Память (книга первая)

351Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»проживание. У него была святая цель – благо общественное,развитие образования и науки в России. Он в разные годы былблизко знаком, а часто и дружен с Г. Державиным, А.Радищевым, В. Жуковским, Н. Карамзиным, М. Сперанским, Ф.Глинкой и другими знаменитыми соотечественниками. А. И.Герцен писал в «Колоколе»: «Неутомимая деятельностьКаразина и глубокое, научное образование его былипоразительны: он был астроном и химик, агроном, статистик…живой человек, вносивший во всякий вопрос совершенноновый взгляд и совершенно верное требование». Он был также изобретателем. Из технических и научныхновинок, разработанных Василием Каразиным, стоитупомянуть «паровую» лодку, толкаемую реактивнымдвижителем, паровое отопление, сухую перегонку древесины,водоупорный цемент. Вывел он также двадцать новых сортововса и пшеницы, экспериментировал с «электрическоймашиной»; однако стержневой поток его научных мыслей былнаправлен в атмосферу, парил над Землей. Василий НазаровичКаразин первым в мире – за двадцать лет до Леверье –предложил создать обширную систему наблюдательныхстанций, связанных с государственным метеорологическимкомитетом, который давал бы прогнозы погоды, в том числе идолгосрочные. Главный его проект «О приложении електрическ о й силы верхних слоев атмосферы к потребностям человека»станет своего рода набухшей почкой, из которой в историирусской мысли явятся два зеленых листка знаний –философский и естественнонаучный, связанные с двумямалоизвестными именами оригинальных ученых, о коих речьвпереди. Первый листочек покажется примерно через пятьдесятлет, второй – через сто, и мы можем сегодня счестьпоразительным пророчеством запись в «Дневнике» поэта-декабриста Вильгельма Кюхельбекера о том, что«технологические статьи Каразина, все до одной, оченьзанимательны», а его гипотезы «оправдаются лет через сто,пятьдесят или и ближе»… А «космическую» эстафету в поэзии принял от Михаила

352Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»Ломоносова, как это ни покажется, удивительным, ВладимирСоколовский, «неизвестный» русский поэт, что в начале 30- хгодов XIX века привез с родины свою поэму «Мироздание». Надреве поэтического познания космоса эта веточка видится и всоседстве с другими и как бы на отлете, потому что она оченьуж своеобразна и совершенно не изучена историкамилитературы… Вспомним попутно и знаменитое лермонтовское. «Выхожуодин я на дорогу.,.» и поразительные его строки в этомстихотворении: В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сиянье голубом… Как он узнал, что Земля оттуда видится в голубом сиянье? В русской литературе XIX века чисто поэтическоевоображение, переносящее нас во внеземные просторы,сплеталось временами с воображением научно-фантастическим. Первым у нас написал о возможностиоколоземных путешествий человек, с, которым мы не развстретимся на боковых тропках нашего путешествия впрошлое, – о нем всегда можно сказать что- то интересное исвежее. По происхождению он принадлежал к роду Рюрика ибыл последним прямым потомком Михаила черниговского,убиенного в Орде в 1246 году. Друг Грибоедова иКюхельбекера, Пушкина, Гоголя и Вяземского, композитораГлинки, историка Погодина, философ, талантливый писатель,изобретатель, выдающийся музыковед, общественный деятельи педагог, Владимир Одоевский всю жизнь был поборникомсправедливости и правды. Писал на склоне лет: «Ложь вискусстве, ложь в науке и ложь в жизни были всегда и моимиврагами, и моими мучителями: всюду я преследовал их и всюдуони меня преследовали»… В 1844 году вышло трехтомное, полностью не повторенное,кстати, до сих пор, собрание сочинений Владимира Одоевского. Для нашей темы важна его научно- фантастическая

353Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»«Косморама» и неоконченный утопический роман в письмах«4338- й год», где рассказывается, в частности, о воздушныхпутешествиях, об аэронавтике как главном средствепередвижения русских сорок четвертого века. Вспомним также,что декабрист- крестьянин Павел Дунцов- Выгодовский писал в1848 году из нарымской ссылки о своей вере в силу научныхзнаний, после полного овладения которыми «прямо штурмуйнебо». В том же 1848 году «Московские губернские ведомости»напечатали хроникальную заметку, которая сегоднявоспринимается как невероятный курьез: «…мещанинаНикифорова за крамольные речи о полете на Луну сослать впоселение Байконур». 22 А как развивалась на дороге в космос мысль техническая,научная? Идея ракетоплавания, откуда она? Жюль- верновская пушка, как показывали элементарныерасчеты, не могла освободить человека от сил земногопритяжения, но есть у великого француза гениальное прозрение– полет снаряда в безвоздушном окололунном пространстве ипосадку один из eго героев предполагал осуществить спомощью ракет. Это была фантазия середины XIX века, однакоеще в начале его русские ракеты, вслед за английскими, нашлипрактическое применение. Василию Каразину они уже,безусловно, были известны. Разработка конструкций боевыхзажигательных и осколочных ракет началась в России в 1810году. Вскоре член Военно- учебной комиссии некто Картмазовиспытал их, и, как писалось недавно в одной научно-исторической статье, «Петербургское ракетное заведениеначало выпускать свои боевые ракеты тысячами, и в русско-турецкой войне 1828- 1829 гг. они были впервые применены вбольших количествах в бою под Шумлой и при осаде Варны иСилистрии» (Журнал «Техника и наука», 1982, № 7, с. 33). А участник этой войны, замечательный русский инженер

354Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»Карл Андреевич Шильдер сконструировал первую подводнуюлодку, вооруженную ракетными установками, и, предвосхитивсистему запуска современных космических кораблей,предложил использовать для пуска своих ракет электрическийим пульс. 1866 год. Брошюра русского инженера Соковнина«Воздушный корабль». По мысли автора, корабль этот «долженлететь способом, подобным тому, как летит ракета». Однако мыне знаем, была ли известна эта редкая публикация К. Э.Циолковскому. 1881 год. На интересующее нас событие этого года историябросила трагический отсвет. Революционер и ученый НиколайКибальчич, взрывным метательным снарядом которого былубит император Александр II, незадолго до казни составил водиночке Петропавловской крепости схему реактивноголетательного аппарата, но также нет никаких данных, что К. Э.Циолковский что- либо услышал о нем в конце прошлого века,хотя не исключено, что он знал из газет о последнем словеприговоренного к повешению, которого накануне казни большевсего волновала судьба его проекта. Напомню читателю этислова: «…Я написал проект воздухоплавательного аппарата. Яполагаю, что этот аппарат вполне осуществим, и я представилподробное его изложение с рисунками и вычислениями. Таккак, вероятно, у меня уже не будет возможности выслушатьвзгляды экспертов на этот проект и вообще следить за егосудьбою, я теперь публично заявляю, что проект мой и эскиз,составленный мною, находятся у господина Герарда…»Присяжный поверенный, то есть адвокат подсудимого, Герардподшил научный проект к политическому делу, и похороненныев жандармских архивах вычисления и схема Кибальчича сталиизвестны только после Октябрьской революции. Санкт- Петербургская, как она вначале называлась, крепостьзаложена по эскизу Петра I. С нее начался великий город вустье Невы. Как никогда не стрелявшая московская Царь-пушка и не звонивший Царь- колокол, Петропавловскаякрепость ни разу не послужила городу средством защиты – ее

355Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»прямые функции перенял Кронштадт. Петровские ворота,Невские ворота архитектора и поэта Николая Львова,Монетный двор, остатки бастионов и равелинов,Петропавловский собор, без стройного шпиля которого нельзясебе представить силуэт Ленинграда. Изумительный резнойиконостас; мастера расписывали его под руководствомзамечательного архитектора Ивана Зарудного, УсыпальницаРомановых, начиная с Петра. Глаз останавливается намраморном саркофаге Александра I… Он почему- то оказалсяпустым, и вспоминаются записи Льва Толстого о некоемтомском старце; по легендам начала прошлого века, царь будтобы не умер в Таганроге перед восстанием декабристов, аскрылся в Сибири… Парадокс – усыпальница царей и августейших чадрасположена рядом с каменными могилами их живых врагов. А.Н. Радищев, декабристы, петрашевцы, Н. Т. Чернышевский, Н.В. Шелгунов, Александр Ульянов, Николай Кибальчич, Н. Э.Бауман, Максим Горький, много- много иных… Тщетно ищуодиночную камеру, где полгода просидел под следствиемНиколай Мозгалевский. Нет и одиночки Трубецкого бастиона, вкоторой сразу после казни Николая Кибальчича 3 апреля 1881года оказался еще один узник, переведенный сюда изВаршавской тюрьмы, о коем следует кратко рассказать, хотянеобыкновенная судьба, труды и мысли этого необыкновенногочеловека достойны большого романа, хорошей книги в серии«Жизнь замечательных людей», вечной и уважительной .памятипотомков.. Еще в гимназии Николай Морозов организовал «Тайноеобщество естествоиспытателей- гимназистов». В написанномим уставе служение науке провозглашалось как служениечеловечеству, которое придет к всеобщему счастьюпосредством овладения тайнами природы. «Без естественныхнаук человечество никогда не вышло бы из состояния, близкогок нищете, а благодаря им люди со временем достигнут полнойвласти над силами природы, и только тогда настанет на земледлинный период такого счастья, которого мы в настоящее время

356Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»даже представить себе не можем». Талантливый юноша, снедаемый жаждой знаний, развил всебе удивительную работоспособность. Он штудирует пудыкниг, изучает языки, работает со студентами- медиками ванатомичке, слушает в Московском университете лекции,занимается геологией и палеонтологией, участвует в научныхэкспедициях, и некоторые его палеонтологические находки такзначительны, что до сего дня хранятся в музеях. Отличныеуспехи по всем гимназическим предметам, первые научныерефераты, изучение социально- политической литературы,знакомство с нелегальными изданиями, встречи с народниками-революционерами. Николай Морозов приходит к выводу, чтозаниматься наукой в существующих политических условиях –значит потерять к себе всякое уважение. Он оставляетродительский дом и отдает себя агитационной работе средикрестьян, сукновалов, кузнецов, лесорубов, живет и работает вих среде, потом эмигрирует в Швейцарию, чтоб редактироватьполитический журнал для рабочих, вступает в Интернационал,и сразу по возвращении в Россию – арест на пограничнойстанции. Московская и Петербургская тюрьмы в течение года,освобождение под отцовский залог, и опять революционнаяборьба, активная работа в народнических организациях «Земляи воля», «Народная воля», участие в подготовке покушения нацаря, новая эмиграция, поездка в Лондон, встреча с КарломМарксом, возвращение на родину и снова арест на границе.Варшавская цитадель, Петропавловская крепость, через четырегода Шлиссельбург – место заточения русского просветителяXVIII века Н.И.Новикова, общественного деятеля и ученого В.Н. Каразина, декабристов Ивана Пущина, ВильгельмаКюхельбекера, Михаила и Николая Бестужевых, поэта-разночинца Владимира Соколовского, народоволки В. Фигнер,большевика Ф. Петрова. Список узников Шлиссельбургокойкрепости, как и Петропавловской, зримее иного ученоготрактата отражает смену поколений борцов, дух коихсамодержавие пыталось смирить и сломить в этих мрачныхказематах.

357Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)» «Из собственного моего опыта я убедился, что одиночноезаключение страшнее смертной казни», – писал декабристАлександр Беляев в «Русской старине» за 1881 год. Как раз втом 1881 году был посажен в одиночку Николай Морозов.Только А. Беляев сравнительно недолго содержался вПетропавловской крепости, а Н. Морозов просидел четыре годав той же Петропавловской да двадцать один – вШлиссельбургской. Четверть века в одиночке!.. Голые стены, тюремные думы, Как вы унылы, темны и угрюмы!.. Мысли тупеют от долгой неволи, Тяжесть в мозгу от мучительной боли, Даже минута, как вечность, долга В этой каморке в четыре шага!.. Полночь пришла… Бой часов раздается, Резко их звук в коридоре несется… Давит, сжимает болезненно грудь, Гложет тоска… Не удастся заснуть! Эти стихи сочинил Николай Морозов, быть может, в минутусобственной душевной слабости. Многие узники невыдерживали одиночного заключения – навязчивыхвоспоминаний, безумных грез, болезней, смертной тоски,трагического бессилия. Вот неполный список народовольцев ичернопередельцев, жертв Шлиссельбурга: повесился М.Клименко, сжег себя, облившись керосином из лампы, М.Грачевский, перервала себе сонную артерию и умерла С.Гинсбург, сознательно подвели себя под расстрел Е. Минаков иИ. Мышкин, сошли с ума Н. Щедрин, В. Конашевич, Н.Похитонов; умалишенных все- таки держали в крепости, аНиколай Морозов, Вера Фигнер и другие заключенные годамивынуждены были слушать по ночам их душераздирающиевопли…

358Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)» Это чудо, что он выжил. Болел туберкулезом, дистрофией,трижды цингой, бронхитом несчетное число раз, страдалразличными хроническими катарами, ревматизмом, его душилагрудная жаба, стенокардия по- нынешнему. Лечилсягимнастикой, бесконечной ходьбой по камере, самовнушениеми… наукой. «В крошечное окошко мне был виден клочок звездногонеба», – вспоминал Николай Морозов. Per aspera ad astra!..Через тернии – к звездам! Такой путь выбрал узник, создав всвоем каменном мешке собственный мир интересов,неимоверными усилиями воли заставив интенсивно работатьмозг. Все началось с единственной разрешенной вПетропавловской крепости книги – Библии на французском,экземпляром которой пользовались еще декабристы… НиколайМорозов поразил знанием Библии священника, навещавшегозаключенных, и тот начал приносить ему писания и жития,книги по истории церкви и богословию. Если б знал тот святойотец, чему он споспешествовал! Узник пристально рассмотрелрелигиозные сочинения сквозь призму атеистического,естественнонаучного мировоззрения, обнаружил вканонических текстах и богословских трактатах чудовищныепротиворечия, взаимоисключающие факты и утверждения. ВШлиссельбурге в его распоряжении были бумага, перо ичернила, относительный доступ к научной литературе. Каждоеутро, делая длительную гимнастику, он повторял в тактдвижениям названия созвездий, минералов, элементовпериодической системы, вспоминал физические константы,исторические имена и даты, слова и фразы на различныхязыках. Напряженные юношеские научные занятия,несгибаемая сила воли, феноменальная память и творческий умстали фундаментом, на котором год за годом воздвигалосьвеличественное здание научных озарений и открытий. НиколайМорозов в совершенстве овладел десятью иностраннымиязыками, и это не было самоцелью, а объектом изучения иподсобным средством на героическом пути Николая Морозова кразнообразнейшим знаниям и открытиям. Освобожденный в

359Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»ноябре 1905 года узник Шлиссельбурга взял с собой на волюдвадцать шесть томов научных сочинений – историячеловечества не знала такого, сотворенного в таких условиях! На воле он продолжал разрабатывать идеи, занимавшие егов крепости; и следует, наверное, хотя бы коротко сказать, чтоже такого особенного сделал в науке шлиссельбургский узник.Прежде всего поражает энциклопедичность интересов и знанийНиколая Морозова. Астрономия, физика, астрофизика,математика, химия, физиология, биология, филология,метеорология, история народов, наук, культур и религий,геофизика, научный атеизм – вот далеко не полный переченьтого, чем он профессионально занимался. Неспециалисту даже трудно представить себе объемнаучного материала, творчески освоенного Н. А. Морозовым,значение его открытий. Перечислю хотя бы те из них, чтопризнаны сегодня в качестве приоритетных. Первым вастрономии узник Шлиссельбурга высказал догадку ометеоритном происхождении лунных кратеров и малойсопротивляемости межзвездного светоносного эфира. Возражаясамому Д. И. Менделееву, впервые в мировой науке разработалнаучную теорию о сложном строении атомов и ихвзаимопревращаемости, первым доказал существованиеинертных газов и нашел им место в периодической системеэлементов, первым в мире объяснил явление изотопии ирадиоактивности, объяснил причины звездообразования, сталпервооткрывателем многих явлений в метеорологии, нашелновый метод алгебраических вычислений, впервые вхимической науке разработал идею ионной и ковалентнойсвязи, первым в истории биологии дал математическоеобоснование процесса естественного отбора… Написал онтакже множество научных монографий на другие темы, вравной степени недоступных моему пониманию, зато явспоминаю, как в студенческие годы прочел в Ленинкеколоссальный атеистический многотомный труд Н. А. Морозова«Христос», вышедший из печати уже после революции. Этосочинение вообще не с чем, кажется, сравнить по

360Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»энциклопедичности сведений, смелости аргументаций илогических построений, основанных на несовпаденииастрономических явлений с знаменательными событиямиантичности; автор сосредоточился на создании, как он самписал в предисловии к одному из томов, «исторической наукина эволюционных началах, в связи с географией, геофизикой,общественной психологией, политической экономией, историейматериальной культуры и со всем вообще современныместествознанием». «Христос» имел более точное авторское название –«История человеческой культуры в естественнонаучномосвещении», и это есть первый и пока единственный в своемроде фундаментальный труд, преследующий цельдиалектически связать историю людей и природы, всё со всем.Тома «Христоса» выходили мизерными тиражами – до трехтысяч экземпляров, ныне совершенно недоступны даже оченьлюбознательному читателю, который может составить себенекоторое представление об эрудиции и позиции автора по егобольшой статье, напечатанной в четвертом номере журнала«Новый мир» за 1925 год, – это был ответ ученого-энциклопедиста и блестящего полемиста на критику первоготома «Христоса» одним очень известным в те годы, нотрадиционно мыслящим исследователем…\" О Николае Морозове написано немало статей,воспоминаний, диссертаций, только они рассыпаны пожурналам, газетам, реферативным брошюрам, малодоступнымширокому читателю старым изданиям. Правда, весь этотбогатейший материал однажды обобщил Б. С. Внучков,выпустив хорошую книгу «Узник Шлиссельбурга», и япользуюсь некоторыми сведениями из нее, давно уже тожеставшей редкостью. Вышла она в 1969 году в Ярославле, где иразошелся почти весь ее десятитысячный тираж. Это была дажене капля в море, а молекула в сегодняшнем книжном океане –ведь только библиотек у нас в стране более трехсот пятидесятитысяч! Научное и литературное наследие шлиссельбургского

361Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»узника составляет около сорока солидных томсв. Подытоживаявсе сделанное Николаем Александровичем Морозовым, мыдолжны признать его научный, и гражданский подвиг из рядавон выходящим, особым явлением мировой культуры,символом мощи человеческого духа и талантливости русскогонарода, проявившихся в невыносимо тяжких, бесчеловечныхусловиях. Николай Морозов свято верил в «человека воздушного». ВШлиссельбурге он написал фантастический рассказ«Путешествие в мировом пространстве», а по выходе изкрепости с интересом следил за развитием воздухоплавания иавиации. И не только следил. Как это ни покажется намнеобычным, дорогой читатель, пятидесятишестилетнийчеловек, двадцать восемь лет пробывший в застенках,становится членом Всероссийского аэроклуба, изучает летноедело, конструкции тогдашних аэропланов и воздушных шаров,управление ими, получает звание пилота… и поднимается ввоздух! Сохранился с тех лет фотоснимок – среди стоек ирастяжек аэроплана сидит бодрый старичок в очках. В усах ибороде таится улыбка. Кожаная форма пилота, шлем, наушники,руки без перчаток, готовые спокойно взяться за штурвал. И вот первый полет в небе Петербурга! Он прошелблагополучно, однако не обошлось без печального курьеза.Охранка вообразила, что бывший «бомбист», теоретик ипрактик политического терроризма намеревался в этом полетенизко пролететь над Царским Селом и сбросить наимператорские апартаменты бомбу. Дома летчика ждалаполиция, но оснований для ареста не обнаружила. ПотомМорозов не раз поднимался на воздушном шаре, наблюдал изгондолы и снимал специальным спектрографом солнечноезатмение, стал председателем комиссии научных полетов ичленом научно- технического комитета аэроклуба, читал лекциио воздухоплавании. Писал в газете, обращаясь к участникампервого перелета Петербург- Москва: «Да, наступает новаякрылатая эра человеческой жизни!.. Воздухоплавание и авиациякладут теперь резкую черту между прошлой и будущей жизнью

362Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»человечества… То, что вы делаете теперь, это только первыепроявления вечных законов эволюции человечества». И еще я вспоминаю его «Звездные песни», стихи,написанные в неволе и на воле. Более четверти века долгиминочами он рассматривал звезды в окошко своей камеры, онипомогали ему жить и надеяться. Скоро станет ночь светлее. С первым проблеском зари Выйди, милая, скорее И на звезды посмотри! «Заря» в поэзии народовольца Николая Морозова была темже, чем была она для декабристов, Александра Пушкина,Александра Полежаева и Владимира Соколовского. Только унего эта прозрачная символика часто полнилась болееопределенным содержанием, которое несло время: Вот и в сознанья рассвет занимается: Мысли несутся вольней, Братское чувство в груди загорается, Старых богов обаянье теряется, Тускнут Короны… После освобождения из Шлиссельбурга Николай Морозовне поверил в конституцию, которую обещал Николай II, как неповерили в нее, обещанную прапрадедом самодержца,декабристы, взявшиеся за оружие. Стихотворениесаркастически называется «Гаданья астролога в СтаройШлиссельбургской крепости в ночь на 6 августа 1909 года»: Скоро, скоро куртку куцую Перешьют нам в конституцию. Будет новая заплатушка Hа тебе, Россия- матушка!

363Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)» И вот за эту и другие «звездные» песни, напечатанные вкнижке, Николая Морозова снова сажают в крепость, на сей разв Двинскую. Снова одиночка и снова работа! За год заключенияон овладел одиннадцатым языком – древнееврейским, написалтри тома «Повестей моей жизни», полемичную атеистическуюкнигу «Пророки», несколько научных статей, ответил намножество писем, что шли к нему со всех концов России. В еетысячелетней тяжкой истории не было, кажется, аналога этомучудовищному факту – один из самых светлых умов русскогонарода двадцать девятый год томился в застенке… Удивительный все же это был человечище! Вскоре после егоосвобождения началась первая империалистическая война, ишестидесятилетний Николай Морозов отправляется… вдействующую армию. Оказывает первую помощь и выносит споля боя раненых солдат, корреспондирует в газету. Во времяодной из поездок на позиции его продувает на холодном ветру,и ослабленные тюремными болезнями легкие поражаетжестокая пневмония. Нет, этот чудо- человек не погибает.Возвращается в родной Борок, что в Ярославской области,излечивается и предпринимает длительную лекционнуюпоездку по Сибири и Дальнему Востоку. Омск, Барнаул, Томск,Иркутск, Чита, Хабаровск. Это была триумфальная поездка –его все и везде знали и любили, встречая как героя. Он же, подвпечатлением встреч с сибиряками, писал с дороги ВалериюБрюсову: «Не верю я, что с таким населением Россия будетдолго еще плестись в хвосте остальных европейскихнародов…» Кстати, Валерий Брюсов тоже стоит в ряду русских поэтов,вдохновлявшихся звездным небом. Его творческое воображениепленяла, в частности, мысль о будущем могуществе человека,способного управлять полетом в космосе… всего земного шара! Верю, дерзкий! ты поставишь Над землей ряды ветрил, Ты своей рукой направишь

364Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)» Бег планеты меж светил. Н. А. Морозов не встречался с К. Э. Циолковским, но онизаочно знали друг друга, обменивались письмами и книгами, а вголодном 1919 году по инициативе и при деятельном участиибывшего шлиссельбургского узника, ставшего председателемРусского общества любителей мироведения, бедномумногодетному калужскому учителю был установлен двойнойсовнаркомовский продовольственный паек и пожизненнаяпенсия в пятьсот тысяч рублей тогдашними дешевымиденьгами. Великий самоучка мог продолжать своиисследования и опыты, важность коих подтвердило не стольдалекое будущее. После революции Н. А. Морозов передал государствунаследное отцовское имение, но по рекомендации В. И. ЛенинаСовет Народных Комиссаров вернул Борок в пожизненноепользование владельцу, принимая во внимание его «заслугиперед революцией и наукой». В 1932 году Н. А. Морозов былизбран почетным членом Академии наук СССР… Замечательный ученый и революционер прожил сорокшесть лёт в XIX веке, столько же в XX, и всего черезодиннадцать лет после его смерти был запущен первый спутникЗемли. Похоронен Н. А. Морозов в парке Борка, близ дома, вкотором он последние годы жил и работал и где сейчасмемориальный музей. Вспоминаю его строки: И все ж не умер тот, чей отзвук есть в других, – Кто в этом мире жил не только жизнью личной… 23 Было у К. Э. Циолковского еще три до недавнего времени

365Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»малоизвестных современника, носивших самые обыкновенныерусские фамилии и к тому же – по необъяснимому совпадению– одинаковые, люди необычных, несколько странных судеб. 1896 год. Никому неведомый двадцатичетырехлетнийпрапорщик Александр Федоров издает в Петербурге брошюру«Новый принцип воздухоплавания, исключающий атмосферукак опорную среду». Кадетский корпус, юнкерское училище,пехотный полк, переводы по неясным причинам из одногогорода в другой, увольнение в отставку сразу после выходаброшюры, заграница, работа в какой- то технической конторе,журналистика, изобретательство. Неуживчивый человек илимятущаяся, ищущая натура таится за этими внешними фактамиего биографии? Быть может, Александра Федорова, названногов одной из недавних философских публикаций также«студентом Петербургского университета», снедала однастрасть, одна мысль, которая влияла на его поведение инастораживала окружающих, решительно не понимавшихчудака, как это было с Каразиным и Циолковским? Откуда, изкаких истоков зародилась у безвестного прапорщика его идея, вкоторой он сам, правда, не разобрался до конца, подмениврасчеты неясными формулировками? Мы ничего об этом незнаем. Может, иллюминационные ракеты на праздничныхфейерверках или усовершенствованные боевые ракеты генералаКонстантинова, применявшиеся в русской армии, натолкнулиего на размышления о возможности создания ракетногодвигателя для полета в безвоздушном пространстве? К. Э. Циолковский: «В 1896 году я выписал книжку А. П.Федорова: „Новый принцип воздухоплавания…“ Мнепоказалась она неясной (так как расчетов никаких не дано). А втаких случаях я принимаюсь за вычисления самостоятельно – сазов. Вот начало моих теоретических изысканий о возможностиприменения реактивных приборов к космическимпутешествиям. Никто не упоминал до меня о книжке Федорова.Она мне ничего не дала, но все же всерьез она толкнула меня ксерьезным работам, как упавшее яблоко к открытию Ньютономтяготения».

366Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)» Окончательные формулы реактивного движения быливыведены К. Э. Циолковским на листке, помеченном 25 августа1898 года… Россия рвалась к небу. В самом начале нового века вышлакнига военного инженера Е. С. Федорова «Летательныеаппараты тяжелее воздуха» и работа К. Э. Циолковского«Аэростат и аэроплан». Носилась, как говорится, в воздухе идеяракетоплавания, и России действительно было суждено статькосмической площадкой человечества, если через десять летпосле физико- математического обоснования принципареактивного движения К. Э. Циолковским и через семь летпосле выхода его книги «Исследование мировых пространствреактивными приборами» русский инженер Фридрих Цандерсамостоятельно занялся расчетами и практическимконструированием реактивных летательных аппаратов. Он шелсвоим путем и в начале 30- х годов нашего века создал ииспытал первый ракетный двигатель на жидком топливе. А занесколько лет до этого молодой талантливый механик изсибирской глубинки, ученый- самоучка Юрий Кондратюк,никогда не слыхавший об Александре Федорове, ФридрихеЦандере и Константине Циолковском, выпустил вНовосибирске за свой счет мизерным тиражом теоретическоеисследование «Завоевание межпланетных пространств», вкотором не только первым предрёк громадное значениекосмических полетов для нужд народного хозяйства иматематически решил основные проблемы ракетодинамики, нои разработал схему полета и высадки человека на Луну. Поразительная вещь – идея воздушных путешествий,ракетоплавания, покорения космоса, пробивалась, затаивалась,таинственно самозарождалась вновь и вновь в русских умах; вэтом воистину было какое- то историческое предопределение. К. Э. Циолковский: «Многие думают, что я хлопочу о ракетеи забочусь о ее судьбе из- за самой ракеты. Это было быгрубейшей ошибкой. Ракета для меня только способ, толькометод проникновения в глубину космоса, но отнюдь несамоцель… Не спорю, очень важно иметь ракетные корабли,

367Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»ибо они помогут человечеству расселиться по мировомупространству. И ради этого расселения в космосе я- то ихлопочу. Будет иной способ передвижения в космосе – приму иего… Вся суть – в переселении Земли и в заселении космоса.Надо идти навстречу, так сказать, „Космической философии“!»И далее: «…Мне представляется, вероятно, ложно, чтоосновные идеи и любовь к вечному стремлению туда – ксолнцу, к освобождению от цепей тяготения – во мне заложенычуть ли не с рождения». Что это значит – «вероятно, ложно»? В частности, вероятно,то, что был еще один источник научного и человеческогоподвига Константина Эдуардовича Циолковского,интеллектуальный толчок, вдруг осветивший мыслью фантастасмутные мальчишеские и юношеские грёзы будущего отцакосмонавтики. Разобраться в сложной стихии жизни, впереливчатом слиянии причин и следствий очень трудно, частоневозможно, и нельзя знать, как бы сложилась судьба ищущегосебя глохнувшего семнадцатилетнего паренька КостиЦиолковского. 24 И снова передо мной стоит вопрос – почему все жеКаразина, Кибальчича, Федоровых, Циолковского, Цандера,Кондратюка дала Россия, а не какая- либо другая страда, болееразвитая в социальном, экономическом, научном отношениях?Чем объяснить, что космические прозрения русских появилисьпримерно за сто лет до того, как сходные идеи высказали,современные западные ученые – Тейяр де Шарден, ЭлофКарлсон, Саган, О'Нейл, Дайсон? Опередил свое время и геохимик Владимир ИвановичВернадский. Ему принадлежит немало фундаментальныхоткрытий, связанных с теорией атомного ядра, с определениемвозраста Земли, влиянием живых организмов на геологическиеотложения и так далее. В начале 20- х годов он прозорливо

368Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»предупреждал о чрезвычайных опасностях использования ещене открытой тогда атомной энергии в военных целях, однакоглавное, итоговое в его научном творчестве, дело всей жизни,как известно, – учение о биосфере, «области жизни»; человек,продукт космоса и земной природы, ставший геологическойсилой, должен приступить к «перестройке биосферы винтересах свободно мыслящего человека». Вскоре послереволюции В.И. Вернадский прочел в Сорбонне цикл лекций обиосфере как б и о геохимическом явлении, зависящем от«космической химии», а через пять лет французский математики философ Э. Леруа и его соотечественник философ иантрополог Тейяр де Шарден ввели в науку понятие«ноосферы», то есть «сферы разума» – последнейэволюционной стадии биосферы. Этот термин в какой- то мереотразил давние догадки В. Н. Каразина и Н. Ф. Федорова,открытия К. Э. Циолковского и В. И. Вернадского, однакоследует подчеркнуть, что русская мысль в этой области всегдаразвивалась с опережением, устремляясь за пределы Земли – вближний и дальний Космос… Почему это происходило? Оставляя простор длясамостоятельных размышлений читателя, думаю о психическомскладе и талантливости нашего народа, лучшие представителикоторого всегда искали истину, как бы глубоко она нипряталась, как бы велики ни были препоны на пути к ней икаких бы жертв этот поиск ни требовал. Или мы, ощущая своеисторически сложившееся запаздывание, брали разгон передподъемом? Может, отгадка таится именно в нашей тяжкой инеповторимой тысячелетней истории, которая, как гигантскийайсберг, вынесла в XIX- XX вв. на поверхность этот феноменмировой культуры – сияющее цветение материи в виде мыслей,чувств и деяний великих писателей, ученых, композиторов,живописцев, борцов за общественное благо? В самом деле,всего лишь за столетие с небольшим– срок мизерный в истории,например, науки – русский народ дал блестящую плеядузамечательных ученых. Назову первые пришедшие мне напамять имена историков и филологов, ставя в один ряд с

369Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»математиками, географами, медиками, физиологами,ботаниками, химиками, физиками и другимиестествоиспытателями. Каразин, Воскресенский, Карамзин,Лобачевский, Зинин, Соловьев, Потебня, Востоков, Бутлеров,Пирогов, Буслаев, Воейков, Ключевский, Миклухо- Маклай,Боткин, Семенов- Тян- Шанский, Менделеев, Сеченов, Лебедев,Столетов, Чебышев, Ковалевская, Ковалевский, Докучаев,Мечников, Морозов, Грумм- Гржимайло, Грум- Гржи- майло,Петров, Попов, Чаплыгин, Тимирязев, Жуковский, Чернов,Мичурин, Циолковский, Павлов, Шахматов, Вернадский,Сукачев, Крачковский, Ферсман, Зелинский, Вавилов,Коржинский, Губкин, Обручев, Несмеянов, Курчатов,Королев… Пятьдесят? А еще терапевт Остроумов, историкИловайский, лесовод Морозов, востоковед Бартольд, географБаранский, микробиолог Гамалея, математик, астроном игеофизик Шмидт, но, сколько бы мы ни перечисляли, останетсяеще множество ученых, чьи заслуги не столь известны, однакокаждый из них внес свой, только ему принадлежащий, вклад врусскую и мировую науку. Чтобы завершить тему, краткорасскажу об одном из таких ученых, знакомство с трудами иднями которого началось для меня случайно, совсем в духемногих эпизодов нашего путешествия в прошлое. Жил я тогда в «космическом» районе Москвы, близ ВДНХ.Аллея космонавтов и стрельчатый титановый монумент уметро, улицы Кондратюка, Цандера, академика Королева,Звездный бульвар, кинотеатр «Космос»… На прогулках поЗвездному бульвару и в магазинных очередях я начал, помню,замечать высокую пожилою женщину, державшуюся прямо истрого, с таким достоинством и благородством, что привстречах с ней хотелось уважительно раскланяться. Жена,работавшая в ближайшей школе, сказала однажды, когда мывстретили эту даму в очередной раз, что она – вдова одногозамечательного русского ученого, умершего десять лет назадтут же, на Звездном бульваре. Школьники с учителями иногдапосещают ее и уходят от радушной гостеприимной хозяйки,обогащенные нежданными знаниями и впечатлениями.

370Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)» – Картины, говорят, на стенах, все забито книгами, и какой-то электрический аппарат под потолком делает воздухлечебным… Ее муж имел отношение к освоению космоса. Вскоре и мы по рекомендации общих знакомых,предварительно позвонив, извинившись и запасшись тортом,всей семьей зашли к Нине Вадимовне. Целый вечерпроговорили о человеке, которого уже не было в живых,рассматривали его картины, читали его стихи, и я потом еще нераз посещал этот дом, все больше узнавая покойного хозяина иудивляясь тому, что никто из моих друзей и знакомых даженичего не слышал о нем. Читатель может подумать, что здесь, вскромной квартирке на Звездном бульваре, тихо жилбезвестный художник или поэт, и не ошибется. Но при чем тутосвоение космоса? Может, это был по основной своейспециальности какой- то неизвестный при жизни, как,например, Сергей Королев, пионер нашей космонавтики? До революции он учился в археологическом институте,глубоко интересовался историей, астрономией, литературой,философией, овладел несколькими языками, пробовал себя вживописи, поэзии, сочинял музыку. И еще юношей, возможно,услышал о Каразине, потому что жил в Калуге, близко зналЦиолковского, и космические дали рано начали дразнить еговоображение. Из стихотворения 1915 года: О, человек, о, как напрасно Твое величье на Земли, Когда ты – призрак, блик неясный Из пролетающей пыли. А между тем, как все велико В душе пророческой твоей – И очи сумрачного блика Горят глубинами огней. Как ты в незнании несмелом Постигнул таинство миров И в ветерочке прошумелом Читаешь истины богов.

371Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)» Так где ж предел, поправший цельность И бесконечности закон? Смотри: ты Солнцем озарен, И твой предел – есть бесконечность. А в следующем году девятнадцатилетний поэт ушелвольноопределяющимся на германскую, был ранен и контуженв бою, получил за личный воинский подвиг солдатскогоГеоргия… Среди его прямых предков было немало воинов,георгиевских кавалеров, ходивших еще под знаменамиСуворова и Кутузова, а знаменитый адмирал П. С. Нахимовприходился ему двоюродным дедом… Он пишет интересное программное эссе «Академияпоэзии», печатает его в Калуге брошюрой, печатает и стихи,только это было скорее увлечением талантливого, широкообразованного, вдохновляемого общественными интересамичеловека, ищущего оптимальной реализации своих творческихсил; по интеллектуальным и нравственным задаткам он вполнеподходил к ряду перечисленных выше русских ученых… Да, калужский юноша Александр Чижевский нес в.себеогромный потенциал истинного ученого, на которого решающеевлияние оказал К. Э. Циолковский, эта, по его собственнымсловам, поначалу «непонятная и неожиданная человеческаягромада», которую он сумел понять и по достоинству оценить,встретившись с ним за пятнадцать калужских лет не менеедвухсот пятидесяти раз, часто проводя со старшим другом инаставником целые дни, с утра до вечера. За несколько лет досмерти писал: «Гений Константина Эдуардовича оказал влияниена века. Он был не только теоретиком космонавтики, он былодним из основателей науки о космосе, то есть новой науки всамом широком смысле этого слова. Своими трудами онприблизил человека к космосу и указал научной мысли путь еедальнейшего, уже космического развития»… «Личностьвеликого ученого К. Э. Циолковского в грядущем времени будетинтересовать наших потомков, быть может, не менее, чем внаши дни нac интересует личность Пушкина»…

372Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)» Существовали и другие обстоятельства, определившиеранние научные интересы Александра Чижевского. В детствеон был хилым, болезненным ребенком, часто недомогал и посвоему состоянию точно предсказывал погоду, чем немалоудивлял и даже пугал взрослых. И еще одно – домашнийтелескоп, звездные атласы на разных языках, книги поастрономии из обширной библиотеки отца- генерала, который,кстати, после революции руководил калужскими курсамикрасных командиров и получил после гражданской войныпочетное звание Героя Труда РККА, и городской библиотеки, вкоторой он перебрал все книжные фонды по астрономии,физике, истории, биологии, математике. Юноша, написавший вдевять лет свой первый детский «трактат» о звездах, проводилза телескопом целые ночи, составлял карты солнечныхвозмущений, и звезды ему являлись во сне. А в первой же беседе с Циолковским, состоявшейся весной1914 года, Александр Чижевский заговорил о том, что позжесоставит суть его научных занятий, открытий, исканий, – овлиянии Солнца и Космоса на земную жизнь. Эта идеяпронизывала и его первую публичную лекцию в Московскомархеологическом институте, прочитанную вскоре после защитыкандидатской диссертации по случаю избраниядвадцатилетнего ученого в действительные члены этогоучебного заведения. До этого и после – сотни, тысячи опытов,раздумья, расчеты, первые выводы и первые научные статьи. Многие годы внимание исследователя концентрировалосьна атмосферном электричестве, о нем думал еще Ломоносов,писал Каразин, а многие зарубежные исследователи, вчастности французский революционер Марат, изучали влияние«электрических флюидов» на живые организмы. Эти«электрические флюиды», а каразинская «електрическая» ифедоровская «метеорическая» силы локализовались дляЧижевского в виде отрицательных ионов кислорода воздуха ираскрыли свою физическую природу, обретя научныетерминологические, количественные и качественныехарактеристики. Они лечили, и, как выяснилось, воздух над

373Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»морским прибоем, чистый лесной и горный целебен именнопотому, что в нем повышенное содержание легких ионов,заряженных отрицательно. Создав экспериментальнуюаппаратуру, испускающую отрицательные ионы, АлександрЧижевский перешел к широким опытам по изучению влияниялегких отрицательных аэроионов на растения, животных ичеловека, эффективности «витаминизированного» воздуха вптицеводстве, санитарной гигиене,, курортологии,иммунологии, животноводстве, растениеводстве, терапии,лечении туберкулеза, астмы, гипертонии, болезней крови инервной системы. В начале 30- х годов постановлениемправительства была создана Центральная лабораторияаэроионификации. Началось внедрение открытий. «Живой»воздух особенно необходим в условиях города для закрытыхжилых и производственных зданий, в которых человекпроводит девяносто процентов времени, и Чижевский мечтал отом времени, когда управление искусственно ионизированнымвоздухом в квартирах, лабораториях, спортзалах, театрах идругих помещениях станет таким же обычным, как регуляцияосвещения или температуры, когда на площадях городов будутустановлены аэроионофонтаны, испускающие невидимыеживительные частицы, осаждающие к тому же пыль имикроорганизмы. Ученик И. И. Мечникова, выдающийсясоветский иммунолог Г. Д. Беленовский писал в 1934 году:«Никогда так выпукло биологическое значение электричества, ив частности ионизации, не было выражено, как в крайнеинтересных работах проф. А. Л. Чижевского. Можно смелопредсказать учению проф. А. Л. Чижевского блестящуюбудущность и с точки зрения теоретической и с точки зренияпрактической». Под потолком скромной квартирки на Звездном бульваревисит что- то вроде самодельной люстры без лампочек –круглый остов, трубки, проволочки. – Александр Леонидович делал вместе с учениками посвоей схеме, – говорит Нина Вадимовна, включая аппарат. –Поднимите- ка руку вверх!

374Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)» С проволочек стекают невидимые униполярные аэроионы ихолодят руку, будто ты снял варежку на ветру. – Двадцать лет пользуюсь. Никогда не простужаюсь,давление нормальное, сон хороший… Сейчас- то ионизаторызаводского производства в изящном пластмассовом корпусеможно в ГУМе купить за десятку, а в тридцатые годы ихприходилось, как говорится, пробивать с немалыми потерямидля здоровья, рискуя личной судьбой и научной репутацией,хотя мир еще тогда признал важность открытия… Рассматриваю обширный список заграничных довоенныхпубликаций А. Л. Чижевского на эту тему – Париж, Торонто,Неаполь, Саи- Пауло, Милан, Лондон, Болонья, Стокгольм,Тулон, Рио- де- Жанейро, Белград, Брюссель, Нанси, Анкара,Ницца, Стамбул, Нью- Йорк, Богота, Чикаго, а всеговосемьдесят брошюр, статей и сообщений. – Были у него недоброжелатели, завистники, а он вел себяровно не только с теми, кто ровно вел себя с ним, но и сосвоими слишком сердитыми оппонентами. Ученые карьеристыи кляузники добились ликвидации лаборатории… В середине 30- х годов вышла во Франции его книга«Земное эхо солнечных бурь», написанная по заказу парижскогоиздательства «Гиппократ», посвященная открытию, к которомуАлександр Леонидович шел двадцать лет. Оно воедино,нерасторжимыми зависимостями, связывало астрономию,метеорологию, геофизику с биологией, физиологией имедициной. В предисловии к ней автор писал, что космическиерадиации «представляют собой прежде всего электромагнитныеколебания различной длины волн и производят световые,тепловые и химические действия. Проникая в среду Земли, онизаставляют трепетать им в унисон каждый ее атом, на каждомшагу они вызывают движение материи и наполняют стихийнойжизнью воздушный океан, моря и суши. Встречая жизнь, ониотдают ей свою энергию, чем поддерживают и укрепляют ее вборьбе с силами неживой природы. Органическая жизнь толькотам и возможна, где имеется свободный доступ космическойрадиации, ибо жить – это значит пропускать сквозь себя поток

375Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»космической энергии в кинетической ее форме». За этим выводом – сотни опытов, наблюдений, долгиераздумья над обширными статистическими материалами,связанными, в частности, с земными отзвуками возмущений наСолнце, позволившими прийти к заключению, что «солнечныепертурбации оказывают непосредственное влияние насердечно- сосудистую, нервную и другие системы человека, атакже на микроорганизмы. В этом направлении А. Л.Чижевский работал параллельно с казанским микробиологом С,Т. Вельховером. И вот, обмениваясь добытой ими научнойинформацией, они сделали фундаментальное открытие,вошедшее в мировую науку под названием „эффектаЧижевского – Вельховера“; один из видов бактерий,оказывается, реагировал на сокрытую, не улавливаемуютелескопами или какими- либо другими приборамидеятельность Солнца перед появлением на нем пятен! Это былошагом к разгадке динамики инфекционных заболеваний ипервым экспериментальным подтверждением правоты А. Л.Чижевского, основателя новой науки – гелиобиологии. Нина Вадимовна одну за другой достает из папокнебольшие картины, выполненные цветными карандашами. Ихоколо ста пятидесяти – русские пейзажи, зимние и осенниебольшей частью, печальные, лирические, со светлой грустинкойи глубоким трагизмом, одухотворенные, трогательно- простые;милые сердцу автора поля и перелески России, освященные еголюбовью! Обстоятельства, в которых они создавались, былинелегкими, но он даже находил в себе силы писать стихи.Публикую несколько их концовок. Что человеку гибель мирозданья – Пусть меркнет небо звездного порфира. Страшитесь же иного угасанья: Мрак разума ужасней мрака мира. Писал он о древнеримском естествоиспытателе ПлинииСтаршем, задохнувшемся в дыму Везувия:

376Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)» Ты устоял пред бредом бездны черной, Глядел в нее, не отвратив лица: Познанья Гений – истинный ученый Был на посту до смертного конца. О Галилее: Богоподобный гений человека Не устрашат ни цепи, ни тюрьма: За истину свободную от века – Он борется свободою ума. О Лобачевском: Прозрел он тьмы единослитых Пространств в незыблемости узкой. Колумб вселенных тайноскрытых, Великий геометр русский. Об Архимеде: Построил все, что мог, великий инженер Для укрепления отважнейшего града И миру этим дал разительный пример, Что для ученого честь Родины – награда. Писал о многих других и многом другом, продолжалнаучные занятия, пользуясь единственным доступныминструментом – школьным микроскопом. Обобщалисследования по аэроионификации, заложил основы будущегосвоего принципиального открытия, связанного сэлектродинамическими характеристиками живой человеческойкрови. Специалисты считают, что одна эта работа увековечилабы имя А. Л. Чижевского. Вспоминаю, как на Юбилейномвечере в Политехническом музее, посвященном памяти ученого,

377Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»один крупный советский медик, побывавший в США,рассказал, будто ведущие американские гематологи,располагающие самым современным лабораторнымоборудованием, признались, что не могут пока в этомнаправлении сделать ни одного шага далее А. Л. Чижевского,вооруженного в Караганде только школьным микроскопом… Высокие стеллажи вдоль стены заняты книгами, папками,письмами, документами… Люблю документ! Первыймеждународный конгресс биофизиков в Нью- Йорке,собравшийся в сентябре 1939 года, избирает А.Л. Чижевскогосвоим почетным президентом. Многостраничное представлениеконгресса на соискание А.Л. Чижевским Нобелевской премии,характеризующее его «как Леонарда да Винчи двадцатоговека»… Дипломы и уведомления об избрании А. Л. Чижевскогочленом и почетным членом семнадцати научных заведений иобществ разных стран… Книга А. Л. Чижевского «Аэроионификация в народномхозяйстве» 1960 года, которую он еще успел увидетьнапечатанной. Посмертные издания: «Вся жизнь»- 1974 года,«Земное эхо солнечных бурь» – 1976 года в переводе сфранцузского. Три части его большого исследования офизических свойствах движущейся крови, вышедшие одна вМоскве, другая в Киеве, третья в Новосибирске. . Прочитываю особый список работ А. Л. Чижевского обаэроионификации: «Действие положительных ионов наживотных», 1922 г.; «О методах получения потока тяжелыхуниполярных ионов твердых и жидких веществ, активныхфармакологически, в целях ингаляции», 1927 г.; «Устройстводля промывки, увлажнения с одновременным ионизированиемвоздуха при его кондиционировании. Новый видувлажнительно- промывного устройства кондиционера дляжилых и общественных зданий (аэроионификация зданий)»,1928 г.; «К истории борьбы за биологическое значениеполярности аэроионов», 1929 г.;* «Электрический зарядвыдыхаемого легкими воздуха, его плотность и коэффициентуниполярности, как диагностический показатель.

378Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»Экспериментальное исследование», 1935 г,;«Аэроионизационный режим воздуха закрытых помещений, какрезультат легочного газообмена. Экспериментальноеисследовалие», 1935 г.; «Исследование о применении аэроионовотрицательной полярности в животноводстве, пчеловодстве ирастениеводстве», 1936 г.; «Лечение аэроионами отрицательнойполярности кишечных заболеваний, язв желудка идвенадцатиперстной кишки», 1936 г.; «Аэроионы», монографияв 3- х томах, 1938 г.; «Искусственная ионизация воздуха ввагонах, как санитарно- гигиенический фактор», 1940 г.;«Аэроионы, как фактор, поддерживающий жизнь животногомира Земли», 1940 г.; «Действие аэроионов отрицательнойполярности на скорость заживления экспериментальных ран убелых мышей», 1941 ; Оксигеноионотерапия.Экспериментальное исследование», 1941 г.; «Токсическоедействие аэроионного голодания», 1950 г.; «Аэроионыотрицательной полярности, как активный вспомогательныйфактор при хирургических вмешательствах», 1953 г.;«Аэроионификация промышленных помещений», 1958 г.;«Аэроионотерапия (наблюдения 1950- 1957 гг.)», 1958 год.Не решился бы я утомлять читателя перечислением этихнаучных исследований, если б это не был, повторю, особыйсписок, если бы не одно чрезвычайное обстоятельство, ккоторому я, наверное, никогда не привыкну, – всеперечисленные выше труды, начиная с отчетов обэкспериментах, докладов и статей в десяток- другой страниц,рефератов, написанных в соавторстве с учениками, и кончаяфундаментальными монографиями, существуют только врукописях, не напечатаны. Всего же А. Л. Чижевским написанона эту тему около ста пятидесяти научных работ…Нина Вадимовна, передав все рукописное наследиепокойного в Академию наук, организовывала выставки егокартин в Москве, Новосибирске, Караганде, подбираламатериалы для научных конференций, публиковала стихи вжурналах и альманахах до самого последнего дня своей жизни.Она, верная спутница его самых трудных дней, скончалась в

379Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»1982 году. Интерес к научному и художественному наследиюАлександра Леонидовича Чижевского, к его личности растет… О, присмотрись внимательно к Земле И грудью к ней прильни всецело. Чтоб снова в зеленеющем стебле Исторгнуть к Солнцу дух и тело… Благослови же дальнюю звезду И горсть земли своей печальной! Друзья мои, я вечно к вам иду Как к истине первоначальной. Возьмите, дорогие читатели, его книгу «Вся жизнь», и онпридет к вам – замечательный русский ученый- патриот,художник и поэт, один из пионеров космоса. Летчик- космонавтВ. И. Севастьянов пишет в предисловии: «Особенно великизаслуги Александра Леонидовича перед космическойбиологией, в самых разнообразных ее аспектах. Люди,занимающиеся проблемами космоса – ученые, конструкторы имы, космонавты, часто в своей работе непосредственносталкиваемся с проблемами, которые разрабатывал и успешнорешал Чижевский. Мы отдаем ему за это дань уважения ипризнательности». В этой автобиографической книге А. Л.Чижевский рассказывает не только о себе и своих научныхисканиях. Много страниц посвящено К. Э. Циолковскому,немало интересного читатель узнает из воспоминаний автора оего встречах с Бехтеревым, Горьким, Брюсовым, Павловым,Маяковским, Луначарским, Морозовым. Книга и заканчиваетсярассказом о последней беседе А. Л. Чижевского спрославленным шлиссельбургским узником НиколаемАлександровичем Морозовым. Они говорили об истории, своихнаучных открытиях, о трудных путях к истине, о грядущеммире на Земле и, конечно же, о космосе и космических полетах;еще в середине 20- х годов Н. А. Морозов пророчески сказалмолодому калужскому ученому, что «русские звездоплаватели

380Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»будут, очевидно, первыми путешественниками в межзвездномпространстве». А калужская земля для меня, однако, открыла не все своисокровища и тайны… 25 Идем по калужскому городскому скверу, чтоб в одном из егокруговых просветов постоять подле каменной стелы в память оНиколае Васильевиче Гоголе, – в этом уголке бывшегогубернаторского сада стоял некогда флигелек, гдеостанавливался великий писатель. Последнее достопамятноекалужское место дало пищу для семейного разговора почти досамого Козельска, а потом для московских бесед с дочерью истало причиной новых моих сидений в библиотеках, архивах иза письменным столом… Урчат, купаясь в масле, моторные клапаны, под ними, вжелезном чреве, вспыхивает от электрических искороквоздушно- горючая смесь, поочередно бьет в поршни; ихподпрыгиванья коленчатый вал переделывает в плавное ибыстрое вращение; смиренно гудят передаточная коробка икардан, а колеса, питаясь преобразованной энергией бензина,посылают машину вперед, туда, где для меня таилась главнаязагадка далекого XIII века. Но пока мы, трое жителей XX века,– в веке девятнадцатом с его сложнейшей экономической,политической и культурной историей, почти бесконечнойгалереей ярких портретов соотечественников. Есть в этойгалерее лица, едва очерченные, но на них отражаютсяотсветные огни истории, и без этих отсветов нам было бы кудатруднее понять их великих современников, узнать многиенеповторимые подробности и представить общую панораму тойжизни. Разговор затеялся с тех попутных впечатлений, которых мыиз- за спешки лишились, но за ними, воображаемыми, оживалипочему- то давние женские портреты, выписанные историей то

381Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»нежной акварелью, то беглыми штрихами гусиного пера… Далеко сбоку и позади остался Полотняный Завод, гдевыросли сестры Гончаровы – Наталья, Екатерина иАлександрина. «Все три, – писала Софи Карамзина, –ослепительные изяществом, красотой и невообразимымиталиями». – И все три были несчастны, – говорю я моим спутницам. – Все три? Почему? – Единственной женщиной, которую Пушкин называлмадонной, была его невеста и жена. О ней всегда шли ученыеспоры, дающие не всегда научные результаты. – Наталья Николаевна ни в чем не была виновата! –решительно говорит Елена. – Однако она могла бы однажды сложить веер и щелкнутьим Дантеса по носу! – возражает дочь. – Не могла. Она была совершенно беззащитна переднаглостью и не все понимала… – А в чем же несчастье второй? – Екатерина, объект провокационного двойного ухаживаньяДантеса, вышла за него замуж… – Никогда не пойму! – восклицает за спиной дочь. – Заубийцу Пушкина! – Возможно, что она знала о предстоящей дуэли, но непредупредила сестер, и они навсегда порвали с ней всякиеотношения. – Еще бы! – А третья любила одного хорошего молодого человека, ион отвечал ей взаимностью, однако был беден и совестлив…Ты, возможно, приходишься ему очень- очень дальнейродственницей. – Не фантазия ли это, па? «Давнишняя большая и взаимная любовь Сашиньки» – такназвала этого человека Наталья Николаевна в 1849 году.Бесприданница Александрина Гончарова семнадцать лет ждала,когда он получит высокий чин и сможет обеспечить семью. Недождалась и вышла замуж за австрийца- дипломата…

382Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)» Взгорки, низины, луга, пашни… Разговор шел обрывками,потому что надо было и машину вести, и следить за дорогой, ивзглядывать по сторонам, чтобы отдыхали глаза. И.вдругпредставилось, что возможна совсем другая пьеса «Три сестры»– о великой любви поэта и его трагедии, пошлом спектаклежизни и ее отвратительной гримасе, о грустной драме, наконец;но чтоб все это не заслонило ни зловещих теней тех, кто затеяли осуществил чудовищное злодеяние, ни истинных друзейнашего величайшего гения… Леса, перелески… Где- то в этих местах бывал человек, которого так долгождала и не дождалась Александрина Гончарова… Вспоминая оПушкине, он говорил, что очень полюбил поэта, у которого был«домашним человеком», и до конца жизни думал о нем «сособенной теплотою…». А если б не торопиться да свернуть сейчас чуток в сторонку,то на этих страницах снова объявилась бы пушкинская«пиковая дама» – княгиня Голицына, урожденная Чернышева.Здесь, в Городне под Калугой, была у нее небольшая усадебка, ихорошо бы взглянуть на остатки двух парков, на миниатюрную,как в Белкине, церковку Успения, на коробочку изящного дома,фасады которого украшают выразительно- простыеархитектурные детали, да прикинуть, где могло быть крыло,план коего набросал сам Андрей Воронихин, за что хозяйкаусадьбы в письме 1798 года просила дочь хорошенькопоблагодарить его, бывшего крепостного Строгановых,ставшего замечательным зодчим, который вошел бы в историюмировой архитектуры за один лишь Казанский собор… – Семья! – снова обращаюсь я к своим. – Помните,однажды мы заезжали в Большие Вяземы под Звенигородом?Там у храма Преображения стоит высоченная звонница, будтоперекочевавшая в Подмосковье из Новгорода… ПетрДмитриевич Барановский предполагает, что собор построил дляБориса Годунова сам Федор Конь. – Как же, – говорит дочь, – там и Кутузов останавливался,и Наполеон, и Пушкин в детстве бывал, впервые услышав о

383Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»своей будущей «пиковой даме»… – А вот тут, неподалеку, была ее летняя дача, которой онапользовалась целых полвека. – Эта вездесущая княгиня была, наверно, самой знаменитойженщиной своего времени, – слышу я голос Елены. – Были, однако, женщины поинтереснее, хотя и в иномроде… Вспомним Екатерину Дашкову, актрису ПрасковьюГорбунову – Ковалеву – Жемчугову – Ковалевскую –Шереметеву, поэтессу и композитора Зинаиду Волконскую… Ажены декабристов? Однако сейчас я имею в виду одну твою,как я предполагаю, очень дальнюю родственницу. – Фантазия, – вздыхает за спиной дочь. – Кто же она? – Насчет родства, если честно говорить, у меня довольнозыбкое предположение. Но дело в том, что эта женщина в своемроде совершенно исключительна, хотя ничего выдающегося какбудто и не свершила. Нет, она не обладала властной натурой и стояла оченьдалеко от науки; не умела сочинять ни стихов, ни музыки, нииграть на сцене; не отличалась страстью к общественнойдеятельности и едва ли была способна на жертву ради любви кмужу. Занимала всю жизнь какое- то неясно- зыбкоеобщественное положение. И потом – Калуга… – Кем же она там была? – Официально губернаторшей. – Странно, – промолвила жена. – Бывает, – умудренно заметила дочь. – Ну, а в чем же ееисключительность? – Она была необыкновенно обаятельна, неординарна иумна. – И все? – Не знаю, как и сказать… Не знаю, как сказать и сейчас, когда спокойно сижу застолом, пишу, а дочь роется в моих шкафах и полках. Пушкин сразу же заметил на балу эту фрейлину – изящнаяфигура, смуглые плечи, гордая осанка, жгучие глаза. Дело у нее,кажется, шло к двадцати, но Пушкина поразило, что она держит

384Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»себя совсем не так, как другие придворные девицы в ее возрастеи положении. Вот какой- то великосветский лев, исполненныйпреувеличенного самомнения от своих орденов и бриллиантов,бесцеремонно лорнирует ее, а она презрительным взглядомчерно- пламенных глаз да каким- то словцом укрощает его, итот, уронив лорнет, торопливо прячется за спины соседей.Юные камер- юнкеры и лейб- гвардейцы расхватывают вокругнее щебечущих подруг, а к ней подходит великий баснописец.Взглянув в залу, она говорит ему на ухо что- то такое, от чегоживот Крылова совсем не по- светски заколыхался, а оназалилась озорным заразительным смехом. Затаившийся уколонны Пушкин не выдержал и тоже незнамо отчегорассмеялся. Потом он поймал ее мимолетный взгляд, ивообразилось, будто она доподлинно знает, почему он вмрачной задумчивости стоит один у холодного мраморногостолпа и какие мысли не давали ему спать прошедшую ночь…Князь Петр Вяземский, у которого с нею были очевидныедобрые и взаимоуважительные отношения, будучи самотличным поэтом, не сказать чтобы охладел к автору недавнообнародованных «Цыган», что было бы скоропреходящимпустяком, – претензии старого друга, опекуна и поклонникапрямо адресовались к сути поэмы, в коей Пушкину хотелосьвыразить то, чего нельзя было в те времена выразить иначе… И с Жуковским у нее сложилось давнее приятельство, и сдругими литераторами; одного лишь Пушкина как- то миновалознакомство с этой оригинальной и, бесспорно, самойобворожительной фрейлиной императрицы. Было в молодойпридворной особе что- то и непонятно- настораживающее.Однажды Пушкин увидел ее холодное, отчужденное лицо впрофиль и проследил за ее взглядом, направленным надекорацию мундиров, пелерин, камзолов, складок, вуалей,оборок, эполет… Как- то поздно вечером, когда поэт в одиночестве спускалсяпо крыльцу Карамзиных, у которых устало доигрывала музыка,она встретилась ему и предложила: – Пойдемте со мною танцевать, но так как я не особенно

385Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»люблю танцы, то в промежутках мы поболтаем. Отказаться было никак невозможно, и Пушкин вернулся взалу. Сказал ей, что давно приметил ее. Она в тон ответила, чтотолько ради такого комплимента стоит жить среди всего этого, иобвела скучающим холодным взглядом залу. Пушкинупонравилось, что она против ожидания не кокетничает с ним,естественно- мила, прекрасно говорит, не засоряя, как все, своючистую русскую речь галлицизмами и прононсами. А ночьюродились стихи: Она мила – скажу меж нами – Придворных витязей гроза, И можно с южными звездами Сравнить, особенно стихами, Ее черкесские глаза. Пушкин много писал той зимой лирических стихов, новозмужавший гений его уже тянулся к истории России, кличности Петра. На чтение «Полтавы» он попросилКарамзиных пригласить их постоянную гостью, однако хорошочитать Пушкин не смог, а черноокая слушательница почему- топромолчала, не высказав никакого заключения. «Полтаву» онпосвятил Аннушке Олениной, которую в ту пору любилвдохновенно. Поэты посвящали много стихов и той, чтовнимала в тот вечер Пушкину, но больше комплиментарных илишутейных. Петр Вяземский: Вы донна Соль, подчас и донна Перец, Но всем нам сладостно и лакомо от вас, И каждый чувствами и мыслями из нас Ваш верноподданный и ваш единоверец. Но всех счастливей будет тот, Кто к сердцу вашему надежный путь проложит. И радостно сказать вам сможет: О, донна Сахар, донна Мед!

386Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)» Однако ни один человек не проложил пока пути к ее сердцу,и сама императрица советовала ей лучше выйти замуж безлюбви, чем остаться старой девой, – можно вконец соскучитьсясамой и наскучить всем. Знакомство с прекрасной фрейлиной совпало сосватовством Пушкина к Аннушке Олениной. Ее родителиотказали поэту из- за его политической неблагонадежности.Через полтора года он вписал в альбом Олениной восемь строк,по краткости, простоте, искренности, глубине и силе выражениячувства не имеющих, пожалуй, аналогов в мировой поэзии: Я вас любил; любовь еще, быть может, В душе моей угасла не совсем; Но пусть она вас больше не тревожит; Я не хочу печалить вас ничем, Я вас любил безмолвно, безнадежно, То робостью, то ревностью томим: Я вас любил так искренне, так нежно, Как дай вам бог любимой быть другим. К черноокой же придворной красавице иного чувства, кромеприязненного любопытства и уважительного внимания, уПушкина не возникло. Они, однако, подружились. Встречалисьна балах, вечерах и обедах у Карамзиных и других, беседовалио серьезном, таком, о чем с женщинами обычно не говорят, ишутили, доводя шутки до язвительности, недоступноймужчинам. Оказала она ему как- то и деловую услугу –передала одну из глав «Евгения Онегина» на непосредственнуюцарскую цензуру. Шло время. Пушкин женился, но прежняя дружбасохранилась и даже окрепла. Летом 1831 года на ее даче вЦарском Селе он читал Наталье Николаевне и ей свои сказки,требуя нелицеприятных мнений. А она могла высказать их, какоткровенно высказалась однажды по поводу не понравившегосяей стихотворения «Подъезжая под Ижоры», в котором, заметила

387Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»она Пушкину, он «выступает как бы подбоченившись». Автор,оценив это оригинальное мнение, долго и весело смеялся. В начале следующего года она вышла замуж, и Пушкин сталбольшим другом этого семейства. «В 1832 году АлександрСергеевич приходил всякий день ко мне», – вспоминала онапозже. 18 марта того года он подарил ей альбом с поэтическимэпиграфом, написанным как бы от ее лица: В тревоге пестрой и бесплодной Большого света и двора Я сохранила взгляд холодный, Простое сердце, ум свободный, И правды пламень благородный И, как дитя, была добра; Смеялась над толпою вэдорной, Судила здраво и светло И шутки злости самой черной Писала прямо набело. Пушкин продолжал встречаться с нею у общих знакомыхили навещая ее время от времени; было, очевидно, в ихотношениях такое, что поэт ценил. Весной 1832 года она вместес Пушкиным и Жуковским была в гостях у ЕкатериныАндреевны Карамзиной, вдовы знаменитого русского историкаи писателя, сестры Петра Вяземского, которая любила и долгиегоды сердечно опекала поэта. После этого вечера они долго невиделись, во- всяком случае, почти весь следующий год, – вначале его она уехала за границу, вернулась только в августе1833- го, а Пушкина с 18 августа по 20 ноября не было вПетербурге. После долгого перерыва навестил он ее 14 декабря 1833года, в годовщину восстания на Сенатской площади. Пушкин непишет в дневнике, о чем шел разговор в тот вечер, нонесомненно, что в такой день он не мог не вспомнить своихдрузей и товарищей, а она – родственника, страдавшего вСибири.

388Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)» – У нее среди декабристов были родные? – спрашиваетдочь. – Николай Лорер приходился ей дядей. В это время он жилна поселении в Кургане. Кстати, у него был большой альбомстихов, в котором послание Пушкина «В Сибирь» отличалосьот авторского одним словом, вернее, даже одной буквой, вкорне, однако, меняющий смысл концовки самого знаменитогополитического стихотворения той поры: Оковы тяжкие падут, Темницы рухнут – и свобода Вас примет радостно у входа, И братья меч ваш отдадут. – Кажется, смысл точнее, чем у самого Пушкина! –восклицает Ирина. – И всего- то одна лишь буква! – А со своей оригинальной черноокой приятельницейПушкин еще встречался после 14 декабря 1833 года? –возвращает меня на прежний путь Ирина, задумчиво листаякакую- то старую книгу. – Не единожды. Наверное, было в этой женщине что- то воистинупритягательное, если великий поэт искал общения с нею. В1834 году, судя по достоверным письменным источникам,Пушкин был у нее 7 марта, в конце апреля, 20 мая, 2 июня, вначале августа, 16 октября, 6, 17, 21 и 24 ноября – десять раз.Потом она снова уехала за границу, и надолго. Ее не было вРоссии той зимой, когда поэт начал метаться в сетях грязныхинтриг и тяжких денежных долгов. Она ничего не знала об этоми за полтора месяца до рокового дня интересовалась в письмеделами «Современника» и последними сочинениями Пушкина. Горько плакала, узнав в Париже о смерти поэта от АндреяКарамзина, которому мать сообщила: «Пишу тебе с глазами,наполненными слез, а сердце и душа тоскою и горечью;закатилась звезда светлая, Россия потеряла Пушкина…» ВскореЖуковский получит письмо из Парижа: «Одно место в нашем

389Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»кругу пусто, и никогда никто его не заменит. Потеря Пушкинабудет еще чувствительнее со временем…» Думаю иногда вдруг, – будь она той зимой в Петербурге,может, и не случилось бы непоправимого? Конечно, это изобласти чисто мечтательных предположений, но она обладалапроницательным умом, сильной волей, знанием людей, жизни,большого света и двора, пользовалась влиянием на всепушкинское окружение и умела, видно, постоять за себя идрузей, если, рано осиротев, сама, без помощи знатных,влиятельных или богатых родственников, добилась такогоположения в петербургском высшем обществе, насквозьпроникнутом интригами, борьбой самолюбий, властолюбии,корыстолюбии. И она могла бы, мечтается, распутатьдьявольскую сеть вокруг поэта или, по крайней мере, вовремяпредупредить его о смертельной опасности… Эта женщина была, знать, воистину незаурядной, и нетолько «за красивые глаза» ей посвящали стихи, кромеПушкина и Вяземского, многие поэты – Иван Мятлев, АлексейХомяков, Василий Туманский и даже одна поэтесса – ЕвдокияРостопчина. – Между прочим, Лермонтов был знаком и с этойпушкинской приятельницей. Он встречался с нею у тех же Карамзиных, хотя большойдружбы меж ними, кажется, не возникло – не то временинедостало для постепенного узнавания друг друга, не то она свозрастом делалась настороженнее к людям, не то просто ихпеременчивые настроения не сходились в часы встреч.Однажды он заехал к ней с визитом, но хозяйки не оказалосьдома, и Лермонтов оставил в ее альбоме, всегда лежащемнаготове на отдельном столике, свою, так сказать, визитнуюкарточку: В простосердечии невежды Короче знать я вас желал, Но эти сладкие надежды Теперь я вовсе потерял.

390Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)» Быть может, до своего последнего отъезда на Кавказ он все-таки успел узнать ее короче, потому что эти строки так иостались в альбоме, а в печать он разрешил толькопродолжение, не противоречащее, впрочем, началу: Без вас хочу сказать вам много, При вас я слушать вас хочу; Но молча вы глядите строго, , И я в смущении молчу. Что ж делать?.. Речью неискусной Занять ваш ум мне не дано… Все это было бы смешно, Когда бы не было так грустно. Последние две строки однажды использовал В. И. Ленин вполемике с кадетами, и вы, дорогой читатель, не раз ихслышали по разным поводам, совсем не задумываясь, по какомуслучаю они явились впервые; так свежая, оригинальная,афористично выраженная мысль, взятая из литературы, давно исамостоятельно живет среди нас… Как- то я встретил этистроки в памфлете, разоблачающем литератора- диссидента,который предложил в одном из своих психопатических писанийпереместить население европейской территории СССР наДальний Восток и азиатский север, чтобы освоить эти районыза счет средств, отпускаемых на космические исследования, нооставившего открытым вопрос о том, кто будет жить по сиюсторону Урала… «Все это было бы смешно, когда бы не былотак грустно…» Вернемся, однако, к человеку, которому эти слова былипосвящены изначально. В своей неоконченной повести «Лугин»Лермонтов набросал ее портрет: «Она была среднего роста,стройна, медленна и ленива в своих движениях; черные,длинные, чудесные волосы оттеняли ее молодое и правильное,но бледное лицо, и на этом лице сияла печать мысли… Еекрасота, редкий ум, оригинальный взгляд на вещи должны были

391Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»произвести впечатление на человека с умом и воображением». Она носила обыкновенное русское имя и фамилию –Александра Смирнова – и была дочерью обрусевшегоиммигранта, служилого человека. И так уж сложилась еесудьба, что она стала единственной женщиной, которая за своюжизнь лично узнала, в сущности, весь цвет русской культурыдевятнадцатого века – от Ивана Крылова до Льва Толстого.Кроме уже известных читателю имен назову еще ВладимираОдоевского, Александра Тургенева, Федора Тютчева,Виссариона Белинского, Сергея и Ивана Аксаковых, ИванаКозлова, Ивана Тургенева, Алексея Толстого, ЯковаПолонского, который был воспитателем ее сына; художникаИванова, артиста Щепкина… Белинский, заехав со Щепкиным по пути на юг в Калугу,писал жене: «Пребывание в Калуге останется для меня вечнопамятным по одному знакомству. Я был представленСмирновой, c'est une dame de qualitй (это достойная дама. – В.Ч .), свет не убил в ней ни ума, ни души, и того и другогоприрода отпустила ей не в обрез. Чудесная, превосходнаяженщина, – я без ума от нее. Снаружи холодна, как лед, нострастное лицо, на котором видны следы душевных ифизических страданий, изменяет невольно величавомунаружному спокойствию». Однако далеко не на всех производила она одинаковоевпечатление, не каждый осыпал ее комплиментами. ИванАксаков, работавший в Калуге председателем Уголовнойпалаты и часто встречавшийся с нею, писал: И тяжело, и грустно видеть, Что вами все соглашено, Что неспособны вы давно Негодовать и ненавидеть. И если Василий Жуковский называл молодую АлександруСмирнову «небесным дьяволенком», то Иван Тургенев, узнав еепозже, отметил лишь «острый ум, зоркий взгляд, меткий и злой

392Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»язычок», создав в «Рудине» малопривлекательный образбарыньки Лисунской. Должно быть, с годами она, теряяздоровье и одного за другим тех, кого ей посчастливилосьузнать, черствела душой и утрачивала «веселость ума», еслисам Лев Толстой с его любовью к жизни и людям, с егоглубочайшим пониманием их тихих трагедий, не нашел для неедобрых слов… И уж совсем особая статья – отношения АлександрыСмирновой с первым великим мастером русской классическойпрозы, создавшим направление в родной литературе, и было быгрешно, дорогой читатель, на этом отрезке нашего путешествияв прошлое обойти их стороной, не припомнить старыхсвидетельств и не прислушаться к полузабытым голосамсовременников гениального художника на подступах ктворческой пропасти, что вроде бы вдруг разверзлась пред ними поглотила его… 26 Вскоре после его смерти Александра Смирнова записала всвой альбом: «Каким образом, где именно и в какое время япознакомилась е покойным Н. В. Гоголем, совершенно непомню. Это может показаться странным, потому что встреча сзамечательным человеком обыкновенно памятна… Когда яоднажды спрашивала Н. В., где мы с ним познакомились, онмне отвечал: „Неужели вы не помните? Вот прекрасно! Так я жвам не скажу; это, впрочем, тем лучше, это значит, что мы свами всегда были знакомы“. И сколько раз я его потом нипросила мне сказать, где мы познакомились, он всегда отвечал:„Не скажу, мы всегда были знакомы“. В этом по- гоголевски тонком и стыдливо- деликатномшутливом ответе сквозит приязнь писателя к своей знакомой инадежда на продолженье дружбы, которая завязалась так женезаметно и естественно, как знакомство. В письменномнаследии Гоголя тоже не сохранилось свидетельств первой их

393Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»встречи, но предполагается, что произошла она черезпосредство Жуковского или Пушкина. В начале 1831 годаГоголь по рекомендательному письму познакомился сЖуковским, Пушкину был представлен весной у П. Плетнева навечере, а в ноябре писал А. Данилевскому: «Все лето я прожил вПавловске и Царском Селе. Почти каждый вечер собиралисьмы: Жуковский, Пушкин и я…» Должно быть, в Царском Селеи произошла первая встреча Гоголя с этой женщиной,снимавшей там летом дачу неподалеку от Пушкиных. Конец лета озарился огромным событием в жизни Гоголя. Вавгусте Пушкин написал издателю, поэту, журналисту икритику А. Воейкову: «Сейчас прочел „Вечера близ Диканьки“.Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя,непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местамикакая поэзия, какая чувствительность! Все это такнеобыкновенно в нашей литературе, что я доселе необразумился!..» И вот 10 сентября Гоголь пишет Жуковскому:«…Теперь только получил экземпляры для отправления вам:один собственно для вас, другой для Пушкина, третий ссентиментальной надписью для Розетти»… – Розетти? – удивляется дочь. – Девичья фамилия материнашего предка- декабриста была французской – Розет… А«Розетти» – это что- то итальянское. – Гоголь так ошибочно назвал Александру Смирнову, ещеносившую свою девичью фамилию. Кстати, Пушкин писал ее по- иному: Черноокая Россети В самовластной красоте Все сердца пленила эит, Те, те, те и те, те, те. – И тоже ошибался, – говорю я дочери. – О подлиннойродовой фамилии Александры Смирновой мы с тобойпоговорим попозже. Дорога на Козельск. Подходил сентябрь, и осень следовала

394Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»за нами по пятам. В зеркальце было видно, как жухлая трава наобочинах тянулась серыми нитями, вихрился за багажникомжелтый лист, а спереди наплывали темные вислые тучи. Несегодня завтра задождит, а мне надо побывать на водоразделе заЖиздрой, проехать к нескольким деревенькам, если они ещестоят в целости и сохранили хотя бы остатки того, на что ядолжен взглянуть. Что за дороги окрест Козельска, могут лиони сносить дожди? И главное, приоткроет ли этот городоксвою тайну семивековой давности?.. Дорога вдруг перестала замечаться, мои вопросы уплыликуда- то назад – вспомнилось о Гоголе, о том, как он в сентябре1851 года, за несколько месяцев до смерти, последний разпроезжал здесь в смятении духа, сомневаясь, правильно липоступил, сев в эту коляску, и не зная, ехать ли за Козельскдальше, на родную Украину, или воротиться назад в Москву, ивообще, что ему делать и как жить, ежели жить… Передотъездом на свадьбу сестры Гоголь сообщил матери, что нервыего «расколебались от нерешительности, ехать или не ехать», ичто он испытывает беспокойство, волнение, и виною этого онсам, так как «всегда мы сами бываем творцы своегобеспокойства, – именно оттого, что слишком много цены даеммелочным, нестоющим вещам». Калугу он с грустью проехал мимо. Издали она уже не.показалась ему похожей на Константинополь – солнца не былона небе, низкие сырые тучи мели серый город мокрымихвостами, и в нем не жила теперь та женщина, с коейсвязывалось, о боже, столько воспоминаний и переживаний!.. Пятнадцать с лишком лет назад на первом представлении«Ревизора», выйдя на .сцену, он вроде бы увидел, как онасмеялась и рукоплескала в партере, несколько не по- светскихватала руки мужа и хлопала ими… До репетиций Гогольопробовал комедию в кругу самых близких друзей. В январе1836 года В. Жуковский, подписавшись своей кличкой «Бык»,сообщил Александре Смирновой: «…В воскресенье буду к вамобедать. Но вот предложение: вам хотелось слышать Гоголевукомедию. Хотите, чтобы я к вам привез Гоголя? Он бы почитал

395Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»после обеда»… Записка В. Жуковского, напечатанная в«Русском архиве» за 1883 год, свидетельствует, возможно, опервом доцензурном, для самого узкого круга, чтении«Ревизора», хотя издавна считается, что первое обнародованиекомедии состоялось на традиционном субботнем вечере 18января 1836 года у В. Жуковского в присутствия А. Пушкина иП. Вяземского, написавшего об этом и позже – о сценическом ееуспехе: «Ревизор» имел полный успех на сцене: общеевнимание зрителей, – рукоплескания, задушевный иединогласный хохот, вызов автора после двух первыхпредставлений, жадность публики к последовавшимпредставлениям и, что всего важнее, живой отголосок ее,раздававшийся после в повсеместных разговорах, – ни в чем небыло недостатка». Великая комедия, однако, разделила Петербургскуюпублику. Воспоминатели зафиксировали немало безымянныхсуждений вроде: «Как будто есть такой город в России»; «Какне представить хоть одного честного, порядочного человека?»;«Да! нас таких нет!»; «Он зажигатель! Он бунтовщик!»; «Это –невозможность, клевета и фарс». История сохранила и, так сказать, персональные мнения. Николай I, император: «Ну, пьеска! Всем досталось, а мне –более всех!» Кукольник, поэт: «А все- таки это фарс, недостойныйискусства». Канкрин, граф, министр финансов: «Стоило ли ехатьсмотреть эту глупую фарсу». Лажечников, писатель: «Высоко уважаю талант автора„Старосветских помещиков“ и „Бульбы“, но не дам гроша за то,чтобы написать „Ревизора“. Вигель, тайный советник, директор департамента: «Я знаюг. автора „Ревизора“ – это юная Россия, во всей ее наглости ицинизме». Барон Розен, поэт и драматург, гордился тем, что, когдаГоголь, на вечере у Жуковского, в первый раз прочел своего«Ревизора», он «один из всех присутствующих не показал

396Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»автору ни малейшего одобрения и даже ни разу не улыбнулся, исожалел о Пушкине, который увлекся этим оскорбительным дляискусства фарсом и во все время чтения катался от смеха». Амосковские разнотолки сардонически подытожил знаменитыйоригинал граф Федор Толстой – «Американец», заявив, чтоавтор «Ревизора» – враг России и его следует в кандалахотправить в Сибирь… Гоголь с его обостренной мнительностью преувеличивалчисло и значение недобрых отзывов: «Господи боже! –вырвалось у него однажды. – Ну, если бы один, два ругали, ну,и бог с ними, а то все, все»… Его объяли тоска и бессильнаязлость. «Я был сердит и на зрителей, меня не понявших, и насебя самого, бывшего виной тому, что меня не поняли. Мнехотелось убежать от всего». Друзья поддерживали его в беседах и письмах, а в общениидруг с другом вырабатывали тот взгляд на талант Гоголя, коемусуждено было выдержать неподкупный суд времени. Весной1836 года Александра Смирнова получила первый номерпушкинского «Современника», где были напечатаныгоголевские «Коляска» и «Утро делового челоиека», и написалаП. Вяземскому: «…Я его вкушаю с чувством и расстановкой,разом проглотив Чиновников и Коляску Гоголя, смеясь, какредко смеются, а я никогда…» Александра Смирнова непредполагала, что «маленькое сокровище», как назвала онаГоголя в том же письме, скоро найдет ее вдали от родины… А для Гоголя открылась новая полоса жизни – начались егодолгие скитания по белу свету. Гамбург, Бремен, Мюнстер,Аахен, Майнц, Франкфурт, Баден- Баден, Берн, Лозанна,Женева, Ферней, Веве. В. Жуковскому: «…Я принялся за „Мертвые души“, которыхбыло начал в Петербурге. Все начатое я переделал вновь.Обдумал более весь план и теперь веду его спокойно, каклетопись… Если совершу это творение так, как нужно егосовершить, то… какой огромный, какой оригинальный сюжет.Какая разнообразная куча. Вся Русь явится в нем. Это будетпервая моя порядочная вещь, – вещь, которая вознесет мое

397Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»имя…» Александра Смирнова: «В 1837 году я провела зиму вПариже… В конце зимы был Гоголь с приятелем своимДанилевским. Он был у нас раза три один, и. мы ужеобходились с ним как с человеком очень знакомым… Мычитали с восторгом „Вечера на хуторе близ Диканьки“, и онименя так живо перенесли в великолепную Малороссию.Оставив еще в детстве этот край, я с необыкновенным чувствомприслушиваласько всему тому, что его напоминало, а „Вечерана хуторе“ так ею и дышат. С ним тогда я обыкновеннозаводила речь о высоком крыльце и бурьяне, о белых журавляхна красных лапках, которые по вечерам прилетают на кровлюзнакомых хат, о галушках и варениках, о сереньком дымке,который легко струится и выходит из труб каждой хаты; пелаему „ой, не ходы, Грицю, на вечорныцы“. В ту зиму Гоголю хорошо работалось. Переписывалисьнабело глава за главою, роман- поэма приобретала стройность,общее звучание. И вдруг страшное, роковое известие – убитПушкин! Андрей Карамзин – матери: «У Смирновых обедал Гоголь:трогательно и жалко смотреть, как на этого человекаподействовало известие о смерти Пушкина. Он совсем с тех порне свой. Бросил то, что писал, и с тоской думает о возвращениив Петербург, который опустел для него». Гоголь: «Никакой вести хуже нельзя было получить изРоссии. Все наслаждение моей жизни, все мое высшеенаслаждение исчезло вместе с ним. Ничего не предпринимал ябез его совета. Ни одна строка не писалась без того, чтобы я невоображал его перед собою. Что скажет он, что заметит он,чему посмеется, чему изречет неразрушимое и вечноеодобрение свое – вот что меня только занимало и одушевляломои силы… Нынешний труд мой, внушенный им, егосоздание… я не в силах продолжать. Несколько раз принималсяя за перо – и перо падало из рук моих. Невыразимая тоска». Он не поехал в Петербург, вдруг опустевший, направился вРим, надеясь там, в «вечном городе», найти силы для

398Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»продолженья жизни и творчества. Гоголь – Погодину: «Когда я творил, я видел перед собойтолько Пушкина… И теперешний труд мой есть его создание.Он взял с меня клятву, чтобы я писал, и ни одна строчка неписалась без того, чтобы он не являлся в то время очам моим. Ятешил себя мыслью, как будет доволен он, угадывал, что будетнравиться ему, и это было моею высшею и первою наградою.Теперь этой награды впереди нет! Что труд мой? Что теперьжизнь моя? Ты приглашаешь меня ехать к вам. Для чего? Не длятого ли, чтоб повторить вечную участь поэтов на родине?.. Длячего я приеду? Не видал я разве дорогого сборища нашихпросвещенных невежд? Или я не знаю, что такое советник,начиная от титулярных до действительных тайных? Тыпишешь, что все люди, даже холодные, были тронуты этойпотерей. А что эти люди готовы были делать ему при жизни?Разве я не был свидетелем горьких, горьких минут, которыеприходилось чувствовать Пушкину?..» По воспоминаниям русских художников, живших в Риме,Гоголь часто уходил из города, часами лежал на траве, слушаяпение птиц, и, так и не сказав спутникам ни слова,возвращался… С. Т. Аксаков: «Из писем самого Гоголя известно, какимгромовым ударом была для него эта потеря. Гоголь сделалсяболен и духом, и телом. Я прибавлю, что, по моему мнению, онуже никогда не выздоравливал совершенно и что смертьПушкина была одною из причин всех болезненных явлений егодуха, вследствие которых он задавал себе неразрешимыевопросы, на которые великий талант его, изнеможенныйборьбою с направлением отшельника, не мог датьудовлетворительных ответов». «Одною из причин…» Да, были и другие. Как известно,Пушкин, оставивший своему народу и всему человечествубессмертные тома, ценность которых никогда не поддастсяисчислению – так она велика, умер бы со своим семейством сголоду, если б не делал долгов. Только предъявленный после егосмерти суммарный кредиторский счет составил сто тысяч

399Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»рублей. Гоголь приехал в Рим с двумястами франками вкармане, скоро у него не осталось ни гроша. Занять было не укого, друзья- художники сами нищенствовали. Гоголь – Жуковскому: «…Меня страшит мое будущее»., «…Я начинаю верить тому, что прежде считал басней, что писателив наше время могут, умирать с голоду»… Неизвестно, знал ли Гоголь о том, что пушкинские долгибыли по разрешению царя погашены казной, только он былвынужден униженно запросить Жуковского о возможностиполучения казенного же вспомоществования и вскоре получилот монарших щедрот вексель на пять тысяч рублей… Александра Смирнова: «Лето 1837 года я провела в Бадене,и Гоголь приехал не лечиться, но пил по утрам холодную воду вЛихтентальской аллее. Мы встречались почти каждое утро. Онходил или, лучше сказать, бродил один, потому что иногда былна дорожке, а чаще гулял зигзагами по лугу у Стефанибад.Часто он так был задумчив, что я долго, долго его звала;обыкновенно он отказывался со мною гулять, приводя самыестранные причины. Его, кроме Карамзина, из русских никто незнал, и один господин высшего круга мне сказал, встретив меняс ним: „Вы гуляете с каким- то Гоголем, человеком оченьдурного тона“… Гоголь был нездоров и физически. У него издавна неладилось с желудком и кишечником, он, быть может, страдал,говоря по- современному, колитом, гастритом, язвеннойболезнью или комплексом хронических болячек, связанных сплохим питанием, индивидуальной природной организациейпсихики, истощением нервной системы. Силы его подрывалбеспрерывный и тяжкий труд. Не дошедшие до нас юношескиеповести, трагедии, стихи, сатиры, потом «Италия», «ГанцКюхельгартен», «Басаврюк», «Учитель», «Женщина»,«Страшный кабан», «Гетьман», «Вечера на хуторе…»,«Альфред», исторические сочинения, «Миргород», «Арабески»,«Коляска», «Нос», «Утро делового человека», «Шинель»,«Тяжба», отрывок «Лакейская», «Владимир 3- ей степени»,другие неоконченные пьесы и драмы, первая редакция «Тараса

400Владимир Алексеевич Чивилихин: «Память (Книга первая)»Бульбы», «Женитьба», «Ревизор». Попутно совсем этим –трудные статьи, длинные письма, разнообразные встречи изнакомства, лекции с профессорской кафедры и, наконец,«Мертвые души», которые уже просились в свет первымиглавами… Александра Смирнова: «В июне месяце он вдруг предложилсобраться и объявил, что пишет роман „Мертвые Души“ и хочетпрочесть нам две первые главы. Андрей Карамзин, граф ЛевСологуб, В. П. Платонов и нас двое условились собраться всемь часов вечера. День был знойный. Около седьмого часа мысели кругом стола. Гоголь взошел, говоря, что будет гроза, чтоон это чувствует, но несмотря на это вытащил из карманатетрадку в четверть листа и начал первую главу. Надобно былозатворить окна. Хлынул такой дождь, какого никто не запомнил.В одну минуту пейзаж переменился: с гор полились потоки,против нашего дома образовалась каскада с пригорка, а мутнаяМур бесилась, рвалась из берегов. Гоголь посматривал сквозьстекла и сперва казался смущенным, но потом успокоился ипродолжал чтение. Мы были в восторге, хотя было что- тостранное (разрядка моя. – В. Ч.) в душе каждого из нас». Однажды они съездили из Бадена в Страсбург. Узнаменитого собора он быстро скопировал на бумагу сложныеорнаменты над готическими колоннами. – Как хорошо вы рисуете! – воскликнула она. – А вы этого и не знали? – спросил Гоголь. Вскоре он принес ей изящный, сделанный тонким перомэскиз части собора. Она залюбовалась им, но Гоголь сказал, чтонарисует для нее что- нибудь получше этого, и разорвал лист намелкие клочки… В Баден- Бадене Гоголя снова настигло безденежье. «Ясовсем прожился», – пишет он в июле одному петербургскомудругу и просит взаймы полторы тысячи в надежде на новую«крупную вещь», которую он собрался печатать в началеследующего года. Александра Смирнова: «В половине августа мы оставилиБаден- Баден, и Гоголь с другими русскими проводил нас до