание об этом было запрятано в столь глубокие, ранние пласты, что просто так до них было не докопаться… 242

Я взглянула на Вею. Она, казалось, дремала, подперев щеку рукой, но я знала, что она не спит. - Скажи, Вея, - промолвила я очень тихо, так, что если бы она спала, то и не услышала б вовсе… Вея приоткрыла веки. - …скажи, кто же такой на самом деле Бурвиль и какая-такая тайная связь между нами? Бурвиль сказал, что скоро мне все станет ясно, но я никак… - Грю, - Вея говорила почти шёпотом, столь слабым был ее голос, - ты знаешь, куда мы едем? - В Прозрачное, в Пралью, - ответила я. - Ну да, а оттуда? - Я думаю…, - я слегка заколебалась, - я думаю, мы едем в Сокровенное Урочище, в урочище Трех Сов. Я права? - Да, Грю, ты права. Но поедешь туда ты уже сама, даже таким, как я путь в Урочище заказан. Я не ведаю, сколько в точности времени доведётся тебе там провести и могу предположить лишь в самых общих очертаниях, что тебе предстоит там сделать. События опережают жизнь… Я не поспеваю за ними, это все равно, что пытаться писать по стремнине… Одно лишь могу сказать: в Урочище ты полностью освободишься из-под моей опеки, и территориально и субординарно, ибо там – Другое. Впрочем, - добавила Вея, погодя, - ты и так уже сделала это… 243

И я не знаю, чего мне послышалось больше в ее голосе: горечи, смиренного принятия неизбежного или плохо скрываемой гордости за свою питомицу… - Матерь Вея, - сказала я так же тихо и, по-моему, не менее грустно, чем она, - кем бы я не уродилась, какими бы врожденными способностями не обладала, - не будь тебя, твоей личной \"опеки\", - я никогда не стала бы тем, кем стала. Лучшей Наставницы-в-Духе, чем ты, просто не бывает. По крайней мере, для меня. И ты это знаешь. - Ты стала бы, Грю, тем, кем должна стать, стала бы в любом случае, непременно. Вот, что я знаю. Ты выходишь на большую дорогу, перед тобой – Путь и Миссия, быть может, величайшая из всех, кои выпадали на долю одного человека со времен Исхода. А потому, пока я здесь, среди живых, я всегда буду оставаться твоей Наставницей-в-Духе. Но всё меньше и меньше буду тебе необходима… И Вея бессильно откинулась на подушки. *** Уже давно взошло солнце, во всю распелись птахи, а мы всё еще ехали. Оказывается, мы избрали не просто проселочные дороги, но длинный кружной путь, прихотливой дугой ведущий нас сперва на восток, затем на север, а теперь вот – на юго-запад. Мы медленно крались по предгорному безлюдью. Вокруг была настоящая глухомань. Я никогда не бывала раньше в этих местах, лежащих вдали от всех дорог. Собственно говоря, на север я вообще выбиралась не часто, дальше Озерного была лишь однажды в детстве, в один из своих грандиозных походов с Урией, да и то всё больше по главным трактам, да и в Прозрачном, в Пралье тоже один раз… когда же это было? Господи, два дня назад! Два бесконечных, как века, дня… А казалось, прошла малая вечность… 244

Наконец, к девяти часам утра мы вошли в Прозрачное, с заднего, северо-восточного въезда. Нас встречал Лиль, прибывший на место много часов до нас. Мы были разбиты дорогой, кони и всадники изнурены. Всем нам требовался хороший отдых, что и было предоставлено в избытке. Позже я поняла, что жителям Прозрачного под строжайшим запретом возбранялось как-либо нас беспокоить, а невидимая глазу охрана была разбросана по широкому периметру вкруг селенья: Эвъятар и Вальдерим отрабатывали операции по тактике и стратегии и, сами того не зная, мы были статистами в первых боевых учениях нашего зарождающегося спецназа. В Прозрачном царила атмосфера тихой, сосредоточенной в себе деловитости, которую позже я обнаружила и во многих других грундах. Люди Рода, казалось, прошли некую духовную метаморфозу, словно все разом стали учениками высшей ступени, изменилось отношение к повседневным заботам, радости и горю, любви и страстям. Сознание, будто, раздвоилось: люди продолжали заниматься своим будничным и сиюминутным, но оно не заслоняло боле дальнего и главного, - так человек, плетущий сети или месящий тесто, устремляет свой взор в даль – в будущее, прошлое, чаянное… Движения стали экономнее, решения безошибочнее. Люди стали скупее на слова и улыбки, сдержаннее в выражении чувств… Говорили, что \"долинники становятся горцами\". В сакральных школах даже изобрели термин для нового состояния: созерцательное действо. Тогда, когда я впервые столкнулась с этим в Прозрачном, я приписала всё шоку от произошедшего в Кедровом Оплоте, но вскоре поняла, что ошиблась, что главную роль в этом сыграло Большое Кольцо Жизни, образовавшееся во время моей клятвы-призыва. Кольцо, объединившее на долгие минуты всех до единого людей Рода, что-то такое сделало с их сознанием, и количество перешло в качество. За одну ночь мы превратились в народ воинов, мудрецов, духовидцев, стойких и проницательных. То, что раньше являлось уделом немногих и избранных, стало нормой для большинства, а избранные пошли дальше. Народ земли претерпел эволюционный скачок. Враг сослужил нам добрую службу. 245

Но всё это я поняла много позже… *** Мы сидели у тихого костра, сошел вечер. Языки прозрачного пламени лизали поленья, они потрескивали, дышали хвоей. Костры горели в тот вечер по всему Прозрачному. Люди собирались малыми группами, глядели в пламя, кто-то наигрывал на свирели, кто-то напевал балладу. В Прозрачном, с самого момента его становления было невероятно много музыкантов и певцов, ведь это было селение Ордена Звучащих Сфер и музыка была его главным путем проникновения в Тонкое. Почти сразу была основана Высшая Школа Звука и Пения, в которую стали стекаться со всей Земли, а члены Ордена, гвельды и сказители, напротив, растекались по всем грундам, обучая, собирая местный фольклор, записывая и сохраняя старину. Впоследствии, Орден Звучащих Сфер породил и еще один удивительный феномен: Певчего Воина – сплав духовного воителя и сакрального гвельда. Певчий Воин мог поражать противника голосом, пением и музыкой, но не менее ценно было его умение воодушевлять соплеменников, пробуждая в них новые душевные силы. Певчие Воины стали гордостью Земли и, будучи немногочисленны, появлялись всегда в нужное время там, где были наиболее необходимы. В тот вечер все тянулись к огню, к открытому небу, к музыке Сфер. Я сидела у костра с Элемом, Лилем и Даном. Все молчали, каждый думал о своем. Утром мне предстояло продолжить путь - до Вратной Долины – с провожатыми, а дальше… а дальше? Что же будет дальше? Что ждет меня в Урочище Трех Сов? Кто такой Бурвиль? В чем заключается моя Миссия? Максимум через месяц-два я должна заступать на свою службу патрульной во Внешнем Дозоре. Как отразится это на моей задаче? А 246

как же тогда борьба с Володом и вообще всё, что так стремительно, - неукротимо стремительно! – происходит у нас в Земле? У меня не было ответов… Элему было предложено стать моим постоянным спутником в Большом мире, эдаким пажем-адьютантом-телохранителем в одном лице. Я согласилась с радостью, а Элем онемел от восторга. Но для этого ему предстояло пройти ускоренный курс обучения в Школе патрульных и присоединиться ко мне по его окончании. Уже сейчас он поступил под командование Дана. За полночь Дан извинился за усталость и попросил позволить ему нас покинуть, он прихватил с собой и Элема, коротко обронив: \"С ней Лиль, здесь этого достаточно\". И мы остались одни: я, Лиль, костер и звёздное небо. Лиль достал свирель и полилась странная, грустно-взволнованная мелодия, вибрации звуков были столь обнажены и насыщены, что я почти угадывала слова. То была песня о любви-прощании, о таяньи мечты, о последней утрате надежды на счастье с избранницей, недосягаемой, исчезающей, неземной… Лиль играл песнь-исповедь и по лицу моему текли слезы. Никогда еще со времен ранней юности, когда неуклюжие ухаживания, застенчивые подарки и ревнивые выслеживания Лиля сменились пылкими признаниями и сумасбродствами – никогда еще не выражал он свою любовь ко мне столь откровенно, больно и горько. Да, это было прощание, Лиль знал, что теряет меня навсегда. Он кончил песнь на тончайшей, истлевающей в эфире ноте, и, не глядя на меня пал наземь, распростёрся в неудержимом порыве преклонения и нежности, и непонятно было, кто же на самом деле является его предметом: я? пламя костра? небесные сферы? А может, сама Земля? 247

*** Едва забрезжило утро, как мы уже были на конях после плотного завтрака: Дан, Элем, Вея и я. Мы держали путь почти строго на восток. Кратчайшая тропа в Три Водопада, а оттуда во Вратную Долину лежала через Озёрное, но мы вновь избрали кружную и сразу двинулись к предгорьям. Живописные рощи перемежались озерцами и мало-помалу сменились густеющим смешанным лесом. День был тихим, ласковым, с чудесным нежарким солнцем. Мы поднимались все выше, леса становились суровее, в них все больше преобладали ели и пихты, а еще выше – сосны, можжевельник и камнеломка, вереск и мхи… Наконец, когда впереди забрезжили открытые пространства горных отрогов, мы свернули на север и стали продвигаться по крайней окаемке лесов, не показываясь наружу. К полудню мы забрались достаточно высоко, чтобы сделать привал. Мы избрали, словно созданное для этого место: укромную ложбину, со всех сторон зажатую скалами и густо поросшую непролазным кустарником, кристально чистый ручеёк скатывался с камней и исчезал в зарослях. Не разводя костер, мы пообедали запасенной провизией, напоили коней. Вскоре мы двинулись дальше. Мы шли весь день не останавливаясь. С наступлением темноты вновь остановились на привал, на сей раз – ночной. Забравшись в самую чащу, мы развели небольшой костер. Ночь прошла спокойно. Еще до рассвета мы уже были на ногах и вновь пустились в путь. Три Водопада – самый северный из всех долинных грундов, носил смешанный, горно-долинный характер. По легенде, жители его были выходцами из горцев, вынужденные покинуть свой надел многие века назад после ряда стихийных бедствий, обрушившихся на их район. Сказы говорят об их \"Малом Исходе\", когда люди бежали с гор вместе со сходящими ледниками, камнепадами и селями, оползнями и лавинами, землетрясениями и ураганами, казалось, сама земля выталкивает их, сбрасывает с гор в Долину, стряхивает с себя, как необузданная дикая лошадь всадника… За что – не ведомо, но у горцев по сей день бытует придание о том, как, предавшийся гордыне грунд вознамерился диктовать горам свою волю, и что из этого вышло… 248

Так иль иначе, но люди Трех Водопадов и посейчас слывут наполовину горцами, очень старательно поддерживая это представление о себе. Около полудня мы подошли к намеченной точке: выходу из узкого ущелья, с которого открывался широкий вид на многие мили вокруг. По знаку Дана мы остановились. Он спешился, оглядел местность, отошел немного в сторону, скрылся за соснами. Послышалось глухое уханье кукушки: три долгих раза. Немного погодя – то же, вновь. Ему ответил такой же тройной вороний крич. Дан вышел из-за сосен. - Всё в порядке, проводник нас ждет. Мы спешились и повели лошадей по незаметной боковой тропе вправо и через ярдов десять вышли на поляну. Проводник, несомненно, еще издали успел хорошо нас разглядеть, но если так оно и было - он никак это не проявил. Серой тенью выскользнув из-за деревьев, он подошел к Дану, идущему впереди, и что-то тихо сказал ему. На всех остальных он старательно не обращал внимания. Это был высокий жилистый мужчина лет пятидесяти, одетый в одноцветные серые замшевые куртку и штаны и такие же сапоги, на голове – войлочная шапочка, зеленые, чуть раскосые глаза, длинные седые усы. Проводник тихо свистнул, и на поляну вышла его лошадь – невысокая кобыла пегой масти, она неспешно ступала по траве и камням, и с первого взгляда было ясно, что вот уж не один год приучена она быть незаметным помощником своему хозяину в изнурительных дальних походах. Проводник сел на лошадь и все мы последовали его примеру. Тропа свернула на северо-восток, петляя меж сосен и валунов, непрестанно поднимаясь вверх. Шли более часа. Но вот проводник приостановил 249