Казахские рассказы

ittf> 0 (v.*4>J V It) • Казахские рассказы

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА В настоящий сборник включены лучшие произведения казахских писателей разных поколений, основоположников казахской советской литературы: выдающихся поэтов и прозаиков — Сакена Сейфуллнна, Беймбета Майлнна, Ильяса Джансугурова, Мухтара Ауэзова, Габита Мусрепова, Сабита Муканова; молодых писателей республики — Та хави Ахтанова. Саттара Ерубаева, Мукана Иманжанова и других. Разнообразные по тематике и сгэжету, рассказы ярко я полно отра­ жают созидательную жизнь казахского народа, его самобытный ха­ рактер. Рассказы публикуются в улучшенных переводах, многие пе­ реведены на русский язык впервые.

Сакеи (Садуакас) Сейфуллин ХАМИТ ВСТРЕЧАЕТ БАНДИТА Стояла осень тысяча девятьсот двадцать первого го­ да. В уезде, где работал Хамит, шныряли бандиты. Не­ большие шайки в два-три человека, вооруженные винтов­ ками, револьверами, шашками, иногда и бомбами, броди­ ли по уезду, как волки, потерявшие своих волчат, дерлр в постоянном страхе мирное население. Совсем недавно в уезде гремели ожесточенные бои с колчаковцами. Тре­ вожно жилось людям по деревням и аулам. Противник то отступал под ударами Красной Армии, то снова на­ ступал и когда, наконец, окончательно был разбит и про­ гнан, люди вздохнули свободно. Но ненадолго, бандиты снова лишили уезд спокойного сна. Шайки, стремительные, как ветер, появлялись сегодня здесь, завтра там. Ночью, либо ранним утром, они вры­ вались в аулы, пугая женщин и детей, как бешеные вол­ ки. Заслышав стрельбу и дикие возгласы, жители в страхе поминали бога и готовы были отречься не только от своего скарба, но и от собственной души. Бандиты отбирали луч­ ших коней и дорогую одежду. Попавшихся под руку муж­ чин они избивали прикладами до полусмерти, требуя вы­ дать спрятанные ружья и патроны. Они глумились над женщинами, убивали детей. Прослышав о появлении милиционера в ауле, бандиты подкарауливали его, хватали ночью неожиданно и отби­ рали оружие. Охотились за коммунистами, за председа­ телями волостных исполкомов, за всеми, кто помогал со­ ветской власти. Тех, кто пытался сопротивляться, рубили шашками на куски, до неузнаваемости уродовали трупы.

Скрываясь в лесах, не имея постоянных квартир и сто­ янок, они заранее намечали жертвы, громили казахские аулы и русские поселки, носились с места на место, как взбесившийся вихрь, и всегда ускользали от расплаты. Их друзьями и вдохновителями были зажиточные мужи­ ки, кулачье, недовольные советской властью за продраз­ верстку. Тайную помощь оказывали им казахские баи. II Хамит проснулся, как всегда, в восемь часов утра, вскочил с постели и подбежал к окну. Ночью прошел осен­ ний прохладный дождь, и солнце сияло особенно ярко и радостно. Ясное утро всегда радовало сердце Хамита, создавало бодрое настроение на весь день. Он умылся хо­ лодной водой до пояса, смочил бритую голову и, подойдя к зеркалу, начал утираться полотенцем. Накануне он до­ поздна засиделся над бумагами и, кажется, плохо вы­ спался — в зеркале видны красные утомленные глаза. «Не беда, пройдет»,— подумал Хамит и, откинув голову назад, напружинив круглую грудь, начал, как беркут, крутить головой во все стороны и бить ребром ладони по набух­ шим мускулам. Он с детства любил гимнастику и даже в ауле, не стыдясь старших, делал по утрам зарядку. Привыкнув к ритмичным, размеренным движениям, его тело требовало всякого проявления силы: скачков, жимов, рывков. Од­ нажды в Омске, в городском парке он увидел, как борол­ ся его знаменитый земляк Хажи Мукан. Хамит познако­ мился с ним, сблизился и, видя непомерную силу Хажи Мукана, стал еще усерднее, ожесточеннее заниматься гимнастикой. Если в его квартире стояло большое зер­ кало и в комнате никого не было, Хамит раздевался до пояса и, делая трудные упражнения, смотрел, как напря­ гаются мышцы на руках, на груди. Он любовался своим телом, каждый играющий мускул радовал его сердце. Хамит только что окончил зарядку, когда открылась дверь и хозяйка квартиры, черноволосая татарка, пригла­ сила его к чаю. Не успел он допить первый стакан, как в комнату торопливо вошел рассыльный Политбюро и ска- — Вас срочно вызывает начальник! Вероятно, что-то случилось. Хамит служил в Полит-

бюро, аккуратно являлся на занятия. Из дому,.его вызы­ вали только в исключительных, весьма важных случаях. Оставив чаепитие, он поспешно оделся и заторопился на вызов. Начальник Политбюро, высокий, худощавый и белоку­ рый латыш в военной форме, пригласил Хамита к себе в кабинет и показал ему одно из срочных писем, получен­ ных с утренйей почтой. — Придется, Хамит, тебе самому поехать. Переодень­ ся в одежду простого казаха и держи нос по ветру, поста­ райся разузнать все. Главное, действуй как можно по­ быстрее. Мы пошлем еще одного верного человека в по­ селок Чиили. Он будет держать с тобой связь. А план действий — как мы с тобой договорились. Таков был приказ начальника. — А от самого Сейсембаева есть известия? — поинте­ ресовался Хамит. — Нет, пока что он ничего не сообщал,— ответил на­ чальник. Ш Инструктор уездного исполкома Сейсембаев поехал в Борлыкульскую волость с заданием расследовать беспо­ рядки в волостном исполкоме. На обратном пути Сейсем­ баев остановился на ночлег в ауле хромого Акана, извест­ ного, богатого в прежние времена бая. Поздним вечером, когда сам Акан, инструктор Сейсембаев и еще несколько почетных гостей расположились ужинать вокруг большого блюда с горячей, только что сваренной бараниной, откры­ лась дверь и вошел Кудре — знаменитый бандит, шны­ рявший по Борлыкульской волости. По словам знавших его казахов, он отличался огромной силой и бесстраши­ ем — не боялся наставленной в упор винтовки. Людей убивал безжалостно, как щенят, виноватых и безвинных. И вот, этот самый Кудре, отчаянный головорез, один-оди- нешенек явился в аул и вошел в дом самого хозяина аула, хромого Акана. Он остановился у порога и, легонько помахивая ре­ вольвером, произнес: — А ну, кто из вас инструктор исполкома? Выходи во двор на минутку! Сейсембаев громко заплакал, прячась, упал за спину Акана и стал умолять о защите. Хромой Акан спас его от

смерти: он уговорил Кудре не трогать инструктора. Воз­ можно, что Сейсембаев, отделавшись испугом, постарался бы не оглашать всей этой картины, но кто-то тайно сооб­ щил о позорном событии в Политбюро. И нот теперь выследить знаменитого бандита, разуз нать все его связи с аульными богачами и поймать его Политбюро направило Хамита. Ни русский и ни латыш, а только казах мог собрать нужные сведения о Кудре, только казах мог останавливаться в аулах, говорить с людьми, не вызывая подозрений, учитывать каждый жест, запоминать каждое случайно оброненное слово. В сопровождении пяти русских товарищей Хамит от правился в путь по большой столбовой дороге на Акмо­ линск. Не доезжая поселка Чиили, отряд остановился, чтобы разработать план операции, договориться о роли каждого и о связи друг с другом. Распределив обязан­ ности, Хамит оставил товарищей и поехал один, вскоре сбернув на дорогу в ближайший казахский аул. Одетый, как простой казах, в мерлушковый малахай, ой ехал верхом на сытом, выхоленном светло-буром же­ ребце. Несмотря на плохую одежду, он все-таки обращал на себя внимание — высокий, стройный, широкоплечий и молодой джигит. У него был прямой нос, большие, чуть запавшие карие глаза. Бороду и усы Хамит не любил, сбривал. Красивый, крепко сбитый, он мерно покачивался в седле и зоркими глазами посматривал вокруг. Если бы он сжал свои железные кулаки, похожие на когти беркута, и, грозно зарычав, кинулся бы на врага — у того душа уш­ ла бы в пятки!.. Первую ночь он провел в казахском ауле. В осторож­ ной беседе он пытался завести разговор о бандитах, но ничего путного не добился ни от хозяина дома, ни от аульных джигитов. Утром поехал дальше. К вечеру добрался до аула хромого Акана и здесь узнал, что банды, которые хозяйничали поблизости, ушли в аулы, граничащие с Акмолинским уездом. Хамит направился в ту сторону. IV Он ехал в густом лесу по старой заброшенной дороге. День стоял ясный и теплый, в просвете между вершинами деревьев виднелось безоблачное голубое небо. У края до-

роги высились тонкоствольные сосны, белые березы, из­ редка попадался стройный тополь, ронявший желтые осенние листья. Хамит ехал один, зорко оглядывая густую чащу, слов­ но пастух, проверяющий сохранность своего табуна. Из­ редка встречались просеки и широкие поляны с поблекши­ ми травами. Кое-где стояли скирды сена. Местами попа­ дались казахские зимовки, вокруг них пасся скот, и вдали виднелись войлочные кибитки. Поляны, весной такие травянистые и радужные от цветов, похожие на драгоценные шелковые ковры, теперь поблекли и потеряли свою чарующую прелесть. Повсюду тишина и осенняя грустная неподвижность. Не слышно больше жаворонка, совсем недавно кружившегося наЛ цветистыми полянами со звонкой песней о красоте цветов и душистых трав. Птицы уже не порхают с ветки на вет­ ку, молчат животные, не слышно и людских голосов, т а ­ ких радостных в летнюю пору, когда пьянит воздух сво­ им ароматом. Полинявшие, увядающие луга, степи и деревья с жел­ теющими листьями стояли в глубоком молчании, греясь в лучах косого осеннего солнца, словно доживая последние дни. Если летняя пора похожа « а стремительную, радостно волнующую симфонию, исполняемую многоголосым, мощ­ ным ансамблем, то грустная осень напоминает отдален­ ную мелодию, игру одинокой скрипки или тонкострунного кобыза... Стоял полдень. Светло-бурый конь шел малой рысью, мотая головой под шаг. Изредка среди деревьев мелькала тень очумело вскочившего зайца, с шумным хлопаньем крыльев из-под самых копыт лошади вспархивала лесная птица. Конь беспокойно фыркал и вразброд водил насто­ роженными ушами. Это не нравилось Хамиту. «Часто фыркает, значит, опасность чует>,— с тревогой думал он. От вида увядающей природы Хамиту взгрустнулось. Он вспомнил свой далекий аул в степи, на юге Акмолин­ ского уезда, вспомнил родную мать, и сердце наполни­ лось тоской и нежностью к ней. Когда в прошлом году он приехал домой, мать плакала, обнимая его. А он сме­ ялся и говорил ей в утешение: Что ты, апа, не надо плакать! Ведь я не девчонка, правда? — и мягко высвободился из ее рук.

«Эх, зачем я так сделал. Надо было покрепче прижать­ ся к ней и подольше не выпускать из своих объятии. Ведь она моя единственная, дорогая мама,— пожалел Хамит на мгновение и тотчас начал оправдывать себя.— Нельзя было поступить иначе. Какой же я джигит, если распущу слезы вместе с матерью, слабой женщиной? После моего отъезда она вспоминала бы о печали сына, глаза ее ни­ когда бы не высыхали от слез, и страдания от разлуки со мной стали бы еще больнее и горше». Он погрузился в воспоминания, но в этот момент конь вздрогнул и повернул голову вправо, кося настороженным фиолетовым глазом. Хамит огляделся. Из густой чащи леса показался всадник на сером под­ жаром коне. Судя по одежде, это был русский, вероятно, работник лесной охраны. Хамиту уже надоело лесное одиночество, и он, обрадо­ вавшись случайной встрече, дернул повод вправо, направ­ ляясь к всаднику. Они поздоровались: Хамит — по-казах­ ски, встречный всадник — по-русски. Тогда Хамит тоже стал говорить по-русски, намеренно коверкая слова: — Э! Куда пошел, знаком? — Лесничество Лисий бор,— ответил русский. — Твоя нашальник?— опять спросил Хамит, тыча в него пальцем. — Лесник,— ответил тот. — A-а, нашальник, караул. Жаксы! Кое-как переговорив, поехали вместе. Оказалось, что едут они в одном направлении. Леснику было лет три­ дцать, не больше. Огромный, широкоплечий, одетый в чер­ ную шинель, обутый в сапоги на толстой подошве, он при­ вычно, как-то подчеркнуто по-казахски сидел на коне. Тонким прутиком поглаживал по крупу коня, подгоняя его. «Этот русский очень смахивает на казаха»,— подумал Хамит. Всадники двигались не спеша, перекидываясь словами, в мирной беседе коротая время. Ехали рядом, седло к сед­ лу. Вблизи, насколько хватал глаз, не было человеческого жилья. Хамит зорко приглядывался к окружающему, за ­ поминая местность, стараясь удержать в памяти перелески, поляны, овраги. Он не заметил, как выехал вперед, залюбовавшись багряно-красными листьями тополей. И вдруг конь под 10

ним шарахнулся в сторону. Хамит рывком обернулся. Одной рукой лесник крепко держал повод его коня, в дру­ гой его руке поблескивал наган, направленный на негр в упор. Хамит опешил, растерялся, не зная, что делать. — Ой, што такой! Нашальник1 — крикнул он. У Хамита не было оружия: он оставил его у товари­ щей, поехавших в Чиили. Он оцепенел, увидев перед собой дуло нагана, перекошенное лютой злобой лицо и злые, змеиные глаза лесника. — Слезай с коня! Быстро, не то застрелю! — вскричал тот на чистом казахском языке. Тысячи всяких мыслей, предположений пронеслись в голове Хамита. — Слезай,— повторил лесник. «Бандит? Грабитель? Что он сделает дальше?» — тре­ вожно думал Хамит, слезая с коня. Лесник отвел его коня на несколько шагов в сторону и остановился. — Раздевайся! — крикнул он Хамиту, не опуская на­ гана. Пошатываясь, как пьяный, Хамит снял верхний чек­ мень, снял полушубок и остался в одном бешмете. — Все, все снимай! — приказывал лесник, по-прежне­ му целясь в Хамита.— Бешмет и сапоги тоже! Хамит медленно опустился на землю и ленивыми дви­ жениями начал стягивать тяжелые казахские сапоги. Ски­ нул один сапог, скинул другой... Потом так же медленно снял с головы малахай и бросил его на землю. А мысли, одна стремительнее другой, проносились в его голове. «Ай, черт возьми, неужели я погиб! Если это простой конокрад, которому понравился мой конь, так почему он не уезжает, а требует еще одежду? Он раздевает меня и хочет захва­ тить мою одежду чистой, не запачканной в крови. Это прожженный бандит, несомненно, из тех, что расстрели­ вают жертву, раздев ее предварительно. Эх, разиня! Ин­ тересно, он нарочно выследил меня или случайно встре­ тил? Как я оплошал! Надо же было отправиться без ору­ жия да еще вступать в разговор. Доверился такому дья­ волу... Но он без шайки, он один. И я тоже один! Правда, у него наган. Но лучше умереть львом, чем трусливым зай ­ цем!» Скинув сапоги, он поднялся и, шатаясь, как вконен обессилевший человек, пошел вперед, к бандиту, расстеги-

' вая на ходу пуговицы, бешмета. Тот сидел на лошади, обернувшись в сторону Хамита и не опуская нагана. Рас­ стегнув бешмет, Хамит снял его и, делая вид, что протяги­ вает одежду бандиту, шагнул к нему еще ближе. Босой, в одном жилете поверх рубашки, он присел, напрягая стальные мышцы, и барсом метнулся на противника. Грохнул выстрел. «М им о!»— успел подумать Хамит и цепко ухватился за дуло нагана. Бандит рванулся, но тщетно: Хамит слов­ но прирос к оружию и обеими руками тянул его к себе, стараясь вырвать. Защищаясь, тот вынужден был отпус­ тить повод. Противники упали с лошади на землю. Ру­ коять нагана оставалась в крепкой руке врага, а дуло глядело на Хамита. Первый выстрел мог стать для него роковым. Но бандит не мог выстрелить: его палец окаме­ нел от напряжения в кольце курка. Чтобы выстрелить, он должен дотянуться пальцем до спускового крючка, а для этого надо расслабить мышцы. Но тогда наган ока­ жется в руках Хамита, который ни на мгновение не от­ пускал дула, вертел его из стороны в сторону, стараясь вырвать оружие из рук врага. Лошади, всхрапнув, несколько мгновений испуганно смотрели на людей, но потом, чувствуя свободу, разбре­ лись, пощипывая траву. Густой лес молчал, ни одной живой души не было поблизости. Два врага, как два разъяренных тигра, с налившимися кровью глазами боролись за оружие. Оба понимали, что одному из них придется умереть сегодня, и обоим хотелось остаться в живых. Они яростно избивали друг друга, куса­ лись, царапались, намертво прикованные к нагану обеи­ ми руками. Изловчившись, Хамит присел и, подняв на своих пле­ чах врага, швырнул его на землю. Но тот не выпустил на­ гана и вцепился зубами в локоть Хамита. Хамит ударил его по скуле, высвободил руку и, схватив с головы банди­ та ушанку, отшвырнул ее прочь. Бандит, крякнув, поднялся на ноги вместе с вцепив­ шимся в него Хамитом. Он качнулся вправо, влево,^ словно набирая силу, могуче приподнял его и с большой силой бросил наземь. Хамит ударился спиной, но тут же ловко поднялся на ноги, не дав врагу возможности оказаться сверху. . Они дрались на поляне в смертельной схватке. Исца- 12

рапанные и окровавленные падали на траву и снова вста­ вали в синяках и кровоподтеках. Одежда, разорванная в клочья, висела на’ них длинными лентами. Хамит казался мальчиком рядом с великаном-банои- том, похожим на страшилище с жилистыми руками и ши­ рокими, как лопата, ладонями. Он хищно грыз тело Хами­ та огромными желтыми, как у лошади, зубами. Одетый в шинель, сам он был защищен от укусов. Собравшись с силами, Хамит снова подмял противника под себя и свободной рукой начал его душить. Бандит вы­ рывался, бил ногами землю, как огромное животное, не­ сколько раз ударил головой в лицо Хамита. Тогда Хамит вцепился зубами в ухо врага и начал рвать его, как гон­ чая, схватившая волка. Бандит метался под ним, рычал и ревел, как загнанный зверь и, выбрав момент, ударил Хамита локтем по глазам. Хамит выплюнул изо рта кло­ чок откушенного уха, бандит громко застонал и невольно схватился за голову. Вражеская рука ослабела, и Хамит, почувствовав это, мгновенно выхватил наган и отбросил его в сторону. Теперь они схватились друг за друга обеими руками и с новой силой продолжали борьбу. Наган лежал в не­ скольких шагах, и все усилия врагов были направлены на то, чтобы вырваться и первому добежать до оружия. З а ­ литые кровью, они походили на резаков с городской бойни. Хамит надеялся на свою выносливость, бандит — на силу своего удара. В стороне от кровавой схватки мирно пасутся лошади. В одном месте лежит одежда Хамита, в другом — ушанка бандита. Чуть поодаль валяется наган. И ни одной жи­ вой души вокруг — ни доброй, которая пришла бы на по­ мощь Хамиту, ни злой, которая помогла бы бандиту. Мол­ чит тихий, безлюдный лес, молчит синее небо... Хамит решил в последний раз применить свой глав­ ный козырь— ловкость. Он долго защищался, не пытаясь нападать, и тем самым накапливая силы. И вдруг, нео­ жиданно схватив врага за ноги, он собрал последние силы, приподнял его и стремительным рывком бросил на землю. Руки бандита сорвались, разжались, и Хамит тотчас бро­ сился к нагану. Не останавливаясь, помня, что бандит мог подняться и бежать следом, Хамит, к ак на джигитовке, на бегу подхватил наган и пробежал дальше. Обернувшись, он вскинул оружие и увидел врага неподалеку в странной

позе: пригнувшись, бандит сунул руку за пазуху, выхва­ тил маленький браунинг и быстро зарядил его. Хамит прицелился дрожащими от усталости руками, но бандит выстрелил первым. Хамит вздрогнул, ему показалось, что в плечо его ткну­ ли горячим шилом. Он нажал курок, выстрелил и промах­ нулся. Помня, что браунинг поражает на коротком рас­ стоянии, Хамит отбежал подальше, укрылся за стволом березы и начал тщательно целиться. Бандит смело под­ нялся навстречу, но Хамит выстрелил — и он упал. Хамит пересчитал патроны — оставалось четыре. Он увидел, как враг его, невредимый, прыжками побе­ жал к своей лошади. Тогда Хамит, не надеясь на оружие, побежал к своей, которая паслась в некотором отдалении. В это мгновение он услышал за спиной конский топот, обернулся и увидел, что бандит бесстрашно гонит коня прямо на него. Хамит поднял наган и стал ждать прибли­ жения врага, чтобы выстрелить в упор, наверняка. Бандит круто повернул и скрылся в густой чаще леса. Хамит поймал свою лошадь, оделся, увидев валявшую­ ся ушанку бандита, поднял ее и спрятал за пазуху. День клонился к вечеру. Стало холоднее. Заходящее солнце окрасило багрянцем вершины деревьев. Мертвая тишина стояла в лесу. Схватку врагов видели только лес, земля да синее небо... Поставив наган на предохранитель, часто оглядываясь по сторонам и прислушиваясь. Хамит погнал коня крупной рысью вперед. Он знал, что в пяти-шести верстах должен быть аулсовет Борлыкульской волости. Он ехал, остывая после схватки и думая, что по опи­ саниям это был не кто иной, как знаменитый бандит Куд- ре. «Силач, высокого роста, широкоплечий... В Политбюро не было фотографии этой собаки, вот потому и не узнал его сразу. Какой я еще глупый, — подумал он раздоса- дованно,— такую оплошность допустил!» — Ж аль! — сказал он громко.— Очень жаль! Светло-бурый конь бежал, пофыркивая и прося повода. Хамит вытер окровавленные руки о его гриву. «Позор! Какой же я силач, если не мог одолеть одного бандита!..» Он до боли сжал исцарапанные и искусанные кулаки и скрипнул зубами от досады. В этот момент он походил

на беркута, только что победившего в единоборстве матё­ рого волка... Хамит вспомнил Хажи Мукана, степного богатыря, по­ беждавшего борцов с мировым именем. «Мартынов, Поддубный, Гане-Габан, Казбек-Гора,— подумал Хамит, вспоминая силачей.— Хажи Мукан са­ мый сильный!» Оглянувшись по сторонам, он зычно, победно крикнул: — Э-гей! Хажи Мука-ан! Победа наша!

UAMHTIllllt ШУГИ Мы выехали из аула в полдень. В небе тянулся длин­ ный караван легких облаков. Их гнало к югу, и они стре­ мительно уходили, оставляя за собой чисто выметенную голубизну. Солнце пробивалось сквозь облака, но мягкие трепетные лучи почти не грели, порывистый северный ве­ тер пронизывал резким холодом, не давая путникам за быть, что подоспели последние дни сентября. Мы едем вдвоем. Подо мной гнедой быстроходный конь, но седло на нем довольно поношенное, старое — на таком седле разве толь­ ко скупому толстому баю мгелей но объезжать свои вла­ дения. На мне стеганое купи. Эту куртку из верблюжьей шерсти я выпросил у хозяина того дома, где мы накануне заночевали. Под мышкой дыра, туда проникает холод. Спутнику моему — лет тридцать пять, он из местных жи­ телей. На его темном рябом лице торчат реденькие усы и борода. Лукавые смешинки все время играют в круглых черных глазах. О, на вид это человек разговорчивый. Он восседает на замызганном светло-кбричневом мерине. Ес­ ли этого конягу хоть на миг перестать подстегивать, он начинает отставать. В спину нам беспрестанно дует ветер. Мы отъехали от аула верст пятнадцать. На летних пастбищах вся трава давно съедена скотом, и теперь из- под копыт лошадей взвивается пыль, образуя позади нас густую завесу. Мертво, пустынно. Лишь изредка покажет­ ся на болоте стая диких гусей или уток, прошелестит тревожно крыльями в воздухе, и снова — тишина. Аулы давно откочевали. |Г.

Там где стояли юрты, между глиняными очагами ва­ ляются’желтые кости, тряпки, всякая рухлядь. На обгло­ данных трупах павшего скота неподвижно сидят орлы и вороны. Сколько не едем, все кажется, будто мы совсем неда­ леко подвинулись и не будет конца ни джайляу1, ни этим одиноким глиняным очагам. Дорога уже наскучила. Меня растрясло, я согрелся, даже на лбу выступили капли пота. Мой спутник ерзает в седле, ежеминутно оборачивает­ ся. чтобы подстегнуть камчой ленивого мерина. Видимо, и он умаялся замахиваться плетью, упарился, так как снял тымак2 и привязал его за тесьму к поясу. Поправив на голове тюбетейку, он ударил каблуками коня и, по­ равнявшись со мной, сказал: — Эй, зачем забираешь влево! Держи правее, туда, где сядет солнце. — Да ведь ты все время отстаешь, дядя, а я не знаю дороги, вот и заворачиваю,— стал я оправдываться. — Пусть бы его мор взял, пусть бы пуля сразила, проклятого,— никак не хочет идти вперед, топчется на К® Теперь мы ехали рядом. Спутнику надоело ругаться, гнев его утих, он сказал уже спокойно: — То озеро, что виднеется впереди, называется Камы- сакты. Мы поедем левее, перевалим через бугорок. Ви­ дишь его? Вон там! И спустимся в равнину. Оттуда по­ падем к памятнику Шуги, а потом — прямо на старую столбовую дорогу... Так завязался разговор. Я очень обрадовался. Хоть немного рассеялись мои тяжелые мысли, внимание от­ влеклось. Я жестоко страдал от непривычной долгой тряс­ ки верхом. Чтобы как-то сократить время, я давно бы за ­ говорил, но, не зная своего спутника, молчал. К тому же у меня давняя привычка: люблю слушать чужие расска­ зы, но не очень словоохотлив сам. Мой спутник, хоть он покамест сказал всего только не­ сколько беглых слов о дороге, показался мне общитель­ ным человеком, и я мечтал, что он не будет скупиться на рассказы. Томясь невольным молчанием, я вспомнил, что ' Д ж а й л я у —летнее пастбище. Т ы м а к — меховая шапка.

он упомянул о памятнике Шуги, и, чтобы как-нибудь рас­ шевелить его, спросил: — Что это за памятник Шуги, горы так называются, что ли? — Горы? Нет, что ты! Это просто холмик... бугор...— ответил спутник и снова стал понукать своего мерина, зас­ тавляя его идти бок о бок с моим. — Да ты, верно, ничего не знаешь, не слышал о па­ мятнике Шуги? — спросил он удивленно. — Я в этих краях впервые, откуда же мне знать? — О, верно, верно, ведь ты еще совсем молод. А ведь было время, когда каждый джигит знал, кто это Шуга. О Шуга, Шуга! Слова спутника разожгли мое любопытство, и я стал просить его рассказать мне все подробнее. Он не стал отказываться. Подстегнув еще раз лошадь, подобрал болтающиеся полы одежды, выплюнул расже- ванный насыбай. Теперь он был готов. — Было это давно. Ты послушай... И начал свою историю. II Запомни: аул, откуда ты выехал сегодня, называется Ерке. И дальше вдоль речки будут попадаться аулы — полтораста или двести семейств из того же самого рода. Зимуют они врозь, но летом все съезжаются на одно джайляу. Доберемся до озера Кэмысакты, и ты увидишь сам, ч.то вокруг него много заливчиков. В августе и наш аул направлялся сюда, и около каждого заливчика стави­ ли четыре-пять юрт... То была веселая пора моей жизни... Сколько раз на том вон холмике, на тех лугах играли мы в альчики... toi;- да я был еще ребенком. И эта местность куда к осени всегда приходил наш аул, хороша, и летние пастбища, которые раньше назывались Таргыл-Угиз-Сойган, а те­ перь — Шуга или памятник Шуги... Ты сам увидишь, как там красиво — как блестит озеро, как зелено в ложбинах. А земля? Золото, а не земля... Ну, слушай... У меня был родственник, его звали Бер- кимбай. Богатый ли? Раньше-то он был богат, но захоте­ лось ему стать волостным управителем и, тягаясь за долж- 18

ность, он разорился. Но не о нем речь... У этого Берким- бая моего родственника, был дядя его отца по материн­ ской линии — Есимбек. Вот это был богач, самый знатный из Жаппасова рода. Из уважения Беркимбай отводил ему самое лучшее место в Угиз-Сойгане. Н о никто не роп­ тал: весь аул почитал Бсимбека, славя его радушие и гостеприимство. Счастливый человек был этот Есимбек. Он был богат скотом, он был богат детьми. Четверо сыно­ вей и все, как один, крепкие и сильные, один краше дру­ гого. А Среди четырех этих дубов-сыновей подрастала дочь Шуга. Вот была красавица! Кожа, как персик, глаза чер­ ные, тонкая, стройная. Взгляда не оторвешь. И была она не только красива, но и умна. Нет, никто не назвал бы ее болтливой или хохотуньей, она мало с кем заговарива­ ла. Пройдет, бывало, гордо, даже не посмотрит. Такой теперь не найти во всей степи. Если и попадется иногда миловидная, даже приятная лицом, то, как посмотришь,— аллах праведный,— липнет к каждому встречному, стре­ кочет, как сорока. Нет, теперь совсем не те девушки, что раньше... Времена, видно, другие... Придумали учить женщин грамоте, а для чего? Шуга, правда, была не сильна в чтении и письме, а все-таки ее не променяешь и на десяток теперешних грамотеек. Мне шел как раз двадцатый го®. Базарбай, мой млад­ ший брат,— он умер в прошлом году — пас тогда баранов у Бсимбека. Ловкий и смелый, нравился он Есимбеку, и благодаря этому я бывал часто в юрте хозяина, торчал там днем и вечером, и мне никто не ставил этого в упрек. F\" - Сколько лет было тогда Шуге? Память подсказывает мне, что лет шестнадцать. Молодых парней тянуло в аул Бсимбека, как пчел на цветущий луг. Они кружили и кру­ жили около юрты Бсимбека, а кто посмелее — пытался перекинуться с Шугой хоть словом. Базарбай, брат мой, не раз носил письма. Но она на них не отвечала. Джиги­ ты, печалясь и сердясь на «ее, говорили: — Очень уж горда байская дочь. Ох, как мнит о себе... В нашем ауле жил мой родственник Карим. Парень он был глуповатый, безответный, и мы не р аз потешались над ним, высмеивая его пылкую любовь к дочери бая. Как-то нам попалось письмо, которое он накорябал Шуге. На диво нам, оно было вроде песни. Стой как же оно начиналось?.. Ага, вот:

Я с базара привез домой поясок, Хоть хорош он, хоть плох —то мой поясок. Много месяцев я тебя не видал. И теперь мне постыл тугой поясок.1 Ох, и хохотали же мы, ох, и смеялись. И решили сыг­ рать шутку с незадачливым Каримом. Взяли, да и напи­ сали ему от имени Шуги, что она отличает его перед дру­ гими. Карим взлетел бы в поднебесье, да на беду крылья коротки. 'А написали мы ему вот что: Знатей древний твой род, велика казна, Только душу мою не купит она. Навеки забуду я мир земной, Если скажут, что стать твоею должна. Ты ведь не знаешь, что за век тогда был! Едва родится у бая дочь, еще лежит она в печенках, а уже бай ищет ей жениха и берет за нее калым. А Шугу отец до шестнад­ цати лет не выдавал замуж. Был ли поблизости хоть один мырза, который бы не сватался?.. Добивались ее сыновья соседних баев. Д аж е из дальних аулов, откуда пути сюда не один день, приезжали джигиты, красуясь на горячих скакунах. Никто не получил руки девушки. Старухи уже перешептывались, опасаясь, что если Есимбек будет и дальше так медлить, устраивая судьбу и счастье своей до­ чери, то запоздает и не найдет ей хорошего жениха. Пустяки все эти пересуды и страхи, ибо случается толь­ ко то, что предначертано судьбой... Много времени спустя мы узнали, для кого Есимбек берег свою Шугу. Он и его друг Калий, будучи молодыми, дали обет, что если у одно­ го будет дочь, а у другого сын, то они породнятся. Есим­ бек ждал, когда подрастет сын Калия. ш У озера Камысакты мы немножко размяли ноги, дали передохнуть лошадям, подтянули седла. Когда двину­ лись дальше, мой спутник продолжал прерванный рас­ сказ: — Как приходит, бывало, весна, мы торопимся закон­ чить с посевами и скорее перебраться на джайляу. В тот год, в последние дни мая, я уже полной грудью вдохнул 1 Перевод стихов В. Антонова.

сладкий запах горных лугов. Дожди в ту весну перепада­ ли часто, и трава устлала джайляу ровно, как зеленое покрывало. Мы веселимся и ждем с нетерпением, когда прикочуют жаппасовцы. Не один, так другой опросит: «Что же не едет Есимбек? Пора Есимбеку приехать». Однажды я вернулся с игр только поутру — ночь про­ мелькнула как одна минута — и лег спать. Спал я, навер­ но, очень крепко, потому что мать долго тормошила и трясла меня, пока наконец добудилась. — Проснешься ли ты? Жаппасовцы прикочевали, ставят юрты. Лежебока! Ведь я уже сбегала, повидала нашего Базарбая... Меня, как ветром, сдуло с кошмы. Я выбежал на ули­ цу. Время подходило к завтраку. Оправа, на берегу озера, рядами стояли юрты жаппасовцев. Они были легкие, не­ большие, казалось, порывом ветра опрокинет их в воду. Суета, движение, шум. З а овцами, верблюдами, кобыли­ цами не видать земли. Но я побежал прямо к аулу. Там, оказывается, уже собрались все. Барашек зарезан, в ка­ зане булькает вода. В главной юрте Есимбека собрались гости, пьют кумыс, шумят, веселятся. Я обошел все юрты, всюду заглянул, пока не встретил Шугу. Глаз нельзя от нее оторвать. Красота девушки ослепляла, обжигала, как огонь. Ее белое платье было расшито по краям, а поверх него был надет камзол из красного плюша, разукрашен­ ный затейливыми застежками, на голове лисья шапочка с перьями филина. В таком наряде я видел ее впервые, и она показалась мне лучше, чем всегда. Вся так и свер­ кала, как золотая монета на солнце. — Не очень-то ты торопишься повидать меня,— ска­ зала она, посмеиваясь. Зачарованный ее красотой, я почти онемел, не знал, что и отвечать. — Кто это? — вдруг спросила девушка, с интересом заглядывая через мое плечо. Я оглянулся — вижу два молодых казаха привязыва­ ют лошадей. Хотя один из них был одет, как одеваются русские, я тотчас узнал его: — Да это же Абдрахман! — Абдрахман! А кто это? — Не знаешь? Сын Казакпая. Ах, этот... Он учитель, да? Совсем еще молодой, оказывается, она еще раз оглядела его и ушла в юрту. 21

Когда, поздоровавшись с Абдрахманом, я провел его к Есимбеку, мне показалось, что Шуга следит за нами из своей юрты. IV Абдрахман был не на много старше меня и происходил из соседнего аула. Мальчиком работал пастухом у волост­ ного управителя. В том ауле, где жил волостной управи­ тель, находилась школа. Абдрахман играл иногда вместе с учениками, с интересом разглядывал их тетрадки и книжки. Учитель заприметил любопытного пастушка, стал заниматься с ним по вечерам, и за четыре года Абдрах­ ман прошел все, чему учили в школе. Не веришь? Но он сам рассказывал мне: «Днем я пас телят и ягнят, и только к вечеру возвращался домой. Добрый учитель иногда про­ сиживал со мной до поздней ночи, говоря, что ему прият­ нее учить пастуха, чем детей баев. 'Абдрахман придумать не мог, чем и как отблагодарить учителя. Отец его был бедняк из бедняков. Хоть Абдрах­ ман и выучился грамоте, а высвободить шею из байского ярма никак не мог. А ему очень хотелось учиться дальше. Что же он сделал? Л ет двенадцати сбежал в губернский город и нанялся на лето малаем к одному татарину, а зимой учился. Года два он так перебивался, а после, в летние каникулы, сам уже обучал детей у богачей. Вот какой он был настойчивый, поборол все препятствия, по­ лучил образование в городе и стал ученым человеком. Слава о смышленом Абдрахмане пошла повсюду. Учителя хвалили его способности на все лады. Начальники в гу­ бернии уговаривали занять должность самого главного пе­ реводчика, « о он не польстился на это, вернулся в родной аул. Как р аз в эту пору отдал аллаху душу писарь волост­ ного управления, и управитель звал Абдрахмана занять его место. Думаешь, он согласился? Нет, ни за что. И пошел учителем к одному баю. Зимой учил детей, на лето приезжал к нам, в отчий дом. Так было и в тот год, когда он встретился с Шугой. Помнишь, я сказал тебе, что, перебрасываясь друг с дру­ гом словечками и шутками, вошли мы в юрту. На самом почетном месте, против входа, сидел аксакал Хаджибай и горячо говорил что-то. Заметив нас, он сразу умолк. Беседа прервалась. Абд­ рахман вежливо поклонился. Хозяин юрты Есимбек встре- 22

тил его недружелюбно, стал язвить и насмехаться над об­ разованными. Я раскрыл рот от изумления, не понимая, чем вызваны все эти колкие намеки. Потом уже Абдрахман объяснил мне причину его злости. После осенней стрижки баранов Есимбек хотел, как каждый год, менять кошмы на хлеб. А Абдрахман отговорил земляков продавать хлеб на кор­ ню, советуя переждать, собрать гесь урожай, узнать це­ ны и тогда уж покупать кошмы. Многие прислушались к его голосу. И те, кто -послушали, — выиграли. З а это-то, оказывается, затаил гнев Есимбек... В разговоре, когда пришлось к слову, бай спросил у Абдрахмана с насмеш­ кой: — Ну, как, спаситель, помог аулу перезимовать? — Ничего, перезимовали неплохо... — Вот и хорошо, что ты соблюдаешь выгоды своих ро­ дичей, заботишься о благополучии правоверных... посту­ пай так всегда... не воображай, что ты лучше, чем они...— сказал, криво усмехаясь, Есимбек и отвернулся к почет­ ным гостям, продолжая прерванную беседу. Только к полудню, плотно наевшись мяса, все стали расходиться. Крепкий кумыс подавали у Есимбека. Я заснул, как убитый, и очнулся только к вечеру. Солнце уже садилось. На бугорке за аулом собрались все мужчины, окружив аксакала Хаджибая. Я тоже подошел к ним послушать о чем говорят. Только и слышалось: Абдрахман да Абдрахман — бе­ седа шла о нем. Не таясь, громко Хаджибай говорил, что Абдрахман сбился с пути. Говорил он горячо, слово к слову нанизы­ вал, как бисер на нитку, и в чем только не обвинял учи­ теля. — Разве он и подобные ему мусульмане? Разве они правоверные? Нет! Все они против бога. Уважают ли они муллу, хазрета и старшего в ауле? Нет, они враждуют с ними. Дерзость их так велика, что они сомневаются в су­ ществовании самого творца. Они нашептывают честным, доверчивым мусульманам: «Это не аллах обогащает ско­ том баев, а мы сами». Не связывайтесь с ним, не слушай­ те его. Не знаю, правда ли, нет ли, только говорят что 23

этот Абдрахман немало денег взял у миссионеров, кото­ рые крестят казахов. Иначе почему он не согласился стать переводчиком у начальника или писарем у волостного управителя, а пошел учить детей? Он старается увести их с пути истинного... Мне надоело слушать старика, и я потихоньку отошел туда, где расположилась на траве молодежь. Там было весело. Все потешались над Каримом. Один из джигитов спросил у меня под смех осталь­ ных: — Знаешь ли ты, почему прикочевал сюда аул Есим- бека? Ведь был слух, что они будут пасти скот в Каракум? Все это из-за нашего Карима, Есимбек соскучился о нем... — О, Шуга изменилась в лице, когда увидела красав­ ца Карима,— подхватил второй. А третий произнес таинственным шепотом: — Эй, слышали ли вы песню, сложенную Каримом? Ведь он всю зиму тосковал по Шуге... Скачу я, н конь гнедой Лисицу вспугнет порой... Не чаю и не гадаю, Что быть мне в разлуке с тобой. Так непохоже было, чтобы глуповатый Карим умел слагать стихи, что все дружно захохотали, а он рассер­ дился и ушел. Я отправился искать Абдрахмана. Учитель лежал в юр­ те Беркимбая, опершись на локоть, и играл на домбре. Сам не знаю почему я захотел выведать его тайные мысли: — Понравилась ли тебе Шуга? Ты видел ее? — Я ехал сюда, надеясь повидать Шугу, да не уда­ лось... — Но ведь она стояла у входа в отау1, когда ты при­ вязывал лошадь,— удивился я. — Видеть девушку на расстоянии, не поговорить с ней, все равно, что совсем не видеть. — Сегодня будет «алты-бакан»2, иди туда и погово­ ришь... 1 О т а у — юрта сына или младшего брата. 2 Л л т ы-б а к а н— игры при лунном свете. 24

— Правда? — вскочил Абдрахман. Печали его как не бывало — Откуда ты знаешь? Я осторожно сказал, что слышал об этом от снох Есим- бека, и Абдрахман начал горячо умолять меня пойти с ним на игры. Разве я мог отказать в просьбе товарищу? Тем более, что и без него я вряд ли усидел бы дома... VI ...К чему мне таиться от тебя? Скажу всю правду. .. Ты сам сейчас переживаешь весну своей жизни, ты поймешь... У Есимбека было четыре сына, я уже говорил тебе об этом. Младшей снохой Есимбека стала Зейкуль, дочь Ка- радаубая из рода Тама. Что можно о ней сказать? Смеш­ ливая, веселая, падкая до удовольствий. А муж ее Ибрай, был самый смирный, самый молчаливый из сыновей Есим­ бека: целыми днями он пас отару, с людьми почти не раз­ говаривал. Зейкуль ни за что не хотела выходить за Иб- рая. Ей больше по душе был Сеит, джигит из соседнего аула. Они уже сговорились бежать, но разболтали об этом, и тайна их стала известна в ауле. Сватом Есимбека был волостной управитель. Карадаубай испугался, что во­ лостной управитель будет мстить ему и заставил дочь выйти за сына Есимбека. Зейкуль никак не хотела смириться, не хотела жить в юрте Ибрая, стремилась уйти от него. Но куда? Какой джигит возьмет в жены замужнюю женщину? Помнишь, я говорил тебе, что брат мой был пастухом у Есимбека. Я постоянно бывал там и сделался у них сво­ им человеком. Не осуждай меня, я сошелся с Зейкуль. Сначала мы тешили себя тем, что поженимся, но потом уразумели, что горы нам не сдвинуть. Вздумай я отбить жену у сына Есимбека — от меня и пылинки бы не оста­ лось. Ведь Есимбек — бай, а я — бедняк. Нелегко гордому парню прятать свою любовь, но пришлось терпеть. Бедность, эх, бедность, бедность! Когда мы бывали вдвоем, Зейкуль, лаская меня, на­ певала: Кумысжан, не ты ли мне клялся, родной? Я ль с тобой не иду дорогой одной? Нет, Зейкуль ни за что не бросит тебя, Неужели ты сможешь расстаться со мной? Я не умел придумывать стихи, поэтому ответ написал одноаулец мой, некто Тукай: 85

Поужинав, мы с А-бдрахманом отправились на игры. Аул уже засыпал. Луна не взошла, было совсем темно, но из аула Есимбека доносился шум голосов. С каждым нашим шагом эти голоса становились слышнее. Можно было различить смех девушек и женщин, возню ребяти­ шек. Абдрахмаи не шел, а летел по дороге и торопил меня. Сзади нас послышался тоненький девичий шепот. В ночной темноте недалеко от нас метнулись в сторону две фигуры: — Отстань, не балуйся... Кто-то умолял: — Ну, Еркежан... — Ау! — Сделаешь то, что прошу? — Ладно, ладно, исполню... Дочь Айнабая была совсем близко от нас. Их аул расположен между аулом Есимбека и нашим. Когда мы проходили мимо их юрт, негромкие голоса девушек раз­ давались почти рядом с нами. Я тронул друга за плечо. — Кульзипа идет,— шепнул я, смеясь, зная, что Абд- рахман даже имени ее не может слышать. Почему? А вот почему... Род Керея совсем немногочисленен, но главаря его — Айнабая многие боялись. Он сеял рознь между аулами, ссорил, лукавил, обманывал. Не было злодеяния, на ко­ торое бы он не пошел. Дочке его Кульзипе было лет сем­ надцать, а похожа она была на поблекшую старуху. Ни­ зенькая, некрасивая. Когда Айнабай был еще бедняком, то получил калым за Кульзипу, но теперь, обзаведясь оружием и скотом, поокрепнув, он стал подумывать о лучшем женихе для до­ чери. Самым видным парнем в ауле был, конечно, образо­ ванный учитель, на него-то и метил Айнабай... Но старая лиса делал вид, будто это Абдрахман добивается чести стать его зятем. 28

— Я бы пожалел беднягу, дай он мне хоть несколько голов скота,— лицемерно говорил он каждому встречно­ му. И спрашивал, разводя руками: — Или уж пожалеть несчастного, отдать дочь без калыма... Многие уже называли джигита «женихом Кульзипы», «зятем аула», ждали дня свадьбы. Когда зимой отец Абдрахмана в поисках корма для скота приехал в аул, где учительствовал его сын, жена Айнабая наварила мяса от двух козлят, угостила его как самого дорогого гостя, да еще дала полную арбу сена и денег не взяла. Отец не прочь был породниться с Айна- баем, женить сына на богатой, но Абдрахману она не нра­ вилась. — Не люблю я ее, как возьму в жены нелюбимую?— признавался он нам, своим друзьям. Но Кульзипа надеялась и, бывало, если случайно встретит его — застыдится, покраснеет, делает вид, что не знает куда деваться. Услышав, что она рядом, Абдрахман попытался уско­ рить шаг и уйти подальше, но мне захотелось подшутить, и я задержался. Девушки живо болтали и спохватились только тогда, когда едва не наткнулись на нас. — Ой, да это люди! А нам показалось — гонят скот... — Так ты принимаешь людей за скот, Маржан-бике? Иди-ка сюда,— сказал я весело. — Ой, кто это? Откуда ты знаешь мое имя... Кульзипа велела подруге: — А ну, подойди, посмотри, кто это... Абдрахман заторопился вперед, а я подождг.л деву­ шек. — Кто это был с тобой? — заинтересовались они. — Кто? Абдрахман. — Что же он убежал от нас? А еще жених... — выр­ валось у Маржан-бике. Кульзипа застыдилась и начала что-то шептать на ухо подружке. Мы пошли быстрее, окликнули его. Он рассеянно смотрел по сторонам и ни­ чего не говорил. Маржан-бике болтала, Кульзипа скром­ но держалась позади. Мы приближались к ложбине, где шли игры. Все яс­ нее слышался смех, возгласы, мелькали тени людей. Две девушки, раскачиваясь на качелях, сделанных из аокана, пели протяжную песню. 27

VIII Да, все что бывает в молодости, прекрасно. Запомни­ лась мне эта ночь. До сих пор стоят у меня перед гла­ зами небо, освещенное луной, ароматные джайляу, слы­ шится веселый, как волны на горной реке, смех. Как толь­ ко мы подошли. Шуга оборвала песню и слезла с качелей. Все весело разговаривали, шутили. Абдрахману принесли домбру. Ох, и красив он был! Играл и пел так, что все слушали его, затаив дыханье. В эту ночь он пел с особенным увле­ чением. Пел для Шуги. Нашлись даже старики и старухи, которые среди ночи встали и пришли его послушать. Один певец сменял другого, одна шумная игра была интереснее другой. Мы и не заметили, как побледнела луна, начало светать. Пора было расходиться. Маржан-бике повертелась около меня и шепотом спро­ сила: — Вы разве не пойдете с нами? И медленно пошла, уводя с собой Кульзипу. Оставались только Шуга с дженгей1 и мы с Абдрахма- ном. Ему еше не удалось по душам поговорить с девуш­ кой, она держалась довольно холодно. Стоя поодаль с Зейкуль, я говорил ей, как сильно по­ любил Абдрахман Шугу. Она развела руками. — Ты ведь знаешь, какая она переборчивая... Всем .от­ казывает... Правда, он — ученый, может, ей это будет лестно. Так и быть, замолвлю словечко за твоего друга... — Дженгеше, пойдем домой,— позвала ее Шуга. — Что же ты так торопишься? — опрооил Абдрахман и подошел к ней поближе. Он что-то говорил вполголоса. До меня донеслись только его слова «молодое сердце». А дальше я не слу­ шал, ведь мне и самому было что сказать своей Зейкуль. Вдруг видим, они уже прощаются. — Прощай,— печально произнес Абдрахман. Я мигом оглянулся. Шуга торопливо уходила своей легкой танцующей походкой. Зейкуль опомнилась. Милая, что же ты покинула меня? — крикнула она и побежала догонять ее. Абдрахман возвращался с игр печальный. 1 Д ж е н г е й — невестка. 28

— Всему виной моя бедность, родись я сыном бая, все было бы по-иному,— жаловался он с грустью. Оказывается, между шутками и разговором друг мой намекнул ей о своих желаниях. Девушка сделала вид, что не поняла. Я посмеялся над ним. Неужели такая гордяч­ ка, как Шуга, могла бы согласиться стать его женой т а к - сразу... Утром он отдал мне сложенный вчетверо лист бумаги: — Я написал ей... Если она согласится, то я увезу ее тайком. Есимбек ведь никогда не отдаст мне ее, а где у меня столько скота, чтобы внести за нее калым? Что толь­ ко она ответит мне? — со вздохом сказал Абдрахман и по­ казал мне письмо. Вид у него был грустный. Для люби­ мой он не жалел своего дара, ему не нужно было ни искать долго слов, ни просить товарищей выручить его: Как холодно в небе сияет луна, Но в душу мне пламя вливает она. И хоть я ничтожен, луна, пред тобой. Все же рану душа залечить не вольна. Которую острый твой луч прочертил. Но боль заглушу я — достаточно сил1 Впервые напев мой отравлен тоской, Я в песнях ни разу еще не грустил. Я пленником стал твоим с первых же встреч, Желанья зажгла твоя сладкая речь. Когда б написала ссогласна» ты вдруг, Я стал бы письмо, как святыню, беречь. В полдень, когда овцы Есимбека паслись недалеко от аула, мы отозвали в сторону Базарбая, брата моего, и по­ просили потихоньку передать письмо Шуге, строго-настро­ го приказав тотчас же принести нам ответ, если Шуга его напишет. Что нам оставалось? Только ждать. За нашей юртой простиралась небольшая лужайка. Здесь привязывали ло­ шадей казахи из ближних аулов, приезжая к нам в гости. Трава порядком примята копытами. Палит солнце. Овцы стараются спрятаться друг за дружку, опасаясь от жары и назойливых мух. Некоторые хозяева, несмотря на ж а­ ру, стригут овец. А посреди лужайки, на островке зеленой душистой травы, не замечая зноя, не слыша лязганья ножниц и блеянья овец, лежит Абдрахман. — Что это ты лежишь так? — спросил я, подходя. — Что поделаешь, не сидится дома...

Он рассеян, задумчив, не слышит, что я говорю, смот рит вдаль. Меня не обманешь — ждет Базарбая. Мне самому интересно, как примет Шуга письмо, от­ ветит ли? Если Абдрахман в ее глазах такой же, как все, кто писал ей до этого, она просто порвет письмо, не чи­ тая. Именно этого он и опасался, и колебался, посылать ли письмо. Я уговорил его. Ведь ночью Зейкуль призна­ лась мне, хоть и не сразу: «Джигит пользуется такой сла­ вой в ауле, пусть попробует... может, она и не будет очень жестокой. Имя этого Абдрахмана не сходит у нее с язы­ ка». А ведь Зейкуль в дружбе с Шугой, та от нее не та­ ится. Ну, ты сам понимаешь, что Зейкуль старалась сде­ лать все, о чем попрошу ее, вот я и надеялся, что она поможет моему другу. Солнце палит прямо над головой. Ждем. Ж ара стала невыносимой. Все живое старается укрыться в тень. Но учитель не уходит, лежит, молчит. — Что-то скажет Шуга...— проронил я. Он вздохнул: — Может, и надежды нет больше... Мы было поднялись уже, чтобы идти домой, как вдруг увидели, что по тропе бежит Базарбай. Абдрахман так взволновался, что не мог устоять на месте, весь задрожал. Не отрываясь, смотрели мы в лицо Базарбаю, стараясь по его выражению отгадать, чт-э сказала Шуга. Весело улыбаясь во весь рот, Базарбай вытащил из- за голенища клочок бумаги и еще издали стал размахи­ вать им в воздухе. Когда Абдрахман взял письмо, у него дрожали руки. «Уважаемому мырзе Абдрахману. Селям. Извещаю вас, что письмо ваше получила. Сейчас ответить «д а» или «нет» еще не могу. Не сердитесь. Шуга». Абдрахман побледнел и опустился на траву. Базарбай, довольный собой, рассказывал: — Она сидела в отцовской юрте, я вошел туда, ска­ зал: «Ш уга, дженеше послала меня за тобой...» А когда она вышла, проворно сунул ей в руки письмо. — Вот, чертенок, что это у тебя? — спросила Шуга. — Прочти, тогда узнаешь... Она улыбнулась, прочла и, спрятав письмо в карман, пошла в другую юрту. Но я не отставал от нее. — Чертенок, уходи скорее, что ты все таскаешь пись­ ма, покоя не даешь... зо

Когда я увидел, что девушка улыбается, то стал сме­ лее. Раньше, когда я приносил письма от других парней, она рвала их, сердилась и по нескольку дней не давала мне кумыса. «Ала, напиши ответ, никто и не заметит, как отнесу»,— стал я приставать к ней. И вот она написала... Хоть Шуга и не ответила прямо на вопрос Абдрахмана, но понятно, что он ей не безразличен. — Девушка будет твоей,— твердо сказал я. Лицо его прояснилось. ...Горный поток не знает преград, и не знает преград любовь. Их любовь была так сильна, что если хоть день не виделись, уже не знали, куда деваться от тоски. От меня они не таились. Только я приду в аул Есим- бека выпить кумысу, а Шуга уже не отходит от меня, ищет случая поговорить с глазу на глаз, вся сияет. На губах один вопрос: — Где Абдрахман? Задержится он, бывало, в своем ауле хоть на несколь­ ко дней, Шуга не знает покоя: — Как он долго не едет... Нет ли вестей от него? Не заболел ли? Тревожусь... Слухи о любви Абдрахмана и Шуги стали ходить по аулам. Что ж ? Никто ничего зазорного не увидел в том, что красавица полюбила джигита. Но Айнабай очень оби­ делся, что учитель отверг его дочь. Женщины передава­ ли, что Кульзипа будто даже заплакала, когда обо всем узнала. Айнабай хотел отомстить Абдрахману. Он сказал отцу Шуги: — Есимбек, твоя дочь навлекает позор на тебя. Дож ­ дешься, что она убежит с этим нищим. Зашумел ураган в семье Есимбека. Досталось всем. Базарбая прогнали. Мне велели и близко не подходить к аулу. Старики пытались уговорить учителя: — Ты ученый человек, образумься... Аулы наши Живут в добром соседстве, зачем ты ссоришь нас? Но Абдрахман не отступал: — Я откажусь от Шуги, только если она сама изменит • своему слову. Нет таких испытаний, на которые я не по­ шел бы ради нее. «Можно ли ждать послушания от человека, который

учился по-русски и забыл веру отцов своих»,— говорили старики. Все они приняли сторону Есимбека. С Абдрах- маном осталась только молодежь, а старики даже на ме­ ня стали нападать, говоря: «Он приютил у себя ослушни­ ка, человека, который не чтит аксакалов». Когда у Есимбека пропала лошадь, старики обвинили меня в краже и отдали богачу мою корову с теленком. Ни­ чего не поделаешь, пришлось стерпеть. Сыновья Есимбека собрали людей и стали подкарау­ ливать нас с Абдрахманом по ночам. Попадись мы им только в руки, они уничтожили бы нас, не моргнув гла­ зом. Приходилось остерегаться встреч с ними. Редко удавалось Абдрахману повидать Шугу. В ми­ нуты тоски по ней он пел: Мало, видно, было Айнабаю, что он натравил на нас Есимбека. Злобная его душа не знала покоя. В ауле стали поговаривать, будто он заявил властям, что Абдрахман тайно собирает деньги для турок. Абдрахман посмеивался над этими слухами, считал их нелепыми. Можно сказать, что его вообще ничего не заботило, кроме одного — как бы повидаться с Шугой, как бы поговорить с ней... Базар- бай больше не мог помогать ему. И я никак не мог по­ встречаться со своей Зейкуль. Ну и времена наступили, томились мы, как птицы в клетке... На закате сидели мы с ним на бугре за юртами. Аул Есимбека чуть виднелся вдали, не различишь самым зорким оком, мужчина идет или женщина. Кто бы ни по­ казался около юрты Есимбека, Абдрахману кажется, что это Шуга. Сидим мы оба и тоскуем: он по Шуге, я по Зейкуль... Стали возвращаться коровы с пастбищ, стали толпить­ ся возле юрт караваны верблюдов. Аул наполнился шумом и гомоном: блеют ягнята и овцы, мычат коровы, звонко

ржут резвые жеребята. Облако пыли поднялось над аулом. Мы смотрим на все это оживление, и все нам без­ различно. — Сегодня видел Шугу во сне,— прервал молчанье Абдрахман. — Как видел? — Плачет, просит,— спаси меня. Вся семья против нас... — Так оно и есть. Д а что делать? — Надо бежать. Только как передать письмо? Увез бы ее сейчас же... Пока мы так разговаривали, на дороге между аулами показался тарантас, запряженный парой. Кони бежали резво, столбом поднимая пыль. Сзади скакал верховой. Фигуры людей, сидящих в тарантасе, вырисовывались все яснее: один как будто похож на русского. От неясного предчувствия беды я вздрогнул: — Уйдем-ка лучше в юрту,— позвал я Абдрахмана. Но он посмеялся надо мной. — Трус ты, всего боишься... Подлетев к аулу, лошади остановились подле нашей юрты. Я не ошибся. Один из приехавших был русский. Через плечо у него висела шашка, на фуражке блесте­ ла кокарда. Это был стражник. — Что ему надо? — пробормотал я в ужасе. Поблед­ нел и мой товарищ. Гости спрыгнули с подножки и не то­ ропясь пошли к нам. — Кто здесь Абдрахман? — Я. — Айда, одевайся, поедем в волость. — Зачем я вам? — спросил Абдрахман. — Не могу знать, пристав требует. _Мы замерли, ошеломленные. Наскоро запрягли лоша­ дей, я хотел сам отвезти Абдрахмана. В ауле все — старики, старухи, юноши, дета — сочув­ ствовали учителю, жалели его, многие плакали. П рав­ да, были и такие, что посмеивались, радуясь постигшему нас несчастью... Но я, немало лет проживший вместе с Абдрахманом, скажу, положа руку на сердце, что он ни­ кому не сделал зла.

Выехали мы из аула, когда садилось солнце. Едем на паре. Отъевшиеся на летней траве лошади рвутся, грызут уздечки. Дорога лежит через аул Есимбека. Абдрахман приподнимается, разыскивает глазами Шугу. Но ее не видно в толпе. Я изо всех сил удерживаю разгорячившихся лошадей. Не хочется покидать так аул... Может, джигит никогда в жизни не увидит больше свою возлюбленную... Хотя я и не произношу это вслух, но хорошо знаю, что он думает о том же самом... Свирепые псы Есимбека, столь знакомые нам по ноч­ ным прогулкам вблизи аула, скаля Ълыки, вылетают на­ встречу. У входа в юрту столпилось много людей, все по­ казывают что-то, кричат, может быть, смеются над нами— кто знает? /Кена старшего брата Шуги доит верблюдицу около черной юрты, привязав арканом верблюжонка. Между главной юртой и отау важно разгуливает байби- ше. Я подумал, что здесь не только рады отъезду Абдрах- мана, но все уже давно знали о предстоящем аресте... Взор Абдрахмана потух. — Айда,— сказал он и взмахнул рукой, торопя меня. Только я стегнул лошадей, как показались две жен­ щины. Они несли воду из колодца. Это были Зейкуль и Шуга. От радости у меня брызнули слезы из глаз... Жен­ щины узнали нас и замерли на месте, удивленные. Абдрах­ ман мигом спрыгнул с тележки и подбежал к ним. Я ждал, что он обнимет и поцелует Шугу. Но он постеснялся лю­ дей, стоявших у юрты Есимбека. И зря, лучше бы он обнял ее на прощанье. — Куда это вы едете? — спросила Шуга. — Меня везут в волость... У Шуги блеснули слезы. Огорченная Зейкуль метну­ лась ко мне, но оглянулась и, быстро схватив ведра, крик­ нула: — Ой-бай, идем, бегут из аула! Абдрахман и Шуга стояли, не отрывая глаз друг от друга. На дороге послышались крики, шум, ругань, люди бе­ жали к нам. — Хош,— проговорил, наконец, Абдрахман. Шатаясь, 34

он подошел к тележке, и мы тронулись. Крупные слезы текли по щекам Абдрахмана. — Хош! Орел, ненаглядный мой,—крикнула вслед Шу­ га и, рыдая, упала на землю. XI Абдрахмана отправили в пубернию. Я вернулся домой с запиской для Шуги, но никак не мог передать ее. Когда дочь его на глазах у всех прощалась с Абдрах- маном, Есимбек пришел в ярость. Братья тоже ругали и укоряли ее. Шугу никуда не выпускали. Она перестала есть и все плакала. Потом Зейкуль изловчилась передать мне, что девушка заболела, лежит, не встает. Я и близко не мог подойти к юрте Есимбека, и больших трудов мне стоило передать несчастной весть от Абдрахмана. Есимбек продолжал лютовать и, только поверив, что дочь заболела серьезно, смягчился. Вызвали знахаря, но он ничем не помог ей: бедняжке с каждым днем станови­ лось все хуже и хуже, она металась по кошме и в бреду звала Абдрахмана. Байбише, видя, как чахнет ее любимица, плакала и уговаривала родных спасти Шугу. Решили всем аулом до­ биться оправдания учителя и отдать за него Шугу. Есим­ бек не очень-то охотно, но согласился. Вняв совету роди­ чей и одноаульцев, он упросил волостного управителя освободить Абдрахмана. И ни один человек в ауле не нашел, что он поступил плохо. Ко мне тоже стали относиться мягче. Казалось, стало легче дышать. Уже кое-кто из семьи Есимбека загова­ ривал со мной. А в одно утро явился ко мне пастух Есимбека и по­ звал к Шуге. Ох, и рад же я был! Прибежал к ней, она лежит. Край кошмы приподнят, чтобы в юрте было побольше воздуха. Увидев меня, она зарыдала. — Успокойся, дитя мое,— умоляла ее байбише,— М а­ ло ли я выслушала бранных слов от отца из-за тебя. Если бы зависело от меня, разве я довела бы тебя до такой тяжкой болезни... . .. Аже, оставь меня наедине с ним,— попросила ее Шуга.

— Хорошо, голубка, поговори с ним... Я приблизился и спросил, лучше ли ей. — Нет, друг мой... Я и не хочу, чтобы мне стало луч­ ше... Передай привет ему...— из глаз ее опять полились слезы.— Если он будет жив, если вернется, ты увидишь его, а я...— она не могла продолжать. Притворись веселым, я стал смеяться над ней: — Д а что это ты выдумываешь? Ты и не похожа на больную. День-два и поправишься... — Нет. Д а и к чему? Все равно счастливой мне не быть. Отец меня пожалел потому лишь, что я умираю. Ес­ ли выздоровею, он все равно нас разлучит. Смерти я не боюсь и жалею лишь об одном — уезжая, Абдрахман не сказал мне на прощанье, что любит меня. Ах, если бы (уви­ деть его перед смертью! Если бы он оказался здесь, если бы поцеловал меня, говоря: «Шуга моя»! Но этому не бывать... Она тяжко вздохнула. Долго сидел я подле нее, пока не пришла байбише и не сказала, что вернулся Есимбек. Грустный, шел я до­ мой, жалел Шугу. В ауле только и разговоров было, что о скором возвра­ щении Абдрахмана. Я пылал от нетерпения, желая по­ скорее привезти его к томящейся Шуге. Ждать я не мог. Не вытерпев, поскакал я в. аул Абдрахмана. Он только что вернулся из губернии и хотел сразу же ехать к нам. Ему уже сказали, что Шуга больна. — Как она? Видел ли ты ее? Не опасна ли ее болезнь? Я, как мог, утешал его. Он не опал всю ночь, а на рассвете, как только при­ гнали лошадей с пастбища, мы отправились в наш аул. Скакали галопом. Абдрахман счастлив был своей сво­ бодой, тем, что скоро увидит свою любимую. Он шутил, рассказывал про тюрьму, мечтал, как женится вскоре на Шуге. Он пел мне: Ласка в глазах у Шуги моей. Каждое слово песни звучней, Меня, провожая, не обняла, Только слезы лились все сильней. Когда мы доехали до аула, то увидели, что около юр­ ты Есимбека толпятся люди. Привязав лошадей, я провел Абдрахмана в юрту, а сам пошел узнать, в чем дело. В

это время проехал какой-то всадник, на ходу крикнул что-то и поскакал дальше. Мне не было слышно, что он кричал, но почему-то сердце мое сжалось. Приблизившись к толпе, я услышал слова: — Да благословит ее аллах. Такая юная... Айтапай обратился ко мне: — Слышал? Шуга скончалась. Меня словно окатили ледяной водой. Я окаменел, не имея сил шевельнуться. Все кругом качали головами, жалели Шугу. Потом вся толпа двинулась к Абдрахману сообщить ему, что случилось. Джигит даже не заплакал, не проро­ нил ни слова, только страшно побледнел. Казалось, он не верит, что Шуга умерла. Из юрты Есимбека слышался плач. Увидев нас, жен­ щины вышли на улицу. У всех были красные распухшие глаза... Зейкуль отозвала меня на минутку в сторону и сунула мне в руки бумажку. Только читая письмо, Абд- рахман зарыдал, роняя на бумагу слезы. Вот что написала Шуга перед смертью: На беду мне была красота дана. Принесла только горе тебе она! Но о нашем счастье мечтала я, Твердо верила: наша судьба одна. Я хотела, чтоб мною владел лишь ты. О жестокий мир! Ты разбил мечты. Я из жизни земной ухожу одна. Не увидев лица родного черты. Пусть хоть последнее это письмо Напомнит тебе о бедной Шуге. Есимбек решил похоронить Шугу на кладбище своего аула. Он отправился туда, положив ее тело на верблюда. На другой год он устроил по ней поминки на Угиз- Сойгане. Тогда и был насыпан этот курган. Мы выехали на возвышенное место. Перед нами лежа­ ло во всей красе большое озеро, а с южной стороны вид­ нелся небольшой холм. «Это и есть курган нашей Ш у­ ги»,— сказал мой спутник. 37

КОММУНИСТКА РАУШ АН Если взглянешь на эту старенькую, почерневшую, мно­ го раз заплатанную юрту издали, в первое мгновение по­ кажется, что внутри ее полыхает пожар: из всех отвер­ стий, из всех щелей клубится густой дым. В дыму посредине юрты на ярком костре чернеет боль­ шой котел — казан. В казане, бурля и пенясь, варится мыло. У казана сидит Зейнеп, жена Айнабая. Лицо ее .укры­ то жаулыком1, однако видно, как по морщинистому лбу стекают крупные капли пота. Зейнеп варит мыло, стара­ тельно размешивая и взбалтывая лопаточкой бурлящую массу. Порывистый осенний ветер со стоном и свистом все яростнее налетает на юрту, будто стремится разрушить ее, разнести. Он врывается в щели, раздувает костер под казаном. Дрова трещат в огне. Густой колючий дым до слез разъедает глаза, затрудняет дыхание. Вокруг костра подле хозяйки сидят еще четыре жен­ щины. Все они, жмурясь, смотрят в казан. Все они ждут, когда сварится мыло. Если оно выйдет удачным, они, ко­ нечно, получат бузаучик2 й, счастливые, разбредутся по своим юртам. Но пока мыло еще не сварилось и, может быть, сварится не скоро. Поэтому женщинам ничего не остается, как сидеть здесь, в этой жаркой юрте, страдая от дыма, от нестерпимой духоты. Древняя старуха Улжан неторопливо вытерла слезы длинным концом жаулыка и, подняв голову к шанраку3, произнесла печальным голосом: — Подумать только, какое теперь проклятое время. И дни ветреные, и ночи ветреные. Никак не наладится по­ года. А раньше было не то... — Д а, это верно, шешей4,— подхватила Кульзипа, сто­ ящая рядом со старухой.— Раньше все было по-другому. 1 Ж а у л ы к — головной убор замужних женщин. 2 Существовал обычай давать соседкам по кусочку только что сваренного мыла, это и называется «бузаучик». 3 Ш а и р а к — дымоходное отверстие. 4 Пожилых, замужних казашек молодые женщины называют «шешей». 38

Я вспоминаю, когда мы были еще келиншек1... И дни тог­ да стояли светлые, и жилось лучше, радостнее... Ведь аул наш был в то время на джайляу. Помню, однажды все мы _ и с нами маленькая шешей, жена черного Кузеля — пошли на Кяс-Утер собирать хворост... — Да, да, я тоже что-то такое вспоминаю,— закивала старуха Улжая,— это было... Это, кажется, было в тот день, когда приехал жених Меруерт? — Вот, вот, как р аз тогда... Ой-бой, и прекрасное же было время! Шрайлим2 тогда только подрастала. На нее все обращали внимание. Все джигиты заглядывались на нее... Помнится, шешей, и ты тогда с нами была? Мы тогда взяли у жениха денег и хотели показать ему Шрайлим. Бай бой, как раоплакалась бедняжка!.. Я этого никогда не забуду. «Лучше убейте менд,— кри­ чит,— не пойду я за него, лучше умру, чем выйду замуж за такого противного!» И трудно ее было уговорить! Так ведь она и не послушалась. Д аж е мать свою не послу­ шалась. Явился тогда сам бий-ага3. Ах, как он, помню, рассердился! Весь трясется от злости! «Если,— гово­ рит,— ты сейчас же не пойдешь к жениху, если ты осра­ мишь меня, убью вот этими собственными руками!» Все мы тогда испугались ужасно, даже, помню, выбежали из юрты... После этого пришла к нам байбише4 и строго ве­ лела отвести Шрайлим к жениху. Вывели мы ее из юрты, она ни жива, ни мертва. Просто повисла на наших руках и дрожит, дрожит, бедняжка... Улжан подкинула в костер пару хворостин и сказала: — Ничего хорошего в этом нет. Это очень плохо, когда молоденькая девушка не хочет подчиниться своим родителям. В таком случае она лишается родительского благословения. Вот поэтому-то так печально кончила Шрайлим. В юрте мужа она вскоре захворала. Болезнь была тяжкая, долгая. Она исхудала, как щепка, и в кон­ це концов умерла... А все оттого, что нельзя тревожить дух предков. В те времена люди ценили благословение 1 К е л и н ш е к — молодая женщина, молодуха. Молодые женщины девушек не называют по имени, а дают им ласкательное прозвище. В данном случае вместо Меруерт — «Шрай­ лим», что значит «миловидная». Женщины, особенно молодые, не называли старших мужчин по имени, а соответственно их положению давали им прозвища, о а й б и ш е — старая жена.

господне. Если, бывало, тебя родители проклянут, то уж далеко не уедешь. Теперь ничего этого нет. Теперь часто видим, как девушка убегает со своим возлюбленным, а родители даже и всплакнуть не успевают. И ведь ничего. Живут как-то эти беглецы. И другой раз хорошо живут, имеют своих детей... — Шешей, дорогая, скажи, пожалуйста, почему же это так получается? Неужели проклятия в нынешнее время не имеют уже такой грозной силы? Улжан задумалась, потом сказала: — Говорят, я так слышала, что перед концом света мусульман покидает благословение аллаха. И это, мо­ жет быть, правда. В теперешнее время сколько ни про­ клинай — ничего не выходит. Вдруг Кульзипе что-то снова пришло на память и, конечно, она никак не могла удержаться, чтобы сразу же не рассказать об этом. — Шешей права,— заговорила Кульзнпа с жаром,— я тоже так думаю, что теперь проклятия не пристают к человеку... В прежние времена, действительно, когда мы еще были молодыми, нам и в голову не приходило, что можно ослушаться мужа или в чем-нибудь пойти ему наперекор. Без разрешения его мы, бывало, и шагу не могли сделать. Даже подумать о нем что-нибудь плохое считалось большим грехом. А теперь... Захож у я сейчас в юрту к Мрза-аге и вижу такую картину. Раушан-ке- лин сидит в своей юрте надутая, а муж увидел меня и говорит: «Ты посмотри, послушай, что делается у нас. Раушан-келин уже не признает меня, не подчиняется. Ж агпар, наверно, в шутку уговорил людей, чтобы из­ брали ее куда-то, а она всерьез поверила. Д а неужели глупая женщина думает, что в ауле не найдется никого лучше ее?» М рза-ага очень, сильно сердится, изливает мне свое горе, и мне, вы знаете, вдруг стало жаль его. Я и говорю Раушан-келин: «Послушай меня, келин ш рагм1! Это ведь стыд-то какой, боже мой...» Но она даже слова мне не д ала сказать: «Ничьих,— говорит,— советов мне не надо. Я сказала, что поеду,— значит, поеду!» Тут уж я поняла, что разговаривать с ней бесполезно. Но всё-таки сказала уходя: «Ой-бой, уж лучше подальше держаться от греха. Такая-то грубиянка, как ты, и дома у меня Ш рагм-милая. 40

есть. Поезжай, поезжай куда хочешь. Можешь и крест там принять». — Ах, эта противная Раушан! Она когда-нибудь бу­ дет наказана,— говорит Улжан. Улжан злится на Раушан еще со вчерашнего дня за то, что та не захотела помочь ей носить воду для варки мыла. На Раушан сердита и Зейнеп. Она давно уже точит на нее зубы. — А кто во всем виноват? — говорит Зейнеп.— Кто виноват в том, что Раушан стала такой своевольной? Во всем виноват этот несчастный лысый мямля. А разве можно такое допускать? Где это видано, чтобы рабыня, за которую уплачено столько скота, противилась своему хозяину-властелину? Пороть бы такую нужно — вот что! В порыве гнева Зейнеп так мешала и взбалтывала в бурлящем казане, будто стремилась пробить лопаткой чугунное дно казана. Кульзипа, затеяв разговор о Раушан, сперва не увере­ на была, поддержит ли ее кто-нибудь из этих женщин; но сейчас, когда и Улжан, и Зейнеп горячо обрушились на Раушан, ободренная Кульзипа продолжала как бы под­ ливать масло в огонь. Она давно таила злобу против мо­ лодой своевольницы. Кульзипа, что называется, вошла в раж, она не зам е­ чала сейчас даже разъедающего глаза дыма. Она дума­ ла только об одном: как бы больше оскорбить, отомстить Раушан. При этом Кульзипа не упускала из виду и другое важное обстоятельство: уж если и Зейнеп, оказывается, тоже сердита на Раушан, значит, надо стараться ругать зловредницу посильнее: глядишь, побольше достанется бузаучик. — Если все говорить, шешей, то не будет и конца,— вздохнула Кульзипа.— Мы и не то еще услышим и уви­ дим в это печальное время. Вчера у нас, я вам еще не рассказывала, были Даукара и другие джигиты. Ах, о чем они только ни говорили — прямо дух захватывает — так страшно!.. Говорят, что коммунисты скоро собирают съезд, и кто поедет на этот съезд, того сразу запишут в коммунисты. А ведь коммунист на том свете, это всем известно, не увидит божьего лика. Я слышала, что святой

Дыргыбай-хальфе запретил по умершим коммунистам совершать моленья. Омывать их, говорит, тоже нельзя. Святой Дыргыбай-хальфе это строго запрещает... — А ты, келин, знаешь Керима с К дырбая?— спро­ сила Улжан, отложив лопатку.— Так вот, у этого Кери­ ма была дочь, засватанная за родом Сары-киз. Она уже считалась невестой, когда умер у нее жених, и ее помол­ вили с младшим братом жениха... В прошлом году она познакомилась с одним «тюре»1, который работает в гу­ бернии, и они уговорились пожениться... Вот в один та­ кой хороший денек этот «тюре» приезжает с милиционе­ ром... — Ах, неверные, вы смотрите, что делают!..— всплес­ нула руками старуха.— Ну-ну, рассказывай, милая. А где была ее мать? — Мать была тут же. Она закричала, ухватилась за дочь, но та, как ни в чем не бывало: «Ты мне,— говорит матери,— не нужна, теперь я поеду с моим любимым». И сейчас же сама залезла на бричку к этому милицио­ неру. - — Ой, что же это такое! Какой срам, какой позор! — запричитала старуха. — Так вот эта самая девушка в нынешнем году при­ езжала в свой аул, и все прямо диву давались. От преж­ ней ее одежды и помину теперь нет. Ходит, как острижен­ ная молодая кобылица. Все на ней коротенькое такое, легонькое — видать, коммунистическое. Поговаривают, что и крест даж е носит на шее... — Что ты говоришь, шешей?— закричала старуха.— Почему же не прогонят из аула эту блудную овцу? — К ак же ты ее прогонишь. Только одно лишнее слово проговори — она своему коммунисту все передаст, а он сейчас же отправит тебя прямо в тюрьму. Разве ты не знаешь, что бий-ага, этот, с выпученными глазами, до сих пор сидит в тюрьме за то, что был против такой вот моды? Разве ты этого не знаешь? — И правду говоришь, шешей,— вздохнула стару­ ха.— Ай, как изменилось время! Еще вчера, когда мы были молодыми, кто бы этих бий-ага осмелился посадить в тюрьму, если и в глаза-то им смотреть никто не осме- I Т ю р е — чиновник, в данном случае старухи по старому обы­ чаю называют «тюре» советского работника. 42

ливался?! Мы сами за всю свою прежнюю жизнь ни р а ­ зу не посмели ступить за порог дома, где он, бывало, жил... Да разве можно! — Говорят, что этого ата' посадили под страж у за то, что он будто был замешан в конокрадстве...— тихо проговорила присевшая на корточки у входа молодая женщина Раш. Все пожилые женщины, сидевшие вокруг костра, обер­ нулись на нее, вытаращили глаза. Они, казалось, готовы были проглотить ее. — Не смей сидеть на корточках лицом к почтенному месту, необузданная! —крикнула ей старуха Улжан.— От какого это богатства ты бесишься? И кто позволил тебе говорить такие слова?! — Нынешняя молодежь уж очень падка стала до разговоров, только и знает, что сплетни разводит,— про­ цедила насмешливо Кульзипа. Молодой женщине было обидно, что из-за нечаянно оброненного слова эти старухи так обозлились на нее. Гнев сверкнул в ее глазах, слезы готовы были брызнуть. Не говоря ни слова, Раш вышла из юрты. Старухи только зачмокали губами и удивленно по­ смотрели вслед молодой женщине. А Зейнеп, вне себя от злости, прокричала: — Подожди, поганая рабыня, подожди, вот придет твой муж! Я уж постараюсь сделать так, чтобы он спус­ тил с тебя три шкуры! — О, господи! — вздохнула одна старуха. — Ужас, что делается,— произнесла вторая.— Д олж­ но быть, в самом деле скоро конец свету... Наступил час екинди — время совершения мусуль­ манской молитвы. Старухи, сидевшие вокруг казана, ра­ зошлись по юртам, завернув в подолы платья бузаучик. II По большой караванной дороге ехал на бричке з а ­ думчивый человек. Это был Бакен. Рядом с ним сидела молодая женщина в белом жаулыке. Это была Раушан. Нарочный, приезжавший вчера к аульному «тюре». ' Ата-отец 43

приказал ему доставить жену в волисполком — там должна состояться волостная конференция женщин. Конечно, нет и не было такого обычая у джигитов, чтобы с женой разъезжать на бричке. Ну хорошо, если б пришлось ему ехать с женой на поминки или, допус­ тим, навестить ее родителей, а то ведь, подумайте,— в волисполком! Не пристало женщинам оставлять свой дом и разъезжать неведомо по каким делам. «Вот жена Тмакбая уже два года, как не может ходить,— думает печально Бакен.— Тмакбай не заботится об обычаях старины, он только и делает, что возит свою жену к вра­ чам изо дня в день. Но бездельники в ауле все равно смеются над ним. «Глядите-ка,— говорят,— как Тмакбай любит свою жену!.. Он, наверно, боится ее, не смеет ослушаться». Да и Бакен еше недавно не прочь был иногда по­ смеяться над Тмакбаем, посудачить на. его счет. Не раз Бакен говаривал: «Бедняга Тмакбай. И что это ему вдруг пришло в голову? Или он правда думает, что если жена умрет, то не найдет себе другую бабу? Постыдился бы хоть людей!» А сейчас Бакен сам везет свою жену. И ведь не в больницу, не на базар и не в какое-нибудь такое место, а прямо в волостной аул. Кто поручится, что над ним не посмеется первый же встречный: «Эй, мол, Бакен. Уж не на свадьбу ли ты везешь эту красотку, гляди: так и мелькает белый жаулык. Постыдилась бы замужняя женщина разъезж ать по аулу!..» Впрочем, что-то такое уже говорят — да, кажется, Кульзипа хохотнула: «Пропал мрза-ага, пропал мужчи­ на, испугался, должно быть, крику своей келин, собирает­ ся, говорят, везти ее куда-то... Не забудь, мрза-ага, и нас, когда станешь делить дорогую находку своей ке­ лин!» «В самом деле, что за сумасшедшая женщина Рау- шан! Она и вправду как будто смеется надо мной!» — покосился Бакен на жену и опять вдруг вспомнил о том тюре, который приезжал вчера к аульному. Бакен готов был теперь сорвать на нем всю свою злость. Д а, конечно, тот тюре виноват во всем. Апырмай1, что это за сумасшествие? Что это он задумал делать 1 А п ы р м а й — восклицание, выражающее удивление или страх

с его женой? Кому и для чего нужно было тревожить спокойно живущего шаруа.?..1 Бакену теперь кажется, что ничего на свете не может быть лучше, как спокойно работать в своем хозяйстве, спокойно жить в своей семье. Рано утром заскирдуешь сено, покормишь скот, сделаешь все, что надо по хозяй­ ству, а потом, когда притомишься, войдешь в свою юрту, усядешься рядом со своей женушкой Раушан, коленом к колену, и пьешь горячий ароматный чай. В сумерки ля­ жешь спать, выспишься как следует!.. Д а разве есть на свете что-нибудь милее этой спокойной тихой жизни? Бакен всегда был домоседом. Он никогда не любил разъезжать по аулу вместе с другими мужчинами, не любил вникать в аульную жизнь, не любил участвовать в спорах, сходках. Ни разу в жизни не был на собрании. Даже когда составляли списки по сельхозналогу Б а ­ кен все равно не появлялся на собраниях аулсовета, как будто в самом деле это его не касается... Неудивительно, что Бакену,, привыкшему к такой на редкость спокойной жизни, было огорчительно сейчас выехать в дальнюю дорогу да еще вместе с женой — на смех всему аулу!.. Бакен всю дорогу думал об этом, и его мысли пу­ тались. На лбу выступали капельки пота. У него было такое чувство, словно он только что совершил какой-то позорный поступок, после которого неудобно смотреть людям в глаза. Осеннее небо заволакивали плотные пестрые облака. Солнце то пряталось за них, то нерешительно выгляды­ вало, будто виновато улыбалось. И даже это раздража­ ло Бакена. Выехав на бугорок Батыра, он остановил ло­ шадь и слез с брички. З а всю дорогу Бакен еще ни разу не повернулся к жене, все время размышляя о своем, но сейчас глаза его невольно встретились с ее глазами. Раушан радостно улыбнулась. — Очень приятно ездить! — сказала она.— Я так много увидела, пока мы ехали... Сколько разных людей встретилось! А когда, помнишь, проезжали мимо посел­ ка, я не могла оторвать от него глаз: улицы прямые, во дворах чистота, порядок. И дома стоят... как гуси. Не то, что наш аул, потонувший в кучах навоза. Как, на- 1 Ш а р у а — крестьянин. 45

верно, хорошо живут в этом поселке люди!..— Раушан поправила^белый жаулык и тяжело вздохнула: — Нет, я думаю, сейчас никого на свете несчастнее женщин! Веч- но-то они работают по хозяйству, вечно возятся у тре­ ножника и ничего, ну совсем ничего не видят, кроме сво­ ей юрты. И ведь так будет всю жизнь!.. У мужчин — другое дело: они везде бывают, все видят, веселятся. Им нечего жаловаться на свою судьбу. Раушан опять вздохнула и задумалась. Всю дорогу она скорбно думала о женской судьбе, о том, почему женщины не равны с мужчинами? Неужели женщинам нельзя бывать там, где бывают мужчины? Раушан не считала зазорным ехать с мужем в бричке. Ей, видимо, было совсем не стыдно... Поправляя упряжь, Бакен искоса поглядывал на Р а­ ушан. Розовое лицо жены, ее улыбающиеся глаза, мер­ ная речь смягчали сердце Бакена. И раньше тоже так бывало: как бы он ни сердился на жену, достаточно бы­ ло ей улыбнуться, достаточно было ласково взглянуть на него, как он таял и невольно сам начинал улыбаться. Так случилось и на этот раз. Хотя всю дорогу ему не давали покоя мысли о неизбежных пересудах, которые разведут в ауле вокруг их поездки, но достаточно было горячим глазам Раушан овеять его своим теплом, как он тотчас же забыл, что еще недавно сердился на нее. Он готов был снова исполнять все ее желания. «Д орогая моя жена, может быть, для других ты и своевольна и нехороша, а для меня ты дороже и ми­ лее всех! Пусть плетут сплетни, пусть болтают, что им взбредет в голову, а мы все-таки едем и нам весело!.. Д а, ведь и не одни мы едем. Говорят, еще и из дру­ гих аулов тоже едут женщины. Ия везут мужья или они сами едут. Куда не надо, ты и сама не пойдешь, я тебя знаю!» — заключил свои мысли Бакен, и снова к нему вернулось хорошее настроение. Тронув лошадь, он теперь уселся рядом с женой и, поглядывая на нее, счастливо улыбался. III Волисполком находился в деревянном доме под зеле­ ной крышей. Перед окнами волисполкома стояли три или четыре

подводы. Возле подвод сидели пожилые женщины, заку­ танные в пуховые шали. Мужчин здесь было меньше, чем женщин. Как это обыкновенно бывает, все взгляды сразу обра­ тились на вновь прибывших — на Бакена и Раушан. В этих взглядах Бакен прочел горестное сочувствие: «И ты, несчастный, привез свою жену!» Одна старуха с ввалившимися губами, в упор взглянув на Раушан и сморщив брови, принялась шептаться с си­ дящей рядом женщиной. — Мы-то люди старые, мы свой век хорошо прожили, нам теперь уже все равно, но чего разъезжает эта моло­ дая? — расслышал Бакен. Он оглянулся на безобразную старуху, и ему опять стало стыдно. Низенький черный мужчина, круглый, как бочонок, с выпученными глазами и козлиной бородкой, спросил Бакена: — Из какого аула прибыл, шрагм? — Из аула Тасыбая. — A-а. Я вижу, ты тоже привез на собрание свою жену? Ну, что ж. Как бы там ни было, советская власть дает женщинам на все права... Теперь уж, я думаю, они не могут пожаловаться на свое неравноправие?! Черный мужчина, покривившись, повернулся к своей рябой, похожей на лягушку, старухе. — Ой-бай, кудай,1— залепетала старуха,— да я разве хотела ехать? Но что поделаешь, если записали нашу ми­ лую Даметкен! Вот я и приехала вместо нее. Нам было бы совестно привезти сюда совсем молодую девушку. Она никогда в жизни не ступала еще на чужой порог! Вот я и... — Ну-ка, ты, заткнись! — вдруг оборвал ее муж.— Вспомни, как я учил тебя говорить здесь. Ты должна го­ ворить, что Даметкен заболела и поэтому ты поехала вместо нее! Старуха сконфузилась, поняла, что сделала промах. — Да ведь здесь все свои, они никому не скажут,— оправдывалась она.— А если спросит волостной, то я уж отвечу ему точно так, как ты велишь. Этот черный мужчина, по имени Ермек, был в свое время бием, то есть судьей аула. Должность эта, конечно, 1 Ой-бай, кудай — о, бог мой. 47

\\ не очень большая, но все-таки он считался в некотором '■ роде вершителем судеб аула. А теперь — все это в прош­ лом. Понятно, что новые порядки, которые устанавливает • советская власть, ему не по вкусу. Посмеявшись вдоволь над своей старухой, которая се­ годня на собрании, того и гляди, получит равноправие с мужчинами, Ермек, незаметно для самого себя, перешел к рассказу о своей прошлой жизни. — Эх, скажу вам, было золотое времечко, не вернешь его теперь...— горестно вздохнул он.— Помню, я да еще . Боксасар, Кордабай и Ордабай выехали однажды рано утром из аула. В первый день мы заночевали у Шапе- кена. Надо было навестить этого старика и, конечно, хо- ‘ рошенько покушать у него. Бикасар байбише — жена Ша- пекена — любила угостить. Приехали мы в сумерки. Ох, уж и обрадовались там, увидев нас! Байбише сварила нам все мясо, какое было в доме. Поставила перед нами большое блюдо, доверху полное вкусными жирными кус­ ками. Сидим, едим и разговариваем. И так это увлеклись разговором, что не заметили даже, как мясо на блюде точно растаяло... Вспомнив прошлое, Ермек тут же перешел к совре­ менности. И сразу насупился, наморщил лоб: — А сейчас одно только мучение! Вот сколько време­ ни мы здесь сидим у бричек голодные... Не пойму никак: для чего затеяли это женское собрание? Что тут хотят с ними делать? Первый раз за всю свою жизнь слышу про женское собрание! Вот уж верно, чего только не уви­ дишь, не услышишь! По всему заметно, приближается ко­ нец света... Ермек тяжко вздохнул и стал задумчиво пощипывать пальцами свою козлиную бородку. Старуха, все время как бы подтверждавшая каждое его слово кивком головы, теперь заговорила снова: — Хуже всего, что предложили везти на собрание на­ шу дочь. Этот наш аульный ее записал, будь он проклят, пусть сгорел бы его дом! И все это оттого, что он сердит на нас. Мы уже давно с ним в ссоре. Ермек, опять скривившись, грозно посмотрел на жену, словно хотел сказать: «Замолчи, ты портишь мне все дело!» На крыльцо вышел сутулый белобрысый молодой че- 48

ловек, секретарь волисполкома, и пригласил приехав­ ших в канцелярию. Посреди самой большой комнаты волисполкома была разостлана кошма. Женщины уселись полукругом на кош­ му. Раушан и Бакен присели около дверей. Последними в комнату вошли Ермек со старухой. По­ стояв недолго, ожидая, видимо, что их пригласят занять почетное место, они наконец также уселись у дверей, по­ тому что никто и не подумал о них беспокоиться. На собрание прибыли тридцать женщин и десять муж­ чин. У женщин на лицах было такое же выражение, как у Ермековой старухи: «Свой век я, хорошо или худо, про­ жила, а теперь уж мне все равно! Подождем, что будет!» Из молодых женщин здесь присутствовала только Рау­ шан. В углу этой просторной комнаты стоял длинный стол. За ним сидели: председатель волисполкома, секретарь и еще не известная в этих местах, по-европейски одетая женщина. Раушан с интересом смотрела, как эта молодая жен­ щина, сидя рядом с председателем, разбирает на столе бумаги. Все в ней понравилось Раушан: и тонкие краси­ вые пальцы, которыми она так ловко берет перо и быстро пишет что-то, и внимательные глаза, и хорошо причесан­ ные черные волосы; аккуратная, симпатичная. Наверно, приехала из города... Молодой человек, председатель, вышел из-за стола за дверь, выплюнул жевательный табак — насыбай, потом опять уселся, пошептался о чем-то с брюнеткой и, при­ встав, произнес громким голосом: — Разрешите, товарищи, волостную конференцию женщин Бостандыкской волости считать открытой. Для руководства конференцией нам необходимо избрать пре­ зидиум. Женщины недоуменно переглянулись. Им непонятно было, о чем говорит этот молодой человек. Да и не все обратили на него внимание, потому что были увлечены своими разговорами. Они замолчали, только когда пред­ седатель сказал: «Прошу посторонние разговоры прекра­ тить». Он хотя и молодой, но заметно строгий председатель волисполкома. Женщины сразу умолкли и испуганно по­ смотрели на него.

— Повторяю, для руководства конференцией необхо­ димо избрать из вашей среды президиум. Брюнетка, сидевшая рядом с председателем, снова внимательно оглядела всех женщин. Остановила взгляд на Раушан, спросила, как ее зовут. — Уважаемая госпожа, мы люди бедные. У нас даже нет своей лошади, чтоб ездить. Вот мы приехали сюда на лошади Тмакбая...— поспешно заговорил, точно оправды­ ваясь, совершенно растерявшийся Бакен. Сердце его тре­ вожно забилось, глаза испуганно забегали. Он даже по­ бледнел от однрй только мысли, что его жену вот сейчас, сию минуту, могут куда-то там избрать. Брюнетка и председатель, взглянув на растерянного Бакена, засмеялись. — Мы никого насильно не собираемся выбирать. Это дело добровольное. Но нам необходимы люди для веде­ ния конференции. Итак, давайте, товарищи, изберем президиум,— предложила брюнетка в европейском ко­ стюме. Первым откликнулся на эти слова сидевший у дверей старик Ермек. Улыбнувшись с ехидцей, он показал на Раушан: — Вот эта келин, я так считаю,'будет самая подхо­ дящая для президиума. Предлагаю ее избрать... Этот неожиданный поступок Ермека, оставившего до­ ма свою дочь и привезшего вместо нее старуху, возмутил Бакена и Раушан. Раушан хотела уже отказаться, но, взглянув на мо­ лодую брюнетку за столом президиума, которая ей так по­ нравилась с первого взгляда, вдруг заколебалась. К аза­ лось, будто она взглядом упрашивает не отказываться. Раушан молчала. — Как вас зовут? — снова спросила ее брюнетка и ласково улыбнулась. — Раушан. — Нет ли возражений, товарищи, против избрания... Раушан в президиум? — спросил председатель. Женщины замотали головами, что должно было зна­ чить: возражений нет. Раушан пригласили занять место в президиуме. Сильно волнуясь, она подошла к столу и уселась ря­ дом с брюнеткой. Руки и ноги Раушан дрожали, в глазах чуть помутилось. .

Вскоре Раушан узнала, что женщину, одетую по-евро­ пейски, зовут Марьям. Она заведует уездным женотделом и сюда приехала специально, чтобы провести вот эту во­ лостную женскую конференцию. Из всех женщин в президиум избрали только Раушан. Председатель волисполкома стал выполнять обязанности секретаря конференции, а вести заседание поручили Марьям. Она. объявила повестку дня и приступила к док­ ладу. . Это был интересный доклад. Марьям начала его с вос­ поминаний о том, как жили казахские женщины в старое время, как они гибли от непосильной работы, как их дер­ жали на положении скота, угнетали, принуждали вы­ ходить замуж за нелюбимого... — Это все отошло теперь в прошлое. И прошлое ни­ когда не вернется. Советская власть полностью уравни­ вает женщин с мужчинами. Уже издан специальный дек­ рет о правах женщин. Этим декретом навсегда запрещен калым и многоженство, а также насильственная выдача замуж. Марьям долго говорила о раскрепощении женщин Востока. Слушательницы в начале мало что понимавшие в докладе, постепенно все внимательнее стали прислуши­ ваться к ее словам. Взволнованная речь докладчицы бра­ ла их за сердце. — ... Однако, равенство само не падает с неба,— про­ должала Марьям.— Угнетенные сами должны бороться за свою свободу, за свои права. Советская власть практи­ чески приступила к утверждению равноправия, но женщи­ ны должны доказать на деле, что они равны с мужчина­ ми, что они умеют работать и думать не хуже мужчин. В наших аулах давно существуют органы советской власти, через которые она проводит свои мероприятия. Но есть ли в этих советских органах женщины? Конечно, есть, но их еще мало. Если не считать грамотных одиночек, боль­ шинство наших женщин все еще привязано к казану. Мно­ гие из них никогда не переступают порог своей юрты, не бывают на собраниях, не участвуют в общественной жиз­ ни. В этом виноваты мужья женщин, отцы и матери деву­ шек. Они не пускают их на собрания, не позволяют им работать. Пора покончить с таким отношением... Женщи­ ны должны участвовать в общественной работе наравне с мужчинами.