Прозелень

Мои пальцы ощутили слабую пульсацию, и я заметила, что она в точности совпадает со вспышками бликов на камне. Волны пульсов бежали от пальцев по рукам, ласкали грудь, плечи, опускались по телу вниз, и вот уж я пронизана ими вся – от макушки до пят. Я забилась в унисон с камнем. Мой рассудок при этом оставался чист, более того, приобрёл какую-то глубинную полноту, словно задействовал скрытые, дремавшие до поры ресурсы. Контакт с Оком Рассвета был установлен. Теперь следовало его упрочить, не прекращая познавать природу камня, его способности и свойства. Я вполне осознавала, что этот процесс может растянуться на долгие дни и недели, но начинать его следовало сейчас: это было моей последней надеждой на пробуждение Энлиль. Я глубоко вдохнула окутавшие меня энергии, надолго задержала дыхание и медленно выдохнула. Я совсем не знала, как именно действует Око: сам ли он содержит в себе неисчерпаемые сути Вселенных или играет роль линзы, ловящей, вбирающей в себя и передающей дальше образы, силы и знания несчетных миров. Не знала тогда, не знаю и сейчас, несмотря на то, что за годы, прошедшие с тех пор, Око Рассвета давно стало моим вторым видением, кожей, сознаньем. Тогда же… я почувствовала, как мой мозг, расширившись до крайних пределов восприятья, вышел далеко за границы всего земного. И вслед за ним, я устремилась в путь. Я не знала: лечу ли сама сквозь и мимо безбрежных миров, расступающихся предо мною, как расступаются волны пред фигурой, венчающей бушприт корабля, - или, напротив, остаюсь неподвижной, а миры омывают меня собою, как омывает нескончанный прибой одинокий маяк в Океане. Впрочем, любые попытки сравнений были заранее обречены – настолько всё происходящее не походило ни на одно знакомое человеческое ощущенье, а то, что ни на что не похоже – ни с чем не сравнимо. Тем более, что обтекание меня мирами сопровождалось и ещё одним поразительным феноменом: моё зренье- восприятие не только неимоверно расширилось, став в силах вобрать необъятное, но и стократно усилилось, проникая в структуры проносящихся сутей. На каком-то субатомном уровне я различала мельчайшие детали строения светил, населяющих их существ и 300

составляющих их энергий. Закономерности развития и роста, движущие ими правила и силы, смыслы и цели существованья – всё это было от меня сокрыто, я лишь видела тончайшее кружево сплетений, филигранную канву мирозданья на глубиннейших уровнях материи и вещества. Цвета выходили за рамки всех привычных глазу гамм, и описать их было бы столь же невозможно, как и окрашенные ими сути. Однако моё зрение пошло дальше - не только обрело способность воспринимать неземные цвета и формы, проникая во внутреннее строение вещей, но вобрало в себя и вовсе, казалось бы, не зрительные качества. Словно все органы чувств сплелись воедино, породив какое-то одно, всеохватное гиперзренье, включившее в себя и зрение, и слух, и обоняние, и… предвиденье или способность к распознаванию следующего мига, если угодно: я могла предугадывать поведение наблюдаемых мною объектов за долю секунды до того, как оно происходило, словно скорость движения моего зрения-осознанья, следящего за их контурами передвижения в пространстве-времени, постоянно опережала их самих на эту самую долю. Звуки были удалённые, притушенные и протяжные, как подводное пение китов или зов гигантского невидимого органа. Запахи и вкусы вели себя так же: подобно звукам, появлялись они не всегда, лишь при каких-то неведомых мне стечениях причин, вспыхивали неярким мерцаньем, и уступали иным или их отсутствию… Чем-то всё это напоминало то непостижное, что открылось мне в Улитке Пространства. Но там главным была Трель: именно благодаря ей и через неё пробудилось во мне восприятие Надземного. Здесь же никакой Трели не было, да и звук вообще не играл сколько-нибудь важной роли, он был лишь сопровождающей, мимолётной частью целого, да и то, не всегда. Но главное отличие было в состоянии самого сознания. Там, в Улитке Пространства, я напрочь потеряла себя в охватившем меня Всём, настолько, что существовала реальная опасность окончательной себя потери без возможности возвращения. Теперь же всё было иначе: на какой бы стадии метаморфоз не обитало моё сознание, оно не покидало меня ни на миг. Помимо чувства обволокшего, мерцающего тепла, оно было спокойным и собранным, как никогда, успевая не только вбирать нескончаемую вереницу сменяющих друг друга картин, со всеми их 301

мириадами подробностей, но и оценивать важность, красоту, упорядоченность каждой частицы в целом. Однако, - сказала я себе, - настало время проверить, насколько же я могу влиять на происходящее, а не просто пассивно его постигать. Ведь настоящая работа с Оком Рассвета заключалась именно в моей способности взаимодействия с ним. Я попробовала сконцентрироваться на одном, проплывающем мимо меня сгустке материи и замедлить его движение. Поток моего мыслеобраза устремился к камню в виде пучка частиц тёмно-оранжевого цвета. Достигнув предполагаемого места в нескольких сантиметрах или миллионах световых лет от меня, пучок преобразился в облако, обволок некий, невидимый глазу объект (быть может, само Око?), - и рассеялся, уносясь вдаль. Помимо этого ничего особенного не произошло. Я не сумела взять происходящее под свой контроль. Но я начала учиться. Если изначально и было какое-то время, оно исчезло. Я варьировала силу и направленность мыслеобразов, их цвет, частоту вибраций, вектор направленности, продолжительность импульса, эмоциональный настрой… Всякий раз с обступающими меня мирами происходили изменения, они несомненно откликались на моё вмешательство, но совсем не так, как мне того хотелось бы: контроля всё не было. Но я не отчаивалась: контакт с Оком был на лицо, просто, мы ещё не вполне научились понимать язык друг друга. В какую-то из таких попыток я почувствовала, как в кончиках моих пальцев заиграла тихая музыка, отозвавшаяся во мне россыпью искрящихся кислинок янтарной кружности и тепла. Одновременно с этим, струенье миров замедлилось. Очень бережно, стараясь ничего не повредить в образовавшейся хрупкости, я повторила посланный мыслеобраз. Музыка в пальцах усилилась, искринки заскользили теплее, янтарней… 302

И тогда я нырнула в этот поток самой себя, нырнула, как ныряет пловец в тёплый, искрящийся солнцем полуденный пруд, с головой, всем своим существом поглощая напоенную солнцем влагу, и в то же время зная, что прыжок его порождает на поверхности вод мягкий, трепетный шелест многократно расходящихся волн, - зная всё это, и очень живо себе представив. Не скажу, что я стала камнем или единым с ним целым. Нет, каждый из нас оставался сам по себе, и, тем не менее, мы были вместе и изменяли себя подобно тому, как пловец изменяет пруд самим фактом своего погруженья. Ведь пруд с пловцом – совсем не то же самое, что до него… Так началось моё познавание Ока Рассвета. Как выяснилось, моя ошибка заключалась в том, что я всё время пыталась изменять свои воздействия на камень посредством посылаемых к нему мыслеобразов, тогда как следовало делать прямо противоположное: манипулировать музыкой камня в своих пальцах. Я не знаю, как это объяснить словами, в человеческих языках нет языковых аналогий. Скажу лишь, что сумев и почувствовав это однажды, такое уже не забывается, как не забывается обретённое однажды умение плавать: ты можешь сколь угодно развивать в себе мастерство, но само знание плаванья у тебя не отнимут уже никогда. Тогда же, первым что я сделала – остановила нескончаемый бег галактик и укрупнила структуру проницающих меня сутей. Мне показалось, что я гляжусь в окошко гигантского микроскопа. То, что прежде представлялось звёздами и туманностями, а затем – не поддающимися описанию сгустками аморфного вещества, - стало и вовсе неописуемым, обретя новые жизнь и обличья. Так, неподвижная на вид материя, бесконечно проницаясь собой под пытливым взором, оживает, наполняясь непредсказуемым в ней движеньем удивительных обитателей. Они медленно перемещались в пространствах объемлющих сфер, меняя формы, окрас и соотношения, характер связей и взаимодействий со средой... без конца, края, повторов... 303

И я, не первый год изучавшая оккультные науки и духовные практики, жрица Орденов, сотворившая Трель, по мнению многих, чуть ли не главная надежда земли и людей Рода, - я смотрелась в это восхитительное, непостижимое всеобъятье миров, как смотрится маленькая несмышлёная девочка в глазок неистощимого на волшебства объектива калейдоскопа, зачарованная, онемевшая от восторга, не знающая, как вобрать в себя все эти красоты и чудеса. «Святые Силы! – только и могла я, что шептать, - сколь же великолепен и безграничен Мир! И на сколько же мы, - умудрённые всей своей вековечной мудростью, - на самом-то деле, ничегошеньки о нём не знаем!» Наверное, что-то отдалённо подобное мог бы испытывать человек средневековья, покажи ему ангел небесный трёхмерное цветное кино. Впрочем, и в нём узрел бы он, наверняка, знакомые ему образы. Я же не узнавала ровным счётом ничего. Предо мною простирались необъятности Вселенных. Любой мысленный мой посыл, тень умысла, намёк на намеренье, - тут же приводили к изменению картины и сочетаемости её частей. Миры ветвились узорами распутий и, вознамерься я отправиться по любому их них – моим исследованиям и открытиям не было бы ни числа, ни края, каждое постижение малого выводило бы меня на всё новые и новые распутья. Изучение их закономерностей и гармоний, иерархий и взаимозависимостей сулило обернуться для меня дорогой длиною в жизнь, а то и больше. И я предчувствовала, что, так или иначе, всё это мне ещё предстоит. Но я вовремя вспомнила о своей изначальной цели. Страшась нарушить установившийся контакт, я левой рукой нащупала Энлиль и установила её перед собой так, чтобы её голова приходилась точно между мною и Оком Рассвета, который я держала в правой. Так, в некоторых из наших практик, «намагничивают» энергией предмет, помещая его между собою и пламенем горящей свечи. Смотрящий концентрируется на свече, пропуская при этом луч взгляда через предмет. Другая схожая техника называлась «методом двойной линзы». В этом случае человек, посылая луч к свече, сперва пропускал его через предмет. Затем, энергия предмета достигала свечи, насыщалась энергией пламени и отбрасывалась назад, к смотрящему, впитавшая уже и свечу, и суть 304

самого предмета, после чего луч вновь посылался к предмету, но уже в новом, обогащенном качестве. В данном случае я не собиралась насыщать Энлиль своей энергией, напротив: пробудить к жизни её собственную, войти в контакт с её сутью так, как входила с бесчисленными мирами посредством энергии камня. Не знаю, чего я ожидала. После всего, преподанного мне Оком, я думала, что готова к чему угодно. Но, как оказалось, готова я не была. Знаешь, как-то раз, в Большом мире, уж не помню сейчас, где – в Токио, Амстердаме, а может, в Нью-Йорке, - я стала свидетельницей картинки, врезавшейся в память на всю жизнь, как это иногда бывает. Стояла зимняя ночь, холодная, промозглая, с мелким дождём, которому, казалось, не будет конца. Он сеял даже не капли, а мельчайшую водяную пыль – бесплотную, невесомую, лишённую всего, что делает воду водой. Светила полная луна, нет, не светила, а едва угадывалась размытым лимонно-зелёным ореолом из-под плотных туч. Зато был фонарь. Улочка была боковая, тихая, ни души вокруг, и этот одинокий ночной фонарь в окружающей его пустоте и безмолвии. Да, пожалуй, безмолвие и нездешний свет и были там главным. Водяная пыль неслышно сыпалась с неба, но, если во всей прочей темени она была ещё и невидима, то вокруг фонаря вовсю проявляла себя: танцевала под ветром вкруг света, словно загипнотизированная им стайка крошечных мотыльков, сотканных из лунного света. И это круженье, подчинявшееся какому-то своему, необычайно сложному, неуловимому смыслу, придавало безмолвию во стократ большую значимость, чем, если бы пылинки не кружили так мертвенно вкруг мертвенного света. Но они кружили… Я поместила Энлиль между собою и Оком Рассвета, и… Всё прежнее исчезло. Галактики и мегаструктуры, огни туманностей и звёздные скопленья, в миллионы раз увеличенные клетки живых существ, музыка, блики, света… Исчезло всё. А вместо этого… Мне показалось, будто я стою на холодном, пронзительном сквозняке, едва опираясь о дверной косяк. Дверь слегка приоткрыта, и оттуда, снаружи, в самую темень меня, пролегает дорожка тусклого, неживого света – отраженного серебра светила или иного источника, дарящего что угодно, но только 305

не жизнь. И в этом узком проёме, под мерным пустым ветром, безмолвно реют крупицы вещества – не капли влаги, не снежинки, даже не пыль – ещё мельче, ещё бесплотнее, ещё безжизненней… крупицы праха. Меня обуяла бездонная тоска, а вместе с нею космический холод. То не было обычное чувство, испытуемое живым существом при слишком низкой температуре окружающей среды, нет, такое вообще невозможно испытать, ибо «испытать» что-либо – значит быть живым. Я же прикоснулась к Небытию. Мои онемевшие пальцы разжались, Энлиль и Око Рассвета покатились на пол, а оболочка того, что когда-то было мною, какое-то время ещё оставалась сидеть, не видя, не слыша, не чувствуя… Потом повалилась и она. Но этого я уже не знала… Меня несла река. Волны цвета спелого молока обволакивали моё тело, а в груди теплился очаг. Он светогрел оранжево и чутко, и мне казалось будто бы рассудок неслышно устремляется во след, туда, где непроглядные туманы сливаются с нездешней синевой, и невода заботливый покой едва не омывает фиолетом… Я вижу берег… Запах первоцвета ласкает слух изнеженной пыльцой, преображаясь в предвкушенье мёда. Я подле улея… Я цветик из цветов, меня колышут полевые травы, и шмель мохнатый надо мной жужжит… и что-то шепчет мне… Он шелкопрядит пестиками лапок, он лепестует хоботком ланит, суля слияние… Я отвечаю ластью… Так вот оно какое, значит, счастье… А я-то думала… - …думала, всё тебе можно, всё и сразу?! - Донесся до меня чей-то голос. – Как же! Ты ведь у нас Принцесса! Нареченная дочь Великого Айна! Духовных Орденов не счесть… героиня всенародная… Я открыла глаза. Но ещё до этого почувствовала на своей мохнатой шмелиной щеке тёплую ладошку ещё меньшего, чем шмель существа, меньшего, но бесконечно более заботливого и родного. Надо мною 306

склонился Бурвиль. Его глаза не лучились привычным весельем, но и грусти в них не было тоже – одна только нежность и спокойная сила. - А вот и нет, не можешь. Да и никто бы не смог так вот, запросто, глядеться в Небытие, да ещё и безнаказанно. Его, ведь, не то, что объять да проникнуться – прикоснуться – и то ожогом души грозит. А ты… Вот беда-то с тобой… Думала, ты всесильна? Ан нет, не всесильна, даже ты – нет… - Бурвиль, прошептала я, - дедушка… - Он самый, кому ж тут ещё, как не мне из нежити тебя вылущивать, как орешек кедровый из прошлогодней шишки? Ну что, жива? Теплится душа в теле-то? - Теплится, дедушка… Я шмелем была. И даже, по-моему, немножко осталась… а до него цветком полевым… а до него… до него… - Ладно тебе, то вспоминать не обязательно. Вот, отвару отпей: красный корень с золотым замешанный, да на травах пахучих настоянный. Глядишь, к вечеру войдёшь в силу. А пока – спи, отлёживайся, набирайся той самой силушки, скоро она тебе, ох как понадобится. - Погоди, дедушка… Ты там что-то такое про Небытие говорил… Где я была? Что случилось? Я всего лишь хотела с помощью Ока… хотела настроить его на… - Да знаю я, чего ты хотела. Несуществующего ты хотела, ясно? А знаешь ли ты, что происходит с теми, кто хочет несуществующего? - страстно, изо всех своих немереных сил, жаждет того, чего нет? Я скажу тебе: они исчезают, распадаются, как личность, как суть, как живое целое. Именно потому, что сами же того восхотели, нет, возжаждали 307

быть там, где ничего нет, обрести Ничто. А если очень чего-то захотеть, то непременно своего добьёшься. Теперь понимаешь? - Но, дедушка… я всего лишь… - Ты всего лишь хотела пробудить к жизни Энлиль и, если уж роса не помогла, то с помощью Ока… - Так ты знал про росу?! И про то, что она… - …и про то, что она не поможет… - И ничегошеньки мне не сказал?! Спокойно дал мне её собирать, и терзаться сомненьями, и отчаиваться… - Грю, девочка моя, иначе было нельзя. Ты всё должна была пройти сама и сама во всём убедиться. Скажи я тебе правду – всё равно б не поверила и стала б меня проверять, - уж я-то тебя знаю. Но главное тут не Энлиль, а Око Рассвета. Тебя нужно было как-то подтолкнуть, наконец, к началу настоящей с ним работы, ведь это, едва ли не главная цель твоего тут пребывания. А работа с камнем, особенно на первых порах познаванья, требует всех сил, всего порыва души, даже того самого отчаянья – без него всё могло бы растянутся на долгие недели и месяцы. А у нас с тобой их нет. Совсем нет. - Значит, ты… - Значит, я сам тебя подтолкнул. Одного только я не учёл: что ты окажешься такой безрассудной. А должен был бы учесть, ещё как должен был! Ты, ведь, поначалу, всё правильно делала. А потом… но мы обсудит это позже, думаю, завтра же и обсудим, коли в себя придёшь окончательно. А теперь, выпей-ка отвар, и баиньки… 308

*** В этой комнате я не была ни разу. Она не была частью того подземелья, куда Бурвиль водил меня в детстве, но наверное, обитала где-то неподалёку. Потолок и одна из стен были каменные, грубо вырубленные в самом скальном массиве. Остальные стены с пола до низкого потолка занимали стеллажи с сундуками, ящиками и коробочками. На тяжелом столе, в строгом узорчатом порядке покоились самоцветы. Их было не меньше дюжины, самых разных. Кое-какие я узнала без труда, - таких огромных сапфиров, изумрудов и рубинов я не видела никогда в жизни, - но другие были мне незнакомы. - Садись, Грю, - сказал Бурвиль. - Садись и достань Око Рассвета. Как только я вытащила камень, он тут запульсировал желтовато- оранжевыми волнами с проблесками зелени и фиолета. - Помести его вот сюда, в центр. А теперь смотри. Комната, и прежде погруженная во мрак, полнящаяся не весть откуда льющимся полусветом, теперь, казалось, и вовсе потонула в темени. И там, в средоточии тьмы, на столе перед нами, стало разыгрываться настоящее световое действо. Камни, окружавшие Око Рассвета, с его появлением буквально вспыхнули, воссияли внутренним свеченьем. Око ответило чередою соплетенных всплесков, камни заиграли в ответ… И вот уже весь стол, всё пространство подземной камеры озарилось необычайно сложной, гармоничной и неописуемо прекрасной световой живописью. Сомнений не было никаких: камни говорили друг с другом! 309

- То, чему ты удостоилась сейчас стать свидетельницей, Грю, называется «сватисатья» - это, если на сердале. А по-нашему – «беседа святого света». А если уж совсем по-новомодному… я уж и не знаю… - Обмен информационными и биополями! Вот, что они делают! – воскликнула я в восторге. – Эти камни обмениваются информацией о себе и… - …и обо всём, что успели впитать и познать за свои, почти бесконечные жизни, - закончил за меня Бурвиль, и его глаза под кустистыми бровями засверкали всегдашней усмешкой. – И им даже не обязательно для этого находиться рядом друг с другом, хотя… близость никогда не была помехой для тех, кто желает общенья. Мы называем это «спутанностью» подобно тому, как сплетаются воедино разноцветные нити клубка, образуя единый узор, так камни, взаимопроникаясь, навеки унесут в себе сути друг друга, и где бы они отныне не были, что бы не происходило с ними в пространстве и времени, - они будут знать происходящее с другими, знать, чувствовать, воспринимать, а если нужно – то и оказывать помощь. Сполохи стихали, сменяясь тихими всплесками светов. - Однако, я привёл тебя в мою тайницу не для того, чтоб ты полюбовалась сватисатьей, хоть зрелище, конечно, впечатляет даже меня, а уж я-то его видал не раз. Гномы… они, знаешь ли, неспроста слывут хранителями подземных сокровищ, - и Бурвиль лукаво подмигнул. – А привёл я тебя вот зачем. Во-первых, эти камни усиляют Око Рассвета, делают его разговорчивее, что ли, более открытым для контакта вообще, а с тобою – в особенности. Что поможет тебе в установлении с ним настоящей связи. А во-вторых… когда ты там занималась самодеятельностью, пытаясь разбудить Энлиль, ты допустила одну важную ошибку, едва не ставшую для тебя роковой. Скажи мне, Грю, что бы я говорил Вее и всему народу, если бы по моей небрежности да неусмотру умудрилась бы ты перейти в мир иной, куда так, сама того не ведая, стремилась, а? Все приспешники Волода вместе взятые не сумели добиться, а старый дурень Бурвиль – удосужился. 310

Ладно, шучу. Но больше такого не повторится, учти! Отныне – никаких своевольничаний! Только учёба, и строго под моим надзором, поняла? - Поняла, дедушка Бурвиль. Но в чём я… - А в том. Когда ты была там, с Энлиль и Оком, я сидел тут, с камнями, и видел всё так, словно был рядом, даже не рядом, а внутри. Потому как, камни эти уже тогда всё знали, чувствовали и умели читать. Я поясню подробно, ибо на ошибках учатся. Так вот, пока ты познавала картины миров, ты всё делала верно: шла по пути постижения возможностей камня и углубления связи. Силой мысли – одной лишь твоей мысли! – ты заставляла его преобразовывать свойства и вид образов мирозданья, проникать в различные его пласты. И это было правильно. Но ты не знала обо всех возможностях Ока, даже не подозревала о них, а потому и доверия к нему у тебя не было. И когда ты вспомнила об Энлиль, то решила применить тактику «двойной линзы» - самую примитивную и настолько небезопасную, что и колдуны-недоучки её опасаются, уж прости меня за прямоту. А ты решила разбудить Энлиль удвоенными силами Ока и себя самой, иными словами: сравнять уровни бытия между тобою и ей. И Око, самым добросовестным образом, постаралось это сделать: не будучи способным вывести Энлиль на твой уровень, оно втянул тебя в тот, где должна бы обитать она. Но, как я уже говорил, пытающийся проникнуться нежитью – умирает, стремящийся постигнуть Великое Ничто – низвергается в него сам. Бурвиль горестно вздохнул и покачал головой, а по мне пробежала волна обжигающей жути. - А всего-то и надо было, что спросить Око об Энлиль. И Око дало бы тебе ответ – исчерпывающий, наглядный и совершенно притом безопасный. Но такая мысль тебе и голову не приходила, хоть это и был самый простой и логичный из всех путей. И всё потому, что ты верила себе больше, нежели камню. А ведь Око способно на куда большее, чем такие мелочи. И тебе скоро предстоит в этом убедиться. 311

- Я поняла, дедушка. – Сказала я виновато и, наверное, густо покраснела в темноте. - Ты, конечно же, прав. Но… есть что-то чего я не уловила. Ты говорил, что твои камни были настроены на Око Рассвета, чувствовали его и правильно читали происходящее. Но, ведь, живого контакта между ними быть не могло никак: с тех самых пор, как я получила Око от Великого Айна, оно не покидало меня ни на миг. Какое-то время камень, правда, находился в шкатулке у Вее, но не может же быть, что… - Ха! – воскликнул Бурвиль, и весело хлопнул в ладошки. – А откуда, по- твоему мнению, Великий Айн получил Око Рассвета?! Да будет известно высокородной фрейе, что большая часть всех камней земли нашей корнями своими уходит в эти горы. И все они – так или иначе, - проходят через вот эти руки, - руки Бурвиля, - Хранителя Урочища Трёх Сов. А с Оком вообще история особая: он из самых драгоценных – редчайший. - Но Матерь Вея говорила мне, что он был создан. Создан трудами людей Гора в поиске синтеза Старого и Нового… - Так и есть, Грю. В настоящем своём виде Око Рассвета уже мало чем напоминает тот первоначальный, редкостной красоты и свойств опал, коим он народился. В этом смысле он и вправду был «создан». Но к людям Гора он попал именно отсюда. Когда-то Око был одним из них. - Бурвиль указал на камни. - Вот почему им требовалось познакомиться с ним заново, уж больно преуспел он измениться, хоть и не утратил ничего необходимого для узнаванья. Знай же теперь, каким сокровищем одарили тебя, Грю. Знай, гордись и береги. Что же до Энлиль… Я говорил тебе, что она – Оль, т.е. суть из мира Тонких. А Тонкие от нас ушли, и, скорее всего, навсегда. Как это ни прискорбно, придётся с этим смирится. Но ещё говорил я тебе, что Оль, в новом своём качестве, не оставит тебя уже никогда. И это столь же правда, как и то, что Тонких уже не вернуть. Что это за качество и какова будет новая ваша связь – то надлежит познать только тебе самой, тут я тебе не помощник. Но та, прежняя Энлиль твоего детства – не более чем тряпичная кукла. Милая, полная воспоминаний и… неживая. Не пытайся больше её пробуждать, Грю, поверь мне, это невозможно. 312

Мне не оставалось ничего иного, как уныло кивнуть. - Однако, настало время познакомить тебя и с другими, присутствующими здесь личностями. – Бурвиль отвесил почтительный поклон покоящимся на столе самоцветам, обрамлявшим Око. – Как видишь, их четырнадцать. Когда-то их было пятнадцать, и сейчас, на короткое время они соединились. Кто, по-твоему, находится на дне глубочайших морских пучин и наивысочайших гор? Камни. Кто вхож в любую из земных, подземных и небесных сфер? Камни. Кто несёт в себе память обо всех, неисчислимо древних историях Земли, с тех самых пор, как она была новорожденным раскалённым шаром, грудой хаотичных обломков, без воздуха, воды и жизни? Камни. Кто несётся в бездонных просторах Космоса, от звезды к звезде, от галактики к галактике – посланники, вестники, знаки? Камни. Ни одно естество, - будь то животное, растение, металл или сам небесный эфир, - не может сравниться своей памятью с памятью камня. Ибо никто их них не впитал в себя, не видел и не прочувствовал столько, сколько впитал и прочувствовал в себе камень. Вот почему, умеющий приобщаться к энергиям камней, постигает их тайную память, а с нею – получает ключ в самим силам и знаниям мира. - Но, камни камням рознь! Ты, конечно же, поняла, что это отнюдь не простые самоцветы - сапфиры, изумруды, рубины, аметисты, - продолжал Бурвиль. - Нет, дорогая моя, пред тобой возвышаются Короли! - Короли? - Самые настоящие, уверяю тебя. И власть каждого из них над царством своим во стократ превышает в могуществе своём власть величайших из королей земных. Каждый из Королей имеет, помимо известных его имён – древних и нынешних, - ещё и тайное, сокровенное имя, как имеет его и Око Рассвета. Но оно откроется тебе не раньше, чем ты познаешь сполна природу камня, если сам он того пожелает. Гляди же. 313

- Первый из всех – Рубин. Точнее, Король всех рубинов на свете. Имя ему – Одем. Он покровитель жизни и властвует над кровью, рождением и Животным царством, придавая всему живущему силу и волю к жизни. - Это, - Бурвиль указал на зеленовато-жёлтый камень, мерцающий мягким огнём, - Топаз, - властелин всех, подобных ему. Имя его – Патеда. В Большом миру, приручивший топаз, притягивает к себе деньги и власть, а у нас – удачу, самоконтроль и веру в себя. Но и там и тут он ограждает своего обладателя от происков Тёмных и оберегает в движении. Оттого слывёт он Камнем Пути. - А вот – Барекет. – Камень так и искрился яркой зеленью, уводя в глубину себя. – Или по-нашему, Изумруд. Он проясняет память, укрепляет ум, дарует любовь и способность одаривать ею других, разрешает сомненья и терзания духа, проникает в запертые пространства, ломает стены отчужденья и возводит мосты над инаковым. Он - властелин Растений. - Это – Гранат, а ещё Нафах и Римон. Он воплощает собою спелую мудрость, изобилие, и гармонию частей в целом, концентрирует заповедное, замкнутое в себе знание и властвует над тайниками, кладами и гробницами. Он являет символ чистоты помыслов и глубочайшего внутреннего спокойствия человека, постигшего истину мира в себе. Римон – владыка всех вулканов на свете, король Глубинного Огня. - А вот, - Бурвиль остановился перед переливающимся овалом размером с голубиное яйцо. Голубоватый, с золотистыми прожилками, он так искрился богатством сокровенной жизни. – Шафзиз или Сапфир. Камень мудрости, выявляющий истину всех вещей, поступков и мыслей. Область его царствования – ментальный план, заастральные сферы Надземного. - Этот камень ты, конечно, и сама узнала: Бриллиант или Сафейрос. Его непрестанный блеск на сменяющих друг друга гранях, впитывает лучше всех прочих энергии извне, претворяя их в свои собственные. Он и 314

притягивает к себе тёмные силы, и защищает от них – всё зависит от обладателя камня. Его царство – трансмутации и переходы, посему считается он, парящим в пространстве и ответственен за воздушную стихию и переходы между мирами. Быть может именно потому, что зародился в недрах глубин и сам претерпел глубочайшие мутации. - За ним следует Лешем. – Бурвиль указал на оранжево-жёлтый камень, казавшийся живым от полнящего его тепла. – Это Цитрон. Он также дарует удачи, деньги и успех, но не в этом его главная сила. Лешем придаёт удивительное чувство самодостаточности, укрепляет интимные связи близких и наводит мосты меж дальними. Он покровитель отношений и контактов – языков, красноречия и риторики. Посему, считается властелином царства всего рода человеческого. - Следующий за ним – Таркия, а по-нашему – Агат. Камень земли и её корней – как в самом малом и невидимом глазу, так и на уровне всей планеты. Своему владельцу он придаёт практичность, уверенность в земных делах, возвращает в реальность из заоблачных мечтаний, избавляет от дурных снов и бесплодных помыслов. Посему он – властелин Земли. - Далее ты видишь Пахламу или Аметист. Его голубизна и полупрозрачный фиолет говорит о всеблагости, милосердии, прощении, покое души и гармонии с собой и с миром. Он дарует понимание себя и избавляет от страхов. Это камень медитаций и просветлений Духа. Он властелин Астрала. - А вот это – Аквамарин или, по-древнему – Таршиш. Весь пронизанный бирюзою морей, он посланник, вестник, соединитель и проводник различных энергий, а так же их посредник и очиститель. Властелин стихии Воды. Бурвиль указал на чёрный, матово лоснящийся камень, в котором угадывались полосатые промельки и силуэты. 315

- Шоам, - провозгласил он, - или Оникс. Снимает депрессии, изгоняет врагов духа и укрепляет физически, соединяя в гармонии энергии тела и души. Это камень Воина. - Этот камень, жёлтый, как тигриный глаз, хотя в его семействе встречаются самые разные расцветки, - Фантари или Берилл. В его силах не только усилять любую энергию, - полезна она или вредна, - но и раскрывать её потаенный смысл. Ему подвластно понимание всех вещей и процессов. Он – властелин Металлов и всего Подземного, за исключением подземных Вод и глубинного Огня. - До сих пор мы познакомились с двенадцатью камнями, кои были знакомы всем и во все времена, хоть и далеко не всегда люди понимали их качества. Но тут есть и ещё два камня. И об этих не знает никто. На столе и вправду лежали ещё два камня, по обе стороны полукольца, замыкавшего Око Рассвета. Оба были тёмные, непроницаемые, и вполне могли бы казаться простыми обломками горной руды. - Вот это, - Бурвиль указал на меньший из них, неправильной формы и странной для глаза конфигурацией углов, - Чинтанья. Он часть очень необычного метеорита, посланника Дальних Миров. Чинтанья обладает поистине удивительными свойствами, многие из которых до сих пор не изучены до конца. Одно можно сказать с уверенностью: этот камень несёт в себе энергии самого Космоса и семена неземной Жизни. Он и Учитель, и Наблюдатель, и Страж. С его помощью человечеству в скором времени надлежит приобщиться к совершенно новым энергиям, открыть непознанные пласты сознанья и сферы Бытия. Это камень Будущего. - А это – камень Прошлого. – Бурвиль показал на последний из камней – округлый, с тусклым, металлическим отсветом. – Геомант. Ни один учёный Большого Мира, ни один исследователь земных недр не держал в руках ничего подобного. Он старше любой из наидревнейших пород 316

Земли, старше даже её самой. И всё же, он является её частью и происходит из глубиннейших недр, непосредственно примыкающих к полужидкому ядру планеты-матери. Геомант несёт в себе знание обо всех и всём, что когда-либо существовало на планете в течение неисчислимых эонов лет. Это камень Времени и Памяти, с его помощью можно проникать в сознание Древних, черпая их мудрость и силу. - Как видишь, Грю, их четырнадцать. Око Рассвета был пятнадцатым. Сообщаясь энергиями, они насыщают друг друга, а того, кто находится в энергетическом центре, на пересечении силовых линий - и подавно. Только представь себе, какими знаниями и способностями-в-себе наполнилось сейчас Око Рассвета. Я не случайно сказал «способностями- в-себе», ибо пока что они сокрыты, как нераспустившийся бутон. В твои задачи входит помочь ему распуститься и расцвести. А вместе с ним – и себе самой. И это ещё одна из причин твоего пребывания в Урочище Трёх Сов. А теперь, давай-ка выйдем отсюда, и дадим Королям пообщаться без нас, это им потребуется. Я брела за Бурвилем подземными коридорами, ошеломлённая увиденным и услышанным. Но что-то всё ещё не давало мне покоя. - Дедушка, ты говорил, что увидел через твоих Королей всё, что со мной происходило, потому и пришёл на помощь. Но они тогда ещё не встречались с новым, изменённым Оком. Как же ты сумел… - …настроить их на него и тебя? – Бурвиль хитро улыбнулся. – Мне кое- что помогло, достаточно было показать Королям вот это. И он достал из кармана маленький свёрток. Я взяла его в руки. Он оказался сложенным вчетверо бархатным платком. Я развернула его и увидела… льняной ползунок. - Он был на тебе, когда тебя впервые привезли в Урочище, тебе тогда и двух не было. До Ворот-в-Никуда тебя привезла матерь Вея, следуя 317

букве древних пророчеств и преподала Тимне. А та уж перепоручила тебя мне и Авигайль. В твоём младенческом ползунке, уже тогда, заключалось всё твоё естество. Но, для пущей верности, я прибавил к нему пару волосков, случайно оброненных тобой уже сейчас. Вот так, девочка моя, как видишь, всё просто. Я прижала к лицу матерчатую тряпицу – чудом сохранившийся клочок моего детства, и вдохнула в себя. Запах дома исходил от неё так остро, что пред глазами моими тут же высветилась картинка: ярко пылает очаг. Отец мой Фрэм сидит в глубоком своём кресле и задумчиво смотрит в огонь, покачивая на руках рыжеволосую Ульну, а мать Грея, неспешно ворошит угли. Меня окутали запахи топлёного молока, жареных каштанов и чего-то ещё, неуловимого, но бесконечно родного. И я расплакалась. *** - Смотри, Грю, это – Скальный Шорох. Сейчас он выглядит по- обычному, серым, но в полнолуния напивается лунным светом, серебрится зеленовато-жёлтым, испуская мягкое сиянье в темноте. Тогда-то его и следует собирать, высушивать и смешивать вот с этим вереском, видишь? Его называют «волчьим мехом». Бурвиль говорил всё это, сидя на камне на вершине холма, не вполне ещё отдышавшись от крутого подъёма. - Нет, - вздыхал он, отираясь огромным красным платком, - не для моих годков такие восхождения… Но чего только не сделаешь во имя… как ты это назвала? «Научный эксперимент»? Ну так вот, пучок Скального Шороха ты найдёшь в кладовке за кухней, он свисает там с третьей балки слева от входа, а мешочек с толчёным «волчьим мехом» лежит в коробе берестяном, что под клетчатой скатертью на столе, справа от входа. Смешиваешь их в пропорциях два к одному в пользу Шороха. Смесь заливаешь водой, да не всякой, а той, что в бадье дубовой под столом стоит. Поставь в печь томиться, до кипения медленного, пока 318

вода не истаится, а зелье не загустеет кашицей. Затем переложи её в ступку из серого камня, добавь две ложки льняного масла и четыре капли эфира Голубого Колокольчика. Пузырёк с ним на полочке найдёшь, там всё подписано. Затем, добавь пчелиного воска, вот столько, примерно, - Бурвиль показал на свой сжатый кулачок. – Вновь на огонь поставь, подогревай да помешивай, до получения однородной массы. И чтоб никаких у меня комочков! Вот так ты и получишь мазь Лунного Корня, коей нет и не было равных. Смотри у меня, Грю, коли что не так будет – сразу учую, по запаху, в дом ещё не войду, - а учую! И тогда… Бурвиль говорил, сидя на вершине холма, а я… я видела и слышала его в Оке Рассвета, в нашей рабочей камере, глубоко под землёй. В этом и заключался «научный эксперимент». Точнее, очередной экзамен на моё умение управления Камнем. За последние недели их было не счесть, один коварнее и неожиданнее другого. Да, Бурвиль оказался на редкость строг и изобретателен, почти столь же строг, сколь и добр. Наставления не случайно изобиловали мелкими подробностями и деталями: достаточно было не уловить хоть одну, не расслышать название ингредиента, место или пропорцию состава, - и всё, мазь бы не получилась, я провалила бы экзамен. Трудность заключалась в установлении чистоты и стабильности связи, а она зависела от постоянной, до предела напряженной чуткости. И это было совсем не просто. Я держала Око в руках и смотрелась в него так, как смотрятся в волшебный кристалл. И всё же, не совсем так: звуковые картинки, проявлявшиеся пред моим взором, не были прямым отражением потустороннего, как то бывает в магическом зеркале. Не были они и «окном в иные миры» на подобие тех, что я видела в детстве в подземелье Бурвиля. Нет, то было странное, ни на что не похожее состояние сознанья, пробуждавшее объёмное, трёхмерное виденье где- то там, на полдороги между мною и Оком. От качества моего настроя зависела его чистота, устойчивость и полнота. В том-то и заключалась вся сложность: то и дело ослабевал звук, изображение покрывалось рябью цветных волн, а на какую-то секунду исчезло вовсе, сменившись картинкой с птичьего полёта, словно я взлетела на километровую высоту. Одновременно исчез и голос, и я, испугавшись окончательно 319

потерять контакт, судорожным усилием возвратила утерянный фокус. К счастью, я не успела пропустить ничего по-настоящему важного. Да… мои испытания на курсах патрульной Внешнего Дозора казались по сравнению с этим просто детскими шалостями. Обычно я находила их по утрам, на столике у кровати. Очередные задания на день. Нацарапанные на клочках жёсткой бумаги, коры, бересты или кожи угловатым почерком Бурвиля, больше похожем на начертания древних рун, чем на письмена моего народа. «Передать кодированное послание следующего содержания командиру азиатского отделения Внешнего Дозора, в Катманду:…» «Описать происходящее на центральной площади Озёрного с 11:47 по 12:13, включая внешность, одежду и содержание разговора двух людей в зелёных шапочках с перьями» «Процитировать заголовок статьи на 19 странице «L' Monde» за сегодня. Найти газету можно… да где угодно, на твоё усмотрение» «Предсказать курс акций сталелитейных компаний на аргентинской бирже и цены на сорго в Экваториальной Гвинее на всю следующую неделю» «Указать место, зарытого мною камня» «Изменить окрас облака над Кедровым Оплотом с сизого на оранжевый с фиолетом и удерживать его таковым в течение семи минут, начиная с 17:28» «Снять боль в передней правой лапе рыси, в расщелине, что восточнее Сычового Гнезда» 320

«Послать подробный отчёт матери Вее за три последние дня одним всеобъемлющим мыслеобразом» «Зарисовать конфигурации полей в радиусе тридцати метров вокруг Кривой Сосны в аэродинамической прогрессии и с учётом следующих факторов:…» Запечатлеть… передать… описать… предвидеть… изменить… сотворить… Испытания… испытания... испытания… Мне казалось, им не будет конца. Я давно научилась воспринимать Око, как часть себя самой – естественное продолжение органов тела и чувств, простершихся во времени и пространстве вдаль, вширь и вглубь, до неведомых краёв и пределов, если таковые и были – я их не достигала. Одна только сила мысли, напряжение моей воли и чёткость стремлений ставили границы возможному. Я больше не знала ни колебаний в правильности избираемых решений, ни боязни ошибок, как не знает их человек, делающий обычный шаг вперёд, полностью при этом доверяя своему зрению, мускулам, разуму. Око стало мною. А испытания всё продолжались… И вот, в какой-то неуловимый миг я осознала, что изменилась. Изменилась вся, на подкожном, клеточном уровне, как изменилось и моё восприятие мира. До этого, всю свою жизнь, со всеми её достижениями Духа и Силы, открытиями, откровениями, - у меня были всё те же обычные шесть чувств. Сейчас же их стало не просто больше, но неисчислимое их множество, возведенное в степень такой же неисчислимой возможности вариаций, породило уже не количество, но качество – принципиально новое видение и интерпретацию увиденного. И если ещё совсем недавно возможности моего расширенного сознания напрямую зависели от способности контактировать с Оком Рассвета, теперь они стали самостоятельными. Камень поставлял, разве что, 321

начальный импульс. Я знаю, это общие фразы, слова никогда не передадут сути, доколь остаются словами. А когда перестают ими быть, то теряют смысл, оставляя невежду в неведении его, а сокровенное – потаенным. Просто, отныне я сама могла решать: созерцать ли мне невидимые глазу дуновения звёздных ветров, вплетаться ли в них собственным своим дуновеньем, или стать на какое-то время одним из них и быть самой сутью Ветра… Да, объяснить такое словами нельзя… Просто считай, что куколка стала бабочкой. *** - Сегодня нас навестит матерь Тимна, - сказал Бурвиль, появившись поутру. – Оденься подобающе и будь чутка. Несмотря на позднюю осень, день выдался солнечным, хоть и ветреным. Над нами вовсю шумели сосны, а кустарник так и шептался блуждавшими бликами теней. Воздух проникся тревогою ожиданья. Дуба, гревшаяся на позднем солнышке у входа в наше жилище, настороженно навострила ушки, затем глухо зарычала и, наконец, неохотно поднялась с места: уж больно она растолстела за лето, да и лет ей было немало. На крутой тропе, из-за поворота, возникли двое. Их гибкие фигурки в серебристо-зелёных цельных комбинезонах удивительно вписывались в окружающие их скалы, покрытые такими же серебристыми мхами и лишайниками. Они ступали, нет, скользили, почти паря, в идеально отработанном танце, где каждое движение выверено и согласовано принципами гармонии, красоты и целесообразности. И камушек не шелохнулся под стопами. Через плечо у них были переброшены луки и кожаные колчаны. По приближении, я, к своему удивлению, различила в них двух девушек, точнее, юных женщин. Их волосы были острижены по-мальчишески коротко, а натренированные тела так и играли мускулами от избытка молодости и силы. 322

Не дойдя метров пяти до медведицы, они, словно по мановению невидимого знака, остановились, присели на одно колено, и замерли живыми изваяньями, - две совершенные в красоте своей статуэтки стражей, зорко всматривающиеся в окрестные горы, по разные стороны от входа в обитель Бурвиля. Их лица, словно вырезанные кремнем на кремне, выдавали в них истинных женщин гор. Я знала, что в горных грундах женщины нередко становятся воинами, неся дозорную службу наравне с мужчинами, но видела таких впервые. Впрочем, тут речь шла явно не о простых охотницах: то была не иначе, как личная стража матери Тимны, а это нечто совсем иное… Пока я любовалась этими великолепными образчиками боевого искусства, профессионально, как знаток и коллега, оценивая по достоинству каждую восхищавшую меня мелочь, - предо мною возникла сама их повелительница. Именно возникла, словно материзовавшись из самого воздуха, ветра и солнечных лучей. Секунду назад её не было, я могла в этом поклясться, по тропе она не спускалась точно. И вот – она есть. «Ну и ну, - только и смогла я, что прошептать в мыслях, - и где же твоя хвалёная чуткость, к которой тебя призывал Бурвиль?» Тимна с головы до пят была укрыта тонким шерстяным плащом светло- серого цвета. Две широкие полосы – белая и сиреневая – просекали его наискосок, а большая, тяжёлая фибула из чистого серебра в виде совиной главы с шипастыми рогами, скрепляла его складки. Два жёлтых опала свирепо сияли в совиных глазах. Я почувствовала, как Око Рассвета на моей груди проснулся и запульсировал теплом. И очень вовремя, ибо от Тимны повеяло неизбывным холодом. Всё тот же кинжальный взгляд, та же седая льдистость, та же непреклонная, подёрнутая изморозью, заиндевелость черт. - Фрейя Грю, - приветствовала меня Тимна голосом, просвистевшим, как взмах клинка, рассекающего стужу. Ни намёка вгляда на меня. - Матерь Тимна, - ответствовала я, склонившись в поклоне. - Она готова? – обратилась Тимна в Бурвилю. 323

- Она готова, - ответил ей тот. - Ты уверен? Абсолютно уверен? Понимаешь ли ты, что будет, если ты ошибаешься? - Я уверен. Фрейя Грю готова к чему угодно, включая то, что её ожидает. - Она знает детали плана? - Нет. - Хорошо. Время настало. Приступим сегодня же. Ты знаешь, что делать. Мои стражи останутся при тебе – для помощи и на всякий случай. Они умеют многое. Тимна говорила так, словно меня нет. Ни взгляда в мою сторону, ни нотки тепла и участия, так что мне оставалось лишь гадать: проистекает ли то из неприятия и неприязни или, напротив, из абсолютного ко мне доверия и потому именно – строгости, не терпящей послаблений. Тимна кивнула головой, как бы, всем сразу, и сделала странный жест рукой – резкий, и в то же время, плавный. Плащ взметнулся, повторяя складками движенье, устремлённое ввысь, к дальней вершине слева. Рука оголилась, сверкнув тонким браслетом запястья. Я посмотрела в том же направлении, но не увидела ничего кроме далеко парящего сокола, едва кружащего над чем-то невидимым. Или то был ястреб? Обернувшись, я уже не нашла матерь Тимну. Она исчезла. *** Следующие дни были объявлены «подготовкой к Переходу». Что это за таинственный «Переход», куда и зачем, мне не сочли нужным сообщить – ни сам Бурвиль, ни двое безмолвствующих стажей Тимны. Женщины- воительницы вообще хранили полнейшее молчание, не разговаривая ни с кем – ни со мной, ни с Бурвилем, ни, казалось, друг с дружкой, а их имена остались мне неведомы и по сей день. Но то, что «Переход» представляет из себя нечто, из ряда вон выходящее, было понятно даже мне, хотя бы по одним к нему приготовлениям. 324

Когда я, в наш условленный с Бурвилем час, появилась на кухне, чтобы приготовить что-нибудь вкусненькое для нас к обеду, то обнаружила, что меня опередили. Стражи уже успели навести там свой «порядок»: все съестные припасы, включая даже свешивавшиеся с потолочных балок пучки трав, исчезли, как не были. Кухня была вымыта, выскоблена и очищена от всего, копившегося в ней годами – крошек, пятен, копоти, запахов, самой эманации пищи. Вместо всего этого, на враз удвоившемся по величине пустом столе, красовался ряд баночек, пузырьков и мешочков, подозрительно мне незнакомых. - С этого момента, Грю, ты переходишь на особую диету. – Сказал Бурвиль, всем своим видом показывая, что не имеет ни малейшего отношения ни к самому вердикту, ни к разгрому собственного дома, и что всё это не иначе, как печальная неизбежность, против которой бессилен даже он, хозяин. – В ближайшие дни, - продолжал он виновато, - тебя ожидает нечто вроде поста. Но поста особого: тебе строго-настрого возбраняется потреблять любую обычную еду. Повторяю, любую, включая случайно найденный сухарик, орешек, ягоду или даже сосновую иголку в лесу, если тебе вдруг придёт на ум ею полакомиться. А питаться ты будешь вот этим, - и он без особого энтузиазма указал на баночки и мешочки. – Впрочем, слово «питаться» - именно то самое, т.к. твоя пища будет, по большей части, именно питьём. Не беспокойся, слабость и голод тебе не грозят, напротив, ты будешь утроено насыщаться энергией, но… другой, чем та, которую поставляла твоему телу обычная еда и к которой ты привыкла. - Далее. Твои опыты и эксперименты с Оком Рассвета подошли к концу, по крайней мере, здесь и сейчас они приостановлены и с этой минуты они возбраняются так же, как прежняя пища. Но не думай, что тебя оставляют в полном покое и безделье. Тебе надлежит вести дневник. Очень подробный дневник, где ты будешь описывать в мельчайших деталях всё, что чувствуешь, думаешь и чувствуешь о том, что думаешь – всё происходящее с твоим телом, душой и разумом, включая сны, видения и тени видений. Так что, не упускай ничего, сколь бы незначительной мелочью оно бы тебе не казалось. 325

И Бурвиль выложил предо мною толстую тетрадь в обложке из мягкой бересты. Я открыла её. Листы были матерчатые, льняные, а в ручке для письма, как оказалось, находился черничный сок. *** Я чувствовала, как моя плоть истончается. Не теряя ни грамма ни в весе, ни в массе, ни в плотности или объёме, она, тем не менее, стремительно преображалась в нечто иное, нечто, чем никогда не была прежде. Быть может, что-то схожее ощущал бы наделенный разумом и чувствами капустный кочан, доведись ему высвобождаться из-под невесомых, бесплотных своих листов, ничего не теряя при этом от себя-настоящего, лишь сбрасывая ненужные уже, отжившие своё оболочки, и с каждой такой «потерей» приобретая неизмеримо больше. Оком Рассвета я больше не пользовалась, хоть и не сняла его с себя, и оно, словно всё почувствовав правильно, затихло, затаясь. Я чувствовала себя не новорожденной, а новорождающейся и обратила всё своё внимание на пристальное изучение этой завораживающей новизны. Достаточно было одного взгляда на руку – и предо мной обнажалась её подкожная структура: рисунок тканей, сосуды, капилляры, хрящи, костная ткань… Ещё сосредоточеннее – и вот уже я вижу образования клеток, молекулы бесконечно сложных, удивительно гармоничных соединений, бегущие в крови потоки веществ, несущие энергии, информацию, смыслы. Целый неизведанный мир, полнящийся энергиями смыслов, открывался моему восторженному взору. Я не уставала поражаться разнообразию его систем и механизмов, твёрдым правилам и гибким компромиссам, невероятию форм и образований. Но превыше всего – непередаваемой чуткости организма, как такового, откликавшегося на малейшие изменения малого во благо гармонии мира в целом. Я не видела это обычным глазом, сам глаз с лёгкость мог стать предметом моего исследования, разъят на составные, оголён до последнего нерва, а уж мозг – эти непролазные джунгли нервных 326

центров и ячеек памяти, – таил в себе и вовсе бескрайнее поле для путешествий и изысканий. Но, как оказалось, то был лишь первый этап. Четырежды в день мне выдавали «пищу». Обычно, то были две-три ложки кашеобразного месива, очень напоминавшие мазь от ушибов, которую я умела делать в детстве. Цвет колебался от охристого до исчерни зелёного, а вкус и запах… Сперва они казались мне попросту тошнотворными, потом – самыми восхитительными на свете, а под конец я перестала воспринимать их вовсе: то ли оттого, что они и вправду исчезли, то ли исчезла моя способность к их восприятию. Зато поили меня много и часто. Питьё столь же мало напоминало питьё, как пища – пищу, так что вскоре я стала проглатывать его автоматически, не задумываясь ни о нём, ни о своих ощущениях. Быть может, в том и заключалась его цель. На второй день мои видения микромира собственного тела изменились. Я больше не различала молекул и атомов, потоков крови и нервных окончаний. Всё обратилось в средоточья полей и энергий. Там, где прежде виделись хитросплетения трубок и ветвей, зарослей и водоёмов, полных удивительных существ – теперь сияли светильники, текли ручьи и облака. Мерцающие звёзды озаряли пространства и сути, согласовывались пронцанностью лучей, нет, самих лучистых энергий, несомых окрест и формирующих и цели, и способы их достижений. Я знала уже: для того, чтобы сделаться там и тогда, надлежит обратиться в теченье сияния здесь, и тогда становишься тою, кто одна лишь и может везде… А ночью мне приснился сон. Я была левым глазом и правым крылом стрекозы. Я летела сквозь солнечный ветер. Он струил моё тело то вдаль, то насквозь волновых перипетий, сообщая пьянящий простор. По наитью невидимых крыл, нет, не тех, что пронизывал ветер, а других, необъятных, иных, - я ловила лучей разноцветье, и лучистые пятна соцветий и манили меня, и вели, увлекая непознанной прянью… Мой фасеточный глаз норовил видеть всё: трепет сфер и миров многогранье, преломление дальних светил в соплетении солнца и сосен, светопади и заводи тьмы… 327

Крыло сочилось радугой. Извне, оно казалось матово-прозрачным, и там, в недосяганной глубине, курилась мгла. Прожилки индевели под звоном ветра и лучей капелью, и я летела осиянной трелью, как будто только Трелью и была… Миры сменялись россыпью миров, а я плыла порывами ветров, так, словно и была ветрами… И было счастье. На третий день меня настигла тишина. Видения и образы исчезли, сменившись чуткой тишью. Она таилась, словно спящий лев, как будто спящий, но готовый враз, одним молниеносным вожделеньем, постигнуть цель. Любую. И тогда… Меня обуяла покойная тревога. Тебе знаком подобный феномен? Когда опасности густеют по углам едва ль не безмятежного сознанья, в то время, как оно… лениво озирается окрест – случайный наблюдатель и не боле, как если б всё происходило бы не здесь, не с ним, а где-то там, с иным, ни чуть ему не близким и не важным… Лишь любопытство и вопрос: что дальше? – Вот так, примерно… На третью ночь мне вновь приснился сон. На этот раз всё было очень ярко, как если бы я вовсе не спала, а наблюдала за собой, за спящей, в санях укутанной… Да, я лежала в санях, крохотная, укутанная с макушки до пят, как некий кокон или туго спеленатый свёрток, так что лишь чуткий носик с усиками да пара неуемных глазёнок следили за ездой. К тому же, меня ещё и приторочили ремнями к дощатому настилу, я не могла ни шевельнуться, ни позвать, однако, звать и шевелиться не хотелось, хотелось спать и видеть сон про то, как вижу сон о странствии в санях… Меня везли подземным лабиринтом. Тропа ветвились, как кротовый лаз, и темень красноватая под стать была земле и тишине вокруг. Курились сумраки, свисали корневища, светились камни у ворот в жилища пещерных гротов… А мы всё ехали… Сперва я думала, меня везут, как водится, собаки ездовые. Но даже если так оно и было, на первом постоялом их сменила упряжка белых ласок. 328

А затем, при каждом приближении к заставе очередной, менялись возчие. То свиньи, то ежи, то хомяки, то свора диких кошек камышовых, то дюжина гигантских богомолов, то стая ящериц шипастых и слепых… И всякий раз, со сменой ездовых, менялись и окрестные пейзажи. Уже давно остались позади и мрачные подземные ходы, и низких сводов тесные оковы. Теперь пред нами ширились просторы земель невиданных и странных… Светлячки огромные нам освещали путь сквозь рощи фиолетовых деревьев, и мосты из брёвен самоцветных возносили нас над висячими садами горных рек, туманами, звенящими листвами подводных зарослей и пеньем пропастей… А мы всё мчались… В какой-то из таких, когда меня несли две пары ошалелых, неутомимых семирогих змей по выжженной изломами пустыне, я вдруг проснулась. Зажгла ночник и записала второпях всё, что успела не забыть и помнить. Затем меня опять окутал сон… *** Когда я открыла глаза, предо мною стоял Бурвиль. Я попыталась встать, и поняла, что не могу шевельнуть и пальцем, точь-в-точь, как если бы всё ещё лежала на санях, спеленатой смиренной куклой. Бурвиль держал в руках мой дневник. Как видно, он только закончил читать мои ночные похождения. - Ты готова, девочка моя, теперь ты и вправду готова. Ну вот. Мы сделали всё возможное. Остальное в руках судьбы, - сказал он, изо всех сил стараясь выглядеть по-обычному беспечно. Но даже он, этот извечный неунывающий весельчак Бурвиль, не сумел скрыть своей тревоги. А ещё, он выглядел бесконечно, просто смертельно уставшим. Я хотела ответить и улыбнуться, но оказалось, я не могу даже этого. Только лежать и слушать, слушать и запоминать. 329

- Я прощаюсь с тобой. Сейчас ты снова уснёшь, а когда проснёшься, обнаружишь себя уже в совсем ином месте. Отдохнувшей и полной сил. Думаю, первым, кого ты там увидишь, будет Дан – твой командир во Внешнем Дозоре. Уж он о тебе позаботиться. Впрочем, насколько я знаю свою девочку, особых забот ей не потребуется. - Я хочу, чтобы ты знала одно: никто и никогда ещё не проходил тот путь и того испытания, которое скоро пройдёшь ты. По крайней мере, за последнюю тысячу лет. Не скрою, некоторый риск имеется, сколь бы тщательно мы всё не подготовили. А готовили тебя к Переходу все – и я, и Тимна, и Рада, и Вея, и Лиль, и многие-многие другие, о ком ты и помыслить не можешь. Так что успех нам обеспечен. Будь спокойна и ничего не бойся, за тобой стоит вся земля, все люди Рода. Да и пророчества кой-чего, да стоят. – И Бурвиля осветила его всегдашняя добрая усмешка. – Надеюсь, мы ещё свидимся, да что там надеюсь, нисколько в этом не сомневаюсь! А пока – прощай. И он склонился надо мной и поцеловал в лоб. Его борода пронзительно пахла сушёными грибами. Помню, я подумала ещё, что этот запах… *** Было раннее утро. Стены комнаты были белые-белые, а высокое арочное окно простиралось в синь. Яркую-яркую безоблачную синь неба. Я глубоко вздохнула и потянулась. Тело отозвалось упругой радостью. Я улыбнулась и потянулась снова. Повеяло морем. «Вот так и следует начинать первое утро новой жизни», - подумалось мне. Новой? Почему новой? И я вспомнила всё, что предшествовало моему пробуждению. «Да, - сказала я себе, - пожалуй, и вправду новой!» - Ты проснулась! Хвала Силам, по-моему, всё прошло нормально! Рядом стоял Дан. Как Бурвиль и предсказал, он был первым, кого я увидела по пробуждении. Как всегда, он был подтянут и молод не по годам, вот только седина стала ещё ярче прежнего, да под глазами 330

темнели круги усталости, которые не мог скрыть даже свежий бронзовый загар. - Дан! – радостно вскликнула я, порываясь вскочить с постели… и услышала хруст. Я отбросила покрывавшую меня бирюзовую простынь и… охнула, ошарашенная. Всё моё тело, от самой шеи и до кончиков пальцев ног, было спеленуто матерчатыми бинтами. Изначально они, очевидно, были пропитаны каким-то особым составом или мазью, окрасившей их в жёлто-салатовый , но за время моего в них пребывания, высохли и иссохли, напоминая больше листья кукурузных початков на солнце, лопавшиеся при малейшем моём движении. Я поспешно прикрылась простынёй, но так и осталась с открытым ртом. - Как видишь, ты ещё не вполне готова выпрыгнуть из своей постели, - рассмеялся Дан, - но скоро мы это поправим. Заодно пройдёшь и кое- какие проверки: что ни говори, а путешествие ты проделала не из тех, что случаются каждый день, по крайней мере, за последние пару тысяч лет такого не наблюдалось ни одного. - Путешествие? Пару тысяч лет?! Я ничего не понимаю, Дан. Нет, мне говорил Бурвиль, что меня ждёт нечто необычайное, да и готовил меня к этому тоже очень странно, но… И скажи мне, где мы? Чем объяснить твой ослепительный загар и такую же ослепительную синь снаружи? Разве сейчас не должен быть самый конец осени? Или я потеряла ориентацию не только в пространстве, но и во времени? - Ты на Форментере, Грю. Это такой крохотный островок из группы Питиусских, которые в свою очередь, входят в состав Болеарских. Тебе это что-то напоминает? - Очень смутно. Это где-то около Испании, не так ли? - Да, около. Но не слишком. Всем известную Майорку, ты, конечно же, знаешь. И роскошную Ибицу тоже. Это совсем недалеко от нас. Но 331

Форментера лежит в стороне от всей туристкой толчеи. Да, сейчас осень, почти зима, но, как видишь, в этих краях она очень отличается от нашей. Мы сняли тут тихий уголок для твоего приёма и отдыха. В остальное я посвящу тебя чуть позже, потерпи немного, скоро тебя вызволят из твоего кокона. И Дан опять рассмеялся. *** Мы брели вдоль кромки прибоя. Такого белоснежного песка я не видела никогда в жизни. Пена ласкала ступни, песок сочился сквозь пальцы, а солнечный ветер сквозь пряди волос. Вилла или, скорее, просто старый дом, снятый Даном, был выдержан в старо-колониальном стиле - с верандой, портиком, внутренним двориком и каменными ступенями, сбегавшими к самому морю. Цвели хризантемы и бугенвилия, а старые стены сплошь увились вьюнком и вовсю разросшимся олеандром – фиолетовым, оранжевым, сиреневым, вишнёвым. Всё в целом вполне могло бы сойти за рай, или что-то очень на него похожее. Если бы я могла забыть хоть на миг обо всём остальном. Но я не могла. - Скажи, Дан, что, всё таки, со мной произошло? Как я тут очутилась? И почему? - Ну…, - протянул Дан с несвойственной ему неуверенностью, - по поводу «как», думаю, тебе известно об этом едва ли не больше моего, т.к. я, практически, не знаю ничего. Кроме того, что ты совершила Переход. Тот самый легендарный, даже мифический переброс из одного места пространства в другое, который упоминается вскользь в кое-каких древнейших рукописях. Его и вправду никто не совершал в последние пару тысяч лет, по крайней мере так, чтоб об этом где-либо упоминалось. Сама его возможность многими ставилась под сомнение. Но, как видишь, сомнения были излишни: мы это сделали, точнее, они – все те, кто над этим трудился. И доказательством тому ты сама – живая, целая, невредимая и… на Форментере. 332

- Ты хочешь сказать, что меня мгновенно перебросили из Урочища Трёх Сов на… как ты сказал? Питиусские острова?! Нуль-транспортировка? Но это же фантастика… - Нет, не совсем так. Технологии процесса я, разумеется, не знаю, но на пресловутую нуль-транспортировку из фантастических романов это вряд ли похоже. Думаю, тут совсем иной принцип. Хотя бы уже потому, что, как я сказал, это был процесс, что уже само по себе предполагает его протяженность во времени. Скажем так: тебе, - как некоему энергетическому сгустку, - был придан первичный импульс с тем, чтобы ты, согласуясь со специально построенной конфигурацией пространственных полей, покинула одно, ранее занимаемое тобою место, и проявилась в другом, не потеряв при этом и атома собственной сути. А в том, другом месте, т.е. здесь, были созданы все необходимые условия для твоего приёма. И происходило это отнюдь не мгновенно. Весь Переход занял чуть менее двух суток и стоил неимоверного напряжения сил десятков людей. В этой связи я хотел бы упомянуть Бурвиля. Опять же, я не был с тобой в Урочище Трёх Сов, да и самого Бурвиля не имел чести знать лично. Но… Ты, ведь, знаешь, кем он является, верно? - Ты имеешь ввиду, что он Хранитель Урочища или то, что он… гамадон? - Вот именно, гамадон. Совершенно уникальное существо, полу-человек, полу-гном. А тебе никогда не приходило в голову, как такое возможно? Я имею ввиду, не вообще, а сейчас, в наши с тобой времена, когда нас покинули Тонкие, покинули все и, очевидно, окончательно? Все ушли, а он остался… - Но ведь он не совсем… Тонкий. Половина в нём от человека… - Вот именно, половина. Ты хоть представляешь себе, что должен чувствовать кто-то, подобный ему? Какие муки и страдания переносить, находясь на нашем плане бытия, когда всё его существо – не только 333

душой, но и каждой частичкой тела – зовёт его прочь от всего телесного и земного, во след исчезнувшим? Я стояла, потрясённая словами Дана. К великому своему стыду, такая мысль ни разу не посещала меня прежде. Я только вспомнила лицо Бурвиля перед нашим расставаньем и его смертельную усталость. - Так вот, знай, Грю. Бурвиль совершил настоящий подвиг. И совершил он его во имя тебя. Думаю, прежде всего, во имя тебя, а потом уж во благо всему остальному. - Ну вот, это по поводу «как». А почему… На тебя уже было совершено два покушения, и будут ещё. Ты слишком важна и дорога для всех нас, чтобы пренебречь ненужным риском. - Мне кажется, Дан, я чего-то не понимаю. Чего-то очень простого, что понимаете все вы, все, кроме меня. Ты хочешь сказать, что снаружи, в Большом мире, мне грозит меньшая опасность, чем в нашей земле?! Или, что здесь будет легче ей противостоять? И ты серьёзно в это веришь?! - Многое меняется, Грю, и очень быстро. Даже за те несколько месяцев, которые ты провела в Урочище и была оторвана от всего происходящего. Володу удалось сбежать. И не только ему. У нас есть все основания предполагать, что на сегодняшний день у него есть уже небольшая, но очень эффективная армия. Очень скоро против нас будет развязана полномасштабная война – война на всех фронтах и всеми мыслимыми и немыслимыми способами, включая самые мерзкие, противные самой нашей природе. Поверь мне, они не погнушаются ни чем. Собственно, война уже началась. Я познакомлю тебя с последними отчётами и обрисую картину в целом. - Но ведь это доказывает лишь на то, что в земле Рода безопасней. Или нет? 334

- Нет, не доказывает. Понятие безопасности исчезло, как таковое. Совсем. Понимаешь? И прежде всего – для тебя. Но, помимо всего остального, ты ещё и патрульный Внешнего Дозора, помнишь? И с этой должности тебя никто не снимал. Правда, функции самого Дозора тоже успели в корне измениться. Он создавался, как ты знаешь, с целью наблюдения за происходящим в Большом мире. Наблюдения, выяснения причин наших тогдашних бед и возможного предвосхищения потенциальных опасностей. Но теперь всё иначе: главной задачей патрульных стало противостояние Володу и его войску, которое включает в себя… очень разношерстную и опасную публику. Патрульные, из стражей и наблюдателей превратились в воинов. Но нас мало. Каждый из нас на счету. А такую патрульную, как ты ещё поискать надо… и то не найдёшь. Дан глубоко вздохнул. - Но и это не всё: у тебя есть ещё и твоя Миссия. Мы всецело полагаемся на пророчества, до сих пор они сбывались просто с поразительной точностью, особенно во всём, что касается тебя. В соответствии с ними, твоя Миссия должна проходить здесь, в Большом мире. Не спрашивай меня, в чём она заключается. Я не знаю. Понять это должна будешь лишь ты сама, и даже не понять – вспомнить, почувствовать. И последнее. Не думай, что мы оставляем тебя без защиты. Ни один человек земли, включая самого Великого Айна Нимрода, не защищён так, как ты. Вот, собственно, и всё. А теперь, пойдём, я ознакомлю тебя с ситуаций и членами нашей группы. Твои каникулы закончились. Завтра мы отправляемся в Барселону, там сейчас находится наш штаб. *** Так началась для меня новая жизнь – жизнь патрульной в Большом мире. Дан сказал правду – и про войну, и про мою Миссию. Война началась почти сразу же и продолжается по сей день – жестокая, грязная, бескомпромиссная, навязанная нам война. А моя Миссия… очень скоро я её поняла или, как сказал Дан, вспомнила. Но одно дело 335

понять, а другое – осуществить. С тех пор прошло почти одиннадцать лет. Одиннадцать долгих, изнурительных лет, когда все твои мысли, нервы и воля направлены на победу. По крайней мере, так нам казалось вначале. Постепенно, надежда на победу сменилась стремлением избежать поражения. Да, дорогой мой Сюр Гном, наши дела плохи. Мы давно уже перешли к обороне, хоть часто она и выглядит, как наступления и атаки. И положение всё ухудшается. - Зато я, наконец, выполнила свою Миссию. – Грю лукаво мне улыбнулась. – Потому что Миссией моей было найти тебя. Я, конечно, не знала, что – это ты. Но я знала, что ты есть. Что тебя просто не может не быть. Ну… и имела представление о кое-каких признаках. – И она опять улыбнулась. – Я искала тебя по всему Большому Миру, куда бы ни закинула меня война. А ночами, точнее, во снах, я искала тебя здесь, в Сумеречной Зоне, у неё, знаешь ли, есть очень особенные для этого преимущества. И так – все долгие одиннадцать лет. Я знаю, ты искал меня дольше. Прости, что не нашла тебя раньше. Но, как видно, всему свой час, как то ни было, порою, нестерпимо тягостно. Как гласит восточная мудрость: ожидание горько, но плоды его сладки. Вот мы и дожили с тобой до плодов. Я стоял, по колено в тумане, и неотрывно смотрел на Грю, на ту, что искал всю жизнь, и нашёл для того, чтобы… потерять? - Послушай, Грю, милая, родная моя Грю... я… я готов поверить тебе во всём, до последней капельки смысла, даже тому, что не способен понять, но… Ты говоришь, мы нашли друг друга. Но ведь мы нашли друг друга во сне. Это Сумеречная Зона, не реальность, а там, в реальности.. мы, ведь, вновь потеряемся… - О, ты ошибаешься! Мы нашли друг друга в реальности. В самой настоящей. Просто, у неё, у реальности, есть больше, чем одно, всем привычное, обличье. Да, наши физические тела находятся сейчас в своих постелях, спят и видят сны. Или то, что кажется им снами. Но эти сферы бытия не оторваны одна от другой, напротив, очень тесно сплетены. Обретенное в Сумеречной Зоне, не теряется уже никогда. 336

Если, конечно, ты обрёл его по-настоящему. А для того, чтобы ты поверил во всё окончательно, - вот тебе доказательство, вполне вещественное. Держи! Грю раскрыла ладонь, и на ней замерцал тёплым оранжевым огоньком световой шарик размером с лесной орех. - Возьми же его, он твой. И останется с тобой навсегда. - Оль?!- прошептал я, страшась спугнуть волшебство. - Оль! Самый что ни на есть! Я протянул руку, и Оль тут же шмыгнул из ладони в ладонь. Я закрыл ладонь, раскрыл её снова… Он засиял на ней ровным тёплым мерцанием. Он был. Он не исчез. - Скоро мы будем вместе не только в Сумеречной Зоне, но и на яву. Очень скоро. Не сомневайся в этом ни на миг, Сюр Гном, слышишь? А сейчас тебе нужно идти, мы и так уже задержались здесь сверх всякой меры. Это небезопасно, особенно для твоего первого раза. Тебе вот туда, видишь? – Грю указала в направлении ни чем не примечательных клубов мглы. – Я не говорю тебе прощай, а до свиданья, до очень скорого свиданья. В реале. Больше всего на свете мне хотелось сейчас обнять её. Обнять так, как я не обнимал никого и никогда. И не отпускать ни в какие реалы. Но что- то удерживало меня и от объятий и от слов. Я мог лишь смотреть на неё… и молчать. А она вновь указала в туман. 337

Я всмотрелся туда попристальней, но всё равно не различил ровным счётом ничего. Я обернулся назад. Грю исчезла. Я остался один. На моей ладони мерцал Оль. *** Не думаю, что я куда-то там шёл. Впрочем, не берусь утверждать: то ли ноги мои неверно бродили в тумане, то ли он ворошился вокруг, а я так и не двинулся с места. Так иль иначе, вскоре из окрестного мрака, и как раз там, куда указала Грю, проявилось неказистое строеньице на подобие ларька для газет или кассы при входе в зоопарк. В ларьке светилось тусклое окошко, над которым красовалась вывеска: ПСП – Приёмо-Сборочный Пункт Я заглянул в окошко. Лысенький пухленький человечек в нарукавниках, очёчках и в непонятно-зачем-козырьке, что-то старательно вписывал в записи химическим карандашом, то и дело, деловито его слюнявя. Он оторвался от своего занятия и взглянул на меня. - Я… - Да знаю я, что вы, - раздражённо произнёс человечек. – Сдавайте, ну же! - Кого? - Не кого, а что. Приёмы, конечно же. Приёмы принесли? Вот и сдавайте! - Приёмы? Какие приёмы? 338

- Да мне-то откуда знать какие?! Какие собрали, те и сдавайте! Вы что, совсем читать не умеете?! И человечек ткнул карандашиком в потолок над собой, подразумевая, очевидно, вывеску снаружи. Я опять послушно прочёл: ПСП – Приёмо-Сборочный Пункт хоть это ни чуть мне чего-то не прояснило. - Да я, собственно, вроде бы, ничего и не собирал… так что и сдавать… - …какие, какие, - продолжал бурчать своё человечек, - мало ли какие… приёмы каратэ, приёмы лекарств, врачебные приёмы, королевские, макулатуры и тары, мышления и логики, литературные и художественные, расширенного поиска, защиты и нап… - Я, пожалуй, по части поиска, промямлил я, - расширенного. И ещё, наверное, мышления… но я не уверен. - М-да? – сомнительно протянул человечек. – Ну, посмотрим. Он достал из-под стола маленькую лампочку на старинном перекрученном проводе, и приблизил её ко мне. Лампочка зажглась ярко-зелёным и принялась лихорадочно мигать, а человечек, столь же лихорадочно, щёлкать невесть откуда взявшимися деревянными счётами. Наконец, лампочка успокоилась. 339

- Однако! – воскликнул человечек, заломив козырёк на лысине. – 729! Да вы, никак, батенька, рекорд установили! Вам приз полагается! - Приз? - Приз, приз, - ворчливо передразнил он меня. – Надо же… А с виду и не скажешь… - В его голосе звучала явная досада. – Ладно, ничего не попишешь. Это вокруг будет. - Что вокруг? - То и будет! Пункт вокруг обойдёте – и будет! Вот же балбес попался, даром что призовой… Я обошёл ларёк вокруг. С противоположной его стороны так же тускло светилось такое же окошечко, с точно таким же человечком. Второй не отличался от первого ни капелькой, не иначе, приходясь тому однояйцовым близнецом. С той только разницей, что нарукавники на нём были серыми вместо синих, а козырек оранжевый вместо серого. Я поднял голову. Вывеска над окошком гласила: ПСП – Примерно-Сбыточный Пункт «Примерно-Сбыточный?» - пробормотал я про себя, но меня услышали. - Вот именно! – рявкнул на меня однояйцовый. – А вы как думали? - А почему «примерно»? - А потому, что не точно! И потому, что в назидание! Вы за призом или как? 340

- За призом… - За каким? - Не знаю… мне сказали, что… - Сколько? - Что сколько? - Господи! Спаси меня от недоумков! Вы рекорд поставили? - Поставил, наверное… - Вот я и спрашиваю: сколько?! - А! 729. - Вот так бы и сказали! А то – «примерно-сбыточный»… - А… простите, а «сбыточный» - это как? В смысле, вы их сбываете? Рекорды? А куда? - Не рекорды, а приёмы! И не сбываю, а забочусь, чтоб сбывались! И не в куда, а в чём. Примерно. - А в чём? 341

- В жизни, вот в чём! Что б воплощались они, происходили, ясно? - Ясно. А как? - Как – это уж моё дело! Ишь, все ему секретики вынь да положь! Моё дело сбывать, а твоё – принимать! - Принимать? Что принимать? - Участие в них принимать, недоделок! Он принялся что-то выписывать на клочке писчей бумажки. - Вот тебе твой приз. Держи и топай. Считай семнадцать. - Кого считать? - Кого-кого! Волны в море! Шаги считать, вот кого! Я взял протянутую мне бумажку. На ней, корявым почерком второгодника была накарябано: РАСТИ СЕБЯ В УБЕЖДЕНЬИ, ЧТО ДОСТОИН СВОИХ ЖЕ СНОВ Я повернулся лицом к сумеркам и потопал. На счете семнадцать, я словно уткнулся в невидимую упругую плёнку. Плёнка напряглась на миг, и лопнула с едва слышимым характерным хлопом. И всё исчезло. Включая меня самого. 342

*** Я лежал в постели. За окном занимался рассвет. Я лежал, смотрел в мутный, едва проглянувший во мгле свет… и чувствовал, как во мне нарастает смятенье. Я помнил всё. ВСЁ! Так, словно было оно на яву, а не в какой-то Сумеречной Зоне, так, как не помнил ни один свой сон. Так вообще никто не помнит сны, так помнят явь. И по мере осознанья этого факта, во мне росла и ширилась тоска. Нет, неизбывное отчаянье. Отчаянье безвозвратной потери едва обретённой мечты. Сны… всего только сны… не более… Я искал её всю свою жизнь, и вот, «высновидил»… Я горько усмехнулся. В горле стояли слёзы. Что-то чуть тронуло мою ладонь. Я раскрыл её и увидел… Оль. В свете яви он немного притух и едва светился робкой, невесомой бусиной. Но он был! Волна неописуемого облегчения окатила меня, как окатывает волна спасения и счастья. Значит, всё истинно! - Всё истинно! – повторил я вслух. – Всё было, и есть, и будет! Зазвонил телефон. Но какое мне было сейчас дело до телефонов, до всего земного на свете, сейчас, когда предо мною распахнулось счастье! Грю – есть! Она существует! И я её нашёл! Остальное потеряло всякий смысл. Телефон всё не унимался. Не чувствуя тела, весь ещё в там и в не-здесь. Я встал и взял трубку. - Это Сюр Гном? Голос был мужской, низкий, совершенно уверенный в себе. - Да, ответил я еле слышно, - это Сюр Гном. 343

- Мне велено сообщить вам, что в аэропорту вас ожидает билет на самолёт. Он на ваше настоящее имя. Вам следует поторапливаться, вылет через четыре часа. Багаж вам не потребуется, мы обо всём позаботились. Мужчина говорил спокойно, очень правильно выговаривая слова, но с каким-то странным, не поддающимся определению акцентом. - Билет на самолёт? От кого? Куда? - От той, с которой вы встретились сегодня ночью. Не беспокойтесь, мы будем вас ждать. Удачи! КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ 7. II. 2012 Январь 2004 – февраль 2012 344

ПРИЛОЖЕНИЕ ПЕРВОЕ ИМЕНА и ТЕРМИНЫ, ВСТРЕЧАЮЩИЕСЯ В ТЕКСТЕ Авигайл – нянька Грю в бытность её в Урочище Трёх Сов. Принадлежит к древнему клану друидесс смешанного этнического происхождения – кельто-нормано-семитского Альна – музыкальный инструмент, нечто среднее между арфой и лирой Айн – князь. Традиционный титул старинной знати различных грундов людей Рода. Смотри: Великий Айн Большое Кольцо – тип связи, при котором цепочка побратимов – людей, животных и\\или растений входит в контакт друг с другом по Кличу, используя, как звенья цепи, промежуточных побратимов. Применяется в случае, когда нет возможности выйти на прямую связь с нужным тебе побратимом и\\или в случае потребности в быстром и всеобщем оповещении Бретта – Великая Айна, предводительница людей Рода в далёком прошлом Бурвиль – гамадон – плод союза гнома и земной женщины. Старец, мудрец и наставник Грю, а в детстве – её воспитатель. Проводник в Тонкие миры, связанный со многими Малыми Народцами. Крёстный отец Урии, Отец-во-Знаке Грю, а также, ввиду вышесказанного, и Дедушка-во-Знаке Грю – случай беспрецедентный в практике людей Рода – особый знак и честь, нечто вроде благословения Грю со стороны Тонких. Залог её 345

успеха, путеводная звезда и высшая защита. Он же - Хранитель Урочища Трёх Сов Вальдерим, высокий фрим – тайный советник и эмиссар по особым делам Великого Айна Нимрода. Происходит из очень древнего и знатного рода. Назначен стоять во главе всех тайных и разведывательных служб земли Рода в свете войны с Володом Великий Айн – Большой Князь – глава и предводитель всех долинных грундов. Фамильная резиденция Великих Айнов находится в Кедровом Оплоте, что на Звениозере. Герб: кедр, увитый омелой – символ союза Силы и Веры Верт – пещерный волк, побратим Урии Вея-хранительница – она же – матерь Вея - глава всех жриц Рода. Хранительница Знания, Силы и Веры. Личная воспитательница Грю Внешний Дозор – сеть разведчиков и служба патрульных людей Рода в Большом (внешнем) Мире. Патрульные Внешнего Дозора обладают оккультными знаниями и Силой в добавок в разностороннему современному образованию Волод – средний сын Великого Айна Нимрода. Изменник и бунтарь, поднявший войну против отца и людей Рода в целом Гвельд – певец-сказитель, бард и скальд Гор – Мастер Голоса и Наставник в Духе Долинной общины. Позже – глава «группы Гора», переросшей в Орден Звучащих Сфер 346

Грея – мать Грю и Ульны Грю – возлюбленная Сюр Гнома. Сиреневоглазая брюнетка. В дальнейшем – патрульная Внешнего Дозора, нареченная дочь Великого Айна Нимрода, обладательница Ока Рассвета, кавалер Ордена Звучащих Сфер и пр. Её сакральный символ: стрекоза, сидящая на кувшинке грунд – клан, на подобие шотландского, как правило, с чётко выраженным образом жизни и принадлежностью к своему наделу Дан – командир Внешнего Дозора и его основатель. Непосредственный начальник Грю во Внешнем Дозоре. По званию приравнивается к главе Ордена Дар – пасечник, долинник, участник похода Гора Дар Трели – способность слышать и распознавать Музыку Сфер, вплетаться в неё и, по выходе, переводить на общепонятный язык узор образов и действительность метареальности, тем самым превращая их в Знание. Дар Трели выявляется при прохождении «испытания шантильей». Обладатель Дара Трели может стать членом Ордена Звучащих Сфер День Песни Всего Живого – фестиваль гвельдов и всеобщий праздник. Проводится дважды в год, в дни летнего и зимнего солнцестояния, т.е. в День Берёзы – 24 июня и в День Бука – 22 декабря Джед – дозорный горной заставы Белой Совы, командир патруля Дом Владык – синоним правящей династии Великих Айнов 347

Дуба – пещерная медведица из Урочища Трёх Сов. Побратим и охранительница Бурвиля. Старая любимица грю по периоду её младенчества в Урочище Зов – призыв к побратимам и\\или наиболее близким по кровному или духовному родству людям в момент крайней опасности для жизни. Требует немедленного прихода на помощь при любых обстоятельствах. Прекращение Зова часто, - но не всегда, - может означать смерть пославшего Ирема - Великая Айна, предводительница людей Рода в далёком прошлом Исконное Единство – смотри синтар Истрий – младший сын Великого Айна Нимрода. Аутист. Каян – горная овчарка в Урочище Трёх Сов, товарищ Грю во младенчестве Клем – главный собачник Долинного поселения, побратим собак Клич – призыв к побратимам с просьбой выйти на связь и войти в Кольцо Жизни. В отличие от Зова, не обязывает к немедленному согласию Кольцо Жизни – тип сверхчувственной связи, при которой двое или больше побратимов объединяются в единую ментально-сенсорную систему 348

Короли Камней – 15 уникальных камней, каждый из которых ответственен за своё «царство» в мире материи и духа, хранит память обо всём, подчинённом его сфере влияния и способен делиться своими Силой и Знанием друг с другом и со своим обладателем. Око Рассвета, до его передачи Великому Айну Нимроду, был одним из 15-ти Королей Лебединая Дорога – Млечный Путь Ливсток, фрим – официальный летописец народа Лир – возлюбленный Ульны. Горец из северных грундов. Погиб под снежной лавиной Лиль – музыкант, долинник, участник похода Гора. Позже – ученик Гора, адепт тайного знания, сакральный гвельд, основатель и герольд Ордена Звучащих Сфер Марток – старик, личный слуга Волода. Пытался отравить Грю, а позже организовал побег Волода. Покончил с собой во избежание пленения Мастер Голоса – высшая ступень искусства владения голосом, как средством повелевания. Имеет широкий спектр применений – от лечения и гипноза до оружия Мать Очага – хозяйка дома. Почётное звание старшей женщины в семье Молитва Высшей Ступени – совместная, сконцентрированная, чётко сформулированная и направленная молитва. Проводится в полном молчании и под руководством владеющего Силой. Отличается особой действенностью 349