привороты для дамы треф-9

погружение в воду плохо отшлифованных крестьянских мускул. Ржание и смех. Фырканье и пьяные заплывы. Антон только сейчас заметил, что тело девушки покрыто свежими синяками. Они покрывают бедра, живот и шею. Это следы засосов. Девушка, воспользовавшись тем, что ее «охрана» в полном составе перешла от водочных процедур к водным, стала откровенно пожирать Антона глазами. Он смутился, но это еще больше разожгло ее охотничий инстинкт. Она переменила пару вульгарных поз, выпила для храбрости, закурила сигарету, а потом, снедаемая желанием развратить по максимуму интеллигентного мальчика с книжкой, перешла к активным действиям, понимая, что в запасе не так уж много времени: ребята вернутся, и, конечно же, чужаку не миновать их кулаков. Она без всякого предисловия схватила его за руку и потащила в лес. Она почти бежала, тяжело дыша, едва успевая отводить руками гибкие ветви. Антон не понимал, чего она, собственно, добивается, но и не сопротивлялся, боясь выглядеть идиотом, которого пугает 150

сумасбродная, но все же безобидная женская фантазия. В самом деле, что в такой ситуации предпринять? Звать на помощь? Кричать «помогите»?! Глупо и не смешно. А девушка, не пробежав и ста метров, вдруг остановилась у поваленной березы. Вероятно, место ей было хорошо знакомо. А, может, просто возникло такое ощущение: уж больно быстро она определила, что для ее затеи этот интимный и живописный уголок вполне подходит. Не говоря ни слова, она спустила с него плавки, обвила бедра руками, и стала покрывать тело нежными поцелуями. – Там книжка на берегу осталась, – сказал Антон. –С картинками? Ах, оставь! – И вещи. – Дурачок, у тебя что, это впервые? – Ты же ведь Дивное Диво. – Правда? Говори. Говори еще. Я так завожусь быстрее. – Нет, правда, ты такая красивая, но… – Испорченная? 151

– Говори. Что хочешь, то и говори… Мне все равно… Говори, что я блядь, что на мне пробу негде ставить… бей меня, если хочешь… Мальчик… Милый… Мой желанный… – Ты Дивное Диво. – Молчи. Слышишь, теперь молчи… Ничего не говори… А он, наивный и счастливый, гладил ее волосы и шептал: – Ты Дивное Диво, ты Дивное Диво… Диди, я буду любить тебя всю оставшуюся жизнь!.. КОВШ ВИШНЕВОЙ МЕДВЕДИЦЫ Среди миров, в мерцании светил Одной Звезды я повторяю имя… Не потому, что я Ее любил, А потому, что я томлюсь с другими. Иннокентий Анненский – Мне всегда хотелось жить посреди вишневого сада. Я хотел, чтобы он цвел круглый год. Мне не нужен урожай ягод. Достаточно пения птиц. Достаточно солнца и 152

неба над головой. Пусть стрекочут кузнечики. Пусть в огромные корзины из ивовых прутьев собираются белые облака. Пусть по ночам моросит дождь. Утром я хочу проснуться и увидеть рядом тебя. Ты зачерпнешь ковшом дождевую воду, и польешь мне на руки… Твои волосы будут украшены позументом. На тебе – короткий сарафан из ситца. Босые ноги. Похоже, что и мне «колдунья перечеркнула углем счет за бесчисленные дни любви…». – У вас жар. – Нет. Не у меня – у Маркеса. Почему нельзя любить друг друга вечно? – Припомните, что с вами случилось? Ужели вы ничего не помните? Ваша машина стоит на дороге, прямо под окнами. Она сильно повреждена. Мы с бабушкой нашли вас вчера полуживым. – Лучше бы вы нашли меня полумертвым. – Вам сейчас лучше? – Мне хорошо. Я все хотел забыть. У меня получилось… Человечеству обязательно надо выяснить, что было прежде: курица или яйцо, сперма или яйцеклетка, а птенцы тем временем с божьей помощью выращиваются прямо в яйцах, и проблема еще больше запутывается… 153

Человек невежественен и страшен. Даже дьявол ходит перед ним на цыпочках… Ною нужно было строить ковчег из валунов… – Бабушка пошла за врачом. – Я бы сейчас выпил за Новый Потоп. – Мы вам поможем. А пока пейте чай. Горячий. Настоянный на травах. Я сама собирала. Он не отпускал ее руку. Сделал два глотка. Снова забылся. Полина поправила пуховую подушку и стала с любопытством разглядывать бледный овал. В их деревне не было мужчин с такими правильными чертами. И никто из них не изъяснялся так витиевато и чудно. У него были тонкие пальцы с ухоженными ногтями. Казалось, кожа его обладала грязеотталкивающими свойствами. На нем была шикарная одежда, часы с золотым браслетом. Он снова очнулся, но больше не произнес ни звука. Она спросила: – Как вас зовут? Он хитро сощурил глаза. Промолчал. – При вас не было никаких документов. Может, они в машине? Он промолчал. 154

Ей показалось, что он все понимает, но по какой-то причине не хочет отвечать на вопросы. Вскоре появилась бабушка в сопровождении врача. Пожилая женщина в белом халате еще раз переспросила об обстоятельствах предшествующих болезни, справилась о температуре, измерила давление, но картина не прояснилась: пациент ничего не мог рассказать о себе. Она приставила к его носу кривой палец и, двигая им в разные стороны, попросила внимательно следить за кончиком. Больной только поморщился и перевел взгляд на икону. Она попросила его сесть, чтобы проверить молоточком реакцию нервных окончаний, но он спрятал ноги под одеяло. – Ну, не знаю, не знаю, – сказала она, будем класть его в больницу. У нас, конечно, не «кремлевка»: ремонт, нет лекарств, неважно и с персоналом… Но мы его хорошенько обследуем и поставим на ноги. После этих невеселых выводов врача, больной мертвой хваткой вцепился в перину. – Завтра я пришлю машину. Правда она ремонтируется, но я попытаюсь. – А где же он будет ночевать? 155

– Ну, не в лесу же?! Переночует у вас. – Страшновато. Мужчина ведь. Какой никакой, а мужчина. Люди-то чего подумают?.. – Он же у вас лежачий. – В том-то и дело. Слухи поползут: мол, совсем Прохоровы рехнулись и в беспредел впали – обобрали пьяного водителя до нитки, затем оглушили и привязали к кровати. Врачиха перекрестилась и сказала: – Откуда ты, Матрена, таких слов набралась? Глупости говоришь. – Нет, не глупости. Мне за девку перед ее матерью ответ держать, а я что скажу? Может, привязать его для надежности? – Он же не буйный. – А вдруг маньяк какой? – Не похож. Очень уж худосочный. – Но жилистый. – Это – да. – Вот и страшно-то отчего. – Бабушка, бросьте выдумывать. Человек сознание и память потерял, а вы его во всех смертных грехах обвинить готовы. Мне его жалко. Он про вишневый сад говорил. Так красиво. Заслушаешься. – Это когда же он с тобой разговаривал? 156

– Он не со мной разговаривал. Он сам с собой говорил. – Чего же он теперь замолчал? – Испугался, что вы его на тракторе в морг отвезете. Больной побледнел еще больше. – Вот видите? Это все ваши разговоры! Он сейчас опять сознание потеряет. – А ты где будешь спать: опять на сеновале? – Мне там очень даже удобно и тепло. Делать было нечего, и Матрена пообещала приглядывать за больным до утра. Докторша оставила для него две таблетки снотворного. Сказала: – Дадите ему на ночь. Будет спать как убитый. Теперь уже, провожая гостью, перекрестилась Матрена. Они вышли на крыльцо. Полина придвинула стул к кровати больного, чтобы быть к нему ближе. Она неотрывно смотрела в его голубые глаза, пытаясь прочесть тайные мысли. Он тоже смотрел испытующе, но по-доброму. С иронией, но не презрительной, а забавной и милой. Он подмигнул ей, а она в 157

ответ тихонько фыркнула и нахмурилась, будто отчитывала за мальчишескую шалость. – Так и будете молчать? – Полина, - сказал он еле слышно. – Ага! Все бабушке расскажу. Лихо вы притворяетесь. А зачем? – Не говори. – Это почему? – Мне плохо. – Если бы не видела вас ночью, ни в жизнь не поверила. Ночью вы действительно… того… А теперь вспомнили, как вас зовут? – Нет. – Правда? – Честно. Считаю до трех, а потом иду за доктором. – Кажется, Михаилом. – Кажется или точно? – И кажется. И точно. Не знаю. Говорю же, не знаю. И вообще, мне тяжело разговаривать. У меня галлюцинации от вашей травы. Я бы сейчас съел парочку омаров. – У нас они не водятся. – Что так? – Не знаю. Лучше закрывайте глаза и спите. 158

– Хорошо. – Закрыли глаза? – Один закрыл. – Надо, чтобы два были закрыты. – Кому это надо? – Мне. – Хорошо. А еще три слова сказать можно? – Одно. – Люблю. – Бабушке скажу. – Если ты скажешь, что я ее люблю… – Все. Не хочу слушать. Спите. «Как здесь мило, - обводил взглядом горницу Михаил, - чистенькие занавески на окнах, позеленевший от времени самовар на столе, подбоченившаяся стопка чистой посуды, баранки, кусковой сахар, допотопные щипцы для его колки в стеклянной банке… А еще – краснеющие помидоры на подоконнике, затемненный уголок с тусклыми образами, фотографии предков в самодельных рамах, обои цветочками, деревянные половицы, скатерти и скатерки, прямо-таки капельные, без единого пятнышка…» 159

Здесь русский дух… По саду бродят тени в плисовых безрукавках, в сиреневых шерстяных поневах с оборками, цокают подковки полусапожек… Здесь русский дух… Там, за огородами, плутает среди холмов маленькая речушка с пескарями и плотвой, гуляют коровы холмогорской породы. На вытоптанной поляне по ночам горит костер. Здесь водят хороводы, поют. Скрипят деревья, пытаясь высвободить ветви из мрака. Тропинка ведет к шалашу. Светлячки – как маленькие лампадки. Пахнет сеном. А над всем этим великолепием – ковш Большой Медведицы со студеными, обжигающими глаза частицами мироздания… – Вы спите? – спросила Полина. – Нет, мечтаю. – О чем? – Вы опять, Полина, будете звать на помощь бабушку и доктора? – Обещаю, что не буду. – Не о чем таком особенном я не мечтаю. Я хотел бы остаться здесь навсегда. С вами, Полина. – Прям так вот сразу – и навсегда. Так не бывает. Люди должны узнать друг друга… 160

– Ничего люди никому не должны. Я лично никому ничего не должен. – Это вы помните. – Память тут не причем. Это основной закон жизни. – Очень уж просто получается. – А если вы женаты? – Вряд ли. – А вдруг? Вдруг у вас дети, и вы им нужны? – Я никому не нужен. Мой телефон молчит уже год. – И это вы помните. – В нем есть устройство, которое помнит это за меня. Мне не нужна такая память. Люди скоро навсегда откажутся от памяти. Они забудут, как шумит листва, как пахнут луговые цветы. Асфальт, стекло, бетонные уродцы, свалки, гарь и копоть… Вот, что оставит после себя наша цивилизация…Я не хочу! Я, вот именно – «Я»! – этого не приемлю. Могу я этого не хотеть? Какие силы могут заставить меня вас разлюбить?! – Вы так говорите, будто давным-давно получили мое согласие. 161

– Извините, Полина, но вы должны согласиться. Я больше ждать не могу. Сегодня ночью я к вам приду. – Я закроюсь. – Это только продлит вашу радость. – Ну, вы и нахал! Вас, наверное, слишком избаловали городские женщины. – Это я их избаловал, а ни они – меня. На этом их разговор оборвался. Полинина бабушка вошла в горницу и стала разогревать обед. – Уж и не знаю, – сказала она, – будет ли он деревенские щи-то хлебать? – А вы для него, бабушка, особенно не старайтесь. Подумаешь, принц!.. – Я-то постараюсь, а ты постарайся держаться от него подальше. Как бы он тебе голову не вскружил!.. – Вот еще! – И нечего тебе тут сидеть. Может, он заразный. Не хватало еще, чтобы и тебя в беспамятство бросило. Растишь, воспитываешь, душу вкладываешь, а тут вдруг прикатят на машинах… и… – Она отчего-то вдруг расплакалась, – да… ну вас, право, 162

господи…совсем уж с ума посходили, прости их, царица небесная… Полина ушла. Через какое-то время, поколдовав на кухне, вышла в огород и ее бабушка, скорее всего, чтобы нарвать свежей зелени. Воспользовавшись моментом, Михаил встал с кровати и, заранее приметив стопку лекарств на комоде, отобрал среди них пару безобидных таблеток, подменив ими снотворные, которые отправил в кастрюлю на кипячение. Настало время обеда. Полина с бабушкой сели за стол. Михаилу первому налили щи в большую тарелку: и больной, и гость – двойное уважение. Вдыхая царственный аромат, еще и не отведав блюда, Михаил жестами дал понять, что хочет добавки. Ему плеснули еще половник. Бабушка заметила: –Н у, если в нем аппетит проснулся, то дело пойдет на поправку… Михаил сделал вид, что как следует распробовал щи, и тут же стал требовать увеличить порцию. 163

Бабка только покачала головой, давая понять, что щей на всех не хватит. – Ничего, бабушка, отдайте ему мою порцию. Я с удовольствием творог с молоком буду кушать. – Прожорливый, чертяка. Тощий, а прожорливый. Да-с… На больничных-то харчах он долго не протянет. Она чмокнула ложку со щами, перекрестилась, пробормотав себе что-то под нос. Михаил отметил, что план его удался, если, конечно, кипячение не разрушило действие снотворного. В то время, когда хозяйка уплетала «наваристые» щи за обе щеки, сам он только делал вид, что с удвоенным удовольствием поглощает суп, намереваясь при первой же возможности слить его в цветущую герань. Обедали, как и полагается, молча. Полина внимательно следила, чтобы у Михаила было достаточно хлеба и зелени. На хлеб он налегал особенно отважно. Уже минут через десять Матрена стала усиленно зевать. Она то и дело прикрывала рот рукой, сопровождая действие праведной 164

скороговоркой: «Истигрехинаштяжкие, гысс…пыди». И это было первым признаком заторможенного сознания. – Отличные щи, бабушка, – похвалил стряпню Матрены Михаил. – О, заговорил, чертяка… Дай-ка ему, внучка, лекарства… А то, вишь… резко выздоравливать тоже вредно… Михаил запил анальгин стаканом молока, Михаил, запив таблетки водой, отвернулся к окну и сделал вид, что готовится видеть сны. Матрена встала из-за стола, собираясь помыть посуду, но силы покидали ее. Она, сославшись на жару и усталость, переложила работы по дому на внучку, а затем пошла в спальную «чуток соснуть». Буквально через несколько минут из-за тонкой перегородки доносился ее ровный басовый храп. Полина заговорила первой: – Вы еще не спите? – Нет. – Я вспомнила вдруг о вишневом саде. – И что? – У нас были в саду две вишни. Одну пришлось спилить: была слишком старой. Теперь та, что осталась почти не дает ягод. 165

– Все правильно: вы же разбили их сердца. – Разве деревья умеют переживать? – А чем они хуже нас? Полина… – Что? – Иди ко мне. – Зачем? – Сядь рядом. – Зачем? – Затем, чтобы никогда не расставаться. – Вы почините машину, уедете… – Я не буду ее чинить. – Почему, она еще хорошая. – Она мне надоела. Я не люблю сидеть за рулем. Вся жизнь проносится мимо. Больше такого со мной не случится. – Завтра и я вам надоем. Вы, наверное, очень серьезно во что-то врезались. Я выходила посмотреть – стекла нет. – Переднего? – Я не разбираюсь. Самого большого. – И отлично. Михаил повернулся на левый бок. Она стояла над ним с полотенцем в руках, открытая и застенчивая, как икона. От ее светлых волос, выгоревших на солнце, исходило сияние. 166

Процеженный через ресницы воздух, чуточку пьяня, вдыхался легко, но его не хватало. – Ближе, ближе… Теперь еще ближе… Ложись рядом… Ходики над кроватью остановились. – Слышите? – Нет – Надо подтянуть гирьку. – Ничего не надо. Что-то стучится, – он протиснул руку в мелкий вырез на белой кофте, – и этого достаточно. – Это всего лишь мое сердце. – Это и мое, это и мое… единственное сердце. Она тяжело вздохнула. Он поцеловал ее в губы, нежно обхватил за тонкую талию, притянул к себе, наклоном головы заставил положить голову на подушку и лечь рядом. Полина не сопротивлялась. Она с какой-то безропотной умиротворенностью, отдавшись неуправляемому течению чужой воли, доверившись ему, смотрела на Михаила влюбленными глазами, и ей уже было все равно – что будет завтра, если на ночном небе не появится ковш Вишневой Медведицы… 167

МОРСКАЯ ПОЛЫНЬ Мы в тело возвратим избитый грязный дух. И вновь его запрем в сознании, в рассудке, Как бешеного пса в его смердящей будке. Адам Мицкевич Молодая девушка загорала открытым способом, то есть без ничего. Впрочем, трусики ее лежали в ложбинке между ног, этаким фиговым лоскутом, пропускающим лишь немигающий ультрафиолет взглядов молодого мужчины, который ловил крабов неподалеку… или делал вид, что ловил. Конечно, краб существо более членистоногое, чем женщина, причем, гораздо подвижнее в момент опасности, но почему-то менее интересное. От него пахло водорослями. И все. А от женщины, лежащей на берегу, пахло маринованной фиалкой, грушевым сиропом и немного, совсем немного жасмином. Примешивались и еще какие-то запахи, но различить их с расстояния было трудно. 168

Девушка была явно смущена тем, что ее разглядывают. Она меняла позы: переворачивалась то на спину, то на живот, то обхватывала колени руками, будто решая дилемму: уйти или остаться. Каменистый берег был почти бескрайним, и можно было найти укромное место, но утренняя жара буквально стреноживала, да и скоро должен был открыться бар, – ей очень хотелось пива, – и не было резона от него удаляться. Мужчина не вызывал опасения. Он чем-то был похож на трясогузку. Может показаться глупым это сравнение, но, поверьте, сходство читалось, особенно если учесть, что мужчина долго простоял в холодной воде. Он отлично загорел, и Соня ему завидовала. Она тоже хотела вернуться в Москву с бронзовым загаром. Ее желанием было увидеть себя в зеркале без единого белого пятнышка. Это, считала она, и шик, и признак породы. Приятно все-таки, когда тебя разглядывают в метро мужчины и читают на твоем теле признаки недоступности. Блеклые и зачуханные, они, эти мужчины, становятся похожими на шуршащую под ногами гальку, которую так и хочется поддеть ногой. 169

«И здесь нет покоя, – подумала она, – и что пялится»? Она обхватила колени ладонями, так что в этот момент скрылась грудь, но зато совсем уж обнажилась другая укромная часть. Снятого с тела лоскутка явно не хватало, чтобы скрыть наготу. И чем чаще она перекладывала его с места на место, тем больше «запутывалась». Соня отдыхала в Алупке впервые. Сюда она приехала со своим парнем, но они поссорились на второй же день, и он уехал на своей машине в Ялту отдыхать без нее. Ей осталась снятая на неделю двухкомнатная квартира с видом на море и гору-кошку из одного окна, и на кусочек Ай-Петри – из другого. Холодильник был забит «вкусностями» и фруктами. Вино купленное по дороге Вадим забрал с собой. Впрочем, у нее было еще сто долларов энзэ, да и Вадим, надо отдать ему должное, оставил на хлеб, воду и обратную дорогу. Ей этого вполне должно было хватить. Все было прекрасно. Вчера вечером она гуляла по Воронцовскому парку, наслаждаясь тишиной. Там она добавила несколько снимков к уже частично отснятой пленке, и отдала ее в проявку. Хорошие должны были получиться фотографии, особенно на 170

фоне порхающего сокола. Забавная птица. Ее хозяина звали Анатолием Николаевичем. Он так натренировал своего питомца, что тот на вспышку фотоаппарата четко расправлял крылья, украшая ими цветные кадры и давая отдыхающим запечатлеть чудные мгновения отдыха. Там же на алее произошел комичный случай со скандальным оттенком. Какой-то поддатый и «остроумный» мужик, явно не прожигатель жизни, а простой периферийный «короткошортный», с откидывающимися пальцами, явно не доевший в детстве бананов, подергал птичку за хвост и спросил: – А она у вас умеет какать? – Ну, птичка и отметила его. Тот в стойку. Птица тоже. Соня вступилась за птицу. – Не смейте. Это же к счастью. – Обгаженный глаз к счастью? А если я ослепну из-за этой дрессированной сволочи?! – Ослепнешь ты сейчас не на правый, а на левый глаз, если не оставишь птицу в покое! – резюмировал Анатолий Николаевич, и мужчина ретировался, сопоставив возможности своих пальцев с мощными когтями птицы. 171

Соня, предавшись было совсем свежим воспоминаниям, почти забыла о существовании стороннего наблюдателя, а тот, приближаясь с мягким бархатным покашливанием, дал о себе знать: – Простите, но не могу удержаться? – Послушайте! – как можно убедительней вскинула Соня вверх брови, что означало крайнее недовольство. – Я хочу побыть одна! Это можно понять? – Из чего? Хотя я все понимаю. Я понимаю, что вы сейчас сердитесь. Вот, мол, не дают покоя, пристают. Не удивлюсь, если дальше пойдут словечки: «вы типа маньяк», «вы, типа, не видели никогда голых женщин?», «отойдите прочь, а то я позову духов»… Я все это уже проходил. Я хотел вам предложить совместный дайвинг. – Вы хам. – Это все же лучше, чем зануда. – Не уверена. – Вы источаете волшебные запахи, а я не могу противиться зову корпускул. – Мне ваши непонятные слова типа «дайвинг» и «корпускулы» вовсе не нужны. Я 172

не девочка, чтобы на них повестись. И с кем – с первым встречным? – Раньше за первых встречных выходили замуж. – А я уже типа того… замужем. – Не верю. Хотя дело вовсе и не в этом… – «В этом», не в этом… Это ваши проблемы… – Она закусила губу. – Отвернитесь, я хочу одеть трусы. Ловили себе чего-то в море… и ловили бы… на здоровье. – Я только хотел сказать, что вы похожи на русалку. – Это что, такой комплимент? У меня, что глаза выпучены или хвост растет? – Вам никогда добрых слов не говорили? – На каждом, блин, шагу. Только успевай отшивать. – Это нормальная защитная реакция. Красота должна быть недоступна простым смертным. – А чего лезешь?! – Куда? – Сразу под юбку. – Юбку не разглядел. А разве она была? – Не твое, блин, дело. Ты мне в отцы годишься. 173

– Не думаю. – Значит, с бодуна. – Я не пью. То есть совсем. – Это тоже ненормально. Что так: лечитесь? – Да нет, проматываю наследство. – Поди, последнюю сотню? – Почти угадали…четыре…– добавил после паузы, – тысяч долларов. – С такими темпами вы их долго выгуливать будете. – Вот и помогли бы. – И помогу, если не отстанете. – Теперь уж точно не отстану. Соня решила не упускать шанс. Было в этом мужчине что-то уверенно-озорное, снисходительное к ее возрасту. И хотя он был намного ее старше, и, казалось, едкие реплики должны были его отпугнуть, держался он вполне достойно и даже высокомерно. – А я вас сначала за трясогузку приняла, – Рассмеялась она. – Что так? – Уж очень вы смешно смотрелись. – Вода холодная. «Низовка»… Ветер Севастопольский. 174

– Вы и в ветрах разбираетесь? – Слышал от сведущих людей. – А я думала, что вы морской волк. – Совсем нет. – А живете где? – Наверху. – В пансионате? – Нет. У меня тут немного собственной недвижимости осталось. – Ого! Неплохо. Ну, что, идем пиво пить? – Предлагаю другую программу. – Какую? – Программу-сюрприз. – Надеюсь, без пошлостей и этого… какое вы там сексуальное словечко ввернули? – Не то, что вы думаете. Хотел затащить вас в подводное царство, но теперь планы поменялись. Сначала завтрак на воде, потом прогулка в Ласпи, потом… впрочем, не будем загадывать. А зовут меня Борисом Ивановичем. – Борис. – Можно и так. – Хорошо, Боря, я согласна. Борис Иванович помог Соне забраться на холм в конце третьего причала, а затем они направились в сторону ворот, где расположился 175

медпункт и сервисная служба. Похоже, Бориса Ивановича здесь хорошо знали. Подводники и спасатели держались с ним почтительно, поздоровались первыми. Соня стояла чуть в отдалении. Она ловила каждое слово, старалась понять: не затевается ли против нее какая-то групповая провокация. Впрочем, хорошо расслышала, что в ее честь заказали настоящий салют и обед на двоих. Борис Иванович спросил: – У вас с собой кроме сумочки и трусиков ничего нет? – Есть верх от купальника. Он в сумочке. Нацепить? – Нацепи. Яхту сейчас подгонят. А пока мы можем перекусить. Ребята угощают вчерашней ухой. – Спасибо. Я не хочу. Я бы с удовольствием выпила пива. – Бутылочное или разливное? – Разливное. Они перебрались под навес и сели за столик возле бара. Пиво в кружках было холодным, а пена зыбучей. Губы проваливались в нее с райским восторгом. – Мне нравится. И музыка нравится. 176

– Это я ее написал. – Вы композитор? – Даже нот не знаю. Так, намурлыкал и записал. – Клево. – Я вот мурлыкать умею, а писать не могу. Неграмотная. – Это нормально. Сейчас модно быть неграмотным. – Клево. Балдею я, Борис, это ничего? – Балдей на здоровье. Мы ведь отдыхаем. – А ты совсем ничего пить не будешь? – Пока нет. – А шампанское со мной выпьешь?.. Потом. – Выпью. – Хорошо. А то мне страшновато с мужиком, который совсем не пьет. Заторчу, а ты мне камешек на шею привяжешь, и того… буль-буль, Соня. Прощай, милая… – Я могу и сейчас выпить, но я … как это у вас, у молодежи… тащусь от запахов. Ты потрясающе пахнешь. Даже странно: такая еще, в сущности, несмышленая, а такая вкусная. Борис Иванович взял ее руку в свою, провел пальцем по ладони. 177

– Короткая линяя жизни? – Я не ясновидящий. Я яснознающий. – И чего там у меня? Лет десять-то накинете? – Хоть сто. Мне, Соня, не жалко. Я вообще не жадный. Мне от людской жадности душно становится. От нее-то я и сбежал. – Расскажи? – Это долго. Это целая жизнь. Неинтересно. Люди давно перешли на картинки. На комиксы. Два слова – картинка. Еще два – еще картинка. После этого воображение надо разбавлять чугуном. Тебе это нужно? – Не-а. Со мной еще так умно никто не говорил. Тебе бы, Боря, в нашем подъезде лекции о культурной революции читать. – Точно. – А ты сама-то что-нибудь читала? – Ты имеешь в виду журналы? – А хотя бы и газеты. – Газеты? Нет, газеты не читаю. Картинок опять же мало. И все о политике. Знать ничего не хочу. Детский сад какой-то. Кто кому больней на ногу наступит. Проповедники херовы. У них один Жирик прикольный. Давай 178

тему переменим. Тебя эта тема старит. Честно, Борь, у тебя морщины на лбу появляются. Борис Иванович рассмеялся. – Как же с тобой легко. Это дорогого стоит. – Ловлю на слове. Потом не отпирайся, что удовольствия не получил, хорошо? – Хорошо. На яхту их переправили катером. Соню потрясла ее роскошь, хотя яхта была далеко не новой и среднего класса. Когда матросы стали ей объяснять назначение оснастки, Соне стало скучно, она демонстративно сняла с себя верх купальника и сделала отмашку рукой: – Поехали! Ветер трепал ее волосы. Спереди они делились на две равные пряди, струящиеся как пенный след. То и дело чуть вьющиеся локоны запахивали точеную грудь с упругими коричневыми сосками. Соня была очень красивой. - Ты еще не была в каюте, – распалял ее воображение Борис Иванович. – И не хочу. Здесь так здорово! – А не клево? 179

– Должно же быть где-то просто здорово? – Верно. Соня удобно устроилась в шезлонге и попросила шампанского. Ей его принесли. – Следи, чтобы не расплескалось. – Постараюсь. – И не опьяней, а то пропустишь самое интересное. – Самое интересное у меня в прошлом. – Это заблуждение. – Что ты знаешь о заблуждениях, Борис? Ты такой домашний. По тебе не видно, чтобы ты делал в своей жизни глупости. – Это только так кажется. – А я только тем и занимаюсь, что делаю глупости. И, знаешь, у меня получается! – Не удивительно. – Что? – Не удивительно. – Самая большая глупость это любовь. Ты не согласен? – Я это поздно понял. – По тебе не видно. – Чем-то себя выдаю? – Да. Ты смотришь на меня влюбленными глазами. 180

– Это надо скрывать? – Это надо отметить. Борис Иванович медленными глотками допил шампанское из ее бокала. Сказал: – Клево. Ты мне нравишься все больше. Ты сейчас не кажешься такой глупенькой, как на берегу. – Женщины умеют подстраиваться под мужчин. Какой он ее хочет видеть, такой она и будет. До поры до времени. Но раньше или позже они все равно становятся мегерами. Их разъедает сперма. – Ты уверена? – А что же еще? Она похожа на морскую соль. – Ты это специально? Стоит тебя похвалить, и ты опять превращаешься в уличную девку. Тебе это не идет. Без этих твоих суждений ты вполне могла бы сойти за породистую женщину. – Я хочу тебя завести. Отдамся тебе прямо на палубе, и дело с концом: может, тогда ты тоже поглупеешь. Прекрасная получится пара. А то как-то неинтересно получается: ты такой умный, а я глупышка безмозглая. 181

– Я разве это говорил? Я другое говорил, я говорил, что ты похожа на русалку. – Чушь. Брось ты эти дурацкие сравнения. Банальные и детские. Они на меня совсем не действуют. Иди ко мне. Сядь возле ног. За борт не скатишься, если я тебя поцелую. – Ты этого хочешь? – Хочу. – Хочешь мне угодить, откупиться поцелуем? – Хочу. Хочу. Хочу. Я не знаю, чего я хочу… - Она капризно надула губы. Борис Иванович послушно устроился подле ее ног. Соня раздвинула ноги и устроила его голову на своем животе. – Тебе удобно? – Как в раю. Даже лучше. – Буду гладить твои волосы, пока они у тебя есть. У меня такая привычка. Мне постоянно надо что-нибудь гладить. Не могу без этого. – Неплохая привычка. – Мне она дорого обходится. Надо заняться антитренингом. Купи мне что-нибудь колючее. – Например, елку? 182

– Лучше спицы. Я буду учиться вязать. В старости пригодится. Буду на пенсии вязать своему мужу смирительную рубашку, хотя до пенсии не доживу. Это точно. Да и пенсию мне никто не даст, потому что работать на дядю я никогда не буду. Я ни одного дня не работала, не считая … не считая… ну, не знаю, как лучше сказать… В общем, это чтобы ты не заблуждался на мой счет… Ты такой блаженный, что боюсь испортить тебя враньем. Правда, правда. Хочешь, мы сейчас переспим, я возьму с тебя по счетчику, да и разбежимся как в море корабли? Хочешь? – Слушать тебя не хочу. Помолчи. – Я все сказала. Предупрежден – значит не… Он не дал ей договорить. Поймав руками ее склоненную голову, привлек к себе и поцеловал полураскрытые губы. Они были сладкими и чуть шершавыми: успели обветриться и пропитаться виноградом. – Подожди. Ты мне так шею сломаешь, – высвобождалась она из почти бойцовского захвата. Я сама хочу тебя поцеловать. Дай хоть мне что-то сделать самостоятельно. Не ты меня должен взять, а я тебя. 183

– Я вовсе не хочу тебя «брать». Это вульгарно и грубо. Взять я могу все, что угодно. Мне это не нужно. – Так уж и все? – Почти. – Меня бы ты никогда не взял, если бы мне этого не хотелось. – А на улице? Ты сама говорила, что это стоит… Соня приложила пальцы к его губам: – Знаешь сколько мне надо выпить, чтобы перепутать палубу с улицей? На улице я как будто под гипнозом. Веришь, хотела завязать, а не получается. И так и эдак прикинешь, а другого расклада нет. Не могу же я переквалифицироваться в управдомы. Я же все казенные деньги на косметику пущу, и посадят меня за их не целевое использование, и, потом, средств мне этих не хватит даже на губную помаду. Мне хочется одеваться и выглядеть не хуже мымр, которые сидят за рулем Мерседесов. За что им такая честь? Скажи? Чем они, эти домашние половые швабры, лучше меня? Ничем. Толстозадые. Зажравшиеся. Я не хочу прежде времени состариться и сгорбатиться. Если уж мне досталось такое 184

революционное время, я не хочу, задрав штаны, ползать с тряпкой по подъездам и собирать пустые бутылки. Эй, биржа пустых бутылок, почем сегодня котируется стеклотара? Ах, из- под шампанского не принимаете?! Фигушки! Я лучше буду задирать юбку за нормальные деньги, хотя мне это и не очень-то нравится. Или нравится очень редко. У меня приключенческий, а не бальзаковский возраст! У меня нет богатых родителей! У меня их вообще нет! У меня никого и ничего нет! Я не хочу быть снежной бабой с морковкой вместо носа! Я могу быть любящей и любимой! Я могу!.. Борис Иванович ее не перебивал, а после этой тирады Соня расплакалась. – Успокойся. Успокойся. Он целовал ее пальцы, прижимал их к своим щекам, и ему становилось больно, больно за нее. Казалось, это он во всем виноват, только один он. Он никогда не искал легких встреч с женщинами, понимая, что они будут купленными. Он не унизил ни одной из них, хотя и счастливой не сделал ни одну. Но это вина обстоятельств, а не его. Он то поднимался в гору, то пополнял армию неудачников. Ни у 185

кого времени ждать не было, а оно, как ни странно, нужно на все, даже на то, чтобы вскипятить чай. Время. Проклятое время! Время разбрасывать камни и время собирать их! А что же так мало отпущено времени на то, чтобы понять, что есть другие дороги, не заваленные камнями, ровные, заасфальтированные. Почему же он раньше не воспользовался благами цивилизации? Теперь все неинтересно. Деньги, комфорт… Все это уже было. Женщины? Были и они. Десять, двадцать, тысячи… Сколько их нужно, чтобы понять – много и одной… Мы противоположности. Мы никогда не поймем друг друга, если из разума не вытравить эти слова: «люблю», «верю», «очарование»… Эти тонкие глупости запутывают человеческие отношения. Волшебные нити кончаются быстро. Надежней канаты. Эта девочка честнее, чем я. Она в свои восемнадцать поставила на уши аксиомы добродетели. Все просто: есть время для жизни, есть время для смерти. А он давно умер. Наверное, это так. Есть время, когда очень хочется жить, а есть и другое… Нужно набраться смелости и наполнить шампанским чужой бокал. 186

– Ты совсем не оставил мне шампанского. Меня тошнит. – Тебя укачало. – Точно. Я рождена ползать. – Сейчас мы пристанем к берегу, и тебе полегчает. – Да уж, давай лучше поползаем. Соня опьянела. Она пыталась встать на ноги, чтобы подойти к борту, но ее шатало. Пытаясь ухватиться за какую-нибудь часть палубной надстройки, она промахивалась, и если бы не четкие действия матросов, быть бы ей в воде. – Не стесняйся. Блюй на палубу. – Мне нехорошо. Вот всегда так: от хорошего меня тошнит. Ой, правда. – А у нас еще в программе салют в твою честь. Ребята, что там с салютом? – Сейчас спустим. Они уже спускали на воду плот с установкой в форме мельницы. Пиротехническими изделиями по кругу были выложены слова «Соня плюс Боря». В центре красовалось розовощекое сердце. – Умней ничего не могли придумать? – Вы же просили, чтобы было нескромно, Борис Иванович. Поджигать что ли? 187

– Ладно. Давай быстрее. Надувной плот скользнул на воду, и в ту же минуту «вертушка» сработала. Сверкали разноцветные огни, плюхались с шипением в море серные брызги. Фейерверк привлек внимание отдыхающих на берегу. В основном это были дети. Они прыгали и весело хлопали в ладоши. Сердце только раз колыхнули огни, и оно погасло. – Братцы, а чего с сердцем-то? – Ой, – еле выдавливала из себя слова Соня, инфаркт сейчас хватит. Фу! Никогда так красиво не блевала… Извините, конечно, Борис Иванович, но обратно пойдем пешком. Я в эту лодку ни за что больше не сяду. Может, полежишь пока в каюте? – Нет, свежий воздух я не отдам. Он мой. На берегу ей стало лучше. Она попросила водки. Нашлась и водка. – А грибы есть? – Есть. – А шашлык из осетрины? – Угадала. – Все-то у вас есть. Прям волшебник какой-то, а не мужчина. А салфетки у нас есть? 188

– И салфетки есть. Но надо немного отойти от берега. Сможешь? – На сколько отойти? – Метров на триста. – На двести семьдесят могу. Годится? – Годится. Так и быть тридцать метров буду нести тебя на руках. Она попыталась сделать несколько шагов, но идти в туфлях было совершенно невозможно, а наступать на гальку босыми ступнями больно. – Сдаюсь, – сказала Соня, забросив белые туфли с красными плетеными мысами в море. Пусть медузы воспользуются каблуками, а я пас. Двое матросов крестообразно сцепили руки, и Соня зафиксировала свое тело в импровизированном кресле. – Здорово, вот здорово! Ручное кресло. Когда у меня будет своя квартира, обставлю ее только такой мебелью. Процессия обогнула огромную бухту и остановилась в ее правом крыле. Здесь были сплошные камни. Огромные, скатившиеся с горы валуны. Штормы успели за долгие годы сравнять острые углы. 189

– А сверху ничего не упадет нам на головы? – Будем надеяться. – Сосны. Так пахнет соснами! Невозможно! Я тащусь! Наконец они остались одни. Шампанское, водка, грибы и фрукты аппетитно возлежали, если так можно выразиться, на соломенном подносе. Отдельными запахами, дразнил разложенный по тарелочкам, шашлык. Он еще дымился. Каменный «альков», он же - трапезная и будуар был разделен на две половины: клочка свободной суши не нашлось для одного большого покрывала, и поэтому они сидели друг против друга на двух разных. Борис Иванович налил в пластмассовые стаканчики Соне шампанского, а себе водки. – Поменяемся? – Сменить напиток? – Смени. Хочу напиться. – Я тоже. – Тебе зачем? – Для разнообразия. 190

– Я тоже. Время носить трусы, время снимать трусы, время стирать трусы, время менять трусы… Думаешь, не грустно? – Давай выпьем? – Хочешь, сниму трусики? Здесь никого нет. Тебе будет приятно. А то стоял там как маленький и подглядывал. Я все-таки их сниму. А ты смотри и пей. Пей и смотри. Не отводи глаза. Пусть моя лодка плывет по волнам твоих печальных глаз. Тебе кто-нибудь говорил, что у тебя красивые глаза? – Сплошные морщины. – Неправда. У тебя, правда, очень красивые глаза. Сам темный, а глаза светлые. Чего же тебе не везет так в жизни, Боря? – Тебе нравится шашлык? – Очень. – Не пережарен? – Не отводи глаза. – Ты скажи, можно заменить. – Глаза не отводи. Не отводи глаз, Боря, не отводи. – Я же не каменный. – Я тебе помогу. – Я так не могу. Я не могу пользоваться беспомощностью женщины. 191

– Я не беспомощная. – Мне хотелось сделать тебе приятное. – Мне тоже. – Ты пахнешь жасмином. – Ты тоже. – А соски чуть горчат… отдают полынью. – Ты любишь полынь? – Люблю. – Я тоже. Ты тоже пахнешь полынью. Ложись на спину и смотри в небо. Видишь там облака? – Я вижу только тебя. – Молчи. Ты меня еще не видишь. Я там, за облачной грядой. Я спускаюсь к тебе по тропинке. – Из лучей. – Да. – Ты очень красива. – Да. А теперь молчи. Я уже рядом. Я только твоя и ничья больше. Только твоя, слышишь? И так будет всегда. Ты мне веришь? – Да. – Я так решила. – Да. – Тебе хорошо? – Я не могу ответить. 192

– И не надо. Я обо всем догадаюсь сама. Тебе ничего не надо делать. Ничего. Ее губы были похожи на листья лиан. Ее руки обвили его тело, и он не мог пошевельнуться. Его никто так прежде не ласкал. В благодарность за эти ласки он отдал бы все, что у него есть, и этого было бы мало. Соня останавливалась, дирижируя его дыханием и его желаниями, а потом снова и снова заставляла стонать и плакать, она будто вырывала из жизни ненужные страницы и бросала их в огонь. И по телу пробегала благодарная и трепетная дрожь. Люди на кострах не сгорали, а задыхались от дыма. Вот и сейчас Борису Ивановичу не хватало воздуха. Нет, не воздуха, а чего-то более существенного, что поддерживает жизнь. Она составлена в букет из утомительно белых цветов… Ему всю жизнь недоставало их запаха… запаха этих белых цветов… Потом они возьмутся за руки и поплывут. И море примет их. Оно накроет их белой волной, пахнущей морскою полынью. Им будет хорошо вдвоем, ведь они уже стали нужны друг другу. И это только начало… 193

ПОТРИТЕ ДВЕРЬ, И Я ВЕРНУСЬ… Обычно, преодолевая большие расстояния на машине, Антон не любил останавливаться ни в городских гостиницах, ни в кемпингах. Как правило, обслуживались они одинаково скверно, да и выглядели пугающе грязно. Он как-то остановился на ночлег в частной гостинице города Обоянь по причине крайней усталости, но не своей – кота Маси. Кот заслужил эту роскошь: отдельный номер на втором этаже с кроватью в виде книжной полки, застиранным бельем и пыльным креслом. Из бара на первом доносилась смешная музыка, громкие женские голоса будили тени постояльцев. Консьержка спала, уронив голову на прибитую к раме переговорного окна пластмассовую тарелку. На видном месте стояла ваза с осыпавшимися цветами. В прошлом это были пионы. Размазанные по стене бутоны украшали и рамку поменьше, с планом эвакуации на случай пожара. Инструкция была очень проста: постояльцы второго этажа в случае бедствия перемещались на первый этаж. Очень 194

доходчиво и просто. И стоило все удовольствие очень недорого. Во дворе можно было припарковаться. Сторож услужливо раздвигал тьму руками, показывая место для стоянки рядом с растворным узлом. Он был пьян. Чуть было не направив машину на металлическую сетку для просеивания песка, сторож получил пятьдесят рублей на чай, и тут же побежал было за бутылкой, но вернулся и протер водительскую дверь замасленной ветошью. – Это зачем? – На счастье. Кстати, волшебник, тебе женщина не нужна? – Хорошенькая, поди? – Плохих хозяйка не держит. – С этим потерпим. – А чего терпеть-то? Сто рублей не деньги. – На всю ночь? – Ночи-то три часа осталось. – В другой раз. – Мое дело предложить. Лохматый пес облаял бездомного кота, и тот скрылся под днищем кузова. 195

Отхожее место похоже на лобное: высокий деревянный помост, увенчанный фарфоровой гильотиной для отсечения фекалий. Находилось оно в коридоре. Рядом с туалетом – душевая. Но душа нет. Табличка есть, а вместо душа – стиральная машина. Впрочем, так, быть может, даже проще мыть больную голову, кто ж его знает… Но воды горячей нет. Консьержка посоветовала поискать горячую воду в чайнике, который был убран в стиральную машину. Она сказала: «Он только что вскипел». Когда? Почему? Не-по-нят-но. Но все можно вынести ради любимого кота. Переправить его в номер вместе с другими вещами оказалось делом несложным. В специальной дорожной сумке он был недосягаем. Мася сразу же устроился на кровати. Размялся и уснул. Антон не решился лечь на простыни выдержанные в пастельных тонах. Он переночевал сидя в кресле. Утром Антон наткнулся на служебные апартаменты. Туалет на первом этаже был чище. Из крана постоянно текла вода. Имелись бумага и мыло. 196

– Хорошо-то как, господи! – Воскликнул Антон. Его услышал еще не сменившийся с ночи сторож. – У нас тут хорошо. Завтра будем шторы на окнах менять. Ты, слышь, сынок, того… возвращайся… –… СТАТИКА ДЛЯ ЭКСЦЕНТРИКА Иногда я берусь за дирижерскую палочку, еще не зная, что будет дальше. Андрей Упит Большую часть жизни я провел в муравейнике, держа за пазухой философский камень. Я не расставался с ним даже тогда, когда слышал голос Сизифа: «Брось его, брось»! Камень мне был нужен для выводов, для самозащиты, если хотите… Жизнь – дерьмо. Это может сказать каждый второй. Но 197

кто-то сказал это первым. И он был достоин памятника. И памятник этот был бы хоть каким-то утешением честному и неглупому человеку. Но, но… Здесь только два типа людей: Те – кто срут, и те – на кого ссут. И все попадает в адскую тубу. Система функционирует и обслуживается нормально, и поэтому с экскрементами ничего не может случиться. Эта такая политика. Отсюда и вывод: все – говно… кроме мочи. И все-таки, и все-таки, пожалуйста, не голосуйте за всех подряд обеими руками. Поберегите хотя бы одну: она вам пригодится, чтобы подтереть жопу… В мире еще столько прекрасного: поэзия кухарки, музыка без нот, живопись для распространения пятен, математические формулы для умственно отсталых академиков, кубики из бульона, и многое, многое другое. Говорят, что нервные клетки восстанавливаются… Ребята, зачем?! Давайте жить в коме! 198

ШУМ. Второй час. По комнате кто-то ходит, и я не могу уснуть. С ночного столика взял фонарик, включил свет, лучом обежал пространство комнаты, но никого не нашел. Странно. Не верю в приведения и домовых. Однажды, когда я жил на даче, такое уже было: мне померещилось, что на крыше орудуют воры. Но, подумал тогда, зачем забираться так высоко, ведь начинать красть правильней с вешалки. Оказалось – игры устроили вороны. Они развлекались как дети, превратив крышу в каток, и на точке, которая у людей пятая, ска- тывались вниз по жестяным дорожкам. Кого же занесло в мою городскую квартиру? И вдруг я вспомнил: сегодня исполняется ровно год со дня смерти мамы. Она знает, что у меня барахлит память, и хочет сказать, чтобы я не забыл полить цветы, бросил пить и курить, не простужался, - стоило ради этого шум поднимать? - но такая уж мама беспокойная. Она у меня была и будет одна. И её уже не пе- ределаешь. 199