Ахмет Жұбанов Струны

какому-нибудь байскому сынку, зарабатывали коня. Во всяком случае Кулыш благодаря своей доходной про­ фессии жил безбедно, хотя завистники бранили его от­ ступником от заветов предков тем усерднее, что Кулыш считался правнуком батыра Утегена, героя поэмы Д ж ам ­ була. Так или иначе, но Кулыш не дал узнать нужду молодому Байсерке в его детские и юношеские годы. Байсерке, по словам его последователей и учеников, начал играть на домбре очень рано. Уже семи лет он об­ ратил на себя внимание аула, как непутевый парнишка Кулыща, смолоду променявший детскую игру на «сухую деревяшку», т. е. на домбру. Он с самозабвением слу­ шал сказки, загадки, скороговорки, а в особенности пе­ ние и игру на домбре, готовый отказаться от еды, только бы не пропустить подобного удовольствия. Зато его ма­ ленькие пальцы так проворно и ловко бегали по грифу домбры, что и взрослые иной раз не смогли бы за ним угнаться: не всякому было под силу взять такие двойные звуки на домбре, какие умудрялся брать маленький Бай­ серке. Детство Байсерке было не богато событиями, как и у всех детей в степи, где жизнь шла медленно, серо, мо­ нотонно. Надо сказать, что этот район Казахстана славился своими акынами, певцами, инструменталистами, имена которых были известны и тогда далеко за пределами Се­ миречья. Интересен в этом отношении снимок, сделанный инженером-путейцем Васильевым в 1915 году в ауле Дж амбула, где в окружении акынов, домбристов, пев­ цов, сыбызгыстов и кобызистов сидит Джамбул. Уместно было бы здесь привести четверостишие, сочиненное в на­ роде по поводу того, что род Екей, откуда происходит Дж амбул, славился своей тягой к искусству, слишком часто, по мнению мулл и тому подобных любителей ш а­ риата, предаваясь веселью, песенным и музыкальным з а ­ бавам Акынам и бахсы счет потеряли там, Домбристам, кобызистам и пев-'ам. '1спжа оседланных коней у коновязи, Как сумасшедшие, галдят по вечерам'.1 1 Поэма «Утагон-батьгр».





Потому ли, что эта традиция «сумасшествия» пере­ дается из поколения в поколение, или по своей детской прихоти, но Байсерке на ночь клал домбру под голову. Разумеется, спать с домброй под головой неудобно, но мальчик слыхал от «сведущих» людей, что это содейству­ ет успеху в игре. Он решается даж е ночевать вне дома, на развилке дорог, следуя суеверным рассказам о самых верных способах стать настоящим домбристом. Не­ отступно следует юный музыкант за приезжающими в аул домбристами. Заслыш ав звуки кюя, он немедленно бросал все, чем бы ни занимался, и, впиваясь глазами в пальцы музыканта, до самозабвения увлеченно слу­ шал. В 16— 17 лет Байсерке уже хорошо осваивает игру на домбре и играет если не виртуозно, то во всяком слу­ чае так, что люди о нем говорят: «Ж ас талапкер»—«Мо­ лодой, да неотступный». Однажды слышанные кюи Б ай ­ серке схватывал и передавал почти без изменения, что говорит о его незаурядных данных. Музыкальному раз­ витию Байсерке во многом помогали известные в то вре­ мя домбристы Есим и Сарша из Урджара. Они часто на­ езжали в его аул и подолгу гостили в нем, и это играло большую роль в развитии юного домбриста. В особенно­ сти охотно взялся за обучение Байсерке Есим, видевший в нем будущего кюйши. К тому ж е Есим был человеком сведущим в устном народном творчестве; вообще, зная множество поэм «киссы»1, он прививал хороший вкус к искусству и молодому Байсерке. От Есима Байсерке узнавал не только мелодии кюев, но и историю жизни многих кюйши, обстоятельства создания и трактовку их кюев. Как многие другие домбристы, Байсерке, овладев сво­ им искусством, начал разъезжать по аулам и исполнять кюи, удивляя слушателей высокой техникой игры. Он быстро становится известным в долине реки Чу, а затем и во всем Семиречье. Окрыленный успехом, Байсерке чувствует прилив сил, подъем творческого вдохновения и задумывается над тем, чтобы испытать свои силы не только в исполнении, но и в сочинении кюев. В своих разъездах Байсерке любил посещать казачьи станицы и считался там «своим человеком», принимая Эпические поэмы.

.участие во всех праздниках и весельях. Его везде знали и любили за то, что он молниеносно перенимал любой мотив, который хоть раз был сыгран при нем на любом из русских народных инструментов. Байсерке же ценил своих русских знакомцев еще и за то, что семиреченские казаки — хорошие наездники. Они занимались джигитов­ кой, обучали своих коней в нужный момент ложиться, вставать, брать трудные препятствия. Байсерке обучил этим приемам и своего коня, а потом затецл еще приучить его ходить под музыку кюя. Так у него получилось спер­ ва просто ритмическое музыкальное упражнение, а затем сложился настоящий кюй, который в народе называли «Ат ойын» («Игра коня»), «Ат ойын» — первое самостоятельное произведение Байсерке, миниатюрное, как большинство его кюев. По своей метроритмической оонове оно может служить прекрасной темой для танцевальной пьесы и просится на переложение для оркестра. Видя успешный результат своей первой попытки, Бай­ серке продолжает сочинять кюй. В этот период он, как и многие молодые люди, участвует в народных играх, празднествах, скачках. Н а одном из тоев Байсерке лич­ но принимает участие в кокпаре (козлодрании). Этот вид конного спорта более или менее’сохранился только в районе Семиречья, а в других местах Казахстана уже исчез. После этого тоя Байсерке сочинил новый кюй «Жек- пежек», т. е. «Поединок», посвященный кокпару. Кокпар — жестокая игра: за одним козлом тянутся многие, и только самый сильный джигит способен вы­ рвать его из рук соперников и увезти, да и то, если под ним быстрый скакун. Случается, что в кокпаре бывают и человеческие жертвы, а появление крови считается в нем нормальным явлением. Д аж е старики во время козло- драния, увлекаясь до самозабвения, кричат: «Пока не появится кровь, это еще не игра». Н а Байсерке участие в ней, видимо, произвело большое впечатление, он был захвачен конным азартом, которому особенно подверже­ ны казахи, не исключая и женщин. Не удовлетворенный, однако, этими жанровыми сю­ жетами, Байсерке продолжает поиски нового, более глу­ бокого содержания для своих кюев. Он создаёт ин­ тересный кюй виртуозного характера под названием

«Жетпис бутак», т. е. «Семьдесят ветвей». В сокровищ­ нице казахской народной музыки имеется серия кюев, которая называется «Акжелен». О происхождении этого типа музыкальных пьес казахские домбристы говорят, что некогда была девушка-домбристка, которую звали Акже­ лен. Она играла шестьдесят два кюя, по количеству кровеносных сосудов, которых казахи насчитывают шесть­ десят два, т. е. она играла до тех пор, пока все шестьде­ сят два сосуда не приходили в состояние возбуждения. Видимо, «.Семьдесят ветвей» Байсерке преследовали ана­ логичную задачу. Говорят, что когда Байсерке исполнял кюй «Семьдесят ветвей», он, начав игру вечером, не мог дойти до конца до самой утренней зари. Вообще кюй «Жетпис бутак» производит впечатление части какого-то большого музыкального произведения. Кюй не имеет определенной программы. Рассказывают, что Байсерке сочинил его для того, чтобы показать свою виртуозную игру, не задаваясь никакими иными целями. В списке сочинений Байсерке имеется и кюй «Сыл- кылдак» («Смеющийся»). Одноименный кюй был у Тат- тимбета, но вариант Байсерке во многом уступает ему. Во-первых, здесь мы имеем дело с очень коротким про­ изведением, более однообразным по своей музыкальной фактуре. К ак по объему, так и по развитию мелодии «Сылкылдак» Байсерке можно считать слабым подража­ нием Таттимбету. Значительным произведением Байсерке является его кюй, посвященный смерти сына. Этот кюй можно считать как бы переломным в творчестве кюйши. Им начинается ряд произведений более глубоких по мысли, более значи­ тельных по своей близости к жизни народа. Кюй оогрет большим искренним чувством. Тема безысходной тоски, появляющаяся во втором голосе, быстро сменяется дру­ гой темой, более драматической. В середине кюя возни­ кает более яркая и звучная мелодия. Здесь как бы гово­ рится языком музыки о бесплодности печали. Несмотря на то, что кюй посвящен трагическому событию — горю любящего отца, он до конца выдержан в мажорной то­ нальности. Пояснения, которые Байсерке давал к программам своих кюев, представляют собою небольшие рассказы с очень интересными сюжетами. К ак с музыкальной, так и с литературной стороны интересен его кюй «Торт кар- 201

га» («Четыре вороны»), посвященный народному бед­ ствию— джуту, поразившему Семиречье в 1890 году. «В верховьях реки Чу жил один казах, выходец из Большого жуза, который имел среднее хозяйство— жил он безбедно. Он был человеком добрым, и соседи назы­ вали его «Жомартом», т. е. подающим помощь в нужде. А вот детей у него не было, и это его печалило. Когда ему перевалило за пятьдесят, он потерял надежду на наследника и, примирившись со своей судьбой, жил в своем ауле, никуда не выезжая. Ж ена его тоже была че­ ловеком скромным, она поддерживала своего супруга добрым словом. Однажды в год зайца произошел большой джут, по­ гиб весь скот в округе, люди остались без единого «хвос­ та». Беда настигла и Ж омарта, о котором мы повествуем. К весне у него совсем ничего не осталось, ведь он, так же к ак и другие его сородичи, не заготавливал летом корма, надеясь на подножный. ЖомарТ любил молодняк: ягнят, верблюжат, жеребят и, наверное, потому, что у него не было детей, подолгу возился с ними. Теперь у него оста­ лось только четыре вороны, которые клевали корм близ его зимовки у березовой рощи, где они свили себе гнезда. Вороны каркали, словно скучая по прежним стадам ста­ рика, ходили, прыгали по местам, где когда-то были стойла, подбегали к старику, которому теперь осталось либо умереть с голоду, либо идти попрошайничать, пото­ му что работать он уже не мог. Долго стоял старик в раз­ думье, тронутый тем, что вороны не покидали его. Вдруг он, словно вспомнив что-то забытое, побежал домой и вы­ шел с домброй, в руках. Посмотрел он на небо, которое начинало сиять весенним светом и дышало весенним теп­ лым ветерком, и потихоньку ударил пальцами по стру­ нам домбры. Старик играет старинный кюй. Плачет домбра, по­ вествуя о тяжелой доле народа. В кюе проходит тема печальной песни, которая пере­ плетается с мотивом рыси коня. Затем, опустив голову, словно на некоторое время забывшись, старик играет что-то очень тихое, извлекая из домбры отрывистые зву­ ки,— один слабее другого, они постепенно замирают. Так кончается кюй. Старик озирается с тоской. Никого нет. Только четы­ ре вороны смотрят на него круглыми глазами. Повсюду

жуткие следы джута, павший скот. И снова он берет в руки домбру и подражает карканью ворон. Домбра словно говорит с четырьмя воронами на их языке: «Ни­ кого, кроме вас, у меня теперь нет, не улетайте, ведь для вас теперь много еды, хотя на мою долю ничего не оста­ лось». А потом старик ушел к себе в дом — пустынный и печальный, где его и его старуху ждали одинокая ста­ рость и смерть». Так от третьего лица рассказы вал Б айсерке о] возник­ новении кюя «Торт карга». Это была его лю бимая мане­ ра' повествования. Ее он применяет и в лучшем своем произведении «Уран-кюе», т. е. «Кюе-®оззвании». Н а скромной домбре Байсерке повествует о том, что все народы России долж ­ ны вместе бороться с тем туманом, который окутывает жизнь трудового люда, мешая ему дышать, с бесправием и угнетением. «Много видел на своем веку седоголовый Ала-Тау! Если бы можно было заставить его говорить, многое он рассказал бы. Он повел бы плавную речь, уводя слушаю­ щего д алеко в глубь истории. Он рассказал бы не только о казахском народе, а еще о многих других народах. Он непременно похвалился бы недоступностью своих вер­ шин и непременно упомянул бы, что полчища восточных ханов, которые стремились поработить народы, населяю­ щие предгорья Ала-Тау, не смогли преодолеть его хреб­ ты. Ведь облака и те цепляются за его вершины и за ­ медляют свой полет. Каждый перевал, каждая долина здесь полны гула прошедших событий. Д а, он рассказал бы о выросших у его подножия героях, павших за на­ родное дело, об акынах и певцах, о печальных и горьких временах. Если бы Ала-Тау мог рассказать... Д а нет же, он не может! Вот он разгладил тяж елы е морщины туч на своем широком лбу, сверкнул изумрудом своих лесов и лугов, поднял в бездонную синеву неба свою седую го­ лову и, гремя жемчугами своих рек и водопадов, заго ­ ворил. Ала-Тау говорит... и его слуш ает седобородый рослый, плотный старик с узкими глазами в островерхой шапке и черном чапане. Старик берет в руки домбру и молвит: «Верно, что облака цепляются за твое чело. Верно и то, что батыры, которые хотели поработить мирные народы, не преодолели твоих перевалов и нашли себе могилу у 203

твоего подножия. Но почему же ты молчишь о том, кто все-таки тебя преодолел? А преодолел твои вершины и кручи кюй! Кюй — это голос народа. Какая сила может его задержать?! Я, человек, может быть, и остановлюсь перед твоими хребтами. Но мой кюй ничто не остановит! Он пройдет, мой кюй, и дойдет до братского киргизского народа, с которым я издавна расту рядом, с которым, как говорится, на пастбище вместе пасется скот, а на подуш­ ке сходятся головы. Ты высок, Ала-Тау, но у кюев и пе­ сен есть могучие крылья, то, чего нет у тебя. Будет вре­ м я — все народы запоют вместе, а ты им откликнешься эхом и разнесешь их голоса далеко-далеко!» И старик заиграл свой кюй. Звуки домбры усиливались и росли, они взмывали ввысь, как могучая легендарная птица. Неподвижный Ала-Тау подхватил их и многократным перекатным эхом помчал вдаль. И, взметнувшись за облака, кюй пронесся над вершиной Ала-Тау. Такова программа и поэтическое сопровождение «Уран-юоя», т. е. «Кюя-воззвания» Байсерке. «Уран- кюй» и действительно распространился очень быстро. Спустя малое время после его первого исполнения в Се­ миречье его уж е подхватили кюйши братского киргиз­ ского народа на своих трехструнных комысах, похожих на казахе,кую домбру. «Уран-кюй» — вершина творчества Байсерке. Он сочи­ нил его в конце прошлого столетия, когда на окраинах Российской империи начало пробуждаться могучее стремление к свободе, воплощаясь в песнях, или кюях протеста против самодержавия. Народы России объеди­ нились в общей борьбе с царизмом и местной феодаль­ ной знатью. Росла дружба народов, она сохранялась в сердцах людей, как самое дорогое, самое заветное, воп­ лощаясь в образах искусства, обогащая не только его со­ держание, но и его форму. В «Уран-кюе» Байсерке слышны элементы русских интонаций, видимо, перенятых кюйши во время его «га­ стролей» по аулам и казачьим поселкам и городам. Мно­ гие домбристы Семиречья к концу прошлого и началу нашего века уже начинали играть на русских народных инструментах. А русские наигрыши они исполняли на своих домбрах или на гармониках. М ожет быть, это уси­ ливавшееся интернациональное сближение народов, на- 204

селяющих казахскую степь, и сыграло первостепенную роль для широкого распространения «Уран-кюя». Кроме перечисленных кюев, Ьайсерке сочинил еще «Тул катын» («Вдова»), «Келиншек» («Молодуха»), «Коныр» («Тихий»), «Булькильдек» («Журчащий»). Наряду с сочинением собственных кюев Байсерке играл и варьировал кюи других авторов, например «Айрауык- тын ащи кюй» («Кюй Айрауыка на высоких нотах»). Еще при жизни Байсерке передал свои кюи ученикам, а они донесли их до нас. К числу его (учеников можно ■отнести Кожабека и Саткынбая. Именно они сообщили нам кюи Байсерке. • Байсерке умер в 1906 году в возрасте 64 лет у себя на родине. Его кюи вошли в золотой фонд казахской ин­ струментальной музыки.

АБУЛ Несколько человек туркмен сидели в юрте вокруг до­ горающего костра и горячо обсуждали только что завер­ шенный набег. Особенно громко и возбужденно, перебивая других, говорил молодой туркмен в белой косматой папахе с патронташем у пояса и кривой саблей на боку. Гибкий, как лоза, быстрый и ловкий, как тигр, он не знал пора­ жений в открытой схватке, а вот сегодня боевое счастье само пришло к нему в руки: он сам, встретившись один на один, пленил «врага». П равда, «враг» этот и не думал сопротивляться, благодаря чему ему и удалось остать­ ся жить на этой, полной несправедливости земле. Видимо, горделивые чувства так переполняли юно- шу-победителя, что он схватил дутар и, мгновенно его настроив, заиграл быстрый туркменский наигрыш. Мер­ но покачиваясь, то и дело закидывая голову назад, он вторил дутару низким приятным голосом. Н е только ли­ хой воин, но и изрядный дутарист, юноша слыл душою аула, его всегда окружала молодежь, опытные бахши за­ видовали его «мужскому голосу», а девушки просто с ума сходили от его завораживающих напевов. И теперь боевые товарищи шумно одобряли его искусство. Веселье разгоралось с каждой минутой. Только один старый туркмен сидел поодаль от дру­ гих, погруженный в печальное раздумье. Он не принимал участия в хвастливом разговоре джигитов, и порою на его лице явно можно было прочесть осуждение и грусть. Внезапно один из сидящих спросил молодого туркме­ на, не знает ли он казахских кюев. В ответ юноша тут же 206

сыграл казахский кюй, который всем сразу понравился, а люди, сидевшие в юрте, знали толк не только в копьях и саблях. Они имели вкус к дутару, для которого у туркмен существует богатая музыка с разнообразным со­ держанием. Искусство бахши передается здесь из поко­ ления в поколение, в туркменских аулах существуют це­ лые «музыкальные династии». К тому ж е многовековое соседство туркмен и казахов создавало условия, при ко­ торых оба народа могли обмениваться песнями и кюями, тем более, что казахская домбра и туркменский дутар — инструменты весьма близко схожие и требуют одних и тех же приемов исполнения. Молодой туркмен, сделав маленькую передышку для того, чтобы вытереть обильный пот с лица, объяснил то­ варищам, что он хорошо знаком с казахскими кюями и домбристами, что сейчас он сыграл кюй, сочиненный не­ ким Абулом, который считается прославленным кюйши в своей округе, и что он был бы очень доволен, если бы ему .удалось повидать самого Абула и перенять от него кюй из его собственных рук — уже очень много говорят о нем люди, знающие толк в музыке. В это время пленник-казах, который находился тут же, связанный по рукам и ногам и привязанный к кере- ге, слегка кашлянув, чтобы обратить на себя внимание, попросил слово у своих «победителей». Все, кроме молодо­ го туркмена, закивали головой в знак согласия. Тогда пленник попросил, чтобы ему освободили руки, и он смо­ жет сыграть кюй Абула лучше, чем играл его молодой туркмен. Услышав такие «дерзкие» слова, молодой турк­ мен заносчиво молвил: «Где тебе, жалкому пленнику, сыграть лучше меня, откуда тебе знать Абула. Ведь он, говорят, третьего дня только уехал в Кара-бугаз к сво­ ему дяде!» Молчаливый старик туркмен поднял голову и с не­ одобрительной усмешкой глянул на дутариста. «Ты не буянь, молодой человек,— укоризненно сказал старик,— почем ты знаешь, что он не умеет играть, что. он н^, знает Абула? Мне сдается, что в этом человеке есть что-то зна­ чительное. Грустно мне делается, когда я смотрю на его лицо и думаю о его участи». Слова старика остудили пыл молодого туркмена, пленника освободили от веревок и дали ему дутар. Он немного размял руки и все тело и на­ чал настраивать дутар. Его осанка, манера держать ин- 207

струмент, гибкость кистей, когда он ударял по струнам правой рукой или ставил на гриф красивые пальцы ле­ вой, будто они были созданы только для этого, острота слуха, какую он обнаруживал, проверяя строй,— все это сразу обратило на себя внимание и даж е привело в изум-1 ление присутствующих. А молодой туркмен так и впился глазами в своего пленника, стараясь понять происходя­ щее. Зато старик весь просветлел, будто вспоминая что- то приятное, радостное, о чем долго'думал, но не решался сказать окружающим. Пленник начал кюй степенно, не спеша, излагая ос­ новную тему во втором голосе, что обещало слушателям повествование о каком-то большом событии, повествова­ ние, имеющее развернутый сюжет, на основе которого и был сложен кюй. Не задерживаясь долго на главной теме кюя, пленник перешел к части, в которой как бы слышались отголоски прошедшего, рассказ о событиях, давно минувших, но живых, оставивших неизгладимый след в памяти и сознании . человека. Вторая тема под­ тверждала и развивала первую, т. е. ту, которая предста­ ла перед слушателями в начале кюя. В противоборстве двух сил мужала и крепла музыкальная мысль кюйши. Мирное в начале повествования сейчас бурно развива-' лось, доходило до высшей точки напряжения. Домбрист приблизился к кульминации. Теперь он в самом высоком регистре домбры изображал картину единоборства, боя не на жизнь, а на смерть; удары его правой руки по струнам приняли совсем иной, напряженный и стремительный, ха* рактер. Домбра каким-то непостижимым для слушателей путем издавала звуки, напоминающие медные духовые инструменты. А в нижнем голосе в это время лилась де­ вичья песня, похожая то на соловьиную трель, то протяж­ ная и широкая, как сама степь. Проходили две темы на двух струнах, обе своеобразные и четкие в своих очерта­ ниях. Наконец, девичий голос умолк, начала сникать и тема боя, разросш аяся к этому времени так, что она не вмещалась в лады дутара, который пленник прижимал к себе, заставляя его звучать все выше и выше. Теперь кюйши возвращ ался к теме первой части, как бы медлен­ ными шагами спускаясь с высоты и часто останавливаясь на ступенях. Дутарист постепенно все больше замедлял «шаг» и закончил кюй на таких певучих нотах, как чело­ век безмерно усталый от долгого пути, с трудом прихо- 208

дящий в себя от того, что довелось ему увидеть и пере­ жить. ,, У Все в юрте долго сидели молча. Молодой туркмен больше всех переживал игру пленника. Каждый переход от одной части к другой заставлял его делать невольное движение, и, как он ни старался скрыть свое волнение от взоров окружающих, ему это не удавалось. А старик, переводя пытливый взгляд от одного дутариста к другому, словно порывался что-то сказать. Внезапно молодой ду- тарист, не давая старику открыть рот, выпалил, весь за­ ливаясь краской: «Скажите, пожалуйста, вы не сам ли Абул?». Пленник, слегка улыбаясь и вытирая пот с вы­ сокого лба, взглянул на молодого человека и просто от­ ветил: «Может статься и так!» Он произнес эти слова сдержанно, с достоинством, хотя и очень устал от всего пережитого прошлой ночью. Ведь он ни на кого не на­ падал, никого не собирался трогать. Он ехал к своему дяде с совершенно мирными намерениями. И вот случи­ лась беда. Он нечаянно встретился с туркменами, кото­ рые отправились в дальний поход на поиски угнанных у них несколько дней тому назад табунов текинских арга­ маков. Почему-то заподозрив Абула в краже и не слу­ ш ая никаких возражений, они связали и привели в свой аул совершенно невинного и д аж е не сопротивляющегося им кюйши. Но теперь все сидящие в юрте вставали со своих мест « , подходя к Абулу, жали руки со словами извинения за то, что заставили прославленного кюйши страдать по­ напрасну. Тут же распорядились зарезать барана и по­ слали людей созвать туркмен из окрестных аулов слу­ шать кюи А б у л а— знаменитого в те дни и в казахских степях и в тогдашней Туркмении. Абулу немедленно да­ ли другую одежду взамен порванной. Задымили само­ вары, засновали молодые туркменки. Взбудораженный было сборами в набег аул преобразился. Старый турк­ мен, который в самом начале не давал бить пленника,, теперь говорил, что он сразу подумал об этом, что «не­ приятель» джигитам попался не тот: слишком у ж у него благородное лицо, да и во всем облике Абула трудно найти что-либо низкое — нет, конокрады такие не бывают. И старик попросил Абула рассказать о том, как он стал домбристом, у кого»учился, какие трудности и со­ бытия встречал он на своем жизненном пути. А жизнен- 14 А. Жуба 20»

ный путь Абула стоил того, чтобы о нем рассказать по­ дробно. В урочище Оймауыт-Желтау, бывшего Адаевского округа, подчиненного туркестанскому генерал-губерна­ тору, жил человек, по имени Тарак. Он происходил из рода Адай — одного из ответвлений рода Бай-улы. В на­ чале прошлого столетия, примерно в 1820 году, в семье Тарака появился первый ребенок, которому дали имя Аблай. Тарак ничем особенно не отличался от других, но по наследству или по традиции этого рода он с малолет­ ства должен был заниматься тем, чем занимались его предки: уметь орудовать копьем и саблей, стрелять из ружья, чувствовать себя на лошади, как «хозяин». Все эти обязанности, унаследованные от предков, Тарак и вы- пол1нял аккуратно, владея тем минимумом навыков до­ блести и знаний, который требовался от порядочного адайца. 1Кроме всего этого, он еще немного играл на домбре, но не придавал серьезного значения этому виду искусства и смотрел на него, как на занятие «между де­ лом». Он пользовался уважением среди современников за красивую осанку, атлетическое телосложение и владе­ ние «военно-степным минимумом»,— это ставило его в ряды лучших людей аула. И мя Аблай Т арак дал своему сыну не случайно. Он думал готовить из него батыра или правителя. Аблай и действительно был крепкого сложения, осанистый, с при­ ятным, несколько туркменокого типа лицом и большими руками с длинными пальцами. Он был с детства очень своенравным, сам никого не трогал, но, если кто его обижал, он был в силах постоять за себя. Всеми знания­ ми и доблестями, которые были присущи его роду, он овладел без особого труда: умел так же, как отец, ору­ довать и копьем и другими видами оружия, был так же силен в «саисе» — конной игре, которая заключалась в том, чтобы снимать .Друг друга с седла. Детство и юность Аблай провел праздно, как и все дети обеспечен­ ных людей в степи. Он (баловался, занимался охотой, ез­ дил по аульным вечеринкам, пел, стрелял в «алтын-ка­ бак»1, ловил лисиц с гончей, держ ал сокола и охотился з а утками и другой птицей. 1 А л т ы н к а б а к — золотая или золоченая металлическая пластинка, служащая мишенью. 210

Абул— так называли его родители — е малых лет увлекался домброй. Н о для того, чтобы всерьез заняться этим делом, у него не было охоты, видимо, и отец не осо­ бенно его поощрял. П равда, он играл и играл неплохо по сравнению с окружающими его домбристами, но и только. Так бы и продолжал он смотреть на домбру, ес­ ли бы не случилось событие, которое внезапно перевер­ нуло все его жизненные планы. В округе жил некто Кошкар, который славился во всем адаевском роду как выдающийся домбрист. Его принимали с большим почетом, он был везде желанным гостем. Однажды Кошкар приехал в аул Тарака и оста­ новился у него. Ему было тогда лет около сорока, но выглядел он намного старше своих лет. Это объяснялось тем, что у Кошкара. было тяжелое детство, которое про­ шло в жестокой нужде. Теперь это был человек выше- среднего роста, с большими глазами, красивой черной бородой и бледным лицом, слегка тронутым морщинка­ ми. Пальцы у него не были длинными, но были зато стройными и гибкими. Одевался он щегольски: халат из синего сукна, бешмет из черного блестящего нанбука, сапоги на высоких каблуках с пятками, отделанными си­ ней кожей (коксауыр), по краям которой были нашиты украшения из серебряной канители. Н а голове у него был лисий малахай с бархатным верхом, в руках он дер­ ж ал нагайку, сплетенную из шестнадцати «разделов», с рукоятью из тавологи, обвитой тонкими ремешками. Под Кошкаром был вороной конь туркменской породы, седло и сбруя были из цветной кожи, а потник окаймлен бархатом. Конь был накрыт белой попоной, с бахромой по краям, а уздечка инкрустирована серебром, на м а­ кушке у коня была привязана белая шелковая лента. Кошкар научил его так, что если опустить повод, то он останавливался И стоял как вкопанный. И на сей раз Кошкар не стал привязывать своего коня, а только оста­ вил его за юртой/ зная, что он никуда не уйдет. Все это не удивляло аульных людей, но на юного Абула произ­ вело неотразимое впечатление. Как всегда, Кошкара приняли очень радушно и усердно угощали чаем, кумы­ сом, бараньим мясом. Услышав о том, что в дом Тарака приехал знаменитый домбрист, у него собрался весь аул. Кошкар не заставил себя ждать, взял свою домбру и ти­ хонько начал кюй из серии «Акжеленов». 211

Кошкар исполнил также -кюи из серии «Нар ирген», говорят даже, что он играл все девять ее «ветвей», вари­ антов. Как это и полагалось по ходу «степных концертов», Кошкар играл всю ночь, лишь иногда приостанавливаясь для того, чтобы выпить крепкого чаю — самое дорогое угощение в условиях местности, отдаленной от городов. Ведь адайцы только один раз в году ездили в те времена в город, для того чтобы закупить необходимые товары и затем вновь откочевать вслед за своими табунами в глубь усть-уртских степей. Абул слушал игру Кошкара всю ночь и на другой день также не отходил от него ни на Шаг. Отец оставался по- прежнему безразличным! к увлечению сына, не особенно его одобрял, но и не препятствовал. Пользуясь своей свободой, Абул стал заниматься домброй все больше и усерднее? Он стал сам дольше играть, слушал хороших домбристов, разъезжал по тем аулам, где, по слухам, появлялись домбристы. Никто в доме Тарака ему не препятствовал, и Абул день ото дня становился все бо­ лее нелюдимым, замкнутым, он уходил в себя, и, в кон­ це концов, совершенно «заболел» домброй. Его мать Та- разы, человек глубоко порядочный, уважаемый во всем ауле, имела привычку петь во время работы. В детстве, а в особенности в юности, когда стала «бой-жеткен», т. е. «девушкой на выданье», она была красой и гордостью своей округи. В ночных играх молодежи она пела, пела и на вечерах, устраиваемых по случаю свадеб. Много бы­ ло джигитов в Оймауыт-Желтау, которые добивались ру­ ки Таразы. Но она с колыбели была помолвлена с Тара- ком. Став матерью Абула, она отдала сыну-первенцу всю свою нежность. Нельзя сказать, что она видела в нем бу­ дущего музыканта, а просто была предана ему по-мате­ рински. Абул также был привязан к своей матери, которая, сама того не подозревая, определила его будущее. Не раз Таразы, посадив маленького Абула к себе на колени, пе­ вала ему свои бесконечные песни. Согласно преданию, Абул, уже став известным кюйши, играл на домбре мно­ гие песни, которые услышал из уст Таразы еще в мла­ денчестве. Благодаря тому, что Тарак был человеком состоятель­ ным, Абул провел свою молодость, не зная нужды. Он ез­ дил, куда хотел, и это сыграло большую роль в его музы­ кальном развитии, так как Абул посетил много различных 212

мест, слушал игру известных домбристов своего времени. Он побывал в нынешней iKapa-Калпакии, Хиве, присут­ ствовал на состязаниях многих кюйши, певцов и сказите­ лей. Примерно к двадцати годам он и сам стал хорошим домбристом, имея в своем репертуаре немалое количество выдающихся кюев. К этому возрасту относятся и его пер­ вые сочинения. Абул сочиняет, например, свой «Акжелен», (посвященный неизвестно кому или чему). По ритму этот «Акжелен», исполненный задора и молодости, напомина­ ет нам об игре в аксуек или об аульных качелях — ал- тыбакан. По своему характеру очень жизнерадостный, кюй с начала и до конца проходит в быстром темпе. Некоторые .собиратели фольклора рассказывают, что Абул в то же время был хорошим певцом-импровизатором и даже сказителем. Но у нас нет никакого материала, подтверждающего эти рассказы. Судя по дошедшим до нас устным свидетельствам о жизни и творчестве Абула, его своеобразие как художни­ ка состояло в том, что встреча с другими мастерами (дом­ бристами, сказителями и певцами) неизменно заж игала в нем ответное волнение, и он, перенимая их произведения, либо совершенствовал их в своем исполнении, либо соз­ давал в ответ на них свои новые кюи, возникающие, как огонь от огня, от соприкосновения с творчеством собрать­ ев по искусству. Говорят, что любимыми кюями Абула были кюи домбриста богда, который оставил после себя два весьма интересных сочинения. Жил Богда в низовьях реки Эмбы (по-казахски Ж ем) и пользовался большой любовью в округе, ибо был искус­ ным домбристом. Будучи человеком зажиточным, он не придавал особого значения умножению своего скота и был далек от стремления разбогатеть. С малолетства любил он домбру и достиг в игре на ней больших успехов. Но однажды случилась беда. Начался джут (падеж скота), и Богда остался без ничего, стал гол как сокол. Окружаю­ щие думали, что он будет горевать, но Богда не пал ду­ хом, взял с собой остаток своего богатства — домбру и стал пешком ходить по аулам. В кюях он как бы расска­ зал о своем прошлом. Он исполнял два кюя «Жем-су» («Река Эмба») и «Боз-тобе» («Белый холм»), Ж ем-су на­ зывалась его летовка, бывшая на берегу Эмбы, а на Боз- тобе была его зимовка. В обоих кюях нет и ноты уныния. Оба они жизнерадостны. В «Жем-су» в звуках домбры 213

слышится как бы течение реки. Музыка идет непрерыв­ ным потоком. В ней нет даж е тех микро-рефренов, кото­ рые, как правило, встречаются в других казахских кюях. Вот эти-то два кюя Богды стали любимыми произведения­ ми Абула, но в это время он сочиняет и свои, и в том чи­ сле кюй «Нарату» (собственное им я). Сюжет этого кюя связан с восстанием батыра Срыма Датова, происходив­ шим в конце восемнадцатого века. Батыр Зильгара из ро­ да Адай, принявший участие в этом восстании и прозван­ ный Н арату за то, что мог поднять одногорбого верблюда (нара) и кинуть его («нарату» буквально: «кидание верб­ лю да»), стал легендой во всем Адаевском округе. О нем говорили везде. Рассказывали о его доблести, силе, отваге. Согласно преданию, в одном из боев Нарату, оставшийся пешим, потому что его конь пал от стрелы противника, один задержал целое войско. Он был замечательным стрелком и не подпускал к себе никого, пока не иссякли все его стрелы. В этом бою он и погиб. В честь этого батыра Абул и сочинил свой кюй, который бытует под названием «Нарату». Есть и другая версия легенды о кюе «Нарату», которая гласит, что этот кюй сочинил не Абул, а кюйши Кербука, который своей игрой на домбре воодушевил батыра Н ара­ ту, когда тот, видя численное превосходство противника, замеш кался было в бою. Необходимо отметить, однако, что вариант «Нарату», связанный с именем Кербуки, рез­ ко отличается от того варианта, который приписывается й народе Абулу. Его «Нарату» — кюй с начала и до конца оптимистич­ ный, живой. В нем имеются элементы повествования, как бы батальные моменты и нечто вроде песни победы — словом, это сочинение большого плана. Несмотря на огра­ ниченные возможности домбры, для нее создан кюй, ко­ торый можно назвать большим музыкальным полотном. Он идет в стремительном темпе и очень динамичен. По своему построению, а следовательно, и по приемам испол­ нения этот «Нарату» совершенно не похож на кюй право- бережного Урала, где жил и творил Кербука. Весьма воз­ можно, однако, что своего «Нарату» Абул создал, оттал­ киваясь от «Нарату» Кербуки, вдохновляясь им и одно­ временно творчески возражая ему. Абулу приписывают также сочинение кюя «Аксэк ку­ да» («Хромой саврасый»). Рассказывают, что однажды в 214

ауле адайца Ж араса Абул встретил известного акына Ба- лапана, который прославился не своими сочинениями, а мастерскими пересказами народных эпических сказаний. На этот раз Балапан повествовал об одном бедняке, ко­ торый, кроме единственного своего саврасого, никакого скота не имел. Д а и саврасый-то у него слегка хромал, что не мешало, однако, хозяину .неизменно выставлять его на скачки во время тоя. И вот на одном из тоев бедняк послал своего саврасого скакать, а окружающие подняли его на смех. Несмотря на всевозможные издевки и грубо­ сти, бедняк стоял на своем, уверенный в себе и в своем коне. И вот вдали стали видны клубы пыли, все с волне­ нием смотрели на них, а самые нетерпеливые уже ускака­ ли вперед, чтобы помочь своим скакунам. Но саврасый пришел к финишу один, в то время как остальные кони отстали от него на расстоянии полета стрелы. Абул выслу­ шал эту повесть с большим вниманием' и вскоре сочинил кюй под названием «Аксак кула». Кроме искусного подра­ жания скачке коня, кюй передает и внутреннее пережива­ ние человека-хозяина, радующегося победе своего савра­ сого. Трудно раскрыть точный смысл инструментального произведения, тем более рискованно, не имея конкретных данных, на слух определить его программу. Но смело можно сказать, что автор «юя «Аксак кула» издевается над тупостью имущих, которые верили только в силу бо­ гатства и забывали, что в жизни не всегда побеждают грубость и высокомерие. Интересен «мазурочный» ритм кюя, который делает его как бы готовым танцевальным номером. Во время одной из своих поездок Абул встретился с известным домбристом Кулшаром (тоже адайцем по про­ исхождению). Отнего Абул перенял кюй: «Токпе» («Без­ остановочный»), «Шелтириш» («Болтовня») и «Жортак» («Рысь»). Абул также запомнил и потом рассказывал окружающим примечательные случаи из жизни своих со­ товарищей по искусству. Так, рассказывал Абул, что Кул- шар в каком-то очередном своем «турне», проезжая мимо одного аула, услышал хорошую ипру на домбре и повер­ нул коня, чтобы узнать, кто это так играет. Подъехав к юрте, откуда была слышна домбра, Кулшар спешился и вошел в кибитку. Здесь его взорам представилась картина для степи необычная. В юрте сидели девушка лет восем­ надцати и старуха за прялкой. Кто-то из них, видимо, 213

играл на домбре, но, услышав шаги, ипрать перестал. По­ сле положенных расспросов о здоровье Кулшар взял дом­ бру и начал играть кюи, чтобы вызвать на ответ того, кто только что играл на домбре. Как только Кулшар кон­ чил играть, старуха обратилась к нему с вопросом, давно ли он играет на домбре, и Кулшар ответил, что он'играет уже порядочное время насчитается у себя в округе хоро­ шим домбристом-. Тогда старуха, ни слова не говоря, взя­ ла домбру и заиграла, да так, что Кулшар начал опасать­ ся, что попал впросак и напрасно похвалился своими ус­ пехами... Между тем старуха сыграла несколько кюев и посмотрела в сторону девушки, чтобы и та ответила гостю «делом». Девушка тож е мастерски сыпрала несколько кюев, заметив, что мать ее в свое время играла куда луч­ ше, чем она сама. Если игра старухи заставила Кулшара опасаться, то когда за дело взялась девушка, Кулшар по­ чувствовал себя совсем нехорошо. Когда первый кюй был закончен, Кулшар попросил, чтобы она сыграла еще. Окрыленная похвалой, девушка продолжала исполнять один кюй за другим. Так как уже сгустились сумерки, Кулшар был вынужден в этом доме заночевать, и они вдвоем с девушкой всю ночь напролет исполняли кюи, и к утру Кулшар признался, что уступает своей сопернице по домбре. Конечно, такого рода признание своего поражения пе­ ред женщиной у казахов встречается весьма редко. Обычно в рассказах или поэмах подобные состязания заканчиваются в пользу мужчины. Перенятый Абулом рассказ адайца Кулшара как бы опровергает такую тра­ диционную концовку. Как бы то ни было, а варианты кюев и сказов, создан­ ные Абулом, свидетельствуют о его передовых для того времени взглядах. Получил широкое распространение дошедший до нас такж е через Абула кюй под названием «Кенес» («Сове­ щание»). Сочинение этого кюя приписывается домбристу Кошкару, но Абул по-своему трактует и этот кюй. Он по­ лучился очень интересным в смысле музыкального раз­ вития. Существует несколько вариантов «Кенес-кюя». В записи А. Затаевича имеется кюй под названием «Ке­ нес», сообщенный М. Букейхановым. «Кенес-кюй» испол­ няет такж е К. Ж антлеуов. Однако все эти одноименные кюи совершенно ничего общего между собой не имеют. 216

В музыкальном отношении они 'Совершенно различны. «Кенес» Абула очень подвижен, в нем много радости и бодрости. Кюй проходит в темпе марша. Этот «Кенес» не похож на тот, что записан А. Затаевичем и, согласно при­ ложенному к нему объяснению, воспроизводит совещание аксакалов. Если даже в своей основе «Кенес» Абула и имеет отношение к какому-либо совещанию, то это отнюдь не совет старейшин, ибо здесь скорее слышится музыка молодого задора, может быть, сопровождающая какой-то поход. В ней звучит чья-то твердая поступь, какой-то ор­ ганизованный ритм, шаг не одного человека, а большого количества людей — словом, это музыка наступательная. При этом необходимо отметить, что ритм абуловского «Кенеса» достаточно необычен и значительно отличается от традиционных ритмов казахских кюев вообще. Возможно, что автор этого кюя побывал в городах и под впечатлением жизни, не похожей на однообразное те­ чение времени в степи, сочинил кюй в духе марша. К такого же рода новаторским произведениям отно­ сится кюй «Аренжаннын шалкамасы» («Ликование Арен- ж ана»). Он имеет совершенно особую форму, не похо­ жую на форму других кюев. В нем как бы соревнуются два противоположных начала, которые в конце концов объединяются. Можно предположить, что это две группы людей, которые вначале поют к аж дая в отдельности, а в припеве их голоса звучат вместе. Кюй этот очень бодрый, стремительный, напористый, состоит из трех частей, при­ чем каждая последующая часть идет быстрее предыду­ щей. Несмотря на то, что кюй сочинен для домбры, в нем есть такие места, которые как бы требуют духовых инстру­ ментов. Ритм кюя маршеобразный. Хочется думать, что он изображает ликование человека, вышедшего победителем в трудном бою. Картину боя кюй воспроизводит на стру­ нах домбры так непосредственно, словно рассказывает о нем без слов. Это напоминает известные оркестровые поэ­ мы, рисующие батальные сцены. Род Адай известен во всех уголках Казахстана как род воинственный, и весь­ ма возможно, что Абул в своем кюе «Ликование Арен- жана» рисовал звуками один из его военных походов. Но это могло быть и картиной единоборства двух батыров: сначала их подход друг к другу, затем самую схватку. Некоторые фольклористы приписывают этот кюй выход- 217

цу из сословия тюре — Аренжану по линии Айшуака, но, по нашему мнению, это недостоверно. В 1858—69 годах в районе, где жил и творил Абул, произошли события, которые остались в истории под на­ званием «Ж ыл-ауа» («Смутные годы»). Тяжелые поборы со стороны властей вызвали волнение казахских трудя­ щихся. Вспыхнули отдельные мелкие восстания, бунты. Н арод переживал очень трудный период. Абул, современ­ ник этих событий, сочинил кюй, полный гнева по отноше­ нию к правящим кругам и любви к угнетенному народу, страдающему под тяжестью непосильных налогов. Автор не д ал названия своему сочинению, но в народе его кюй получил название «Абул». Этот кюй является вершиной его творчества и последним из известных нам его сочи­ нений. Других, более поздних кюев Абула мы не знаем. А. За- таевич пишет: «...в «Абуле», начинающемся, как я про­ бовал охарактеризовать это в записи, «тяжелой поступью, сурово, значительно», вскоре наступают размашистые взлеты, обнаруживающие темпераментность и горячность, не совсем обычные в сочинениях данного рода. Затем, после промежуточной части, следует средняя часть с ее мягкой и женственной мелодикой, а в дальнейшем пьеса развивается из основных элементов, заканчиваясь широко раздавшимся взлетом, опадающим расширенным ritar- dando замедлением), Вообще, по построению этой пьесы чувствуется, что в нее заложена некая поэтическая про­ грамма, но какая именно — мне не удалось узнать. Во всяком случае герой этой музыкальной поэмы является Абул, историческое лицо из казахского рода Баюлинцев (Бай-оло), составляющих основное ядро уральских и ада- евских казахов»1. Необходимо добавить, что вариант «Абула» записан А. Затаевичем в исполнении Губайдуллы Мухитова. В этом варианте отсутствуют миогие драгоцен­ ные детали, имеющиеся в других вариантах кюя «Абул», о чем сам Губайдулла Мухитов лично говорил пишущему эти строки лет двадцать пять тому назад. Так или иначе, но это был тот самый кюй, который ав­ тор его играл в плену у туркмен. Абул умер в 1822 году в возрасте 72-х лет у себя на • А. В. Затаевич. «500 казахских песен и кюев», стр. 248. При­ мечание № 3. 218

Лукбан Мухитов —

—



родине. Прямым его последователем был выдающийся домбрист Еспай, по прозвищу Таз-бала. А. Затаевич пи­ шет о нем следующее: «Таз-бала» (паршивый мальчик) — прозвище извест­ ного домбриста Еспая (из рода Бай-оло, отделения Есен- темер), который происходил из Карабаусской волости, Гурьевского уезда, и умер лет 20 назад в среднем воз­ расте. С юности некрасивый, грязный, с паршами на го­ лове (отсюда его прозвище—паршивый мальчик), он ухо­ дил в старые казахские могилы, в пересохшие колодцы и вообще— всюду, где только мог укрыться в голой степи, и там всецело отдавался игре на излюбленной им домбре, доведя свое искусство до степени, можно сказать, акроба­ тического «совершенства». Так, например, он умел играть, держа домбру за спиной, помахивая ею над головой, играя на ней пальцами ноги и т. п. Нас, впрочем, интересуют в этом! домбристе не приемы народного шута и забавника, а степень его талантливости как музыканта-самородка. Таковая же, если судить о ней по приводимому кюю «Отте-кетте», была совершенно вы­ дающейся, если даже и принять во внимание, что, переда­ ваясь от одного домбриста к другому, эта пьеса впитала в себя и наслоения других творческих индивидуальностей, что всегда случается в народной музыке. Вообще данный кюй является одним из крупнейших достижений казахской (уральской) музыки, и преодоле­ ние немалых трудностей, по его записи, явилось для меня особенным удовольствием, подзадоривая во мне рвение и музыканта и коллекционера. Я рекомендую играть эту пьесу удвоенными октавами, (на фортепиано — прим, ред.) и тогда ее красоты сдела­ ются еще более выпуклыми. В. частности, интересен эпизод в E s — dur (медленно и величаво), имеющий характер «интермеццо» и предваряющий заключение пьесы. В нем непостижимым образом встречаем прием, близко родст­ венный манере... А. Г. Рубинштейна (!?) громкие триоли фанфарообразно вздымающихся фраз, перемежаемые од­ нородными ниспадающими кадансами!»’ Действительно, по свидетельству многих деятелей на­ родной домбровой музыки, Таз-бала был выдающимся1 1 А. В. Затаевич. «500 казахских песен и кюев», стр. 296, прим. 392. 221

исполнителем и сочинителем. Вариант «Отте-кетте», при­ надлежащий Таз-бале, о котором писал А. Затаевич, был • исполнен Губайдуллой Мухитовым. «Отте-кетте» в испол­ нении выдающегося домбриста Лукбана Мухитова являет­ ся более богатым, че,м вариант Г. Мухитова. Программа юоя «Отте-кетте» («Прошло, ушло») нам известна. Музыка его носит драматический характер. Она очень разнообразна, богата красками, эпически ши­ рока. О Таз-бале говорят, что он, так ж е как и его совре­ менники и предшественники, разъезж ал по многим мест­ ностям Казахстана, всюду играя кюй Абула и обогащая свой собственный исполнительский и сочинительский опыт. Вот как рассказывает о его участии в одном состязании известный домбрист М урат Ускембаев в своих «Материа­ лах об Ускембае»1, домбристе, известном на западе Ка­ захстана. «Правитель одного из отделений Младшего жуза, не­ кий Каналы, однажды устраивал большой той, для уча­ стия в коем пригласил крупнейших домбристов из разных мест. Первую премию он установил в виде трехлетнего быка и шелкового халата. Приехал из отделения Алим-улы один домбрист, из отделения Ж етыру — девушка-домб- ристка со своей походной юртой «жолымуй» (точный пе­ ревод: «дорожная юрта»), а от отделения Б ай-улы — дом­ брист Еспай (Т аз-бала). Все они явились к торжеству, и их представили Каналы — главному устроителю торжест­ ва. Каналы попросил, чтобы они сыграли по одному кюю каждый. Все трое смотрели друг на друга, не зная кому начать игру. Заметив это, Каналы сказал, чтобы девушка начинала первой. Девушка исполнила кюй под названием «Кербез-керик» («Щ еголь»), Алим-улинец исполнил кюй «Лек-лек» («Ш еренга»). Бай-улинец исполнил кюй «Боге- лек» («Овод»). Каналы, прослушав всех троих, присудил первую премию бай-улинцу, т. е. Еспаю (Таз-бале)». Этот случай поднял славу Таз-балы в народе. Его вез­ де уважают, приглашают на всевозможные той и другие торжества. Вообще Таз-бала считался одним из сильней­ ших домбристов на левом берегу Урала. К сожалению, в нашем распоряжении нет никаких документальных мате­ 1 У с к е м б а й — выдающийся домбрист, народный компози­ тор, живший и творивший позднее Абула в том же округе. 222

риалов о жизни и деятельности Таз-балы, кроме уже упо­ мянутого его кюя. Н о о Таз-бале знают во многих местах Западного Казахстана. Одной из продолжательниц домбровой традиции Абу- ла была также выдающаяся домбристка, современница Таз-балы, Алтынай. Рано лишившись отца, Алтынай была отдана своим старшим братом Султангалием замуж за нелюбимого. Когда ее привезли в дом свекра, как это бы­ ло принято по обряду, с закрытым лицом, Алтынай не позволила открыть свое лицо человеку, который согласно обычаю, должен был получить за это мзду от хозяина. Она сама открыла лицо, передвинула шымылдык, т. е. занавёс, и сыграла кюй собственного сочинения, посвященный «открытию лица»,— «Беташар». Поведение Алтынай не понравилось старикам и старухам, но зато молодежь ли­ ковала, увидев смелую келиншек, т. е. молодуху, порвав­ шую обветшалый дедовский обычай. С этого дня за Алтынай укрепилась слава бойкой жен­ щины, и людям пришлось с нею считаться. Она была кра­ сой и гордостью аула, участвовала во многих домбровых состязаниях, из которых не один раз выходила победи­ тельницей. Кюй, сыгранный за шымылдыком, в народе получил название «Алтынай — Акжелен». «Алтынай— Акжелен» — кюй очень жизнерадостный и игривый, чувствуется в нем большая сила. Он хорошо передает характер своего автора, свободолюбивой упря­ мой девушки-казашки, которая, как рассказывают, не только была «самодержавной хозяйкой» у себя дома, но и буквально правила всем! аулом. Современником Таз-балы и Алтынай был еще один прославленный домбрист и последователь традиции Абу- ла — Саулебай, который имел в своем репертуаре все кюй Абула, Таз-балы и Алтынай и передал их следующему по­ колению народных музыкантов. Уже упоминавшийся вы­ ше Мурат Уекембаев пишет, что его отец Ускембай встре­ чался с Саулебаем! в начале нашего века. Поздней осенью 1933 года в один из дождливых алма- атинских вечеров на квартиру к пишущему эти строки пришли двое незнакомых, очень похожих друг на друга людей, примерно под сорок лет каждый, и представились, называя свои имена и фамилии, так, как это принято в наше время. По казахскому обычаю, гостей усадили на почетное место. При овете керосиновой лампы (в те годы 223

Алма-Атинская ТЭЦ еще не имела той мощности, какую имеет сегодня, и поэтому свет частенько подводил) они расположились поудобнее и, после обычных расспросов о здоровье и о том, когда они приехали в город, началась непринужденная беседа, которая длилась далеко за пол- ночь. Первым начал разговор Губайдулла Мухитов, тот самый, который встречался с А. Затаевичем в 1920 году в Оренбурге и в 1927 г. в Уральске и сообщил ему песни и к юн Уральской области. Он оказался хорошим собесед­ ником, образованным человеком, весьма сведущим и в области казахского народного искусства. Обаятельный человек, он говорил очень тихо, безукоризненно произнося русские слова, которые часто встречались в его рассказах. Г. Мухитов был внуком «уральского баяна», как называл его А. Затаевич, народного композитора Мухита Мера- лиева, потомки которого на протяжении ста пятидесяти лет крепко держ ат и высоко несут знамя казахского на­ родного искусства. С большой охотой, но сдержанно, без излишнего приукрашивания рассказывал он о своем зна­ менитом! деде — Мухите. Его спутник оказался его стар­ шим братом, выдающимся домбристом Лукбаном Мухи- товым, о котором он говорил А. Затаевичу. Братья были необыкновенно похожи друг на друга. Лукбан Мухитов приехал в Алма-Ату на слет животноводов-ударников из Западно-Казахстанской области. Через некоторое время по просьбе хозяина Лукбан взял домбру и сыпрал не­ сколько кюев и з записей А. Затаевича. Он оказался, дей­ ствительно, сильным домбристом, никогда при исполнении не изменявшим ни одной ноты кюев, которые он играл. На другой ж е день Л . Мухитов был принят директором муздрамтехникума тов. С. Комаловым и зачислен сотруд­ ником только что открытого тогда Кабинета казахской музыки. Л . Мухитов не только играл многочисленные юои, но и пел множество песен, его репертуар был очень богат. Так он начал работать в этом Кабинете вместе с другим домбристом^ знатоком букеевоких кюев, Махамбетом Бу- кейхановым, а с организацией оркестра имени КазЦИКа он стал его первым домбристом. Лукбан Мухитов родился в 1894 году, в местности Ак- бакай, что на берегу реки Жаксыбай. Жаксыбаевской во­ лости, Лбищенского уезда, Уральской области. По тради­ ции потомков Мухита — своего деда и отца — он рано начал играть на домбре и петь. Но все ж е в основном он 224

занимался скотоводством. Лукбан всегда был очень беден и неизменно нуждался. К двадцати годам он стал извест­ ным в своей округе певцом и домбристом. Октябрьскую революцию он встретил восторженно. В 1929 году, когда организовался первый колхоз «Казахстан», он стал пред­ седателем этого колхоза, а позже работал в нем бригади­ ром. С 1933 года Лукбан жил в Алма-Ате и все время работал в оркестре имени Курмангазы концертмейстером домбровой группы. В 1936 году правительство Казахстана присвоило ему звание заслуженного артиста за выдаю­ щиеся заслуги в области развития казахской народной ин­ струментальной музыки. Лукбан сочетал свою исполни­ тельскую работу с педагогической: он постоянно обучал молодых музыкантов оркестра. Несмотря на свой уже преклонный возраст, он быстро овладел музыкальной грамотой и шел в ногу с оркестром. С открытием консерватории в Алма-Ате в 1944 году Лукбан Мухитов стал в ней преподавателем по классу домбры и выпустил немало молодых специалистов, кото­ рые сейчас играют ведущую роль в области развития казахского советского профессионального музыкального искусства. В 1954 году, во время празднования двадцатилетия со дня организации оркестра имени Курмангазы, Лукбану Мухитову было присвоено звание народного артиста рес­ публики. Почти все кюи, которые передавались из поколения в поколение, начиная от Абула_ и его последователей, были переданы Лукбаном Мухитовым новым поколениям ка­ захских советских домбристов. Лукбан Мухитов умер в 1957 году после продолжительной и тяжелой болезни. Кафедра казахских народных инструментов Алма- Атинской государственной консерватории имени Курман­ газы готовит к печати большую монографию о жизни и деятельности Лукбана Мухитова — одного из основате­ лей оркестра имени Курмангазы и исключительного зна­ тока казахской народной инструментальной музыки. Бережно передаваемое из рук в руки, из поколения в поколение творческое наследие народного композитора Абула, ныне зафиксированное в нотной записи, стало достоянием широких масс советских слушателей. 15 А. Жубанов

11ХЛЛС Маленький поезд, состоящий из одних только то­ варных вагонов и теплушек, вышел глубокой ночью со станции Туркестан в сторону Кара-Тау. Неимоверная дневная ж ар а, от которой люди совсем обессилели, еще .д ав а л а о себе знать тяжелой духотой. Незадолго до это­ го дул «дежурный ветер», разбрасывая ноты с пюпитров музыкантов, сидевших на открытой сцене туркестанского городского летнего клуба, мешал петь солистам, бук­ вально перехватывая им горло. А теперь наступило полное затишье. В вагон тучами наваливались москиты, неот­ вязные, неумолимые, невидимые в тусклом свете свечно­ го огарка, еле мерцающего в вагонном фонаре. Ход по­ езда настолько медлителен, что пассажиры могли бы спокойно идти пешком рядом с еле движущимся, часто подолгу останавливающимся составом. Эта узкоколейка, соединяющая Туркестан со свинцовым рудником Кара- Тау, была построена в годы советской власти и предна­ значена для перевозок робочих. Только сегодня пасса­ жирами оказались не шахтеры, не инженеры, техники или маркшейдеры, а артисты впервые организованной в том году Казахской государственной филармонии име­ ни Дж амбула, которую многие тогда с непривычки и по созвучию называли «фисгармонией». Несмотря на то, что летняя ночь очень коротка, же­ сток ая тряска маленького поезда да еще желание поды­ шать живител1.ной ночной прохладой не давали пассажи­ рам заснуть. В углу теплушки, постелив свой плащ прямо на полу, сидел один из «старших» музыкантов ор­ кестра—кобызист Ж аппас Каламбаев, который год тому 226

назад приехал на первый всеказахстанский слет деяте­ лей народного искусства в Алма-Ату из этих мест, и те­ перь радовался, что едет по родным долинам и взгорьям. По своей природе человек он неразговорчивый, скрыт­ ный. И все же сидящие вокруг него артисты знали, что, когда это требовалось, он прекрасно сам себе конфери­ ровал. Во время своего выступления на слете, особенно исполняя кюи, требующие объяснения, он живо и увле­ кательно излагал их программы-. Читая настроение, то­ варищей в их прямо устремленных на него глазах, К а­ ла мбаев, рассеянно улыбаясь, встал с места, открыл дверь теплушки и обвел глазами чуть видневшийся в темноте силуэт Кара-Тау. Затем вернулся на свое место с посерьезневшим, сосредоточенным лицом и без всяких просьб и уговоров тихо начал свой рассказ о том, что уже давно интересовало всех окружающих. Боясь, что стук колес и частые гудки маленького паровоза будут заглушать слова рассказчика, пассажиры сбились в тес­ ную кучку, так что под конец никому из слушателей и шевельнуться стало невозможно. «Среди многочисленных родов Младшего жуза,— на­ чал Каламбаев,— был род Тама, населяющий западные области Казахстана. Часть этого рода, составляющая семь волостей, в давно минувшие дни перекочевала по неизвестной причине в районы Кара-Тау. Здесь они и кочевали. Летовкой служили им богатые растительно­ стью поймы- рек Сары-су, Сары-Озен, Бетпак-Дала, до­ лины Кара-Тау. Зимой они селились по берегам реки Чу. Среди людей рода Тама ходило много легенд о Кара-Тау. Посмотрите,— сказал Каламбаев,— он ведь по сравнению с Ала-Тау не высок, на нем нет такого замечательного зеленого покрова, таких прекрасных деревьев, как тянь- шаньская ель. Зато у нас здесь много чудесных легенд. Слушая их, начинаешь чувствовать дыхание прошлого, перед глазами проходят то печальные картины минувших страданий народа, то мощные подъемы его истории, ве­ личественные картины гнева народа, восстающего про­ тив своих угнетателей. Переваливает Кара-Тау кочевой караван, Каждый сердцем от горести полн, злой тоской обуян. 1яжко землю родную навеки покинуть, казах, Потому-то кочует в горючих слезах караван. 227

Эту песню пели на мотив «Елим-ай» («О, моя роди­ на») караваны кочевников, бежавших со своих наси­ женных мест после набега и разорения их аулов джун­ гарским владыкой Калдан-сереном. Как рассказывают старики, спасая жизнь своих детей, казахи бежали через сыпучие пески и через горы Кара-Тау. Сбитые в кровь, потертые и спаленные горячим песком подошвы у люден покрывались пузырями и болели. Потому-то, говорят, и называлось это бедствие в народе «Актабан шубырын- ды»1. Так люди из рода Тама повествуют о далеком про шлом жизни народа, о батырах, акынах, певцах. И вьют­ ся эти легенды и порхают, как птицы, вокруг старого Кара-Тау. Вот возле этого самого Кара-Тау, овеянного дыханием неумирающих преданий, полвека тому назад жил-был Ихлас, который на своем кобызе возродил мно­ жество из них, д ал им новую жизнь». Так впервые в душную летнюю ночь, в теплушке ра­ бочей узкоколейки узнал автор этих строк от Жаппаса Каламбаева о существовании замечательного народного композитора-кобызиста — Ихласа, занимающего особое место среди многих мастеров народной инструментальной музыки. Дело в том, что двухструнный смычковый народный инструмент — кобуз до Ихласа считался принадлежностью знахарей-бахсы. Они использовали этот инструмент как средство одурачивания доверчивых степных пациентов при заговорах и своего рода «театрализованных действи­ ях», с помощью которых «изгоняли злых духов» из тела больного. Вот как описывает это своеобразное музыкальное колдовство Вс. Чешихин. «Б'ахсы вошел в кибитку самым тихим шагом, с поту­ пленными глазами, с важным лицом и в рубище. Взяв в руки кобыз, сел он на ковер, заиграл, запел и начал ти­ хо качаться, а потом делал разные телодвижения. С воз­ вышением голоса ускорялись и становились труднее его кривлянья. Он бился, вертелся, вытягивался и изгибался, к а к неистовый; пот лил с него градом, пена клубилась изо рта. Бросив кобыз, вскочил он, встряхнул, затряс го­ ловой, стал кричать пронзительным голосом и созывать Белые подошвы.

духов, то маня их к себе руками, то отмахивая от себя тех, которые были ему не нужны. Наконец, выбившись из сил, с лицом бледным, с глазами, налившимися кровью, бросился он на ковер, испустил дикий крик и умолк. По прошествию нескольких минут привстал, ози­ рался он на все стороны, как будто не зная, где он, про­ чел молитву, и начал предсказывать, основываясь (как говорил) на бывшем ему тогда видении»1. О том, что народ в прошлом привык относиться к ко­ бызу, как к своего рода магическому предмету, обладаю­ щему сверхъестественной силой, говорит случай с кобы­ зом, принадлежавшим отцу Ихласа кобызисту-любителю Дукену. Род Ихласа с давних времен был, можно сказать, династией кобызистов. Искусство игры на кобызе переда­ валось в нем из поколения в поколение. П равда, Дукен играл для себя и не разъезжал по аулам, чтобы поль­ зовать больных, как это делали бахсы, или чтобы пока­ зать свое искусство, как это делали многие народные му­ зыканты. Он играл у себя дома, в кругу своих родных и одноаульцев, считая игру на кобызе как бы своим ф а­ мильным наследством. Но, без сомнения, своей игре он приписывал тайную силу, которая помогает его роду жить в добром здравии и благополучии. По представле­ нию одноаульцев, кобыз Дукена помогал благополучно­ му исходу родов, от него будто бы убегали и прятались всяческие «албасты» — злые духи, стремящиеся умерт­ вить родящую женщину. Потому кобыз Дукена неизмен­ но вешали на пороге юрты, в которой происходили роды. Примечательно, что в наши дни все попытки приоб­ рести этот кобыз у правнука Дукена для музея не увен­ чались успехом., хотя ему и предлагали за эту реликвию пять тысяч. И вот значение сына Дукена — Ихласа в казахской музыке состояло в том, что он первый вырвал кобыз из рук знахаря-бахсы и поставил этот замечательный на­ родный инструмент с человеческим голосом на службу живой жизни народа, его радостям и горестям, его меч­ там. стремлениям и свершениям. Ихлас родился в 1843. году в нынешнем Сузакском районе. С малых лет он проявил склонность к музыке. 1 «Русская музыкальная газета». 1917 г.. № 29—30. '

В детстве он нередко видел подолгу играющего наедине в кибитке отца, а природа наделила его талантом, поэ­ тому И хлас страстно любил кобыз и при первой возмож% ности старался играть на нем, хотя поначалу ему и трудно было без посторонней помощи. К ак только все уходили из дома, маленький Ихлас брал большой чер­ ный кобыз отца, увешанный по краям мелкими монетка­ ми и украшенный пышными перьями филина на головке. Инструмент в руках ребенка казался громоздким. Их- ласу трудно было играть, кобыз, казалось, вырывался из его pvk, но Ихлас не обращал на это внимания и про­ долж ал свое трудное занятие. Постепенно его малень­ кие ручонки начали привыкать к лукообразному смычку, а пальцы левой руки, поставленные на струнах так, как он выследил у отца, день за днем приспосабливались к инструменту, и вскоре Ихлас начал извлекать из него что-то похожее на музыку. Увидев своего сына, играющего на кобызе, Дукен об­ радовался всем сердцем: семейная традиция сохрани­ лась. Другой его сын — Ж анас не интересовался ничем, кроме скотоводства, и Дукен не на ш утку беспокоился, что искусство игры 1ча кобызе в его ооду не будет про­ должаться, и святой инструмент в руках его потомков превратится в ничего не значащий кусок сухого дерева. Отцу нравилось также, что Ихлас был любителем ска­ зок и легенд — о несчастных девушках, о мифических чудовищах, о славных походах батыров, о непобедимой силе музыки в борьбе со злыми силами природы. П рав­ д а, в тех местах, где ж ила семья Дукена, даж е дети умели рассказывать сказки, и Дукену сначала казалось, что в тяге И хласа к сказкам нет ничего особенного. Од­ нако вскоре отец заметил, что Ихлас относился к сказ­ кам иначе, чем окружающие его люди. Особенно силь­ ное впечатление произвела на И хласа легенда-кюй о, Коокуте — отце всех кобызистов. которую маленький му­ зыкант слушал с жадным вниманием и в конце концов перенял у отца. Н ародная молва говорит, что имя К оркут лапт было не по случайной прихоти родителей. Когда Коркут ро­ дился, окружающие его мать увидели не младенца, я какой-то бесформенный «мешок», по своим очертаниям не похожий на человека. В се испугались и. оставив бед­ ную мать, бросились вон из кибитки. Мать, сердцем

чувствуя, что она родила человека, а не какое-то чудо­ вище, взяла в руки безмолвный «мешок» и сдернула оболочку... Появился маленький человечек, который уже издавал слабые звуки. Она начала его кормить, и ребе­ нок заплакал. Только тогда в юрту стали возвращаться не на шутку перепуганные люди, которые и попросили дать ребенку имя «Коркут», что значит «испуг». Однаж­ ды, когда ему исполнилось двадцать лет, Коркут увидел .сон. Какие-то существа в белых одеяниях сказали ему, что он будет жить только сорок лет. И тогда Коркут ре­ шил искать бессмертия. Оседлав своего Ж елм ая'. он от­ правился в путь. Кобызист в этом месте изображает мяг­ кую рысь Желмая. В дороге Коркут встречает несколько человек, которые что-то копают. Н а его вопрос, что они делают, люди отвечают, что они роют могилу умершему Копкуту. Чувствуя, что и в этих местах не избежать смерти, Коркут едет дальше. Так он побывал во всех «четырех странах света» и везде встречал смерть. На обратном пути Ж елмая, чувствуя печальное настроение своего седока, издает заунывные звуки. Кобызист в этом месте играет, не нажимая на струны, а поочередно за­ крывая все три отверстия на поверхности кожаной деки, веля в это время смычком по струнам. Получается звук, действительно очень похожий на рев верблюда. Коркут возвращается к Сыо-Дарье. Здесь он приносит в жертву своего любимого Желмая, стелет ковер на поверхности волы, и, сидя на этом ковре, играет на кобызе, верхней декой которого служит шкура Ж елмая. Через своего друга Даоабоза Коркут передает привет-прошанье своей единственной сестре Ак-тамак. Смерть подстерегает Кор- кута, но он день и ночь продолжает играть на кобызе «Песню жизни», и до тех пор, пока звучит эта песня, смерть не смеет к нему подойти. Но вот, изнуренный, он вздпемнул на миг, и смерть, приняв образ ядовитой змеи «Кайрак-жылан». ужалила его, и Коркут ,умеп. А музыка с тех времен победно борется со смертью. Там, где она звучит, не властна смерть. Кюй «Коркут» очаровал Ихласа своей теплотой, з а ­ душевностью. песенностью. Ихласу показалось, что он слышит в н у т р и кобыза голос поющего Коркута. В кюе «Коркут» не было особой виртуозности, но он заворажи-1 1 Ж е л м а я — быстрый, как ветер, быстроходный верблюд. 231

вал ртушателя своей искренностью и мелодической кра­ сотой. Несмотря на то, что, по рассказам Дукена, Кор- кут жил в давно минувшие дни, кюй звучал как нечто сегодняшнее — он призывал к борьбе за жизнь, за луч­ шую долю. Дукен играл этот кюй с большой любовью и мастерством. Образ Коркута, борющегося за жизнь, про­ тив смерти, представал как живой, в молодом воображе­ нии Ихласа; юноше будто бы слышался голос Коркута: «Бери в руки кобыз, играй на нем, борись за жизнь, за: самое драгоценное для человека, учись бороться со> смертью, со всем тем, что идет наперекор жизни!» Ихлас готов был верить народной молве, что, когда идешь мимо могилы Коркута1, из нее слышны звуки ко­ быза, которые говорят человеческим голосом: «Коркут, Коркут». Он даж е мечтал дойти до этой сказочной мо­ гилы». «Коркуткюй» действительно производит большое впечатление. Он миниатюрен по объему, но глубок по музыкальному содержанию. Это интересный образец ко- бызовых пьес, который в народе исполняется во мно­ жестве вариантов. М олодой Ихлас поставил перед собой задачу—во что бы то ни стало овладеть тайнами чудодейственного инст­ румента Коркута. Он упросил отца, чтобы тот научил его играть по-настоящему и рассказал бы о многих других легендах, связанных с кобызом. Видя сильную тягу И хласа к кобызу, Дукен сделал все, что только смог. Он учил своего сына с большим терпением и радовался его успехам. В короткий срок Ихлас освоил небогатый ре­ пертуар Дукена, главное место в котором занимали кюн легенды о минувших днях. Уже своей симпатией к легенде-юою оК оркуте Ихлас, может быть, безотчетно начинал первый этап борьбы со знахарями-бахсы за «священный» инструмент — кобыз. Бахсы также использовали отрывки из любимого наро­ дом кюя. В своем исполнении они придавали кюю ми­ стический «потусторонний» характер, играя исключи­ тельно в нижнем регистре, где под смычком рождался низкий, жужж ащ ий, «таинственный» звук под стать их заговорам и заклинаниям. П ользуясь диапазоном кобы- 1 В 12 км. от Джусалы находится старая могила, которую народное предание считает могилоП Коркута.







за во всем его объеме, выразительности и полноте, Ихлас тем самым уже придавал кюю иной жизнеутверждаю­ щий, «светский», а не мистический характер. Совершенно по-иному начал играть Ихлас кюй «Кер­ толгау», также услышанный им от отца и произведший на юношу неизгладимое впечатление. «Кертолгау» — это эпический мотив, своего рода песня без слов, повествую­ щая о далеких временах и игравшаяся обычно в одном регистре, на одном отрезке струны. Это, разумеется, де­ лало кюй монотонным, однообразным. Ихлас не удовлетворился простым воспроизведением кюя, а расширил его диапазон, внес разнообразие в мет­ ро-ритм, оживил мелодическую линию. В результате по­ лучилось как бы новое самостоятельное произведение эпического, спокойного, повествовательного характера. Создание ихласовского варианта «Кертолгау» яви­ лось новым этапом его борьбы за кобыз, за приближе­ ние его к жизни народа, к его задачам и интересам. В наши дни мы знаем девять вариантов, девять «ветвей» «Кертолгау», которые в народе называют «Тогыз тарау Кертолгау». По своему построению и по характеру ин­ тонаций «Кертолгау» стоит ближе к позднейшим кюям Ихласа. Возможно, что Ихлас возвращ ался к «Кертол­ гау» в течение своей жизни неоднократно,' и кюй пре­ образился в его руках, стал таким, каким он дошел до нас. Во всяком случае, в серии кюев «Кертолгау» сохра­ нились черты глубокой древности, а наряду с ними — нечто новое, свойственное казахской инструментальной музыке второй половины 19 века. Д л я Ихласа работа над этими юоями имела немаловажное значение в плане знакомства с разными видами интонирования. Осваивая эти кюй, он пришел к выводу, что может сочинять сам. Его стремления были поддержаны отцом, и Ихлас в воз­ расте девятнадцати лет сочинил первый кюй, который был назван по имени автора «Ихлас-кгой», как это часто бывает и в песенном искусстве. (Впрочем, точная лата создания первого самостоятельного произведения Ихласа нам неизвестна. Иные из собирателей музыкального фольклора говорят, что первый свой кюй Ихлас сочинил пятнадцати лет). «Ихлас-кюй» отличается от всех предшествующих ему кюев, сочиненных для кобыза, своей стремительно­ стью, живым характером и динамичностью. Все это бы­

ло новым в музыке для кобыза. Ихлас не воспользовал­ ся приемами дедов, у которых и темп был очень медлен­ ным и диапазон ограниченным, он раздвинул рамки звукового объема кобыза, прибавил новые позиции. Уже в этом первом сочинении Ихласа можно увидеть эле­ менты виотуозности. Если до Ихласа на кобызе играли в основном только в низком регистре, а бахсы, как уже говорилось выше, делали это нарочно, чтобы придавать звуку кобыза таинственный «потусторонний» характео, то Ихлас, наоборот, использовал те регистры, кодовые давали более яркие, жизнерадостные звуки. Его первое сочинение можно назвать «первой радостью» композито­ ра. Он достиг такого уровня игры, что смог сочинить кюй, влагая в струны кобыза свои самые сокровенные мысли. Можно назвать это сочинение «ликованием человека, увидевшего плоды своего долголетнего труда». В кюе нет ни одной ноты уныния, с начала и до конца он про­ ходит в жизнерадостном тоне. Ихлас и вообще то не был человеком, склонным к унынию. В самые черные для не­ го дни он всегда был в здравом уме. и твердой памяти и никогда не терялся в борьбе с жизненными невзгодами. А невзгоды в те времена были не редкими гостями в до­ ме Ихласа. К своему самостоятельному кюю Ихлас пришел да­ леко не сразу. Как рассказывают очевидцы, он частень­ ко, как бы шутя, упражнялся на кобызе. Одноаульцы не раз дивились его умению подражать звукам природы: пению птиц, крикам животных, перелагая все это на струны кобыза. Однажды, например, Ихлас сыграл на кобызе «Вой волков». Пользуясь тем, что на кобызе можно играть глиссандо, т. е. скользить по струне, Их­ лас мастерски изображал волчий вой: сперва одного вол­ ка (на одной струне), а потом двух, а в конце концов окружающие услышали, что кобыз издавал голоса мно­ жества волков. К ак он этого достигал, трудно себе пред­ ставить. Говорят, что, услышав игру Ихласа, собаки поднимали тревогу, начинали лаять и бегать вокруг аула, действительно принимая звуки кобыза за вой насто­ ящих волков. Это были первые попытки Ихласа полу чить на кобызе определенные звуки, что в дальнейшем ему весьма пригодилось, так как среди кюев, сочинен­ ных Ихласоч. некоторые имеют изобразительный харак­ тер.

К К10ЯМ, сочиненным Ихласом в первый период твор­ чества, относится также «Коныр» («Мягкий», «Мечтатель­ ный»). Можно было бы назвать его «Думами Ихласа». Спокойное начало и отсутствие драматических моментов говорит, что «Коныр» — это думы человека, который уединился и не хочет, чтобы постооонние люди вторга­ лись в его внутренний мир. Это раздумья композитора, но и в них мет ни уныния, ни скорби, так как полны здо­ ровой солнечной лирики. День ото дня Ихлас начинает все глубже понимать природу своего инструмента. Его уже не удовлетвоояет То, чего он достиг, он знает, что это далеко н.е все, что может дать кобыз. Сочиняя кюи «Коныр» и «Ихлас», он испытывал технические и мелодические, т. е. каити- ленные возможности кобыза для того, чтобы в дальней­ шем обогатить «язык» инструмента, сделать его более внятным. Ихлас интуитивно чувствовал, что выразитель­ ные средства кобыза могут быть богаче, разнообразнее и многостороннее, чем средства домбры, и стремился соз­ дать музыку с определенной программой, конечно руко­ водствуясь не теоретическим осознанным намерением, а опять-таки музыкальным чутьем. К ак и многие другие его современники, Ихлас был неграмотен и уж, конечно, не знал никакой музыкальной науки. Однако, познавая сущность своего инструмента, он стремился воссоздать на струнах кобыза образы легенд и сказок, слышанных им еще в детстве, тех легенд и сказок, которые вы ра­ жали идеалы народной жизни. Первым сочинением в этом, плане был его «Казан- кюй». Сюжетом для него послужила народная эпическая поэма о Шора-батыре, сыне Нарика, совершившем по- код на легендарный город Казан, жители которого не раз разоряли своими набегами мирные аулы Шоры. Ко­ роткое вступление определяет характер и ритмический рисунок кюя. Дальш е музыка передает волнение моло­ дого батыра перед трудным походом. В самой поэме лю­ ди предупреждают Шору, что «в К азане сейчас может быть зима, снег», а Шора отвечает: «До моего приезда пусть там падает вместо снега сама божья благодать, а коли я доберусь до К азана, пусть небо посылает кровь мне на голову — вытерплю». Подвижные мелодические линии со скачками то на квинту, то на сексту рисуют му­ жественное настроение батыра, его веру в успех. Их сме­ 237

няет мелодия бега, скачки коня, которая чередуется с пес­ ней всадника. В конце кюя снова повторяются обе темы взволнованной песни и скачки. На этом и кончается кюй. «Казан-кюй» с начала и до конца звучит бодро, мажорно, приподнято. Слушая «Казан-кюй», можно представлять себе сюжет поэмы, вкратц» «рассказанной» Ихласом на кобызе. Между прочим, подобный кюй есть и для домбры. Там он, как говорил А. Затаевич, имеет форму старинного марша, в котором различаешь шум похода, картины боя. В отличие от домбрового варианта кюй Ихласа содержит в себе не только внешний очерк событий, но и пережива­ ния батыра, его волнение и торжество, его утомление после битвы и радость победы. Форма «Казан-кюя» — свободная импровизационная, в известной степени непри­ вычная для европейского уха, но она имеет свои законо­ мерности, как и все вообще произведения казахской ин­ струментальной музыки. Следующий кюй Ихласа навеян народным эпическим сказанием «Камбар и Назым». К амбар — батыр, выхо­ дец из бедняков. Кроме вороного коня, по кличке Кара- каска-ат, Камбар не имел ни одной головы скота. Сво­ им охотничьим мастерством он кормил девяносто се­ мейств бедняков Тобыра... К амбар полюбил ханскую дочь Назым, но, оскорбленный богачами, должен был уехать из родных мест и отказаться от любви красави­ цы. Возвращается К ам бар на родину лишь тогда, когда ей грозят чужеземные враги. Камбар побеждает их и в конце концов женится на Назым. Ихлас «рассказывает» эту легенду на кобызе. В начале его кюя звучит песня прощания Камбара с родными местами. По своей фак­ туре эта песня более характерна для голоса, чем для ко­ быза. Песня сменяется скачкой коня, потом кликами ра­ дости и торжества победы. Кончается кюй первой темой. В этом кюе, как и в предыдущем, главным для Ихласа было настроение К ам бара и его воспоминания о воз­ любленной. М ожет быть, первая тема и есть тема Н а­ зым, уж очень она светла, солнечна, мелодична. Это про­ изведение насыщено глубоким лиризмом в большей мере, чем «Казан-кюй». Н аряду с образом батыра-воина в нем отражена любовь Камбара и Назым, что придает кюю большую человечность и жизненную реальность и приближает события далекого прошлого к современно­ 238

сти. «Камбар-кюй» так ж е, как и «Казан-кюй», от начала до конца сохраняет жизнерадостный, жизнеутверждаю­ щий характер. В нем средствами инструментального зву­ чания создаются картины торжества справедливости, торжества человека -труженика. Богатырь, черпая силу в народе, выходит победителем в неравной борьбе то с ханом, то с целым царством, то со стихийными бедстви­ ями, которые постигли девяносто бедняцких семейств. Ихласу в это время было уже около тридцати лет. О несправедливости «судьбы» он знает теперь не только по легендам. Несправедливости своего времени он начинает ощущать на самом себе. Это дает ему новые темы для кюев. Ихласу уже нет надобности искать сюжеты в да­ леком прошлом. К ак говорит он, «сам бог послал ему сюжет». Род И хласа — Там а в административном отношении* был подчинен Акмолинскому уезду. Во главе уезда стоял «дуан-басы», т. е. уездный начальник, некий казах Ер- ден. Он был человеком жестоким и корыстолюбивым, не считался ни с чем и ни с кем. Особенно сильно при­ теснял он род Т ам а, который считался в этих краях при­ шлым; основным же здесь был род Аргын. Ерден разж и­ гал между ними родовую враж ду и ловко пользовался ей для своей наживы. О днажды недовольный недоста­ точно большой, с его точки зрения, суммой поборов, ко­ торую выколотили для него старшины рода Тама, Ерден приказал своим джигитам загнать к себе табуны грани­ чащих с аргынами аулов Тама. Так называемые «лучшие люди» из рода Тама явились к Ердену просить обратно свое имущество, ссылаясь на то, что они ни в чем не ви­ новаты, ибо уплатили все, что было положено. Ерден и слушать их не захотел, прогнал и пригрозил посадить. И вот один из старшин рода Тама, озлобленный неудачей у Ердена, отнял у Ихласа его единственную лошадь якобы за долги по налогам, причем избил его плетью, всячески оскорбил и д аж е хотел сломать его кобыз. Р а с ­ серженный Ихлас пешком отправился в Акмолинск к дуан-басы, чтобы рассказать всю правду о несправед­ ливости старшины. Одноаульцы отговаривали И хласа от его затеи, напоминали ему, что Ерден совсем не такой сердобольный, как его себе представляет Ихлас, что он прогнал ни с чем даж е «лучших людей», которые проси- 239

ли вернуть свои табуны, а с Ихласом и вовсе не постес­ няется. Но Ихлас не послушал советов одноаульцев. В пути он сочинил кюй «Ж алгыз-аяк» («Одинокий след»), «Ес­ ли у старшины есть власть над одним аулом,— говорит И хлас,— то у меня есть власть над сердцем всякого способного чувствовать человека, у меня есть кобыз, который заставит выслушать мою жалобу даже самого «жарым-патшу», полуцаря (т. е. генерал-губернатора). Потому ли, что Ихлас был вообще натурой неунываю­ щей, потому ли, что верил в успех своего дела, хотя и шел пешком в поисках справедливости, подобно своему современнику Жаяу-Мусе, но в кюе «Ж алгыз-аяк» нет ни грусти, ни жалобы на судьбу; наоборот, это произ­ ведение с начала и до конца очень бодрое и жизнера­ достное. По дороге в Акмолинск Ихлас услышал, что в эти дни у Ердена умер любимый сын Айменде, что в доме дуан-басы носят траур, а сам Ерден редко бывает в канцелярии. Взяв под мышку свой кобыз, Ихлас при- кодит к дому Ердена и просит разрешения войти. Слуга сообщает, что Ерден дома и охотно впускает бахсы, как в то время часто называли кобызистов. Ихлас вошел молча, с поникшей головой. Д авая понять, что разделя­ ет горе отца, он произнес краткую молитву по умерше­ му и сыграл на кобызе скорбный, трагический кюй. Му­ зыка захватила Ердена и всю его семью, все молча плакали. Ерден кивком головы дал знак, чтобы Ихлас повторял кюй еще и еще раз. Растроганный, он угощает Ихласа и перед его уходом просит, чтобы тот сказал, нет ли у него какой-нибудь жалобы. Ихлас говорит, что у него есть одна только просьба: если возможно, воз­ вратить табуны роду Тама. Ерден соглашается и дает распоряжение вернуть табуны, а Ихласу говорит, что­ бы тот погостил еще хотя бы несколько дней, утешая опечаленную семью своей игрой на кобызе. Кюй, сочи­ ненный Ихласом по поводу смерти сына Ердена Аймен­ де, получил в народе название «Ерден-кюй». В этом кюе звучит неподдельное горе родителей, ли­ шившихся любимого сына. Разумеется, не сердечная жалость к дуан-басы, а глубокое чувство художника, остро ощущающего трагизм безвременной гибели моло­ дой жизни, помогло Ихласу с такой силой и яркостью 240

отразить настоящее человеческое горе. «Ерден-кюй» яв­ ляется замечательным образцом кобызовой музыки, го­ товой темой для больших музыкальных полотен. В этом кюе Ихлас использовал все «вокальные» возможности кобыза, местами в нем можно услышать как бы чело­ веческие голоса, поющие «жоктау», т. е. поминальные песни по умершему. Через несколько дней Ердену предстояло отпра­ виться в Омск к генерал-губернатору, и он попросил, чтобы Ихлас разделил с ним эту поездку. Ихлас согла­ сился. Генерал-губернатору также понравилась игра Ихласа, которую он слушал несколько дней. Покорен­ ный его искусством, генерал-губернатор спросил И хла­ са, чего бы он хотел от начальства. Ихлас, ни слова не говоря о своих злоключениях, просит генерал-губерна­ тора, чтобы он назначил его, Ихласа, аульным стар­ шиной, ибо он хочет испробовать свои силы на попри­ ще управления народом, а уж он дает слово не подве­ сти своего покровителя. И, действительно, по указанию генерал-губернатора Ихласа назначили старшиной. При­ ехав домой, он первым долгом отобрал своего любимого коня у злополучного предшественника и, побив его той ж е плетью, счел, что сделал все, что следовало в отме­ стку своему обидчику. Полученная от генерал-губерна­ тора должность больше его не интересовала. Народная молва говорит, что Ерден, подкупленный сторонниками бывшего старшины, через несколько месяцев сместил Ихласа с поста аульного. Но Ихлас пережил все это, что называется, и глазом не моргнув. Он по-прежнему про­ долж ал сочинять кюи для кобыза. В их числе находит­ ся кюй, посвященный генерал-губернатору и названный в народе «Жарым-патша». Казахи в ту пору считали генерал-губернатора самым большим начальником пос­ ле царя, а потому и величали его «жарым-патшой», т. е. полуцарем. «Жарым-патша» — миниатюрный кюй, звучащий скорее всего в плане ироническом. Он огра­ ничен по диапазону, небогат по фактуре, малоподвижен; как бы отраж ая в себе нечто косное, связывающее, не­ подвижное. Об ироническом отношении И хласа к чиновникам свидетельствует также его кюй «Бес тюре». Рассказы ва­ ют, что когда Ихлас был в Омске у генерал-губернато­ ра, там вместе с ним находились пять дуан-басы, кото- 16 А. Жубаноа. 241

рые сперва смотрели на Ихласа пренебрежительно, как на безвестного бродягу, а позже, когда он заиграл на кобызе и генерал-губернатор высоко оценил его игру, они тоже в порядке подхалимства сделали вид, что вос­ хищены искусством кюйши и усиленно выражали ему свое одобрение. Раздосадованный их чванством и тупо­ умием, Ихлас сочинил свой кюй «Бес тюре», т. е. «Пять чиновников», придав своему сочинению сатирический характер. Народные кобызнсты достигают этого, извле­ кая из кобыза своеобразные звуки, как бы подражаю­ щие голосу и человеческим возгласам. Но как бы то ни было, а случай с Ерденом и гене­ рал-губернатором поднял авторитет Ихласа в глазах аульных властей, и они боялись трогать его, если даже он и задевал их в своих кюях. А «народ всегда принимал его тепло. Сам Ихлас держался в стороне от аульных дрязг, межродовых, тяжб и споров, отдавая все свое время любимому занятию — игре на кобызе и сочине­ нию кюев. Когда Ихласу пошел четвертый десяток, его музыка уже представляет собою серьезную силу. Сочиненные им кюи и искусство игры на кобызе в это время уже резко отличались от музыки бахсы. По-прежнему народные легенды были его любимыми сюжетами, но он умел вложить в них современное жизненно важное содержа­ ние. Однажды в очередных своих разъездах Ихлас услышал легенду о «Жез-киик» — «Медной сайге», кра­ се и гордости степи, олицетворении свободы. В пред­ ставлении охотников медная сайга рисуется матерью, поглощенной заботой о спасении своих детенышей. Она легко прыгает по. скалам, резвится на бескрайних степ­ ных просторах, наслаждается природой, укрывающей ее от хищников, гордится великолепной окраской сво­ ей шерсти, сливающейся с окружающим покровом поч­ вы и тем самым обманывающей зоркий глаз безжалост­ ного врага-охотника. По охотничьим поверьям, медная сайга отражает собою солнечный свет и не дает охотни­ кам возможности правильно прицеливаться, потому-то она долго живет в степи, становясь легендой в устах народа. Кюй «Жез-киик» — это любование вольными степны­ ми просторами. Стремительный бег свободной сайги пе­ редан своеобразными ритмическими приемами, совер