Брюсовские чтения 1973 года

Е. Г1. Тиханчева БРЮСОВ О НАДСОНЕ «Влияние разных поэтов сменялось надо мной, — писал Б рю сов в своей автобиографической повести «М оя юность». — Первым юношеским увлечением был Надсон. Он тогда только что умер: о нем много гово­ рили и писали»1. С. Я- Надсон пришел в литературу в «глухую пору» 80-.Х годов, когда уровень гражданской поэзии резко снизился и великому поэту Н екрасову не нашлось до­ стойного преемника. В творчестве новых поэтических сил — Сурикова, Лальмина, Апухтина, Надсона, п ро­ должавших демократические традиции Некрасова, — не было общественно-политического накала и революцион­ ного пафоса. В о всем, что бы ни писали они, от раж а­ лось трагическое ощущение унылой и мрачной действи­ тельности эпохи политической реакции и кризиса на­ роднического движения, когда «гасли яркие звезды надежд»2. Поэзия «восьмидесятников» сделалась «ущербной, сумеречной»3. 1 В. Брюсов. Из моей ждали. М оя юность..., М., /1927, с. 73. Среди писавших тогда о Нэдсоне /Брюсов называет Н . Минского, автора «восторженного отзыва» о надсоладском сборнике 1885 г. Минский оценил сборник как «вьадающееся и (глубоко от.раяное явление», в котором стихи («жгутся», а ««стинно-прекрасные» и «мощные» напоминают лермонтовские. См. журнал «Нивь». 1885, № 1, с. 438—480. 2 М. Горький. Собр. соч. в 30-ти т., т. 23, М., 1953, с. 353. 3 История русской поэзии, т. II, Л., 1969, с. 232. 201

Надсон, как наиболее одаренный поэт эпохи «безыс­ ходности и паралича воли», говорил предельно искрен­ не и взволнованно от имени своего поколения, остро ощущавшего надломленность недавних идеалов и веро­ ваний. Поэтический голос Надсона , отличавшийся необы­ чайным лиризмом и страстной задушевностью тона, был «подслушан пылкой молодежью» (Я. Полонский), стремившейся к подвигу и жертве. Современная Над- сону молодежь называла его «лучшим и почти един­ ственным выдающимся поэтом» своего поколения, она благоговела перед его «музой мысли и страданий», была покорена высокими гражданскими чувствами и благородством души открытой, честной, самоотвержен­ ной1. Несколько юных поколений не расставалось с книгой стихов Надсона. В 80-е годы он был поистине кумирам и -«властителем дум» демократической моло­ деж и2. В эту пору обаянию лирики Надсона, которой были свойственны эмоциональный накал, патетическая де­ кламация, обнаженность человеческого голоса, подда­ ется и еще «непосвященный» в поэзии тринадцатилет­ ний Валерий Брюсов. Надсон становится спутником его детства и юности. Из автобиографической повести Брю­ сова узнаем, что любовь ж Надсону ему «навеял» ого «первый сотоварищ по поэзии» В. К. Станюкович, ко­ торому Надсон «нравился еще и потому, — объясняет Брюсов, — что он находил сходство в своей судьбе с его. Он был сирота, как Надсон, учился тоже в Кадет­ ском корпусе, тоже писал стихи, и ему казалось, что у 1 В кн.: «С. Я. Надсон. Сборник журнальных и газетных ста­ тей, посвященных памяти поэта» (1887) собраны не только некро­ логи о Надсоне, но и воспоминания современников, стихотворения Полонского, Фофанова, Мережковского и др., прочитанные на мо­ гиле поэта в день похорон и на литературных вечерах, посвящен­ ных его памяти. 2 П. Перцов в статье «Кумиры молодости» подтверждает, что Надсон— «поэт зеленой молодежи», которая является его «предан­ ным и самоотверженным читателем».— «Новое время», 1900, ЛЬ 8908, 13 декабря. 202

него тоже чахотка»1. В той же повести он пишет: «Зн а­ комство со Станюковичем побудило меня обратиться к русской литературе, которую я почти совсем не знал. Я купил себе Пушкина, Лермонтова и Надсона и зачиты­ вался ими, особенно Надсоном»2, сущность которого в одной из своих записей Брюсов определяет так: «Н ад­ сон — поэт своей жизни, своего дневника»3. Воспоминания эти восходят к 1886 году, когда Б рю ­ сов учился во I I - im классе частной гимназии Фр. Крей- мана. Здесь вместе с товарищ ами он пристрастился к поэзии, постиг «стихов российских механизм» и стал соперничать с друзьями в сочинении стансов, элегий и даж е сонетов4. В отроческих и юношеских «сочинениях» Брюсова чувствовалось сильное влияние Надсона, кото­ рого он вместе со Станюковичем читал тогда, как сам признается, «дрожа от восхищения»5. По воспоминаниям Станюковича, они «заслушивались музыки шестистоп­ ных ямбов Надсона и чуть не плакали, грустно и на­ певно читая самое популярное в те годы стихотворение «Умерла моя муза»6. Поддавшись очарованию надсоновских стихов, Брю­ сов заучивает почти всего поэта наизусть. .«Сначала,— вспоминает он,— я любил его самые слабые вещи — «Иуду», «Поэзию», даж е «Верь, говорят они, мучитель­ ны сомненья». Потом понемногу перешел к его лучшим созданиям: «Из тьмы времен»7, «Олаф и Эстрильда», 1 В. Брюсов. И з моей жизни, с. 73. 2 Там же, с. 35. 3 В. Брюсов. «Записная тетрадь» № 18 (дек. ,1894— 1895), ГБЛ, ф. 386, к. 2, ед. хр. ,18, л. 34. 4 В. Брюсов. Автобиография. — В кн.: «Русская литература XX в.», т. 1, под ред. С. А. Венгерова, <1914, с. 104. 5 Письмо В. Брюсова к В. Станюковичу от 17 июля 1896 г.— ЦГАЛИ, архив Станюковича, ф. 66, on. 1, ед. sop. 113. 6 В. Станюкович. Воспоминания, там же. 7 Из стихотворения «Из тьмы времен. Фантазия» (1882) Брю­ сов взял в качестве эпипрафа к ювоей первой автобиографии, на­ писанной им в 1889 г., следующее двустишие: Он их отвергнул вспять исполненный презреньем, И сам отвергнут был невнемлющей толпой. — ГБЛ, ф. 386, к. 1, ед. хр. 3. 203

к мелочам, как — «Ж алко стройных кипарисов», «Лун­ ным блеском озаренная»'. Печать поэтической музы Надсона, как установил Н. К. Гудзий2, отчетливо выражена в таких юношеских произведениях Брюсова, как «Ты помнишь» (1889), «Муза, погибаю» (1889), «К А. Н. К.» (1890), «Поэ­ зия» (1890), поэма «Фантазия» (1890), «Я вчера еще рад (был отречься от счастья» (1891), «Певец» (1891). Все названные исследователем Гудзием стихотворения имеют авторское указание, что они написаны под влия­ нием Надсона. В «Записных тетрадях» Брюсова, где собраны его стихи за период с 1881 по 1893 гг., обна­ руживается и много других примеров. Это стихотворе­ ние 1888 г. (в двух вариантах) «Мелодия безумия» с эпиграфом из надсоновской «Мелодии» и с его постоян­ ными поэтическими образами «оковы», «тюрьма», «пес­ ни свободы»; три стихотворения, написанные в 1890 г., с надсоновским призывом «вперед!», это «Что наше горе», «Отбросьте цепи прошедших веков» и «Везде нам твердят про страданья». В стихотворении «Утамленье окутало мысль своей мантией темной» (1891) две последние строки третьей строфы отмечены самим Брюсовым как «надсоновские». Юный поэт Брюсов активно пользовался родствен­ ными Надсону темами (одиночество, горе, печаль), его поэтическими образами и рифмами (звуки-муки, моло­ дой-красотой, грезы-слезы); привычными штампами, вроде «горькие сомненья», «призрачное счастье», «за­ ветные, вдохновенные грезы», «гармония слов» и др. Влияние Надсона на юношескую поэзию Брюсова продолжается примерно до 1892 года. Все шесть лет (с 1886 по 1892), которые Брюсов считал подготовитель­ ными в своей творческой биографии, он неизменно повторял, что Надсон—его «первый учитель в поэзии». П араллельно с влиянием Надсона начиная с 1891 года в юношеской поэзии Брюсова ощутимо сказыва­ ется и пушкинско-лермонтовское влияние. 1 В. Брюсов. Из моей жизни, .с. 74. 2 Н. Гудзий. Юношеское творчество Брюсова.— В кн.: «Лите­ ратурное наследство», т. 27—28, М., 1937, с. 201—210. 201

В это время Б рю сов—-слушатель гимназии П олива­ нова— познакомился впервые и с поэзией французских символистов ■— с Верленом, М аллармэ, Рембо. Они от­ крыли ему «новый мир, мир идей, вкусов, суждений», и теперь уже в нем, как он сам говорит об этом, стали «причудливо» сочетаться влияние Пушкина и влияние «старших символистов»1. Он «то искал классической строгости пушкинского стиха, то мечтал о той новой свободе, какую обрели для поэзии новые французские поэты». А как ж е с Надсоном? Томик его стихов от­ ставлен в сторону. В автобиографичеакой повести, напи­ санной в мае 1900 года, читаем: «Вот уже десять лет, как я не раскрывал тома Надсона, только сметал с него пыль в своей библиотеке»2. С 1894 года Брюсова увлекают новые поэты. Это Фофанов и М ережковский— ближайшие предшествен­ ники русского символизма, это А. Добролюбов, который сообщает ему «гениальную теорию литературных школ»3 и «много нового в поэзии», а также ярчайший симво­ лист с «дивным талантом» К. Бальмонт, «поразивший, изумивший» читателя «неожиданной рифмой» и «неожи­ данным оборотом речи»4. Бальмонт с его «исступлен­ ной любовью» к поэзии и «тонким чутьем к красоте стиха» учит молодого поэта Брюсова понимать других художников поэтического слова и открывает ему «тай­ ны музыки стиха»5. Знакомство молодого Брюсова с творчеством пред­ ставителей «новейшей русской поэзии» — Фофанова, Мережковского, Бальмонта, а также с творчеством французских символистов пробуждает и укрепляет в нем решительное намерение порвать с обветшалыми поэтическими традициями и заняться созданием в Рос­ сии «школы нового искусства». Двадцатилетний Брю­ сов заявляет: «Я вижу, я чувствую новые формы поэ­ 1 Ом. «Записные тетради» В. Брюсова за 1891— 1893 г., ГБЛ, ф. 386, к. *14, ед хр. 2— \\. 2 В. Брюсов. И з моей жизни, с. 74. 3 В Брюсов. Дневники. 1891—(1910, М., 1927, с 17— 18. 4 В. Брюсов. «Записная тетрадь» № 20 за 1895 г., л. 68. 5 В. Брюсов. Автобиография, с. Ш — 112. 205

зии — истинной поэзии. Я первый на земле привет­ ствую их»1. Судя по «Записным тетрадям» конца 1894 — начала 1895 годов, Брюсов живет богатой духовной жизнью. В его «Записях» много интересных раздумий над истока­ ми «новой поэзии» и ее поэтикой. Раздумья эти он собирается обобщить в небольшой по объему книжечке, озаглавленной: «Русская по&зия в 95 году. Сборник мыслей и наблюдений о (поэтическом явлении этого года»2. В письме к Перцову от 24 июля 1895 г. Брюсов уточняет, что это будет «сборник заметок, не столько критических, сколько полемических, скорее мысли по поводу новейших произведений наших поэтов, чем об них». И дальш е: 1«Пусть эта книжечка будет гимнами, проклятиями, проповедью -— все равно безгрешной ей не быть, — только одна добродетель доступна ей — искренность»3. Знакомство с этими «искренними» мыслями и наблю­ дениями Брюсова позволяет лучше разобраться в его отношении .к поэтическому наследию С. Надсона. Тут же заметим, что эти черновые записи Брюсова сильно перекликаются с его суждениями, откровенно выражен­ ными в письмах к П. Перцову, активно пропагандиро­ вавшему в это время творчество молодых поэтов-сим- волистов и тоже занимавшемуся вопросами теории «но­ вого искусства». При непосредственном участии Перцова в 1895 году (январь) вышел в свет сборник «Молодая поэзия», вызвавший в критике шумные споры. В сборник было- включено около ста стихотворений: К. Бальмонта, И. Бунина, П. Бутурлина, В. Величко, А. Коринфского, М. Лохвицкой, К. Льдова, И. Лялечкина, С. Надсона и его последователей — «надсонианцев» Д. М ережков­ ского, Н. Минского и К. Фофанова. Брюсову, «разоча­ ровавшемуся» к этому времени «в русских поэтах- символистах, как и не символистах»4, сборник «Моло­ д ая поэзия» не понравился, т. к. здесь, по его словам, 1 В. Брюсов. «Записная тетрадь» № 18 (дек. 1894— 1895). 2 В. Брюсов. «Записная тетрадь» № 20 (лето 11895 г.). 3 Письма В. Брюсова к П. Перцову, М.. 1927, с. 32. Курсив: автором. 4 Там же, с. 11. \"06

«все было бледно и бесценно (бесценно с точки зоения искусства)». Юных поэтов сборника он назвал «слеп­ цами, блуждающими среди рифм и размеров», а их поэзию — «трупом с открытыми глазами». Особенно Брюсова раздраж али стихи В. Величко, которого он называл «карикатурой пушкинской шко­ лы». В письме к В. Станюковичу от 5 января 1895 года читаем: «Только что прочитал Римскую легенду Велич­ ко («Книжная неделя» № 10) и возмущен до дна души и больше. И этот человек смеет называться поэтом? Да у него ни одного поэтического стиха, ни одного образа, ни одной рифмы на месте». Поэту Величко Брюсов противопоставляет Надсона и Некрасова, у которых находит «чудные страницы». В том же письме он пишет: «Знаешь ли ты стихотворение Надсона «Уронивши рес­ ницы на пламенный взор» (1881)... Надсон был лучшим поэтом. У Некрасова тоже есть чудные страницы»1. Когда же в критике было высказано мнение о том, что составителям «Молодой поэзии» П. и В. Перцовым не нужно было включать Надсона, Брюсов незамедли­ тельно выразил свое несогласие. 12 марта 1895 года он .пишет П. Перцову: «...Некоторые у нас находят, что Вам не следовало включать Надсона в свою книгу. Я с ними не согласен. Эволюция новой поэзии есть ни что иное, как постепенное освобождение субъективизма, при­ чем романтизм сменяет классицизм, чтобы после усту­ пить символизму. С этой точки зрения Надсон является одним из важнейших моментов в нашей поэзии: он соз­ дал всю молодую лирику — вся Ваша книга (за исклю­ чением поэзии немногих остальных) вытекает из Н ад­ сона. Благодаря своему историческому значению он не мог быть забытым. Как поэт, взятый вне своего века, он, конечно, не велик; он даж е не сделал того, что мог, т. к. его губили ложные взгляды на поэзию. Вот почему, — поясняет далее Брюсов, — мне каж ется, что посмертные стихотворения Надсона поэтичнее, чем то, что он сам напечатал, и вот почему я так радуюсь В а­ шему выбору стихов не из любимиц публики, с баналь­ ным выражением лица, а из мильих отверженниц, забытых судьями на скамье вдоль стены. Исключение 1 ЦГАЛИ, ф. 56, on. № 1, ед. хр. 113. 207

Вы сделали только для «Друг мой!..»1. Пожалуй, сле­ довало бы присоединить еще хоть одно стихотворение «Памяти Н. М. Д.» — например, «В тине житейских волнений» или «Все это было как будто во сне» (В а­ риант— с дивным началом, красивыми заключительны­ ми словами, но невыдержанный—«Да это было все; из сумрака годов»)2. В этом обстоятельном письме молодой исследователь и поэт Брюсов выступает сторонником «чистого искус-’ ства». Признавая за Надсоном историческую роль в развитии русской поэзии, Брюсов считал достойными внимания только его чисто лирические произведеиия с темой любви и природы. Что же касается стихотворе­ ний, в которых Надсон выступал как убежденный сто­ ронник тенденциозного искусства, их Брюсов счел для сборника «М олодая поэзия» ненужными. Так он выска­ зался о стихотворении «Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат» (1881), которое, как и другие граж ­ данские стихи Надсона, было, по мнению Брюсова, за ­ гублено его «ложными взглядами на поэзию». 1 В сб. «Молодая поэзия» Перцов включил следующие 10 сти­ хотворений Надсона: 4. «Поэзия» (Нет, ие ищи ея в дыхания цве­ тов), 2. «Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат», 3. «Не хочу я, 1мой друг, чтоб судьба яа*м с тобой», 4. «Упали волнистые кудри на плечи» (это посмертное стихотворение Надсона Брюсов в своей (незаконченной статье назовет «наиболее замечательным со стороны художественности»), 5. «Мне снилось вечернее небо», 6. «У моря» («Так ©от оно, маре!»), 7. «На кладблще», 8. «Жалко строй­ ных кипарисов» (его Брюсов относит к стихотвореяия'м, «совер­ шенно плохим по смыслу»), 9. «Тихая ночь в жемчуг росы наря­ дилась» ,10. «Страничка прошлого». 2 Письма В. Брюсова к П. Перцову. 18(94— si896 г., с. Ы. Пись­ мо Брюсова от 12/III обрадовало Пврцова, который незамедли­ тельно ответил ему. 15/Ш Перцов написал: «Я очешь рад, что мыс Вами сошлись во взглядах на Надсона. Я утверждаю, что «а его творчестве можно проследить начало того перелома, который по­ стиг всех его сверстников '(например, ближайших—Минюкого и Ме­ режковского)». Что ж е касается замечания Брюсова по поводу «избито-известного» стихотворения «Друг мой, брат мой», которое не подходило к сб. «Молодая поэзия», то Перцов объяснил, что это была «подачка, выброшенная Скабичевскому».—Архив Брюсова, ф. 386. Письма Перцова к Брюсову. 203

Такого же мнения придерживался тогда Брюсов и о революционно-демократической поэзии Некрасова. В «Записной тетради» № 18 (1895), излагая свою точку прения на поэтические школы, существовавшие в Рос­ сии, Брюсов называет Некрасова вождем «шестидесят­ ников», но тут же добавляет, что его поэтический та ­ лант «был грубо искажен навязанной себе тенденцией»1. Это свое твердое убеждение о Н адсоне •— ж ертве идеи — Брюсов настойчиво повторяет на протяжении всего 1895 года. П рослеживая эволюцию «старшего» символиста Д. Мережковского, он замечает, что М ереж ­ ковский «начал приверженным последователем Надсона и писал .в том же роде, усвоив даж е водянистую манеру своего учителя». Но тут же Брюсов считает необходи- мым пояснить, какого именно Надсона он имеет в виду, утверждая подобную мысль. В сноске листа 64 «Запис­ ной тетради» № 20 он пишет: «Смотри о Надсоне по­ меты в моей И РЛ («Истории русской лирики».—Е. Т.). Здесь считаю нужным только заметить, что я смотрю на Надсона как на талант, загубленный ложной тен­ денцией, и среди оставленных им произведений ценю., вовсе не те, которые заслужили восхищение». Как видим, Брюсов признает Надсона значительной фигурой в истории русской лирики. Но его историче­ ские заслуги он оценивает согласно своему убеждению: «цель поэзии—давать эстетическое наслаждение» и по­ тому «лоззия должна быть как можно более чуждой жизни»2. Выясняя истоки символизма, стремившегося дать «чистую поэзию», Брюсов в 1895 году приходит к выво­ ду, что она сложилась под тремя влияниями •— поэзии Надсона, тютчевско-фетовской поэзии и традиций Пуш­ кина. Называя всех этих поэтов предшественниками русского символизма, Брюсов, у которого связь с рус­ ской классической литературой в это время шла по ли­ нии восприятия поэтов «чистого искусства», отдает предпочтение Тютчеву и Фету. 1 Это ж е Брюсов повторит и в своей юбилейной статье о Н е­ красове, написанной в 1902 'году. 2 Из письма Брюсова к В . Станюковичу от 10 июня 1896 го­ да.—В юн.: «Брюсовсжие чтения 1963 года», Ереван, 1964, с. .192. 209 14—Брюшвекяе чтения

В беловом варианте незаконченной статьи «Русская лирика за последние 15 лет» (1895) Брюсов утвер­ ж дает, что в 80-е годы два поэта — прославленный А. Фет и «молодой студент» -С. Надсон — оказали «гос­ подствующее влияние» на «возрождение поэзии». Выяс­ няя степень влияния каждого из них, Брюсов предпоч­ тение отдает Фету, который уже приобрел себе «много­ численных подражателей» среди символистов. Фет «очаровал» их «грацией и музыкальностью стиха». Надсоновское влияние, по наблюдениям Брюсова, сказывалось главным образом в том, что многие современные поэты из подражания его «пессимистиче­ ской поэзии» писали о своей тоске и страданиям. И тогда, замечает Брюсов, «речи о страданиях стали ба­ нальной и смешной фразой». Что же касается формы их стиха, то он «стал безобразным, тягучим, а глав­ ное — длинным. Опять-таки под воздействием Надсона. который предпочитал всем размерам шестистостный ямб и четырехстопный анапест и амфибрахий». Популярность Надсона и его «выдающийся успех» среди современников Брюсов объяснял тем, что он вер но отразил «безвременье 80-х годов»1. Определяя роль Фета и Надсона для будущего рус­ ской поэзии, Брюсов в той же статье пишет: «При жизни стихотворения' Надсона имели выдающийся успех, после смерти появляются уже 13-.м изданием, но насколько гонимый и осмеянный Фет, благодаря талан­ ту, займет все же великое место в русской поэзии, на­ столько единодушно прославленный Надсон будет без­ надежно забыт ближайшим поколением. Талант у Надсона очень не велик, да и тот не успел развиться. Все созданное Надсоном ничтожно и мало, ...он был таким же бесцветным, как и его эпоха»2. Оценка резкая и грешит субъективным подходам. Это вскоре осознает и сам Брюсов. В мартовском пись­ ме (12/111—95 г.) к Перцову, которое он пишет после статьи «Русская литература за последние 15 лет», 1 В. Брюсов. «Записная тетрадь» № 18, л. 34. 2 В начале этой ж е статьи Брюсов отметил, что влияние Н ад­ сона на современную лирику «уже начинает ослабевать».—«Запис­ ная тетрадь» № 18, л. 33. 210

Брюсов, как мы уже отметили, отводит Надсону исто­ рическую роль. Много талантливых стихов Надсона он называет и в своей статье, специально посвященной критическому анализу его поэзии. Это и «особенно за­ мечательное по мысли» стихотворение «Томясь и стра­ дая во мраке ненастья», в котором выражен «весь последующий путь его поэзии», и «наиболее замечатель­ ные со стороны художественности» два «прелестных стихотворения»: «Закралась в угол мой тайком» и «Толыко утро любви хорошо», в которых «прекрасно разобрана любовь». К числу лучших стихотворений Брюсов относит так­ же «Грядущее» («глубокое по мысли»), «очень хорошее по анализу тонких оттенков чувства» — «Я вчера ещ е рад был отречься», «Старую беседку», «Еще чертог за­ лит огнями», «Завеса сброшена», «Догорели огни» и, наконец, стихотворение «Цветы», в котором, по его утверждению, «даже в мелочах жизни блестит поэзия и новые мысли поэта, не избитые общие мотивы». Статья Брюсова о поэзии Надсона не завершена, она осталась в черновой записи и представляет скорее раз­ вернутый план, чем всестороннее исследование. Руко­ пись хранится в архиве Брюсова и до сих пор еще ни­ кем из исследователей не подвергалась анализу. Изу­ чая эту статью, а такж е развернутый «План» к ней, мы установили, что исследовательские интересы Брюсова в изучении творчества Надсона были широки и много­ гранны. Он намерен был выяснить: что в поэзии Н ад­ сона «свое», т. е. «чисто надсоновское», а что заимство­ вано и написано «с чужого голоса», а такж е «что рус­ ского в его поэзии», а что «к России относится мало». Интересовало Брюсова и мировоззрение Надсона, кото­ рое ярче всего проявилось в его стихал о роли и назна­ чении поэта. (В статье, написанной в 1895 году, а не в 1892 г., как считает Н. К. Гудзий1, очевидно выражена тенден- 1 Какие доводы говорят в пользу нашего утверждения о том, что статья о Надсоне писалась Брюсовым в 1895, а не в 1892 г.? Во-первых, интересные размышления Брюсова об истоках «новой поэзии», изложенные в «Записных тетрадях» № 17, 18. 20 за 1895 г. Во-вторых, письма Брюсова к Перцову за этот ж е год. В-тостьих, 211

идя исследователя Брюсова выделить в поэзии Надсона как удачно написанные преимущественно чисто лириче­ ские стихи. О гражданских же стихах Надсона, в кото­ рых ясно сказались некрасовские традиции, Брюсов или сознательно умалчивает, или преднамеренно сни­ ж ает их достоинства. Так, например, широко известное надсоновское сти­ хотворение «Нет, муза, не зови» (1884), по созданному в нем образу борца-патриота близкое некрасовскому стихотворению «Памяти Добролюбова», Брюсов не­ справедливо считал «очень слабенышм» по содержанию и «очень плохим» по стиху. Неодобрительно отзывался Брюсов и о тех стихо­ творениях Надсона, в которых он, следуя некрасовско­ му «Поэту и гражданину», утверждает идею общест­ венного назначения поэзии. Такие произведения, как «Поэт», «Поэзия», «Певец», «Милый друг, я знаю», Брюсов считает «перепевом чужих мыслей», говорит, что они «неглубокие» и «неяркие», так как «исполнены оправдания и объяснения того, почему поэт пишет». Форму этих стихов Брюсов находит «слишком растяну­ той». Что же касается стихотворений с «ярко выраженным мировоззрением» — «Я не тому молюсь» и «Муза», - то о них Брюсов с неудовлетворением замечает, что «оба они прочтутся, но могли и быть не прочитаны, потери было бы мало». Трудно также согласиться с брюсовакой недооцен­ кой программного стихотворения «Грезы» (1883), кото­ рое Надсон называл своим «лучшим созданием». Это широко известное стихотворение со «светлыми гимна­ ми», «лучшими мечтами» и «смелыми стремлениями» Брюсов оценивает как «неглубокое по мысли», «растя­ нутое в начале и риторическое в конце»1. замысел (1895) книги «История русской лирики», для которой он пишет статьи-заготовки: «Русская лирика за последние 15 лет» и «Русская поэзия в 95 году», где определяет и роль Надсона. На­ конец, развернутый «План» незаконченной статьи о Надсоне. Текст статьи и «(План» очень сходны между собой. 1 Все цитаты — из черновой рукописи незавершенной статьи Брюсова о поэзии Надсона, которая хранится в ГБЛ, ф. 386, к. 4, ед. хр. 13. Там ж е ‘.хранится и «’План» статьи, -к. 411, ед. хр. 30. 212

Эта несправедливая оценка служит ярким выраже­ нием взглядов Брюсова — сторонника субъективно- идеалистической эстетики. Надо полагать, что по этой ж е причине он не только не подвергает анализу, но д аж е и не упоминает в статье такие значительные про­ изведения Надсона, как «Томас Мюнцер», «Мрачна моя тюрьма», «Ни звука в угрюмой тиши каземата», произведения, в которых «певец поруганной свободы» прославляет гражданский подвиг и слагает гимн муже­ ственным борцам за свободу. В краткой поэтической биографии Надсона Брюсов выделяет три периода. Первый период — 1878— 1880 г. (детские и юношеские стихи); второй период—>1881— 1883 г. (1881-й год Брюсов называет «периодом полного расцвета»); третий период — с осени 1883 по январь 1887 г. Его Брюсов назвал «периодом отцветания» и «полного увядания». Недостатком надсоновской поэзии Брюсов считает однообразие тем и образов, повторы, шаблонные эпитеты, бедность поэтического словаря, риторику, водянистую манеру письма и т. д. К достоин­ ствам поэта он относит чистоту и непосредственность его чувств (особенно «неподдельное чувство любви»), искренность и задушевность, умение передать внутрен­ ний мир героя. Подвергая анализу юношескую поэзию Надсона, Брюсов выделяет как стихотворения, заслуживающие внимания, так и стихи подражательные, ученические, написанные с «чужого голоса». Лучшими юношескими стихами Брюсов считал стихи, написанные Надсоном на смерть Н. М. Дешевовой: «Взгляни, как спокойно уснула она», «В тине житейских волнений», «Любили ль вы как я (За что?)», а такж е «мечтательное» сти­ хотворение «Мелодия», вызывающее в читателе «те же грезы, что владеют поэтом». Здесь Брюсов не нашел ни «неудачных созвучий», ни «дисгармонирующих звуков». Среди стихотворений, созданных Надсоном во вто­ рой период, Брюсов находит много «чисто субъектив­ ных» и автобиографических, написанных «недурно, звучным стихом, с верною мыслью и часто даж е с мо­ ралью в конце». «Гораздо выше и энергичнее» других субъективных стихов представляется Брюсову стихотворение «Друг 213

мой, браг мой» (1881), положившее начало широкой известности Надсона. О «глубоко художественных» стихах этого периода— «Я пришел к тебе с открытою душою», «Я вчера еще рад был отречься от счастья» и «Опять вокруг меня ночная тишина» — Брюсов говорит: «в них виден вну­ тренний мир человека без его покровов, видны тонкие изгибы чувства... Здесь поэт сумел подметить в соб­ ственных страстях, в собственных надеждах муки и ж е­ лания вообще человека». Самым значительным произведением Надсона вто­ рого периода Брюсов считает стихотворение-фантазию «Герострат» («Из тьмы времен», 1882), в котором, по его верному наблюдению, предстает не «Герострат истории, а Герострат Надсона», т. е. «не честолюбец, сжигаемый мелким желанием славы, а герой, который «как свет исчадьям тьмы» страшен всем детски верую­ щим, который амущает покой людей безжалостным сомненьем». В произведениях, написанных поэтом в третий пе­ риод, Брюсов отмечает господство тех же «личных, скорбных нот», что и в предыдущем периоде. «Расцвет таланта» Надсона он видит в лирической миниатюре «Закралась в угол мой тайком» и в «Страничке про­ шлого (И з одного письм а)», написанных в Ницце в 1885 году, когда, по собственному признанию поэта, его муза «пробудилась от летаргии»’. Прослеживая творческую эволюцию Надсона, Брю­ сов на анализе стихотворений 1884 года («Грядущее», «Червяк, раздавленный судьбою», «Наше поколенье юности не знает») приходит к выводу о том, что «за последние годы Надсон стал глубже относиться к жиз­ ни, и мысли его стали тверже». 'Касаясь вопроса литературной преемственности,, Брюсов указывает на связь поэзии Надсона с творче­ ством Пушкина и Лермонтова. Судя по «Плану» статьи, Брюсов намечал оценить и мировоззрение Надсона, однако после 1895 года он ничего больше о нем не напишет. П озж е он высказы- 1 Стихотворения С. Я. Надсона, изд. 10-е, СПб., 1890, с. IX. 2!4

вает свои соображения только о поэтичеокой форме стихов Надсона. Брюсов — зрелый поэт и законодатель стиха — в 1907 году упрекает Надсона за бедность рифмы, за неудачные созвучия и дисгармонические концы в про­ изведениях. Дл'Я него неприемлем надсоновский прин­ цип: Лишь бы хоть к а к -н и б у д ь было излить, Чем многоз(вуч.ное .сердце полно! В рецензии на книгу стихов «надсонианца» Н. Мин­ ского Брюсов пишет: «Это «как-нибудь» и было деви­ зом его самого, и его школы. У Надсона и его учени­ ков размер стихов не имел никакого отношения к их содержанию: рифмы брались первые попавшиеся и никакой роли в стихе не играли, а чтобы звуковая сто­ рона слов соответствовала их назначению -— об этом никому и в голову не приходило»1. Там же Брюсов утверждает, что поэзия Надсона, отличительными каче­ ствами которой, по его мнению, были «невыработанный и пестрый язык, шаблонные эпитеты, скудный выбор образов, вялость и растянутость речи», для XX века является «безнадежно отжившей», «непонятной и чуж­ дой». В первом варианте этой рецензии (автограф ее хранится в Отделе рукописей Института мировой лите­ ратуры АН СССР им. М. Горького) та же самая мысль была выражена резче: «Стихи Н адсона— это что-то мертвое, покрытое плесенью, словно бы нас отделяют от них целые века»2. В другой раз Брюсов называет Надсона «младенцем в области стихотворной техники, не знавшим ее азбуки»3. Такую отрицательную оценку Брюсовым техники надсоновского стиха можно объяснить тем, что поэт- новатор не терпел проторенных дорог. Д ля него глав­ ным достоинством истинной поэзии были необычность, 1 В. Брюсов. Далекие и близкие, М., «Скорпион», 1912, с. 46. 2 ОР ИМЛ И им. М. Горького, ф. 13, on. № 1, ед. хр. 31. 3 В. Брюсов. Избранные сочинения в двух томах, т. 2, М., 1955, с. 183. 215

новизна мысли или образа, оригинальность формы, вы­ сокая поэтическая техника, новые средства выразитель­ ности (новые метры, новые ритмы, новая музыкаль­ ность, новые способы рифмовки). Но найти объяснение не значит полностью принять эту субъективно-односто­ роннюю точку зрения Брюсова. Ведь 12 годами раньше он в поэзии Надсона нашел не одно высокохудожест­ венное произведение. Ближе к истине в оценке надсоновокой поэзии, ме­ стами шероховатой и далеко не совершенной, современ­ ные исследователи М. Козлов, Л. Н азарова, Г. Бялый и др., считающие, что в творчестве Надсона рядом с малохудожественными произведениями есть немало и таких, которые отличаются оригинальностью и свеже­ стью образов, музыкальностью и разнообразием раз­ меров. В 1912 году наполнилось 25 лет со дня смерти Надсона. Юбилейная дата вызвала живой отзвук в сердцах всех, кого волновала его поэзия. В периодиче­ ской печати появились статьи, литературные заменки и воспоминания о талантливом поэте. В журнале «Рус­ ская мысль» при содействии Брюсова были напечатаны воспоминания М. А. Российской-Кожевниковой, лично знавшей Надсона, а также два письма поэта, адресо­ ванные ей1. Этот факт знаменателен, он свидетельствует об ува­ жении Брюсова к памяти Надсона, сыгравшего, по его верной оценке, заметную роль в развитии русской поэзии. 1 «Русская мысль», 1912, № 1, с. 36— 43. В это время Брюсов; ■исполнял обязанности заведующего литературно-критическим отде­ лом «Русской мысли». В архиве Брюсова нами обнаружены письма (за 1911 г.) профессора зоологии Московского университета, в ко­ торых последний просит напечатать в «Русской мысли» неопубли­ кованные письма Надсона и воспоминания о нам его жены М. Рос­ сийской-Кожевник озой.— ГБЛ, ф. 386. Письма к Брюсову. ?1С

Г1111Ш1Ш1111Ш1Ш1111111Ш1Ш1Ш11Ш11Ш111ШШ!11Ш;111!Ш111Ш11Ш1Ш11111111111 А. В. Лавров БРЮСОВ И ЭЛЛИС История отношений Брюсова с Эллисом (Львом Львовичем Кобылинским), одним из наиболее вырази­ тельных представителей младшего поколения русских символистов, представляет несомненный интерес. И не только потому, что Эллис, наряду с Андреем Белым, в 1907— 1909 гг. являлся ближайшим соратником Брюсо­ ва по изданию ж урнала «Весы», или что он был авто­ ром первого серьезного исследования о творчестве Брю­ сова, помещенного в его книге «Русские символисты» (1910). Взаимоотношения двух поэтов знаменательны и тем, что они обнажают кардинальные различия в ху­ дожественных позициях Брюсова и его младших совре­ менников, религиозно-жизнетворческие устремления которых Эллис воплощал наиболее последовательно. Глубоко характерная для второй волны русского сим­ волизма индивидуальность, Эллис являл собою свое­ образный тип символиста-экстремиста; в его жизнен­ ном пути и творчестве многие черты, свойственные «младшим» символистам—А. Белому, А. Блоку, С. Со­ ловьеву, — выступают в наиОолее крайних, резких, уль­ тимативных проявлениях. Стремление к построению всей жизни под знаком идеала, фанатический духовный максимализм — вот определяющие черты Э ллиса1. Во 1 Общие сведения об Эллисе см.: С. Гречишкин, А. Лавров. Э л л и с — поэт-символист, теоретик и критик (1900— 1910-е г.).— «XXV Герценовские чтения. Литературоведение», Л „ 1972, с. 59—62 Библиография работ Эллиса составлена Н. Киселевым (ГБЛ, 217

многом противоположны этой позиции были взгляды Брюсова, видевшего выошей целью прежде всего худо­ жественное творчество и неизменно защищавшего «ав­ тономность» искусства от служения иным, в том числе и религиозно-«прораческим», целям. В круг московских символистов Эллис вступил бла­ годаря сближению с Андреем Белым. Дружба его с Андреем Белым, окрепшая, по свидетельству Белого, в апреле 1902 г.1, привела к созданию кружка «аргонав­ тов», вокруг которого объединились молодые люди, преимущественно студенты: поэты, художники, филосо­ фы — символистской ориентации. «Аргонавты» не имели четко сформулированной программы, их объединяли интуитивные предчувствия духовного пересоздания мира, оптимистические порывания в неизведанное, к светлому, гармоническому грядущему. Чаяния «аргонав­ тов» символизировались в образе корабля Арго, устрем­ ляющегося в неизвестное, ж золотому руну. «Всем нам Брюсов был несколько чужд», — подчер­ кивал Андрей Белый2. Эти слова особенно оправданы по отношению к Эллису. Еще до знакомства с Брюсо­ вым Эллис относился к нему с враждебной насторо­ женностью. Когда отец А. Белого, профессор математи­ ки Н. В. Бугаев, видя усиливающееся к концу 1902 г. влияние Брюсова на Белого, стал ревновать сына к Брюсову, которому приписывал желание оторвать Бело­ го от занятий естественными науками, то он нашел себе союзника в лице Эллиса: «Кобылинсжий отцу твер­ дил: Брюсов пишет белиберду; и отец <...> таял от ф. 190, к. 38, ед. хр. 2 ). Тема взаимоотношений Эллиса с Брюсовым затронута в заметке: А. Кайев. Неизвестный автограф В. Я. Брю­ сова.—(В кн.: «Брюсовакие чтения 1962 года», Ереван, 1963, с. 412— 413. (В этом сообщении Эллис, проживавший за границей с 19,11 года, бее всяких оснований назван «белым эмигрантом»). А. Кайев чоолроиаводит дадотвеиную .надпись Брюсова на книге «Француз­ ские лирики XIX века» (СПб., «Пантеон», 1909): «Льву Львовичу Кобылинокому дружески. Валерий Брюсов. 1909». 1 А. Белый. Материал к биографии (интимный), предназначен­ ный для изучения только после омерти автора (1923), ЦГАЛИ, ф. 53, ап. 2, ед. хр. 3, л. 28. 2 А. Белый. Материал к биографии..., л. 41 об. 218

этого»1. «Кобылинский-Эллие ярился при одном имени «Брюсов» в то время», — вспоминал А. Белый2. Сам Эллис писал тогда А. Белому, что Брюсов — «человек по-видимому недалекий и не прошедший серьезной шко­ лы познания (наука, ф илософия)»3. Личное знакомство Эллиса с Брюсовьгм привело вскоре ж е к разрыву отношений. В конце апреля 1903 г. Андрей Белый устроил у себя «первую вечеринку», на которую «пригласил своих «литературных» знакомый», в том числе Брюсова, Бальмонта, Балтрушайтиса, а также Эллиса и его брата, студента-философа Сергея Львовича Кобылинского. Вечер закончился инцидентом: «<...> произошла <...> бурная ссора между Брюсовым и братьями Кобылинскими...»4. «Я очень извиняюсь пе­ ред Вами < ...> за мои излишне злобные слова братьям Кобылинаким, — писал Брюсов Андрею Белому. — Но правда и то, что эти братья (хотя Вы их и любите и цените) одни из самых пустых, вздорных и несносных болтунов в Москве. Я всегда верю своему первому впечатлению, а оно таково о них, еще с весны»5. Л ич­ ная неприязнь Брюсова ж Эллису сохранилась надолго. В 1904 г. Брюсов выступил с печатными откликами на произведения Эллиса. В альманахе символистского издательства «Гриф» на 1904 г. было опубликовано несколько стихотворений Эллиса. Брюсов резко крити­ чески расценивал деятельность «Грифа», не без основа­ ний считая, что вокруг него группируются малозначи­ тельные писатели, могущие только рабски подражать своим современникам. «<...> Почти две трети книги, то, что принадлежит именно «Грифу», окажется ненуж­ ными перепевами и скучными повторениями»,— писал Брюсов в рецензии на альманах 1904 года и отмечал: «Если же называть плохое в плохом — укажем на по­ разительную пошлось стихов г-на Эллиса, в духе Семи- раде кого»6. Столь же беспощадно отозвался Брюсов и 1 А. Белый. Начало века, М.—Л., 1922, с. 42—43. 2 Там же, с 232. 8 Письмо к А. Белому < 1903 г .> , ГБЛ, ф. 25, к. 35, ед. хр. 46. 4 А. Белый. Материал к биографии..., л. 36 об. 5 ГБЛ, ф. 25, к. 10, ед. хр. 9а. 6 Д. Сбирко < В . Брю сов>. Альманах «Гриф».—«Весы», 1904, № 3, с. 53—54. 219

о переводах Эллиса. В конце декабря 1903 г. Эллис выпустил в свет первый выпуск своих «Иммортелей», включавший переводы избранных стихотворений Бод­ лера, отрывков из статей о его творчестве и писем к Бодлеру. Родоначальник французского символизма был тогда для Эллиса величайшим кумиром. Тебя люблю я потому, Что знаю ужасы паденья, Что сам тторой любил я тьму Сильней, чем свет и возрожденье,— писал Эллис в стихотворении «Бодлеру», предпослан­ ном переводам из «Цветов З л а » 1. Отношение Брюсова к творчеству Бодлера было во многом сходным. Брюсов в свою очередь называл Бод­ лера «первым поэтам современности», воплотившим «всю противоречивость души современного человека»2, он же увлеченно переводил в 1896— 1900 гг. Бодлера и испытывал его влияние. Книге Эллиса Брюсов посвятил особую статью, в которой, сравнив переводы «Иммор­ телей» с ранее изданными переводами стихотворений Бодлера, выполненными П. Я. (П. Ф. Якубовичем), пришел к категорическому выводу: Эллис «на каждом шагу < ...> опошливает Бодлера, подставляя вместо его оригинальных выражений трафареты стихотворного языка, совершенно изменяя этим весь стиль подлинника. Своеобразие напевов и изысканность рифм Бодлера, отголоски которых чувствуются у г. П. Я., заменены у г. Эллиса банальной правильностью размеров и одно- аб разным к глагольными и флективными созвучиями < ...> г. Эллис только пересказывает вялыми стихами содержание французских стихов, нигде не возвышаясь над посредственностью, часто падая ниже — до полного обессиливания и безобразного искажения оригината»3. 1 Эллис. Иммортели. Выпуск I-й. Ш. Бодлер, М., 1904, с. 31. 2 В. Брюсов. Поли. собр. соч. и переводов, т. XXI. Француз­ ские лирики XIX века, «Сирин», 1913, с. 253— 154. 3 Аврелий < В . Б рю сов>. Новый перевод Бодлера.—«Весы», 1904, № 4, с. 42. 220

Более того, приводя многочисленные текстуальные со­ поставления, Брюсов утверждает, что Эллис в ряде случаев брал за основу не только французский текст Бодлера, но и русские переводы Якубовича, после чего заключает: «Иммортели» Эллиса — не имеют никаких прав ,на существование»1. Своим выводам Брюсов остался верен и по выходе в апреле 1904 ,г. второго выпуска «Иммортелей», содер­ жавшего переводы из П. Верлена, Ж . Роденбаха, М. Метерлинка, Столл и-Л рюдом а , Д анте, Д. Леопарди, Байрона и других поэтов, а также стихотворные пере­ ложения отрывков из «Екклезиаста», Ф. Ницше, А. Шо­ пенгауэра и стихотворения Эллиса, в которых давалась характеристика переводимых поэтов. Субъективность в; подборе имен и ,произведений (или отрывков из произ­ ведений) была заявлена как исходный принцип, причем все прихотливо подобранные авторы в переводе Эллиса оказывались лишь вариациями одного художественного» типа, утрачивая свою индивидуальность и историческую определенность. Брюсов вновь выступил с рецензией, в которой заявлял: «Переводы г. Эллиса обезличивают и опошляют оригиналы. Они дают неверное, искажен­ ное понятие о иностранных поэтах. К тому же г. Эллис недостаточно знает те языки, с каких переводит, и в его переводах сплошь и рядом ошибочно передан даж е смысл подлинника. К одинаковым с нами выводам при­ шел критик «Мира Божьего» (№ 7)»2. Позиция Брюсова по отношению к литературной 1 Аврелий < В . Брю сов>. Новый перевод Бодлера. — «Весы»,. 1904, № 4, с. 48. 2 Аврелий < В . Брю сов>. Эллис. Иммортели. Выпуск П-й, (П. Верлэн, Ж. Родегабах, М. Метерлинк, С. Прюдом, Данте Али- гиери и др.), М., ,1904.—1«Весы», 1904, № 7, с. 50.—Брюсов указы­ вает на рецензию J1. В. < Л . М. Василевского> —«Мир Божшй», 1904, № 7, Библиографический отдел, с. 61—62; рецензент, как и Брюсов, пришел к выводу, что «переводы г. Эллиса «е только зна­ чительно хуж е переводов г. П. Я., но и безотносительно плохи». Отметим рецензию на оба выпуска «Иммортелей» Н. Н. Вентцеля (за подписью: Ю-н), которая также содержит примеры неточно­ стей, неправильностей понимания, передачи характерных выраже­ ний общими местами («Новое время», 1904, № 10224, 18 августа). i2t

деятельности Эллиса «аргонавтического» периода оста­ валась неизменной и в 1905 и в 1906 годах. Кардинальный перелом во взаимоотношениях 'Б р ю ­ сова и Эллиса произошел в конце 1906—начале 1907 гг. Близко знавший обоих Андрей Белый, проведший имен­ но в это время полгода за границей, вспоминал: «Эллис и Брюсов до 1907 года считались врагами; для Брюсова Эллис был бездарью; Эллис грозил всеми карами Брю­ сову; я, возвратившись в Москву, узнаю, что они поми­ рились; номер «Весов» теперь — место атаки Эллиса на врагов Брю сова»1. Почвой для сближения Брюсова и Эллиса явилось учреждение осенью 1906 г. «Общества свободной эсте­ тики», .которое долж но было объединить служителей всех родов искусства. Брюсов, стремившийся к утвер­ ждению в «Обществе» принципов «нового» искусства и «весовской» литературной платформы, принял в орга­ низации его деятельное участие и нашел при этом в лице Эллиса активного союзника. Темами первых со­ браний «Общества» были выступления Эллиса и Брю­ сова2. В первой половине 1907 г. Брюсов и Эллис уже регулярно встречались, беседовали на различные темы литературной жизни, в частности о Бодлере. «Вчера всю ночь провел у Брюсова, — писал Эллис в апреле 1907 г. — Получается абсолютное понимание у меня с ним. По вопросу о Бодлере он так понял меня, что кажется лучше нельзя. Я буду в ближайшем будущем сотрудничать в «Весах»3. В письме к Брюсову от < 4 мая 1907 г.> Эллис сообщал: «Вернувшись домой вчера, я много думал о нашей беседе, касающейся моих переводов из Бодлера. В общем я пришел к тому вы­ воду, что мои переводы, если и не хуже переводов П. Я. и Вячеслава Иванова, то все ж е не могут счи­ таться удовлетворительными»4. Здесь же он, под влия- 1 А. Белый. М ежду двух революций, изд-во писателей в Л е­ нинграде, 1934, с. 218. 2 ГБЛ, ф. 386, к. 114, ед. хр. 36. 3 Письмо к Э. Метнеру, ГБЛ, ф. 167, к. 7, ед. xip. 5. 4 ГБЛ, ф. 386, к. 109, ед. хр. 44,—Ср. замечание Эллиса в ре­ цензии на издание «Цвето® Зла» в переводе А. Панова (СПб., 1907): «Из выпущенных мною 4 года тому назад 80 моих перево- 222

нием бесед с Брюсовым, выражал намерение переде­ лать старые переводы из Бодлера и просил Брюсова оказать в этом замысле содействие. Новый, полный пе­ ревод «Цветов Зла», выполненный Эллисом, был выпу­ щен в свет уже с предисловием Брю сова1. Отметим, что эти переводы Эллиса получили признание и переизда­ ются по сей день2. Понятным оказывается внимание к Эллису Брюсо­ ва, распознавшего в былом враге оригинального лите­ ратора, с пафосом отстаивающего символистские пози­ ции и способного делать полезную работу в возглав­ ляемых им «Весах». Однако, то обстоятельство, что в глазах Эллиса «проклинавшийся уже два года Брюсов в 24 часа взлетел на недосягаемый пьедестал»3, требует особых объяснений. Характернейшая черта личности Э ллиса— ^миротворчество; кж прозорливо заключал об Эллисе хорошо знавший его Э. К. Метнер, «он искал и ищет только папу, которому надо поцеловать туф­ лю»4. Искомый идеал Эллис обнаруживал в лице своего ближайшего друта Андрея Белого, перед кото­ рым преклонялся как перед гением и «избранником», и, позднее, в лице основоположника антропософской доктрины Рудольфа Штейнера; соответствующее место в сознании Эллиса суждено было на время занять и Брюсову. «Ах, я так рожден быть оруженосцем и так гибну от невозможности сжечь себя не бесплодно!» — признавался Эллис5. В 1907 г. он широковещательно признал Брюсова своим «вождем» и стал его верным дов из «Цветов Зла» я считаю решительно неудачными по крайней Meipe 50 и сколько-нибудь удовлетворительными не более 3—5 ..» («Васы», 1907, № 7, с. 75). 1 Шарль Бодлер. Цветы Зла. Перевод Эллиса. С вступитель­ ной статьей Теофиля Готье и предисловием Валерия Брюсова, М., «Заратустра», 1908. 2 См. Ш. Бодлер. Цветы Зла, М., 1970. 3 А. Белый. Начало века, с. 37. 4 Письмо Э. Метнера к Андрею Белому от 1 апреля 1911 г., ГБЛ, ф. 167, к. 5, ед. х,р. 23. 5 Письмо к Андрею Белому < 1909 г .> , ГБЛ, ф. 25, к. 25, ад. хр. 31. 223

«оруженосцем». «Фанатический моноидеист во всем»1, Эллис преклонился перед Брюсовым и его «эстетиче­ ским» символизмом со всей силой и страстью своего темперамента. «<...> Идеалом отчетливости в выраже­ нии своих эстетических упований стал Брюсов для Эллиса; Эллис готов был бросаться вполне бескорыст­ но на всех, кто считал, что В. Я- не есть первый поэт с р е д и нас; он торжественно провозгласил его метром»,— писал А. Белый2. Летние письма (1907 г.) Элли.са . к Э. К. Метнеру полны признаний: «Не удивляйтесь, что теперь я окончательно сблизился с Брюсовьим и вижусь с ним каждый день. Кажется, мы уже успели с ним переговорить все то, что между нами накопилось за 5 лет вражды и молчания < ...> В нем я нашел такие душевные черты, к<ото>ры е для меня были «нечелове­ ческим идеалом» и к<ото>ры х я никогда не мог найти ни у Белого, ни у Сережи Соловьева < ...> По вопросам специально касающимся эстетики я договорился с Брю­ совым до такого понимания, к<ото>рое мне никогда и не снилось. «Героическое в демонизме» — вот его сущ­ ность, а это для меня самое важное. Я глубоко верю в провиденциальпость нашей прежней вражды и верю в неизменность нашего сближения»; «В Москве же остал­ ся один человек, преклоняющийся перед искусством,— это Брюсов. За последнее время я сошелся с ним «в глубинах» и у нас возникло полное понимание друг д р у г а ! » 3. Сближение Эллиса с Брюсовым и вступление его в журнал «Весы» совпало с разгаром полемики по пово­ ду так называемого «мистического анархизма» — философско-эстетической теории, разработанной Г. И. Чулковым и поддержанной Вяч. Ивановым, которая получила в 1906— 1907 лг. определенный резонанс, пре­ имущественно в петербургском символистском окруже­ нии. В основу теории была положена идея синтеза фи­ > Характеристика, данная Эллису Вяч. Ивановым (в письме к Андрею Белому от 9/22 декабря 1912 г., ГБЛ, ф. 25, к. 16, ед. хр. 2). 2 А. Белый. Воспоминания о Блоке. — «Эпопея», 1922, № 3, с. 252. 3 ГБЛ, ф. 167, к. 7, ед. хр. 6, 7. 284

лософского анархизма и мистицизма, который должен вести к гармоническому утверждению личности в обще­ стве и тем самым к преодолению индивидуализма. Хотя обоснование мистического анархизма и было глубоко симптоматично в смысле осознания символистами бес­ перспективности индивидуалистического миросозерца­ ния, предложенная теория оказалась в трактовке Чул- кова бессистемной и эклектичной и никак не могла удовлетворять своим громким претензиям. Брюсов рас­ познал у мистических анархистов стремление к ревизии идеологии и эстетики символизма и, считая задачи сим­ волистской школы далеко не исчерпанными, развернул в «Весах» полемику против новой доктрины; со статья­ ми, демонстрировавшими несостоятельность теории мистичеокого анархизма и ее преломлений в художест­ венном творчестве, вслед за Брюсовым выступали в «Весах» Андрей Белый и 3. Н. Гиппиус. Эллис включился в журнальную полемику с фана­ тической активностью. Никто из «весовцев» не закодил так далеко в запальчивости, как он. «Хулиганство», «нашествие Ксеркса», «разлагающийся труп», «Мон­ блан навоза и пошлости» — такими характеристиками сопровождал Эллис в письмах к Брюсову свои выпады против литературного брожения, противодействующего «строгому» искусству символизма: против мистических анархистов, «полудекадентов» из издательства «Шипов­ ник», «газетчиков в модерном стиле» и т. д. Эллис советовал Брюсову изменить соотношение материалов в «Весах»: расширить отдел критики и полемики за счет сокращения места для художественных произведе­ ний и давать в каждом номере обстоятельную теорети­ ческую статью, в которой обосновывался бы «весов- ский» «ортодоксальный» символизм: «Вы, Белый, я, Метнер, Гиппиус могли бы, чередуясь, давать такие статьи, что не представляло бы ни особенных трудно­ стей, ни прибавило бы чрезмерно много времени. Д ля меня лично это было бы самой приятной работой»1. к Предложение Эллиса не было реализовано в полной мере, но полемические статьи и рецензии его самого, 1 Письмо Эллиса к Брюсову < 1907 г .> , ГБЛ, ф. 386, к. 109, ед. хр. 44. 225 15—Брюсовскае чтения

Андрея Белого, 3. Н. Гиппиус, Брюсова с лета 1907 г. стали появляться в «Весах» из номера в номер. Летом 1907 г. было создано редакционное ‘бюро «Весов» в составе Брюсова, Андрея Белого, Эллиса и С. А. Полякова (официального редактора), в ведении которого должна была находиться теоретико-художест­ венная линия журнала; устное соглашение «весовцев» определяло и самый характер литературной тактики: в- основе ее заключалась идея борьбы с мистико-анархи- чеокими новациями, прежде всего в области искусства, и установка на заветы «строгого», «(классического» символизма. «Я, Белый и Брюсов сблизились за это время до абсолютного взаимного проникновения и дружно работаем на славу «Весов»»,— писал Эллис1. Руководящая роль в «триумвирате» «Весов» при­ надлеж ала Брюсову, своими статьями («Вехи. IV. Ф а­ келы», «Вехи. V. Мистические анархисты», «Торжество победителей» и др.) запрограммировавшему содержа­ ние и стиль полемических выступлений. Считая преодо­ ление индивидуализма и «декадентства» в принципе перспективным («<...> «декадентство» для нас — это тот исходный пункт, от которого все мы давно разо­ шлись по разным направлениям»2), Брюсов в то ж е время настойчиво отвергал теоретиков-неофитов, ибо им по существу нечего противопоставить старому эстети­ ческому мировоззрению; мистико-анархическое движе­ ние для Брюсова не новый этап по отношению к «де­ кадентству», но находится на ином уровне, заслуж и­ вающем только отповеди: «Следует < ...> отличать «дифференциацию» от «отступничества», от «хулиган­ ства» и от «провокации». В эпоху дифференциации — широкий простор открывается для разных шарлатанов и самозванцев, и, к сожалению, их немало вынырнуло со дна нашего «декадентства»»3. В этих словах Брю­ сова сконцентрирована позиция «Весов» по отношению к новым интерпретаторам символистского миросозерца­ 1 Письмо к Э. Метаеру, ГБЛ, ф. 167, к. 7, ед. хр. 6. 2 В. Брюсов. Звенья. 2. «Золотое Руно».—Литературное при­ ложение № 8 газеты «Слово», 1906, № 424, 27 марта. 3 В. Бакулин < В . Брюсов> . Торжество победителей.— «Весы». 1907, № 9, с. 56. 226

ния, на которой стояли Андрей Белый, Эллис и другие авторы. А. Белый писал: «Брюсов < ...> мастерски ди­ рижировал нами < ...> ; он мне предоставил идейную философскую линию обоснования символизма; а Элли­ су предоставил свободу кавалерийских наскоков на Пе­ тербург < ...> »'. Впрочем, полемическую тенденцию «Весов» Андрей Белый и Эллис проводили с одинако­ вой непримиримостью и ожесточенностью, зачастую выходя за рамки литературного такта. Стремясь оправ­ дать издержки «весовокой» полемической кампании, Брюсов писал: «< ...> я и сознательно, порой, давал место страницам, которых лично не одобрял, если на том настаивали такие наши сотрудники, как Белый и Эллис. Они несли вою тяготу чисто-журнального дела, всю ту «черную» работу, от которой многие другие уклонились, но без которой журналу нельзя существо­ вать, — и они имели право говорить, высказать все (или почти все), что им казалось нужным»2. Основной целью «весовских» выступлений Эллиса было разоблачение и высмеивание Чулкова и его тео­ рии, а также массы эпигонов, ставших заметным лите­ ратурным фактом, прямо или косвенно связанньих с мистическим анархизмом. Эклектичность, легковес­ ность, претенциозность, — эти черты чулковского на­ правления попадали под жестокий критический об­ стрел. «В этом политико-эстетико-мистико-общественном словоизвержении не объединены, а одинаково искале­ чены и построения эстетиков, и созерцания мистиков, и теории экономистов и социологов»,— писал Эллис3, обнаруживая, вслед за Брюсовым, в мистическом анар­ хизме лишь смешение «непереваренных мыслей» раз­ личных авторов. Критика чулковакой теории послужила отправной точкой для бичевания тотального «хулиган­ ства», в которое якобы погрузилась русская литерату­ ра. «Как хулиганы появились в жизни, так появились > А. Белый. Воспоминания о Блоке, с. 254. 2 Письмо к Вяч. Иванову от 12 ноября 1908 г., ГБЛ, ф. 109, к. 13, ед. хр. 70. 3 Эллис. Пантеон современной пошлости.—«Весы», 1907, № 6, с. 56—57. 227

они и в литературе»,—утверждал Брю сов1, а в реклам ­ ном каталоге на 1908 год редакция «Весов» объявля­ ла: ««Весы» ставят себе, как прямую цель, — провести разграничительную черту между истинным искусством и лже-искусством, между творчеством настоящие ху­ дожников наших дней и художн иков-самозванцев». Полемическая борыба велась во имя «чистоты» истинного символизма, воплощением которого в глазах «весовцев» был Брюсов. Эллис поместил в «Весах» адресованное Брюсову стихотворное послание «Поэту наших дней», в котором воспевается величие поэта- титана, вознесенного над миром: Земле и Небу не простила Твоя огромная душа, Отвергла все, за все отмстила, Грозой безумия дыша. < ...> Упорством всемогущей воли Смирив мистическую дрожь, Гигант, изваянный из боли, Ты башней замкнутой встаешь. < . . . > Прими ж восторг моих приветов Ты, чар не знавший, чародей. Счастливейший среди поэтов, Несчастнейший среди людей2. Нетрудно по этим строкам убедиться, что Брюсов обрел в сознании Эллиса черты того излюбленного типа идеального поэта, которыми был для него всегда наде­ лен Бодлер. В статьях и рецензиях Эллиса 1907 — 1909 г,г. Брюсов фигурирует как художник, достигший высочайших вершин в символизме и оставивший далеко позади всех современных писателей, «самый последо­ вательный из всех русских символистов»3. Цельное ' В. Бакулин < В . Брю сов>. Всем сестрам по серьгам.—«Ве­ сы», 1908, № 1, с. 93. 2 «Васы», 1907, № 11, с. 15, 17.— Имя Брюсова в стихотворе­ нии не называется, но ему недвусмысленно предпослан апипраф из Брюсова. 3 Эллис. Кризис современного театра.—«Весы», 1908, № 9, с. 65. 22,S

брюсовокое творчество было надежной опорой в походе против модных эстетических новшеств. Пути шумной популярности противопоставлялся, как удел истинного художника, «путь отверженства и одиночества»1, на котором, по убеждению Эллиса, стоял Брюсов. Эллис воспевал стих Брюсова, «меткий, сдержанный и тугой, как тетива»2, подчеркивал завоевания прозы Брюсова, считая его «Земную ось» написанную «беспощадно­ образным, утонченно-выразительным и всегда достига­ ющим символических обобщений классически-строгим языком»3, возводил на недосягаемую высоту роман «Огненный Ангел» :«Именно теперь и должно начаться служение вечному. Я именно это и усматриваю в «Огненном Ангеле», к< ото> ры й не декадентское, не романтическое, а стоящее выше всяких рамок худ<о- жественное> произведение, к<ото>рое выше всего, что было напечатано в тех ж е «Весах» в эпоху «нового сти­ ля». Это — знаменательно!»4 В 1909 г. Эллис работал над исследованием «Рус­ ские символисты». В нем он предпринял попытку вскрыть философские и эстетические корни символизма, обосновать преемственность русского символизма фран­ цузскому, отстоять свое убеждение в том, что симво­ лизм — единственно плодотворный метод в современ­ ном искусстве. Эллис довольно подробно рассмотрел путь русского символизма—от его зарождения до конца 900-х годов — и завершил книгу страстным обоснова­ нием веры в «великое, мировое будущее символизма»5. Рецензировавший «Русских символистов» Б. Садовской справедливо ставил в заслугу автору «первую попытку не толыко наглядно изобразить живую картину посте­ пенного развития русского символизма, но и начертать ту часть пути, которую первые русские символисты уже успели пройти»6. Основное место в книге заняли 1 Эллис. Еще о соколах и ужах. — «Весы», 1908, № 7, с.58. 2 Эллис. Литературный невод. — «(Весы», 1908, № 10, с. 86. 3 Эллис. Наши эпигоны.—'«Вссы», 1908, № 2, с. 64. 4 Письмо Эллиса к В. Брюсову < б . д.~>, ГБЛ, ф. 386, к. 109, ед. хр. 44. 5 Эллис. Русские символисты, М., «Мусагет», 1910, с. 336. 6 «Речь», 1910, № 349. 229

монографические очерки о трех, по убеждению Эллиса, крупнейших представителях русского символизма — Бальмонте, Брюсове и Андрее Белом, — ознаменовав­ ших соответственно его прошлое, настоящее и будущее. Концепция творчества Брюсова, сформулированная в «весовских» статьях Эллиса, нашла в «Русских симво­ листах» самое последовательное воплощение. «Главная миссия» Брюсова, утверждает Эллис, «заключалась в том, чтобы дать форму символизма в России подобно тому, как это совершил во Франции Бодлер», и Брюсов ее исполнил, достигнув «наибольшей цельности, опреде­ ленности и последовательности в осуществлении строго- художественных принципов символизма»1. Брюсов в интерпретации Эллиса — «жрец» искусства, прошедший «через упорное искание пластической, осязательной, почти парнасской формы для закрепления символа» и осуществивший «совершенный синтез формы и содер­ ж ания»2. Следует отметить, впрочем, что проводимый Эллисом анализ, при всей свойственной ему подробной описательности, не всегда отличается глубиной проник­ новения в сущность поэтического творчества Брюсова: слишком часто личные пристрастия и эмоциональные оценки одерживают верх над пристальным объектив­ ным исследованием, а патетические интонации оказы­ ваются определяющими, — в этом уже сказываются неизменные признаки творческой индивидуальности самого Эллиса. Несомненна, однако, большая заслуга Эллиса как первого, по существу, исследователя твор­ ческого пути Брюсова, наметившего периодизацию его творчества, вскрывшего основные мотивы и темы его поэзии, показавшего значение не только поэтического творчества Брюсова, уже оцененного современниками, но и его прозы и драматургии. Поистине замечательна, на фоне сдержанных и даже пренебрежительных отзы­ вов о прозе Брюсова, убежденность Эллиса в огромном -художественном значении новелл Брюсова (каж дая из которых—«обточенный кусок реальности» и заключает в себе «глубокое, философское содержание») и «Огнен­ ного Ангела», который он расценил как «гениальный психологический роман»3. 1 Эллис. Русские символисты, с. 146, 162. 2 Там же, с. 205. 3 Эллис. Русские символисты, с. 201—202.

Ко времени написания «Русских символистов» «ве­ совский» союз уже начинал давать трещины. С одной стороны, издержки в проведении тактической линии подрывали престиж журнала, причем недовольство дея­ тельностью «Весов» охватывало не только «антидека­ дентов», но и широкие круги символистской ориента­ ции, не одобрявшие «весовский» «ортодоксализм». С другой стороны, и самый «весовский» «триумвират» оказался на деле не монолитным: и в 1908 и в 1909 г. постоянно обнаруживались внутренние разногласия, иногда переходившие в открытые конфликты. «Крохот­ ный кружок, уцелевший около «Весов», явно распадал­ с я , — писал Брюсов о положении дел осенью 1908 г.— Белый, конечно, тянул [?] куда-то в сторону. Эллис тож е»1. И еще в начале 1908 г. Андрей Белый написал Эллису пространное письмо2, в котором изложил упре­ ки в адрес Брюсова в «варварском» отношении к нему, в различных бестактностях и т. п.; гневную отповедь Белого получил и Эллис, находящийся «одесную Брю­ сова». Однако и Эллис к 1909 году уже не мог не усомниться в своем самозабвенном почитании Брюсова. Он еще обращал к Брюсову пламенные призывы бо­ роться за «чистоту» символизма, заверял Брюсова, что верит только в него одного3, но беззаветная предан­ ность разъедалась сомнениями, взаимоотношения при­ обретали неровный .характер. После прекращения «Весов» пути Брюсова и Элли­ са разошлись в разные стороны. Брюсов ушел в журнал «Русская мысль»; Эллис, совместно с Э. К. Метнером и Андреем Белым, принял участие в организации изда­ тельства «Мусагет», теоретической базой которого утверждался религиозно-философский символизм. В начале 1910 г. на знаменательном докладе Вяч. И вано­ ва об итогах и задачах русского символизма Брюсов и Эллис уже оказались в разньих лагерях. Брюсов 1 Письмо к Н. Петровской от 8/21 ноября 1908 г., ЦГАЛИ, ф. 376, од. 1, ед. х;р. 4. 2 ГБЛ, ф. 25, к. 30, ед. хр. 6. 3 См. письмо Эллиса к Брюсову < 1 909 г .> , опубликованное в кн.: «Д. Максимов. Поэзия Валерия Брюсова», Л., 1940, с. 208—• 209. 231

фиксировал: «<...> Вяч. Иванов читал в «Эстетике» доклад о символизме. Его основная мысль — искусство должно служить религии. Я резко возражал. Отсюда размолвка. З а Вяч. Иванова стояли Белый и Эллис»1. И в это ж е время Эллис писал со всей определенно­ стью: «Вчера я убедился бесповоротно, что Брюсов — литератор, т. е. мертвец. Было мне бешено грустно! Что делать?»2 Найдя новое пристанище в издательстве «Мусагет», где получили питательную почву его неизменные рели- гиозно-мессианистские чаяния, Эллис постепенно от сом­ нения в Брюсове дошел до полного отрицания своих убеждений «весовского» периода, встав в откровенную оппозицию по отношению к былому кумиру. В 1911 году он уже мог замечать у Брюсова только теневые сторо­ ны, даж е поражаясь своей недавней «слепоте»; в осо­ бенности его переживания обострились после того, как он стал в середине 1911 г. фанатическим последовате­ лем антропософского учения Рудольфа Штейнера. Уехав за границу и следуя повсюду за Штейнером в его лекционных поездках по Европе, Эллис, окидывая взглядом свое недавнее прошлое, заключал: «Боже! какой срам все почти стихи Брюсова!.. Вообще эпоха «Весов» так отравила меня, что десятки лет работы здесь смогут меня поправить»3. Ярким контрастом не­ давним панегирическим оценкам «Огненного Ангела» служит мимолетный отзыв Эллиса о брюсовском «Ал­ таре Победы», печатавшемся в «Русской мысли»: «<...> Брюсов пишет романы из всех эпох, где роковым обра­ зом описывается вечно-юный мол<одой> человек, посе­ щающий публичные дома < ...> » 4. После разуверения в Брюсове как в «жреце» и «про­ роке» грядущего символизма философско-эстетические воззрения Эллиса достигли окончательной определенно­ сти. Преодолев искус брюсовского «эстетизма», Эллис 1 В. Брюсов. Дневники, с. 142. 2 Письмо к Э. Метяеру < б . д .> . ГБЛ, ф. 167, к. 7, ед. хр. 29. * Письмо к М. Сизовой (получено 3 ноября 1911 г.), ЦГАЛИ, ф. 575, on. 1, ед. хр. 20. 4 Письмо к Э. Метнеру < о т 3 марта 1912 г .> , ГБЛ, ф. 167, к. 7, ед. хр. 58. 232

безапелляционно заявляет: «Никакой цены искусству в последнем кроме зова от земли в Рай я не вижу < ...> »'. Современный символизм, по убеждению Элли­ са, находится на распутье: ему предстоит либо безого­ ворочно отвергаемый Эллисом путь, тревожные прояв­ ления которого он видит аплошь и рядом, к формам «чистого» искусства, свободного от задач жизнестроения и вообще от всех философских и религиозных целей,— либо спасительный путь «строгого и последовательного соподчинения всех художественных задач и форм сво­ бодному духу единственной живой религии, христиан­ ству»2. Художественным воплощением идей Эллиса явилась его книга стихов «Stigm ata», которую он сам считал «первой книгой истинно-христианской лирики, чуждой декаден<тс>тва, дже-пророчеств, слюнтяйства, извращенности и неискренности»3. В предисловии Эллис заявлял, что его книга «является символическим изображением цельного мистического пути. Само собой очевидно, что самые главные основания и самые завет­ ные субъективные устремления (пафос) автора ее ка­ саются области, лежащей глубже так называемого «чи­ стого искусства». Чисто-художественная задача этой книги заклю чается в нахождении символической формы воплощения того, что рождалось в душе не непосред­ ственно из художественного созерцания, а из религиоз­ ного искания»4. Стихотворения распределены в книге по трем разделам соответственно частям «Божествен­ ной Комедии» Данте. «Ад» образуют по преимуществу стихотворения, описывающие «страну безумия», т. е. земной .мир и земные страсти, в «Чистилище» воссоз­ дается «ожиданье Грядущего Града» и путь экстатиче­ ского просветления и воохождения, третий раздел — «Рай» — составлен из произведений, воспевающих мир 1 Письмо к Э. Метнеру < о т 22 ноября 1912 г .> , ГБЛ, ф. 167, к. 7, ед. хр. 79. 2 Эллис. «Парсифаль» Рихарда Вагнеда. — «Труды и Дни на 1913 год», тетрадь 1 и 2, с. 53. 3 Письмо Эллиса к Э. Метнеру <ноябрь—декабрь 1911 г .> , ГБЛ, ф. 167, к. 7, ед. хр. 38. 4 Эллис. Stigm ata. Книга стихов, М., «Мусагет», 1911, с. [V ]. 233

нетленных сущностей: гимнов к Мадонне, переложений католических молитв, стихотворений, обращенных к святым, дантовой Беатриче и т. п. Вся книга стилизо­ вана в средневековом католическом духе. Брюсов выступил с рецензией на сборник Эллиса, в которой обратил внимание прежде всего на то, чему сам автор отводил подчиненное место, — на эстетиче­ ский уровень стихов. Брюсов заключал: « < ...> рели­ гиозный пафос г. Эллиса гораздо более выразился в построении книги, в темах и заглавиях стихотворений и в эпиграфах, чем в самих стихах»1. Брюсов нашел стихотворения Эллиса пре(жде всего художественно не­ выразительными, что и дало основание для окончатель­ ного вывода: «Интересный критик, г. Эллис таким остается и в книге стихов. У него встречаются стоящие внимания мысли, красивые сравнения, энергические выражения, но духа истинной поэзии нет в его стихах, и потому в конце концов безразлично, религиозный ли его «пафос», или эстетический. Препараты, приготов­ ленные иногда искусно, иногда не без существенных пром ахов,— стихи г. Эллиса могут заинтересовать, но не увлечь, их можно читать, но не хочется помнить наизусть»2. После того как Эллис в 1911 году уехал за границу, Брюсов с ним более никогда не встречался. Однако он прочно хранил в памяти образ своего временного лите­ ратурного сподвижника. Безусловно, Брюсову стало известно о разочаровании Эллиса в 1913 году в антро­ пософии и Штейнере, которому он беззаветно покло­ нялся на протяжении двух лет, о последовавшем окон­ чательном обращении Эллиса в католичество. Вряд ли Брюсов мог пройти мимо трактата Эллиса «Vigilemus!», в котором значение символизма определялось тем, что он «последовательно наметил своим развитием ступени 1 В. Брюсов. Новые сборники стихоз».— «Русская мысль», 1911. № 7, отд. III, с. 23. 2 «Русская мысль», 19)1, № 7, отд III. с. 23 --С ходную оцен­ ку Брюсова получил и цикл стихотворений Эллиса «Гобелены», помещенный в альманахе «Антология» (М., «Мусагет»), 1911) (В. Брюсов. Будущее русской поэзии.—«Русская мысль», 1911, № 8, отд. III, с. 17). 234

возврата к религии»1. Второму же сборнику стихов Эллиса «Арго» Брюсов уделил несколько строк в обзо­ ре новейшей поэзии: «Должно упомянуть ёще новую книгу стихов г. Эллиса «Арго», которые все написаны на самые возвышенные и благородные темы (большею частью религиозные) и объединены культом католиче­ ства, но в то же время шаблонны, бледны и неинтерес­ ны»2. Отзыв этот, только в более категоричной форме, повторяет брюсовскую оценку книги «Stigm ata», подоб­ но тому как и «Арго»—лишь еще одна книга пламен­ ных религиозных стихов на темы католического средне­ вековья, еще одно указание пути, на котором предстают «три великие и вечные символа < ...> : крест монаха, чаш а рыцаря и посох пилигрима»3. Вся деятельность Эллиса после прекращения «Весов», в том числе и направленность его лирики, послужила темой написан­ ного Брюсовым в 1914 г. стихотворения «Эллису», в котором был сформулирован основной мотив расхож­ дения поэтов: Нет, к озаренной сиянием бездне Сердце мое не зови! Годы идут, а мечте все любезней Грешные песни любви. Белые рыцари... сень Палестины... Вечная Роза и Крест... Ах! поцелуй заменяет единый Мне всех небесных невест! Ах! за .мгновенье под свежей сиренью С милой — навек я отдам Слишком привычных к нездешнему пенью Оных мистических Дам. 1 Эллис. Vigilemus! (—) Трактат, М., «Мусагет», 1914, с. 48. 2 В. Брюсов. Год русской поэзии. (Апрель 1913 г. — апрель 1914 г.). Продолжатели. — «Русская мысль», 1914, № 7, отд III с. 21. 3 Эллис. Арго. Арго— Забытые обеты—Мария. Д ве книги сти­ хов и лоэма. М., «Мусагет», 1914, с. XI. 235

Их не умею прославить я в пеоне... Сердце! опять славословь С годами все умиленней, чудесней Вечно земную любовь!1 Стихотворение это не только воплощает собой итог личных и творческих взаимосвязей Брюсова и Эллиса, но и во многом определяет отношение Брюсова ко всей религиозной ветви русского символизма. 1 В. Брюсов. Неизданные стихотворения, М., 1935, с. 245.

||11111ПШ111Ш11111Ш111>1111Ш11ШШШ111111111111111111Ж1Ж1МШШ1Ш11111111ШН1 Э. А. Полоцкая ТЕАТР ЧЕХОВА В ВОСПРИЯТИИ БРЮСОВА Ни при жизни Чехова, ни потом Брюсов не высту­ пал в печати со статьями о нем или с рецензиями на его произведения. Известны лишь попутные характери­ стика чеховского творчества в ежегодных обзорах рус­ ской литературы, которые Брюсов публиковал в ан­ глийском журнале «The Athenaeum», с краткими отзывами о «Трех сестрах», «Невесте» и «Вишневом саде», с беглым критическим упоминанием вышедшего в свет марксовского собрания сочинений и с сообще­ нием о смерти Ч ехова1. Сохранивш аяся в архиве Г. И. Чулкова незакончен­ ная рукопись Брюсова под заглавием «Вишневый сад» Чехова»2— единственная его работа, посвященная спе­ циально Чехову. Это — рецензия на премьеру чехов­ ской пьесы в Московском Художественном театре (17 января 1904 г.); готовилась она специально для ж урнала «Новый путь» по заказу 3. Н. Гиппиус3, но по неизвестным причинам осталась недописанной. ■«The Athenaeum», 1901, № 3847, 20 июля и 1904, № 4010, 3 сентября. Русский текст второго обзора см.: «Весы», 1904, № 9. Сохранились и черновые автопрафы обзоров (на русском языке)— ГБЛ, ф. 386, к. 36, 33. 2 ГБЛ, ф. 386, 371, 5, 7. Публикуется в очередном томе «Ли­ тературного наследства», посвященном Брюсову. 3 Подробнее см.: Г. Бродская. Брюсов и Чехов. — «Театр», .1972, № 2, с. 97-1100. 237

Круг вопросов, затронутых в рецензии, настолько характерен для эстетических взглядов и критических вкусов Брюсова начала 1900-ос годов, а аргументации его так неожиданны, что нет сомнения: перед нами новая страница в изучении позиции Брюсова-критика. В рецензии затронуто три вопроса: общее значение Чехова как драматурга и вообще как художника; художественные достоинства и недостатки «Вишневого сада»; трактовка пьесы Художественным театром. Начинается рукопись так: «В наших столицах и в провинциальных городах, которые побольше, — есть театры: того требует наша «европейская» цивилизация. Каждый вечер, вероятно, несколько десятков тысяч человек, русских обывателей, отправляется в театр провести вечер. Они не удоволь­ ствуются одними переводами с немецкого и француз­ ского, д а повторениями старых пьес, им нужны новин­ к и — драмы из русской жизни. Таков «спрос». Отвечая ему, Чеховы, Федоровы, Горькие, Найденовы, [Ж дано­ вы ]1, Сумбатовы пишут пьесы, более или менее удач­ ные, более или .менее занимательные. Если смотреть с такой узко-театральной точки зрения, пьесы Чехова окажутся одними из лучших в современном репертуаре». Уже это начало четко и недвусмысленно ставит имя Чехова в ряд второстепенных и чуть ли не третьесте­ пенных драматургов времени (кто сейчас, например, помнит пьесы Ж д ан ова?). В том же ряду и Горыкий. Главная претензия Брюсова к Чехову как художнику—- его несовременность2. Несовременность для Брюсова начала 1900-х годов— это несоответствие требованиям «нового искусства» — искусства, основанного на внутренней, потаенной мысли, символе в широком смысле. Время увлечения чистой формой для Брюсова-символиста прошло, и он смотрит на литературные и театральные явления с этой новой для него позиции. 1 Зачеркнуто в автографе. 2 Как наметка для развития мысли или как итог сказанному (и во всяком случае как суровый приговор)—так звучат последние два слава в автографа, написанные особняком, чуть ниже осмол- ного текста: «Не современен*. 238

Драматургия Чехова была исполнена «внутреннего смысла», по Брюсову, лишь в прошлом: «Когда-то сумеречные настроения его пьес гармонировали с душой человечества» (Здесь, очевидно, имеется в виду «Ива­ нов» как наиболее характерное драматургическое про­ изведение Чехова домхатовского периода). Оценив так пафос всей драматургии Чехова, Брюсов признает ее для начала новою века безнадежно отстав­ шей, устаревшей: «Чехов остался сам собой, пошел вперед в технике своего дела, но не изменился внутрен­ не. Но жизнь пошла вперед и опередила Чехова». П о­ скольку развитие Чехова сводилось авторам будущей рецензии к совершенствованию художественной формы его произведений, такая эволюция неизбежно оказыва­ лась неполноценной. Стараясь тем не менее быть максимально объектив­ ным к рецензируемому произведению, которое ему в целом не нравится, Брюсов неоколько раз подчеркивает технические достоинства пьесы (в первую очередь удачную композицию). Но так как одной формальной красоты в это время Брюсову-критику мало, к «святому искусству» отнести «Вишневый сад» он не может. П о­ этому в конце концов и эти достоинства оборачиваются в глазах Брюсова недостатками. В итоге «Вишневый сад» оказывается именно технически несовершенным драматургическим произведением (статичность героев, слишком явные экспозиции в диалогах I-го действия, назойливость «лейтмотивов»). В чеховской пьесе Брюсов признает лишь одно бесспорное достижение — образ Лолахина: в отличие от остальных героев Лопахин показан в развитии, а его «появление в усадьбе, среди дружески расположенных к нему ее владельцев, после того, как он купил с аукциона все имение», Брюсов называет «сильной и истинно драматической сценой» в пьесе. Что касается постановки «Вишневого сада», осу­ ществленной Художественным театром, то она оценива­ ется Брюсовым как обычное для этого театра проявле­ ние сценического натурализма, настойчивое и ненужное стремление заменить театральное «представление» уподоблением реальной жизни. 239

Этим исчерпывается лишь общее содержание рецен­ зии Брюсова, чрезвычайно богатой и более частйыми мыслями. Отрицательная оценка постановки «Вишневого сада» в рецензии Брюсова подготовлена всей его критической деятельностью. В ней оказалось неприятие Брюсовым двух явлений русской культуры, в которых он чувство­ вал враждебность «новому искусству». Это, во-первых, Художественный театр, который не только утвердил на сцене реализм, но и, по мнению символистов, повел русскую сцену по ложному пути натурализма. Во-вто­ рых, это группа товарищества «Знание», к которой был близок Чехов и на заседаниях которой в 1903 г. был лишь случайным гостем Брюсов («Вишневый сад» был опубликован впервые во втором сборнике «Знания»), Отзывы Брюсова о сборниках товарищества «Знание» в целом довольно прохладны, творчество большинства писателей он считал «ничтожным» и исключение делал только для Горького и Л. А ндреева1. Но была и теоретическая почва, подготовившая восприятие Брюсовым драматургии Чехова в это время. В № 1 ж урнала «Весы» за 1904 год была напечатана программная статья Брюсова «Ключи тайн». Взамен всех старых теорий искусства Брюсов предлагал новую, основанную на утверждении интуитивного познания мира художником— познания «вне рассудочных форм, вне мышления по причинности». Единственным направ­ лением, отвечающим этому требованию, в статье признавался символизм (он-то, конечно, и обладал «ключами тайн»), «Вишневый сад» в Художественном театре Брюсов смотрел 17 января 1904 г. с еще не остывшим полемическим жаром, которым была про­ никнута статья «Ключи тайн». Отнеся «Вишневый сад» к реализму, он, естественно, не увидел возможности подойти к этой пьесе с позиции «ключей тайн». Поэто­ му он так категорически заявил в своей рецензии, что «Вишневый сад» — хорошая, может быть, лучшая из пьес Чехова, но это «ни в коем случае не создание искусства», «не искусство в святом смысле слова». 1 См. «Весы», 1905, № 4 и 1906, № 6. 2 4 !)

З ато он нашел в пье^е ту рассудочность форм и ТО' мышление по причинности, которые считал чуждыми подлинному искусству. Рассудочностью, считает Брюсов, отмечены все положительные свойства чеховской драматургии, и оттого их характеристика в рецензии звучит немного иронически. Таково замечание о ловко­ сти, с которой написаны чеховские пьесы вообще («не менее ловко, чем бытовые драмы Гауптмана»). Таково и главное, по мнению Брюсова, достоинство чеховских пьес — их познавательность: «Как можно с любопыт­ ством просмотреть альбом фотографа-любителя, объездившего со своим кодаком такие местности, куда сам, пожалуй, не попадешь, так без скуки смотришь картины, нарисованные Чеховым, и выведенных им лиц». В этом роде—и одобрительные оценки, относящиеся непосредственно к «Вишневому саду». Вот похвала композиции пьесы: «К достоинствам пьесы надо отнести искусное распределение материала»; «выходы» и «ухо­ ды» героев «подстроены естественно»1. В пику тем, кто считал Чехова художником -поэтом, Брюсов намеревался показать настоящее, по его мне­ нию, лицо Чехова — добросовестного, образованного, умного и д аж е «не без таланта», но все же только поставщика драм. Ирония Брюсова звучит особенно отчетливо, когда он подходит к главному для него вопросу—к идейному смыслу пьесы. «Если есть в пьесе «идея», то разве только изображение дворянского оскудения: дворяне покидают свои разоренные имения, попадающие в руки разночинцев, а на третьем плане уже стоят босяки, которых символически изображает «прохожий» во 2-м акте. Но для обсуждения таких вопросов гораздо пригоднее газетные фельетоны или специальные трак­ таты. Искусству с ними делать нечего. Обсуждать такие вопросы в драме — значит заставлять пахать Пегаса. Право, для этого гораздо пригоднее лошади... иной породы». Брюсов, не зная того, бросал упрек Чехову словами, которые вполне укладывались в ряд теперь широко 1 Курсивы мои.—Э. П. 2iV 16— Брюсовские чтения

известных чеховских высказываний. Вопрос о специфике искусства, безусловно, волновал Чехова. Вот реялика одного из героев чеховской повести «Три года», опуб­ ликованной в 1895 г.: «К чему это нужно, чтобы в «Ромео и Джульетте», вместо любви, шла речь, поло­ жим, о свободе преподавания или о дезинфекции тюрем, если об этом вы найдете в специальных статьях и руководствах?» Опор о специфике искусства и о границе, отделяю­ щей искусство от общественных и социальных дисци­ плин, ведут также герои отрывка «Письмо», сохранив­ шегося среди других бумаг Чехова и опубликованного посмертно. А еще позже стали известны и письма Чехова, в которых, например, была высказана мысль, сходная с брюсовской: «не беллетристы должны решать такие вопросы, как бог, пессимизм и т. п.»1 Как и Брюсов, Чехов признавал за искусством право быть самим собой. Однако, эта пушкинская традиция в понимании цели искусства (цель поэзии — сама поэзия) была усвоена ими по-разному. Чеховское понимание укладывалось в рамки реали­ стической литературы и объективного метода изобра­ жения. «Я слышал беспорядочный, ничего не решающий разговор двух русских людей о пессимизме и должен передать этот разговор в том самом виде, в каком слышал...»2 Здесь, разумеется, речь идет не о разговоре людей, в действительности имевшем место и только подслушанном автором: своей фразой Чехов подчерки­ вал лишь стремление— изобразить этот разговор так, как он мог состояться в реальной жизни,—с тем чтобы оценку ему давали сами читатели. «Мое дело толыко в том, — писал далее Ч ехов,— чтобы быть талантливым, т. е. уметь отличать важные показания от неважных, уметь освещать фигуры и говорить их языком». С натуралистическим фотографированием действительно­ сти такой метод не имеет ничего общего. Изображать жизнь такой, какая она есть (но так, чтобы чувствовалось, какой она должна быть), стре- 1 А. Чехов. Поли. собр. соч. и писем в 20-ти т.. т. 14, М., 1949, с. 118. 2 Там же, с. 118— 119. \"242

миться к правде, безусловной и честной — вот те эстетические каноны, которые были провозглашены Чеховым и которым он старался следовать в своей практике. У Брюсова же требование самоценности искусства, которое должно быть свободно от специаль­ ных—общественных, политических, философских и т. д. задач, — было тогда частью его общей теории «нового искусства», объявившего войну современному реализму. В год первой русской революции, увлеченный обще­ ственным движением, сулящим гражданскую свободу, Брюсов верил, что в этой обстановке искусство может быть действительно свободным от общественных задач. Для политической проповеди теперь, ему казалось, могут быть использованы собственно-политические средства: «речи на митингах, парламентские прения, газетные статьи»1; а для искусства в такой свободной стране останется ее специфическая область — «тайны человеческого духа»2. В статье «Карл V. Диалог о реализме в искусстве» точка зрения Брюсова рассредоточена в репликах нескольких героев. Один из них—Издатель,—не желая печатать рукопись исторической трагедии, мотивирует свой отказ тем, что это не художественное произведе­ ние, а «научный трактат», и восклицает: «Оставьте историю ученым, а поэтам—творчество!»3 (Тот ж е ход мысли, в очень близком словесном выражении, — и в рецензии на «Вишневый сад»: «для Обсуждения таких вопросов гораздо пригоднее газетные фельетоны или специальные трактаты. Искусству с ними делать нече­ го»). А другой герой—Поэт—требует, чтобы за очевид­ ной красотой художественного создания таилась скры­ тая отвлеченность. И это также соответствует суровой оценке Брюсовым «Вишневого сада» как пьесы без глубокого содержания. Взгляд Брюсова на самостоятельность искусства по отношению к другим сферам человеческого сознания в эти годы имел воинствующий характер: это был взгляд 1 В. Брюсов. Современные соображения. — «Искусство», 1905, № 8, с. 56. 2 Там же, с. 55. 3 «Золотое руно», 1906, № 4, с. 61. 243

символиста, не признающего за искусством права изо­ бражать жизнь в ее реальных формах. Поэтому, его так оттолкнула постановка «Вишневого сада» в Худо­ жественном театре — реалистической пьесы в реалисти­ ческом театре (реализм, возведенный в квадрат). За два года до этого Брюсов уже четко сформулировал свое отрицательное отношение к сценическому реализму в статье «Ненужная правда. По поводу Московского Художественного театра»1. Впоследствии Брюсов вспоминал, что эта статья появилась «в те годы, когда строго реалистические постановки Московского Художественного театра (его исполнение драм Чехова) казались последним словом сценического искусства». «Тогда естественно было с особой настойчивостью указывать на слабые стороны этого метода, — писал Брюсов, — и я был одним из первых, кто в русской литературе решился открыто провозгласить принцип «условных» постановок»2. Основная мысль статьи: театру пора перестать под­ делывать действительность. «От ненужной правды современный сцен я зову к сознательной условности античного театра», — эти слова звучали как обвинение искусству Художественного театра. Брюсов вспоминал в укор «театру Чехова» опыт шекспировских времен: «Он исчез, когда запел петух»,—'говорят в «Гамлете» о явившемся духе. Этого для зрителя достаточно, чтобы представить себе крик петуха. Но Художественный театр в «Дяде Ване» заставляет стучать сверчка. Ни­ кто из зрителей не воображает, что это настоящий сверчок, и чем похожее этот стук, тем менее иллюзии». Пример со сверчком в «Дяде Ване» знаменателен. Режиссеры Художественного театра передавали тишину на сцене с помощью пауз между репликами, сопровождаемых каким-нибудь звуком из целой систе­ мы тщательно разработанных звуковых эффектов3. 1 «Мир искусства», 1902, № 4. 2 Предисловие к сборнику театрально-критических статей, не вышедшему в свет. — «Литературная Армения», 1973, № 12, с. 88 (публикация Р. Помирчия). 3 Имея, очевидно, в виду подобные режиссерские приемы, Брю­ сов язвительно замечал, что Художественный театр «берет личину 244

Ремарка Чехова в IV действии «Дяди Ванн»: «Тишина» осуществлялась, в частности, с помощью звука, подра­ жающего сверчку. Пение сверчка, игра Телегина на гитаре, топот отъезжающих лошадей, звон бубенчиков— все это было призвано создать атмосферу жизненности в спектакле. Зрители обратили внимание на эти детали, кто с восторгом (как похоже!), кто с иронией, кто с издевательством. Побывав на спектакле «Дядя Ваня» вместе с Д. С. М ережковским и 3. Н. Гиппиус, Брюсов занес в дневник запись о том, как они возмущались «пошлостью пьесы», и о том, как Гиппиус после треть­ его действия, «...кривляясь, как провинциальная ба­ рышня, лепетала: «Останемся на 4-й акт. Хочу слы­ шать сверчка. Хочу сверчка»». «Но мы не остались»,— писал Брю сов1. .«Я иду смотреть и слушать человека, а мне дают сверчка, ж уж ж ащ ую муху...», — негодовал А. С. Суво­ рин по поводу петербургских гастролей МХТ2. В обилии этих деталей, в склонности К. С. Стани­ славского к их чрезмерному подчеркиванию таилась, действительно, опасность: они могли заслонить от зри­ теля главный смысл пьесы. Лев Толстой, признавая, что в спектакле есть блестящие места, в целом не чувствовал в нем «трагизма положения». Он говорил В. И. Немировичу-Данченко, утрируя значение бытовых деталей: «Да помилуйте, гитара, сверчок — все это так хорошо, что зачем искать от этого чего-то другого?»3. Ни запись Брюсова в дневнике 1901 года, ни упо­ минание («стука сверчка» в статье 1902 года не были случайны. Этот отрицательный эталон режиссерского искусства сидел крепко в сознании Брюсова, и он к подобным примерам обращался и позже. Его недоволь­ ство генеральной репетицией «Смерти Тентажиля» М е­ терлинка в театре-студии на Поварской (1905 г.) было вызвано непоследовательностью студийцев в осущест- защитника нового и, действительно, пользуется из него кое-чам... что старому не противоречит» (письмо к П. Перцову, 7 декабря 1900 г. — «Русский современник», 1924, № 4, с. 228). > В. Брюсов. Дневники 1891—Л910, М., 1927, с. 113. 2 «Новое время», 1901, № 8977, 23 февраль. 3 В. Немирович-Данченко. Театральное наследие, т. 2, М., 1954, с. 188. 245

влении условных форм: в готовившемся спектакле чув­ ствовалось все ж е влияние Художественного театра. Это влияние Брюсов видел, во-первых, в актерской игре— в стремлении актеров передавать свои чувства так, «как они выражаются в жизни», и воспроизводить интонации повседневной речи. Во-вторых, и это для нас здесь главное, Брюсова отталкивали элементы сце­ нического реализма в постановочной части спектакля. «Не нужны все подделки под действительность,—писал о н ,— под солнечный или лунный свет, под гул моря и свист ветра, под пение птиц и т. д .»1. «П ение птиц» — это такой же камешек в огород «театра Чехова», как и «стук сверчка». Взят он из второго действия спек­ такля «Вишневый сад» в Художественном театре (в пьесе такой ремарки нет). В рецензии на «Вишневый сад» (Брюсов хотел на подобных приемах проиллюстрировать несостоятель­ ность режиссерского искусства МХТ и драматургических принципов Чехова. «Разыгрывается пьеса МХТ-ом, — писал он, — со всеми приемами труппы Станиславского. Весеннее утро в деревне изображается с помощью машинок, имитирующих птичье пение, и с помощью фонографа, воспроизводящего звуки свирели». Ту ж е ненужную подделку под действительность отмечал Брю­ сов в других особенностях постановки последней 'чехов­ ской пьесы. «Когда по сцене таскаю т сундуки, то они кажутся набитыми»2 — это деталь, характеризующая постановочные принципы Станиславского. А вот крити­ ческое замечание по поводу актерской игры — в духе того, о чем Брюсов писал в отзыве о генеральной репе­ тиции «Смерти Тентажиля»: «Играют обычно3, т. е. во что |бы то ни стало стараясь говорить так, к а к в жизни. [Это недостижимо, потому что в жизни слова произно­ сят в то самое (мгновение, когда они «приходят на ум»,, и все оказанное одушевлено мыслью. В театре актер; • В. Брюсов. Вехи II. Искания новой сцены. — «Весы», 1906„ № 1, с. 73. 2 В автографе зачеркнуто. 3 В автографе было: «Играют обычно плохо», но затем Брю­ сов смягчил формулировку. 246

говорит, заранее зная, что он скажет.] < ...> . Но вопрос, как иначе играть Чехова? [В других театрах такие пьесы играют еще хуж е]»1. Итак, Художественный театр играет Чехова наилуч­ шим образом, но это не меняет общей оценки ни пьесы, ни спектакля. В то время, когда писались эти слова, уже вышел первый номер ж урнала «Весы» за 1904 год, в котором Брюсов приветствовал труппу госпожи Леб­ лан-Метерлинк именно за то, что ее артисты не гово­ рили, а декламировали свои роли и тем возносили чело­ веческий голос «до высот идеального, на которых толь­ ко и может жить истинная драма». Эта похвала сопровождалась ироническим замечанием о русском театре, где «даже пение в опере все стараются прини­ зить до обычного повседневного разговора»2. Влияние Художественного театра коснулось оперы— н это было опасным симптомам для теоретика симво­ лизма; театр вообще медленнее других видов искусства воспринимал влияние символизма. Тем непримиримее Брюсов был в борьбе против «ненужной правды» на сцене и тем бескомпромисснее были его требования к представителям нового сценического искусства. Одним из итогов брюсовской теории театра стало требование предельного упрощения сценической техни- -ки. (Раз нельзя все равно уверить зрителя, что на сцене протекает настоящая жизнь, то лучше сознательно от­ казаться от подделок под жизнь — вспомним статью «Ненужная правда»). Этим требованием освещено вос­ приятие Брюсовым и всей тщательно разработанной системы реалистического действия в спектакле «Виш­ невый сад». То, что Чехов «уподоблял свои пьесы жизни», было в глазах Брюсова лишь балластом для подлинного театра. Это свойство могло нравиться публике и с Че­ ховым можно добиться «хороших сборов», но ^ это мешает главной цели театра — поднимать зрителей на высоты той идеальности и духовности, которую обеспе­ чить может только подлинный творец. 1 В автографе слова, взятые в квадратные скобки, зачеркнуты. 2 «Весы», 1904, № 1, с. 61. 247

В такой оценке драматургии Чехова Брюсов не был одинок. Естественнее всего искать единомышленников Брюсова в отношении к театру Чехова среди символи­ стов. Но в символистской критике не было единодушия по этому вопросу, и мы еще к этому вернемся. Ближе всего Брюсов оказался, к ак это ни странно, к Л. Н. Толстому, мнение которого уже приводилось здесь в связи с критикой Брюсовым звуковых эффектов а «Дяде Ване». У обоих — отрицание внутреннего смысла чеховских пьес, осуждение их за отсутствие высокой идеи (Брюсов) и нравственного начала (Толстой). У обоих — признание в целом формальных достижений Чехова-драматурга и ощущение, что этого мало для подлинного искусства. И то же чувство раздражения по отношению к чересчур «жизненным» деталям в че­ ховских постановках Художественного театра. Летом 1902 г. Толстой говорил о Ш експире (в связи с драмой «Три сестры» и в назидание Чехову) словами, в сущности, близкими брюсовским: «Вот я себе позво­ лял порицать Шекспира. Но ведь у него всякий человек действует и всегда ясно, почему он .поступает именно так. У него столбы стояли с надписью: лунный свет, дом. И слава богу, потому что все внимание сосредо­ точивалось на существе драмы, а теперь совершенно наоборот»1. Не так ли и Брю сов (в апрельской статье того же года!) вспоминал опыт шекспировских времен, когда зрителю не навязывали крик петуха в «Гамлете», и он довольствовался репликами героев? П озж е Брюсов писал о том, что реалистическая обстоятельность современных постановок отвлекает внимание зрителя к второстепенным деталям («машинные ухищрения» вроде шума дож дя, стука сверчка), и противопоставлял ей условность шекспировских декораций, когда «ставили: доску с надписью: «лес»» — и только2. Несмотря на несходство отправных точек (Брюсов исходил из символизма, Толстой — из реализм а), оба они сошлись на отрицании чеховской драматургии как 1 А. Гольденвейзер. Вблизи Толстого, М., 1959, с. 114. 2 В. Брюсов. Реализм и условность на сцене.—В кн.: «Театр. Книга о новом театре, СПб, «Шиповник», 1908, с. 248. 748

подлинного искусства, а интерпретацию ее МХТ-ом оценили как натурализм. Для Брюсова «Вишневый сад» оказался лишь новым поводом для отождествления реализма того времени с натурализмом. Как известно, это отождествление было одной из ведущих черт сим­ волистской критики1. П ровозглаш ая Чехова натурали­ стом, Брюсов в лагере символистов оказался бы более всего близок к 3. Н. Гиппиус, заказавш ей ему рецен­ зию. Требование Гиппиус к Брюсову, чтобы рецензия была «без улыбок Чехову (если сад их не стоит)»2, более чем успешно было осуществлено в ее собственной заметке3, которой пришлось заменить в «Новом пути» не полученную от 'Брюсова рецензию. Главные мысли .заметки Гиппиус совпадают с брюсовскими оценками драматургии Чехова. Как и Брюсов, она резко противо­ поставляла Чехова великим русским писателям; как и он, она писала, что творчество Чехова свидетельствует не об искусстве, а об искусности. Что касается поста­ новки пьесы в Художественном театре, то, совершенно сходясь с Брюсовым в критике приемов, уподобляющих сцену действительности, (Гиппиус, в отличие от него, ставила Чехова все же выше театра и неудачу спектак­ ля относила за счет нежелания театра «играть». Солидарность с Гиппиус в 1904 г., однако, не могла радовать Брюсова, уже и прежде недовольного религи­ озно-мистическим направлением ж урнала «Новый путь». И. Ф. Анненский, как и Брюсов, тоже считал, что содержание творчества Чехова, в отличие от творчества великих художников — Толстого и Достоевского, — ничтожно и что «души» у него нет (хотя и признавал формальное совершенство языка Чехова, что было ана­ логично признанию Брюсовым технического мастерства Чехова). Но эти суждения, которые могли бы стать в ряд с оценкой Чехова Брюсовым, были высказаны 1 См.: К. Муратова. Реализм нового времени в оценке критики 1910-х годов.— В сб.: «Судьбы русского реализма начала XX века», Л ., 1972, с. 146. 2 3. Гиппиус—В. Брюсову, 23 января 1904 г. (ГБЛ, ф. 385, 82, 37). 3 Антон Крайний. Что и как. Гл. I. Вишневые сады. — «Новый путь», 1904, № 6. 249

Анненским лишь в частном письме1; опубликованной; же осталась статья о «Трех сестрах»2 с высокой оцен­ кой Чехова как художника-психолога, проникающего в. тайники души современного человека. Ближайшие же соратники Брюсова из лагеря символистов вскоре обнаружили такое понимание че­ ховского искусства, которое оказалось прямо противо­ положным его пониманию. И это были люди, мнение которых д ля него значило больше, чем мнение Гиппиус. Брюсов с позиций символизма обвинял реалиста Чехова в поверхностном изображении жизни. Отноше­ ние либеральной критики к «Вишневому саду» как к новой драме русской жизни потому его и возмущало, что он не видел в Чехове-драматурге способности про­ никать вглубь изображаемой им жизни. Что же писал — тоже с позиций символизма — А. Белый в рецензии на «Вишневый сад»?3. «Чехов — художник-реалист. Из этого не вытекает отсутствие у него символов»4, — это утверждение Белого давало реализму Чехова ту индульгенцию, которой не мог бы дать ему Брюсов. Признать символы Ч ехова— это зна­ чило признать глубину и значительность его искусства. Брюсов видел у Чехова в лучшем случае «назойливые словечки» — лейтмотивы, но ни в коем случае не сим­ волы. А. Белый высоко оценил третий акт пьесы: «В третьем действии «Вишневого сада» как бы кристаллизо­ ваны приемы Чехова: в передней комнате происходит семейная драма, а в задней, освещенной свечами, исступленно пляшут маски ужаса < ...> Вот пляшут они, манерничая, когда свершилось семейное несчастие». Эта оценка противоречила брюсовскому пренебрежительно­ му указанию на неоригинальность третьего акта («весь ' И. Анненский — Е. Мухиной, 5 июня 1905 г. («Известия АН СССР», ,серия литературы и языка, 1973, № 1, с. 50). 2 И. Анненский. Книга отражений, СПб., 1906, с. 147— 167 (гла­ ва: «Драма настроения»). 3 «Весы». 1904, № 2. Опубликовав эту рецензию в своих «Ве­ сах», Брюсов лишний раз засвидетельствовал свою терпимость к чужим мнениям. 4 Там же, с. 46. 250