Брюсовские чтения 1973 года

сти» Брюсова, его первый сборник, эпатирующ е назван­ ный «Шедевры». Сборник имеет 2 редакции: первое издание (1896) и сиринскую (1913). Кроме того, в черновых тетрадях (Брюсова за 1894— 95 гг. сохранилось большое (Количество набросков, планов, опорных рифм, представляющих варианты известных стихотворений. Сопоставление черновых и беловых автографов помо­ гает установить пути творческой мысли (Брюсова. Там ж е, .в записны х кн и ж ках Брю сова 1894—95 гг., сохранилось 3 плана сборника «Ш едевры», который он готовил к печати. П ервы й п лан относится ж 1894—(нача­ лу 1895 г .1, второй и третий— к 1895 г. По первом у п л а ­ ну книга имеет 5 разделов: Любовь, Смерть, Поэмы, Идеи, Природа. Такое сочетание тем свидетельствует о том, что поэт осмысляет лейтмотив книга как ж изнь личности в ее соприкосновении с миром — с миром чувств (Любовь, С мерть), интеллекта (Идеи), с окру­ жающей действительностью (Природа). Во (втором п лан е2 эти деления отсутствуют, структу­ ра книги не ощущается так обнаженно. В плане выде­ лены «Маленькие поэмы» («Осенний день», «Снега») «экзотические поэмы » ■— «М оя лю бовь», «Годавери», «На о (стр о ве) П (а с х и )» , « П р о к (а ж е н и ы й )». Книга разделена на части (4 главы и поэмы ), но без их на­ званий. В третьем плане3 в I раздел выделены поэмы «Сне­ га», «И деал», «Осенний День». II раздел— «М аленькие поэмы»: «Годавери», «Ж рица», «Прокаженный», «На острове П асхи», «Безумны й». 1Г1 р азд ел —сонеты: «Моя любовь», «Анатолий», «Вестник зла», «Признания», «Раздор». IV раздел назван «Звуки»—«Смерть», «Что за тени», «Проснулися грезы», «Вечером», («Реш ет­ ки»— ?). V раздел («Идеи») — «Дифф (еренциальный) коэффициент», «Смерть», «Хорошо», «На комете». Этот план не связан с идеей первого плана— отра­ жением духовных исканий личности. Основной принцип отбора в н е м — принцип ж анра (поэмы, думы, сонегы, мелодии н а тем у). В этом отношении он б л и зо к стр у к­ туре книги А. Д обролю бова « N a tu ra n a tu ra n s » и н еко­ 1 ГБЛ, ф. 386, к. 14, ед. хр. 5/1, л. 6. 49 2 Там же, б. л. 3 Та:м же. 4—Брюсов ские чтения

торым ранним книгам Бальмонта, где жанр опреде­ лял композицию сборн ика. Но и о т этого п л ан а Б-рюсов отказался. Сборник «Ш едевры» (1896) делится н а разделы: «Криптомерии» (который можно было бы назвать и «Экзотическими лирическими поэмами»), «Последние поцелуи», «Стихи о любви» (тема «Любовь»), «Р аз­ думья» (тема «И деи»), «Будни» (картины природы, стихотворения настроений) и «Поэмы» («Motto», «Идеал», «И снова», «Снега», «Три свидания»). В окончательно набранной структуре (1896) книги принцип сюжетный победил: главы разделены по прин­ ципу тематическому (экзотические стихотворения — цикл «Криптомерии»; стихи о любви и страсти—циклы «Последние поцелуи», «Стихи о любви», .раздумья, иска­ ния человека — цикл «Раздумья». И лишь поэмы выде­ лены по принципу жанра. При этом следует отметить, что в дальнейшем структура сборника не была сохранена Брюсовым. В полном собрании сочинений (М., «Сирин», 1913) Брю сов не только пополняет этот цикл новыми стихотворения­ ми, но и .меняет общий его строй. Многие стихотворе­ ния несут следы значительной авторской травки. Вот почему, изучая сборник «Шедевры» как явление ранней поэзии Брюсова, исследователь может пользоваться лиш ь первым его изданием , 1896 года. Общая идея сборника «Шедевры» может быть наз­ вана: «Человек и мир», но мир, выступающий не непо­ средственно в своей конкретности, а преломленным сквозь творческую фантазию, как зыбкий образ челове­ ка, промелькнувший в темном стекле. Контуры этого образа расплывчаты, неуловимы, подчас смещены. Поэт напряженно ищет средств выражения этому образу, стремится передать мельчайшие ощущения, тон­ чайшие оттенки переживаний, борьбу и динамику чувств. В этом проявляется известное противоречие худож ественного видения п оэт а -им-пресс ион ист а : мир соотносится с личностью поэта в разных .масштабах — и чувства, эмоции, страсти безудержно им преувеличи­ ваются. Вспомним, например, известный сонет Брюсова 5()

«Предчувствие» («Моя любовь — палящ ий полдень Явы »), где страсти олицетворяются потоком экзотиче­ ских образов— ящеров, удавов, ядовитых цветов, ж ад­ ных орхидей, лиан и т. д. Отношение к творчеству как строительству поэтиче­ ского мира выразилось в программном стихотворении,, которому Брюсов долго не мог найти названия (в чер­ новом варианте и в издании 1896 года оно н азван о «У окна», в сиринском — «Первый снег»!. Сравним варианты этого стихотворения: I (1894—9 5 )—черновой 11 (1895, в издании 1896) Сереб.ро, огни и блестки, Серебро, огни и блестки, Целый мир из серебра. Целый мир из серебра. Блещут имеем березки, Блещут инеем березки, (Бея природа мишура!) Оголенные вчера. В этом взмахе чьей-то грезы В этом взмахе чьей-то грезы Все фантазии и сны, Только призраки и сны, Все предметы старой прозы Все предметы старой прозы Новизной озарены. Новизной озарены. Экипажи, пешеходы, Экипажи, пешеходы, На лазури белый дым, На лазури белый дым, Жизнь людей и жизнь природы Ж изнь людей и жизнь природы Полны новым и святым. Полны новым и святым. Воплощение мечтаний, Воплощение мечтаний, Жизни с грезою игра, Всемогущества игра, Этот мир очарований, Этот мир очарований, Этот -ми.р из серебра. Этот мир из серебра. В издании 1913 года стихотворение «П ервы й снег» не является новым вариантом, а лиш ь новой редакцией текста 1896 года. В торая строф а в нем звучит так: Э т о — область чьей-то грезы, Это — призраки и сны! Все предметы старой гарозы Волшебствам озарены. Последняя строфа несколько видоизменена: Воплощение мечтаний Всемогущего игра... 51

Таким образом, перед нами 2 редакции одного сти­ хотворения. Р аб о та н ад стихотворением ш ла в* двух направлениях: первое— передать мысль, что образ природы в нкусстве является слепком фантазии худож­ ника, и второе — освободить стихотворение от излишней декларативности. Сравним: образ «фантазия и сны» заменяется обра­ зом «призраки и сны», (что более отвлеченно). Из двух вариантов: Все предметы старой прозы новизиюй озарены, волшебством озарены,— — Брюсов избирает второй, менее конкретный. Од­ нако от примой подачи мысли, что природа сам а по себе не предмет для искусства, Брюсов отказывается, как от слишком декларативной и м ало поэтичной. Так, вариант «Вся природа — мишура!» заменен на «...берез­ ки, оголенные вчера». О браз «Ж изни с грезою игра» заменен образом '«всемогущества игра». Редакционная п равка вы делила мьгсль стихотворе­ ния, что красота природы — «взмах чьей-то грезы», фантастический образ, вызревший в поэтическом мире художника. Это стихотворение очень хорошо .передает направление (поэтической мысли Брюсова — переосмыс­ ление и эстетизацию действительности. Задача переосмысления действительности определи­ лась и в выборе трапов, в работе над поэтическим язы­ ком. В письм е 1898 г. (без даты ) К оневекой писал Б р ю ­ сову: «Радую сь в творчестве Вашем освобождению от лю бви iK экзотическим и ф еерическим сл о вам , от кото­ ры х всегда один ш а г до ф и глярской м и ш уры »1. В 1896 году экзотические слова и субъективны е тр о ­ пы определяли стиль Брюсова. Работа над сборником «Шедевры» совпала с наибольшим увлечением Брюсова экзотикой слов. Эта тенденция широко сказалась не только в беловом тексте сборника, но и в многочислен­ ных заготовках, темах, образах, набросках к нему. Т яга «к м узы ке п реж де всего» и .к орнам ентальном у, декоративному образу оказывается во многих набросках 1 ГБЛ, ф. 386, к. 97, ед. хр. 8, л. 1. 52

к поэме «Идеал» (в черновом варианте—«Вечный идеал»). Например: Долина в огнистой окраске заката Волшебной феерией кажется нам (и пальмы опалом парят по скалам). Утесы рубином торят по бокам, И даль фиолетовым светом объята, Долин а в огнистой окраске закат i 1 Былое кажется Марии, главной героине поэмы «Идеал»: Волшебной сказкой, томительно-яожной, Буто-ном, дрожащим в лучах осторожно. Роняющим тихо, в истоме тоски. На черную землю свои лепестки2. И еще пример: Мелодия неба звучала незримо, Как будто сверкал и дробился х,русталь, Как будто в лазури дрожала эмаль3. В черновом варианте «Вечный идеал» является ли­ рической поэмой с диалогом двух влюбленных (девочки Марии и юного поэта) о своем первом чувстве, которое они боялись растворить и погубить в огне страстей. Общее направление поэтической мысли в беловом тексте сохранено, но Брюсов значительно .преобразовал поэму: сделал строже ее язык, устранил длинноты, диалог заменил действием, убрал некоторые экзотиче­ ские «красоты». Среди в ари ан то в стихов, относящ ихся .к лирической поэме «Вечный идеал», имеется характерная авторская помета: «Д ля г. г. идиотов: звучит божественно... п л (о х о )— в порыве ум иления несу»4. В этом плане показательна работа Брюсова над стихотворением, которое в беловоьм вари анте н азвания не имеет («С кала и е к а л а , безм олвие п усты ни ...»)5. В черновом варианте оно имеет несколько названий — 1 ГБЛ, ф. 386, к. il4, ед. хр. 51, л. 76 об. 2 Там же, л. 68. 3 Там же. 4 ГБЛ, ф. 386, к. 14, ед. хр. 5/1, л. 69. 5 В. Брюсов. Шедешры, СПб, 1896. 53

«Добро и Зло», «Вестник Зла», «Добро и Зло» (прост­ ранство), «Два Д уха» и др. В беловом варианте (1896) основная тема стихотворения — тема вечной бооьбы добра и зла в душ е человека: («Добро и Зло. Д ва боата и друзья; их путь—вдвоем; их жребий одинаков». К этому стихотворению имеется в записных книжках большое (количество вариантов. В неоконченной лири­ ческой поэме «Пространство. Д ва духа», несущей ярко выраженное влияние стиля Бальмонта, тема развивает­ ся IB космическом п ространстве («созвездия сплетаю тся вокруг»). Наброски поэмы представляют собой диалог Духа Д обра и Д уха Зла. Обращение «брат мой, брат», обычное в переписке Брюсова с Бальмонтом, упомина­ ние о том, что их друж б а омрачена спорами и .непо­ ниманием, позволяют предположить, что первоначально поэма была задумана как диалог двух поэтов, Брюсова с Бальмонтом, и о траж ала их идейные столкновения этих лет. Слова, произносимые Духам Зла: «Что истина пред мигом красоты » или «А я ловил мерцанья красоты , преломленный сток ратн о призмой» —- легко соотносятся с эстетическим кредо Бальм онта 90-х годов. Дух Добра,, горестно восклицающий: Земля, земля, подруга прежней грезы! Я, как сестру, еще любил тебя!,— дух сомневающийся, не находящий сил отречься от м и­ ра сущего, — бли зок Б р ю со в у 1. Поэма заверш алась грандиозной картиной гибели и разруш ения планеты. Беловой (вариант сохранил лишь некоторую связь с первым замыслом в характеристике «двух демонов», «двух друзей и братьев». Интересно проследить работу Брюсова и над извест­ ным стихотворением «На журчащей Годавери». К нему в записных книжках поэта имеется много черновых заготовок, отдельных рифм, отдельных строк и образов. В самом первом варианте стихотворение называлось «Б ел(ы й) лист», но уж е в первом плане назы вается («На Годавери», затем — «На журчащей Годавери». I ГБЛ, ф. 386, к. (14, ед. хр. 6/1, л. 77 об., 78. 54

П ервы й вариант стихотворения помечен датой 21 ян ­ т а р я 1895 .г. Это н аб р оски к теме: 1. На журчащей Годавери Лист высокого банана широкого 2. (Золотые) орхидеи и мимозы Уиося по тихим волнам Успокой больные грезы (Сохрани любви трофеи) Сохрани венок мой полным 3. И когда (во мгле) тумана вдали Потеряю я из виду Лист (высокого) банана широкого Я 'молиться в поле выду. И тебе, богиня Кали, Принесу свои запястья. Песню (скорби) и печали тайны Заменю напевом счастья. Если ж ты, листок банан,з, Опрокинешь в воду ношу, Завтра утром — рано-рано — Амулеты (все я спрошу. Вдоль по тихой Годавери Я пойду, полна печали, И безумной баядере Будет чуждой дева Кали'1. О трабатывая текст издания сборника, Брюсов стре­ мится избавиться от длиннот, невыразительных и блед­ ных эпитетов, но, вместе с тем, несколько ограничивает орнаментальность стиля: «высокий лист банана» зам е­ нен «изумрудным», любви трофеи — венок, во мгле тум ана— вдали, песня скорби — песня тайны, золотые орхидеи и мимозы — орхидеи и мимозы 1 ГБЛ, ф. 386, к. (14, ед. хр. 5/1. 55

В си,ринокой .редакции это стихотворение снова пре­ терпело некоторые изменения—орнаментальность стиля была усилена. В ред акц и и 1896 г. В сиринской редакции И ггебе, богиня Кали, В честь твою, богиня Счастья; Принесу мои запястья, В честь твою, суровый Кале, Песню тайны и печали Серьги, кольца и запястья Заманю палевом счастья. Положу пред входом храма1. По-иному звучат и заключительные строки: И безумной баядере И к безумной баядере Будет чуждой Дурга—Кали. снизойдет богиня Кали. (1896) (1913) Черновые наметки рифм, тем и образов находим и к сонету '«Предчувствие». В первом плане стихотворе­ ние назван о «М оя лю бовь — п ал ящ и й п олдень»2, во втором и третьем — «Моя любовь» и «Экзотическая поэма», в черновом в ар и ан те 15-—30 ноября 1894 т. оно названо «Предчувствие». Это название было восстанов­ лено. Приведем черновой и беловой варианты этого сонета: Черновой Беловой Моя любовь — палящий Его любовь—палящий полдень полдень Явы, Явы, Как сон разит смертельный Как оон разлит смертельный разлит аромат, аромат. Там ящеры, свернувишся Там ящеры, овернувшися лежат, лежали, Здесь по стволам овиваются Здесь по стволам свиваются удавы. удавы. И ты вошла, в неумолимый сад И ты вошла в неумолимый с а д Для отдыха, для сладостной Для отдых*, для сладостной забавы. забавы. 1 В. Брюсов. Поли. собр. соч., «Сирин», 1913, т. 1, с. 77. 2 ГБЛ, ф. 386, к. 14, ед. хр. 5/1, л. 6. 56

Цветы дрожат, оильнее дышат Цветы дрожат, сильнее дышат травы, травы И все манит, и все вливает яд. Чарует все, все выдыхает яд. Идем: я здесь! Мы -будем Иди: он ждет. Слетите наслаждаться, наслаждаться Сплетать венки, пройдем весь П од тонями загадочных ветвей, Среди гуяв и жадных орхидей. мир аллей. День проскользнет. Глаза Найдем приют на ложе твои смежатся. орхидей. То будет смерть. И саваном Наступит день (глаза твои лиан смежатся Он ооовьет твой неподвижный День проскользнет) И саваном губительных \\ лиан стан. (1896) задумчивых I медлительных J Я обовью твой неподвижный стан1. В процессе правки не только устранены некоторые длинноты, но и ослаблена декоративность поэтических средств (устранены «ложе орхидей», «мир аллей» и др.). Однако, вклю чая стихотворение в сиринокое изда­ ние, Брюсов возвратил ему некоторые образы первого варианта: «Моя любовь» вместо «его любовь»; вместо строки «Опешите наслаждаться» — «Играть, блуждать в венках из орхидей, Тела оплетать как пары жадных зм ей»2. Прослеживая историю отдельных стихотворений сборника, можно сделать общий вывод, что в 1896 г., работая над беловьими текстами, Брюсов стремился: к выразительности, индивидуализации языка, к устране­ нию длиннот и общих мест, к некоторому ограничению декоративности стиля. Работа над сборником «Шедевры» способствовала выработке поэтических средств, поэтического словаря Брюсова с такими для него характерными субъектив- нЫ1.ми, неож иданны ми образам и: « м у зы кальн ая тишь», «пурпурная заря дрож ала в синеве цветком желтофио­ ли», «тоска ветров и раскаленный сплин», «луны холод- 1 ГБЛ, ф. 386, к. 14. ед. хр. 5/1, л. 20. 2 В. Брюсов. Поли. собр. соч., «Сирин», 1913, с. 53. 57

ные рога», «месяц дрож ал, к ак боец .перед черной изме­ ной», «ледяная тишина», «седой подоконник» и др. Роль сборника «Шедевры» в творческом развитии. Брюсова была прежде всего в выработке субъективных форм поэтического языка, которым Брюсов отдал дань, хотя и не п рекратил дальнейш их пои,оков. В сбор­ никах «Urbi et orbi», «Stephanos» станут заметны и другие тенденции, но поэтический язьж «Ш едевров» сохранится под этими новыми напластованиями. Имен­ но в этом сборнике Брю сов впервые проявил себя не­ утомимым искателем новых средств выражения поэти­ ческой мысли и чувства. Разумеется, амплитуда брю- совских .поисков бы ла несколько ограничена рам кам и его эстетики, ее субъективно-импрессионистической окрашенностью. Вместе с тем в сборнике «Ш едевры» отсутствуют образы двуплановые — синтез образа дей­ ствительности с образом «иного мира». Такая структура образа характерна для поэтов-оимволистов второй школы. Природа же образа у молодого Брюсова — субъективно-импрессионистическая, а не мистико-сим- вол Истекая. Как видим, теоретические высказывания -Брюсова подтверждаются его поэтическим опытом. С борник «Ш едевры» ,свидетельствовал о м астерстве Брюсова-поэта и утверждал в поэзии принципы и осно­ вы поэтической техники «новой поэзии». В сборнике широко представлены приблизительные рифмы, возмож­ ности которых продемонстрировал шоэт, передавая мысль в легких касаниях созвучий. Как можно увидеть из приложенной к статье таблицы приблизительных рифм в сборнике «Шедевры», Брюсов пользуется в основном неточно звучащей рифмой, значительно реже— ассоциативной, в которой сходство звуков не сконцен­ трировано в едином звуковом сгустке в начале, сере­ дине или конце слова. Рифмы ассоциативные типа «тумана — заклинаний», /«наслаждений — тени» сравни­ тельно редки в сборнике. Большое внимание уделяется Брюсовым звуковому строю стиха. Звукопись, иногда с перекрещивающими­ ся звуковыми волнами, достигает в сборнике подлинной виртуозности. В записных книж ках Брю сова мы нахо­ 58

дим великое множество примеров экспериментальной работы поэта над звукописью. Экспериментальная работа ведется Брюсовым и в области строфики сборника, но выявлена она не так выразительно. •г Таблица построения строф в сборнике Брюсова «Шедевры» двуст. особая Название терцет строфа цикла : четверо- стиш. | пятистиш. шестистиш. семистиш. восьмистиш. — 1 5 11 1 сонет— 1 1 Криптомерии 10 стихотв. —— 6 —— — Последний поце­ ■V. 1 луй, 6 стих. 1— 5 I- ——— сонет— 1 Будни,. 7 стих. 1 — — 4 1 — - — сонет—2 Раздумья, 7 стих. двуст. 2——— Стихи о любви — +реф- ! 2 7 + 9 ,8-И 2,' Поэма „Три рен 1 9—(—Ю строк свидания* Поэма «Онега» написана терцинами. Из таблицы видно, что особая конструкция строфы редка в сбор­ нике; преимущественное предпочтение Брюсов отдает четверостишию и сонету, четким 'конструкциям строфы. Новаторство Брюсова в области строфики в этом сбор­ нике еще вполне не выразилось. Таким образом, можно сделать общий вывод, что роль сборника «Шедевры» в творческой биографии Брю сова в том, что он помог утвердить в его поэзии принципы субъективно-импрессионистической поэзии. Орнаментальность образов, субъективность ассоциаций, мелодичность и звуковая оранжировка стиха характе­ ризуют этот сборник. 59

В последствии Б рю сов отойдет от этого стиля, .но он окажет воздействие на его поэтов-современников. В сборнике «Ш едевры» Брюсов создал завершенные образцы субъективно-импрессионистического стиля, представленны е впоследствии в поэзии .не только его эпигонов и подраж ателей, но отдельными своими чер­ тами, в несколько иных сочетаниях, созвучные поэзии акмеистов (Н. Гумилева, О. М андельш там а). Брюсов с полным основанием может быть назван одним из з а ­ чинателей этой поэзии, хотя он вскоре от .нее отош ел к иным »рубежам поэтического творчества. Приложение Таблица приблизительных рифм в сборнике «Ш едев­ ры »1. I цикл «Криптомерии». Серной — суеверной Годавери — вера волнам — полным Годавери — баядере скалаш — одичалым мелодий — свободе непогоде запоздалым — окалам тумана — заклинаний влаге — шпаги отвага саркофаге гондоле — желтофиоли Анатолий — с воли церковя — твоя в т.раве — experslavi азалий — печали планете — столетий постиг — миг I В. Брюсов. Шедевры, с. 11—21. 60

II цикл «П оследние поцелуи»1. атмосфера — криптомерий полусне — ко мне не могу — на мху эхо — смеха мечтаний— в тумане упадем — больном истомленном — стоном лампада — не надо плечо — еще окон — веретен красот — зовет сон — смущен из роз — обоз хрустят — аромат вокруг — от мук трус — картуз III цикл «Будни». аромат — лежат спалыне — печальней глядят — сад создаешь — хорош сложно — греховна мая — пресвятая 1р е з — вопрос тени — сомнений блестки — березки сны — озарены подъезде — созвездий наслаждений — тени кровати — объятий IV цикл «Раздумья». сеткой — редко невольны — колокольный V цикл— Стихи о любви. полутемной — скромно забот — предстает сад — гладят 1 В. Брюсов. Шедевры, с. 25—64.

!11Ш1Ш1!1ШШ111Ш1Ш!11Ш!;!ПП'Щ111!!М1!11!!Ш11Ш1Ш!!!11!Ш!Ш1ШШ№П1Г| В. С. Д р он ов КНИГА БРЮСОВА «ТРЕТЬЯ СТРАЖА» В м арте 1917 года, определяя свое отнош ение к происходящим в стране революционным событиям, кри­ тически оценивая пройденный путь, отчеркивая рубежи, которые, по его мнению, были для него качественно новыми этапами развития, Брюсов писал: Но час настал для «Третьей стражи». Я, в шуме улиц, понял власть Встающих в городе миражей, Твоих звенящих зовов, страсть!1 Таким образам, в «Девятой Камене» Брюсов сам определяет то, что казалось ему наиболее сущ ествен­ ным, принципиально новым, отличающим книгу «Tertia vigilia — («Третья страж а») — от «японского штриха» «Ш едевров» и трепета «неземных предчувствий «Me eum esse», что отделяет эту книгу как от предшествующих, так и от более поздних сборников его стихотворений. Искренность и объективность брюсовской самооцен­ ки не вызываю т сомнений. Действительно, каж д ая но­ вая книга Б рю сова бы ла своеобразны м феноменом, р ас­ крывавшим н о в у ю г р а н ь дарования поэта. Однако то, что в 1917 году к азал о сь ем у простым и легко укладывалось в чеканные формулы стиха, на деле было 1 R Брюсов. Избранные сочинения, т. 1. с. 373. 62

не так просто и не так уж ясно. З а этой ясностью окрывалась «поросшая травой забвенья» вереница «бес­ цветных дней» творческого застоя, мучительных идей­ ных блужданий в сумерках безвременья конца века, напряженных и не менее мучительных поисков верного- пути в искусстве. То, что у Брю сова в конце октября 1900 года выли­ лось в стихи «Ребенком я, не зная страху» («По пово­ ду «Tertia vigilia»), было, по существу, победньм гим­ ном, в котором молодой поэт, пусть еще несколько ту­ манно, говорит о конце «блужданий» во «мгле ночной». Он, как ему представляется, уже вышел из леса «стран­ ных соответствий» времен «Ш едевров»; стал ближе к жизни: Я, наконец, на третьей страже, Восток означился, горя, И обагрила нити пряжи Кровавым отблеском заряП Впереди был день, «означалась» ясность. Это была первая победа здорового начала, присущего Брюсову, первый ш аг вдоль нити Ариадны, выведшей его из глухого лабиринта декадентских крайностей—пока из тупика мелкотемья и нарочитого отрыва от действитель­ ности. Еще в процессе работы над книгой «Me eum esse» поэт, видимо, уже ощущал наличие определенного диссонанса между своим литературным кредо и прав­ дой жизни. Здоровый, рациональный дух, свойственный Брюсову и заявлявш ий о своем существовании даж е в «Me eum esse» («Не плачь и не думай», «М есяц блед­ ный, словно облако»), подсказывал ему, что он—в ту­ пике, что настало время коренного пересмотра идейных и литературных позиций. Не случайно в конце ноября 1896 года Брю сов зап и сы вает в «Д невнике»: «Ныне, з а несколько недель перед появлением в свет последней книги моих стихав, я торжественно и серьезно даю сло­ во на два года отказаться от литературной деятельно­ сти. Мне хотелось бы ничего не писать, а из книг оста­ вить себе только три — Библию, Гомера и Ш експира. ■ В. Брюсов. Избранные сочинения, т. 1, с. 90. 6JC

Но пусть даже это невозможно, я постараюсь прибли­ зиться к этому идеалу. Я буду читать лишь великое, писать лишь в те минуты, когда у меня будет что ока­ зать /всему миру. Я говорю мое .прости шумной жизни журнального бойца и громким притязаниям поэт а-.сим­ вол ист а. Я удаляюсь в жизнь, я окунусь в се мелочи, я позволю заснуть своей фантазии, своей гордости, сво­ ему я...»1. В этих строках немало декадентской рисовки, пре­ увеличения, .самолюбования, но, вместе с тем, есть и главное — определенно выраженное стремление выра­ ботать новую программу, намерение распрощаться с «громкими притязаниями» времен совсем недавних. По- старому смотреть на мир (Брюсов уже не мог, всмо­ треться в него по-новому, оценить и отразить в каких-то новых параметрах, был еще не в состоянии. Для этого нужна была коренная ломка всех старых представле­ ний, верований, мироощущения, нужно было найти это самое «что», о котором можно сказать всему миру. Весьма показательно, что в дни духовного смятения Брюсов ищет «откровений» не в узком кругу своих ли­ тературных единомышленников (поиск, конечно, велся и там ), но обращ ается ж величайшим образцам миро­ вой поэзии: Библия — Гомер — Шекспир. По существу, это было каким-то подобием новой программы, про­ граммы весьма расплывчатой еще, но во всяком случае, противостоящей многим положениям старого литера­ турного кредо. Со временем она приобретет более опре­ деленные очертания и выльется в звучную бронзу «Кинжала» и других стихотворений, где Брюсов гово­ рит о месте поэта в жизни. Примечательно и то, что Брюсов заявляет (пока декларативно) о своем стремлении к темам эпического масштаба, в какой-то мере определяет основные линии всего последующего творчества. Это не только лирика в обычном значении слова, но и эпос в самом широком смысле (прежде всего—история человечества), и траге­ дия: Библия — Гомер — Шекспир. Причем, обращение Брюсова к Библии никак нельзя рассматривать как I В. Брюсов. Дневники, М., 1927, с. 26. В дальнейшем: ДнеВ- ИИКИ. ■64

уход в религиозный мистицизм; без этого не было бы «Моисея», ни «Халдейского пастуха», ни ряда других вещей, навеянных библейскими мифами, но несущих совершенно «земные» идеи. Это в будущем. А пока был кризис, который обо­ стрялся все больше и больше: «Вспышки жизни—ми­ нутки. Понемногу погружаюсь в тину мелочей. Не спа­ сут ли меня отзывы о Me eum?» — записывает Брюсов в «Дневнике» 8 фозрали 1897 года1. Мир, окружавший в те дни поэта, не мог способ­ ствовать его духовному и творческому обновлению. «Хватит ли у меня достаточно душевных сил, чтобы сохранить свои стремления среди мелкой пошлости той жизни, какой я скружен? Настолько ли я ясно осознал свою дорогу', чтобы твердо идти по ней, среди толков о деньгах и разговоров о женщинах, среди жарт и попоек, одному в омуте»2. Это продолжение записи 8 февраля отлично характеризует не только сам «страшный мир», отношение ,к нему Брюсова, но и в какой-то мере объяс­ няет причины романтического бегства поэта из этого «омута», от серой пошлости в «века загадочно былые», в мир сильных людей и сильных страстей. Творческий кризис Брюсова был неизбежен. Он был следствием идейной «неустроенности» молодого поэта, оторванности его от больших социальных проблем эпохи. Еще в разгар символистских баталий 1895 года он писал Станюковичу, признаваясь, что живет в «’не­ устроенном» мировоззренческом «хаосе»: «...Пишу очень мало, твердо веруя, что надо выработать всестороннее мировоззрение, чтобы... Фраза твоя соединена иначе, но смысл таков. Хорошо, друг, у кого есть терпение вы ­ рабатывать асест<оро1ннее> мир<авоззрение>, а потом явиться перед людьми во всеоружии, как Минерва из головы Дея, а если душа не ждет, если выдумываешь себе нечто, чтобы только иметь подобие борьбы и хотя каких-нибудь противников. Кто гозорит, хорошая вещь мировоззрение, но когда оно выработается, если пока вместо него еще хаос неустроенный. Где тот бог, кото- ! Г Б Л , ф. 386, к. 1, ед. хр. 14/1. 65 2 З н р р н и к и , с . 28. 5 - Брюсааокие чтения

рый речет «да будет свет». Что делать, приходится жить в этом хаосе»1. Хаос мировоззренческий не мог не вылиться в хаос творческий, следствие—кризис конца 90-х годов. Бли­ жайшее литературное окружение Брюсова, в силу своей чрезвычайной ограниченности, не могло открыть перед ним какую-то перспективу, вывести из тупика (скорее наоборот): слишком оторвано оно было от обществен­ ной жизни России, политически индифферентно, омеща- нено2. Сближение Брюсова с петербургскими символиста­ ми, начавшееся в конце 90-х годов, не имело принци­ пиального значения для идейной и творческой пере­ стройки поэта, т. к. этот процесс уже начался и шел полным ходом. В то же время контакты, установившие­ ся у Брюсова с Мережковским, Гиппиус, Минским, Со­ логубом и другими столичными писателями, разрывали круг первичных и «однотонных» московских литератур­ ных связей, расширяли сферу живых отношений с ли­ тературными современниками, в какой-то мере включа­ ли его в литературную и идеологическую борьбу эпохи и, что для Брюсова было очень важно, давали в пер­ спективе, конечно, возможность печататься. Вместе с тем начало этого сближения было и нача­ лом серьезных расхождений—у Брюсова к этому вре­ мени начал складываться свой взгляд на поэзию и на окружающий его мир. Дневниковые записи Брюсова, сделанные во время его погадок в Петербург и отме­ чавшие визиты Мережковских в Москву, довольно ши­ роко освещают и начало контактов, и начало расхож­ дений. Брюсов все более отходил от идеала поэта — «мертвенно-бледного», Далекого от жизни мессианца,— который был родственен и понятен петербургским дека­ дентам. Вместо символистского «привидения», появле­ ния которого ждали в Северной столице, приехал «дядюшка» и сказал «Здравствуйте!»3. 1 Ц ГА Л И , ф. 56, ап. 1, ед. др. М3, л. д. 29. 2 П одробно об окружении Брюсова этих лет см.: М. Л. М ирза- Авакян. Брюсов и литературная среда.—В кн.: «Брюсовокие чтения 1963 года», Ереван, 1964, с. 85— 100. 3 Дневники, с. 57. 66

В этой иронической оценке Минским книги Брюсова «О искусстве» по существу была заложена, правда в афористической форме, целая программа, противостоя­ щая новому пути, на который постепенно выходил Брю­ сов. Что ж, Минский не ошибался. В Брюсове был этот «дядюшка» — не только бунтарь и Колумб новых поэ­ тических маршрутов, но и работник, русский Фауст, умеющий критически оценить сделанное, если надо отбросить и начать все с азов. Совершенно очевидно, что ни мооковское окружение, ни петербургские декаденствующие эстеты не могли ответить на все «как» и «что» — эти проклятые вопро­ сы, вставшие перед Брюсовым после «Me eum esse». Выйти из идейного и творческого кризиса ему по­ могло, с одной стороны, значительное оживление об­ щественного движения, характерное для финальных лет уходящего столетия, с другой— острое сознание беспер­ спективности старого пути в литературе и, связанное с этим, стремление к эстетическому самоопределению, напряженная, работа в этом направлении как в теорети­ ческом, так и в творческом планах и, наконец, в треть­ их, — обращение к великим образцам мировой поэзии, к русской классической литературе, начавшееся сотруд­ ничество с Бартеневым в «Русаком архиве», в какой-то мере увлечение мятежными ритмами Верхарна—поэта, остро реагировавшего на современность, первая встреча с Горьким (не прошедшая для Брюсова бесследно), контакты с Иваном Буниным, который содействовал первым публикациям его стихов в периодической пе­ чати. В такой ситуации и был создан ряд стихотворений и поэм, составивших впоследствии значительный пласт •новой книги Брюсова. «Третья страж а» — книга очень неровная. В ней нет ясности и четкости линий, которые отличают «Urbi et orbi», «Венок» и последующие сборники поэта. Это и естественно, так как она — следствие и выражение «пе­ репутья», времени, когда Брюсов болезненно прощался с прошлым и делал только первые шаги по новому пути. В ней ярко отразились отдельные этапы поисков К7

Брюсова, противоречия тех дней, столкновение старого с новым, а нередко и овоеаб,разный симбиоз тога и другого, классическим образцом которого является, на­ пример, «Аосаргадон». В «Третьей страже» спроециро­ вала та глубокая идейная и творческая перестройка, которая шла на протяжении нескольких лет, причем этот сложиый процесс шел у него синхронно, одновре­ менно по двум линиям: идейно-эстетической и творче­ ской. Поэтому так различны, например, авторские акценты в оценке «любимцев веков» — «узурпаторов» Аосаргадон а и Наполеона, или столкновение двух мо­ ральных начал в «Сказании о разбойнике». Дневниковые записи конца 90-х годов позволяют довольно полно представить круг вопросов, занимавших Брюсова в это время. «Чем я занят теперь?— записы­ вает он 18 марта 1897 года. — Непосредственно: П ре­ дисловие «К истории P vicqk. Лирики». — Реф ерат Герье о Руссо. Реферат Ключевскому (увы! обязательно!). Моя символическая драма. Поэма о Руссо. — Роман: «Это история»... Повесть о Елене. — Перевод «Энеи­ ды». — Поэма о Москве. Монография «Нерон». — «Легион и Фаланга». Задумано: «Драма «Марина Мнишек», «Атлантида» и перевод Метерлинка «Les Tresor». ...В будущем История римской литературы. История императоров. История схоластики. Публичная лекция о Рембо. Читаю: Вебера, Метерлинка, Библию, Сумарокова. Н адо читать: Канта, Новалиса, Буало»1. 0 том же, но в октябре 1897 года: «...Занят опять философией < ...> Кант, которым мы заняты в универ­ ситете, меня увлек совсем. Лейбниц, которым я зани­ маюсь для семинарских работ, дает много для души. Быть может, раньше «Согопа» и раньше 1-го тома «Истории лирики» я напишу «философские опыты»2. Занятия философией в эти дни занимают в жизни Брюсова не меньшее, если не большее место, чем по­ иски и дела литературные. Собственно, они были тесно связаны, так как «холодные занятия Лейбницем и Хе­ расковым»3, реферат для Герье, изучение Канта были 1 Дневники, с . 28. П одчеркнуто мной.—В. Д . 2 Дневники, с. 29. 3 Г Б Л , ф. 386, к. 1, ед. хр. 14/1. 68

для Брюсова не просто обязательными университетски­ ми «студиями», но тем катализатором, который в какой- то мере ускорял продеос эстетической, а в широком смысле и всей духовной перестройки молодого поэта. В начале 1898 года появился трактат Л ьва Толстого «Что такое искусство?». Это выступление патриарха русской литературы не прошло мимо Брюсова. Уже 18 января он делает запись: «Важнейшее событие этих д н е й — появление статьи гр. Л. Толстого об искусстве. Идеи Толстого так совпадают с моими, что первое вре­ мя я был в отчаяньи, хотел писать «письма в редак­ цию», протестовать...»1. Не углубляясь в существо про­ блемы, — она достаточно полно освещена Э. Н урадо­ вым2 — следует отметить, что статья Толстого сыграла позитивную роль в том смысле, что побудила Брюсова, поставив перед ним этот вопрос, заняться более углуб­ ленным изучением проблемы, систематизацией того фи­ лософского и литературно-эстетического «багажа», коим он располагал в те дни. Так возник замысел брошюры «О искусстве». Рабо­ та над ней заняла у Брюсова почти год. Первое упо­ минание о ней относится к июню 1898 года, в ноябре же 1899 г. она выш ла в свет. Книга «О искусстве» имела для Брюсова большое значение. Это была первая попытка эстетического само­ определения поэта. В ней, несмотря на все «декадент­ ское», содержалось и рациональное, новое начало, от­ деляющее его от прошлого. Не случайно по прочтении этой ,книги Минский и М ережковский узрели в Брюсове не столько единомышленника, сколько противника, ко­ торый уже выработал точку зрения, не совпадающую с их литературными и философскими верованиями3. Одновременно с идейно-философскими и эстетиче­ скими исканиями Брюсова идет и творческий поиск. Прежде всего Брюсов берется за разработку тем, кото­ рые для него раньше были бы невозможными. Это темы крупного, эпического масштаба, отвечающие стремлению 1 Дневники, с. 32. 2 Э. Нуралов. В. Я. Брюсов и Л . Н. Толстой. — В кн.: «Брю- совские чтения 1963 года», Ереван, 1964, с. 255—269. 3 Ом. Дневники, с. 53, 57. 69

поэта «сказать всему миру» что-то значительное. Среди них выявляется тема «любимцев веков», тема любри- страсти, которые противопоставляются духовному бес­ силию современников поэта, тема города и, наконец, совершенно «запретная» раньше тема природы. Правда, взяв в качестве ориентира великие образ­ цы лирики, эпоса и драмы прошлого, Брюсов все еще огладывается на «Me eum esse», на эстетические и мо­ ральные нормы того времени. Так, например, идея стихотворения «Дон Жуан» относится к концу января 1897 года, когда под впечатлением спектакля, виден­ ного накануне, в хронографе «Дневника» появляется запись: «30 чт. Веч. на «Дон Ж уане». 31 пт. Наброски «Дон Ж уан а»1. Однако в те дни что-то помешало поэ­ ту создать образ э т о г о «любимца веков», и замысел был осуществлен, как датировал это стихотворение сам поэт, 12 мая 1900 года2. Это «что-то» раскрывается в записи «Дневника» за 28 февраля: «Не написать ли трагедии «Марина М н[иш ек]», но ведь Родину я ненавижу... Что ж! Марина лицо всемерное, тип мировой, «идеал человека»3. В сознании поэта зарождающееся новое вновь стал­ кивается со старыми представлениями: Марина Мни­ шек — «тип мировой», стоящий в ряду «любимцев ве­ ков», но как в таком случае быть с тезисом—«родину я ненавижу»? При любом освещении образа Мнишек, он связывался с темой родины. Поэтому Брюсов ищет «оправдание» в другом тезисе «Пятой прелюдии»: «Я люблю идеал человека». Сознавал ли поэт противоре­ чивость подобной идейной ситуации? Видимо, да, иначе не было бы этой записи. В 1897 году Брюсов пишет сравнительно мало. «Когда я стал читать свои стихи, — вспоминает он встречу с Бальмонтом, — мне стало стыдно. Не стихов— они были хороши — но того, что их так мало»4. В пла- 1 Г БЛ , ф. 386, ж. 1, ед. хр. 14/1. 2 См. В. Брюсов. Поли. собр. соч., т. 1, СПб, «Сирин», 1913. 3 Г БЛ , ф. 386, к. 1, ед. х,р. 14/1. 4 Днегапики, с. 29— 30. 70

нал .поэта— замысел книги «Согопа», но строится она очень медленно: было «.перепутье», «мир развалин», от­ сутствовала необходимая для творчества перспектива. «Прошлые мечты погребены ,— пишет он в ноябре это­ го года. — Будущие цели все еще неясно рисуются в тумане. Я вышел из мира развалин, но путь еще идет глухими скалам и...»1. «Мир развалин», блуждания в поисках «будущих целей», стремление н а й т и какой-то третий путь, объеди­ ни® старое и новое-— все это мешало оживлению «пес- нодавческого» родника и привадило к неудачам. В то же время в недрах старого зрело новое. Оно заявляло о себе и постановкой, и трактовкой новых тем, большей уверенностью в решении их. Уже в марте 1898 года Брюсов мог сказать: «Ко мне вернулась моя энергия. Написал всю «Аганатис», написал «Амалтею», написал «Кассандру» — вещи замечательные, им место в сборни­ ке «Corona»». О том же, но в конце марта: «...Из сти­ хов «Кассандра» и «Мария Магдалина» куда слабее, чем «Аосаргадон» и «Сибилла» и даж е чем «Аганатис» ...Но эти пять вещ ей — первые стихи из сборника «Со- гопа»2. К тому же времени относится и рождение первых стихов, составивших впоследствии цикл «Картинки Крыма и моря» (апрель 1898). В начале января 1897 года в «Дневнике» Брюсова появилась весьма примечательная запись: «Петербург. Блуж даю по улицам. Есть тайная красота в том, что церкви нарушают холодную правильность проспектов... Я наблюдаю современную архитектуру... Художник, найди красоту в магазинах, в лестницах, в трубах! Не надо колонн: но пусть вывеска на твоем доме не безо­ бразит его, а служит к его совершенству. И это воз­ можно»3. Поэта привлекает современный город. Он находит красоту в линейной строгости петербургских проспек­ тов, призывает художника «найти красоту» в «интерье­ ре» большого города, служить его совершенству. Брю- 1 Г Б Л , ф. 386, к. 1, ед. хр. 14/1. 2 Днеаниют, с. 34. 3 Дневники, с. 27. 71

сов любит «сладостные блуждания по узким улицам, у стен недвижных дам ш , среди ночи оживающих скверов»1. Он — горожанин и, хотя это в чем-то нару­ шало «традиционное» представление о сфере лирики, включает тему города в свою поэзию. Собственно, это было требованием времени, требованием самой жизни (не Брюсов, так другой!), развитием в новых условиях пушкинской и некрасовской традиции. Уже в «Шедеврах» и «Me eum esse» есть стихи с ясно выраженной урбанистической тенденцией—-«Подру­ ги», «Я помню вечер, бледно скромный», «С опущен­ ным взором, в лелериночже белой» и др. В них еще нет городского пейзаж а в «классическом» виде, но уже налицо городская толпа, серая и пыльная улица, кон­ трасты буржуазного быта, бадлерианская грязь боль­ шого города («Фантом», «Спит Москва...» и др.). Со­ вершенно естественно поэтому последовавшее за этими первыми опытами увлечение Верхарном. Верхарн убе­ дил Брюсова в закономерности урбанистической темы в современной поэзии, стал своеобразной «санкцией», утверждавшей эту тему не только в сознании самого поэта, но и в представлении читающей публики. Не случайно Брюсов при отборе стихов для «Третьей стра­ жи» включил в их число и переводы из Верхарна («Женщина на перекрестке») — это был своего рода тактический ход. Брюсов находит в современном городе яркую па­ литру красок, настроений, тем, которые раньше брались под сомнение. Он открывает красоту «телеграфных проволок», мечтает о городе будущего. «Мы мало наблюдаем город, — писал он Бунину, — мы в нем толь­ ко живем и почему-то называем природой только до­ рожки в саду, словно не природа камни тротуаров, узкие дали улиц и светлое небо с очертаниями крыш. Когда-нибудь город будет таким, как я мечтаю, в дни отдаленные, в дни жизни, преисполненной восторгом. 'Голда найдут и узнают всю красоту телеграфных про­ волок, стройных стен и железных решеток. Вы уезжае­ те на Тихий океан, а мне бы хотелось поехать в Л он­ 1 Дневники, с. 48.

дон или Нью-Йорк, хотя и они лишь смутные проблес­ ки того, что я ж ду»1. В письме Курсинскому от 23 сентября 1899 года Брюсов прямо заявляет о своей конгениальности с Вер­ харном, как с поэтом современного города: «...Звенит последняя конка. На мой в згл я д — конка очень краси­ вый челн городов, красивее, чем корабль в море, в безлюдии. V erharen написал клипу о городе, о которой мы мечтали все. Я не завидую, я радуюсь. Он велик, ибо он наш»2. Примечательно, что и «челн городов», и «телеграф­ ная проволока», и «месячный свет электрический» сра­ зу же вошли в активный словарь брюсовской поэзии. Уже в 1900 году Брюсов написал несколько стихотво­ рений, где он почти буквально повторяет отдельные строки писем Бунину и Курсинскому: или: В борьбе с весной редеет зимний холод, С е т ь п р о в о л о к свободней и нежней... Огни .уползающих конок Браздят потемневший туман, О, к о я к и! в ы — в о л ь н ы е ч е л н ы Ш умящих >и строгих столиц. Открытие Брюсовым темы города было не только развитием традиции, намеченной еще Пушкиным и Не­ красовым, но и новой страницей в истории русской поэзии: он утвердил «город» в числе полноправных тем современной поэзии. Поэтическая разработка очень многообразной, противоречивой и контрастной город­ ской тематики имела огромное значение для духовного формирования и творческого роста Брюсова. Она обра­ тила его внимание не просто к жизни, а к с о ц и а л ь ­ н о й ж и з н и , к контрастам современности, к тому, мимо чего раньше он проходил почти безразлично. Она 1 Ц ГА Л И , ф. 44, on. 1, ед. хр. 65, л. д. 4. 2 11ГАЛИ, ф. 1223, ол. 1, ед. хр. 4, л. д. 65 об. 73

потребовала от него и соответствующей поэтической инструментовки, и упорной работы над словом и сти­ хом, и умения войти в «ритм» жизни современного города. С этой сложной задачей Брюсов справился и открыл широкую дорогу целой плеяде урбанистов, дав им новые формы, новые ритмы, краски и оттенит. Поиски утраченной музы не могли не привести Брю ­ сова и к истокам поэзии, к родникам народного поэти­ ческого творчества. Прямым результатом этого священ­ ного причастия была разработка фольклорных моти­ вов — в «Сказании о разбойнике» и стихотворении «На новый колокол», сразу же высоко оцененных Горьким. Связывать брюсовский интерес, вернее пробуждение интереса к фольклору, как считают некоторые, только с влиянием Александра Добролюбова было бы не со­ всем верно, так как в это время (1898—99 годы) в сфере в н и м а н и я Брюсова были и Лермонтов, и Пушкин, и другие русские поэты, которые высоко це­ нили поэтический дар русского народа и часто пользо­ вались его щ едротами1. Литературное окружение Брюсова тех лет во мно­ гом не понимало, а часто и не принимало ни новых идейных позиций, на которые постепенно выходил поэт, ни того нового, что в идейном и формальном планах становилось доминирующим началом его творчества. Показательны в этом отношении и отклики на брошюру «О искусстве», и оценка ряда новых стихотворений2. Стихи Брюсова хвалили, ругали, но не печатали. Брюсова приглашали сотрудничать в различных изда­ ниях и... по тем или иным «благовидным» причинам отказывались от публикации стихов. В ту пору и одес­ ское «Южное обозрение» было для Брюсова «трибу­ ной» — там он впервые не за свои деньги напечатал свои стихи... В 1899 году Брюсов принял предложение Бальмонта об издании совместного сборника «навой поэзии». В нем предполагалось участие Федора Сологуба, Гиппиус, 1 Gm. Н. Ашукин. Из комментариев к стихам Валерия Брю со­ в а .—’-В кн.: «Брюсоаские чтения 1963 года», Ереван, 1964, с. 361—• 357. 2 См. Дневники, с. 50, 55, 56. 74

художника-модерниста М одеста Дурнова, Ивана Ко- невокого (Ореуса) и самого Бальмонта. Однако «Книга раздумий», как назвали ее соавторы, состоялась без участия Сологуба и Гиппиус, которых, как с горькой иронией отметил Брюсов, «видимо, покоробило сосед­ ство со мной и с Ореусом»1. В «Книге раздумий» Брюсов был представлен целым рядом стихотворений, которые впоследствии вошли в первое издание «Третьей стражи». Это «Аосаргадон», «Сибилла», «Амалтея», «Баязет», «На новый колокол», «Глаза», «Демоны пыли» и др. Сборник благополучно прошел цензуру и в конце 1899 года вышел в свет. «Книга раздумий» практически была подступом к «Третьей страже». В ней уже довольно четко вырисо­ вывался облик нового Брюсова: определена тема «лю­ бимцев веков», в какой-то мере философские позиции— «К портрету Лейбница», увлечение которым было серьезным, и если принять во внимание публикации в «Южном обозрении», то и тема природы. Но это новое было лишь незначительным отражением тех важных внутренних перемен, которые произошли во взглядах и мироощущении поэта. Создание модернистского издательства «Скорпион», которое щедро финансировалось С. Поляковым—знато­ ком книги и энтузиастом издательского д е л а ,— создало для Брюсова реальные и весьма благоприятные воз­ можности подвести в новой 'книге стихов своеобразный итог идейным и творческим исканиям 1897— 1900 годов. Старое название задуманной еще в 1896 году книги «Согопа», о которой Брюсов думал все эти годы и для которой предназначал и «Аосартадона», и «Аганатис», и «Царю Северного полюса», было отвергнуто. Можно полагать, что причин для этого было по крайней мере две. Во-первых, «Согопа» слишком ассо­ циировалась с названием книги «Шедевры», с ее дерз­ ким предисловием и посвящением «вечности». Во-вто­ рых, старое название не отражало существа тех пере­ мен, которые произошли за эти годы во взглядах, настроениях и принципах поэта. Видимо, в раздумьях об этом и возникло новое название книги — «Третья 1 Днвшнши, с. 60. 75

стража», символически декларировавшее выход Брюсо­ ва на новый путь и как-то отделявшее день сегодняш­ ний от прошлого. К тому же поэт сам счел нужным подчеркнуть это, опубликовав в «Северных цветах на 1901 год» стихотворение «По поводу Tertia vigilia». В первом издании книга вместила в себя далеко не Bice, что было написано Брюсовым в дни «перепутья». Поэт подверг тщательному критическому анализу Bice созданное им после «Ме ешп»: отбрасывал казавшееся сомнительным, включал вновь и вновь отвергал, неодно­ кратно менял план книги, названия отдельных стихо­ творений и разделов, например: первоначально—«Грезы веков», затем — «Любимцы веков»1. Брюсов прекрасно понимал, какое значение для него, «осмеянного» и «освистанного» благонамеренной крити­ кой, будет иметь новая книга, в которой он по существу раскланивался с прошлым. Но как воспримут это ли­ тературные круги, привыкшие судить о нем по «Рус­ ским символистам»? Не без основания он предполагал, что многие по-прежнему будут ждать «привидения», а не «'дядюшку» с его «здравствуйте!», т. е. оценивать новую книгу будут исходя из старых, сложившихся представлений. Характерно в этом отношении письмо Бунину, относящееся к 11.VIII. 1899 гада: «...Очень много значит, с какой маской на лице вошли мы в пер­ вый раз « людям. Мы много лжем, не потому, чтобы хотели обмануть, а лишь потому, что надо сохранять однажды принятую маску. Надо! Люди не любят, чтобы ее нарушали, и не легко это. И я стиснут той колеей, в которой стою, иду вперед как лошадь с наездником. Но есть во мне по крайней мере сознание позорности этого. А мыслей и сочувствий своих не будет мне стыд­ но ни перед кем»2. С горечью говорит Брюсов о том, как мешает ему 1 Г БЛ , ф. 386, к. 5, ад. »р. 8. 2 Ц Г А Л И , ф. 44, cm. 1, ед. хр. 65, л. д. 8. Кстати, в этом ж е письме Брюсов предлагает Бунину свои заметки о последних стать­ ях Н. Г. Чернышевдаого. Этот факт, как и высокая оценка рома­ на: «Что делать?» — повесть незаурядная» (Дневники, с. 77), весь ма примечателен для характеристики умонастроений и поисков Брю сова в 1899 году. (П одчеркнуто мной.—В. Д.) 76

старое, направляя все по той же стезе, о необходимо­ сти казаться таким, как прежде. Следовал ли Брюсов это й «необходимости» при подготовке «Третьей стра­ жи»? В какой-то мере — да. Бели предисловие, разви­ вающее в основе своей мысли брошюры «О искусстве», открывало нового Брюсава, то в подзаголовках к раз­ делам «Картинки Крыма и моря» и «Повторения», он намеренно выходит в старой «маске», подчеркивая, что, по крайней мере, эти два раздела «повторяют» уже знакомого читателю Валерия Брюсава. Кстати, эту же функцию выполняет и название раздела—«Повторения». Брюсов много и тщательно работал над предисло­ вием к «Третьей страже», и это оправдано, так как поэт по существу выступал в ином качестве и ему нуж ­ но было четко и, самое главное, публично определить свои новые позиции. Существует большое число наброс­ ков «Предисловия», по которым легко прослеживается ход мысли Брюсова. Так, в одном из вариантов, напи­ санных в мае 1900 года в Ревеле, он дает развернутую и мотивированную программу своего отношения к раз­ личным направлениям классической и новой поэзии, пытаясь исторически подтвердить закономерность рож­ дения или увядания той или иной литературной школы, подводя, в конечном итоге, все это к тезису «освобож­ дения личности и развития индивидуализма». «В смене художественных школ,-— пишет он там, — есть общий смысл — освобождение личности и развитие индивидуа­ лизма. Личность, скованная в лжеклаосицизме, получи­ ла свободу в романтизме; реализм привлек к художе­ ственному воплощению такие стороны души, которые раньше оставались вне его, и то было новым завоева­ нием свободы творчества»1. И далее Брюсов утвер­ ждает как характерную черту «навой поэзии» а б с о ­ л ю т н у ю с в о б о д у твар|чества, совсем в духе иенских романтиков начала века (расширяя до беспре­ дельности их ф о рм а л ь н ы й протест не столько про­ тив канонов классицизма, сколько против идеологии Просвещения): «Новая поэзия, новое искусство есть высший протест против всяких стеснений по отноше- 1 Г БЛ , ф. 386, к. 5, ад. хр. 8. 77

нию ли IK форме или по отношению к содержанию. К аж ­ дый художник пусть сам устанавливает свои законы». И заключительный аккорд: «Кумир Красоты столь же бездушен, как и Кумир Пользы »1. В окончательном варианте «Предисловия» те же мьгсли выкристаллизовались в четкие формулы: Брюсов убрал «исторические» экскурсы, сократил характери­ стики отдельных поэтов, поубавил дерзких выражений, но завершил его теми ж е словами: «Кумир Красоты столь же бездушен, как кумир Пользы»2. Иначе говоря, Брюсов, отстаивая «полную свободу творчества», вы­ ступая здесь против гегемонии какой-либо одной лите­ ратурной школы или теории, в принципе выступает и против своих литературных единомышленников. 2 августа «Третья стража» получает «дозволение» к печати, в октябре 1900 года выходит в свет, а в «Дневнике» поэта появляется запись: «Книга моя вы­ шла, но странная ленность не дает мне деятельно за­ няться ею; она надоела мне»3. Характерное для Брю ­ сова состояние неудовлетворенности сделанным, своего рода «отрицание сделанного» и, на этой основе, стрем­ ление «идти неустанно вперед и вперед» — суть этой «странной леннооти». «Третья стража» открывается разделам « Л ю б и м ­ ц ы в е к о в » , куда наряду с одноименным циклом стихотворений Брюсов включал поэмы « Ц а р ю С е в е р ­ ного полюса», «Аганатис» и «Сказание о р а з б ой н и ж е» . За ним следуют разделы: «Г о р од», «К н и ж ч<а д л я д е т е й», « К а р т и н к и К р ы м а и .м о р я» и « П о в т о р е н и я » . Здесь нет необходимо­ сти останавливаться на идейно-художественной харак­ теристике как отдельных разделов, так и всей книги в целом — этот вопрос достаточно хорошо освещай в литературе. При наличии различных оттенков в оценке «Третьей стражи» (эти оттенки и акценты со временем менялись), в них выявлялось главное: книга Брюсова — качественно новое явление в творческой биографии поэта и в «биографии» русского символизма, овоеоб- 1 Г Б Л , ф. 386, к. 5. ед. хр. 8. 2 В. Брюсов. «Tertia vigilia», М., «Скорпион», 1900, с. 5 3 Дневники, с. 92.

разный рубикон, разделяющий две эпохи в творчестве и умонастроениях Б рю сава1. \" Литературная критика 900-х годов встретила новое выступление Брюсова если не холодно, го, во всяком случае, сдержанно. Только Максим Горький в «Ниже­ городском листке» откликнулся на книгу относительно благожелательной рецензией, где вел о ней разговор по существу, да еще, пожалуй, В. Саводник, который сделал попытку глубокого анализа книги, связи ее разделов между собою. Нужно оказать, что Саводнику удалось приблизиться к верному толкованию как от­ дельных стихов книги, так и причин, побудивших Брю­ сова обратиться к некоторым темам. «Что хочет поэт сказать образами давно минувшего? — спрашивает Саводник. — Если мы присмотримся к образам, на ко­ торых останавливается поэт, то увидим, что все эти образы являются воплощением, олицетворением силы, будь это стихийная сила жизни, как в диких скифах... либо могущество ничем не ограниченной власти, как у Асеаргадона, Александра Македонского, или же, нако­ нец, непобедимая сила воли, стремление к подвигу, как у могучих скандинавских викингов... Но поэт способен нанимать также и величие духовной жизни, величие духовного подвига, величие смирения. Об этом свиде­ тельствует его прекрасное «Сказание о разбойнике».. Эта же черта его личности отразилась и в небольшой поэме из древне-финикийской жизни, написанной стро­ гими терцинами». Саводник приходит к выводу: «По- видимому, современная действительность не удовлетво­ ряет поэта, кажется ему мелкой, бессильной и скуч­ ной»2. Что ж, Саводник был прав. П рав он был и сравни­ вая в начале своей статьи характер дарования Брюсава с дарованием Баратынского. В речи на юбилее Брюсова, произнесенной в Боль­ шом театре, А. В. Луначарский отмечал лиро-зпический характер творчества Брюсова и раскрывал причины 1 Ом. по этому вопросу работы И. Поступальсюогю, А. Мясни- кава, Б. Михайловского, Д. Максимова и др. 2 В. Саводник. Современная русская литература. — «Русский вестник», 1901. кн. 9. 79

этого. «Но зато в свою лирику,— говорил Л уначар­ ский, — он внес в девять десятых ее эпическое начало, эпический мотив. Ему редко хотелось говорить о своем «я». Когда он говорил о своем «я», он представлял его монументальным, начинал говорить как романтическая личность, как исключительная личность. Но, вероятно, его поэтический вкус подсказывал ему, что для выра­ жения сильных чувств, сильных страстей, сильной тос­ ки, силыной надежды лучше надевать маску объектив­ ных образов, вымышленных или взятых в истории. Это был мотив, по которому Брюсов вступил на путь лиро- эпического творчества»1. Как поэт лиро-эпический Брюсов впервые заявил о себе тоже в «Третьей страже». Об этом свидетельствует не только наличие в ней поэм «Царю Северного полю­ са», «Аганатис» и «Сказания о разбойнике», но и тот примечательный факт, что все эти поэмы в первом издании книги входили в раздел «Любимцы веков», открывающийся одноименным циклом стихотворений. Такое положение цикла «Любимцы веков», а также расположение стихов внутри самого цикла дают осно­ вание рассматривать (во всяком случае, в первой редак­ ции книги!) «Любимцев веков» как своеобразную поэ­ му, в которой прослеживается путь человечества, гово­ рится о его вершинах, страстях, будущем, наконец. Каждое стихотворение этого цикла, а они расположены в хронологическом порядке, является главкой этой поэмы»: «К скифам», «Ассаргадон», «Халдейский па­ стух», «Соломон» (из Гюго), «Рамзее», «Орфей», «Кас­ сандра», «Александр Великий», «Ам алтея», «Данте», «Астролог», «Дон Ж уан», «Баязет»... «О последнем рязанском князе...» и, наконец, заверш ающее «В дни запустений» — обращение к потомкам: Желанный друг неведомых столетий! Ты весь дрожишь, ты потрясен былым! Внемли ж е мне, о слушай строки эти1 Я был, я мыслил, я прошел как дым...2 1 Л итературное наследство, т. 82, с. 25?. 2 В. Брюсов. «Tertia vigilia», с. 45. SO

Чтобы показать историю человечества в ее наиболее ярких образах, символизирующих целые эпохи и исто­ рико-культурные слои, нужна была не только солидная историческая эрудиция, но и большое мастерство, уме­ ние решать эпическую тему в «.малых» формах. П ред­ ставить, например, восточную сатрапию и тирана Ассаргадона в шестнадцати стихах значительно слож­ нее, чем раскрыть эту же тему в широком полотне поэмы. Тут требуется не только блестящее владение техникой стиха, но и совершенное чутье слова и неуто­ мимая работа мысли. Только сочетание этих трех начал дало возможность Брюсову в один лишь стих «Ассар- гадона»: «Я на костях врагов воздвиг свой мощный трон» вместить не только почти исчерпывающую харак­ теристику «вождя земных царей», но и характеристику целой эпохи. При последующих переизданиях «Третьей стражи» Брюсов практически не менял структуру построения цикла в целом, сохраняя идею историчеокой последова­ тельности эпох и поколений. Внесенные в него допол­ нения («Наполеон», «Данте в Венеции», «Разоренный Киев» и др.), изъятие переводов из Верхарна, Гюго и д ’Аннунцио, перестановка отдельных стихотворений, вызванная соображениями более верного воспроизведе­ ния хронологической канвы «любимцев веков», не ме­ няют существа первоначального замысла поэта. Не нарушает стройности «легенды веков» и тот факт, что три 'заключительных стихотворения цикла—'«Проблеск», «Брань народов» и «В дни запустений» — он относит к вновь образованному им в «Путях и перепутьях» циклу «Прозренья». Брюсов в них не столько историк, веду­ щий летопись давно минувших дней, сколько футуро­ лог, пытающийся с позиций сегодняшних своих пред­ ставлений об окружающем его мире (во многом ш ат­ ких) предугадать ближайшие и грядущие трагедии человечества. Первое издание «Третьей с т р а ж и » (1900) не вмести­ ло всего, что было написано -Брюсовым после «Me eum esse». По разным причинам — объективным и субъек­ тивным — многое осталось в «портфеле» поэта и ждало своего времени; например, поэма «Краски», в которой весьма своеобразно отражены конфликтные ситуации духовной жизни Брюсова на рубеже веков. Естественно 8t 6—Ьрадсовские чтения

поэтому, что первая редакция книги не дает возмож­ ности в полной мере судить о всех тек переменах, кото­ рые произошли в поэтическом мире Брюсова за годы идейных и творческих «скитаний». Она только намечает основные черты нового творческого облика поэта, но не дает исчерпывающего представления о нем. Отличительной чертой Брюсова является то, что ои, как правило, не прекращал работы над своими произ­ ведениями и после их публикации. Можно принимать или оспаривать точку зрения поэта, вести дискуссии по этому поводу, но не считаться с ней нельзя. Пози­ ция Брюсова в этом вопросе, в конечном счете, опреде­ ляется его взглядом на .поэтическое творчество — это не только сиюминутное, «экспромтное» вдохновение, но и вдохновенный труд .художника, его долг перед миром: Нам кем-то высшим подвиг дан, И опросят властно ои отчета... Трудись, пока не лег туман, Смотри: .тишь начата работа! Это было оказано еще в 1902 году. Много позднее, в полемике с Бальмонтам, Брюсов называл отказ от работы над стихом «как принцип, крайне вредным» и утверждал, что «поэты не только вправе, но обязаны работать над своими стихами, добиваясь подлинного совершенства выражения», что «творчество поэта не есть какое-то безвольное умоисступление, но сознатель­ ный, в высшем значении этого слова, труд»1. Совершенно естественно поэтому, что в 1906— 1907 годах, готовя «Третью стражу» к переизданию в трех­ томнике «Пути и перепутья», Брюсов счел нужным воспользоваться «правом на работу» и пересмотреть ее (как, впрочем, и Bice написанное им) вновь. Редакторская работа по подготовке второго издания «Третьей стражи» велась Брюсовым в нескольких на­ правлениях. Прежде всего это был строгий отбор сти­ хотворений для новой книги, причем в этом деле поэту приходилось руководствоваться не только «личными 1 В. Брюсов. Ц раво на работу. — «Уиро России», 1913, № 190, о т 18.V III. 82

соображениями», но и «судьбою того или иного стихо­ творения»1, его известностью и т. п. Исключены были- все переводы из зарубежных поэтов: подтверж дать закономерность темы города, например, Вархарном уже не было необходимости. Говоря о литературной правке отобранных для «Путей и перепутий» стихотворений, Брюсов писал: «Я избегал исправлять свои юношеские стихи, зная, как опасно переделывать художественные произведения,, созданные при господстве совершенно иных взглядов и переживаний»2. При всем этом, Брюсов, по мере возможности, конечно, исправлял и дополнял свои сти­ хи. «...Я считал необходимым внести в текст те измене­ ния и дополнения, — писал он, — которые были мною- сделаны в различных стихотворениях вскоре после их напечатания. Следы этой давней работы и заметит внимательный читатель на многих страницах этой кни­ ги, сличая стихи, в ней напечатанные, с первоиздания- ми»3. «Следы этой давней работы» (и только ли «дав­ ней»?) четко видны и в новой редакции «Третьей стражи», для этого достаточно сравнить хотя бы стихо­ творение «Скифы». Совершенно очевидно, что только этой редактор­ ской цравки Брюсова вполне достаточно, для того что­ бы утверждать, что «Третья страж а» 1908 года не была- стереотипным повторением первого издания. Более того,, поэт, представляя ее читателям вновь, коренным обра­ зом пересматривает и перестраивает самую структуру книги, меняет расположение и название циклов, обра­ зует ншые, дополняет и расширяет их. Это было вызвано не только антологическим характером пред­ принимаемого им издания, когда выбор стихов и неко­ торая перестановка их расположения практически почти неизбежны, но и соображениями иного порядка. З а д а ­ ча, которую поставил перед собой Брюсов в «Путях и перепутьях»— с позиций зрелого мастера слова оценить и представить свой путь в литературе, — потребовала от него не только отбора наиболее характерных п-роиз- , 1 В. Брюсов. Пути и перепутья, т. I, М., 1908, с. V II. 2 Там же, с. V III. 3 Там же. 8.Т

ведений, но и более четкой «демаркации», отделяющей сборник от сборника и определяющей лицо каждой от­ дельной книга. Старое построение «Третьей стражи» этой цели почти не отвечало, и Брюсов, сознавая это, решительно разруш ает его и, подобно опытному архи­ тектору, из того же, в принципе, материала, возводит по существу совершенно новое здание. «Третья стража» открывается теперь не циклом «Любимцы веков», а циклом «Возвращение». В каче­ стве своеобразного эпиграфа к нему, да и ко всей кни­ ге, поставлено стихотворение «Ребенком я, не зная страху», определяющее авторское отношение тех дней (1901 год) к «перепутью» конца века. Стихотворения этого цикла достаточно четко определяют эстетические, этические и философские позиции Брюсава времен «Третьей стражи». Бели же учесть, что ему предшест­ вуют стихотворения «Гады молчания», «Строгое звено», «Числа» и «Обязательства», завершающие в этом изда­ нии книгу «Me eum esse», то еще более очевидным становится стремление Б.рюсова подчеркнуть наличие определенной грани, отделяющей «Третью стражу» от «Me etrni esse». Эту же функцию выполняют и названия завершающего одну и открывающего другую книгу циклов: « З а к л ю ч е н и е » и « В о з в р а щ е н и е » . Цикл «Любимцы веков» отодвигается, таким обра­ зом, с заглавного на второе место. Это оправданно, так как Брюсову нужно было прежде всего дать свою собственную автохарактеристику, позицию тех лет, а потом уже представить Bice то основное, что отражает ее в поэтическом плане. Так яснее просматривались и «пути» и «перепутья», создавалось более определенное и верное представление о данном этапе идейной и твор­ ческой эволюции поэта. «Царю Северного полюса», «Аганатис» н «Сказание о разбойнике» образовали самостоятельный и заверша­ ющий книгу цикл — «Поэмы», разорвав первоначаль­ ную связь со стихами цикла «Любимцы веков» и дав им, при сохранении содержания и структуры цикла, полную автономию. В издании «Третьей стражи» 1900-го года за «Лю­ бимцами веков» следовал цикл «Город», а стихи, составлявшие «Картинки Крыма и моря», предшество- 84

зали циклу «Повторения», который завершал книгу. В новой редакции происходит .необоснованная, на первый взгляд, перестановка: «Картинки Крыма и моря»—под видоизмененным названием «У м о р я» — находят свое место сразу же за плеядой «сильных личностей» и только после них Брюсов ставит цикл стихотворений «В стенах» («Город»), Причин, побудивших поэта сделать такое перемещение, по меньшей мере две: к моменту формирования «Путей и перепутий» Брюсовым уже был написан ряд циклов стихотворений о природе (напри­ мер, «На Сайме»), и он вправе был считать эту тему в числе характерных для его творчества; и другое: выдвигая эту группу стихов на первый план, Брюсов тем самым еще раз заявлял о своем разрыве с декла­ рацией «Me eum esse» о «немой вражде» природы «к лучам красоты», подчеркивал, что «пренебрежительное» отношение к ней «соскочило» уже в годы работы над «Третьей стражей». Очень примечательно и то, что Брю ­ сов урбанистическому циклу «Город» дает новое н азва­ ние — «В стенах», которое более верно отраж ает новую концепцию брюсобского отношения к городу, склады ­ вавшуюся в дни создания этого цикла и заявившую о себе в поэме «Замкнутые» (1900— 1901). В этом издании книги совершенно распадается цикл «Повторения», но появляется ряд новых, которые раз­ вивают темы, эскизно намечавшиеся в нам: « Е щ е с к а з к а » («Женщине», «Любовь»), «Б л и з к и м» («К портрету Бальмонта», «Близкой»), «П р о з р е н и я » («К металлам», «Золото», «Отрады»), «Третья стража» в антологии «Пути и перепутья», разумеется, не вмещ ала всего, что было написано Брю ­ совым на рубеже двух столетий, да поэт и сам был далек от такой мысли. Значение этого издания в том, что оно значительно «усовершенствовало» вышедшее ранее, придало книге более стройную систему, четче определило круг проблем, волновавших в те дни поэта, их интерпретацию и т. д. Однако и в таком виде книга далеко не отраж ала всего, что было сделано Брюсовым в плане осуществления первоначального замысла — очень многое еще, ожидая своего часа, оставалось в тетрадях поэта неопубликованным. Наиболее полно Брюсов времен «Третьей стражи» представлен в «сиринском» собрании сочинений поэта 85

(1914 г.), где книге «Третья стража» отводится 'специ­ альный том. В предисловии к нему Брюсов, определяя основные этапы жиани этой мниги, писал: «...Готовя первое издание книги, я многие стихи, написанные имен­ но для нее, не включил в собрание, по причинам, имев­ шим в свое время для меня значение, но теперь его утратившим. Во вторам издании, к первоначальному собранию могли быть прибавлены лишь немногие стихо­ творения (преимущественно,написанные после 19G0 г.), а многие, напротив, были исключены, так как в «Путях и перепутьях» я хотел дать читателям общие черты сделанного мною, как поэтом, а не собрать все» написанное мною в стихах. Таким образом, лишь в этом, третьем, издании «Tertia vigilia» появляется, наконец, в своем полном объеме— так, как она была задумана и осуществлена»1. Готовя «Третью стражу» для «сирийского» издания, Брюсов, в принципе, сохраняет построение книги, при­ нятое им в «Путях и перепутьях». Однако включение в него значительного количества новых стихотворений (35 из них печатались впервые) потребовало от поэта и создания новых циклов, и пересмотра и уточнения старых. Так образуется цикл «Милая правда», примы­ кающий к циклу «Еще сказка», а также циклы «Из дневника» и «Мы», которые создали теперь специфи­ ческое «окружение» циклу «Г1 р о з р е н и я», отняв у него ряд стихотворений (например, «Глаза», «К метал­ лам», «Золото», «Духи земли» и др.). Наибольшее включение неопубликованных стихов содержат новые циклы, а также «Любимцы веков», «Еще сказка» и «Близким». Брюсов счел нужным сделать некоторые перестановки и внутри отдельных циклов, переносы из цикла в цикл, придать в примечаниях к тому разночте­ ния и варианты, дающие некоторое представление о творческой лаборатории поэта, но все это уже не меня­ ло существа книги. Она приобрела свой окончательный вид. 1 Б. Брюсов. Поли. собр. соч., т. II, СПб, «Сирин», 1914, е. V I. 8G

lllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllllM llllllllllir С. П. Ильёв КНИГА ВАЛЕРИЯ БРЮСОВА «ЗЕМНАЯ ОСЬ» КАК ЦИКЛИЧЕСКОЕ ЕДИНСТВО В 1892 г. гимназист Валерий Брюсов делает в днев­ нике запись: «Я рожден поэтом. Да! Да! Да!» — и тут ж е, через несколько строк, как бы спохватившись, при­ бавляет: «Но, впрочем, прочь лиризм! Проза, царствуй! Недаром ты задумал роман «Проза»!»1 В это время Брюсов пишет стихи, драмы, статьи, трактаты, эссе, переводит Метерлинка, Верлена и М алларме и «среди тысячи планов» задумывает повесть о своей любви к умершей девушке, потому что «поэма на ее смерть под­ вигается что-то плохо», и пишет ее старательно2. В студенческие годы Брюсовым по-прежнему вла­ деют, наряду со стихотворными, и прозаические замы с­ лы. «Чувствую себя истинным поэтом», — читаем в его юношеском дневнике. — «Пописываю стишки... Одно время мною владел сюжет «Грани»; в два дня... напи­ сал я глав 16... Думаю опять писать роман «Медиум»3. В 1894 г. Брюсов предполагал издать книгу расска­ зов «О чем вспоминалось мне». Синхронным параллелизмом лирики и прозы отме­ чен весь творческий путь Валерия Брюсова. Поэт лиро- 1 В. Брюсов. Дневники. 1891—11910, М., с 8—9. 2 Там же, с. 13, 14. 3 Там же, с. 16, 17. 87

эпического склада, Брюсов понимал, какие возможности таились в жанровых формах рассказа, повести и 'ром а­ на. «Лирика в прозе, — доказывал он, — никогда не может заменить и заместить настоящего рассказа, в котором сила впечатления зависит от логики развива­ ющихся событий и от яркости изображаемых характе­ ров»1. Как прозаик Брюсов вступил в литературу в начале века, когда в газетах, журналах, сборниках и альма­ нахах появились его рассказы. В течение 1901 — 1903 г.г. их часто помещали на страницах «Русского листка» («Дитя и безумец», «С новым счастьем», «М раморная головка», «Менуэт», «Бемоль», «Повесть о Софонии Любящем», «Дары младенца Иисуса», «В зеркале», «Защита», «Первая любовь»), в альманахах «Северные цветы» («Теперь, когда я проснулся»...). В дальнейшем рассказы Брюсова печатались в журналах «Золотое руно» («Сестры»), «Весы» («В подземной тюрьме», «Ночное путешествие», «Через 15 лет»), «Русская мысль» («Рея Сильвия», «Последние страницы из дневника женщины»), в газетах «Речь» («За себя или за другую», «Ее решение»), «Столичное утро» («В башне»), в сборнике «Жатва» («Пустоцвет»). При жизни Брюсова вышло несколько книг его рас­ сказав (.«Земная ось» тремя изданиями, «Ночи и дни» и др.). Итогам почти десятилетней работы в области худо­ жественной прозы Валерий Брюсов назвал свою первую книгу рассказав. Из более чем 20 опубликованных рас­ сказав автор нашел возможным включить в сборник «Земная ось» (1907) только семь—«Республика Ю ж­ ного креста», «Сестры», «В подземной тюрьме», «По­ следние мученики», «Теперь, когда я проснулся», «В зеркале», «Мраморная головка». Во второе издание (1910) автор включил еще 4 рассказа («В башне», «Бемоль», «Первая любовь» и «Защ ита»), В нем, в отличие от первого издания, все 11 рассказов расположены в хронологической последо­ вательности их создания. 1 В. Брюсов. М. Кузмин. Приключения Эме Лебефа.—М. Куз- мим. Т,ри пьесы. — «Весы», 1907, № 7, с. 80. 88

Дореволюционная критика отнеслась к опытам Брю­ сава в жанре рассказа в общем скептически, ставя ему в пример высокое совершенство его поэзии и противо­ поставляя Брюсова-прозаика Брюсов у-поэту. «Прозой поэта» назвал Антон Крайний сборник «Земная ась». Критик оценил рассказы Брюсава как полумеханическое сочетание стихов и прозы, находя в его стихах «силу, верность и магию», а в прозе — одну риторику1. Самым резким был отзыв Георгия Чулкова: «Земная ось» художественной ценности не представляет никакой... «Земная ось»... банкротство уединенной души»2. Высказывались и прямо противоположные мнения. «Несмотря на то, — заявил Эллис (Л. Л. Кобылин- ский), — что русская критика оценила прозу Брюсава неизмеримо ниже его стихав, мы решительно не можем согласиться с подобной оценкой»3. Эллис обращал внимание на философское содержание и «символиче­ скую проникновенность» лучших рассказов сборника. Н о лишь А. Блоку удалось показать, что рассказы Брюсова представляют собой единое целое, продуман­ ный цикл произведений, объединенных общей автор­ ской концепцией. Однако и ан, как и Антон Крайний, отдавал предпочтение Брюссву-поэту. «И все-таки не­ обходимо сказать, что Брюсов-ноэт только снизошел до прозы и взял у этой стихии неизмеримо меньше, чем у стихии поэзии»4, — писал Блок в заключительной части своей сочувственной рецензии. Советский критик Г. Лелевич такж е считал, что Брюсов-лоэт заслоняет собой Брюсава-ирозаика, но от­ мечал, что и проза его «заслуживает внимания»5. Односторонность и предвзятость этой концепции не в том, что есть основания ставить знак равенства между 1 Антон Крайний (3 . Гиппиус). Литературный дневник (1899— 1907), СПб., 1908. с. 375. 2 Г. Чулков. Валерии Брюсов. Земная ось.—«Перевал», 1907, № 4, с. 64—65. 3 Эллис. Русские символисты. Константин Бальмонт. Валерий Брюсов. Андрей Белый, М., «Мусагегг», 1910, с. 196. 4 А. Блок. Собр. соч. в 8-ми томах, т. 5, М.—Л., 1962, с. 642. 5 Г. Лелевич. В. Я. Брюсов. Очерк жизни и творчества, М.— Л ., Ш Х Л , 1926, с. 211— 218. 89

поэзией и художественной провой Брюсова (да и пра­ вомерна ли такая постановка вопроса?), а в том, что основания эти, по установившейся традиции априорные, до си.х пор никем специально во всем объеме не иссле­ довались. Лирика и проза имеют свой микроконтекст индивидуального творчества Брюсова и макроконтеюст историко-литературного процесса начала XX века. В творческой же биографии Брюсова еще так много «бе­ лых пятен», что до комплексного исследования лирики и эпоса писателя далеко. Поэтому призыв И. С. Посту- пальского («Неправильное представление о роли Брю­ сов а-прозаик а нужно разрушить»)1 остается актуаль­ ным и сегодня. Дружные усилия талантливой плеяды русских поэ* гов-сим!волистов во главе с Брюсовым доставили поэти­ ческим жанрам решительное преобладание и господ­ ствующее положение в литературе 900-х гг. Свою зад а­ чу в области поэзии символисты считали выполненной, и у них были веские основания держаться такого мле­ ния. Разработанная новаторами стихотворная техника вызвала, по выражению Брюсова, «потоп стихов, в котором тонет молодая литература». Брюсов призывал творческую молодежь пробовать свои силы в жанрах художественной прозы, находя ее технику недостаточно разработанной по сравнению со стихотворной. «Пишите прозу, господа!— напоминал Брюсов совет Пушкина.— В русской прозе еще так много недочетов, в обработке ее еще так много надо сделать, что даже с небольшими силами здесь можно быть полезным»2. Действительно, в начале 10-х гг. успехи символистов в области драматургии и художественной прозы не были настолько явными и неоспоримыми, и причины отставания, например, эпических жанров, они осознава­ ли отчетливо. Так, Эллис, приступая к характеристике прозы Брюсова, писал: «...облечь символические обра­ зы в форму прозы бесконечно труднее и сложнее, чем в более искусственные ритмы стихотворной формы» 1 И. Поступальский. П роза Валерия Б р ю со в а —В кн.: «Вале­ рий Брюсов. Н еизданная проза», М.—Л., ГИ Х Л, 1934, с. 159. 2 В. Брюсов. Д алекие и близкие. Статьи и заметки о русских поэтах о т Тютчева до наших дней, М., «Скорпион», 1912, с. 200. 90

непосредственно гипнотизирующие. Проза—естестве™а я форма более реальных сюжетов, более внешнего, объ­ ективного созерцания, проза естественно вырастает из наблюдения типического и характеристичного, она не­ обходима почти исключительно лишь там, где художе­ ственное прозрение экстенсивно...»1. Н ад природой лирики и эпоса размыш лял и В. Брюсов: «В поэзии слово — цель; в прозе (художественной) слово — сред­ ство. Материал поэзии-—слова, создающие образы и выражающие мысли; материал прозы (художествен­ ной)—образы и мысли, выраженные словами»2. Задача эстетического освоения действительности в ее сущностном выражении («пытание естества», столь свойственное Брюсову как художнику) стимулировала поиски новых художественных форм. И новеллистиче- окая тенденция в малой русской прозе начала XX в. связана в основном с творческой практикой Ф. Сологу­ ба и В. Брюсова, а позднее — М. Кузмина, Б. Садов­ ского и С. Ауслендера. Ориентация символистских прозаиков на западные образцы новелл не была про­ стой стилизацией эпигонов3. Надо отказаться от тради­ ционного взгляда на стилизацию как на эстетический паллиатив, якобы предложенный декадентско-симво- листокой литературой. Стилизация — один из путей преодоления литературной традиции или развития ее. Она должна быть включена в процесс идейно-эстети­ ческих поисков начала XX в. и рассмотрена в контексте литературного движения эпохи. •Новелла импонировала, например, Брюсову регла­ ментированностью своей поэтики, что сближало ее со «специфическим арсеналом искусственной стихотворной формы», если употребить выражение Эллиса. Брюсов, в соответствии с задачей «пытания естества», стремился реализовать жанровые возможности той типологической разновидности новеллы, которую создал Эдгар По. 1 Эллис. Русские символисты, с. 195. века», Л ., 2 В. Брюсов. Избранные сочинения, т. II, с. 543. 3 См. сб.: «Судьбы русского реализма начала XX 1972, с. 84—96. 01

В предисловии к первому изданию «Земной оси» он признавал существование «раюеказов характеров», как у Чехова, и «рассказов положений», как у Эдгара По. Относя свои рассказы ко второй группе, Брюсов вы­ делял их определяющую особенность: в них «все вни­ мание автора устремлено на исключительность (хотя бы тоже «типичность») события. Действующие лица здесь важны не сами по себе, но лишь в той мере, поскольку они захвачены основным «действием»'. В феврале 1901 г. Брюсов, отвечая М. Горькому, писал: «Давно привык я на все смотреть с точки зрения вечности. Меня тревожат не частные случаи, а условия, их создавшие»2. В сущности то же утверждает Брюсов и как автор первой книги рассказов. В том же предисловии к «Земной оси» Брюсов обра­ щал внимание читателя на приемы своего творчества как новеллиста. Объективированному повествованию он предпочел субъективное свидетельство действующего лица, стремясь «преломлять события аквозь призму от­ дельной души, смотреть на них глазами другого». «Пы­ таясь видеть мир чужими глазами, — уточнял свою позицию Брюсов, — он (автор. — С. И.) старался войти и в чужое миросозерцание, перенять чужие убеждения и чужой язык»3. Но автор предупреждал, что было бы ошибкой отождествлять позицию его героев с его по­ зицией. Брюсов обладал способностью переживать события прошедших эпох как их современник, способностью перевоплощения в инонациональный психологический тип. С легкой руки П. А. Вяземского, метко сказавшего о Пушкине: И слог ело, уступчивый и гибкий, Ж ивой Протей, все измененья брал,— эта особенность таланта художника называется про- теизмом. Раньше всех она была осознана самим Брю- > В. Брюсов. Зем ная ось. Рассказы и драматические сцены (1901—-1906 гг.), М., «Скорпион», 1907, с. V II (разд. пасти.). 2 Л итературное наследство, т. 27—28, М., 1937, с. 642. 3 В. Брюсов. Зем ная ось, с. IX. 92

с о в ы м . В исповедальном письме от 18 апреля 1905 г. К. Д. Бальмонту находим такую автохарактеристику: «Твои годы были прояснением одного лика, мои —• сменой двойников... Одну износившуюся маску я заме­ няю другой, — всем казалось, что я тот же, и никто не примечал, что под этой сходной маской уже другое лицо, другой человек...» Как свидетельствует его био­ граф, «тут много декадентских слов... но тут и немилая доля правды»1. Протеизм Брюсова всего убедительней проявляется в его творчестве, что в свое время было отмечено Эллисом2, а в наше время — Павлом Анто­ кольским в его вступительной статье к новому собра­ нию сочинений Брюсова. «В русской поэзии, — пишет он об известном стихотворении «Ассаргадон», •— впер­ вые после Пушкина возникла такая способность к пол­ ному перевоплощению современника в образ далекого п р о ш л о г о » 3. Вот почему Брюсову-прозаику казалось нужным уступить свое место рассказчика .малосведущему репор­ теру будущих столетий («Республика Южного Кре­ ста»), итальянскому новеллисту XVI в. («В подземной тюрьме»), пациентке психиатрической лечебницы («В зеркале»), утонченному развратнику времени грядущей революции («Последние мученики»), жалкому бродяге («Мраморная головка»), психопату («Теперь, когда я проснулся...»). Повествователь в новеллах Брюсова — современник и участник событий, он же их истолкова­ тель. О бращ ает на себя внимание то, что под новеллами указаны даты, однако произведения размещены не в хронологическом порядке. Кроме того, общее название сборника — «Земная ось» ■— как будто не вытекает из содержания произведений. Правда, сборник открыва­ 1 И. Брюсова. М атериалы к биографии В алерия Брюсова. — В кн.: «Валерий Брюсов. И збранные стихи», М.— Л ., A cademia, 1933, с. 137. 2 «...у музы Брю сова нет и никогда не было единого лика, его муза многолика и, быть может, сам поэт не знает, сколько .тиков у нее» (Эллис. Русские символисты, с. 157). 3 П: Антокольский. Валерий Брю сов.—В кн.: «Валерий Брю ­ сов. Собр. соч. в 7-ми томах», т. I, М., 1973, с. 14. 9»

ется новеллой «Республика Южного Креста», в которой повествуется о катастрофе государства со столицей, расположенной на полю се— «в той воображаемой точ­ ке, где проходит земная ось и сходятся все земные меридианы»; за семью новеллами следует драматиче­ ское произведение «Земля», «сцены будущих времен». Такая композиция книги указывает на то, что пер­ вая новелла и драма являются центральными произве­ дениями цикла, но она не объясняет поэтики названия;— «Земная ось». Брюсов считал, что в античном сознании господ­ ствовали две идеи: наслаждения (страсти) и смерти. В одной из своих 'статей, говоря о замысле «Египетских ночей», Брюсов отметил, что в них Пушкин «намекнул нам на таинственную 'близость между страстью и смертью», поскольку («соблазн сладострастия заставил героя пренебречь страхом смерти». В той ж е статье Брюсов, имея в виду Ст. Пшибышевского, обронил за ­ мечание, прямо 'относящееся к наш ей теме: «Любовь и Смерть—ось земной жизни»,—‘говорит один из совре­ менных нам представителей этого (античного.—С. И.) миросоз ерц ания »1. «Ось нашей жизни — ато любовь и смерть», — писал Ст. Пшибышевский в предисловии к русскому изданию своего романа «Сыны земли». Это предисловие было опубликовано на первых страницах № 5 журнала «Ве­ сы» з а 1904 год, что указывало на желание редакции придать ему значение программного документа, а уже в № 8 «Весов» статья Брюсова «Страсть» вносила существенные 'коррективы в концепцию польского писа- теля-моДерниста. В отличие от Пшибышевского, видев­ шего в страсти первоисточник жизни с ее неразреши­ мыми и роковыми противоречиями, которые, по его мнению, снимались лишь в смерти, Брюсов привлекал внимание ik страсти как универсальной первооснове земного и космического (бытия, способной объяснить его тайны. Абсолютизированная Брюсовым страсть («Страсть выше нас потому же, почему небо выше земли, (которая 1 В. Брюсов. Мой Пушкин. Статьи, исследования, наблюдения, М .—Л ., ГИ З, 1929, с. 116, 115, 113. гм

в нем» ) 1 — это мировая воля А. Ш опенгауэра, истол­ кованная символистом как точка, в которой «земной мир прикасается к иным бытиям». «дверь в них» и т. д. Символистская концепция жизни интерпретирует Ш опенгауэра, у которого (мы находим 'следующее утвер­ ждение: «Рождение и смерть принадлежат равным образом к жизни и уравновешиваются как взаимные условия друг друга, или, если нравится такое вы раж е­ ние, как полюсы общего проявления жизни... оба предстоят перед нами лишь как усиленные выражения того, из чего состоит и вся остальная жизнь»2. В одной из статей о К. Д. Бальмонте Брюсов к а к бы вторит Шопенгауэру и раскрывает содержание фор­ мулы -«земной оси», говоря: «Никогда человеческая душа не содрогается так глубоко, как в те минуты, копда покоряет ее «Эрос, неодолимый в (бою». ...Таин­ ственные корни любви, ее половое начало тонут в самой первооснове мира, опускаются к самому средоточию вселенной (курсив мой.—С. И .), где исчезает различие между я и не я, между ты и ан. Любовь уже крайний предел наш его (бытия и начало (нового... Любовь дает, хотя на мгновение, возможность «ускорить бой бестре­ петных сердец», усилить, удесятерить свои переж ива­ ния, .вздохнуть воздухом иной, более стремительной жизни, к которой, может быть, еще придут люди»3. «Трагическое качание творческого духа между дву­ мя полюсами бытия» (Эллис) характерно как для эпи­ ческих, так и для лирических циклов Валерия Брюсо­ ва. Второй том «Путей и перепутий» создавался такж е под знаком страсти и смерти. В них Брюсов ссылается на итальянское изречение «Любовь ведет нас к единой [смерти]», на авторитеты 'мировой поэзии — Гейне, Пушкина, Тютчева и Фета. Эллис истолковывал диа­ лектику полюсов в творчестве поэта в духе учения Шопенгауэра — как условие созерцания идеи. В упомянутой уже рецензии Блок обратил внимание > В. Брюсов. С трасть.—«Весы», 1904, № 8, с. 25. М., 2 А. Шопенгауэр. Мир как воля и представление, изд. 3-е 1892, с. 334, 336. 3 В. Брюсов. Д алекие и близкие, с. 75—76.

на символическую многозначность названия брюсовской книги. По его словам, ® ней Брюсов (выступил как ху­ дожник громадной силы, «которому творческая интуи­ ция дает осязать самое страшное, невещественное oov- дие — ось земную, и -провидеть самое темное сешше. которое она пронзает»1. Таким о&разом, уж е ib самом названии цикла совмещались две сферы бытия .— мио идеальный и реальный, субъективный и объективный. Блок отметил их нерасторжимость. Трезвому, научному сознанию Брюсава были чужды мистические искания и «прозрения», но непознанное в сферах макро- и микро­ мира привлекало его пытливую мысль, побуждало со­ поставлять и сталкивать «вещи в себе» и «вещи для нас». Брюсов ссылался на стихи Е. 'Баратынского: Д ве области, сияния и (твмы, Исследовать равно ртремимся мы. Символическое название книги указывает на вну­ треннее единство всех произведений, на то, что каж дое из них представляет собою один аспект и один этап или уровень освещения общей для них проблемы. В преди­ словии ко второму изданию книги (Брюсов открыто заявил, что все рассказы объединены «единой мыслью, с разных сторон освещаемой в каждом из них». Эта мысль >якобы сводилась к тому, что «нет определенной границы между миром реальным и воображаемым, между «оном» и «явью», «жизнью» и «фантазией»2 Новеллы Брюсова могут быть правильно истолкова­ ны только в контексте :книги к а к цикла, потому что содержание и смысл каждого произведения, рассмо­ тренного изолированно, значительно уже того содерж а­ ния и смысла, которые оно получает, будучи включено во внутрициклическое единство. Взгляд Брюсова на значение циклизации был выра­ жен им в его предисловии к сборнику «Urbi et orbi». «Книга стихов, — писал он, — должна быть не случай- 1 А. Блок. Собр. соч. в 8-:Ми томах, т. 5, с. 638. 2 Цит. по кн.: «В. Брюсов. Земная ось. Рассказы и драм ати ­ ческие сцены, изд. 3-е, М., «Скорпион», 1911, с. V II (разд. пагин.). И

•ны'М сборником разнородных стихотворений, а именно книгой, замкнутым целым, объединенным единой мыслью. Как роман, как трактат, книга стихов раскры­ вает свое содержание последовательно от первой стра­ ницы к последней. Стихотворение, выхваченное из об­ щей связи, теряет столько же, как отдельная страница из связного рассуждения. Отделы в книге сти х о в— не более как главы, поясняющие одна другую, которых нельзя переставл т,ть произвольно»1. Без сомнения, этот брюсовский принцип циклизации надо рассматривать как общий; он сохраняет свою силу и применительно к первому изданию «Земной оси», в котором все новеллы суть главы одной книги, связан­ ные между собой единством авторской концепции. Как было отмечено выше, книга «Земная ось» от­ крывается новеллой «Республика Южного Креста», име­ ющей подзаголовок «Статья в специальном № «Северо- Европейского Вечернего Вестника», что сразу же .ха­ рактеризует систему художественного мышления. «Под­ заголовок намекает... на то, на что должно быль на­ правлено внимание читателя»2, — писал М. А. Петров­ ский. Это рассказ в форме газетной статьи и, следова­ тельно, .по законам этой формы. Репортер .видит свою задачу в том, чтобы дать «свод всех достоверных све­ дений» о трагедии Звездного города, погубленного манией противоречия как следствием невыносимой регламентации личной и общественной жизни его оби­ тателей. Соответственно установке на достоверность в статье много исторического, этнографического, полити­ ческого, статистического и прочего «научного» материа­ ла. «Конституция Республики, — замечает репортер, — по внешним признакам казалась осуществлением край­ него народовластия». «Однако, — продолжает он, — эта демократическая внешность прикрывала чисто самодер­ жавную тиранию членов-учредителей» капиталистиче­ ского треста. В основе конфликта новеллы — противо­ речие между мнимой буржуазной свободой, обернув­ шейся «беспощадной регламентацией», и естественным ' В. Брюсов. Собр. ооч. в 7-ми томах, т. 1. с. 604—605. 2 М. Петровский. М орфология новеллы.— В кн.: cArs poetica» Сб. статей, вып. 1, М., ГАХН, 1927, с. 91. 97 7—Брюсовские чтения

чувством свободы людей, принявшим форму психиче­ ского расстройства. Так крайняя упорядоченность бур­ жуазного общества привела к полной анархии. Эпиде­ мический характер «мании противоречия» поставил Республику Южного Креста на грань катастрофы. В новелле есть характерная деталь, которая сы­ грает свою роль в «последующих новеллах цикла. Ужас и безумие овладели душами вконец отчаявшихся людей, и началась оргия, описание которой напоминает описа­ ние чумы во Флоренции в 1348 г. в «Декамероне» Бок- каччо. «С поразительной быстротой обнаружилось во всех падение нравственного чувства, — отмечает репор­ тер .— Культурность, славно тонкая кора, наросшая за тысячелетия, спала с этих людей, и в них обнаружился дикий человек, человек-зверь, 'каким он, бывало, рыс­ кал по девственной земле». Охваченному страхом обществу, всеобщему одича­ нию противопоставлена воля председателя Городского совета О раса Дивиля и его помощников. В (качестве идеала благородного героя его рекомендует читателям репортер «Северо-Европейского Вечернего Вестника»: «Имя Ораса Дивиля должно быть записано золотыми буквами среди самых благородных имен человечества». Однако из рассказа газетчика видно, что энергия Ораса Дивиля могла лишь продлить агонию обреченного об­ щества, ведь большая часть выживших осталась «людь­ ми неизлечимо расстроенными психически». Первые при­ знаки общественной жизни Звездного города указывают •на капиталистический характер возрождения Республи­ ки Южного Креста и на следующую из него неизбеж­ ность катастрофы в будущем. «Два предпринимателя,— фиксирует добросовестный репортер, не зам ечая ирони­ ческого подтекста своих слов, — уже открыли две го­ стиницы, торгующих довольно бойко. В скором времени открывается и небольшой кафешантан, труппа для ко­ торого уже собрана». Репортаж «Вестника» есть вместе с тем и автохарак­ теристика, дающая представление о типе профессио­ нального мышления сотрудника буржуазной газеты, ограниченного, равнодушного к существу происходяще­ го, не умеющего и не желающего ни сопоставлять факты, ни извлекать из них выводы, но суетливо имити- SS