Брюсовские чтения 1973 года

рующего проницательность и глубокомыслие. Позити­ визм печати, обрабатывающей умы общества в механи­ стическом духе, отвлекающей внимание от насущных проблем, дает возможность Брюсову бросить перспек­ тивный взгляд на судьбу как современной, так и буду­ щей цивилизации, саркастически рассмеяться над иллюзиями позитивистского сознания, конструирующего эфемерную помощь дружественных государств, «реши­ тельные меры, принятые вовремя» их правительствами, благородных спасителей, подобных Орасу Дивилю, и не замечающего главного — внутренних, сущностных про­ тиворечий политико-экономического строя. Уже первая новелла книги «Земная ось» проникнута «ощущением какого-то уклона, какого-то полета .в н е­ изведанные пропасти» (Блок), вызванным исторически­ ми событиями первой русской революции. Художниче­ ское сознание наиболее чутких ее современников, по словам Блока, регистрировало толчки исторической необходимости с точностью, превосходящей научную. Есть внутренняя логика в том, что за новеллой «Республика Южного Креста» следует новелла «Се­ стры» с подзаголовком «Из судебных загадок». «Се­ стры» давно, еще в дореволюционной критике, получили прочную репутацию образчика декадентского творче­ ства. «холодной эротики». Меткое это определение обычно истолковывается ложно. И в стихах, и в прозе Брюсов с научной точностью и бесстрастием анатоми­ рует внутренний мир человека. Холодный тон аналити­ ка всегда составляет художественный ритм его произ­ ведений. Поэтому Брюсов и не смакует сцены страсти, не придает им самостоятельного значения. И эта осо­ бенность брюсовского стиля убедительно раскрывается в «Сестрах», взятых в контексте цикла «Земная ось». Действующие лица новеллы предстают перед чита­ телем как носители крайне упадочного сознания, как вырожденцы, все мироощущение которых свелось к вспышкам противоестественной страсти между Нико­ лаем С. и тремя сестрами (одна из них его ж ен а). Эта страсть истощает их жизненные силы, лишает их воли, ведет к гибели. В «Сестрах» Брюсов перекликается с одним из положений Ш опенгауэра. Гозоря об удовле­ творении всякого желания, немецкий философ уподоб­

лял его «милостыне, бросаемой «ищему, которая сегодня поддерживает его жизнь, чтобы продлить ее до зав­ трашнего мучения»1. Разорванное, .пульсирующее «сознание персонажей в «Сестрах» отражает действительность релятивистски. Расщепленному чувству Н иколая С. отвечают на трех «языках три разные души женщин, сродненных сво­ ей «мучительной страстью к «нему, но и разобщенных из-за нее же. И Николай С., и сестры пытаются выр­ ваться из замкнутого круга расколотого мироощущения, основанного на слепом чувстве. Они ищут выхода в абсолютизации любви, но она ставит «их на грань бытия. Коллективное самоубийство в финале новеллы к а к «по­ пытка «преодоления противоречия безобразного, хаоти­ ческого земного чувства в иных измерениях («Только та любовь истинно прекрасна, которую венчает смерть», — говорит одна из сестер) выступает след­ ствием «поединка 'рокового» (Тютчев), «вечного поедин­ ка мужчины и женщины» (Брюсов). Страсть и смерть — две крайние точки, образующие земную ось, бесконечным продолжением которых слу­ жит любовь, восходящ ая «к известной формуле «вечной женственности» (неземной идеал любви «как божествен­ ное начало в человеке) Владимира Соловьева: Смерть и Время царят на земле, — Ты «владыками их ие зови. Все, кружась, исчезает во мгле, Негасимо лишь Солнце Любви. Новелла о безумной оргии возвращает читателя к уже отмеченному «пиру во время чумы» в «Республике Южного Креста». Краткий эпилог как будто выделяет внешние результаты случая, как это сделал бы сотруд­ ник-позитивист «Вестника». С точки зрения следствия— это «судебная загадка»; для репортеров и читателей случившееся — всего лишь скупая заметка на 4-эй странице газет в отделе «Провинциальная хроника»; з свете великих событий революции — это только пеги г 1 А. Шопенгауэр. Мир ка«к воля и представление, с. 236. (Ср.: «ни в любви, ни иа н,а«ших других лутях, ж аж д а полноты мгнове­ ния не может никогда быть утолена до конца, потому что по са­ мой сущности своей ненасытима».— В. Брюсов. Д алекие и близкие, с. 77) . 100

истории. Однако для автора новеллы разыгравш аяся в усадьбе Николая С. «семейная д р а м а — в ряду истори­ ческих событий, их отраженный гул в потаенных глу­ бинах человеческого естества, в кривом зеркале пато­ л о ги ч еск о й страсти обреченных обитататей помещичьей усадьбы («от самого ничтожного есть переход к самому великому. Каждое собы тие•— «грань между двумя бес­ конечностями. Каждый «предмет создан мириадами воль и стоит как неисключимое звено в будущей судьбе все­ ленной») ■. Интересно отметить, что декадентка Зинаида Гип­ пиус именно «Сестрам» как художественному «произве­ дению вынесла безапелляционный «смертный приговор» за декадентские ««ужасы» и «ужасики»2. Напротив, сим­ волист Блок провел четкую грань между декадентом Пшибышевским и Брюсовым, автором «Се,стер»3. В то время как Пшибышевский мистифицировал страсть и смерть, Брюсов переосмыслил «земную ось» как сей­ смограф, регистрирующий социально-исторические колебания. Предчувствие -«уклона» и «надвигающейся катастро­ фы, смены полюсов общественной и нравственной жизни отчетливо сквозит и в новелле «В подземной тюрьме», стилизованной под итальянскую рукопись XVI столетия. Протеистическое свойство дарования Брюсова позволяет ему и тут, соблюдая жанровые законы итальянской хроники, дать новый ракурс художественной концепции цикла. В свое время Эллис трактовал эту новеллу реля­ тивистски — как воплощение «глубокой идеи о зависи­ мости самых заветных и святых человеческих чувств от 1 В. Брюсов. Д алекие и близкие, с. 74. 2 См.: Антон Крайний (3 . Гиппиус). Л итературный дневник, с. 375—376. 3 «...У Пшибышевского нет той холодной и пристальной способ­ ности к анализу, которой обладает Брюсов; его ольячеиие мешает наблюдать и экспериментировать... С полной отчетливостью ои сле­ дит до конца за душевными переживаниями действующих лиц своих рассказов и передает их с той образцовой сжатостью, кото­ рой так не хватает Пшибышевскому». (А. Блок. Собр. соч. в 8-ми томах, т. 5, с. 640). 101

условий обстановки»1. Д аж е Блоку она казалась чуже­ родной вещью в цикле («не вполне относится к .этой к н и г е » ) 2. Критики игнорировали то обстоятельство, что в ре­ лятивистской зависимости от условий обстановки ока­ залось чувство 'богатой патрицианки Джулии Ларго. Бедный рыбак Марко, брошенный в тюрьму за участие в заговоре против правителя города, сохраняет свое человеческое достоинство и в заточении, и в дни своей горестной любви, и на свободе, и даже в тот момент, когда Д ж улия унизительно откупилась от своего (преж­ него чувства, подарив своему возлюбленному новую барку. М арко отвечает ей в духе своего времени, га­ лантно и двусмысленно: «Благодарю вас, синьора, я не хочу вас обидеть отказом. Позвольте только мне в память о вас назвать эту барку вашим именем». В дни, когда войска Магомета II Завоевателя опу­ стошали итальянские города, и заколебалась вера в старые устои, и уже беглые монахи, вроде Филиппо, апокалипсически прорицали: «Приблизилось, прибли­ зилось время. Се предан мир неверным, да попрут ве­ селившихся и гордых, чтобы после веселились малые и убогие», — Джулия Ларго, сломленная историческим ходом событий, смогла полюбить безродного рыбака и протестанта. Но история еще раз милостиво улыбну­ лась власть имущим, и в Джулии возобладала патри­ цианская мораль. Она оправдывает свою измену тем, что этот человек участвовал в заговоре против ее отца, и высылает его за пределы Неаполя. Как видно из содержания новеллы, вопрос о реля­ тивизме Брюсова сложнее: художник оказался на вы­ соте исторического мышления, продемонстрировав понимание социальной обусловленности психологии и поведения действующих лиц. Возможно, новелла не удовлетворила критиков-символистов по той причине, что концептуальная последовательность здесь не выдер­ жана до конца: любовь, как сущность «двоемирия» (бытия и инобытия), проявленная р феномене страсти узников, разреш илась в финале социальным конфлик­ 1 Эллис. Русские символисты, с. 200. 2 А. Блок. Собр. соч. в 8-ми томах, т. 5, с. 642. 102

том, не выш едш им за пределы земного бытия. Сексу­ а л ь н а я страсть трансформировалась в социальную страсть, чувство, как известно, сугубо земное. «Человек как личность, — доказывал Брюоов в своем юношеском трактате, — отделен от других как бы неодолимыми преградами»1. Эти «преграды »— земная субстанция человека. Н е­ возможность ее преодоления составляет лейтмотив всех новелл цикла, предопределяет разрешение всех драма­ тических конфликтов в «Сестрах», «Последних мучени­ ках», «В зеркале», «В подземной тюрьме». В последней символично уже само название, в котором есть намек на переносное значение: сущность повествования не в тюрьме как узилище дли преступников, а в земной власти человеческих страстей и социальных предрас­ судков. П ринято считать, что тему стихотворения «Гряду­ щие гунны» Брюсов разработал в новелле «Последние мученики». «Мне казалось нужным... дать говорить за себя другому...» — предупреждал Брюсов читателя в предисловии к «Земной оаи». В числе прочих своих конфидентов он назвал и «утонченного развратника времен грядущей Революции». В новелле народное восстание набросано несколь­ кими подробностями, создающими объективное .пред­ ставление о событии, несмотря на субъективно враж­ дебное к нему отношение рассказчика. Растерявшееся правительство приказало коменданту крепости стрелять по скоплениям безоружных людей и тем внесло в город ужас и хаос. К удивлению рассказчика, довольно обык­ новенная речь революционного оратора превратила толпу в армию «безрассудных и самоотверженных мятежников». По пути к Храму, где собрались его еди­ номышленники, рассказчик везде видел патрулей, во­ дворявших порядок. Поклонники Символов оценивают революцию как исторический сдвиг планетарного масштаба, как эру новой жизни, но они не принимают всеобщего равен­ ства, потому что претендуют на особое, элитарное положение в обществе. «Итак, все кончено, вся жизнь, 1 В. Брюсов. О искусстве, М., 1899, с. 27. 103

вся возможность жить! — говорит жрица Анастасия.— Поколениями, десятками поколений взращ ена моя. ду­ ша. Я могу дышать только в роскоши. Мне нужно быть над другими, я задыхаюсь, когда слишком многие рядом. Вся моя жизнь в тех изнеженных, в тех утон­ ченных переживаниях, которые возможны только на высоте! Мы — тепличные цветы человечества, которым погибнуть под ветром и пылью. Я не хочу, я не хочу вашей свободы, вашего равенства!» Эта группа людей отчетливо сознает, что она будет растерта в npaix меж­ ду гигантскими жерновами исторического процесса об­ новления мира. Председатель совета служителей призывает всех верующих причаститься высшей предсмертной страсти. Однако весть о полном успехе революции побуждает большинство членов совета высказаться за доброволь­ ное подчинение силе. В ответ на это Феодосий зачиты­ вает проскрипционный описок Центрального штаба. Тайным судом все члены совета были приговорены к смерти. Феодосий по достоинству оценил смущенное молчание совета и потому предлагает провокационный маневр. Лицемерные слова обращения первосвященника к совету напоминают мотивы массовых самосожжений раскольников: «Братья! Не будем вводить в искушение меньших. Если мы откроем этот список всем верным, многие усомнятся. Пожелают предательством и отступ­ ничеством купить себе жизнь. Утаив, мы дадим им великую честь подвигом смерти запечатлеть чистоту своей в^ры. Позволим же им объединиться с нами в нашей трижды блаженной судьбе». Некоторые члены совета уповают на реставрацию антинародной власти, поэтому революционное прави­ тельство не без основания решило распустить контр­ революционную секту, культивирующую эротоманию в целях оздоровления общественной атмосферы. В речах представителя Временного правительства и первосвященника столкнулись два мира, две идеологи­ ческие системы, два крайних взгляда на культурное наследие. «Что вы хвалитесь тем, что вы — поэты и мыслители! — воскликнул вестник.— В нас довольно сил, чтобы породить новое поколение мудрецов и ху­ ки

дожмиков, каких еще никогда не видала земля, кото- рыл вы и предугадать не можете. ...Мы — сила сози­ дающая. Нам не надо ничего старого. Мы отрекаемся от всякого наследства...» Эта «пролеткультовская» ого­ ворка и дала повод Феодосию оказать ему в ответ: «Вы — варвары, у которых нет предков. Вы презираете культуру веков, потому что не понимаете ее». Священнослужителям удалось («обманом и соблаз­ ном») привлечь к себе сотни людей .Дикая оргия сладо­ страстия, разыгравшаяся в храме Символов, закончи­ лась поголовным истреблением всех верующих. Здесь опять, как и в «Сестрах», педалирован мотив перехода эротического экстаза в блаженство смерти. Брюсов последовательно связывает упадочные настрое­ ния с мироощущением изнеженных и безвольные пред­ ставителей господствующих классов. Физическая исто­ щенность и нравственная порча, скрытая немощь, кото­ рая подтачивает их изнутри, достигают крайней степени выражения не только в моменты грандиозных социаль­ ных катаклизмов, но и задолго до них, в предчувствии грядущего обновления эпохи, смены социальных и нравственных полюсов. Их болезненно изнеженная, утонченная внутренняя организация, взращенная в теп­ личных условиях индивидуалистического мирка, как бы позволяет им интуитивно улавливать и регистрировать самые отдаленные и глухие гулы, зарождающиеся в потаенных недрах земли, человеческого естества и в исторической жизни общества. Как отмечает Д. Е. М ак­ симов, «призрак катастрофы являлся у Брюсова не только в абстрактно-фантастических образах разгне­ ванной природы, но и связывался ,с предчувствием революции, с мыслью о разрушении «неправого и не­ красивого» строя (неоконченная поэма «Плач о погиб­ шем народе», новелла «Последние мученики» и др.). Брюсов знал о тех социальных силах, которые несли отживающему миру близкую и вполне реальную ги­ б е л ь » 1. В «Записках психопата» новеллы «Теперь, когда я проснулся...» доказывается старый тезис — «по своей природе человек преступен». Человек в своем первооыт- > Д . Максимов. Брюсов. П оэзия и позиция, Л ., 1969, с. 151. 105

ном состоянии, сбросив узду многовекового, внушенно­ го ему культурой рабства, любит мучить себе подобных. При этом извращенное сознание психопата пытается опереться на законы, открытые наукой. Ссылаясь на учебники физики, он приводит пример: можно соста­ вить такую смесь воды и спирта, в которой прованское ма'сло будет в равновесии при в'сяком положении, не всплывая и не погружаясь. «Иначе говоря, — размыш­ ляет психопат, — на него перестанет действовать при­ тяжение земли. В учебниках физики говорится, что тогда, повинуясь лишь стремлению, присущему его частицам, масло соберется в форму шара». По анало­ гии с этим случаем из области физики психопат обос­ новывает возможность последней— неземной, сверхче­ ловеческой — свободы, беспредельной во времени и пространстве. «Подобно этому, — продолжает он, — бы ­ вают мгновения, когда человеческая душа освобожда­ ется от власти ее тяготения, от всех цепей, наложенных на нее наследственностью и воспитанием, от всех внеш­ них влияний, обычно обусловливающих нашу волю». Состояние «великой свободы духа», «безусловнейшей из свобод» достигалось искусственно вызываемыми кошмарами. Как Николай С. в «Сестрах», «психопат» обладал способностью управлять сменой своих снови­ дений, в которых он упивался сладострастием от муче­ ний своих жертв. Результатом подмены действительно­ сти иллюзиями было зверское убийство жены наяву. В свое время Блок выделил новеллу «Теперь, когда я проснулся...» как произведение, которое «сразу вводит в мировоззрение автора и объясняет заглавие всей книги»1. Очевидно, Блок имел в виду ту тенденцию произведения, согласно которой зоологическое начало в человеке проступает тотчас же, как только индивидуум сбрасывает с себя «культурный слой», якобы прикры­ вающий и сковывающий его «подлинную» (преступ­ ную) сущность. Но «земная ось» отомстила «психопа­ ту» за себя тем, что через преступление .возвратила его к осознанию ужасного злодеяния, не умозрительного, а реального. «Из архива психиатра» извлечена и новелла «В зер­ кале». По точному выражению А. Ф. Бритикова, «ре- 1 А. Блок. Собр. соч. в 8-яии томах, т. 5, с. 642. 106

альность больной души, а не мистическая запредель- ность составляет содержание рассказа»1. Того же мне­ ния придерживался и автор новеллы: «В моем рассказе «В зеркале» отражение гипнотизирует героиню расска­ за и заставляет ее обменяться местами... Впрочем, для постороннего наблю дателя никакого чуда нет: перед ним все та же женщина, и ее рассказ о том, что она одно время была заключена, как отражение, в зеркале, он вправе считать за бред»2. Как справедливо отмечал Эллис, «В. Брюсов, поми­ мо теоретической близости к учению о созерцании Ш о­ пенгауэра, и в своем непосредственном художественном творчестве иногда приближается к поэтическим настрое­ ниям и даж е образам последнего»3. Согласно учению Шопенгауэра, предметом искус­ ства служит «платоническая идея», объективированная в мире явлений. Познание идеи возможно в особом состоянии созерцания. Процесс созерцания представ­ лялся Ш опенгауэру так: «В этом случае мы отдаем всю силу нашего духа созерцанию, вполне в него погружаемся и пополняем все наше сознание спокой­ ным лицезрением .непосредственно предстоящего естест­ венного предмета, будет ли то ландш афт, дерево, ска­ ла, строение или что бы то ни было, причем, по глу­ бокому выражению, теряешься в этом предмете... и остаешься лишь чистым субъектом, чистым зеркалом объекта, так что кажется, будто предмет остался один без копо-либо, кто его воспринимает, и уже нельзя от­ делить созерцающего от созерцаемого... Тогда то, что познается таким образом, уж не отдельная вещь как таковая, а идея, вечная форма, и сам предающийся созерцанию уже более не индивидуум, а чистый без­ вольный, безболезненный субъект познания»4. Новеллу «В зеркале» можно рассматривать как художественную иллюстрацию положения Шопенгауэра. Однако Брюсов воспользовался умозрительной ситуа­ 1 А. Бритиков. Русский сосветокий научио-фантасгччаакий ро­ ман, Л ., 1970, с. 42. 2 Цит. по книге А. Бритикова, с. 42. 3 Эллис. Русские символисты, с. 9. 4 Цит. по кн.: Эллис. «Русские символисты», с. 10. 107

цией для извлечения из нее иного, чем у немецкого философа, эффекта: пытаясь преодолеть земной закон пространства и найти в®од в миры иных измерений, героиня потерпела жестокое поражение, утратив крите­ рий истинности, в результате чего стала пациенткой пс их иатри ческо й л ечебя иц ы. Пафос поиска «объективного критерия истинно су­ щего» (Эллис) путем подмены действительного мира иллюзорным объединяет и внутренне сближает новел­ лы «Сестры», «Теперь, когда я проснулся...», «В зерка­ ле» и «Мраморная головка». В последней утверждается универсализм и бессмертие произведший искусства по контрасту с быстротекущей жизнью человека и непроч­ ной человеческой памятью о прошлом. Как произведе­ ние искусства статуэтка XV века (мраморная головка женщины) не только легко сближает прошлое с насто­ ящим («Каким чудом две одинаковые женщины могли жить — одна в XV веке, другая — в наши дни?») и вос­ станавливает память о прошлом, но и совершает .нрав­ ственный переворот в человеке. Больше того, искусство способно формировать наш нравственно-эстетический идеал, которому, возможно, нет ни подобия, ни соот­ ветствия в действительности; идеал может заменить реальность («не все ли равно, где я буду думать о Нине — в ночлежном доме или в тюрьме?»). Именно такой смысл приобретает парадоксальный point новел­ лы. «Одно меня см ущ ает,— заканчивает свою исповедь бродяга. — Что если Нины никогда не было, а мой бедный ум, ослабев от алкоголя, выдумал всю историю этой любви, когда я смотрел на мраморную головку?» Здесь, как и в ряде предыдущих новелл, Брюсов обу­ словил субъективную позицию персонажа патологиче­ ским состоянием его сознания. Вместе с тем, настойчи­ вое обращение, постоянный и пристальный интерес к аномальным явлениям внутреннего мира человека не остается периферийной областью содержания книги Брюсова; по замыслу автора, эти явления могут дать представление о той сфере земного существования, в которой господствуют законы, еще не постигнутые зд ра­ вым рассудком и требующие иного методологического подхода, иных измерений и понятий. Сфера аномалий как бы приоткрывала «непостижные уму» (Пушкин) 108

тайны земного бытия, во всяком случае, как объект и зу ч ен и я она служила целям лабораторных экспери­ м е н т о в Брюсова. Но к каким бы фантастичеоким явле­ ниям ни обращ ался Брюсов, он всегда давал им впол­ не рациональное, научное объяснение. В идейно-композиционном отношении новелла «Мра­ морная головка» подготавливает переход к фантасти­ ческому миру трагедии «Земля». Не случайно именно в этой новелле проблема искусства ставится с особой остротой (искусство может служить заменой действи­ тельности и д аж е творить эту действительность). В «Земле» искусству вообще нет места (есть реплика о том, что картинная галерея давно уже не посещается, не все знают, что она расположена в одном из отдален­ ных и потухших залов города под стеклянной крышей), что, по замыслу Брюсова, должно еще сильнее оттенить бездуховность общества будущего, однобоко рациона­ листичного и механистичного в своем развитии. Все идейные мотивы предыдущих эпических произ­ ведений книги «Земная ось» получили концентрирован­ ное и синтетическое выражение в трагедии «Земля». В трагедии «Земля», как в фокусе, сошлись все са­ мые существенные идеи новелл и принципы индивиду­ ального творческого метода Брюсова-прозаика. Именно в «Земле», местом действия которой стала воя планета, а действующим лицом — человечество, был отчетливо расслышан «медленный и оглушительный визг земной оси» (Блок) мировой истории, пронзившей все сферы индивидуального и общественного бытия. Bice центро­ бежные и центростремительные тенденции внешней и внутренней земной жизни и развития человечества, фрагментарно представленные в новеллах, здесь всту­ пают в сложное взаимодействие1, приобретающее кос­ мические масштабы. Столкновение разнонаправленных ! К а к отмечает М. С. Кургинян, драматическое действие, в отличие от эпического, «способно «вбирать в себя», подчинять себе и очень далекие (с точки зрения ф.абульно-тематичесиой) ситуа­ ции» (М. Кургинян. Д рам а.—В кн.: «Теория литературы. Основные проблемы в историческом освещении. Роды и жанры литературы», М., 1964, с. 241). 109

сил создает равнодействующую, по которой идет.дра магическое развитие сюжета. Власть консула призвана усыпить сознание народа и привести его к тихому угасанию (к этому, в сущно­ сти, стремится и правительство в «Республике Южного Креста»), которое ждет человечество, вырождающееся в условиях существования, созданного в результате гос­ подства рационализма. Орден Освободителей видит свою цель в ускорении «освобождения человечества от позора жизни» насильственным путем («Сестры», «По­ следние мученики»). Мудрец, владеющий тайнами наук, хлопочет о достойном финале человечества. Неватль и его единомышленники и сообщники борются за выход к первоосновам жизни человечества — к солнцу и воз­ духу коомических пространств. Субъективные стремле­ ния отдельных лиц и групп объективируются и приво­ дят человечество к последней катастрофе. Тотальная регламентация и бездуховность жизни в «Республике Южного Креста», вызвавшие эпидемиче­ скую манию противоречия, не погубили общества, пото­ му что в ту эпоху страсть в людях еще не угасла и в дни бедствия даж е проявилась с патологической силой. Это было одно из грозных предостережений человече­ ству на пути его развития. Но в «сценах будущих вре­ мен» человечество переживает новый, как бы высший и завершающий этап своего развития. Композиция книги задумана как астрологический •гороскоп, долженствующий предсказать будущие собы­ тия по расположению небесных светил относительно зодиака: семь новелл соответствуют семи планетам, двенадцать сцен трагедии «Земля» — двенадцати зна­ кам зодиака. В прорицании Духа магическое число семь древних народов символизирует «исполнение вре­ мени земли» — завершение космогонически предопреде­ ленного жизненного цикла человечества на Земле («семь раз скипетр духовного держ аэства переходил из рук одного племени в руки другого. У каждого из них было свое назначение: явить новый лик истины, доступ­ ный уму человека. Каждое было новой ступенью в самопознании земного духа. Все ступени пройдены; все лики явлены. Д ля человека нет более путей вперед, нет более задач, и вот почему он должен исчезнуть...»). В 110

ремарке к действию первому («Геометрически правиль­ ные арки открывают бесконечные перспективы других покоев и переходов»), в рассказе Неватля («Надо най­ ти новую жизнь, надо вывести людей на новые пути. Я искал... Я углублялся в темные залы, надеясь за ними найти свободную землю или, может быть, другой оско­ лок человечества, который полнее нас сохранил муд­ рость древности») как бы повторяются новеллы «В зеркале», «Сестры», «Теперь, когда я проснулся...». Дей­ ствие второе как бы возвращает нас к содержанию новеллы «Сестры» и особенно новеллы «Последние му­ ченики». (Ср. ритуальные сцены в Храме Символов и на заседании Ордена Освободителей). Подобных параллелей в книге много, но сущность не в количестве примеров. В цикле «Земная ось» еди­ ничные и массовые пароксизмы страсти разрешаются в грандиозную социальную катастрофу (новеллы пред­ ставляют частные проявления неблагополучного тече­ ния ж и зн и— симптомы планетарной катастрофы в бу­ дущем), воплощенную в жанре трагедии. Научно-технический и социальный прогресс уподоб­ ляется Брюсовым, вслед за Камиллом Фламмарионом (в его фантастическом романе «Конец мира» «царство ума» в будущем человеческом обществе вызывает не­ обратимые процессы: рациональное научно-техническое освоение планеты привело к уничтожению раститель­ ного и животного мира, а человечество неуклонно вы ­ рождалось до полного исчезновения «в силу таинствен­ ного и непостижимого для земного человечка закона»), геологическому катаклизму. Согласно концепции Брю­ сова, будущая трагедия Земли возможна как результат забвения человечеством своей дуалистической природы и абсолютизации его умственной деятельности. Эта мысль выражена в драме устами Мудреца: «Мы — разумные обитатели земли — поставлены на грани. По­ сле веков и веков исторической жизни мы, по сущно­ сти, те же, что в раннюю пору своего существования... Сверхчеловек, о котором мечтали наши предки, не пришел! Человек остался человеком. Как было прежде, как было всегда на земле, мы телом — звери, мы ду­ х о м — небожители. ...Вознести человечество до высших ступеней, доступных ему, идти своей дорогой между ill

звериным и божеским — вот задача человека. Не под­ даться соблазну — ни кинуться в бездну, ни вознестись ввысь — вот его гордость. Не исступление провидца и не слепота трезвого ума (выделено мною.—С. И .), а сознательное прозрение — вот наша цель... Дети, будь­ те людьми!» А. Блок находил, что «книга Валерия Брюсова окан­ чивается торжественным многоголосым гимном меха­ ническому миросозерцанию— драмой «Земля», в ш то­ рой внезапно выступает то желанное очищение— катар­ сис, .которое одно только оправдывает до конца безум­ ного аналитика, испытующего землю»1. Блок зорко подметил связь между особенностью разрешения кон­ фликта «Земли» и античной драмы, однако он неожи­ данно истолковал его вопреки объективному смыслу финала. Символическая драма, заменившая катарсис катастрофой2, здесь, в произведении Брюсова, возвра­ тилась к этому важнейшему закону античной поэтики. Часть человечества в трагедии «Земля» потому и обре­ чена, что она нарушила высший закон жизни; ее роком стала тенденция развития в сторону механицизма и позитивизма. Но катастрофа снимается мотивом пряду­ щего возрождения человечества (в репликах М атсеват- ля и особенно в реплике Ю наши-Тлацотли: «Ты ошиб­ ся, Теотль! Мы — не последние люди! Есть еще другие залы! Там живет истинное человечество. Ему вверена жизнь земли! Оно предстоит за землю пред творцом. А мы — лишь несчастная толпа (правда, насчитывающая 500 тыс. человек. — С. И .), заблудивш аяся в темных залах, отрезанная от своего ствола ветвь. Пусть погиб­ нем мы, земли — ж ива!»). Поэтому нельзя согласиться с Блоком в том, что трагедия Брюсова есть «гимн механическому миросо­ зерцанию». Напротив, именно торжество механического миросозерцания, по Брюсову, и стало причиной физи­ ческой и духовной деградации общества и привело его к гибели. Но утешением служит то, что заблуждения 1 А. Блок. Собр. ооч. в 8-ми томах, т. 5, с. 641. 2 Об этом см. в статье И. Д у кер а «Проблемы драматургам символизма».— В кн.: «Л итерanyрмое наследство», т. 27—28, М., 1937, с. 106 —166. 112

поучительны и могут способствовать предотвращению реальной катастрофы всего человечества (не забудем, что предостережение человечеству залаж ено уже в ж а н ­ ровом определении произведения — «сцены будущих времен»). В трагедии Брюсова страсть и смерть так же, как и в новеллах, представлены как равновеликие и господ­ ствующие силы в жизни человечества; но если любов­ ное чувство женщин (Тлан и Атла) осталось по суще­ ству своему земным и неизменным, то чувства таких людей, как ученый Катонтли и вождь народа Неватль, трансформировались в страсти высших порядков. «Тог­ да я любил тебя именно за это блаженство, — говорит Атле Катонтли, — за счастье страсти, которое ты д а ­ вал а'м н е. ...Теперь я люблю тебя чище, совершенней. Теперь я люблю тебя за тебя. Теперь моему чувству все равно, жива ты или нет. Теперь моя любовь выше смерти». Объяснение же Неватля и Тлан создает кон­ фликтную и неразрешенную ситуацию. Неватль отка­ зывается от личной любви как страсти к женщине во имя высшей страсти — борьбы за жизнь человечества на земле («воистину иная страсть затмила своим осле­ пительным сиянием мою любовь к тебе, — признается он Тлан. — Это — страсть к Земле. ...Чтобы сохранить эту жизнь, это вселенское бытие, я пожертвовал всякой иной страстью, всей личной любовью»). Это—«героиче­ ская страсть, возведенная до трагической высоты»1, по выражению Д. Е. Максимова. Тлан гневно отвергает бесполое чувство рационалистов Катонтли и Неватля, говоря: «Не надо нам жизни, если в ней не будет люб­ ви, ярости, отчаянья, а лишь одно величие! Пусть уми­ рает Земля, — лучше, чем ей стать бесполым призраком во вселенной». Однако торжествует рационализм Муд­ реца, Консула, Теотля, Катонтли и Неватля, несмотря на то, что каж ды й из них исповедует его по-своему и субъективно их цели не совпадают, но объективно они- то и привели часть человечества к гибели. В трагедии «Земля» Брюсов оказался выше идеи эротического рока, но он не принял и механистичности и бесстрастности будущей городской цивилизации. «Что- 1 Д . Максимов. П оэзия Валерия Брюсова, Л., 1940, с. 111. 8—Брюсовские чтения

бы была жизнь, — заметил однажды Брюсов, — необ­ ходимо, чтобы плоть, как змея, колола в пяту личность; образы, краски, звуки, вся толща вещественного бы­ тия — необходимы; без них мы, может быть, и свобод­ ны, но безжизненны, безрадостны»1. Брюсов с полным правом мог сказать о себе: Мой дух не изиемог во мгле противоречий, Не обессилел ум в сцепланьях роковых... Несмотря на «пути и перепутья» его идейно-эстети­ ческих исканий, Брюсов неизменно отстаивал жизнь во всем богатстве форм ее проявления. Не случайно «За­ ключение» его ш и ш стихов «Все напевы» (1909) от­ крывалась произведением с выразительным названием «Оправдание земного» (1907). В диалоге Ангел иску­ шает Поэта, но последнее слово остается за Поэтом; в споре земного и небесного торжествует земное. Ангел З а гранью счастий и несчастий Есть лучший жизни небосвод. Поэт Но я хочу, чтоб темной страсти Меня кружил водоворот. Ангел Познаешь, кинув мир случайный, Как сожигает полнота. Поэт Но для меня в любви — все тайны, В сдном лице — вся красота. «Оправдание земного» понималось Брюсовым и как веление конкретно-исторического времени, определив­ шего актуальность проблематики его творчества, что он со свойственной ему трезвостью в свое время от­ метил сам. «Знакомство с последними выводами фило­ софской мысли,— писал Брюсов, — с новыми откры­ тиями точных наук, с ходом политической и социальной жизни своего времени открывает поэту новые дали, 1 В. Брюсов. Д алекие и близкие, с. 69. 111

дает ему новые темы дли его стихав, позволяет ему ставить вопросы, важные и нужные его современни­ к а м » 1. Ряд таких вопросов, вставших перед человечеством в связи с новым периодам его развития, Брюсов и пы­ тался обсудить по-своему, в соответствии с эстетиче­ скими канонами символизма, но нередко значительно отклоняясь от них в своей творческой практике. 1 В. Брюсов. Далекие и близкие, с. 119.

1 1111! П 1 1 M I! 11! 1 1H f ! 1111 ( 11111 ■11111П ! 111! 111 i 11 i 11! 11111111111111111M IM 1111 i ! ! 111111111 L I! 111 Э. С. Литвин НЕЗАКОНЧЕННЫЙ УТОПИЧЕСКИЙ РОМАН В. Я. Б Р Ю С О В А «СЕМЬ ЗЕМНЫХ СОБЛАЗНОВ». 1 Вскоре после О ктябрьской революции, в одном из лучших своих новых произведений, в инвективе «Това- рищ ам -интелл игентам » Брюсов писал: Еще недавно, всего охотней Вы к новым сказкам клонили лица; Уэллс, Джек Лондон, Леру и сотни Других ллели вам небылицы... Вам были любы трагизм и гибель. Иль ужас нового потопа, И. вы гадали: в огне ль, на дьгбе ль Погибнет старая Европа?.. Написанные после того как революция дала свой ответ на роковые вопросы, терзавшие русскую интелли­ генцию начала XX века, эти строки проникнуты иро­ нией, даж е сарказмом над «гаданьями» «фантастов и эстетов». Но в значительной степени то была и авто­ ирония, безоговорочная решительная расплата с соб­ ственным прошлым. Недаром стихотворение было оза­ главлен о «Т овариш ам - интеллитентам », а перечисленны е в нем авторы «небылиц», особенно Уэллс, принадлеж а­ ли к числу писателей, которых с увлечением читал и сам Брюсов. 116

Неоднократно, как в начале своего творческого пути, так и в пору полной художественной зрелости, Брюсов признавался в своем пристрастии к научной фантасти­ ке. «Мальчики прошлых времен зачитывались трезвым П лутархом, потом Дон-.Кихотом и Робинзоном, но мы еще на школьной скамье упивались Ж ю ль Верном, Фламмарионом, Райдером Гапгардом, Уэллсом, еще детьми мечтали о ж изни на иных п л ан етах » 1,—п исал он в 1901 году. И м ена У эллса, Х аггар да, Э д гар а П о ф и ­ гурирую т и в написанной через 10 лет статье «П ределы фантазии», где Брюсов сделал ряд чрезвычайно инте­ ресных, поныне не потерявших своего значения наблю ­ дений над сущностью научно-фангастического ж анра и его разновидностям и2. Как всегда у Брюсова, его научные интересы и ли ­ тературные вкусы непосредственно отражались в твор­ ческой практике. Уже первое его крупное юношеское произведение — роман «Гора Звезды», еще очень под­ ражательный и слабы й— относился к яаучно-фантасти- чеакому жанру (1894). Фантастические рассказы о будущем, неизменно представлявшемся Брюсову в све­ те небывалых достижений науки и острых социальных кризисов, заняли главное место в первой книге Брю ­ сов а нпроз ам ка,—сборнике « Зем н ая ось» (1907). « Г а д а ­ ния», как он их назвал много позднее, а для своего времени попытки проникнуть в будущее человечества связывают в единое художественное целое ряд произ­ ведений Брюсова — новелл, пьес, лирических стихов («Хвала человеку», «К счастливым», «Земля» и др.)- Научно-фантастические мотивы активно возродились в творчестве Брюсова и после Октябрьской революции, когда они из пророчеств о неизбежной гибели «позор­ но-мелочного, пошлого, некрасивого» строя жизни пре­ вратились в способ подчеркивания сказочной невероят­ ности эпохи («Экспедиция на М арс», «Мир семи поко­ лений» и другие, поныне неизданные опыты Брюсова- проваика и драм атурга 20-х годов). В работах советских исследователей последних лет 1 g. Брюсов. Ко всем, кто ищет. Предисловие к кн. А. Миро- польекого «Лествица», М., 1902, с. 12. 2 ГБЛ, ф. 386, к. 53, ед. хр. 5. 117

эта сторона мышления и творчества Брюсова получала, наконец, обоснованную, исторически справедливую оценку. А. Ф. Бритиков в своей монографии «Русский советский нау чно-ф ант астич ески й роман» установил место Брюсова — одного из зачинателей научно-фанта- стического ж анра в русской литературе, писателя, работавш его в этом ж анре более 25 лет, опметил зор­ кость социальных прогнозов «Земли» и «Республики Южного Креста». Однако о существовании романа «Семь земных соблазнов» в монографии упоминается лишь мельком в одной фразе: «Замысел большой по­ вести «Семь соблазнов» (опубликованы отрывки первой части) вкл ю чал тему будущ его»1. К. С. Г ерасимов в д о кл ад е на брю еовских чтениях 1971 года « Н аука и ф ан тасти ка в прозе Брю сова»2 убедительно показал, что Брюсов в своих произведе­ ниях затрагивал проблемы, отнюдь не утратившие своей актуальности и сегодня (межпланетные путеше­ ствия, человек и машина, поэзия покорения природы я опасность отрыва от н ее). П ривлекая большое количе­ ство неопубликованных и незавершенных произведений, К- С. Герасимов вовсе не упомянул о ф рагм ен тах ро­ мана «Семь земных соблазнов», возможно, потому, что в этом зам ы сле на первый план выступила не научно- техническая, а социально-утопическая тема. Тем не менее серьезных оснований игнорировать этот замысел Брюсова его утопическая направленность, разумеется, не дает. Ведь вся фантастика Брюсова от­ мечена тесным переплетанием технических чудес и со­ циальных допущений, прогнозов. В этом одна из самых сильных сторон его творчества. Особенно орга­ нично и эффективно такое переплетение выступает в лучших вещах Брюсова-фантаста: в драме «Земля», в новелле «Республика Южного Креста». Совершенно справедливо наблю дение А. Ф. Бритикова, относящ ееся именно к этим произведениям: «...Социальные прогнозы 1 А. Бритиков. Русский советский научно^антаютический рома-и, Л., 1970, с. 44. Заглавие названо неточно, а определение «Семи земных соблазнов», как «большой повести», неверно. 2 См. Црюсовакие чтения 1971 года, Ерев ал, 1973, с. 33—58. 118

как бы выводятся из машинизированной «научной» структуры к ап и тал и зм а» 1. Это наблю дение вгаолне при­ менимо и к роману «Семь земных соблазнов». Судить об этом замысле Брю сова надо с известной осторожностью, поскольку он был реализован лишь частично. В альманахе «Северные цветы на 1911 год» появились отрывки из семи глав первой части, носив­ шей название «Богатство». Брюсов подчеркивал, что предлагает именно отрывки, отдельные фрагменты. Каждый из них выделен подзаголовкам «Из главы пер­ вой», «Из главы пятой» и т. д. Еще тщ ательнее огово­ рена незавершенность произведения в особам преди­ словии «От редакции»: «Роман из будущей жизни «Семь земных соблазнов», над которым В. Я. Брю сов работает уже давно и сведения о котором не раз появ­ лялись в печати, в полном своем виде может быть из­ д ан лиш ь через несколько л ет» 2. Кроме фрагментов первой части, объем которых достигает примерно 2,5 авторских листов, в архиве Брюсова сохранилось несколько «заготовок» для рома­ н а и существует общий его план, реконструированный по черновикам И. М. Брюсовой. К ак эти материалы, так и сопоставление текста «Северных цветов» с другими произведениями Брюсова-фантаста, Брюсова-поэта и Брюеова-историка позволяет судить о глубине и мас­ штабности авторского замысла. М ожно считать, что «Ром ан № 2», к ак он первоначально был н азв ан самим Брюсовым, роман, начатый сразу после окончания «О гненного А нгела», «ром ана № 1» (1908), д олж ен был занять немаловажное место в творческой эволюции пи­ сателя. Косвенно в пользу такого утверждения свиде­ тельствует тот факт, что «Семь земных соблазнов» — одно из сравнительно немнапих произведений Брю сава при ого жизни и по его воле появившихся в н езавер­ шенном виде. К роме того, уж е через 10 лет, когда возвращ ение к 1 А. Бритиков. Русский советский научио-фавтастичеюкий ро­ ман, с. 44. 2 Северные цветы на 1911 год, М., «Скорпион», 1911, с 175. В дальнейшем в,се цитаты из текста даются по этому изданию, в скобках указывается страница. 119

преж нем у зам ы слу «Р ом ана № 2» стало окончательна невозможным, Брюсов включил первую его часть «Богатство» в состав готовившегося в издании 3. И. Гржебина собрания своих сочинений. «Богатство» долж ­ но было войти в VI том этого собрания (всего предпо­ лагалось издать десять томов), наряду с такими срав­ нительно поздними образцами брюсовской прозы, как «Обручение Даш и», «Рея Сильвия», «Элули сын Элули» и др.1 Д ля всего творчества Брюсова характерно такж е очень четкое определение ж анра, в его лирической поэ­ зии часто выносившееся в подзаголовок («Дифирамб», «И нвектива» и т. д .). «Семь земных соблазнов» с сам о ­ го начала были задуманы как роман. Нигде, даж е в черновых н абросках, Брю сов не н азы вал «Р ом ан № 2» повестью. Д ля него это было невозможно, так как и в прозе он н астаи вал на соблю дении продум анной, з а ­ конченной классиф икации ж анров. В 1915 году Брю сов писал для «Русской Мысли» большой рассказ «Мо­ царт», так и не увидевший тогда света. Он снабдил рукопись подзаголовком « Р асс к аз в 10 гл ав ах » и сде­ лал к этому подзаголовку обширное примечание: '«Подзаголовок требует, может быть, некоторых объяснений ввиду сравнительно большого объема печа­ таемого повествования. Но следовало бы раз навсегда установить терминологию «роман», «повесть», «рассказ», Романом долж на назы ваться эпопея в прозе (иногда и в стихах), изображение жизни целого народа, целого класса общества, обособленного общественного движе­ ния (таковы, например, «Война и мир», «Бесы», «Евге­ ний Онегин»); повестью — изображение жизни одного человека или группы людей, по возможности во всем объеме их судьбы, или, по крайней мере, в наиболее характерный для них период (например, «Записки мар­ кера», «Записки из подполья», «Кавказский пленник»); рассказом •— и зображ ен и е единичного собы тия (н ап ри ­ мер, больш инство рассказов Ч е х о в а)» 2. Такого понимания ж ан р а 'Брюсов придерж ивался» как правило, в своей собственной прозе. И в «Огненном 1 ГБ Л, ф. 386, к. 127. 2 ГБЛ, ф. 386, к. 35, ед. хр. 5—9. ! 1>0

Ангеле», и в «Алтаре Победы» изображ ается Целая историческая эпоха, развитие сюжета определиется могучим общественным движением, будь то начало ре­ формации в Германии, либо раннее христианство в позднем Риме. Не составлял исключения и «Роман № 2», в котором перед читателем долж на была пред­ стать развернутая картина высоко индустриального общества, со строго соблюдаемой социальной иерар­ хией, с усовершенствованными и еще более жестокими •методами эксплуатации труда, с такими резкими кон­ трастами м еж ду роскош ью и нищетой, которы е в- конце концов приводят это общество к гибели. О социальных масштабах задуманного романа гово­ рил и сам автор, предваряя повествование: «Мы встре­ чаем в романе мир, стоящий на высокой ступени внеш ­ ней культуры, но таящ ий в своем организме губитель­ ные язвы, грозящие самому его существованию» (с. 173). Контраст между блеском «внешней культуры» и скрытыми за ним непримиримыми противоречиями — одна из основных тем лирической поэзии Брюсова в 900-х годах («Каменщик», «Братья бездомные», «Горо­ ду» и др.). Острота ощущения этого контраста усили­ лась во время первой русской революции, которую Брю ­ сов, оставаясь, по собственному признанию, «лишь сви­ детелем, не участником» событий и сохранив свой эстетически окрашенный индивидуализм, все же глубо­ ко пережил и правильно оценил как значительную веху мировой истории. В д екабр е 1905 го д а он писал своем у постоянному корреспонденту С. А. 1Венгерову: «Р усская революция такой водораздел, за которым начинаются соверш енно иные потоки, текущ ие в иное м оре»1. М ожно считать, что и замысел «Р ам ана № 2» пер­ воначально складывался под воздействием пережитого в эти годы. К ак ни субъективно было восприятие им пролетарской революции, она, безусловно, укрепила критическое отношение Брюсова к современному обще­ ству и окончательно убедила его в исторической обре­ ченности буржуазного мира, пусть даж е в самой дал е­ кой перспективе. На этой основе возникали сюжет и 1 Архив ИРЛИ, ф. 377, папка 1, л. 53. 121

характеры, определялось время и место действия ново­ го романа. Перенося действие в далекое будущее, отде­ ленное от настоящего пропастью некой социальной катастрофы, Брюсов стремился довести до конца, до предела бесчеловечные, .несправедливые тенденции капитализма. Первый опыт создания такой утопической, переме­ щенной в будущее «модели» антагонистического обще­ ства Брю сов проделал ещ е в 1905 (году в известном рассказе «Республика Ю жного Креста». Мнолие нити соединяют этот рассказ с более поздним утопическим романом «Семь земных соблазнов». Тут и природа, по­ бежденная могучей техникой; и диктатура богатства, скрытая за лицемерной заботой об общем благе; и к а р ­ тина гибели общества, поработившего человеческую личность, в рассказе, а в романе предчувствие столь же гибельной и вызванной теми же причинами (катастро­ фы. Но в «Республике Ю жного Креста» отсутствовали живые характеры людей, стоящих на противоположных ступенях социальной лестницы. В «Семи земных со­ блазнах» они наметились, в них были внесены подлин­ но типические черты, а порой они приобрели известную психологическую углубленность (Анн и, Питер Вар- стрем, Артур). Причиной ж е катастрофы должно было стать уже не распространение фантастической мании противоречия, а -«грандиозное восстание», которое было прямо названо в черновиках романа. Возможность аналогии с современной действитель­ ностью заранее подсказывалась авторским предисло­ вием, но именно аналогии, а не полного отождествле­ ния: «Опять встали перед людьми все тягостные вопро­ сы современности, в том числе вопрос об организации тр у д а, и строение общ ества, сходное с тем , какое мы наблюдаем в наш е время, привело ж там же решениям этого вопроса, какие предлагаются и нашими теорети­ ками... Впрочем, аналогию эту не долж но проводить слишком далеко, так как мы видим, что во многих отношениях эпоха, изображаемая в романе, резко от­ личается от нашей современности» (173). Форма утопического романа «из будущих времен» давала Брюсову возможность художественно «домыс­ лить», предугадать то, что отличает изображенный в 122

первой части романа мир и живущ их в нем людей от действительности начала XX столетия. Это прежде все­ го усовершенствованная техника для тек лет, когда писался роман, заслуживавш ая наименования фанта­ стической. Герой приезжает в столицу по подземной железной дороге, «пробегающей восьмую часть земной п араллели », н а улицах огорят ради оакти вны е ф онари, в небе над городом проносятся дирижабли и аэропланы, в высоте сверкают станции воздушных дорог. Более высоким уровнем развития отличаются по сравнению с н ачалом XX в ек а и соц и альн ы е прим еты мира «Семи земных соблазнов». Власть в столице при­ надлежит М еждународному банку и его главе Питеру Варстрему. Власть эта поистине безгранична. «Питер Варстрем — король мира, потому что правительства всех стран — его долж ники и готовы повиноваться его м алейш ем у ж есту. Если он ск аж ет сегодня: хочу, чтобы Азия пошла войной на Европу — завтра все железные дороги с Востока на Запад будут заполнены ж елтоко­ жими и через месяц во всех столицах Европы будут править манчжурские губернаторы» (181). Покров лицемерного ханжества прячет эту жесто­ чайшую диктатуру капитала от глаз народа. Принимая своего осиротевшего племянника в кабинете, убранном с нарочитой простотой, Варстрем произносит целую речь о пользе труда, о священном долге перед великим делом М еждународного банка и тут же отдает секре­ тарю распоряжение немедленно опубликовать свой мо­ нолог во всех газетах. В качестве великой милости юношу принимаю т н а служ бу в банк. Вскоре он уб еж ­ дается, что служащ ие М еждународного банка обречены на унизительный образ жизни белых рабов. Они обяза­ ны жить в общежитии, принадлежащем банку, покупать товары только в магазинах своих хозяев. З а ними уста­ новлен бдительный и неустанный надзор, не только в то время, когда они в подземельях банка подсчитывают золотые монеты, но и в часы досуга. «Н аправляясь по­ сле девятичасовой работы в «Отель В арстрама», мы ощущали все, что от одной формы рабства переходим к другой» (201),—вапомииает герой романа, от лица которого ведется повествование. В наш е время, спустя более полстолетия после того 123

как (Брюсов создавал свою модель будущ его мира, все его «домыслы» стали самой повседневной реальностью, самой обычной политикой правящей верхушки. \"Зор­ кость шрогнозов Брю сова, обоснованность его предви­ дений о вырождении мира, в котором господствует богатство, выступает еще нагляднее в черновых наброс­ ках романа. В общем его плане, восстановленном И. М. Брюсовой, встречается перечень увеселений, кото­ рые столица предлагает своим обитателям: «Рестораны: 1) вино; 2) опиум, морфий; 3) хаш иш ; 4) эфир. Т еат­ ры: 1) обычные; 2) красок; 3) син ем атограф ы ; 4) не­ п р и л и ч и й » 1. Тема распада человеческой личности, отравленной соблазнами богатства и неизбежно следующим за ними пресыщением, параллельно с «Романам № 2» наш ла свое воплощение в поэме «Подземное жилище» (1910). Поэма была напечатана в том ж е альманахе «Север­ ные цветы н а 1911 год», что и первая часть «Семи зем ­ ных соблазнов» (133-— 141), и к а к бы п редш ествовала роману, что, по всей вероятности, не случайно. Ряд рос­ кошных зал, посетители которых предавались то утон­ ченному сладострастию, то безумному опьянению, выз­ ванному вином или наркотиками, заканчивался мрач­ ным оклепом, где « а полу леж ал толыко что перерезав­ ший себе горло молодой и красивый хозяин «Подзем­ ного жилищ а». Поэма заверш алась гибелью одного человека, роман должен был показать катастрофу, уничтожившую целую цивилизацию. П ропасть м еж ду 'господами мира и их белыми раба- м.и, неслы ханной роскош ью одних и ж алк ой нищ етой других усиленно подчеркивается в сюжете первой ч а­ сти, посвященной богатству, составляет основную ситуа­ цию опубликованных глав, определяет расстановку и взаимоотношения действующих лиц. Наверху, на недо­ сягаемой высоте — банкир Варстрем и ето супруга, внизу, в толпе бедняков—А ртур Грейсвольд и ©го в о з­ лю бленн ая Анн и. Н есп раведли вость такого устройства мира остро ощ ущ ает герой романа. В его уста Брюсов вложил страстный монолог о неизбежности возмездия, о праве угнетенных на революционное насилие. 1 ГБЛ, ф. 386, к. 35, ед. х,р. 253. 124

«Великая утонченность столичной жизни, радость бытия для взысканных судьбой — и великое рабство всего остального населения земли, страдания н униже­ ния для пасынков судьбы — почему?.. Пусть там, на вершинах, куются культурные ценности,” пусть досуг, дарованны й «избранным», п озволяет им двигать вперед науку и искусство...— но разве же это оправдывает телесную и духовную гибель миллионов других?.. Пусть же рушится великая столица, пусть обращаются в прах каменно-стальные дворцы, пусть гибнут библиотеки и музеи, исчезают памятники искусства, горят кострами книги ученых и поэтов, пусть даж е соверш ается тысяча новых несправедливостей, только бы освободиться от этой, которая, как чудовищный кошмар, давит мир ты сячелетие з а ты сячелетием » (187—'189). Нельзя не почувствовать, что здесь герой высказы­ вает чувства и мысли самого автора, причем именно те, которы е волновали Брю сова в годы первой русской революции, воплотились в его политической лирике. Восприятие революции только как могучей разруш и­ тельной стихии, выдвижение на первый план судьбы сокровищ культуры, готовность приветствовать уничто­ жение старого мира — все это основные мотивы поэзии Брю сова 1904— 1906 годов. Н едаром последний абзац внутреннего монолога Артура Грейсвольда представ­ ляет собой буквальный пересказ нескольких строф из «Грядущих гуннов». Сложите книги кострами, Пляшите в их яростном авете, Творите мерзость во храме,— Вы во всем неповинны, как дети! Бесследно все сгибнет, быть может, Что ведомо было одним нам, Но вас, кто меня уничтожит, Встречаю приветственным гимном. Как обнаженность и контрастность социальных про­ тиворечий, пронизывающих сюжет романа, так и эти прямые ассоциации с поэзией, автобиографическими 125

материалами, перепиской Брюсова эпохи первой рус­ ской революции доказываю т, что замысел «Семи зем­ ных соблазнов» склады вался под ее воздействием .' о Замы сел «Романа № 2» осущ ествлялся, однако, дол­ го и трудно. Много раз варьировалось заглавие: «Зна­ ки семи планет», «Семь земных искушений», «Семь цве­ тов радуги». Последнее название раскрывалось з сим­ волических соответствиях: «скупость — голу!бой», «сла­ дострастие — алый» и т.д.1 Позже, как известно, это загл ав и е был-о и спользовано д л я новой >книги стихов Брюсова, в которой каждому цвету соответствовал осо­ бый раздел. В каталоге издательства «Скорпион» на 1909 год был анонсирован новый роман В. Я. Брю сова под з а ­ главием «Семь смертных грехов». Под таким ж е загла­ вием ро;ман фигурировал в письме издателя «Весов» С. А. П олякова к Брю сову от 1 октября 1909 года. «Те­ перь же» — писал П оляков — «я ж ду «с нетерпением» начала Ваших «Грехов» для следующей книжки «Ве­ сов»... Я надеюсь, что Вы, быть -может, дадите в «Весы» все три гл ав ы , т. е. В аш роман войдет во все три «по­ следние» номера «В есов»2... О днако в «В есах» гл ав ы из романа не появились, очевидно, потому, что еще не были написаны Брюсовым хотя бы в первоначальном варианте. iB конце концов .Брюсов остановился на вари ан те «Семь земных соблазнов», более наглядно выражавшем сложную структуру задуманного произведения. «Разде­ ленный на семь частей, по числу традиционные «семи смертных грехов» — богатство, сладострастие, опьяне­ ние, жестокость, праздность, слава, месть, — он должен объять все стороны человеческой жизни и пересмотреть все основные страсти человеческой души. К аж дая часть представляет собой более или менее самостоя­ 1 ГБЛ, ф. 386, к. 35, ед. хр. 253. 2 ГБЛ, ф. 386, к. 99, ед. xip. 18, л. 16. За указание письма Полякова к Брюсову о «Семи смертных греха*» приношу свою благодарность К М. Азадавском у. 126

тельное целое, которые все связаны между собою толь­ ко образом главного действующего лица». (П редисло­ вие «О т редакци и », с. 172). Весьма характерны для прозы Брюсова и эта чет­ кость заранее намеченной композиции, и сложная систе­ ма предисловий, мотивирую щ их место, врем я и, главны м образом, стиль повествования. Кроме вступления «От редакции» фрагменты первой части предварялись также предисловием «От автора», подобно тому как в «Огнен­ ном Ангеле» за раскрывающим содержание, стилизо­ ванным в дуле хроник XVI века заголовком следовало посвящение, а за ним еще обращение к другу-чита- телю. Не сразу определились завязка романа и его глав­ ный герой. В черновых набросках, на основе которых была восстановлена И. М. Брюсовой «Программа «Ро­ мана № 2», фигурировали старый ученый и его юный племянник, приехавшие в город, «чтобы видеть»; девуш ­ ка, которая «хочет отдать себя»; анархист, ставящий перед собой задачу «все разрушить». В печатном тек­ сте героем стал наивный и мечтательный юноша Артур Грейсвольд, завязка приобрела классическую форму — приезд провинциала в столицу, где он сначала чув­ ствует себя затерявшимся в толпе. Повествование ве­ дется в излюбленной Брюсовым-прозаик ом форме рас­ сказа от первого лица, рассказа-исповеди, рассказа- воспоминания. Перечисленные в черновике персонажи на сцене появились, кром е старика, который, однако, из ученого и постоянного спутника юноши превратился в старого неудачника Тобби, встреченного Артуром в пер­ вый день приезда в подозрительной гостинице «Си­ рена». Неомотря на фрагментарность текста, действие пер­ вой части разверты вается вполне последовательно и логично, совершенно не ощущаются перерывы во вре­ мени или в ходе событий. З а приездом героя следует его знакомство со столицей, прием у Варсгрема — его родного дяди по матери, поступление н а служ бу в М еждународный банк, встреча с Анни и любовь к ней. В конце намечается уже переход ко второй части—«С ла­ дострастию», живым олицетворением которого является госпожа Варстрем, пригласившая молодого и красивого 12Т

племянника в свой дом, где она встречает его обна­ ж енная, леж а на кушетке в своей роскошной гостиной. Последовательность событий не нарушают, а скорее придают ей особую значительность, создаю т пока еще скрытый подтекст упоминания рассказчика о том, что все это происходило прежде, в прошлом, до «страшной катастрофы недавних лет», уничтожившей столицу, на месте дворцов которой ныне «по слову апостола, сви­ щут змеи, селятся волки и стадятся лани» (209). В предисловии «От редакции» Брюсов назвал печа­ таемые фрагменты лишь первоначальными набросками, подлежащими дальнейшей композиционной и стилисти­ ческой обработке. Это предупреждение явно преувели­ чено. Во всяком случае композиция первой части уже вполне ясна. По стилю и языку первая часть «Семи земных соблазнов» написана уверенной рукой мастера, владеющего средствами эпического повествования. Опыт «Огненного Ангела», о котором немецкие рецензенты писали, что книга производит впечатление подлинной средневековой рукописи и трудно поверить в русское происхождение ее оригинала, помог Брюсову овладеть ритмикой отдельной фразы и целого периода в прозе, создать ряд великолепных 'эпизодов и описаний. Тут и стремительная динамика шумной, блестящей, непрерыв­ но меняющейся столицы, вид на которую открылся Ар- гуру с Центральной станции подземной железной дороги; и монументальное здание Международного банка, по­ давляю щ ее все вокруг, «неумолимое, как судьба»; и банковские подземелья, где сквозь пальцы нищих бед­ няков проходят потоки золота, словно «моря, океаны прекрасной свежей воды, пить которую будут другие, в то время как умирающие от ж аж ды обречены лишь пропускать ее сквозь шлюзы» (199). Особенно выделяется богатством красок, оттенков, изысканным ритмам речи картина посещения влюблен­ ными — Артуром и Анн и — Зоологического сада. Н е­ обычайная наглядность звериных обликов, скрытое и очень вы разительное сопоставление их с человеческими характерами отличают этот эпизод — один из централь­ ных в первой части романа. В поэзии Брюсова часто встречаются образы, близ­ кие к изобразительному искусству, напоминающие 128

величественные изваяния («Аосаргадан», «Помпеянка»). Иногда он д а ж е непосредственно переводил язык гр а ­ фики в живопись словом («Святой Себастиан», «Ж ен­ щина и смерть»). «Портретом» в полном смысле слова можно назвать рассказ Артура о его лю бим ице— чер­ ной пантере, которую он счи тает «воплощ ением ж и в о т ­ ной красоты». «С келет ее был соверш еннейш ей из машин, изобретенных умом человеческим или нечелове­ ческим... Черная ш кура се отливала попеременно всеми красками. Никакая фабрика в мире не могла бы до­ стичь той ж е глубины цвета и, когда животное д ви га­ лось, казалось, что идет олицетворенная мачта» (205). За «портретом» пантеры следует целый ряд порази­ тельно четких и лаконичных зарисовок: «Мы наблю дали потом волыный разбег верблюдов; мудрое раздумье слонов; отвратительное челОвекоподо- бие обезьян; пресыщенность силою львов; угрюмое без­ различие носорога и чудовищное безобразие левиафа- на-бетемота; наблю дали гнусно-наглых гиен; бесшерст­ ных дрож ащ их ланей; козлов с привешенной готовой диавола; широкозадых зебр; хитрых, завернутых в шубу, россомах; рысей, которых немецкая сказка почитала переодетыми лесными царями; тигров с бородой, на которой, должна бы запекаться кровь; тупых буйво­ лов и лукавых барсуков, — наблюдали весь этот мир земныж тварей... А после ждали нас еще громадные клетки птиц, слепивших стоцветным оперением, то лег­ ких, как летающ ие пушинки, то тяжких, как окрылен­ ные глыбы гранита, поющих нежно, кричащих страшно, свистящих злобно и насмешливо, длинноносых, широ­ колапых, извивающихся, как переменчивая выпь, или угрюмо-гордых как серые г р и ф ы . (206- 207). Описание «земных тварей» выполняет отнюдь не чи­ сто декоративную функцию. Если в «Огненном Ангеле» перечисление сокровищ книжной лавки Глюка помога­ ло проникнуть в психологию Рупрехта, не столько вои­ на,, сколько книж ника по натуре, то в новом романе Брюсова бесконечное многообразие живой природы пробуждает стремление к свободе и счастью в душах робких влюбленных. «В зрелище этих живых существ, которые и в неволе сохранили какую-то долю дикой свободы, в их отваж ной повадке, в их медленных дви- 12!) 9—Брюсовекне чтения

мужу, — напоминает героиню эротических баллад^ Брю­ сова. Ее предш ественницы—ц ари ца, приковавш ая д ер з­ кого раба к своему ложу; Масс ал ила из одноименной баллады; Цирцея, владычица «духов земли и огня», «буйная блудница» Клеопатра — целая галерея власт­ ных, чувственных и жестоких ж риц Э,роса. В поэзии Брюсова, как и во всей декадентской литературе, они были вечным символом роковой власти иола. В романе при всем сходстве, при всем единстве основной направленности образ «роковой женщины» приобретает новое качество. Он наполняется конкрет­ ным социально-психологическим содержанием: деньги банкира даю т его жене власть над людьми, возмож ­ ность удовлетворять свои чудовищные прихоти, застав­ ляю т искать все .новых и новых развлечений, позволяю т считать себя выше человеческой морали и обществен­ ного осуждения. Символ начинает превращ аться з ха­ рактер. Другой женский образ, проходящий через всю лири­ ку Брюсова, не так заметен, не так экзотичен и в мень­ шей степени всегда привлекал внимание критики. Но он не менее в а ж е н .д л я понимания всех граней и оттен­ ков сложной, а подчас и противоречивой поэзии Брю ­ сова. Женственность здесь выступает не в эротическом ореоле, а в свете юности и чистоты. Уже в ранних стихах Брюсова появились робкая героиня поэмы «Три свидания», девушка с белой розой, олицетворяющая весну в одноименном стихотворении, «серебристою риф­ мой М арии» озарилась туманная даль. Позднее, в 900-ые годы, к ним присоединилась спут­ ница поэта из цикла «Вечеровые песни», некогда вос­ петая IB «стройных строфах» Гейне, «вечным светом» влюбленности засияла радость «Первых встреч», скромные, детские черты привлекали в героине стихо­ творения «Портрет». В той или иной мере в перечис­ ленных стихотворениях Брюсова выступает гуманисти­ ческое начало его творчества. Полнее, законченнее воплотились эти черты в образе возлю бленной А ртура, бедной и одинокой, как он сам, скромной служащ ей банка Анни. Из всех действующих лиц первой части романа она очерчена наиболее глубо­ ко и сочувственно. Автор рассказывает о семье Аняи, 182

ее происхождении, детских впечатлениях, не только изображ ает ее внешность и женственность — «тихие глаза и тонкие пальцы », — но и раскры вает ее убеж де­ ния, взгляды, подчеркивает глубину ее чувства. Анни умна, она все понимает с полуслова, с ней .можно бесе­ довать целыми часами. В любви она самоотверженна и преданна и в то же время далека от слепого пора­ бощения страсти. «Любовь сама по себе прекрасное чувство, ,но оно становится истинно прекрасны м тогда, когда входит в душу, подготовленную к ней»,—говорит Анни. «Из любви, как из куска мрамора, можно^сде- лать все: бога и демона, совершенную статую и безо­ бразный обрубок» (211). В соответствии с этим новым для прозы Брюсова и обогащенным по сравнению с его поэзией женским образом не совсем обычно показано в романе также чувство, связы ваю щ ее Артура с Анни. Оно не похоже на внезапный удар, поражающий Рупрехта при первой же встрече с Ренатой, и не имеет ничего общего с пато­ логической эротикой рассказов «Теперь, когда я про­ снулся» или «В подземной тюрьме» из сборника «Зем ­ ная ось». В романе «Семь земных соблазнов», может быть для контраста со следующей частью, посвященной «С ладо­ страстию», Брюсов прослеживает постепенное развитие чувства, вначале вполне целомудренного и робкого. Артура и Анни толкает друг к другу не дерзкий порыв чувственности, а человеческое участие и общность по­ ложения. «Мы отдались друг другу, — вспоминает Артур, — потому что были молоды, одиноки, несчастны, потому что нам хотелось ласки и нежности» (212). В свете соединившего их чувства в глазах влюблен­ ных изменяется весь окружающий мир. «Наша любовь развивалась медленно, и вместе с тем медленно весь мир менялся для меня. По мере того как я начинал сознавать, как близка и дорога мне Анни, по мере того как узнавал, что и я близок и дорог ей, все ненавист­ ное в жизни становилось постепенно милее и желаннее, чтобы стать в конце концов прекрасным. Нам, осуж ­ денным на теснины улиц и склепы комнат, представля­ лись пленительными то дальние городские перспективы, в озарении электрического света, то ночная тишь, тайн- 133

ственно сменяю щ ая дневной гул... Мы жили памятью вчерашней встречи и ожиданием встречи сегоднянКней» (203). Д аж е когда влюбленные становятся любовниками и в их жизнь входит «пламенный огонь чувственности», сохраняется поэтический, эмоциональный тан повество­ вания. Л ю бовные сцены в поэзии и в .прозе Брю сова нередко бывали снижены натуралистическими подроб­ ностями. И збеж ать этого ему удалась как в «Огненном Ангеле», где господствует атмосфера беззаветной, не знающей преград страсти, так и в отрывках из «Сами земных соблазнов». Страницы «золотой книги любви» постепенно раскрываются перед юношей и девушкой, обреченными на неблагодарный труд и вечную нищету, но способными н а глубокое светлое чувство, преобра­ зившее их скудную жизнь. 3. ■Как бы ни разви вал ось в дальнейш ем п овествова­ ние, через какие «соблазны» ни прошел бы его герой (который, вероятно, пожертвовал бы любовью Анни ради прихоти жены банкира, что послужило бы причи­ ной гибели девуш ки), финалом романа «из будущих времен» могло стать только крушение мира, разруш а­ ющего в человеке лучшее, подлинно человеческое. Но развернутое, убедительное изображение процесса под­ готовки восстания и торжества его участников над все­ сильным Варстремом оказалось выше творческих воз­ можностей Брюсова. Ограниченность мировоззрения, сохранившаяся вплоть д о «великих событий 10-х годов», позиция ин­ дивидуалиста, выше всего ставящего иллюзорную сво­ боду творчества и столь же иллюзорную .независимость убеждений, помешали Брюсову закончить свою утопию с той ж е силой обличения социальной несправедливо­ сти, с какой она была начата. Уже в «Богатстве», точнее в отрывках этой первой части романа, давало себя знать характерное для Брю­ сова противоречие между его эстетическими взглядами и творческой практикой, под влиянием живой действи­ тельности сплошь и рядом выходившей далеко за пре- 1,44

делы «чистого искусства». Следуег к тому же учиты­ вать, что если замысел «Семи соблазнов» возник под воздействием «океана народной страсти», воспетого Брю совы м в 1905 году, то д ал ьн ей ш ая работа над ро­ маном приходилась уже на годы черной реакции в стране, когда политический скепсис Брюсова усилился и крушение старого мира отодвинулось, как ему каза­ лось, в далекое неопределенное будущее. Не случайно в той же сцене в залах Социологиче­ ского музея, в которой возмущение героя, а вместе с ним автора, вопиющей несправедливостью классового общества достигает предельного накала и выражено с чисто публицистическим пафосом, это возмущение не претворяется в действие, не приводит к каким-либо переменам в характере и поведении Артура Грейсволь- да. Пафос монолога Артура о «тысячелетней неспра­ ведливости» неоднократно привлекал к нему внимание советских исследователей. Едва ли не все упоминания о «Семи земных соблазнах» в литературе о Брюсове ограничиваю тся этим м онологом1. Д ействительно, ни в публицистике, ни в художественном творчестве Брю со­ ва нет другого такого страстного оправдания револю­ ции, такой прямой полемики с концепцией «грядущего хам а», выдвинутой М ереж ковским , и, что особенно в а ж ­ но, такого смелого реш ения проблемы революционного насилия. Но следует обратить внимание и на то, что, призна­ вая cпpaiвeдливocть возмездия, Артур отнюдь не испы­ тывает желания примкнуть к числу борцов. Чужими и далекими остаются для него те, кто посвятил себя этой великой цели, хотя ее величие он сознает вполне. «Было там, — продолжает свой рассказ Артур, — еще неоколько портретов, которые должны были увеко­ вечить черты знаменитых «друзей человечества», боров­ шихся с вековой «социальной неправдой»: лица умные, благородные, но как-то странно чужие, не сроднивш ие' 1 Впервые отмечено Д. Максимовым в кн.: «Поэзия Валерия Брадоава», Л., 1940, с. 213—214. См. также статью Э. Литвин «Революция 1905 года в творчестве Брюсова».—В кн.: «Резолюция 1905 гада я русская литература», Л., 1956, с. 242—245. 135

ся с нашим воображением так, как лица иных поэтов, путешественников или полководцев» (187). Нетрудно заметить, что и здесь устами героя гово­ рит сам автор — создатель целой галереи «любимцев веков», в поисках героического идеала столь охотно обращавшийся к величавым теням М арка Антония и А лександра М акедонского, Вергилия л Данте, но лишь бегло упоминавший о народных вождях и трибунах прошлого. В черновых набросках к роману эти черты мировоз­ зрения Брюсова выражены порой еще сильнее. В пе­ речне действующих лиц встречается тип «анархиста», восстающего против всех институтов человеческого об­ щества. Другой персонаж — неясно, кто именно—упре­ кает анархиста, «что о н — не революционер». Следует такой диалог: «я был левым, когда общее течение было вправо. Теперь, когда все революционеры, я правый.— Вы должны быть левым, ибо у них истина. — Я буду левым не потому, что у них истина, а п [отому] ч[то] я этого хочу, п [отому] ч [то ] мне это нравится. И когда мне говорят: ты долж ен! я кричу: не хочу»1. Достаточно сравнить реплики «анархиста» со следу­ ющей записью в дневнике Брюсова: «Не окажу, чтобы наша революция не затронула меня. Конечно затрону­ л а. Но я не мог выносить той обязательности восхи­ щ аться ею и негодовать на правительство, с какой обращ ались ко мне мои сотоварищи (кроме очень не­ многих). Я вообще не выношу предрешенности суж ­ дений»2. Те ж е .настроения воплотились и в известной строфе из стихотворения «Близким»: Но там, где вы кричите мне: «Не боле», Но там, гще вы поете пеонь побед, Я вижу новый бон во имя новой воли! Л ом ать—-я буду с вами, строить — иегг!3 1 ГБЛ, ф. 386, к. 35, ед. xip. 253. 2 В. Брюсов. Дневники, с. 137. 3 Первая публикация в об. «Факелы», СПб, 1906, с. 26. Имен­ но иа основании этого стихотворения В. И. Ленин охарактеризо­ вал Брюсова как «лоэта-анархиста».

Эти убеждения Брюсова, ограничившие кругозор его политической лирики в 1905 году, не позволили ему представить себе закономерность и неизбежность рево­ люционного пути уничтожения «миллионорукого спру­ т а » — власти богатства — с той ж е страстностью и пол­ нотой, с какой он сумел обнажить причины и послед­ ствия господства Варстремов. Ж ертвами могущества Международного банка в романе выступают не рабочие, обреченные добывать уголь в ш ахтах и стоять у станков на фабриках, чтобы деньги лились рекой в подземелья Варстрема, а служ а­ щие банка, сами далеко не свободные от поклонения золотому тельцу. С завистью и недоверием смотрят они на своего товарища, получившего приглашение в дом госпожи Варстрем. Способные порой роптать и возму­ щаться, эти белые рабы не могут стать организованной силой, сокрушающей мир, которым управляют банки­ ры. Рассеянные в тексте романа намеки на гибель столицы и ее владык, на запустение, царящ ее на мосте былых дворцов и храмов, остались только намеками. В те же годы, когда Брюсов трудился над романом о будущ ем человеческого общ ества, он углубленно изучал и его прошлое. Эти, на первый взгляд столь различные, направления в его художественной прозе объединялись в творческом сознании Брюсова единой проблемой проблемой познания закономерности исторического процесса, неизбежности и обусловленности смены эпох и культур. Не простая эволюция, а трагическая цепь катастроф, социальные взрывов, борьбы культур и учений связы вала в представлении Брюсова мировую историю — от легендарной Атлантиды до катаклизма, отделяющего современную ему цивилизацию от дале­ кого будущего «Семи земных соблазнов». В этой связи очень интересно то обстоятельство, что в тексте «Бо­ гатства» систематически проводятся аналогии не только с европейской техникой и культурой н ач ал а XX века, но и с давно ушедшим в прош лое миром античности. Античный мир, особенно древний Рим с его высокой культурой и трагической гибелью занял очень заметное место в научной и писательской работе Брюсова второй половины 900-;х и н ач ал а 10-х годов. О черки о поэтах IV века — Авсонии и Пентадии, замысел антологии 137

«Золотой Рим», переводы и рецензии Б рю сова в. ж у р ­ нал е «Гермес», переписка с А. И. М алеины м — зн ато ­ ком античной литературы свидетельствуют об огромной роли «римской» темы в творческой лаборатории зрелого Брю сова. «В лице В. Я. Б р ю со в а,— вспом инал впослед­ ствии А. И. М а л е и н ,— м ы потеряли не только челове­ ка, горячо любившего античный мир и умевшего силой своего огромного таланта претворять этот мир в живые художественные образы, но и в высшей степени добро­ совестного и вдум чивого исследователя античности...»1. Н а подобной основе возникла параллель между рабством жителей столицы и положением рабов в древ­ нем Риме, проходящая через фрагменты «Семи соблаз­ нов». «Столица была достаточно щедра, чтобы по край­ ней мере «зрелища» обеспечить всем своим детям и рабам» (204), — писал Брюсов, перефразируя известное изречение «Хлеба и зрелищ». Отзвуки античности за ­ метно усиливаются, когда вступает в действие романа госпожа Варстрем. У нее репутация Мессалины, она обладает античным сложением и напоминает ожившую раскрашенную статую. Ее приход в подвалы М ежду­ народного байка оскорбителен для служащ их и напо­ минает им, что «древние римлянки не стыдились смо­ треть на обнаженных рабов» (214). В гостиной госпожи Варстрем стоит скульптура, изображающ ая сатира, ко­ торый сжимает в своих объятиях испуганную нимфу. Так в будущее все время вплетается близкое автору прошлое. Постепенно охладевая к своей утопии, финал которой ему не удавался, Брюсов переносит задуман­ ное художественное исследование закономерности исто­ рических сдвигов и катастроф на материал далекого прошлого. «Семь земных соблазнов» уступают место «Алтарю Победы». Такой переход облегчался для Брюсова еще и тем, что он не склонен был теоретически проводить опреде­ ленную, «жесткую» пограничную линию между фанта­ стическим и историческим ж ан р ам и . Н аоборот, он счи­ тал, что эти ж анры тесно соприкасаю тся по самой своей эстетической природе. В статье «Пределы фантазии» 1 А. Малеин. В. Я. Брюсав и античны» мир. — Известия ЛГУ, 1930, Т . II, С . 193. 138

он рассм атри вал исторический ром ан к ак разн о ви д ­ ность ф антастических «путеш ествий во времени». «В сущ [мости] говоря, все исторические романы носят в себе элемент фантаетич[еекий].П еренося д[ейст]вие в глубь времен, романисты до изв[естной] степ[ени] создают обстановку ф [антастическую], во вс[яком] случ [ а е ], н е похож ую на н а ш у » 1. «Роман № 2» при этом послуж ил в известном смыс­ ле «заготовкой» для «Романа № 3», как можно было бы назвать «Алтарь Победы». Сохранилась основная сюжетная ситуация: герой занимает промежуточную позицию между двумя мирами, которые неизбежно должны столкнуться друг с другом. Сын вдовы-труже- ницы, бедняк Артур связан узами близкого родства с всемогущим семействам Варстремав. В «перевернутом» виде та ж е ситуация повторяется по отношению к Юнию Норбану — патриций по происхождению, он участвует в восстании угнетенных христиан. Сохраняется классиче­ ская завязка: Юний такж е из тихой провинции попа­ дает в кипящий жизнью Вечный город — столицу импе­ рии. Много общего в характере главных героев: моло­ дость, неопытность, неумение сопротивляться чужой властной воле, порабощение страстью, даж е красивая внешность. Еще больше общего в облике госпожи Варстрем — ж ены б ан ки р а и прекрасной Геоперии-—ж ены сенатора. В героине «Алтаря Победы» несравненно полнее вопло­ тились и получили глубокое социальное, историческое, психологическое обоснование те же черты до предела циничной, развратной, властолюбивой женщины, не знающей иных законов, кроме своих желаний, прези­ рающ ей людей, н ад которыми ей позволяют господ­ ствовать знатность и богатство. Наконец, образ Анни в «Семи земных соблазнах» несомненно связан нитью художественной преемствен­ ности с другой героиней «Алтаря П обеды »— пророчи­ цей Реей. Бедная, безвестная девуш ка и в том, и в другом случае умна, чутка, способна на гораздо более самоотверженное и сильное чувство, неж ели ее возлгоб- 1 Цит. по кн. А. Бритикова «Русски& советский научно-фанта­ стический роман», с. 43. 139

ленный. Особенно сближ ает их искренняя религиоз­ ность. Анн и выросла в очень религиозной сомье, ее отец — проповедник, она — верующая христианка. Рея сама становится проповедницей христианства и жерт­ вует жизнью во имя своей веры. Возможно, не простым совпадением является тот факт, что в первоначальной черновой редакции «Алтаря Победы» Рея называлась А н н о й 1. Таким образом, утопический роман «Семь земных соблазнов» является немаловажным звеном в ряду з а ­ вершенных и незавершенных созданий Брюсова-прозаи- ка. В нем объединились многие излюбленные мотивы урбанистической, политической, эротической лирики Брюсова с фантастическими «моделями» будущего из ранних рассказов и из драмы «Земля». В свою очередь образы героев «Богатства», которые, судя по авторско­ му предисловию, должны были действовать и в после­ дующих частях романа, подготовили ситуации и харак­ теры «Алтаря Победы». 1 ГБЛ, ф. 386, к. 31, ед. х,р. 5. .3

111111111111111111111111111111111111111М!1iН111i!111111iii !!!! jIii ’<!!!! I!Ii1111i1111111111111111 К. С. Герасимов КН ИГ А С Т ИХ О В В. Я. Б Р Ю С О В А « М Е А » В поэтическом наследии В. Брю сова собранию сти­ хов «Меа» (1924 г.) принадлеж ит особое место, хотя бы потому, что это последняя книга стихов поэта, уви­ девш ая свет уже после его смерти — с титульным ли­ стом и портретом автора в траурных рамках. Но хотя в связи с заметными успехами брюсоведения за послед­ нее десятилетие послеоктябрьское творчество Брю сова начинает все более привлекать внимание литературове­ дов, оно исследовано далеко не с той тщательностью, которого заслуживает. Относится это и к сборнику «Меа». Если вышедшие в свет первые сборники никому тогда еще не известного юного Валерия Брюсова «Рус­ ские символисты» получили живой отклик в тогдашней печати и вызвали довольно обширную критическую литературу (пусть даж е рецензии были отрицательны­ ми), то последние книги стихов маститого поэта либо вообще не привлекли внимания его современников, либо подверглись несправедливой, а иной раз и откро­ венно враждебной критике... К сожалению, это относит­ ся не только к тому — уже давнему — периоду нашей литературной критики. Достоин внимания тот факт, что мнения многих, писавших в разные годы о последних книгах стихов Брюсова, противоречат одно другому самым примеча- 141

тельным образом. Так, К. Л аврова в рецензии на «Меа» снисходительно отмечала, что «стихи этого сборника обременены обычной для Брюсова книжной мудро­ стью»1, а пожелавший остаться неизвестным автор в 1939 году позволил себе утверждать, что «Брюсов-поэт ничему, пожалуй, научить не может»2. А. Мясников пришел к парадоксальному выводу, что именно об р а ­ щение Брю сова к науке и к философским раздумьям не позволило ему отразить всей реальной сложности жизни3. Н. Степанов же полагал, что «Брюсов... ориен­ тировался на науку, оторванную от обобщающей фило­ софской основы»4. Это мнение отнюдь не разделил Л. Ельницкий: «Его (Брю сова.— К. Г.) художественное восприятие приобрело сильную философскую окраску... теперь оно подавило все остальные чувства и оконча­ тельно превратило мир в объект астронома, физика, историка, где иллюстрируется закон и все получает философскую или сравнительно-историческую оцен­ ку...»5. Подавляющее большинство авторш, по-разному оценивая успехи Брюсова на путях к созданию совре­ менной философской лирики, сходятся в настоящее время в признании чрезвычайной важности, плодотвор­ ности, перспективности этих путей для будущего нашей поэзии. Так, П. Антокольский, который в 1961 году пи­ сал, что его «...не радуют попытки Валерия Брюсова обосновать «научную поэзию»6, двенадцать лет спустя, в предисловии ,к предпринятому «Художественной лите­ ратурой» собранию сочинений Валерия Брюсова, отме­ 1 «К расн ая новь», 1924, № 7— 8, с. 383. 2 «Л итературное обозрение», 1939, № 19, с. 62. s А. М ясников. В. Я. Б рю сов. Предисловие к «Избранным с о ­ чинениям в двух томах» В. Я. Б рю сова, Г И Х Л , М ., 1955, т. I. с. 31. Н. Степанов. Заметки о стихах. Поэзия и н ау к а.— «Литера­ 4 турный современник», 1935, № 2, с. 137. 6 Л . Ельницкий. Сложный и трудный путь (рецензия на книгу: «В. Я. Б рю сов. Избранны е стихи», Academ ia, 1933), — «Х уд ож ест­ венная литература», 1933, № 12, с. 34. в П. Антокольский. П оэзи я и физика. — В сб.: «Формулы и образы », М., 1961, с. 168. 142

чает уже с должным уважением брюсовские «давние пристрастия к человеческой отваге в постижении новых тайн природы и мироздания»1. При жизни Брюсов не дождался появления в печати сколько-нибудь квалифицированной оценки последних своих стихотворных сборников. Хотя мнение К. Зелин­ ского, что «начиная с 1917 года при жизни Брюсова его книгам было посвящено всего около 20 заметок и статей в различных журналах и книгах»2, и неверно — это число следует увеличить в неаколько р а з ,— к со ж а ­ лению, эти «заметки и статьи» в большинстве либо злобные в своем бессилии выпады эмигрантской кри­ тики, либо вульгаризаторские упражнения лефовако- пролеткультавскаго характера, либо попытки футури­ стов дискредитировать Брю сова как «архаиста» и вооб­ ще «жонтррев олюционер а ». Развязность, безапелляционность подавляющего большинства этих примитивнейших суждений несоиз­ мерима с их научной ценностью. Впрочем, все они дав­ но уже представляют только историко-литературный, а не теоретический интерес. Прав был В. Саянов, подводя итог высказываниям критики 20 гг. о поэтических исканиях Брюсова в по­ следних сборниках его стихов: «...никто из критиковав­ ших Брюсова не попытался разобраться в существе его теоретических поисков»3. Нельзя не согласиться также со словами П. Н. Беркова: «Как-то странно сейчас читать вздорные, претенциозные критические статьи и рецензии конца X IX —начала X X в., авторы которых •вкривь и вкось обсуждали превосходные, глубокие стихи Брюсова, выносили безапелляционные приговоры ему как «декаденту» и «символисту», а в стороне остав­ ляли самое важное, самое главное, на что он сам обращ ал внимание своих читателей, — то, что он — поэт мысли, поэт думы»1. Это в полной мере относится и к критике 20 гг. 1 П. Антокольский. Валерий Б рю сов. Предисловие к собранию сочинений В. Б рю сов а в 7-imh т., т. I, с. 27. 2 К. Зелинский. Н а рубеж е двух эпох, М ., 1959, с. 276. 3 в. Саянов. Валерий Брю сов. Предисловие к «Стихотворе­ ниям» В. Б рю сова, Л ., «Советский писатель», 1959, с. 34— 35. 143

Другая, своеобразная форм а отрицательного ^отно­ шения к иослеоктяб рьюкому творчеству Брю сова — его полное или частичное замалчивание в ряде критических работ тех лет. Одним из выражений подобной «крити­ ки» явилось также издание сборника «Валерий Брюсов. Стихотворения, поэмы» (ГИ Х Л , М., редактор— В. Б о ­ рисова), в который попросту не включены лучшие послеоктябрьские произведения поэтанмыслителя. В сборнике, составлявшемся в то время, когда наши уче­ ные ставили на службу миру и прогрессу энергию атома, именно в тот 1957 год, когда они осуществили беспримерный в истории научный подвиг— запуск пер­ вого в мире искусственного спутника Земли, — не наш­ лось места ни поэтическому провидению Брюсовым «архимедова рычага» «расщепленного атома», ни его пророческим стихам о завоевании космоса-— первым в нашей поэзии. Обращ ает внимание, что в сборнике, вышедшем в серии «Библиотека советской поэзии», число стихов, относящихся к советскому периоду твор­ чества Брюсова, составляет примерно шестую часть общего их количества. Здесь уместнее всего вспомнить слова самого Брю ­ сова, произнесенные им на праздновании его 50-летнего юбилея: «Почему, товарищи, обо мне говорили сегодня почти исключительно как о классике символизма?»2. Минуло полстолетия с тех декабрьских дней 1923 года,когда Брюсова чествовали в Москве по поводу его пятидесятилетия, и теперь нам еще яснее смысл его тогдашнего, не совеем обычного для юбиляра, полеми­ ческого выступления. В нем Брюсов настойчиво подчер­ кивал свое стремление быть с молодыми силами рус­ ской поэзии, идти вперед, опираясь на новое, писать стихи «по-другому». И псэт утверждал, что он пишет «по-другому»— лучше, чем прежде— «насколько могу»3. 1 П. Берков. Проблемы истории мировой культуры в литера­ турно-художественном и научном творчестве Валерия Брю сова. — В кн.: «Брю совские чтения 1963 года», Ереван, 1964, с. 27. з 1873— 1923. Валерию Брю сову. Сборник, посвященный 50 ле­ таю оо дня рож дения поэта, изд. К У Б С а В Л Х И имени Валерия Б р ю сов а, М., 1924, с. 54. з Там же, с. 57.

Как совместить эти слова с легендой о так назы­ ваемом «творческом одряхлении» Брюсова, об упадке духовных, творческих ,сил пятидесятилетнего поэта—ле­ гендой, которая вызвала в свое время такую резкую отповедь А. В. Луначарского? Наконец, в 1929 году И. С. Поступальский впервые- называет сборники Брюсова «В такие дни», «Миг», «Дали» и «М еа» «книгами ценными и поучительными», а брюсовское предисловие к «Далям», содержащее важнейшие теоретические положения, относящиеся к послеоктябрьскому творчеству, — «вполне здравой поэ­ тической платформой»1. Дальнейшее развитие взгляды И. Поступалыжого находят в его статье «Валерий Б рю ­ сов», увидевшей свет два года спустя. В ней автор приходит к верному выводу, что «неуклонно повыша­ ющийся культурный уровень нынешних потребителей стихов и вся диалектика развития искусства ведут к прочному союзу науки и поэзии», выражает убеждение, что «лучшие стихи «М еа» просуществуют долго приме­ ром поэзии величественной и глубокомысленной, ч а ­ стично являющейся и непосредственным достоянием социалистического будущего»2. Наиболее полное выражение взгляды И. Поступаль­ ского на значение последних сборников брюсовских стихов получают в его работе «Поэзия Валерия Б рю со­ ва», относящейся к 1932 году. Нельзя не согласиться с конечным выводом этой работы: «Творчество Валерия Брюсова имеет громадное познавательное значение. Уже одного этого факта достаточно для того, чтобы проблема критического освоения наследства Брюсова представилась во всей своей полноте. Н о ведь, помимо этого, -в поэзии Брюсова очевидно присутствие множе­ ства еще близких нам мотивов и — мало того— нали­ чие элементов грядущего искусства. А в таком случае Брюсова надо не только читать и изучать, но и кое в чем следовать его заветам3. ■ И. Поступальский. К воп росу о научной поэзии. — «Печать- и революция», 1929, книга вт орая— третья, с. 62, 63. 2 И. Поступальский. Валерий Б рю сов. — «К расн ое студенче­ ство», 1931, № 39, с. 29. 3 И. Поступальский. П оэзи я Валерия Б рю сова (предисловие к «Избранным стихам» В. Б рю сов а, Academ ia, 1935), с. 116. 10— Брю совские чтения

В наше время уже мало кто — за редкими исклю­ чениями— сомневается в величайшем зн ач е н и и 'обра­ щения искусства, в частности, поэзии к научно-фило­ софским проблемам современности. Тем не менее непонимание критикой значительной историко-литера­ турной и непреходящей художественной ценности мно­ гих стихов последних брюсовоких сборников, в том числе «М еа», при всей их противоречивости, сложности, даже при наличии отдельных спорных или идеологиче­ ски неприемлемых моментов в этих книгах — еще не изжито. Чаще всего стихи «Далей» и «М еа» называют р а с­ судочными, перегруженными специальной терминоло­ гией и посему не трогающими читателя. Полвека назад А. В. Луначарский во вступительном слове на юбилейном заседании в Российской Академии Художественных Наук говорил, что Брюсов «каждому ив нас помогал постичь бесконечно изображаемые им ценности. Если в настоящее время еще не все понимают эти ценности, то это значит, что не пришло такое вре­ мя, когда они будут понятны»1. В 70-е годы нынешнего столетия нам понятно мно­ гое из того, что когда-то смущало. И так называемая -«специальная терминология», объясненная в свое время Брюсовым в примечаниях к сборникам стихов «Дали» и «М еа» для тогдашнего массового полуобразованного (а часто и полуграмотного) читателя, представляется вполне понятной подавляющему большинству и без примечаний. Чтобы убедиться в этом, достаточно за ­ глянуть в эти брюсовские словарики. Кстати, одной из больших заслуг русских поэтов- просветителей X V III века, к примеру А. Кантемира, не без оснований считают то, что они снабжали свои сти­ хотворные произведения примечаниями— часто очень обширными, — в которых разъясняли многие слова и выражения, -непонятные тогдашнему русскому читате­ лю. Что ж, если иному из наших современников незна­ комы, допустим, слова «Темза», «Лиссабон», «инте­ грал», «Гольфштрем», «Лобачевский», «Ватерлоо», 1 1873— 1923. Валерию Брю сову. Сборник, посвященный 50-ле­ тию со дня рож дения поэта, с. 19. 116

«Бодлер», «Д ю рер» и т. д. (примеры из примечаний Брюсова к «М еа»), то учиться в XX веке отнюдь не предосудительнее, чем в X V III. Рассудочна ли брюсовская поэзия последних лет? Безусловно, она далека от бесстрастного рационализма, напротив — глубоко эмоциональна. Н о, по-видимому, то, что являлось причиной лирического переживания Б рю ­ сова, не находит отклика в душе некоторых читателей и в наши дни. Если, допустим, строки Быть может, эти электроны — Миры, где пять материков, И скусства, знанья, войны, тро«ы И память сорока веков! — оставляют читателя равнодушным, то не потому, что они рассудочны, а потому, что читатель не сумел под­ няться до сопереживания этих строк вместе с поэтом— вне всякой зависимости от того, миры ли «эти электро­ ны» или нет. Конечно, и эволюция поэзии в сторону большего интеллектуализма, большей научно-философской глуби­ ны, и одновременно возникновение в ней противополож­ ных тенденций — закономерны, как это наблюдалось не раз в прошлом. В 1959 году известный английский ученый и ром а­ нист Чарлз Сноу в лекции «Две культуры и научная революция», прочитанной им в Кембриджском универ­ ситете, говорил о все углубляющейся пропасти взаим­ ного непонимания между представителями научно-тех­ нической и литературно-художественной культуры. Продолжительная дискуссия, вызванная ею, охватила многие страны, и отголоски ее не стихли до сих пор. В своем выступлении Ч. Сноу утверждал, что узкая специализация, ведущая к несовместимости «двух куль­ тур», чревата самыми тяжкими последствиями для цивилизации и может даже стать причиной ее гибели, если не будут приняты неотложные меры в области образования. «Множество раз мне приходилось бывать в обществе людей, которые по нормам традиционной культуры считаются высокообразованными. Обычно они с большим пылом возмущаются литературной безгра­ мотностью ученых. Как-то раз я че выдержал и спро- 147

сил, кто из них может объяснить, что такое второй закон термодинамики. Ответом было молчание или отказ. А ведь задать этот во-прюс ученому значит при­ мерно то же самое, что спросить у писателя: «Читали ли вы Ш експира?» Сейчас я убежден, что если бы я поинтересовался более простыми вещами, например, тем, что такое масса или что такое ускорение, то есть опустился бы до той степени научной трудности, на которой в ми:ре художественной интеллигенции опра­ шивают: «Умеете ли вы читать?», то не более чем один из десяти высококультурных людей понял бы, что мы говорим с ним на одном и том же языке. Получается так, что величественное здание современной физики устремляется ввысь, а для большей части проницатель­ ных людей западного мира оно так же непостижимо, как и для их предков эпохи неолита»1. Как в связи с этим вновь не вспомнить, что еще в 1923 поду Брюсов вел борьбу за преподавание естест­ венно-научных предметов — физики, химии и биологии— не только на с п е ц и а л ь н ы х факультетах М осков­ ского университета? На протяжении всего творческого пути, и особенно интенсивно в последние годы жизни, Брюсов — поэт и ученый— стремился всей своей деятельностью — и в теоретических работах, и в поэтической практике — сблизить две сферы образованности, «две культуры», разрыв между которыми представляется в наше время угрожающим не одному Ч. Сноу. Наиболее ярким во­ площением этого стремления Брюсова являются его последние сборники стихов и, в частности, «Меа». Н а творческую историю этой последней книги стихов Брюсова проливает свет сохранившийся автограф чер­ нового (незаконченного) наброска предисловия к неосу­ ществленному сборнику стихов «Planetaria», («Плане- т ари а»)2, задуманному после выхода в свет «стихов 1922 года», объединенных в книге «Дали»3. 1 Ч. П. Сноу. Д ве культуры. Сборник публицистических работ, М ., 1973, с. 28— 29. 2 Далее название сборника дается в русской транскрипции. 3 Предисловие к «Planetaria» будет опублнковаио в готовящем­ ся к печати брю сааском томе «Литературного наследства». .148

Прежде всего, в полном соответствии со взглядами, -высказанными Брюсовым за два десятилетия до этого в предисловии к «U rbi et orbi», задуманная книга сти­ хов должна была стать не «случайным собранием сти­ х о т в о р е н и й » , написанных по разным поводам, «...но именно книгой, т. е. некоторым целым, которое объеди­ нено единым замыслом»1. Разумеется, это требование не запечетлевать без разб ора различные впечатления, идущие к поэту извне, а стремиться к разрешению средствами искусства определенной задачи — задачи поэтического осмысления действительности— лежит в русле давней тенденции брюсовакой философской ли­ рики. И далее в предисловии Брюсов пишет, что «Плане­ т а р и а » — двенадцатая книга его стихов — «объединена точкой зрения: в ней я говорю о нашей Земле, как о планете в ряду других планет солнечной системы. Яв­ ления, события рассматриваются «Sub specie universi- tatis». как бы стоя вне ее; чувства, настроения, мысли подчинены основному требованию — согласовать «'мест­ ное» и «злободневное» с «мировым» и «вековым». С о ­ образно с этим в книгу включены только те стихотво­ рения, которые отвечают этому заданию и. наоборот, сделана попытка по возможности исчерпать мыслимые с этой точки зрения ответы». . Здесь «Планетариа» названа двенадцатой книгой стихов, поскольку Брюсов в дальнейших изданиях предполагал слить в один сборник «Temporibus istis» свои книги стихав «В такие дни» и «Последние мечты», а сборник «Дали» соединить со сборником «Миг» в книгу «Les lointains». Насколько нам известно, авто­ граф предисловия к «Планетариа» — единственное сви­ детельство этого не известного до сих пор последнего волеизъявления Брюсова. К сожалению, следовать ему в дальнейших изданиях последних брюсовоких сборни­ ков стихов не представляется возможным, если среди бумаг Брюсова не будут обнаружены планы комиози- ционнаго построения объединенных сборников. Еще одна важная новация брюсовского манускрип- 1 Предисловие В. Брю сова к сборнику стихов «Planetaria». Здесь и далее цитируется по автографу чернового наброска. 149

та — намерение автора перенести в планировавшуюся книгу некоторые стихотворения, ранее помещенные в предыдущих сборниках «Миг» и «Дали»: «...там >ни тоже входили в определенные серии, но, как мне ка­ жется, ближе, по мыши, к циклу, образующему этот сборник. (При переиздании «Мига» и «Далей» место этих стихотворений будет заменено другим)»,-— топнет Брюсов. В свете всего оказанного выше о важности компо­ зиционной организации стихотворных сборников Брю ­ сова наши представления о его последних книгах стихов меняются коренным образом. О том, какие стихи «Мига» и «Далей» должны были войти в сборник «Планетариа», мы можем судить с некоторой степенью достоверности, сожалея, однако, о там, что осуществиться этим намерениям поэта сужде­ но не было. В соответствии со своим замыслом писать в новой книге стихов «Планетариа» «...о нашей Земле, как о планете в раду других планет», согласуя близкое с беспредельны,м и мимолетное с вечным, Брюсов харак ­ теризует в предисловии историю человечества как исто­ рию многовековой борьбы народов, рас и культур — в том числе пролетарской и «аристакратически-буржуае- ной» культур. «Н о нет сомнения, — пишет он, — что наступит такой этап в жизни Человечества, когда вся Земля будет объединена, в виде ли единого «государ­ ства» (всемирных социалистических республик) или в иной форме, соединяющей труд и усилия всех людей, живущих на планете для общих целей». Эти слова добавляют еще один штрих к образу уже известного нам Б р ю с о в а — :не только свидетеля, но и участника великих .революционных событий эпохи» активного строителя культуры молодого Советского государства. Н о, верный на протяжении всей творческой жизни своей давнишней мечте о грядущих космических далях истории человечества, Брюсов, не останавливаясь на сказанном, стремится заглянуть в более далекое буду­ щее, когда «...наступит новый период жизни: завоевание своего места в солнечной системе, — период, который, может быть, тоже будет ознаменован «борьбой», может 150