Память (книга первая)

251Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»Петербурге, в 3- м отделении императорской канцелярии.Должно, с точки зрения жандармских чиновников быловоистину страшным безумием обвинять в помешательстверассудка особ императорского дома, а Выгодовский именно этосделал в своем Сочинении: «…Принцы, едва родясь, а ужприветствуются из пушек громкими титулами, орденами иоблекаются первыми в государстве должностями, как- то:шефами, генерал- инспекторами, начальниками ученыхзаведений, атаманами и самими адмиралами иглавнокомандующими как флотами, так и армиями. Здесьочевидно страшное помешательство рассудка властвующих…»(разрядка в оригинале. – В. Ч.). Эти слова публикуются в массовом издании впервые, каквпервые будут напечатаны ниже и многие другие отрывки изСочинения Павла Выгодовского – в более или менее точномпереложении с подлинника либо прямым цитированием. – Но ведь подлинник- то сожжен! – Верно, скорее всего, сожжен, однако прежде, чемсовершилось это злодеяние, какой- то петербургский чиновниксделал выписку из сочинения декабриста, конспективноизлагающую era основное содержание. Когда после Октябрьской революции были рассекреченыдела декабристов, Выгодовским никто не заинтересовался–слишком много открылось настолько важного, что у историковне хватило сил объять почти необъятное. Только спустясемнадцать лет «Выписка» дождалась первой публикации водном редком, давным- давно затерявшемся в книжном мореиздании. М. М. Богданова пишет, однако, что текст этойпубликации «имеет некоторые разночтения с оригиналом», иона основывается в своей работе о Выгодовском на подлиннике.Пришлось и мне обратиться непосредственно к архивной«Выписке», потому что и у М. М. Богдановой есть кое- какиеразночтения с нею, а главное– правнучка НиколаяМозгалевского, излагая конспект, комментирует отдельныефразы, обрывки фраз и даже слова, то и дело перемежая ихотточиями, так что подлинного текста Выгодовского в ее

252Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»брошюре наберется едва ли более одной книжной страницы. Адекабрист- крестьянин написал, как мы знаем, почтиодиннадцать тысяч условных машинописных страниц! Снова и снова прочитываю конспект. Составитель егоуловил общую логику сочинения декабриста и, излагая егоконцепции, переписывает места, которые представляются емунаиболее важными. Есть даже названия некоторых разделов –«О свободе свободных», «О происхождении вселенной», «Ополитических изгнанниках», но вместо тематическихпереложений чаще всего цитируются отрывки подлинника,хорошо передающие через авторский слог напряженную инеспокойную мысль, чувство гнева и осуждения, беспощаднуюязвительность языка. «Выписка» составлена бессистемно, произвольно, если нехаотично, в ней отсутствуют и даже, видимо, не упоминаютсяцелые разделы огромного Сочинения Павла Выгодовского, и ядля своей цели – выяснения основных мировоззренческих иполитических взглядов автора – ищу некой последовательностив его рассуждениях, общей логики. Приведу для началабольшой отрывок, «героем» которого выступает сам Николай I,– читатель многое поймет без каких- либо комментариев,попутно обратив внимание и на суть, и на форму изложения.«Николай сперва удавил пять человек на виселице, а потом ужотправился в Москву под венец короноваться. Итак, московскиеархиереи должны были короновать на царство душителяФарисея, – и он похож на палача и заплечного мастера: что зарост, что за осанка, а ума у него столько же, сколько и в егокороне. Вместо скипетра дай ему только в руки кнут – изаплечный мастер готов. Московские архиереи никак взаплечные мастера и короновали его, потому, что он весь свойвек одним кнутом и занимался, да формами, пуговичками,петличками и ошейничками, да еще кобылами, т. е,усовершенствованием в России рысистой породы придворныхбуцефалов, лямочных кавалеров, везущих на своих орденскихлямках великолепную антихристову колесницу, на козлахкоторой сидит Николай торжественно, вместо кучера, с своим

253Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»15- футовым кнутом в руках и хлещет не по коням, а пооглоблям – эка мастер! Ай да наездник, а под Казанью чуть-чуть не сломал себе шею, после чего и ездить закаялся. Садисьна козлы в свою тарелку, так этой беды не последует. Нет, наверховой отличился, и то было, лихая фигура, настоящийкавалергардский фланговой, драгун, кирасир, как дуб солдат, нововсе не царь, хоть не прохвост, а на вождя столько же похож,сколько прохвост на царя». Карикатура? Памфлет? Сатира? Несомненно, сатира, да ещекакая! Так откровенно и зло никто до Павла Выгодовского неписал о царях, ничего подобного по откровенности неприпоминается из последующей обличительной русскойлитературы, и это уничтоженное Сочинение декабриста,наверное, можно рассматривать как интереснейшее, стоящееособняком вольнолюбивое произведение, оригинальное,совершенно неповторимое по своему жанру, объему и стилю. Внем есть признаки политического памфлета и революционнойагитки, антиправительственной прокламации, есть элементыапокрифического творчества с блестками народного юмора иобщей сатирической направленностью. Из предыдущего мызнаем, что Павел Выгодовский умел писать иносказательно,завуалированно, мог составить строгую научную справку обусловиях Нарымского края, со сдержанным достоинствомсформулировать прошение властям, умел подсыпать жгучегоперцу в «ябеду» или, как острой косой, резануть в ней правду-матку. Язык же Сочинения отличается полной раскованностью всредствах выражения, удивительным стилевым разнообразиеми всюду – предельной язвительностью; буквально каждаястрока пропитана испепеляющей ненавистью к власть имущим,а конструкции фраз, отдельные слова и словосочетания лишенытой степени литературного изящества, которое именуетсягладкописью. В своем Сочинении Павел Выгодовский,искренне и страстно выражая униженное и оскорбленноечувство, волей- неволей заговорил языком, идущим от егоприродных народных корней и обращенным к народу же. В своем рассуждении «О свободе свободных и рабстве

254Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»работных» Павел Выгодовский, спускаясь по иерархическойлестнице на ступеньку ниже, связывает воедино всепаразитические слои русского общества. «…Возьмем пример из самых разительных примеров:русское царство и его благородное дворянство, котороепользуется настолько неограниченною свободою, но и такимсвоевольством, которому нет ни меры, ни предела, ни примера.Все х и щ н ы е звери пред ним ничто…» Далее: «Так- то м ы иж и в е м и красуемся, говорят царственные братцы заодно сворами и разбойниками, помышляющими и промышляющими овыгодах, удобствах жизни и проч. и делящимися с симицарственными братцами, которые за то и даруют им полнуюсвободу и ненаказанность, с коими они могут без всякой помехимошенничать, лгать, воровать, грабить бедных и драть и еслихочешь, то пожалуй и лежать на боку, занимаясь мечтамизавоеваний и преобразований на свой лежачий лад. Словом,такой дворянин, делается никому и ничем не обязанным,напротив, ему же все обязаны раболепством и повиновением,какой бы он ни был бездельник, законы составлены в защитуего такими же как и он ворами, и сверх того же еще защищен ич и н а м и, и орденами, этою антихристовою блестящеюзаманкою и ловушкою, на дурней расставленною». Прошу читателя отметить «антихристову блестящуюзаманку» – в тексте Сочинения Павла Выгодовского- атеиста нераз еще встретятся первоосмысленные религиозные понятия, ия все более утверждаюсь в мысли, что свой труд декабрист-«славянин», пусть и в наивных мечтаниях, адресовал простомулюду, как он говорит, «работным», «рабочему народу»,крестьянам и, непосредственно обращаясь к ним с призывами,рассчитывал изменить его мировосприятие, искаженноецерковниками: «Богачи – это антихристова челядь,поклоняются только одному мамону. Они при своих богатствахдышат одними пакостями и злодеяниями; тигры гораздообходительнее их…» Конечно, по уровню своей грамотности, образованности,общей культуре, широте политического кругозора Выгодовский

255Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»был совсем другим человеком, чем Лунин, однако ихполитические идеи в основе своей сходились, и оба они нашлиодинаковый способ их выражения как единственнуювозможность борьбы в условиях сибирской ссылки.В письмах- «ябедах» и Сочинении Павла Выгодовскогообнаруживаются фразы, в которых улавливается перекличка сМихаилом Луниным, но есть и разница, делающая этуперекличку еще более очевидной. У Лунина в основе всегомысли, идеи, строгий исторический анализ, чуть ли не культразума и общественно- политических знаний. У Выгодовского –сатирическое обличение существующего правопорядка и,совсем в духе «славян», – гневный социальный протест и также«внутренние чувства», то есть морально- этические,нравственные принципы, отражающие общегуманистическиеидеалы. В заветных мыслях двух декабристов, до конца несложивших оружия, есть своя упругость и сила, как в сжатой допредела пружине, дающей при высвобождении политическийразряд.Нарымское Сочинение Павла Выгодовокого,представляющее собой острейший политический памфлет,обширное агитационное и философское произведение,родилось в тусклый период «запечатывания умов», какоригинальнейший образец вольномыслия в николаевскую эпоху,и я могу считать, что до некоторой степени исполнил свой долг,познакомив с ним своих спутников по нашему совместномупутешествию в прошлое. И в заключение темы приведу однуфразу из Сочинения Павла Выгодовского, не подчеркнутуюособо в «Выписке», но я эти слова, однако, решил выделить из-за их отточенной афористичности и политическойнаправленности: «От богачей, кроме вреда, бед и порабощения,не жди себе ничего лучшего, рабочий народ!» Ставлю своейволей восклицательный знак, отсутствующий у декабриста-крестьянина Павла Фомича Дунцова- Выгодовского… Этаформула социального протеста, родившаяся в 30- х или 40- хгодах прошлого века в на- рымском захолустье, воспринимаетсякак непримиримый революционный лозунг более поздних

256Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»времен, который мог бы зазвучать с плакатов рабочихдемонстраций 1905 года на улицах Петербурга и НижнегоНовгорода, Москвы и Баку, Харькова и Томска, Лодзи иВаршавы. 17 До чего же мы бываем невнимательными к своемупрошлому! Неточности, связанные с судьбой ПавлаВыгодовского, которые я встречаю в сегодняшних, подчасдовольно солидных изданиях, бесчисленны. Что все жепроизошло с ним после того, как 19 сентября 1855 года онотправился с партией каторжан на восток? Последний томскийдокумент о нем, косвенно подтверждавший, что декабристпреодолел этапный путь до Иркутска, датируется, повторяю, 15марта 1857 года, последняя петербургская бумага («не подошелпод правила о милостях…») – 1858- м. Все! В центральныхархивах больше ничего нет, ройся не ройся. Но вы не успелиеще забыть последней встречи М. М. Богдановой со своимучителем М. К. Азадовским в 1952 году?. Помните, как онпередал ей какую- то бумажку из папки 1925 года и его ученицадаже порывисто приподнялась с кресла? – Понимаете, я не вдруг поверила! – смеется МарияМихайловна. – Читаю, «Якутская область»… При чем тутЯкутск, если Выгодовский, согласно докладу томских властей1857 года в Петербург, был сослан в Иркутскую губернию? «31декабря 1863 года»… Значит, декабрист был жив еще вшестидесятые годы! Впрочем, вот она, эта выписка, читайте сами. Читаю: «Павел Фомич Выгодовский – 60 л.»… За чтоименно выслан: «первоначально – по приговору верховногоуголовного суда, за знание и умышление на цареубийство в1825 г. Затем был вторично осужден за помещение впрошениях… ябед против начальства и власти, сослан вЯкутскую область, подвергнут надзору без срока, гласному в г.

257Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»Вилюйске». – И я поехала в Сибирь… Было очень досадно, что и тамникто ничего не знал о дальнейшей судьбе Павла Выгодовского.Только показывали мне Большую Советскую Энциклопедию,которая сообщала о дальнейшей его жизни очень смутныесведения, напечатав, например, что год смерти неизвестен. – Да, кстати, недавно вышел пятый том нового, третьего,издания Большой энциклопедии, где утверждается, что изВилюйска Павел Выгодовский был переведен в Иркутск. – Тоже неверно. – Но там ссылка на вашу работу! – У меня другие данные, точные. – А вот, Мария Михайловна, только что изданы две книжкив «Молодой гвардии». В одной из них: «Был посажен в тюрьмуи вторично сослан на поселение в Вилюйск». – И все? – Все. А в другой, 1977 года, – это знаменитые «Запискикнягини М. Н. Волконской» – комментатор пишет: «П. Ф.Выгодовский (из крестьян) умер в 1872 году в г. Вилюйске». – Не может быть! – Черным по белому… – Выходит, я зря ездила в Сибирь, копалась в архивах иписала свою работу? В ее голосе я уловил горечь и обиду. – Нет, не зря. Если буду писать о Выгодовском, – сказал яна прощанье, – то непременно еще раз восстановлю в печатиистину… Не очень ясно, каким образом Павел Выгодовский,направленный для отбывания второй своей ссылки в Иркутскуюгубернию, оказался в Вилюйске. Официальная версия – «поошибке исполнителей», но я слишком сомневаюсь, чтобы этобыла просто ошибка. Выдрессированные чиновники в тевремена годами могли искать затерянную при каком- нибудьпересчете полтину ассигнациями, исписав на рубль серебромбумаг и на трешницу, а то и на весь червонец наказав казнупочтовыми расходами. Они не были способны «списать»

258Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»никогда не существовавшего «подпоручика Киже», если он поошибке означился в исходной бумаге. Но чтобы ошибиться вопределении судьбы важного государственного преступника, нетолько причастного к происшествию «14 декабря 1825 года», нои спустя много лет написавшего о божьем помазаннике,семействе его, придворных и дворянах, о святой церкви ичиновниках такие «неуместные» слова, каких никто до него вРоссии не дерзнул измыслить! Маловероятно… Скорее всего, Павла Выгодовского просто хотели убитьдалеким и тяжким этапом – в тысячеверстное безлюдье, подглубокие якутские снега – и концы в воду. Но декабриствыдержал и это испытание, хотя был уже пожилым, физическиослабленным человеком. Не случайно я упомянул якутскиеснега: сохранилась в сибирских архивах дата окончания этапа –26 января 1857 года. Пятнадцать с лишним месяцев шелдекабрист- бунтарь к новому месту ссылки! И это не был Вилюйск, это было якутское становищеНюрба, где Павел Выгодовский прожил несколько лет в полнойизоляции от большого мира. А тот малый мир, что был вокругнего – якутский народ с его бедностью, темнотой, нездоровьеми трудным бытом, должно быть, принял участие в судьбеизгнанника, не дав умереть ему от холода и голода. Жил декабрист, думаю, в юрте – все же это была Нюрба, неНарым, и мы знаем, что даже в Вилюйске Матвей Муравьев-Апостол зимовал в традиционном якутском жилище. Уверентакже, что гостеприимство, сострадание, человечность простыхякутов и русских поселенцев- крестьян спасли декабриста отнеминуемой голодной смерти, – ведь он не получал в Нюрбеникакого казенного пособия. Конечно, это было совершеннонезаконным самоуправством властей, в сущности, попыткоймедленного умерщвления декабриста, однако статусброшенного на произвол судьбы человека сохранился за ПавломВыгодовским и в Вилюйске, куда его перевели спустя нескольколет. Возможно, что и было какое- то негласное указание на сейсчет – самодержавие умело мстить своим убежденнымпротивникам низко и подло, да еще втайне, однако М. М.

259Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»Богданова нашла в сибирских архивах полицейскую бумагу 60-х годов, в которой зафиксировано: «Поселенец из политическихпреступников поднадзорный Павел Выгодовский от казнысодержания не получает». Причины этого явного беззакония неназваны. Быть может, Павел Выгодовский писал прошения,добиваясь восстановления справедливости, но мы об этомничего не знаем – «ябеды» его, если они были, навернякауничтожались в Нюрбе и Вилюйске. Не исключено, чтодекабрист, поддерживая огонь, горевший в его душе, продолжалсвой феноменальный труд и там, но и об этом никаких сведенийнет – ни одной строки Выгодовского, написанной в Якутии,пока не найдено. А в выписке М. К. Азадовского из документа,датированного 31 октября 1863 года, содержится одно оченьценное сведение о Павле Выгодовском – тоненький лучик светаво мраке неведения. Известно, что Матвей Муравьев- Апостолорганизовал некогда в Вилюйске для русских и якутских ребятпервую школу, которая после его отъезда распалась. И вотспустя десятилетия Павел Выгодовский, немощныйпрестарелый человек, продолжает его дело! В документесказано: «…с местными жителями находился и находится всогласии, которые по доброму расположению к Выгодовскомудают ему на обучение детей, и образованием его остаютсявполне довольными». Возможно, в современном Вилюйске иего окрестностях живут просвещенные потомки тех, когодекабрист Павел Выгодовский обучил когда- то начальнойграмоте и счету, приоткрыл им глаза на большой мир, а я сейчасдумаю о том, почему так удивительно точно совпадали деянияпервых русских революционеров с историческимиперспективами. Самый простой и верный ответ заключается,видно, в том, что это были истинные люди, умевшие в себе идругих раскрыть человеческое, а в жизни – ее грядущеегуманистическое подвижение. Павел Выгодовский пробыл в якутской ссылке пятнадцатьлет – тех самых лет, что так долго были потеряны историками.

260Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»В 1872 году в Вилюйск привезли Николая ГавриловичаЧернышевского, ярчайшего представителя нового поколениярусских революционеров. Оттуда он сообщал жене:«Вилюйск… это нечто такое пустынное и мелкое, чемуподобного в России и вовсе нет». О якутах: «Люди и добрыенеглупые, даже, быть может, даровитее европейцев… Черезнесколько времени и якуты будут жить по- человечески…» Романист и литературный критик, автор замечательныхработ по философии, эстетике и политической! экономии,Чернышевский много писал, и не только письма. Он прожил вВилюйске почти двенадцать лет и вполне мог, конечно,услышать воспоминания о последнем здешнем ссыльномдекабристе, однако о Павле Выгодовском у него нет ни слова,хотя, правду горькую сказать, значительная часть еговилюйского рукописного наследия до сего дня нерасшифрована, никем не прочитана и, следовательно, ненапечатана. И они, судя по всем данным, не встретились. Дело в том,что Павел Выгодовский перед прибытием в Вилюйск НиколаяЧернышевского был, как писалось в официальномраспоряжении, «уволен в Иркутскую губернию». Его статус,состояние здоровья и образ жизни были в ведомости огосударственных преступниках 1871 года, находившихся вЯкутии, охарактеризованы так: «…со де р ж а н и е от казны н еполучает (разрядка моя. – В. Ч.), семейства не имеет, подряхлости лет и слабости зрения ничем не занимается». Однакоперевод старика- декабриста в местность с более умереннымклиматом едва ли объясняется только желанием властейизбавить Павла Выгодовского от шестидесятиградусныхморозов и оленьей строганины. Его, правда, возвращали к «законному» месту ссылки,назначенному определением томского суда 1855 года, ноглавная причина все же была, вероятно, в другом. Наказаниеодиночеством, исключающим всякую возможность общениямежду государственными преступниками, – вот чем этовызывалось, и есть тому веское доказательство. После разгрома

261Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»польского восстания 1863 года в Вилюйск привезли двухгосударственных преступников. Даже их имена составлялитайну, и узники числились под номерами. Это были полякиДворжачек и Огрызко. Первый вскоре умер, не выдержав тяготострожного режима, второй чудом выжил, но перед самымприездом в Вилюйск Николая Чернышевского был так же, как иВыгодовский, переведен в другое место. Современный романист может, наверное, изобразитьвстречу Павла Выгодовского с Николаем Чернышевским накакой- нибудь почтовой станции или в ночлежной избе, чтостояла в глубоком снегу обочь санного пути, связывающегоЯкутию с Иркутией; да только все это будет что- то вродедосужего домысла, потому что Чернышевский был доставлен вВилюйск действительно санным путем в январе 1872 года, аВыгодовский объявился – нет, не в Иркутске, как до сего дняпишут и печатают даже в очень солидных изданиях, – а лишьпоблизости от него, еще летом 1871- го и в силу необъяснимыхпричин не избежал все- таки приметного историческогоперекрестка – новым местом ссылки великомученика-декабриста оказалось село Урик, прочно вошедшее в летописинашего Отечества, потому что именно здесь некогда основаласьзамечательная декабристская колония, где одновременно жилисемья Волконских, два брата Муравьевых, Вольф и великийдекабрист Михаил Лунин, создавший в этой ничем непримечательной сибирской деревушке бессмертныеобщественно- политические сочинения, и оттуда он былотправлен в Акатуй, последнее свое земное пристанище,напоминающее, скорее, не землю, а некое подобие ада. В селе Урик мне пока не довелось побывать – из Иркутска,когда я в него попадал, манящей доступностью тянуло к себесветлое око Сибири, защите которого от искусственнойкатаракты было отдано столько времени и сил. Когда я впервые писал о Байкале, то не мог не упомянутьполяка Бенедикта Дыбовского, открывшего сказочно богатыйживой мир, образовавшийся в хладных глубинах сибирского

262Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»озера- моря. Значение и своевременность этого открытиятрудно переоценить – зоологическая мировая наука тогдавыходила на дарвиновскую тропу, а в Байкале, своеобразнойприродной лаборатории непрерывного эволюционноговидообразования, более двух тысяч эндемичных органическихформ, нигде в других местах земли не встречающихся, и этотуникум нашей планеты будет изучаться до тех пор, пока будетсуществовать наша планета, или, вернее, до тех пор, пока будетсуществовать Байкал хотя бы в его теперешнем состоянии. Вклад, который внесли образованные ссыльные поляки внауку, сравним с сибирским подвигом декабристов-просветителей, натуралистов, пионеров освоения глухих мест.Дыбовский, Черский, Витковский и другие государственныепреступники, чье «преступление» состояло в борьбе за свободуи независимость своего народа, сделали в Сибири немаловажных открытий в области географии, зоологии, геологии,археологии. Они оставили заметный след в научной историимоей далекой родины, в истории России и Польши, а значит,если все соединить да приложить к общему счету, – в историичеловечества. А в Иркутске проживало одновременно до двух тысячссыльных поляков, многие с семьями, и в городе существовалапольская политическая, общественная и религиозная жизнь. Итут необходимо познакомить читателя с одной интереснойличностью, которую я узнал через М. М. Богданову, за чтоостаюсь ей благодарно обязанным. Этот человек не был ученым или, скажем, просветителем,он был просто добрым человеком. Мы, между прочим, не всегдапо достоинству оцениваем роль хороших людей в развитии,преобразовании либо просто нормальном течении жизни. Частонеобыкновенно скромные и действительно не сделавшиеничего этакого выдающегося люди эти, однако, очень заметновлияют на окружающих своим нравственным обликом, делаютдругих лучше и чище, а свет их души, как свет погасшейзвезды, долго еще тихо греет, струит теплым лучом сквозь мир,согревая людей благодарной памятью. Любое научное открытие

263Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»рано или поздно будет сделано, если оно вскрывает какой- либообъективный закон природы и бытия, а нравственные богатствачеловеческой индивидуальности неповторимы, ихсуществование возможно в единственном человеке, живущем впреходящих исторических условиях, и отсюда вечная, лишькажущаяся мимолетной, ценность отдельной личности,несущей в жизнь добро. Предваряющие слова эти я с чистойсовестью от ношу к человеку, достойному уважительнойпамяти потомков, поляков и русских. Христофор Швермицкий был осужден между двумяпольскими восстаниями, в 1846 году, по делу «Заговора, цельюкоего было распространение демократических правил длявосстановления прежней независимости Польши». В Иркутскеон организовал помощь и польским, и русским ссыльным-одиночкам, пытаясь собрать их в группы и затевая для них«складки», – старик, по воспоминаниям современников,«первый высыпал из своего кошелька все его убогоесодержимое». Это Швермицкий разыскал в вилюйском остроге«секретных» Дворжачка и Огрызко, добился свидания с ними,организовал сбор средств в пользу их и передал им деньги черезпосредника, Это он, будучи настоятелем Иркутского костела,проводил в последний путь руководителей восстания 1866 года,казненных на Кругобайкальском тракте, – Котковского,Рейнера, Шарамовича и Целинского, это он с волнением исочувствием рассказывал Бенедикту Дыбовскому об иркутскомучителе Неустроеве, организаторе нелегальных молодежныхкружков, который отвесил публичную пощечину генерал-губернатору и вскоре погиб от руки палача… Христофора Адамовича Швермицкого знали и уважали повсей Восточной Сибири; он был безмерно добр, не по карманущедр и не по летам энергичен. Мария Михайловна Богдановадобыла сведения, что еще молодым, в 50- е годы, он завязалдружеские отношения с некоторыми декабристами; а я- то всебольше уверяюсь, что в жизни, несмотря на ее кажущуюсястихийность, есть своя даже обычная житейская

264Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»последовательность и логика – как это ни покажетсяудивительным, но вроде бы совершенно случайное совпадениенескольких обстоятельств привело к этому интересномучеловеку Павла Выгодовского… Первая случайность заключалась в том, что в Урикеодновременно со старым декабристом оказался ПетрШвермицкий, родной брат Христофора Адамовича. Другойслучайностью было еще более редкое обстоятельство – Петртолько что отбыл ссылку в Нарыме, где более четверти векапровел Павел Выгодовский. Наконец, оба урикских изгнанникапроисходили из крестьян, и декабрист к тому же официальночислился принадлежащим к римско- католическомувероисповеданию. Их соединили, наверное, и общиедемократические воззрения. Короче, товарищи по изгнаниюбыстро сблизились, и Петр Швермицкий, узнав, очевидно, чтоэтот полуслепой старик не имеет никаких средств ксуществованию, рассказал о нем в Иркутске брату. И если б неэто обстоятельство, мы, быть может, так ничего бы никогда и неузнали о последних годах жизни последнего декабриста-«славянина». В сентябре 1871 года Павел Выгодовский получил «вид» –разрешение на временное проживание в Иркутске. «Для разныхзанятий», – было сказано в казенной отпускной бумаге, но чеммог заниматься больной и дряхлый человек? Из братскихчувств, из сострадания к Выгодовскому Швермицкиеопределили его на жительство при Иркутском костеле. И снова потянулись неотличимо однообразные годы вкрайней.бедности. Сохранились полицейские документы,свидетельствующие о том, что политический ссыльный ПавелВыгодовский не может из- за отсутствия средств внестиобязательные сорок копеек годовых за «билет», разрешающийему проживать в Иркутске. А ведь декабрист, как поселенец,был еще обязан платить подати в урикское крестьянскоеобщество. И вот весной 1877 года очередной удар злодейки- жизни.Павла Выгодовского, совсем дряхлого и больного, сажают в

265Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»тюрьму. За что же? За недоимку в одиннадцать рублей и семь споловиной копеек. Долго ли, спросит меня читатель, еще будут«муки сии»? «До самыя до смерти», – отвечу я словамиАввакума Петрова… И это, должно быть, ХристофорШвермицкий добился освобождения Выгодовского через двенедели, но полиции было приказано проверить, действительноли, как значится в бумаге, найденной Богдановой, «п. с.», тоесть «политический ссыльный» Павел Выгодовский не можетпогасить недоимку. Пристав вскоре сообщил полицмейстеру,что этот человек «действительно не имеет никаких средств куплате числящейся за ним недоимки, по старости иболезненному своему состоянию положительно ничем незанимается, и такового из сожаления содержит ксендзШвермицкий». А ровно через два года – новый, и на этот раз вроде бы ужепоследний, трагический поворот в судьбе Павла Выгодовского:великий иркутский пожар. Конечно, нежданная инеостановимая беда коснулась очень многих иркутян – за тридня дотла выгорело семьдесят пять городских кварталов, –однако она декабристу нанесла, можно считать, решающий,финальный удар. Деревянный костел сгорел со всем церковными личным имуществом Христофора Швермицкого, каморкой ижалким скарбом Павла Выгодовского. Можно представить себекартину, как через горячие дымы ведут под руки последнего вСибири декабриста к Ангаре, а она тоже словно горит, отражаяприбрежное пламя и небо в красных подсветах. Старик кашляети задыхается, голову его будто охватило горячим железнымобручем с шипами – такая боль! Он ничего не видит, а вокруг –ад, геенна огненная. Какой- то мужик пытается багромразгрести горящую крышу своего домишки, падает назавалинку, покрытую вишневыми углями, протягивая к людямчерные, в страшных мозолях руки. Большая семья тащит кберегу перины и младенцев. Бежит купец с опаленной бородойи тяжелым железным ящичком в руках – этот- то подыметсяпосле пожара. Вот обезумевшая мать кричит не своим голосоми рвется в пламя, но соседки крепко держат ее, спасая хоть

266Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»мать- то; вот загорелся лабаз с пушниной… Стало совсем нечемдышать, а боль в голове, сделалась нестерпимой, и сознаниепогасло… Старик пал на колени, уронил белую голову к земле и ужене может подняться. Христофор Швермицкий и«государственный преступник» Леопольд Добинский пытаютсяпривести его в чувство, зовут на помощь. Ксендз прикладываетухо к груди декабриста. Умер? Жив! Поднимают лёгкое старческое тело на руки, несут клодке, и она отчаливает, плывет вдоль огненных берегов… Незнаю, так ли это все было, только Павла Выгодовского воистинусмерть не брала. Ему парализовало ноги, однако он не тольковыжил, пришел в себя, но через несколько месяцев смог дажевзять в руки перо и неразборчиво написать: .«…страдая нынеуже шестой месяц болью ног так тяжко, что и шагу с местадвинуться не в силах, и притом будучи совсем обнищавшим, я игербовых марок не в состоянии представить». Это былопрошение о бесплатной выдаче нового вида на жительствовзамен сгоревшего. Сам я этой бумаги не видел, но МарияМихайловна Богданова отмечает любопытную резолюцию напрошении: «Выдать, если личность известная». И приписку-ответ какого- то полицейского исполнителя: «Личность давноизвестная»… Декабрист жил. Иркутские поляки оборудовали новоепомещение для костела, отвели Павлу Выгодовскомукомнатенку, где поселился также Леопольд Добинский, чтобыухаживать за стариком, который стал почти недвижимым.Медицинского заключения о состоянии его здоровья несохранилось, и мы не знаем – инсульт с ним случился во времяпожара или просто подкосило ноги от застарелого, нажитогоеще в Нарыме или Нюрбе ревматизма. Последний из декабристов, оставшихся в Сибири, жил! Еголичность, «давно известная» иркутской полиции, быланеизвестна новому и новейшему поколениям революционеров.О Выгодовском ничего не знали общественные деятели тойпоры, прогрессивные сибирские интеллигенты, историки,

267Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»краеведы, журналисты, меценаты. Весной 1881 года ПавелВыгодовскнй в последний раз попросил полицейские властивыдать ему «вид» на следующий год и написал последние своистрочки. Старинные уже для тех времен обороты,нестандартный слог автора Сочинения с характернойканцеляристской витиеватостью: «Причем, в необходимостинахожусь доложить, что, страдая около полутора года сильнымхроническим расслаблением ног, и по обнищанию, из одногосострадания католической церкви священником отцомШвермицким призреваемый остаюсь, не в состоянии гербовыхмарок представить». Декабрист жил… Родился Павел Дунцов на другой годпосле убийства Павла, в котором был замешан его кровный сынАлександр, очередной российский самодержец, умерший при невыясненных до сего дня обстоятельствах. А в звездный часдекабризма, ставший для тысяч людей и всей Россиитрагическим, полузаконно водворился брат АлександраНиколай, о коем декабрист- крестьянин понаписал в своемСочинении немало по заслугам малопочтительных слов,почивший в бозе или же из- за смертельной дозы мандтовскогояда в тот час и год, когда декабрист Павел Выгодовский шелснежным этапом в глубь Сибири; потом еще один Александрдолго правил русским и другими народами России, покамест небыл разорван самодельной бомбой народовольца, и вот вступилна престол уже третий Александр, воистину «как дуб солдат»…Декабрист еще жил. Он умер 12 декабря 1881 года от «продолжительнойстарческой болезни» в ужасающей нищете и полнойбезвестности для русского общества. О состоявшихсяпохоронах Павла Выгодовского письменно сообщил виркутскую полицию 15 декабря 1881 года ХристофорШвермицкий – это единственный исторический документ,свидетельствующий о последней декабристской могиле вСибири. И еще М. М. Богданова отметила на нем дичайшую посвоей нелепости резолюцию: «Справиться, обеспечено лиоставшееся имущество, и доложить мне». Однако этот

268Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»полицейский чин не удосужился доложить вышестоящимвластям о происшедшем, и в громадных толщах архивныхбумаг 3- го отделения, где велся счет умершим в Сибиригосударственным преступникам, фамилии Выгодовского ненайти. Декабрист- «славянин», декабрист- крестьянин,непримиримый враг царизма, писатель- публицист ПавелФомич Дунцов- Выгодовский пятьдесят пять лет девятьмесяцев и девятнадцать дней своей многострадальной жизнипровел в крепостях и тюрьмах, на каторге и в ссылках – поднеослабным полицейским надзором и в неизменном званиигосударственного преступника; не уверен я, что подобнуютягчайшую юдоль испытал когда- либо еще кто- нибудь изсмертных мира сего!.. Могила Павла Выгодовского давным- давно загладилась наодном из иркутских кладбищ, но иркутянам все же следовалобы уважительно почтить его память – мемориальной доской ли,улицей ли его имени, школой или библиотекой в новом илистаром районе города. Нам должна быть дорога память о них,первых, торивших дорогу всем вслед идущим… Признаться, есть у меня одна ошибка на предыдущихстраницах, но я узнал о ней после того, как все уже написалось. Долгие десятилетия последним декабристом, умершим вСибири, числили Ивана Горбачевского, однако МарияМихайловна Богданова установила, что Павел Выгодовскийпережил Горбачевского на целых двенадцать лет. Но вот совсемнедавно выяснилось, что и Павел Выгодовский не былпоследним декабристом, упокоившимся в сибирской земле! Найдены в Сибири документы о смерти совсем ужмалоизвестного декабриста Александра Луцкого. Он, как иПавел Выгодовский и Николай Мозгалевский, был в числебеднейших из бедных декабристов, преследуемыйбесконечными несчастиями, но мы о нем почти ничего незнаем. Не захочет ли кто- нибудь из молодых сибирскихписателей пойти и по его следам, затеять архивный и всякийиной поиск? Убежден, что непременно встретится такое, что

269Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»взволнует и ляжет в строку… А какова судьба Николая Мозгалевского? На его прошенииот 1836 года – о переводе из Нарыма в Минусинский округ царьналожил резолюцию: «Перевести на общих основаниях, т. е.чтобы он был помещён не на большом сибирском тракте, не назаводе и в таком месте, где не находится более двух или трехгосударственных преступников». Упаси бог, не в завод, не натракт и не в общество себе подобных. Спустя столько лет послепервого знакомства император «заботился» обо всех своих«друзьях от четырнадцатого», в том числе и таких, какМозгалевский, опасаясь даже больного туберкулезом, донельзябедного и обремененного большой семьей декабриста!. Минусинская котловина – сибирский юг, защищенныйгорами. Добрые хлебородные земли, рыбные реки с травянымипоймами, и солнца предостаточно для садоводства ибахчеводства – здесь вызревают даже арбузы. Отбыв каторгу,многие декабристы стремились сюда. Еще до приездаМозгалевского тут поселились братья Беляевы и Крюковы,Фаленберг, «славяне» Фролов, Киреев и Тютчев; сложиласьцелая, можно сказать, декабристская колония, хотя ирасселенная по разным уголкам края. Братья Беляевы, прибывшие сюда в числе первых, писалитоварищам в Петровский завод: «Минусинск очень хорошееместо, климат здесь весьма здоров, комаров и мошки в городенет… Относительно видов это место прелестное». Несмотря наотменные природные условия, благодатный край развивалсякрайне медленно, а столица его Минусинск была заштатнымгородком наподобие Нарыма. Первый здешний окружнойначальник и один из первых сибирских поэтов Кузьмин,назначенный сюда красноярским губернатором Степановым,вспоминал: «Дома обывателей – с пузырями вместо стекол,большей частью совсем без кровель (только сверху землянаязасыпка и бревенчатое покрытие), без ворот и заборов»… Улици дорог не было, и обывателя тряслись в телегах по кочкам«пикульника». А вот любопытная фраза из рапортаминусинского словесного суда енисейскому губернскому

270Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»правлению: «По городу Минусинску иностранцев разныхнаций, англичан, французов, купцов, гувернеров, гувернанток,фабрикантов, золотых и серебряных дел часовых, сапожников ивенгерцев не имеется». В 30- е годы прошлого века городок, начал выстраиваться вулицы, усадьбы огораживаться, появилась даже пожарнаякаланча, но притаежное это поселение долго еще оставалосьглухой полудеревней. «Около самого города, – писал оттудаАлександр Беляев, – недавно видели медведей, один из нихгнался за верховым до самой почти улицы, а другой поселилсяверстах в 6- ти от города». Для хозяйственного освоения края,его культурного развития, как и во многих других районахСибири, много сделали декабристы. Это было новоеобщественное подвижение первых русских революционеров.Столбовые дворяне и даже князья, бывшие морские,кавалерийские, артиллерийские и пехотные офицеры и дажегенералы брались за топор, косу и плуг, учились запрягатьлошадей, ходить за скотиной, охотиться и рыбачить; строили,экспериментировали, изобретали. Бывшие моряки Александр и Петр Беляевы сроду незанимались сельским хозяйством и физическим трудом, однакона поселении в Минусинском округе проявили такую деловуюсметку и хватку, развили столь бурную деятельность, что,казалось, их энергии и трудолюбию не было преград, а ихсилам конца. Не располагая значительным начальнымкапиталом, они со временем обзавелись добротнымипостройками, обширными пахотными и сенокосными угодьями,развернув на них интенсивное многоотраслевое хозяйство.Беляевы первыми в Минусинске завели новые сорта злаков ипродуктивный скот, по чертежам декабриста Торсона, тожеморяка, построили первую в этих местах механическуюмолотилку, первыми начали производить на сбыт мясо, масло,крупу. Немаловажны заслуги Беляевых в области культуры. Ониорганизовали первую в Минусинске частную школу на двадцатьучеников, стали первыми здешними краеведами, этнографами,

271Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»метеорологами и ботаниками. Красноярско- минусинская колония декабристов, когдаперевели в те места Алексея Тютчева и Николая Мозгалевского,сделалась самой многочисленной в Сибири. В Минусинске этоткруг не сузился, но расширился, и я даже, наверное, не смогуочертить его весь: Алексей Тютчев, Александр и Петр Беляевы,Иван Пущин, Николай Крюков, Иван Киреев, СеменКраснокутский, Евгений Оболенский, Павел Бобрищев-Пушкин, Александр фон Бригген, Василий Давыдов, МихаилНарышкин, Петр Фаленберг, Михаил Фонвизин… Шли годы. Продолжая работать в архивах и собирать книгио декабристах, искал любое новое сведение о НиколаеМозгалевском, хотя основные данные о нем сообщала мнеМария Михайловна Богданова при встречах, в частныхразговорах по телефону, в многочисленных письмах и. целыхтетрадях, исписанных слабым ломаным почерком. Азамечательный сибиряк – энтузиаст А. В. Вахмистров, окотором в нужном месте расскажу подробнее, с неоценимойпомощью М. М. Богдановой собрал и систематизировалбольшой материал, в основном о потомках НиколаяМозгалевского, прислал их мне с предложением использоватьпо усмотрению – до передачи в Музей декабристов, о которомбыло столько разговоров в середине 70- х годов. Из егоматериалов я узнал немало интересного о той жизни и техлюдях. На долгие годы завязалась переписка, и я бережнохраню эти письма путешественника и краеведа – в них то совет,то уточнение, то сочувствие трудностям поиска, то бытовыенаши сложности… Нашел краткое сообщение в пятитомной«Истории Сибири» о бедственном положении его семьи, потомминусинские документы – местные жители незаконновымахивали косами «секлетные» луга, и власти разбиралитяжбу тамошних мещан с Николаем Мозгалевским; обнаружил«Дело по отношению иркутского архиепископа о том, чтогосударственные преступники Мозгалевский и Горбачевский небывают у исповеди и даже в церкви и что последний оказываетбогохульство», но это была ошибка в духе полуторавековой

272Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»«традиции» – речь в действительности шла не о НиколаеМозгалевском, а об Александре Мозалевском. Своими находками я делился с Марией МихайловнойБогдановой, которая, мне казалось, тоже радовалась каждомуслучаю сообщить мне все, что припомнит. – Знаете, накануне столетия восстания декабристов БорисЛьвович Модзалевский обращался в Минусинскийкраеведческий музей с просьбой сообщить какие- нибудьсведения о Николае Мозгалевском. Ученый предполагал какую-то дальнюю родственную связь с этим декабристом… Лишь несколько лет спустя мне посчастливилось узнать, чтоотец декабриста Осип Федорович Мозгалевский и пращуризвестного советского пушкиниста и декабристоведа ЛевФедорович Модзалевский, родившийся в 1764 году в Ромнах,были, вероятно, родными братьями, что можно предположитьпо «Родословной росписи Модзалевских», изданной в Киевенезадолго до революции братом ученого, участникомЦусимского морского сражения Вадимом ЛьвовичемМодзалевским. – А об отце их, Льве Николаевиче, не слыхали? –спрашивает Мария Михайловна. На эту боковую и дальнюю тропку нашего путешествия впрошлое можно бы и не ступать, но уж больно причудливопереплетаются человеческие судьбы, каждая из которыхнеотъемлемо принадлежит жизни, оставляя в ней свойнеповторимый след, и о Льве Николаевиче Модзалевскомхорошо бы попутно вспомнить, потому что другого случая небудет… Старшее поколение еще хорошо помнит детскую песенку –«Дети, в школу собирайтесь», которая неизменно печаталась вовсех дореволюционных хрестоматиях без указания авторства.Сочинил ту песенку Лев Николаевич Модзалевский. Или еще: А, попалась, птичка, стой! Не уйдешь из сети! Не расстанемся с тобой

273Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)» Ни за что на свете! Л. Н. Модзалевский, известный в прошлом педагог иобщественный деятель, был чрезвычайно скромный человек,подписывавший свои статьи о русском языке, детскомвоспитании, музыкальной культуре четырнадцатью различнымипсевдонимами и анонимно публиковавший многочисленныестихи для детей. Сто тридцать раз издавалось до революции«Родное слово» – хрестоматия для младших, сто тридцать разпечаталось в ней без подписи автора «Приглашение в школу», итолько в 1916 году вышла в Петрограде книжка «Для детей.Стишки Льва Николаевича Модзалевского»… – Мария Михайловна: – вывожу я собеседницу напрежнюю стезю. – Не попадались ли вам какие- нибудьдополнительные сведения о жизни Николая Мозгалевского вКурагине или Теси? – Нет. – Но неужели и в Нарыме о нем не осталось ни какихдокументальных свидетельств? – Решительно ничего. Как же так? Первый политический ссыльный в тех местах –и ничего! Однако я продолжал расспросы, потому что томскийобластной архив безрезультатно перерыл в одну из сибирскихпоездок и, кроме как к Богдановой, обратиться мне былонекуда. Вдруг Мария Михайловна говорит, что надо поискать вархиве Октябрьской революции. – Его сибирские дела я смотрел. – Покопайтесь- ка в одном московском деле 1834 года. –Она засмеялась, увидев, как я встрепенулся. – А Москва- то тут при чем? – попробовал уточнить я. – Вы еще спросите, при чем тут Герцен и Огарев… – Герцен? – У меня, наверно, был растерянный вид, потомучто Мария Михайловна опять засмеялась. – Огарев? – Именно. Они в этом же деле. И еще Соколовский…Покопайтесь, не пожалеете! Странно все же – Мозгалевский, какой- то Соколовский,

274Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»Герцен, Огарев в одном деле! Что- то даже не верится. НиколаяМозгалевского читатель достаточно узнал в нашемпутешествии, Александра Герцена и Николая Огарева знает сошкольной скамьи, а Соколовский – не тот ли это ВладимирСоколовский, что в Томске когда- то встретился с первымдекабристом Владимиром Раевским и рядовым декабристомНиколаем Мозгалевским? Снова еду на Большую Пироговскую. 18 Снова архив 3- го отделения собствеиной его величестваканцелярии: описи, порядковые номера дел, цифры, шифры…Ищу бумаги сына томского губернатора ВладимираСоколовского, верно, того самого, о котором первый декабристВладимир Раевский писал, что он стал известенстихотворением «Мироздание» и несчастиями, которые былиследствием его пылкого характера… Кажется, нашел! Приносят тоненькую папку, подлинник,«Экзекутор Енисейского общего губернского управленияколлежский секретарь Владимир Игнатьев Соколовский…» «В1818 году поступил в 1- й Кадетский корпус. Занеспособностью к воинской службе по болезни вынужден былопределиться по статским делам с награждением за успехи внауках и чином 12 класса 1826 года майя 31»… Все сходитсябудущий декабрист- «славянин» Николай Мозгалевский в 1818году еще учился в 1- м Кадетском корпусе. Соколовский жепосле выпуска из корпуса служил в штате канцелярии Томскогообщего губернского управления и в 1827 году переехал вКрасноярск, где имел «особенное поручение от Енисейскогогражданского губернатора составить для Его ИмператорскогоВысочества Государя Наследника статистические таблицыЕнисейской губернии, что и исполнил в самое короткое время ис совершенною удовлетворительностию». За послужным формуляром этого мелкого сибирского

275Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»чиновника шли в деле какие- то письма, написанные такимтрудным почерком, что я не разобрал полностью ни однойфразы. В папке были еще стихи с профилями и виньетками наполях – что- то мимолетное, черновое, не цельное,заканчивающееся четверостишием: Прескверные дни: И сыро, и грязно; Беспутно и праздно Сидим мы одни. Все. Никакого упоминания о Николае Мозгалевском, ничегоо Герцене или Огареве! Может быть, и к лучшему – найди ясразу нужное, то уж не стал бы, наверное, больше копаться вархиве и книгах, не изнурял бы расспросами МариюМихайловну Богданову, которая, мне кажется, поначалунарочно не подсказала мне прямого пути, чтобы я сам поискали лучше оценил то, что найду сам; признаться, мне очень сталинравиться такие вот старые москвичи, люди прежнего закала,умеющие совсем будто бы незаметно наставить человека, и ужесовсем не молодого, на полезное дело… Назавтра я заказал по алфавитнику все документы, гдеупоминался Владимир Соколовский, и с утра пораньше сел зафильмоскоп. Но только одно дело «О лицах, певших в Москвепасквильные песни» содержало, как значилось в егоофициальном оглавлении, больше полукилометра пленки! И вотпередо мной лежат в коробке десятки пронумерованныхдюралевых баночек. Какую взять? С начала или с конца? Илина случайный выбор, по наитию? Вставляю пленку в рамку, включаю свет, проецируюзаголовок. Можно читать. «О причинах взятия под арестМосковского университета некоторых студентов 11 июля 1834года»… Нужно или нет? Не знаю. В другой баночке –«инженер- подполковник Соколовский, отправляющийся вИзмаил, просит проститься с его братом, содержащимся вШлиссельбургской крепости, находящегося в болезненном

276Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»состоянии…». Февраль 1836- го. А вот снятая на пленкумосковская жандармская бумага № 119 от 23 июля 1834 года.Интересно! Наверно, это первое официальное полицейскоеупоминание о друзьях- революционерах, будущихнепримиримых борцах против самодержавия. Выписываю себе,чтобы сохранить на память, две фразы. «О взятии под арестнекоего Герцена, переписывавшегося со студентом Огаревым вдухе вольнодумства». Слово «некоего» выделил тут яумышленно, сообразуясь с историей. «При взятии Герцена подарест он сказал: „Огарев взят под стражу, то и я ожидал сего ж“. В другой баночке крупным каллиграфическим почерком –жандармские характеристики Герцена и Огарева,замечательные, надо сказать, по краткости и прозорливости. «4.Служащий в Московской Дворцовой Конторе титулярныйсоветник Александр Герцен, молодой человек, пылкого ума, ихотя в пении песен не обнаруживается, но из переписки его сОгаревым видно, что он смелый вольнодумец, весьма опасныйдля общества. 5. Служащий в Московском архиве Коллегиииностранных дел Огарев сознался в пении дерзких песен и былзнаком с Соколовским и его дерзкими стихами, вел с Герценомпереписку, наполненную свободомыслием…» Трудно оторваться от Герцена и Огарева, но мне сейчаснужен Соколовский, который, кажется, стал главнымобвиняемым по этому делу. И вот документ об аресте вПетербурге Владимира Соколовского от 21 июля 1834 года. Приего аресте взяты: «1. Черновые изорванные сочиненияСоколовского; 2. сочинения его поэмы и стихотворения; 3.тетради о нравах монгольского народа; 4. катехизис намонгольском языке; 5. переписка его с родными и знакомыми; 6.в карманах черновой проект Соколовского о составленииистории биографического словаря; 7. восемь листиков сподписями руки разных официальных лиц…» Какие такие «дерзкие песни» сочинял сын томскогогубернатора? Нахожу. Что- то очень знакомое: «Песня 1- я:

277Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)» Русский Император Богу дух вручил, Ему оператор Брюхо начинил. Плачет государство, Плачет весь народ, Едет к нам на царство Костюшка урод. Но царю Вселенной, Богу вышних сил, Царь благословенный Грамоту вручил. Манифест читая, Сжалился творец, Дал нам Николая Всевышний Отец». Полицейский с последней строки сделал сноску: «а пелисукин сын подлец». Но где и когда я читал эти стихи? Может, вуниверситете мы их «проходили»? Нет, не помню… «Песня 2- я: Боже! Коль силен еси, Всех царей в грязь меси И кинь их под престол – Сашиньку, Машиньку, Мишаньку, Костиньку, И Ннколаюшку …на кол».

278Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)» Вдруг я, забывшись, засмеялся так, что на меня оглянулисьсоседи. Не над текстом песни засмеялся, а над подписью. Внизупод куплетом значилось: «Верно. Генерал- майор Цынский».Этот генерал даже не заметил, что сакраментальная для всякогоканцеляриста подпись, подтверждающая правильность иподлинность текста дерзейшей песни, звучит двусмысленно,как бы подтверждая ее содержание… И далее: «Сочинениестихов сих приписывают находящемуся в Санкт- Петербургестуденту Соколовскому». Но где я все же читал о Соколовском? Не у Герцена ли?Протягиваю руку к полке, беру «Былое и думы». Конечно! Вэтой энциклопедии русского освободительного движенияпоследекабристской поры есть песня Соколовского о русскомимператоре, которому оператор «брюхо распорол», и егопреемнике «сукином сыне» Николае. Она тут впервыенапечатана, правда, в несколько видоизмененном виде посравнению с жандармским текстом. Снова прочитываю его нвспоминаю ноэль Пушкина. Ура! В Россию скачет Кочующий деспот. Спаситель громко плачет, За ним и весь народ… В «Русском императоре» те же мотивы – упоминание о богеи народном плаче в связи с приездом царя. В «Былом и думах»описаны также обстоятельства ареста московской молодежнойкомпании, распевавшей песни Соколовского, и некоторыеподробности следствия. Владимир Соколовский держалсясмело, даже дерзил. «Аудитор комиссии, педант, пиетист,сыщик, похудевший в зависти, стяжаниях и ябедах, спросилСоколовского, не смея из преданности к престолу и религиипонимать грамматического смысла последних двух стихов: – К кому относятся дерзкие слова в конце песни? – Будьте уверены, – сказал Соколовский, – что не кгосударю, и особенно обращаю ваше внимание на эту

279Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»облегчающую причину». Содержался Соколовский, как рассказывает Герцен, втемной грязной камере московского острога. Друзья его сиделив других местах, родные находились далеко и, наверное, вневедении. У бедного узника не было ни денег, ни даже сменыбелья. Правда, нашелся в Москве один вполне и даже слишкомнеобыкновенный человек, принявший в нем участие, и намдолжно эту старомосковскую редкость вспомнить, каквспомнил о нем когда- то Александр Герцен: «Память об этомюродивом и поврежденном не должна заглохнуть в лебедеофициальных некрологов, описывающих добродетели первыхдвух классов, обнаруживающиеся не прежде гниения тела..:» Это был московский тюремный врач Гааз, из немцев. Егосчитали странным, придурковатым, не в своем уме,полусумасшедшим и т. п. Только за то, что он был бесконечнодобр. Перед отправкой преступников в этап, скажем, Гаазпривозил им съестные припасы и среди прочего обязательныесласти – орехи, пряники, фрукты, иные лакомства. Кротковыслушивал упреки дам- благотворительниц за «глупоебаловство преступниц», потирал руки и говорил: «Извольтевидеть, милостивой сударинь, кусок хлеба, крош им всякойдает, а конфекту или анфельзину долго они не увидят…» И вотэтот блаженный доктор Гааз, по воспоминаниям Герцена,прислал Владимиру Со- коловскому, зараставшему в тюремнойгрязи, связку белья… Однако что за человек был Владимир Соколовский? Сынгубернатора, писал сверхдерзкие песни про царей, был близокГерцену и Огареву, арестованным в 1834, году по одному с нимделу, а точнее, по его делу. Герцен дает Соколовскому такуюхарактеристику: «Милый гуляка, поэт в жизни, он вовсе не былполитическим человеком. Он был очень забавен, любезен,веселый товарищ в веселые минуты, bon vivant, любившийпокутить, как мы все… может, немножко больше».

280Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)» 19 Если б о том времени писать роман и среди героев егочислить Владимира Соколовского, то едва ли можно былоудержаться, чтоб не разработать нескольких «исторических»эпизодов с участием этого человека. 14 декабря 1825 года, Сенатская площадь. МихаилБестужев, который первым привел сюда Московский полк,видит, как к нему подбегает группа морских и армейскихкадетов. Непременно во главе ее стройный юноша ссоколиными глазами, сияющими восторгом и решимостью. – Мы присланы депутатами от наших корпусов, –задыхавшись, говорит, он. – Просим позволения прийти напомощь и сражаться вместе с вами… – Как ваше имя? – спрашивает Бестужев, любуясьвыправкой и т.д. – Соколовский, – отвечает юноша. – Выпускник. Первогокадетского корпуса. Тут непременно описалась бы неясная и опасная обстановкана площади в тот звездный час, раздумья Бестужева,нетерпеливое поведение кадетов. – Поблагодарите своих товарищей за благородноенамерение, – говорит наконец Бестужев со всею серьезностью.– Поберегите себя для будущих подвигов. Они удалились, едва сдерживая досаду, и т. п. Так могло быть в романе, так, между прочим, вполне моглобыть и в жизни, но было ли так? Это правда, что депутацияморских и пехотных кадетов явилась на площадь 14 декабря1825 года и обратилась к Бестужеву, вспоминавшему позже: «…Мы присланы депутатами от наших корпусов для того, чтобыиспросить позволения прийти на помощь и сражаться в рядахваших», – говорил, запыхавшись, один из них… Я удержалсяот искушения при мысли подвергнуть опасности жизнь ибудущность этих ребят- героев… Благодарите своих товарищейза благородное намерение и поберегите себя для будущих

281Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»подвигов, – ответил я им серьезно, и они удалились». Владимир Соколовский, если исходить из его горячеготемперамента, многих подробностей будущей жизни иположения старшего кадета, через несколько месяцевзаканчивающего курс, мог вполне явиться на площадь в составеделегации. Несомненно, он уже тогда не был неприметным – подокументам и воспоминаниям однокашников известно, чтоучился он отменно, имел страсть к чтению и тяготел клитературному труду. Но был ли он действительно на площади,14 декабря 1825 года – это, к сожалению, пока неизвестно.Предполагаю, однако, что он, в числе других старшихвоспитанников, не мог не принять участия в вечерних событияхтого дня, о которых позже писал Н. С. Лесков, стенографическивоспроизводя рассказ воспитанника 1- го Кадетского корпуса,очевидца давних событий. В чистой прозе можно было бы описать далее, чтоСоколовский сочинял злые куплеты о событиях тех дней, апозже агитировал товарищей устроить обструкцию Николаю Iпри его посещении корпуса. Я же знаю только, как Соколовскийв числе других встретил августейшего инспектора, прибывшегов корпус на следующий день после восстания. «Пятнадцатогодекабря в корпус неожиданно приехал государь НиколайПавлович…»\" Молодой царь, еще не избавившийся отсмертельного страха, вошел в длинную залу, сурово насупясь,выслушал рапорт Перского, скрипнул сапогами перед строем, ивсе замерло под его холодным взглядом. Пытаясь придатьголосу покровительственно- отеческие ноты, царь выкрикнул: – Здорово, дети! Прошла секунда, другая, и вот уж время, нужное для того,чтоб кадеты набрали воздуха и дружно гаркнули: «Здравия!Желаем! Ваше! Императорское! Величество!» – кончилось.Строй безмолвствовал. Роман? Досужее литературное преувеличение? Ничуть! Уменя в блокноте сохранилась выписка из записок другоговоспоминателя: «При первом посещении государем 1- гокорпуса на его приветствие: „Здорово, дети!“ – ответили

282Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»глубоким молчанием». Воображаю, как царь сменился в лице, плечи егоопустились и он в гневном недоумении взглянул на директоракорпуса, который обвел умоляющим взглядом старшихвоспитанников и нашелся – тихо и спокойно пояснил царю, чтоего воспитанники приучены отвечать на уставное приветствие: – Здравствуйте, кадеты! Строй ответил как положено, а государь, по Лескову,изволил громко сказать: – Здесь дух нехороший! – Военный, ваше величество, – отвечал полным испокойным голосом Перский. – Отсюда Рылеев и Бестужев! – по- прежнему снеудовольствием сказал император. – Отсюда Румянцев, Прозоровский, Каменский, Кульнев –все главнокомандующие, и отсюда Толь, – с тем женеизменным спокойствием возразил, глядя открыто в лицогосударя, Перский. Негодование, выражавшееся на лице государя, неизменилось, но он ничего более не сказал и уехал… Неизвестно, какую роль играл Владимир Соколовский вподготовке этого неслыханного скандала, но есть некоторыекосвенные доказательства, что еще в корпусе ВладимирСоколовский был настроен антиправительственно. Он тяготел клитературе и, несомненно, знал свободолюбивую ипатриотическую поэзию выпускников 1- го Кадетского корпуса– Кондратия Рылеева и Федора Глинки, знал, что многиепрежние воспитанники его были арестованы и находились подследствием. Товарищество, корпоративность были в те временанепременными и прочными устоями, и Владимир Соколовский,вероятно, уже тогда находился под влиянием освободительныхидей. К сожалению, я не знаю, какие книги читал ВладимирСоколовский в корпусе, скажу лишь о том, что он мог читать.Наверное, у многих из нас есть общее твердое представление остарых военных училищах – шагистика, верноподданническое

283Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»воспитание, тупые «дядьки», полуобразованные учителя-офицеры и долбежка воинских уставов в качестве главной«литературы». Скажи мне, как говорится, что ты читаешь… Нет, 1- й Кадетский (бывший Шляхетский) корпус былособым заведением. В своих воспоминаниях адмирал П. В.Чичагов писал о корпусе: «Воспитание в нем было столь жетщательное и совершенное, насколько оно возможно в какой быто ни было стране. Там обучали многим языкам, всем наукам,образующим умы, там занимались упражнениями,поддерживающими здоровье и телесную силу: верховой ездой игимнастикой; домашние спектакли были допущены в видеразвлечения и забавы…» Об уровне профессиональнойподготовки в корпусе свидетельствовал такой факт. Когдафельдмаршал Румянцев, в одну из турецких кампанийпопросивший Екатерину прислать ему двенадцать выпускниковкорпуса, подробно побеседовал с прибывшими поручиками, тонаписал императрице благодарность за присланныхфельдмаршалов… Но что читали кадеты? Тут я должен поведать .читателюнечто необычное о библиотеке 1- го Кадетского корпуса. О нейстало известно незадолго до 1975 года, когда отмечался круглыйюбилей восстания декабристов. Библиографическая сенсация,настоящее научное открытие – вот что это было такое, иумолчать о ней здесь я не вправе, тем более что судьбабиблиотеки связана с историческим эпизодом, которого мнепришлось коснуться, – имею в виду скандальное посещение 1-го Кадетского корпуса Николаем в 1826 году. Составлялась библиотека 1- го Кадетского корпуса околоста лет, и это было единственное в Pоссии столь полноекнижное собрание изданий XVIII века! Кроме разнообразныхсочинений по военному делу, здесь была широко представленаисторическая, философская и художественная литература,труды выдающихся писателей и мыслителей Запада – Вольтера,Дидро, Д'Аламбера, Руссо, Гольбаха, Монтескьё» Бюффона,Корнеля, Лессинга, Расина, Гельвеция, многих- многих иных.Причем некоторые из этих сочинений запрещалось продавать в

284Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»книжных лавках Петербурга и даже Парижа, а будущие русскиеофицеры свободно их читали в стенах своего учебногозаведения! Библиотекой 1- го Кадетского корпуса пользовалсяеще молодой Суворов, писатели Сумароков и Херасков, многиебудущие декабристы. Воспитанники корпуса вели с книгой большую активнуюработу – они внимательно прочитывали ее, выписывалинаиболее примечательное, и, по воспоминаниям одного изпитомцев корпуса, писателя и журналиста Сергея Глинки,«кому удавалось сделать хороший выбор мыслей, изречений,отрывков… тетрадь того удостаивалась переплета».Ленинградский библиограф Н. Д. Левкович, нашедший этосокровище и добивающийся его передачи, как единой книжнойколлекции, в публичную библиотеку, писал мне: «Всегосохранилось 8853 книги, в том числе 848 книг на русскомязыке, 7640 книг на иностранных языках и 365 рукописныхтомов… Книги хранят на своих страницах следы работы надними: разные пометки читателей, подписи первыхбиблиотекарей, а в тетрадях можно найти и цитаты исобственные мысли воспитанников». Очень интересно было бы основательно изучить этикадетские рукописные сборники. Может, мы лучше поймем, как формировалосьмировоззрение декабристов и какую роль в этом играла книга,может, встретим знакомые имена? Известно пока, что там, подпереплетами, есть и антикрепостнические стихи, исвидетельства знакомства кадетов с «Путешествием изПетербурга в Москву» Радищева, с изданиями Новикова, а однаиз книг библиотеки, как пишется в газетном сообщении о ней,«внесла первое смятение в сознание юного КондратияРылеева». Нет, видно, не случайно 1- й Кадетский корпус далРоссии Кондратия Рылеева и Федора Глинку, Михаила Пущинаи Алексея Веденяпина, Василия Тизенгаузена и Андрея Розена,Семена Краснокутского и Николая Мозгалевского… Не могу оторваться от московского дела о «пасквильныхпеснях», пока не найду в нем следов декабриста Николая

285Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»Мозгалевского! Николай Огарев, кажется, куда лучше Герценазнал молодого поэта, они чаще встречались, и за ними давноследили жандармы. В вину им обоим вменялось, например, что23 декабря 1833 года они были замечены у подъезда Малоготеатра певшими французскую арию «Allons enfants de la Patrie!»(«Вперед, сыны Отечества!»), и эта, по жандармскойтерминологии, «ария» есть не* что иное, как знаменитаяреволюционная «Марсельеза» Руже де Лилля. В делеотмечается также, что за связь с одним из разжалованных всолдаты студентов Московского университета Николай Огаревбыл взят «под строгий надзор», а Владимир Соколовский вМоскве, оказывается, не однажды – что очень похоже на него –публично пел свои «пасквильные» песни перед бюстомимператора, учил и даже заставлял петь других, в том числе икакого- то цирюльника. И вот приговор. Обстановка, в которой он объявлялся,подробно описана в «Былом и думах». Друзей свезли из разныхмест предварительного заключения к представителюзнаменитого рода русских вельмож, члену Государственногосовета, князю С. М. Голицыну. Присутствовали также генерал-майор Цынский и аудитор Оранский. Перед «торжеством»молодые люди, встретившись впервые после ареста,обнимались, шутили, анекдотничали. «Соколовский былналицо, несколько похудевший и бледный, но во всем блескесвоего юмора». Приговор: заточение в Шлиссельбург набессрочное врем я… И вдруг меня поразила одна деталь этой церемонии, незамеченная до сих пор никем. Вглядываясь в давно ужезнакомые строки Герцена, я увидел нечто необычное –малозаметное, косвенное, но почти неопровержимоеподтверждение авторства «пасквильных» стихов! Важнейшееэто свидетельство принадлежит самому ВладимируСоколовскому. Посмотрите: «Когда Оранский, мямля дляважности, с расстановкой читал, что за оскорбление еговеличества и августейшей фамилии следует то и то,Соколовский ему заметил: „Ну, фамилию то я никогда не

286Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»оскорблял“. Это дерзкое и тонкое, совсем в духе ВладимираСоколовского, замечание есть по сути своеобразное егопризнание – воистину, в своих песнях он никогда не упоминалфамилию Романовых, только имена Константина и Николая в„Русском императоре“, „Сашиньку, Машиньку, Мишаньку,Костиньку и Николаюшку“ в „Боже, коль силен еси…“, а вэпиграмме, если допустить, что Соколовский ее автор, царьназван местоимением „он“. Вполне возможно, что в своейреплике Соколовский выделил ударением слово „ф а м и л и ю“,но Герцен этого не заметил или не отметил, когда вспомнил оней много лет спустя в Лондоне. Впрочем, слово это даже безкурсива или разгонки шрифта само собой выделяетсяинтонационно и даже грамматически с помощью усилительныхчастиц „ну“ и „то“… И еще Герцен вспоминает, что Соколовский вместе стоварищами по судьбе «геройски» выслушал приговор. БудучиСоколовским, он нашел в себе силы пошутить даже в такоймомент. Генерал- майор Цынский, тот самый, что подписал«верно» под песней Соколовского, где поименно и весьманеуважительно перечисляется правящая августейшая фамилия вполном своем составе к началу ноября 1825 года, был,очевидно, законченная полицейская дубина. Герцен: «…Чтобыпоказать, что и он может быть развязным и любезнымчеловеком, сказал Соколовскому после сентенции: „А выпрежде в Шлиссельбурге бывали?“ – „В прошлом году, –отвечал ему тотчас Соколовский, – точно сердце чувствовало, ятам выпил бутылку мадеры“. Герцена вернули в ту же камеру Крутицких казарм еще надвадцать дней – до отправки в вятскую ссылку, а Соколовскогосразу же увезли в Шлиссельбург… У дежурной по архивному залу прошу оставить за мнойкоробку с дюралевыми стаканчиками, чтоб еще вернуться кэтому единственному большому следственному делу,состоявшемуся в России после дознания декабристов и передрасправой с петрашевцами. Оно все же, кроме ненайденныхследов «нашего предка», содержало для меня некую тайну,

287Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»имеющую к тому же близкую историческую параллель. До сихпор никто в точности не знает, почему декабрист- сибирякГавриил Батеньков, не принявший непосредственного участия всобытиях 1825 года, стал единственным из пятисот с лишнимподследственных, на бессрочное время заточенным вкрепостную одиночку. И никто даже не ставил перед собойвопроса, за какую такую особую вину был приговорен набессрочное одиночное заключение в Шлиссельбургскойцитадели поэт Владимир Соколовский, единственный издвенадцати арестованных. Это был из ряда вон выходящий и,кажется, последний случай в истории России, если не считатьболее позднего одиночного заточения революционера- ученогоНиколая Морозова, отсидевшего в крепости последнюючетверть XIX столетия и первые пять лет с годичной добавкойуже в XX веке. Даже Александр Герцен, уверенный, что песню «Русскийимператор» сочинил Владимир Соколовский, счел этотприговор ужасным и диким. Герцен, Огарев и даже Уткин, нетолько певший куплеты почти в присутствии самого обер-полицмейстера генерал- майора Цынского, но и взявший насебя вину в авторстве злейшей антимонархической пародии«Боже, коль силен еси..,», а также все остальныеподследственные получили куда более легкие наказания,нежели Владимир Соколовский. А ведь он не был уличенполицией в пении «пасквильных» песен ни 24 июня, ни 2 июля1834 года, «никто из привлекавшихся по этому делу, –справедливо писали В. Безъязычный и В. Гурьянов, – неуказывал на Соколовского как на автора песни „Русскийимператор…“, да и сам поэт ни словом не проговорился надопросах о своем авторстве. За что же тогда ему одному –бессрочное одиночное заточение в строгорежимной крепостидля государственных преступников? На каком основании? Нет,здесь скрывалась тайна! Может, в особую вину ему вменялосьобщение с декабристами в Сибири? Владимир Соколовский привез на родину свежие личныевпечатления о событиях 1825 года, воспоминания о товарищах-

288Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»кадетах и преподавателях, среди которых был АлександрБелышев – человек, очевидно, передовых и смелых взглядов. Иесли учесть, что Владимир Соколовский стал свидетелем иучастником скандального визита в корпус Николая I, что принем арестовывали замечательную библиотеку, которой он былобязан своими знаниями и мировоззрением, начали поротькадетов за чтение книг и сочинительство, если допустить, чтосвои предерзкие песни он написал еще в корпусе, то мыдолжны признать этого молодого человека, возвратившегося вСибирь, вполне сформировавшимся политически. А теперь мысленно поставьте себя на местовосемнадцатилетнего образованного и талантливого сибиряка,только что пережившего первое в истории Россииорганизованное выступление против самодержавия, знавшегохотя бы по слухам- разговорам многих участников его,благородных страдальцев, окруженных ореолом героизма,святости и страданий. И вот они, живые, следуют Сибирскимтрактом через Томск и Красноярск, где останавливаются наотдых непременно с ведома местных губернаторов,оказывающих им неизменно добрый и достаточнонеофициальный прием, а молодые сыновья этих губернаторовпочтительно беседуют с ними, расспрашивают и ободряют… Сибирская жизнь Владимира Соколовского и НиколаяСтепанова началась, в сущности, с этого огромного события –личных встреч с декабристами. Документально засвидетельствовано общение в Томске сВладимиром Раевским – об этом пишет сам первый декабрист.Именно Владимир Соколовский спросил его по прибытии,сколько он намерен пробыть в городе, и передал отцовскиеслова, чтобы этот вопрос решал сам изгнанник. Они пообедали,потом вместе провели вечер – на этой встрече присутствовалтакже томский чиновник Аргамаков, передавший Раевскомудавнее письмо Батенькова. Первый декабрист, как онвспоминает, «еще пробыл один день между этимиблагородными, честными людьми». Неизвестно, о чем говорилось между ними два дня, однако,

289Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»думаю, что общение с легендарным узником не прошлобесследно для Владимира Соколовского. Не сомневаюсь, чтовстречался он, и с другими декабристами в томском доме своегоотца. В Красноярске же Соколовского на первое времяприютила семья губернатора Степанова, и это были те месяцы,когда декабристов – партию за партией – везли через город накаторгу и в ссылку. Известно, что в губернаторском домеприостанавливались Ентальцев, Корнилович, Кривцов, Пестов,многие другие, и со «славянином» Александром Пестовым,например, у Соколовского вполне могло состояться близкоезнакомство. Дело в том, что енисейским вице- губернаторомслужил родной дядя этого декабриста, осужденного по первомуразряду. Проезжая через Красноярск после почтиполуторагодового заключения в Шлиссельбурге, Пестоввоспользовался родственным гостеприимством, даже получил вподарок от родственника теплую шубу и, возможно, такжеузнал «добрые сердца» здешних молодых, «благородных ичестных» людей. Возможно также, что Владимир Соколовский и НиколайСтепанов вновь встретились с Владимиром Раевским во времяих поездки летом 1829 года в Иркутскую губернию, – известно,что первый декабрист предназначал одно из своих сибирскихстихотворений для нового, несостоявшегося выпуска«Енисейского альманаха». Не исключены и другие знакомстваСоколовского с декабристами, рассеянными тогда по всейюжной Сибири, которую молодой поэт исколесил за пять летслужбы в Енисейском губернаторстве… И Соколовский жил еще в Красноярске, когда там былоразрешено из- за паралича ног остаться СеменуКраснокутскому, одному из самых старших по возрастудекабристов. Он участвовал в кампании 1807 года и за отличиепри Фридланде был награжден золотой шпагой. Потом 1812год, Бородино. В боевой биографии его – Люцен, Кульм, Париж.Полковник, действительный статский советник, обер- прокурорправительствующего Сената и член Южного общества былосужден по тому же восьмому разряду, что и Николай

290Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»Мозгалевский. Сослали Краснокутского дальше всех – на«полюс холода», в Верхоянск. Потом Витим, тяжелоезаболевание, разрешение поселиться южнее. В 1831 годукрасноярский дом этого образованного, умного, многопережившего и повидавшего человека сделался одним изобщественных, центров и охотно посещался местнойинтеллигенцией. Маловероятно, чтобы Владимир Соколовскийупустил случай познакомиться с ним или хотя бы навеститьбольного старшего товарища, закончившего тот же 1- йКадетский корпус. Правда, я не нашел еще следов его общения с декабристомНиколаем Мозгалевским, но и без этого не следует ли по-новому, повнимательней и посерьезней, отнестись к попыткеВладимира Соколовского создать в Сибири кружокполитических единомышленников под видом «Красноярскойлитературной Беседы»? – Мария Михайловна, – начинаю я очередной разговор счеловеком, которого все больше уважал и ценил. –Мне кажется,что герценовская характеристика Соколовского – как бы этосказать? – не совсем… – Что вы имеете в виду? – Герцен утверждает, например, что Соколовский не былполитическим человеком. Верно, политическим деятелем егосчитать нельзя, но ведь в Шлиссельбург, да еще на бессрочноевремя, могли заточить только за политику! А герценовское «bonvivant» как- то совсем не подходит к Соколовскому. – Герцен мало его знал, писал о том, что было на виду. УСоколовского, между прочим, есть своего рода поэтическиесамохарактеристики. Например, вот эта – дай бог память! –Мария Михайловна прикладывает руку ко лбу. – Да, да,вспомнила! Мне в жизни – жизни было мало, И я желал жить дважды вдруг!

291Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)» Память у нее просто поразительная! Помнит строчки,прочитанные полвека назад, даты и обстоятельства мельчайшихсобытий, совсем эпизодические лица минувшего века инынешнего. Разговаривать с ней необыкновенно интересно –всякий раз узнаешь такое, чего не думал не гадал узнать и чтокак- то естественно и вдруг входило в круг моих интересов ирасширяло его. Вот я высказываю внезапно пришедшую вголову мысль: – Мне кажется, у Соколовского было много общего сАлександром Полежаевым. Та же трудная биография, та жеозорная поэзия, тот же политический окрас. ТолькоСоколовский временами позлее был. Это своего рода первыепоэты- разночинцы. – А знаете ли вы о том, что они были друзьями? Здесь, вМоскве. – Вон как сходится! – Да. Но у Соколовского были, между прочим, интересныелирические стихи, с этакой тонкой народной тональностью…Последний раз его книжка вышла из печати очень давно, –продолжает Мария Михайловна. – В шестидесятые годы… – Ну, это не так уж давно, – возражаю я. – Нет, вы не поняли, я имею в виду прошлый век. Точнее –в тысяча восемьсот шестьдесят седьмом году. – Найду. Соколовского уже давно не было в живых, но тогда его ещепомнили… У меня, кажется, не было случая рассказать, кто такаяМария Михайловна Богданова, правнучка декабриста НиколаяМозгалевского, какое у нее образование и чем она в жизнизанималась. Есть один давно укоренившийся в нашем языкенеологизм прошлого века, одно, можно считать, коренноерусское слово, которое точнее и яснее всех других скажет о том,кто была моя собеседница. Она – бестужевка… Более ста лет прошло с того дня, как открылись вПетербурге курсы, получившие название Бестужевских. За нихшла долгая и неравная борьба передовых того времени людей,

292Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»потому что это не были какие- нибудь там курсы кройки ишитья, а первый в истории России женский университет сфизико- математическим и словесно- историческимфакультетами. Даже по нынешним меркам, когда никому не вдиковинку огромные учебные комбинаты, Бестужевские курсыбыли довольно внушительными – молоденькая сибирячка МашаБогданова, поступившая на них незадолго до первой мировойвойны, стала одной из семи тысяч русских девушек,прослушавших курс. Ну, а почему название этих курсов возвращает нас к славнойфамилии, которую вы не раз встречали за время нашегопутешествия в прошлое? Курсы были основаны группойпрогрессивных ученых и общественных деятелей во главе спрофессором А. Н. Бекетовым. Среди женщин- учредительниц– А. П. Философовой, 3. П. Тарновской, Н. В. и П. С. Стасовых,О. А. Мордвиновой, Е. И. Конради – выделялась своейнастойчивостью и энергией М. В. Трубникова, дочь декабристаВасилия Ивашева. И хотя название курсов никак не связываласьс братьями- декабристами Александром, Николаем, Михаиломи Петром Бестужевыми, они все же получили «декабристское»имя – по начальной половинке фамилии первого их ректора –Бестужева- Рюмина. Профессор русской истории КонстантинНиколаевич Бестужев- Рюмин приходился роднымплемянником казненному подпоручику Михаилу Бестужеву-Рюмину, объединителю «славян» и «южан», главномураспространителю среди них пушкинской вольнолюбивойпоэзии, другу и неотлучному спутнику Сергея Муравьева-Апостола во время восстания Черниговского полка. АкадемикК. Н. Бестужев- Рюмин написал немало книг по истории,филологии, славяноведению, опубликовал более трехсотнаучных статей, первым, в частности, высказав догадку о том,что «Повесть временных лет» – свод многих начальных русскихлетописей… – Вскоре после моего поступления на курсы я увиделаБлока, – Мария Михайловна уходит глазами вдаль и словновидит тех людей, каких уже мало кто из живущих видел. –

293Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»Отмечался юбилей курсов, и на это торжество Александр Блокпришел в актовый зал со своей женой Любовью, дочерьюДмитрия Ивановича Менделеева, когда- то бесплатночитавшего здесь лекции, и матерью, урожденной Бекетовой, –основателю наших курсов поэт приходился внуком. Блоком всемы тогда бредили… Девушки- бестужевки активно участвовали вреволюционной деятельности, среди слушательниц былинародоволки и марксистки, их преследовали, ссылали, аоднажды первый русский женский университет даже закрылина четыре года, и потребовались новые усилия ученых иобщественности, чтобы его восстановить. Бестужевками былиО. К. Буланова,М. К.Трубникова- Вырубова, Н. К. Крупская, А.И. Ульянова- Елизарова, Л. А. Фотиева, 3. П. Невзорова-Кржижановская, Д. В. Ванеева- Труховская, Н. М.Чернышевская, известная советская писательница А. А.Караваева, академик П. Я. Кочина… 20 Снова сижу в архиве, протягиваю прозрачные пленки дела«О лицах, певших в Москве пасквильные песни», вглядываюсьв трудночитаемые рукописные строчки, терпеливо ищузнакомый уже почерк и стиль Владимира Соколовского,долгожданное упоминание о Николае Мозгалевском –Богданова уверяла, что эти имена где- то должны сойтись.Полверсты, повторяю, этой пленки, если склеить, и язакладываю в фильмоскоп катушку за катушкой подряд, чтобничего не пропустить; даже пальцы устают и глаза начинаютслезиться от напряжения. Как будто, нашел! Пока лишь обрывок искомой фамилии вродительном падеже – «галевского», но это было уже кое- что…«Из взятых у него бумаг заслуживают внимание: а) письмо кнему Государственного преступника Мозгалевского, (и всноске: Мозгалевский был подпоручик, – по прикосновенности

294Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»к произшествию 14 декабря 1825 г. …); из него видно, чтоСоколовский обязывался любить Мозгалевского при самомгнуснейшем положении, как и в прежнем; что Мозгалевскийразделяет время с подобным себе узником Ивановым, которомупросит разрешить, через отца Соколовского, выезд из Нарыма вТомск, говоря, что генерал- губернатора там нет, следовательно,и опасаться нечего. Соколовский на сие объяснил, чтоМозгалевский в одно с ним время находился в 1- м Кадетскомкорпусе, а после, как узнал он в бытность в Томске, – сосланбыл…» Из ответа: «…По чувству совоспитанничества, по состраданию к егонещастию и главное по Святому Закону Христа, онСоколовский помог ему как бедствующему ближнему, чем и какмог…» Это был допрос Владимира Соколовского, из которого яузнал, что среди его бумаг, взятых при аресте в Петербурге,обнаружились письма к нему декабриста НиколаяМозгалевского! А где сами письма? Да вот они: в следующейдюралевой баночке… Напомню читателю, что начальник губернии Соколовский иего сын Владимир добром встретили первого в тех местахполитического ссыльного, оказав ему истинно сибирскоегостеприимство, – обогрели, подкормили, представилидрузьям. Зная, какой гиблый край ждет неопытного вжитейских делах и совсем не знакомого с нарымскимиусловиями молодого человека, они открыли по городунегласный благотворительный сбор в его пользу. Томичи теплоодели и обули Николая Мозгалевского, снабдили его на первоевремя деньгами и снедью. После всего пережитого десять днейчеловеческого тепла и вниманья. Ссыльный, конечно, никак немог ожидать такого в своем положении, сохранив о тех днях исвоих хозяевах благодарную память, и вполне объяснимы словаглубокой, искренней признательности, адресованные из НарымаВладимиру Соколовскому. В письмах этих почти нет отзвуковтех разговоров, что вели меж собой однокашники, но если б я

295Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»писал «чистую» прозу, мог бы, уже зная Соколовского иМозгалевского, придумать множество тем и слов, однако здесьне вправе этого делать, хотя и уверен – за десять- то дней онипереговорили о многом. Думаю еще, что единственное во всюжизнь столь длительное общение Владимира Соколовского сдекабристом не прошло для него бесследно… С трудом, через сильную лупу, разбираю письма НиколаяМозгалевского Владимиру Соколовскому. Бумага и чернила неочень хорошо сохранились, и это понятно – написанныеполтора века назад документы эти доставлялись водою в Томскиз Нарыма, потом адресат увез их в Красноярск, оттуда снова вТомск, через несколько лет в Москву, а из Москвы в Петербург– и все это не теперешним удобным самолетом либо поездом, ана баржах по рекам и в жестких повозках по тряскимроссийским и совсем страшным сибирским дорогам, которыетак искренне проклинал много десятилетий спустя АнтонЧехов… Семь лет по чемоданам в дальних вояжах. Должнобыть, эти единственные сохранившиеся три письма декабристабыли чем- то дороги Владимиру Соколовскому, если он берегих до петербургского ареста в 1834 году… Весной 1827 года Владимир Соколовский сразу послеледохода поплыл в Нарым, чтоб повидаться с декабристом, нопо пути сильно простудился, отлеживался в каком- то попутномселе и, написав Николаю Мозгалевскому письмо, воротился вТомск – отец прислал за ним лодку. Через месяц с оказиейпришел ответ. С трудом разбираю строчки: «…Не думал ивоображать не мог того, чтобы я мог найти такого благодетеля,как Вы, что, не презирая меня в теперешнем положении,решили было поехать в Нарым единственно только для того,чтобы повидаться с бывшим однокашником, но, к большомусожалению моему, равно и Вашему, приключившаяся лихорадкас Вами заставила Вас воротиться назад». Исключительно тяжелым было состояние НиколаяМозгалевского в первый нарымский год. В письмах ссыльного декабриста Владимиру Соколовскомусквозит крайняя душевная усталость и безысходное отчаяние.

296Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»Некоторые слова совершенно уже не разобрать, но общий тон исмысл письма ясен – предельное бессилие пред голодом,нищетой, а возможно, и уже начавшейся неизлечимойболезнью: «…пускай […] бремя непостоянного сего миракарает меня, как хочет». Декабрист пишет о «поганом» Нарыме.и «свирепости» тамошних жителей, не имеющих «никакогопонятия о человеколюбии», о том, что терпит «во всем нужду,которая доводит меня до такового отчаяния, что иногдаосмеливаюсь роптать на Бога, почто он мне даровал жизнь и кнещастью моему не подверг к равной участи как Пестеля стоварищами, истинно 1/4 часа моего невинного мученияощастливило б меня на целую вечность…». Декабрист незаикается о какой- либо помощи, только просит поблагодаритьИгнатия Ивановича Соколовского и Ивана ДмитриевичаОсташева «за благодеяние, которое они оказали в бытность моюв Томске». Владимир Соколовский прислал еще одно письмо, ксожалению, не сохранившееся, как и предыдущее, а япродолжаю разбирать письма Николая Мозгалевского, отрывкииз которых публикуются впервые. «Ей, ей, не найти словизъяснить здесь того моего душевного восхищения, котороеменя по получении Ваших искренних строк поднимало какбудто под небеса! Какое сердце может удержаться при такойрадости, чтобы не присовокупить к оной вздохов и сердечныхкапель слез, видя такого любезнейшего человека, который присамом моем гнуснейшем положении обязуется любить меня,как и в прежнем…» Выделенные слова были подчеркнутыпетербургскими жандармскими ищейками при следствии 1834года. И снова в письме Николая Мозгалевского не содержитсяникакой просьбы. Более того – в его «гнуснейшем положении»он хлопочет за другого человека! «…Разделяю времясовершенно один токмо с подобным мне узником Ивановым,известным вашему родителю, изгнанному сюда волею г.генерал- губернатора, и не имеющего ни малейшего случаяизбавиться от сего проклятого места». И он просит ВладимираСоколовского, «чтобы по природному человеколюбию

297Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»походатайствовали у […] родителя своего, чтоб он емуразрешил отсюда выезд в Томск, ибо теперь г. генерал-губернатора нет; следовательно, и опасаться нечего, и сию бымилостию ощестливить доброго бедняка. – Приношучувствительнейшую благодарность дражайшему Вашемубатюшке Игнатию Ивановичу за назначенные мне 50 коп. всутки и за немедленное приведение оного в действие. Теперь япо крайней мере (обретаю) твердую надежду иметь безбедныйкусок хлеба». Вскоре гражданский томский губернатор И. И. Соколовскийбыл отстранен от должности, а Владимир Соколовский уехал изэтих мест. Следственную комиссию 1834 года, конечно, насторожиладавняя переписка Соколовского с государственнымпреступником Мозгалевским, особенно письмо от 15 июня 1827года, в котором тот «выражается, что Вы обязуетесь любить егопри самом гнуснейшем положении его, как и в прежнем, и чтоон разделяет время с подобным ему узником Ивановым,которому просит он через родителя Вашего выезд из Нарыма вТомск, говоря, что генерал- губернатора нет, следовательно, иопасаться нечего; объясните смысл письма сего, кто писавшийоное Мозгалевский или Иванов; и какие имели Вы с нимисношения?». Соколовский ответил, что Николай Мозгалевский был с нимв одно время в 1- м Кадетском корпусе, а когда в Томске узнал,что тот сослан в Нарым как государственный преступник, то почувству совоспитанничества и христианскому состраданиюпомог ему, как бедствующему ближнему, «чем и как мог» и«сказал ему, что буду любить его по- прежнему, ибо и теперь ямогу сказать торжественно, что в мире нет человека, которогобы я не любил» (курсив мой. – В. Ч.). Соколовский далеесообщил следствию, что никакого Иванова в Нарыме он совсемне знал и не стал тогда ходатайствовать за него перед покойнымотцом, который неспособен был «сделать, что- либопротивузаконное». Обращаю внимание в письмах декабриста на одно важное

298Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»сведение. При посредничестве Владимира Соколовского иблагодаря добросердечию томского губернатора И. И.Соколовского отчаявшийся было Николай Мозгалевскийпервым из всех декабристов начал получать казенное пособие.Конечно, это была мизерная поддержка – полтинникассигнациями почти ничего не стоил при нарымскойдороговизне на любой привозной товар, но каждодневный«кусок хлеба» за эти деньги все же можно было купить, иНиколай Мозгалевский должен был привыкать к своемуположению, к этому гиблому месту, где ему полагалось житьеще девятнадцать почти бесконечных лет. Итак, три письма Николая Мозгалевского – единственноеличное документальное свидетельство этого декабриста ожизни в нарымском изгнании – чудом дошли до наших дней,сохранившись в бумагах Владимира Соколовского –единственного человека, который дружески жал руку покрайней мере двум сосланным в Сибирь декабристам –Владимиру Раевскому и Николаю Мозгалевскому, передав теплоэтих рукопожатий тем, кого они и их товарищи разбудили, –Александру Герцену и Николаю Огареву, писателям иреволюционерам нового поколения. Как хорошо, что такаятонкая, но туго скрученная ниточка вплелась в историю русскойлитературы и русского освободительного движения! В переписке Владимира Соколовского с НиколаемМозгалевским, однако, не содержалось ничегопредосудительного, и для меня так и осталось тайной, почемувсе же поэт, разделивший вину за пение дерзких песен сдесятком своих товарищей, один из всех получил в 1835 годустоль суровое наказание. Надо искать ответ! В самом деле – Герцен был сослан вВятку, Огарев в Пензенскую губернию, Сатин в Симбирск, вседругие отделались еще более легкими наказаниями. А тутодиночное заточение в Шлиссельбургскую крепость нанеопределенный срок!

299Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)» (21) Владимир Соколовский был прочно и надолго забыт. О немсовсем не упоминается в дореволюционном «Русскомбиографическом словаре», в Большой энциклопедии,выходившей под редакцией С. Н. Южакова, в Больших иЛитературных энциклопедиях советского времени, аЭнциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона, поместившийболее шестидесяти персоналий разных Соколовых и восьмиСоколовских (том 60, 1900 год), сообщает о поэте множествоневерных сведений – я насчитал семь только наиболее грубыхошибок, допущенных в справке о его жизни, творчестве икончине… В 1929 году в одном литературном сборнике появиласьбольшая статья Т. Хмельницкой, которая до странностипринципиально заколачивала поэта в историческое небытие. Т.Хмельницкая писала, в частности: «Имя Соколовскоговозбуждает историко- литературное недоумение во всехсмыслах. И прежде всего в самом буквальном – имени этого незнают… За ним укрепилась легенда поэта, вдохновленногобиблией и только библией, поэта третьестепенной величины сдостаточно трагической судьбой»… «Малоизвестный инесозвучный Соколовский», как называет его в предисловии ксборнику Ю. Тынянов, стал для автора статьи примером«забытости», а Б. Эйхенбаум в сопредисловии рассматриваетэту «забытость» «как факт исторически значимый». Такимобразом, был предложен редкий логический перевертыш:русский поэт Владимир Соколовский известен тем, что он…неизвестен, и Т. Хмельницкая, будто опасаясь, что ее могутнеправильно понять, предупредила читателя: «Я, конечно, несобираюсь воскрешать Соколовского»… Согласитесь, такой не совсем обычный подход снижаетинтерес к одному из интереснейших людей того времени. Дажестоль большой знаток русской литературы XIX века, как Ю.Тынянов, решился, например, написать, что Соколовский –

300Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»«декадент» 40- х годов, позволяет проанализировать понятиеэпигонтство», хотя его ученица Т. Хмельницкая убедительнодоказывает совершенно обратное: «Он не был эпигоном – несоздал своей школы и не принадлежал к другой». В своейдовольно пространной работе Т. Хмельницкая старательноподдерживает стародавнюю, по ее собственному выражению,легенду о Соколовском как о поэте, вдохновлявшемсяисключительно библией. Сижу, перечитываю все напечатанное о нем и удивляюсь, идосадую, что судьба оказалась к нему столь несправедливой.Вот передо мной толстый, почти в тысячу страниц, томлитературной хрестоматии «Русские поэты XIX века», изданнойв 1960 году и предназначенной для студентов- филологовпедагогических вузов – «малоизвестный», «забытый»,«несозвучный», «третьестепенный» и т. д. Соколовский все жепопал туда, но лишь с песней «Русский император…» и тремяотрывками из поэм религиозного содержания. Легенда, то естьнеправда или полуправда, бывает живучей и способна породитьцепочку других, в чем я убеждаюсь, просматриваяхрестоматийную справку о поэте. Боже, чего только непонаписано на этой страничке! «Владимир Игнатьевич Соколовский родился в 1808 году» –безусловная правда, хотя автору справки следовало бы, (как вдругих справках хрестоматии, добавить, где и в какой семьеродился поэт, потому что слишком многое в его творческойбиографии и личной судьбе связано с этими обстоятельствами.«Он учился в Московском университете, который закончил в1832 году», – это, так сказать, легенда, а точнее, абсолютнаянеправда: В. Соколовский, как мы знаем, закончил в 1826 году1- й Кадетский корпус и больше нигде не учился. Кстати, за тригода до выхода этого тома хрестоматии в статье, «ВестникаМосковского университета» утверждалось, что В. Соколовскийпоступил в корпус в 1811 году, то есть в возрасте… трех лет! Одна так называемая «легенда» порождает другие.«Соколовский в студенческие годы отличался революционнымобразом мыслей, был близок с передовой молодежью, состоял в